Куда же это меня привезли? На тюремный лазарет непохоже - где толстые прутья на окне, где железная дверь? Ну дверь - ладно. Может она с той стороны металлом обшита. Или заговорена - еще лучше. А через окно падает свет и чертит на полу в ярком прямоугольнике двух ажурных медведЕй, стукнувших своих кружки. Что ж это за тюрьма с медведЯми на решетке?
Эй, люди добрые, уже слышали главную новость дня?! Нет, не ту, что с Черемушкинского рынка угнали фургон со стиральным порошком... Вербина арестовали! Как, даже не знаете "кто такой этот Вербин"? Ну даете! Вы вообще газеты читаете, телевизор...
Кстати, телевизор, здесь есть. Стоит в углу, а сверху антенна торчит, словно длиннющие ослиные уши.
Телезор - это хорошо. Можно даже сказать - круто. Комнату обстановкой не отягощали, из мебели есть кровать, которую я теперь украшаю собой, да рядом фанерная тумбочка. Многодневный слой пыли удачно маскирует природный тумбочкин цвет - белый.
Над моим изголовьем вертикальная панель, по ее никелированной поверхности разлиты цветные квадратики кнопок. В воздухе зависли штук десять псевдоглаз.
Оценка ситуации: терпимо. А когда растают тупые гвозди, ковыряющие виски, мебель я здесь поменяю. Если к тому времени не сбегу.
Свесив руку, я шарю по полу. Не нахожу. И на тумбочке не видать и на телевизоре. Ну, куда вы дистанционку дели, поганцы?! Наверное, думаете: желатель и так включит. Логика...
...дурацкая... Вы бы с пультом сразу и телевизор прихватили. Ничего же не стоит хорошему "люку" разузнать что, да где. Если б череп от боли не раскалывался... Затихнет на минуту и опять, зар-раза! Не до Желаний.
Ну, черт с вами, нажать кнопочку - много Дара не нужно.
В ушастом ящике что-то щелкает. Я жду, любуясь серым бельмом экрана. Повторяю. И еще раз.
И правда, зачем пульт управления, если телевизор не работает? Логика, туды ее...
Остается лежать и вспоминать, как...
* * *
- А роза упала на лапу Азора...
Фраза звучала в голове снова и снова, как заевшая пластинка. Почему цветок упал на лапу? Его, должно быть, уронили. И кто это - Азор? Наверное, пес такой. Мне он всегда представлялся большим колли, вроде Лесси из одноименного фильма. Вот он сидит, подняв переднюю лапу, а на нее, кувыркаясь неторопливо, словно в замедленной съемке падает розовая, едва распустившаяся роза. Когда я написал "розовая роза" в сочинении, наша учительница литературы Светлана Григорьевна сказала, что это некрасиво.
- Понимаешь, Женя, словосочетание построено верно. Только не принято ставить рядом слова близкие по звучанию, а тем более однокоренные.
- А почему?
- Как тебе сказать, такое называется "тавтология"...
Это слово я не раз слышал прежде и оно вызывало у меня ассоциации с чем-то тупым и глупым. Ну, как коровья жвачка.
-... звучит некрасиво и режет слух. Ты разве сам не чувствуешь?
Я задумался. По-моему, фраза была хорошей. И красивой. Как красива сама розовая роза. Но Светлане Григорьевне я об этом говорить не стал и просто кивнул головой. Потому что Женя Вербин всегда соглашался со старшими. Даже если считал, что они неправы.
- Мне кажется, у тебя способности к литературе,- сказала Светлана Григорьевна.- Если хочешь, я дам тебе почитать учебники литературы за следующие классы. Там ты найдешь кое-что о том, как строятся стихи и проза.
Хотел ли я? Ну еще бы! Конечно, не все из прочитанного мне удалось понять, но я ведь все-таки ЧИТАЛ об этом, притронулся к таинственному миру литературы.
