Остаток дня Вита провела в центральной волжанской библиотеке, просматривая газеты за два последних года. Она сама не знала, что именно ищет и для чего - как она уже убедилась, в газетных статьях ничего толком не говорилось и для того, чтобы что-то выявить, нужно, во-первых, иметь связи Колодицкой, во-вторых, знать, где искать. Конечно, проще было обратиться к Вовке-Санитару, у которого было полно приятелей в правоохранительных органах, или позвонить старому знакомому из центра общественных связей УВД, который бы наверняка подсказал что-нибудь толковое, но Вита не стала делать ни того, ни другого. Ей казалось, что сейчас она идет по очень тонкому льду, и если на него встанет еще кто-то, то недолго и провалиться. Но своими поисками она ничего не добилась - невозможно было понять, где под "несчастным случаем" или "скоропостижной кончиной" скрывается самоубийство, а где под тем же "самоубийством" скрывается именно такой случай, какие описывались в бумагах Колодицкой. Вита нашла только три случая, которые показались ей более-менее подозрительными, и переписала фамилии погибших вместе с датами в свою записную книжку. Статью, посвященную Павлу Ивановичу Александрову, "скончавшемуся от инфаркта прямо на рабочем месте", она прочла с недоверием, пытаясь понять, не спрятана ли и под этими строчками какая-нибудь еще одна очень некрасивая смерть. Она не знала, что именно в этой статье говорилась чистая правда. Александров уже давно страдал от гипертонии; в последний месяц, живя в постоянном страхе, он совсем сдал, и известие о смерти Колодицкой, на которую он возлагал большие надежды, стало для него подобием пистолетного выстрела - он умер мгновенно и тихо и просидел в кресле около получаса, прежде чем в кабинет заглянула встревоженная его молчанием секретарша.
В конце концов Вита решила пока оставить всю эту историю в покое, заканчивать работу с Наташиными клиентами в Волжанске и ехать в следующий город. Времени оставалось мало, но она надеялась уговорить Евгения, чтобы в Саранск вместо нее послали кого-нибудь другого. Дело нужно было по всей возможности довести до конца - хотя бы часть его. Поэтому Вита спрятала папку за кухонный шкаф, куда Евгений никогда не заглядывал, и постаралась на время забыть и о ней, и о письмах, хотя ей не терпелось последовать совету Дины Валерьевны и попытаться разобраться в их содержании. Она снова начала "отрабатывать" Наташиных клиентов, и в первый же день проверила, соответствует ли истине сообщение о смерти Шестакова, для чего пришлось-таки потревожить Черного Санитара. Владимир свел ее с нужным человеком, предварительно изложив ему суть дела, и вскоре Вита, расставшись с некоторым количеством денег, узнала, что действительно такого-то числа на загородной дороге произошло ДТП - "мазда" столкнулась с бензовозом. Водитель бензовоза был доставлен в больницу с тяжелыми ожогами, водитель легковой машины погиб. Несмотря на то, что труп довольно сильно обгорел, в нем, по документам, а также по характерным признакам был опознан некто Илья Павлович Шестаков, предприниматель. К опознанию привлекался единственный родственник Шестакова - родной брат, Сергей Павлович Шестаков. На вопрос не могло ли быть какой-нибудь ошибки, человек покачал головой - Шестаков был мертв стопроцентно. Все же Вите требовалось узнать, как именно вел себя Шестаков в последние дни перед смертью - произошла ли в нем какая-то "перестройка". Она думала было попытать счастья у брата Шестакова, но ее ждало неожиданное разочарование - Сергей Павлович продал фирму, которая, после смерти брата, осталась в его единоличном владении, и уехал неизвестно куда, и в самой фирме теперь работали совершенно другие люди. Пришлось удовлетвориться тем, что было. Она позвонила Наташе и передала ей эту информацию.
За эти несколько дней Вита закончила "работать" с Журбенко и почти довела до конца отчет по Нарышкиной-Киреевой - осталось только пробиться в загадочный "Черный бриллиант", но и эта проблема решалась - Султан пообещал на днях провести ее через одного знакомого. Только Кужавский по-прежнему оставался для Виты темным пятном. Он беспокоил ее. В Аристархе абсолютно ничего не изменилось, кроме того, что он потерял свое жестокое чувство юмора, и, казалось бы, на этом работу можно было и закончить, но Вита все откладывала и откладывала, продолжая наблюдать за ним. Ей казалось - вероятно, больше подсознательно - что она еще его недостаточно изучила, что-то упустила из вида. Но она узнает - она ведь всегда узнавала. Былая уверенность вернулась к ней достаточно быстро. Узнает, а как же? Она и сейчас уже знает достаточно много.
Но Вита ошибалась. Она не знала нескольких, очень важных вещей, которые имели к ней непосредственное отношение.
Вита не знала, что в тот момент, когда три дня назад она выходила из здания центральной библиотеки, Виктория Костенко доживала свои последние минуты. Мучительно выгнувшись, она извивалась в уже затухающих конвульсиях на грязном дощатом полу среди мусора, плевков и пятен крови, а неподалеку Ян сидел на ветхом стуле без спинки, предварительно аккуратно постелив на запылившееся сиденье газету, внимательно смотрел на нее сквозь стекла очков в изящной золотой оправе и курил. Не так давно он весьма убедительно доказал Виктории, что существуют вещи и похуже раковых болей. Вытащив из женщины абсолютно все, что она знала о своей экс-падчерице, некоей Викторите Кудрявцевой, а также заставив дословно вспомнить разговор в "Веге" и в "Княжне", Ян заклеил ей рот и нос липкой лентой, предварительно связав руки, и отошел подальше, чтобы Виктория, извиваясь, не задела его. Теперь он наблюдал, поглядывая на часы.
Болезненно худая и уже к тому времени хорошо обработанная им Костенко удивила его своей неумолимой, животной жаждой жизни и яростным сопротивлением. Она боролась за каждую секунду. Она не хотела умирать. И прошло почти семь минут, прежде чем ее босые ноги, стукнув о пол в последний раз, застыли окончательно, и мутные от удушья глаза уставились на прислоненную к стене ржавую батарею парового отопления. Но Ян все равно выкурил еще одну сигарету и только потом встал и, подойдя к женщине, проверил пульс и удовлетворенно кивнул. Забрав банку из-под кофе со своими окурками и пеплом, газету и инструменты, он быстро покинул полуразрушенный дом, пересек заснеженный пустырь, сминая полегшую прошлогоднюю лебеду, и быстро пошел к повороту, где оставил машину. "Дворника" он вызвал по телефону еще когда закуривал рядом с Костенко последнюю сигарету, и он прибыл как раз, когда Ян заводил машину. Проезжая мимо, Ян бросил в открытое окно замызганного "москвича" тонкую, свернутую трубочкой пачку денег, и умчался в сторону города.
Вита не знала, что в тот же вечер к ее матери, Ольге Ивановне Румыниной, наведался некий солидный и доброжелательный представитель правоохранительных органов, который в самых вежливых выражениях попросил Ольгу Ивановну предоставить ему сведения о ее дочери, а также несколько ее самых поздних фотографий "для выяснения некоторых обстоятельств". Он успокоил Румынину, сказав, что ничего страшного нет, необходимо только уточнить кое-какие факты, связанные с одной подругой Виты. Посетителю было лет тридцать-тридцать пять, и Ольга Ивановна, совершенно очарованная его манерой вести разговор и чувством юмора, не только отдала ему несколько фотографий Виты, взглянув на которые он почему-то слегка удивился, но и сообщила, что дочь работает в каком-то магазине на Савушкина и живет где-то в пятиэтажках на Московской улице у своего приятеля. Представитель правоохранительных органов, вполне удовлетворенный, попрощался и ушел, унеся фотографии с собой.
Вита не знала, что тот же "представитель правоохранительных органов" час спустя, сменив черное пальто на короткую потертую куртку, сидел на перевернутом ящике неподалеку от Покровского собора и о чем-то разговаривал с ее старым знакомым Трофимычем. Они говорили долго, разбавляя разговор принесенной "представителем" водкой, а после разговора собеседник Трофимыча вернулся через парк к своему "джипу" и помчался в клинику на другой конец города - навестить человека, которого так хотела с помощью Виты найти Наташа, и искать которого сама Вита теперь считала делом почти безнадежным.
Вита не знала, что в течение этих трех дней несколько молодых людей безуспешно перетряхивали весь Волжанск, пытаясь найти некоего Вадима Семагина, журналиста из газеты "Волжанские ведомости". И уж тем более не знала, что Вадим, получив от нее деньги, в тот же вечер отправился с одним приятелем в бар, где познакомился с очень симпатичной девушкой по имени Аня и почти неделю провел в ее квартире, выйдя на улицу только один раз - в первое утро, чтобы позвонить из автомата на работу и сказать, что серьезно простудился.
Вита не знала, что все эти три дня за всеми ее передвижениями внимательно и умело наблюдает худощавый молодой человек интеллигентного вида, острым и хищным взглядом подмечая каждую деталь и занося в реестр своей памяти лицо каждого человека, с которым она встречалась, заговаривала или на которого просто обращала хотя бы малейшее внимание. Молодой человек "своим" был известен под кличкой "Ян", реже "Лях", он не употреблял алкоголя, усиленно интересовался женщинами, о чем знали все, а также мальчиками в возрасте десяти-тринадцати лет, о чем не знал никто. Следя за Витой, он тщательно, в деталях и красках продумывал различные варианты ее допроса или убийства, если этого потребует Виктор Валентинович, и каждый вариант получался лучше предыдущего - Ян был человеком творческим. Но Ян, в свою очередь, не знал, что периодически и за ним самим приглядывают и весьма искусно.
Ничего этого Вита не знала.
