Лица, не достигшие 15-летнего возраста, не должны принимать прямого участия в военных действиях...
Это была обычная глиняная свистулька, каких много делалось в годы войны и во времена мира. Размягчив ломоть синеватой глины, мастер сделал из него игрушку из тех, что, пока не появится в семье ребенок, мирно стоят на полке, но стоит ребенку появиться - каждый час напоминает о своем существовании родителям. Но, поскольку время было особое - веселое было время - свистулька изображала не сказочную птицу, или стоявшую на плавниках рыбу, или какое-нибудь животное. Это была человеческая фигурка в шинели и красноармейской буденовке, с трубой в руках. Припав на одно колено, фигурка запрокинула вверх трубу и прижимала ее к губам. Мастер тщательно вырисовал маленькую пятиконечную звездочку на шлеме и красные полоски на шинели, покрасил трубу желтым, а крохотный сапожок - черным цветом. Свист у игрушки был пронзительным, как паровозный гудок.
- Афанасий Петрович, - спросил Алеша. - А почему он присел?
- Стреляют, вот и присел, - проворчал Афанасий Петрович, обкусывая нитку зубами. Он зашивал продранный рукав телогрейки. Ребенок, сын его брата, устроился тут же, рассматривая в неверном огненном свете подаренную игрушку. В вагоне было темно и морозно, только небольшая железная печка давала чуть-чуть света и тепла. Поезд тащился куда-то, сквозь темноту, оставляя после себя в белой, заснеженной степи, запахи огня, железа, и особый, неповторимый аромат жизни, присущий любому живому существу. Степной волк почувствовал этот запах и завыл: люди были далеко и пока оставались опасны, но он знал их главную тайну: они ехали, чтобы убивать других людей, и часто становились беспомощными, обессилев от этого взаимного убийства. Неторопливым, экономным шагом волк потрусил вслед уходящему, уплывающему запаху.
Афанасий Петрович делал глиняные игрушки на заводе под Калугой. Но когда пришла ему пора - взялся за винтовку и пошел защищать Советскую власть. Защитив - вернулся на свой завод, на котором к тому времени сменилось начальство, и продолжал радовать детей своими поделками. А когда пришла пора заводить собственных - мальчика назвал Первомаем, а девочку - Революцией. Самого же Афанасия Петровича родители мещанского происхождения назвали в честь знаменитого русского путешественника Афанасия Никитина. Наверное, потому что они любили читать много книжек. Но сын их полюбил книжки только к старости, когда стал носить очки. Они и сейчас были на нем: в черной, круглой оправе, со сломанной дужкой, обмотанной суровой, вощеной ниткой. Теперь, когда немецкие фашисты заставили свой народ воевать против молодой советской страны, Афанасий Петрович опять отправился на поле боя. Он вызвался добровольцем одним из первых, хотя руки у него, конечно, были уже далеко не те. Свою здоровье и молодость оставили они в тоннах синеватой глины, в сотнях и сотнях маленьких, сказочных игрушек.
- Почему стреляют? - спросил Алеша. - И кто - белые, финны или немцы?
В свои двенадцать лет он был очень любознателен, поэтому большую часть богатой библиотеки, оставшейся от родителей, Афанасий Петрович оставил брату - путь племянник читает.
- Белые. - Афанасий Петрович полюбовался результатом своей работы - зашитым рукавом, и подбросил пару поленьев в печку. - Это полковой трубач Красной армии. В трубачах мальчики служили, вроде тебя. Надо солдат в атаку понимать, а командиру орать - глотку сорвешь. Да и не услышишь его, командира-то. Пули свистят, снаряды - тут себя-то не услышишь. А труба - она звонкая. И говорит командир трубачу: давай, мол, труби.
Афанасий Петрович нахмурился каким-то своим давним воспоминаниям и замолчал. А ребенок игрался трубачом. Потом попробовал свистнуть - и с нар тут же заворчали.
- Сиди уж тихо. Рассвистелся. Свистун.