Дело в том, что я мечтал стать поэтом. Это было совершенно ненормально и неправильно. Другие, правильные дети хотели быть летчиками, космонавтами, пограничниками, по крайней мере врачами или учителями. Мальчишки носились как угорелые, гоняли мяч, в такие минуты, мечтая стать еще и великими футболистами; иногда ссорились, вскоре мирились и снова играли, продолжая быть ВМЕСТЕ. Я тоже, если меня принимали в компанию, что случалось не так часто, играл со всеми. Но вдруг мне становилось скучно среди моих сверстников, в будущем летчиков-космонавтов-моряков, и я уходил домой, брал какую-нибудь книжку и целый день читал про голову профессора Доуэля или всадника, но без головы.
Да, я был одиночкой, как большинство людей, оказавшихся желателями. Возможно, так на нас влиял спавший Дар, или наоборот Дар зарождался у тех, кто имел склонность замыкаться внутри себя - по этому поводу учеными ломалось много копий. Щепки от копий летели обильно, но задевали, как правило, только самих ученых. И мы выслушали вердикт: скорее первое, чем второе, но, по большому счету, ничего нельзя сказать наверняка.
Одиночка на улице, я оставался одиноким и дома. Своей матери почти не помнил. Она умерла от воспаления легких, когда мне было уже шесть лет и у меня, наверное, должны были сохраниться о ней какие-нибудь воспоминания. А я глядел на ее фотографии и не мог себе представить, что эта высокая женщина, с каштановыми волосами, рассыпавшимися по плечам была моей матерью. На снимках она всегда казалась немного испуганной, словно боялась, что вот сейчас фотограф скажет что-нибудь злое.
Еще я вспоминал как она читала сказки, но даже тогда вместо ее голоса мне слышался голос тетки Аллы Семеновны.
Сестра отца несколько лет жила с нами, ведя хозяйство и занимаясь моим воспитанием. Это она дала мне урок, сильно тогда на меня повлиявший.
- Женя,- говорила Алла Семеновна,- никогда не спорь с людьми. Это их раздражает. Поступай, как сам считаешь нужным, но никогда не начинай спорить.
Я соглашался с теткой, в конце концов, именно к этому она меня призывала. Она была доброй и неглупой женщиной, в свое время окончила пединститут, но работала секретарем в конторе по соцобеспечению. И вот однажды за ужином, мне тогда было девять лет, Алла Семеновна сказала отцу, что встретила хорошего человека, и они собираются расписаться. Это значило (я тогда не сразу понял), что она нас покинет.
Жить с отцом оказалось довольно просто, нужно было только научиться кое-как управляться по хозяйству в его отсутствие. Хотя бы, собрать себе что-нибудь погрызть. Отец работал на нашем маленьком заводике каким-то начальником по сбыту. Что означало частые командировки. А если отец никуда не уезжал, он все равно возвращался поздно и обычно хорошо навеселе.
У нас отец попойки не устраивал, хотя условия для этого были вполне - мы жили вдвоем в большом частном доме на самой окраине Фирново.
* * *
Дверь распахнулась, в мою камеру-палату вошли трое плохо выбритых мужчин, одетых в серые больничные халаты. Крепкие мужички, им бы санитарами в дурке работать. А вдруг и пра...
Да нет, Земного Бога в дурку - это перебор! К тому же, видишь, у того слева в руках поднос с алюминевыми чашками и кружкой. Это они прибыли меня покормить. Интересно - прибыли и мнутся у порога. Видать, не взяли вилы, чтоб передавать тарелки хищному Вербину. Такая промашка!
Троица продефилировала к моей тумбочке, оставив на ней поднос, отправилась назад. Загадка: сколько нужно человек, чтоб принести пару судков с подозрительным месивом. Думаете, одного хватит? Ха-ха! А вот и нет.
- Как там "Торпедо" сыграло?- поинтересовался я вослед уходящим.
- Вжучили "Бишкек", али опять обос-скандалились?
Последний охранник лениво обернулся и причмокнув, уронил плевок.