* * *
- Ну, молодые люди, чем порадуете? - спросил Баскаков, откидываясь на спинку кресла. Схимник облизнул губы и поставил на стол пустую рюмку.
- Я пока ничем. Семагина не нашли, девочка на звонки не отвечает, дочь Матейко улетела в Москву.
- Ну, Семагин - это невелика потеря, найти его надо больше для страховки, - Баскаков задумчиво посмотрел в окно, на фонари возле соседского особняка, с трудом пробивающиеся сквозь ночную зимнюю черноту. - Как найдете - аккуратненько с ним побеседуете насчет одношкольницы его - приходила ли и если да, то что спрашивала. И все. Лишнего нам не надо. И так уже на нас счет хороший, да, Ян?
- Я уже обосновал свои действия, Виктор Валентинович, - заметил Ян, болтая ложечкой в чашке с кофе. - Вашим указаниям они соответствовали, и вы их одобрили.
- Да не к тому я, - досадливо поморщился Баскаков, и Сканер, который с самого начала "совещания" сидел молча и неподвижно, не делая попыток выпить свой коньяк, вдруг потянулся, схватил рюмку и опрокинул ее в рот, и Схимник посмотрел на него с усмешкой. - Ладно. Что есть по этой девке, Кудрявцевой?
- Вот наши наработки, - Ян поправил очки и выложил на стол папку, из которой достал несколько фотографий и Баскаков. - Вот она, наша киса.
Виктор Валентинович просмотрел снимки и удивленно взглянул на Яна и Схимника.
- Это одна и та же?
- Да, - ответил Ян, - просто девочка любит разнообразие, видите - то в представительном виде, то замученная жизнью неудачница, то вообще не поймешь что. Это легко объясняется местом ее работы - Кудрявцева из "Пандоры". Веселая конторка. Чем они мне нравятся, так это тем, что основной упор там делается не на технику, а на человеческие мозги, то есть расходы небольшие, а работа все же качественная. Очень важен человеческий фактор и...
- Из "Пандоры"?! Так ведь это ж... - Баскаков осекся и зло посмотрел на одну из фотографий. - Ты смотри, под самым носом, значит, пристроилась?! Она командировочная или из обслуги? Что Гунько говорит о ней?
- Говорит, командировочная, но с амбициями, работает плохо, неумело и чуть что - за спину любовника прячется - Одинцова, одного из основателей фирмы, бывшего главного.
- Гунько - идиот, - негромко заметил Схимник, - а кроме того... как это... пристрастен в оценке. Среди своих коллег она считается хорошим работником. Не супер, но трудится добросовестно, с фантазией. Занятная бабенка. С девяносто восьмого она у них.
- Ну, не знаю, - отозвался Ян слегка обиженно и положил перед Баскаковым несколько листов печатного текста. - В любом случае, вот ее досье, которое передал вам Гунько. Далее, вот отчет о ее передвижениях, - он положил сверху еще пачку листов, потолще. - Пока у нас нет возможности побеседовать с Семагиным, но в область ваших интересов она больше не лезла - Костенко единственная точка пересечения. Вот наш разговор с Костенко, - на столик аккуратно легла маленькая аудиокассета. - Я считаю, что изначально целью беседы, для которой Кудрявцева пригласила ее в "Княжну", были именно письма, о которых вы упоминали, и выяснение обстоятельств смерти редактора "Веги ТВ" - это видно из построения разговора. Но по какой причине она добывает эту информацию, пока не знаю. Странный момент - Костенко сказала, привожу дословно: "Она знает об улыбке".
- Понятно, - хмуро сказал Баскаков, просматривая бумаги.
- Если бы вы нам больше рассказали о письмах, возможно мы и узнали бы больше, - сказал Схимник. Встав, он снял пиджак и положил его на соседнее кресло. Сегодня он был одет просто - серые слаксы и черная футболка, в отличие от Яна, облаченного в дорогую серебристо-серую "тройку". Сев, Схимник закурил, и Сканер, взглянув на его обнаженные руки, а потом переведя взгляд на спокойное лицо, вздрогнул - ему вдруг показалось, что сейчас эти крепкие руки протянутся к нему и схватят за шею. К этому времени он уже знал, что и симпатичный интеллигентный Ян не одного человека отправил на тот свет, но Яна он боялся куда как меньше, чем Схимника. Кроме того, Ян относился к нему совершенно индифферентно, от Схимника же исходила темная ненависть, Сканеру непонятная и оттого еще более страшная.
- Тех сведений, что я дал, вам вполне достаточно, - раздраженно бросил Виктор Валентинович. Его лицо резко осунулось, у губ залегли складки. Он пытался сообразить, откуда у Кудрявцевой эти сведения. Почему Колодицкая - ведь прошло два года?.. Письма... почему они вдруг так резко всплыли? Где она могла их видеть? У кого? Когда? Кому он их направлял в последний раз? Что делать? Трясти девку сейчас же или поводить еще?
Схимник пожал плечами и, почесав щеку, заросшую рыжеватой щетиной, переглянулся с Яном. Тот слегка приподнял брови и снова заговорил:
- Могу с уверенностью сказать, что ее внимание в основном было сосредоточено на трех людях и их окружении и, судя по ее поведению, она их "разрабатывает", хотя вести какую-нибудь деятельность людям из "Пандоры" в этом городе запрещено. Работает самостоятельно - никто задания ей не давал. Цель ее работы мне неизвестна - пока она, похоже, их просто изучает. В моем отчете есть данные всех троих - двое мужчин и женщина. Мы их осторожно проверили - к вашим делам они никакого отношения не имеют, друг с другом не знакомы и между ними нет совершенно ничего общего, разве что осенью прошлого года они отдыхали в Крыму...
- В Крыму?! - резко переспросил Баскаков и слегка приподнялся в кресле, но тут же, опомнившись, опустился обратно и быстро взглянул сначала в сонные глаза Схимника, потом на Сканера, застывшего во взволнованном ожидании. Ян, не посвященный в дело, которым занимался Схимник, непонимающе замолчал. - Кто такие?!
- Все данные в отчете, - повторил Ян и отпил кофе. - Журбенко, Кужавский, Нарышкина-Киреева.
Виктор Валентинович взглянул на Сканера, и тот пожал плечами - мол, не знаю таких. Его лицо покрылось капельками пота, и он то и дело поднимал руку, чтобы проверить, не отклеилась ли повязка на щеке.
- Что с того, что они были в Крыму? - неуверенно произнес он, потянулся и налил себе полную рюмку коньяку. - Крым все-таки большой.
- А еще она интересовалась обстоятельствами смерти некого Ильи Павловича Шестакова, - сказал Ян, не обратив внимания на Сканера, и поставил чашку. - Там есть данные человека, который давал ей информацию.
Раздался хруст стекла, и Сканер, негромко вскрикнув, уронил на пол осколки раздавленной рюмки и оторопело уставился на свою окровавленную ладонь, из которой торчал, поблескивая, тонкий стеклянный зуб.
- Идиот, - сквозь зубы произнес Баскаков, встал и подошел к телефону. - Шевцов? Ну-ка быстро кого-нибудь из медсестер в приемную. Скажешь ей, руку порезали. Нет, не я.
Он бросил трубку, подошел к аквариуму, наклонился и начал наблюдать за рыбками, которые цветными молниями пронзали прозрачную воду, гоняясь друг за другом. Сканер остался сидеть, жалко скривив губы и подставив ладонь под вытекающую из нескольких ранок кровь, но его трясло, раненая рука прыгала, и кровь летела во все стороны. Ян взглянул на Схимника, приподнял брови и возвел глаза к потолку, на что Схимник прикрыл веки и снисходительно улыбнулся. В приемной воцарилось молчание, продолжавшееся до тех пор, пока в нее не впорхнула Яна и, сочувственно охнув, не начала хлопотать вокруг Сканера, то и дело посылая ему ласковые взгляды. Но он, казалось, вовсе не замечал ее присутствия, тупо глядя перед собой, и, когда медсестра, закончив, ушла, на ее лице было совершенное недоумение. Все это было подмечено Схимником, и он снова улыбнулся - на этот раз про себя.
- Ян, пойди, проветрись, - сказал Баскаков, как только за девушкой закрылась дверь, и отошел от аквариума, немного успокоившись. Ян встал, одернул жилетку, забрал свои сигареты и вышел. Виктор Валентинович, остановившись возле кресел, минуту молчал, потом негромко произнес:
- Вот же сука, а! Но как она нашла?! Откуда она эту Кудрявцеву знает?! Значит, наверное, эта тварь из "Пандоры" и есть та баба, которая Матейко звонила?! А как она на Колодицкую вышла?!
- Ну, кроме Кудрявцевой нам об этом никто не скажет, - заметил Схимник, глядя на Сканера, который ссутулился в своем кресле и выглядел теперь совсем больным.
- Естественно. Значит, нужно поговорить с девочкой, мудро и обстоятельно. Сам возьмешься или Яну ее отдашь?
- Я бы пока не стал ее трогать, - задумчиво сказал Схимник. - Черт их знает, какой у них уговор. Может, Чистова где-нибудь в Волжанске, возле клиентов и возле нас... Спугнуть можем.
- Значит, взять ее аккуратно, прямо на квартире - зайти просто в гости, поговорить, напугать как следует. Это будет не сложно- ты же знаешь, у баб сердца-то заячьи! В крайнем случае денег ей дайте что ли - главное, чтобы рассказала все, что знает, и согласилась с нами работать. Пусть назначит свидание своей подружке.
Сканер сжал зубы, пытаясь успокоиться, хотя каждая новая фраза ввергала его в панику. Он взял сигарету и начал щелкать зажигалкой, стараясь изобразить полное безразличие. Но колесико все прокручивалось и прокручивалось, не давая искры. Выругавшись, он бросил зажигалку на стол, и так и остался сидеть с незажженной сигаретой во рту.
