Аннотация: Уже не все люди, предметы и явления, описанные в этой вещи могут быть узнаны и опознаны. Одним свойственно стареть, другим - меняться, третьим - умирать.
Черная птица
Сначала мы купили машину. Я выбирал ее по запаху. Машина пахла детством. Теплом, нагретым маслом, бензином, резиной и пыльными дорогами. Переездами и гарнизонами, где стояли щитовые домики для семей военных, крашеными зеленым будками радиолокационных станций, выстиранными простынями и портянками, кожаной портупеей, дымом сигарет. Примесью гари и пороха, едва слышно, неуловимо - от гильз со стрельбища, которыми я играл вместо солдатиков. Вагонами поездов и чаем в жестяных подстаканниках.
- Ну что, берете, - спросил продавец. Он был серьезным человеком - в дубленке и пыжиковой шапке. Он вертел на пальце кольцо с ключами, и наблюдал, как я осматриваю темно-зеленый УАЗ - заглядываю под "брюхо", стучу по колесу, интересуюсь, работают ли "поворотники" и стеклоочистители.
"Берем-берем", - хором заверили мы с женой.
Сначала выяснилось, что у Уазика не включается третья передача. Вызвали ремонтников, те за сто долларов перебрали коробку, и заменили разлетевшийся подшипник.
Через неделю пробило сальник, и масло стало вытекать почти с той же скоростью, с какой его заливали. Почти одновременно с этим сломался задний мост. С подключенным передним мостом, заливая масло из канистры в двигатель, я добрался до сервиса.
Затем отказали передние тормоза. Мигая аварийками я доковылял до очередного ремонта.
Отказал генератор - мужики из гаражей повозились полчаса и наладили его.
Погасли фары и свет в салоне - знакомый милиционер, разобравшись в путаной проводке и ругаясь на предыдущего владельца, поменял тепловой предохранитель.
Начала гореть контактная группа трамблера - три раза менял трамблер и один раз - катушку зажигания.
Машина стала глохнуть на каждом перекрестке - рекомендованный друзьями карбюраторщик, посмотрев мой карбюратор, посоветовал его поменять, что я и сделал.
Машина перестала заводиться - вскрыв стартер вдвоем со знакомым электриком, мы зачистили "пятаки" и поменяли щетки.
Машина встала прямо на мосту и отказалась ехать дальше - на руках я оттолкал ее за 300 метров до ближайшего сервиса, где выяснилось, что сорвало зубья с шестерни распредвала.
Машина вдруг принялась ужасно дымить - пришлось менять поршневую группу.
Срезало болты на заднем кардане - поменял болты, а потом и сам кардан.
Разболталось рулевое - ремонтник долго возился и заменил все, что возможно, а заодно подтянул шкворни.
За все это время я проехал меньше десяти тысяч километров.
Но постепенно промежутки между починками становились все длиннее. Я полюбил дорогу. Мне нравилась ночная езда - луна, скачущая между деревьями, черные обочины, призрачный свет приборов, размеренный рокот двигателя, живой запах машины.
Хотя нет, это было не сначала. Сначала мы купили дачу.
Бесплодный участок земли за полторы сотни километров от Москвы, в двух шагах от леса. Сырого, черного леса, с ручейками и болотцами, кочками, зарослями крапивы и старым лосиным черепом в буреломе.
Мы стояли посреди своей земли, на которой густо росли лютики, клещевина, высокая трава и, ближе к лесу, болотная растительность. В нижнем конце участка под ногами начинало чавкать, а вода появлялась после двух копков лопаты. Стояли, и буквально лопались от счастья. Потом попили чаю у соседа, который жил в вагончике на соседнем участке, и отправились восвояси - мечтать...
Потом я занял полторы тысячи долларов и заказал дом.
Это был один из самых дешевых щитовых домов, утепленный пенопластом. Его ставили за один день, на столбиках. Стены скрепляли огромными гвоздями, обивали железом крышу. К вечеру дом уже стоял - новенький, белый, с потеками смолы - как будто чудом заброшенный сюда откуда-нибудь с выставки.
Когда уехали строители, у меня не хватило денег на билет до Москвы, и контролеры высадили меня на окраине, в Рабочем Поселке. До дома я добрался пешком в три часа ночи.
Восемь месяцев я отдавал деньги. Три года мы возились с домом - перекрашивали, пристраивали новые комнаты, ставили печь, навешивали внутренние двери, делали второй этаж.
В результате дом получился странный. Вытянутый в длину, он был с фасада белого цвета, справа - зеленого, а слева - красного. Половина крыши была покрыта плоским железом, вторая половина - рифленым. Окна закрывали топорно сделанные ставни - две открывались вверх, одна вниз и одна вбок. На первом этаже было две комнаты и веранда, на втором - одна большая комната, в которой никто не жил, потому что летом здесь было слишком жарко, а зимой - холодно. От печки перекосился пол, в стенах по мере высыхания сырого дерева образовывались щели, но жить здесь было можно. Отражая весной - нашествие мышей, летом - муравьев и комаров, осенью - мух. А с постройкой колодца все стало гораздо проще...
Нет, нет, не так.
Однажды я женился.
Это было осенним днем. Я гулял по улице. Гулять было сложно - кругом толпились, кто-то кричал ура, кто-то просто смотрел на неуклюжие, приземистые машины, грохочущие дизелями и изрыгающие копоть. Два танка пошли к центру. Еще два танка уже стояли на мосту, окутанные дымом горящих поливальных машин. Один из них методически сажал выстрел за выстрелом в здание белого цвета, и здание горело.