Это хамство, мальчик. За такое караю. Ты уж решил, Жене-шакалу и впрямь все зубы выбили?
Охранник переступал порог, когда скучавшая было дверь вдруг врезала ему по спине.
- А, еба...!
Напрасно он повернулся лицом. Нарушая все писаные-неписаные для дверей законы, та распахнулась в сторону куда распахиваться не должна. Хлоп!
Больно личику... А ты не хами!
* * *
Нет, стать поэтом явно была бредовая идея.
Случалось, отец прикладывался к бутылке и дома. Обычно после этого он становился взвинченно-злобным. И если у меня не хватало ума или расторопности убраться с глаз его долой, без затрещины-другой дело не обходилось.
Но, бывало, после спиртного отец расслаблялся, переходил в философское состояние, когда ему хотелось обнять весь мир и учить меня жизни. Такие вечера мне особенно нравились - жизнь открывалась передо мной совсем с другой стороны. Не такая, как в книгах и кино. А родитель посмеивался: "В школе тебя такому, Женька, учить не станут".
Любимая проповедь отца была о выборе верной профессии.
- Значит так, Женька. Есть разные способы зарабатывать деньги. Например, настоящая работа - что-то делать руками: точить хреновы детали на станке, пахать и сеять, или там, одежду шить. Тут уж никак не словчишь - сразу видно сколько заготовок обработал или зерна насеял.
Есть работа ненастоящая, но не зряшная - врачом, например, или водилой. Ничего они не производят и оттого никому и на хрен не нужны. Только врач живет тем, что люди болеют, а шоферюга потому, что не все могут добраться до харча или шмоток. Люди начинают меньше болеть, нужно меньше врачей и "гуляй, Вася", ищи другую работу.
- А есть занятия и вовсе бесполезные,- продолжал отец, опрокидывая еще стаканчик вина. Спиртное он пил маленькими порциями, почти мензурками.- Это разные артисты, ученые и прочие сачкари. Эти уж совсем никому и на хрен не нужны, да только принято выпендриваться - вот у нас какая наука, вот у нас какая культура!
- Я был дурак, да и жил не в то время,- отец убрал пустую бутылку,- потому и торчу в этой дыре, а получаю... да ништо! Когда-никогда налево грузовик с "съэкономленным", горбатишься, подставляешь свою шею, а все деньги в дирекции. Кинут копейки, а ты еще и хвостом повиляешь: спасибо!
Махнув рукой, отец принялся открывать новую бутылку, а я ждал, боясь пошевелиться, потому что сейчас должно было начаться самое главное.
- Но не думай, Женька, раз я говорю "настоящая работа", значит ей и нужно заниматься. Она потому "настоящая", что не выполняй ее разные дураки, все остальные загнулись бы. Но хороших денег с такой профессией ты ни хрена не получишь. А еще есть ненормальные, которые выбирают занятие, думая:"Ага, нравится мне на звезды пялиться, пойду в звездочеты!" Упаси тебя господь, Женька. Хоть и неверующий я, а все равно упаси. Это хобби называется, вот свободное время, если оно у тебя появится, можешь посвящать своему хобби. Или пить, как я, например. Это у меня хобби такое,- отец хохотнул.
- Ты, я вижу книжки читаешь и не очень любишь по улицам шляться. Одобряю. И то, что рассказы, стишки пишешь - тоже правильно. Вот, учитель литературы тебя замечает. Но!- отец вытягивал указательный палец и продолжал говорить, взмахивая рукой после каждого предложения. Превратись у него палец в длинную дубинку, с концом фразы, она опускалась бы на мою голову, вколачивая родительские наставления.
- Нужно умно применять свои способности. Подумай, кем ты хочешь стать в жизни - дрянным журналистом, который пишет пол колонки в паршивой газете и считает копейки до зарплаты или человеком, который имеет власть, а значит деньги. Или наоборот, деньги и поэтому - власть. Власть и деньги, Женька, две стороны одной медали одной вещи, к которой единственной-то и нужно стремиться.