- Лучше еще немного за ней понаблюдать, - ответил Схимник, испытующе поглядывая в сторону бледного Сканера. - За три дня мы недостаточно четко определили область ее интересов. Вы считаете, что мы нашли троих клиентов Чистовой, но, может, здесь есть кто-то еще. Мы же не знаем, дала ей Чистова полный расклад или по частям информацию скидывает.
- Ну, так вот возьмите ее и...
- Не так-то это просто. Шум будет, Виктор Валентинович. Если ее брать, то, возможно, придется и Одинцову рот затыкать, а там и всем сотрудникам. А если Чистова еще кого-то из конторы наняла? Там же не дураки работают - сообразят, что к чему.
- Думаешь, надо подождать?
Схимник развел руками и откинулся на спинку кресла с видом человека, использовавшего все свои аргументы. Виктор Валентинович повернулся к Сканеру.
- Ну, а ты что скажешь, Кирилл Васильевич? Чего притих?
- Ну, а мне откуда знать?! - буркнул Сканер, и незажженная сигарета запрыгала у него во рту. - Я же не специалист... как некоторые. Но мне кажется... то, что предлагает... м-м-м... - он запнулся, не зная, как назвать Схимника. На языке почему-то вертелось старое доброе "товарищ", и в конце концов он просто молча сделал в его сторону какой-то неопределенный вялый жест раскрытой ладонью, - вполне обосновано. Думаю, нам не стоит спешить.
Схимник посмотрел на него очень внимательно и на этот раз без улыбки. Сканер поспешно отвел глаза.
- Что ж, - Баскаков взял несколько листов, просмотрел их и хмыкнул. - Вот что. "Пандора" мне как-никак доход приносит, да и информацию хорошую поставляет, людей туда толковых найти сложно. Да и не хотелось бы мне пока еще кровь на нас вешать. Водите ее дальше, может эта баба на нее сама выйдет. Если сейчас сунемся, можем и вправду напортить. Она ведь пока ничего такого не делает. Доказать-то все равно ничего не сможет. А вот уж если ничего не выяснится, тогда возьмете ее тихо и тряхнете как следует. Потом отправите рыбу ловить. Поглубже. Все. Схимник, верни-ка Яна.
Через несколько минут, когда Ян снова устроился в кресле и вопросительно взглянул на хозяина, Баскаков сказал:
- В общем, продолжайте пока водить эту Кудрявцеву, только по-прежнему вдвоем - посторонних сюда не втягивайте. Ты кого-нибудь оставил возле ее дома, Ян?
- Да, но человек не в курсе. Думаю, в начале четвертого утра наша киса вряд ли куда-то сорвется.
- Хорошо. Даю вам четыре дня. Схимник, твои люди отрабатывают Крым?
- Как только что-то нарисуется, я сразу сообщу, - сказал Схимник спокойно и потянулся за пиджаком. Ян зевнул и потер переносицу, потом взял чашку с остывшим кофе, заглянул в нее, слегка скривился и вернул чашку на стол.
- Ладно, если вопросов больше нет, то вы оба свободны. И найдите этого журналиста, - Баскаков снова занялся бумагами. Сканер облегченно вздохнул про себя, глядя на свою забинтованную руку. Это надо ж было так не сдержаться - чуть не выдал себя! А может выдал? Схимник так странно смотрел на него, будто знал... Жаль он может видеть только его чувства, а не мысли, да и то, если он посмотрит - Схимник сразу же поймет... Ну и новости! Нужно немедленно разобраться, все запомнить, узнать... Раздался щелчок и возле его лица что-то вспыхнуло. Сканер инстинктивно отдернул голову, но тут же увидел, что это всего лишь зажигалка, которую держал в руке Схимник, глядя на него ничего не выражающим взглядом. Когда он успел подойти к его креслу? Призрак. Страшный призрак. Сканер прикурил от поднесенного огонька и с трудом выговорил:
- Благодарю вас.
- Не стоит, - отозвался Схимник и отвернулся, застегивая пиджак. Забрав свою верхнюю одежду, они с Яном вышли, аккуратно и бесшумно притворив за собой дверь. Через несколько минут после их ухода, Сканер осторожно сказал:
- Не нравится мне этот твой Схимник.
- Схимник - не девка, чтобы нравиться или не нравиться. Он хорошо работает - этого достаточно, - заметил Баскаков, не отрываясь от бумаг. - Как она на Колодицкую-то вышла, хотел бы я знать! Не могли же они так, с первого раза за эти письма зацепиться?!
- Можно посмотреть? - спросил Сканер, осторожно протягивая руку.
- Смотри, - Баскаков бросил бумаги на стол, встал и начал ходить по приемной взад-вперед. Пока Сканер шуршал листами, он думал о Чистовой и о нанятой ею девушке. Баскаков не забыл рассказа Сканера о фанатичном поклонении Наташе некоторых "исправленных" ею людей. Вдруг она нарисовала эту Кудрявцеву, вдруг она ее "изменила", вдруг она и от нее получила такую же фанатичную преданность? А может, и не только от нее? Кто знает? В любом случае, люди, работающие за деньги, - это совсем не то, что люди, работающие за чувства, за убеждения. Вторых сложнее понять и сложнее предугадать, разговорить их тоже сложнее, правда, их легче обмануть. Наверное, Схимник действительно прав, только откуда ему-то это знать? Наверное он правильно поступил, дав ему это время. Но, с другой стороны, времени осталось так мало. В своей работе он уже привык полагаться на Литератора, и весь его план по областным выборам был построен на нем. Но если Литератор не дотянет, на его место нужно срочно вставлять Чистову - от самого Сканера толку мало. А Чистову еще нужно найти, еще нужно проверять, с ней нужно работать, и это тоже требует времени. Время... откуда взять столько времени, как договориться с этим строптивым зверем, за которым, как быстро не беги, не угнаться? Баскакову вдруг вспомнились большие часы в "кабинете", безмятежно смеющийся Амур на маятнике, отсекающем секунду за секундой от оставшегося срока... Нет, нельзя говорить "оставшегося" - от имеющегося срока, от жизни. Остаток - это что-то маленькое, жалкое - это не для него. Физически он вполне здоров, остальное же зависит не от времени - от него самого. Действовать нужно решительно и мыслить масштабно, не задумываясь о мелких выгодах - о них пусть думают те, кому он за это платит. И главное - удержать все в руках. Всем известно, что захватить или создать - это одно, а суметь сохранить, удержать - это совсем другое, это намного сложнее. Но до сих пор у Баскакова это получалось.
- Как у тебя дела с Литератором? - небрежно спросил он, и Сканер, вздрогнув, поднял голову. Баскаков с неудовольствием подумал, что Сканер, пожалуй, сегодня уж слишком какой-то дерганый. Вряд ли это алкоголь - охрана Сканера - люди в этом деле очень сведущие - утверждает, что пьет он мало. Неужели с нервами непорядок? Это плохо - Сканер всегда нужен ему в рабочем состоянии, еще не хватало, чтоб он свихнулся. Придется показать его врачу, а частые визиты к Литератору запретить - Литератор уж действительно кого хочешь с ума сведет. Главное, чтобы это не были еще какие-нибудь последствия "работы" Чистовой. Нет, за Сканером определенно нужно приглядывать. Баскаков всегда старался уделять своим "значительным" людям как можно больше внимания, прощупывать их психическое состояние, их настрой, давать им понять, насколько они важны для него и ни в коем случае не вымещать на них зло и обращаться справедливо, в соответствии с работой. Будь он самодуром - никогда не добрался бы до таких вершин. Важно, очень важно следить за поведением своих людей, пытаться понять, что у них на душе - вот в чем Сканер ему подспорье, вот почему так важно получить Чистову. Человека надо делать изнутри, совершенствовать изнутри и разрушать изнутри. Только так.
- Все хорошо, только он жалуется, что вы все реже и реже бываете у него. Вы должны быть осторожны, Виктор Валентинович. Он очень плох - во всех отношениях.
- Разумеется, я знаю об этом, но у меня почти не остается времени на него. Ты прав, я обязательно зайду к нему завтра. Что с письмами?
- Письма будут, Виктор Валентинович. Единственно, я хотел бы снова обсудить с вами вопрос о прогулке. Я думаю, это будет для него очень хорошим стимулом. Подумайте - это ведь все-таки проще и не так опасно, как отсутствие зеркал, хорошеньких девчонок и того жеребца, которого вы к нему запускаете.
- Да, наверное, ты прав, - задумчиво сказал Баскаков, глядя на пушистую, ухоженную араукарию, похожую на маленькую елочку. Протянув руку, он коснулся растения - осторожно, чтоб не повредить. - Может, это действительно его встряхнет. Тут уж выбирать не приходится. Можно будет выбрать день и вывезти его на часик за город, но только ночью. Мне нужны письма - как можно больше писем, пока он не умер, - он взглянул на часы и вдруг резко спросил: - Не слишком ли вы сдружились?
- Сдружились? - удивленно спросил Сканер и сморщился - отвращение просочилось на лицо само, его не пришлось изображать. - Вы издеваетесь? Да я сам...
- Ладно, ладно, - Баскаков махнул рукой, - уходи. Завтра поговорим. И учти, - он вдруг улыбнулся, и от его улыбки, над которой на славу потрудился личный стоматолог, на Сканера повеяло холодом, - мои бумаги есть кому прочесть первым.
Сканер, бросив на него короткий недоуменный взгляд, вышел из "приемной". Один из дежуривших у двери охранников насмешливо посмотрел на его перевязанную руку, но невысокий человек в сером френче глянул на него так свирепо, что парню расхотелось насмешничать.
- Схимник и Ян уехали?!
Охранник пожал плечами.
