Баша Виолетта : другие произведения.

Прощай, Генерал Чарнота! Роман С Эмигрантом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  'В сердце моем поселилась зима,
  И я стал искать дверь в лето...'
  
  Роберт Хайнлейн
  
  ЧАСТЬ 1.
  
  РАВНЫЙ ВО ВСЕХ ОТНОШЕНИЯХ
  
  
  
  Не помню, когда началось то, чему я и названия подобрать не могу. Кажется, в октябре 2002 -го. Двое утопающих, схватившиеся за одну соломинку? Может быть. Но отчего-то соломинка все никак не хотела тонуть, и нас в странном и неестественном тандеме несло по океану инета....
  Четыре года у меня не было сил перечитать эти 200 писем, и почти полмиллиона строчек 'аськи'-искусительницы, программы живого общения в интернете.
  
  Длилось это сумасшествие год. И сильно изменило не только меня, но и того, кто - по сути - сокрушил мою вселенную, устроив в ней тотальный космический шторм, от последствий которого я до сих пор не могу прийти в себя.
  
   Лет десять назад я распрощалась с мужем, бывшим своего рода 'мониторингом' моей студенческой МГУшной юности, единственным человеком, которому можно было сказать:
  - Помнишь ...?
  Он помнил все. И этого оказалось слишком много на двоих.
  
  Сложенный из формул домик двух научных гениев рухнул вместе с российской наукой, свернув в лист Мебиуса наше представление о возможности спокойной семейной жизни.
  В апреле 1985, когда на горизонте Застоя забрезжил некто с отметиной на лысине и массой затей в стране, на моем персональном горизонте возник очкарик с диоптриями минус тринадцать, внешне похожий на изогнутый рахитичный неопределенный интеграл. Таков был мой герой времен студенческой юности. Он прочитал мою диссертацию и влюбился в нее. Попросил коллег нас познакомить. Помню холл третьего этажа Главного корпуса МГУ, кожаный диван, угнездившийся между высотными лифтами. Мы сидим с ним на этом диване, листаем свеженький оттиск моей статьи. Я украдкой разглядываю Игоря. Очки заслоняют большую часть его лица. Если их снять, его близорукие глаза кажутся беспомощными.
  - Я думал, ты - мальчишка, у тебя сильная работа.
  Потом, когда Игорь собрался сделать мне предложение, он выпалил:
  - По всем параметрам ты превосходить всех девушек, которых я знаю!
  Высшая похвала от вычислителя: ну и сказанул - 'по всем параметрам'!
  Три месяца мы просидели с ним за какими-то формулами, а на четвертый были уже супругами.
  
   Впрочем, между началом нашего знакомства, так забавно совпавшим с судьбоносным приходом Горбачева во власть, и переселением компьютерного гения ко мне домой, было еще кое-что.
  Мой внезапный побег в Одессу. Его бунт против матери-тиранши, запрещавшей ему встречаться с лицами противоположного пола лет до тридцати, рывок за мной следом в город у Черного моря и не предписанная никакими интегральными уравнениями любовь в одноместном номере 20 этажа санатория в Куяльнике.
  Он ночевал в моем номере на двух креслах и стуле, составленных вместе в походное лежбище. Мы бродили по одесским улочкам, плескались в морской пене до полного растворения души и тела, я учила его плавать.
  Мы пили пиво в Гамбринусе под знаменитые одесские скрипочки и говорили о теории пространств. И какой-то случайный пассажир микроавтобуса, увидев, как мы потянулись друг к другу, и наши очки - мои солнцезащитные и его 'минус тринадцатые' - столкнулись ('скрестить очки', потом называл муж это действо), спросил:
  - Молодожены, на какой остановке мне сойти, чтобы попасть..., - не помню, куда он там хотел попасть, но главное, чем завершил свою тираду, когда мы его поправили - ...да, хорошая из вас получится пара!
  Вот тогда, именно в тот самый момент, я помню это отчетливо - мне стало ясно: теоремами все это не окончится.
  Наша математическая семья была похожа на маленький научный институт в два сотрудника, и как все институты в стране, успешно и грустно развалилась к концу перестройки.
   На могильнике этого семейного счастья долго не могло ничего вырасти, кроме репейника журналистики и краткосрочных романов с легким ароматом душевного стриптиза.
  
  Году так на восьмом этого существования в новом для меня безмужнем мире, где-то ближе к часу ночи, когда я дописывала очередную статью в ближайший номер, очаровательная коллега по еженедельнику, по слухам менявшая мужчин с каждым очередным скачком тиража газеты, бросила мимоходом:
  - Не спешишь домой? Не к кому? Дай-ка я тебе дам ссылку на сайт знакомств.
  
  Поддавшись на провокацию, я стала заполнять анкету без всякого надо сказать подозрения, что из этого может получиться что-то путное. Указав, что противоположная сторона, если и решиться на контакт, то будет иметь дело с:
  1. бывшим математиком, и пожизненным кандидатом наук,
  2. успешной журналисткой и писательницей,
  3. блондинкой с волосами до пояса, обладающей к тому же глазами серыми с искорками,
  4. ищущей себе равного во всех отношениях единомышленника!
  
  Как вы думаете, какой могла быть реакция нормального мужчины на такую анкету?
  Вот именно! Но как раз нормальные мне не были нужны.
  Доконать несчастного храбреца должен был факт обладания мной 'девичьей фигуры', а также указание 'нектара Богов из рифм' в обязательном разделе 'любимое блюдо'. Идиотизм вопросов анкеты вполне соответствовал наглости моих ответов на нее.
  
  В довольно длинном, но при этом довольно спонтанно слепленном списке моих предпочтений первым числился 'Альтист Данилов' Владимира Орлова. Это был наш семейный любимец: сколько вечеров, сколько прекрасных вечеров было потрачено на чтение романа вслух в те годы, когда муж еще общался со мной ежедневно, а не мотался то в Германию, то в Голландию в поисках контракта!
  Кто может отреагировать на 'Данилова'? Кто помнит этот почти булгаковский фантасмагорический бурлеск времен Застоя, эту упоительную чертовщинку, так перепугавшую власти, тут же увидевшие в ничем неповинных демонах из Девяти Кругов собственные персоны? Только такие же ископаемые научные романтики, как я.
  Наверное, я все же тайно надеялась на чудо, на то, что найдется еще одна белая ворона моей вымирающей по причине жизненной непригодности стаи и случайно наткнется на мою анкету.
  Затем список моих предпочтений, словно одуревшая в погоне за мыслью автора лошадь, скакнул назад, в девятнадцатый век, к милейшему Антону Павловичу Чехову.
  После чего, по какой-то внутренней и совершено непонятной мне логике, сделав виток, устремился к Сергею Довлатову. Далее, помедитировав для приличия над пространствами русской литературы, а затем, поностальгировав над списком бардов
  ( я вспомнила при этом о своей давнишней влюбленности в одного из них), плавно перебрался к 'Андрею Рублеву' Тарковского и к 'Колдуньи' с Мариной Влади в главной роли.
  
   Лихо срезав десяток лет, я указала возраст - 38. Размышления над девизом были не долгими - бывший муж звал меня душевно 'лошадой', поскольку я имела счастье родиться в год кобылы. Так что, черкнув в довершение к написанному 'Лошади летают вдохновенно!', я похихикивала. Ага, получили, 'равные во всех отношениях'!
  Пребывая в полной уверенности, что анкета отобьет всякой желание огромной массы заурядных мужичков делать даже робкие попытки, я загрузила анкету на сайт - и забыла. Не то, чтобы забыла: письма посыпались косяком, поначалу забавляли меня, но никто не смог заставить воспринимать его всерьез.
  
  В тот день что-то в редакции не клеилось: материал, который я сама оценила как шедевр, и переписывала уже третий раз, почему-то не нравился главному, я решила сделать перерыв и заглянуть в почту.
  В это время я вела неспешную переписку с каким-то русским профессором из Канады. Помню, что звали его Владимир Севастьянов, что он много путешествовал и частенько бывал в Европарламенте или в Юнеско в комиссиях по делам всяческой земной живности, а на его фотографиях мелькали экспедиции и вулканы, дальние экзотические земли и просторы морей.
  ....
  - Ваша супруга очаровательна! - Председатель Европарламента Хосеп Боррель Фонтеллес как всегда галантен, хотя ему давно осточертели все эти фуршеты по поводу и без повода, - Ей так идет это черное бархатное платье от Пьера Кардена со стразами от Шваровского! И какие крупные бриллианты она надела сегодня!
  Профессор улыбается, и показывает фотографии наших малюток на фоне домика в Канаде.
  Ага, щас! Да нет, если честно, эта картина забавляла меня, но не более. Всерьез во все это я не верила. Хотя...
  Пожалуй, если и есть кто-то, 'равный мне во всех отношениях', то он должен быть не меньше, чем член Европарламента! Профессор в этом плане мне вполне подходил:
  возглавлял какую-то международную организацию, защищавшую то ли кашалотов от тотального уничтожения, то ли морских акул от дурного имиджа.
  Этот гринписовец-акуловед регулярно посылал мне стихи, в одном из которых назвал себя 'уходящим в вечность'. И грозился приехать в подмосковный Академгородок Протвино, что сулило неминуемую встречу с 'блондинкой с волосами до пояса', то есть со мной.
  ... Полная грез о своей будущей светской жизни, я открыла почту и заметила, что тон письма, мягко говоря, изменился.
  В моем архиве сохранилось это письмо, которое с уверенность, что его писал не 'биолог', а Malando, я датирую первым:
  
  - Да, лошади летают вдохновенно, но вот падают иногда больно. Увы, равным не могу быть - 42 и мужчина. Ну, а если Рублев и Чехов, то - единоверцы, несомненно. За окном дождь, любимая 14-я Бетховена, Крым на мониторе и я рядом, пишущий это дурацкое письмо ....извини...
  
  Странник
  
  На мои попытки поговорить о страшно интересной (черт бы ее побрал! - но будущей жене европарламентария придется привыкать!) биологии морей, вспомнить славную каэспэшную юность или подискутировать о роли медуз в балансе мирового океана, ответа не было. Для тех, кто не помнит, КСП - это сборище бардов, проводивших время в далекие семидесятые по большей части в лесах, разводивших там костры и считавших себя гениальными поэтами.
  Странник, или, 'Капитан Немо с Острова погибших Кораблей', как он сам назвал себя, обратился ко мне неожиданно на 'ты', но письмо было интересно.
  В нем не было ни сентиментальных стихов, ни ностальгических рассказов про походы и песни у костра, ни акул, ни черепах, ни членистоногих, ни даже парнокопытных особей.
  В письме было что-то такое...
  ... не знаю, тогда я еще не поняла - что. Вот, слово найдено. ...Оно было... человеческим.
  ОДНАКО! Я усмехнулась: ну конечно, доктор наук, поэт, мировая знаменитость - а туда же, - мачо! Он не может быть равным, потому что МУЖЧИНА! Тогда я еще не знала, что пишущий и вправду имеет право так называться. Биолог занимал мои все мысли, мечта о десяти отпрысках и нарядах от Кардена грела душу.
  О, как я старалась ему понравиться, показаться умной, достойной виллы в пару миллионов долларов на Канарах и огромной белоснежной машины (не меньше, чем у Киркорова!), в которой он будет возить наше большое семейство к канадским водопадам!
  
   'Привет всем китам Земного шара, и их покровителю!
  Знаете такую песню Кукина "Где-то есть город, он не для всех"? Долгие годы в юности я бредила атомной физикой и мечтала жить в Новосибирском Академгородке. Протвино - из того же ряда ассоциаций: виртуальная мечта о стране Утопии. Родной российский фазотрон еще не растащили на куски? Помню, в конце восьмидесятых новосибирский Академгородок разочаровал меня. Не стоит ловить жар-птицу из мечт детства... Вы все еще ' уходите в вечность'? Постойте, а разве мы уже не в ней? Господи, как я устала от противной столицы, от ее бешеного темпа, и только работа спасает, но есть и от этого не полное удовлетворение. Пишу на потребу, а хочется авторства. Володя, желаю вам сокрушить все вирусы - злобные и хищные, и в отместку им посылаю фотографию одного из самых своих счастливых дней на Черном море: последний день перед отъездом в промозглую столицу я провела на яхте, и мне даже дали немного порулить!
  
  Виола - просто Ви'
  
  Один из моих бывших поклонников сказал, что на этой фотографии я похожа на Марину Влади. Разумеется, это был наглый подхалимаж. Но на фото я была в купальнике, за рулем яхты и выглядела никак не старше двадцати пятилетней
  - Трепещите, профессор! И имейте в виду, к свадьбе я попрошу у вас в подарок новую яхту!
  
  Снимок был сделан лет пять назад. Это действительно был один из самых счастливых дней в моей жизни. Я была влюблена в молодого санаторского массажиста, просто светилась от любви, но был и штришок грусти - это был мой последний день того яркого лета на берегу Черного моря. Меня ждала все та же московская проклятая жизнь, одиночество, дожди и работа...
  Размышляя о своей маленькой женской хитрости, я как-то не заметила, что в предыдущем письме Владимир извинялся за молчание, рассказывая о поразившем Европу страшном компьютерном вирусе. А стоило бы заметить! Не знаю, как это случилось, но на мою почту стали приходить письма не из Канады, моего собеседника тоже звали Владимир, начало адреса было схожим, но как далек он был от науки, морей, биологии, бардовской музыки, и - ...опасен. Прототип 'Бандитского Петербурга'? Но об этом я узнала позже...
  
  
  
  ЧАСТЬ 2.
  
  МЫС РОКА
  
  В тот год у меня была депрессия (впрочем, не только в тот...), на экране моего компьютере вот уже полгода висела одна фотография. Нилова Пустынь. Монастырь, отражающийся в водах Селигера, тяжелое грозовое небо над ним, сквозь тучи в воду падает холодный одинокий солнечный луч. Пронзительная Россия.
  Владимир прислал мне фотографию со своего компьютера. Я поблагодарила его за чудесную панораму Крымского берега. Но космос этот был атлантическим...
  
  - Не помню, летал ли вообще Данилов, в нежном возрасте казалось летающим все, что встречалось, даже наверно танки. Уж двадцать лет ушло... а сейчас Нилова Пустынь, жуть как притягивающая, как топор - палача. И дождь за окном в сезон дождей... на часах два часа ночи. В наушниках - фаду, доразрывающая остатки не понятно чего. Такое бывает со мной время от времени, как запои у пьяницы. Потом - просветление, обновление и так - до следующего раза. А Крым. Крым прекрасен, наверно я там давно не был... Пиши, Виола...
  
  Владимир
  
  Решив, что фаду - это какая-то африканская птица, и мой биолог опять задает мне загадку, я кинулась искать эту диковинную птаху в Инернете.
  - 'Фаду'..., - ответил мне Яндекс, - Печальная песня о неразделенной любви португальских мореплавателей...
  Понятно. Профессор сейчас находится в Португалии, и кое-как отделавшись от приглашения супруги президента посетить светский раут, остановив такси, мчится к океану на ночную Лиссабонскую Ривьеру...
  - Вот здесь, пожалуйста...
  Такси тормозит у кафе 'Диамант'. Водитель странно смотрит на пассажира. Кафе имеет дурную славу - под его благопристойной вывеской ночью скрывается бордель.
  Темнокожая португалка, эмигрантка из Бразилии, не понимает, о чем толкует ей этот странный канадец.
  - Все просто, амиго: 40 евро - 'лав-экспрессо', 120 - страстная ночь...
  Профессор выбирает 'страстную ночь'...
  Я сажусь писать ответ. Проверку 'на Альтиста Данилова' мой канадский Пржевальский не прошел: странно, что он не читал культовой книги интеллигенции 70-х, но я не теряю надежды...
  
  'Привет, ночной странник компьютерных Галактик!
  А вот как это было. Подражание ли Булгакову, откровение ли от Владимира Орлова - легло на стол, свалившись откуда-то, в виде полулегальной книги "Альтист Данилов" времен Великого и Могучего Застоя и читалось запоем до утра, а потом избранное перепечатывалось на машинке. Спустя лет десять это самое, незабвенное, зацитированное до обморока бывшему мужу, было куплено на черном рынке за бешенные деньги с изображением тогда еще Ильича. Демон на договоре, по совместительству альтист, был послан из Девяти Кругов на Землю вершить зло. Однако вписался в нашу родную бытовуху по уши, полюбил людей до дури и вообще регулярно забывал переключать пластинку браслета на руке с надписи "Земное" на "Небесное", за что и был подвержен наказанию - на него сбросили люстру, После чего вернули на Землю, где он стал чувствителен ко всякого рода катаклизмам - от извержений вулканов до истерик соседских баб. Ну, это так, на всякий случай, если Вы не читали... Любимым занятием демона Данилова было купание в грозе над Останкинской башней и полеты над горами в облаках. А еще они с демоном Кармадоном сожрали более тысячи тухлых яиц, опустошили пару-тройку привокзальных буфетов, а проходивший мимо товарняк с поросятами недосчитался нескольких десятков хрюшек во время командировки Кармадона на Землю...Пишу блекло, поскольку нет книги под рукой. Но она - одна из десяти заветных. Еще "Камо грядеши", естественно - Булгаков, все из Стругацких, Брэдбери, Азимов, ... да Бог с ним, со списком... там еще много
  Вот вчера под утро вдруг взялась перечитывать Петра Вегина. "Светает", 'Воспоминание о Домском соборе', "Да будет с тобою сентябрь, удаляясь"... И Олег Чухонцев... "Родина. Свет тихих полей"... - это пожизненно. Спасибо за Крым. Не сразу, но - поставлю. Еще немного подышу воздухом севера, светом монастыря над водой... По ночам не сплю, хоть убей. А стихи разучилась писать. Лет пять как. За них когда-то и приняли в Союз Писателей, был звук, голос, Родина... Свет тихих полей. А теперь - рваные, тоскливые строки... что-то о растворившейся за спиной дымке - Гиперборее, лампадах старцев Оптиной пустыни, и ввинчивающихся в сознание иномарках, об опаленном полигоне века двадцатого и неродном - двадцать первого... Может быть, просто простуда надоела. И погода ... опять хочу на море
  
  Фиалка'
  
  Следующее письмо запомнилось мне так, что и сейчас четыре года спустя, я могу процитировать его с закрытыми глазами. Впрочем, как и все другие письма. Более 200.
  
  - Привет, милый цветок Ви!
  Не находишь, что бродить по инету лучше в бронежилете и каске?
  Вечером, сидя у монитора, размеренно хлопал мышью, загадав, если Рублев или Довлатов - обязательно напишу. Фотографии не интересны. Любви... ... надеюсь... взаимности... отвечу... Как в трансе. Вот. Есть. Промотал вверх, фигурка на берегу, как падающий осенний листочек в немыслимых изломах траекторий. Необычный разрез глаз. Пишу. Итог... - на столе Нилова Пустынь, в голове - дыра, в нее влетают любитель линейных молний Данилов, запах книг, толстый Босх, иконка Хэма на полке, среди милых вещиц - талисманчиков, сухие цветы в огромной вазе - кувшине... потусторонщина... Как давно это было... да и со мной ли?
  Выздоравливай, Виола. И на картинке не Крым вовсе, а Кабо де Рока, место, где я обитаю...
  Кто ты, фиалка?
  V
  
  - 'Кто?
  Одинокий страдающий разум
  W'
  
  - ... Пиши. Мне помогает. Почти всегда...
  Кабо де Рока...
  
  Но почему Португалия, когда Канада? Впрочем, кто его знает, этого европарламентария, может быть, сейчас он ликвидирует нефтяное пятно от потерпевшего катастрофу танкера 'Престиж' у берегов родины Колумба? В письме была какая-то угроза.
  Каска, бронежилет? Нападение ...в Интернете? Или... мой Странник - вовсе не тот, чью анкету я внимательно изучила, о ком уже успела похвастаться в редакции:
  
  - Мне пишет сам знаменитый академик Севастьянов из Канады! Так что, ребята, скоро я вас всех с вашей газеткой пошлю. Ну, ладно-ладно, пришлю редакции 'Мерседес' из Канады!
  
   Я смотрю на фотографию, прилетевшую с письмом. Океан пытается опрокинуть мое сознание, поглотить его, чтобы растворить в вечности. Тоска, вечность, изгнание. Кабо да Рока. Космос. Бескрайний океан сливается с небом, а нежные, такие - не наши, не российские, такие дымчато-розовые, с кудряшками, облака плывут где-то внизу, у подножия скалы...
   Кабо да Роко, мыс Рока, самый западный край Европы. Покинутая Россия, которой подписан приговор: страна, в которой невозможно выжить. Без которой невозможно жить. Эти слова я напишу ему потом. Потом...
   Мало - помалу письма стали мне необходимы: прибегая в редакцию, я первым делом открываю почту:
  
  Я стоял на высоченном скалистом берегу и видел впереди себя совсем не океан, а настоящий космос: небо и вода слились в единую массу и, казалось, возносили меня в неведомое. Ничего подобного я не ощущал нигде, хотя 'потоптал' берега всех океанов, как и не удостаивался специального диплома с сургучной печатью о посещении этого удивительно неземного места. Несмотря на то, что когда-то Лиссабон был буквально смыт с лица земли могучей водной стихией.
  Я неподвижно смотрел на корабль. Ярко освещенный, он покоился на
  поверхности Тахо (река в Португалии, на которой стоит Лиссабон), невдалеке
  от набережной. Хотя я уже неделю был в Лиссабоне, я все еще не мог
  привыкнуть к беспечным огням этого города. В странах, откуда я приехал,
  города по ночам лежали черные, будто угольные шахты, и свет фонаря в
  темноте был опаснее, чем чума в средние века. Я приехал из Европы
  двадцатого столетия... (Юрий Ковешников)
  Странник
  
  Я продолжала твердить про Протвино, про новую физическую теорию суперструн, смутно догадываясь, что на том конце оптико-волоконного провода такого города и такого слова могут вообще не знать.
  
   В Москве захватили заложников. Они пришли посмотреть мюзикл 'Норд Ост'. По телевидению разворачивалось другое шоу. Трагедия. Странное время, странный век. Не мой двадцатый - век романтиков и бардов, физиков-атомщиков, спорящих о термояде в 'Девяти днях одного года' с невероятно обаятельным Баталовым в главной роли. Нет, этот новый век был жесток и абсурден. Время репортажей на крови. Нам показывают войну в прямом эфире. В прямом эфире убивают по-настоящему. Впервые я поняла, что такое война в прямом эфире, в октябре 1993-го. Потом это стало нормой, в этом не было уже ничего необычного, мы стали привыкать к тому, что смерть можно увидеть на экране в реальном времени. Как страшно, что люди стали привыкать.
  
