Белаш Людмила И Александр : другие произведения.

Перепись 1769 года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Людмила и Александр БЕЛАШ
  
  
  Перепись 1769 года
  
  
  Мы отданы безжалостной судьбе.
  Кроме терзаний - никаких даров.
  Осталось плакать о самом себе,
  Распятом между четырёх ветров
  
  Рено Мерлит "Четыре ветра"
  
  
  
  Был тяжёлый, ненастный октябрь. Чёрная земля, продрогшая от непрестанных ледяных дождей, щетинилась мёртвой стернёй, стелилась ржаво-серым войлоком полёгших трав. Вода в речушках и ручьях казалась свинцовой. Дорога, местами засыпанная щебнем, была вдрызг разбита, и впору было класть по ней гать.
  
  Лионель дан Брагге, лейтенант Марбургского драгунского полка, осматриваясь по сторонам, видел одно и то же - отсыревший пейзаж поздней осени, криво прорезанный расхлябанной колеёй. Сзади кучер бранью понукал лошадей, волокущих карету с королевским инспектором и золотушным секретарём, а за каретой следовал отряд драгун; вахмистр Дирк Годерман ехал рядом с командиром.
  
  - Кажется, душу бы продал за стакан шалфейной горькой, трубку "жандармского" и стул у камелька, - ворчал вахмистр, стряхивая капли с насквозь промокшей грубой перчатки. - Что за дьявольский день! ни покурить, ни выпить!.. Чёртова страна и чёртова дорога! да будь тут всё проклято на сажень вглубь! И говорят здесь по-собачьи, ни бельмеса не поймёшь!
  
  Мысленно Лионель согласился с вахмистром. Правда, вместо шалфейной он предпочёл бы стакан грога на ямайском роме, а трубку набил бы коричневым виргинским. Но просушиться и согреться, сев поближе к очагу - это непременно.
  
  Верно было в словах вахмистра и то, что Шаугеланд, пограничный округ на северо-востоке объединённого королевства, как был, так и остался диким краем, населённым потомками славян - ругов и вильцев - и прославленным своим ужасным диалектом вкупе с простудной приморской погодой, болотной лихорадкой и непролазным лесом. Пущи за тысячу лет сильно потеснились, уступая вырубкам и распашкам, но всё ещё мрачнели там и сям у горизонта, а то вдруг подступали к дороге, угрожая голыми ветвями - ни дать ни взять пехотные каре и штыковые линии потрёпанной, но не побеждённой армии.
  
  Сквозь мокрое сукно плаща Лионель нащупал трубку в кармане мундира. Впору жевать табак и, как Дирк, сплёвывать коричневую жижу в грязь.
  
  - Скоро отдохнём, Годерман, - ободрил он вахмистра. - Если нам верно указали путь, а карта не врёт, впереди у нас усадьба Фелицберг.
  
  - Да, скорей бы, ваше сиятельство, - вахмистр кивнул, и с его треуголки потекла вода. - Надоело грязищу месить, сил нет. Э-эй! - гаркнул он, оборотясь и привстав на стременах. - Ребята, подтянись! Не отставать! Кто там в хвосте плетётся, а?!
  
  Передняя лошадь в упряжке аж присела от зычного голоса вахмистра. Дверца кареты открылась, выглянула бледная физиономия инспектора, измождённого тряской и мочекаменной болезнью.
  
  - Граф! Монсьер Лионель! - жалобно позвал он. - Скоро ли ночлег?
  
  - Часа через два, - бросил Лионель из-под высоко застёгнутого воротника.
  
  - Монсьер, я не расслышал вас!
  
  - Повтори ему, Дирк.
  
  Нарядить драгун сопровождать чиновников, производящих перепись - неглупая затея, коль скоро речь идёт о землях, присоединённых к владениям короны только в 1737 году. И сразу вспыхнул дворянский мятеж, подобный Фронде принцев. Здесь хорошо помнят марбургских драгун!..
  
  Помнят и таят злобу. Бывало, что и полуэскадрон не возвращался из рейда по лесам вдоль Шауги. Засады, завалы из деревьев на дорогах, выстрелы из чащи, порча коней, отрава в котле или в вине - нет-нет да и блеснёт оскалом притворная улыбка новых подданных. Поэтому палаш и ружьё драгуна так же важны для счёта податных людей, как перо и чернильница инспектора.
  
  В некоторых усадьбах Лионель замечал, что дворня вооружена. "В наших краях случаются разбои, граф, - сквозь зубы отвечали ему местные дворяне с сильным ругским выговором. - Приходится быть наготове, раз уж королевские жандармы не умеют навести порядок". Обидное сравнение драгун с жандармами он пропускал мимо ушей, но приказывал Дирку выставлять на ночь усиленный караул, чтоб не проснуться в луже собственной крови.
  
  Новые земли молча, но упорно противились переписи. Пропадали приходские книги и списки податей. Иной раз священники прямо говорили из Второй книги Царств: "Для чего господин мой царь желает этого дела?.. И вздрогнуло сердце Давидово после того, как он сосчитал народ. И сказал Давид Господу: тяжко согрешил я, поступив так". Инспекторов опережали слухи о пророчествах - что за перепись вымрет от язвы семьдесят тысяч душ, по Писанию.
  
  Имея двенадцать человек, считая Дирка с денщиком, и думать нечего затеять драгонаду вроде тех, которыми французские монархи изводили гугенотов. "Ничего не трогать, с девками не связываться, кур и поросят не цапать!" - жёстко командовал Лионель. Не хватало, чтоб ударили в набат; инспектора с секретарём - на вилы, косы вместо пик, и знай отмахивайся, пока денщик перезаряжает пистолеты.
  
  Негостеприимный край, что говорить.
  
  И следующий пункт по перечню - приход Св.Матильды и усадьба Фелицберг.
  
  Начинало смеркаться. Навстречу, застилая обзор и сгущаясь, полз туман. Дождь стих; в матовой холодной пелене слышался лишь стук копыт, фырканье коней и быстро глохнущие выкрики возницы. Дорога пошла по насыпи, поверху кое-как покрытой крупным камнем, и справа под одеялом тумана завиднелось бурое кочковатое болото с проблесками гнилой воды; потом дорогу сжали стены леса. Чтоб люди не унывали, Дирк велел запеть, и драгуны a cappella заревели свой марш. Если это слышали в Фелицберге, то могли подумать, что на усадьбу идёт банда одержимых.
  
  - Ни зги не видно, - вглядывался Дирк вперёд. - И где эта усадьба?.. Ещё одно дрянное местечко, разрази его гром. Вот увидите, ваше сиятельство, даже приличной жратвы не подадут. А нам тут столоваться неделю, не меньше.
  
  Туман поредел; между деревьев хмуро показались строения, обнесённые решётками ограды.
  
  Ворота на окрик Дирка распахнул приземистый, корявый мужичок в обносках, непрестанно кланяясь и щеря в улыбке редкие зубы. В окнах господского дома уже теплились огни, но навстречу приезжим никто не показался.
  
  Со стоном вылез из кареты инспектор:
  
  - Ах, граф, у меня ломит всю поясницу! Я боюсь, начнутся колики.
  
  - Выпейте водки с перцем, - искренне посоветовал Дирк рыхлому чиновнику, - да скажите, чтоб вас постегали по спине крапивой - как рукой снимет.
  
  Показался холёный старик в ливрее, в котором Лионель безошибочно распознал дворецкого.
  
  - Добро пожаловать, монсьер, - деревянно поклонился он; бритое лицо его даже при виде дюжины драгун не изменило застывшего, чопорного выражения. - Как прикажете доложить о вас?
  
  - Граф Лионель дан Брагге, лейтенант кавалерии Его Величества, и инспектор месьер Лерон Кельманс из счётной палаты. По делам переписи, согласно высочайшему указу, - отчеканил Лионель, стягивая перчатки. - Вели-ка, любезный, позаботиться о наших лошадях и распорядись об ужине. И смекни, где моим людям обогреться и расположиться на ночь.
  
  - Постараюсь выполнить ваши пожелания, монсьер граф, - нагнулся дворецкий так вяло, будто засыпал, и стало ясно - дай Бог к ночи всё устроится.
  
  - Водки, старый! чтоб не забыли подать водки!.. - рявкнул вслед Дирк. - Хоть в этой усадебке на понятном языке бормочут...
  
  Вслед за кряхтящим инспектором вылез тощий, носатый секретарь - прыщавое отродье канцелярии наместника. Молодой, он выглядел старообразно из-за плохой кожи и паучьих длиннопалых рук в чернильных пятнах; этого ощипанного цыплака Лионель и по имени не знал как звать - юнца взяли в поездку вместо заболевшего, старого и опытного секретариуса.
  
  - Малый, ну-ка вытяни хобот подальше, понюхай - где тут водка? - пошутил вахмистр. Драгуны загоготали, а секретарь потерянно озирался, непроизвольно двигая пальцами.
  
  - Но позвольте... - хлопал он ресницами. - Куда мы приехали?..
  
  Лионель поднялся по ступенькам, и денщик, пробежав вперёд, открыл перед ним дверь.
  
  - Мои чемоданы. Всё просушить, - распоряжался Лионель; денщик, приняв палаш и патронташ, избавил графа от пропитанного дождём плаща.
  
  Невзрачный снаружи, внутри дом выглядел мило и уютно. Вестибюль освещали две масляные лампы, позволявшие в мелочах разглядеть картинки на индийских разрисованных обоях и прихотливые узоры резной рамы большого зеркала; мраморная лестница с изящными перилами, покрытая ковровой дорожкой, уходила вверх, в полумрак.
  
  Лионель посмотрелся в зеркало, сняв шляпу с широким золотым галуном и слипшимся от воды белым султаном. В отличие от многих он не носил парика, довольствуясь своими пышными и от природы слегка вьющимися волосами, за которые в полку его прозвали Авессаломом. Перевитая лентой косица и букли на висках обвисли; надо причесаться и напудриться, как приличествует дворянину. Мундирный синий рейт-фрак с эполетами и красными отворотами на рукавах, обшитый позументом, длинный белый жилет - всё промокло. Опять-таки, неуместно быть за ужином в панталонах, заправленных в ботфорты. Впрочем, хозяевам следует быть снисходительными к внешности офицера, проехавшего верхом двадцать миль, чтобы прибыть к их накрытому столу.
  
  - Сударь, - послышался сзади женский голос, интонации которого, при всей его приятности, подразумевали привычку повелевать; Лионель быстро обернулся и поклонился даме, вполне по-парижски описав треуголкой сложный вензель в воздухе. Выпрямившись, он смог увидеть даму во всей красе - она стояла на нижней ступеньке лестницы.
  
  Лет двадцати с небольшим, с искусно уложенной причёской, припудренной "под иней"; лицо на диво свежее, едва набелённое и слегка тронутое румянами, губы очерчены скромной розовой помадой - но изгиб их скорей сердит, чем благосклонен. На лбу - "величественная" мушка звёздочкой, другая справа на скуле. Глаза миндалевидные, глубокие, чарующего иззелена-серого цвета, как китайский нефрит, с длинными ресницами. Кружева над каймой корсажа, казалось, чуть трепетали в такт дыхания белой, низко открытой груди. Изящные плечи до локтей плотно облегали рукава, богато отделанные блондами, а кожа рук была нежна, как щёки херувима. От узкой талии зелёный бархатный роброн расходился колоколом, с боков спадая пышными складками, а спереди открывая небесно-голубую сборчатую юбку ост-индского каламкара с кружевами. В левой руке дама держала расписной шёлковый веер с черепаховыми накладками и глазами павлиньих перьев по кромке.
  
  "Она ждала кого-нибудь? Или соседи предупредили о нашем приезде, послав гонца напрямик, по лесным тропам?.."
  
  - Сударыня, - стараясь придать простуженному голосу амурное звучание, Лионель слегка склонил голову, словно ослеплённый зрелищем. - Граф Лионель дан Брагге к вашим услугам. Умоляю вас извинить мой дорожный вид.
  
  - Баронесса Беатрикс дан Кербек, - она почти незаметно качнула причёской.
  
  Он упивался звуком её речи - ни следа ругского акцента, истинно сализийское произношение. И платье! и манеры! Поистине воздаяние за все трудности пути. Чёрт побери, а это авантажный случай. Дурак тот, кто упустит такую возможность поволочиться.
  
  - Гауберт доложил о цели вашего визита, - холодно продолжала баронесса. - Вы занимаетесь счетоводством?
  
  - Прошу прощения, болван дворецкий перепутал. Хотя сейчас кавалеру не грозит утрата дворянства при занятии неблагородным делом, моя стезя - воинская служба. Подсчётом занимается месьер Кельманс, а я командую драгунами. Право, я восхищён, встретив в этом краю лесов и топей столь роскошный дом и... такое чудо красоты, как вы, сударыня, - почтительно приблизившись, он осторожно и умело взял протянутую руку и запечатлел на сгибах пальцев поцелуй с коротким придыханием. Рука надменной прелестницы тонко благоухала мускусом.
  
  - Я рада принять вас у себя в гостях, - притворно равнодушным (как казалось Лионелю) тоном ответила она, взмахнув веером. - Гауберт укажет вам апартамент. Надеюсь видеть вас и месьера Кельманса за ужином... - развернувшись, она удалилась, касаясь ковровых ступеней шлейфом.
  
  Нет, в самом деле, какая удача! Лионель видел в Шаугеланде немало хозяек и хозяйских дочек, но то были расфуфыренные клуши или глупые гусыни, а эта... как она оказалась в таком месте, куда с трудом добрался даже инспектор с конвоем?
  
  Кто она - молодая вдовица? но тогда почему не в трауре с плерезами?.. Или рано осиротевшая дочь-наследница? Или её муж сломал хребет, охотясь на лисиц, и теперь догнивает на вонючих тюфяках? Определённо, здесь хозяйка она, иначе бы вышел хозяин.
  
  Приотворив дверь, заглянул Дирк - и кашлянул, привлекая внимание лейтенанта.
  
  - Ну что, Годерман?
  
  - Расположились, ваше сиятельство. Конюшня справная, корм коням есть, дворня послушная. Под ночлег нам отвели флигелёк, сейчас очаг разводим. Есть и водочка, - глаза вахмистра затеплились от умиления. - Одно только неясно...
  
  Тут его оттеснил месьер Кельманс, неповоротливо влезая в дверной проём; за ним тащился секретарь, обняв под мышками два кожаных портфеля, а третий держа в зубах за ручку.
  
  - Мы сбились с дороги, - брюзжал инспектор, тычась по сторонам. - Сложи портфели здесь! Помоги мне раздеться! Живей, шевелись, ты как мёртвый!.. Так вот, граф, - сопя, он начал вылезать из пальто с огромной пелериной, - мы свернули не туда.
  
  - Говорите яснее, месьер, - нахмурился Лионель.
  
  - Это не Фелицберг.
  
  - Как это так?!
  
  - Очень просто, - инспектор выпятил живот, рискуя оторвать пуговицы на жилете, и потёр кулаками злополучную поясницу. - Вы не бывали раньше в этой местности? я тоже. А секретарь, - имя носатого опять-таки не прозвучало, - был в Фелицберге по делам ведомства.
  
  Лионель впервые пристально взглянул на старого юношу, свесившего руки до колен.
  
  - Ну-с, милейший, и что это за усадьба?
  
  - Не знаю, ваше сиятельство, - развёл тот нескладные лапы.
  
  - А спросить у мужиков было лень?
  
  - Они... они какие-то...
  
  - Прожуй слова и говори нормально! Ты сам, что, руг? Я ни черта не понимаю.
  
  - Н-нет, я из старой Сализии. Мой батюшка, царствие ему небесное, был писцом в канцелярии принца-наместника, когда тот въехал в новые земли...
  
  - Я тебя не о родословной спрашиваю. Твой почтенный батюшка тут ни при чём.
  
  - Простите, ваше сиятельство, я простыл. У меня насморк...
  
  - Да ты глуп, братец, как полено. Дирк!
  
  - Он верно сказал - мужики тут с присвистом в башке, как дети одной матери-дурёхи, - пророкотал вахмистр. - Лыбятся, а слов из них не выжмешь. "Да", "нет", "пожалте" - и весь разговор.
  
  По лестнице к ним величаво нисходил дворецкий Гауберт с шандалом на три свечки - видимо, старший сын той же матери, к седым волосам затвердивший-таки десятка два вежливых фраз.
  
  - Монсьер граф... месьер инспектор... - уделил он им по церемонному поклону, - извольте пройти в ваши комнаты. Я провожу вас. Сьер вахмистр и сьер секретарь, вам отведён покой на стороне прислуги.
  
  - Гауберт, - спросил Лионель, - как называется ваша усадьба?
  
  Дворецкий повёл глазами в его сторону, слегка повернув и заржавевшую шею. Яркие язычки свечей бросили на его лицо ровный свет, и Лионель увидел, что глаза у Гауберта жёлтые, с резко прочерченными лучами бороздок, расходящихся от зрачков - и зрачки не совсем круглые, а как бы вытянутые. Огни масляных ламп на миг отразились в донцах глаз малахитовым зеркальным пламенем.
  
  - Гартенхаль, ваше сиятельство.
  
  Секретарь судорожно сглотнул и полузадушенно выговорил:
  
  - Туманный Гартенхаль?..
  
  - Да, молодой человек, - Гауберт перенёс взгляд на секретаря, - и так порой называют.
  
  - Спасибо, - ляпнул секретарь как-то невпопад и отрывисто кивнул, а затем уставился на инспектора: - Мы уедем завтра, мэтр Лерон? завтра утром, да? Я... я буду ночевать в карете. Не в доме. С вашего позволения.
  