- Одна машина вроде отъехала. Не знаю, спросите внизу.
Но Сканер повернулся и быстро взбежал по лестнице. Через несколько минут из "приемной" вышел Баскаков с папкой в руках, и оба охранника равнодушно двинулись за ним к "кабинету". Обоим предстояло, как обычно, однообразно бодрствовать до глубокого утра, все же люди, встречавшиеся в "приемной", провели остаток ночи совершенно по-разному.
Сканер, вернувшись в свою комнату, тут же схватил бумагу и ручку и начал поспешно записывать фамилии и адреса, пока они не испарились из памяти, а записав, уткнулся взглядом в написанное. Глаза у него чесались, словно в них насыпали песку, а в правый висок кто-то настойчиво и с какой-то сладостной медлительностью ввинчивал тупое сверло. Он понимал, что раньше утра он не сможет попасть к Литератору, хотя лучше всего было бы попасть к нему немедленно. Сканер сидел и смотрел на фамилии. Одна из них назойливо лезла в глаза, проникала в мозг, ползала внутри него, словно слизень, оставляя всюду за собой яркий блестящий след-напоминание. Кудрявцева. Викторита Кудрявцева. Найдут ее - найдут Чистову. Что лучше? Как правильней? Какой дорогой идти? С кем? Он вцепился пальцами в свои светлые волосы и потянул так, что в глазах защипало от боли, но мысли от этого не прояснились. Впрочем, что теперь-то решать, он уже все решил давно. Просто до сих пор дороги шли параллельно друг другу, и ему удавалось идти по ним обеим, но сегодня он дошел до распутья.
Иди, но не забывай - мы с тобой теперь вместе.
Сканер просидел над списком до шести утра, выкурив две пачки сигарет и наполнив комнату такими густыми облаками дыма, что мебель виднелась сквозь них смутными силуэтами. Ветра на улице не было, и облака тихо колыхались в воздухе, перетекая из одной формы в другую. Он тупо смотрел на строчки, а за строчками видел Юру-Литератора, съежившегося в своем кресле, холодное и надменное лицо Баскакова, неизвестную девушку с фотографии, глаза Чистовой, когда она приказывала Свете Матейко вылить при всех на собственную голову бокал шампанского, он видел лица Измайловых, Ковальчуков, Олега Долгушина, Нины Федоровны Лешко, Игоря Огарова и его жены, красавицы Кати... и еще одно лицо - лицо единственного, по-настоящему родного и любимого человека, которым пришлось пожертвовать... Лица выбрались из-под строчек, прыгали и плавали по комнате вместе с клубами дыма, перетекали одно в другое, внимательно смотрели на него пустыми мертвыми глазами цвета давно засохшей крови, хотя на самом деле, конечно, ничего, кроме дыма, не кружилось в теплом воздухе комнаты. Сканер не знал, что это было - болезненные галлюцинации, агонизирующая совесть или обычный страх. Он сидел и курил сигарету за сигаретой, прячась от лиц в дыму, и продумывал свои действия, а потом начал писать предстоящий "разговор" с Литератором. В шесть часов он отправился спать, спрятав список и письмо под матрас, а в одиннадцать уже сидел в комнате Литератора и, протирая покрасневшие глаза, ждал, пока Литератор прочтет его письмо, поминутно оглядываясь на дверь и боясь что, пропустит появление Баскаков и не успеет порвать свое послание.
Виктор Валентинович Баскаков провел ночь в своем "кабинете", наедине с вещами и папкой Яна. Он покинул его только на пятнадцать минут, чтобы проведать жену и дочь и убедиться, что они спят, а все остальное время он то просматривал бумаги, то откладывал папку и наслаждался своими сокровищами - водил ладонью по нежной и прохладной малахитовой столешнице, бродил по "кабинету", любовался витражами, коллекцией фарфора и огромным глобусом, гладил взглядом застывшие в вечном движении мраморные и деревянные тела, эмаль и драгоценные камни, искусную чеканку и литье, роспись и лепнину и снова и снова вникал в тайну мазков на полотнах, которые складывались в нечто чарующее и удивительно целое, неразделимое. Он погружался в красоту и чужую мудрость, сохранившуюся во всех этих вещах, и постепенно обретал спокойствие и возможность трезво и ясно мыслить, мир вещей "кабинета" возвращал ему силы так же, как возвращала силы земля мифическому Антею.
Баскаков внимательно изучил все бумаги, еще раз все обдумал и только под утро ушел в спальню.
Схимник и Ян уехали вместе на вишневом "паджеро". "Фольксваген" Яна неожиданно отказался заводиться, и Ян, немного повозившись с машиной, попросил Схимника подвезти его. "Фольксваген" он оставил в гараже Баскакова, беззаботно сказав, что пришлет за ним кое-кого после обеда.
- Забрось меня на Кировскую, ладно? - сказал Ян, закуривая и добродушно разглядывая заснеженные улицы. - Разберусь с делами до конца, а потом, наконец, высплюсь как следует.
- Собираешься закатиться к местным гетерам? - осведомился Схимник, уверенно ведя машину по скользкой дороге. Ян глянул на него с усмешкой.
- От коллег ничего не утаишь, а?! Ну, что ж, кто как стресс снимает - кто к бабам, кто за водкой, кто по городу пешком бродит при наличии мощной тачки, а?
- Туше, - отозвался Схимник, закуривая. Ян кивнул.
- Вообще, хочу сказать, это мудро с твоей стороны держаться перед Валентинычем на уровень ниже, чем ты есть. Такие, как он, не любят, если подчиненные с ними на одном уровне. Да и безопасней так. Что ты, кстати, скажешь об этом Сканере. Странный тип. Видал, как он дрожал сегодня? Что-то ему во всем этом очень не нравится. Почему он так испугался, не знаешь?
- Нет. Но наши успехи ему определенно не в масть.
- Верно, верно. Откуда он взялся, такой красивый, хотел бы я знать. И тебе советую подумать. Он уже с соизволения Валентиныча нами распоряжается, а дальше что? Захочет своих людей поставить, как это всегда бывает. Не нравится он мне, крыса, типичный пасюк! А девка эта? Почему Валентиныч не дал добро на беседу, почему мы должны время тратить? Да эту Виточку взять легонько да правильно за нужное место - она тебе все расскажет, соловьем петь будет. Ты же ее видел. Я, конечно, догадываюсь, что от девочки леска к кому-то тянется, ну так ведь можно же с умом дело сделать. Нет, нелогично все это. Что скажешь?
- Уровень-то у нас с тобой один, да вот допуски разные в этот раз, - заметил Схимник. Ян фыркнул.
- Матка боска! 1 Ты думаешь, я из тебя что-то вытащить пытаюсь?!
- Именно так, - Схимник улыбнулся, и Ян пожал плечами, слегка склонив голову набок. - Кого ты, кстати, там, с ней, оставил?
- Кутузова.
- Кто такой?
- А, никто. Мишка Лебанидзе, местного производства, из старых. Тупой и бдительный, большего и не надо.
- А, одноглазый этот? Знаю, видел, - лицо Схимника осталось непроницаемым, но в его мозгу началась напряженная работа. У него была хорошая память, и фамилия, названная Яном, показалась ему очень знакомой. Почти сразу он вспомнил, от кого ее недавно слышал, и едва сдержался, чтобы не погнать "паджеро" во весь опор. Выбросив окурок в окно, он взглянул на Яна. Тот смотрел на него вопросительно, и Схимник сообразил, что, задумавшись, что-то пропустил.
- Что ты сказал?
- Мой глос вырвал пана з гломби мажень?2 - осведомился Ян с усмешкой и поправил шарф. - Я спросил, насчет Семы и Чалого так ничего и не выяснилось?
- Нет, - ответил Схимник равнодушно, глядя на дорогу. - Да и не мое это дело. Сергеев мне своих баранов ссудил, пусть сам и выясняет, кто их задрал. Чего это ты вдруг? Душа болит?
- Странная история, - негромко сказал Ян, не глядя на него. - Очень странная. Какая своенравная молодежь пошла - ее работать посылают, а она - по бабам. Да еще так неудачно.
- Ты на что намекаешь? - спокойно спросил Схимник и сцепил руки на руле, слегка повернув перстень на указательном пальце.
- Просто рассуждаю. А тебе намек чудится?
- Не надо со мной играть, Ян, - холодно сказал Схимник. - Я игр не люблю и не понимаю, в особенности находясь за рулем.
Ян надолго замолчал, и Схимник, не глядя на него, чувствовал его пронзительный изучающий взгляд. Наконец он сказал:
- Возможно, я не так выразился. Уже утро, мы оба устали. Поговорим в другой раз об этом... а может и не станем говорить. На все воля человечья. Нам давно пора найти общий язык, Схимник. Видишь ли, у таких, как мы, срок годности истекает быстро.
- Ото дом пански1, - сказал Схимник, притормаживая у обочины рядом с длинным трехэтажным домом. Ян польщенно улыбнулся - он любил, когда с ним говорили или хотя бы пытались говорить на родном языке. Он кивнул Схимнику, вылез из машины и, не оглядываясь, скрылся за дверью, над которой красовалась вывеска "Оздоровительный центр "Солнышко". "Паджеро" неторопливо отъехал от "центра", но, завернув за угол, вдруг рванулся вперед почти на предельной скорости.