  'Привет, капитан Немо!
  В Москве холодно и грустно. Три ночи у телевизора... Россия... под наркозом...Они, так и не проснувшись, уходили в вечность, а я все думаю о новейшей истории. И, кажется, когда я смотрю на человечество, все больше люблю собак и лошадей.
  Кабо де Рока над облаками - у меня на компьютере....
  
  Виола'
  
  Ничего в своей жизни не видел красивее того зеленого весеннего холма под окнами институтского общежития в Киеве на следующий день после возвращения с того света из-за медикаментозного коллапса - по-моему, так это называлось.
  Насилие. Кровь. Заложники. Убийство во благо и смерть в искупление...
  Фиалка, для чего мы все это? Ведь есть лошади на лугу и собаки, которые нас любят. Прости меня, моя верная псина. Никогда эти глаза не забуду...
  Извини за сумбур, на душе мерзко после Норд-Оста, а Кабо да Рока на твоем мониторе... я рад.
  V.
  
  'Здравствуйте, Владимир! Плакала я, когда ждали спасения "Курска". Сейчас даже слез нет... Хожу по городу с наушниками, слушаю Высоцкого и Талькова... Перечитала Рубцова "неизвестный", тихая моя Родина", "утро утраты"...
  Ви'
  
   Войны почему-то не хотелось. Хотелось тишины и понимания. Хотелось легкой руки, коснувшейся ненароком моей. Я посылала Владимиру свои стихи. Я не знала, что посылаю стихи человеку, ставившему людей 'на счетчик', бравшему заложников и игравшему в русскую криминальную войну. Человеку, который стал мне тогда ближе, чем кто-либо.
  
  Да, Фиалка, иногда кажется, что и Кабо да Рока, и Азоры где-то в Туманности Андромеды, а не за стеной моей квартиры и гораздо реальнее - моя Пермская лошадь из далекого 82-го, несущаяся по широченной улице, вытянув шею и разбрасывая ноги, навстречу заходящему солнцу...Интересно, а сколько лет живут лошади? За окном настоящая осень... прозрачный воздух и +20, по телевизору сериалы и почему-то на португальском они не раздражают, милые музыкальные передачи - ностальгия по 80-м, минимум рекламы... моя простушка Португалия...на душе покой...
  
  Странник Владимир из паутинки И.
  
   Я отложила письмо, открыла фотографии Севастьянова: экспедиция, смешной чудак с бородкой, похожий на молодого Чехова, нежится в целебной грязи. Долина гейзеров... Скоро, очень скоро он будет в Москве!
  И вдруг меня озарило: он же всерьез рассчитывает на знакомство, и как написал в первом же письме, мечтает о русской интеллектуалке и куче вундеркиндов, которые вскоре должны украсить его коттедж под Торонто! Бог мой, какие дети, какой коттедж!
  Русский писатель должен жить в России, чтобы написать что-нибудь стоящее. Или не должен? Мысли скакали, гарцевали, не хотели переходить на спокойный, степенный и размеренный шаг с мелодичным и вполне мирным поцокиванием копыт.
  - Заигралась ты, девушка..., - шепнуло мне мое Альтер Эго.
  Да, домик в Канаде... 'Над Канадой небо сине, меж берез дожди косые, хоть похоже на Россию, только все же не Россия...'. Старая пластинка была как бы ни причем. Она была абстракцией. Теперь же на меня обрушилась конкретика.
  - Съезжу в гости, и потом слиняю, - успокаивала я свое Альтер Эго.
  
  
  ЧАСТЬ 3.
  
  БОДИ-АРТ ТЕЛА И ДУШИ
  
  Надо было срочно вылепить из небытия 'молодую блондинку с девичьей фигурой' и глазами, 'серыми с искорками'! Перспектива стать молодой согревала душу, но сама операция пугала. Я бросила взгляд в зеркало.
  - Бр-р-р! - Скривилось мое Альтер Эго. - Синяки под глазами - печать неустроенного быта семьи двух научных гениев времен горбачевской перестройки. Равно как и журналистские будни. 'Трое суток шагать, понимаешь ли! - трое суток не спать - вот где ужас-то! - ради нескольких строчек в газете!'. И полтонны выкуренных на газетном боевом посту сигарет. Да уж, лошади летают вдохновенно! Покуривая табачок...
  Но, черт возьми, стоит ли строить фигуру из трех пальцев, когда жизнь подбрасывает шанс.... Шанс на что? О счастье я могла говорить только икая. От смеха. Однако из зеркала на меня явно смотрел призрак пластической операции. И дружелюбно, но навязчиво, кивал мне головой.
  - Что, слабо под нож? - усмехался призрак.
  - Слабо! - пищала моя душа откуда-то из пяток.
  - А жить в Канаде хочется? 'Равного во всех отношениях'...?! Щас! - кривлялся призрак. - Помрешь в одиночестве, гордясь своими нетленками!
  Сказанное звучало как приговор.
  Рука потянулась к заветной полке с видео- грезами. Как всегда в сумбурные минуты я почти автоматически нахожу кассету. Вот она, 'Колдунья'. Мне говорили в молодости, что я похожа на Марину Влади...
  Да, в жизни раз бывает пятнадцать лет. Марина старше меня, но выглядит еще очень даже неплохо.
  - Кому нужно твое 'неплохо'? - Заржал наглый призрак. - Кому нужны твои графы Сен Жермены и графы Дракулы, которых ты косяками пускаешь в пляс на страницы твоего распрекрасного миллионника? И если ты устанешь, редактор вышвырнет тебя, и никакие инопланетяне с Сириуса, так лихо расписанные тобой во всей их неземной красе, тебе не помогут!
  Скажу честно, инопланетяне мне нравились. Мне нравилась моя работа, тот драйв, с которым можно было вешать народу развесистую лапшу на отполированные уши. Но ведь не только это - была еще и серьезная публицистика, и та журналистика, за которую мне было не стыдно.
  - И что, что она тебе дала? Ты то сама в порядке, 'блондинка с волосами
  до талии'? - Ярился призрак.
  - Отстань, чучело! Вот увидишь!
  Утром я звонила в клинику. Через два дня - операция! Я стала думать: а в самом деле, если возникнет такой вопрос, уеду ли я из России? Впрочем, операция была назначена, и значит, теперь можно было отправлять письмо:
  
  'Здравствуйте, Странник! Кажется, Вы писали, что были под Москвой не так давно. Гитара, костер, песни ...А вообще в России Вы бываете не часто? Уютно там, где-то на задворках Европы? Была и у меня такая мысль, лет десять назад ...
  ... какая тишина, апрельская, в курортном местечке под Веной... где дали мне всего два часа побродить... солнце утонуло и уснуло в зеленеющих кустах... рядом с кофейней...
  А Россия...
  Несколько лет назад я брала интервью у Юрия Назарова, снимавшегося у Тарковского в "Андрее Рублеве". Он сказал, что Тарковский научил его любить Россию, зная и понимая все: и грязь ее, и боль, и всю неприглядность нашей жизни. Принимать такой, как есть. Я много писала о новейшей истории нашей, аналитические статьи печатали в "Литературной России" года два. "Полигон - Россия", так называлась одна из серий. Были и другие, "Крым, который мы потеряли", "Косово поле". Тогда во мне била какая-то жилка, нерв. Потом сломалась - занялась развлекательной журналистикой. А про Россию - не могу. Не то, чтобы не могу, но... Люблю ее, кажется, скорее в истории, в культуре ... а люди... Бешенная, дикая агрессия (особенно у москвичей), неисправимая наивность. Жалко их, но жить с ними приходится. Письма пишут в нашу газету... Изумительно наивные, доверчивые, - до слез. Кажется, сбежала бы куда-нибудь в Европу... Но нет. Не нужна. Я ведь не могу не писать. А писать там не смогу. Противная, глупая, агрессивная, холодная Москва. А все-таки - дом родной, провались он...
  А лошади живут лет двадцать, но некоторые, как видно, могут и до сорока дотянуть, по себе знаю...
  Ло с переломанными крылышкам...'
  
  Жуткая мыслишка отравляла вечер. Вдруг что-нибудь со мной случиться в процессе возвращения мне былой красоты? И я собиралась напоследок пойти на бардовский концерт. Но рожа в зеркале, тот самый призрак поганый, вновь заговорила со мной, причем еще более нагло:
  - Ностальгируете, девушка? Нечего расслабляться! Так и передумать недолго! Когда молодеть будем?
  
  Под нож я шла бодро и радостно, с некоторым даже куражом, как ударники производства в годы моей юности шли на первомайскую демонстрацию, подогретые обещанными отгулами и дармовой выпивкой. Я почти бежала.
  Наркоз был какой-то не полный: то уплываешь, то снова приземляешься в состоянии полной невменяемости. Хирургиня посмеивалась:
  - Сейчас будем делать боди-арт!
  На моем лице - рисунок. Расчерчено, что и как кромсать.
  - Зашивай аккуратнее, а то она про нас в 'Моей семье' напишет, да еще и на ТВ попадем! - смех медсестры было последним, что я услышала.
  - Дать бы ей в морду! - это естественное желание было уже не осуществимо: я провалилась в наркотическую нирвану...
  
  Очнулась я с полным ощущением, что смерть пришла за мной, и наступила агония: меня трясло, причем каждый внутренний орган - в своем, только ему присущем ритме. Хирургиня подсунула мне договор, который я должна была подписать, не приходя в сознание. Сквозь туман пространство возвращалось ко мне в каком-то искаженном виде - с бешено вращающимся потолком. В этом пространстве кто-то надрывно бил кувалдой по стене, но, как потом я поняла, все эти звуки были только в моем сознании, отравленном веселеньким наркозом. В реальности же события следовали своим чередом: зазвонил телефон, и медсестра ехидно пискнула:
  - Такси приехало, пора, девушка!
  - Разве меня не оставят еще на сутки в этой новенькой евро-палате с телевизором под потолком, с простынями в розовый цветочек? Разве за мной не надо понаблюдать, если вдруг мое сердце откажется перегонять мою отравленную наркозом кровушку? Черт, куда же вы меня, за что?!
  Не просыпаясь, я крикнула, что фиг они меня отсюда отправят, пока я хоть немного не приду в себя:
  
  - Пусть ваше сраное такси подождет еще полчаса!
  
  'Сраное такси' подождало. Едва различая достоинство купюр, я передала стопочку долларов врачу.
  
  - Братцы, доктора, родные, я заплачу вам еще тысячу сверху, только не дайте мне погибнуть во цвете лет!
  
  Потолок в моей квартире упорно плыл в сторону ванной, стены меняли очертания, север и запад лихо менялись местоположением с югом, но почему-то упрямо не сворачивали на восток. Глаза не закрывались, слезы текли градом. Спать можно было только на спине, не шелохнувшись, но резь в глазах была такой, что о сне думать не приходилось. Двое суток я то проваливалась в небытие, то снова возвращалась к падающему потолку и пляшущим стенам.
  На третий день вечером я подошла к зеркалу, робко заглянула в него, чтобы увидеть свой новый облик. Лица как такового не было! То есть его не было вовсе. Его практически не имелось в наличии. Вместо него на том месте, где у нормальных людей бывает лицо, расплылись два невероятных размеров синяка.
  В Москве в этот день случились начало ноября и метель. Вечером меня ждали в редакции. Надев черные очки в пол-лица, я понеслась по улице. Метель резала глаза, из-за швов невозможно было прикрыть веки даже наполовину. На людей, шарахавшихся от меня в транспорте, я не смотрела - мне было все равно. Стоило ли замечать такие мелочи, когда меня ждали домик в Канаде и десять вундеркиндов в нем!
  
  - Какие больничные? По улицам ходят толпы голодных безработных журналистов! - твердили мне во всех трех редакциях, которые мне случилось осчастливить своим присутствием в течение последних десяти лет.
  - Тогда терпите монстра в своей редакции! - хмыкнула я. - И особо слабонервных сотрудников прошу на меня не смотреть.
  
  Мысли шли по кругу.
  
  ...Верная псина, которую он оставил в России и глаза которой не мог забыть. Кабо да Рока и Канада. Институт в Киеве, кома от шока после наркоза, который пережил и он еще в далеких восьмидесятых. Но в анкете было написано, что Севастьянов родом с Урала. При чем тут Киев? И снова галлюцинацией в московской кромешной метели вставали канадские сосны. И тут же их сменял домик на Азорах, который он мечтает купить к 'штарости', как он написал. Есть ли место мне в этом домике на острове посреди Атлантики? Все смешалось в голове не хуже охватившего Москву метельного хоровода!
  
  - Мне очень понравилось, теплые и очень .... русские стихи. Взгрустнулось: запах полыни, - писал он мне, и мне было так тепло и до странности приятно, что Страннику понравились мои стихи об опустевшей русской деревушке. Никто, никто в Москве не умел меня так слушать, никто так со мной не разговаривал. Мне немедленно захотелось поговорить с ним. Писем с адресом Malandro не было.
  
  Я посмотрела в яндексе:
  - malandro - плохой мальчик, бродяга, спортивный прием.
  
  Когда тебя прижмут к стенке, можно сделать резкий уход в сторону, или кувырок через голову. Когда загнанного зверя достают охотничьи собаки, он в последнем рывке может броситься на них. Потому что он - Malandro...
  
  'Владимир! Заглянула в почтовый ящик и поняла, что чего-то не хватает. Например, весточки с какого-нибудь поднебесного Кабо де Рока... Сейчас поздний вечер, я дежурю по выпуску газеты, и меня вот-вот оторвут от компьютера, поэтому ничего путного в голову не приходит. Ну, разве что... Картинка. Полночь... жду автобуса... с наушниками, которые в моих перелетах по Москве практически не снимаю...бардовские песни... инопланетный грустный женский голос... проигрыш испанской гитары... и я на удивление запоздалых прохожих пританцовываю... А кто решил, что это можно только подросткам?
  Чем вы сейчас заняты? О чем думаете?
  Виола'
  
  
  ЧАСТЬ 4.
  
  ОСТРОВ ПОГИБШИХ КОРАБЛЕЙ
  
  Как всегда, Malando проснулся в шесть часов вечера.
  
   Сегодня он будет жарить картошечку, нормальную русскую картошечку! До чего ж они надоели - креветки на завтрак, креветки на ужин! В Португалии креветки - довольно дешевая пища. До ухода на ночное дежурство в примостившуюся на берегу океана автозаправку оставалось как минимум пять часов. Надо было успеть перекачать пиратские программы.
   Вот уже год как он мечтал об ограблении банка по Интернету. Разумеется, мечта, как и положено мечте, была скорее фантазией на тему ' хорошо бы ограбить банк'.
  - Если со счета перевести тысяч десять евро, никто даже шума поднимать не будет: банку не нужна шумиха по такому пустяку! - соблазнительные мысли ходили по одному и тому же замкнутому кругу, - Если купить автофургон, подключиться через спутниковую антенну и использовать прокси-сервер, то засечь меня будет невозможно.
  Несколько таких операций с разными банками - и домик на Азорах, самый крохотный домик ему обеспечен. Домик в самом центре Атлантического океана. Он уже смотрел распечатки риэлтерских контор: на Азорах дешевую заброшенную жилую мельницу можно было купить за 10 тысяч евро. Мельница напоминала сарай из его казачьей станицы на Украине. Он видел это так же реально, словно это уже произошло: он сидит на пороге своей маленькой деревянной мельнички в трех шагах от океанского прибоя, и пьет кокосовое молоко. В январе ему исполнится сорок пять. Два последних года он живет в Португалии. Перечеркнув все, что обрушилось на него в России, на Украине. Оставив в прошлом годы скитаний.
  - Перекати поле ты, дружок мой, - подумал он, - а по сути - волк! Или нет, медведь-шатун.
  
  Был ли у него свой дом? Там, в Киеве, поначалу, пожалуй, что - да. Но и он был разрушен. Не буквально. Но больно. Когда-то, еще в юности, до него какими-то неясными, но невыразимо манящими отблесками доходили сведения, что где-то есть другие берега, Европа. Места, словно созданные специально для него.
  Он пытался жить там, где родился. Но жизнь кружила его по стране, бросала то в одну авантюру, то в другую, пока, наконец, не вытолкнула вихрем бурных девяностых за ее пределы.
  - Лес рубят - щепки летят, - усмехнулся он.
  Выброшенная из России с потоком нелегальных мигрантов щепка по имени Malandro была очень живучей и крепко впилась в тело Европы.
   Годам к шестидесяти он заработает вполне приличную европейскую пенсию, но жить, снимая квартиру, на нее все же невозможно.
  - Несколько компьютерных кликов - и десять тысяч евро у тебя в кармане, дружок!
  
  И тогда не нужно будет снимать квартиру за 450 евро на двоих с другом - бывшим наркоманом, и до ужаса бояться, что завтра у него не будет на это денег.
  
  На друга Алексея рассчитывать не приходилось. Отец - генерал, правительственная дача в подмосковном городке: карьера сыну была обеспечена. Но сын подсел на героин, был отправлен богатым папой на лечение в Испанию, из мадридской клиники бежал, некоторое время жил бомжем в Мадриде и в один прекрасный день 'нарисовался' во всей красе на пороге его дома.
  
   Malando тогда жил в рыбацкой деревушке. Снимал комнатку, выходившую окнами на автостраду. От рева машин невозможно было уснуть, и он спал в наушниках. Но по сравнению с первыми днями жизни в стране, это было уже счастье! У него была работа - на местной фабрике, где португальские вдовушки буквально пожирали глазами его крепкую, мускулистую фигуру.
  
  Самыми трудными были первые месяцы, когда Владимира и его друга Колю, отсидевшего немалый срок в России и вместе с ним нелегально эмигрировавшего в единственную страну, где была надежда на легализацию, выплюнул автобус вместе с еще тремя десятками таких же беглецов. И предоставил самим себе - без денег и работы.
   Теперь же все было просто отлично: на автозаправке он получал почти девятьсот евро, неподалеку от квартиры был лесопарк, и по утрам, перед тем, как днем лечь спать, он бегал по его тенистым аллеям, вдыхая запах сосен. В любую секунду все могло обрушиться, а он - снова стать бомжем. Среди случайных знакомых таких бедняг было немало...
   Он дружил с местными путанами, молодыми хохлушками, зарабатывавшими себе на приданое и рассказывавшими своим односельчанам басни о том, что они работают официантками или горничными в отелях. На зарплату официантки обеспечить себе будущее и прокормить целую семью родственников, оставшихся в украинских селах, было трудно. Путаны приходили к нему поболтать в его маленькое кафе на автозаправочной станции. Там, после закрытия кафе, он принимал ночную смену, становился за прилавок, отгороженный от ночных посетителей толстым стеклом. А посетители эти, надо сказать, были очень разные. Случались и драки между африканцами и бразильцами. И романы между эмигрантами со всех континентов, от Бразилии и Африки до Украины. Сколько раз он видел парочки - чернокожий качок с белой красоткой! У него же сейчас девушки не было. Ни черной, ни белой - никакой! Путан он обычно защищал, но платить им за короткую любовь ему было нечем. Они рассказывали ему о своих эротических приключениях, коротая таким образом долгие ночные, давно уже опротивевшие ему дежурства.
  
  В России и в Украине он оставил не одну любившую его женщину.
  О своей бывшей жене он вспоминал редко и уже без злости. Той злости, которая нахлынула него, когда она призналась в измене, и, заработав одну из болезней интимного толка, заявила:
  
  - Нам надо вместе полечиться, Володя.
  
  Пока он носился по стране, чтобы как-то прокормить семью, просто, чтобы выжить, она изменяла ему! А потом ее материальные претензии стали расти.
  
  Одиннадцать лет брака, столько же - после развода.
  
  Часто, в предвечерних лиссабонских сумерках ему мерещился хрупкий силуэт другой женщины. Наташи. Рыжеволосой, зеленоглазой, хрупкой, выглядевшей почти ребенком
  с ее сорока пятью килограммами от силы. У него этих килограммов было под сто. Когда в начале девяностых, наука рухнула во всей стране, ее муж Сергей, компьютерный гений, пытался спасти положение своей лаборатории. Он нашел заказы в Америке, но для начала нужен был кредит. Его свели со спонсорами. Вполне респектабельный банк. И проценты очень скромные. Это было спасением. Но американские партнеры подвели русских программистов, отказавшись от их услуг. Возвращать деньги было неоткуда. Но самое страшное, что вся эта астрономическая сумма 'висела' на одном Сергее!
  
   Он и представить себе не мог, что задолжал 'организации': ему и в голову не пришло, что кто респектабельные люди. Банк принадлежал 'бригаде'. Владимир должен был убить Наташу и ее мужа, если они не смогут вернуть огромный дол. Иначе 'бригада' ликвидирует его самого. Он жил в этой семье, чувствуя себя посланцем смерти. Но судьба все изменила: он не знал точно, действительно ли Наташа влюбилась в него в первый же день их знакомства, когда его поселили в квартиру программистам, или она просто пыталась спасти семью? Но им было хорошо вместе. Она - математик с университетским образованием и он ... бандит? Разве дело в названии. Но если быть точным, да, он и был бандитом. Но бандитом интеллигентным.
  
  В юности, когда он был спортсменом, и ездил на соревнования, Malandro ни дня не провел без книги. Брал их с собой и читал в любую свободную минуту. Его тренер был филологом, сменившим процессию на спорт. Он поднимал штанги и одолевал сотни страниц Бродского и Ремарка. Работал на стройке и зачитывался Теффи и Одриджом.
  Как он гордился, когда после сотен, да не сотен - тысяч тяжелых, изнурительных
  тренировок, с которых уходили даже сильные парни - его друзья, потому что на него нельзя было смотреть без страха, как он был счастлив, когда после всего этого кровавого пота и спартанского режима, после всех этих чертовых анаболиков, грозивших укоротить жизнь, тогда, в начале восьмидесятых, он стал чемпионом СССР по толканию ядра!
  