Уже на подходах к Краснопресненской стояла милиция. Бронежилеты поверх шинелей производили странное впечатление - милиционеры походили на деревенских бабок, вышедших полузгать семечки. Я перепрыгнул невысокую ограду, и через территорию планетария перелез в зоопарк. Там метались какие-то люди. Воздух гремел от выстрелов - как будто сотни патронов рвались один за другим в огромном костре. Звери попрятались кто куда - в домики, норки, под коряги. Один темно-бурый медведь просил, встав на задние лапы, подачку у пробегавших мимо.
На мосту, между старой и новой территорией стало видно еще одно кольцо оцепления. Легковая машина с визгом затормозила перед самой цепью омоновцев, оставив следы на асфальте, и рванула обратно. Зевак на новой территории собрались взять в плен. Мужчина в гражданском, с искаженным лицом кричал: "Стоять! ФСБ! Стоять, сукины дети!". Омоновцы стали сгонять прикладами пойманных в кучу. Я еще куда-то перелез и оказался на улице. Меня никто не трогал. Вероятно потому, что я никуда не бежал.
Пройдя переулком, я оказался у хлебного магазина, напротив киноцентра. Какой-то молодой человек звонил девушке из автомата. "Тут стреляют, - ворковал он в трубку. : Я только что получил прикладом по ребрам. Но ты не бойся, у меня все в порядке".
Пятеро или шестеро милиционеров в касках и бронежилетах пробежали по улице, паля одиночными куда-то вверх. Потом раздался крик. "Убили! Уби-или!"
Группа коротко стриженных парней и девчонок показалась из-за угла. Один нес на плече работающий магнитофон, другой - бутылку колы и палку вареной колбасы. Омоновец что-то гаркнул им. Парни засмеялись. Офицер в серой форме, с усталым лицом и безумными глазами, дернул клапан кобуры, и с криком "Суки!" несколько раз выстрелил поверх голов. Молодежь разбежалась, бросив колбасу.
Выстрелы на мгновение стихли, и я увидел какое-то шевеление у метро Краснопресненская, в ложбинке. Милиционеры, которые там стояли, тоже его увидели. "Стоять! - орали они надсаженными голосами. - Руки!" И когда поднялись над газоном несколько фигур с задранными руками, они повалив, долго били их ногами и прикладами. Особенно отличился один, в оранжевом почему-то жилете. Он буквально плясал на телах пленников. А потом все вдруг замерли.
Потому что, цокая каблучками, через улицу к киноцентру шла молодая светловолосая девушка в красивом сиреневом платье с кружевами, со щегольской кожаной сумочкой на плече. Она шла и чему-то улыбалась. Как потом мне объяснила - слушала плейер.
Обалдение было всеобщим и длилось примерно минуту. Потом все - и милиционеры, и зеваки, и еще кто-то сверху хором закричали: "Назад! Назад!". Дальше пошли выражения, на которые так богат русский язык. Девушка остановилась, оглянулась в легком недоумении, и оскорбленно пожав плечами, развернулась и двинулась назад. Как раз в тот переулок, где я находился.
Это была Ольга, моя будущая жена. Спустя пять месяцев и семнадцать дней мы отнесли заявления в ЗАГС.
Как только я узнал про Черную птицу, то вспомнил, что Иван...
Иван да Марья. Иван и Мария. Когда родился Иван, то я не знал, что с ним делать. Вспомнил, как меня дразнили все детство и сам дразнил его. Мы шли по улице в детский сад. Вернее, шел я, а он сидел у меня на шее. Я говорил "Ты - слон"
- Ты сам съен - отвечал ребенок.
- Ты собака.
- Сам бабака.
- Ты лошадь.
- Сам вошадь.
Тишина. Ребенок прыгал на шее
- Давай дальше.
- Ракета.
- Сам лакета.
- Самолет.
- Ты самалет.
В итоге ребенок понял, что дразниться - это правильно, и дух противоречия овладел им полностью, что сказалось буквально на всем. Когда его спрашивали, какую игрушку он хочет, то дело доходило до слез, потому что он никак не мог выбрать, и в результате покупалось совсем не то. Когда спрашивали, какую кашу он будет есть, до самой последней минуты он колебался: "Манная. Нет, гречневая. Нет, манная. Гречневая. Манная. Да, манная". И когда каша была почти готова, приходил в исступление, утверждая, что с самого начала хотел гречку. В дополнение к этому, он был еще страшно язвительным, и комментировал каждое слово родителей, даже под угрозой сильно получить по мягкому месту.
Мария - дело другое. С ней с самого рождения обращались как с маленькой куколкой, холили ее, лелеяли, покупали куклы и колясочки, красивые платья и туфельки. Девочка росла капризной, своенравной, но по-своему доброй. Когда Иван рыдал, забившись в угол, после очередной стычки с нами, Маша бросалась его утешать, гладила по голове и лопотала что-то на своем детском языке.
Это была заброшенная радиолокационная станция.
Когда-то здесь стояли казармы, по периметру была протянута колючая проволока, в ангарах пряталась техника. Теперь осталась только огромная четырехлапая вышка, похожая на перевернутую табуретку, в пятнах ржавчины; обломки фундаментов, и заржавевшие мотки "колючки". Холмы, заросшие лесом - это были ангары с полуметровой толщины заржавленными воротами. Разбитые в куски плиты в зарослях травы и кустарника - дорога, которую когда-то держали в идеальном состоянии.
