Когда-то давно нас заперли. Наш мир был ограничен небольшим ящиком, в котором мы жили. Вернее, сначала мы не жили, а просто блуждали в темноте, натыкаясь друг на друга и пересчитывая углы, ослепнув и оглохнув от отчаяния. Еще вернее и то, что Ящик был небольшим лишь поначалу. Лишь поначалу мы могли все вместе стоять в нем, соприкасаясь лбами. Со временем границы Ящика раздвинулись - не потому, что он стал больше, а потому, что наше сознание стало суживаться. Мы стремились раздвинуть границы нашего убогого бытия, и нам это удалось ценой сужения сознания, отказа от каких бы то ни было персонифицированных чувств и потерей многих способностей.
Поэтому мы умудрялись жить в ящике, не замечая и не задевая соседей. Много позже у нас даже появилось слово, созвучное "одиночеству".
Во главе нашего "общества" стоял Хозяин. Мне кажется, он был пуст. В нем не было вообще ничего, только оболочка, которая механически двигалась в ту сторону, куда ее пнешь.
В нашем мире не было карающих органов - ведь у нас, кукол, начисто отсутствует инстинкт самосохранения. Поэтому, когда началась кутерьма, заваренная мною, никто не пытался понять, что происходит, чем это чревато и какие надо принять меры по поимке нарушителя спокойствия. Впрочем, я во многом неправ: мы не знали ни что такое "спокойствие", ни что такое "нарушитель". Мы и не подозревали, мы забыли о том, что может быть как-то иначе. Они не видели ничего опасного или противоестественного в моих играх.
Моя мания - делать надрезы для того, чтобы увидеть внутреннюю суть. Когда-то я срезал верхний слой с мебели, деревьев, чугунной ограды. Потом дошла очередь и до таких же, как я. Мне доставляло огромное удовольствие смотреть, как меняется внутренний мир существ, подобных мне: от огорчений по нему пробегает легкая рябь, словно на ясное небо набегают тучи, от счастья - расцветает и испускает свет.
Я хорошо помню внутренний мир своей первой жертвы (к сожалению, раньше я владел искусством вскрывания масок недостаточно хорошо, и они умирали). Это был странный сад, обнесенный решеткой, по периметру его росли розовые кусты (в темноте я не разглядел, какого цвета были розы). Охранялся он двумя омерзительными химерами. Они не позволили моему взгляду проникнуть внутрь, и я лишь заметил силуэт странного дерева вдалеке. Сейчас мне кажется, что никому не было дозволено разглядеть его, даже самому хозяину.
Мне пришлось долго возиться с этой маской: она была очень скользкая и гладкая, на ней совершенно не было зазубрин, за которые мог бы зацепиться мой скальпель, чтобы использовать его как рычаг, осторожно поддевая ее снизу. Поэтому мне пришлось вскрывать ее как консервную банку, а после, раскурочив голову словно черепаший панцирь, выбросить ее прочь. Мне жаль было поступать так с ее обладателем, и я потратил несколько неприятных минут, борясь с желанием заглянуть во внутренний мир через глаза. К счастью, мои сомнения не взяли надо мной верх.
Никогда не пытайтесь строить домыслы о внутреннем мире через то, чем существо видит. Глаза - ворота, через которые внешний мир смотрит в его внутренний.
Потом жертв стало больше. Кукол с перерезанными лбами помещали в кукольную больницу. Там им скрывали прорехи в оболочке уродливыми розовыми заплатами, которые, как выяснилось, вовсе не были действенным средством от того, что я называл "утечка".
Позже я стал замечать, что вокруг меня появились вещи, которых не было в нашем мире раньше, но которые я видел внутри других: колючие розовые кусты, нежно-сиреневые облака, бабочки, с переливчатыми крыльями (многие говорили, что они прилетели из дальних южных стран - так сузилось наше сознание в этом тесном мирке, что мы стали думать, будто он велик и в нем есть еще что-то неизведанное), диковинные звери, хищные цветы, растущие на блестящих ракушечных взгорьях, невесть откуда взявшихся... Эти цветы поедали все, что касалось их нежных лепестков. А воздух становился все плотнее и плотнее, мы уже не могли бегать, прыгать, чувствуя себя соляными фигурами, по пояс стоящими в тяжелой маслянистой воде.
Объяснение было слишком простым и слишком глубоко спрятанным, чтобы кто-то, кроме меня, нашел его. Впрочем, никто и не искал - каждый занимался своим делом, не мешая другим делать свою работу. Великая Специализация поглотила все наши поиски себя и устремления. В нас давление больше, чем в мире внешнем, и стоит сделать в нас пробоину, как внутренний мир начинает выплескиваться во внешний.
Я же наслаждался осознанием того, что я сделал надрезы на всем, что только было в Ящике. Я купался в лучах тщеславия, понятного здесь лишь мне одному, до тех пор, пока не понял, что все-таки кое-что я не видел. И этим "кое-что" был мой внутренний мир, остававшийся сокрытым для меня самого.
Я взял скальпель и попытался сделать пробоину в своей маске. У меня ничего не вышло - наши маленькие, коротенькие кукольные ручки словно нарочно не предназначены для совершения действий, способных навредить себе самому. Это помогло нам выжить и приспособиться к Ящику.
В конце концов мои жалкие попытки увенчались успехом. Я проковырял в своей голове дыру и испытал нечто, отдаленно напомнившее мне навсегда позабытый ужас. Из пробоины на меня глянула пустота, в которой потоки звезд сплетались в вихри и неслись со страшной скоростью. И как только я понял это, сразу же почувствовал, как моя пустота толчками, как кровь, хлынула в пробоину. Я стоял, держа в одной руке скальпель, ставший причиной всех несчастий, а второй тщетно пытался дотянуться до головы.
Мои глаза завороженно следили за тем, как пустота с плавающими в ней точками-звездами заполняет и пожирает все вокруг. Вскоре исчез я, и мир кукол, на который пустота жадно смотрела через мои глаза, перестал существовать.