|
|
||
Email: contact@marinabeglova.ru
Книга вторая
Глава 19
Ничто так не молодит женщину, как правильно подобранный размер горошка на её платье; для представительниц слабого пола это в такой же степени важное искусство, как умение подбирать идеальный размер бусин жемчужного ожерелья. Ведь если твои жемчуга окажутся чересчур крупными, окружающих это может навести на мысль, что их обманывают и что они имеют несчастие лицезреть банальную подделку, а если слишком мелкими, - ты рискуешь, что их просто-напросто не заметят. И только правильно подобранные жемчужины несут в себе некий безоговорочный смысл, они западают в душу, они заставляют задумываться, они окружают тебя флёром таинственности и истинного шика.
Мария Саввична Овечкина эти правила знала назубок и, независимо от того, возносила её жизнь или швыряла оземь, всегда носила "правильный" горошек и "правильные" жемчуга; в последних - надо отдать им должное - она имела весьма и весьма представительный вид. Впечатление усугубляли затейливая причёска и шляпка с пером райской птицы, а её тронутую увяданием шею умело маскировал жёсткий, на китовом усе, воротничок, или газовый шарфик, концы которого Мария Саввична красиво скалывала брошью в виде жука - скарабея из девяти богемских гранатов. Также в её арсенале имелась камея с женской головкой из белоснежного - без единой прожилки - оникса; но кого в нынешнее время удивишь этими камеями с женскими головками?
Женщина весомых достоинств, энергичная, моложавая, подтянутая, свежая как роза, если не заглядывать под шарфик, Мария Саввична являлась вдовой Антона Антоновича Овечкина, отставного жандармского чина, чей парадный портрет, вправленный в старинный медальон, она всегда хранила в недрах своей немаленькой груди и предъявляла всем желающим по первому требованию; надо сказать, что желающих всегда находилось немало. С портрета на вас смотрел некий добропорядочный субъект - типичное должностное лицо, не имея состояния, занявшее то место, которое оно занимает, исключительно благодаря своим личным качествам, - солидный и уважаемый, поставленный фотографом в картинную позу с гордо задранной головой, венчающей пуленепробиваемый торс; он производил выгодное впечатление человека, находящегося в чести у власть имущих, что в немалой степени не соответствовало действительности. Живописность портрету добавляли буйная седая шевелюра, сахарно-белый оскал новеньких вставных зубов и усы, свисающие вдоль старчески сморщенных щёк, - не те маленькие пикантные щёточки над верхней губой, вошедшие в новейшую историю моды под названием "а ля Кларк Гейбл", а настоящие усища, густые и импозантные, в купе с гардеробом от лучшего портного и ботинками из шевро, - верный признак того, что перед вами заправский бретёр и бонвиван.
Человек особой закваски - уж поверьте, сейчас таких не делают! - и, надо заметить, небесталанный, на службе он, как должно, рявкал своё "Молчать!", наотмашь лупил младшие чины по щекам и звал всех подчинённых не иначе, как "канальи" или "сукины дети", но проделывал всё это брезгливо, без энтузиазма, как если б какой-нибудь престарелый массовик-затейник выдавал свои надоевшие ему до чёртиков перлы; в миру же это был шутник и выдумщик, бузотёр и острослов. Он имел собственное суждение касательно всего, что допускалось и что категорически нет, за что прослыл в своём кругу большим смутьяном.
Нужно сказать, что сей блюститель порядка, выйдя на покой, вторую половину жизни красиво проживал попеременно то на Кавказе, то где-то в южных губерниях, проводя время в бесконечных пьянках и увеселениях. Несведущие люди говорили: это как же надо было устать на этой своей службе, чтобы так отдыхать! Видимо, он боялся, что уйдёт со сцены, не составив себе доброй славы, оттого и торопился наверстать упущенное, пока вконец не запутался в какой-то щекотливой истории, после чего был вынужден подыскать себе подходящую партию и с новоиспечённой женой поселиться в Ташкенте, в казенной квартире, - она ему полагалась по чину, - двери которой по-прежнему всегда были открыты для званых и незваных. Имея счастье быть в приятельских отношениях с парочкой репортёров местных газет, Антон Антонович и сам был не прочь на досуге пописывать остроумные статейки на злобу дня, в которых он отнюдь не стеснялся в выражениях; нередко случалось так, что только благодаря этим самым его статейкам весь выпуск "Туркестанских ведомостей" как горячие пончики расходился просто на "ура". Он умел вставить в свои эпистолярные опусы весьма хлёсткое словцо, а один раз даже имел смелость стать автором ядовитого шаржа на самого голову городской управы, чем вызвал у оного справедливый гнев, не погнушавшись ролью того самого мальчишки, произнесшего сакраментальную фразу: "А король-то голый!". Скандал получился на весь Ташкент, а ему этого только и надо было. От ничегонеделания ему всегда становилось не по себе, и не столь важно, для чего он проявляет рвение - за идею ли, за жалование, важна сама генеральная направленность дела.