  Спорт - это шоу. Бизнес. Теперь он это прекрасно понимал. В начале же своей спортивной карьеры его порыв был бескорыстен и чист. Прославить родину, стать чемпионом мира!
  С горечью он подумал, что если бы не родился в 'самой лучшей стране в мире', жил бы сейчас иначе и не бросил бы спорт ради сомнительных авантюр.
  Здесь, в цивилизованной Европе, он наверстывал недоданное, как бы переписывал заново изломанную в России жизнь. В этой самой благополучной Европе, так любившей своих коренных граждан, и не желавшей любить его.
  Наверное, он мог бы стать и филологом. Но еще в детстве, в казачьей станице, где он вырос, ему твердили, что главное для мужчины - сила. А женщин - женщин всегда можно купить. Потому что женщины - это товар.
  
  Здесь, на краю земли, русских женщин было мало. Португалки же не хотели общаться с бедным русским эмигрантом. Впрочем, и он побаивался их. В Европе все привыкли жить в долг, покупая недвижимость и остальное в кредит. Стоит обзавестись семьей - и ты тут же попадаешь в вечную кабалу.
  
  - Они ездят на 'джипах' и имеют десять евро в кармане, - Владимиру это было чуждо. Он хотел жить сейчас и на полную катушку!
  
  Тоска по женской ласке одолевала, не находя выхода.
  В Португалии было много украинок, деревенских дивчан, но они, как правило, или путанили, или были замужем. Последние приезжали сюда вслед за своими мужьями и получили в эмигрантской прессе название 'декабристки'.
  
  Португалия приняла полмиллиона украинцев, это были по большей части сельские парубки, приехавшие на стройки без жен, получавшие нищенскую плату и жившие в жутких условиях, в вагончиках и трущобах, по нескольку человек в комнате. Не всем удавалось возвратиться домой: многие, выгнанные со строек без документов 'патронами', как здесь называли хозяев, и, так и не получившие расчета, становились бомжами. Обманывать украинских деревенских пареньков в Португалии считалось в порядке вещей.
  
  Нет, бомжем он никогда не станет, ведь он - чемпион мира по выживанию...
  
  Недавно он начал переписку с одной москвичкой, чем-то напоминавшей ему Наташу. Бывший математик, журналистка, блондинка. Никогда в жизни он не смог бы познакомиться с такой, если бы не Интернет. И до сих пор не мог понять, почему она ему ответила, почему вообще стала писать. Беленькая, улыбающаяся, похожая на Марину Влади в молодости. Ее фотография теперь висела у него на кухне над столом, и сегодня он оденет одну серьгу, и никто на автозаправке не будет знать, что это - в ее честь...
  Он начал скачивать пиратские программы с информацией о европейских банках.
  
  
  ... Писем не было, и что-то сломалось во мне. Синяки на лице медленно сходили, видно, переползи в область, которая несколько возвышенно зовется душой. И угораздило же меня так влипнуть! Я пыталась смеяться над своей наркотической привязанностью к двоичному коду по имени Malandro, но смех выходил каким-то натужным. Да кто он такой, чтобы вгонять меня в тоску?! Тоска же чувствовала себя вполне уверенно, я строчила статьи по десять штук в номер, шеф в те дни не мог нарадоваться мной: земной шар мы раскрутили с двойной скоростью, спрогнозировали приход лета в январе, предсказав в завершение этого куража скорый конец света! Читатели были в шоке, тираж рос. 'Евроньюс' показывал картины загрязнения побережья Испании и Португалии: неподалеку потерпел аварию танкер с нефтью. Португалия, везде Португалия! Они не дают мне забыть об этой стране. Я выключила телевизор.
  Выдержав дня три, я снова отправила письмо.
  
  - 'Владимир! От вас нет весточки, и мне жаль. Вы очень заняты или...? Только что, чтобы написать статью для своей газеты, закончила читать прогнозы Артура Кларка. Фантастика - прекрасная психотерапия. Окунулась на секундочку, вынырнула - три часа прошло.
  .... Чудное побережье Испании, которое я так люблю, безнадежно испорчено, и это сделали люди. Цивилизация - вирус на теле планеты...
  Если можете, не пропадайте
  Фиалка'
  
  'Туманность Андромеды', так Владимир обозначил в сети мои позывные, вызывала и вызывала Странника. Оптико-волоконные провода, по которым его коды бежали из Лиссабона в Англию, потом, через Скандинавию - в Питер, затем падали на пик Московского университета и летели на юго-запад столицы, омертвели. Я просто физически чувствовала, как они обледенели и вот-вот разлетятся на маленькие ледяные осколки.
  
  Наконец спустя неделю компьютер ожил.
  
  Здравствуй, милая фиалка! Удивительно, но первая весточка после падения моего компа оказалась из Туманности Андромеды....
  Мы с ужасом ждали прибытия пятна нефти, но пронесло...и опять здесь все спокойно движется в киселе европейской жизни.
  Нам никогда до конца жизни не избавиться от последствий того энергетического пинка, которым наградила Родина при рождении...мы здесь пришельцы из другого мира, дикого и необузданного...и наша агрессия это просто переизбыток энергетики.
  Пассионарии и есть пассионариии....и агрессия людей в России это суть продолжения нашей особенности...увы...
  я вот только здесь по настоящему ощутил всю мощь Скифов Блока...
  У нас сегодня яркое по-весеннему солнце... и град.... и бесконечный ряд запаркованных машин, кричащих сработавшими алармами....
  Владимир.
  И не пропадаем
  
  Алармами? Сколько лет он живет за границей России? Он уже стал забывать русский язык. У нас это называется автосигнализацией, ненавистным кошмаром большого города.
  И опять - Португалия, сказочная страна первооткрывателей далеких земель...
  Профессор, что-то вы там задержались? Лицо, напоминающее молодого Чехова. Бородка и пенсне. Не красив, но умен. Знаменит. Богат. Владимир Севастьянов занимал мои мысли. Но, когда в очередной раз я написала ему что-то про китов, он ответил, что из всевозможной морской живности здесь водятся разве что лягушки в речку Тежу.
  Профессор, а как же ваши киты? Написав статью о предчувствии катастроф, о - чудом в них спасшихся, я снова подумала о своем Страннике. Кто он? Почему так тревожит меня? Да нет, что-то здесь не то. Мне надоело гадать, и я решилась спросить напрямую...
  
  'Когда я думаю обо всех, кто был дорог и ушел, понимаю, что мой век - двадцатый, и он стремительно кончился. Ум не может выдержать. Больно. Хочется увидеть, что будет в двадцать втором... На бардов не пошла: грянули морозы. Поехала к родителям в уютную квартиру, полную воспоминаний о студенческом прошлом (МГУ виден из окон), что делаю каждые выходные. Там - моя сестричка по имени Шерри, ирландская сеттериха. Скоро у нее день рождения. Она спит со мной в обнимку, разрывает носом одеяло и зарывается рядом, свернувшись калачиком, иногда кладет голову на подушку. Каждый раз, когда я уезжаю, - трагедия. Бежит за мной. В последний раз вырвалась у мамы из поводка, вылетела на остановку и чуть не угодила под машину. Помогли прохожие, поймали конец поводка. У меня потом еще два пролета сердце колотилось. Человечек... ребенок. Искренний. И не обидчивый. Вы писали про вашего пса. Он у вас сейчас или в прошлом был?
  Вы не МГУ-шник заканчивали?
  Недавно проезжала мимо Альма Матери на автобусе, он подсвечен как каменный бред кондитера, рождественский торт, а где-то на тридцатом этаже живут другие студенты другого времени... Пока едешь - миллион воспоминаний. Почти в каждом корпусе работала в разное время. Вот там - будущий тогда муж мне про свою диссертацию рассказывал... Как иногда хочется попасть в какие-нибудь восьмидесятые. С вами такого не было? Или раньше. Во времена "девяти дней одного года". Много раз смотрела, представляя себя внутри того времени, особенно когда писала сценарий про Оппенгеймера... Немного завидую странникам, бредущим по улочкам, на которых не бывает снега...
  P.S.
  Недавно смотрела научную программу о гидротермальной живности, что поразительно. Солнце погаснет, а их это не коснется. Может быть, нечто подобное живет и в покрытом льдом океане спутника Юпитера Европы?
  Цветных лягушек - желто-розовых в голубую крапинку!
  Ви
  
  Здравствуй, Ви!
  
  Получил весточку из замерзшей Москвы и странное дело: очень обрадовался, сумасшедшая вещь - интернет или - для сумасшедших...
  Не знаю, конечно, интересны неслучайные совпадения, приводящие к катастрофам, это всегда будет любопытно людям, но мне кажется, что гораздо интереснее то, что происходит сейчас в интернете, много позже напишут горы книг на эту тему...
  
  Невероятные ощущения... за окном плывет моя Португальская действительность, а в комнате носятся вихри Москвы, стихи, барды, физики и лирики...и чудо мгновенной связи с другим человеческим существом и величайшая игра в бисер-инет, мир в мире...
  
  Бывает ли предчувствие катастроф или смерти?
  Читаю Киевские факты- 30 ноября, "три года со дня смерти Владимира Ященко-мирового рекордсмена по прыжкам в высоту", моего друга детства, был на похоронах, тогда, три года назад, когда его жизнь закончилась...то даже не предвиденье, а самая настоящая метка смерти была у него все эти годы...да...
  ...извини, Фиалка, за сумбур, трудно об этом вспоминать, но знаешь, единственная правдивая статья о нем - в 'Фактах', три года спустя, наверно, Володя прошел свое Чистилище...Там...
  
  ...никаких фосфорисцирующих медуз под килем не увидел, одни лишь зеленые пупырчатые лягушки стремительно носятся стаями...
  
  Мы в ответе за тех, кого приручаем. Всегда эти слова Экзюпери относил по большей мере к животным... Вспоминаю часто фильм: гражданская война, Остров Крым и лошадь, плывущая за пароходом, увозящим ее хозяина, русского офицера в Турцию...
  Оставил знакомым пять лет тому назад свою собаченцию и дальнейшую ее судьбу не знаю... точнее, никогда не хотел знать, дожиный век короткий..
  ....вот интересная вещь, собак мы любим за то, что они нас любят, а у людей все получается наоборот... двойная природа и из черного и белого цвета зачастую получается размазня...
  О восьмидесятых помню всегда, но попасть туда? Скорее нет, нежели да.
  Думаю, что необходимость быстро адаптироваться убила все грезы о прошлом, очень много свалилось на мою бедную голову. Чужая культура, язык, ритм жизни... почти два года непрерывного поглощения этих продуктов привело к тому, что я пишу письма на родном языке, потом правлю и все равно вижу свой опортугаленный русский... почти физически больно читать Набокова и Лескова.
  Сегодня в Москве мороз и подумалось
  - рано как-то для этого времени, но потом с ужасом осознал, что уже декабрь и только у нас ничего не меняется в стране вечной весны и кусочка лета, изменяемся только мы сами...
  Желаю, милая Виола, стойко пережить эти морозы, а весной будут лужи, и прыгать через них - одно удовольствие...
  В.
  
  Мой верный подельник Яндекс сообщил мне: да, был такой спортсмен, Владимир Ященко. Очень известный. Во всем этом была какая-то тайна. Но какая? Спортивные круги? Причем самого высокого уровня? Но если судить по письмам, Владимир похож на недоучившегося филолога. Или несостоявшегося писателя.
  
  Мне становилось абсолютно ясно, что скорее всего мне не биолог, а какой-то новый, незнакомый мне Владимир. Кто мне тогда был нужен, точно не знаю. Но понемногу образ наивного и такого милого чудака в пенсе, купающегося в гейзерах, стал вытесняться другим. Прощайте, коттедж в Канаде и десять отпрысков! Прощайте визиты к первым леди мира! И Европарламент я не озарю ослепительной улыбкой своего так резко помолодевшего лица! Господь с вами, живите в мире!
  
  И я начала свою историю снова.
  В замешательстве я позвонила подруге. Та окатила меня ушатом холодной воды:
  - Имей в виду, что он может ДАЖЕ не иметь высшего образования! И работать ПОВАРОМ в ресторане!
  В ее устах это прозвучало так, словно он был в розыске Интерпола за тройное убийство!
  Впрочем, она была недалека от истины...
  
  Но - странное дело! - слова подруги подействовали с точностью до наоборот: мне хотелось его узнать лучше.
  Когда в очередной раз шеф с садисткой улыбкой заявил мне, что если я к шести утра не выдам 'на гора' десять тысяч знаков на тему самых страшных монстров мира, то буду искать работу, я с еще более очаровательной улыбкой выпалила:
  - Уеду в Португалию!
  - Самая нищая страна Европы!- тут же обрадовал меня горячо любимый шеф. - Будете там бомжихой со степенью...
  - И буду..., - ответила я с радостным предвкушением чего-то неописуемо прекрасного. - Что здесь, что там. Но там - лучше!
  
  Разумеется, это был полный бред. Но зато - с каким наслаждением я выпалила все это шефу!
  
  Ветры семи морей бились в окно редакции только для меня, атлантический океанский прибой стучал во все окна - только для меня, с улицы доносилось португальское фаду - которое слышала только я!
  Да здравствует сумасшествие, граждане! Да здравствует эйфория безрассудства!
  
  Строки сами возникли на экране, я только записывала и, закончив, немедленно отправила их через высотку МГУ, Финляндии, Скандинавию и Англию - прямехонько на мыс Рока:
  
  Если долго стоять на самом западном краешке Европы,
  На цыпочках - в невесомости между небом и Атлантикой -
  До головокружения всматриваясь в кривизну земного шара,
  То можно увидеть машины, застрявшие в пробке
  у светофора на Сорок Второй Стрит, и
  Кота Томаса, спящего на пластиковом стуле у Макдональдса, и
  газонокосильщика на лужайке у Белого дома,
  
  И вдруг всем телом -
  До озноба -
  Ударом в спину -
  Почувствовать
  Холод Норд-Оста,
  Мощь ледяного Борея
  
  Вечный Полигон памяти -
  Россию.
  Без которой не возможно жить.
  В которой не возможно выжить...
  
  И - лететь в пропасть,
  Дальше, дальше,
  До 1982-го,
  До Пермской площади,
  Рассеченной трассером
  Скачущего
  Прямо на солнце коня,
  До первого глотка воздуха после
  Комы,
  До залитого солнцем Подола,
  До грачей над Владимирским собором,
  До языческих идолов, сброшенных в Днепр
  Дружинами князя Владимира,
  До стремительно стареющих родителей,
  До ушедших в вечность друзей,
  До -
  Белоснежных каштановых подсвечников набережной
  В вешках Прошлого...
  
  И маленький земной шар
  Нагретым на солнце каштаном
  Ляжет на ладони ...
  
  'В сердце моем лютовала зима,
  И я стал искать дверь в лето...'
  Роберт Хайнлейн, писатель - фантаст
  ... в длинные - длинные зимние ночи я рисую:
  сотня моих миражей живет своей жизнью в моем компьютере...
  
  W*
  К письму я приложила свои картинки-миражи: яхты и паруса, галактики и вечный московский снег.
  
  
  Нет, я догадывалась, что это будет больно. Но - черт возьми! - креативное сумасшествие, поэтическое безумие, способное к пророчествам, разве оно поддается логике?
  Ненароком, не желая этого, я больно зацепила человека, задела самые запретные уголки его памяти. То, о чем он старался не думать, то, что оставил навсегда, через что перешагнул, от чего сбежал, чтобы, зачеркнув прошлое, начать жизнь заново.
  
   Но ОТ ЧЕГО ОН БЕЖАЛ ИЗ РОССИИ? Смутная догадка мелькнула, но была прогнана мной как рецидивчик больного воображения некогда криминального репортера.
  
  Писем долго не было, я уже стала забывать всю эту несколько странную историю...
  
  Неделю в Москве бушевала довольно ранняя для этого времени года метель. На работе все было прекрасно: монстры успешно были написаны к утру, стали тут же гвоздем номера, и безработица на тот момент мне не грозила.
  К середине месяца снег растаял, и оттаяла моя взбалмошная душенька.
  Тут-то, очень, надо сказать, ко времени, и позвонил бывший муж.
  Впрочем, бывших мужей не бывает, они навсегда остаются, как сказала Виктория Токарева, 'глубокими родственниками'.
  
  Какая Португалия? Бред. Я с упоением пересказывала этому 'живому дневнику моей юности' роман двухлетней давности, мы покатывались со смеху, когда я описывала моего лихого журналюгу с полковничьими звездами, заменявшими ему звездное небо, категорический императив и личный гороскоп, мнившего себя бэтменом и регулярно попивавшего коньяк для 'укрепления обороноспособности организма'.
  
   Вечером, вернувшись домой после прогулки с благоверным (впрочем, таким ли бывший муж был благом - это большой вопрос) по Воробьевым горам, уже просто по инерции я открыла почту.
  
  Cтранное это все таки общение посредством инета, ну может быть,
  португальский вариант слова странный-estranho (посторонний, чужой,
  удивительный, удивляться, не привыкать, чуждаться), более точен, не
  знаю...извини Фиалка, за молчание...
  Перышко из Гипербореи больно ударило по голове...
  да...интернет, интернет...живешь себе, излучая слабые сигналы в пространство,
  наблюдая суету крапинчатых лягушек под килем и вдруг эти волны, отражаясь
  от далекой звездочки в неизвестно каком созвездии, возвращаются ,
  обрушиваясь на бедного странника прожигающим пучком излучения, и не до
  лягушечьей суеты ему, а занят он теперь разглядыванием воды, сочащейся
  сквозь щели своего корабля...и каждую ночь снятся ему лошади, несущиеся по
  Сорок Второй Стрит.
  На море штиль, но доски скрипят и потрескивают... кажется мне уже никогда
  не попасть на сушу... где-то в океане есть чудесный остров...Остров Погибших
  Кораблей...
  В.
  
  Мой Странник не отпускал меня. А я уже не совсем и хотела на волю.
  
   Две недели он приходил в себя, две недели находился между реальностью и пространствами прошлого, погрузившись в воспоминания. Переоценивал свою жизнь, переживая все заново. Разлуку со старенькой матерью, которая так и не простила ему эмиграции. И еще - многое из того, о чем я не догадывалась, но о чем подозревала, и о чем он рассказал мне позднее. То, что он мне расскажет позднее, станет невозможной для него, такого скрытного и острожного человека, исповедью нелегала. Никогда раньше, и я уверена в этом - никогда после меня он никому не расскажет ничего подобного. Не откроет свою душу, запертую даже не на замок - закрытую от враждебного по отношению к нему мира бронированной дверью.
  
   Что он вспоминал? Бег по подворотням с последним патроном. Замужнюю заложницу, захотевшую от него ребенка. Изменившую ему жену, которую он хотел пристрелить, но вместо этого побросал вещи в сумку и уехал в Питер. Он видел снова и снова, словно в замедленной киносъемке: преследовавшая его братва из Казанской группировки гонится за ним по питерским дворам. Сколько секунд ему осталось жить? И то, как бежал из этого самого Питера налегке, спасаясь от ареста. Электричками, пересаживаясь с одной на другую, он проехал тогда полстраны. И снова он видел то, что было до побега - звон рулетки, питерское казино, первую 'стрелку', на которую ехал, прощаясь с жизнью. Вот он лежит под своей машиной, копаясь в ее внутренностях, а рядом с ним, тут же под машиной - автомат. С ним он не расставался и ночью, оружие лежало на полу рядом с его кроватью.
  
  Его личный и довольно безжалостный 'Солярис' вновь и вновь генерировал фантомы персонажей, приходившие в сознание почти с достоверность галлюцинаций, с упорством, достойным Маркиза де Сада. Были среди них те, которых он любил и кто любил его. Были среди них и женщины, и его ребенок, о существовании которого он знал не с полной достоверностью. Заложница. Единственная женщина, которую он, кажется, любил по-настоящему, забеременела. Отцом ребенка мог быть он, а мог быть и ее муж. Он так и не узнал, кто родился. Снова вмешалась 'бригада' и пришлось спасаться бегством.
  Эх, Malandro, знать бы мне все это! А я тут со своими верлибрами. Но, даже тогда, не подозревая всего сказанного позднее, я почувствовала, что сознание его треснуло как расколотая статуэтка. Кажется, это была его фраза - сознание нелегального эмигранта, 'расколотое как статуэтка'. Он писал мне про 'мир, сузившийся до одной-единственной мысли: выжить'...
  
  Возможно, мой ответ вышел слишком сентиментальным, мне было не до стиля - мне просто хотелось отогреть его.
  Мой далекий 'двоичный код' погибал. Ностальгия, вы говорите? Как же! Да ничего подобного: он ни на секунду не думал о возвращении в Россию. Но когда я однажды прислала ему фотографию подмосковных березок в апрельском лесу, склонившихся над озером, он ответил только одно : 'Плакать хочется'...
  Он жил уже второй год в Португалии, и только сейчас стал приходить в себя. Тщательно забывая все, что было прежде. И не забыв ничего. Накладывая на совесть и душу пластырь. Который я случайно сорвала.
  