  - Сынок, - хлопнул его по плечу Дирк, от чего секретарь пошатнулся, - кто привыкает спать в дормезе, тому скрючивает спину, и его не любят бабы. Потом он начинает мочиться песком и смотрит в ночную вазу, много ли высыпалось.
  
  - Вахмистр! - с неожиданной злостью гавкнул пузан-инспектор. - Поберегите свои шутки для казармы!
  
  - Только водка, - невозмутимо ответствовал Годерман, - водка и крапива. Если это не поможет - дело швах. А от подагры надо подкладывать в гетры девясил, в чулки насыпать горчицу.
  
  - Прошу проследовать за мной, - Гауберт неспешно развернулся и пошёл, разгоняя тьму огнём свечей. - Сьера вахмистра я прошу немного обождать.
  
  - Ладно, мы погодим, только ты быстрей шевели мослами.
  
  "Гартенхаль, - Лионель силился вспомнить, где эта усадьба обозначена на карте. Ничего не вспоминалось.
  
  - Дирк! - обернулся он на ходу. - Свистни денщика, сейчас он мне понадобится.
  
  - Слушаюсь, ваше сиятельство! - даже пламя ламп за стеклом содрогнулось от рыка вахмистра; затем Дирк продолжил негромко: - Щипцы накалить, волоса подзавить, из дульца пудрой дунуть. А тебе, соплежуй, надо нос завивать, пока до пола не отрос. Чего ты весь перекосился, как ежа проглотил?
  
  Секретарь посмотрел на него умоляюще, словно Дирк был нелюбимым женихом-уродом, и их подвели к алтарю - так смотрят в последней надежде.
  
  - Это Гартенхаль.
  
  - Да мало ли тут названий, что не выговоришь без стакана! Чай, не в первой усадьбе ночуем. Держись бодрей, парень! Выше нос, но лампу не сшиби. Перепишет твой Лерон, кому в казну положено платить, и - цок-цок! - поскачем на зимние квартиры. Жалование получим - эх, и жизнь начнётся! У тебя девчонка есть? А кто она? Спорим на десять пеннингов, что дочь приказчика?
  
  - Ты не знаешь этих мест, - секретарь порыскал боязливым взглядом по прихожей. - А я родился...
  
  - Знаю, знаю - под столом в канцелярии наместника. Мне, брат, больше повезло - мой родитель был капралом в третьем эскадроне кирасир, Маэнского полка.
  
  - Не поймёшь, - с отчаянным вздохом отмахнулся секретарь. - Лучше б я ногу сломал, чем ехать на перепись!..
  
  - Эк тебя растрясло дорогой, - почти с сочувствием заметил Дирк, - аж ум сдвинулся. Вот выделят нам комнатёнку, и не будь я Дирк Годерман, если не стребую с них полный паёк с добавкой и винную порцию до краёв. Ишь, выдумал - в карете спать! А с кем я толковать буду? Не-ет, милок, ночуем вместе, а не то за шиворот поволоку. Выпьем, покурим, в картишки перекинемся. Лучшая койка - моя, я чином выше.
  
  Горластый вахмистр в предвкушении дармовой попойки и удобного ночлега так раздухарился, что не замечал тоскливого ужаса в глазах секретаря.
  
  
  * * *
  
  
  Лионель переменил рубашку, обсушил волосы у жаровни, вместо форменных панталон надел чёрные атласные кюлоты с модными серебряными застёжками ниже колен, белые шёлковые чулки и башмаки со стразовыми пряжками. Денщик причесал, завил щипцами à la grecque и напудрил его волосы, и в довершение туалета лейтенант щедро надушился кёльнской водой. Белый батистовый галстук спадал на грудь пышными складками. Малиновый глазетовый кафтан и розовый шёлковый камзол, вышитый спереди золотом; в карманах часы работы Пьера Леруа на красиво выпущенной двойной цепочке с подвешенными печатями и табакерка на случай, если красотка нюхает табак; палаш пристёгнут модно - приподнимает талию и торчит концом кверху; всё истинно à la française, по-французски.
  
  Гартенхаль, Гартенхаль - разложив на столе карту, он потягивал дым из трубки и водил пальцем вокруг отметки со словом "Фелицберг". Странное дело, но искомого названия на карте не значилось. Мысленно Лионель выругал нерадивых топографов, плутавших здесь шестнадцать лет назад для картографической съёмки округа. Трусы и лежебоки. Каких-нибудь семь миль проехать поленились, и вот результат - из географии выпала усадьба с деревнями. Словно и нет её на свете! Об этом следует подать рапорт по начальству.
  
  Лакеи в Гартенхале оказались именно такими, как их отрекомендовал Дирк - замкнутые, почти бессловесные, однако расторопные. Лионель недовольно морщил нос - похоже, каждый из здешних, входящих в его комнату, являлся прямиком из псарни. Собачий дух ему не претил, но в спальне, будуаре и гостиной этот запах решительно не терпим.
  
  - Ваше сиятельство, зовут, - кратко молвил лакей. - Вас. Ужинать.
  
  Вытянутое лицо лакея было унылым, если не отталкивающим - мокрые губы, из ноздрей торчат жёсткие волоски.
  
  Столовая в Гартенхале была отделана и меблирована со вкусом - узорчатые шторы с бахромой, стены закрыты кожаными панно с золотым тиснением, потолок затянут тканью с рисунком, расходящейся радиусами складок от плафона, где художник весьма живописно изобразил сцену охоты - по кругу мчались гончие, преследуя оленя, а охотник в зелёном платье трубил в рог. Стол был накрыт сервизом саксонского фарфора, и огни множества свеч в канделябрах рассыпались радужными искрами в хрустале бокалов и графинов. Пылал камин. Мэтр Лерон тоже приоделся к ужину - сюртук и панталоны цвета корицы, палевый жилет с роговыми пуговицами, жёлтые плебейские чулки и галстук, завязанный как петля висельника. Сейчас начнёт нюхать, словно кошка - что полезно для мочевого пузыря, а что вредно.
  
  - Сударыня, премного благодарен вам за приглашение.
  
  - Не церемоньтесь, граф, присаживайтесь. Мэтр Лерон, прошу к столу.
  
  Лакеи сновали слаженно и умело - налить вина, наполнить тарелки, всё у них получалось изысканно. Хоть и отдают псиной, вышколены хорошо. Мэтр Лерон затолкал салфетку за галстук столь глубоко, будто хотел спрятать её и унести тайком.
  
  - За прекрасную хозяйку Гартенхаля! - поднял тост Лионель.
  
  - Да, да, - жуя, инспектор схватил бокал и присосался к нему масляными губами.
  
  - Я здесь живу в уединении, - плавно лился негромкий, но богатый чувствами голос баронессы, - вдали от света. Новости доходят в Гартенхаль нечасто, а газет я не люблю. Поэтому мне нравится принимать у себя гостей - тем более, что гости редки.
  
  - Но между тем вы следуете всем требованиям парижской моды, - принялся льстить Лионель. - Если не газеты и не свежие вести тому причиной, то я преклоняюсь перед вашим тонким ощущением красоты, сударыня. Как вам удалось обустроить дом с таким неподражаемым соответствием французскому стилю?
  
  - Это несложно, - улыбнулась баронесса. - Я гадаю по зеркалам, возжигая благовония в курильницах, и мне открывается далёкое и близкое.
  
  - Браво, сударыня! - Лионель зааплодировал. - Если так, то вы настоящая волшебница! Ну, а что касается современных книг и журналов - вы их угадываете наитием, а затем выписываете из города?..
  
  Мэтр Лерон с интересом взболтал серебряной ложкой бульон, любуясь, как листочки петрушки и морковь танцуют в прозрачной желтоватой жидкости. Это вполне диетичное блюдо, можно кушать. Он покосился на соблазнительно пахнущую жареную индюшку - а что, если отведать? не взбунтуются ли почки?
  
  - Да, я знакома с сочинениями мсье Вольтера, - в голосе баронессы послышалась скука или неприязнь. - И с Энциклопедией Дидро и Даламбера тоже. Граф, вас действительно интересует моё мнение об этих книгах?
  
  - Помилуйте, баронесса, как меня может не интересовать женский взгляд на те книги, что сейчас волнуют целый мир? Могу ли я остаться равнодушным к женщине, которая не только прелестна, но и умна? Само то, что я вас встретил - восхитительное открытие, как если бы... как если б я открыл природу молний или магнетизма.
  
  - Я слышал, - дерзнул вмешаться в разговор аристократов мэтр Лерон, осмелевший от вина, - что мосье Вольтер - безбожник и смутьян.
  
  - Фридрих Прусский почитал за честь принять его в Потсдаме, а русская императрица ведёт с ним переписку - не кажется ли вам, месьер Кельманс, что этого достаточно, чтобы считать его достойным человеком, даже более того - философом, - осёк его Лионель. - Такие люди не рождались в Европе со времён Эразма Роттердамского, а может - со времён Аристотеля.
  
  - Фридрих? - мэтр Лерон не сдался и решил вытащить на свет всю грязь, что накопил в памяти. - Это не тот ли, что окружил себя хорошенькими юными пажами?..
  
  - Стыдитесь, мэтр, - скривился Лионель. - При даме оглашать мерзкие сплетни... Король Фридрих - меценат и покровитель наук, запомните хорошенько.
  
  - М-да. Благодарю, - кисло ответил мэтр Лерон, в голове которого понятие "меценат" отныне прочно сцепились со словом "содомит".
  
  - Я обдумаю ваш вопрос, граф; ответ на него непрост, - чуть сдвинула брови Беатрикс. - Продолжайте, прошу вас.
  
  Лакей подал мясной салат с майонезом, всколыхнув в душе мэтра Лерона бурю страстей. Ему хотелось, он жаждал салата, но боялся уксуса, таившегося в протёртом яичном соусе - настоящая драма, борение желудка с разумом! Он кивнул, как полковник, посылающий драгун в пекло сражения - накладывай!.. Послушно исполнив свой долг, лакей отошёл, и мэтру Лерону за тихим звуком подошв отчего-то послышался цокот когтей по паркету. Неужели в усадьбе, как в родовых замках знати, собаки бродят без привязи где попало?..
  
  Дам привлекают мужчины, рассуждающие о политике, финансах и войне, поэтому в присутствии красавиц кавалеры взахлёб рассказывают о прениях в государственном совете, о ничтожестве или величии министров, о залпах кулеврин и кавалерийских атаках, о пропахших порохом знамёнах и оторванных ядрами конечностях. Глаза мужчин воспламеняются, щёки пылают, пудра стряхивается на плечи кафтана, горящие табачные крошки высыпаются на скатерть и ковёр; они брызжут слюной и, наконец, вскочив с кресла-бержере, взмахивают кулаком с воображаемо зажатой саблей: "И тут, сударыня, я крикнул: "Гренадёры, вперёд!" " или "Пуля пробила кабану калкан - ружьё едва не взорвалось в моих руках, так был велик заряд! - и я с одним ножом бросился на вепря! Это было настоящее чудище - клыки оскалены, рот полон крови!" Дамы визжат и глядят на мужчин с нескрываемым обожанием. Кто не сробел перед кабаном, победил в политических дебатах, тот и в алькове не спасует. Если мужчине мало своих подвигов, он вгорячах присваивает и чужие.
  
  Мэтр Лерон сказал бы, что и коробейник громко нахваливает свой товар, даже если это мелкая галантерея по пол-пеннинга штука.
  
  - Наш европейский мир, - витийствовал Лионель, взбодрившись красным рейнским, - стоит на пороге величайших свершений. Да, любезный, положи ещё сыру. Об этом мсье Руссо ярко и сильно поведал в своём трактате "Общественный договор". Не слепое повиновение, но разумный союз монарха и подданных станет основой государственной жизни. Когда-нибудь, в недолгом будущем, речь государя при вступлении на трон будет не похвалою самому себе, а торжественным обещанием соблюдать права и нужды каждого ремесленника и крестьянина. Равно и подданные присягнут монарху в послушании и преданности. Нас ждёт великое, славное будущее, сударыня! Расцвет наук, ремёсел и промышленности, изобилие и процветание - стоит лишь отрешиться от устаревших догм, что сковывают человечество, как путы, и...
  
  Мэтр Лерон доел салат и мученически вздохнул, предчувствуя назавтра отхождение песка. Расцвет ремёсел и наук причудливым образом представился ему доктором в алонжевом парике, с камышовой тростью, который, приподняв к очам лорнет, учёными словами говорит: "Если часами напролёт считать и вычислять, то от этого у вас будет ophthalmia, сиречь глазная боль, stenocardia, то бишь грудная жаба, и вдобавок почечуй и кондрашка".
  
  - Я плохо помню сочинения мсье Руссо, - ответила хозяйка Гартенхаля. - Что он там советовал на случай, если монарх нарушит договор с народом?..
  
  Лионель красноречиво покосился на инспектора: "Сударыня, я этому чиновнику не доверяю".
  
  - Нет, припоминаю... - она приложила подушечки пальцев к виску. - Ко мне заезжал иезуит, отец Мартин; он что-то говорил мне о карающей руке Господней, подъятой на неправедных царей...
  
  Мэтр Лерон насторожился.
  
  - Иезуиты, - Лионель для храбрости добавил красного, смакуя тонкий аромат вина, - есть не что иное как шпионы Ватикана. После того, как они пытались покуситься на жизнь Людовика XV, их отовсюду выгнали в Италию. Как вам хватило смелости, сударыня, принимать в доме иезуитскую гадюку?! Он же мог прямо за столом подсыпать вам отраву...
  
  - О, нет, я не боюсь приезжих, - кротко ответствовала Беатрикс. - Мне интересен всякий гость. Я о другом - ведь иезуиты буквально выполняют рекомендации мсье Руссо о цареубий...
  
  Лионель локтем спихнул со стола блюдо, и оно разбилось об пол.
  
  - Прошу прощения, сударыня - я так неловок! Должно быть, выпил лишнего. Не хотели бы вы прогуляться по свежему воздуху? Здесь немного душно.
  
  - Моё почтение, баронесса, - встал, кланяясь, мэтр Лерон. - Всё было очень вкусно. Позвольте мне покинуть вас.
  
  Беатрикс позвонила в колокольчик; лакеи убрали осколки; в прихожей Гауберт набросил на плечи госпожи подбитый мехом плащ с капюшоном. Недремлющий денщик обрядил в плащ Лионеля и подал ему треуголку, после чего лейтенант предложил даме опереться на свою руку и направился с Беатрикс к выходу.
  
  
  * * *
  
  
  - Образина на образине, - проводил Дирк лакея, принесшего ужин вахмистру и секретарю. - Прямо не человек, а обезьяна-чимпандзе. Одичали они, что ли, в этой глухомани?.. Ей-богу, у него зубищи как у грабель. Ну-с, потрапезуем, - потёр он руки и снял крышку с судка. - Ммм, знатно сварено. Садись рядом, писулька конторская, да бери ложку.
  
  - Я есть не буду, - глухо отозвался секретарь, уставясь в угол. - И вам не советую.
  
  - Это почему? - вытаращился Дирк, пошевелив усами.
  
  - Ну, так. Не надо. Мало ли чего.
  
  - Эээ, ты заметил что-то подозрительное? А? ну-ка, говори сейчас же.
  
  Дирку представился слуга с длинными зубьями во рту, сыплющий в котелок мышьяк.
  
  - Ничего я не заметил. Просто не хочется.
  
  - Ты не увиливай. Может, ты лютеранин? Так, давай разберёмся. Вот, выпей-ка водки. Лютеране водки не пьют и не едят свинины, верно? Проверим, как ты на этот счёт. Прочитай Credo, Pater noster, и чтоб залпом выпил. А ежели ты анабаптист какой-нибудь, сейчас пинком вышибу, и спи под дверью. Терпеть не выношу еретиков и ругов.
  
  Видимо, под дверью спать секретарю не улыбалось, и он решил пойти навстречу вахмистру.
  
  - Водки не пьют магометане, - обронил он, взяв чарку, - а свинины не едят евреи.
  
  - Умный какой, он учить меня будет, - уже добрей прорычал Дирк. - Молись, мышь канцелярская! и пей.
  
  Секретарь довольно бодро помолился, жахнул стопку и принялся нюхать обшлаг сюртука.
  
  - Теперь - ешь! я тебе приказываю. Я вахмистр, а ты штатская затычка. Не бойся никого и ничего. Вот мой палаш, вот пистолеты, каждая пуля весом в унцию. И карабин заряжен. Устав о патронах знаешь? сколько пороху сыпать, какие пули отливать? Ничему вас в канцелярии не учат, пропадёте ни за грош. Вырежут вас руги с лютеранами...
  
  Водка и жирный, наваристый суп с овощами подействовали на секретаря очень скоро. Нос его совсем промок, а глаза затянуло слёзной плёнкой. Дирк похохатывал, глядя, как писарь кашляет, вдохнув из дружески протянутой трубки.
  
  - Водочка, табачок и девчонки - вот всё, что надо драгуну, - поучал он разомлевшего секретаря. - Ну, и мясо, конечно. Сыр и прочая там снедь. Само собой, не обойдёшься и без пива. Славный ты парень, носатый! Вот ей-богу, крест на мою душу, взял бы тебя новобранцем. Знаешь, завтра поутру идём к дан Брагге, к лейтенанту нашему. Доложу ему - "Ваше сиятельство, парень в эскадрон просится". Писарем для начала, а там поглядим. Будешь при казначее служить - не забудь эскадронным товарищам насчитать по паре лишних пеннингов. Ну, выпорют за пересчёт, зато потом угостим по-дружески.
  