С Марией Саввичной они жили душа в душу; узурпировав власть над мужем, она, как женщина с характером, не только прибрала к рукам его кошелёк и положила конец его холостяцким привычкам, но и умело остужала эмоции, так что на трезвую голову, если не трещала после вчерашней попойки голова и не свербело на сердце, он становился просто агнец. Когда-то в их гостеприимной квартире собирался весь цвет ташкентской интеллигенции, и многие завсегдатаи Общественного собрания почитали за честь принять их у себя. Она собиралась жить с ним долго и счастливо - как Пётр и Феврония - и умереть в один день, но его внезапная кончина спутала ей все карты. Отчего он умер? В приватных беседах Мария Саввична так искусно варьировала свой рассказ на эту печальную тему, что докопаться до правды было практически невозможно. То у неё получалось, что несчастный супруг скончался в страшных мучениях от катара желудка и даже каломель, которую он принимал для пищеварения, не помогла; в другой раз это было не что иное, как коллапс, который случился с ним, когда всё в этом мире пошло кувырком (иными словами, он умер не иначе, как с перепугу); иногда его кончина списывалась на подорванное на службе у всероссийского самодержца здоровье. Можно подумать, кого-то это сейчас интересует? А если учесть, что она так же безбожно путалась в датах, как и в именах своих многочисленных знакомых, то ей, как бедной женщине, с которой её шаткая память шутит такие злые шутки, следует только посочувствовать.
Как бы то ни было, покуда Антон Антонович был жив, она каталась как сыр в масле; их брак на пиететных началах просуществовал ни много ни мало десять лет; ещё пятнадцать лет она как честная женщина и верная вдова выполняла его приснопамятный наказ долго жить.
Вместе с дородной грудью природа оделила Марию Саввичну молочно-белой кожей, полными, уютными руками и круглыми, румяными щеками венециановских красавиц - от таких и зимой и летом как от печки пышет жаром. Коренная одесситка, из потомственной купеческой семьи, помимо положенного ей немалого приданого, включающего в себя в том числе австралийского какаду по кличке Гаврила Романович (хотя ему больше подошло бы зваться Хаим или Шмуэль - настолько это престарелое ободранное создание со сморщенными лапками, облезлым хохлом на макушке и вызывающе торчащим вперёд брюшком смахивало на популярного анекдотичного персонажа, крючконосого и дряхлого), она вывезла из сего южного города и свой неповторимый, тягучий и гортанный, выговор - он у неё был немного утрированный, отчего собеседник не всегда мог её понять; кроме того, она любила усугубить свою речь "фирменными" одесскими оборотами.
Детей чете Овечкиных Бог не дал, понятно, если не брать в расчёт побочных (никому не секрет, что донжуанский список Антона Антоновича едва ли уступал знаменитому пушкинскому); но кто же станет это делать? В их среде это не принято. Строить какие бы то ни было дальнейшие матримониальные планы ей, как порядочной вдове, и в голову не приходило, тем более что толпы соискателей руки и сердца за её спиной не наблюдалось, поэтому, оставшись в одиночестве и соблюдя положенный в таких случаях траур, первым делом Мария Саввична занялась тем, что попыталась подыскать себе компаньонку. Умные люди подсказали ей дать объявление в газету, что она незамедлительно и сделала. Предложения посыпались как из рога изобилия, но, несмотря на такое обещающее начало, очень скоро стало понятно, что сие мероприятие обречено сгнить на корню.
Судите сами.
Первая из претенденток, её звали Ольга Степановна, по виду - типичная старая дева: невзрачная, сухопарая и какая-то замурзанная, что ли; она была смирная, молчаливая, нескладная, без запросов - иными словами, стопроцентная дурочка. Вдобавок она имела скверную привычку ходить тихо-тихо, чуть ли не на цыпочках, и разговаривала исключительно вполголоса, как если бы она была в доме, где под образами лежит новопреставленный. Для полноты картины только гроба с покойником и не хватало. Ну, кто такое вынесет?