В такие моменты отец становился другим человеком. Начинал путать литературную речь и слэнг, захлебываясь словами, перессказывал мне то, что сам придумал. САМ придумал.
Он тогда верил во все, что говорил. И потому я верил ему, хоть кое чего не понимал.
- Мы с тобой люди образованные,- говорил отец, и мне ужасно льстило это обращение к равному,- в никакого Бога, на хрен, не верим, и понимаем, что как ты проживешь на этом свете так и проживешь. Загнешься через 60 лет и никто тебя не вспомнит... А если бы и вспомнили тебе-то что, подох, закопали, сгнил и все дела.
После этих его слов мне стало тяжело дышать. Ведь страшно - думать о смерти, когда тебе всего двенадцать лет и кажется, что ты и все вокруг вечные и никогда не умрут. Мир удивителен, в нем просто не должно быть места для жутенькой штуки - смерти.
Может, взрослые только пугают детей этой старухой с косой? Вот в детских фильмах храбрые герои не умирают! Нет, вспоминалось мне, умирают. Случается, их не могут или не успевают вылечить. Только рядом всегда друзья, которые отомстят убийцам и закончат, что герой не успел.
Ты смотришь фильм и тебе становится грустно. Чувство какое-то хорошее.
Когда я слушал отца было совсем другое "грустно". Безнадежное. А еще у меня нервно щекотало под ложечкой, и тянуло хоть одним глазком взглянуть, (только одним, потому что - страшно!) какая она, эта полная темнота в которой нет ничего... ничего..... ничего......
- Деньги нужны - вот в чем суть и смысл,- продолжал между тем отец.- У кого много денег тот все и имеет. И всех имеет. Нет денег - ни шиша не получишь, будь ты хоть десяти пядей во лбу.
Мне казалось, в последней фразе отец говорил о себе. Я смотрел на него и думал - что такое пядь? И почему во лбу их должно быть десять? Это было непонятно, но я, конечно же, кивал, соглашаясь.
- Денег у меня нет, поэтому, чтобы чего-то добиться тебе нужно идти по линии власти. Ты понял меня? Учись гладко говорить и писать правильные вещи. Много работай и всего достигнешь,- говорил отец и с чувством допивал очередной стакан.
- А я тебе помогу,- добавлял он.- Чего нужно, спрашивай, не стесняйся, все-таки, свои люди. Да, и вот еще что, будешь приносить мне для просмотра свои сочинения - подскажу тебе где нужно изменить, чтобы как следует выглядели. А теперь иди, делай уроки...
Будь Женя Вербин хорошим и правильным пионером, он бы давным-давно уже рассказал в школе о беседах с отцом. Безо всяких задних мыслей рассказал, просто потому, что отец говорил не то, чему Женю учили. А настоящий пионер должен быть честным и прямым, как стрела, а значит, доискиваться самой подлинной правды.
В книгах, которые я читал, фильмах, которые смотрел, говорилось, что есть вещи, выше и достойнее, чем простое зарабатывание денег. А о том, что власть приносит деньги, книги не говорили (разве что в давние времена или в хищных капиталистических странах), наоборот - власть это тяжкое бремя и огромная ответственность. Выходило, что государственные посты занимают только люди с гипертрофированной совестью или те, у кого не хватило воображения представить, какой тяжелый этот руль власти.
Как странно и удивительно, что отец, смотревший те же фильмы и читавший те же книги, думал совсем по-другому. Наверное, есть в жизни вещи, которые литература не описывает. Так? Или неправ отец?
Другой мальчишка, знавший жизнь не только по книгам, не сушил бы мозги себе такой ерундой. А кто-нибудь совсем правильный обратился бы к взрослым за разъяснением. Но мне, спрашивать у взрослых... Да я скорее сжую чучело ежа в нашем кабинете биологии! Лучше слушать, как взрослые говорят между собой, а затем самому разбираться что чему.