  - 'Здравствуйте, милый Странник!
  Перышко обернулось огненной стрелой? Простите, я не хотела, даже представить себе не могла, что причиню вам боль. Но это послание - верлибр, поэтическое зеркало. Я года три почти не писала стихи, а тут дважды перечитала все ваши письма, и уже не могла ничего с собой поделать. У раненого зеркала бывает усиливающий резонанс. Простите. Когда идут стихи, они уже неподвластны мне. И не получается наполовину. Поэтому сейчас и не пишу стихи и публицистику. Моя публицистика, раненая, ранящая, хлесткая (некогда любимое радио 'Свобода' неделю выло как ужаленное после моей статьи, когда они так топорно прошлись по Чечне в обнимку с головорезами, а у меня есть документальная кассета , где боевики режут людям горло(!), или - о поющих на площадях сербах под бомбами цивилизованного Запада: в Белграде погибли коллеги-журналисты, прямо на рабочем месте в телецентре(!) я писала, и плакала, и не могла продолжать писать, о преследовании наших в Прибалтике, о вымирающем от голода в 1997 году Крыме - 'Мертвая зона', и еще сотни статей - кровью) пришлась на самые тяжелые для России годы. Сколько боли. Потеряла счет утратам. О них и думала, когда писала вам. И у меня есть свои ушедшие, и у меня есть родители, стремительно стареющие, о которых думаю с ужасом перед неотвратимым. Вас коснулись только отблески того черного пламени, которое одолевает меня. И еще: вся эта журналистика - судьбы, люди, история на изломе ... вот где оторопь... люди как щепки... а вовсе не московская метель, на которую я вам жалуюсь. И никакая весна уже не приносит счастья. Как давно это было, когда голова кружилась, и чье-то лицо мерещилось в толпе ... И уже почти не надеюсь на беззвучную флейту в душе... И поэзия - бритвой по руке...Я ее сейчас избегаю по возможности.
  Господи, но ведь должна же она быть, бухта Радости?!
  ... Вашего разрушенного, с пробоинами в днище корабля уже нет. Пусть это будет уже только сон. Сон памяти, но без боли. С легкой, светлой грустью. Как-нибудь вы проснетесь солнечным утром, и увидите, как в ваши окна бьются пять океанов земного шара. А у причала ждет новенькая, пахнущая краской бригантина. У вас удивительная профессия. Потрясающая. Призвание. А Португалия - прекрасная роза на карте Европы. Морские ворота западной цивилизации. И еще. Бесценной монетой - принадлежность к русской интеллигенции. Знак качества высшей пробы..
  W*'
  
  
  Какая профессия! Какое призвание! Бандит? Несостоявшийся филолог? Чемпион по метанию ядра? Это был вовсе не тот ряд, который я могла допустить в свое окружение. Я тогда еще не знала ничего о Malandro, и упорно думала, точнее, старалась верить, что общаюсь с великим биологом и путешественником.
  
  Здравствуй, милая Фиалка!
  Посылаю копию, если файл окажется неприемлемо большим из-за фаду...
  Спасибо за письмо, за окном уже даже не свистит, а надсадно воет ветер. Страшно подумать, что сейчас творится в море и воображение рисует картины недавнего прошлого - парусники с порванными парусами, набитые золотом и рабами ищут спасения в устье Тежу...
  В окрестностях Лиссабона встречаются старые кинты (поместья), вышедшие из Бразильских сериалов и в их стенах запах моря, блеск алмазов, звуки Африки, рев ветра, слезы рабов и еще, еще, еще...
  Что говорить, посещение Эрмитажа всегда заканчивалось дикой головной болью...
  Всплывают картинки из прошлого: грузинская пехота на броне танков в адидасовских костюмах, одинокая женская фигурка на пустынной платформе под проливным дождем...познакомились в поезде, идущем через полыхающий Кавказ... 75 летняя армянская учительница будничным голосом (все выгорело) рассказывала, как убивали ее семью... и чудо спасения, явившееся в образе русского солдата, и дальние родственники, которые ее не встретили.
  Навсегда врезался в память исчезающий в пелене дождя силуэт на пузырящейся под дождем платформе...
  Единственное и самое главное, на мой взгляд, что может дать Европа, и чего нет в России, - это возможность жить, не унижаясь и не унижая других.
  Россия, увы, страна униженных и унижающих. Кто не приемлет это, либо уезжает, либо же ему просто страшно выходить на улицу...
  Музыка - фаду и фотография - бухта Тежу или Тахо... как больше понравится...
  В.
  И еще раз спасибо за бригантину....
  
  Я молчала. Надо было переварить прочитанное. Но еще одно, и возможно главное, останавливало меня. Я все еще не понимала, кто мне пишет. Я никогда не читала ничего подобного. Этот человек был явно ранен, и все это начинало походить на исповедь. А мне - мне хватало и своих ран.
  Я молчала.
  
  Здравствуй, Фиалка! Давно не было вестей из замерзшей Москвы, и я посылаю частичку Португалии...
  Удивительная штука, только вот сейчас начинаю понимать, читая на португальском, что поэзия это нечто большее, чем определенный порядок и ритм слов, скорее - порядок и ритм звуков в слове и даже восходящие или нисходящие интонации одного звука... как капелька, падающая с сосульки или треск дерева в зимнем лесу...
  
  С письмом пришел музыкальный файл. Фаду...
  
  Единомышленник? Несомненно. Единомышленник, не равный ни в каком отношении.. .
  
  Фаду удалось послушать только в редакции - на домашнем компьютере не было нужной программы. За окнами выла предновогодняя метель. Было около часа ночи. Два голоса пели о любви и о разлуке. Запредельная тоска, запредельная нежность..
  Я сидела в наушниках, за стеклом кто-то кричал по телефону, народ строчил и редактировал статьи: редакция работала иногда до утра. Я слушала фаду вот уже шестой раз, шестой раз по три минуты девятнадцать секунд погружения в далекую эпоху отважных мореходов и ждущих их прекрасных португалок, ждущих и не всегда дожидающихся. Тоска и нежность, нежность и тоска. Мужской голос, трепетный, немного дрожащий от переполняющей нежности, женский голос - тоже с дрожью, наполненной любовью и грустью, тихая печальная гитара. В редакции меня не было - я была в Португалии...
  У каждой романтической истории есть своя мелодия, своя песня.
  Мелодией нашей истории стала Camara_Pereira_Viales_de_Alfama. До сих пор ее слушаю ее с легким трепетом и нежностью. Песню о несчастной любви.
  Мой Странник не отпускал меня. А я уже почти не хотела на волю.
  
  
  
  ЧАСТЬ 5.
  
  ПОЧЕМУ ЭТИ ПТИЦЫ НА СЕВЕР ЛЕТЯТ?
  
  Завтра новый год! Около полуночи я стою одна на остановке, гадая, придет ли последний троллейбус или снова придется ловить машину. В наушниках - бард Дима Домбровский. Поет что-то про снег на стихи Цветаевой. И, кажется, что снег падает в такт музыке, и что на дворе вовсе не двадцать первый век, а начало двадцатого. И вместо троллейбуса вот прямо сейчас, из-за угла, подъедет пролетка. Россия, страна, заваленная вечным снегом. Так ли ты безнадежна? Я снова думаю о том, что написал Странник: страна униженных и унижающих. Владимир был не только моим собеседником, единственным человеком, с которым я могла говорить на равных. Он был моим оппонентом! Готова ли я уехать из этого мрака, этой вековой неустроенности, этого края безымянных могил и из века в век затравленного молчаливого, срывающегося иногда в бунт народа?
  . ..'Почему эти птицы на сервер летят, если птицам положено только на юг...?'. Высоцкий. Гамлет с гитарой, русский Ланцелотт.
  
  ... Нет, куда мне ехать и зачем?
  В страну, где нет этого чертова снега, где дети русских эмигрантов не помнят, как он выглядит? Где вечно и неизменно, изо дня в день свистит и свистит океанский ветер с Атлантики, и можно сойти с ума от этого свиста? 'Климат у нас хороший', как последний и самый веский аргумент стал добавлять в каждом письме Капитан Немо. Но почему, капитан, ты пишешь про Остров Погибших Кораблей? Почему ты пишешь про сознание, расколотое как статуэтка?
  Ну, хорошо, избавившись от снега, что я получу взамен?
  Ненужность никому, утомительную работу ради кучки евро и креветки на завтрак, обед и ужин. Что снял Тарковский, покинув Россию? Что написал Бродский? 'Осенний крик ястреба', сильно, но... рваные строки запредельной тоски птицы из беловороньей погибающей стаи.
  
  А как же 'ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать?'. Не пришел. Россия - страна, где невозможно выжить. Поэты, настоящие поэты, погибают здесь не позже сорока. Плата за слово? Которое, как ни в какой другой стране, имеет особую цену? Кровью. За какие наши грехи их забирают так рано?
  Молчание. Снег. Белое безмолвие Высоцкого - '...тем наградою за одиночество должен встретиться кто-нибудь'...
  Кого судьба подготовила мне в награду за долгое безмолвие? Неужели это... Странник? Единомышленник? Противник? Жертва?
  Троллейбуса все не было, но возникли строки...
  
  В мандариновых рощах лиловый закат.
  Океанский прибой навевает им сны.
  Почему ж эти птицы на север летят?
  Что им надо в снегах необъятной страны?
  Где стреляют на взлете. Где рубят с плеча.
  Где не верят святым. Где пророков казнят.
  И не каждой дано долететь до земли.
  Почему ж эти птицы на север летят?
  Почему, лишь весной зашевелится лед,
  Затрещит, покачнув четверть суши земной,
  Юных птиц вожаки направляют в полет,
  Неокрепшие души зовут за собой.
  Им лететь сотни верст на такой высоте,
  Где разреженный воздух смертелен и чист.
  И последней молитвою станет для тех,
  Кто погибнет, сородичей клекот и свист.
  И не зная законов людских и границ,
  По тому лишь, как сильно он легкие рвет,
  Воздух с привкусом крови, пьянящий всех птиц,
  Им подскажет, куда направлять свой полет.
  И когда исхудавших, израненных птиц
  Поредевшую стаю вожак перечтет,
  В гордом блеске сухих опаленных глазниц
  Он уже своих бывших птенцов не найдет.
  Ну а в этом краю леденящих ветров
  И израненных душ выживают лишь те,
  Кто дышать горьким привкусом крови готов
  На смертельно опасной для птиц высоте.
  
  Как мне было знать тогда, за семь месяцев до трагедии, что в августе 2003 года в лобовом столкновении на пустом шоссе погибнет мой друг, один из лучших молодых поэтов России Денис Коротаев. Я еще успею прочитать ему это стихотворение по телефону.
  Успею даже рассказать о Malando.
  - Знаешь, я написала одному русскому эмигранту в Португалии, что ты - лучший молодой поэт России! - И, зная иронический тон Дениса, прекрасно помня его пародии, робко добавила:
  - Ой, ничего, что я тебе прямо в лицо это говорю?
  - Говори, говори! - В ответ прозвучал такой искренний смех, Денис сказал это с такой иронией, что мы оба прыснули в трубку.
  
   Потом - второй раз, посвятив это стихотворение памяти Дениса, я буду читать эти строки у его могилы, где на прощание с ним соберется несколько сотен человек из разных уголков России. И дождь будет лить неделю, начиная с той роковой пятницы. Пятницы на шоссе. И когда душа, отпетая в кладбищенской церкви, устремится в небо, в небе появится просвет, и луч солнца упадет прямо на гроб. Ему было только 36. И навсегда будет. Он погиб до сорока, как и положено настоящему русскому поэту. Он несся на скорости за сто по пустому шоссе. Машина, выскочившая на встречную полосу, словно божья пуля, не могла быть случайной.
  
   На Новый год письма из Португалии не было. Словно и не было никакого праздника, - Странник не поздравил меня, и я поняла: Новый год не имеет значения. Я ведь тоже не люблю этот праздник тикающего, отбирающего жизнь метронома, отсчитывающего наши короткие земные дни.
  Почем эти птицы на сервер летят? В Новогоднюю ночь я занималась рисованием: набирала летящим курсивом по небу Ниловой пустыни - белым по грозовому свинцовому небу России эти строки, все стихотворение целиком: строки, белые летящие строки напоминали невесомых птиц, летящих на север, туда, к Селигеру, дальше, к Оптиной пустыни, потом - к Соловкам...
  ...И слегла до Рождества. В Москве было минус тридцать два, у меня - плюс тридцать восемь.
   На Рождество я отправила свинцовое небо в белых строках-птицах к берегам Гольфстрима. Я бросала Страннику вызов, немного сгладив его теплым тоном письма:
  
  - 'Привет Вам, Владимир, "владеющий миром"!
  Великая тайна - излучины и заводи русского языка... Во-первых, я еще не поздравила Вас с Новым годом и с Рождеством. Полета и вдохновения! И немного одержимости манией совершенства... Работаю на износ. Поэтому не до простуды, а она грянула, как только сдали последний номер, перед самым Новым годом, и закончилась ровнехонько к Рождеству, которое отметили вчера в редакции вдохновенной работой. Возвращалась вчера домой за полночь, а на термометре - минус тридцать два. Сейчас просмотрела отправленную почту: полчаса выстраивала строчки стихотворения на фоне Ниловой пустыни, а после отправки письмо переформатировалось, и все строчки встали ершиком через одну... Поэтому отправлю стихотворение еще раз. Первое после трехлетнего молчания. Правда - грустное. Спасибо за запредельную музыку. Фаду разбило мне сердце. Слушала как в трансе, в одиннадцатом измерении Зазеркалья. Дома у меня нет формата MP3, и на рабочем компьютере в редакции тоже. Только CD, это чтобы мы не отвлекались. Послушала трижды на компьютере бильдредактора, так что пришлось приостановить работу, но... меня здесь любят. Новый год прошел вдвоем с телевизором и простудой, а потом вдруг в руки сама выпала кассета одного барда и поэта Димы Домбровского. Слушала всю неделю под небывалый снегопад ...всю неделю падал, падал, падал мелкий снег, завалив огромный мегаполис, и троллейбусы по самые уши... песни на стихи Цветаевой, Пастернака, Пушкина, Мандельштама и Димы. Жаль, что не могу послать их - записаны на простой аудиокассете.... Летящие мелодии, легкие, нездешние ... про незримого ангела, который - душа наша..."О не растай в тумане голубом..." Хорошо как, Бог мой... Про Россию не буду. Не так все безысходно, не так однозначно. Униженных и унижающих? Но человека унизить нельзя, у него всегда есть достойный выход... хотя бы в смерть. Закончила статью, и сделала перерыв, сижу в наушниках, слушаю испанскую гитару (Armik, Rosas del amor). Два раза была в Испании, первый - в 95, в Андалусии, второй - в 2000, в Каталонии. И заболела этим краем горести и гор, огня в танце и солнечного пламени... нет, об Испании не сейчас и не в двух словах. Португалия похожа?
  Ви'
  
  
  Удивительно, но ощущение от разорванности птиц не прошло и после форматирования текста, даже усилилось... Стихи удивительным образом слились с силуэтом той фигурки на фоне моря, которую впервые увидел почти три месяца тому назад, вот только Селигер не показался последней точкой перехода,
  Наверно потому, что я всегда буду ощущать полет птиц над ним...
  Португалия это что-то особенное, теснота старого Лиссабона, когда-то разрушенного
  стихией, запах моря, кафе с почерневшими деревянными столами, фаду по вечерам, неповторимый кофе, пропитанный пряностями Африки, воздух, насыщенный ароматом порто и мадеры, бразильских сигар и сандала, кажется, что ночной Лиссабон как огромный корабль, наполненный колониальным товаром, медленно плывет, поскрипывая пеньковыми веревками в едва наполненных парусах за очередной партией невольников - основой процветания некогда могущественной Португалии, но уже нет невольничьих кораблей в устье Тежу, и на улицах слышится португало -африканская, португало -бразильская речь... много индусов в каких-то немыслимых одеждах и диковинными заморскими птицами выглядят немецкие туристы в своих бежевых шортиках, не вписываясь в этот чужой неевропейский мир...Если нужно описать страну тремя словами то эти слова о Португалии -
  Доброта, Терпимость, Понимание...
  О России...
  - нельзя жить в собственной стране эмигрантом... как у Шекспира "уж лучше порочным быть, чем порочным слыть" - так, по-моему...
  Я здесь понял, что благодаря инету эмиграцию можно рассматривать как суть физическое явление, не более... пример этому - стихи- птицы, несущиеся над Селигером... нет четких границ между материальным и нематериальным, просто есть пространства, где это существует вместе...
  Не болей, милая Фиалка и пиши, пожалуйста, стихи.
  В.
  
  'Атлантический циклон принес оттепель. Спасибо.
  Кажется, становлюсь метеозависимой. И только - к ветрам с Атлантики.
  Фиалка'
  
  Вскоре он прислал мне мой же портрет, но какой!
  От всего моего облика исходило сияние, по краям уходившее в голубую дымку и растворявшееся в голубизне, все это было вставлено в золотой круг. Он распечатал мой портрет и повесил его у себя на кухне. Вместо иконы? Мне стало страшно: я как-то не чувствовала себя ни Божьей Матерью, ни дамой сердца средневекового рыцаря. К чему все это приведет?
  
  ЧАСТЬ 6.
  
  МОРСКИЕ КРОЛИКИ
  
  Я молчала. Молчал и Странник.
  И все-таки к концу января от него пришло письмо.
  
  Здравствуй, милая, Ви... давно нет вестей и мне как-то не по себе...не заболела ли? И не добраться до инета... или же...
  У меня тоже бывает... желание одиночества...
  отправь, пожалуйста, пустое письмо и я буду знать, что ничего не случилось....
  В.
  
  Я поняла, что попала в западню. Бросить человека, которого я подозревала в самом худшем, и которого считала лучшим собеседником в моей жизни, не удавалось. Писать ему было страшно. Но жалость, вечная русская женская жалость, которая заменяет в России любовь - не давала мне выбора.
  
  Я решила, что буду писать ему серьезные письма, не давая повода считать все это романом по Интернету, а тем более, планировать какую-то совместную жизнь в будущем.
  
  'Привет с полигона северных ветров и ураганов газетных статей!
  Жму лапу самой симпатичной из ваших крапинчатых, пупырчатых и прочих лягушек!
  Не обижайте ее! Спасибо за фотографию. Фиалковая слишком инфернальна.
  Но зато вторая... тронула меня...Петр Вегин, "Светает..." Но я наделась увидеть и вашу фотографию - те, что есть, маленькие, там только силуэт. Ваши описания страны образны настолько, что, кажется, вижу Португалию как на кинопленке... и запах кофе наполняет мою московскую кухоньку... Каждый день сажусь за компьютер, на экране которого безбрежный Атлантический океан, и стоит немного зазеваться, как проваливаюсь в этот открытый космос...Наверное, это очень здорово, обнаружить такой край, где еще есть Доброта и Понимание. Слушаю Высоцкого "Покажите мне край, где светло от лампад!",
  а этой России уже, возможно, и нет. Разве что в провинции, в Крыму, в заброшенных
  голодающих деревушках да в нищих военных городках ( я начинала в военной газете ПВО и ВВС России) встречались еще светлые люди. Но, возможно, я идеализирую.
  Недавно у родителей побывала моя нянюшка, Арина Родионовна по имени Зина,
  из той самой деревушки, о которой - "Лебеда-полынь". Вместе пели народные песни, а она рассказывала, как сейчас живет эта деревня. Спросила, между прочим, сколько я получаю. Я ответила. В долларах. Она не поняла. Объяснила ей в рублях. Не сообразила я, глупая, промолчать и уйти от ответа. Реакция была шоковой. Она даже не вскрикнула, а как-то ойкнула и затихла. Это в тридцать раз больше, чем у ее единственной родственницы, которая нашла там, в селе работу. Остальные голодают, едят только то, что посеяли. А электричество туда провели только в 1961 году, когда сверхдержава встречала Гагарина, до этого жили при лампадах. Поезд в Крым останавливается в Солнцево на одну минуту на этом блаженном полустанке, потом двадцать километров вылинявшим инвалидом-автобусом по бездорожью, меж гречишных полей, и пропитанных дорожной пылью тополей...Автобус-бедолага ходит раз в сутки, и то не в распутицу. Говорит, могилки бабушки и деда неухожены, загородки покосились. У меня - комок в горле. Обещала летом приехать. Такой вот двадцать первый век в бывшей сверхдержаве. Мне кажется, что в наше время Португалия не дальше, чем Крым. Но инет не дает возможности, например, заглянуть в театр на Таганке. Хотя и эта легенда моего студенчества сейчас обесцветилась. А о репрессиях в театре Любимова я написала статью и подарила ее его жене. Он снял самую лучшую в его труппе постановку "Москва - Петушки" по Ерофееву только потому, что не сам поставил этот спектакль, его сделал молодой режиссер по фамилии Рыжий. Сделал так, что он затмил все последние потуги Любимова еще раз разыграть гулаговскую карту. Как мы от этого устали, от политики, Гулага, Шаламова. Все. Хватит. Володя, простите, но если будет возможность, может быть, вы расскажите, какие обстоятельства заставили вас принять решение об отъезде. У меня странное ощущение от какой-то раздвоенности. Вы пишите о том, как много свалилось на вашу бедную голову, и, кажется, мне это понятно. Я как-то брала интервью у наших разведчиков-нелегалов после их рассекречивания, познакомилась с ними в закрытом санатории, где выступала со стихами, потом бродили вместе по сосновым аллеям... Они участвовали в разрешении Карибского кризиса, приехали 35 лет назад, но до сих пор не прижились в Москве...А страну пребывания любят как родину. Вы пишете о том, что нашли понимание в новом окружении. Это здорово, но все-таки что-то еще не успокоилось, не устоялось, не осело? Или уже лучше? Может быть, материал, который я посылаю вложением, немного расскажет о моих думах окаянных. Статьи были опубликованы в "Литературной России" в начале 1999 года, сейчас у нас ситуация изменилась к лучшему. Поэтому я и ушла из публицистики в научно-познавательную журналистику. Как забавно, и трепетно, когда видишь в метро, как читают твою статью! Хочется заглянуть читателю в голову... А читают меня более миллиона соотечественников еженедельно. Поэтому - ответственность. И не надо сейчас стихов. Таких. Как птицы. Они слишком дорого достаются. А в Москве снова висят плакаты с рекламой "Норд-оста". Намедни меня пригласили в одно казино, где уже сделали пародию на этот мюзикл. Послала их, едва сдерживаясь, чтобы не перейти к несвойственной мне лексике.
  
  Ви'
  
  Я послала ему свои статьи, вышедшие под общим заголовком 'Полигон-Россия' с анализом того, что случилось с нашей страной в девяностые годы.
  
   Последняя надежда на домик в Канаде рухнула, когда я попросила Владимира прислать фотографию, написав, что прежние - мелкие, и я хочу получше разглядеть его лицо. Не знаю, что он подумал, потому что никаких фотографий он не присылал и к сайту знакомств, виновнику всей этой истории, отношения не имел. Но не подал виду, что заметил мою оговорку.
  
