Магистериум морум
Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
|
|
||
| ||
|
|
||
| ||
МАГИСТЕРИУМ МОРУМ
MAGISTERIUM MORUM
ОГЛАВЛЕНИЕ
Пролог Часть I. Nigredo Глава 1. Теория и практика воспитания Глава 2. Холодное купание в Аду Глава 3. Ворон - всего лишь вестник Глава 4. Гость из Ада Глава 5. Свобода и расстояние Глава 6. Опасный подарок Глава 7. В первом из кругов Часть II. Albedo Глава 8. Кубок с драконом Глава 9. Тьма как предчувствие Глава 10. Картина, написанная слепым Глава 11. На агнцев и козлищ Глава 12. Не промахнись! Глава 13. Один против всех Глава 14. Фурия Часть III. Citrinitas Глава 15. Бунт Глава 16. Две женщины Глава 17. Пять из пяти Глава 18. Зеркало, которое врёт Глава 19. Крещёные и чумные Глава 20. Слишком маленькая чашечка яда Глава 21. Бешенство бунта Часть IV. Rubedo Глава 22. Смерть или смирение? Глава 23. Торг Глава 24. Адская справедливость Глава 25. Паладин Глава 26. В огне и тумане Глава 27. Только в огне Глава 28. Только в дыму Часть V. Rebis Глава 29. Всё не так, как оно выглядит Глава 30. Черти, женщины и кошки Глава 31. Три бутыли рябиновой водки... Глава 32. Что нужно знать о полярных лисах Глава 33. Плачущие Глава 34. Аро или Дамиен? Глава 35. Последняя
Пролог
Махов А. Е. 'Hostis antiquus: Категории и образы средневековой христианской демонологии. Опыт словаря' - Смотри на меня, демон! - голос ломок и юн. Молодой человек высок, крепок. Поверх кольчуги - чёрно-алый, подбитый куницей плащ, на ногах - мягкие кожаные сапоги. На шее... Амулет, называемый 'via sacra' или 'святой путь'. Довольно неприятный, но медный, а это срезает для потусторонних половину его магического 'веса'. Тяжёлое, смуглое тело демона возится в пентаграмме, пылающей на каменном полу колдовской башни. Это инкуб: он черноглаз и черноволос, пугающе красив, даже пот его пахнет заморскими пряностями. Руки и ноги демона растянуты по углам пентаграммы заклятьями, но голова подвижна: он оглядывается. Глаза горят, словно угли. Впрочем, униженное положение демона позволяет ему видеть лишь стены, облицованные чёрным шерлом, что отражает магические атаки, прокопчённые балки стрельчатого потолка да жирандоль с сорока свечами. Ибо сорок - число властвующего человека. Юный человек полон любопытства и трепета, но старается хранить высокомерие. Пленника он разглядывает, борясь с холодком у сердца. Потаённо прислушивается: не застучат ли по винтовой лестнице сапоги отца. Старый маг ранним утром покинул остров Гартин, пообещав вернуться к исходу осени. Но желания и дороги людей переменчивы, потому юноша немного трусит. Башня, однако, молчит, даже если внимать ей колдовским слухом. А если слушать так, как делают это молоденькие оруженосцы или служанки с тонкими локонами вокруг нежных ушек, то с улицы и вовсе не протечёт ни звука. Таково одно из заклятий старого мага, противника скотского рёва и людской болтовни. Юноше кажется иногда, что отец просто боится внешнего мира. Особенно, когда повторяет: 'Желание каждого - обрести Мироздание, но Мироздание рано или поздно торжествует над всеми!' Отец часто говорит запутанно и непонятно. Юноша и без него знает, что в своё время каждый становится землёй. Но ведь сначала смертные проживают очень разную жизнь? Так стоит ли каждый день начинать с напоминаний о бренности? Демон издаёт рёв, больше похожий на жалобный стон. Мышцы его подрагивают в попытках нарушить колдовские путы, по напряжённому горлу пробегает судорога, потом ещё одна. Наконец вырывается натужное: - Чего-ты-хочешь? - Тебя! Юнец скользит глазами по распятому телу, не стесняясь его наготы. В глазах человека на миг вспыхивает и исчезает образ сорока свечей, и огонь окрашивает его зрачки нестерпимо алым. Часть I. Nigredo
![[]](/img/b/bed_k/15/1.jpg)