  Секретарь заплакал, должно быть, мысленно увидев себя под розгами профоса, привязанным на "кобыле". Всхлипнул и Дирк, обняв секретаря так, что тот хрустнул.
  
  - Такой он, хлеб солдатский - а ты думал, маслом мажут? Барабанщик выбьет дробь, прапорщик скажет: "Раздеть до пояса!", и разденут. Ещё наплачешься, парень! Как тебя звать, а?
  
  - Рено, - взрыднул секретарь, - Рено Мерлит.
  
  - Давай-ка, Рено, выпьем на брудершафт! Пьём по счёту "Раз-два, взяли!"
  
  Крякнув и утерев усы, Дирк крепко поцеловался с секретарём.
  
  - Теперь мы как братья. Говори мне "ты" и "Дирк", а не "сьер вахмистр". Но в строю, ясное дело, обращайся по уставу.
  
  - Дирк, - придвинулся Рено, осипший от табачища и удушливого поцелуя вахмистра, - зря мы сюда приехали.
  
  - Это староста, шультгейс в той деревушке нам настряпал, - Дирк стукнул кулаком по столу, заставив посуду подпрыгнуть. - Ругское отродье! "Езжайте прямо, а потом налево, там и Фелицберг" - слышал, как он врал? Поедем обратно, я ему рожу расквашу. Так и скажу его сиятельству: "Дозвольте проучить по-драгунски!" Это какой крюк мы дали по милости гадины!
  
  - Вряд ли шультгейс, - в сомнении покачал головой Рено. - Помнишь, мы в туман въехали?
  
  - Туман - это пустое; осенью бывает. А вот шультгейс...
  
  - Нет, ты послушай, - настаивал разговорившийся от водки секретарь. - Туман - ограда Гартенхаля. Его и зовут поэтому Туманным. Много кто его видел, только мало кто вернулся. Это такое место... тут правит Счастливая Госпожа.
  
  - Э, браток, говори, да не заговаривайся! Правит всем у нас Его Величество Роальд III, да сохранит его Господь, а в новых землях - Его Высочество принц-наместник Максимилиан Лотлевен. Титулование их надо знать назубок, чтоб капрал не дал в рыло.
  
  - Да нет же! я не о королевстве! - расходился секретарь. - Пойми, Дирк - Гартенхаля нет на карте! его вообще нет!
  
  - Это ты через край хватил, - благодушно бросил Дирк, нагнувшись, чтобы взять из очага щипцами уголёк и раскурить трубку. - Скажешь тоже - "нет"! А дом этот? а суп с мясом, а водка? а стул, где ты сидишь - их тоже нет? Чудак ты, Рено.
  
  - Вот я и сомневаюсь, - Рено осунулся, - что мы с тобой едим и пьём?.. взаправду ли?..
  
  - Если в голову ударило, значит - водка правильная. И нечего тут чепуху воображать.
  
  - Счастливая Госпожа, как молва гласит, умеет многое. Все пять чувств себе подчиняет.
  
  - Да! - пыхнул дымом Дирк. - Кто с бабой спутался, дал себя окрутить - и нюх, и слух теряет, и последнего ума лишается. Был у нас драгун Ларс - втюрился, дуралей, в гризетку, горничную вертихвостку, и чтоб угодить ей, взломал денежный ящик. Задарить вздумал свою кралю! Что ж, сколотили виселицу и накинули на шею Ларсу не особо длинную верёвку - чтоб ногами до земли не доставал. Так-то!
  
  - Выберемся мы отсюда или нет?.. - не замечая болтовни вахмистра, обхватил себя за плечи секретарь. - О Боже, Дирк!.. Мне страшно! Но ведь я не по своей воле въехал сюда. Она должна меня отпустить. Нет... Это мне наказание за перепись. Всем нам! Нельзя считать людей; один Бог ведает их число. Скот пересчитывают перед убоем...
  
  - Заладил ты, братец, ектенью некстати. Выдумал какую-то госпожу несусветную... Забудь! и против переписи не галди. На то есть высочайший указ; его выполняют, а не рассуждают. Ты ж сам цифири пишешь, должен знать - каждую курицу, каждый круг сыра, каждого рекрута надо внести в бумаги. А вдруг война? военный министр тотчас списки поднимет, черкнёт ногтем - "От сих до сих всех под ружьё!" Калек - в список инвалидов, три пеннинга в день им от казны на хлеб и табачок.
  
  - Списки, - поднял покрасневшие глаза Рено, - что ты о списках знаешь?.. Я их гору переписал, мозоль на пальце от пера - вот! Бумага и чернила, да? А меня порой озноб пробирает - за строчками-то люди! Был человек живой, с женой, с детьми, песни пел, а я его одним росчерком - под пули, под копыта... Вычеркнул там, сюда внёс - словно убил. Пишешь, а из-под пера кровь сочится. Вот куда перепись ведёт. Людей - в могилу, нас - в пекло.
  
  - Ты бунтовские разговоры брось! - нахмурился вахмистр. - Наслушался ругских попов по дороге и болтаешь невесть что. Сбрехнёшь такое при инспекторе - мигом в кандалы и на галеры. Я-то ладно, я тебя люблю, дурака, а кто другой и донесёт - мол, секретарь Мерлит умыслил против государя. Держи свою дурь при себе, на людях не выказывай - вот тебе мой совет. Спьяну вообще молчи, в тебе внутренность не держится. Налей-ка ещё по чарочке; примем - и пора за картишки.
  
  Рено перевернул бутылку - выкатилась капля и, немного повисев на срезе горлышка, сиротливо плюхнулась вниз.
  
  - Да, бойко мы сивухой занялись, дно показалось, - задумчиво сплюнул на пол Дирк. - Надо наполнить манерку - как полагаешь?..
  
  - А хочешь, - Рено полез в непромокаемую сумку, - я тебе стихи прочту?
  
  - Похабные? - Дирк оживился.
  
  - О, нет! Это элегии, как бы в стиле Джорджа Литтлтона.
  
  - Эле... чего?
  
  - Элегии. Такие, грустные стихи. Доведётся ли ещё читать их?.. Хоть ты послушай.
  
  - Слезливые я тоже уважаю, - согласился Дирк. - Валяй. Но на слезу я ещё слишком трезвый. Грусть надо прочувствовать, поддать как следует. Иной раз идёшь из трактира, поёшь, а увидишь кошку дохлую - так и хлынет из тебя, до того жалостливо.
  
  Достав листки и выбрав один, Рено встал, одёрнул сюртучок, прокашлялся и начал:
  
  - Элегия о пташке, что не ведает о грядущих днях.
  
  
  Пой, пташка! Щебечи в тени ветвей!
  Ты счастлива неведеньем своим
  В отличие от нас - к закату дней
  Мы тяжесть знанья скорбного влачим
  
  Когда б ты знала о зиме седой,
  О тщетности надежд, что манят вдаль,
  Ты прокляла бы горький жребий свой
  И нашу разделила бы печаль
  
  Как птицы, крыльями наделены,
  Мы страстно воспаряем к небесам,
  Но пасть с небес в отчаяньи должны
  В могилу, уготованную нам
  
  
  - Ах ты, как складно, слово к слову! - восхитился Дирк. - Прям как трагедия в балагане! И кто ж это так умно написал?
  
  - Это я, - скромно потупился Рено.
  
  - Да ты прямо сочинитель, братец! А правда, что ты? Забожись!
  
  - Клянусь Иисусом Христом и Богородицей! чистая правда.
  
  - Боже ты мой, и как тебя угораздило? как это тебе в голову пришло, как ты слова-то подобрал?!
  
  - Вот как-то так... сам не пойму. Накатило однажды...
  
  - Да-а, не знал я, с кем пью брудершафт! Таких знакомств, почитай, ни у кого в полку нет, кроме господ офицеров! Это обмыть надо! Ты сиди, а я порыщу, где у них тут винный погреб.
  
  
  * * *
  
  
  Поздний вечер облёк Гартенхаль туманной тьмой. Ни огонька не было кругом. По выстланному плитами двору Лионель вёл даму между помертвевших и увядших клумб, обложенных бордюрным камнем.
  
  - Согласитесь, сударыня - насколько легче дышится без этого плебея. Я почти не сомневаюсь, что он доносчик... Надо быть благодарными Его Величеству, который воспретил попам приговаривать людей к смерти, иначе бы фамилиары инквизиции и сейчас, как встарь, губили людей лживой напраслиной. По крайности, в кругу своих, глубоко понимающих и тонко чувствующих, можно свободно говорить истину.
  
  - Да, я помню, за столом вы высказывались о свободе, - ответила Беатрикс; у губ её возникло на миг трепетное облачко пара.
  
  - А разве это не естественное состояние человека? Разум, освобождённый от оков религии, что веками его угнетала, и чувства, простые и ясные, как у невинных детей природы - вот что приведёт человечество к гармонии и торжеству справедливости. Вы, Беатрикс - позвольте вас так называть - широко образованная женщина, поистине идеальная подруга для мужчины, согласного с идеями философов и просветителей - вы не сможете отрицать, что последнее тысячелетие род людской прозябал во тьме, в грязи, в сгущающейся и удушливой атмосфере лжеморали, ханжества и низкопоклонства...
  
  - Ах, любезный граф, - вздохнула баронесса, перебирая пальчиками полы плаща, - с чего вы взяли, что тысячу лет назад было так плохо?.. Вы прочли об этом у мсье Вольтера и мсье Дидро? А разрешите спросить - они-то, эти господа философы, где почерпнули столь глубокие познания? Сдаётся мне, они не столько стремились познать прошлое, сколько ошельмовать его, исходя из принципа: "Кто хочет убить собаку, объявляет её бешеной". Все, утверждающие в сознании новые идеи, отвергают старые и называют их самыми мерзкими прозвищами, состязаясь в остроумии с базарными торговками и завсегдатаями кабаков. Христиане, руководствуясь этой методой, оболгали язычников, католики - катаров, протестанты - католиков... и так далее! Теперь философы велят вам считать попов обманщиками, а прошлое - скопищем скверны... а вы столь легковерны, что готовы принять эти модные веяния за истину!
  
  - Браво! браво! - в восторге Лионель захлопал в ладоши, как в театре. - Беатрикс, вы потрясаете меня своими умопостроениями! Я зря прожил все те годы, когда не знал вас!.. Но вдумайтесь - для чего нам, людям просвещённого XVIII века, верить в сказки еврейских пастухов и вшивых монахов средневековья? Представьте, сколько лет тьма довлела над умами, угнетая свободу чувств... саму святую любовь! Философы сорвали с нас шоры мракобесия, сказав - "Довольно! Больше никаких запретов!" Мужчина и женщина смело могут выбирать друг друга и смело предаваться лучшему из чувств! Вы ощущаете, какой простор открылся перед нами?
  
  - Пожалуй, следуя таким путём, вы заговорите и о равенстве... - брошенный искоса взгляд Беатрикс показался Лионелю многообещающим; он воодушевился и позволил себе слегка сжать ручку прелестницы.
  
  - О, несомненно! Люди сотворены равными...
  
  - И лишь досадная оплошность Вседержителя не позволяет мужчинам рожать, - едко заметила баронесса.
  
  - Но это согласно природе! Род людской, как и любые животные, разделены на женский и мужской пол...
  
  - Значит, уже само это деление лишает равенства. Вы и я разно устроены - это во-первых; во-вторых - я ниже вас ростом, слабее и тоньше в кости, как и другие женщины. В-третьих, природе было благоугодно разделить и наши роли в любовных отношениях - мужчина предлагает, а женщина выбирает. Итак, равенства нет! Я не касаюсь тех различий средь мужчин, что отличают умного от глупца, а тщедушного - от силача.
  
  - Всё это так, покуда общество устроено на несправедливых началах. Когда его устройство станет справедливым, гармоничным...
  
  - Вы франкмасон? - без обиняков спросила Беатрикс.
  
  - Тссс! - приложил Лионель палец к губам. - Да. Быть умным человеком и при том не быть масоном в наше время невозможно.
  
  - Если не ошибаюсь, папа Климент в булле "In eminenti" отлучил вас от церкви?
  
  - Ха-ха! Какое это имеет значение? Поповский бог и его агенты - ничто для нас. Пусть римский понтифик беснуется сколько угодно - мы продолжим просвещать людей в пику иезуитам. Я надеюсь, Беатрикс, найти в вашем лице человека, неравнодушного к нашим идеалам.
  
  - Свобода, равенство и братство... - негромко проговорила баронесса, словно опечаленная чем-то.
  
  - Как... как вы сказали?! - Лионель едва не задохнулся от прилива вдохновения. - Великолепно! Изумительно! Баронесса, вы непременно должны поехать со мной в Ламонт и повторить эти слова в нашем салоне! Уверяю вас, там вас поймут и примут за одни эти слова. Они достойны того, чтоб их вышили на знамени или сделали гербовым девизом!
  
  - Ничуть не сомневаюсь, - грустно обронила Беатрикс. - Так оно когда-нибудь и станется. Боюсь, что очень, очень скоро. Отец Мартин... я о нём упоминала... говорил, что масонство и ему подобное учение иллюминатов есть заговор против тронов; что вы на это скажете?
  
  - Сложный вопрос, Беатрикс... Сам я придерживаюсь монархических воззрений, но в нашей ложе многие смотрят на единовластное правление иначе. Многим ближе res publica, "общественное дело" - так, как его понимали римляне. Я склонен полагать, что в рассуждениях о республике и демократии есть большая доля истины.
  
  - Как вы - вы лично, Лионель - понимаете эти определения? и насколько реальным вам кажется воплощение идеалов liberté, égalité, fraternité? - глаза баронессы словно бы светились изнутри огнём. Лионель счёл, что их с Беатрикс отношения достаточно накалены, чтобы немного остудить их поцелуем, но сначала следует ответить.
  
  - О, Беатрикс! В этих словах - всё наше будущее, светлое, прекрасное и величественное. Разумный выбор народа всеобщим голосованием даст государству правителей, облечённых не наследственным пурпуром и горностаем, а доверием и уважением. Законы определит парламент, куда изберут достойнейших людей из всех сословий. Свобода труда и торговли создаст изобилие, свобода личности и мнений обеспечит браки по любви и проповедь любых идей, не противоречащих разуму. Все станут грамотны, всем будут доступны сокровища культуры. Равенство сгладит различия сословий, и любой, от подёнщика до герцога станет носить звание гражданина. И братство! великое братство всех людей и народов сольёт человечество в единую семью без распрей и раздоров. Всем станет руководить один разум...
  
  - Вы верите в разум? - чуть резковато перебила его Беатрикс.
  
  - Конечно, баронесса!
  
  - Да вы с ума сошли! - голос её отрезвил, как удар бича. - Знаете, чем кончатся ваши упования? Большинство, которое в массе своей есть тупицы и олухи, выберет главой государства краснобая и позёра, одержимого жаждой власти. В парламент войдут купцы и промышленники, способные подкупить голосующих. Догадываетесь, какие законы и в чью пользу они напишут?.. Свобода! она кончится тем, что книгопечатники станут без цензуры тысячами пудов вываливать на продажу памфлеты, полные вранья и клеветы, срамные историйки и гравюры с голыми девицами - и вся грамотность, на которую вы так надеетесь, будет употреблена на чтение похабщины и бесстыжих сплетен. Равенство? для начала купцы отрубят вам, аристократам, головы, чтобы вы не мешали им наживаться сверх всякой меры, а затем займут ваши места; ваши титулы и родословные им заменят деньги. Братство?!.. - баронесса, яростно дыша, вплотную приблизилась к ошеломлённому вспышкой Лионелю, и он ощутил на своём лице её горячее дыхание. - Вы не хотели бы заглянуть в то светлое будущее, о котором говорили с таким пылом?
  
  - Беатрикс... - Лионель в растерянности развёл руками. - То, что вы сказали - это небылицы. Нельзя увидеть то, что ещё не случилось!
  
  - А вы представьте, что это возможно. Поверьте. Ну? хотите или нет?
  
  - Да-да... конечно!
  
  - Боюсь, что ваши убеждения немного пострадают, - Беатрикс порывисто повернулась, всплеснув плащом. - Идёмте, граф. Мне надо приготовиться, чтоб показать вам это. Я не утомлю вас ожиданием.
  
  - Гауберт! - крикнула баронесса, врываясь в вестибюль; дворецкий вырос рядом, как по волшебству. - Проводи графа в опочивальню. Зажги там свечи. Пришли камеристку ко мне в гардеробную. И вели принести мазь.
  
  
  * * *
  
  
  Выйдя из комнаты, Дирк скоро понял, что в коридорах Гартенхаля запросто можно заплутать. Свечей и ламп тут зажигали мало, а проходы пересекались и путались самым неожиданным образом. Спустившись куда-то по узкой лестнице, он нащупал вместо двери кладку из больших камней; другая лестница - он мог поклясться, что и эта вела вниз! - окончилась на балкончике второго этажа, откуда смутно различалась полоса леса за почти растаявшей пеленой тумана, одинокие звёзды в чёрном небе и боковая стена особняка. Плюнув в сердцах с балкона - внизу что-то шарахнулось и побежало, вроде кошки - он вернулся в коридор и твёрдо решил вломиться в первую попавшуюся дверь, чтобы потребовать бутылку водки или провожатого в подвал.
  
  Тут судьба улыбнулась ему - по коридору навстречу спешила невысокая гибкая девица. Ламповый свет из бокового коридора на миг выхватил из полумрака серебряную чашу в её руках, голову в чепце, вздёрнутый носик, румяную щёчку и большой тёмный глаз. Шорох её юбок тотчас настроил подвыпившего Дирка на игривый лад.
  
  - Куда торопишься, милашка? - загородил он собой проход. - Не беги, скажи мне хоть словечко.
  