   Между тем заканчивался январь. Зимние ночи в Москве как-то по-особому полны тоски. Я до утра просиживала в Интернете - собирала фактуру и писала статьи, ложилась спать под утро, когда за окном было еще темно, а когда просыпалась, за окном снова была тьма. Слякоть, сменившая морозы, была ничем не лучше - казалось, что вся России уснула под снегом, и этот сон никогда не кончится, как и эта вечная, непроглядная тьма.
   Ну, вот... Его фотография висит у меня на экране.
  Мне плохо. Я писала ЭТОМУ? Даже слов подобрать не могу. Казачий атаман? 'Браток' с двумя высшими образованиями и десятком трупов в биографии? Огромные серьезные глаза (взгляд Дворжецкого в кинофильме 'Бег', когда белому генералу мерещатся виселицы) смотрят по-волчьи, с недоверием и вызовом. ТАКОЙ может утопить княжну, зарезать человека, написать гениальную книгу и получить Нобелевскую премию!
  Всю романтическую дурь наших писем как рукой смело! Девушка, кому вы писали стихи, кому рассказывали о своей публицистике, кому исповедовались? Самое точное название для состояния, в которое я попала - шок.
  Я не знала, что делать. ТАК со мной не говорил никто. От ТАКОГО лица хотелось бежать подальше, стереть его немедленно из компьютера, закрыть тяжелую бронированную металлическую дверь - ставшую приметой нашего времени, или... Или...?
  Неделю я думала над этим 'или'.
  Снова пустота - оборванная исповедь требовала продолжения. И еще была злость. Какого черта я не посмотрела на обратный адрес еще осенью? Совершенно четко до меня стало доходить - пока я писала португальскому атаману, уверенная, что общаюсь с ценителем морских медуз, профессор не получал ни одного моего письма. Из-за этого типа я потеряла контакт с милейшим Севастьяновым!
  
  - Верните мне чеховского героя с его бородкой и пенсне, хочу в канадский коттедж! - кричало мое Альтер эго. Тихий голосок сознания робко спрашивал: - А десять вундеркиндов тебе родить, как это?
  
  - А ничего, потом разберемся! - самоуверенно парировала я. Альтер Эго ликовало, подавленное им сознание затравленно заткнулось.
  
  Злость рождала бешеную энергию - переиграть ситуацию и немедленно! Неважно, что вирус стер адрес профессора - я журналист или кто? Через час я уже знала все координаты всех фондов, организаций и личный адрес большого ученого.
  Я написала ему несколько изысканно-интеллектуальных писем. Как я старалась! Я писала о России и Тарковском, благо в моем архиве было интервью с Юрием Назаровым и его беседы с Андреем о Руси изначальной. Я написала практически целую диссертацию, и отослала ее Севастьянову. Сколько усилий я приложила, чтобы придумать повод написать ему! Оправдать свое многомесячное молчание. Предлагала совместные публикации по волнующим его темам. Меня внезапно охватила страсть к защите дикой природы и неудержимая тяга к участию в международной правозащитной деятельности. Мираж домика в Канаде реял как флаг над всем этим безобразием. О Malandro я думать себе запретила. Впрочем, мне было не до него.
  Да, глупость людская не имеет предела: если бы я потратила все эти усилия на новые статьи, на гонорары я могла бы... Да нет, если вы подумали о домике на Рублевке - это вряд ли, российские гонорары - еще один отечественный анекдот.
  
  Как я хохотала над письмом, полученным то ли после третьего, то ли после пятого письма в Канаду. Профессор сухо ответил, что не возражает против публикации, и прислал книгу. Странно, но читать я ее не могла - мне было смешно. Не скажу, чтобы это был полный бред, а впрочем, ... зря что ли мы боролись за 'гласность'? То единственное, что мы получили, изрядно митинговав в конце девяностых - была свобода обругать ближнего! Так что - именно это я и скажу. Бедный, бедный профессор. Простите меня за этот смех. Вполне возможно, что ваши книги гениальны. Но зачем мне все это? Гитара, костры, ... мне мерещились монстры - морские волкодавы, океанские лошади и подводные кролики! Простите меня за все. Если у человека снесло крышу, можно заняться изучением направлений ветров и аэродинамики ее полета. Правда, надо определить еще, у кого из нас крыша отправилась в дальние странствия? Возможно, у всей страны?
  
  Насмеявшись, я снова впала в депрессию. Послала к чертям позвонившего внезапно - только его сейчас мне не хватало! - 'черного полковника'. Два года молчал - и вот тебе. Надо же. Как это они чувствуют, когда их звонки особенно противны? В довершение ко всему меня достали на работе - сорок тысяч знаков в неделю вынь да положи! А потом над твоей выстраданной бессонными ночами нетленкой начнут издеваться, приписывая в каждый абзац откровенно маразматические перлы на потребу информационно прожорливой толпе. Думаю, что и сам шеф прекрасно понимал это и выпекал эти шедевры ширпотреба не без таланта.
  
  Может быть, именно поэтому, потому, что глупость людская, походившая на мутную полноводную реку, грозилась затопить все вокруг, и надо было срочно строить дамбу, в одну из февральских ночей, отложив работу, я перечитала все письма Malandro. Его лицо уже не казалось таким харизматически пиратским. Но все еще вызывало озноб. Ну и бог с ним, с лицом. Я не заметила, что читаю его письма уже два часа.
  
  
  
  Здравствуй, милая Виолетта! Как всегда обрадовался, получив письмо из
  Москвы... и позволь мне не согласиться с мнением о ненужности стихов, просто может быть они не всегда должны быть похожи на Гулаг, Шаламова, 'Буревестник' и 'Как закалялась сталь' ... Сложно жить в состоянии перманентной революции.
  Мы все от рождения зрячие, но бредем, прижав крепко, обеими руками очки, через которые предпочитаем рассматривать мир, бредем плечом к плечу: историки, студенты, патриоты-космополиты, пенсионеры, военные и новоиспеченные нувориши, чернобыльцы и чеченцы, бандиты, вымирающие КСПэшники, эмигранты-мизантропы, и нет мужества и сил опустить руки и вдохнуть воздух, посмотрев вокруг...Мир...Небо...Звезды.. Вечность... Опрокинутый серп Луны. Слабое мерцание Млечного Пути, Стожары, в густом супе Украинской ночи, запах сена и вся история человечества в одном легком прикосновении руки...
  "Лето. Полдень. Детство. Дальняя дорога
  Колдовские травы. Лебеда-полынь"...
  Небо, покрытое перистыми облаками, ныряющими у горизонта в океан
  и превращающимися где то на середине пути в волны, накатывающие на утесы
  Синтры, сверкающей пеной океанской свежести и запахом дальних странствий...
  ... фаду, пропитанные дыханием океана...
  ...Почему уехал? Причины подробно описаны в твоем "ПОЛИГОНЕ-РОССИЯ", больше и добавить нечего...
  Только отсюда видно, как тяжело больна Россия, пребывая в гуще процесса сложно о нем судить, и я лишь благодарю бога, что у меня хватило мужества и сил поменять свою жизнь, наверно сказалась привычка к переменам.
  Прошло два года... у меня есть работа, которая не забирает ни времени, ни сил, старичок 'Опель', с которым мы частенько катимся куда глаза глядят, останавливаясь пообедать в деревенских кафе с непременными старичками, сидящими возле входа со своими 330гр пива. И если спросить, что есть интересного в окрестностях, то узнаешь историю деревни со времен маркиза Помбала, легендарного Лиссабонского строителя. Мне нравится останавливаться на ночь в маленьких рыбацких деревушках, просыпаясь утром от шума океана и пения деревенских петухов, и сидя за утренним кофе с непременными местными вкусностями, думать, что меня ждет за той зеленой горой, из-за которой поднимается солнце. Собираюсь в этом году на Азоры с палаткой, наверное, это ностальгия по Форосу... конечно можно расположиться в гостинице, но хочется как раньше, в палатке с приготовленной на костре рыбой и мидиями
  и с искрами костра, улетающими к звездам...
  Раздвоенность и неуложенность? Это наверное немножечко от одиночества...
  и еще, наверное, от постоянного общения с розовыми в крапинку пупырчатыми лягушками...
  В.
  
  Мое сознание раскалывалось точно так же, как было расколото его: в нем поселились два Malandro, два Владимира, один - казачий атаман, авантюрист, некто в бегах, другой был Странником с Острова Погибших кораблей. И это были совсем разные люди. Бросить ни того, ни другого я уже не могла, думала о них сутками напролет, постоянно разговаривала с ними мысленно. И они оба уже начали новый виток - присылали изысканные любовные стихи с прозрачными намеками.
  Хватит, пора прекратить эту шизофреническую раздвоенность! Наконец я решилась задать тот вопрос, который больше всего волновал меня последние месяцы.
  
  'Володя, это не будет очень нескромно спросить, какой институт вы окончили, или какая была специальность, профессия, ну намек хотя бы? Мне будет проще представить человека, а то я как-то забыла об этом спросить, и вот гадаю... Вы неплохо пишите (суп украинской ночи - хорошо!), но гуманитарий вы или технарь?
  Хорошо, что все перелетные квакуши разлетелись от вашего компа в другие края, думаю, осенью они вернутся. Может быть, Набоковские бабочки лучше? Поселите их у компа! Эти ожившие анютины глазки - разноцветные, глупые и красивые - попытка медитировать
  Ви'
  
  ЧАСТЬ 7.
  
  БРИГАДНЫЙ ГЕНЕРАЛ
  
  Ну - вот и все. Теперь я знала все. Телохранитель. Я не столь наивна, чтобы не понимать, что это означает.
  
  Como estas? Tudo bem? A Wioletta...как чувствуешь себя, все ли хорошо... обычное португальское приветствие, при этом, как правило, особи противоположного пола целуются два раза, к чему мне никак не привыкнуть.
  Вот уже второй день думаю, какая у меня была специальность в России? Кем был и кем не был? Не был подлецом, так мне кажется. Был плохим сыном и никудышним мужем. Брак рассыпался одиннадцать лет тому назад, столько же и просуществовав. Еще был институт физкультуры в Киеве, душные ночи на Подоле, щенячьи студенческие радости и жареная картошка на закопченной сковородке...
  Потом было по-всякому. Из самого экзотичного: есаульство в казачьем войске и работа телохранителем. Еще почти два года продавал картины - счастливое время,
  изъездил всю дореформенную Россию, наверное, поэтому мне не снится Украина, где родился, а больше Байкал или та застывшая дорога на Надым с голубыми столбами света от фонарей, освещающих дорогу в 60 градусный мороз...
  Сейчас вот моя провинциалочка Португалия, фаду и бразильцы, с которыми люблю общаться. Удивительно, но они ничем не отличаются от своих телевизионных собратьев: те же брызжущие эмоции, открытость и доброжелательность...
  За год прошел дорогу от 'первый раз вижу компьютер' до программирования и еще язык, адаптация, письма из Туманности Андромеды, одиночество, Тихонова пустынь на компьютере, меня поразившая... колоритные типажи русских эмигрантов...
  ...и снова у меня неприятности с инетом...быстро отправляю письмо... Было бы здорово когда-нибудь пообщаться онлайн...
  В.
  
   Я еще пыталась как-то смягчить дело, цепляясь за надежду, что и у политиков, или, скажем, известных артистов есть телохранители. Но информация, которая буквально обрушилась на меня, не оставляла и тени сомнений. Казачий атаман, это было только начало, и самое невинное в его биографии! Чего в ней только не было! Чемпион СССР по толканию ядра начала восьмидесятых. Сто килограммов мускул, сто восемьдесят - поднимает рывком от пола! Когда жена приходила на тренировку и видела, как он это делает, ей становилось плохо. Казалось, что сейчас вот эта глыба металла расплющит Владимира, но он делал рывок, снова рывок, и еще, еще, еще. Большой спорт не бывает без большой крови. Попытки выжить в перестройку привели его на рынок, судьба челнока помотала по турциям и прочим польшам. Долгие отлучки из дома, новые города, новые знакомства, новые женщины. Ценившие не только накаченную фигуру, но и необычную для спортсмена начитанность. Он был дамским угодником, как писал сам - страдал доставшимся видимо в наследство от какого-то деда из казаков синдромом 'автоматического флирта', и помимо воли начинал флиртовать с любой более или менее симпатичной девушкой. Тех, кто отвечал взаимностью (а он это чувствовал почти моментально), он называл 'контактерками', то есть, готовыми идти 'на контакт'. На остальных время не тратил. Популярностью у дам он пользовался необычайной. Сильный, умный, знающий себе цену потомок двух ветвей казачьего рода - запорожских и уральских.
  Где-то в эти годы разместилось и атаманство (он был казачьим есаулом), о котором он вспоминал как о самых лучших годах в своей жизни, и о которых тосковал, и продажа картин, и поездки по делам бизнеса на Крайний север, и участие в конфликтах на Кавказе. Одно время он жил в Польше. В другой период - работал телохранителем у олигархов. Я, не уставая удивляться, запоминала все новые факты из его биографии. Службу в советской армии в спортроте. Работу на строительстве какого-то предприятия в Грузии. Уверена, что это было еще не все.
  Во время его длительных отлучек, а позднее, и не только в разлуке с ним, жена стала ему изменять. Как-то сам собой возник разлад в семье. Но последней каплей стало то, что она, по словам Malandro, 'подставила' его в денежных и имущественных делах. Он хотел ее пристрелить, но друзья уговорили Владимира не делать этого. Побросав в сумку вещи, он уехал, куда глаза глядят.
  Так начинался его последний этап приключений в России.
  Этап, достойный продолжения сериала 'Бандитский Петербург', о котором я еще расскажу. Он называл эту организацию 'бригада'. Словечко, пущенное в оборот в середине девяностых, времени криминальных войн в России за передел собственности.
  'Бригадный генерал', - так я стала называть его. Капитан Немо был забыт. Со мной общался 'БРИГАДНЫЙ' ГЕНЕРАЛ!
  
  В его письмах ко мне понемногу стали проскальзывать такие подробности, от которых у меня бежали мурашки по спине и снились потом кошмарные сны наподобие голливудских боевиков. Особенно после того, как Malandro прислал мне мой же портрет, с головой, аккуратно отрезанной от тела и вставленной в воронку Черных дыр космоса, подписав все это 'Фиалка из Туманности Андромеды', причем, надо сказать, лицо мое было преобразовано 'фотошопом' и имело теперь трупный сиреневый цвет.
   Со временем я привыкла и к этой картинке и даже поставила ее на одну из своих страниц в Интернете, но в ту ночь мне приснилось, что меня преследует русская мафия, продающая людей на органы. Я убегаю от погони в каком-то городе на задворках Европы, плутая черными ночными дворами, и упираюсь в высокий забор. Я проснулась в холодном поту.
   Видит Бог, боялась я его не меньше, чем тянулась к нему, и давно бы бросила, если не одно почти мистическое событие. 23 февраля мы, как и положено, отмечали в редакции 'День защитника Отечества', укрепляя 'обороноспособность организма', как выражался мой навязчивый и беззлобный полковник, серьезными дозами спиртного. Как известно, пьяному и море по колено. Море Интернета казалось мне маленькой лужицей, 'Бригадный генерал' - коллегой по работе. То ли мне не хватало адреналина в крови, то ли я просто ни о чем уже не могла толком думать, но я открыла папку с надписью
  'Malandro', чтобы еще раз ощутить озноб и ужас, разглядывая его лицо. И неожиданно для самой себя, с примерно тем же ощущением, с каким любители экстремального вида спорта прыгают со скалы, написала ему - 'поцелуи не форматируются по Интернету? ну тогда - целую в щечку'....
  И чем я собственно рискую на расстоянии в шесть тысяч километров?
  Написала и забыла.
  А потом наступило 25 февраля. В Москве внезапно разразилась настоящая весна! Откуда-то взялись и заполонили город мимозы, снег предательски таял, в воздухе пахло дождем и счастьем. Троллейбус, на котором я ехала на работу, встал как вкопанный у светофора, утопая в весенней распутице. Прямо перед нами стояла черная иномарка с тонированными стеклами и номерами '666'. Если бы я прочитала об этом в чужом рассказе, я бы усмехнулась - дешевая мистика. Но я видела это своими глазами и прекрасно помню все в мельчайших подробностях. Даже то, что я сидела в первом ряду за спиной шофера, и какая-то бабуля спрашивала у водителя, на какой остановке ей сходить, чтобы попасть на Черемушинский рынок.
  В редакции я открыла почту, загадав, что если есть новое письмо от Malandro, то этой весной случится что-то необычайно хорошее. Письмо было. Помедлив немного ( я ведь слукавила, когда сказала, что забыла о виртуальном поцелуе в щечку, и конечно же теперь ждала реакции), я открыла его.
  ... Я не могу описать точно это ощущение. Это было потрясение, эстетический шок...
  Я курила одну сигарету за другой. Окурков было уже четыре, когда я открыла чистый файл, чтобы написать ответ. И сидела в ступоре перед чистым экраном еще полчаса...
  Потом снова посмотрела на фотографию, которую прислал мне Malandro.
  На ней был совсем другой человек. Красивый, умный, гордый и обаятельный. Нет, не так.
  Откинутая назад голова, прислонилась к поднятой и заведенной за голову руке. Полузакрытые глаза, глубокий взгляд (веки слегка прикрыты) смотрит сверху вниз изучающее. С иронией и нежностью. Такими были величайшие русские поэты и мореплаватели. Нет, опять не совсем точно. Это мог быть киноартист, и ученый, но никак не бандит и бродяга. Он был не просто красив - он был дьявольски красив. Умен. Ироничен. Что еще? Ах да, одна деталь, но важная. На этой фотографии он напомнил мне одного молодого поэта, которого я любила двадцать лет назад. Но был в сто крат лучше, глубже, ярче, взрослее и содержательнее. ЭТО БЫЛА ЛИЧНОСТЬ!
  И опрокинувшая меня подпись под фотографией:
  'Я смотрю на тебя, как мужчина смотрит на женщину'.
  ...Озноб и нежность...
  нежность и озноб...
  Вот что я чувствовала, вот что написала, сумбурно, в одном порыве - скачущими по экрану строчками...
  ... кофе и карвалол...
  ... карвалол и кофе.. .
  ...Дикий мед и цунами...
  
  Это был Странник, потерянный несколько месяцев назад и вытесненный Malandro, это был Malandro, ставший снова Капитаном Немо!
  Я поняла, что пропала. Он может делать со мной все, что хочет, может писать про убийства и стрелки, про Хемингуэя и заложниц. Передо мной была фотография, в которую я нет, даже не влюбилась. Я любила ее. Любила мой двоичный код! Прекрасно понимая, что такого человека не существует в природе. Что все это - чудеса 'фотошопа'. И при умелом программировании даже из меня можно сделать семнадцатилетнюю Марину Влади. Но сердцу не прикажешь. Я понимала, что не было никого Скитальца с Острова Погибших Кораблей. А был тип с налитыми кровью глазами, тяжелым взглядом и бычьей шеей. С накаченными мускулами и криминальным прошлым.
  
  В те дни я запала на 'Ночных снайперов', ставила две вещи 'Дикий мед и цунами' и 'Катастрофически тебя не хватает', и смотрела-смотрела-смотрела часами на фотографию. Теперь она не сходила с моего экрана, висела на нем круглосуточно, и я разговаривала с ней. Она была ЖИВАЯ. Каждый раз фотография была разной, менялись очертания губ и выражения глаз. Глаза следили за мной, когда я, то и дело бросая взгляд на экран, ходила по комнате. Уголки губ то таили снисходительную улыбку, то грустно опускались. Эти губы, их так хотелось поцеловать - робко, в самый краешек! И легонько погладить Странника по вискам. Я садилась подальше от компьютера, в кресло напротив, и долгими часами смотрела на экран. Я была уже не одна. И в то же время абсолютно одинока.
  Когда мне было особенно тоскливо и писем не было, я перечитывала старые. Потом я ставила 'Юнону и Авось': 'Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду...'. Это было предчувствие исхода? Но именно так и случилось. Никогда я его не увижу. И не смогу забыть. Как, я почти уверена в этом, не сможет забыть и он меня.
  Однако в те дни я еще думала, чтобы когда-нибудь, в перспективе, мы встретимся и ....
  Не знаю, что 'и'... Никаких планов в моей голове не было, ну разве что - провести неделю в Португалии, посидеть в одном из тамошних кафе, поговорить о жизни. Увидеть, наконец, друг друга - увидеть такими, какие мы были в жизни. Без 'фотошопов' и прикрас. Ведь фотографии в Интернете так не похожи на то, что видишь при встрече. С этим я уже сталкивала не раз. Но даже тогда я не планировала ничего насчет какой-либо совместной жизни. Я ведь помнила все, что он написал. И, к тому же, не собиралась покидать Россию. Ни разу за все время этого эпистолярного романа, или, точнее, этой 'семьи по Интернету', мне это и не приходило в голову.
  Впрочем, 'семьей по Интернету' вся эта история стала немного позднее.
  
  8 марта я ожидала от него весточки, но ни поздравления, ни простого письма не было.
  Повторилась история с Новым годом.
  
  - Ну вот, стоит только мужчине признаться в любви, как все кончается! - опять проснулось мое Альтер Эго.
  
  И мне нечего было ему ответить.
  
  На женский праздник у меня дома собрались подруги. Мы пили сладкий и надо сказать - самый любимый мой напиток - кагор, и, наконец, осмелев, я показала им лучшую фотографию Malandro.
  
  - Умен, надменен, высокомерен ... очень жесток, - сказала мне Света. - Не хотела бы я, чтобы наши пути где-то пересеклись.
  Вторая подруга просто промолчала. Не знаю, суждено ли Светлане пересечься с Malandro. Вряд ли. Хотя, кто знает? Спустя два года она эмигрировала в Германию по еврейской визе, и возможно, как-нибудь, отдыхая на Лиссабонском побережье, где проводят свои отпуска тысячи немцев, она зайдет в придорожное кафе на автозаправке. Вот только в одном я уверена точно - если она даже и встретит там Владимира, то не узнает его.
  
  Я считала дни, март катился к середине, настроение было паршивым - хуже некуда, от Malandro не было писем.
  
  Потом он написал мне, что его друг уезжал в Австрию и просил его пожить неделю у него дома, чтобы выгуливать его собаку. Володя даже прислал мне фото милейшего создания, называемого водолазом и пахнущего, по словам Malandro, хуже скунса. Я не верила в эту историю - мне мерещилась любовная встреча и новая знакомая, которая появилась у Странника. Но он не переставал твердить мне, что одинок. И что кроме путан подруг у него нет.
  На секунду я представила себя в его окружении. Я совсем забыла, что скосила на десять лет свой возраст, и согласно легенде мне 38. Но даже если бы это было правдой, представить себя в окружении путан, друга- бывшего наркомана лет двадцати пяти, приятелей, эмигрировавших из Бразилии, Африки или Украины и бомжующих по странам Европы как-то не получалось. В Москве я дружила с пожилыми академиками и писателями, публиковавшими в нашей газете свои нетленки.
  
