Когда я вошёл в столовую, Неся и Кеша уже сидели за нашим столиком. Кеша был в обычной своей косоворотке - как всегда, подтянутый, безукоризненно свежий и чуточку бледный. Неся была одета в строгое вязаное чёрное платье с узкими рукавами, плавно переходящими в перчатки без пальцев; старательно расчёсанные, вопреки обыкновению, волосы её спадали на плечи и даже на стол. Впрочем, несмотря на исключительно аккуратный сегодня наряд, выглядела она совершенно расстроенной и разбитой - даже более, чем обычно; под глазами её красовались синюшного цвета круги. Кеша сразу сверкнул на меня не тяжёлым, но внимательным взглядом и, улыбнувшись, громко поздоровался своим молодецким басом. Я ответил. Неся подняла на меня бездонные печальные глаза и чуть заметно кивнула; этот взгляд даже издалека обжёг меня - я потупился и встал в очередь у раздачи.
Начинался четвёртый день моего пребывания в Китежграде. С Несей и её спутником Иннокентием я познакомился на следующее утро после того, как впервые увидел её в окне Ветхого дворца: когда я вошёл в трапезную, девушка уже сидела за столиком и грустно месила ложкой в тарелке с остывшей кашей, а её верный спутник допивал утренний кофе, зыркая по сторонам с самым непринуждённым видом. Все столики, на счастье, были заняты, так что попытка присоединиться именно к этой парочке, хоть и стоила мне небывалого внутреннего напряжения, выглядела вполне безобидной. Мои новые знакомые не возражали, и с той поры мы всё время питались вместе - если, конечно, появлялись в трапезной в одно время.
Неся была худой, невысокой, востроносой заморенной девушкой с впалыми щеками и потухшим взглядом бездонных как тёмное небо очей. Невольно складывалось впечатление, что её ни в малейшей степени не заботили ни собственный вид, ни происходящее вокруг: одевалась она крайне небрежно, обыкновенно была растрёпана и рассеяна, словно всё время глубоко погружена в свои мысли - мысли, должно быть, очень печальные, если судить по тому, как часто она вздыхала. Она редко о чём-нибудь заговаривала и никогда ни о чём не спрашивала, на вопросы отвечала односложно, а если вдруг роняла случайную фразу, то слова эти были совершенно непонятны в своей прямо-таки детской прямоте.
Неизменный спутник моей красавицы, Иннокентий, был высок и плечист, хотя, может быть, чересчур жилист. Непокорные лихие вихры его не выглядели ни в малейшей степени неприличными, а в осанке, движениях, голосе, взгляде сквозили такое спокойствие и такая скрытая мощь, что им невольно хотелось залюбоваться, будто последним из рыцарей. На бедре он носил короткий, но от этого ничуть не менее устрашающий меч, и по тому, как непринуждённо ложилась порою рука его на рукоять, сразу делалось ясно, что эта деталь костюма вовсе не является дешёвой бутафорией. Вообще, весь он был каким-то до неприличия положительным: громко смеялся, крепко жал руку, всегда внимательно слушал, с полувзгляда понимал все невысказанные капризы... Пожалуй, был он даже чересчур положительным, чтобы это не начало беспокоить.
К сожалению, в результате разговоров с возлюбленной и её спутником вопросов у меня становилось лишь больше. Когда я скромно спросил о том, кто они такие, Кеша, взглянув мгновенно на молчаливую Несю, отшутился, зато моё упоминание о фонарщицкой службе встретил с живым интересом и не замедлил сказать, что и сам когда-то начинал точно так же, рассказать пару профессиональных анекдотов и дать несколько действительно полезных рекомендаций. Об отношениях внутри этой парочки тоже ничего нельзя было сказать наверняка: на брата и сестру они, пожалуй, не походили, хотя это ещё ничего не значило; Кеша, впрочем, проявлял всяческую заботу о своей спутнице: помогал устроиться за столом, вскрывал пакеты со сливками, ходил за добавкой, беспрекословно выполнял любое понимаемое с одного взгляда желание, - однако делал всё это в манере слишком обыденной для того, чтобы здесь можно было заподозрить союз любящих сердец. Иногда мне казалось, что он заботится о Несе, словно о капризном больном ребёнке, а иногда - что всё время соблюдает некую давно оговоренную дистанцию. Сама Неся, похоже, воспринимала это как должное, безо всякого удивления или удовольствия.