Вторую звали Татьяна Вениаминовна. Эта была капризна как принцесса; томная леность и инертность выдавали в ней дамочку "с претензиями"; короче говоря, та ещё фря. Она затеяла развод с мужем и, чтобы не терпеть лишений, искала себе временное пристанище; такая паразитка присосётся как пиявка, потом не отцепишься, пока она сама, вдоволь насосавшись, не отвалится. Нет, где вы видели ещё подобную бесцеремонность? О чём вообще тут может идти речь? Понятно, что ей сразу был дан от ворот поворот.
Третья, Наталья Карповна, оказалась неслыханно дерзка; мастерица плести интриги, она успела-таки нагадить, пока её не раскусили и не погнали со всеми её причиндалами взашей.
Четвёртая была слишком суматошная, с этой мадам покоя не будешь знать ни днём ни ночью.
Следующая - копуша и сущая зануда; с такой находиться под одной крышей - умрёшь от скуки. Кроме того, всякое отсутствие вкуса у этой особы производило пренеприятнейшее впечатление на Гаврилу Романовича. Ведь - подумать только! - подражая богеме, она разгуливала по дому в до неприличия широченной жёлтой бархатной блузе с чёрным в белую крапинку бантом и вдобавок красила губы в неописуемый порфировый цвет.
Ещё одна, шестая по счёту, сама была не Бог весть что - а проще говоря, молодящаяся старуха с некоторыми задатками элегантности, однако, задарма отдаваться не пожелала и запросила за себя большой калым, хотя по всему было видно, что красная цена этой красавице - полушка в базарный день. Неудивительно, что ей тут же было предложено отправиться восвояси - безоговорочно и без всяких отступных. Слушайте, это ещё не всё. Уже позже выяснилось, что она была не что иное, как бывшая мадам из борделя. Какая, всё-таки, беспардонность и наглость!
Седьмая была просто дурно воспитана.
Восьмая... Вроде бы вот она, воплощённая в реальность мечта, - простая, без затей и выкрутасов, приветливая, но без излишнего раболепия; сделаешь ей на рубль - она тебя отблагодарит на все сто; всё бы ничего, но Марию Саввичну ужасно раздражало то обстоятельство, что бедная женщина не умела "красиво кушать" - и это в её-то годы. Такая приличная женщина и - нате вам! Это, извините, свинство! Закрыть на этот вопиющий факт глаза у Марии Саввичны никак не получалось. Слушайте, а для чего же ещё нужна компаньонка, как не для совместных трапез, или как? Впрочем, если уж быть до конца последовательной в своих помыслах, то Марии Саввичне следовало бы подвергать сему испытанию как лакмусовой бумажке изначально каждую претендентку. Или, скажете, чересчур?
И, наконец, последняя. Эта была и мила в обращении, и хороша собой, и домовита, и, можно сказать, все её ключики подошли к скважинкам Марии Саввичны, если б не одно "но". Она - вот беда! - имела несчастие носить неблагозвучную фамилию Гнилозубова. Что, пустячок - скажете? Ан, нет; в старые времена, нанимая себе работника, первым делом всегда смотрели на зубы. А с такой фамилией - поневоле таки подумаешь о дурной наследственности.
Вот такие тары-бары-растабары!
Вот так и получилось, что сей прожект скончался в зачатии; более того, сама затея с компаньонкой стала казаться Марии Саввичне сомнительной. Тогда, нажав на свои связи и знакомства, она отправилась в домоуправу и добилась разрешения на сдачу внаём части своей жилплощади иногородним студентам. Оказалось, что властями это не только не возбраняется, но, в какой-то степени и поощряется. Поди, разберись!
Шикарно! Вот - то, что надо! Одно дело - особа женского пола, да к тому же не первой молодости, и каждая - со своими фокусами, и совсем другое - мальчики - студентики!
Мария Саввична быстро набила в этом деле руку, и постояльцы у неё не переводились; время от времени они, конечно, менялись, но оставалось неизменным одно простое условие - все её "мальчики" должны быть более или менее "благополучными", с другими она не зналась; ведь и те, условия, которые она предлагала, тоже были предельно просты: чистота, порядок и уют.