   Между тем, письма Володи были практически готовыми рассказами, и я стала редактировать их, склеивать по кусочкам, собирая в рассказы. Я учила его стилю и композиции, радовалась каждой его находке. И вскоре мне уже не надо было ничему его учить. Он писал колоритно, интересно и просто здорово!
  
  В конце марта я обзавелась 'аськой' и началась наша с Malandro 'семейная жизнь'.
  Каждый день с утра, к его приходу с ночной работы, я по обыкновению посылала ему письмо. Как я старалась! Я раскрашивала письма, вставляя в них рисунки и картинки с миленькими и забавными надписями, лепетала что-то нежное, посылала фрагменты из своих рассказов. Однажды я прислала ему письмо, стилизованное под детскую тетрадку в линеечку и написанное разноцветными скачущими буковками. И вскоре он стал просить посылать ему именно такие письма.
  Он давно уже написал, что никакая я не взрослая женщина, а подросток-переросток. И попал в самую точку! В другой раз письмо мелодически позванивало при чтении каждой строчки.
  Он отправлял мне не менее интересные штучки. Однажды прислал фотографию одного из знаменитых лиссабонских мостов. Написав:
  
  - Вот здесь мой дом - вот он, за этим поворотом направо....
  
  Я уже знала, как выглядит его квартира, и куда выходят окна.
  На картинке он сделал живую строчку в письме, нажав на которую я могла узнать текущую погоду в Лиссабоне.
  Как и положено настоящей семье, мы придумали уменьшительные имена и теперь называли друг друга только 'Панда' и 'Лягушечка' . Лягушечкой я стала в честь тех самых, 'крапинчатых' лягушечек, которых я запустила в нашу с ним переписку в самом начале этой истории как своеобразную дань канувшему в пучину Интернета виновнику нашего знакомства академику- акуловеду. Никогда мне это слово не нравилось, и ко мне оно как бы и не относилось. Фиалка, Лошадка, Ви - это были мои земные коды.
  В другой раз он сделал для меня специальный сайт про панд, на первой странице которого изобразил себя в виде большого медведя, а меня - виде вечно скачущей к нему, но так и не достигающей его лошадки.
  
   Почитав его письма, я поняла, что имею дело с практически готовым писателем. Причем весьма незаурядным. Я рисовала столь же ослепительные, сколь и нереальные картинки жизни: его мельницы на Азорских островах, где мы вместе будем пить кокосовое молоко, он - всемирно известный писатель, я - журналистка, пишущая его биографию. Мы фантазировали, предавались мечтам о неосуществимом, мы жили в этих грезах. Обычно ночью я писала статьи, и теперь не ложилась спать, пока, часов в одиннадцать утра по Москве, на аукнет 'аська', и это значит, что он минут пять как пришел домой, и торопится поздравить меня с наступившим днем.
  
   Затем мы оба ложились спать, и мне все чаще снились улочки Лиссабона. А однажды приснился оказавшийся почти пророческим и вероятно посланный мне как предостережение сон. Невысоко, метрах в двух над уличной плиточкой, я лечу по какой-то улочке в Лиссабоне, захожу в подъезд, поднимаюсь на нужный этаж и звоню в дверь. Он открывает мне не сразу. На его лице кровь, а где-то в глубине комнаты мелькает женский силуэт.
  - Я не могу впустить тебя, - говорит мне Странник, - лучше - уезжай...
  - Но у меня билет на обратный рейс только на завтра, мне некуда идти.
  - Прости... - он торопливо захлопывает передо мной дверь.
  Я ночую на лестничной площадке вместе с толпой каких-то португальских цыган, похожих на бомжей... Пожилая цыганка утешает меня:
  - Так лучше... завтра ты уедешь, но еще долго будешь помнить все это...
  Потом, когда он прислал мне фотографии Лиссабона, я узнала улочку из своего сна...
  
  Но я отвлеклась от нашей совместной жизни по Интернету. Вдалеке от Лиссабона я вполне отчетливо видела, как Malandro утром бегает по парку, сразу по приходу из кафе, еще до беседы со мной. В Москве была ранняя весна, а там уже довольно тепло, в воздухе парило, и сосны пахли сауной. Просыпались мы ближе к вечеру и до его ухода в час ночи по Москве в свое кафешное Застеколье 'зарабатывать хлеб насущный', 'аська' не выключалась. Я писала статьи и одновременно отвечала ему, он писал мне, и то отходил жарить картошечку, то убегал принять душ минут на пять. Полмиллиона строк, полгода сутками напролет - 'семейная жизнь' в Интернете, эффект присутствия и тоска от физического отсутствия его рядом. Раз в неделю я убегала поздно вечером в редакцию, отдать рукописи или на дежурство, но уже не сидела там до утра, а бежала к полночи домой, чтобы успеть до часа ночи наговориться с моим виртуальным... мужем? Да нет, скорее миражом.
  
  А еще были ночи. Каждая третья. Когда ему не надо было бежать на работу, и мы сидели в Интернете до утра. Иногда он рассказывал мне про то, что случилось за день, а чаще - вспоминал события из своей прошлой 'доэмигрантской' жизни. Я ломала голову, как ему помочь. Его способности были налицо, его работа была явно ниже уровня его возможностей. Как и вся нереализованная как надо предыдущая жизнь.
  Я начала учить его журналистике, а заодно изучать португальскую прессу. Кажется, он ожил. Я твердила ему, что поскольку он уже неплохо знает язык, то в русскоязычной прессе у него есть шанс найти свое место. Но иногда, нет-нет, да и проскальзывал в нем его мачизм. И я боялась слишком сильно влиять на его жизнь.
  
  - Ничего, что я строю планы на твою жизнь? Когда-нибудь на твоей автозаправке будет висеть мраморная табличка 'Здесь работал великий русско-португальский писатель Владимир Краснов'...
  - Я давно мечтал, чтобы хоть кто-то ей занялся, - ответил мне Panda, и я затихла.
  
  Он рассказывал, что для того, чтобы заработать на домик к старости, наверное, следующей осенью, в ноябре, он переедет во Францию, где платят значительно больше. Я не осмелилась спросить, будет ли мне он писать и оттуда. Мне было хорошо сегодня и сейчас.
  
  Мои розовые иллюзии опять рухнули как замок на песке. В это самый момент, когда я пыталась напечатать его рассказы в России, он проговорился мне о мечте ограбить банк по Интернету. Реальность снова вмешивалась в наш иллюзорный мир.
  Успокаивал он меня оригинально: 'я еще не решил окончательно'...
  - И мне придется носить тебе передачи - сушеные сухарики - в португальскую тюрьму? - испуганно писала я.
  - А я фартовый! Не попадусь! - Этот ответ сразил меня, в моем лексиконе не было слова 'фартовый'. В казино, где он прежде работал 'секьюрити', это слово звучало часто.
  
  Напомню, что я собирала рассказы из обрывков его писем.
  Перед тем, как прислать очередной из них, он спросил:
  - Ты не ревнива?
  Я поклялась, что 'нет', ожидая чего угодно, но такое мне, даже зная уже практически все о нем, представить было трудно. Рассказ о его любви к заложнице сразил меня наповал.
  
  Между тем, с моей подачи здесь, в России, в самой престижной литературной газете, вышел в свет отредактированный мной и собранный по кусочкам и надо сказать - с большой любовью - его первый рассказ.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА 8.
  
  ТРУДНО ЛЮБИТЬ БАНДИТА
  
  Он взял женщину в заложницы, она забеременела от него. Сказать, что я была ошеломлена, это не сказать ничего. Меня вывернуло наизнанку. Два дня я не общалась с Malandro. Я носилась по парку и думала, думала, думала. В своем поиске 'равного во всех отношениях' я отступала шаг за шагом. Где-то должен был быть предел. Я полюбила картинку на экране, двоичный код Интернета. Он воспользовался ситуацией, чтобы обладать недоступной ему в любом другом случае женщиной. Он бросил мать своего ребенка и никогда не видел сына! Почему-то мне казалось, что Наташа родила именно сына.
  
  Когда я снова вошла в сеть, ласковой и нежной фиалки не было. Была суровая журналистка, Виолетта Баша.
  
  - В твоем голосе - металл, - горестно сказал мне Malandro.
  Я пыталась смягчить тон. Но ничего не получалось.
  - Я тоскую о фиалке. Мне так и хочется позвонить тебе и попросить Виолетту позвать к телефону фиалку.
  - Ты знаешь мой телефон? - ужаснулась я.
  -... и адрес, - ответили мне.
  
  По почте я получила фотографию моего дома и дома моих родителей.
  С подписью 'где-то там, на одиннадцатом этаже, свернувшись в кресле калачиком, или бубличком....'...
  Мне стало не по себе...
  Питерский Салонник!
  Как-то он сказал мне:
  - Я - почти интеллигентный человек, и с тобой я общаюсь своей лучшей половиной. Но дело-то как раз в другой половине.
  - Ты жалеешь, что был бандитом, хотел бы исправить прошлое?
  - Нет, это было интересно. Это был сплошной детектив, изо дня в день, как телесериал, но с одним отличием - одним из героев этого сериала был я сам. Это была настоящая война. Если ты смотрела криминальную хронику середины девяностых, возможно, ты видела меня в одном из сюжетов. Например, был репортаж о дележе собственности и силовом захвате предприятия в Питере.
  - Страшно было?
  - Страшно было ехать на первую стрелку. Очень страшно. И еще, в перестрелках всегда опасался попасть под пули своих же.
  Я посылала ему много своих статей, он читал их всегда очень внимательно и часто давал дельные советы. Рискнула послать и один свой криминальный репортаж.
  - У тебя там ошибки.
  - Какие?
  - Ты пишешь о разборке двух 'бригад', двести иномарок, это правильно. Но у тебя одна из группировок бросается к машинам, люди включают зажигание и, рванув с места, удирают. Мы никогда не выключали зажигания на разборках.
  Он был не простым членом 'бригады', не 'шестеркой', в его подчинении было двадцать крутых парней!
  
  Меня возмутило не только то, что он брал заложников и едва не стал киллером. Он бросил женщину, любившую его, бросил ее, когда она была беременна его ребенком!
  - Разыщи Наташу! - Требовала я.
  - Наташа - это прошлое. Сейчас - фиалка.
  - Ты легко переступаешь через любимых людей, если этого требуют обстоятельства, легко расстаешься с ними?
  - Всегда!
  - А ты не думаешь, что она не любила тебя вовсе, а пришла к тебе и забеременела от тебя с одной - единственной целью - спасти себя и мужа. Ведь ты бы не смог убить мать своего ребенка?
  - Тебе бы сценарии для Голливуда писать! Нет, нам было хорошо вместе.
  - Ты так и не хочешь увидеть своего сына?
  - А может быть, и не моего. Может быть, Сергея. Он погиб - ему нужнее!
  
  И все-таки я не смогла бросить его тогда. Не смогла. Но теперь регулярно мне снились кошмары. Я рассказывала ему о них - он смеялся. Питерский Салонник. Руская мафия в Португалии.
  
  Я боялась, что в один прекрасный день он объявится на пороге моего дома. А он сказал:
  - А что, если я приеду?
  
  Я молчала минут пять.
  
  - Красноречиво, - ответила 'аська'.
  
  На следующий день я извинилась и пригласила его на чашку кофе на одиннадцатый этаж.
  Допуская даже то, что он может быть в международном розыске. Ведь не случайно его питерская эпопея закончилась побегом на электричках, когда в городе начались аресты его группировки.
  
  - Тебе не опасно возвращаться в Россию?
  - Нет, - ответил он уверенно, - я давно ' не при деле'...
  
  Он не жалел о своем бандитском прошлом, но был 'не при деле'...
  
  Я перечитала рассказ. Там написано, что полгода назад он узнал, что Сергей погиб в разборках. А в Португалии он жил уже два года. Значит, контакт с 'братками' все-таки был! Меня поразила та степень откровенности, с которой он мне исповедовался долгие месяцы. Не все я могу рассказать, да и не нужно. Наверное, он все же понимал, что можно говорить, а чего нельзя. Потому что никаких конкретных фамилий и сомнительных операций не упоминал, а говорил больше намеками и - в целом.
  
  Но однажды и мне удалось напугать его.
  Видимо, я задавала ему слишком много вопросов.
  
  - А ты не от ... Интерпола? - спросил Malandro.
  
  Тут уже удивилась я.
  
  - Нет... ты что?!
  - Просто подумалось...
  
  Но - странное дело - прошла неделя-другая. Пыль понемногу осела, и мы стали жить как прежде.
  
  - Знаешь, я подумала... мне все равно, что ты был бандитом, - написала я ему.
  - Ты взрослеешь.
  - Что мы будем делать дальше? - спросила я Malandro.
  - Пойдем по жизни 'мыша к мыши', - ответил он, подразумевая 'компьютерных мышек'.
  Ту, которая привела его ко мне, он уже сменил, но сохранил и положил в целлофановый пакетик, хотя прежде никаких меток прошлого не хранил. Даже фотографий.
  
  В конце весны из Португалии пришла бандеролька: плиточка с изображением улиц Лиссабона. Желтенькие трамвайчики и парящие над всем этим океанские чайки, и открытки с видами города. И еще - единственная фотография, которая у него была. На ней он был совсем не похож на свои компьютерные фото. Нет, разумеется, это был тот же самый человек. Но вовсе не грозный. И не такой уж и красивый.
  
  - Получила! - радостно сообщила я ему.
  - Ну и как тебе Лиссабон? Главное, чтобы он тебе понравился...
  
  Я напряглась. Значит, он что-то все-таки планирует?
  
  - Красивый город, - ответила я.
  
  Город и вправду был как сказка, как гриновский Лисс.
  
  - А ты не хотела бы в нем жить?
  
  Я промолчала. Что я могла ответить? Этот город давно уже стал моим наваждением. Городом из сказки, не существующим в природе, не существующим потому, что я не позволяла ему существовать в своей вселенной. И главное, он тоже, как и я, общался с двоичным кодом, с 38-летней 'фиалкой', худенькой хрупкой и выглядящей совсем еще молодой 'блондинкой с волосами до пояса', оставшейся где-то в пространстве девяностых. И хотя я действительно блондинка, и волосы тогда у меня были до пояса, я как-то забыла, ну совсем запамятовала, что мне стукнуло полных сорок восемь. А ему - сорок четыре с половиной. Вы скажете, что не велика и разница? Но только не для него, избалованного прежде любовью молодых женщин. И главное, считающего женщин товаром.
  Как долго он потом извинялся за эту фразу. Но она была сказана. Как долго просил прощения за то, что написал в самом первом своем письме 'равным быть не могу, потому что мужчина'! Теперь он считал, что не я ему, а он мне не пара.
  
  Ну, вот и решение вопроса, я скажу ему по свой возраст, и все закончится само собой.
  Набравшись решимости - господи, как нелегко мне было это сделать, ведь я все еще любила свой двоичный код и так не хотела расставаться с этой своей иллюзией! - я призналась в своем лукавстве.
  
  - Мне не тридцать восемь лет...
  - А сколько? - напряженная пауза зависла между Москвой и Лиссабоном.
  - На десять больше... - написала я, сердце мое колотилось. Я думала, что когда-то закончу эту историю, хотела сделать это первой, успеть сама бросить его, пока он сам не исчез. Но не готова была расстаться с ним прямо сейчас.
  
  Случилось то, чего я никак не ожидала.
  
  - Сорок восемь - это не девяносто... - ответили мне.
  - Ну, у нас все равно ничего не выйдет. Ты для меня - любимый двоичный код, я для тебя тоже...
  - Почему. Мы - живые люди. А прилететь в Москву вовсе не так и долго - четыре часа на самолете...
  
  Между тем, я почти забросила свою работу. Я строчила статьи, а думала о Malandro. Я мысленно разговаривала с ним, даже когда его не было в сети, или когда я ехала на работу в троллейбусе, когда писала статьи или дежурила по номеру. Он писал мне о том же - он сутками не прекращает общаться со мной. Разговаривает мысленно по дороге на работу, во время пробежек по парку, беседует долгими ночами в кафе на берегу океана...
  
  Общаясь с Malandro, я просиживала в сети так долго, что не всегда успевала к утру написать 'гвоздь номера', и Malandro часто меня выручал - ночи напролет искал в Интернете нужные факты и темы, и получала письма одно за одним, я писала один абзац, и мне уже подбирали факты для следующего.
  Когда очередная моя статья выходила в свет, Malandro бежал в библиотеку, чтобы больше узнать про то, о чем она была, потом обсудить ее со мной, поразив меня своей осведомленностью. Сколько отчаянных усилий он прикладывал, чтобы быть мне равным!
  В одной из статей мне удалось уговорить главного редактора поставить его фамилию внизу статьи с подписью 'эксперт по аномальным вопросам Владимир Краснов' или что-то вроде того.
  И все-таки в редакции зрело какое- то недовольство мной. То ли качество статей перестало нравиться главному, то ли он почувствовал, что меня просто нет в Москве. И в самом деле, последние полгода я жила в Лиссабоне почти физически. Я видела этот город, не побывав в нем. Мне снова и снова снились португальские улочки, и когда я увидела их в Интернете, я была поражена - полгода мне снилось то, что я позднее увидела на снимках! Они совпали все, абсолютно все!
  
  - Что, влипла? - как-то спросил Malandro.
  - Угу... - по-детски призналась я. - Я тебя обожаю!
  
  Когда первый Malandro рассказ был опубликован в 'Литературной России', и Володя узнал об этом, он написал, что пришел на свою автозаправку 'гордый, как павлин с распущенным хвостом'. Теперь он был не простым бедным эмигрантом, хотя и местной достопримечательностью, но - по тамошним меркам - человеком второго сорта. Увы, так относятся там ко всем чужакам. Он был уже настоящим русским писателем. Я подогревала в нем эту уверенность, и мы сели за работу. Я писала ему о стиле и композиции, построении сюжета, и многое другое. Он написал рассказ, я расставила заголовки главок и вскоре у Владимира была уже вторая публикация в 'Литературной России'. Это был его первый самостоятельный рассказ, уже не составленный из кусочков писем, и я радовалась его успеху больше, чем трем тысячам своих опубликованных материалов.
  
  
  
  
  ГЛАВА 9.
  
  НАЧАЛО КОНЦА
  
  Между тем, даже в Москве, где по статусу не положено быть теплу, начиналось лето.
  Мы ворковали как голубки, и, как мне казалось, ни о чем серьезном не думали. Впрочем, несерьезной была только я.
  Как-то он спросил меня:
  - Так ты не передумала насчет чашечки кофе на одиннадцатом этаже?
  Давно потеряв голову, и решив - будь что будет - я уже без всякого опасения ответила:
  - Приезжай!
  - Хорошо-то как...
  - Но ты не боишься? - ошарашила я его.
  - Я?!
  В последнее время все наши разговоры заканчивались одинаково, я писала ему 'я тебя обожаю, чешу Пандочку за ушком, целую в щечку'. Потом 'щечка' как-то пропала за ненадобностью. Я писала просто 'целую', мне отвечали тем же. Он подсчитывал обещанное количество поцелуев. Цифра была астрономической.
  - Что тебе придется выполнить обещание, одна тысяча с лишком ...
  - А ты не боишься, что внезапно у тебя на пороге нарисуется такой огромный шкаф в сто килограммов веса?
  Я не боялась, и боялась. Нет, не думаю, что от него исходила реальная угроза. Но - мои сорок восемь лет. И - никакого желания покидать Москву.
  Минул день рождения Пушкина, к которому я закончила рассказ 'Одно лето в Аду'. Начала его еще лет пять назад, но как-то все откладывала, и сели бы не Malandro, наверное, так бы и не написала. Он читал его по кускам, которые я посылала ему ежедневно, не редактировал его, не вмешивался, но задавал вопросы. А потом, когда я закончила, сказал:
  - Это лучшее, что ты написала.
  Я и сейчас считаю этот рассказ своим лучшим.
  
  По Москве летела тополиная пурга. Надо было решать, где провести отпуск. Как я хотела посидеть в маленьком кафе на берегу Атлантики, посмотреть наконец на этого странного типа! Но Владимир молчал. Я позвонила одному из своих академиков.
  
  - С ума сошла! Тебя привяжут цепями к кровати или продадут в бордель. В лучшим случае - продадут на органы! - Усмехнулся тот. - Оставь хоть адрес, если придется тебя спасать. Я подниму на ноги международные организации.
  - Ну, в бордель мне поздновато, не возьмут! Да и на органы тоже, мой организм пропитан никотином!
  
  - Слушай, Malandro, - решилась я на подвиг, - а что, если я приеду в Лиссабон на недельку?
  - Ты хочешь испортить себе отпуск?
  
  Я не ответила, и выключила компьютер. Обида захлестнула меня. Черт возьми, выходило так, будто я напрашиваюсь и меня отшили! Но ведь я не собиралась останавливаться у него дома! Да и как бы это выглядело, жить втроем с его сожителем -бывшим наркоманом? Я просто хотела купить тур, остановиться в каком-нибудь недорогом отеле, и надеялась, что мне немного покажут город и страну. Но выхода не было, через пару дней я снова вошла в сеть, сделав вид, что ничего не случилось. Malandro тоже понял, что ударил меня, причем - очень больно.
  
  - Да нет, ты меня не так поняла. Я недавно продал машину, и если бы ты приехала, не смог бы тебя встретить как надо, повозить тебя по окрестностям. Ну не катать же тебя в автобусах вместе с неграми?! Да и с отпуском у меня сейчас не получится.
  
  Я не верила ни одному его слову.
  
  - Причем тут негры? Я вовсе не против автобусов. И вообще. Я хотела остановиться в отеле. И просто посмотреть страну.
  
  - Понимаешь, меня всегда напрягает, когда я не контролирую ситуацию. Ведь придется что-то решать.
  - Что решать? - изумилась я.
  - Что мне с тобой делать...
  
  Он сказал не 'нам с тобой', а 'мне с тобой'! Пока я витала в облаках, он все время думал, что ему со мной делать.
  
  Я прекрасно понимала - Malandro планировал свою дальнейшую жизнь и решал, есть ли мне в ней место. А меня не спросили! Как бы я не была влюблена в него, а точнее, в мой невероятный, ставший для меня наркотиком двоичный код, я еще раз повторю - ни на секунду совместной жизни с ним я себе не представляла.
  