Великое Делание философского камня включает в себя несколько этапов. Их характеризуют цветовые изменения компонентов: это 'чёрная', 'белая', 'жёлтая' и 'красная' стадии: nigredo, albedo, citrinitas и rubedo. Нигредо - буквально 'чернота' - первая, подготовительная стадия, связанная со свинцом. Аллегорией нигредо в алхимической символике обычно являлся ворон. На этой стадии имеет место растворение Философского Меркурия и коагуляция Серы. Алхимики считали, что нигредо составляет начальную стадию любого процесса - как трансмутации вещества, так и души. Человеку кажется, что мир его разваливается на части. Будущее видится смутным и беспросветным, без надежды на избавление от пустоты и одиночества. Жизненный ритм сбивается, сознание опустошается. В бездонной пропасти нигредо единственной реальностью для человека становится смерть. Нигредо - тёмное состояние сознания, которое может быть отчасти соотнесено с гуной тамас в индийской философии. Тьма, печаль, тоска, ужас, сатурническая тяжесть - любой из нас без труда найдет огромное количество синонимов для него. Возможно, именно нигредо Святой Хуан де ла Крус описал как темную ночь души. Таким образом, Великое Делание - это, прежде всего, создание человеком самого себя, полное и всеобщее раскрытие его способностей, власть над своей судьбой и совершенное освобождение воли. Глава 1. Теория и практика воспитания
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин. Год 1203 от заключения Договора, месяц Урожая, день 6-й. Ночь, наконец, выдалась ясной. Словно рыбья чешуя мерцала на быстрой воде Неясыти дорожка первой луны. Сияние ночного светила напоило молочным светом блёстки отражений и даже листья сирени, разросшейся у мостков, макнуло в лунное молоко. Однако магистр Фабиус вышел на узкий балкончик колдовской башни не для того, чтобы насладиться сумеречными играми земли и неба. Он ждал, когда окончательно стемнеет, и на небосводе появится вторая луна. Для наблюдений ему нужны были обе - бледная Ареда и голубоватая Сциена, похожая на яблоко с откушенным боком. Движение лун давно занимало Фабиуса. Да и земледельцам провинции Ренге, находившейся под его опекой, не помешало бы уточнить календари большого и малого лунных месяцев. Потому на подоконнике среднего, рабочего этажа колдовской башни магистра, всё лето пролежал трактат 'О сферах' Энгуса Фаруса, придавленный на нужной странице тяжёлой дубовой линейкой, и медная астрологическая машина загромождала балкон. Она стояла, такая неуклюжая и разлапистая, что маг едва протискивался мимо неё в узкую, словно бойница, дверь. Машина была сделана из медной монеты в один глей, обозначающей плоскость земного Серединного Мира, трёх медных же обручей - путей двух лун и солнца, и четвёртого обруча, означающего условную границу земли и Ада. По сути это была сфера из трёх колец с монеткой в центре, разделённая на две полусферы ещё одним, поперечным кольцом. Фабиус начал собирать свою конструкцию от глея - монеты самой мелкой по номиналу, но весьма внушительной на вид. Крутил его вот так же ночью в руках, примериваясь к ходу лун... Тогда и осенило. Пути солнца и лун пришлось сделать кольцеобразными, так удобнее было строить модель, сгибая податливые медные полосы, какие идут обычно на обручи для бочек. Учитывая, что земной мир лежит над миром адским, Фабиус разделил получившуюся сферу условным экватором. Над монеткой располагалась теперь полусфера неба, под ней - полусфера Ада, а посредине лежал условный плоский блин мира людского, что совершенно совпадало с теорией, которую маг изучал когда-то в астрологических классах. Он надёжно зафиксировал свою машину на балконе, и теперь ночь за ночью царапал ножом 'восходы' и 'закаты' на медных кольцах. И мучительная странная истина всё чаще посещала его ум. По смещениям курсов небесных тел выходило, что луны и солнце продолжали потом свои пути и в нижней полусфере, освещая находящийся под Серединным миром Ад. Но ведь в Аду предполагалась первозданная тьма, скрывающая в себе море огня? И непонятно было, куда же деваются тогда внизу луны и солнце? Магистр нанёс очередную царапину и задумчиво погладил коротко стриженую бороду: адский Мир решительно не помещался в неожиданно круглую модель Мира Всеобщего. Фабиус достал из кармана фартука платок белёного полотна, вытер пот со лба и облокотился на каменные перильца балкона, наблюдая за небом. Одна из лун была круглой, вторая же - половинной. Такой, словно на неё падала чья-то круглая тень... Но у чего на небе тень может быть круглой? Да и от чего может появиться вдруг тень среди светил небесных? Разве что... Магистр метнулся в башню, едва