Машину "Кутузова" Схимник нашел именно там где и сказал Ян. Оставив свой "паджеро" в соседнем дворе, он подошел к бежевому "москвичу", приткнувшемуся возле торца пятиэтажки под огромным тополем. Окинув взглядом безлюдный двор и ряды темных окон длинного дома, он бросил недокуренную сигарету в снег, наклонился и постучал в лобовое стекло. В машине кто-то зашевелился, потом дверца со стороны водителя открылась, из нее выглянул человек и хрипло начал было говорить: "Какого...", - но тут же осекся, узнав Схимника, скользнул обратно в салон и открыл дверцу с другой стороны. Схимник сел в машину, достал новую сигарету и закурил, внимательно рассмотрев "Кутузова" при свете огонька зажигалки. Они были примерно одного возраста, но Лебанидзе, заросший двухнедельной щетиной, выглядел много старше. Наискосок через правый глаз шел короткий, довольно широкий шрам, и верхнее веко, оттянутое в сторону, наполовину закрывало пустую глазницу, отчего Кутузов имел зловеще-насмешливый вид.
- Ты Миша Лебанидзе? - спросил Схимник, не глядя на него.
- Я, - ответил одноглазый, нервно разминая в пальцах незажженную сигарету. Он растянул сжатые губы в странной лягушечьей ухмылке, потом резко выпятил их, точно собирался кого-то от души чмокнуть. - Ян сказал, что ты можешь прийти. Случайно не сменить? А то я околел уже - до потрохов промерз!
- Да, лютует зима под конец, - согласился Схимник, потом поинтересовался без всякой видимой связи: - Где глаза лишили?
- В Иране, - буркнул Кутузов, - когда на торговом ходил. В Энзели с одними азербайджанцами... не договорились.
- Кого ждешь?
- Ян сказал - бабу какую-то... если вон из того подъезда выйдет. А ты не в курсе?
- Фамилию бабы называл?
- Нет. Так мне зачем? - из разминаемой сигареты начали сыпаться табачные завитушки. - Он сказал...
- Фотографию показал, да?
- Ну... - Лебанидзе слегка замялся, - ну да, показал.
- И все? Больше ничего сказать не хочешь?
- Да нет. А в чем дело-то?! - спросил Лебанидзе слегка агрессивно.
- Нехороший ты человек, Миша Лебанидзе, - негромко, но выразительно произнес Схимник, по-прежнему не глядя на собеседника. - Мудак ты. Что ж Яну не сказал, что с девочкой знаком и она с тобой, соответственно?!
- Так это когда было! - воскликнул Лебанидзе с возмущением и растерянностью. - Она ж тогда совсем малая была! Я с ее двоюродным братом корешевался, пока он не... а потом... ну, жили в одном дворе и все! Я ее с тех пор и не видел!
- Не лепи, не больше года назад ты с ней встречался! На Ханском базаре, возле барда.
- Кого?
- Мужика с гитарой. И девка эта прекрасно знает, кто ты и где ты. Так что не надо, Миша Лебанидзе, - Схимник резко повернулся и взглянул на него, и Кутузов чуть отклонился и втянул голову в плечи, сузив единственный глаз. - А если бы она тебя тут срисовала? Об этом ты подумал своими тупыми мозгами?! Звонил ей? Предупреждал?
- Нет... я... нет! - губы Лебанидзе снова на мгновение по лягушечьи разъехались в стороны. - Что я - совсем... - он замолчал, пытаясь подобрать себе определение.
- И не вздумай! Если узнаю - на другую работу пойдешь, арфы настраивать... или сковородки чистить - как определят. Понял, Миша Лебанидзе? Чья тачка?
- На одного дедка записана, - зло сказал Лебанидзе, дернув ртом.
- Лады. Ключи оставляй, вот тебе другие. Мою тачку знаешь? В соседнем дворе стоит. Отгонишь на стоянку за базаром, ключи занесешь. Давай, бегом. А о девке этой забудь! И не щерься, Миша, - считай, повезло тебе сегодня, - Схимник отвернулся и, глядя в лобовое стекло, равнодушно сказал: - Пошел вон.
Машина качнулась, когда Лебанидзе вылез из нее. Громко хлопнула дверца, и снег захрустел под быстрыми удаляющимися шагами. Схимник перебрался на место водителя, потер шею, откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на спящий дом, раздумывая над тем, что ему делать дальше. У него оставалось совсем мало времени.
Часть 5.
СЕЗОН ЧУДОВИЩ
Просто злой мало может сделать. Люди видят,
что он злой, и остерегаются его. А вот добрые -
чего только они не творят.
Эрих Мария Ремарк "Черный обелиск"
I.
Я сбрасываю на дискету последнюю статью, которую мне удалось найти, - сбрасываю, даже не прочитав толком, потому что мозг уже отказывается воспринимать дополнительную информацию. Когда она более-менее систематизирована - это еще куда ни шло, но информация настолько разрознена и кажется настолько бестолковой, что эмоции начинают брать верх над способностью здраво размышлять. Это уже никуда не годится, поэтому нужно делать перерыв, благо что магазин вот-вот закроется. Остальное уже для дома, для семьи, да и когда буду высматривать дражайшего Арика с телевидения, будет время подумать. Так что, сворачивай, дорогая Виточка, свои психолингвистические измышления, таблицы и схемы и занимайся живыми людьми. Письма тебе ничего не дадут. В конце концов, Наташа тебе письма не заказывала. Заканчивай с Ариком и Элиной и бегом в следующий город, чтобы все успеть. Потом вручишь Чистовой папку вместе со всеми своими соображениями, заберешь остаток денег и будешь жить дальше, а она пусть делает, что хочет, и пусть нанимает, кого хочет - в этом ты ей уже не помощник. Но почему же так меня тянет к этим письмам. Хочется читать их и папку Колодицкой снова и снова, как понравившуюся страшную книжку, хочется понять... Но понять что?
Я встаю и иду делать себе кофе. В углу Мэд-Мэкс и Аня окучивают какого-то запоздалого покупателя, причем Максим занимается исключительно технической стороной вопроса, Аня же штурмует покупателя с психоло-физиологической стороны, совмещая уговоры то с порханием вокруг него, то с элегантным усаживанием на стул рядом со столом с образцами и демонстрацией своих длинных ног, и потенциальный покупатель - серьезный мужчина средних лет - постепенно начинает дуреть от эротических флюидов и сандалово-мускусного запаха туалетной воды "Volare", которые распространяет вокруг себя Аня. Остальные - Вовка, Мачук, Артефакт, светлобородый Денис Каширов, только позавчера вернувшийся из Нижнего Новгорода, финансистка Валентина, за увлечение сериалами и любовными романами прозванная "Сама-ты-Барбара", и даже Фомин-Котошихин собрались за витринами, возле аквариума и кадок с трахикарпусами и слушают Султана, с удовольствием рассказывающего очередную хохму. Я включаю чайник и поспешно присоединяюсь к слушателям.
-... знакомый, говорит - Ваня, у нас в отделе один из компьютеров очень странно себя ведет, просто полтергейст какой-то, так что зайди, глянь. Ну, прихожу, говорю - что? Он и объясняет, так мол и так, то и дело на мониторе начинают появляться буквы, хотя их никто не печатает. Вот, говорит, сидит человек перед монитором, ничего не делает, просто смотрит, а на "листе" буквы сами собой появляются, хотя он даже не дышит на клаву. Я конечно заинтересовался, пошли мы смотреть. Ну, что. Стол, нормальный обычный стол. Стоит комп - нормальный обычный комп, монитор, системник, клава... За столом сидит дама... ну, тут надо не так объяснять, - Султан встает и старательно одергивает новенькую жилетку. - Такая знойная женщина, лет ей наверное около сорока, уже на излете, но еще очень даже ничего - лицо, причесочка, ноги там, да... Но главное - бюст! О! - Султан отставляет полусогнутые ладони на такое расстояние от своей груди, что Вовка-Санитар восхищенно присвистывает, а худенькая Валентина презрительно кривит губы. - Я ее спрашиваю: мол, в чем дело, мадам? Она говорит, сейчас объясню. Набирает пару предложений, а потом говорит - смотрите на монитор. И руки вверх поднимает, чтобы показать, что до клавиш не дотрагивается.
- И высоко поднимает? - задумчиво спрашивает Санитар, отвлекаясь от темы, - очевидно, он все еще представляет изображенный Султаном бюст, и Николай Иванович недовольно толкает его в бок.
- Ну, я через ее плечо вот так перегнулся, - Султан показывает, как, - и на монитор смотрю. И ничего не понимаю. Курсор бегает, цифры-буквы появляются. Потом - р-раз, перестали появляться. Потом опять пошли. Опять перестали. Причем до клавы ну никто не дотрагивается. Я в непонятках. Посмотрел там кое-что, в системник залез, все проверил - ну, не пойму, в чем дело! Говорю - ну-ка, напечатайте еще что-нибудь. Мадам напечатала, потом тычет пальцем в монитор, говорит - смотрите, сейчас опять будет. И точно, та же картина. Никто не работает, а символы выскакивают, причем с разными интервалами.
- Занятный глюк, - замечает Николай Иванович, и Султан фыркает, потом складывает ладони так, словно собирается вознести молитву, - близится финал, и он предвкушает развязку.
- Глюк занятнее, чем ты думаешь! Я-то в этот раз сбоку стал, на монитор таращусь, пытаюсь понять, в чем дело... и тут случайно опускаю глаза, - Султан хлопает в ладоши, и клиент на другом конце зала вздрагивает. - Люди, у меня безмолвная истерика! Я-то сразу внимания не обратил... В общем, у нее монитор почти на середине стола стоит, очень далеко от клавы. А видит мадам плохо. Вот она наберет что-нибудь, а потом тянется посмотреть, что же она там изобразила, вот так, - он снова показывает, как, - и своим бюстом...
Вовка прерывает его громовым взрывом хохота. Он падает во вращающееся офисное кресло и корчится в нем так, словно у него эпилептический припадок. Нам далеко до такой бурной реакции, но и наш смех сполна вознаграждает Султана за рассказ, и он очень доволен.
- Ну, а как ты ей сказал об этом? - спрашиваю я, и Султан тоже начинает хихикать.