  - Пустите, - мило мяукнул её голосок; девица попробовала юркнуть под его рукой, но Дирк так растопырился, что обойти было нельзя.
  
  - Ну, два слова. Ты такая лапочка, что я помру, если не заговоришь со мной. Пожалей драгуна, от тебя ведь не убудет.
  
  - Сьер вахмистр, дайте мне пройти! - красотка даже ножкой топнула. Ругского акцента в её голосе не слышалось, и это очаровало Дирка.
  
  - О, ты и в чинах понимаешь! А разве ты не знаешь, что за проезд через заставу берут плату? С тебя поцелуй, и ступай дальше, только скажи, как тебя звать.
  
  - Позвольте, я пройду. Меня ждёт госпожа, - девица отступала, чтоб держаться на безопасном расстоянии от назойливого ухажёра.
  
  - Что мы несём? - выбросив левую руку, Дирк схватился за ножку чаши и потянул к себе. - Это не контрабандный товар, а?
  
  Девица посуду не отпускала, но это не помешало Дирку заглянуть в чашу - там было немного, примерно на треть, налито тёмным и густым; содержимое чаши не плескалось и вообще не двигалось, несмотря на то, что три руки, борясь, заметно наклоняли серебряный сосуд. Из чаши к ноздрям Дирка поднимался сильный, сладкий запах цветов.
  
  - Это что за парфюм? - втянув весенний дух, Дирк почуял, что хмель в башке развеяло, как ветром, аж в глазах просветлело.
  
  - Это притирание. Пустите же! Вам это не нужно, - боясь опрокинуть чашу, милашка пыталась выдернуть её короткими рывками на себя, но Дирк не отдавал.
  
  - Как не нужно!? Самая та вещь, чтоб с похмелья мазаться. Удели малость, детка, - Дирк запустил палец в чашу. Мазь холодно обожгла его, как снег, покалывала палец хрупкими тонкими иголками. Обнюхав палец с удивлением и удовольствием, Дирк потёр им висок; девица опять дёрнула сосуд, и Дирк нечаянно заехал пальцем себе в глаз.
  
  - Тьфу ты, поганка!.. - в глазу полыхнуло жжением, защипало золотистыми искрами. Протирая глаз, Дирк невольно ослабил хватку; девка завладела чашей и проскользнула мимо, насмешливо бросив на бегу:
  
  - Эй, оглянись!
  
  - Ну, попадись ты мне ещё!.. - хлопая зудящим правым глазом и зажмурив левый, Дирк обернулся - и в изумлении разинул рот.
  
  Коридор и двери исчезли. Вернее, коридор стал шире и весь был освещён синевато-белым сиянием. Свод потолка поднялся ввысь, а вместо девки-служанки Дирк увидел остроухого, в шерсти и с хвостом, зверя, стоящего на задних лапах; в передних зверь держал чашу - один этот сосуд с цветочной мазью не переменился. Огромные, иззелена-жёлтые глаза светились; чёрные губы приподнялись в улыбке, обнажая белоснежные клыки и острые резцы; алый язык, как лоскут пламени, выметнулся меж зубов. Зверь беззвучно смеялся, шевеля усами, растущими по сторонам влажного чёрного носа с изогнутыми щелями ноздрей.
  
  Миг - и зверь прыжками унёсся в зарево уходящего вдаль коридора, взмахивая хвостом в такт пружинистым, сильным движениям лап.
  
  Дирк закрыл оба глаза и покрутил головой. Открыл левый - темнота и слабо освещённый проход. Открыл правый - на привычную картину наложилось призрачное видение сводчатого коридора, наполненного зыбким, туманным, фосфорическим светом, будто сочащимся из стен. С минуту он стоял, моргая так и сяк, пока не понял, что порознь глаза видят совсем разное, а вместе - и то, и другое.
  
  - Не до водки, уже перебор, - пробормотал вахмистр вполголоса. - А малыш Рено, кажись, прав. Что-то здесь неладно, не будь я Дирк Годерман!..
  
  Зрение правого глаза и ощущения правой руки показывали, что коридор широк, а стены его - каменные. Левые глаз и рука уверяли, что простора куда меньше, а обшивка стен - деревянная. Впору было заорать от ужаса, но Дирк был не из тех, кого страх лишает и сил, и рассудка. Размыслив, он двинулся к своей комнате, то и дело сверяясь то левым, то правым глазом, верен ли путь.
  
  Оказалось, что двери в их комнате не было вовсе. Правда, очаг, стол и стулья оказались настоящими, но не такими, как их видел левый глаз. Кровати были похожи на низкие топчаны. Что представляли собой водка и еда, теперь не угадаешь. Только Рено и его сумки выглядели одинаково, как ни взгляни.
  
  - Не соскучился один? - с деланной бодростью спросил Дирк.
  
  - Боязно мне что-то, - тихо ответил Рено. - Кто-то к двери подходил, а не вошёл, только дышал и скрёбся по полу...
  
  Дирк выглянул из комнаты и правым глазом убедился, что рядом никого нет - ни видимых, ни невидимых.
  
  - Вот что, братец, я тебе скажу, - присев ближе к Рено, начал Дирк шёпотом. - Я тут имел одну встречу с девицей, только это была не девица, а чёрт-те что. Короче, на здешних девчонок не зарься - горло перекусят. Клыки - у волкодава таких нет. Думаешь, я с ума спрыгнул? как бы не так...
  
  Вкратце рассказав, что с ним случилось, Дирк внимательно уставился на Рено. Обоими глазами секретарь был виден чуть иначе, чем раньше. То ли лоб стал выше и чище, то ли нос укоротился - по любому Рено стал красивей.
  
  - Ты, братец, кое-что понимаешь в таких штуках, - добавил Дирк с еле заметной просительной ноткой, что с ним бывало редко, разве что в тех случаях, когда он уламывал горничных и лавочниц. - Покумекай, как нам быть. Я считаю - драпать, и поскорей. Доложу лейтенанту, парней подниму, по коням - и в галоп. В неправильное место мы заехали. Нечего здесь делать честному католику. Одного не усекаю - случись стычка с этими... шерстнатыми... как нам с ними управляться? Крестным знамением? или палаш верней? И возьмут ли их пули? Тут надо действовать наверняка! Соображаешь?
  
  - Этого я и опасался, - сокрушённо покивал Рено. - Только как вам объяснишь?.. Ну, ладно. Значит, первое - силой здесь ничего не сделаешь. Счастливая Госпожа, если захочет, велит земле расступиться - только нас и видели. Второе - не гаркать и на испуг не брать. Это не тот народ, который можно застращать. И третье - как положено себя вести, так и веди. Вежливо, с уважением. Кто живёт за туманом - они тоже любят вежливость, иначе с ними не столкуешься.
  
  - Ох, и умён же ты, Рено!.. и где такой премудрости набрался? У тебя в родне колдунов не было?
  
  - Нет, откуда им взяться... мы, Мерлиты, всегда на казённой службе состояли. Прадед мой из дворни выслужился. А я... всякие диковины в тетрадку списывал, когда встречал в архивах. Занятно было, - Рено осмотрелся по сторонам, - пока вот не угодил с вами в переплёт. Теперь не до диковин, лишь бы выбраться!..
  
  - Надо отрапортовать его сиятельству, - угрюмо молвил Дирк. - По-армейски положено - докладывать начальству. Тем более такое дело!
  
  - Только б граф не подпал под чары Госпожи! - вздохнул Рено, перекрестившись. - Она кудесница. Завлечёт - пиши пропало.
  
  - Кто она такая? ведьма?
  
  - Не смей так говорить!.. Если обидишь её - ни треуголки, ни костей твоих не сыщут. Сказано тебе: Госпожа. Хозяйка Гартенхаля. Она всегда тут жила. Власть у неё большая - реку может вывести из берегов, залить земли наводнением, или наслать грозу с градом. С палашом против громовой стрелы не выстоишь. А может счастьем наградить. Руги в Шаугеланде ей тайно поклоняются - ты человек пришлый, а я тут родился, я знаю.
  
  - Да, брат, занесло нас в самое дальше некуда, - покачал головой Дирк. - Ну, делать нечего, будем воздавать Госпоже почести, пока мы в её власти.
  
  
  * * *
  
  
  Спальня Беатрикс (приглашение сюда Лионель счёл благоприятным знаком, если не намёком) была отделана и обставлена по последней французской моде. Мебель в стиле "помпадур" обтянута атласом, стены со штофными обоями, кровать в нише-алькове с балдахином-"поднебесьем". От одного вида подушечек с кружевами, пышных одеял и кокетливых краешков белой простыни у Лионеля захватывало дух: здесь, в этом гнёздышке, почивает чаровница - в одной рубашке до розовых пяток, в чепчике с лентами, видит она свои сны одиночества, а во снах кавалеры целуют ей руки, обнимают её, пьют её дыхание. Да!.. Было бы славно проникнуть в её сон и оказаться там наедине с ней. Он показал бы ей, что значит - "свобода".
  
  Очевидно, спальня служила Беатрикс и кабинетом - тут же стоял секретер из вест-индской махагони, книжный шкаф с застеклёнными дверцами. Действительно, она была начитана... изучив корешки книг, Лионель не смог скрыть довольной улыбки - наряду с "Новой Элоизой" Руссо и томами "Естественной истории" Бюффона он встретил и галантные "Сказки" аббата Вуазенона, и "Книдский храм" Монтескье, прославляющий радости любви в истинно эпикурейском духе, и "Contes Moraux" Мармонтеля, столько же сентиментальные, сколь гривуазные. Подобное чтение может далеко завести молодую, истосковавшуюся по ласке женщину. Туалетный столик у трёхстворчатого зеркала, украшенный бронзовыми завитками и мозаикой из шпона разных пород дерева, намекал на склонность Беатрикс тщательно украшать себя.
  
  Немудрено, что взрывчатая, будоражащая смесь просвещения с любовными мечтаниями вскружила прелестную головку красавицы. Тоскуя здесь, вдали от салонов с их свободными нравами и чувственностью, она погрузилась умом в спиритизм, надеясь найти отдушину своим нерастраченным страстям. Какое зелье возжигала она в металлических курильницах, стоящих у трельяжа? опиум, гашиш? Ей, неутолённой и томящейся, являлась в зеркалах мрачная, дурная чушь. Купцы будут рубить головы аристократам - ха! вы только представьте!..
  
  Он был совсем не прочь пойти ей навстречу, принять участие в её опытах по ясновидению. Надо сблизиться с ней, смягчить её вздорный нрав притворным согласием, сделать вид, что веришь в её видения - отцы иезуиты были правы, утверждая, что для достижения цели хороши любые средства, но дети вдовы, духовные наследники зодчего Хирама Абифа, пошли в этом искусстве много дальше, обогнав и поправ наследников Лойолы. Всенепременно надо показать эту новоявленную пифию из Шаугеланда великому мастеру ложи. Иметь свою собственную сивиллу - это престижно. Иметь такую необычную любовницу - тем более. Лионель готов был совместить приятное с полезным, и даже более того - он всей душой стремился к этому. Овладеть - и не отпускать.
  
  Между курильниц, по центру среднего зеркала трельяжа, стояло массивное серебряное блюдо - даже, скорее, диск с кольцевым жёлобом и полукруглой ямкой в середине, где лежал синеватый стеклянный шар размером с яблоко. Лионель склонился, вглядываясь в незнакомые знаки, расположенные на диске по кругу, снаружи от жёлоба - он ожидал увидеть знаки Зодиака, но эти фигуры напоминали скорей китайские иероглифы.
  
  Достав часы, Лионель откинул крышку и прищёлкнул языком - время позднее, самая пора для заклинаний... или для нежности.
  
  Появилась Беатрикс. Наряд её был столь чуден, что Лионель ахнул. Сняв накладки, баронессу причесали на весьма необычный лад, в античной манере, но платье!.. подпоясанное высоко, под грудью, оно ниспадало свободными складками, в движении смутно и маняще обрисовывая то колено, то абрис бедра. Руки были почти полностью обнажены, но перси и плечи скрывала шаль. В одной руке она несла серебряную чашу.
  
  - Бог мой, вы похожи на весталку! - вырвалось у Лионеля. - Беатрикс, в Ламонте вы затмите всех прелестниц! никто не сможет с вами соперничать!..
  
  Бросив на него загадочный взгляд, пифия лесной страны почти бесшумно прошла к трельяжу и поставила чашу на туалетный столик. По спальне распространился аромат весны, заставляющий забыть, что на дворе тёмная осень. Погрузив в чашу пальцы, баронесса вздохнула.
  
  - Лионель...
  
  - Да, милая? - он подошёл и коснулся тёплого плеча, скрытого шалью. Она не противилась.
  
  - Сядьте. Поставьте стул против зеркала.
  
  Он повиновался. Беатрикс, лёгкими движениями втерев мазь в виски, выдвинула ящичек секретера и достала шуршащие бурые комочки. Амбра, опий?.. Лионель не мог понять, что это, даже когда снадобье ссыпалось в чашки курильниц. Беатрикс зажгла от свечи лучинку и коснулась ею по очереди содержимого чашек. Вьющимися струйками поплыл вверх сизый дымок.
  
  - Я хочу, чтобы вы поняли, Лионель. Вы читали книги - они лгали вам. Вы слушали речи просвещённых друзей - их речи были ложью. Только зеркала не лгут, но не все умеют в них смотреть. И не все могут вытерпеть правду зеркал. Вы по-прежнему согласны увидеть будущее?
  
  - Ради вас, Беатрикс, я согласен на всё.
  
  - Возьмите мазь из чаши и смажьте свои веки. Это избавит вас от обманчивых впечатлений.
  
  Мазь странно холодила пальцы, а в глазах от неё стало покалывать. Поморгав, Лионель увидел, как всё перед ним изменилось. Зеркала трельяжа неожиданно углубились, стали бездонными, как пропасти, в которых клубилась прозрачная мгла. Он с изумлением осмотрел свои ладони - ногти вытянулись и заострились, а кожа помертвела, подёрнулась серой патиной. Но стократ большее потрясение ждало его, когда он поглядел на Беатрикс.
  
  Спальня красавицы, уютный уголок любовного томления, была теперь большим залом с высокими окнами, наполненными тьмой; крестообразные своды терялись вверху. Мебель пропала. А баронесса...
  
  Из зеркала подул холодный ветер, и её золотые волосы зашевелились, как морские волны. Нефритовые глаза огромны как озёра, лицо дышит ослепительной, нечеловеческой прелестью. Платье, подобное античной тунике, из белого сделалось пламенно-красным, оно переливалось золотом на сгибах, и под ним угадывалось тело прямо-таки убийственного совершенства.
  
  - Господи... - прошептал Лионель, потеряв всякую самоуверенность.
  
  - Вы видите меня такой, какая я есть на самом деле, - голос Беатрикс обрёл упоительную бархатную звучность, и вместе с тем - подчиняющую силу. - Глядите в зеркало, Лионель. В зеркало! - голос стал повелительным.
  
  Её рука с царственной грацией взяла шар из лунки и пустила его по жёлобу против хода часовой стрелки. Мерцание катящегося шара завораживало.
  
  - Будущее неподатливо, Лионель, - голос пронизывал тело, сковывая члены ледяным ознобом. - Оно смутно и неясно, оно не определено. Но вы - вы, кто пытается рассчитывать его наперёд - придаёте ему зримые черты. Овеществившись, оно становится независимым, и только напряжением воли, для вас недоступным, можно его исправить. Исправить, но не изменить. Даже мне это не под силу. Может быть, вы поймёте мою боль и мою скорбь, которую я испытываю, глядя, что вы уготовили людям, ещё не родившимся.
  
  Зеркало вслед её словам наливалось грозовой чернотой. Лионель словно сидел в эркере о трёх окнах и выглядывал сквозь них куда-то наружу. Себя он в зеркале больше не видел.
  
  - Я не могу проникнуть в будущее дальше, чем на триста лет. Что будет потом, мне неизвестно. Глядите!
  
  Чернота разорвалась с рёвом; навстречу Лионелю хлынул поток, обвал голых костлявых тел. Мертвецы сыпались как куклы. Над грудой трупов стал подниматься железный щит, из-за которого слышалось рычание - но рычало не живое существо; в звуке бился ровный частый стук обезумевших башенных часов, и над щитом плотными плевками взлетал прерывистый дымок.
  
  - Что это? - Лионель оторопел, ему едва не стало дурно.
  
  - Это? плоды демократии, сударь. Уборка её урожая. Вы видите Германию. Я уже смотрела в это время. Всенародным голосованием - именно так, как вы мечтаете, Лионель! - там будет избран на верховный пост некий австриец. Он решит, что в Европе много лишних людей, и будет методически их умерщвлять. Сотнями тысяч. Миллионами.
  
  - Австриец? из Габсбургско-Лотарингского дома?.. - у Лионеля в голове не умещалось, что чванливые, высокомерные австрийцы могут быть так жестоки.
  
  - Потомки Марии Терезии и Франца Стефана в ту пору сойдут на нет и потеряют власть. Речь идёт о простолюдине.
  
  Иссохшие мертвецы с запавшими глазами едва не переваливались через раму зеркала. Рокот механизма, скрытого за железным щитом, ударами гвоздей вонзался в уши.
  
  - Это мираж, - забормотал Лионель, вытирая глаза. - Ваша мазь вызывает видения! Ничего этого нет!..
  
  - Это будет, - подчеркнула Беатрикс. - Смотрите в зеркало, любезный! - шар покатился в обратную сторону. - Вот близкое к нам время. Милая Франция, столь вами любимая.
  