Интерьер сдаваемых ею комнат, как и вся квартира целиком, был выдержан в тёплой цветовой гамме; в нём угадывалось сильное влияние Востока. Так, в частности, там имелся не более и не менее как самый восхитительный бухарский ковёр, удобная оттоманка поверх перкалевых простыней была застелена атласным покрывалом, богато украшенным растительным орнаментом, в креслах лежали вышитые драконами подушки, стены были украшены охотничьими трофеями вперемешку с самой настоящей грузинской чеканкой, в буфете почётное место было отведено знаменитому кашгарсому фарфору, а расписанные пагодами вазы на резных подставках из чёрного дерева дополняли китайскую тему. Мария Саввична самолично наводила в комнатах безукоризненную чистоту и не позволяла своим жильцам ничего там менять. Здесь по сию пору владычествовал дух её прежнего хозяина, на входной двери на видном месте по-прежнему красовалась дощечка с его именем, а к столу нередко подавались грузинские кушанья и вино в простом глиняном кувшине - в память об Антоне Антоновиче, любимым блюдом которого были биточки из барашка под соусом "ткемали". Зато в хозяйской спальне золотисто-кремовые штофные обои, шкаф-жакоб с до блеска отполированными медными вставками, софа с золочёными ножками, карточный столик с инкрустацией из махагони, абажур из розового переливчатого шёлка, этажерка с галантными безделушками и огромное зеркало- баккара знаменовали собой непреодолимую сорочью тягу Марии Саввичны к роскоши; всё здесь дышало комфортом, покоем и опрятностью, на спинке софы была наколота белоснежная салфетка, а пышное ложе помещалось в самом настоящем алькове - где вы в нынешние времена ещё такое видели, да к тому же под атласным пологом?
На момент повествования у Марии Саввичны проживали два студента-медика: Николай Черныш и Алексей Кравцов. Платя за своё содержание некую сумму, они могли рассчитывать не только на "стол и кров", но и на нечто несоизмеримо большее. Отношение хозяйки к своим жильцам было самое лучшее. Она не только закармливала их вкусными обедами, ухаживала за их гардеробом, вычищала и разутюживала их костюмы, стирала и крахмалила пропахшие карболкой и формалином белые халаты, но не редко охотно разделяла со своими квартирантами и свой скромный достаток, иногда слегка, по-матерински, журила "за дело" и вообще как могла искренне принимала участие в судьбе каждого. Ещё она тщательно следила, чтобы "её мальчики", - она на свой манер звала их Кока и Лешек, - не дай Бог, не курили натощак. Курение натощак она считала самым последним делом и по этому поводу имела постоянные скандалы с ещё живым и здравствующим Антоном Антоновичем, который тот ещё, знаете ли, был подарок!
Как понимающая женщина и успевшая многое повидать на своём веку, она отлично разбиралась во всех прелестях студенческой развесёлой жизни "своих молоденьких жеребчиков" и нередко субсидировала их "похождения к девочкам", но при всём том она неусыпно бдела, чтобы они не водили компанию с кем не надо. Только одного она категорически не прощала - опоздание к обеду; это приносило ей несказанную обиду. Да она костьми ляжет, но не допустит в своём доме простывший суп или перестоявшееся жаркое! Провинившемуся без уважительной причины грозил безоговорочный отказ в "столе и крове", и если уж у кого-то мозги свихнулись до такой степени, что ему стали не угодны её забота и внимание, то она имеет сообщить, что не знает, где он будет иметь лучше, и что ей до этого нет никакого интереса.
Когда же она заболевала, что в её элегантном возрасте, хотя редко, но всё же случалось, то целиком и полностью полагалась на своих домашних докторов; хотя любое лечение, тут даже она не имела что возразить, - препротивная вещь, едва ли не противнее самой болезни.
Мария Саввична приходилась дальней родственницей матери Алексея Кравцова (или Лешека, как она стала его звать с самого первого дня), и когда та написала ей, что её младший сын желает жить и учиться в Ташкенте, то не преминула позвать его к себе. Он сразу пришёлся доброй женщине по вкусу; она выделяла его не столько за то, что он приходился ей внучатым племянником энного колена родства, сколько за его компанейский нрав и непосредственность. Она видела в этом своего покойного мужа, человека в высшей степени неоднозначного; также её пленили в нём твёрдый упрямый подбородок, смуглые впалые щёки, озабоченный взгляд, хмурые брови и другие характерные признаки мужественности на лице, как в своё время её пленило вопиющее несоответствие между почтенной наружностью и задиристым характером Антона Антоновича. Неудивительно, что она благоволила к нему и, принимая в нём дружеское участие, несмотря на суровый наказ Алексеевой матери не "цацкаться" с ним, не позволять "шляться без дела" и следить как бы он вдали от материнской опеки "совсем не разболтался", потворствовала его шалостям на стороне. Она считала, что получить профессию Лешек всегда успеет. Так к чему спешить? А вот молодость проходит быстро, поэтому-то так важно жить настоящим, а не жертвовать им ради будущих достижений.