- Не сказал я ей. Ну, как такое скажешь женщине... ну, неудобно. Я просто взял и монитор ей пододвинул к клаве. А мадам вдруг так покраснела - видать, поняла. Ну, и все, они пока на технику больше не жалуются.
- Еще бы! - стонет Вовка из кресла. - Елки, жаль меня там не было!
- Вот это я понимаю, история, - хмуро говорит Фомин. - Не то, что твои байки склепа.
- И то верно, - Николай Иванович кивает. - Ты, Владимир, вообще о нормальных вещах разучился говорить! Вон вчера заходила эта... как ее... адвентистка чи евагелистка... не помню. Ты, Вита, ведь не в курсе, да? - он поворачивается ко мне, и я мотаю головой. - Такая милая бабулька, с книжечками своими... И надо ж, чтоб ей это вот подвернулось, - Мачук машет в сторону Санитара. - Она его спрашивает: что, мол, юноша, для вас есть на этом свете чистого, главного... что для вас первостепенно? А этот юноша ей говорит: главное, бабка, чтобы всегда под рукой были свежий труп и острый скальпель! Ну, нормально?! Бабульку пришлось успокаивающим отпаивать.
- А нечего ходить! - бурчит Санитар. - Мне все эти религонесущие уже вот где! - он чиркает ребром ладони по горлу. - Ваньк, может еще чо расскажешь?
- Я расскажу, хоть вы этого и не заслуживаете - говорит Максим, и все поворачиваются в его сторону. Он и Аня уже стоят сзади нас, а клиента и след простыл. - Пока вы тут хихикаете, мы с Анькой вкалываем аки египетские рабы на стройках! Монитор самсунговский спихнули! Мисс Кепвелл, не забудьте потом оформить перед впадением в вечернюю кому, - Валентина делает презрительное лицо и отворачивается. - Вот, Вовка, это специально для тебя. Только сиди, не вставай. Остальным советую тоже присесть.
Он извлекает из внутреннего кармана пиджака сложенную газету и начинает томительно долго шуршать страницами.
- Ага, вот! Читаю, - Мэд-Мэкс значительно поднимает указательный палец, - заметьте, читаю, без всяких исправлений и отсебятины. Просто читаю. Господи, - он издает странный всхлипывающий звук, - я бы год сидел - такого не придумал! Так, так... о! Известная предсказательница, гадалка и целительница Евпраксия... невероятные и фантастические по своей точности предсказания... уникальный феномен... изгнание злых духов...ля-ля-ля... и прилагаются письма тех, кого предсказали, исцелили и изгнали... Так... злой барабашка скрипел в телевизоре... мой брат как выпьет... вот! Пишет некий Артем! "Я страдал от половой слабости, никакого житья не было. Пошел к Евпраксии, и она, погадав, тут же нашла причину - сказала, что моя жена, чтоб я не ходил к другим женщинам, закопала мои трусы на кладбище... перестаньте ржать, дочитать дайте!.. А жене посоветовала так сделать ее сестра. Евпраксия научила меня, что делать с трусами, и теперь я снова настоящий мужчина и у меня все хорошо".
Максим заканчивает чтениe под оглушительный хохот. Санитар, постанывая, сползает с кресла и усаживается прямо на пол, опираясь спиной о сиденье. Кресло тут же податливо проворачивается, он падает и ударяется головой, отчего ему становится еще хуже, и он продолжает хихикать и стонать уже лежа, от избытка чувств шлепая ладонью по блестящему покрытию. Я падаю на колени к Султану, который совсем ничего не имеет против, и мы всхлипываем от смеха друг у друга на плече. Денис, закинув голову, хохочет густо и весело, а "Сама-ты-Барбара", словно расстрелянная, тихо оползает по стене, закрыв лицо ладонями. Прочие мелко трясутся, причем Котошихин подвывает, как страдающий от переедания шакал.
- Так а что... что она ему сказала сделать с трусами-то? - спрашиваю я, когда обретаю способность говорить, и это вызывает новый взрыв хохота. Максим мотает головой.
- Тут... ох!.. тут не написано.
- Слушай, я не понял - она только одни трусы закопала или все? - деловито спрашивает Артефакт. - Если все - это ж... о-о-о!.. А дело зимой было?
"Пандору" захлестывает третья волна хохота, и Санитар бессильно хрипит с пола:
- Перестаньте, гады! Уй, не могу!
- Чтo вы не можете, Рябинин?! Что у вас здесь происходит?! - раздается громкий и сердито-ошеломленный возглас от дверей, и в только что бушевавшем от дикого веселья магазине мгновенно наступает полный штиль. Увлеченные, мы не слышали ни притормозившей машины, ни мелодичного звона дверных колокольчиков, и вот награда за это - в дверях стоит Эн-Вэ, оглаживает свою гоголевскую прическу, проверяя, надежно ли сидит волосяная нашлепка на негоголевской лысине, и смотрит на нас с суровым негодованием. При виде его сдобного и румяного лица меня вдруг охватывает такое сильное чувство отвращения и злости, что я поспешно отворачиваюсь - вдруг заметит - и для успокоения начинаю крутить на мизинце колечко с божьей коровкой. Вовка поднимается с пола и молча отряхивает джинсы, а Максим, считая, что обязан подменить отсутствующего Женьку, резко дергает головой вниз-вверх и говорит с едва уловимой едкостью в голосе:
- Mое почтение. Желаю здравствовать, Николай Сергеевич. По делам должности али так зашедши?
- Kак всегда зоопарк, - кисло отмечает Эн-Вэ и делает несколько шагов в зал. - Почему такой шум - на улице слыхать?! Пьянствуете?! Понимаю, понимаю... поганые католики даже падки до водки; одни только турки не пьют. Кудрявцева, что вы себе позволяете?! Хоть при начальнике слезьте с чужих колен-то! Совсем распустились - не контора, а дом свиданий! Где Одинцов?!
- Hа территории, - отвечаю я равнодушно, встаю и иду делать кофе, остальные расползаются по комнате кто куда, недоуменно переглядываясь украдкой - в это время Эн-Вэ обычно не заходит в "Пандору", а если заходит - жди какой-нибудь гадости. Странно, почему он спрашивает, где Женька? Мобильник тот отключил что ли?
- Где конкретно?
- Он мне не докладывал.
- Мне не нравится ваш тон, Кудрявцева, - цедит Эн-Вэ, и, повернувшись, я вижу, что он внимательно и зло смотрит на меня. - Вы изволите быть недовольны службой?
- Всем довольны, ваше благородие, - отвечаю я, пытаясь понять, что же за мыслишки вьются под гладкими черными волосами. И если раньше Гунько казался мне обычным начальником-самодуром, то теперь он представляется чем-то более зловещим и опасным, а в каждом его слове чудится намек и подозрение. Конечно же, так нельзя и вести себя нужно как обычно, то есть призвать в союзники Максима и довести Эн-Вэ до белого каления, сохраняя марку, иначе он почувствует, что со мной что-то не так. Плохо, очень плохо, что нет Женьки - он лучше всех умеет справляться с любителем гоголевской прозы, он лучше всех его знает и всегда угадывает, что у того на уме. - А то коли будем недовольны, так после нам дадут такого неудовольствия!..
- Да, да, - бормочет Эн-Вэ, и на его лице вдруг появляется легкая растерянность. - Вот что. Ты Одинцову передай, что в Саранск ехать не нужно. Клиент отказался.
- Что за детский сад - заказался-отказался?! - недовольно говорит Артефакт, заглаживая волосы за уши, и садится на стул верхом, отчего его длинные ноги кажутся еще более длинными. - Уже проработку начали!
- Ну, так заканчивайте! Как только получите новый... - Эн-Вэ осекается, потому что в этот момент Аня роняет помаду и из стоячего положения нагибается, чтобы ее подобрать. Ее короткая шерстяная юбка ползет вверх, и Эн-Вэ начинает багроветь, словно ему перетянули шею. Санитар, который втихую успел прокрасться на свое излюбленное место - за спину Эн-Вэ - ухмыляется оттуда, округлив глаза, и показывает два вздернутых больших пальца. Аня выпрямляется и уходит за стол, и Эн-Вэ с едва слышным свистом выпускает воздух сквозь стиснутые зубы и проводит рукой по лицу.
- Да, как только получите новый... - он задумывается, и мы все недоуменно и нетерпеливо переглядываемся - нужно закрывать магазин и разбегаться по своим делам, а Эн-Вэ, похоже, собирается открыть производственное совещание. Султан решает вопрос просто - он обходит Эн-Вэ и отправляется в "раздевалку" за своей курткой, я складываю в сумку дискеты и бумаги, Котошихин и Николай Иванович возвращаются к компьютерам, а Максим хватает телефонную трубку и начинает поспешно кому-то звонить. Эн-Вэ расстегивает пальто и опускается в одно из офисных кресел с явным намерением задержаться и задержать остальных, но тут от входной двери долетает нежный мелодичный звон, и через несколько секунд на пороге чудесным видением появляется Женька, раскрасневшийся, встрепанный и слегка пьяный, узревает пухлую фигуру Эн-Вэ и тут же гаркает:
- Ба! Николай Степ... Васильевич! Вот уж не ждал! А я подхожу и думаю: отчего это на душе и необъятно, и чудно?! А тут такие люди! Хоть бы упредили - мы б прибрались, убрались...
Эн-Вэ испуганно вздрагивает, будто сзади раздался выстрел, потом поворачивается к Женьке вместе с креслом и раздраженно говорит:
- А, Одинцов! Очень кстати. Идем, у меня к тебе разговор есть.
- Тэтатэтный? Я стесняюсь, - Женька расстегивает куртку, прислоняется к косяку и бросает в рот пластинку клубничной жвачки. - Что-нибудь стряслось, Николай Сергеевич? Вы, в такой час, без звонка...