В самом низу башни стояли странные зубчатые механизмы, поломанные и заброшенные. Дул сильный ветер. Я поглядел вниз, держась за перила, и понял, что лезть дальше мне совсем не хочется, хотя я не поднялся еще до половины узкой заржавленной лестницы. Железо гудело и скрипело, вершина с длинной антенной выглядела жутковато на фоне синего неба и бегущих по нему облаков. Жена и дети внизу казались совсем маленькими. Иван что-то кричал неразборчиво. Я еще раз поглядел туда, где за дальним лесом была наша дача, и стал спускаться.
- Зачем тебя туда понесло? - спросила Ольга.
- Нашли черники? - спросил я ее в ответ. Она показала полную литровую банку лакированных ягод.
- Что это за место? - спросил Иван.
- Здесь была военная часть, - ответил я ему. - Потом мы сократили армию, и люди отсюда ушли. Все, что могли, забрали или поломали.
- Тут живет черная птица, - сказал Иван.
- Что? - Я, кряхтя, сел перед сыном на корточки. Ивану было шесть лет, и в этом возрасте он уже не боялся темных комнат, как я когда-то, и Бармалея, как трехлетняя Маша.
- Тут живет черная птица, - еще раз сказал Иван. - Я боялся, что она унесет тебя.
Мы пошли к машине. Ольга дулась. Я злился. Ну и что такого, что я совсем не люблю ходить по лесу и собирать ягоды. И, тем более, почему она разозлилась из-за этой дурацкой башни.
Машина, фырча, никак не желала заводиться. Похоже, ей тоже не нравилось это место. Я вспомнил, как наш сосед...
Наш сосед, у которого мы когда-то пили чай, когда пришли смотреть на нашу землю - клинообразный участок, покрытый травой и клещевиной, жил в маленьком вагончике. Вагончик когда-то был серого цвета (сосед почему-то называл его "шаровым"), но теперь облупился от дождей и сырости. К нему с тыльной стороны была прибита длинная лесина с блоком на верхушке, через блок протянута была веревка, и в день Военно-Морского флота сосед поднимал на ней флаг, который обычно висел у него на стене, над кроватью. Флаг был ветхий и старый.
Мы в свободное время, вечером, сидели у него на лавочке, под окном, и разговаривали. Вернее, разговаривал только он, а я слушал. Историй он знал множество - в основном смешные морские байки.
Внутренняя стена была совсем как новая. На желтых стенах застыли капли смолы. Выпив стопку, я зажевал ее тягучей каплей со стены. Во рту остался лесной, горьковатый привкус.
- Однажды в Бразилии пропал поезд, - говорил, между тем, сосед, поглощая колбасу. - Заехал в тоннель - там, знаешь, какие тоннели в горах, больше километра - и не выехал. Начали искать - без толку. Поезд был - паровоз и пять вагонов.
- Вообще-то у них, в Бразилии, что угодно может пропасть, - заметил я. - Или наоборот. Вот, я читал, их офицер как-то нашел на деревьях змею дохлую, метров в десять. И в желудке у нее лошадь.
Сосед раздраженно махнул рукой.
- Я говорю, поезд и пять вагонов. Пропал в начале века, году в тысяча девятьсот четвертом. А потом его видели в Германии.
- Был корабль-призрак, стал поезд-призрак...
- Через двадцать лет после того, как он пропал в Бразилии. С тех пор там поверье, что это состав, который вез на похороны тело кайзера. Еще через десять лет его видели в США, в безлюдных местах. Американский репортер кинулся вдогонку, когда он шел мимо перрона, и вспрыгнул на подножку одного из вагонов. Больше о нем никто никогда ничего не слышал. Еще через два года, в Бельгии, его видела стрелочница. Он двигался по насыпи. По насыпи, с которой сняли рельсы много лет назад. Шел, давя кур, которые там паслись. Это значит, что он может двигаться не только по рельсам, но и по тем местам, где эти рельсы когда-то были. Призрак, проекция, или что-то, что может существовать сразу в нескольких временах.
Мы выпили по стопке. За окном уже совсем стемнело, и в вагончике, несмотря на тесноту, было уютно, благодаря настольной лампе и масляному обогревателю, который потихоньку булькал и шкворчал, разогреваясь.
- К чему ты мне все это рассказываешь? - спросил я.
- Сам не знаю. Понимаешь - вот, живет человек. У него есть семья, дети, работа... Ну, вот, как у тебя. А потом он обнаруживает, что и он - не он, и живет он не там, да и семья другая, или нет ее вообще...
- То есть.
- Человек пропадает здесь и появляется там. Как тот поезд. Но может двигаться только там, где для него проложены рельсы... Я часто слышал о людях, которые вдруг пропали. Ну, жил себе, пошел за колбасой и исчез. Ищут его год, другой... А он спокойно существует в другом месте, под другой фамилией, и даже не догадывается, что он - это он.
- И что, такое случалось?
Сосед пожал плечами и полез за новой бутылкой. Я посмотрел в окно. Моя дача светилась желтыми окошками, дети мелькали в окне спальни; взлаяла, кого-то почуяв, Клякса. В дверь постучали.
- Я за своим пришла, - сообщила жена. - По-моему, вам уже хватит.