  Раздался громкий щелчок и многоголосый вопль - на Лионеля смотрел сруб шеи, сжатой деревянной колодкой; кровь толчками била из жил, в рассечённом мясе белели костные осколки позвонка; ниже, в плетёной корзине, лежали человеческие головы, отделённые от тел, с оскаленными зубами, залитые кровью так, что нельзя было отличить мужских от женских. Лионель был офицером, и вид крови его не пугал, но одно дело - бой, а это была бойня.
  
  - Через каких-нибудь двадцать лет произойдёт и это. Вы молоды, Лионель; поезжайте тогда в Париж и убедитесь в том, что зеркала показали правду.
  
  Окровавленное косое лезвие поползло вверх по пазам; Лионель увидел, как сбросили в сторону тело и подвели к палаческой машине очередную жертву, совсем юную девушку. Помощник палача спокойно и привычно обрезал ножницами её длинные волосы - и Лионель понял, на что походила причёска Беатрикс, когда она вошла в спальню.
  
  - Да, ваша догадка верна. Этот стиль назовут à la guillotine, в честь орудия казни. И будет модным вместе с причёской носить на шее красную бархотку - вот здесь, куда ударяет нож.
  
  Деревянный воротник захлопнулся, нож упал в очередной раз. Толпа, окружавшая эшафот, закричала, и трудно сказать, чего в этом крике было больше - страха, радости или хищной жажды крови. Немного поодаль Лионель увидел знакомую ему ограду Венсеннского кладбища. Да, сомнений нет, это Париж.
  
  - Не может быть. Нет, - губы его вздрагивали. - Это... бесчеловечно!
  
  - Парламент, который одобрит этот способ казни, почти на четыре пятых будет состоять из масонов, ваших собратьев. В одной из парижских лож, называемой "Великий Восток", и родится девиз "Свобода, Равенство, Братство". Воплощение девиза перед вашими глазами.
  
  - А Его Величество Людовик?! он одобрит эти казни?!..
  
  - Если вы о Людовике XV, то он умрёт своей смертью задолго до этих событий. А следующий, Людовик XVI, погибнет под ножом гильотины. Вы видите не монархию, но республику. Впрочем, и она недолго проживёт. Где-то недавно... кажется, в самом начале осени родился человек, который растопчет её и станет императором. Это мелкий корсиканский дворянин. Он будет служить республике и, согласно её идеалам, понесёт свободу и демократию в соседние страны на штыках. Надеюсь, вам уже ясно, что кроме как силой, ваш совершенный строй людям не навяжешь.
  
  - Корсиканец? - у Лионеля вырвался нервный смешок. - Какой император может придти с этого жалкого острова? Да не дальше, как в прошлом году Генуя продала его Франции, словно цыган - охромевшую лошадь!..
  
  - И тем не менее так оно и случится. Выходец с Корсики будет терзать Европу кровопролитными войнами лет пятнадцать, пока его не остановит союз государей. Смотрите дальше! - шар гулко покатился по жёлобу.
  
  Лионелю открылся далёкий пейзаж - буровато-жёлтая, слегка всхолмлённая земля под жарким синим небом; вдали белело скопление необычно высоких домов. Картина недолго оставалась бесшумной - с режущим слух громким звуком, похожим на смесь шипения и воя, по небу стаей пронеслись три небывалые птицы: треугольные, с неподвижными острыми крыльями и хвостами, как у акул. Беатрикс повернула шар, будто непослушный ключ - вправо-влево. Лионель вцепился в стул так, что чуть не сломал ногти - теперь он, сидящий в воображаемом эркере, стремительно летел над жёлтой землёй, чуть выше стайки дивных птиц. О, ужас - это были птицы из металла! единственный выпуклый глаз каждой из них находился чуть позади заострённого клюва; на жёстких скошенных крыльях белели звёзды. Земля внизу накренилась; у Лионеля подступил к горлу комок, а птицы, одновременно описав изящный пируэт, стали отбрасывать что-то на лету. Оглушительно загремело - по земле чередой вставали вспышки взрывов, гаснущих и вздувавшихся дымными облаками. Земля метнулась навстречу; Лионель непроизвольно вскрикнул, с лёта окунувшись в одно из облаков. На разодранной, перемешанной взрывами земле шевелились, корчились с воплями окровавленные тела, обрубки тел, клочья тел. Лицо с лопнувшими кровяными пузырями вместо глаз - громадное, в копоти и грязи - почти прижалось к зеркалу с той стороны, вопя чёрной ямой рта.
  
  - Довольно! - вскрикнул Лионель, закрыв глаза ладонями. - Я не хочу этого видеть!!
  
  - А между тем, - безжалостно вещала Беатрикс, и в голосе её звучали сдерживаемые слёзы, - это высший триумф, победный полёт свободы и демократии, воспетой вами. Величайшая из держав своего времени таким образом предлагает другой стране избрать свободу вместо тирании - точь-в-точь по рецептам Французской республики и корсиканца. Хотя, если взглянуть трезво, война затеяна из-за нефти.
  
  - Что? из-за земляного масла?! - не поверил своим ушам Лионель. - Из-за этой горючей грязи?!..
  
  - Настанет пора, когда её станут ценить больше, чем людские жизни. Но вы правы - хватит! Я только ради вас открыла зеркала; мне и самой невмоготу смотреть в них, - Беатрикс схватила шар и вложила его в лунку посередине диска. Моргнув серебряным бликом, зеркало успокоилось - теперь оно отражало побледневшего, подавленного Лионеля и горестную хозяйку Гартенхаля.
  
  - Птицы, сеющие ядра... - шептал Лионель. - Разрывные бомбы... Какая же страна дойдёт до этого безумства?!..
  
  - Этой страны ещё нет. Она возникнет на месте английских колоний в Новом Свете. И у начал её будут стоять всё те же масоны; я запомнила имя того, кто возглавит первое правительство - некто Вашингтон. Ах, господа мечтатели о земном рае!.. Ах, поборники всеобщего братства!.. Если бы вы знали, во что выльются ваши мечтания!.. - подняв лицо, Лионель увидел, как по щекам Беатрикс стекают медленные капли.
  
  - Но ничего ещё не случилось, - возразил он неуверенно. - Это можно предотвратить!
  
  - Уже поздно, - обречённо вымолвила Беатрикс. - Лионель, вы плохой философ. И все ваши кумиры и друзья - никчёмные мыслители. Вам бы следовало обратиться к мудрости китайцев... Кажется, вы готовы рассмеяться? и напрасно. У китайцев есть понятие Дао, то есть "Путь". Это как бы маршрут, которым движется всё сущее, ход естественного развития вещей, людей и обществ. Он неизменен. Его можно предвидеть, познавать, но уклониться от него нельзя. Ваше Дао - извратить минувшее, проклясть настоящее и стремиться к будущему. Дао приведёт вас к гильотине, летучим машинам, сбрасывающим ядра на детей, к горам трупов... и много ещё к чему, о чём я даже говорить не могу. И самое страшное, Лионель - вы станете славить и благословлять свободу и демократию, которые будут пожирать самое себя и вас, как костоед, разлагая ваш разум, вашу любовь, вашу честь и совесть, сами ваши тела, и вы объявите эти отродья гнилого рассудка вечными идеалами, в то время как они - не более чем шаг по Пути!
  
  - Куда? куда ведёт этот Путь? - сдавленным, охладевшим голосом спросил Лионель. - Беатрикс, я умоляю вас - ответьте!
  
  - Я не знаю, - чело Беатрикс омрачилось. - Я видела, что в разных странах пробовали другие варианты, но ни один из них не возобладал - по крайней мере, в обозримом времени. Но как бы там ни было - в людских делах я участвовать не стану. Протрите глаза этой эссенцией, Лионель, - протянула она платочек, смоченный какой-то душистой жидкостью, - вам будет легче видеть меня и мой дом по-прежнему.
  
  Лионель принял платок, однако прикладывать его к глазам не торопился. Величественный зал, похожий на собор, колонны, уходящие к неясным сводам, синяя тьма за стёклами высоких окон - это было достойно восхищения, но он не мог отказаться от лицезрения хозяйки Гартенхаля. Сам её облик, грозный во гневе, печальный в скорби, был упоительно прекрасен - вызывал ли он трепет в душе или манил недосягаемым блаженством, он одинаково притягивал, как гибельный огонь свечи влечёт к себе мотыльков.
  
  - Я не хочу лишаться счастья видеть вас, Беатрикс, - решился сказать он. - Я покорён вами.
  
  - Нет, нет, - покачала головой златоволосая королева лесов. - Если есть на свете книга Дао, наши судьбы в ней - на разных страницах. Вы даже не понимаете, о чём просите, Лионель.
  
  - Быть с вами. Всегда.
  
  - Вы хотели увезти меня в Ламонт и сделать своей любовницей, - ответила она, гордо подняв голову. - Это участь не для меня. Я прощаю вам ваши низкие желания, но не могу забыть о них. И потом... вы слишком привязаны к миру людей. Вы не смогли бы жить в Гартенхале, а я бы не стала брать с вас клятву верности, потому что вы её не сдержите.
  
  - Беатрикс, я дворянин! моё слово...
  
  - Вы человек, Лионель, и только.
  
  - А вы? кто же вы? - Лионель встал, мучительно досадуя, что от неё не скроешь даже помыслов. Нет, с такой женщиной жить было бы невозможно!..
  
  Она мягко и грустно улыбнулась его мыслям.
  
  - Я - хозяйка Гартенхаля. Чтобы люди не тревожили меня, я оградилась стеной тумана, и ко мне нельзя найти дорогу, если я сама того не захочу. Иногда я принимаю у себя гостей, потому что общество слуг навевает скуку, а обозрение мира в зеркалах щемит сердце. Всякий раз я надеюсь, что гости меня развлекут... иногда это сбывается, но редко, крайне редко я встречаю тех, кто мог бы стать мне собеседником.
  
  - Последним был иезуит, отец Мартин? - наудачу спросил Лионель.
  
  - Вы проницательны.
  
  - И вы тоже показали ему будущее в зеркалах?
  
  - Да. Он отличался пытливым умом и стремился к познаниям.
  
  - Иезуит?!..
  
  - Чин и звание не играют роли.
  
  - Как же он воспринял увиденное?
  
  - Он покончил с собой.
  
  - Я не таков, - Лионель вздёрнул подбородок. - Да, будущее ужасно. Но я не верю в Дао. Беатрикс, вы были правы - мои убеждения поколебались. Но ещё не всё потеряно! Я постараюсь изменить ход истории. Я привлеку сторонников... влиятельных сторонников, имеющих вес при дворе. Мы найдём доступ к государю; он нас выслушает. Надо предостеречь монархов и народы, объяснить всю опасность...
  
  - Ах, всё-таки вы драгун, любезный! - не без горечи, но Беатрикс рассмеялась.
  
  - ...и когда опасность минет, я вернусь сказать вам об этом.
  
  - Протрите глаза, - повторила она, - и уверяю, образ баронессы дан Кербек утихомирит ваш рьяный задор. Вы не думаете того, что говорите - просто вы хотите мне понравиться и вновь оказаться здесь.
  
  Лионель размашисто провёл надушенным платком по векам. Наступившая перемена заставила его пошатнуться и вжать голову в плечи - стены сблизились, потолок опустился; лейтенант опять был в спальне одинокой молодой женщины, чей особняк затерян в шаугеландских чащобах.
  
  Сияющие волосы Беатрикс померкли и укоротились, стали прежней причёской с неровными прядями; алая мантия владычицы преобразилась в белую тунику; одно лицо сохранило отсвет недавнего волшебного величия - глубокие глаза с затаённым в них неясным зовом, неповторимый изгиб губ, безупречная чистота атласной кожи.
  
  - Так лучше, не правда ли? - её голос звучал сейчас по-женски ласково и чуточку лукаво. И всё же Лионель пожалел, что чары погасли; он искал в баронессе глазами то, что раньше заставляло трепетать. Он знал, что невероятная красота лишь спрятана, скрыта под маской - о, если бы опять её увидеть!..
  
  - Благодарю вас, Беатрикс, за ту частицу чуда, что вы подарили мне, - невольно поклонился он и поцеловал милостиво поданную ему тонкую руку. - Благодарю и за то, что вы явились мне именно такой - ведь вы могли показаться и старой, не правда ли?..
  
  - Со старухой вы бы не были столь обходительны, - певуче ответила она. - Я предпочитаю приятный обман.
  
  - Зачем тогда все эти зеркальные картины?
  
  - Нельзя жить только в мире иллюзий; когда-нибудь надо увидеть и правду.
  
  - Мне кажется, что я спал, - Лионель ещё раз провёл ладонью по глазам. - Неужели все наши надежды - ложь и фальшь? Как вышло, что все лучшие люди эпохи обманулись столь роковым образом?
  
  - Я же вам сказала, Лионель, что мысли обретают форму. Ваши философы не прочь порассуждать о том, что всё в мире происходит от человека и через человека - даже богов они считают порождением сознания. Они и не подозревают, насколько верны их предположения!.. Всё начинается с мысли, Лионель. Чтобы сделать из глины кувшин, нужна мысль гончара. Железная руда не станет мечом без мысли об убийстве. Так и недовольство тёмных людей не обернётся бунтом без мысли философа о том, как переустроить государство. Вся панорама кровавой смуты с её кочующими армиями, проскрипциями и делением на правых и неправых зарождается в голове какого-нибудь чисто одетого, тихого умника, сроду не бравшего в руки оружия и не убившего даже мухи. Он может писать и говорить одни лишь возвышенные, мудрые слова о человечности, свободе и единстве, но пристально вглядитесь в его благостные речи - и вы увидите там гильотину. Ваше общество прокисло и зачахло, Лионель - а на гнилье всегда заводится плесень. Философы не обманулись и не впали в заблуждение - просто воля и разум государей ослабели, а попустительство и вседозволенность и есть та самая свобода - свобода творить, что вздумается, от разбоя до кровосмешения. Держу пари на пять золотых марок, что вы заглядывали в мой книжный шкаф. Там "Вер-Вер", непристойная поэма Грессе о монастырских нравах, соседствует с "Девственницей" Вольтера и "Общественным договором" Руссо - не потому, что я люблю их, а потому, что это вещи одного порядка; имя им - растление... или свобода, как угодно. Я этого не приемлю. Меня утешает то, что я видела лучшие времена; память о них согревает мне душу.
  
  - Ммм... - Лионель скептически скривился, - не сказал бы, что прошлое было прекрасным. Инквизиция, охота на ведьм, Варфоломеевская ночь, Тридцатилетняя война... Это ли образец для подражания?
  
  - Разве я сказала о недавнем прошлом? - возразила Беатрикс. - Я о том, что вы зовёте грязным и слепым средневековьем. Так вот - оно не было ни слепым, ни грязным. Это было время чистое и светлое... как солнце, - голос её дрогнул.
  
  - Чума, распри, невежество - что же тут светлого?! - Лионель, споря, ужаснулся, едва представил, сколько лет этой изысканной красавице.
  
  - И это всё, что вам известно о минувшем? - в голове Беатрикс послышалась жалость. - Бедный Лионель... Болезни и война всегда были с людьми, но о том времени я бы сказала иное - вера, искренность, честь, ясность мысли. Не вините предков в том, что они меньше знали, но завидуйте им - они хранили постоянство мира, не рушили, а созидали. Вы утратили их достоинства... ниспровергатели! - усмехнулась она презрительно. - Нет мне радости в том, что я предвижу, но мне дано знать, что свобода, выпущенная вами на волю подобно зверю, не пощадит ни вас, ни ваших детей, и это станет справедливым возмездием. Вы раскручиваете колесо, которое не в силах будете остановить.
  
  - Должно быть, Беатрикс, вы счастливы, уединившись здесь, - промолвил Лионель в задумчивости. - Тяжко знать правду о мире и жить в нём; лучше келья и неведение.
  
  - Люди назвали меня Счастливой Госпожой, - кивнула баронесса; глаза её влажно блеснули. - Может, вы слышали песенку -
  
  
  Госпожа в лесу густом -
  
  Беспечален её дом
  
  
  но в ней мало правды. Я знаю, я вижу, что происходит в мире, и эта горечь не даёт мне наслаждаться покоем. Это моя расплата за долгую жизнь - быть свидетельницей вашего упадка.
  
  - Но... а прогресс? То новое, что появилось в нашем веке? Разве это - упадок?
  
  - У вас будет и больше того, - повела рукой Беатрикс, как будто отгоняя моль. - Но это не заменит счастья, как костыль не заменяет ногу. Упадок - в ваших умах, Лионель, прежде всего в умах. Вы сменяли величие на корысть - плохая мена!..
  
  - ...Я рада буду позавтракать в вашем обществе, - прибавила она обычным тоном после нависшей паузы. - В доме разместились ещё двое ваших спутников - хотелось бы их тоже видеть за столом.
  
  - Вы имеете в виду вахмистра и секретаря? - подивился Лионель. - Беатрикс, это по меньшей мере забавно... они не дворяне, и даже не ровня мэтру Лерону. Дирк - настоящий дуболом и солдафон, а мальчишка - просто писарь.
  
  - А кто мне говорил о равенстве и братстве?.. - уколола Беатрикс. - В конце концов, я здесь хозяйка, и свободна выбирать, с кем вместе кушать. Итак, спокойной ночи, Лионель.
  
  Он ещё раз приложился к её ручке, стараясь ни о чём не думать, но не удержался от вопросительного взгляда. Сеанс ясновидения в зеркалах казался бредом, наваждением - память о нём угнетала, но слабела, оставляя в душе неприятный, беспокоящий осадок; многое предстояло осмыслить, но образ явившейся ему истинной Беатрикс стоял перед глазами, волнуя и заставляя сердце замирать в какой-то безысходной тоске. Он не хотел покидать её. Он боялся, что она исчезнет и больше не покажется.
  