У моих одноклассников были другие заботы. На переменах они гоняли мяч, лазали по лестницам спортивного городка, просто носились друг за другом. Я сидел где-нибудь в стороне на лавочке, размышляя: почему мне носиться неинтересно.
Наша пионервожатая - бойкая девчонка с лицом рыжим от веснушек, раз в два месяца вела классный час вместо класручки. И однажды, косясь в правильную брошюрку, она объявила, что пионер обязан быть оптимистом. Помню, я долго сидел, как отовореный пыльным мешком.
Я считал себя пессисимистом. А значит, мне было не место в пионерах. Но как это так, все однокласники - пионеры, а почему я нет? И никто из них не был мешком отоварен, я нарочно оглядывался! Получалась, все оптимисты (кто понимает значение слова).
Может, вожатая ошибалась? Но она же читала из книжечки! И те, кто книжку написал, верят, что люди обязаны быть оптимистами. Или не все люди, а только пионеры? Наверное, потому что дети. Взрослым будешь кем угодно, но в детстве ты должен быть оптимистом. Но почему должен? Кому должен? Получалось, раз я живу, я уже кому-то что-то должен. Это было неприятно - быть в долгу, да еще и неясно у кого.
Мир казался странным, иногда занимательно-интересным, но всегда чужим. В свои 12 лет, я непионерски пессимистично об этом размышлял, гуляя по вечерам в поле за нашим домом и глядя на звезды.
После бесед "тебе, Женька нужно чего-то добиться в жизни" отец терял ко мне интерес, и когда я нес на проверку свои сочинения, он отсылал меня прочь. Заявлял, что ему некогда возиться с моими тетрадками. Две-три попытки и стало ясно, что с помощью отца стиль улучшить не удастся.
Но прозу и конечно же, стихи писать я не прекращал. Несколько раз мои вирши помещали в школьной газете. Газета была на редкость дрянной, только я этого не понимал и от высокой оценки моего таланта несколько дней летал на крыльях.
Но крылья опали осенними листьями, и жизнь опять потянулась размеренной колеей, изо дня в день одно и то же - школа, уроки, книги, а вечерами продолжение опуса в тетрадке. И стал бы Женечка добропорядочным скучным гражданином, если бы не...
* * *
Если голову поворачивать медленно, она соглашалась не кружиться. И желудок не начинал плясать, подпрыгивая к горлу, как заправский желудок-джигит. Здорово же меня вчера приложили!
Тумбочка была выше кровати, и я видел только бурый край подноса. Пришлось сделать еще усилие и приподняться, вытянув шею.
Да, кормят здесь не без изыска. В одной из плошек останки птицы и, судя по доступным фрагментам, скончалась она в упорной борьбе со своими мучителями. Героиню за это посмертно увенчали чем-то вроде лаврового венка. В другой плошке упокоились обитатели моря вперемешку с травой, изображавшей зелень. На бумажной салфетке кусок клубничного пирога. По краям кусок чуть сероват, но я надеялся, что это не плесень. Ведь в конце концов чувство юмора может мне изменить, и я оскорблюсь.
Набор дополняла бутылка из темного стекла с криво налепленной маркой "Плакун-трава". Не скроешься от этого пойла. Куда ни глянь - реклама с рыдающей Богородицей. И крестьянского вида мужичишко, что лихо черпает слезы из ручья такими вот бутылками.
Потихоньку-полегоньку, я сел на кровати. Поковырял вилкой измазанную застывшим жиром, словно намыленную птицу. Съел салат (вполне!) и, разжелав крышечку на бутылке, мрачно принялся жевать пирог, запивая его чудодейной водой. Нет, серенькое плесенью не оказалось. И оскорбляться я погодил, еще успею. Я могу оч-ч-чень сильно оскорбиться.
Сидел грыз пирог. С похожего пирога однажды и начался...
* * *
- Вербин, и что ты только ешь!