Мне приснилась черная птица с огромными крыльями. Она спустилась на лес - и лес начал гореть. Огонь подбирался к нашему дому, и дети выскочили из дверей, чтобы убежать, но птица схватила их и унесла к себе, на огромную ржавую вышку в темную чащу...
Возвращение
Лес был виден из нашего окна - узкого окна с облупившимся подоконником и серыми шторами.
Я стоял в свете настольной лампы, прислонясь лбом к стеклу, и думал о том, что на улице сейчас холодно и неуютно, а ботинки давно протекают, особенно правый. Что окно в моем классе наверняка опять выбили, и его придется загораживать плакатом из кабинета ботаники, потом сметать веником хрустящие осколки. Что дежурные скорее всего снова не расставили стулья, и понадобится снимать их со столов до прихода невыспавшегося, галдящего класса.
Лена позвала меня с кухни, и я пошел по скрипучему паркету, мимо полок с какими-то ужасными приключенческими книгами, которые Лена обожала читать, и не менее ужасными методичками по русскому и литературе, после прочтения которых возникало ощущение, что правильно писать по-русски умеют лишь одни составители методичек, а литературу вообще не хотелось брать в руки.
- Ты никогда нормально не завтракаешь, - сказала Лена, ставя передо мной тарелку с котлетами. На кухне отвратительно пахло едой, и еще каким-то густым домашним запахом, который я всегда ненавидел.
Давясь, я начал есть котлеты. Лена зашла мне за спину.
"Ой, у тебя седые волоски". И тут же я с воплем подскочил на стуле, потому что Лена принялась их выдирать. "Уйди!" - закричал я, отмахиваясь.
По моим понятиям, нам давно пора было заводить ребенка, иначе Лена окончательно задавит меня своими нереализованными материнскими инстинктами. Получалось, что я, женившись, от одной мамочки попал к другой, еще более деятельной. Но Лена была непреклонна. "Пока ты не будешь зарабатывать достаточно для того, чтобы не обрекать нас с ребенком на нищенское существование, я об этом и слышать не хочу", - сказала она мне. А что было делать школьному учителю истории. Школьные учителя во все времена получали не особенно гигантские суммы, а на сегодняшний день - так вообще копейки.
Уже выйдя на улицу, в мокрую темень, исчерченную светом фар, я вздохнул и еще раз подумал: как здорово, если бы была машина. И ведь ржавела у Лениного отца в гараже древняя "четверка" с прогнившими порогами и потеками на бортах, но веселая их семейка меня и близко к машине не подпускала: "Во-первых - у тебя нет прав, во-вторых - машина - это дополнительные расходы, а мы их себе позволить не можем, а в-третьих... Куда ты собрался ездить на этой машине? От школы до дома?"
Сначала то, что мы преподаем в одной школе, и ведем практически одни и те же классы, казалось мне оптимальным. Пока я не обнаружил, что не могу никуда деться от жены. Никуда. Она заглядывала ко мне в класс во время урока, если у нее было "окно", заходила на переменах, спрашивала обо мне у наших учеников. Она смотрела в мои записи и залезала в мой стол; лучше меня знала, что находится у меня в карманах, вешала вечером на спинку стула выглаженные рубашки и советовала, что надевать на улицу. Она отвечала за меня по телефону и давала советы по подготовке уроков. Спорить было бесполезно. Лена делала вид, что не слышит меня. Или, в самом деле, она меня не слышала.
Не слышала никогда об этом спектакле. И сказала, что мы обязаны туда сходить. У меня оставался один приличный костюм. Вернее половина - брюки. Пиджак мне пожертвовал тесть, он был немного другого цвета, и размер не совсем подходил. А галстуков у меня было целых три.
Лена принесла мне отглаженную рубашку, и сказала, что со следующей зарплаты мы купим мне пиджак. Я вздохнул и ничего не ответил. Она вышла в прихожую, продолжая давать ценные указания, по поводу того, что мне одеть и что взять с собой. Я двинулся следом.
Белый плащ был почти новым. Я не люблю белых плащей и курток.
Она была черная. Черная собака на сером асфальте, на другой стороне, в пешеходной зоне.
- Клякса! - вдруг крикнул я, к полному своему удивлению. Ведь у нас никогда не было собаки. В это время в начале бульвара светофор переключился на зеленый свет, и стадо машин, светя фарами, ринулось вперед. В ярко-белом свете я еще раз увидел маленькую собачку с узкой мордочкой. Виляя хвостом, она неслась ко мне, уши ее развевались. Завизжали тормоза, послышался глухой удар и вскрик, похожий на человеческий.
- Стой! - Лена пыталась поймать меня за рукав, но я уже кинулся туда, где светили фары, и в луже черной крови ворочалось то, что секунду назад было красивой собачонкой. Я поднял ее на руки. Удар колеса разбил ее, переломал ребра, один глаз вытек. Она судорожно вздрагивала и издавала странные, сиплые звуки. Лена что-то кричала. Меня вела незнакомая пара: мужчина в черном пальто и женщина в куртке-дутике. Я зашел вместе с ними в ветеринарную лечебницу. Там по стенкам были лавочки, и на каждой лавочке сидели люди с собаками, кошками, а один держал на коленях клетку с морской свинкой. Меня пропустили без очереди, и я положил собаку на смотровой стол. Ветеринар что-то спросила меня. Потом еще раз. Я понял.
- Да, это моя собака.
- Рука? При чем тут рука?
Я поднял руку. Она была прокушена насквозь. Боли я совсем не чувствовал.
Женщина в белом халате еще раз повторила:
- Я ничего не смогу сделать. Вы согласны ее усыпить?
Я молча кивнул.
Собака смотрела на меня единственным целым глазом. Что-то двинулось. Она пыталась вильнуть мне хвостом. Ветеринар принесла шприц с прозрачной жидкостью.
- Подержите ее.
По мере того, как жидкость из шприца уходила, по телу собаки волнами распространялась мелкая дрожь. Потом она громко, почти по-человечески вздохнула, не отрывая взгляда от меня.
- Вы можете пока идти, - сказала мне женщина.
Я вышел сначала в коридор, где сидели владельцы животных, потом на улицу. На улице шел дождь. С крыши стекала струйка воды. Я подставил под нее ладони. Сначала вода была совсем красной, потом посветлела, и стала чистой. Лены нигде не было.
- Ваши документы, пожалуйста.
- Что?
Я оглянулся и увидел двух патрульных. Один подошел ко мне, другой стоял чуть в отдалении, положив руку на короткоствольный АКСУ.
- Документы, пожалуйста, предъявите. Что с вами случилось?
Я оглядел себя. На плаще расплывались алые потеки.
- Собака.
- Что?
- Моя собака погибла.
- Погибла... - сказал я в трубку.
- Ты все испортил! Это был единственный выходной! Я так давно хотела попасть на этот спектакль!
Когда меня привезли в отделение, оказалось, что у меня нет ни одного документа, удостоверяющего личность. Единственное, что нашлось в карманах окровавленного плаща - билет на спектакль. Лену нашли у входа в театр - она уже собиралась заходить. В ее сумке была справка о том, что мой паспорт утерян и сейчас восстанавливается. Проверив что-то по компьютеру и продержав лишний час на лавочке в помещении с решетчатой дверью, меня отпустили. Лена уже ушла домой. Плащ я свернул и держал в руке. Дождь кончился, но кругом были лужи, и ботинки у меня опять промокли. В кармане пиджака тестя я нашел жетончик и позвонил Лене из будки телефона-автомата. Она была в ярости.
- Это был единственный выходной! - кричала она. - Я так давно хотела попасть на этот спектакль! Я не говорю уже о том, что это был твой единственный плащ! Зачем было подбирать эту собаку!
- Мне показалось, что это моя собака, - тихо сказал я.
- Ты с ума сошел! У нас никогда не было собак! Я уже устала! За тобой надо...
В трубке послышались щелчок. Я так и не успел сказать, что у меня нет ни копейки денег. Все деньги остались в кошельке у Лены.
Лены не было в моих смутных воспоминаниях. Черная маленькая собачка - теперь я точно уверен, что ее действительно звали Кляксой; какой-то дом, желтая настольная лампа, детская коляска, девушка у окна...
Молодая беременная женщина с большим животом держит меня за руку и улыбается. Серое небо, белые ларьки и ряды продавцов - в ящиках, в коробках возятся и пищат котята и щенята. Птичий рынок. Деловая продавщица в чем-то цветастом, держит маленькую черную собачку с глазками-пуговками. Собачка трясется мелкой дрожью.
- Такса, такса! - кричит женщина, которая держит меня за руку.
- Видите ли, это не совсем такса, - помявшись, говорит продавщица.
Вечер. Я иду по сельской дороге - две колеи и обочина, заросшая травой. Надо мной парит ястреб - он охотится за кем-то в поле. В луже застыла вода - чистая, прозрачная, видно утонувшие растения и рубчатый след от протектора. Вечереет. Кусты кажутся клубами застывшего тумана. Вдали светит золотыми окошками дом.
Я вижу маленькие фигурки. Ко мне бегут два ребенка: мальчик и девочка. Их обгоняет черная собачонка, бешено виляющая хвостом. Я подхватываю на руки детей, собака вертится и прыгает вокруг меня радостно визжа...
Я сидел на лавочке в незнакомом дворе, обалдевший от неожиданно открывшихся воспоминаниями. Что это - прошлая жизнь? Или... Правда, я мечтал о детях. О своих детях. Но Лена не хотела иметь детей. А о животных, пока мы живем с ее родителями, не могло быть и речи - у ее мамы была аллергия на шерсть.
Я поднял голову и посмотрел в такие уютные окошки многоэтажного дома напротив. В каждом из них была своя жизнь, которая не имела ко мне никакого отношения. Надо было подниматься и идти к своему окошку, на другой конец города, где ждала меня Лена, ужин в сковородке, куча тетрадок на столе и неподготовленные уроки на завтра.
Я поднялся с лавочки и поплелся к ближайшей автобусной остановке. И вдруг остановился опять.
Когда-то давно... Тогда еще было лето. Я тихонько зашел - дверь была открыта - и услышал, как Лена говорит по телефону с подругой.
- Нет.
- Да нет, какие сапоги, я сейчас не могу, денег нет.
- А где я их найду?
- Что уж тут поделаешь?
- Да, уж лучше, как у меня, муж-неудачник. Хотя бы знаешь, где он.
Я замер и тихонько вышел обратно, прикрыв за собой дверь. Весь вечер переживал. А на следующий день забыл, и все продолжилось, как и раньше.
Ночью я проснулся от ощущения глухоты. Глухота давила на меня, как огромный ком ваты. Тем не менее, я отчетливо слышал, как бежит где-то в ванной, капля за каплей, вода из крана; как шуршат за окном редкие машины. Лена сопела, лежа на боку, откинув в сторону полную белую руку. Я тихо встал и вышел в коридор. У родителей Лены из-под двери пробивался свет ночника. С кухни тянуло густым запахом еды, и меня сразу затошнило. Что-то происходило в маленьком шкафчике под вешалкой. Звук, движение... Я открыл дверцы, вынул наощупь одну коробку из-под обуви, другую... Зеленоватый отсвет под крышкой одной из коробок. Я открыл. Между туфель со шпильками лежал и тоненько пищал мобильный телефон. Совсем небольшой, он уместился у меня в ладони. Пропищав свое он погас - окончательно сдохли батареи. Я запихнул обратно коробку, а телефон, поразмыслив, спрятал во внутренний карман пиджака, который висел тут же. Зачем? Сам не знаю.
Лена со мной не разговаривала. Это бывало уже не раз. При всей той плотной опеке, в которую я попал с самого момента своей женитьбы, она не раз демонстрировала мне подобным образом свое недовольство. А я не могу, когда человек ходит и молчит. Просто не могу - и все. Лена была зла на меня из-за испорченного вечера - ведь в театр мы так и не попали; из-за перепачканного кровью плаща, и, наконец, из-за того, что меня высадили из троллейбуса контролеры, и я полтора часа добирался до дома пешком, под дождем, промокший насквозь.
Из учителей нормально можно было говорить только с двумя - с Мариной и с Алексеем. Алексей преподавал физику и мечтал повысить разряд. Но однажды кто-то из учеников донес директору, что классный руководитель пил с учениками после уроков, и, хотя доказательств не нашлось никаких, двенадцатый разряд отодвинулся на неопределенный срок. В результате Алексей обиделся на весь свет, ходил в мятом пиджаке и разговаривал с учениками сквозь зубы.
Марина же была из породы тех, кому постоянно везде мерещатся всякие заговоры и интриги. Она то вступала в антидиректорскую коалицию, то создавала свою собственную, то уверяла всех, что ни с кем не ищет ссоры, и в огромных количествах рассказывала своим подругам (в числе которых была и моя Лена) всякие небылицы, вызывающие у меня дрожь, а у жены - понимание и сочуствие. К сожалению, больше ни с кем отношений не складывалось: остальные учителя были либо гораздо старше меня, либо настолько погружены в свои проблемы, что общаться с ними казалось невозможным.
Сначала был урок в одиннадцатом классе. Слегка путаясь в датах и именах, и то и дело сверяясь с написанной заранее шпаргалкой, я рассказал про период оттепели, дополнив своими словами о том, что, собственно, просходило у нас в стране в начале шестидесятых; потом раздал всем клочки бумаги, написал на доске вопросы и провел тестирование: стандартным тестом на десять вопросов по пройденной теме я мучал их каждый урок. Лена уверяла меня, что это - порочная практика, которая не выявляет знания предмета, но что поделать, если спрашивать с места я как следует не научился. Стоило мне поднять одного ученика, все остальные, как по команде сразу начинали шептаться, шуршать, хихикать, и комментировать каждое слово ответа. А если работа у всех одновременно - в классе относительная тишина. Опять же, лучше сразу послушать, чтобы с вопросами теста не промахнуться в конце урока.
Стоило прозвенеть звонку, весь одиннадцатый класс с воплями сорвался с мест и улетел в коридор, оставив на моем столе кучу бумажек с фамилиями и номерами ответов. Я же, придерживая в кармане телефон, побежал к Алексею. Алексей с мрачным видом просматривал очередную тетрадку из стопки. По загогулинам и рюшечкам, нарисованным красным и синим на полях, было очевидно, что хозяин тетради ходит в юбке и явно носит домой отнюдь не одни пятерки.
- Стоп! - сказал я, положив руку на тетрадь. - Леш, выручи зарядником к телефону.
- А у тебя какой?
- Да вот. - Я достал черную трубку.
- Сименс. Тридцать пятый... На, держи, должен подойти. Что, Люба Конкина подарила?
Я отмахнулся. По-моему, уже вся школа знала, что Люба Конкина неожиданно для всех подарила мне на день рождения роскошную ручку. Я поблагодарил и, не посмотрев, сунул себе в карман, а Лена потом достала и обнаружила, что это "Паркер", хотя и не самый дорогой. Дело чуть не дошло до скандала, но родители у Любы были богатые, а сама она училась нормально, так что на взятку это не потянуло. Правда история, как я подозреваю, не без участия моей благоверной, облетела всю школу, да и по Любе же и ударила. Бедная девушка месяц ходила под хихиканье и перешептывания всяческих клуш самых разных возрастов, потом тема себя исчерпала. А ручку забрала себе Лена, сказав, что это, по ее мнению, самый лучший вариант.
Через два урока я занес зарядник Алексею. Телефон частично зарядился. Я попытался его включить, но он потребовал ввести какой-то pin-код. Я осторожно, словно боясь, что телефон взорвется, положил его на стол и выпрямился. На меня в упор смотрела Люба Конкина.
- Мобильником обзавелись? - язвительно осведомилась она. Или это вам жена подарок сделала на день ангела?
- Люба, - начал я. - Вы, конечно, извините, но ваши шутки неуместны.
- В отличие от ваших шуток, над моими хотя бы можно смеяться, - тихо ответила Люба. Светловолосая, с короткой стрижкой, с угловатой фигурой, серыми, выразительными глазами, которые обычно смеялись, а сейчас были холодными и отчужденными, она чем-то поразительно напоминала переодетого мальчишку.
Объясняться с ней было трудно, да, по-моему и бесполезно. Поэтому, вздохнув, я сказал ей тихо и серьезно:
- Мне нужна твоя помощь.
- Ручки кончились?, - съязвила опять Люба, но посмотрела на меня с интересом.
- Видишь ли, мне кажется, что это мой телефон. Но я забыл эту штуку, которую нужно вводить. Это, как его...
- Пин-код, - сказала Люба. - Что значит, вам кажется? Нашли на улице, и вам показалось, что это вы потеряли?
- Нашел, - вздохнул я. - Но не на улице.
Внезапно дверь класса скрипнула, и показалась голова Марины.
- Павел Петрович, а ведь уроки-то у вас кончились, - сообщила она радостно. - Ой, кого я вижу. Здравствуйте, Люба. У Вас с Павлом Петровичем дополнительные занятия?
- Это с какой стороны посмотреть, - сладко улыбнулась Люба. - С одной стороны, вроде как и дополнительные, а с другой - с вами, Марина Аркадьевна, Павел Петрович уж точно никаких дополнительных занятий проводить не будет. И не надейтесь.
С этими словами она буквально выдавила совершенно обалдевшую Марину в коридор и захлопнула дверь. Мне показалось, что это захлопнули крышку моего гроба.
- Думаете, что же скажет Елена Витальевна? - с притворным сочувствием спросила Люба.
- Думаю, что пора сваливать, пока Елена Витальевна сюда сама не нагрянула, - ответил я, свалил все листочки с тестами в ящик стола, сунул телефон в карман, схватил портфель и кинулся вон из класса. Люба следовала за мной. За курткой я заходить не рискнул - благо, было не холодно. Люба, заглянув в раздевалку, схватила в охапку свою одежду и, забежав справа, осведомилась сладким голоском:
- Куда мы на этот раз пойдем, Павел Петрович?
- В кабак, - мрачно ответил я. У охранника, наблюдавшего эту сцену, приоткрылся рот и округлились глаза. Я, выйдя, так шарахнул дверью, что стекла зазвенели.
Едва уйдя со школьного двора, я начал петлять закоулками, вышел к школьному стадиону и сел на лавочку для болельщиков. Люба примостилась рядом, разглядывая меня украдкой, словно какую-то диковину.
- Что глядишь? - спросил я ее. - Пин-код придумала?
- Или четыре семерки или четыре четверки, - нерешительно сказала Люба. - Это в том случае, если его не меняли.
- С чего ты взяла?
- У меня парень знакомый их продает, в билайне.
Я повертел в руках телефон, подумал, и набрал четыре четверки.
- Неправильно, - прокомментировала Люба, глядя из-за плеча. - У вас еще одна попытка, а потом телефон заблокируется.
Услышав звук сигнала, я оглянулся. По дороге мимо стадиона медленно ехала машина. Темно-зеленая, с красными крестами на бортах. Военный санитарный фургон. Мальчишка с мячом перебегал дорогу, и молодой шофер в пятнистой камуфляжной куртке, недовольно скривившись, притормозил и посигналил.
"Введите pin-код", - требовал телефон.
Я поколебался, и потом, неожиданно для самого себя, набрал 3962.
- Принято, - удивилась Люба. - Значит, это правда ваш?
Высветилось табло. Я, с каждой секундой все увереннее, нажал на конвертик в левом углу и начал читать полученные сообщения.
Некто, оставшийся неизвестным, три раза подряд просил меня забрать автомобиль со стоянки. В последнем сообщении машину требовали забрать немедленно.
Я проверил, сохранился ли номер отправителя и перезвонил. Трубку долго не брали, потом незнакомый сиплый голос сказал "алло".
- Я по поводу машины, которую надо забрать, - начал я.
- Алло, это Павел? Наконец-то! Забирайте свой грузовик немедленно, слышите?! Хозяин места приезжает сегодня вечером, мы уже не знали, что делать! Быстрее приезжайте! Вы где сейчас?
- На Свободе, - промямлил я. - А как до вас...
- Садитесь на "семидесятку" и до Белорусской. А там на "двадцатку" и до Маяковки... Хотя нет, лучше езжайте до Сокола, а там на метро.
- А дальше?
- Что дальше?! Вы что, забыли? Выходите, переходите Садовое над тоннелем, и идете от Тверской. Оружейный переулок - это как раз мы. Ясно?
- Ясно.
- Жду. Деньги не забудьте...
Связь прервалась.
Я потерянно взглянул на Любу.
- У меня, оказывается, есть еще и машина.
- Какая?!
- Не знаю, - пожал я плечами. Какой-то грузовик. Поехали со мной. Кстати, у тебя есть взаймы?
- И все же, я ничего не понимаю, - говорила Люба уже в троллейбусе, в жуткой толкучке. Мы стояли на задней площадке, у самого окна. - Вы что же, не помните, что у вас есть телефон, машина? Может, у вас еще и особняк на Канарах, и яхта на Средиземном море? И зачем вы ведете себя так по-дурацки?
- Видишь ли, Люба, я и сам не знаю, что у меня есть и чего нет, - вздохнул я. - По большому счету, я не знаю даже, кто я-то такой...
- Это как?
- А вот так, - ответил я и перестал развивать тему. Люба заметно опешила и, по-моему, стала жалеть, что согласилась поехать со мной.
Стоянку на Оружейном мы нашли быстро. Собственно, переулка как такового и не было - островок земли сбоку от Садового кольца. Будка, шлагбаум, сонный сторож, потягивающий пиво. Сергей. У него был потрепаный журнал в синем переплете, по которому он считал кто сколько кому должен. Выйдя из будки (древний киоск "Союзпечати") он прошелся вместе с нами вдоль ряда стоящих машин и остановился около темно-зеленого фургона.
- Вот он, ваш грузовик, - проворчал он. - В полном порядке. Почти. Масла только под ним натекло. Деньги заплатите и езжайте.
Он назвал сумму, от которой мне стало не по себе. Но Люба с совершенно непроницаемым выражением лица достала кошелек и отсчитала купюры. Сергей протянул ключ.
Это был престарелый УАЗ. Санитарный фургон. В нем пахло как-то по особому. Мне понравилось. В кузове было две кровати, застеленные солдатскими одеялами. Одна вдоль, другая - поперек, параллельно кабине. Я нашел несколько детских игрушек и порванный собачий поводок.
- Нужно выехать со стоянки, - заметила Люба. - Сторож волнуется.
Сторожу, по-моему, светило поступление без экзаменов в любое театральное училище. Мимикой и жестами он показывал нам необходимость сию же секунду покинуть стоянку. Кажется, приехал хозяин места. Стоянка, как я успел понять, была государственной, а сторожа ставили машины на свободные места, зарабатывая на этом весьма и весьма неплохо, судя по сумме, которую с меня (вернее с Любы) содрали.
- Садись за руль, - раздраженно произнесла Люба.
Я влез на водительское место. Руки у меня тряслись.
- Ты что, никогда не водил машину?
Я помотал головой.
- Так это твоя машина или нет?
Я пожал плечами. Сказать, что я помню назначение по меньшей мере четырех рычагов по правую руку от себя и приборов на панели было, по меньшей мере, творческим преувеличением.
Послышался мелодичный сигнал. По проходу ехала БМВ последней модели. Вот она остановилась, и оттуда вылез облом в аддидасовском спортивном костюме красного цвета и с красной же рожею.
- Убирай свою помойку отсюда! - крикнул он мне.
- Заводи машину, - скомандовала Люба.
Руки у меня продолжали трястись. Я начал искать, куда воткнуть ключ зажигания, но скважины для ключа нигде не было.
- На панели, - быстро сказала Люба. Я воткнул ключ и повернул его. Скрежетнуло. Машина взревела, дернулась и заглохла.
- На нейтралку не поставил, - сказала девушка.
- Ты что, водишь? - удивился я.
- Отец водит.
Мужик в спортивном костюме распахнул дверцу УАЗа и схватил меня за куртку.
- Ты что, не понял?! Убирай свое железо! Я что, ждать тебя буду?!
- Отпустите его! - возмутилась Люба. - И прекратите кричать. Мы сейчас уедем.
- Закройся, потаскушка!
Я приметился и из очень удобного положения влепил мужику в лоб каблуком. Мужик повалился, схватившись за голову. Я спрыгнул на землю и тут же меня схватили за грудки и приложили к борту УАЗа. Раз, другой.
- Я ж... Я же тебя размажу! "Спортивный" отпустил меня, замахнулся... и тут у меня под рукой оказалась очень удобная железная труба. Я поднырнул под замах и с силой ткнул мужика под ребра. Тот сложился пополам и, скорчившись, начал материться.
Раскрылась вторая дверца, и из БМВ вылез еще один человек. Очень приличный с виду, в пиджаке, в белой рубашке с черным галстуке, в отутюженных брюках и блестящих лакированных ботинках.
- Ты покойник, - сказал он мне и достал короткоствольный блестящий пистолет, похожий на зажигалку. Люба за моей спиной тихонько охнула.
- Хорош "дурой"-то махать, - хрипло сказали где-то рядом, и человек в пиджаке как-то сник, и спрятал свою блестящую игрушку. Второй, с тихим стоном разогнулся, держась за живот, и схватися другой рукой за приоткрытую дверцу.
- Он сам начал, - заметил тот, который размахивал пистолетом.
- Кто тут начал я видел, - ответил тот же голос. - Освободите ему проезд, пускай уезжает.
Я повернул голову и увидел мужчину лет сорока, в потрепанной ветровке, спортивных штанах и разношенных белых кроссовках. У его ног, с серьезным видом, растопырив лапы, сидел толстый черный щенок ротвейлера. За спиной мужчины маячил сторож Сергей. Он был очень бледен.
- Езжай, парень. И больше здесь не показывайся, - посоветовал мужчина.
- Мы тебя найдем, - пообещал "спортивный". Ему было еще очень больно.
- Поехали, - поторопила Люба.
Я забрался в кабину, поставил на нейтралку, пару раз качнул педаль газа и повернул ключ. Машина заклокотала, подрагивая. Погазовав, я воткнул первую и, осторожно обогнув БМВ, покатил к выходу со стоянки. Сергей поднял шлагбаум и сделал еле заметное движение рукой - прощался.
Я включил левый поворот, дождался, пока проедет троллейбус и пристроился следом. Пробрался через узкие улочки на Тверскую и покатил в сторону области, держа километров сорок. Непрогретый двигатель долго чихал при переключении передач, но, в конце концов, смирился и заработал ровно.
В кабине было шумно, и вместо разговора получался крик.