  - Идите же, граф, - слегка сдвинула она ровные брови.
  
  Распрямившись, он осмелился руками взять её ниже локтей. Он почти не сознавал, что делает.
  
  - Поберегитесь, - негромко сказала она, оставаясь неподвижной; глаза её словно бы отразили сталь клинка, губы опасно изогнулись, и он отступил, поняв, что её слово - не просто предупреждение.
  
  
  * * *
  
  
  Ужин привёл мэтра Лерона в прекрасное расположение духа. Упитанное чрево, распиравшее жилет, тихо и мягко ворчало; желудочные соки нежно переливались в нём из кишки в кишку, а винные пары по таинственным канальцам сочились из брюха в голову, подогревая чувства и наполняя разум внутренним свечением. Ужимки служаночки, готовившей ему постель, показались инспектору милыми, а её личико и фигурка - обольстительными; он соблаговолил ущипнуть красотку и захихикал, наблюдая её (конечно же, неискреннее) возмущение. Ах, кокетка! Ей должно льстить, что на неё обратил внимание королевский инспектор.
  
  Впрочем, для амуров он был слишком сыт и отпустил девчонку с миром, велев принести грелку с угольями. Сев напротив очага, мэтр Лерон поставил каблуки на каминную решётку и углубился в раздумья, порою беззвучно икая.
  
  Аристократы за столом беседовали о цареубийствах. Весьма неблагонамеренные речи! Граф говорил, что монарх должен присягать подданным, а баронесса принимает у себя иезуитов. Задевать графа не следует, он родовит, имеет важные знакомства, в том числе и при дворе; граф может жестоко отомстить, а вот шаугеландская дворяночка... Пожалуй, есть смысл сообщить о ней в тайную полицию Его Величества. И прибавить, что она высказывалась за отделение новых земель от короны; это взбодрит сыщиков. Секвестрация, а затем и конфискация, да-с! И часть конфискованного - в награждение тому, кто своевременно донёс.
  
  Облачённый в колпак и ночную рубашку, он, довольно урча, улёгся в нагретой постели, пробубнил наскоро молитву и смежил веки. Желудок ощутимо подпирал снизу, сдавливая дыхание, и пришлось повертеться в одеялах, чтоб пища не слишком сжимала сердце. Несмотря на обжигающе горячую грелку, простыня и одеяла остались влажными, зябкими и даже несколько отдавали плесенью и почему-то запахом сырой земли. Мэтр Лерон еле-еле смирился с таким неудобством.
  
  Чем полнится душа, то и во сне увидишь. Мэтру Лерону представилось, что ему принесли мешочек с золотыми марками, и он заказал себе щегольской каррик о шести воротниках. Остроухий, словно кот, мастер-портной снимал с него мерку, а другие портняжки почему-то стругали и сколачивали доски в продолговатый ящик. Вошёл в трауре сам принц-наместник Максимилиан; мэтр Лерон поспешил поклониться Его Высочеству, а принц, кивнув ему мельком, развернул именной королевский указ и зачитал: "Волею небес, лесов и рек Мы, Роальд III, повелеваем облачить нашего верного слугу Лерона Кельманса в костюм, которого ему не износить вовек". Портные обрядили мэтра Лерона в шёлковую ленту вроде портупеи, с бантом, и прикололи к ней орден в виде серебряной мёртвой головы. Все подходили и целовали инспектора в холодный лоб. "Жалуем ему, - прибавил принц, - личное дворянство и звание вечного интенданта Гробового округа в провинции Погост". Мэтр Лерон встревожился, стал робко возражать, но принц прикрикнул: "Как это прикажете понимать, сударь - вы отказываетесь от монаршей милости?!" Инспектор побежал, ударившись об деревянный каррик о шести досках, а портные погнались за ним с лаем своры гончих, преследующих оленя; позади принц затрубил в рог, а голос баронессы поощрял собак: "Ату его, ату!" Ужас мчался по пятам; мэтр Лерон кричал и задыхался.
  
  Плохо спалось в этих стенах.
  
  Не лучше проводили ночь и Дирк с Рено. Чтобы не быть застигнутым шерстнатыми врасплох, Дирк порешил совсем не спать, а для трезвости духа принялся курить без перестачи, от чего в комнате стало не продохнуть - какой тут сон! Рено, которому трубка пришлась не по вкусу, вахмистр предложил жевать табак.
  
  При стуках и шагах за дверью Дирк начинал громко молиться, держа в руке палаш. Он-то, Дирк, ясно различал, кто там расхаживает. Порой он принимался выспрашивать Рено:
  
  - Как думаешь, братец, не рехнулся ли я?
  
  - Нет, что ты, Дирк! - горячо разубеждал его Рено, с сомнением глядя то на плотно запертую дверь, то на дрожащий в руке вахмистра палаш и пистолеты на столе. Может, Гартенхаль и призрачен, а вот палаш - настоящий, и одному Богу ведомо, что в следующую минуту покажется и вздумается Дирку. - Ты в своём уме; это верно, как десять заповедей.
  
  - Да? Вот и славно, вот и хорошо, - крестился утешенный Дирк, переложив палаш в левую руку. - А то такие хари мне являются, что упаси Господь! Лишь бы из стен, из углов не полезли - тогда всё, в лазарет, и водой отливать. Ты не спи, братец, говори со мной! До утра бы дожить, а там петух - кукареку! - и они сгинут.
  
  Так, иногда кукарекая, а чаще распевая полковые песни с притопом для устрашения шерстнатых, дотерпел Дирк до утра, обозначившегося в окне серым рассветом. Дрова в очаге прогорели до белого пепла, огонь лампы выпил всё масло, а Рено спал тяжёлым сном изнеможения, уронив голову на стол и постанывая. Никогда ещё Дирк не встречал зарю с такой радостью, как после ночлега в Гартенхале.
  
  Радость его заметно поубавилась, когда в комнату заглянул здоровенный полупёс, а может полукот на задних лапах и почтительно спросил с тайной издёвкой:
  
  - Как изволили спать-ночевать, сьер вахмистр? Не угодно ли чего-с?
  
  
  * * *
  
  
  Подобно Дирку, прибегнул к табаку и Лионель - вернувшись, он тычком разбудил дремлющего денщика, велел раздеть себя и набить трубочку. Лейтенант вовсе не был раздражён или зол - денщика он едва замечал, а когда тот услужливо засуетился, граф совсем перестал обращать на слугу внимание. Отрешённый и вместе с тем угрюмый взгляд его сиятельства словно провожал нечто, уходящее вдаль по дороге, что теряется в тумане.
  
  Будущее в зеркалах. Машина, отрубающая головы. Железные птицы. Груды тел. Мираж, обман... Таинственные аравийские благовония и мазь заставили видеть то, чего нет. Но Беатрикс! эта разительная перемена её облика... Она стала больше, чем красивей - она подавляла величием, она была бесподобна; хотелось рассыпаться прахом у её ног, и в то же время - заключить её в объятия, пить мёд её прекрасных уст, погрузиться в золотой шёлк её благоуханных волос. К чему будущее, если есть столь упоительное настоящее?! Обладать ею...
  
  И опять мысль, натолкнувшись на незримую преграду, возвращалась к зеркалам.
  
  Австриец, корсиканец, какой-то Вашингтон из Нового Света - это последствия усилий просвещения? Свобода, мир без запретов - и миллионы жертв? Нелепость, порождение отравленного пряным дымом мозга... Ум Лионеля надрывался от стремления разделить видения в зеркальной бездне и образ Беатрикс в алых одеждах, но тщетно - рассудок противился, а сердце шептало: "Это одно, Лионель, неразделенное и неслиянное, как ипостаси Бога в Троице; приняв первое, ты не сможешь отвергнуть второе..."
  
  Но если пифия из Гартенхаля показала подлинное будущее, то... значит, вся деятельность франкмасонов ведёт к ужасающему злу! И избежать его нельзя, поскольку Дао неизменно. Что же остаётся? Умереть по своей воле, как иезуит, потрясённый неотвратимостью грядущих перемен? Всего двадцать лет, и начнётся резня во Франции... До железных птиц и злодеяний австрийца ещё далеко, но предречённое Франции можно проверить самому. Опередить события, добиться аудиенции у дофина и разъяснить, что нельзя собирать парламент из масонов в 1789 году, иначе - смерть.
  
  Неожиданно Лионель осознал, что стоит на пороге безумия. Одна часть его личности лихорадочно изыскивала способы предотвратить переворот, а другая думала, как склонить Беатрикс к любви. Он велел себе забыть обо всём хотя бы до утра и выколотил трубку о решётку камина.
  
  Снов он не видел или не запомнил их.
  
  Утро выдалось ясное, солнце осветило верхушки деревьев, окружающих усадьбу; терзания минувшего дня не возвращались, и Лионель бодро умылся нагретой водой, что принесла миловидная служаночка, чем-то похожая на кошку. То ли голосок её, то ли манеры напоминали о ласковом и грациозном зверьке, способном и нежно мурлыкать, и выпускать когти. Денщик был готов приступить к своим обязанностям куафёра.
  
  - Ваше сиятельство, монсьер граф, - вкрадчиво заговорила служанка, - я давеча подавала ужин вашему унтеру и очень испугалась...
  
  - Он тебя обидел? - Лионель вытерся и заглянул в зеркало.
  
  - О, нет, нисколечко. Но он такой чудной!.. Всю ночь, знаете ли, песни пел и петухом кричал. Заглянешь, а он с саблей наголо сидит и молится.
  
  Лионель озадачился. На Дирка это непохоже.
  
  Он почти оделся, когда к нему постучался сам вахмистр. Лицо у Дирка было мятое, как с глубочайшего похмелья, усы ощетинены, глаза в красных прожилках бессонницы.
  
  - Что это ты, Годерман, ночью безобразничал? - с усмешкой спросил Лионель. - Пел, говорят, и кочета изображал. Секретаря веселил, что ли?
  
  - Дозвольте отрапортовать, ваше сиятельство, - с загадочным видом огляделся Дирк. - Дело чрезвычайной важности!
  
  - Говори.
  
  - Осмелюсь доложить, мы в западне, ваше сиятельство. Усадьба заколдована, повсюду черти - какие будут распоряжения?
  
  - Та-ак... - Лионель внимательно вгляделся в вахмистра. Держится по уставу, руки не трясутся, взгляд невыспанный, но не сумасшедший. Странно. О ком другом, из забулдыг, Лионель сразу бы решил: "Белая горячка", но Дирк при всей любви к крепким напиткам знал меру и до чёртиков не напивался. И вдруг такой рапорт!
  
  - Что же ты... хм!.. видишь?
  
  - Всякое разное, ваше сиятельство, - доверительно зашептал Дирк. - От вас только что, недавно, пребольшая кошка вышла на задних ножках. И с хвостом. В передних лапах несла тазик.
  
  - М! вот как... А тараканов говорящих не встречал?
  
  - Никак нет!
  
  - Может, голоса какие из-за стен? Убить грозятся или что-то в этом роде?
  
  - Ваше сиятельство, помилуйте, разве я пьяница запойный?!..
  
  - Но не иначе как бутыль опорожнил на ужин, верно?
  
  - Было такое событие. Но пили пополам с секретарём и вровень, чарка к чарке. Он тощенький, ниже меня ростом - и ничего ему не сделалось; будь водка с отравой - он бы первый на голову ослабел, так нет! Тут вся хитрость в мази...
  
  - В какой мази? - встрепенулся Лионель.
  
  Дирк обстоятельно разобъяснил, что и как. Выслушав его, Лионель забыл и думать о белой горячке.
  
  - Правый глаз, говоришь?.. И какова усадьба, если им глядеть?
  
  - Словно дворец, ваше сиятельство, весь каменный. Потолки высоты поднебесной, дух захватывает.
  
  - Так-так... Теперь слушай и мотай на ус. Ты, Годерман, зван госпожой на завтрак.
  
  - Да... как я посмею? - всполошился Дирк. - Не по чину мне это! увольте, ваше сиятельство!
  
  - Госпожа баронесса пожелала - значит, пойдёшь. Умойся и почистись, чтоб блестел, как на параде. Лишнего не болтай, ешь аккуратно. Не осрами, братец, меня и весь полк.
  
  - Расстараюсь, монсьер граф, как только смогу!
  
  - И секретаришку прихвати, так велено. А приказ от меня будет такой - присмотрись правым глазом, какова хозяйка, что на столе, что за прислуга; потом доложишь.
  
  "Вот не думал, что Дирк будет так кстати!.. Сравним увиденное и узнаем, правда ли, что мы в зачарованном замке, - решил Лионель. - Ах, зачем я послушал её, зачем протёр глаза!.. Сколько я потерял!"
  
  Вскоре после Дирка заявился мэтр Лерон, опухший и расстроенный кошмарным сном.
  
  - Монсьер Лионель, я полагаю, Гартенхаль тоже подлежит переписи. То, что его нет в списке населённых мест, ничего не значит. Это оплошность писцов; я выясню, кто допустил ошибку и строго взыщу с него. После завтрака надо переговорить с баронессой - и начнём прямо с усадьбы, а затем...
  
  - Месьер Кельманс, - Лионель охорашивался у зеркала, - давайте не будем прежде времени забивать себе головы служебными вопросами.
  
  Инспектор недовольно фыркнул.
  
  - Интрижки, ваше сиятельство, можно и после всех дел крутить. Это не способствует казённой службе.
  
  Лионель изумлённо поднял брови.
  
  - Я не ослышался, любезный? Вы мне намерены указывать, что делать, а что нет?.. Не забывайтесь, инспектор. И будьте сдержаннее за столом; за ужином вы позволяли себе недопустимые в приличном обществе высказывания.
  
  "Кто бы кому указывал, - мэтр Лерон озлобился, но смолчал. - Вольтерьянец..."
  
  В столовой инспектора поразило присутствие вахмистра и секретаря; он тотчас шикнул на Рено:
  
  - Тебе кто позволил?! Кто тебя звал?!..
  
  - Госпожа... - бледный, бледнее обычного, Рено испуганно поглядывал на дверь. Вахмистр в своём пропитанном олифой габардиновом мундире неуместно и нелепо выглядел на фоне роскоши; держался он так прямо, словно шомпол проглотил; глаза навыкат, будто пуговицы на рейт-фраке, и при этом как-то неестественно подмигивают по очереди.
  
  - Прихоть хозяйки, - пожал плечами Лионель на недоумённый взгляд инспектора.
  
  Дирк, стараясь не менять застывшей позы, осматривался вокруг. Прислуживали здесь громадные, в рост человека, кошки и собаки. Дворецкий Гауберт, старший над всеми, оказался матёрым седым волком. На стенах столовой, в промежутках между окнами, висели кованые личины - головы змеев, быков с длинными рогами и спящие людские лики.
  
  Вошла Беатрикс - лёгкая, воздушная, в розовом с золотом платье. У Дирка горло и сердце сдавило от вида красы несказанной. Он, чего греха таить, влюблялся, волочился и предавался любострастию, но в этот миг понял, что до сих пор не знал, что такое "красота".
  
  Не в силах сдержаться, он встал навытяжку и щёлкнул каблуками; звякнули шпоры.
  
  - Что с вами, вахмистр? - голос златоволосой королевы обдал его свежей волной струнных звуков и запаха ландышей.
  
  - Ваша милость... здравия желаю! - выпалил Дирк.
  
  - Я не офицер, чтобы меня так приветствовать, - улыбка, подобная цветку розы, дала понять растерявшемуся Дирку, что на него не гневаются. - Здравствуйте, господа! Всех, всех прошу садиться.
  
  Рено едва осмелился поднять на госпожу глаза. Он ожидал, что при первом же взгляде обратится в камень... или лишится рассудка, или ослепнет - страстное желание увидеть её мучительно боролось с почти предсмертным страхом, но ничего ужасного не произошло. Нефритовые очи Госпожи были приветливы, уста мягки и улыбчивы, лик её излучал тепло и ласку, о какой только может мечтать юноша.
  
  Дирк, переведя дух, приметил, что граф глядит на баронессу, словно пёс на колбасу. Вахмистр помимо воли насупился - нельзя же так бесстыдно пялиться! а ещё дворянин... Сморгнув, Дирк понял, что жадный взгляд графа виден только правым, по особенному зрячим глазом.
  
  - Сегодня прелестный день, господа! - звонко, весело сказала Беатрикс, подняв бокал. - Мне искренне жаль расставаться с вами, но вас зовёт долг службы, я не смею этому препятствовать. Поэтому - я пью за добрый путь для вас! Ручаюсь, что небо будет ясным, солнце - ярким, а ветер - тёплым.
  
  Прежде, чем пить, Дирк с недоверием заглянул в бокал и потянул носом. Хм, доброе господское винцо! На блюдах, каким глазом ни гляди, вполне аппетитные харчи. Эх, была не была! Он выпил и причмокнул. Что бы там не говорил Рено, а угощает Госпожа на славу.
  
  Рено проглотил содержимое бокала, не замечая ни вкуса, ни запаха. Он шарил по скатерти в поисках ложки, чуть не проткнул себе палец вилкой - всё потому, что не глядел на стол и о еде не думал. Перед его глазами было одно - лицо Госпожи, мимолётные движения её длинных ресниц, живая согревающая зелень её глаз, то острых, то отуманенных раздумьем, то искристых, словно шампанское вино, изгиб губ, румянец ланит, неуловимо ветреная смена выражений от удивлённого до насмешливого.
  