Алексей Кравцов обладал редкостным даром находить удовольствие в любом занятии и в любом деле, которое он делал; ещё он умел слушать, чем очень быстро завоёвывал доверие собеседника. Он бережно культивировал в себе это редкое для той поры качество характера и, как выяснилось, не зря. К тому времени, когда родители предложили ему хорошенько подумать с тем, чтобы окончательно для себя решить, кем он хочет стать, то оказалось, что тут и думать ничего не надо, ведь то, что он обязательно станет врачом, Алексей сказал себе ещё в детстве, когда его старшая сестра, красавица и любимица всей семьи, где-то подхватила жестокую простуду и сгорела как свеча в два-три дня. Он горел нетерпением сейчас же отправиться в Москву и штурмовать любое учебное заведение, обучающее медицине, но оказалось, что это его семье не по средствам. Тогда его мать списалась со своей ташкентской тётушкой Марией Савввичной Овечкиной и всё устроила. Через некоторое время Алексей уехал в Ташкент. Седьмой сын в семье, он не стал чудотворцем или волхвом; зато он станет врачом. Сейчас уже можно сказать, что его детская мечта исцелять людей от болезней уже не обитает где-то в заоблачных высях, как вечные снега Килиманджаро, а вот-вот станет явью. Он семимильными шагами движется к своей заветной цели, и нет пути назад.
Он рос младшим ребёнком в семье и не удивительно, что, как библейский Вениамин, с детства был обласкан и окружён особой заботой родителей. Вся его несложная биография умещалась в двух строчках. Он был способным, и ему не составило особого труда с наскока взять медицинский факультет Ташкентского университета. Учиться там оказалось проще простого. Не напрягаясь и особенно не утруждая себя теми науками, которые, как он считал, были ему ни к чему, потихоньку Алексей постигал премудрости выбранного дела. Всё у него получалось играючи. В отличие от других своих однокашников он довольно бегло читал по латыни и с явным удовольствием посещал лекции по фармакологии. Всё своё свободное время он проводил в библиотеке; он зачитывался трудами Пирогова и Мечникова, а Склифософского он изучил досконально. Прочёл он и "Канон врачебной науки" Авиценны, но мало что для себя оттуда вынес. Ему нравилась биография Пирогова, и он видел себя подле хирургического стола, в походных условиях делающего сложнейшие операции. Конечно, на медицинском отделении учиться значительно дольше, чем везде, и потом - эти опыты с крысами в лаборатории, без которых, видите ли, никак; зато каков результат! Долгая учёба, говорят, - как затянувшийся сон, но всегда хочется узнать развязку. Преподаватели находили у него выдающиеся способности и предсказывали ему блестящую карьеру. "Молодой, но подающий надежды врач", - так не без разумной доли позёрства он подписывал свои письма родителям, а дома, во время короткой побывки, когда на него сбегалась посмотреть вся его многочисленная родня, он с явным удовольствием предъявлял им себя - такого умного и блестяще образованного. Знаменитость! Нате - смотрите, ему не жалко! Когда подоспело время подумать о будущем, он выбрал для себя направление - хирургию (а что же ещё?), возможно, не без влияния читавшего на факультете курс лекций по хирургии Валентина Феликсовича Войно- Ясенецкого, живой легенды университета, чей непререкаемый авторитет задавал тон в медицинских учреждениях города. Матёрый, немного циничный, он был самой крупной фигурой на факультете. Хирург божьей милостью, поистине, что это был за человечище! Зубр! Исполинский племенной бык! Студенты Валентина Феликсовича мало сказать - любили, они его обожали.