не своротив свою астрологическую машину, схватил со столика у окна огарок свечи, втиснулся опять на балкон, нагрел огарок заклинанием и припечатал к обручу, обозначающему пути солнца. Понял, что поторопился. Поморщился, оторвал огарок. Тщательно отмерил место на 'подземной' части кольца, где по его новой странной логике должно было сейчас прятаться дневное светило. Снова припечатал. А потом, испытывая трепет, зажёг огонёк, пробормотав 'lux'. Покачал головой. Чуть подвинул дуги, избирающие движения лун, и... Тень! Тень, получившаяся от монетки и света самодельного солнца, упала на пометку, обозначающую луну! Магистр ощутил себя вором, проникшим в сокровищницу правителя Серединных земель. Он замер, утратив от восторга способность дышать. Дивное чувство длилось всего лишь пару мгновений, а потом покинуло его, оставив взамен тревогу. Жирный воск склеил пальцы, поднявшийся ветер задул свечу, рванул рубашку, охлаждая вспотевшую спину. Магистр скатал с пальцев воск, глянул для верности в трактат именитого астролога и рассмеялся его глупости. Нет! Луны и солнце никак не могли двигаться иначе, чем по кольцу вокруг плоскости Земли! Но где же тогда располагается Ад? Загадка была острее кинжала. Торопиться, однако, не следовало. Нужно было продолжать неспешные наблюдения, тщательно зарисовывая и записывая полученный опыт. Сияние мысли рано или поздно посещает любые головы, но возжигает свет лишь в тех, где царит незыблемый порядок! - так обычно говорил себе магистр Фабиус, но именно порядок и тяготил его сейчас. Магу хотелось расхохотаться во весь голос, расправить крылья, чайкой броситься вниз с узкого балкона прямо в быструю Неясыть! Но Фабиус лишь вдохнул полной грудью холодный воздух с реки, усмиряя зудение в мышцах, и замер, исполненный благодарности к сущему. Он позволил себе расслабиться, ощутить слияние со стихиями - ветром дремлющим, водой блестящей, землёю сонной и огнём, скрытым под пеплом. Маг уже почти растворился мыслями в окружающем, когда его сосредоточенность нарушило вдруг негромкое звяканье. Внутреннее, колдовское, зрение Фабиуса тут же обострилось. Метнулось ласточкой по двору, коршуном поднялось ввысь, к тяжёлому тёмному небу. Башня была расположена в достаточно защищённом месте - на небольшом скалистом острове посреди бурной реки. Но мост охраняли заклинания да двое обычных слуг, а мало ли каким тварям захочется проверить твердыню личной крепости действительного члена Магического совета? Однако звук прилетел не с дружественным магистру ветром. Он исходил из окна нижнего этажа башни, где располагалась комната сына. Теперь оттуда же послышались вскрик, лязг железа о камень и словно бы... бормотание. Фабиус ощутил досаду. Дамиен давно обходился без няньки и был уже слишком взрослым, чтобы говорить во сне или плакать от призрачного страха. Но всё-таки маг оправил одежду, стряхнув с рабочего фартука застывшие кусочки воска, и тихо направился вниз. 'Может, стоит, наконец, показать астрологические опыты сыну, раз уж дурной сон разбудил его? - размышлял Фабиус. - Не смущая, разумеется, юный разум проблемами расположения Ада в привычной сфере мира, но хотя бы так, чтобы привить склонность к ночным наблюдениям? Конечно, в юном возрасте ночью полагается спать, однако мальчик - будущий маг...' Дамиен был единственным сыном и наследником весьма пожившего магистра. Мальчик входил уже в юношеский возраст, был пытлив, сообразителен, но несколько романтичен и малоуважителен к авторитетам Магистериума. Фабиус не раз замечал его за неподобающими разговорами с оруженосцами, подмастерьями... За дверью сына раздался звон. Магистр ускорил шаг, рискуя оступиться на узкой винтовой лестнице, освещённой единственным почти прогоревшим факелом, достиг наконец неширокой площадки перед дверью в комнату сына, вошёл без стука и застыл на пороге: Дамиен скакал по комнате в ночной рубашке, размахивая тяжёлым учебным мечом! Двигался он уверенно, ловко совершая колющие и рубящие удары, уклоняясь от неведомого противника, парируя его выпады. Он раскраснелся, но дышал ровно. Видно, такая забава была ему не в новость. Фабиус так и остолбенел в дверях: потомственный маг не может унизиться до