  Мэтр Лерон был неприятно озадачен тостом баронессы. Утерев рот салфеткой, он завёл свою канитель:
  
  - Ээ... ваша милость неточно осведомлены. Как раз сегодня мы думаем начать перепись у вас, в Гартенхале. У нас нет никаких инструкций о том, что кто-то свободен от переписи.
  
  - О, это любопытно, - баронесса с интересом изучила инспектора, студнем расплывшегося над тарелкой. - Мэтр Лерон, не затруднит ли вас ответить - зачем эта перепись? Я мало понимаю в государственных делах.
  
  - Охотно, монсьорэнн. Его Величество - да продлит Господь его дни - всемилостивейше соизволил учесть всех жителей объединённого королевства...
  
  - Вы говорите слишком длинно, мэтр. Ответьте короче - зачем?
  
  Инспектор пожевал губами.
  
  - Для полноты сбора налогов и набора рекрутов, если вам угодно покороче.
  
  - Опять не понимаю, - вздохнула баронесса. - Вы узнаете число жителей, а как это соотнести с налогами?
  
  - Подушная подать, - стал втолковывать инспектор дамочке. - Для пополнения государственной казны. По итогам переписи будут выверены окладные листы и рекрутские списки округов, вот и связь.
  
  - То есть, вы намерены отнять деньги у людей и хотите заранее знать, каков будет сбор? - расцвела Беатрикс, обрадованная своей догадливостью.
  
  - Да нет же, не отнять, а собрать. Ибо такова обязанность подданных - платить налоги.
  
  - Ну, а что взамен?
  
  Теперь мэтру Лерону настал черёд удивляться.
  
  - То есть как это - "взамен"?
  
  - Как? люди платят за что-нибудь, а если ничего не получают, то это называется "грабёж".
  
  - Нет, как можно так говорить?! - возмутился инспектор. - Взамен... взамен подданные получают защиту и покровительство монарха! На деньги содержатся войска Его Величества...
  
  - ...которые охраняют тех, кто считает людей, которые должны платить войскам, которые... - Беатрикс приложила пальцы к вискам, стараясь выбраться из замкнутого круга. - О, мне всё ясно! как же я сразу не догадалась! Войска охраняют переписчиков и сборщиков налогов, а налоги идут на содержание войск.
  
  - Не только на это, но и на многое другое!
  
  - Да, вы сказали - на покровительство. О, это превосходно! - Беатрикс даже захлопала в ладоши от восторга, но Рено показалось, что восторг её притворный. - Я полагаю, это значит, что при неурожае, наводнении и моровом поветрии монарх отомкнёт казну и наделит несчастных всем необходимым. Верно?
  
  - Ааа... ммм... да... - мэтр Лерон не ожидал подобного вопроса. - Милость государя безгранична... Если Его Величество соблаговолит...
  
  - А если не соблаговолит? - не отставала баронесса. - Кто тогда накормит голодных, обогреет замерзающих?
  
  - Бог не оставит сирых и убогих, - благочестиво осенил себя крестом инспектор.
  
  - Зачем же тогда платить в казну, если она не служит людям?
  
  - Монсьорэнн, вы глубоко заблуждаетесь, - инспектор слегка побагровел. - Казна платит всем военным инвалидам три пеннинга в день!
  
  - В год это составит одиннадцать с половиной марок, - тотчас сочла в уме баронесса. - А какова годовая подать со взрослого мужчины?
  
  - Сорок марок, - брякнул мэтр Лерон, не подумавши.
  
  - Куда же подевались двадцать восемь марок и четыре эйрира из этой суммы? Кто их присвоил?
  
  - Сударыня, какая вам забота о налогах?! - мэтр Лерон стал увиливать. - Вы дворянка, вы их не платите! Платит чернь.
  
  - Но это моя чернь, мои арендаторы. И мне крайне неприятно знать, что их пересчитывают затем, чтобы обложить налогом, уходящим в пользу тех, кто начисляет налоги, и чтобы увести лучших парней на войну, до которой им дела нет. Вот к чему сводится смысл переписи, мэтр Лерон - обобрать, а затем послать на смерть. Я не могу позволить вам заниматься подобным непотребством в моих землях.
  
  К этому моменту за диалогом наблюдали все, сидящие за столом - даже Рено вышел из созерцательного транса и увлечённо следил за тем, как баронесса (нет же - Госпожа!) хлёсткими словами окорачивает напыщенного месьера Кельманса; инспектор наливался гневным полнокровием, как перед апоплексическим ударом. Лионель не мог сдержать улыбки, хотя по должности командира конвоя ему следовало хмурить брови и бряцать оружием. Дирк, отвернувшись на пол-оборота, чтоб незаметно обсосать ус, запачканный яичным желтком, старался правым глазом не упускать из виду необычное зрелище - круглый и надутый мэтр Лерон пыжился, но не мог и рта разинуть, пока его отчитывала королева, чудо красоты.
  
  - Сударыня, что касается позволений или непозволений, - прошипел мэтр Лерон, когда Беатрикс умолкла, - то этим ведает монсьер дан Брагге и его драгуны.
  
  - Вы угрожаете мне силой? - беспечно бросила баронесса. - Одумайтесь, месьер, и не повторяйте вслух подобных глупостей. Вы помните свой сон минувшей ночью? - Дирк увидел, как глаза королевы потемнели, а над золотом её волос сгустился мрачный нимб. - Я могу сделать так, что он будет сниться вам каждую ночь, год за годом. Или вы хотите, чтобы он прямо сейчас стал явью? У вас внутри камни - представьте, что один из них внезапно застрянет там, где не положено... вот так, - и она протянула руку в сторону инспектора.
  
  - А... ааа! - визгливо вскрикнул инспектор, бледнея и покрываясь крупными каплями пота; он согнулся от пронзительной колики, чуть не угодив лицом в тарелку.
  
  Она отвела руку, и к внезапно посеревшему лицу инспектора вернулся цвет жизни.
  
  - Воды месьеру Кельмансу, - ровным голосом велела баронесса Гауберту. - Сейчас ему станет лучше.
  
  Лионель быстро взглянул на Дирка; тот отрицательно мотнул головой - "Нет, тут ничего не поделаешь!"
  
  Трое посвящённых смотрели на инспектора с брезгливой жалостью и скрытым злорадством.
  
  - Да, да, - просипел мэтр Лерон, - мы уезжаем. Нынче же, - глаза его не отрывались от руки, вонзившей ему в спину шпагу-невидимку.
  
  Баронесса поиграла пальчиками, и в ужаленное тело мэтра Лерона снизошла благодать. Словно принял опийной настойки.
  
  - Вот видите, как легко понять друг друга, если быть благоразумным. Я не сержусь на вас, мэтр Лерон - вами руководил священный долг подданного. Берегите здоровье и помните - нет хуже болезни, чем служебное рвение... Но мы чересчур много говорим о делах! Давайте о прекрасном - о стихах, о музыке, о живописи!..
  
  Дирк испугался, как бы лейтенант не приказал ему беседовать о живописи. Двух слов не свяжешь и стыда не оберёшься! а не угодишь своим простецким разговором баронессе - пальцем ткнёт, и куском подавишься. Ох и сила у неё! инспектора срубила, как былинку.
  
  В голове Лионеля замелькали полотна Греза и Буше, обрывками понеслись строфы Мальфилатра из поэмы "Нарцисс на острове Венеры", какие-то идиллии и пасторали. Мэтр Лерон, невежа-буржуа, получил по заслугам - кому вздумал грозить драгунами! Нет, милейший инспектор, так крепостей не берут. Планомерная осада и тонкий подход. Не может быть, что баронесса равнодушна к ухаживаниям - будь ей всё равно, предстала бы морщинистой и дряхлой. А значит...
  
  Выбирая в уме между стихами о проказах нимф и сатиров и теми, что описывают шаловливых дев и вертопрахов-удальцов, Лионель заговорил так:
  
  - Вы слышали историю о праведной отшельнице, что посвятила себя Господу и зареклась до гроба не...
  
  Он не сомневался в успехе. Руководство отрядом можно поручить Дирку - это надёжный служака, он не подведёт. Оставить при себе денщика и задержаться в Гартенхале дней на несколько. Позже это можно объяснить ротмистру нездоровьем. Приступ лихорадки, жар - сердечный жар!.. понадобилось провести сколько-то времени в постели. Беатрикс, как бы не изображала неприступную, расположена к нему - допустила ночью к себе в спальню, доверилась в сокровенном. Ещё одно усилие, и она уступит.
  
  Но тут вскочил со стула Рено.
  
  Он полностью, всем существом уразумел, что сказки о Счастливой Госпоже - правда. Она светла и милосердна, она - само совершенство. Она так добра, что отпускает их на волю, словно птиц из клетки в богородицын день. Это последнее обстоятельство и было для Рено больней всего; если ночью он страшился оказаться её пленником и вечно унывать в туманных стенах, откуда нет выхода, сейчас он боялся, что его выгонят, как сорванца, без спроса забравшегося на барскую кухню - выпроводят взашей, не дав надышаться сладостью, разлитой в воздухе, не дав насытить взор великолепием, вышвырнут в постылую обыденность, где слякоть, дождь и вечная казённая работа. Представить себя изгнанным из Гартенхаля, лишённым счастья видеть Госпожу, было нестерпимо.
  
  - Ваша милость! - воскликнул он почти с отчаяньем. - Позвольте мне!..
  
  - Сьер секретарь, - сквозь зубы потребовал Лионель, чью речь перебили в самом начале, - сядьте на место!
  
  - Нет, пусть он скажет, - настояла баронесса. - Граф, сказку об отшельнице я знаю; может, этот юноша нас позабавит.
  
  - Ну, если вам угодно... - Лионель с ненавистью смерил глазами нескладную, худую фигуру секретаря. Шут гороховый. Нос как у цапли, патлы завиты еле-еле... Лионель рассмеялся; нет лучше средства унизить, чем осмеять.
  
  - Я хочу... хотел бы... прочитать свои стихи, - Рено поспешно рылся в карманах плохонького, куцего сюртука. Ему казалось, что сейчас все захохочут, и придётся заколоться вилкой, чтобы избежать позора.
  
  - Как это мило! - изумилась баронесса. - Мэтр Лерон, ваш секретарь - поэт?!
  
  - Бездельник, ваша милость, - скорчил улыбку инспектор, решивший до отъезда угождать во всём проклятой ведьме; он исподлобья прожигал её глазами, чтобы напитаться злобой и собрать в душе побольше желчи. - Почерк у него плохой, никогда ничего вовремя не делает, вечно витает в облаках. Одни фантазии в башке!
  
  - Я так и поняла - поэт. Мальчик, мы тебя слушаем.
  
  - Элегия о чайке и буре, - Рено стремился говорить так, чтоб горло не подвело. Дать петуха в такой момент - лучше сквозь землю провалиться.
  
  Он сосредоточился, в секунду собрал воедино волю и желание - и сразу преобразился; глаза его загорелись пламенем вдохновения, голос окреп, тембр стал чётким и звучным, а профиль - устремлённым вперёд, как у шкипера, ведущего корабль сквозь ураган к неведомому берегу.
  
  
  Вещунья-чайка, вестница морская
  Кричит и плачет, беды предрекая
  Крылатая дочь ветра знает,
  Что небо бурю посылает,
  Но глухи скалы, безответен брег
  И страшен волн неотвратимый бег
  
  Так и поэт, над миром вознесясь,
  С Творцом предвечным ощущая связь,
  К толпе взывает ежечасно,
  Но люди глухи, безучастны,
  И шторма смертоносное кипенье
  За поколеньем губит поколенье
  
  
  Вымолвив последние слова, Рено закрыл глаза и затаил дыхание. Он ждал, что его освищут, забросают объедками, велят лакеям вывести и вытолкать с крыльца.
  
  Но он услышал аплодисменты, разорвавшие недолгое молчание. Хлопала баронесса; чуть погодя к ней присоединился Дирк, сдержавший возглас "Молодцом, братец!"
  
  - Чудесно, мальчик, чудесно! - голос Госпожи был как награда, как золотой венок. - Граф, по-моему, он вполне владеет даром стихосложения!
  
  - Недурственно, - процедил Лионель. - С таким талантом можно сочинять стишки, какие поют писари в трактире. Эй, виршеплёт, держи за работу, - монетка достоинством в пеннинг подпрыгнула из руки его сиятельства и чуть не попала в лицо Рено. - Что-то ты неловок. Подбери.
  
  - Я думаю, мальчик заслуживает большего вознаграждения, - заметила Беатрикс.
  
  - Пусть прочитает ещё - тогда и получит.
  
  - Да-да, мальчик, читай! - с воодушевлением велела баронесса. - Как тебя звать?
  
  - Рено Мерлит, ваша милость, - поклонился Рено, не веря в своё счастье. Его выслушали! его не оскорбили! Он не обратил внимания на высокомерный жест и слова лейтенанта - он слышал и видел только Госпожу.
  
  - Я... у меня есть кое-что в духе французских поэтов... - торопливо перебирал он непослушные листки, роняя часть на пол.
  
  - Лионель, вы слышите? французских!
  
  - Им трудно подражать, - сухо ответил Лионель.
  
  - Элегия безумца, - выдохнул Рено, приняв позу декламатора и встряхнув волосами. На миг в его облике проступили - как заметил потрясённый Дирк - черты пророка, одетого в заурядное платье, как в гордое рубище не зависящего ни от кого свободного человека, словно Рено сбросил с плеч чары, наложенные миром людей и превратившие его в согбенного мозгляка, иссохшего от бесконечной и бессмысленной работы. Заклятие спало, и Рено стал самим собой - высоким и сильным.
  
  
  Где раб - правитель, вор - судья
  Вершат закон и правосудье,
  Где обжирается придворный
  И голодая ходят люди,
  В грязи где честность,
  В славе - подлость,
  И сила где вершит расправу -
  На крик никто не отзовётся,
  Лишь сумасшедший мыслит здраво.
  
  
  Где пир бушует на костях,
  Где ложь вливает всем отраву,
  Где жизнь безумия полна -
  Лишь сумасшедший мыслит здраво.
  
  
  Вновь наступило молчание. Лионель испытал запоздалый душевный удар злобной, безысходной ненависти - он бредил, вперившись в вещие зеркала, а этот мелкий человечек, внезапно выросший в глазах всех, видит суть без какой-либо мази, без зеркал, насквозь, зрением предельно обострённых чувств.
  
  Прежде, чем баронесса выразила своё одобрение, неожиданно заговорил мэтр Лерон. Голос его скрипел, как колодезный ворот, забывший о смазке.
  
  - Какая же это элегия, господа? Это - сатира на власти!
  
  - Вы правы, мэтр - такая власть достойна лишь сатиры, - согласилась баронесса. - Рено, дитя моё, ты доставил мне минуту истинного наслаждения. Я не стану одарять тебя деньгами, но без подарка не оставлю - я даю тебе право однажды придти в Гартенхаль без приглашения. Но только однажды.
  
  Не смея приблизиться к Госпоже для лобызания руки, Рено низко поклонился и с усилием выговорил:
  
  - Ваша милость, я всю жизнь буду обязан вам за вашу доброту.
  
  Лионель ничего не сказал, но молчал он потому, что не мог объять умом всю изощрённую жестокость Беатрикс. За два каких-то стишка так приветить сопляка, лишённого каких бы то ни было дарований, кроме умения рифмовать строчки и считать слоги! Она же не слепая, не может не замечать, что молодой писарь - слабогрудый растяпа, чья внешность - повод для потехи, а манеры - сущая пародия на этикет!.. Она сделала это намеренно, чтобы больней уязвить его, Лионеля. Чтобы заставить его страдать. И её подарок! Как она могла?!!..
  
  - Благодарю за угощение, монсьорэнн, - решительно поднялся Лионель. - Нам пора собираться в дорогу. Честь имею кланяться.
  
  - Да, да, - заторопился и инспектор. - Спасибо вам за всё. Рено! иди за мной!
  
  Рено простился с Госпожой коротким, но горячим взглядом и поспешил за начальником. Дирк, однако, задержался в столовой.
  
  - Ваша милость, - наедине с госпожой (шерстнатые не в счёт, это челядь) Дирк рискнул уладить свои неурядицы, - разрешите попросить вас...
  
  - О чём, вахмистр? - глаза хозяйки Гартенхаля смотрели снисходительно.
  
  - Виноват я, служанку вашу затронул, - покаянно молвил Дирк. - Пьян был, себя не помнил. Простите, ваша милость. Впредь ни Боже мой, я никого и никогда... Верьте слову!
  
  - Прощаю. Ты свободен.
  
  - Ваша милость, избавьте от наваждения! - взмолился Дирк. - Не могу я одним глазом одно, другим - иное... Грех выйдет, не выдержу я! Нельзя человеку так, всё в голове перемешалось. С ума ведь сойду!
  
  - Ах, ты вот о чём... - хозяйка улыбнулась. - Подойди. Дай правую руку.
  
  Коснувшись губами кончиков своих пальцев, баронесса провела перстами по глазу и широкой ладони Дирка.
  
  - Вот и всё, вахмистр. Не пожалеешь о том, что утратил?..
  
  - И жаль, а куда деваться? - честно сознался Дирк. - Я человек подначальный, присягу давал. Мне службу нести, а с глазами в раскорячку много ли послужишь? Но вас, ваша милость, мне век не забыть, какая вы... эх! да чего там говорить! я и слов не подыщу сказать, до чего вы хороши! Уж вы, прошу покорно, не сердитесь на меня за прямоту.
  
  Нахлобучив треуголку и отдав на прощание честь, Дирк громкими широкими шагами вышел из столовой, изо всех сил стараясь не оглядываться.
  