Николай Черныш - полная противоположность Алексея: тихий, совестливый, застенчивый, с полными губами, близорукими глазами, одутловатым лицом, тонкими как у девушки льняными волосами и сутулой широкой спиной - как у человека, привыкшего педантично корпеть над книгой; юноша с чистой душой и помыслами, этакий Алёша Карамазов, неотёсанный увалень, сын деревенского учителя, в быту он был неприспособленный и ненадёжный. Учился он добросовестно, хотя и без особого интереса; талантами не блистал, звёзд с неба не хватал и выдающихся надежд не подавал, зато был терпелив и прилежен. Он не в полной мере был недотёпа, чтобы все над ним потешались, но в достаточной мере был неуклюж, чтобы стать хорошим врачом, что, в конце концов, из таких, как он, и получается, если только они не остаются вечными школярами.
Медицинский факультет - сплошь мужской, на всю ораву - только две девушки - "медички": чертовски умная блондинка Валечка и обладательница чёрных как смоль, гладких и блестящих, волос, изысканных манер и ограниченного умишка Сонечка.
Валечка была нежной, малокровной, худосочной, хрупкой и меланхоличной; в семье на неё особых надежд не возлагали. Она могла бы быть хорошей женой колбаснику или булочнику, а она возьми да и стань врачом.
Сонечка - вспыльчивая, капризная, утончённая, жеманная, изысканно-манерная неврастеничка, этакое неземное создание, девушка - переросток из приличной еврейской семьи.
Обе жили в общежитии на Первушке и обе были "ничьими", хотя обожателей их женских чар на факультете было немало, но все они водили с девушками чисто платоническую дружбу. Чтобы завести более близкие отношения? Да где там! Не стоит и мечтать. А чтобы всё было честно и никому не было обидно, была придумана "орлянка".
В тот день - как раз была среда - очередь согревать девичьи сердца выпала Алексею и Николаю. Надо сказать, что зачинщиком этого мероприятия тоже выступил Алексей; малообщительный и замкнутый Николай в присутствии девушек робел, и приходилось то и дело его подстёгивать; для этих целей даже была приобретена и распита бутылочка винца. Николай был неравнодушен к Валечке и, в свою очередь, бесспорно ей нравился, поэтому такого рода похождения могли бы слишком далеко его завести, а ему сейчас было не до этого. Алексей полагал, что только так можно объяснить тот факт, что его друг за весь вечер не произнёс и слова. Сонечка особого радушия тоже не проявляла, зато компанейская Валечка как всегда была мила и приветлива. Пили чай с яблочным штруделем, который Сонечке прислали её любящие родители, вспоминали восьмое марта и устроенную по этому поводу на факультете вечеринку, говорили о лекциях, о предстоящих им вскорости экзаменах, о новом нашумевшем фильме - он назывался "Путёвка в жизнь" и просто кишел всякими босяками и малолетними жиганами в жутких отрепьях, о театральных новинках сезона и в первую очередь, конечно же, о гастролях чебоксарской труппы.
Воротиться домой до полуночи никак не получалось, поэтому, дабы не получить от Марии Саввичны нагоняй, Алексей с Николаем придумали отмазку: якобы, из-за грозы случилось замыкание, все трамваи встали, на трамвайных путях случилось кошмарное столпотворение, собралось скопище народу и им никак оттуда было не выбраться; ведь погода в самом деле была прямо как раскричавшийся младенец, который никак не может успокоиться. Небо будто прорвало, вторую ночь подряд сверкали молнии, и проливной дождь хлестал по окнам и черепицам. А чтобы не оправдываться вразброд, они даже сообща с Валечкой и Сонечкой сочинили тяжеловесную фразу о неких непреодолимых обстоятельствах, где в несколько утрированной форме списывали своё опоздание на "форс-мажор" и на "разверзшиеся небесные тверди и хляби".
На улице никакого народу и в помине не было, лишь кое-где в окнах горел свет и вдалеке, там, где проходила железная дорога, были видны разноцветные огни. Дом, в котором Мария Саввична обитала вместе со своими домочадцами, находился недалеко от вокзала, на улице Тараса Шевченко. Чтобы сократить себе путь, Алексею и Николаю следовало выйти из общежития не через парадный вход, а задворками и, обогнув винокурню, пройти вдоль канала, подняться на мост, далее миновать два квартала по улице Полторацкого и свернуть налево. По берегам канала был пустырь; тут было серо и грязно, под ногами росла сорная трава, а кругом валялся мусор. Дождь кончился, но было пасмурно, с крыш и с деревьев капало, и приходилось выбирать себе дорогу, чтобы не ровен час не наступить туда, куда натекло с водостока. Рядом во мраке шумела вода - это бился о берега Салар. Вода в канале была мутная; ближе к берегам она кишела тиной и была засорена всякими отбросами, оттого она обычно текла медленно, не спеша, но только не сегодня. В раздумье, что бы такое посулить своей хозяйке, дабы она не осерчала и не наложила на них штрафные санкции, они переходили по Первушинскому мосту Салар, когда услышали далёкий всплеск. Будто что-то тяжёлое вместе с отделившимся от берега куском глины ухнуло в воду.