  Обида не прошла, но я не подавала виду, и, отпросившись на неделю в редакции, укатила в Турцию, взяв с собой томик нашего с ним любимого Сергея Довлатова.
  
  Как же мне было в Турции одиноко! Как не хватало Malandro, не хватало разговоров с ним. Нет, конечно же, я беседовала с ним мысленно. Я спорила-спорила-спорила с Владимиром о том, что такое Россия и эмиграция. Мой есаул мерещился мне то на берегу моря, то в кафе, где я поводила жаркие полдни за чашечкой крепкого турецкого кофе. Днем, когда температура на улице достигала сорока градусов, я включала в своем номере кондиционер на охлаждение, и читала Довлатова. И даже во время чтения 'Зоны' мне казалось, что продолжаю разговаривать с моим есаулом. Как-то, рассматривая портрет на книге, заметила, Malandro не только пишет почти как Довлатов, - они похожи даже внешне. Есаул! Тень генерала Чарноты бродила неподалеку в тот мой визит в Турцию. Моего Чарноты! И того, прежнего...
  По приезде я опубликовала рассказ, сам заголовок которого уже определил наше расставание - 'Прощай, генерал Чарнота!'
  
  
  ГЛАВА 12.
  
  ПРОЩАЙ, ГЕНЕРАЛ ЧАРНОТА!
  
  Долго вглядываясь в новейшую историю России, трудно отделаться от ощущения тотального каннибализма. На одной из 'прогрессивных' радиостанций середины девяностых я читала стихи о пришествии сатаны на русскую землю. Трудно было подобрать лучшую иллюстрацию стихам - рекламную паузу заполнили лозунгом 'обогащайтесь', выплюнутым в лицо нищему народу.
  Мы живем в стране, где зима - образ жизни, а попытка согреться за счет виртуозных гамм пальцами по горлу ближнего - способ выживания. 'В сердце моем поселилась зима, и я стал искать дверь в лето'. За ней оказался обжигающий холод. Эмиграции. Внешней и внутренней. Мы - эмигранты в собственной стране, насильно погружаемой в пошлость 'на продажу'. Мы убегаем в сокровенный мир, где нет кричащих всеми 'диролами без сахара' улиц, а есть тихий шепот: 'Оставьте нам наш двадцатый век романтики и иллюзий...'. От многих эмигрантов я слышала одно и то же, дословно, после того, как год, занятый борьбой за выживание и вхождением в новую культуру, заканчивается: 'А что я собственно здесь делаю?'. При этом - без какой-либо попытки вернуться в леденящий холод русского выживания. Второе - они убеждали меня, а точнее - себя, что имеют право 'не быть жертвой'. Можно убежать от современной российской агрессии, но куда бежать от России? Они возвращаются в Москву, Питер, Тверь. И каждую ночь им снится их 'Портоссия', как они называют Португалию, или турецкий берег. Почему? Раздвоение сознания. Мигрантов из Азии и Африки исчисляют сотнями тысяч. Русскую эмиграцию - волнами. Она неисчислима, и будто напоказ счастлива, как треснутая ваза, покрытая глазурью. 'Раздвоение сознания треснувшей статуэтки' - я слышала эту самооценку от бывшего философа и 'авторитета', от журналистов и программистов.
  - Куда нас занесло, сообразили только потом, - говорит один из них то, что думают все.
  
  Я хотела написать сентиментальные стихи о вечных странниках России, но мои перья сгорали, осыпаясь углями. Планета прекрасна, но праздность пошла. Все эти ваши окраины Европы и турецкие берега - банановые республики. Самое лучшее - возращение домой. Если есть дом. Любой. Даже такой несчастливый, как наш.
  
  Нет никакой Турции. Турки не в счет. Нет никакой Андалузии, Лижбоа и южной Франции, или Брайтон Бич, наконец. Есть банановость. Похожая как две капли воды на всех континентах земного шара: тенты, песок, или родная крымская галька на черти каком берегу. И ты отправляешься на Азоры, чтобы провести отпуск в палатке, тоскуя о пионерской юности - и варишь на костре мидии. И пишешь, что сейчас в Крыму плохо, а вот там, на Азорах, и есть настоящий Крым. Нет, не Крым! В твоем мираже 'закордонного Крыма' все слишком зализано, вычищено, припудрено, пошло. И нет пьянящего воздуха боли, близости неба, блаженства и нищеты, ведущей к мысли о непреходящих ценностях. Всего, что зовется Россией. Ты не хотел быть жертвой русских жерновов? Но, сбежав в бабановость, кем ты стал? Кем? Мишелем? Турция. Как и все разновидности бабановых побережий - небогатый ассортимент - диковинными бабочками над праздно балдеющей публикой - радужные миражи парашютов, с живой начинкой крохотных человечков. 'Камо грядеши, хомо паразитикус?'...
  
  Пять дней под 'что вам угодно?'. Разносящееся эхом над курортным сачкодромом.
  -Что вам угодно?
  - Маленький терракт вот в этом магазине...
  - Терракт? - гид не улыбнулся. Он в замешательстве.
  - Ну, хотя бы можно поджечь слегка? - смягчаюсь я. В Москве взрывы каждый сезон.
  
  Каждое утро меня будит петух. Это лучше, чем московские воющие алармами (так эмигранты называют сигнализацию) машины. Турецкая деревня. Дорожки в розовую плиточку, стриженные газончики. Евроокна в еврокоттеджах. Евростульчики на евробалконах. Кондиционеры в каждом доме, которые избой даже при большом желании не назовешь. Они одинаковые в Турции, Болгарии, Испании. Всюду, кроме России. У нас - срубы и южнее - мазанки. И электричество - появившееся незадолго до Чубайса. Помню деревню Орлянку Курской области, где лучины жгли еще в 1961 году. А Гагарин уже слетал в космос. Если бы Екатерина не завоевала Крым, там был бы такой же Натовско-турецкий евродизайн. Он уже появляется - вкраплениями частных гостиниц между убогими скворечнями халупок и родовыми гнездами дворян. Нищий Крым мне дороже по-европейски прилизанной Турции.
  
  Мы - цивилизованные люди, мистер Омар!
  
  Самая южная точка Турции вдыхает африканский зной. В Москве я страдаю от морозов. Здесь - от банановости жары. От приторных взглядов турок. Женщины - товар? Отвечаю на оксфордском английском 'доктору Омару', завязавшему со мной разговор на пляже: 'Хуссейн... Буш.. ОПЕК... цены на нефть... журналистка из Москвы... женщины - товар? Повторите-ка это еще раз'. Доктор прикусил язык, сунул визитку. Выкинула ее в урну по дороге в гостиницу - мы же культурные люди, на улицах не сорим, мистер Омар!
  
  Сиеста. На улице за сорок в тени. В номере включаю кондишн на минус двадцать. Лежа в бикини, придумываю очередную причину, почему мне не место в твоей эмиграции. Причин - больше десятка. Все. Можно отдохнуть. В наушниках - 'поручик Голицын, проверьте патроны...'. И пошли они, все эти разомлевшие от эротики турки, на ...! Выругаться по-русски - лучший способ поднять настроение. Господи, как хорошо наедине с русским шансоном. Зная, что в кармане - обратный билет в Москву!
  
  Кровавая бойня - томиком Довлатова убиваю турецкого комара, захотевшего попить русской кровушки. На лбу у Довлатова - моя потемневшая капелька крови. Ему идет. Он похож на тебя, мой брат-эмигрант, не только внешне. Литература для отдыха. В самый раз. 'Зона'.
  
  Они говорят по-русски без акцента. Местные жители, среди которых полно то ли наших, то ли побывавших на наших рынках челноков. Кто здесь турки, кто нет, не разберешь. На сельской улочке - 'колониальные товары'. Общаемся по-русски как на рынке где-нибудь на окраине Москвы. Выясняю - женщины наши, славянки, одна - армянка. Кто-то приехал заработать и остался, кто-то замуж выскочил. А кое-кто полукровки, дети 'дружбы народов': у нас турки еще в советские времена подрабатывали на стройках.
  Один турок в отеле оказался грузином, другой, гид на бригантине - татарин из Крыма. Олеси и Оксаны в якобы туристическом бизнесе - наш хохляцкий биогенетический десант. Путанят или хрен их знает. Красивое слово путана маскирует проституцию. Продажу тела. Ухоженные, корыстные молодые свинки. Прости, Украина. Не хотела.
  
  Банановое побережье. Почти все вывески на побережье - на русском: 'кожа', 'дубленки' и пр. На здании по-русски крупными буквами - 'Турецкая баня'. Там делают массаж. Хочешь - эротический. Я не хочу. Пареньки оттирают русскую грусть наших дам. Закончив, шлют воздушные поцелуи, заработав - предел мечты! - дополнительный доллар. Стыдливые мусульманки массируют мужчин. Никакого секса. Просто, немного экзотики для 'рашн туристе аморале'. В Москве это в пять раз дороже. В Москве все дороже. Бани с эротическим массажем в Москве - в отличие от турецких - прикрытие борделей. Откуда к нам это залетело, от турок что ли? Это самое 'что изволите'? И почему в такой гипертрофированной степени?
  Гид в автобусе по дороге в Анталию пересказывает библейскую историю так, словно мы только что с пальмы слезли (одна фраза 'жил-был Христос' чего стоит!), все время добавляет, как оно в коране. В интонациях читается: вы, ребята, хоть и верите хрен знает во что, но давайте жить дружно. Будто мы и есть настоящие террористы. От его страстной речи, обращенной к нам - русским православным инопланетянам, чувства смешанные. Наивность или желание переубедить нас? Бог знает. А он, между прочим, в России в семидесятые в Курской области завод строил. И русскую жену себе завел. Ольгу. Правда, в Анталии его ждала мать троих его детей, законная, между прочим, супруга.
  
  Немного авантюризма рашн туристки аморале, или русские и немцы - братья навек, если они подыхают на одном суденышке в Турции
  
  Бригантина шестнадцатого века с начинкой двадцать первого выходит в море под турецким флагом. Пожалуй, самое лучшее во всем горячечном бреду моего шестидневного налета на турецкую экзотику. В прямых лучах истошного солнца - градусов пятьдесят. Обожженное тело отупело от ожогов и перестало их чувствовать. Вся компашка - человек тридцать - под навесом и это едва ли спасение. Компашка - это немцы-туристы и немного русских. Капитан приветствует нас словами 'Спокойной ночи!' каждые пять минут. Русские научили двум фразам. Вторая - 'халява подана!'. Все пьют пиво, отчаянные - водку. Среди отчаянных - две пожилые немки. Кое-кто в пятидесятиградусную жару пьет 'ерш'. Лично я таких не видела, но говорили, что один немец отличился. Ненавижу пиво. Выпила бутылки четыре за рейс. Просто пиво - самое холодное, что есть на нашем огромном двухмачтовом фрегате.
  
  Бриг плывет, не покачиваюсь, так, что даже бутылки не сползают с деревянных столов. Красивый, словно торнадо поднятый во времена Колумба из вод Атлантики и заброшенный к нам воронкой времени - с якобы старинными деревянными загородочками, мостиками, окнами вдоль борта, дощатым полом.
  За массивным деревянным рулем - янычар с иссиня-черным загаром, жестокой белозубой улыбкой пирата 'красавчика Бенито', диким блеском янычарских глаз и единственной одеждой кроме плавок - белым платком на шее.
  Не знаю, кто он у них по штатному расписанию - кажется и повар, и танцор. Главное - артист. Настоящий, по сути и духу. Худой, почти черный, он исполняет танец живота, лихо повязав вокруг бедер женский шелковый платок с монистами. Немки и пожилой 'новый казах' суют ему доллары в плавки. Турецкий рок - западный ритм и восточное сладострастие. Музыка сотрясает танцора, он прыгает на стол, взлетает на канаты и, придерживаюсь за канат одной рукой, отплясывает воздушный танец над волнами, чудом не падая вниз. Турецкий рок - риск.
  
  В одной из бухт, где мы бросили якорь, и ошалевшие от жары стали прыгать за борт, погружаясь как раскаленные угольки с шипением в вводу, дух авантюризма вконец одолел мой утомленный зноем рассудок. На горизонте - ни одного отеля, песок и реликтовые сосны. Я поплыла. Пятьсот метров неожиданно стали удваиваться, утраиваться. Возвращаться стало труднее, чем доплыть до берега. Песок жарил так, что сосновые шишки по сравнению с ним казались бархатным ковром. Большими прыжками доскакав до сосен, я пожалела, что не училась ходить по углям. Пригодилось бы. Две минуты вдыхаю сосновый настой. Бог мой, а все-таки игра стоила свеч! Пора бежать к морю, не факт, что успею до отплытия корабля: оставаться на необитаемом берегу без документов и денег в стране корсаров - странный вид самоубийства! Тридцать метров обратной дороги скачу по этой чертовой сковородке. Назад плыву так, как будто за мной гонятся два отряда турецких головорезов - фрегат уже покачивает мачтами, последние купальщики поднимаются по лесенке на борт, мне становится ясно - не успеваю. Последние триста метров кажутся безнадежными - кто-то из команды закончил треп около трапа, сейчас его начнут поднимать.
  Видением апостола Андрея, шагающего по морю за Спасителем, рядом возникла патрульная шлюпка. Кричу, не помню что, на всех знакомых мне языках. Три пограничника, решив, что я тону, втащили меня на борт. Я показываю на корабль, шлюпка срывается с места. 'Черт, кто это выдумал трап без перил!' - ругаюсь я и, вцепившись намертво в каждую из полутора десятков ступенек, вылетаю на палубу. Патрульная шлюпка провожает наш бриг километра три, я машу пограничникам рукой, они смеются и посылают мне воздушные поцелуи, затем, сделав два круга вокруг нашей бригантины, и полоснув на прощание по нашему борту брызгами, поворачивают к бухте. На следующий день, когда самолет делал вираж над кромкой моря, за выступающим мысом в бескрайней голубизне воды мелькнули паруса двухмачтового фрегата. Того самого?
  
  Если надо кратко сказать о Турции, край гор. Это видно с самолета. Который целый час летит над горами сквозь несерьезные, нарядные, просвеченные солнцем, как прозрачные турецкие женские газовые платки легкие облака над Турцией. Мое место у окна. Первое. От облаков. Как разрез, граница - четкая гряда облаков - это пошли Кавказские горы. В душном салоне ТУ-154 становится холоднее, через герметический слой чувствуется узнаваемый, резкий, холодный воздух. Я не смотрю на карту. Не спрашиваю экипаж. Знаю точно - внизу Россия. Черное море, Краснодарское побережье, 'всесоюзные здравницы'...
  Прощай, край белой эмиграции, прощай, генерал Чернота! Прощайте, корсары и танцы живота, столики открытого ресторана под тентами у синего с белой каемочкой бассейна, с белозубыми официантами - и миражом среди них ты, мой есаул с шашкой наголо. Зачем ты тут? Я выдергиваю кассету - к черту белогвардейский шансон! Я слушаю 'памяти Карузо'... Три тенора взрывают многослойное небо. Остановите самолет, дайте погулять по грозовым тучам над Россией.
  'В сердце моем лютовала зима...'. Я еду от Домодедово по березовому подмосковному лету, пронизывающему насквозь. Мое место - в безысходной русской метели. Мне не хватает телефонных звонков за полночь. И затянутого густыми свинцовыми облаками неба Родины.
  Корнет Оболенский, налейте вина!
  
  
  ГЛАВА 13.
  
  ЛЮБИМЫЙ ПОРТУГАЛЬСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
  
  Мой побег не прошел бесследно. Есаул снова завоевывал меня. Пока меня не было, он перечитывал наши письма! Все! Что здесь удивительного? - спросите вы.
  А вот что: этот человек, вынужденный всю жизнь спасаться в разных рискованных ситуациях, никогда не жил прошлым, даже если это прошлое случилось только пять минут назад. Он не хранил фотографии и письма, бросал людей, когда надо было быстро исправлять ситуацию, был легок на подъем, сменил много мест жительства. Уезжал всегда налегке. Без вещей. Сейчас он не только хранил наш архив - он его перечитывал! Что было удивительно даже для него самого.
  И продолжал думать, что ему со мной делать. Как-то написал, что в Португалии не трудно взять на воспитание черненького ребенка. К чему бы это? Может быть, к тому, что сделать подобный подарок Malandro, родить ребенка, я в моем возрасте уже не в состоянии?
  
  - Ты уже не боишься меня? При взгляде на меня даже мои ночные посетители, негры и прочая нечисть, цепенеют. И если ненароком обидят меня или учинят драку между собой, потом ходят ко мне целыми делегациями извиняться...
  
  - Что делать, - ответила я. - Главное, лишь бы не было ничего криминального! Надеюсь, в заложницы ты меня не возьмешь?
  - Посмотрим... Я тебя, пожалуй, съем!
  - Это как?
  - Все женщины, которых я знал, плакали...
  
  Он говорил загадками. Тогда он не объяснил, что это значит, и ломала голову в догадках, но фразу запомнила. Потом, когда он пропал, и я разыскивала его через знакомых работающих в Лиссабоне русских журналистов во всех больницах, моргах и полицейских участках Португалии, похудела от тоски и проплакала не один месяц подряд, я поняла, что он имел в виду.
  
  - Ты только не грабь меня, пожалуйста, и не обижай!
  
  - Тебя?! НИКОГДА В ЖИЗНИ!
  
  Я уже не первый раз пожалела, что сама пригласила его в Москву.
  И вот он назвал срок - обещал приехать в ноябре, как только ему дадут отпуск.
  Меня же волновал другой вопрос: что МНЕ с ним делать?
  
  - Я устрою тебя жить в Переделкино, в Дом Творчества Писателей. И мы напишем вместе бестселлер, книгу о 'бригадах' Петербурга.
  
  Теперь уже обижаться настал его черед.
  
  - В Переделкино? Ты не приглашаешь меня к себе домой? А как же одиннадцатый этаж?
  
  - Ну, там лучше пишется. Впрочем, мой дом - совсем рядом, - сглаживала я пощечину.
  
  К этому времени я уже основательно заронила в его сознание установку стать писателем, а не грабить, например, банк. Я твердила ему, что его ждут деньги и слава. Что он очень талантлив и непременно будет знаменит. Он верил, и сама я почти поверила в это.
  
  Между тем, в Португалии стояла сорокоградусная жара, и иногда он уезжал на побережье, оставляя меня тосковать в одиночестве в прохладной Москве. Как я ему тогда завидовала! Как мне хотелось полежать вместе с ним на белом песочке Лиссабонской Ривьеры, редактируя его тексты! Он брал с собой блокнотик на побережье, где, на пляже, на океанском берегу, писал новый рассказ. Мне уже не пришлось его редактировать. Пару десятков запятых не в счет. Это был первый серьезный и настоящий рассказ, не выдернутый мной из его писем, а написанный им как состоявшимся литератором. Я написала предисловие для 'Литературной России'. Он стал всерьез думать о карьере писателя, и я всячески подогревала в нем эту идею. Не знаю, стала ли и я думать о нем всерьез. Не знаю. Пожалуй - нет. Но больше всего на свете в тот момент мне хотелось изменить его судьбу, вырвать из привычного окружения. Он называл себя 'почти интеллигентным человеком', я хотела убрать эту приставку 'почти'. В нем и в самом деле существовало два человека: искусствовед-продавец картин, тонкий знаток литературы, цитировавший по памяти всего Бродского, талантливый писатель и 'бригадный' генерал, ни на минуту не пожалевший о своем криминальном прошлом. Я хотела похоронить в нем Салонника.
  
  Когда он в очередной раз вспомнил про ограбление банка, я сказала ему:
  
  - У тебя криминальный образ мышления.
  
  - Ты изобрела новый термин, - ответил он. В тоне его сквозила обида. - Не бывает людей с криминальным или не криминальным мышлением.
  
  - А как же твои 'братки'?
  - Такие же люди, как и все. И чтобы выжить в их среде, надо неплохо разбираться в человеческих отношениях.
  
  Наверное, это было чудо, но 'Литературная Россия' стала печатать его с небывалой для любой газеты скоростью, только я отправляла его рассказы, их быстро ставили в номер.
  
  
  
  ГЛАВА 12.
  
  ЭПИЛОГ
  
   Наступил август. Лето плавно катилось к закату, и хотя в отличие от пылающей жаром Европы в Москве было относительно прохладно, духота была невыносимой, хотелось к морю. А лучше - к океану.
   Malandro то и дело исчезал из сети, чтобы побыть на океанском побережье, и потом с некоторым садизмом рассказывал о парящих над водой дельтапланах, белом песке бескрайних пляжей, ледяной воде, в которую после царящей всегда в конце августа в этих краях сорокоградусной жары так зябко и так приятно входить, об океанском бризе, ласкающем тело. О лакуне, которую он нашел в прибойной полосе, и где просиживал часами, о креветках на гриле в чесночном соусе, о компании русских друзей-эмигрантов, с которой он проводил выходные во всей этой недоступной мне роскоши Лиссабонской Ривьеры. Я пыталась представить его друзей, среди которых были и женщины, как правило, замужние и, как правило, - молодые студентки, жены ученых мужей, приехавших работать по контракту. Мое писательское воображение тут же рисовало мне томные взгляды, которые бросали юные красавицы в сторону Malandro в тайне от второй половины. Как-то в письме он случайно обмолвился, что здесь в хожу адюльтеры. И одна из русских эмигранток вздыхает по кому-то в тайне от мужа. Конечно же - по нему! - тут же решила я.
  Но вечерами и в те ночи, когда ему не нужно было торопиться в свое кафе, мы по-прежнему были вместе, проводя часы в Интернете.
  
  'Сцепившиеся намертво', - так он это называл.
  
  Когда он спал? Это оставалось для меня загадкой.
  В те дни Португалия стала моим наваждением, моей пыткой.
  
  - Зато у меня классная джакузи, - мстила я ему, - в ней и гидро-, и аэро-массаж,
  Пузы-ы-ы-ы-рьки плавают, и пена из роз...
  Такая миленькая джакузи для одного стокилограммового пандочки!
  
  - А что, может быть, и вправду поехать в Москву? - задумчиво ответил он.
  
  А я-то думала, что вопрос уже решен!
  