- Идем! - нетерпеливо говорит Эн-Вэ, встает и подходит к нему. Женька подмигивает мне, пожимает плечами, и они оба удаляются. Вскоре долетает звон - выходят на улицу и, скорее всего, разговаривать будут в машине Эн-Вэ, поэтому подслушать невозможно. Пользуясь отсутствием Эн-Вэ, все поспешно кидаются в "раздевалку" за своей одеждой, выключают технику и опускают жалюзи - все за исключением Мачука, который сегодня остается за сторожа - он и Черный Санитар работают посменно. Николай Иванович садится возле аквариума и внимательно наблюдает, как кофейно-голубые дискусы, застыв, надменно разглядывают друг друга, пошевеливая нежными перистыми плавниками. Он стучит ногтем по стеклу, и один из дискусов разворачивается и смотрит на него с презрением, выпячивая губы, словно собирается плюнуть.
- А рыб сегодня кто-нибудь ко...
Его слова прерывает оглушительный грохот взрыва, долетающий с улицы. Оконные стекла громко звякают, вздрагивая от воздушной волны, аквариум слегка встряхивает, отчего рыбы возмущенно раскачиваются внутри вместе с потревоженной водой, а чья-то чашка, забытая на краю стола, соскальзывает и, ударившись о пол, аккуратно раскалывается почти точно пополам, расплескивая холодный кофе. На мгновение мы замираем, уставившись в закрытые жалюзи окна, за которыми где-то всполошенно завывает автомобильная сигнализация, и у Санитара вырывается:
- Ни хрена себе!.. Это ж рядом совсем!..
Мы выскакиваем на улицу, толкаясь и застревая в дверях. Я выбегаю первой, вижу стоящую прямо возле "Пандоры" машину Эн-Вэ, целую и невредимую, и облегченно вздыхаю - моей первой мыслью было, что взорвалась именно она. Женька и Эн-Вэ, в числе прочих привлеченных взрывом прохожих, уже стоят перед соседним домом, в котором первый этаж занят магазином "Мелодия", а на прочих располагаются жилые квартиры. Теперь на третьем этаже вместо двух окон зияет огромная страшная дыра с неровными краями и из нее валит густой дым, сквозь который зло проблескивает пламя. На тротуаре лежит на боку почти совершенно целый кухонный шкаф. Крышка одного из ящиков выдрана с мясом, и кругом, среди грязного снега и льда, в свете фонарей холодно поблескивают ножи, ложки и вилки. На ветвях одного из тополей болтаются обгоревший серый шарф и веревочка с пластмассовыми прищепками. Ветер развевает шарф, и он отчаянно машет концами, словно призывая немедленно снять его оттуда.
Хоть уже и темно, час не поздний, людей на улице много, и на безопасном расстоянии от дома почти сразу же образуется плотная толпа. Люди испуганно переговариваются, и почти все считают, что произошел некий теракт, как в Москве или Волгодонске. Только немногие придерживаются версии о взрыве газа и с каким-то отчаянием пытаются убедить в этом остальных. В их числе и Женька, но когда я, протолкавшись к нему, хватаю его за руку и он поворачивается, его лицо, резко осунувшееся и постаревшее, совсем не соответствует бодрому голосу, которым он спрашивает меня:
- Ты чего в таком ужасе, дитя?! Думала, гуньковскую бэху в полет отправили вместе с содержимым? Да нет, хотя я бы не удивился, отлетая.
Он говорит громко, хотя прекрасно знает, что Эн-Вэ стоит почти рядом и все слышит. Но тот никак не реагирует, лицо у него напряженное и какое-то потерянное. Почти сразу он поворачивается и идет к своей машине.
- Пойдем-ка и мы, - тихо говорит Женька и, приобняв меня за плечи, разворачивает в сторону магазина, - сейчас тут начнется... Вовка, Макс, Иваныч - пошли закрываться! Дай бог, там никого не было.
Притихшие, мы возвращаемся в "Пандору", и только сейчас я замечаю, что Фомина среди нас нет. От обочины как раз отъезжает "БМВ" Эн-Вэ, и я предполагаю, что Олег укатил вместе с дядей, что бывало и раньше. Но Котошихин все еще в магазине - он устроился в кресле возле аквариума с какой-то инструкцией в руках и внимательно ее изучает, но у него такой вид, будто он сел только что, причем очень поспешно.
- Ну, что там? - спрашивает он хмуро, не глядя на нас. На его лице, словно роса, блестят мелкие капельки пота, и рыжеватая челка прилипла ко лбу. Максим, скользнув по нему взглядом, машет рукой.
- Да ничего особенного. В соседнем доме квартиру вынесло. Газ скорее всего. Как это ты не вышел посмотреть, Гриша?
- Делать мне больше нечего! Ну, что, все, закрываемся?
Я застегиваю пальто и беру со стола свою сумку. На мгновение моя рука зависает в воздухе - по-моему, до того, как я выбежала на улицу, сумка стояла замком к компьютеру, а не наоборот, как сейчас. Впрочем, скорее всего показалось - в последнее время мне многое кажется, и всюду мерещатся призраки. После взрыва так тем более. Вилки и ложки на грязном льду - нелепая картина... вилкам и ложкам место либо в раковине, либо в ящике - чистым, блестящим и сухим... А там, в одной из квартир соседнего дома все вывернуто наизнанку, умышленно или по несчастной случайности. Сколько долей секунды на это ушло? Случайность? Вот так... очень многое в нашей жизни складывается из случайностей, даже сама жизнь довольно часто всего лишь результат случайности, да и смерть тоже... Одно, второе, третье... стечение обстоятельств, которым никак нельзя управлять...
Так, хватит!
- Витек, ты идешь?! - окликает меня Женька из коридора. Я перекидываю ремешок сумки через плечо и быстро покидаю зал, а Фомин в незастегнутом пальто так и остается сидеть возле аквариума, напряженно глядя в инструкцию.
На лестнице Максим и Султан уже совершают ежевечерний ритуал - вытаскивают из пазов решетку с перилами. Дело в том, что лестница, ведущая в "Пандору", настолько крута и узка, что занести в магазин большие коробки с товаром при наличии перил практически невозможно. Но в то же время без перил по лестнице сложно подняться, в особенности зимой и в особенности женщинам на каблуках, поэтому после того, как несколько посетителей "Пандоры" с этой лестницы упали, чем, разумеется, остались очень недовольны, Максим решил, что перила все-таки лучше поставить, но так, чтобы при очередном завозе товара их было легко вытащить - ведь помещение принадлежит не нам, и перестраивать ни лестницу, ни дверь нельзя. На том и порешили, и с тех пор Максим, а вместе с ним и Султан, каждый вечер вытаскивают перила и заносят их внутрь, чтобы не вытащил кто-нибудь еще, и каждое утро ставят их на место. Это постоянно служит поводом для шуток, причем не только у нас, но и у тех прохожих, которые каждый день идут мимо "Пандоры" в это время. Но сегодня никто не смеется - взрыв отбил всякую охоту шутить даже у Санитара, знающего толк в черном юморе. Все молча наблюдают, как, сияя огнями, отъезжает от соседнего дома "скорая" и как пожарные усмиряют огонь в разрушенной квартире, только Котошихин почти сразу же уходит.
Когда Ваня с Максимом уносят перила, Аня с Валентиной вдруг начинают с жаром обсуждать непойманного волжанского маньяка-проволочника - оказывается, за то время, пока я занималась Наташиными клиентами и возилась с проклятыми письмами, была убита еще одна женщина, тридцати пяти лет, тоже с помощью проволоки, уберечь это известие от общественности не удалось, и теперь убийства считаются серией, а маньяк - маньяком. Я слушаю их вполуха - у меня сейчас и без маньяка проблем хватает. Кроме того, из всего женского коллектива "Пандоры" под возрастной "ценз" убивца подходит только тридцатитрехлетняя Валентина, но за ней каждый вечер заезжает муж - мастер спорта по боксу, и "Сама-ты-Барбара" недоступна для любых маньяков.
Султан и Максим выходят, закрывая за собой дверь. Максим тотчас начинает обсуждать что-то с Женькой, а Султан тем временем подходит ко мне и тихо говорит:
- Витка, помнишь, ты про "Черный бриллиант" спрашивала?
- Ну. Что, возможность появилась?
- Да, завтра в двадцать один ноль-ноль сведу тебя с одним человеком, только... ты все-таки уверена, что хочешь туда пойти? - он поднимает воротник куртки, глядя на меня с каким-то странным выражением. - Это... ну, такое место... не для благовоспитанной девушки, и если Евгений Саныч узнает, что я...
- Султаша, я примерно представляю себе, что это за место, что же касается Евгения Саныча, я тебя от него уберегу, обещаю. А попасть мне туда нужно исключительно для дела, а не для того, чтобы морально разлагаться. Ты сам-то был там или нет?
- Бывал раз, а больше не ходил, - кисло отвечает Султан и сплевывает. - Ты знаешь, не по мне это, я - натура утонченная. По видику посмотреть - еще куда ни шло, а так... - он пожимает плечами. - Не, я этого не понимаю, да и публика там безумная. В общем, смотри, дело твое. Стас тебя завтра проинструктирует, только ты лишних вопросов не задавай и прикинься полной дурой, ищущей острых ощущений - я тебя так и отрекомендовал. Все, давай, до завтра. Народ, прощай!
Он уходит вместе с Денисом, а я подхожу к Женьке и спрашиваю, идет ли он домой. Женька мотает головой и говорит, что у него еще есть кое-какие дела, и он будет дома не раньше двенадцати. Дела - так дела, это даже лучше. Он чмокает меня в нос, прощается с пандорийцами и скрывается за углом.