  
  * * *
  
  
  Солнце сияло в чистом ярко-синем небе, пронизывая лучами голый, безлиственный лес; ветерок подсушил землю и слегка взъерошил сухие травы. Туман слабой голубоватой дымкой тёк между деревьев и переливался призрачной кисеёй через дорогу.
  
  Лионель ехал в безмолвной задумчивости, погружённый в глубину тёмных, безрадостных мыслей, и со дна души всплывали гнетущие чёрные чувства, порождения того горького осадка, что скопился на душе в последние часы. Всё пропало. Гартенхаль растаял позади, и Лионель был уверен - если развернуть коня и поскакать обратно, не увидишь ни решётчатой ограды, ни особняка. Дай Бог, найдёшь древний валун, наверху которого выбиты языческие знаки, что обозначают вечное владение хозяйки, правящей здесь с незапамятных времён.
  
  Она отослала его от себя, как неумелого, никчёмного слугу. Она предпочла ему - кого?!!.. Рифмача, повеселившего её сомнительными виршами! чем прельстил её этот юнец, зачатый кое-как и выросший в носатого ублюдка, помешанного на поэзии?.. И он, он - бледный отпрыск папаши-писаря и мамки-прачки - получил право возвратиться в Гартенхаль и лицезреть лесную королеву, читать ей свои стихи!.. когда захочет, без приглашения! Чем он заслужил такую честь?!.. Чем он лучше дворянина старинного рода, искушённого во многих искусствах, по-мужски сильного и опытного? Чудовищная несправедливость!
  
  Одно дело - рассуждать о равенстве в кругу благородных и равных по принципу пэрства, за столом, когда тебе прислуживают вымуштрованные лакеи, и совсем другое - когда на основании доктрины равенства прекраснейшая из женщин отмечает своей благосклонностью не тебя, а сопливого простолюдина, и в оправдание этого mésalliance, прямо-таки буквально "непристойного союза", может привести твои же слова: "Мужчина и женщина смело могут выбирать друг друга"!.. Самый наглядный пример для того, чтоб навсегда отказаться от умозрительных теорий.
  
  Дирк рядом лишь вздыхал и невесело покручивал усы.
  
  Конвой и карета въехали на насыпь, проложенную вдоль по краю болота.
  
  Мэтр Лерон, покинув туманную усадьбу, понемногу начал давать волю гневу, который принуждён был скрывать там, в столовой. Из очевидцев его унижения с ним в карете был один Рено - за него-то мэтр Лерон и принялся.
  
  - Молчишь, Мерлит? За столом ты был куда как разговорчив... Вот, значит, чем ты занимался в канцелярии, отлынивая от работы - поэмки пописывал. Грамотей!.. За эту, за последнюю-то элегию по головке не погладят, нет! Дай сюда немедленно листок! все листки давай! Ты что, оглох?!..
  
  Рено негнущейся рукой достал из кармана сложенные вчетверо листы, исписанные с двух сторон; мэтр Лерон выхватил их, как ястреб, и заботливо разгладил на колене.
  
  - Так-с, так-с... вот оно, преступное стихотворение. "Где раб - правитель... Где обжирается придворный...". Против государя и двора, стало быть? молчишь? попался! Это есть государственная измена. Придётся тебе, голубчик, побывать в темнице. Там допросят хорошенько - кто тебя надоумил, с кем ты в своих умыслах стакнулся, кому ещё читал этот пасквиль. И лет на десять в крепость, в заточение. И баронессу, что тебе так хлопала, туда же. Недолго ей едать на серебре и пить рейнское - баланда и червивый хлеб, да-с!
  
  - Не посмеете, - прошептал Рено.
  
  - Ещё как посмеем! Тайная полиция не шутит, мальчик! Измена, колдовство и оскорбление государя - всё впишем! Эх, нет больше инквизиции - её бы на костёр, в огонь!..
  
  - А у вас... - бледный, дрожащий Рено поднял глаза, - камень в почке застрянет. И вы сдохнете. У вас лицо мертвеца.
  
  Мэтр Лерон с неожиданной для неповоротливого толстяка прытью дал секретарю увесистую пощёчину. Рено вспыхнул, отодвинулся к стёганой стенке и сжал плечи.
  
  - Погоди, стервец! Доедем до лагеря драгун - там тебя профос в железо закуёт; посмотрим, как тогда будешь дерзить!..
  
  Вдруг Рено поднял согнутую ногу и ударил инспектора в живот; тот охнул и сложился вдвое от боли, а Рено распахнул дверцу и выскочил из кареты. Судорожно оглядевшись, он что есть духу припустил бегом назад.
  
  - Стой! - выкрикнул перекошенный инспектор, высунувшись наружу. - Задержите его!! Схватите!
  
  Приостановившись, Рено звонко закричал:
  
  - Лучше у Счастливой Госпожи писать стихи, чем в конторе - списки будущих покойников! Я не вернусь! Дирк, прощай!
  
  Лионель, придержав коня, выехал на край насыпи. Что? мальчишка побежал воспользоваться своим правом?!.. И она примет его! примет! и он, ничтожный, будет спать в её объятиях!..
  
  Лионель не сомневался, что так и случится.
  
  Не бывать этому!
  
  - Стой! - окрикнул он, доставая из ольстры седельный пистолет и взводя курок. Подняв пистолет на уровень глаза, он добавил лишь одно слово:
  
  - Щенок.
  
  - Ваше сиятельство!.. - завопил Дирк, но Лионель без колебаний нажал спуск; грянул выстрел, и Рено, споткнувшись на бегу, пролетел несколько шагов и рухнул лицом в дорожную грязь.
  
  - Ваше сиятельство, как же вы так?! за что вы его?!.. - не договорив, Дирк пришпорил коня и поскакал к лежащему Рено. Скинулся с седла, пал на колени и бережно перевернул обмякшее тело.
  
  - Рено! братец!
  
  Рено, моргая невидящими глазами, разевал рот, как рыба на берегу; в горле у него клокотало, и кровь окрасила губы.
  
  - Эх, ваше сиятельство!.. - обернулся Дирк к замершей кавалькаде и увидел, как вокруг стремительно сгущается туман, заслоняя карету, всадников и болото. С той стороны, откуда они ехали, послышались тихие шаги.
  
  - Оставь его, вахмистр. Он мой, - раздался печальный и знакомый женский голос.
  
  - Госпожа... - еле смог выговорить Рено кровавым ртом и затих с открытыми глазами. Дирк едва различал в обступившей его плотной пелене неясный, колышущийся образ баронессы.
  
  - Ваша милость, спасите его! - простонал Дирк, продолжая держать секретаря на руках.
  
  - Ступай, - был ответ. - Он не вернётся.
  
  Ветер порывом раздёрнул занавесь тумана, и в разрыве показался лейтенант, неподвижно сидящий в седле, опустив пистолет. Госпожа выступила из молочной пелены - зримая, но стеклянно-прозрачная - и, простерев руку к командиру конвоя, произнесла:
  
  - Лионель! пусть отражение станет твоим.
  
  Голос донёсся до Лионеля, как из дали бесконечно длинного коридора; в словах не было мстительной ярости, они звучали холодно и ровно, но легли на сердце давящими обручами. Далёкая фигура в красном, у ног которой сгорбился Дирк, обхвативший неподвижного секретаря, обвела рукой круг, как бы заключая в нём Лионеля, и ветер принёс последнюю фразу:
  
  - Волею небес, лесов и рек.
  
  И туман затянул открывшееся на миг зыбкое окно. Невесомая белая стена начала отступать, оттягиваться к Гартенхалю, размываться токами воздуха. Показался Дирк, идущий с конём к карете и остановившимся всадникам.
  
  - Вы попали в него? - допытывался мэтр Лерон.
  
  - Да, - мёртво ответил Лионель. Слова, раздавшиеся из тумана, совершили что-то страшное, хотя он не понял, что именно. Нечто ушло из его жизни - а может быть, наоборот, нечто вошло в неё - непоправимое и зловещее.
  
  - Надо его подобрать. Он пойдёт под суд за стихи против государя.
  
  - Некого там подбирать, - бросил подошедший Дирк.
  
  - Почему это? - потряс щеками инспектор.
  
  - Сходите да взгляните сами.
  
  Туман сдвинулся почти к лесу, насыпь предстала глазам - но секретаря там не было.
  
  - Эй, солдаты! - обратился мэтр Лерон к драгунам. - Ну-ка, идёмте со мной! Он наверняка свалился под откос!..
  
  - Да, - подтвердил Лионель, - помогите инспектору.
  
  Дирк остался стоять, держа коня под уздцы. Лицо его казалось каменным, а взгляд трудно было вынести, не отводя глаз.
  
  - Если вас, ваше сиятельство, будут судить, - сказал он тихо, - то я первый свидетелем пойду и присягну на Библии, что вы его убили ни за что, из-за одного своего зверства.
  
  - Это что, Годерман, бунт? - так же, негромко, спросил Лионель.
  
  - Под бунтовскую статью подвести хотите? не выйдет, монсьер граф. Я старый солдат, артикулы закона знаю. Я приказ не нарушал, никого не грабил, - глаза Дирка почернели, - и без вины людей не убивал! И все мои парни видели, как вы стреляли в спину безоружному.
  
  Переведя дыхание, Дирк прибавил:
  
  - Вы, ваше сиятельство, скотина распоследняя и больше никто.
  
  Лионель взялся левой рукой за второй седельный пистолет; Дирк схватился за свой, что за поясом.
  
  - Полегче, монсьер граф. Я с тридцати шагов в пеннинг попадаю - неужто с двух шагов в глаз промажу? Потом пусть вешают - да только вы на это любоваться не придёте.
  
  Лионель щёлкнул курком, но глаза его смотрели мимо Дирка, даже мимо мэтра Лерона, машущего руками вдали на насыпи. Медленно, как занозу, вытаскивал он ствол из ольстры, плавно поднёс дуло к виску.
  
  Только сейчас ему стало ясно, почему убил себя иезуит. Не из-за видений в зеркале, отнюдь. Отец Мартин понял, что больше никогда, никогда, никогда не увидит её. Стало незачем жить, и он выбрал смерть.
  
  Никогда. Лучше не существовать.
  
  - Хоть бы покаялись перед концом, - услышал он сварливый голос Дирка в темноте закрытых глаз.
  
  Кремень ударил по огниву, порох на полке вспыхнул, но выстрела не последовало.
  
  - Затравочную дырку чистить надо, - сквозь частый стук сердца доносилось ворчание Дирка, - а то и в ад толком не отправишься. Кому быть зарубленным, тот не застрелится.
  
  - Видимо, уполз и утонул в болоте! - раздосадовано восклицал инспектор. - Монсьер Лионель, нам придётся составить объяснение. Так и отпишем: "Уличённый в противоправных деяниях, под тяжестью неопровержимых улик, осознавая всю пагубность и преступность своих сочинений, секретарь Мерлит бросился в болото с целью утопиться...", - хотя мэтр Лерон был возбуждённо-бодрым, выглядел он так, будто вылез из сырой земли, и ему пора туда возвращаться.
  
  - Да, разумеется. Конечно, - механически кивал Лионель. Он чувствовал себя приговорённым, чья казнь отложена на неопределённый срок.
  
  Ближайшей целью его было - подать в отставку. Нельзя оставаться офицером, стерпев оскорбление от нижнего чина. К тому же, новые дела требовали, чтобы он полностью располагал своим временем.
  
  
  * * *
  
  
  5 термидора 2 года Республики, или 23 июля 1794 года по общепринятому в Европе календарю из парижской тюрьмы Консьержери телега везла к гильотине очередную партию осуждённых. Среди тех, кому Революционный трибунал назначил в этот день свидание с "национальной бритвой", был один иностранный подданный, которому, помимо стандартного обвинения в заговоре против народа и злоумышлении на членов Комитета общественного спасения, вменялся в вину шпионаж в пользу Англии и Австрии. Пожалуй, он был единственным человеком, действительно виновным во всех перечисленных преступлениях - но он гордился этим.
  
  Последние двадцать пять лет жизни сей неутомимый граф ("бывший граф", как было принято говорить в единой и неделимой Французской республике) посвятил борьбе против свободы и равенства, но его кипучая деятельность на этом неблагодарном поприще напоминала старания одиночки, стремящегося заткнуть все дыры в гигантской плотине, трещащей под напором накопившейся воды - но он считал стремление народов сбросить гнёт следствием злодейского растления умов.
  
  Он совершал и подлинные безумства. Например, в письме к Людовику XV он умолял перебить всех детей корсиканских дворян, родившихся в августе-сентябре 1769 года; престарелый монарх, выслушавший письмо исключительно ради забавы, заметил, что только славы царя Ирода ему недоставало, но эту честь он охотно уступит кому-нибудь из преемников, а сам не возьмётся возбуждать на Корсике новое восстание Паоли. Немало подивились и в Виндзоре, получив от графа сообщение о том, что власти Англии над Новым Светом и будущему всего мира угрожает житель колоний по имени Вашингтон - граф предложил заковать в кандалы всех Вашингтонов поголовно, чтоб не ошибиться. Позже граф сражался с колонистами на стороне англичан.
  
  Теперь, стоя в телеге со связанными за спиной руками, этот поседевший реакционер и роялист с каждым поворотом колёс понимал, что все его усилия были напрасны. Чудовище вырвалось из клетки - нет, было выпущено с умыслом, чтоб расчистить путь торгашам и банкирам! - и принялось за свою людоедскую работу.
  
  Улица гудела; с обочин неслись гортанные крики зевак. Граф отчётливо слышал их, но не разбирал ни смысла, ни слов. Мозг его упорно пытался найти выход, последний аргумент в споре. Расшатанное колесо взвизгнуло, чуть приостановилось и с натугой наехало на выпуклый черепок разбитого кувшина, лежащий в грязи. Черепок глухо треснул, рассыпаясь на мелкие осколки, а телега, покачнувшись, продолжила свой путь.
  
  "Вот оно, - сами собой поплыли мысли, - колесо Фортуны. Всемирное незримое колесо повернулось, и наши черепа, как глиняные черепки, треснут под великой тяжестью неумолимого рока".
  
  
  Но глухи скалы, безответен брег
  
  И страшен волн неотвратимый бег...
  
  
  "Откуда я помню эти стихи?.. где я мог их слышать?"
  
  Казни аристократов и врагов народа наскучили парижанам, даже утомили их, и у гильотины собралась довольно мелкая толпа - то были завсегдатаи, любители кровавых зрелищ, смакующие поведение каждой жертвы и сравнивающие между собой волнующие сцены.
  
  Несколько мужчин в грубой одежде и с грубыми лицами пересмеивались и громко разговаривали друг с другом резкими хриплыми голосами. Высохшие, костлявые вязальщицы с птичьими носами и неизменными клубками шерсти в корзинках. Эти ведьмы, эти беспощадные парки кричали: "Смерть!", не отрывая глаз от вязания своих чулок. Вот для них, для них, для этих немытых хамов и вязальщиц, для их свободы и прав лучшие люди, соль земли, отдали свои жизни, сложили свои головы, как клубки в корзинку. Ради этих кухарок, которые будут управлять государством?!..
  
  А в большой корзине, стоящей на помосте, виднелись круглые, лохматые, перепачканные ярким, красным...
  
  Вжжик! - с резким звуком падал сияющий нож гильотины.
  
  - Хааа! - нутряным воем вторила ему толпа.
  
  И ещё раз - вжжик!
  
  - Хааа!
  
  И ещё.
  
  Граф ждал своей очереди спокойно, потому что не было смысла жить дальше.
  
  Увели на помост человека, стоявшего перед ним; сзади всхлипывала тоненькая девушка. Оглянувшись раз и другой, бывший граф пристально вгляделся в её заплаканное лицо.
  
  - Я видел вас, - проговорил он в изумлении. - Я помню вас.
  
  - Может быть, нам объявят помилование? - полным слёз голосом спросила она.
  
  "Мари де Сен-Шаман, пятнадцати лет, дочь бывшего виконта, - память подсказала то, что он слышал в тюрьме Сен-Лазар, когда их выводили во двор, под охрану конных жандармов, для отправки в Консьержери. Но дело было не в имени. Её лицо. Её волосы. Сейчас ей обрежут волосы!..
  
  "И мне тоже, - подумал он. - Сначала дёрнут, думая, что это парик, а потом поймут, что это мои собственные волосы".
  
  И ограда Венсеннского кладбища!
  
  Значит, тот, чей сруб шеи истекал кровью в зеркале, тогда, в усадьбе, не отмеченной на карте...
  
  ...это я?
  
  - Нет, милая. Нас казнят. Мы обречены. Вы все обречены! - закричал он. - Придёт корсиканец и засеет вами поля! Придёт австриец и свалит ваши трупы в ров! Вот ваша свобода, вот ваше равенство - вы будете вместе гнить, сгорите в одной гекатомбе, в одном холокосте! Вот цена вашей свободы - смерть!
  
  Он не сопротивлялся помощникам палача. Он хохотал и поторапливал их:
  
  - Скорей, ребята, скорей! Я тороплюсь покинуть Содом, пока огненный дождь не хлынул на ваши безмозглые головы! Вы быдло, вас будут пасти и гнать на убой, а вы будете блеять: "Свобода!".
  
  Нож пошёл вниз, сверкая лезвием и набирая скорость с металлическим шипением.
  
  Он не слышал падения ножа, не слышал криков дочери виконта. В ушах бравурно звучала "Марсельеза", над кладбищем с рёвом проносились стаи железных птиц, а стройные шеренги воинов в стальных шлемах единодушно скандировали вместе с толпой:
  
  - Вжжик! Хааа! Зззиг! Хааа! Зиг хайль!!
  
  Последним звуком в его жизни был звон разбившихся зеркал.
  
  
  **********
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"