  Приедет он или нет, я не знала, и просто ждала, что придет ему в голову. Иногда он говорить о своем намерении уехать во Францию:
  
  - Там больше платят, можно заработать на мельчинку на Азорах. А что, продавай ты свою страшненькую джакузи вместе с квартирой и...
  
  Я не переспрашивала, что 'и'? Чтобы продать такое уютное гнездышко, и очертя голову пуститься в эмиграцию, нужно было быть такой как он. Сумасшедшей. Быть Malamdro. Я прекрасно понимала, что рассчитывать всерьез на скитальца, человека без страны и дома, без прошлого и ответственности за ближних, иногда - удивительно доброго и сентиментального, иногда - до бесчеловечности жесткого (как я предполагала) человека дороги c криминальным прошлым было смертельно опасно. В эти моменты во мне просыпалось загипнотизированное этой невероятной историей сознание, и я вспоминала, что он - человек совсем не моего круга и уровня.
  
  В эти дни там, на побережье, он дописывал очередной свой рассказ и когда закончил, я немедленно отправила материал в 'Литературную Россию'. Обрадовала его:
  
  - Рассказ понравился, его поставят осенью. Сказали, пусть присылает еще.
  
  Каждый день я твердила ему, чтобы он пробовал писать статьи для местных газет. И, как мне казалось, добилась своего. Он прислал мне ворох местных русскоязычных изданий, а я пыталась объяснить ему, что такое журналистика. В отличие от писательства, журналистского дара я в нем не обнаружила. Мы планировали написать вместе книгу, и уже вырисовывался ее сюжет. Журналист внедряется в 'бригаду', чтобы сделать сенсационный материал, но постепенно сам становится бандитом. И эмигрирует из страны. Его знание криминального Петербурга и мой журналистский опыт сулили успех, и я стала подыскивать издательство.
  
  - Я не хочу, чтобы ты переводила наши отношения только к сотрудничеству, - говорил он
  
  - А кто я для тебя?
  - Ты - мой ангел-хранитель, личный и персональный.
  
  Но именно эта идея и казалась мне лучшим выходом из затянувшей меня петли. Свести отношения к сотрудничеству. И перейти окончательно в разряд его личных и персональных ангелов-хранителей. Мне представлялось, как пару месяцев мы живем в Доме Творчества, в разных номерах, разумеется, и пишем книгу. Потому ее издают, и он возвращается в Португалию, чтобы иногда, по делам писательским, заезжать в Москву.
  
  
  Закончилась эта история так, как и должна была закончиться. Реальность ворвалась в наш виртуальный роман и расставила все по своим местам. Устав вздыхать по Лиссабонскому побережью, в конце августа я уехала на две недели в Болгарию. Зарабатывала я тогда не плохо, статьи шли косяком, а вместе с ними и гонорары, мне вполне бы хватило денег на двухнедельное турне по Португалии, но он не хотел меня там видеть, а свалиться ему на голову не позволяла моя гордость. Это было выше моих сил.
  
  Еще полгода после того, как Malandro пропадет, канет в безвестности в далекой стране, моя подруга будет мне твердить, что мне нужно было тогда переступить через себя и помчаться в Лиссабон, но я так не думаю. Какой была бы эта встреча? Он называл меня подростком, выросшим у книжной полки с парочкой академиков вместо нянек, я его - любимым португальским писателем с криминальным прошлым. И дело даже не в том, что подростку за сорок. Впрочем, и в этом тоже. Иногда мне казалось, что никакой заложницы вовсе и не было, и все историю про Наташу от начала до конца он выдумал, уж слишком ее образ был похож на образ виртуальной 'фиалки', рыжеволосой и зеленоглазой худенькой девочки-подростка, сорока пяти килограммов веса. Причиной сложности наших отношений была его жизненная нереализованность. И Наташа появилась в его воображении вместе со мной. Как мечта об интеллектуалке, возникшая от того, что он сам так и не попал в эту среду, которой, но мой взгляд, был достоин. Мечта, давно утраченная. И вновь вспыхнувшая с появлением 'фиалки'. Эта нереализованная мечта, как и долго сдерживаемая в эмиграции сексуальность, вполне могли родить в его воображении и безумную любовь жертвы к нему. И агрессию, выраженную в самой ситуации, когда он предстал пред ней вершителем ее судьбы, мощным, мускулистым демоном с черной меткой.
  Я не могла и не собиралась принять его мир 'по понятиям'. С еще большим ужасом представляла себе насмешливые взгляды молоденьких путан, или его приятелей-студентов. Нас ждало разочарование. Стоило мне увидеть его не таким, каким он был на той, дьявольски красивой фотографии, увидеть его настоящим, с тяжелым взглядом, от которого 'цепенеют старушки, но тебе вроде как еще рано', и все очарование бы пропало. Но как мне было смириться с тем, что я не увижу его НИКОГДА? Никогда - вообще самое страшное из всех придуманных людьми слов. Смерть - гораздо слабее, потому что она - часть НИКОГДА.
  
  Перед моим отъездом он взял отгул и всю ночь, пока я перекраивала купальник, выбирала наряды и складывала вещи сумку, был в сети. Терпеливо ждал, почти засыпая, но не выключая компьютер, пока я положу очередную вещицу, спрашивая его совета, и снова подскочу к компьютеру, чтобы пошутить на тему моих будущих приключений с болгарскими мачо.
  
  - Тебя там не уведут, 'блондинку с волосами до пояса'? Надо бы мне для тебя сделать ящик в яндексе...
  
  - Кому я нужна? - врала я. Его внезапная ревность была мне приятна.
  - Как вернешься, сразу напиши.
  - Непременно! Я найду там Интернет кафе, так что жди писем с Черного моря!
  
  Мы не прощались, просто часов в шесть утра, когда пришло такси, я как всегда в тысячный раз написала:
  - Чешу Пандочку за ушком...
  - И...?
  - Ну ладно, я тебя обожаю! Целую в щечку!
  - Пока-пока, - ответил он как обычно. Долгое время потом, прощаясь с кем-либо, я говорила это самое - 'пока-пока'...
  
  Албена обдала меня редким в этих краях в начале сентября почти ноябрьским холодом, Черное море штормило, волны доходили почти до моего балкона, и в довершение ко всему случилось наводнение. По улицам текли реки, по теннисным кортам гуляли волны. Передвигаться по городу было трудно. По колено в воде, я выбралась на улицу и дошла до Интернет-кафе.
  
  Русской клавиатуры в Интернет кафе не было, ящика у меня в яндексе - тоже. Я отправила ему письмо с чужого адреса: сотрудница дала мне свой, сообщение на латинице было коротким и таинственным, мне было интересно, если он переписывается не только со мной, узнает ли он, от кого письмо?
  
  Privet, Malandro!
  Kak ty?
  
  
  Две недели мне приходилось общаться только с французским старушками: мест в том отеле, куда я направлялась, не было, и меня определили в закрытый для посторонних французский клубный отель, куда более респектабельный. Две недели мне приходилось говорить на хорошо забытом мной языке галлов, и я вспоминала Malandro, представляя себе, что он чувствовал, когда только приехал в страну, не зная ни слова по-португальски.
  Как они меня доставали, эти самые пожилые француженки с фонтанирующим темпераментом и невероятной общительностью. Стоило мне выпалить пару фраз на французском, как в ответ на меня обрушивалась пулеметная очередь слов. Они лепетали с огромной скоростью, словно боялись, что их не дослушают. Пожилые люди, наверное, во всех странах в чем-то схожи. Я заметила, что к концу первой недели забытые слова чужого языка стали сами собой всплывать в памяти.
  Да, я все время думала о нем, о его судьбе, его выборе, о Европе и России.
  Европейцы, сытые и довольные европейские пенсионеры, как они не похожи на наших обреченных и забитых жизнью стариков! Мне было интересно наблюдать за ними. Доброжелательны, всегда улыбаются. Предельно корректны. И очень общительны. Старость для них - не время болезней и горя, а время, когда наконец можно как следует попутешествовать по миру. Я ходила на аэробику вместе с десятком бабушек от шестидесяти до восьмидесяти. Помню, как поразила меня самая пожилая из них. Худенькая, в топике и шортах, под веселенький французский шансон она выделывала такие акробатические трюки, что иногда я прекращала занятия, любуясь ей. Какая-то киногруппа снимала ее на видео, и она старалась во всю, загоняв тренера так, что тот устал первым.
  
  В Москву я вернулась ровно к своему дню рождения, и тут же из Португалии получила открытку, похожую не прощание.
  
  - Милая, милая, милая Ви! С благодарностью вспоминаю тот день, когда, я нашел тебя в сети.. Спасибо за то, что ты есть. Удачи тебе во всех твоих делах!
  
  ... Между тем, в редакции меня ждал еще один, и надо сказать, крайне неприятный сюрприз.
  
  - Твои полосы мы заменяем рекламными, - ошарашил меня шеф в конце сентября, и я стала срочно искать работу.
  
  Полосы, которые я сделала столь популярными, стали слишком популярны у рекламодателей, всяких 'колдунов первой гильдии' и 'наследников Вуду'.
  
  Прощайте, упыри и вурдалаки, прости меня, Граф Дракула! Мне искренне жаль расставаться с вами! Не поминайте меня лихом, герои моих статей и репортажей, исторические персонажи и легендарные герои прошлых лет!
  Мне было очень нелегко прощаться с газетой, у истоков рождения которой я стояла, рубрики которой создавала, и которая стала в итоге одной из самых популярных в России. Возможно, причиной этого стал именно мой год существования вне Москвы, где-то в Туманности Андромеды, в пространстве между Гипербореей и Мысом Рока.
  Увольнение больно ударило по мне, заканчивались не только приличные доходы - заканчивалась сытая и беспечная журналистская жизнь.
  Я кинулась писать статьи про авиацию для одного очень серьезного политического издания в надежде быть принятой на работу. Гарантий не было никаких, а конкурс среди журналистов, мечтавших там работать, был огромным. Требовалось написать что-то выдающееся. Мне было не до Malandro. И я с ужасом думала о перспективе его приезда в ноябре. Но он не бросил меня в беде: выискивал в сети зарубежные аналитические статьи про военную авиацию, и я с удивлением обнаружила, что он не плохо разбирается и в этом вопросе.
  В середине октября, когда вопрос о моей работе был решен, и меня ждала блестящая карьера военного обозревателя, мой Странник пропал.
  - Опять пасет собаку друга, или загорает на побережье, - подумала я.
  Но прошли сутки, двое, а его в сети не было.
  
  Как я уже писала, Malandro за этот год нашего неразрывного тандема стал для меня наркотиком. И у меня началась настоящая ломка. Мне все время хотелось что-то рассказать ему. Услышать, что произошло с ним за день. Мне нужна была поддержка, его юмор, его колоритные словечки и просто задумчивое молчание, паузы, когда я с трепетом ждала, что он напишет, в то время как он набирал очередная строчку 'аськи' на другом конце нашего межгалактического провода. Я посылала ему сообщения, но ответа не было. Поверить в то, что он просто решил прекратить всю эту историю, я не могла. После слов, 'спасибо, что ты есть'. Не помню сейчас, сколько писем написала я ему тогда: два, три, четыре, десять? Сколько раз где-то в Лиссабоне моя 'аська' аукала и не получала ответа.
  Прошла неделя, две, - молчавший компьютер стал мне ненавистен.
  Я перечитывала его последние письма:
  
  Что это было? И название этому даже трудно подобрать. Вместе с тобой оторвался большой осколок моей души. Ты меня вдохновляла, я никогда не брошу писать.
  
  Кажется, в одном из последних писем он говорил мне, что возникли какие-то обстоятельства, которые его сильно напрягают. Эмиграционные власти меняют закон?
  Он потерял работу или жилье? Его разыскало прошлое, те, кого за границей называют 'русской мафией', он скрывается от Интерпола?
  Две недели молчания и неизвестности сменились радостью - наконец я получила от него весточку. И тут же расстроилась. Он писал, что вынужден был переехать на другую квартиру. Во время переезда заболел и попал в госпиталь Святой Марии с пневмонией. Что сбежал из госпиталя на минутку, чтобы послать мне письмо, и что я не должна волноваться - скоро он пойдет на поправку.
  Я ждала новых сообщений. Но их не было. Сколько может длиться пневмония? Вспомнила, как, не имея страховки, умер от сердечного приступа в далекой Америке Сергей Довлатов. Я думала о Malandro. Есть ли у него страховка, и не выкинут ли его, больного, на улицу? А вдруг это - атипичная пневмония и он умирает там, и некому ему помочь?
  Используя свои журналистские контакты, я стала разыскивать его. Писала в госпиталь Святой Марии в Лиссабоне, писала в русское посольство. Моя знакомая журналистка из Португалии стала мне помогать, проверяя все морги, больницы и полицейские участки. Но никакой информации о Malandro не было.
  
  Между тем, в новой газете мне надо было работать, и довольно серьезно. Встречи, суета взлеты, звездные темы и расследования чередовались с неудачами, снятиями материалов. Наверное, эта безумная круговерть журналистской жизни и спасла меня.
  ... Но сколько я плакала в те дни, я сейчас и не помню. Не одну неделю, это точно. Ноябрь, тот самый ноябрь, которого я ждала, чтобы увидеть моего загадочного бродягу, прошел в сплошном тумане. Мысли путались, я отказывалась от пищи, и похудела килограммов на десять.
  
  Перед самым Новым годом Лея, лиссабонская журналистка, обрадовано сообщила мне сенсационную новость:
  - Твоего друга печатают в местной газете!
  
  Она связалась с изданием. Но ей сказали, что материал от Владимира пришел по электронной почте, и кто его им послал - неизвестно. Могло случиться и так, что материал был прислан еще до его исчезновения. Сам же автор в редакцию не приходил...
  
  Еще долго я не могла забыть эту историю. Долго не могла читать сотни тысяч строчек наших бесед с ним, которые сохранила в памяти своего компьютера.
  Сейчас, когда прошло четыре года, я могу читать все это спокойно, и даже с иронией. За это время мой компьютер подвергся нападению вирусов и часть этих писем пропала. Может быть, это и к лучшему.
  Но тогда мне было бы просто физически больно их читать. Я смотрела на его фотографии, молила бога только об одном: чтобы он был жив, и ему ничего не угрожало. Несколько месяцев я искала его следы в Интернете.
  Как-то я наткнула на псевдоним 'Лягушечка' в португальской 'аське', обладательнице этого ника было тридцать с небольшим. Я улыбнулась. Мой Странник даже имя ей дал мое. Ничто не проходит бесследно. Я давно хотела ему сказать...
  Да, я давно, когда еще мы общались, хотела ему сказать, но так и не решилась:
  - Найди себе девочку моложе и проще, такую, которая помчится за тобой на край света...
  Но может быть, как и Наташа, это был только фантом, не существующий и выдуманный им в виде страницы 'аськи'... фантом его мечты....
  ...может быть.
  Он не забыл, что я ему говорила. Криминальное мышление.
  - Ты, Malandro, всегда будешь человеком с криминальным мышлением.
  А писать он перестал.
  В Португальской газете вышел один-единственный его материал - первый и последний.
  
  Год спустя в Интернете я вышла на человека, знавшего Malandro. Дозвонилась ему по мобильному в Лиссабон.
  - Владимир жив, у него все нормально... Он уехал из Лиссабона, сейчас работает на фабрике.
  
  Не знаю, так ли это. Хорошо помню, как он стремился вырваться из глухой провинции в город Лис. А теперь покинул этот город? Странно...
  Но - все может быть, на то он и Malandro, бродяга. Перекати поле.
  Несколько дней подряд я звонила по мобильному, который мне дал друг Malandro:
  
  - Абонент недоступен, - отвечал мне по-португальски оператор.
  
  Прощай, мой португальский генерал Чарнота!
  
   Ты говорил, что Россия - страна униженных и унижающих. И кто не приемлет этого, - уезжает. Ты писал, что Россия - страна, в которой невозможно выжить. Все верно. Но мы выживаем в этой стране.
   Не раз я спрашивала тебя, почем ты все-таки уехал?
  
  
  
  ГЛАВА 13.
  
  ПОСЛЕДСЛОВИЕ
  
  За рубежом проживает около 20 миллионов русских эмигрантов и их потомков. Распад СССР вытолкнул еще около 25 миллионов.
  Всего - почти треть от населения России......
  
  Спустя полгода после расставания Malandro я опубликовала статью о судьбе Владимира в газете 'Единая Россия' под названием 'Исповедь нелегала'.
  При работе над материалом я обратилась в российское отделение Интерпола. Понимала, что мое обращение никак ему не повредит: если он был в розыске, то это уже случилось за долго до моего звонка в пресс-службу. И к тому же - никаких данных о нем, бывшего адреса или телефона меня никто не спрашивал. Если - не в розыске, через полчаса мне это скажут. Вообще таких данных журналистам обычно не дают, но я была не простой журналисткой, а обозревателем главной правительственной газеты! Как прошли эти полчаса, я не помню. Помню, что очень волновалась. И вот, наконец, получен ответ. Как мне сообщили, ничего против Владимира у них нет. Российское правосудие также не имеет к нему претензий.
  
  Из опроса, проведенного мной среди русских эмигрантов в Португалии:
  
  
  
  - Хотел подработать год-другой, но после окончания контракта остался. - Рассказывает один из мигрантов. Такая ситуация - у большинства. Жизнь здесь затягивает, а сознание раздваивается 'как треснувшая статуэтка'. Адаптация проходит нелегко. Возвращаясь в Россию, они видят сны о Португалии, и вновь стремятся туда. А в Португалии им снится Россия. Мало кто из них мечтал именно о Португалии.
  - Куда нас занесло, сообразили только потом, - говорит один из них то, что думают все.
  
  - Наших 'братков' в Алгарве (район Португалии) хватает: нефтяники, банкиры, представители масс медиа. Бог знает, что за бритоголовые. Съезжаются на виллу под Тавирой машины типа БМВ, Вольво, Мерсы, Джипы с французскими, германскими, испанскими, итальянскими номерами, говорят 'чисто на конкретном базаре'.
  
  
  
  
  Александр - из Кременчуга, ему 36 лет. Об эмиграции не помышлял. Еще лет 5 назад он сравнил бы Португалию 'с каким-нибудь Зимбабве'.Когда в 1997 году грянул дефолт, он потерял много денег, и решил, что 'пора дергать'. Стал нелегалом в Бельгии. Промаявшись год, 'отстегнув немеряно денег всяким адвокатам и прочим аферистам', так и не получив легального статуса, но ежедневно рискуя быть депортированным, вынужден был уехать. Лучшим вариантом оказалась Португалия. Узнал, что здесь можно легализоваться. Затем пришло разочарование, как и у многих: 'Была бы возможность, народ дернул бы отсюда впереди паровоза. Но только не в Россию'.
  
  
  
  Елене 34 года, она из Казахстана, русская:
  - А мы везде иностранцы: в своей стране, в России, во всем мире. Португалия единственная страна, куда мы успели въехать легально. Выбирать не приходится. Мы уже обосновались обстоятельно, с домом. Теперь усиленно учим язык. Вообще из Казахстана логичнее было ехать в Германию. Что народ и делал. Во всех русских алма-атинских семьях можно найти одного -двоих ссыльных поволжских немцев.
  
  
  Станислав, 33 года:
  - Я ехaл в Испaнию пo турвизе нa 15 дней с уверениями, что пoлучу рaбoту и oбaлденную зaрплaту. Остался там нелегально. Нa рaбoту устрoили, но насчет обалденной зарплаты - облом. Три месяцa рабoтaл зa грoши. У нaс рaбoтaла пaрa челoвек, кoтoрые успели пoбывaть в Пoртугaлии, пoпaсть там пoд трибунaл и сбежaть в Испaнию, где мы и познакомились. Окaзaлoсь, чтo в Пoртугaлии нaмнoгo реaльнее нaйти рaбoту 'с улицы'.Oдним слoвoм, в Пoртугaлию я пoпaл случйнo. И не нaдoлгo - ехaл пoдрaбoтaть пoлгoдикa-гoдик. А зaстрял. Хорошо жить в другой европейской стране. А в Португалии иметь дом, чтобы спокойно встретить старость.
  
  
  
  Сергей рассказывает:
  - Поехал в Португалию потому, что знакомый говорил, что зарплата 1500 евро. А застрял на 4 года. Многие говорят одно и тоже. Сначала тебя охватывает эйфория. Затем - разочарование, позже - раздражение и стойкий пофигизм. В общем, меня достала эта страна. В конце мая покидаю ее с неописуемым счастьем. Уверен, что не вернусь. Я этого хлебушка накушался до тошноты!
  
  
  
  Иеромонах Арсений (Соколов), настоятель Лиссабонского Всесвятского прихода Русской Православной Церкви Московского Патриархата:
  - Я приехал в прекрасную Португалию 5 октября 2003 года по указу Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Бывал неоднократно и раньше в этой самой прекрасной после России стране Европы. Трудностей было немало, но за пять месяцев жизни здесь не испытал ни одного разочарования. Эта маленькая страна на краю атлантической бездны 'умеет влюблять в себя'. Вы говорите, что бедная Португалия никому сама по себе не нужна. Мне нужна!
  
  
  Наталья:
  - Каждый из нас может сказать: не так просто покинуть все, что имеешь. Многие решили выехать на заработки года на 2. А это, как оказалось, затягивает. Сердцем прирастать мы умеем. И понимаешь, что возврат домой тоже будет сопряжен с ломкой, только без кайфа.
  
  
  
  Ксения:
  - Едешь так - любовь как прогулка в романтический финал кинокартины. А тебе - ах, журналист, портфолио больше, чем чемодан с вещами? А не пошли бы вы полы в подъездах мыть! Ради чего? В Москве зарабатывала в полтора раза больше, чем мы с мужем здесь вдвоем. Большинство знакомых здесь только потому, что дома еще хуже. И как ни странно многие возвращаются домой.
  
  
  
  - Хорошо родиться в России, но жить в Европе, - считает Владимир, прошедший в Росси путь от спортсмена до телохранителя 'бригады' и проживший в Португалии около 3 лет. - Мы - щепки, выброшенные ходом русских реформ. Но у нас огромная энергетика. Я себя чувствую волком среди овец. Мы нужны Европе больше, чем она нам.
  
  - Надо возвращаться туда, где было хорошо. - Говорит 'Иволга'. - Все кричат 'больше не вернусь', а потом все равно возвращаются.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"