Аннотация: Книга выходит в издательстве YAM Young Authors' Masterpieces. Здесь оставлено несколько глав.
Суть пространства в точке мира,
Проходящей через вечность
Запыленных лет познанья.
Смерть - всего лишь только двери,
Закрывающие плотно
Вход в твой дом существованья.
Быть - не значит находиться
На волне своих желаний,
Забывая про реальность.
Право знать дается вечно -
Для того, кто первый схватит
Нить, разрезавшую совесть
И ведущую к победе,
Ну, а может, и на плаху.
"Я" - всего местоименье,
Не доказанное делом,
Придавшим ему значенья.
Как же можно...Как захочешь!
Суть тебя - в твоих твореньях!
Во всяком искусстве есть то, что лежит на поверхности, и символ.
Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск.
Оскар Уайльд
Часть I.
Пробуждение.
Глава 1.
Крым 2000г.
- Ну вот! Смотри-ка, Наташ, опять!
Две девушки с риском для жизни перегнулись через балконные перила, разглядывая беспомощно застывший посреди дороги "жигуленок-шестерку". Старенький, с грязными разводами на белых боках, с поднятым капотом, "жигуленок" отчего-то напоминал дряхлого старика. Сам шофер, согнувшись, ковырялся в моторе и, судя по долетавшим даже на четвертый этаж звукам, отчаянно сквернословил. Девушки переглянулись, и одна из них рассеянно и немного раздраженно пожала плечами. Этот жест нисколько не смутил ее подругу.
- Ну и что, по-прежнему будешь утверждать, что все вокруг исключительно реально и объяснимо?! А это как же?
Она усмехнулась, но усмешка тотчас нырнула куда-то вглубь и, как рыба оставляет после себя всплеск да круги на воде, оставила улыбку - легкую, немного искусственную - слишком часто ее использовали как презентабельную обертку для чувств, которые показывать было негоже.
- Что "это"? - спросила Наташа равнодушно. Голос прозвучал серо, невыразительно, точно принадлежал призраку, утомленному своим бесконечным витанием. Она отпила томатного сока из большой щербатой кружки и провела ладонью по лицу, словно пытаясь разгладить его, вернуть ему свежесть. Собственное лицо частенько раздражало Наташу - она знала, что, увы, выглядит на несколько лет старше Нади, хотя они были одногодками. - Ну, машина сломалась. Это что, паранормальное явление?! Вечно ты, Надька, ударяешься во всякую мистику!
- Опаньки! - удивилась Надя, но на подругу не посмотрела, продолжая внимательно ощупывать взглядом "жигуленок". - Я ударяюсь в мистику?! Какая гнусная клевета! Натуля, я документалист. Я - человек факта, понимаешь? И я сообщаю тебе факты. На этой чудной дорожке, возле твоего патриархального дворика по неизвестной мне причине машины гробятся просто пачками. То об столб, то друг о друга, то просто ломаются. Просто какой-то Бермудский треугольник.
- Глупости! - отрезала Наташа и раздраженно почесала плечо - оно недавно сгорело после долгого времяпровождения в очереди за дешевыми овощами, и теперь кожа слезала отвратительными лохмами. Надя покачала головой и быстро, как-то воровато слизнула "усы" от томатного сока над верхней губой.
- Это не глупости, Натуля. Вся штука в том, что каждую неделю я вижу на этой дороге либо сломанную машину, либо яичницу из машин, и это, знаешь ли, вызывает у меня определенные вопросы.
- ДТП бывают сплошь и рядом! - заметила Наташа рассеянно, думая о том, что пора бы уже заняться готовкой ужина, только вот из чего его готовить? И опять же - готовить ли только на вечер или так, чтобы еду можно было растянуть еще на день? Да нет, бессмысленно - все равно Пашка заявится и все слопает, ни с чем не считаясь. Деньги да прожорливый муж - вот о чем ей следует беспокоиться, а Надька лезет со своими бредовыми мыслями - тоже мне, генератор идей, мятущаяся интеллигенция, творческая личность! Конечно, у Надьки хватает времени, чтобы забивать мозги разной ерундой! Ей-то проще - нет у нее прожорливого мужа! Впрочем, денег у нее тоже нет. Вот уже несколько лет Надя, рассорившись с родителями, снимала крошечную однокомнатную квартиру в старом районе, не принимая от родителей никакой помощи, а с папой, подполковником милиции, не общалась совершенно.
Шофер внизу грохнул капотом, в сердцах ударил по нему плашмя ладонью, потом сел на бордюр и закурил. Наташа не видела его лица, и сверху, отсюда, шофер казался маленьким и сердитым Буддой, восседающим на своем алтаре и раздумывающим, не нарушить ли одну из своих заповедей. Наташа улыбнулась - улыбкой бледной и неумелой - она, в отличие от подруги, улыбалась редко, почти разучилась делать это простое движение, и губы подчинялись плохо, неохотно, словно чужие. Как странно выходит - в сущности, жизнь она видела по-настоящему, в цвете, со звуком, с запахами - живую, объемную жизнь - только стоя на своем балконе. И вовсе не впустую подшучивает над этим Надя, называя Наташин балкон "Вершиной мира". Только выходя на балкон, снимает Наташа свои непрозрачные очки будней - и вот она жизнь - там, внизу - такая бесстыдно и завлекательно яркая и наглая. Вон она, там - бродит в платье из горячего воздуха и пыльных вихрей, бродит в обнимку с южным ветром, в облаках духов из бензина, гари от сухой травы и дразнящего, солнечного запаха поспевающих в садиках у дома абрикосов, хохочет с загорелой молодежью, шумит колесами машин и листьями многолетних платанов, треплет загривки дворовым псам и стравливает голубей на карнизах. И везет же таким, как Надька, - они ходят с этой девчонкой рука об руку, пусть даже она им не слишком нравится, пусть даже она и не дожидается от них комплиментов - все равно. Для нее же, Наташи, стоит спуститься на улицу, эта девчонка исчезает, и все сливается в сплошное серое нечто - все равно, что просматривать видеокассету по выключенному телевизору.
- Э, Земля на связи!
- Что?! - встрепенулась Наташа, чуть не уронив кружку - вот было бы радости соседскому белью! - А?!
- Ой, нас слышат?! Как не так давно сказал один классик: "Я погрузился в думы, так что отвалите!" - Надя снова старательно укутала лицо в добродушно-улыбчивое выражение, но Наташа знала, что если копнуть, вскроется раздражение - Надя очень не любила, когда ее слова пропускали мимо ушей. - О чем задумалось, прелестное дитя?
- Да думаю, что Пашке на ужин сготовить - ведь опять голодный заявится.
Добродушная улыбка Нади смазалась - подтекло немного ехидства. Она тщательно поправила свои светлые вьющиеся волосы, безжалостно стянутые в строгую "ракушку".
- Ах, да, Паша свет-Михалыч! Знаешь, мне ваша семейная жисть чертовски напоминает сцену стриптиз-бара.
- Почему это?
- Ну, Пашка как шест, а ты вокруг него крутишься и раздеваешься, раздеваешься...
- Ну, хватит! - Наташа сердито брякнула кружкой о подоконник. Надя достала пачку сигарет и протянула ей, фальшиво-искательно моргая. - Моя семейная жизнь тебя никаким боком!
- Ну, - Надя изящно пожала плечами, - все-таки больно видеть, как лучший друг хоронит свой талант ради какого-то желудка о пяти конечностях!
- Нет у меня никакого таланта!
- Это тебе многомудрый Паша сказал?
- Он просто...
- И, конечно, исключительно из-за отсутствия таланта, ты окончила художку и дизайн-студию на отлично?! Исключительно из-за отсутствия таланта все так восхищаются твоими картинами, которые висят у меня в комнате?! Да?!
- Чего ты опять прицепилась? - Наташа криво усмехнулась, глядя вниз на дорогу. Шофер больше не сидел на бордюре, а стоял возле машины и разговаривал с водителем остановившейся неподалеку иномарки. - Чего ты каждый раз меня достаешь?!
- На всякий случай примазываюсь к знаменитости, - Надя нагнулась, прижалась к перилам подбородком и на секунду вдруг показалась Наташе маленькой девочкой, которую она знала еще до школы, - той самой, которая как-то убедила подруг, что если выдернуть из одежды нитки и сплести из них коврик, пропев при этом гимн СССР задом наперед, то можно улететь в самую, что ни на есть, настоящую сказку. И ведь поверили тогда! Но той девочки давно нет - она умерла и похоронена глубоко в Надьке - циничной, наглой, доходящей в насмешливости до жестокости, как это часто бывает у людей, видевших слишком много грязи. Наверное, сейчас бы и все волшебники мира не смогли бы сделать такой коврик, которому под силу увезти в сказку эту Надю. - Мало ли, вдруг ты все-таки станешь вторым Тицианом или Рафаэлем.
- Ну, хватит! - сказала Наташа сквозь зубы и ударила ладонью по перилам, и перила мрачно загудели, отозвавшись, точно чуткая струна. - Достала! Художества... Где б я сейчас была со своими художествами?!! С голой задницей в парке с утра до ночи, как все местные мазилы, которые иногда за весь день и рубля не зарабатывают?!! Таланта у меня не больше, чем у всех них! Ну, и где они все?!! Где они, что с ними?! Ты думаешь, они нужны кому-то?! Художество... Ты думаешь, это кому-нибудь нужно?! Здесь вот?! - она махнула рукой вниз, на улицу, словно бросала камень с высеченным на нем обвинением. - За бугром - это да, это в цене, но здесь это не нужно! Это кому повезет, тот вылезает со своими картинами! А мне некогда ждать, когда повезет! Мне жить надо, ясно?! Заниматься тем, что нравится - непозволительная роскошь! Мне она не по карману!
- За прилавком оно конечно лучше, - негромко заметила Надя, выстукивая кольцами на перилах какую-то простенькую мелодию.
- Да, лучше! - свирепо сказала Наташа голосом человека, убежденного в своей правоте. - Потому что так мне есть на что жить!
- Ну, Натуля, если бы все рассуждали, как ты, в мире не появилось бы ни одной картины.
- Да при чем здесь это?! Я ошиблась, - устало сказала Наташа и провела ладонями по вискам, до боли заглаживая темно-русые с рыжинкой волосы назад. - Ну, не лежит душа. Нет призвания. Так что, завязывай с лекциями!
- Ну, что ж, - сказала Надя со вздохом, - завязывать так завязывать. Но дорога, Наташка... эта дорога... Что-то с ней неладно. И это не сиюминутный вывод. Я это давно заметила. И не одна я. Слухи, знаешь ли, бродят по городу. Болтают, что здесь кладбище было раньше или энергия какая-то в воздухе витает - в общем, обычный мистический набор. Но копнуть все равно интересно, а?
- Дорога как дорога, - отозвалась Наташа. - Старая просто, вся в колдобинах, вот у машин подвески и летят или еще там что? Вполне разумное объяснение, по-моему.
Их взгляды скрестились, словно рапиры, потом подруги отвернулись друг от друга и посмотрели на дорогу так, словно та была третьим собеседником, до сих пор не произнесшим ни слова, и они теперь ждали от нее объяснений.
Обычная узкая дорога с двусторонним движением, какими тело города оплетено крепко, как жилами, и во множестве, - такие дороги есть в каждом городе, и они не менее важны, чем широкие шумные трассы, по которым машины несутся блестящими, гудящими волнами, спотыкаясь о рифы светофоров. Трассы суровы, опасны и капризны, как нервные женщины, здесь все на виду у всех и всегда могут толкнуть в бок гудком, одернуть, дворовые же дороги интимны и расслабляющи, они не любят гудков и больших скоростей, они скромно закрываются деревьями и домами, они любят покой и никогда не слышали о светофорах.
Эта дорога, соединявшая две параллельные трассы, проходила через один из самых старых и самых сонных районов города - исключительно прямая, лишь с одним поворотом в начале - и дворы нанизывались на нее как бусинки на нитку. К каждому двору от дороги ответвлялся тоненький ручеек въезда, который в этом дворе разветвлялся и изгибался уже по собственной прихоти. С обеих сторон дороги вперемешку с фонарными столбами росли большие платаны, верно уже и сами не помнившие, сколько им лет. Время и погода щедро усеяли асфальт неровными язвами выбоин, прорезали в нем глубокие трещины. Старая дорога - ничего больше - обвинять ее в чем-то было просто нелепо, и Наташа посмотрела на подругу с укором.
- Чушь! - сказала она. - Ну, сломалась пара-тройка машин, а ты в крик. Лучше скажи, как твоя работа.
- Ты не можешь знать, - лениво произнесла Надя. - Ты по сторонам-то не смотришь. На Вершину Мира выходишь раз в два года. Наблюдательней надо быть, девушка. Вон, смотри.
Иномарка тронулась с места, натянула буксировочный трос, и "жигуленок", подпрыгивая на выбоинах, покатился следом смущенно, словно увлекаемый за руку нашкодивший ребенок. Обе машины миновали голую прореху в стене высоких платанов и нырнули под их сень, и покатили прочь, и девушки внимательно смотрели, как мелькают сквозь листья их темно-синий и белый бока.
- Вот и все, - равнодушно сказала Наташа, окончательно потеряв интерес к дороге. - Так что у тебя на работе?
- Уволокли, - кивнула Надя, снова проигнорировав вопрос. Наташа фыркнула.
- Еще одна жертва страшного чудовища?!!
- Символично, правда? Дорога расправляется с машинами, - Надя вытянула шею, следя за иномаркой и "жигуленком". - Смахивает чем-то на нашу жизнь, а? Живем мы с тобой, Натаха, как машины без шофера едем - повезет - впишемся в поворот, не повезет - отволокут, что останется, на свалку. И никто не заметит. Как сказал классик, был человек - и нет человека. И в чем только смысл всего этого?
- Знаешь, что я тебе скажу, - вся твоя философия от избытка свободного времени, - буркнула Наташа. - Мне все эти детские заморочки о смысле жизни уже знаешь где? Какой смысл жизни?! Утром на работу, вечером с работы, приготовить что-то поесть, иногда телевизор посмотреть - и спать! Я пашу с восьми до двадцати двух, по десять дней без выходных! Какой смысл жизни?!
Она снова повернулась и посмотрела на дорогу. Проехала еще одна иномарка - красивая, блестящая, важная - проехала и скрылась за домом. Протарахтел грузовик, оставив после себя уродливую тучу пыли и выхлопных газов. На обочине дороги лежал кошачий трупик, похожий на скомканную тряпку. Он был хорошо различим даже отсюда, но Наташа заметила его только сейчас. В голову скользнула нелепая мысль, что дорога специально предъявляет ей мертвое животное, чтобы доказать, что на ней действительно все не так уж безобидно.
Внизу, у подъезда невообразимо пятнистая собака деловито что-то вынюхивала в пыли, непрерывно крутя хвостом, - Дик, принадлежавший Виктории Семеновне, пенсионерке со второго этажа. Забавный, симпатичный пес, но его родословная привела бы в тупик даже элитного кинолога. Пожалуй, единственным недостатком Дика была любовь к развеселым гонкам за машинами, и Наташа, да и другие, напрасно твердили Виктории Семеновне, чтобы та не отпускала собаку одну.
- Жарко, - сказала Наташа без всякой видимой связи, выпустила перила и опустилась на теплый пол. - Хочешь еще сока?
- Нет, - сказала Надя и поправила светлую юбку, задравшуюся выше положенного. - Мне скоро на съемку, а от томатного сока мало ли что может приключиться.
- А что снимаешь?
- Так... - Надя махнула рукой. - Отель "Лазурный". А?! Как солидно звучит! Рекламу поедем делать. Не знаю, чего они к нам обратились - с бодуна что ли. Им бы в ТРК "Центавр" или в "Пирамиду". Или им нужна реклама похуже?
- А что на работе?
- А что там может быть? На работе, Натуля, как в известном мультике - телевидение "Борей" - воды нет, еды нет, денег нет, населено корреспондентами.
- А денег так и не дали? Вам за сколько должны - за два месяца?
Надя фыркнула презрительно.
- За три. Шеф сегодня на совещании заикнулся - мол, может, сегодня будут. Ну, мы положенное время выждали и в бухгалтерию веселой толпой - разузнать, что да как. А бухгалтера засели там и не открывают. Ну, мы, конечно, в дверь, кричим интимными голосами: откройте, мол, люди добрые, а то щас дверь вынесем. Народ-то злой, половина с бодуна - у нас ведь как зарплаты нет, так все в запое. В общем, смотрелось достаточно жутко. Ну, шеф, конечно, прибежал: ах, мои любимые сотрудники, да что ж вы так плохо себя ведете и ни хрена не снимаете?! Сотрудники начинают орать про деньги, а он с таким лицом слушает, ну просто святой Себастьян под градом стрел. Я, говорит, только намекнул, а денег, родные, нет, так что валите, гады такие, работать! Вам, говорит, вообще, зачем деньги? Особенно бабам? Баб должны мужики обеспечивать, спонсоры всякие, а работать им надо не ради денег, а для души. Душа, а, каково?! Принеси как ты мне все-таки сока, - сказала вдруг она таким тоном, словно попросила водки.
Наташа подхватила кружки и ушла на кухню. Достала из отчаянно дребезжащего холодильника тяжелый трехлитровый бутыль, и бутыль приятно, прохладно булькнул. Наливая сок, она вдруг обнаружила, что думает о стоявшем недавно у обочины "жигуленке" - беспомощном, словно пойманным дорогой, вросшим в нее, точно щепка в лед. Дохлая кошка у бордюра, отданная в полное распоряжение мухам и солнцу. Старые платаны, нависшие над дорогой, - что они видели, что знают?
Ну, Надька!
Наташа прошла на балкон и протянула холодную кружку подруге. Та схватила ее, сделала большой глоток, и ее язык медленно проехался по верхней губе, тщательно стирая остатки сока, и она так задумчиво заглянула в кружку, будто там, в густой красной жидкости плавало нечто очень важное, возможно даже смысл жизни. Потом ее взгляд перепрыгнул на большие, с овальным циферблатом наручные часы, и Надя поставила кружку на подоконник.
- Ой, мне пора! Все, Натаха, пока. А ты знаешь что: понаблюдай за этой дорогой... Ну... просто так... хоть по минутке в день. Ты мне не веришь, так убедись сама. Как тебе, кстати, часики, а? - Надя довольно помахала рукой. - Круто?! Славик осчастливил - из Москвы привез. Хороший мальчик!
Стремительно прошла она через квартиру, обула туфли, глянула на себя в зеркало, подмигнула себе же, поправила прическу и открыла дверь.
- Ты знаешь, древние... не помню, кто... были чертовски умные люди, - сказала Надя, уже стоя на лестничной площадке. - Они говорили: вершины горы достигает тот, кто идет к ней, а не стоит внизу и говорит: какая, блин, высокая гора!..
- До свидания, Надя, - сказала Наташа с улыбкой и закрыла дверь.
Она вернулась в свои комнаты, наполненные тишиной и вещами, и некоторое время бездумно бродила туда-сюда с зажженной сигаретой в пальцах. Она не курила ее, просто держала в пальцах, и сигарета пылила пеплом по чистому полу. Мысли в голове лезли друг на друга, как тараканы в банке. Визиты Нади всегда выбивали ее из колеи, и требовалось время, чтобы вернуться в эту колею. Вот единственный недостаток выходных - волей неволей начинаешь размышлять о жизни, а ни к чему хорошему это не приводит - одно расстройство.
Наташа остановилась, сердито посмотрела на рыжий ящичек этюдника, втиснутый в щель между стеной и шкафом, и ногой задвинула этюдник подальше, чтобы глаза не мозолил. На верху этого шкафа лежат картины - все ее картины (Пашка называл их "картинками" и относился, как к чему-то по-детски забавному), разложенные по нескольким папкам - вся прошлая жизнь, завязанная шнурками, заточенная в плотный картон. Это всего лишь прошлое, она к нему не вернется; оно так же мертво, как листья в гербарии. Зачем она хранит эти картины?
Наташа выбросила истлевшую сигарету и ушла на кухню, и будничные хлопоты, словно гильотина, милостиво отсекли от нее все назойливые мысли. Она резала, мыла, чистила, скоблила, терла и о разговоре с подругой вспомнила только, когда вышла на балкон, чтобы развесить выстиранное белье. Расправляя на веревке мокрую простыню, она мельком глянула на дорогу. Дорога была пуста.
Пашка как обычно пришел поздно - Наташа уже собиралась ложиться спать - пришел хмурый, осунувшийся, пахнущий пивом. Даже не раздеваясь, он сразу же сел за стол и начал торопливо поедать борщ и макароны по-флотски - сначала одну порцию, потом вторую. Наташа в трусиках и короткой майке сидела напротив, пила чай и говорила что-то незначительное, украдкой наблюдая за мужем - как он поддевает макароны вилкой, отправляет их в рот, жует и глотает. С некоторых пор то, как муж ест, начало вызывать у нее отвращение, и это ее пугало. Раньше Наташе было все равно - ест и ест - но вот теперь отчего-то противно до тошноты смотреть, как он откусывает хлеб, как открывает рот, чтобы отправить в него новую порцию, как жует, слегка причавкивая, как дергается его кадык при каждом глотке. Что это значит? Она его разлюбила? Или что? Она ведь любила его раньше? Любила, но как это... ощущалось? Что она сейчас испытывает к мужу? Наташа не могла подобрать обозначения этим чувствам - каким-то неживым, аморфным - может это быт высосал из них все соки? Интересно, Паша тоже испытывает к ней подобные чувства? Или уже вообще никаких не испытывает? Хмурясь, смотрела она на склоненную русоволосую, коротко остриженную голову мужа.
Эти мысли взволновали Наташу, и позже, когда они уже, погасив свет, лежали в постели, она начала ластиться к мужу, пытаясь его расшевелить, надеясь найти ответы в сексе или попросту забыться в нем. Но Паша, не открывая глаза, вытащил ее руки из-под своего одеяла, пробормотал бесцветно и скучно: "Наташ, я устал", - зевнул протяжно, с подвывом и, скрипнув кроватью, повернулся к ней спиной.
Несколько минут Наташа молча лежала в темноте, сжав кулаки, дрожа всем телом и чувствуя, как щекотят кожу слезы, ползущие от уголков глаз к вискам. Потом она резко села, и кровать отозвалась истеричным скрипом, словно посылая кому-то сигнал тревоги. Но услышать его было некому - Паша уже крепко спал, едва слышно похрапывая. Наташа посмотрела на него, потом встала и вышла из комнаты.
На балконе она закурила и, облокотившись локтями о перила, обвела взглядом пустой двор, темные окна соседних домов и редкие светящиеся - признаки чьего-то бодрствования - яркие, веселые - словно маяки в безбрежном море сна. Самое большое окно - небо - словно тонкими тюлевыми занавесями было задернуто облаками, сквозь которые просвечивали звезды, и их рассеянный свет подмешивался к свету окон-маяков и тусклых фонарей. Воздух был теплым и неподвижным, и сигаретный дым выплетал в нем какие-то сложные, сюрреалистические узоры. Промелькнула мимо летучая мышь маленьким бесшумным призраком - так близко, что едва не задела крылом лицо Наташи, и она, вздрогнув, чуть не выронила сигарету.
Ночь была обычной, и на первый взгляд нарисованная темными и желтовато-серебристыми красками картина не выходила за рамки этой обычности. Но было в ней и что-то странное, что-то такое же обыденное и раньше не замечаемое и от этого еще более тревожное - как резкий, не подходящий по колеру мазок. Наташа стерла с глаз слезы, мешающие четко видеть, и еще раз обвела взглядом двор. Взгляд скользнул по молчаливым домам, по площадке, по деревьям, по дороге...и запнулся об оранжевый огонек - яркий, продолговатый огонек на крыше такси. Машина стояла у обочины, осев на один бок, и в свете фар был виден согнувшийся у передней части машины человек. Судя по его движениям, он менял колесо. Старая дорога серебрилась в смешанном свете - умиротворенно, довольно, как паутина, не оставшаяся пустой. Многолетние платаны едва слышно шелестели засыхающими листьями, и шелест походил на насмешливый шепот. Ночь густела, шофер трудился, бряцая инструментами, Наташа смотрела на такси, и ее щеки давно высохли под южным ветерком, а с позабытой сигареты летел и летел пепел...
Глава 2.
Две с половиной недели спустя, в то время, которое деликатно именуют "поздним вечером", Наташа открывала замок входной двери. Она вернулась с работы пять минут назад и только успела переодеться и выложить на кухонный стол купленные еще утром тугобокие кабачки, как в дверь требовательно забарабанили, презрев писклявый звонок с западающей кнопкой. Спросив: "Кто там?" - и услышав: "Я!" - всегда хороший ответ - Наташа хмыкнула, крутанула замок, и в коридор ввалилась Надя встрепанная, в измятом костюме и изрядно навеселе.
- Заходи, - Наташа закрыла за ней дверь. Надя кивнула, хихикнула над какой-то ей одной известной вещью, заглянула в зеркало в прихожей, проронила: "О, Господи!" - сбросила туфли и пошла на кухню, намеренно громко шлепая босыми ногами по полу.
- А что у нас муж?
- Пока на работе.
Надя кивнула и сосредоточенно посмотрела на свои часы. Между ее бровями образовалась глубокая складка, словно она увидела под стеклом циферблата нечто, не поддающееся человеческому пониманию.
- Трудится, бедный, а? - заметила она с сочувствием, сквозь которое без труда просвечивало ехидство. - Ну, тогда и мы потрудимся.
Она раскрыла измятый пакет и достала из него бутылку сухого вина. Аккуратно поставила на стол и посмотрела на подругу. Подруга же посмотрела на нее сурово, как успешно искушаемый святой. Потом протянула Наде нож и рюмки и принялась чистить кабачки, собираясь осуществить свою давнишнюю мечту - оладьи.
- Дали, как же! Мы же, подруга, не частная шарашка, а, к сожалению, государственная. А государство у нас бедное. Если таковое вообще государством можно назвать... Шеф говорит - в Киеве заморочки какие-то, поэтому и не платят. Нет, Натаха, это мы с одним товарищем ночью сюжетик смонтировали и десяти клиентам перегнали. Ну и вот.
Она отвернулась и наклонила открытую бутылку над рюмкой, и прозрачное зеленоватое вино мягко плеснулось о донышко, распространяя свежий, чуть терпкий запах. Наташа прикрутила мясорубку к табуретке, повернулась и взяла наполненную до краев рюмку.
- Почему ты не уйдешь из "Борея"? - спросила она.
- Не знаю, - Надя отхлебнула из своей рюмки. - В самом деле, не знаю. Может, потому, что дура. А может потому, что некуда. В сущности ведь, Натаха, из меня журналист, как из навоза пуля, только в "Борее" этого не замечают. А в "Пирамиде" заметят. А в магазин, как ты, я не хочу - смотри, что с тобой стало. Впрочем, иногда мне совсем не хочется быть такой уж наблюдательной - слишком много дерьма по ходу работы приходится наблюдать - ты и представить себе не можешь. Говорят, большие города злы, но ты знаешь, у нас... Может, меньше площадь - больше концентрация, а?
Она поставила пустую рюмку на стол и вновь ее наполнила.
- Ты много пьешь, - заметила Наташа, внимательно глядя на подругу. Надя профессионально улыбнулась ей сквозь рюмку.
- Ой! Сейчас начнут читать лекции: "Не пей - с пьяных глаз ты можешь обнять своего классового врага"?! Брось, Натуля! Без этого дела у меня совсем крыша поедет!
Наташа хотела было ответить, но ее опередило едва слышное треньканье телефона. Раздраженно цокнув языком, она поставила рюмку на стол и исчезла в темноте коридора. Тотчас же оттуда донесся ее голос, произносивший фразы жестко и отчетливо: "Да, деда", "Нет, деда", "Нет, не зайду", "Нет, не пришел еще", "Зачем?", "А жить мне где, мудрый?", "Нет, я не рисую, тыщу раз говорила!", "Нет, нет, нет..."
Лицо Нади изменилось, отчаянно-пьяное веселье втянулось внутрь, хотя хмель в глазах остался. Перестав вслушиваться в разговор, состоявший из сплошных "нет-нет-нет", она встала, достала сигарету, протиснулась между столом и стеной к кухонному окну и закурила, глядя вниз - туда, где под кронами платанов скрывалось почти невидимое сверху выщербленное дорожное полотно.
- Что же никто тобой не заинтересовался, а? - тихо пробормотала Надя, выговаривая слова вместе с дымом. - Но ведь я-то узнаю.
- Что ты говоришь? - спросила сзади Наташа и брякнула посудой.
- Говорю, погода хорошая, - сказала Надя и, повернувшись, стала смотреть, как подруга проворачивает нарезанные кабачки через мясорубку, как выдавливается через дырочки светло-зеленая масса и мягко шлепается в миску. Древняя мясорубка скрипела, а сама Наташа кряхтела, с усилием крутя ручку. Надя молчала, словно ее и не было. Наташа на секунду подняла голову и встретилась с ее прищуренными глазами и без труда поняла, о чем та думает - уже долгое время она если где и видела Наташу, то за прилавком алкогольного павильона или на кухне. Ну, что ж поделать - это жизнь.
- Что, дед звонил? - спросила неожиданно Надя и рассеянно стряхнула пепел за окно. Наташа кивнула, радуясь перемене в мыслях подруги.
- Ага, дедуля. Каждый раз спрашивает, когда я от Пашки уйду. Не любит он его.
- И ты опять туда же?! Ну, уйду я от него и что? Жить мне где? В халабуде нашей?!
Все Наташино семейство, состоявшее из матери, деда и престарелой тетки, ютилось в маленькой двухкомнатной квартирке на другом конце города. Дом стариков. Наташа была поздней, на пятнадцать лет младше своей сестры Светы, которая давным-давно вышла замуж и уехала в Харьков, и о том, что сестра все еще жива, Наташа знала лишь по редким, примерно раз в два года телефонным звонкам - для Светы и сестра, и семья давно стали чужими людьми, и, откровенно говоря, Наташа ее никогда и не видела и не знала в лицо. Отец по иронии судьбы умер от инфаркта через несколько дней после рождения второй дочери, вероятно не выдержав нечаянной радости. Мать, бывший терапевт, была на пенсии, а сколько лет деду, Наташа, к вящему своему стыду, все время забывала - дед был очень старым, очень назойливым и очень хитрым. Наташа помогала им, чем могла, и любила, как могла, но возвращаться в квартиру, из которой сбежала пять лет назад, не хотела. Иногда ей казалось, что ее жизнь не просто изменилась с замужеством, а вообще перенеслась в некую иную параллельную плоскость, а параллельные плоскости, как известно, не пересекаются.
- Нет уж! - повторила она так сурово, словно Надя приказывала ей уйти от мужа сию секунду, в случае отказа угрожая страшной смертью. - И напрасно ты его мудрым обзываешь. Он вот не хочет, чтоб я рисовала. Каждый раз достает - не нарисовала ли я что-нибудь. Он вообще считает мои способности к рисованию чуть ли не родовым проклятием.
Надин взгляд выразил заинтересованность. Она отхлебнула из рюмки, потом, облизнув губы, спросила, но уже без интереса:
- Так значит, способности все-таки есть?
- А, иди ты?! - разозлилась Наташа и протянула руку за своей рюмкой, в которую Надя как раз выливала, "выжимала" остатки вина. Вино "Ркацители", из дешевых, было легким, пилось, как вода, и, катая порцию на языке, Наташа неожиданно поймала себя на трусливой мыслишке: уж лучше бы Надя принесла что-нибудь системы "Союз-Виктан" - послать к чертям кухню и Пашку и напиться вдрызг, как это делала Надя. Обычно она пила мало - алкоголь не доставлял ей особого удовольствия, но тут захотелось - бывает, что ж поделать? - это тоже жизнь.
- Ну, что ж, как сказал классик, каждому на голову свой кирпич, - пробормотала Надя и залпом выпила свое вино. - В сентябре День города - помнишь? Может, пойдем, гульнем?
- Вряд ли, - Наташа покачала головой,
- Что, некогда?! - спросила подруга недобро, глянула на часы, и на секунду Наташе показалось, что она сейчас сдернет их с запястья и вышвырнет в окно, но Надя опустила руку и, как фокусник, выхватила из своего пакета бутылку союз-виктановского шампанского (сбылась мечта идиота! вот и напьемся - посмотрите, какая я вся мягкая и шелковистая - градусы - вот в чем мой секрет! а Пашка вернется и устроит скандал). - Что ж мы всегда такие занятые?!
Наташа, уже снова сосредоточившаяся на вращении ручки мясорубки, одновременно с вращательными движениями пожала плечами.
- Ну, подруга, ты ж не маленькая, понимаешь. Деньги надо зарабатывать, а в праздник самая выручка. Это жизнь. Жизнь такая.
- Жизнь, - процедила Надя таким тоном, словно произнесла грязное ругательство. - Какая тут жизнь, а?! Моя бабка получает 47 гэ пенсии, из них 30 уходят за квартиру, а бабка, между прочим, инвалид второй группы. Ну, и на какую тут жизнь?! Жизнь-то упирается не во всякие романтические бредни, в бабки она упирается, сама же говоришь! У нас на работе шеф сотрудниц сопливых на столе раскладывает али в позу бегущего египтянина ставит за лишние полставки в 60 гэ, которые, к тому же, и платят спустя полгода! О, жизнь, да?! Народ с высшим образованием на улице из-за пустых бутылок дерется - валюта! Ты сама в очередях стоишь по три часа - лишь бы на 30 копеек дешевле! Цена хлеба скоро с долларом сравняется. Мужика вчера в соседнем районе пацанва замочила. Знаешь из-за чего? Из-за пачки сигарет. Старик на прошлой неделе дорогу переходил и в голодный обморок свалился - точно башкой под колесо троллейбуса! А, жизнь?! - она усмехнулась, оскалив зубы. - А скоро зима. Народные приметы зимы знаешь? Свет вырубят, воду вырубят, газ вырубят, отопление не врубят! О, жизнь! А отцы народа в Киеве сидят, уже ж...ы плесенью поросли - решают общегосударственный вопрос - на каком языке песни петь. Зато независимые, блин! Можно, конечно, в Россию уехать - у меня знакомые девчонки уже два года в Москве на заработках - знаешь какие советы дают начинающим?! Приезжаешь и ищешь - нет, не работу сначала - подходящего любовника, который будет тебе жизнь и квартиру оплачивать, и плевать, сколько ему лет и сколько у него жен и детей - лишь бы платил! А одна из них проституткой отпахала полтора года, влетела в пару историй, зато сейчас живет нормально.
- Ну, Надь, везде так. И ты в жизни только плохое видишь, - пробормотала Наташа, ошеломленная внезапным натиском. Надя отшатнулась от подоконника так резко, словно он внезапно раскалился, и ее взгляд метнулся в сторону Наташи - взгляд, полный пьяной ярости и бесконечного отчаяния - взгляд озлобленного неудачника, родившегося в чужой стране, в чужое время. Взгляд человека, давно продавшего все, что у него было, и тут же потратившего все эти деньги, с которых еще нужно дать сдачу.
- Да, я вижу только плохое! - сказала она зло. - А ты что видишь?! Ты вообще что-нибудь видишь?! Ты же ни хрена не видишь! Ах, подруга, - ее голос вдруг сорвался, - как же я тебе завидую - ты ничего не видишь!
- Успокойся, - произнесла Наташа миролюбиво и отвернулась, снова принявшись за мясорубку. Надя во многом была неправа, но и права во многом. Надя жила бедно, но весело, а за веселость платила тем, что многое видела. Ей же видеть было некогда.
- Наперекосяк, - пробормотала сзади Надя, открывая с хлопком бутылку. С шипением зажурчало наливаемое шампанское. - Все здесь наперекосяк. Даже дороги взбесились!
- Ты о ней? - спросила Наташа и кивнула в сторону окна.
- О ней, о ней, - Надя, вроде бы совершенно успокоившись, вернула лицу улыбчивое выражение, снова села на табуретку.
- Дорога-дорога... я тут кое-что разузнала, окучила пару знакомых. Занятная получается картинка... А ты, кстати, понаблюдала?
Наташа замялась. Надя была, конечно, хорошей подругой. Но Надя была и отменной язвой. Не говорить же ей, что с той ночи, когда она почти полчаса стояла и смотрела на дорогу под платанами и на такси со спущенным колесом и на одинокую согнутую фигуру водителя - с той ночи в течение всей недели она то и дело поглядывала на дорогу - утром, идя на работу, вечером, возвращаясь с работы, выходя на "Вершину Мира" ночью перед сном, в то время, когда Пашка давно уже мирно похрапывал на своей половине кровати. Не говорить же, что такая неотъемлимо-обыденная часть пейзажа, как дорога, которой Наташа никогда не ходила и о существовании которой вовсе не помнила - эта дорога вдруг стала интересовать Наташу куда как больше остывающего семейного очага. И чем больше она смотрела на дорогу, тем меньше она ей нравилась, и неприязнь эта была смутно знакомой, как что-то, давно позабытое из далекого прошлого, а может быть, и из прошлой жизни. Было ли это связано с машинами или с тем, что сама она в раннем детстве чуть не погибла возле этой дороги по нелепой случайности?
- Ну, так что? Ты ничего не хочешь мне сказать?
"Хочу. Я хочу тебе сказать, Надя, что зло бродит темными путями, где его никто не может увидеть, и зло бродит и обычными земными дорогами, где увидеть его может не каждый".
К счастью, странные слова сумели удержаться на языке, не сорвались. И откуда они только взялись в голове. В последнее время множество странных мыслей захаживало в ее мозг - мыслей, которых никогда не возникало прежде - должно быть, она переработала. Иначе, как это можно объяснить. Только тем, что от работы у нее уже едет крыша. Наташа быстро посмотрела на Надю, но та, казалось, ничего не заметила, всего лишь ожидая ответа на свой вопрос.
- Ну... Я поглядывала иногда, - Наташа постаралась придать голосу выражение полной безмятежности - мол, мне нет дела до этих глупостей, но если хочешь, давай поговорим. Машинально она наклонилась и снова принялась крутить ручку мясорубки. - Да, несколько машин сломалось. Но в городе все дороги в ужасном состоянии, уж тебе-то это должно быть хорошо известно.
Надя улыбнулась снисходительно-скептически, открыла свою сумку и достала толстую записную книжку в красивой обложке под крокодилью кожу.
Эту книжку Наде подарил приятель, Слава. Наташа, которой он очень нравился или, правильней будет сказать, она его "одобряла", втайне надеялась, что подруга образумится и согласится на его бесконечные предложения выйти за него замуж. Хороший муж - вот что нужно Наде, чтоб она перестала забивать себе голову всякой ерундой. А Слава был кандидатурой очень подходящей. Радиотехник по образованию, альпинист по призванию, а в миру - совладелец магазинчика видеотехники, Слава не страдал от отсутствия денег и интеллекта. Наташа знала его уже несколько лет и иногда с негодованием отметала скверные мыслишки, что, мол, не будь Паши, она бы... эх! Но у нее был Паша, а Слава был у Нади.
Наташа открутила мясорубку, положила ее в раковину и поставила на стол миску с перемолотыми кабачками. За окном уже было совсем темно, и теплую темноту прошивали дребезжащие трели цикад и пение подрастающих дворовых бардов - плохое, но громкое. Аккомпанементом для песен служили гитарный перебор и русско-американский мат. Рассеянно прислушиваясь к ночным звукам и по привычке ожидая звука мотора старенькой, раздолбанной мужниной "копейки", Наташа расколола над густой зеленой массой яйцо, глядя как Надя сосредоточенно шелестит страницами.
- Когда был построен наш город? - спросила она. Вопрос был для Наташи неожиданным, и, беря ложку, она натянуто рассмеялась - все-таки стыдно не знать истории родного города.
- Не помню. Лет сто назад, кажется.
- 1801 год. Раньше тут были пусто, степи. Мало леса, много камня. Вьючные тропы. Аборигены. Маленькое селение. Кампания по заселению земель... Глушь, одним словом.
- Ну и что? - осведомилась Наташа, отмеривая муку. - К чему эта лекция? А, понимаю! Сейчас будет легенда. Страшная и ужасная.
- Ага, овеянная дыханием веков.., - Надя криво ухмыльнулась и потянулась за рюмкой, и Наташа с тревогой заметила, что она пьянеет прямо на глазах. - Ты такой жуткий скептик, Натуля. Все продавцы такие?
Слово неожиданно больно резануло Наташу, хотя Надя всего лишь назвала ее нынешнюю профессию. Она поспешно отвернулась.
Что такое? Что мы стали такие трепетные? Продавец и есть.
- Легенды не возникают на голом месте, - глубокомысленно заметила Надя между глотками. - Легенды - это реальность, основа клубка, на которую намотаны нитки слухов, суеверной болтовни и преувеличений. А это - легенда, не легенда - так, ничего особенного. Поверье о проклятом месте, заброшенной тропе, забредая на которую, люди иногда погибали при странных обстоятельствах. Причем поверье не такое уж старое. Когда-то тропа была нормальной, но потом, как говорили, кто-то сделал что-то недоброе и оно никак не может насытиться.
- Да, бабушкины, - сказала Надя немного обиженно. - Точнее, моей собственной бабушки. Моя бабуля как губка впитывает все окрестные слухи и сплетни. Целыми днями торчит на улице - ля-ля-ля, ля-ля-ля... Склад всякого... Некоторые старики очень много знают... Вот, как твой дед, если бы его расспросить...
- Проклятое место, - Наташа как-то по-старушечьи хмыкнула. - И, разумеется, это проклятое место находится теперь в аккурат на этой дороге?!
- Ну, судя по бабушкиной болтовне и по архивным планам застройки именно так.
- Ты залезла в городской архив?!
- Я залезла в городской архив. Японский бог! Проще залезть на секретную военную базу!
- Ты чокнутая!
- Я не чокнутая. Я любопытная. А когда у меня нет денег, я особенно любопытная. Может, я из этого передачку сварганю минут на 15.
Наташа пожала плечами. С улицы донесся пронзительный переливчатый свист, услышав который, сам Соловей-разбойник махнул бы рукой и ушел, посрамленный. Свист сменил высокий тонкий полувопль-полувизг, словно кому-то от души наступили на интимное место.
- Козлы! - заметила Наташа, ставя на огонь сковородку. Надя повернулась и посмотрела в окно.
- Старый район, сказала она тихо. - Второй по возрасту. Когда селение начало разрастаться, превращаться в город, вначале здесь не хотели строить дома. Но к тому моменту, как начались перемены, на этой дороге уже много лет ничего не происходило, люди снова начали ходить по ней, и все посчитали, что зло ушло. Да и людям, которые приехали сюда жить и работать, не было дела до суеверий чужого народа.
- Неужели? - пробормотала Наташа, продолжая заниматься кухонными делами и слушая вполуха.
- Пока город строился, ничего не происходило. Но как только он разросся, как только в нем закипела жизнь, как только он пустил корни и сменилось несколько поколений, все началось заново. То экипажи столкнутся, то лошадь понесет, то кто-нибудь под колеса свалится.
- Да ну?
- Наташка! - в глазах Нади блеснули злые металлические искры.
- Да ладно, ладно, - миролюбиво протянула Наташа, шлепая тесто на раскаленную, блестящую от масла сковородку, одновременно с любопытством наблюдая за Надей. Сейчас та, как это иногда бывало, не просто рассказывала. Вещала. Выступала. Поставленный голос, из которого вдруг пропала хмельная растянутость гласных и слова перестали сплетаться и спотыкаться друг о друга. Исчезла обыденная жестикуляция. Между Надей и Наташей появилось невидимое стекло экрана. Наташа была по другую сторону. Наташа была толпой зрителей. Она должна была внимать.
- Ни в остатках преданий, ни в архиве я не нашла никаких следов ни кладбищ, ни тюрем, ни лобных мест, которые бы здесь располагались в то время, хотя, конечно, они могли быть здесь гораздо раньше, может быть, вообще в глубокой древности. А так - всегда была дорога - та или иная. Лицо города менялось, во время Отечественной почти все дома и дороги разбомбили, все отстраивали заново.
Надя немного помолчала, очевидно, выстраивая дальнейший рассказ.
- Но первая часть моей истории - часть, не подкрепленная фактами, которую нельзя проверить, заканчивается в районе 1890-х годов. А дальше уже идут факты, мои любимые факты. Статистика - великая вещь, - она снова порылась в записной книжке, - и если мы обратимся к ней, то обнаружим, что в среднем каждый год на этой дороге погибало пять-шесть человек. Немало для тихой старой дороги - ты не находишь? Это не считая аварий и прочих, менее драматичных событий.
- Не может быть! - изумленно сказала Наташа, которую рассказ наконец-то задел за живое. Она повернулась, и оладьи тихо и раздраженно ворчали позади нее на сковородках.
- В принципе, я могу представить тебе доказательства в любой момент с восьми до восемнадцати часов. Наташа, это не пустая болтовня, я серьезно поработала. Я же сказала, что хочу сделать передачу.
- Но за 110 лет это получается...
- Я брала среднюю цифру, так что исходи из этого.
- И что, прямо таки никто этим не заинтересовался?!
- Почему? Заинтересовался, конечно.
- И что?
- Ничего. Или, точнее будет сказать, я не знаю. Так или иначе, дорога никуда не делась - вот факт. Она никуда не делась и она не стала безопасней. Несколько раз ее закрывали, но потом открывали снова. Сейчас же она не волнует абсолютно никого.., - деловой рассудительный, солидный тон Нади вдруг сорвался на совершенно несерьезный визг. - Наташка, горит!
Только сейчас ощутив резкий запах горелого теста, Наташа тоже, как положено, взвизгнула и машинально схватила сковородку голой рукой и, конечно, тут же обожглась и с грохотом уронила сковородку обратно на плиту, тряся обожженной рукой, и Надя, вскочив, схватила тряпку, опрокинув по пути рюмку с шампанским, и кинулась на выручку, а кухня уже наполнялась сизо-голубым дымом.
Спустя пять минут Надя хмуро счищала в мусорное ведро сгоревшие оладьи, покачиваясь из стороны в сторону, и ворчала:
- Кто-то говорил, что все это глупости? Что ж этот кто-то так заслушался, что забыл о своих драгоценных сковородках?!
- Не обольщайся, - отрезала Наташа, нежно обмазывая руку подсолнечным маслом. - Ты болтаешь занятно, но неубедительно. Я просто задумалась. Может, я и сама являюсь частью твоей статистики.
- Как это?
- Вон там, - Наташа махнула здоровой рукой в сторону противоположного дома, - раньше жила подруга моей матери. Как-то мать поехала к ней по каким-то делам и взяла меня с собой. Мне было четыре года. Они стояли во дворе и разговаривали, а я вышла на тротуар. Нет, на саму дорогу я не пошла. Я была очень послушным ребенком. Там, у кромки тротуара была маленькая одуванчиковая полянка, и я села там прямо на землю и рвала одуванчики. А по дороге ехал грузовик. Я не знаю, что случилось потом, шофер сказал матери... что-то там с рулем было - не помню я. Я не успела встать, я вообще не успела ничего понять. Что-то огромное пронеслось мимо -с грохотом, с визгом - тогда я подумала, что это какое-то чудовище. А в следующий момент я уже была на руках у мамы и ревела ей в шею, а мать кричала как сумасшедшая. Но я мало что помню - только, разве что, шоферские зубы.
- Нет. Они стучали. Будто он сидел голяком на льду, понимаешь?
- Ха! У меня бы тоже стучали, если б я ребенка чуть в блин не размазала!
После рассказа Наташи Надя вдруг как-то поскучнела, протрезвела и засобиралась домой. Ехать ей было далеко, и Наташа скрепя сердце предложила Наде остаться на ночь - Паша не жаловал ночных гостей. Но Надя неистово замахала руками, словно сумасшедший дирижер.
- И не уговаривай! Я лучше прогуляюсь по ночным улицам. Парочка маньяков приятней драконьих взглядов твоего мужа. Нет, кроме шуток, человек придет с работы, а тут здрассьте - подарок! Нет, пойду до дому - может, Славке позвоню, может, посмотрю какой-нибудь глупый американский фильм - из тех, где одному идиоту отрывает ноги, а второй подбегает к нему и спрашивает: "Сэм, что с тобой?" или "Ты в порядке?", а первый, хрипя в агонии, отвечает: "Е, ай эм о"кей". Да мне еще текст писать...
Она зевнула, возясь с дверным замком. Наташа подумала, что с тех пор, как они пили сок на балконе, Надя стала выглядеть хуже - то ли с тех пор было много презентаций и годовщин, то ли Надя одержима идеей о дороге гораздо сильнее, чем кажется.
- Бросай заниматься ерундой. Старовата ты для игр в Икс-файлз, - посоветовала Наташа, помогая ей открыть дверь.
- Откуда ты знаешь? - Надя с тоской посмотрела на себя в зеркало. - Я люблю загадки. Может, во мне это заложено. Все, что в нас заложено, рано или поздно выползает наружу, - она погрозила подруге пальцем. - От этого не избавиться.
- Подумай о чем-нибудь менее загадочном. Хотя бы о Славке. Нормальный парень и выносит все твои закидоны. Я хочу гульнуть на твоей свадьбе раньше, чем мне стукнут шестьдесят.
Надя засмеялась и начала спускаться по лестнице. Наташа не закрывала дверь, чтобы свет из коридора освещал ступеньки - на трех этажах не было лампочек. Глядя, как Надина фигура спускается к освещенным пролетам, Наташа неожиданно почувствовала глубокую печаль и странное чувство вины, как будто Надя приходила к ней за чем-то жизненно важным для нее, а она ей отказала. Она слышала как Надя, спускаясь, споткнулась, сделала еще несколько шагов, остановилась и гулко сказала снизу:
- Если ты мне не веришь, то сходи на дорогу и погляди на фонарные столбы. Ты ведь никогда не смотрела. Я знаю. Я всю тебя знаю. До самого кончика твоей жалости.
- Какие столбы, зачем?! - не удержалась Наташа, но ответом ей были только быстрые шаги, и она поняла, что Надя больше не скажет ничего.
Вернувшись в квартиру, Наташа закрыла дверь и посмотрела на часы. Почти двенадцать, а Пашки нет. Но это не встревожило ее - иногда муж приходил и в два часа ночи. Говорил, что работал, и выглядел так, словно работал, но когда же появятся результаты этой работы? Она часто сомневалась, что работа - истинная причина его задержек, но выяснять это ей было некогда, а в последнее время, особенно после того дня, когда они с Надей впервые заговорили о дороге, она уделяла все меньше внимания поздним возвращениям Паши. Ее даже меньше стал заботить вопрос есть ли у него любовница или он проводит вечернее время со своими друзьями. Было ли это уже полной душевной апатией или ее вниманием завладело что-то другое, она не знала и не пыталась анализировать.
Убрав на кухне, прикрыв миску с оладьями крышкой и оттерев сковородки, Наташа забрала остатки шампанского на балкон и допила их, облокотившись о теплые деревянные, изъеденные шершнем перила и глядя то вниз, на дорогу, проходившую рядом с подъездами, то вдаль, туда, где в темноте едва слышно шелестели платаны. Фонари не горели, и на дороге было темно, и свет фар проезжающих машин прокатывался издалека, задолго извещая об их появлении. Фонарные столбы. Почему столбы? При чем тут столбы? Ответ маячил где-то глубоко в подсознании, она это точно знала, но вытащить его оттуда не могла.
Надька сумасшедшая. И смешная. Видит жизнь, знает жизнь, причем не с лучшей стороны, а зло ищет в мистике. Наташа давно перестала обращать внимание на то, что творится вокруг, но она помнила, что было раньше, она прислушивалась к рассказам Нади и болтовне покупателей, она иногда смотрела телевизор. Возможно, Надя права, возможно, так, как сейчас живет Наташа, действительно проще жить. Но искать зло в мистике - бессмысленно. Наташа была убеждена, что мистическое зло - лишь миф, придуманный людьми для оправдания своих поступков. Зло не живет само по себе, ему нужны тела, нужны сердца, нужны души. Зло не самостоятельно, он - часть человека и только человека. Бесполезно и глупо искать зло в дьяволе и вампирах, в ночах полнолуний, в черной энергии, в страшных чудовищах, в повелениях свыше. Зло нужно искать в людях, как бы они от него не отговаривались, и никто им его не дал, они породили его сами. Искать в тех, кто взрывал дома в Москве, кто в ее стране использовал язык не как средство общения, а как средство распри и проводник своего безумия, в тех, чьи преступления узаконены, в тех, кто убивает чужими руками и в тех, кто просто убивает, в тех, кто несколько лет назад убил ее одноклассницу из-за золотой цепочки и в том, кто недавно в соседнем дворе перерезал горло двум школьницам просто так, в тех, кто уродует могилы - множество разновидностей зла и страшнее всего то зло, которое выдают за добро. Калечат жизни и называют это законом. Приносят людям страдания и называют это мужеством. Расширяют кладбища и называют это дорогой к вере. А мистика - это для детей, потому что она не так страшна, как истинное людское зло, и уж Наде-то следовало это знать. Нет, Наташа не пойдет на дорогу, не будет смотреть на столбы. Если что и происходит на этой дороге, то по естественным причинам.
По дороге проехала машина. Свет фар скользнул по асфальту, сделав его на мгновение иллюзорно блестящим, влажным. Ровный звук мотора нарастал, нарастал, потом машина мелькнула в прорехе платанов, подпрыгнула на одной из выбоин, и звук начал спадать. Машина проехала. Из подъезда выскользнула темная тень - Дик. Наташа свистнула ему, и пес гавкнул в ответ, потом развернулся и исчез в ночи.
Усмехнувшись, Наташа ушла с балкона. Все, хватит! Сейчас она поест, может быть, подождет Пашку и ляжет спать. А завтра начнет думать о других вещах