того, чтобы взять в руки оружие воина! Мальчишке уже сравнялось пятнадцать зим, он не должен так опрометчиво, так глупо... - Дамиен! - магистр не удержался и возвысил голос. Меч с грохотом обрушился на каменный пол. Юноша замер - краснощёкий, с прилипшими ко лбу кудрями. Его губы медленно теряли улыбку. Фабиус молчал. Он не знал, о чём говорить. Дамиен осваивал магическое мастерство с раннего детства. И кодекс Магистериума занимал в его обучении должное место, как тому и положено. Мальчик должен был запомнить уже, что руки мага могут, конечно, касаться холодного железа, всё это предрассудки, что от железа теряется мастерство, но вот унижать себя перед чернью нельзя. Маг не вправе уподобляться воинам и размахивать железяками. Только серебряный кинжал - подобающее оружие мага, и в цель его должно направить правильно сложенное заклятие, а не обезьяньи прыжки и ужимки! Ощутив гнев отца, юноша сделал шаг назад, но глаз не опустил. Так и смотрел, горячо, не моргая. Краснота сползала с его щёк: что-что - а стыдно ему не было. Дамиен был испуган, ощущал себя преступником, но и жажда нарушения запретов бушевала в нём сейчас в полную силу лунных, наполненных потоков. - Как ты посмел!.. - начал Фабиус хмуро и осёкся. Дамиен сделал ещё один шаг назад. Глаза его блестели, зрачки расширились, дыхание участилось. Он родился бойцом, а не трусом, и порка на конюшне пришлась бы ему сейчас как никогда кстати. Но магистр не мог посвятить в случившееся слуг. А сам... Поднимется ли у него рука? Он никогда не наказывал мальчика, ведь это причинило бы боль обоим. Жалел его или себя? И вот - дожалелся. - Дамиен! - сказал Фабиус, сдвинув брови так, что они словно бы срослись в одну черту. - Иди за мной! Кнут был на конюшне. Нужно было спуститься вниз, пройти через двор мимо кухни, где часто бдел, мучаясь от бессонницы, старенький верёвочник; мимо младших конюхов, спящих под навесом на сене... Фабиус вышел на лестницу, подождал, пока сын набросит плащ прямо на ночную рубашку и... стал подниматься на средний, рабочий этаж колдовской башни. Туда, где он проводил большую часть времени. Чей круглый зал был для него и кабинетом, и даже в какой-то мере домом, потому что он часто засыпал там на соломенном тюфяке, накрытом вылинявшим от времени гобеленом с тусклыми пятнами созвездий. Дамиен плёлся следом, не очень-то понимая, что ему грозит, пока не сообразил: они в любимой комнате отца, где ночью светло как днём от толстых свечей, где хранятся книги и минералы, где родитель его проводит свои научные эксперименты, далеко не всегда магические, но сложные и загадочные. Юноша остановился, озираясь с недоумением и некоторой робостью. Отец нечасто звал его сюда. Учебные занятия проводились в комнате Дамиена, нужные книги и амулеты старый магистр выбирал для него сам, не очень-то допуская юнца к слишком 'взрослым' фолиантам и артефактам. Был и ещё более запретный зал башни, самый верхний, где огнедышащая пентаграмма покрывала добрую четверть пола из розовато-серого мрамора, куда по ночам тянулись иногда с неба сверкающие шлейфы, откуда доносились загадочные звуки. Дамиен замечтался и не заметил, как отец достал из шкафчика у стены тяжёлую книгу заклинаний, перевернул несколько страниц и кивнул ему на собственное деревянное кресло, стоявшее рядом с небольшой рабочей пентаграммой в центре округлого помещения, у стен которого теснились стеллажи, шкафчики и сундуки. - Садись же! - прозвучал не допускавший возражений приказ. Дамиен, всё ещё не очень понимая, чего хочет отец, опустился в кресло. Фабиус положил ему на колени книгу, показал на длинное заклинание на полторы страницы и выдохнул: - Выучишь наизусть. Утром ты должен будешь сотворить всё это без книги, дабы язык зажжённого пламени обратился здесь в саламандру. Если результата не будет... Магистр в раздражении сделал несколько шагов к пентаграмме, потом к дверям, обернулся: - Я отправлю тебя в деревню! Будешь печь хлеб или пахать землю! И он вышел, хлопнув тяжелой дверью. И только тогда сообразил, что в гневе оставил и себя без балкона, где наблюдения могли бы успокоить его, и без разговора с сыном. Ведь они могли бы поговорить, наконец, по душам? Или не могли? Но