- Человек за бортом! - вырвалось у Алексея.
Но у Николая, который не был так романтически настроен, тотчас нашлись возражения:
- Да какой там человек. Скотина какая-нибудь свалилась. Ишак или корова.
- Скотина - тоже Божья тварь. Пошли - посмотрим.
Алексей силился разглядеть в призрачном лунном свете нечто - на фоне грязной воды оно вырисовывалось белым бесформенным пятном, а мимо бурным потоком неслись тёмные воды канала. Не похоже на скотину. Точно человек!
Они пересекли наискось мост и бегом помчались по узкой дорожке вдоль берега. Алексей на ходу расстегнул пальто, расшнуровал ботинки. Не хотелось их портить; как младший отпрыск многодетной семьи, он с детства был приучен к бережливости. Неповоротливый Николай еле за ним поспевал. Цепляясь за кусты ежевики, обламывая себе ногти и не обращая внимания на царапины и уколы шипов, Алексей спустился к воде. Было невозможно скользко, и подошвы его ног оставили в размокшей земле две глубокие борозды. Девушка лежала навзничь, тело её было наполовину скрыто грязью, вода заливала ей шею и уши, лицо забрызгано глиной. Она была жива, несмотря на то, что была бледна как смерть. Как врач, Алексей ручался за это. Он взял её за запястье, нащупал слабый пульс. Рука её была ледяная; ссадины на ладони кровоточили. Тем же макаром, стараясь не увязнуть, с девушкой наперевес он поднялся по откосу наверх. Он слышал неровное биение её сердца и чувствовал на своей шее её слабое дыхание; или ему это только кажется?
Николай ждал его у дороги. Всё это время он, то и дело спотыкаясь о кочки, в отчаянии ходил по берегу, хотел уже даже бежать звать на помощь. Только куда?
- Ну что? - кидаясь к другу, спросил он.
- Жива!
Под придорожными чинарами было не так мокро, земля уже успела немного впитать влагу. Деревья качались от ветра.
В четыре руки они стащили с незнакомки мокрые вещи, выжали тяжёлые спутанные волосы. Из одежды на ней были только лёгкая блузка и неописуемо грязная юбка. Когда её раздевали, в нос ударил тяжёлый запах тины. Девушку наскоро обтёрли и завернули в пальто Алексея. Николай, который был заворожен её видом, бледностью её лица и синевой её губ, таращил глаза и никак не мог взять в толк, откуда она такая взялась. И как её угораздило? Какая-то легкомысленная дурочка вышла из дому налегке, решила прогуляться по бережку и слишком близко подошла к краю? Так или не так? Не похоже, чтобы она была мертвецки пьяна.
- Что, красивая? - на ходу бросил Алексей.
Вообразив, что он над ним издевается, Николай покраснел до ушей. Его поражало хладнокровие друга. Не каждый же день им приходится вытаскивать из воды утопленниц!
Новогородская больница совсем рядом - на улице Жуковского. Два квартала они пробежали за пять минут. Вот и не придётся краснеть, сочиняя для Марии Саввичны небылицы. Спасти утопленницу - и так дело из ряда вон выходящее.
Уже занималась заря, когда в больнице, прямо в приёмном покое, где стояла влажная духота, а вязкая атмосфера была пропитана запахами дезинфекции и лекарств, у неё хлынула кровь; это случился выкидыш. После чего она проспала ровно сутки. Ещё через сутки она пришла в себя и, превозмогая скованность, попросила воды. Толстая хмурая нянечка в синем рабочем халате с завязками на спине (чересчур длинный, он касался пола) и мягко шаркающих войлочных тапочках с меховой опушкой подала ей стакан воды и спросила, как её зовут.
- Леля, - ответила она.
Отпив глоточек, она спросила - что с ней? Узнав о потере ребёнка, она не заплакала, а просто снова ушла в себя.