- Молчи, Захар, - ответил на это Афанасий. - Ты там, в поле командуй. Ворчать у тебя здорово получается, а бойцов - даже построить не можешь, как следует.
- Вас построишь - огрызнулся Захар. - Полторы калеки. Одно слово - ополченцы.
Вторая дивизия народного ополчения ехала куда-то в белую, морозную неизвестность. Только один пункт их остановки был известен Афанасию Петровичу - на маленькой, промежуточной узловой станции, в здании вокзала, где стояли деревянные скамьи, висело расписание пригородных электричек и топилась печка, Алешу ждала бабушка. Родители, упросившие Афанасия в эти дни всеобщей беды, паники, героизма и полного кавардака, взять с собой племянника и высадить на узловой, сами уходили на войну, и бабушка оставалась сейчас для Алеши единственным родным человеком.
- На войну брали мальчиков? - переспросил Алеша, всерьез заинтересовавшись свистулькой.
Афанасий Петрович уже злился на себя за то, что затеял этот разговор, за подаренную игрушку, а заодно - и за то, что позволил уговорить себя взять с собой племянника. Когда-то ему пришлось хоронить одного из таких мальчиков, и ему не нравилось это всплывшее неожиданно из глубины памяти воспоминание.
Удар бросил всех вперед, к печке. Люди попадали с полок, кто-то закричал спросонья. Еще удар, и от стен вагона полетели щепки.
- Выходи строиться! - заорал ничего не соображающий спросонья ротный, выпрыгивая в глубокий, по пояс снег. Люди, хватая оружие, падали, катились вниз из перекошенной двери, а там, в степи, ползущие по целине танки, продолжали расстреливать беззащитный, стоящий на путях воинский эшелон. Гудел пробитый паровоз, выпуская тучи пара, горели вагоны, кричали и метались люди.
Афанасий Петрович поправил очки и приладился, взяв на мушку едва заметные фигурки в серых шинелях, наступающие за танками. Выстрелил, сделал поправку и выстрелил еще раз.
- Ишь, заблажил, - проворчал Афанасий. - Всем ротные как ротные, а нам, видишь, Лешка, крикун достался. Щас немец испугается его крика и враз убежит. Помню...
Что-то свистнуло коротко и совсем не страшно, но Афанасий Петрович вдруг замолчал, уронив голову, и в горле у него забулькало. Снег под ним начал таять, становясь красно-розовым.
Алеша подполз и подтащил к себе тяжелую, неудобную винтовку. Попробовал взять на мушку одну из тех серых, квадратных коробок, которые подъехали уже совсем близко. Нажал на спуск и чуть не оглох от выстрела. Приклад больно толкнул в плечо. Алексей неуклюже открыл рукоять затвора, и дымящаяся гильза упала в снег...
Двое, старый и молодой, шли по путям из дальнего леса, с корзинами грибов. Корзины были закрыты от нескромного взгляда листьями папоротника. Стояла та теплая, неподвижная и прозрачная насквозь осенняя пора, которую многие называют бабьим летом. Грибов было раздолье.
- Давайте отдохнем, дядя Миша, - предложил мальчик.
- Пожилой мужчина вздохнул и присел на рельс, поставив рядом корзинку. В этой жизни его звали по-всякому - и Первомаем, и Маем, и Майком, пока, наконец, уже под старость, он не попросил всех называть его Михаилом.
Мальчик тем временем копался в куче земли выброшенной, видно, рабочими, прокладывающими кабель параллельно железной дороге. Подбежал и показал в ладони то, что привлекло его внимание. Глиняная фигурка трубача в буденовке, вставшая на одно колено и поднявшая кверху трубу.
- Это игрушка, - пояснил Михаил Афанасьевич. - Свистулька. Такие делал когда-то мой отец. И, помолчав, добавил: он погиб где-то в этих местах.
И уже совсем другими глазами посмотрел на уходящую вдаль железную дорогу, на степь с белесыми метелками ковыля, и на черную зубчатую полосу леса вдалеке.