что же он сделал не так? Где просмотрел мальчика, полагая, что тот растёт, как яблоня в саду заботливого земледельца, а оказалось - ростком на пустоши? Фабиус осознал вдруг, что говорить ему с сыном не о чем, что его всегда тяготил неусидчивый, неровно взрослеющий ребёнок, мешающий ему работать и наблюдать, ставить эксперименты и конструировать. И вот Дамиен вырос, наконец, для сложных магических наук. Они могли бы стать ближе: у них появились общие интересы, мысли, возможности. И вдруг именно сейчас магистр ощутил, что между ним и сыном уже не трещина - пропасть. Он словно бы осиротел в один миг и без Дамиена, и без своего открытия, которое самое время было описать, снабдить чертежами... И ведь все письменные принадлежности - тоже остались в рабочем зале башни! Взбешенный Фабиус нёсся по лестнице вниз, пока не уткнулся в массивную подвальную дверь. Отец людей, Сатана, кто виноват в том, что он никогда не бил мальчика и не смог сейчас себя пересилить? Кнут был бы лучше обоим - парень накричался бы и уснул, а Фабиус вернулся бы к своим исследованиям! А если Дамиен не справится с заклинанием? Магистр не сможет нарушить данного самому себе слова. Придётся везти сына в деревню... В какую, интересно? Из тех, что разрослись вокруг соседнего Лимса? Вот что может натворить слабость! Фабиус коснулся левой ладонью, с которой почти никогда не снимал перчатку, призрачного колдовского замка. Дверь в подвал казалась воплощением силы: тяжёлые просмолённые брёвна, обитые полосами меди, массивные запоры. Магистр прошептал формулу, и иллюзия дубовых брёвен растаяла, обнажив суть - колючие побеги ядовитой лианы, растущей прямо из камня. Маг бесстрашно раздвинул их рукою в перчатке, и хищные плети нехотя пропустили его к обычной кованой решётке. Ещё одно заклинание... Решётка рассыпалась прахом, и маг шагнул в подвал. На пути его загорались сами собой свечи в канделябрах, старое деревянное кресло, покрытое облезлой бараньей шкурой, узнав хозяина, встряхнулось, словно собака. Фабиус прошёлся по подвалу, где некогда очень любил работать. Потом здесь пришлось замуровать ровно восемь невинно убиенных, и он перебрался на средний этаж башни. Не потому что боялся теней, они вызвали в нём лишь смутную тревогу и будили сомненья. Все, кроме одной, воспоминания о которой отзывались в глубине сознания мучительной болью. Эта, девятая, была похоронена не в башне, а, как и положено, в родовом склепе магистра, но тонкий флёр её смерти продолжал витать в подвале, заставляя сердце Фабиуса стучать так, словно на грудь магу давила вся тяжесть колдовской башни. Магистр убил восьмерых, чтобы умерла девятая. Потому он не мог сейчас ударить плоть от плоти её. Он был виноват перед нею. Фабиус опустился на колени перед своим стареньким креслом, где когда-то сиживала она. Райана. Здесь он освобождал от тонких медных заколок её тяжёлые косы, расплетал их, зарывался лицом. От её кожи всегда пахло свежим хлебом. И она всегда смеялась. До самого последнего дня. Он не мог поступить иначе. Но что ему было делать теперь? Сидеть и обречённо ждать восхода? А если Дамиен не справится? Это его единственный сын, давшийся слишком тяжело. Мальчик должен стать магом, или зачем тогда все эти муки? Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои слегка отсыревшие вирши, уложил на верстак, (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила. '...ибо плоскость земли...' Плоскость... А кто сказал, что именно плоскость, раз пути светил идут словно бы вкруг неё? Но где же тогда Ад?! Магистр неловко опустился в кресло, закрыл глаза. Мир встал к нему сегодня всеми своими острыми гранями сразу. Дремал он недолго. Проснувшись - ощутил тяжесть и головную боль, но и недавние картины сделались в его памяти менее чёткими. Фабиус выбрался из подвала во двор, зная, что решётки сами закроются за его спиной и заплетутся лианы. Он наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой, над буковой рощей и древними развалинами из мягкого крошащегося камня поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям. Факел на лестнице прогорел. Мягкие старые сапоги с обрезанными голенищами скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание. В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена. Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой. Он... спал! Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, чтобы свечи посыпались с канделябров. Но сдержался, сделал носом несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь, сказал негромко: - Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет. Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку. - Надеюсь, ты выучил формулу заклинания? - спросил Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат. Дамиен взглянул в равнодушное лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание. Фабиус, пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке горючую субстанцию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить не знающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик. Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало. Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам... Фабиус понимал: мальчик не выучил заклинания. Сначала - бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные непонятные фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-что, а воля его была волей потомственного мага. Он покосился на шкатулку на столике у кресла, где лежали свежеизготовленные амулеты. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём... Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел. Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого только ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени и протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское 'аd modum' (по образцу). И, прокусив от боли и напряжения губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку ящерицы. Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он был уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души. Фабиус знал, какую боль испытывает сейчас сын. Магистр страдал. Все его мышцы сцепились в единый каменеющий комок. Но он сам поставил это условие. И тоже должен был стерпеть его. Не только руки, всё тело Дамиена дрожало от боли и страшного усилия, пока он удерживал колдовской огонь и лепил саламандру из его податливых языков. Наконец земноводное, напитавшись силой мыслей, обрело достаточно жизни, чтобы соскользнуть вниз и заметаться по пентаграмме. И только тогда Фабиус разжал зубы и произнёс 'ad manum' (под рукой), наполняя скрюченные пальцы мальчика свежим снегом. Колдовской огонь не уродовал тело, но оставлял болезненные шрамы в памяти души. Этот урок Дамиен унесёт с собою в могилу. Отец мог охладить его раскалённые руки, но не мог утолить более глубокие и разрушительные страдания юного естества, обожжённого колдовским огнём. Фабиус хотел было обнять сына, но сам испугался своего порыва. И раздражённо буркнул: - Выкрутился! Дамиен не сумел поднять глаз. Он стоял, вцепившись в благословенный тающий комок, пока не хлопнула дверь. Мальчик не видел, как чёрный ворон - магистерский вестник - опустился на каменные перила балкона и прошёлся по ним, охорашиваясь. А потом беззвучно разинул клюв... Во дворе ворону нестройно ответили собаки, запел петух. Но все эти звуки были бессильны перед магией колдовской башни. И слышно было лишь, как, испаряясь, шипит вода, капающая на раскалённый камень пентаграммы. Глава 2. Холодное купание в Аду
Данте Алигьери Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. Туфовые пещеры. Численный год Дракона, месяц Арок, день его 6-й. Ангелус Борн, демон-инкуб из глубокой Преисподней, сидел на берегу огненной реки в одной из пещер холодного Верхнего Ада и смотрел, как ползёт и пузырится раскалённая лава. В глазах его была тоска. Магическим зрением он видел многие и многие такие же пещеры, где пористый вулканический туф перемежался с островками базальта. Пещеры змеились, уходя в Адскую толщу, чтобы лава слилась там в единое огненное ядро, такое родное, далёкое и недоступное для него теперь. Вблизи клокочущих потоков было жарко, но не для демона, большая часть жизни которого прошла в самом сердце адского мира. Борн даже слегка озяб. (Вот так же сидит рыбак на берегу горной реки и ёжится от рассветной свежести). Инкуб был гол и бос, и шерсти ему тоже не полагалось. Оставалось смириться с холодом Первого адского круга, пограничного Серединным землям людей. Борн привык уже к здешним красотам и искренне любовался сейчас лавовыми потоками. Вдыхал их аромат. Да, по праву Договора он мог бы гореть сейчас в настоящем Аду. Там, где не жалкие ручейки огня, но самая сжигающая суть его. И тело демона постоянно пребывает там не в парах, а в раскалённой субстанции бытия. И это - самое желанное благо и наслаждение. Но инкуба уже лет пятьсот как изгнали из глубин, и он вынужден был довольствоваться сейчас лишь раскалёнными газами, ласкающими его смуглое обнажённое тело. Любая одежда сгорела бы вмиг, но не существовало в Аду ничего крепче и вернее самой демонической плоти. Ангелус Борн был внешне весьма похож на человека, такова была форма его телесного Договора с Адом и Сатаной. Издревле шло, что инкубы - посредники между глубинами Преисподней и Срединными землями людей, и по Договору они принимают вид земных обитателей. Но уже забылись в Аду времена, когда инкубы свободно посещали землю, а тела их всё ещё были связаны оковами формы. Но именно Договор есть то, что делает демона демоном. Здесь, в огненной бездне, из крови и слюны двоих в момент любовных игр частенько рождается живое и условно разумное. Поначалу эти 'дети' бесформенны. Зарождаются они только в Первом круге Ада, где есть ещё свободные от огня пространства - лавовые поля и туфовые пещеры. Новорожденные резвятся в лаве, питаются испарениями. Эти малые плохоразумные существа не имеют по-настоящему крепкого тела и не способны перемещаться по плотным слоям Ада силою воли. Откуда у них воля? Только разменяв первую сотню лет, существо подрастает настолько, что может слышать внутри себя Сатану и заключать с ним Договор. Тогда же определяется и то, кем станет 'дитя' - чёртом, големом, демоном, бесом или останется бессловесной тварью. Ангелус, полюбив здесь, на границах, сумел полюбить и смешавшуюся кровь двоих, маленькую лужицу в складках камня. И родившийся из неё слизистый комок, больше похожий на огненный лишайник, он не отправил пинком к лавовым полям, где резвились его собратья. Инкуб забрал комок в свою пещеру. К удивлению Борна, уже через пару десятилетий 'детёныш' стал напоминать меленького инкуба. Его сын выбрал форму сам, задолго до Договора с Сатаной, что было удивительным и необычным. Может, из-за пищи, гораздо более питательной, чем лавовые испарения, а может, помогло общение, в котором Борн никогда не отказывал малышу, возясь с ним с удовольствием и толком? Так или иначе, но к двадцати годам его сын напоминал пятилетнего человеческого ребёнка. Мало того - он мог говорить! И с каждым годом Ангелус говорил с ним всё больше, рассказывая о мире, о науках, которые изучал на досуге, об устройстве Ада, об управлении своим телом и чувствами. Единственное, что роднило сына Борна с другими детьми - маленький инкуб не мог один покидать отцовскую пещеру. Без Договора с Сатаной он не имел возможности перемещаться в Аду свободно. Или просто не дорос до неё? Глядя, как развивается мальчик, Борн всё больше размышлял о том, что дело-то совсем не в Договоре, а в заботе и обучении. Может быть, сын и путешествовать по Аду начнёт, когда дорастёт до этого сам? Мысль была крамольной, но Ангелусу ли привыкать? Он был проклят. Вышвырнут из Глубинного Ада. Жил на границах почти изгоем. Почти - потому что проклятия не принял, и просто удалился от очей Сатаны в Первый Адский круг. В холод и безвластие, где сонмы малоразумных существ так и норовят померяться силами с облечёнными волей. Тем интереснее было ему здесь. Он изучал флору и фауну, которой в глубинном Аду никогда не видел. Издалека, мысленно путешествуя по Серединным землям, начал изучать и людей, что были забавны и по-своему опасны. Их трудно было не замечать здесь, на границе миров, где холод уже не пугал так, что мутилось внутреннее зрение. К тому же у людей имелись книги, и Борн всё чаще находил это забавным. Если бы не тоска, к которой добавлялось теперь волнение за сына, он был бы счастлив. Сыну - а он дал ему имя Аро, хоть это опять шло вразрез с традициями, (кто же именует детей раньше времени?) - недавно исполнилось девяносто. Теперь