Котляков хлопнулся на венский стул.
- Эй, малый!
- Чего изволите?- подбежавшему малому было лет пятьдесят.
- Ты што, хам, меня не узнал?
- Как не узнать, Алексан Саныч, нешто мы совсем...- малый прижал к груди руку с переброшенным через нее полотенцем.
- Так не спрашивай, дурак! Неси, што есть лучшего.
- Сию минуту.
- Да не минуту, подлец! Сию секунду! Одна нога здЕся, другая тАма.
Малого сдуло сквозняком.
Я дожевал кусок пирога, отхлебнул из стакана приторный чай.
- Саша, не надоело изображать хамовитого купчину?
- Так нужно. Оглядись вокруг.
- Зачем?
- Ты оглядись!
Я повращал головой. В широкой щели васильковых занавесок виднелся вход на кухню и наш половой, выкрикивающий, что господа изволили заказать все самое лучшее. Ближе, за столами буквой "П", на длинных лавках сидели двое потасканного вида мужчин и несинхронно ковырялись в тарелках. Один наклонился к столу, за ним стал виден фикус в деревянной кадке.
- Ты надо мной посмотри,- направил меня Котляков.
В углу, рядом с тусклой лампой а-ля газовый рожок, на бечевках болтались две иконы. Через мгновение я понял, что не иконы вовсе. Внизу, с потемневшей от времени доски добродушным медведем скалился президент, а выше на меня грозно выпучился солидного вида усач в орденах.
- Узнал?
- Президента что ли? Нужно же лизнуть...
- Да Бог с ним, с президентом! Второго узнал?
Я порылся в своем неполном среднем.
- Нет.
- Это - кайзер Вильгельм,- торжественно объявил Котляков.- А хозяин уверен, что Николашка. Восторг! А гляди, какая жеваная скатерть, ей же посуду вытирали! И нарочно на стол шлепнули, для колорита. "Трактиръ Симонова". Ловишь ньюанс - не трактир, это затаскано, а "трактиръ"!
- Не воспринимай это так близко к сердцу, Саша. "Трактиръ", скатерть... Сейчас все помещаны на русскости.
- Угу. Как там в рекламе: Народ не знающий прошлого, не имеет будущего! Только русскость не всегда правильно понимают. Вот я в меру своего разумения и способствую. Пониманию. Ты что, хам, суешься?!
Малый, принесший заказ, от неожиданности вздрогнул.
- Вы ж, Алексан Саныч, изволили, штоб одна нога...
- Ты што меня учишь? Да ты кто такой, штоб меня учить?! Ты половой здесь?
- Точно так-с. Митрий Палыч меня...
- Почитай, што и не половой уже...
Котляков лениво сграбастал ворот расшитой косоворотки малого и плюнул на кулак.
- Помилуйте, я ж только штоб вам потрафить!
- Кончай, Саша,- вмешался я.
- Пшел вон, дурак!- Котляков брезгливо толкнул полового в грудь. Тот качнулся, отступил назад.- Жди пока кликну. И барина, благодари, а то б весь пол мордой твоей выскоблил!
- Благодарствуйте, барин,- шмыгнул носом малый. Схватив поднос, проковылял к стойке. Устроился, чтоб видеть Котлякова, не пропустить знака... Я сидел, уткнувшись в стакан.
- Сбил, зараза...- скомкав пожелтевшую бумажную салфетку, Александр швырнул ее в притаившегося полового. Не добросил.- А ты чего глаза прячешь? Жалко, небось.
- Наверное. Жалко.
- Жалко у пчелки. А мы ж русские люди, душа у нас широкая. Хочу - растопчу, а хочу - шубу с барского плеча. Эй, малый, хочешь шубу дам?! Видишь, кивает.
- А он не играл, когда ты замахнулся. Ему и вправду было страшно.
- Кто говорит об игре, Жень? Мы не играем. Мы настоящие. Те самые "истинно русские люди"... Ты часто здесь бываешь?