На вопросы о планах на день Кеша обыкновенно отвечал что-нибудь неопределённое, и после трапезы друзья всегда исчезали в подъезде с надписью "Посторонним вход воспрещён". Однажды я встретил их молча прогуливающимися по аллее невдалеке от дворца - они не возражали против того, чтобы я присоединился, а в ответ на мою попытку завязать разговор Кеша вдруг зацитировал что-то из Гюго; потом Неся обронила одну из своих обычных, совершенно непонятных для непосвящённого, фраз, и мы вернулись к дворцу. Наконец, непонятным было даже само имя кареокой красавицы: спрашивать о полном имени в лоб было как-то неудобно, а сам я, как ни пытался, не смог выдумать ничего адекватней Ванессы.
Отдав поварихе талон, я прошёл с подносом через ярко освещённый зал и, внутренне замирая, опустился на ставшее уже привычным место напротив кареокой красавицы. Неся тонкими пальчиками рассеянно щипала кусочки мякиша от куска белого хлеба: некоторые из них она отправляла в рот и глотала не жуя, а прочие скатывала в комочки и бросала в стакан с молоком. Непочатая тарелка каши была отодвинута в сторону; масло в ней было тщательно перемешано. Пустая посуда на подносе перед Иннокентием была составлена в по-армейски образцовом порядке; сам он сидел, как всегда, прямо, и при взгляде на Несю по молодому, не по годам мужественному лицу его пробегала свинцовая тень. Встретив мой взгляд, он, впрочем, сейчас же улыбнулся всеми зубами и спросил:
- Ну, как служба?
- Спасибо, идёт... - пробормотал я и, чтобы сказать хоть что-то оригинальное, добавил: - Вашими молитвами.
Кеша усмехнулся.
- Что нового в городе?
Я задумался.
- Да всё как обычно... На Скоморохову площадь вот толпу дворников выгнали. Наверное, что-то будет...
Неся вдруг шумно вздохнула, даже тихонько простонала; я рефлекторно поднял глаза, внезапно встретился с ней взглядом и враз забыл обо всём. До этой минуты я из неловкости избегал прямо посмотреть ей в лицо, и потому лишь теперь заметил, что губы её дрожат, в углах глаз блестят слёзы, а нос шмыгает. Бедная девушка, казалось, была готова расплакаться в любую минуту. Это уже не была простая юношеская печаль, это было нечто большее - отчаяние, переходящее в молчаливую, бессильную истерику; оно пугало меня, вгоняло в ступор, требовало немедленно что-то исправить, чем-то помочь... А я опять не знал, что могу сказать или сделать: я не знал даже, что так беспокоит девушку.
- Что-то ты, Неся, совсем грустная сегодня... - неловко, жутко неестественно пробормотал я.
Ничего не изменилось на прекрасном лице, лишь грудь красавицы поднялась и снова опустилась в безмолвном вздохе; мгновение спустя Неся опустила глаза и снова вернулась к хлебному ломтю.
- У Неси сегодня тяжёлый день, - грустно и очень серьёзно сказал Кеша.
- Ну... - я в растерянности забегал глазами по стенам. - Ну, если... Я имею в виду...
- Спасибо, - Иннокентий печально, словно бы по-отечески, улыбнулся. - Спасибо, не надо. Ещё молока? - спросил он совсем другим тоном.
- Когда умирает корова, - Неся заговорила вдруг тихо, почти неслышно, со странными, почти гипнотическими интонациями. - У неё внутри ещё очень много молока. А вокруг неё, на лугу, где она легла, ещё очень много травы. И есть трава, чтобы питать корову; и есть телята, чтобы пить молоко. Но корова - это не луг и не трава, не молоко и не солнечный свет; так почему солнце светит даже там, где уже нет места корове дать молоко? Или место есть, но корова устала?..
Она вдруг подняла взгляд и вновь посмотрела мне прямо в глаза - так же печально, но решительно, с какой-то даже детской жестокостью; я вздрогнул. Мир вокруг покачнулся и уплыл; меня словно засасывало в омут чёрных очей, навстречу тем страшным вопросам, ответа на которые я не знал; я отвернулся.
Ничего не произошло. Кеша ловко собирал посуду. Стыла в тарелке моя каша. По стенке гранёного стакана бежала капля молока. Ломоть хлеба, который только что отпустила моя рука, медленно расправлялся. Вернувшись, Иннокентий взялся за спинку стула, на котором сидела красавица; она поднялась - невесомая, словно привидение, - и, не взглянув более на меня, поплыла к выходу. Или даже не поплыла - просто возле меня её становилось всё меньше и меньше, и я ничем не мог задержать или хотя бы замедлить этот печальный поток. "Удачи, Максим!" - донёсся до меня голос Кеши; кажется, я не ответил. Вокруг снова был луг, и на него лился солнечный свет.