совершеннолетие могло постучаться к мальчику в любой день. И даже наследнику изгоя положено будет предстать тогда перед Правителем Первого круга Ада и заявить о себе. И лучше всего - рука об руку с отцом. А как это сделать, если Борна старый козёл, вернее, великий Правитель Первого круга Ада Якубус, и на порог боится пускать? И всё-таки инкуб был уверен, что Аро станет полноправным членом хотя бы этого адского круга, хотя бы оставаясь демоном из семьи проклятых! Пусть даже весь Ад воспротивится этому! Ангелус Борн никогда не видел пределов своих желаний. Он полагал, что сущий сумеет добиться всего. Если захочет. И вот теперь он хотел. Где-то в дальних пещерах лава подточила свод, и глухо плюхались, обваливаясь, гигантские камни, заставляя гулко вибрировать туф под ногами Борна. Можно было искупаться под этот домашний размеренный гул. Но инкуб явился сюда не для купания. У него была более соблазнительная и нужная цель. И он чуял, что цель эта уже на подходе. Сейчас он видел всё разом - всю сеть огромных раскалённых потоков, уходящих в сладкую глубину Ада. Эта сосредоточенность зрения стоила ему большого напряжения, но и добыча не заставила себя ждать. Тёмное пятно мелькнуло в одной из пещер, сместилось чуть дальше... Она! Борн встрепенулся и исчез, оставив лишь тающий отсвет своего горячего тела. Тут же от стены отклеилось Адское Покрывало, похожее на кусок мрака, и припало к следам на камне, поедая мельчайшие капли выпота от плоти инкуба. Безмозглые твари Первого круга всеядны. Борн же объявился в другой пещере, ещё более обширной, и спрятался за валун. Он успел вовремя. Тень ещё только сгущалась, прямо на его глазах превращаясь в юную очаровательную демоницу. Чёрную, как смоль, с алыми губами и ладонями, большеглазую, с крохотными ножками, слегка похожими на копытца. Демоницу звали Тиллит, и имя это было как звон горячих водяных капель, разбивающихся о сталагмиты. Её нежный запах смешивался с серными парами, и этот ароматный коктейль слегка кружил Борну голову. Но инкуб не торопился. Он был опытным соблазнителем и знал, что всему требуется время и место. Место было определено, оставалось дождаться подходящего момента. Демоница подошла к лавовому потоку, потрогала ножкой, насколько горяча сегодня 'водица'... О страсти демоницы к купаниям Ангелус Борн узнал давно и случайно. Было время, когда он, одинокий, годами сидел на берегу, задумчиво отслеживая потоки, и однажды, блуждая умом по соседним пещерам, заметил купающуюся Тиллит. Демоница была молода и соблазнительна - отчего бы не посмотреть? И почему бы потом, не отвлекаться от своих раздумий, разыскивая её гибкое чёрно-красное тело? Сначала Борна всего лишь умиляла её тяга к купаниям. В Первом круге их считают детской забавой. Но ему ли было судить Тиллит? И он долгие годы просто наблюдал. Не подглядывал, нет. Какой смысл подглядывать в мире, где все и так предельно обнажены? Он сидел и смотрел на неё, а потом.... Демоница Тиллит вытащила из лавы ножку, хихикнула и с разбега ухнула с головой! Только пузыри пошли! Борн улыбнулся за своим каменным укрытием. Он через камень видел легко, Тиллит же была ещё слишком юна для таких умений и совершенно не замечала сидящего в засаде инкуба. Да даже и заметила бы, в чём конфуз? Лишь в том, что молодая супруга правителя Первого круга Ада предаётся детским забавам? Из этого мало что можно выторговать. Борну нужен был конфуз поосновательнее. Ему больше не к кому было сейчас обратиться. Кто-то должен был устроить ему протокольную встречу с Правителем. А уж там инкуб попросит за сына, возьмёт на себя любые обязательства, лишь бы мальчика признали. В первые сотни лет своего добровольного заключения в Первом Адском круге инкуб имел отношения со здешними Правителями. И не безуспешные. Пока не надоело льстить и носить маску идиота. Но ведь у него тогда и сына не было. Тиллит вынырнула, тряхнула очаровательной головкой в слипшихся от лавы кудряшках. Всё-таки она была необычайно мила и до сих пор возбуждала Борна. Но вот об этом не стоило и вспоминать. Длительные отношения - дурной тон в Аду. Сейчас между ними возможна лишь ни к чему не обязывающая, случайная встреча старых знакомых...