- А что, сегодня вот так все и разойдемся грустно? - недовольно спрашивает Санитар, хлопая себя кепкой по бедру. - Может, по пивку, а? Или по коньячку? Мужики?!
Артефакт качает головой - у него сегодня еще много дел, Мэд-Мэкс говорит, что и без того опаздывает на свидание, и они разбегаются так быстро, что Вовка даже не успевает ничего возразить. Отчаявшись, он взывает к женскому полу, то есть к нам с Анькой, потому что за Валентиной уже приехали, и она, махнув на прощание рукой, как раз садится в красную "Ниву" мужа. Но, и тут потерпев неудачу, Вовка презрительно фыркает, надевает кепку, сдвигает ее на затылок, засовывает руки в карманы и удаляется, гнусаво напевая: "Девчонки полюбили не меня! Девчонки полюбили гармониста... эх!", и остатки какого-то отчаянно лихого веселья уходят вместе с ним, в распускающуюся ночь.
Я еду домой. Еду, прижавшись щекой к холодному стеклу трамвая, и вспоминаю зияющую дыру на месте двух оконных прямоугольников, из которой валит дым, шарф на тополе и кухонный шкаф на обледеневшем асфальте, а еще свой испуг при звуке взрыва. Странно, что в первую очередь я подумала именно о машине Эн-Вэ и о Женьке. Возможно, вспоминая записи Колодицкой и выстраивая свои рассуждения, я уже подсознательно включаю в цепочки жертв (если они таковыми являются) себя и своих близких людей и облекаю в плоть призраков. Я не знаю, существует ли опасность на самом деле, но я ее жду. Предупрежден - значит защищен. В какой-то степени.
Взрыв в который раз напомнил мне о хрупкости и непостоянстве нашего мира (или моего мира - ведь у каждого свой мир, и со смертью каждого умирает целая Вселенная). Иногда стабильность кажется просто мифом. В любую секунду этот мир может дать трещину, податливо изменить привычную форму, а то и вовсе разбиться вдребезги по дурацкой случайности или по чьей-то злой прихоти, и ничего тут не поделаешь. Даже если все свои иллюзии ты растерял еще в детстве, если ты изначально тщательно оборачиваешь свой мир войлоком и обкладываешь ватой, и он всегда готов к тому удару, который может его разбить, то все равно почти всегда удар оказывается точным и неожиданным. Неизвестность на то и неизвестность - это страшная, безжалостная и трусливая тетка, которая всегда бьет в спину и умеет терпеливо дожидаться нужного момента. Так было с братом и его друзьями и с Ленькой, так было с Надей и Наташей, так было с моей первой мачехой Еленой и ее мужем, так было и с теми людьми в квартире... так было и со мной, только мой мир пока держится, хоть и немного потрескался от ударов и деформировался. Но в последнее время стремительность, с которой за долю секунды меняется все, чем кто-то жил долгие годы, начала пугать меня.
Дома я делаю себе два бутерброда с ветчиной, наливаю огромную кружку горячего чая и все это уношу в гостиную, на один из журнальных столиков возле дивана, - ни я, ни Женька, как правило, не едим на кухне, хотя кухня у него просторная, уютная, красивая, стоит большой сосновый стол, кухонный диван, маленький телевизор - сиди в свое удовольствие! Но на кухне происходит только готовка, а прием пищи всегда переносится в гостиную, по которой сразу видно, что обставлял ее любитель комфортного праздного времяпрепровождения - изобилие мягкой мебели и маленьких журнальных столиков, и все это расставлено с расчетом максимального удобства - большой диван перед телевизором, одно пухлое кресло возле музыкального центра, другое возле балконной двери, третье возле книжных шкафов. Включил, открыл или взял книгу и тут же падай на мягкое сидение, никуда не отходя. Специалист в области нефрологии насмешливо называет Женькину гостиную "берлогой", но я знаю, что он ее обожает и хочет себе такую же. Бесполезно - его жена считает такую лентяйскую обстановку полным отсутствием вкуса и никогда не допустит ее в своей стильной квартире.
По телевизору передают местные новости, и, жуя бутерброд и вполуха слушая репортаж о каком-то недавно открывшемся очередном торговом центре "Царский двор", я размышляю, стоит ли мне вообще выходить сегодня из дома, то есть продолжать заниматься Кужавским? Есть ли в этом смысл? Вроде бы я уже знаю о нем достаточно, никаких сдвигов, как у Матейко и Журбенко, не наблюдается - не ходить же мне за ним веки вечные - на мне еще Элина висит. Кужавский больше не шутит, и этого вполне довольно. Поздравляю вас, Наталья, с хорошей работой.
С другой стороны, может все-таки стоит сегодня "поводить" Арика последний раз - что называется, совершить контрольную прогулку. Допоздна. Вдруг я что-то упустила? Вдруг у Кужавского еще остался какой-то секретик, какая-то шкатулочка, укрытая от моих и чужих глаз - хорошо укрытая, тщательно, и черт его знает, что в этой шкатулочке может оказаться. Какой бы идиотской ни была работа, ее нужно доводить до конца. Я ведь тогда сказала Чистовой, что сделаю все в точности, как если бы меня попросила об этом Надя, а значит нечего увиливать и действовать по принципу "и так сойдет"! А значит - вперед, к Арику!
Сегодня я не собираюсь встречаться с Кужавским лицом к лицу, более того, мне нужно стать чем-то незаметным, незначительным и, конечно, незнакомым. Я быстро смываю с себя весь сегодняшний макияж, молодея на несколько лет, волосы туго затягиваю на затылке, надеваю старые джинсы, длинную теплую куртку, в каких ходит половина Волжанска, теплые ботинки и Женькину вязаную шапку, и оставляю только одну серьгу колечком - в левом ухе. Потом внимательно смотрю на себя в зеркало, приняв соответствующее выражение лица, и из блестящего эллипса на меня в ответ смотрит стандартный невыразительный подросток, не обезображенный интеллектом и высокими чувствами. Я выключаю в коридоре свет - совсем хорошо - маленький, несмотря на куртку явно хлипкий, подозрения не внушает.
Я звоню Кужавскому из автомата возле гастронома. На работе его не оказывается, но где он, никто не знает. На всякий случай я набираю его домашний номер, не особо рассчитывая на успех, но происходит чудо - Аристарх снимает трубку, и я слышу его недовольный голос на романтическом фоне песни Эроса Рамазотти. Я кисло спрашиваю неведомого мне Петра Васильевича, Кужавский раздраженно отвечает, что здесь таких нет и не будет и бросает трубку.
Снег на сегодня не обещали, но когда я добираюсь до нужного мне дома, поднимается самая настоящая метель, крупные снежинки назойливо лезут в глаза, забиваются в рот, и ветер то и дело подхватывает их и с ненужной щедростью швыряет в прохожих целыми охапками. К счастью, дом Кужавского расположен так, что, зайдя во двор, я оказываюсь с подветренной стороны. Снег здесь падает почти отвесно, и двор можно было бы даже назвать уютным, только где-то за домом и над крышами продолжает слышаться жутковатый вой умирающей зимы - сегодня уже первое марта, и время ее правления подходит к концу - скоро, совсем скоро снег начнет превращаться в грязные лужи, лед на реке разобьют ледоколами, и вверх, к рыбокомбинату, с Каспия пойдут сейнеры, а мутно-желтая вода снова будет вся на виду...
Кужавский в своей квартире - в одном из его окон за бледными шторами тускло горит свет, остальные темны. Я устраиваюсь на скамейке под "грибком" на детской площадке - хоть время еще и не позднее, во дворе никого нет, с дороги и из окон меня не заметить, да и кто станет приглядываться в такую погоду? А окна Кужавского и подъезд отсюда хорошо просматриваются. Я сижу и жду, и время ползет мимо медленно-медленно, словно умирающая улитка. У меня есть сигареты, у меня есть немного горячего кофе в маленьком термосе и у меня есть много мыслей, которые я могу обдумать, дожидаясь... Дожидаясь чего? Зачем я сижу здесь, одна, среди темноты, холода и снега? Вероятней всего, Кужавский уже и не выйдет из квартиры, к тому же, похоже, он там с дамой. Не сидеть же мне здесь до утра? Это ведь совершенно бессмысленно. И глупо к тому же. Что я могу получить от этого бдения кроме насморка? Я наблюдала за Кужавским, и до сих пор он мне никаких сюрпризов не преподносил. А в такую погоду все как-то стараются сидеть по домам. И я вернусь домой, когда погаснет свет в окне, а дома опишу эти вечерние посиделки в двух коротких словах "Отчет окончен", потому что ждать тут больше будет нечего.
Я сижу и курю, прикрывая огонек ладонью. Вокруг надо мной возвышаются дома, сияющие сквозь пелену снега сотнями огней, и сегодня эти огни кажутся особенно теплыми и уютными. Каждый из них освещает какой-то особенный, маленький, но не менее значительный, чем Вселенная, мир - сотни, тысячи чужих миров, о которых я никогда ничего не узнаю, и в каких-то из них идут войны, в каких-то царят мир и покой, любовь и благоденствие, в каких-то очень, очень пустынно и одиноко... Там миры, а я словно сижу в межзвездном пространстве, и снег идет все гуще, ветер усиливается, завывает все громче и все страшнее, будто обманутая кем-то старая, страшная ведьма, от луны остался только крохотный огрызок-серпик, изредка проглядывающий в прорехи между тучами мутным пятном, и там, в чудовищной вышине, в этом мутном свете видно, как мечутся в неистовой бестолковой пляске крупные снежные хлопья, словно сонмы холодных белых дýхов, сумасшедшие стаи зимних бесов... В памяти вдруг всплывают полузабытые строчки стихотворения, которое учила много-много лет назад: