Бариста Агата
Три фанфика по Стругацким

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    *
    В сборник вошли три рассказа в жанре "фанфик": "Корхо чихел?", "Тук-тук-тук в ворота рая", "Двуглавый Юл и Корректор судьбы".
    Публиковались в сборниках Эксмо (серия "Мир Стругацких": "Полдень и полночь", "Рассвет и полдень") и журнале "Меридиан".
    *
    *
    *
    *
    *
    *
    *
    *
    *
    *

Корхо чихел?

  
   1. "... вернулся c обхода позже обычного - шёл медленно, почти вслепую, по тросу - откуда-то из ущелья налетела шальная апрельская метель. Прежде чем занести показания в журнал и отправить данные в Хургаб, пришлось отогреваться заранее приготовленным крепким чаем из термоса. Потом он переоделся, с простодушным удовольствием нырнув в белоснежный свитер с вереницей угловатых коричневых оленей на груди и спине, поужинал ячменной кашей, оставшейся с утра, вымыл тарелку и ложку, тщательно протёр стол - хотя в этом не было никакой необходимости, налил вторую кружку чая и перенёс её в бывшую фотолабораторию, в которой устроил подобие кабинета.
   Как только он зашёл в комнату, то сразу увидел, что на старых осциллографах, складированных в углу за ненадобностью и накрытых домотканым полосатым пледом, восседает Вайнгартен, умерший от апоплексического удара три года назад в Мюнхене. Отчётливо скошенное на левую сторону лицо Вайнгартена было налито тёмной взбунтовавшейся кровью, глаза навыкате сумеречно тлели, слоновьи ноги широко раскинулись, чтоб было куда свисать необъятному брюху.
   Они были одни, значит, Вайнгартен пришёл поговорить. Когда поблизости находился шугнанец Имомали, единственный работник, оставшийся на станции, Вайнгартен молча маячил то там, то здесь, но в переговоры не вступал. День назад Имомали отпросился навестить родственников и ещё до непогоды ушёл вниз, в Алтын-Кош.
   - Корхо чихел? - раздалось из угла.
   - Хуб. Здравствуй, Валя, - сказал Вечеровский, усаживаясь за рабочий стол, и подумал: "Может быть, сегодня". - Хочешь чаю? На кухне ещё остался.
   - Издеваешься, сукин сын? - весело ответил Вайнгартен. - Ты мне ещё коньячку предложи.
   Живой Вайнгартен никогда не позволил бы себе назвать его сукиным сыном. Именоваться сукиным сыном всегда было привилегией Малянова. Но теперь Вайнгартен, отбросив прежний пиетет, не стеснялся в выражениях, и Вечеровский испытывал странное удовлетворение по поводу этого факта.
   - Коньячку я и сам бы не против. Но нету - закончился.
   - Закончился... - эхом отозвался гость. - Как и всё в этой жизни, старик. Как и всё в этой жизни.
   Тёмная туша в углу зашевелилась, заколыхалась, будто бы устраиваясь поудобнее. Вечеровский отхлебнул чаю, пододвинул поближе пепельницу, достал из ящика стола фланелевую салфетку, пучок разноцветных ершей и взял из сине-зелёной щербатой пиалы столетний бриар, ожидавший ежедневной чистки. Он выбил из трубки пепел, выкрутил мундштук и принялся неторопливо прочищать канал.
   - Погодка-то - а? - светски начал Вайнгартен и поёжился, словно он тоже выходил на обжигающий ветер. - Мороз градусов тридцать. А ведь апрель месяц. В Париже каштаны цветут. Давно хотел тебя спросить, а чего ты стал каждую зиму сюда забираться? Мог бы себе Мальдивы-Шмальдивы всякие позволить, ты самый хитрый из всех нас был, - это мы, лопухи, из-за кордона дублёнки да виски тащили, а ты за бугром втихаря акциями баловался... Так почему сюда? Романтика? Хемингуэй? Киплинг?
   Вечеровский помедлил, затем ответил.
   - Тогда уж Лукницкий и Станюкович. Который не Константин, а Кирилл.
   - А что, их несколько было? - подивился Вайнгартен. - Не знал. Как говорится, век живи - век учись. Но всё же, почему сюда?
   - Здесь чайник быстрей закипает, - сказал Вечеровский и посмотрел в угол через круглую дырочку в мундштуке. - Если серьёзно, то мне здесь по-особенному думается. Видишь ли, есть задачи, для решения которых требуется сосредоточенность. Есть задачи, для которых требуется предельная сосредоточенность. И есть задачи, которым нужен ты весь, со всеми потрохами, до последнего нейрона.
   - Одна из семи проблем тысячелетия? - проявил осведомлённость Вайнгартен.
   - Скорее, восьмая, - ответил Вечеровский. - И не тысячелетия, а миллиарда лет. А это место - сильнейший стимул для разрешения моего вопроса.
   - Ага, ага... - Вайнгартен важно покивал тремя подбородками. - Я сижу на крыше мира, свесив ножки над обрывом?
   Вечеровский пожал плечами.
   - Не совсем. Но можно и в таком ракурсе посмотреть. К тому же, ничто не отвлекает. Почти.
   - Если мавр мешает, мавр может и уйти, - буркнул Вайнгартен.
   - Тебя, Валя, я всегда рад видеть, - довольно искренне сказал Вечеровский и невольно вспомнил дебютное явление Вайнгартена позапрошлой зимой. Хотя он подсознательно и ожидал чего-то подобного, а всё-таки эта синяя перекошенная рожа по первости пронимала его до самых печёнок.
   Вайнгартен мрачно хмыкнул.
   - Да уж, я получше рыжего карлика буду. Слава богу, у Мироздания есть вкус. Хороша была бы парочка - рыжий карлик и рыжая жердь. Весь вечер на арене.
   - Действительно смешно, - подтвердил Вечеровский.
   - Впрочем, почему Мироздание? Может, меня прислал товарищ Ашока лично. А? Как думаешь?
   Вечеровский с сомнением приподнял выцветшую - песок с солью - бровь, взял новый ёрш, сложил его вдвое и приступил к чистке чубука.
   - Шутка, - отступил Вайнгартен. - Это меня занесло. Я когда начинаю не о тебе, а о себе думать - кто я? что я? какого хрена я? - мне так тошно становится, будто с тротуара в трясину шагнул и уже начинаю грязью захлёбываться. И внутри болит. - Тёмные губы Вайнгартена скривились, как от горького лекарства, буйная седая прядь волос упала и полностью скрыла один глаз. Второй глаз был чёрен, выкачен и печален. Демон, подумал Вечеровский, потому что ему вдруг вспомнилось врубелевское толкование слова "демон" - "душа".
   - Так что, отец, давай, лучше о тебе, родимом, - с тяжёлым вздохом сказал демон и поскрёб могучую диафрагму.
   Оба помолчали. Наступила тишина, сквозь метровую стену ангара, заполненную слоями войлока, фанеры, дерева и воздуха, извне не доносилось ни звука, только громко тикали наивные настенные ходики в виде охотничьей избушки, которые Вечеровский, утомлённый постоянным звоном в ушах от ватного молчания станции, привёз из родительской квартиры.
   - Ну, раз обо мне, то я тоже давно хотел спросить... - Вечеровский отложил трубку и стал рассматривать свои руки - с тёмной сухой кожей в мелкую сеточку, с янтарным горным загаром, почти скрывшим веснушки, с длинными узловатыми пальцами, с овальными, коротко остриженными ногтями. - Это не слишком важно, но я хочу понять... Хотя, раньше, наверное, надо было спрашивать...
   Вайнгартен, встрепенувшись, поддался вперёд.
   - Валяй, отец, не стесняйся, выкладывай, что тебя гложет - Вселенная ждёт, затаив дыхание!
   Вечеровский бледно улыбнулся.
   - Может, вспомнишь, несколько лет назад вы у Димы Малянова собирались большой компанией, когда у него дочь родилась. Я заходил ненадолго. Глухов ещё друга привёл, тоже востоковеда... забыл, как его звали.
   Вечеровский, морщась, щёлкнул пальцами.
   - Славка Пастухов, что ли? - подсказал Вайнгартен.
   - Да, точно, Вячеслав, а потом вдруг ещё черноморский родственник приехал... что-то такое с балетом... - Выпуклый лоб Вечеровского опять пошёл волнами.
   - С балетом? Балерину, что ли, с собой привёл? - Вайнгартен, облизнувшись, возвёл масляные очи к потолку. - Не было никакой балерины. Там у нас вообще баб не было.
   - По-моему, Вова его звали.
   - И что в этом балетного?
   - Неважно. Важно, что они, эти Слава с Вовой, меня тогда под орех разделали... с ожесточением каким-то... чуть ли не предсказывали мне, что рано или поздно я ... - Вечеровский подвигал щекой, подбирая нужное слово, - э-э-э...окажусь под забором. У меня даже создалось устойчивое впечатление, что они меня за монстра принимают... и потом, ещё несколько раз... были случаи... Скажи, Валя, я что... э-э-э.... неприятен людям?
   Вайнгартен откинулся назад с видом глубочайшего удовлетворения и скрестил руки на груди, спрятав ладони под мышками.
   - А то! - довольно хохотнул он. - Монстр - не монстр, а пачек тебе накидать всем хотелось, это я, отец, прямо скажу!
   - За что же мне пачек кидать? - Вечеровский оторвался от созерцания своих ногтей и поднял внимательные глаза.
   - А за всё, - охотно пояснил Вайнгартен.- Ты же среди нас, нервных, рефлексирующих, напуганных, словно чёртов принц крови на чёртовом белом коне гарцевал. Рубашечка белая, галстучек в полоску, и всё тебе нипочём. И один ты у нас д'Артаньян.
   - Галстучек в полоску, и всё мне нипочём, - задумчиво в нос промычал Вечеровский. - Шансон, однако.
   - А главное, никому не хотелось этого твоего... гомеопатического... слишком уж жутко всем было. И обидно. У всех семьи, жёны, дети. Все повязаны по рукам и ногам. Один ты был свободен, как ветер в поле. Думаешь, завидуют только славе, богатству и счастию в личной жизни? Чужая свобода, старик, вот что не даёт спать по ночам человечеству. Чужая свобода!
   Вечеровский смотрел на тёмную фигуру в углу с престранным выражением лица. Он был похож на человека, собравшегося прыгнуть со скалы в море, но в глубине души ожидающего, что его кто-нибудь, да и остановит.
   - Значит, вы дружно решили, что я - эдакий вольный сын эфира, - ровным голосом проговорил он. - Джонатан Ливингстон Чайка. Вольтеровский простак, авангардный джаз.
   - Скажешь, нет? - запальчиво осведомился Вайнгартен.
   В ответ Вечеровский засмеялся. Но этот смех не был довольным сытым марсианским уханьем. Так скрипит старый карагач, искорёженный бесконечными ветрами, засечённый снежными вихрями, засушенный безжалостным ..."
  
  
   2. "... в Москве, когда лежал со своей непонятной болезнью в Морозовском институте. Она была его лечащим врачом, и ёё звали Елена. Елена была и прекрасной, и премудрой, но ей почему-то понравились его веснушки, его рыжие брови, его нескладная сутулая фигура и даже его математика. Их отношения пробивались к свету, как плети камнеломки сквозь асфальт, потому что впервые в жизни Филипп заинтересовался женщиной, у которой работа отнимала ещё больше времени, чем у него. Каким-то невероятным образом они всё-таки спелись и начали летать друг к другу из Ленинграда в Москву, из Москвы в Ленинград, и от этого в голове у Филиппа время от времени начинал крутиться заснеженный вальсок из какой-то сентиментальной новогодней киноистории про запутавшегося москвича и мрачноватую питерскую блондинку. Потом обрушились "дни затмения", - как их назвал Малянов, и он, полагая, что времени для долгих раздумий нет, тридцать три раза за сутки переменив решение, вывел Елену из-под удара, поставив скоропостижную и весьма болезненную точку.
   - Так что, как видишь, не настолько я был свободен, как вам всем это казалось. И не настолько умён, как это казалось мне.
   - В смысле? - прищурившись, спросил Вайнгартен. Пока Вечеровский рассказывал, он перестал пыхтеть и ёрзать, постепенно черты лица его выровнялись, и он даже как-то уменьшился по горизонтали.
   - Я ведь был истово уверен, что расклад навсегда. Видел перед собой силу - слепую, бесчувственную, которую невозможно вписать в систему координат человеческой логики и человеческих ценностей. Цунами ведь не остановится, чтобы обогнуть детский сад. Моя завороженность этой силой была настолько велика, что никаких других вариантов развития событий я не представлял. Делай, что должен, и пусть будет, что будет. Вот я и сделал.
   - А теперь?
   - А теперь... Изволь. Однажды я пробирался вдоль узкого русла горного ручья. Случайно поднял глаза и заметил, что серая стена, вдоль которой я передвигался, на высоте двух-трёх метров испещрена пятнами густого синего цвета. Было похоже, что это выход на поверхность лазуритовых линз. Пока я стоял, задрав голову, сверху вдруг раздался грохот, и совсем рядом пронеслась гигантская глыба. Она упала как раз на то место, где должен был проходить я. Если бы не лазурит, мы бы сейчас не беседовали.
   - Опасные места, - поддакнул Вайнгартен. - Днём - жарища, по ночам - морозы, эрозия чудовищная.
   - Камень, упавший сверху, был таким большим, что перегородил собою всё русло. Течение ручья было прервано, начала образовываться запруда. Мне стало любопытно, и я задержался. Воды набиралось всё больше и больше, и, наконец, её стало так много, что ручей прорвался и помчался вниз по правому берегу, обогнув камень.
   Вечеровский замолчал, взял кружку с терпким остывшим чаем и большими медленными глотками допил его до дна.
   - Ну? - спросил Вайнгартен. - И чего?
   - И ничего, - ответил Вечеровский, со стуком поставив пустую кружку на стол. - Осенью как раз проходил мимо этого места. Слева камень лежит, справа ручей течёт.
   Вайнгартен, выпрямившись, смотрел выжидательно.
   - Камень лежит, ручей течёт... - повторил Вечеровский с горечью и устало провёл ладонью по лицу. - Десять лет я учился обходить красные флажки, и когда, наконец, у меня стало получаться, Мироздание научилось обходить меня, только и всего. Эра антибиоза закончилась, не успев начаться. Давление исчезло. Возможно, это потому что откуда-то из глубин Космоса в нашу сторону уже двинулся гигантский астероид, или магнитными полюсами управлять легче, чем людьми. Кто знает? Не думаю, что Мироздание отступилось, это невозможно. Оно просто нашло более рациональный путь... - Вечеровский пристально взглянул на Вайнгартена. - Ты мне ничего не хочешь сказать, Валя?
   Вайнгартен безмолвствовал.
   - Во всяком случае, Дульбекка, которому я отдал твою работу, получил Нобелевскую премию, жив и здравствует до сих пор... Правда, очень уж ратует за мораторий на исследования в области генной инженерии.
   - Конечно, чего ему теперь,- ядовито отозвался Вайнгартен. - Нобелевку свою он уже получил. За мою ревертазу.
   - Да не за ревертазу он Нобелевку получил, - нетерпеливо возразил Вечеровский, - а за то, что не убоялся. Я ведь ему всё детально поведал, у него волосы натурально дыбом стояли. А ревертазу твою взял.
   - Да-а, не убоялся! Только перед его отбытием в Стокгольмом у него дочь в автокатастрофу попала, инвалидом осталась. А с моими девчонками всё в порядке! Всё! Не хочу больше про это! - по-детски занервничав, перебил Вайнгартен. Очертания его фигуры встревожено всколыхнулись, и по Вайнгартену будто бы прошли мерцающие полосы, как это бывает при плохом приёме антенны. Потом полосы пропали, и через некоторое время Вайнгартен с прежней лёгкостью продолжил: - Ты сам-то, ты, железный пижон, не жалеешь? Института не жалко? Карьеры? Сейчас бы уже в академиках ходил.
   - В академиках? - Вечеровский отмахнулся. - Не смеши меня. Я сам себе карьера - не жалуюсь.
   - А Елены не жалко? - вкрадчиво спросил Вайнгартен.
   Вечеровский подумал, затем объяснил:
   - Деревья заперты на ключ, но листьев, листьев шум откуда?..
   Вайнгартен поморгал глазами, тяжело посопел, потом уверенным голосом констатировал:
   - Жалеешь!
   Вечеровский длинно посмотрел в угол.
   - Через год после нашего расставания Елена вышла замуж. Мужем её стал известный спортсмен, мастер спорта, альпинист, скалолаз, экстремал и ещё бог знает кто. - продолжил он. - Елена ушла из Института и стала ездить как спортивный врач с его командой. Бросила все... всё-таки мы были очень похожи... Пять лет назад здесь неподалёку проходил отборочный этап перед Гималаями. Базовый лагерь установили на высоте пятьдесят три ноль ноль.
   - А-а-а... что-то слышал...
   - Землетрясение в Афганистане пять лет назад. Восемь баллов. Так что и здесь аукнулось - с гор пошла лавина. Ударной волной лагерь смело в пропасть. На месте стоянки снег со льдом был спрессован как бетон. Из сорока человек никого не нашли. Только обломки, части снаряжения, тряпки какие-то...
   Вечеровский поднялся из-за стола и подошёл к окну. За окном было темно, и только выныривало из черноты паническое мельтешение белых хлопьев, предчувствующих скорую весну. Глядя в черноту, Вечеровский глухо произнёс:
   - Вот поэтому я и купил эту станцию пять лет назад.
   - Купи-и-ил? - изумился Вайнгартен. - Зачем?
   Вечеровский не обернулся и ничего не ответил.
   - А у кого?
   - Заплатил всем. Наши, конечно, по традиции, цену заломили, будто это швейцарское шале. Деньжищ сюда в своё время прорву вогнали, да только кому, кроме меня, сейчас нужна брошенная метеостанция на чужой земле... Умерили аппетиты и списали с баланса. Усушка, утруска, самовозгорание. С Хургабом было проще договориться - самовозгорелось немедленно. Я ведь для них ещё и наблюдения веду.
   - На кой ляд?
   Вечеровский пожал плечами.
   - Мне не сложно, а людям надо. К тому ж, километром ниже Муссойский завал и Карезское озеро. Если завал прорвёт, смоет всё к чёртовой бабушке до самой границы. Зимой я слежу, летом здесь двое надёжных ребят, из местных. Так что, работа как работа. И отличная смена рода деятельности, эдакая перезагрузка мозга.
   - Устаёшь? - задушевно проворковал Вайнгартен. - Тема пошла?
   Вечеровский живо обернулся. Глаза его блеснули неожиданно весело.
   - Вам ли не знать? - усмехнулся он.
   Вайнгартен сделал большие глаза.
   - Кому это - "нам"?
   - Готов пройти тестирование и озвучить свою версию. Но тогда уж, извини, придётся называть вещи своими именами. "Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?"
   - Не будет. Говори, - буркнул Вайнгартен и тут же подёрнулся мелкой трусливой рябью.
   Вечеровский, возвратясь за стол, заметил это и строго сказал:
   - Не трясись! - потом продолжил более мягким тоном. - Начнём с того, что в первую же нашу встречу мне показалось, что ты, Валя, не являешься грубой поделкой, призванной запугать меня или сбить с толку... Было в тебе что-то такое невыразимое, какая-то тонкая материя... и это направило мои размышления в другую сторону. Я думаю, ты являешься чрезвычайно удачной посмертной реконструкцией психологического облика моего старинного приятеля Валентина Вайнгартена. С функцией приёмно-передающего устройства и с некоторым перепрофилированием, если так можно выразиться. Получился такой вот Валентин Вайнгартен, которого больше всего на свете интересует Филипп Вечеровский.
   - Я что, кадавр?! Или робот?! - взвыла фигура в углу и стала оседать в кучу, приобретая очертания не то муравейника, не то термитника, внутри которого варились клубы чёрного пара.
   - Валя, не паникуй, я ещё не закончил, - терпеливо напомнил Вечеровский. - Постарайся собраться. Это нужно прежде всего тебе самому. Надо оставаться человеком, не смотря ни на что.
   - Кем-кем? Человеком? - желчно булькнула куча. - Легко тебе говорить!
   - По-моему, мы уже выяснили, что у меня галстучек в полосочку, и всё мне нипочём. Пусть. Я не говорю, что всё просто. Всё архисложно. Полагаю, об этом ты и так догадывался, ничего принципиально нового я тебе не сообщил. Могу заверить, в моих глазах ты являешься вполне полноценной личностью, и я всегда буду относиться к тебе именно так. Да, ты не самостоятелен физически, но разве эти обстоятельства уникальны? Люди с ограниченными возможностями, парализованные, без рук, без ног, не раз доказывали, что могут нести звание человека достойно...
   - Легко тебе говорить! - повторила куча, но через минуту Вайнгартен вновь обрёл человеческий облик, хоть и не такой чёткий, как раньше.
   - Я обещаю тебе, Валя, что при первом же контакте с твоими демиургами, я подниму вопрос о твоём положении.
   - То есть, ты веришь в контакт?
   - Контакт, разумеется, будет, иначе зачем вся эта петрушка? А вот с кем... С маленькими зелёными человечками? Или с большими фиолетовыми трюфелями? Это не так уж важно. Я был бы рад, если бы мы оказались более близки по духу, нежели по внешнему виду. Однажды я вообразил цивилизацию, которая столкнулась с Мирозданием намного раньше, чем мы, и подумал: если я уверен, что наше человечество в состоянии изучить законы Вселенной, то почему я отказываю в этом другим?
   ... И в этот момент донёсся шум - это кто-то колотил по входной двери.
   Вечеровский прервался и замолчал, высоко задрав брови.
   - Чёрт! - всколыхнулся Вайнгартен. - Чёрт, чёрт, чёрт! Слишком рано!
   - Наоборот, - невозмутимо сказал Вечеровский, - на мой взгляд поздновато для гостей.
   Он встал, сунул в зубы нераскуренную трубку, одёрнул свитер с оленями, и пошёл открывать. У порога он задержался, чтобы посмотреться в маленькое мутное зеркальце, висевшее у двери. Вечеровский пригнулся и пригладил волосы.
   - Не ходи туда, - сказал ему в спину Вайнгартен, - я тебе сейчас ничем помочь не смогу. Сигнал слабеет.
   Вечеровский оглянулся.
   - Сам не хочу, - небрежно ответил он и вдруг разразился своим знаменитым марсианским уханьем. Вечеровский подмигнул Вайнгартену, смотревшему на него печально, и вышел из комнаты.
   Вслед ему нёсся вопль Вайнгартена:
   - Ты пижон, Вечеровский! Продержись три дня! Три дня, Вечеровский!
   Вечеровский постоял перед входом. "Бароны ещё повоюют", - пробормотал он и отворил дверь. За дверью обнаружилась группа молодых людей, загорелых и бородатых. За плечами у них виднелись оружейные дула. Позади вооружённых плечей маячило встревоженное виноватое лицо Имомали.
   - А-а-а-а! Welcome! - с дьявольским подъёмом воскликнул Филипп и широко распахнул дверь. - Корхо чихел?.."
  
  

Тук-тук-тук в ворота рая

   Уверена, в прошлом каждого таится тот самый момент озарения, когда из-за горизонта неотвратимо всплывала и заслоняла собой полнеба тёмная мыслишка: "Я не такой, как другие". У большинства, в сущности, нет, не было и не будет никаких оснований для подобного утверждения... уж поверьте, к счастью для этого большинства. Это озарение лживо как скидка в супермаркете, оно химера, сигаретный дым - чем скорее догадаетесь открыть форточку и проветрить, тем лучше для вас.
   А со мной произошла ещё более глупая история. Никаких озарений - чёрная овца безмятежно семенила посреди белого стада. Я, конечно, знала, что хороша, но кого и когда это тревожило? До поры до времени я и не подозревала, что со мной что-то не так, пока добрые люди не подсказали.
   Первый звоночек прозвенел из ржаво напомаженных уст соседки, тётушки Мьюриэль. Жили мы тогда на Пороховой - пыльной, скучной улице, недалеко от бывшего завода, разрушенного в день Посещения. Никогда не любила места, в которых выросла.
   Хармонт.
   Пересохшая болотная заводь, где мужья поколачивали друг друга и жён, а жёны патрулировали окрестные территории с неослабевающим азартом доберманов. Мне шёл пятнадцатый год; пружина, заложенная в моём теле Зоной, начала раскручиваться, и муж тётушки Мьюриэль, дядя Гумбил, стал на меня засматриваться.
   Участки, на которых стояли дома по Пороховой, были крошечными, всё было видно, как на ладони, и дядя Гумбил, переставив скамейку в своём дворе поближе к забору из серого некрашеного штакетника, получил возможность наблюдать за жизнью нашего семейства как на экране телевизора. Впрочем, из семейства интересовала соседа только я. Каждый раз, когда во дворе появлялся папаша, скамейка оказывалась пустой. Но стоило мне выйти из дома, как дяде Гумбилу немедленно приспичивало подышать свежим воздухом.
   Разумеется, я в скором времени заметила маневры дяди Гумбила, и решила, что это забавно. Такое любопытство меня нисколько не удивило - окружающие давно уже рассматривали меня, как картину дель Винчи, обшаривали удивлёнными глазами, приговаривая: "Дочка-то у вас как с картинки, мистер Барбридж!". Поэтому я сочла внимание дяди Гумбила вещью вполне естественной и даже само собой разумеющейся. В самом деле, ну не любоваться же ему осыпающимся фасадом тётушки Мьюриэль! Конечно я, дурёха, не подозревающая о своей природе, принялась его поддразнивать. Запрыгивала на скрипучие качели в своей самой короткой юбке - белой, в широкую черную продольную полоску, и начинала отчаянно раскачиваться до небес, радостно дрыгая в вышине длинными загорелыми ногами, и соседская сигаретка неизменно выпадала из мокрого полураскрытого рта.
   В один прекрасный день до тётушки Мьюриэль дошло. Дядя Гумбил увлёкся созерцанием и пропустил момент, когда его жена неслышно подошла сзади со свежей газетой в руках. Видимо, нескольких минут ей хватило, чтобы смекнуть, что к чему. Ох, и подняла же она крик! Тётушка Мьюриэль лупила мужа газетой по жухлой шевелюре и вопила:
   - Дурень, вот же старый дурень! Ишь, что удумал! Ведь убьёт тебя Битюг, ей-богу, убьёт! Совсем сбрендил на старости лет! - И далее в том же духе.
   Наивно полагая, что в разыгрывающейся драме я являюсь лицом, в сущности, посторонним (нет на свете никого глупее девчонок-подростков), я слезла с качелей и подошла поближе, чтобы насладиться скандалом. Совершенно неожиданно соседка бросила терзать мужа и переключилась на мою персону. Вот тут-то и прозвучало первый раз, что я не такая как все, и не в лучшем смысле этого выражения.
   Тётушка Мьюриэль с гримасой человека, бьющего тапком по мадагаскарскому таракану, честила меня распоследними словами, которые не имели ко мне никакого отношения - по крайней мере, в ту пору. Сколько раз впоследствии я видела это выражение на женских лицах, всегда одинаковое, словно все они как одна, состояли в тайном обществе "Против ограбления старушек, поджога сиротских приютов и Дины Барбридж"; в их неприятии было что-то от инстинкта, намертво впечатанного в ткани мозга.
   ... Мать умерла, когда я была совсем маленькой, неудачно упала с чердачной лестницы. В памяти ничего не осталось, только на старой фотографии, которую я часто разглядывала, бледнел узкий неулыбчивый овал с большими тревожными глазами... я до сих пор гадаю - а что, если и на этом лице я заметила бы судорогу неприязни?
   Итак, тётушка Мьюриэль продолжала извергать дым и пламя, и неожиданно - в числе прочего - я услышала "отродье Зоны", "мутантка проклятущая" и "ходячая аномалия". Помню своё глубочайшее изумление. Все в Хармонте знали, что дети сталкеров часто бывают с отклонениями в развитии, а иногда и попросту уродами, но при чём здесь я?! Мир начинал улыбаться при моём появлении, окружающие не раз давали понять, что я - само совершенство, папин ангелочек. И тут - "мутантка"... где?!
   Если б я тогда курила, сигаретка точно выпала бы из моего разинутого рта.
   Непроизвольно я взглянула на свои руки - мне вдруг померещилось, что они покрылись короткой жёсткой рыжей шерстью. Всего на один миг - но это было! - испуг острым шильцем кольнул меня в сердце.
   Вечером я, неумело подбирая слова, спросила отца, которого тогда ещё называла отцом, что со мной не так. Сначала он долго пытался дознаться, кто это сказал, да при каких обстоятельствах, но я не стала закладывать глупого дядю Гумбила, отец действительно мог его убить, Битюгом его прозвали недаром. Не добившись ответа, отец нехотя объяснил мне, что злые люди просто завидуют моей внешности, и что я должна только радоваться, что так выделяюсь из общей серой массы.
   Эти слова не принесли мне желаемой ясности. Однако спрашивать ещё у кого-либо я не решилась, даже у Артура. Несмотря на то что мы с братом были близнецами, задушевных бесед меж нами не велось, мы были как с разных планет. Я - ночь, Арчи - день. Он всегда был далеко, летел на своей волне, и невинная мальчишеская радость рассекала волны рядом.
   Со временем этот случай подзабылся, тем более что вскоре мы уехали с Пороховой и стали жить совсем в другом месте. Но спустя некоторое время - год, два, точно не помню, меня остановила на улице незнакомая женщина в чёрных одеждах, которые веяли по ветру как длинные перья какой-то фантастической вороны, и начала что-то невнятно блажить мне в лицо. В её горле свистела и клокотала ненависть, заливавшая разъедающей пеной смысл слов. Поэтому я не сразу поняла, что это мать одного из неудачников, ходивших с отцом в Зону и не вернувшегося оттуда. Седая и растрёпанная, эта женщина называла отца Стервятником, обвиняла его в гибели сына и других сталкеров, а в отношении меня снова прозвучало "отродье Зоны". На этот раз я не растерялась. Я вцепилась в незнакомку как клещ, вывернула ей руку и потребовала объяснений.
   Полубезумная старуха забормотала про какой-то Золотой шар, покоящийся в глубине Зоны и исполняющий желания каждого, кто до него доберётся. Что я-де не настоящая, пустышка, кукла, набитая примитивными фантазиями моего отца. Что той девочки, какой я когда-то была, давно не существует, она умерла в тот день, когда Стервятник добрался до Шара.
   Обескураженная услышанным, я выпустила ведьму, и она стала пятиться от меня, а потом всё тем же свистящим от ярости голосом велела передать отцу, что если он ещё раз вернётся из Зоны один, его пристрелят, как бешеную собаку. Потом она плюнула мне под ноги, повернулась и побрела прочь. Я стояла и смотрела ей вслед. Улица была пустынна, медное солнце мёртво стояло в зените. Знойный воздух дрожал как в лихорадке, чёрные одежды трепетали, словно жили своей собственной жизнью, стремясь оторваться и взлететь к небу, а у меня перед глазами проплывали рваные клочья тёмной паутины.
   Вернувшись домой и застав отца на кухне, я коротко передала ему предупреждение. Отец окинул меня хмурым взглядом, достал из навесного шкафчика бутылку, наполнил стакан на три четверти и залпом осушил его.
   - Не слушай никого, детка, - тускло улыбнулся он, выдохнув в сторону. - Всё это враньё. Я никого силком в Зону не тяну. Сами напрашиваются. А дальше - как повезёт. Зона, она удачливых любит, кому-то везёт, кому-то нет.
   - А Золотой Шар? - спросила я.
   - А что Золотой Шар?
   Ему явно не понравился мой вопрос.
   - Правда ли - ты там, у Шара, пожелал чего-то... для меня?
   Отец досадливо ругнулся в угол и схватился за бутылку. Я отобрала у него выпивку.
   - Хватит тебе. Ты лучше на вопрос отвечай.
   - Ну, не то чтобы так уж прямо... но можно сказать и так... ну, попросил, для тебя и Арчи, - наконец сказал он, косясь на бутылку. - А плохо вышло, что ли? Ты посмотри на брата, на себя в зеркало глянь - какая пава получилась! Да мужики уже сейчас штабелями тебе под ноги складываются. А то ли ещё будет!
   - Может, я хотела бы остаться собой, - сказала я. - Я тебе не нравилась?
   - Да причём здесь "нравилась - не нравилась"! Для женщины главное что? - тут папаша остановился. По его сведённым бровям и напряжённым морщинам на лбу было видно, как он старательно собирает мысли в кучку. Наконец, он изрёк: - Для женщины главное - фигура. Ноги там, руки... и всё остальное... Чтоб не доска какая-нибудь была, чтоб сердце радовалось на неё глядючи. Ну и лицо - само собой, волосы чтоб шикарные были...
   - Ты только про ноги и волосы думал - там, у Золотого Шара? А я сама? А... душа? Кто теперь я? Ты про это думал - ну хоть что-нибудь, хоть самую малость?
   - Душа? - переспросил папаша. - Какая душа? Ах, душа... Да ну, пустое это всё. Выдумки очкариков и старых дев, пописывающих стишки. Если баба уродина, какое кому дело до её души? А ежели красотка, то будет нравиться любая - хоть с душой, хоть без души.
   Вот такие представления были у папочки об идеальном куске мяса. И с этими пещерными фантазиями он припёрся к Золотому Шару...
   Мне стало зябко.
   - И ум - тоже пустое. Бабе без ума ещё и лучше, правда? - сказала я, чувствуя, как сами по себе кривятся губы. - Чтоб сердце радовалось, на неё глядючи.
   Папаша всё-таки ухватил бутылку, торопливо налил и махнул ещё стакан.
   - Да не сверкай ты на меня своими глазищами! - сердито воскликнул он, и в подтверждение своих слов хотел было грохнуть по столу кулаком, но передумал и мягко опустил руку на стол. - Мала ещё, ничего о жизни не знаешь! Этот мир уж так устроен - или ты их, или они тебя! Нет никакой души - есть только сила. А сила бабы - в её си... - отец поперхнулся, закашлялся, потом продолжил: - Сила бабы в её силе, и точка. Подрастёшь и ещё скажешь старику своему спасибо... если будет кому... папка-то ведь не вечный... - его голос задрожал, мутная слеза выкатилась из-под набрякшего века.
   Всё, поплыл папаша.
   Потом он по обыкновению начал мусолить, как он нас с Артурчиком любит и как только ради нас шляется в Зону. Завёл шарманку. Особенно раздражала тема про маленькую крошку, его милую дочурку. Знал бы он. Иногда так и подмывало раскрыть ему глаза.
   Не знаю, что меня тогда удерживало. Наверное, мысль о том, что словами всё равно ничего не изменить.
  
   А одной жаркой влажной ночью я внезапно проснулась от каких-то звуков - сначала во дворе, потом внизу, в холле. Я встала, подошла к окну, отвела в сторону портьеру, но вместо рассветного свечения увидела только глухой мрак. Что-то у отца пошло не так, обычно он возвращался ранним утром, когда уже начинало потихоньку светать.
   Накинув халат, я спустилась. Внизу отец склонился над каким-то свёртком, лежащим на полу. Что-то большое и длинное было завёрнуто в грязный брезент, покрытый тёмными пятнами. Я подошла поближе, и вдруг свёрток издал стон, полный такой смертной муки, что по спине будто скользнули холодные змеи. Сделав ещё несколько шагов вперёд, я увидела руку, выпростанную из-под брезента, багрово-синюю, перекрученную невозможной судорогой...
   - Кто это? - прошептала я непослушными, внезапно онемевшими губами.
   - Красавчик Диксон, - хрипло ответил отец и, кряхтя, разогнулся. - Вот только он больше не красавчик.
   Диксон! Он нравился мне. Конечно, никаким красавчиком он не был, просто его большие телячьи небесно-голубые глаза и буйные соломенные кудри до плеч служили вечным источником насмешек для сталкеров. Диксон не обижался. Характер у него был лёгкий, смешливый, а сталкерство и походы в Зону он, по-моему, воспринимал как увлекательную игру. Детство ушло - скауты остались. И вот, похоже, для Диксона игра закончилась.
   Я опустилась на корточки и отвела брезент в сторону. Увиденное заставило меня стремительно отвернуться.
   - Зачем же ты приволок его сюда? - сквозь стиснутые зубы сказала я отцу. - Его в больницу надо, к Каттерфилду вези его!
   - Нельзя к Мяснику сейчас, никак нельзя! Хвост за мной был, еле оторвался. Рядом где-то караулят. Если сейчас на улицу выеду - точно заметут. Утром, всё утром.
   - Да не доживёт он до утра! Вызывай Мясника сюда!
   - Да ты хоть знаешь, сколько он запросит? - возмутился отец, и его испачканная лысина покраснела. - Вовек не расплатимся! - он посмотрел на брезентовый свёрток, лежавший у его ног, и поспешно отвёл взгляд быстрым и каким-то вороватым движением. - А Диксон сам виноват!
   Я смотрела снизу вверх на это уродливое морщинистое лицо кирпичного цвета, в эти бегающие глазки, затуманенные жадностью и страхом, и внезапно поняла, что всё, что мне рассказывали про этого человека - чистая правда. Мой отец - убийца. Убийца не по стечению обстоятельств, а по мелкой своей сути. Если б не было Зоны, он всё равно нашёл бы, где развернуться. Подставлял бы других, шёл по головам. На тонущем корабле расшвыривал бы в стороны женщин и детей. На войне стрелял бы в спину своим товарищам. И мама, её падение с лестницы, как всё было на самом деле?
   Я распрямилась, и слово само вырвалось из глубин груди.
   - Стервятник. - Потом развернулась и стремительно взбежала по лестнице с единственной мыслью - отдалиться как можно быстрее от этого места, чтоб забыть о существовании Хармонта на веки вечные.
   - Стервятник! Стервятник! Стервятник! - в каком-то исступлении повторяла я, швыряя в раскрытый чемодан скомканные вещи. Зачем-то сорвала с вешалки праздничное с блёстками платье, подаренное к Рождеству, и тоже попыталась запихнуть его в чемодан. - Проклятый городишко! К чёрту! К дьяволу! На край света! Уеду сейчас же! Пешком уйду!
   Ведь есть на свете другие места, где о Зоне вспоминают только когда в теленовостях промелькнёт сюжет про Институт, и очередной доблестный учёный, наряженный в скафандр, заверит боязливую мировую общественность, что наука на страже, наука не стоит не месте, наука бдит... Есть же, есть где-то Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио... есть Россия, в конце концов, где по улицам бродят бурые медведи... какое счастье - всего-навсего дикие звери, а не ваши давно почившие родственники, только что вылезшие из-под земли!
   ... Странные разговоры приезжих, книги, написанные за тысячи километров отсюда, щемящая музыка из радиоприёмника, фильмы про что-то неизведанное... Иногда мне казалось, что я вижу по ошибке залетевшие в Хармонт искорки другой жизни - лёгкой и сладкой, или трудной и горькой, не имело значения. Земля, вода и воздух, что породили эту другую жизнь, состояли из таких частиц, которые в Хармонте давно вымерли...
   И тут снизу опять донёсся протяжный стон.
   Я выронила ворох тряпья из рук и с размаху села на кровать. Отчего-то вдруг вспомнилось, как на прошлой неделе Диксон, улыбаясь во весь рот, принёс мне букет лилий, а я выкинула цветы за ограду. "Не люблю лилий. Душные!" - сказала я тогда. Диксон ненадолго загрустил, но вскоре опять развеселился и пообещал мне нарвать цветов в Зоне. "Там есть такие, шикарные, но совсем не пахнут", - произнёс Диксон, и искреннее недоумение светилось в его голубых глазах, как будто шикарные цветы его обманули - всем своим видом обещали райский аромат, а оказались совсем без запаха...
   А теперь - только скрюченная рука, деревянно лежащая на плиточном полу нашей прихожей и что-то невозможное, непохожее на человека, укрытое от остального мира старым брезентом...
   Я посидела ещё немного, потом смахнула чемодан на пол так, что он перевернулся, и из него всё вывалилось, вышла из комнаты, хлопнув дверью, и опять спустилась вниз. Отец, нахохлившись, сидел на скамейке в холле, в руках он держал флягу. При звуке моих шагов он поднял голову и вскочил с места.
   - Дина, деточка, - захныкал он, прижимая большие морщинистые лапы к груди. - Нельзя ведь сейчас в клинику-то, никак нельзя... Посадят ведь старика, как пить дать посадят... обыск в доме будет... а у меня хабар... много хабара, на полтораста кусков... машину новую тебе хотел... крышу крыть...
   - Что произошло? - перебила я его бред.
   Стервятник осёкся, потом нехотя буркнул:
   - "Мясорубка"... - и опять забубнил: - Но он сам... сам лез вперёд, а я вытащил его... спас его, значит... не бросил... никто никого из мясорубки-то... а я спас... а он сам туда полез...
   И снова я перебила его.
   - Диктуй номер. - И подошла к телефону.
   - Чей? - испуганно спросил Стервятник.
   - Каттерфилда-мясника!
   Он снова было пустился в объяснения, но я только уставилась на него в холодном бешенстве. Честное слово, если бы он и дальше продолжил гундосить, я бы, наверное, его убила, но Стервятник вдруг обмяк. Он покорно продиктовал номер и продолжал топтаться рядом, заискивающе заглядывая мне в лицо.
   Я отвернулась.
   Трубку долго никто не брал. Потом гудки на том конце прервались, и сердитый голос произнёс:
   - Говорите, чёрт вас подери!
   - Мистер Каттерфилд? - подпустив в голос июльского мёда, пропела я в трубку. - Извините, что беспокою вас посреди ночи. Это Дина Барбридж.
   Некоторое время Мясник ничего не говорил. Наверное, думал, что это ему снится. Потом откашлялся.
   - Слушаю, - настороженно сказал он.
   - С одним нашим другом произошёл несчастный случай. Требуется ваша помощь, мы заплатим.
   - Какого рода несчастный случай? - спросил Каттерфилд.
   - Очень редкий несчастный случай, - я сделала нажим на слово "редкий". - Нашего друга сильно поранила мясорубка.
   Мясник помолчал, потом сухо ответил:
   - Обратитесь в похоронное бюро. Я подобного рода услуги не оказываю.
   - Вы не поняли, мистер Каттерфилд. Он жив - пока жив. Мне показалось, этот случай должен вас заинтересовать.
   Мясник снова помолчал, обдумывая услышанное, затем странно дрогнувшим голосом сказал:
   - Ждите, сейчас приеду.
   Это у него от радости голос задрожал. Проклятый городишко, проклятая жизнь. Хочу в Россию, к медведям.
   - Есть проблема, - быстро сказала я. - Другие папины друзья тоже здесь... неподалёку от нашего дома.
   - Думаю, смогу решить эту проблему, - заверил Мясник. - Ждите.
   Я дала отбой и повернулась к старику.
   - Вот и всё. А ты боялся... Стервятник.
   Папаша снова заскулил.
   - Диночка, разве можно так отца называть? Я же только для вас стараюсь... жестокая какая...
   - Какая разница! - Безнадёжный гнев, больше похожий на горе, мохнатым паучьим клубком перекатывался в горле. - Да, жестокая, зато у меня лучшие в городе сиськи! - рявкнула я чужим голосом и оскалилась в широкой улыбке, продемонстрировав папаше зубы.
   Зубы у меня тоже были лучшие в городе.
   Стервятник попятился назад и перекрестился.
  
   Когда Диксон пошёл на поправку - если это чудовищное состояние распотрошённого и кое-как зашитого тряпичного зайца можно было называть поправкой - я забрала его из клиники к нам домой.
   У бедняги Диксона никого не было, а сам о себе он позаботиться не мог. Он стал беспомощен не только физически, но и в умственном отношении напоминал пятилетнего ребёнка... впрочем, ребёнка довольно милого и доброжелательного. Невыносимая боль сожгла его мозг, но не смогла уничтожить что-то, что составляло сердцевину сущности Диксона. Наблюдая за ним, я продолжала задаваться вопросом - сохранилась ли моя сердцевина? Стала ли я такой, как и было задумано земной природой, или у меня в голове поселилось странное нечто, сидит там на водительском месте, дёргает за серебристые паутинки, и давно умершая девочка послушно поворачивает туда, куда угодно логике, зародившейся под другими звёздами?
   Папаше моя идея принять Диксона в лоно семьи, разумеется, не больно-то понравилась, но возражать он не посмел. Чтобы скорей прекратить бесполезные споры, я объяснила Стервятнику, что такой поступок пойдёт ему на пользу - возвысит его в глазах окружающих, и всё такое. По-моему, он поверил. Он ещё верил, будто в этом мире есть что-то, способное его возвысить. Смех, да и только.
   Мяснику, кстати, тоже не хотелось выпускать редкого пациента из своих цепких лап, но я пообещала, что буду привозить Диксона на обследования по первому требованию, и Каттерфилд отступил.
   - Только ради такой прекрасной девушки, - галантно пояснил он и окинул меня плотоядным взглядом. Но я не заблуждалась на этот счёт. Будь его воля, я бы пикнуть не успела, как оказалась бы на столе для препарирования в подвальной лаборатории клиники, а вздыхал он оттого, что не мог сию же секунду вскрыть мне череп электролобзиком - кто-то говорил мне, что Каттерфилд считает, что Зона внесла какие-то изменения в мой гипофиз. Может показаться забавным, но я отчасти понимала Мясника. Нам обоим до смерти хотелось узнать - из каких кирпичиков я состою... только в моём случае "до смерти" не было фигурой речи.
   - Отцу вашему обследоваться бы надо, что-то он неважно выглядит, - сказал на прощание Каттерфилд.
   - Папа всегда неважно выглядит, - ответила я. - Но вы за него не волнуйтесь, ему нравится, как он живёт.
   - А сами, Дина, не желаете? За здоровьем надо следить смолоду, - в который раз предложил Каттерфилд. Мина у него была постная, благочестивая, а в глазах плескался ведьмин студень.
   - Профилактика - наше всё? - усмехнувшись, спросила я
   - Именно, подумайте над моим предложением.
   Чёрта лысого тебе, а не мой гипофиз!
   - Я подумаю, - дипломатично сказала я. - Честное слово, подумаю.
   Взяла радостно загукавшего Диксона за локоток и повела к машине.
   Дочери сталкера не стоит ссориться с единственным приличным врачом в городе.
   Одного я не сумела - заставить папашу называть Диксона нормальным человеческим именем. Когда я привезла подлатанного беднягу домой, Стервятник вышел на крыльцо встречать нас. Он с откровенным любопытством разглядывал Диксона, его раздробленную беззубую челюсть, стянутый шрам на верхней губе, короткий нос, собранный из кусочков прежнего, заглянул в опаловую голубизну глаз, лишённую жизненного блеска, потом поскрёб свою вечную чёрную щетину и хмыкнул, как припечатал:
   - Суслик! Как есть Суслик! - И с тех пор звал его только так.
   Вслед за ним и остальные сталкеры подхватили новое прозвище - сгинул Красавчик Диксон, как будто и не было его на свете, будто бы никто никогда не дивился цветам без запаха... только Рэд Шухарт, он один продолжал относиться к Диксону по-человечески. Поэтому, когда я заметила, что и до Рыжего добрались мои флюиды, отнеслась к этому скорее с сочувствием, чем со скукой, которую в последнее время вызывало поголовное слюнопускание в мою сторону.
   Иногда я чувствовала себя гостьей, усаженной за роскошный стол, ломящийся от еды - от простых блюд до деликатесов. И вот ты пробуешь то одно, то другое, а запаха не обоняешь и вкуса не чувствуешь, и насыщения не достичь, просиди ты за этим столом хоть тысячу лет.
   Как с тем царём, о котором я читала в детстве.
   Только в моём случае всё превращалось не в золото, а в дерьмо какое-то.
   Иногда мне казалось, что с Рыжим дерьма может и не случится. Называл же он Диксона Диксоном. Чушь, конечно. Я и тогда знала, что чушь. Но иллюзии - это как витамины для души, без них, знаете ли, и сбрендить недолго.
   Надо отдать Рыжему должное - он сопротивлялся изо всех сил. Он старался не пялиться на меня и, когда бывал в нашем доме, всегда держал дистанцию - боялся ненароком коснуться моего тела. Напрасные усилия. Я же как заразная болезнь, от которой не придумано лекарства, и не думайте, что я была от этого в восторге - не больно-то приятно ощущать себя какой-то африканской лихорадкой.
   В тот день, когда Барбриджу отрезали то, что осталось от его ног, он наконец-то до меня дотронулся. Влепил мне затрещину, придурок рыжий. Я сама, конечно, была виновата. Нельзя было срываться при нём. Вообще ни при ком нельзя, но при Рыжем в особенности. Он, как и многие любители порвать на себе фуфайку, терпеть не мог чужих истерик. Вот и получила - за то, что у него в мыслях было то же, что и у меня, за ядовитую отраву, которую я излучала, и которой он не мог противиться, и ещё за то, что предчувствовал - никогда я не стану, как его Гута, в одиночестве сидеть на кухне у окна и гадать на ромашке - придёт или не придёт.
   Уходил он размашисто, весь из себя в праведном негодовании; горестно поскуливал Диксон, неловко зажавший пустой стакан в скрюченной руке, а я, прищурясь, сверлила Рыжего между лопаток зелёной точкой и видела, что очень скоро он вернётся, причём вернётся всенепременно надравшимся, вроде это и не он сам пришёл, честный муж и отец, а его тёмная половина, что вылезает на свет божий под воздействием горячительного.
   - Не плачь, увидишь ещё своего Рыжего, куда он денется, - утешила я Диксона.
   Так и случилось, правда, с отсрочкой на два года, потому что в тот же вечер Рыжий загремел в тюрягу.
   Вернулся он изменившимся. Раньше он был отчаянным, а теперь выглядел отчаявшимся.
   Как будто в эти два года перешагнул некую черту, перестал быть цельным. Добро и зло перемешалось у него в голове, как в лотерейном барабане, и непредсказуемая смесь выплёскивалась на окружающих в хаотическом непредсказуемом порядке.
   Во сне Рэд часто поминал какой-то контейнер, ругался по-чёрному и скрипел зубами. И какие-то расплавившиеся мертвецы являлись ему в хмельном ночном бреду, а он кричал, что так им и надо, и что он всем ещё покажет. Был у Рыжего такой пунктик - со всех сторон его окружали какие-то сволочные "все" и "они", виноватые во всех рыжих бедах. Любил он на эту тему порассуждать.
   Как-то я снова не сдержалась, и когда Рэд вновь начал скармливать мне эту бодягу, захохотала:
   - Наверное, и ко мне в постель тебя враги уложили. Оторвали от семьи, твари какие, а?
   Получила в ответ по полной программе, понятное дело. Пощёчину и рассказ о своём неприглядном моральном облике. Потом недели две не являлся. Вот и славно. Я и сама подумывала покончить с этой историей. Но прошло время, и всё вернулось на круги свои. Сцепились мы с Рыжим колючками, крючками, якорями - не расцепиться...
   А Стервятник эту перемену в Рыжем прохлопал. Уверовал в непогрешимость Шухарта, после того, как тот его из Зоны безногого выволок.
   Артур так и вовсе считал его последним героем, устоявшим на ногах. Заприметила их однажды вместе в "Боржче", когда забежала туда перехватить пару "мартини". Устроилась в тёмном углу за разлапистым фикусом и понаблюдала.
   Брат, перегнувшись через стол, что-то горячо втолковывал Рыжему, а тот с равнодушным невозмутимым лицом пережёвывал отбивную. Артур всё говорил, а Рыжий всё пережёвывал и пережёвывал, только иногда что-то односложно отвечая, и я никак не могла взять в толк, что свело их вместе.
   Не может же быть, чтобы Арчи что-то могло понадобиться в Зоне.
   Весь мир лежал у его ног, а он о чём-то просил Рэда Шухарта!
   Тут в памяти возникла картинка: Дик Нунан, всеобщий друг и приятель, в этом же "Боржче", уже пьяненький, раскрасневшийся, полушутливо-полусерьёзно вещает такому же подогретому Рыжему, что из-за вечных разрушителей порядка как он не будет царствия небесного на земле, и что в несчастье Рыжему более комфортно, чем в каком-либо другом состоянии, а я с любопытством гляжу на Рэда, предвкушая, как он сейчас отбреет Нунана, и Рыжий действительно произносит красочную речь о том, где и в каком виде видал он ихний порядок и ихнее царствие - тоску небесную и скукотищу небесную...
   ... Я задумчиво пощёлкала зажигалкой - к чему вспомнилось? - и, отставив недопитый бокал, ушла с неприятной маетой в груди.
  
   Несколько дней я ходила с этой маятой и думала, что надо бы поговорить с братом, да всё не выходило. То меня не было дома, то Артура... то мне вдруг начинало казаться, что затея глупая - слишком многое пришлось бы объяснять, и я не была уверена, что из объяснений выйдет что-либо путное. Не связывайся ты с этим Рыжим, братишка, скажу я Артуру. А давай ты не будешь связываться с ним сама, сестрёнка, ответит мне Артур и будет прав.
   В конце недели я наконец решила, что попытка - не пытка, и постучалась к нему. Никто не ответил, но за дверью громко звучала музыка. Я прошла в комнату.
   У входа валялись тяжёлые гриндерсы и рюкзак, кожаная куртка была брошена прямо на ковёр.
   Артур спал в кресле перед включённым большим телевизором. По MTV шёл какой-то концерт.
   Длинные девчачьи ресницы отбрасывали смуглую тень на чистую кожу. У него было сосредоточенное лицо человека, и во сне решающего какую-то сложную задачу.
   Я не стала будить Артура, решив, что утро вечера мудреней, только натянула на него свалившийся плед и направилась к выходу.
   ... Эти назойливые слова, снова и снова ввинчивающиеся в воздух жалобным наждачно-насморочным голосом, которым и петь-то было невозможно, настигли меня у порога.
   - Тук-тук-тук в ворота рая, тук-тук-тук в ворота рая, тук-тук-тук в ворота рая...
   Я оглянулась. На экране, в центре огромного помоста, сооружённого прямо на стадионе, стоял как гвоздь, небрежно вбитый в доски, щуплый узколицый пожилой мужик в чёрном костюме гробовщика. Глаза его закрывали тёмные очки; буйные, с проседью, волосы дыбились над жёлтым измождённым лицом, на шее хитрым способом была укреплена губная гармоника, к которой желтолицый периодически прикладывался, как пьяница прикладывается к бутылке, извлекая из маленькой продолговатой коробочки пронзительные, разрезающие сердце пополам ноты.
   Выглядел мужик хуже некуда, пел как придавленный автомобильным колесом енот, а вот поди ж ты - стоял на гигантской сцене, как у себя дома в тапочках, и уводил за собой всю эту огромную толпу, раскачивающуюся в едином ритме.
   - Тук-тук-тук в ворота рая...
   И мне снова показалось, что вот она, другая жизнь, промелькнула вспышкой в старомодных очках, скатилась - как с горки вниз - по надменно изогнутому носу, подмигнула и затерялась в разноцветном переплетении звуков...
   Я дослушала песню в каком-то трансе, всю, до конца - до того момента, когда затихли последние отзвуки, и стадион взорвался радостным рёвом. Потом вышла, плотно закрыв за собой дверь.
   Это был последний раз, когда я видела Артура. Ночью он ушёл.
   Поутру мы нашли на кухонном столе записку, в которой Артур обещал нам, что "всё будет хорошо".
   Чёрт бы побрал это "всё будет хорошо", после которого обычно всё бывает хуже некуда.
   Пока папаша, нахмурясь, рассуждал - что, собственно, Артур имел в виду, да какую трёпку он задаст сопляку за подобные штуки, я прислушивалась к взволнованному лепету Диксона, доносившемуся сверху.
   Оставив Стервятника с его утренней порцией спиртного, я поднялась наверх. Диксон стоял на балконе и вытянутыми руками странно водил в воздухе.
   И тогда я увидела, что его так взволновало.
   - Папа! - слабым голосом позвала я, когда смогла выдавить из себя хоть что-то.
   Удивительно, но он меня услышал.
   - Господи, что же это за чертовщина? - бормотал враз побуревший папаша, таращась на вал тумана, накатывающий на старый потёртый Хармонт со стороны Зоны.
   Собственно, это был не совсем туман. Это больше было похоже на колючую сахарную вату, в глубь которой засунули тысячи спутанных ёлочных гирлянд. Стена раскинулась по всему горизонту и надвигалась медленно, но неумолимо, как завтрашний день, перемигиваясь нежными радужными огнями.
   - Это Зона, что ж ещё? - ответила я, ничуть не сомневаясь в своих словах. - Какой-то ублюдок добрался до Золотого Шара. Гад какой-то, которому всё было не так. Теперь везде будет Зона.
   Я посмотрела на Диксона и поразилась.
   Диксон дирижировал.
   Диксон сиял.
   Диксон был счастлив.
   Наверное, в детстве он любил сахарную вату.
   - В подвал? - раздумчиво проговорил папаша.
   - Я не пойду в подвал, папа. Я устала, - ответила я, разглядывая приближающуюся Зону.
   - Ну, нет так нет, - неожиданно легко согласился Стервятник. - Чего мы там не видели, в подвале-то. А здесь - благодать, воздух, птички щебечут...
   Я покосилась на него. Папашины веки опали, подбородок обвалился, рожа вдруг стала предельно умиротворённой, как у покойника. Он и вправду слушал птичек.
   Я не знала, что принесёт нам полдень. Скорей всего, Хармонт будет сметён с лица земли - девяносто девять процентов. Может, Зона вернёт Диксону здоровье и ясный взгляд, у Стервятника отрастут ноги или русалочий хвост, а я стану бледной долговязой девицей со старой фотографии и начну пописывать стишки - один процент... Одно, пожалуй, было бы для нас хуже всего - если всё останется как прежде. Пожалуй, это было бы отвратительней смерти, и об этих процентах думать не хотелось.
   Стервятник быстро и почти беззвучно зачастил что-то. Мне показалось, он чертыхается, но, прислушавшись, поняла - он молится.
   Одной рукой я обняла его за плечи, другой поймала жёсткую клешню Диксона и сказала:
   - Молись, папа.
   И добавила, сама не знаю зачем:
   - Тук-тук-тук в ворота рая...
  
  

Двуглавый Юл и Корректор судьбы

1

  
   Прекрасен, но суров был день, когда началась эта история, поскольку именно такова зима в тех краях, откуда потянулась цепь событий, - сурова, но прекрасна.
   На вершине базальтовой скалы, невозмутимо существующей посередь вечного волнения солёной океанской воды и именуемой без затей Чёрной, стоял человек - высокий, косая сажень в плечах, он хмуро глядел вдаль. Но не пейзаж породил пасмурное выражение на молодом лице. Напротив, в свинцовых тучах обнаружился золотой просвет, откуда косо потянулись к поверхности океана лучи, изрядно одухотворяя общую картину. И не северный ветер, способный пробрать до костей, портил настроение стоящему на вершине, да и пронзительные чаечьи крики не резали ему слух. Молодой человек столь глубоко ушёл в свои мысли, что навряд ли ощущал холод, навряд ли слышал, как вопят птицы над головой. Дело в том, что здесь он находился с визитом, в ходе которого прозвучало предложение, от любого потребовавшее бы нешуточных размышлений.
   Возможно, кому-то покажется странным, что некие предложения делаются там, где самый факт появления человека должен считаться событием экстраординарным, но уже около двух лет Чёрная Скала служила пристанищем не только чайкам и семейству тюленей под предводительством патриарха Фильки. В рукотворной четырёхкомнатной пещере с выходом на южный склон поселился - ох, совсем не добровольно! - космический пират Двуглавый Юл. Двуглавым Юла прозвали вовсе не за многомудрость, хотя определённой практической сметкой он обладал в полной мере. У тощего трёхметрового гиганта действительно имелись две головы - обе бритые наголо, продолговатые, ушастые, с чёрной повязкой, прикрывающей правую глазницу правой головы. Негодяя пленили вместе со всем экипажем, но его соратники - бледный в синюю крапинку ящер Ка, мимикрирующая морская звезда-переросток Ки и мохнатая, не страшащаяся космических температур обезьяна Ку - предпочли проживать подальше от свирепого командира, осев на Марсе. Пятому члену преступной банды, белому и пушистому шпиону Ятуркенженсирхиву вовсе было оказано сказочное снисхождение. Он поселился у прекрасной Гали, девушки, которой случилось не без помощи того же Ятуркенженсирхива побывать в жестоком пиратском плену.
   В освобождении Гали участвовал и тот молодой человек, что сейчас предавался раздумьям на вершине Чёрной Скалы. Был он известен как отличный мастер, способный смастерить любую нужную вещь. А ещё окружающие привыкли называть его Атосом, поскольку входил он в тройку друзей, за крепость дружбы прозванных мушкетёрами. Увы, теперь мушкетёров оставалось лишь двое - мастер Атос и учёный Арамис, приходившийся Гале дальним родственником. Третий мушкетёр, спортсмен Портос, покоился сейчас в спектролитовой капсуле на сто двадцатом километре шоссе, где принял последний бой, защищая Зелёную долину - маленький кусочек большой Земли.
   А привели сюда Атоса следующие обстоятельства.
   Прошлый вечер он по обыкновению провёл не у себя дома, а в домике по соседству, где ежедневно и молчаливо присутствовал, изо всех сил стараясь поменьше глазеть на прекрасную хозяйку. Регулярные гостевания эти, прямо скажем, имели для молодого человека несколько мучительный оттенок, поскольку Портос всё ещё прочно занимал главное место в сердце зеленоглазой Гали. Однако Атос, будучи человеком сугубо практическим, в этих условиях вдруг приобрёл все черты мистика и в глубине души упорно надеялся на неведомое чудо.
   Итак, Атос сидел на уютной кухне и наблюдал за хлопотами хозяйки, которая вознамерилась угостить его пирогом с марсианской малиной. Ягоды - размером с яблоко и фиолетового цвета, прислал с оказией Арамис, видимо, недавно побывавший на Красной планете. Тут же на кухне суетился и шнырял под ногами маленький пушистый зверёк, похожий не то на котёнка, не то на крольчонка. Ятуркенженсирхив, бывший шпион, которого носят с собой, из всех земных яств предпочитал молоко и творог, но и от пирога отказываться не собирался. И вот, когда Галя вышла из кухни, чтобы принести из погреба домашний квас, пушистый зверёк вдруг прыгнул Атосу на колени, затем вскарабкался на плечо и обнял Атоса обеими лапками за шею. Не успел тот изумиться такому проявлению чувств, как Ятуркенженсирхив пропищал ему на ухо:
   - Двуглавый Юл приглашает тебя, о, благородный Атос, нанести ему тайный, но дружеский визит.
   Атос посидел некоторое время, слегка приподняв брови, затем аккуратно прихватил бывшего шпиона за шкирку и оторвал от своей шеи. Держа зверька перед собой, он холодно осведомился:
   - Дружеский?
   Ятуркенженсирхив посучил задними лапками, поморгал красными глазками и заученно сообщил:
   - Двуглавый Юл предвидел некоторые возражения. Он не настаивает ни на чём, кроме сохранения глубокой тайны, и надеется, что джентельмен джентельмену глаз не выклюет.
   - Насколько я помню внешность твоего хозяина, один раз у него уже состоялась встреча с не-джентельменом, - заметил Атос. - У меня два вопроса: во-первых, откуда ты знаешь, что Двуглавый Юл ждёт меня? Ну, и, во-вторых, с какой, спрашивается, стати мне принимать его приглашение, тем более, в глубокой тайне?
   - Телепатическая связь, разумеется, - пропищал Ятуркенженсирхив ответ на первый вопрос. - Не могли бы вы отпустить меня, а то я слышу шаги... вам же не хочется объяснять, зачем вы мучаете бедную зверюшку?..
   Действительно, едва Атос опустил Ятуркенженсирхива на пол, вошла Галя, неся запотевший кувшин, доверху наполненный ледяным квасом. Атос несколько отрешённо выпил три стакана подряд, но Галя ничего не заметила, поскольку всё её внимание занимал пирог. Марсианская малина необыкновенно скворчала и плевалась в духовке, надо было регулярно проверять, не случилось ли с ней чего страшного. Положа руку на сердце, и в обычном состоянии Атос живостью манер не отличался, он частенько бывал замкнут и молчалив, неудивительно, что ничего необычного в задумчивости друга Галя не усмотрела.
   Вскоре Атос встал и под предлогом, что ему захотелось глотнуть свежего воздуха, сказал, что выйдет ненадолго. Он повернулся к Ятуркенженсирхиву и незаметно повёл подбородком в сторону двери.
   - Да, жарко здесь, - рассеянно сказала Галя, вытирая руки о передник. - Минут через десять будет готово, ты там недолго, пожалуйста.
   От жара она разрумянилась, каштановые локоны выбивались из-под косынки, зелёные глаза ласково сияли. Атос сумрачно посмотрел на неё, отвёл взгляд и вышел. Белый комочек проскочил под его ногами. На крыльце Атос, опершись о перила, действительно несколько раз глубоко вдохнул воздух, затем повернулся к бывшему шпиону.
   - Ну-с, - сказал он, складывая руки на груди. - Что задумал Двуглавый?
   Ятуркенженсирхив вскочил на перила и в подражание Атосу тоже сложил лапки на груди.
   - Подробности при встрече, - важно сказал он. - Но Двуглавый просил передать, что дельце выгодное.
   Атос сдвинул брови, но не успел он возразить, что ни одно пиратское дельце не может заинтересовать его в принципе, как зверёк добавил:
   - Содержание будущей беседы мне неизвестно, я только посредник, и вообще просто жду пирога. Но суть предложения касается близкого вам носителя разума.
   Тут Атос насторожился и, рассудив, что лучше быть в курсе происходящего, сказал:
   - Хорошо. Я посещу Двуглавого Юла, но визит этот не будет ни дружеским, ни деловым, пусть не надеется.
   На это Ятуркенженсирхив подёргал носиком и сообщил:
   - Пирог готов! - Он соскочил с перил, подкатился к двери, ловко подцепил её лапкой, открыл и стремглав помчался на кухню.
   Вот что произошло с неделю назад, а этим утром Атос, как и обещался, прибыл на Чёрную Скалу. Он опустил летающую лодку прямо на вершину скалы. Часть базальтового горба срезали и выровняли под посадочную площадку ещё в те дни, когда обустраивалось место заточения космического пирата. По железным скобам, вбитым в каменные стены, Атос спустился вниз, к пещере, где и обнаружил Двуглавого Юла сидящим в кресле спиной к океану.
   - Доброе утро, - поздоровался вежливый Атос.
   Кресло крутанулось, бывший пират предстал во всей красе. Он не изменил своим вкусам и по-прежнему был затянут в чёрные одежды. Руки закрывали чёрные перчатки, кобуры по бокам тоже были чёрными. Когда-то именно Атос, одолев разбойника в отчаянном кулачном бою, снял с него пояс с пистолетами, однако при вселении в нынешнее своё жилище Юл на повышенных тонах потребовал пояс ему вернуть. Он заявил, что носил пояс с кобурами всю сознательную жизнь, так что теперь чувствует себя практически голым, чем ему, Двуглавому Юлу, ежеминутно наносится глубокая душевная травма, а это может быть приравнено к пыткам военнопленного; такое положение дел, вещал Юл, является не только грубым попранием общепринятых моральных норм, но и нарушает некую Конвенцию, призванную защищать права пленённых пиратов и являющейся непреложной для всей цивилизованной Галактики. Успокоился он только тогда, когда заполучил свой пояс обратно - разумеется, без пистолетов, и теперь руки пирата привычно покоились на пустых кобурах, одна длинная тощая нога была закинута на другую длинную тощую ногу, а бритые ушастые головы уставились на Атоса.
   Правая голова курила и глядела молча, прищурив единственный глаз, левая же вскричала:
   - Ба-ба-ба! Кого я вижу! Сам благородный Атос пожаловал в приют одинокого узника!
   - Вы звали - я пришёл, - сухо произнёс Атос. - Излагайте.
   Юл подскочил с места, приволок из глубины пещеры табурет и установил его перед гостем.
   - Садись, мушкетёр. Разговор у нас будет долгий. Может, по паре коктейлей? По колчеданчику с уксусом или что-нибудь йодное? Ртути, к сожалению, предложить не могу, не поставляют.
   - Благодарю, я не испытываю жажды, - сдержанно отвечал Атос, присаживаясь.
   - Эх, разучилась пить молодёжь, - с сожалением прокомментировал Двуглавый. - Ну, нет так нет. Хотя напрасно - погодка соответствующая, согреться было бы в самый раз.
   - Вы позвали меня обсудить погоду?
   - Заканчивай с любезностями, - сказала правая голова левой. - Не видишь, парень серьёзный, настроен на деловой разговор.
   Атос сидел с непроницаемым лицом. Он не стал говорить, что ни на какой деловой разговор он не настроен, а просто хочет выяснить, не замыслил ли бывший пират какую-нибудь пакость.
   - Что ж, к делу, - решительно сказала правая голова, затянулась последний раз и метким щелчком отправила окурок в угол. - Думаю, не ошибусь, если предположу - кое-что в этой жизни, благородный Атос, тебе хотелось бы изменить...
   - Ещё б не хотелось, - хмыкнула левая голова, - всем хочется.
   - Например, - продолжала правая голова, - возьмём девчонку Галю... тощевата, на мой вкус, и шевелюра слишком... - Юл жестом изобразил что-то вроде стога сена, - да и глаза зелёные, как будто в них хлорофиллу закачали... бр-р-р...
   Атос шевельнулся, и Двуглавый Юл, отшатнувшись, выставил вперёд ладони в чёрных перчатках.
   - Да погоди ты дёргаться, я ж ещё не закончил! Щас хвалить буду! Да, смотреть там не на что, но зато характер... ух, и характерец! Железо, а не характер.
   - Дальше, - сквозь зубы сказал Атос.
   От его тона на стенах пещеры появилась изморозь, но Двуглавого Юла это не смутило.
   - А дальше - уморит она своим железом и тебя, парень, и себя. Я ведь ещё на "Стерегущем" заприметил - нравится тебе девчонка Галя, ох, нравится... и ты ей нравишься, только страдать ей нравится ещё больше... Так и помрёте одинокими лебедями. Хочешь это изменить?..
   Ничего не ответил благородный Атос на этот вопрос, но ровным голосом вымолвил:
   - Много вы понимаете. Короче, пожалуйста.
   Тут правая голова снова закурила, а левая с удовольствием объявила:
   - Короче тут не получится. Придётся целую историю рассказать. Предупреждаю, благородный Атос, многое в этой истории покажется тебе невероятным, но, клянусь багровой Протуберой и синей Некридой, ничего кроме правды ты не услышишь.
   И Двуглавый Юл приступил к обстоятельному повествованию. Возможно, чересчур обстоятельному, но, надо признать, оно поневоле захватило воображение слушателя.
  

2

   ...Произошло это давным-давно, в те благословенные времена, когда Юл смотрел на мир всеми четырьмя глазами, а о зловредных планетках с кислородом, водой и красной кровью слыхом не слыхивал. Был он тогда молод - лет двести, не больше, и ещё не знаменит, что Двуглавого ничуть не тревожило. Золото рекой текло в карманы, звёздный ветер надувал паруса бригантины - что ещё нужно для счастья вольному пирату? Однако пиратская фортуна переменчива, досадные пертурбации тоже зачастую случались. В результате одной из таких пертурбаций занесло Юла на некую планету, о ней, собственно, и пойдёт речь. Местные жители называли её Хррр, а нормального названия, как и толковых координат, Юл так и не узнал. Одной из причин такого неведения послужило, в частности, то обстоятельство, что пират прибыл на Хррр в утлой лодчонке и в полубессознательном состоянии.
   Предшествовало же столь бесславному прибытию вот что.
   "Сизая Барракула" возвращалась после успешного рейда, трюмы ломились от добычи, экипаж готовился войти в подпространство, чтобы вскорости оказаться на орбите Планеты Негодяев, как вдруг бригантину атаковали космические шакалы - так пираты называют тех, кто грабит их самих.
   ("- До какой низости могут дойти некоторые, - патетически восклицал Двуглавый Юл, - грабители грабят грабителя, что может быть отвратительней! Нет, каждому случалось порой оттяпать лакомый кусок у коллеги, но чтоб сделать эдакое постоянным ремеслом?..")
   Юл вскочил и прошёлся по пещере.
   - Они скрывались в туманности, - хриплым басом сказал Двуглавый, глубоко затягиваясь, - и напали из-за угла, когда бригантина проходила мимо.
   Разновеликие и разномастные, многочисленные судёнышки окружили "Сизую Барракулу", взяв её в клещи. На корабль обрушился шквал огня. Выстрелом из атомной кулеврины проломило борт ниже ватерлинии. Не прошло и получаса, как сам Юл был ранен, а экипаж в полном составе отправился к праотцам. Это был неплохой экипаж, Юл к нему привык. Впрочем, двигатель и пушки уцелели. Ответным огнём Двуглавый подбил троих неприятелей, ещё двух смял тараном и, пользуясь всеобщей сумятицей, выскользнул из ловушки. Израненная бригантина понеслась прочь.
   ("- Когда надо драпать - я драпаю", - пояснил Юл, выпуская дым из ноздрей.)
   Но шакалы плотно сели ему на хвост, паля изо всех орудий. Во время погони корабль получал всё больше и больше повреждений, и кто знает, не стал бы тот рейс для двухголового пирата последним, если б не метеоритный поток по правому галсу. О, да, это был самоубийственный манёвр, но бригантина нырнула в поток, и ни один из преследователей не рискнул последовать за ней.
   ("- Кишка тонка", - презрительно кривился Двуглавый.)
   Итак, от одной напасти он избавился, обретя другую. "Сизая Барракула", потерявшая маневренность, не успела развернуться и приняла чувствительный тычок от метеорита. Двигатель натужно взвыл, корабль вновь сотрясло.
   ("- Лавировал, лавировал, да не вылавировал", - мрачно констатировал Юл.)
   После очередного столкновения стало ясно, что пора спасать свою шкуру, которая всегда была Юлу дороже всех сокровищ Вселенной. Пират торопливо набил карманы золотыми дублонами, закинул в шлюпку мешок с брикетами колчедана и бочонок уксуса. А касаемо фляги с ртутью, так она всегда хранилась за пазухой, у трёх сердец. Двуглавый запрыгнул в шлюпку и отчалил. Вовремя, надо сказать, отчалил. Правая голова следила за курсом, а левая наблюдала, как бригантина сталкивается то с одной каменной глыбой, то с другой... вскоре всё было кончено. "Сизая Барракула" разлетелась на куски, а вместе с ней в разные стороны разлетелось награбленное добро.
   Горевать было некогда. Чтобы шлюпку не постигла печальная участь бригантины, Юл пристроился в хвост одному крупному метеориту и долгое время двигался в едином строю с опасными попутчиками. Несколько раз поток уходил в подпространство, затем вновь появлялся на поверхности, но это, считал Двуглавый, было даже к лучшему - его след затерялся в Глубоком Космосе. Постепенно и очень осторожно он начал пробираться к свободе, на что было затрачено чертовски много усилий. Когда шлюпка наконец покинула метеоритный поток, Юл обнаружил, что колени у него трясутся, одежда мокрая от пота и крови, а сам он имеет крайне смутное представление о том, где находится.
   Покрутив головами, Двуглавый выбрал цель - неизвестную звезду, расположенную ближе всех, положился на пиратскую удачу и направился в ту сторону.
   Путь был долог. Первым закончился колчедан, затем опустел бочонок с уксусом, в заветной фляге ртути оставалось на пару глотков. Юл начал периодически впадать в забытьё, иногда ему мерещилось, что качает его, пацанёнка, на своих тёплых щупальцах старая полипиха с планеты Жёлтых Трав. Он силился вспомнить её имя, но в памяти зияла пустота... Только на подходе к единственной планете, что вращалась вокруг звезды, Юл пришёл в себя, залил в пересохшие глотки последнюю ртуть, и в головах у него прояснилось. Снижаясь, он совершил вокруг планеты несколько витков; по счастью, возле крупного поселения обнаружился космодром, Юл кое-как совершил посадку.
   ...Небо здесь было малахитовым, растительность пурпурной, воздух приятно благоухал йодом. Недурное местечко, решил Двуглавый и воспрял.
   - Где здесь ближайший трактир, приятель? - сипло обратился он к скорпиону, возившемуся со своим космолётом неподалёку. Скорпион махнул хвостом в сторону видневшихся построек, и Юл поковылял в указанном направлении.
   В трактире его ждал неприятный сюрприз - золото в здешних местах не слишком ценилось. Пара кювет с колчеданом, аппетитно присыпанным хлорной известью, а также средних размеров бидончик ртути хоть и восстановили его силы, но обошлись в целое состояние. Карманы пирата существенно полегчали. Когда же Двуглавый затеял скандал, предположив, что его принимают за наивного иностранца и, как следствие, хотят обдурить, обмишурить и запутать, старый паук-трактирщик подвёл Двуглавого к окну, где указал на высокие башни, блистающие на фоне лиловых гор.
   - Взгляни, двуглавый чужеземец. Крыша этого дворца покрыта золотом, подпирают её колонны из чистого золота. Там живёт наш правитель, мудрый Аднап Ломогоб. С тех пор, как он начал править на Хррр, тысячи рудников были открыты по всей планете, ибо удачлив Аднап Ломогоб на удивление, и богатство течёт полноводной рекой прямо в его клешни.
   - Эка невидаль, - буркнул Юл. - Известное дело, кто наверху, в те клешни и течёт богатство. Это на любой планете так.
   - Наш правитель не только мудр и удачлив, но к тому же щедр. Не скупясь, расплачивается он золотом за любую услугу... так что можно сказать, мы все купаемся в этой реке. Золота на планете более чем достаточно, и оно есть у каждого.
   - Просто небеса какие-то... - кисло произнёс Юл и призадумался. Корабля он лишился, добычи и экипажа тоже. Судя по всему, в ближайшие дни запас наличности растает как сон, как утренний туман... Конечно, Двуглавый владел востребованной профессией космического головореза, но карьера наёмного работника не прельщала вольного пирата... разве что до поры до времени, пока не удастся сколотить шайку единомышленников, чтобы поднять бунт и захватить чужое судно...
   Эти размышления прервал скрипучий голос старого паука:
   - Если ты, чужеземец, оказался в беде, можешь попытать счастья во дворце. Господин наш, Аднап Ломогоб, подвержен приступам чёрной меланхолии, проистекающей из полного довольствия и отсутствия внятных желаний. Если тебе удастся занять правителя славной историей или позабавить необычным умением - награда будет щедра.
   Обе головы Юла загоготали. Меланхолия от полного довольствия? Ну и фрукт этот Аднап Ломогоб! Отсмеявшись, пират спросил:
   - А если не позабавлю?
   Ответ был таков, что смеяться Юлу расхотелось. Выяснилось, что одна клешня у правителя Хррр, мягко говоря, странная. Она сверкает серебром и по желанию хозяина превращается в любое орудие - хоть в меч, хоть в топор, хоть в штопор, хоть в смертоносные ножницы. И того, кто не сумел заинтересовать правителя, ждёт знакомство с конечностью-трансформером... очень короткое знакомство.
   - А потому что мудрый Аднап Ломогоб не любит, когда его отвлекают попусту, - назидательно сказал мохнатый старикан и в свою очередь засмеялся неприятным дребезжащим смешком.
   - Ага, - вымолвил Двуглавый, - пожалуй, я повременю с посещением дворца... А, кстати, папаша, что же у вас тогда ценится?
   Выяснилось, что у хрррианцев ценится искусная работа и художественная ценность.
   - Ага, - снова сказал Юл, - художественная ценность... как же, как же... - И надолго погрузился в глубокомысленное молчание. От напряжённой работы мысли у Юла даже уши зашевелились. Наконец он спросил: - ...Часы, цацки всякие?
   Выяснилось, что да, в том числе часы и всякие цацки.
   - Ага, - в третий раз произнёс Двуглавый. - Больше вопросов не имею. - И прибавил, осклабившись: - Придётся тряхнуть стариной...
   Покинув трактир, Юл не пошёл обратно на космодром, а направился в город. Интересовали пирата отнюдь не местные достопримечательности. Двуглавый бродил по улицам и отмечал: в этом тихом переулке подходящие подворотни - можно внезапно выскочить перед припозднившимся прохожим... а в этом парке, пожалуй, тоже неплохо - уединённость, пышные кусты, за которыми так удобно прятаться...
   Один памятник всё-таки привлёк его внимание. На главной площади города возвышалась статуя правителя - в ниспадающей тоге, лавровом венке и с арфой, прижатой к груди. Статуя была отлита из чистого золота, лишь одна клешня - вдохновенно вскинутая - сверкала серебром. Аднап Ломогоб оказался богомолом, и это обстоятельство удивило Юла, пожалуй, больше, нежели механическая конечность. Мудрецов и ценителей игры на арфе среди богомолов Юл ранее не встречал. Испокон веков богомолы славились как свирепые наёмники, из них получались отличные бандиты и превосходные пираты, но вообразить богомола, который управлял бы городом, а не разносил его в пух и прах... это представление не укладывалось в привычные рамки. Впрочем, загадка правителя Хррр не слишком тревожила Двуглавого. Он рассчитывал в ближайшее время поправить дела разбоем, а потом побыстрее унести ноги с планеты, где не ценили золото. Такие небеса были не в его вкусе.
   Когда звезда ушла за горизонт, взошли одна за другой восемь маленьких лун, похожих на зеленоватые жемчужины, и Двуглавый вышел на промысел. Клочковатые облака порой наплывали на луны, тогда становилось совсем темно. В один из таких удачных моментов Юл подкараулил в переулке первую жертву, треснув её кастетом по голове. Казалось, дело не стоило выеденного яйца: тот, кто вошёл в переулок, двигался неуклюже, вперевалочку, сопел и отдувался. Но вместо того, чтобы упасть замертво, прохожий просто остановился... как показалось пирату, в некотором недоумении. А Юл получил ощущение, будто врезал кулаком по каменному валуну. Он взвыл, тряся рукой, облака разошлись, и при неверном свете открылось, что перед пиратом стоит почтенная броненосица в бронированном чепчике. Броненосица подняла взгляд, увидала Двуглавого Юла, глаза её вылезли из орбит и она издала такой истошный визг, что Юл был временно дезориентирован.
   ("- Веришь, парень, при одном воспоминании об этом звуке кровь до сих пор стынет в моих жилах, а ведь я не из пугливых", - поёжился Двуглавый.)
   Патрулю тарантулов, неожиданно быстро явившемуся на крик, удалось изловить оглоушенного Юла и скрутить, запеленав паутиной, хотя он бился как лев и оторванные педипальпы летали как щепки в бурю. Так Юл очутился в кутузке, где его поджидало ещё одно откровение: хрррианские законы были просты до чрезвычайности. За любое правонарушение следовало уплатить штраф в казну. На всё существовали твёрдые расценки. За мелкий проступок - небольшой штраф, за серьёзное правонарушение преступника обдирали как липку. Видимо, правитель Хррр был весьма деловым носителем разума. В прежние времена Двуглавый, может, даже и приветствовал бы такой практичный подход к преступлению и наказанию, но в нынешних обстоятельствах не мог позволить себе отобрать у ребёнка конфету, не говоря уж о такой роскоши как вооружённое ограбление, а именно его ему инкриминировали. А что же происходит с теми, кто не в состоянии уплатить штраф, поинтересовался Двуглавый. Тут оказалось ещё проще - если нарушитель закона не вносил в казну штраф, его отправляли прямиком на золотые рудники, дабы наказуемый мог честным трудом искупить вину перед обществом.
   Пиратская интуиция встрепенулась: в воздухе отчётливо запахло жареным. Рудники - это не банальная тюряга. Это гораздо хуже, там придётся работать. И тогда левая голова принялась орать как последний раз в жизни. Она орала, что он, Двуглавый Юл, является иностранным подданным и, следовательно, не подлежит юрисдикции какой-то там заштатной занюханной планетки; а сам он житель очень могущественной планеты, имени которой пока не называет - не называет из милосердия, потому что когда назовёт, все наложат в штаны по самые подбородки; что он требует немедленно подать сюда адвоката, консула, а также таксидермиста и престидижератора ( кто такие эти последние двое Юл не знал, но добавил их для солидности). Когда левая голова утомилась и язык у неё стал заплетаться, в дело вступила правая. Она небрежно объяснила присутствующим, что здесь, видимо, произошла какая-то ошибка. Он, Двуглавый Юл, абсолютно невинный иностранец, прибыл на Хррр с целью изучения... э-э-э... художественных ценностей. Прогуливаясь по вечернему городу, Юл заблудился и обратился к первой встречной горожанке с вопросом, как пройти в библиотеку. А та почему-то принялась визжать и топать ногами. Почему - он не знает. Возможно, неординарная, но мужественная внешность Юла привела даму в восторг. Вот, собственно, и всё. И теперь, когда недоразумение разъяснилось, он, пожалуй, пойдёт.
   Тарантулы внимательно выслушали правую голову, переглянулись, и тот, у кого сквозь щетину проглядывали сержантские нашлёпки, произнёс:
   - Заливает знатно. Похоже, я знаю, куда его определить.
   Остальные тарантулы дружно зашипели в знак согласия.
   - Слышь, двухголовый, - обратился сержант к Юлу, - даю тебе шанс. Отправишься во дворец для увеселения нашего мудрого и справедливого правителя. Сумеешь развеять царскую грусть-тоску - получишь награду, и мы без премии не останемся. Заходи тогда, нашатыря выпьем, за жизнь поговорим.
   - Вдруг не развею, - мрачно сказал Двуглавый, которого совершенно не радовала перспектива из вольных пиратских капитанов угодить в царские шуты.
   - Значит - не выпьем, - огорчился тарантул.
   Юла кинули в чёрную повозку с зарешёченными окнами и отвезли во дворец. Там его передали с рук на руки страже, состоявшей из туповатых, но свирепых шершней. Шершни были ребята серьёзные, их яд мог парализовать любого, так что Двуглавый вёл себя смирно и не рыпался, пока его тащили в подземелье дворца. Зато в камере он отвёл душу. Юл долго пинал тюремные стены и костерил всех и вся, надеясь, что враги скончаются от острого приступа икоты. Несколько дней пират провёл в заключении, утешаясь руганью и бесплатной кормёжкой; кормили сносно, но ртути не давали.
   ("- В застенках никогда не дают ртути", - пояснил Юл, выразительно глядя на Атоса.)
   Наконец однажды дверь камеры распахнулась. Стражи набросились на пленника, не скупясь на зуботычины, приволокли в просторный пустой зал, швырнули на пол и оставили одного.
  

3

   Двуглавый поднялся, потирая ушибленные места, и огляделся. Старый трактирщик не соврал - колонны действительно были из золота, равно как и многое прочее. У дальней стены возвышался трон, но он пустовал. Юл, не тратя времени даром, направился в ту сторону и, ещё раз оглядевшись, стал отламывать от царского сидения золотую завитушку. Он несколько увлёкся этим занятием и даже подпрыгнул, услышав многозначительное покашливание.
   Из-за трона выступил богомол. Одна конечность была у него серебряная, а вид действительно меланхоличный донельзя; последнее вновь озадачило Юла: меланхолия и богомолы - это были две несовместимые вещи.
   - А я туточки трон вам починяю, - сказал Юл и попытался приладить отломанную завитушку обратно. - Разваливается совсем, что ж вы не следите за своим имуществом?
   Аднап Ломогоб, а это, безусловно, был он, безразличным тоном произнёс:
   - Сюда давай.
   Юл с опаской вложил кусочек золота в протянутую клешню.
   Правитель Хррр извлёк из кармана тоги верёвку, обвязал завитушку и бросил её на пол.
   - Лови, - приказал он тем же безразличным тоном и приглашающе подёргал за верёвку.
   ("- Конечно, я не стал ловить. Ещё чего!.." - сказал Юл с таким правдивым выражением, что Атос сразу понял - врёт.)
   Когда богомолу наскучило дёргать за верёвку, он поднял серебряную клешню. Клешня лязгнула и трансформировалась в дисковую пилу. Пила завертелась с противным звуком, Аднап Ломогоб задумчиво полюбовался её вращением, а потом так же задумчиво посмотрел на Двуглавого.
   - А вот интересно, - сказал он, - что будет, ежели одну голову тебе снести, а вторую оставить?..
   Тут Юл подумал, что меланхолия меланхолией, а зелёного богомола не отмыть добела, и приготовился дорого продать свою жизнь.
   - Предупреждаю, у меня первый разряд по абордажному бою, - совершенно изменив тон, прорычал он и встал в исходную позицию, одинаково удобную как для нападения, так и для бегства. Тусклый взгляд правителя вдруг оживился.
   - Пират, что ли?
   - Ни в коем разе! - на всякий случай твёрдо отвечал Юл.
   - Значит, пират... - Пила замедлила вращение и превратилась обратно в клешню. - Так бы сразу и сказал. Как звать?
   - Юл, - буркнул Юл. - Двуглавый.
   Богомол смерил его взглядом и сказал:
   - Наконец за пятьсот лет кто-то нормальный попался. - Он отступил и поманил Юла за трон, где обнаружилась неприметная дверь, ведущая в длинный коридор.
   Покои, куда правитель привёл Юла, тоже производили странное впечатление. Повсюду царила сверкающая роскошь, но парчовые портьеры были наполовину оборваны, посередине ковра лежала куча каких-то огрызков, неподалёку лежала разбитая арфа с торчащими струнами. На столе, инкрустированном драгоценными камнями, валялась перевёрнутая тарелка и куски серного колчедана рассыпались по полированной поверхности.
   - Убрать свинарник! - рявкнул Аднап Ломогоб, на его крик набежали слуги.
   Порядок был наведён немедленно (в том числе принесли новую арфу). После чего правитель проявил себя обходительным хозяином: недоумевающий Юл был усажен в кресло у камина, в руки ему сунули пластиковую тару с выдержанной фтороводородной кислотой, выдали сигару, рядом поставили кювету с лёгкими закусками - мелко наколотым каменным углем, пемзовыми чипсами и кубиками мотылькового лукума. Сам Аднап Ломогоб уселся в кресло напротив, в его стакане розовел слабенький раствор перманганата калия. Он непринуждённо произнёс:
   - Ну, рассказывай, как там наши?
   - Какие ещё "наши"?
   - Да ладно, - осклабился богомол. - Как там, на Планете Негодяев? Как мой старый знакомец, Великий Спрут, по-прежнему процветает? Ворочает триллионными делами?
   - Процветает... - осторожно ответил Юл, отхлебнув кислоты. - Ворочает...
   Аднап Ломогоб вдруг проскрежетал:
   - Ещё бы этой Великой Скотине не процветать, после того, как я добыл ему чудо-доктора Итай-итая!
   - Насколько я слышал, - так же осторожно сказал Юл, - чудо-доктора Великому Спруту добыл некий Богомол Панда. - Тут Юл вспомнил, что произошло с теми, кто слишком хорошо знал историю с чудо-доктором, и поспешил добавить: - Впрочем, это только слухи. Кто его знает, как там было на самом деле.
   - Кто знает, кто знает... - проворчал правитель Хррр. - А поверишь ли ты, Двуглавый Юл, если я скажу, что я и есть тот самый Богомол Панда, и никто лучше меня не знает как было дело?
   На это Юл отвечал дипломатично:
   - В моём положении я готов поверить чему угодно. Однако, насколько известно, Богомол Панда был славным головорезом и не знал с какого конца подойти к арфе. К тому же, говорят, от него осталась одна-единственная клешня, которую нашли на свалке... - Тут взгляд Юла упал на серебряную клешню правителя Хррр и он замолчал.
   - Иногда клешня, любезный Юл, это просто клешня, - хмыкнул Аднап Ломогоб. - И лучше пожертвовать ею, чем головой. А касаемо всяческих арф... Никто во Вселенной не посвящён в тайну моего прошлого, но тебе, пожалуй, я её поведаю, поскольку соскучился по простому пиратскому общению.
   Услыхав такое заявление, головы Юла переглянулись. Одна и та же мысль посетила их одновременно: дело дрянь. Медного гроша не дал бы Юл за жизнь единственного обладателя тайны Богомола Панды. Однако, подозревал он, отказ правителю Хррр в простом пиратском общении мог укоротить его жизнь ещё быстрее. Ничего не оставалось делать, как выслушать откровения правителя.
   - Глупый я тогда был, что и говорить, - так самокритично начал Аднап Ломогоб, он же, по его утверждению, Богомол Панда, - глупый и жадный. Предвкушение награды затмило мне разум. Хотя можно было догадаться, чем всё закончится, парни никогда не умели держать язык за зубами...
   - ...Я умею, - вставил Юл, но Богомол отмахнулся серебряной клешнёй и продолжил.
   - С таким рабом, как чудо-доктор Итай-итай, я сам бы мог купаться в роскоши. Но вместо того преподнёс драгоценного доктора Великому Спруту на блюдечке с голубой каёмочкой. Впрочем, каждый из команды получил весьма щедрое вознаграждение, включающее портрет Великого Спрута в пудовой золотой раме, а лично мне, как капитану, был пожалован ещё и астероид. Мы праздновали удачу всю ночь, а потом я вышел на задний двор трактира, чтоб освежиться, и нашёл Пятнистого Дика, своего боцмана, с двенадцатью кинжалами в головогруди. Прежде чем испустить дух, Пятнистый Дик успел прохрипеть, что на него напали подручные Великого Спрута. К утру из всего экипажа в живых оставался только я и земля Планеты Негодяев горела у меня под ногами.
   Правитель Хррр прервал повествование, чтобы закинуть в пасть кубик каменного угля. Отрешённо похрумкав, он осведомился:
   - Приходилось ли тебе, Двуглавый Юл, отрывать самому себе клешню? Нет? И не пробуй!.. - он передёрнулся всем туловищем. - Однако, клешня, оставленная на городской свалке, сыграла свою роль. За мной и моим экипажем охотилось несколько команд, и каждая решила, что с Богомолом Пандой разделался кто-то другой. Но куда, думал я, деваться теперь? Глаза и уши Великого Спрута, этой Великой Скотины, были повсюду. Поразмыслив, я пробрался в порт и угнал старый баркас, чтобы спрятаться там, где меня никто не стал бы искать, - на только что подаренном астероиде. Понятное дело, что подарок ничего из себя не представлял, иначе Великий Спрут нипочем бы с ним не расстался, поэтому я был уверен, что про него забудут. Так оно и вышло. Я сел на астероид и проторчал с неделю на баркасе, опустошая обнаруженную на борту бочку дрянного метилового спирта, оплакивая потерянную клешню и проклиная самого себя за глупость. Через неделю я опух, из зелёного сделался чёрным и уже начал было покрываться щетиной как тарантул. Но тут бочка опустела. Я выполз поразмять ноги, отошёл от баркаса на несколько шагов и провалился в какую-то дыру - астероид оказался полым.
   Внезапно Богомол произнёс "минуточку", поднялся, подошёл к окну и смахнул с подоконника большую вазу с цветами. Ваза разлетелась вдребезги, вода разлилась по ковру. Потом правитель Хррр взялся за портьеру и высморкался в парчу. "Эх, хорошо!" - с чувством сказал он, после вернулся в кресло и спросил Юла как ни в чём не бывало:
   - А скажи, Двуглавый Юл, слыхал ли ты легенду о Странниках?
   - Кто ж не слыхал...
   - И что думаешь?
   - Сказки. - Юл перекатил сигару из одного угла рта в другой.- Великие пираты древности, кочевавшие от планеты к планете и захватившие полгалактики? Куда они тогда делись, такие могущественные?
   Куда делись Странники Богомол Панда не знал, но был убеждён, что внутри астероида нашёл их корабль. Каменная оболочка оказалась искусной маскировкой, а дыра, в которую он провалился, возможно, являлась вентиляционной шахтой. Или ловушкой для богомолов. Или чем-нибудь ещё - в дальнейшем Богомол убедился, что пути Странников неисповедимы.
   Вероятно, никто не смог бы проникнуть внутрь корабля, но, упав с большой высоты, Богомол сильно расшибся. Лёжа на камнях, он повернул голову и увидал престранное сооружение, впрочем, отдалённо напоминавшее некое средство передвижения. При попытке подняться он потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя внутри пустого помещения без окон и дверей, где по стенам скользили странные картины, постичь смысл которых было невозможно. Чувствовал себя Богомол довольно сносно и к своему изумлению обнаружил, что пока валялся в беспамятстве, на место оторванной клешни ему вживили протез-трансформер. (Юлу ещё раз продемонстрировали серебряную конечность и превращение её то в ножницы, то в гаечный ключ, то в дисковую пилу.) Некоторое время Богомол вёл себя смирно, изучая возможности трансформера и ожидая появления хозяев, но быстро утомился, превратил клешню в боевую секиру и рубанул крест-накрест по одной из стен. Стена задрожала и опала. Он вывалился в образовавшийся проём и очутился в длинном коридоре.
   Долго бродил Богомол Панда по чужому кораблю и в конце концов убедился в отсутствии хозяев. Только разнообразные киберы, которые, надо полагать, внесли бесчувственного пришельца внутрь, деловито передвигались, занятые своими неведомыми кибер-делами. Поначалу Богомол было вообразил себя новым владельцем корабля, однако вскоре понял, что даже не догадывается, где здесь рубка управления и не может предположить назначения некоторых помещений. Да ещё выяснилось, что покинуть корабль невозможно. Наружные стены не поддавались, а киберы не обращали на гостя внимания, лишь дважды в день притаскивая ему кювету с безвкусной рудой да кружку слабенького раствора марганцовки. Озверев от скуки, Богомол блуждал по кораблю, периодически пробуя на прочность всё, что попадалось на пути. (Как-то он набрёл на странную камеру, где на подстилке из шевелящихся ворсинок в овальных углублениях покоились двенадцать богомольих личинок, отмеченные каждая своим значком. Поначалу он вознамерился создать из молодняка свою новую команду, но потом рассудил, что из личинок могут вылупиться и самки, поэтому пустил в ход серебряную клешню.)
   ...Вскоре в судьбе беглого пирата произошёл очередной крутой поворот. Он заметил, что одна из стальных дверей трюма наглухо заварена и предположил, что это неспроста. Вскрыв её, Богомол Панда обнаружил пустую камеру, только в центре, прямо в воздухе, неподвижно висел золотой куб. Следует уточнить - говорящий золотой куб, поскольку едва любознательный Богомол попытался поцарапать поверхность металла штопором, прозвучало:
   - Руки прочь, зелёный носитель разума!
   Богомол Панда отпрыгнул и огляделся - отсек был пуст. Только золотой куб неподвижно висел в середине.
   - Ты кто? - спросил Богомол.
   Голос важно изрёк:
   - Я - Корректор Судьбы. Слыхал поговорку - "Посеешь привычку - пожнёшь характер, посеешь характер - пожнёшь судьбу"?
   - Отродясь ничего не сеял, - презрительно сказал Богомол Панда.
   Куб помолчал, и Богомолу показалось, будто его смерили оценивающим взглядом.
   - Не сомневаюсь, - наконец сухо произнёс Корректор, но всё же снизошёл до дальнейших объяснений.
   Корректор изменял некоторые качества характера на противоположные. Трусость на храбрость, глупость на ум, скупость на щедрость. И так далее. По утверждению золотого куба, такие изменения гарантировали неизбежную и благоприятную перемену участи в будущем.
   Богомол долго смотрел на Корректора судьбы, потом спросил:
   - А ты правда золотой?
   Он уже начал прикидывать, что выгодней - распилить куб и продавать его по частям или же преподнести диковинную машину Странников Великому Спруту и вновь войти в число его головорезов, как вдруг в голове у Богомола Панды будто что-то щёлкнуло и он отчётливо увидел, какой невероятной глупостью стало бы возвращение на Планету Негодяев.
   - Ха-ха-ха! - расхохотался он и от нечего делать поделился мыслями с Корректором: - Веришь, железяка, только что надумал сунуть голову в пекло. Но передумал.
   - Отличная новость, - отозвался Корректор. - Я так долго пребывал в бездействии, что, признаться, перед запуском программы испытывал несвойственные машинному разуму сомнения.
   Ещё полчаса назад смысл речи говорящей машины остался бы Богомолу Панде неясен, поскольку ранее он вращался в кругах, где подобные обороты речи могли счесть издевательством и оскорблением, но сейчас, как ни странно, понял всё и насторожился.
   - Эй-эй-эй! Полегче! Какая ещё программа?
   - Та программа, ради которой я был создан и ради которой существую. Коррекция уже идёт полным ходом, и я благодарен тебе, Богомол Панда, за подтверждение моей работоспособности. Видишь, ты уже начал осознавать пагубность некоторых своих поступков, а то ли ещё будет...
   Если до этого Богомол Панда сомневался в правдивости Корректора, то теперь поверил окончательно, поскольку точно знал, что своего имени вслух не произносил.
   - То есть, ты прибавляешь мне ума? - уточнил он.
   - Ну, начал я, действительно, с логического мышления и благоразумия, - бодро сообщил золотой куб. - Но работа предстоит грандиозная. Если б мог, то засучил бы рукава. Прости, Богомол Панда, за прямоту, но жестокости в тебе сверх меры, а милосердие отсутствует вовсе. Надо признать, ты храбр, но храбр безрассудно, также ты бессмысленно расточителен и одновременно бессмысленно жаден, и ещё неряха невероятный, и ещё...
   ...Железяка вкладывает в него, в дерзкого капитана пиратского крейсера, грозу всего Космоса, милосердие и благоразумие?! Взревев, ринулся Богомол Панда на золотой куб с топором, но подлая тварь только с виду была золотой - ни единой царапины не осталось на полированных боках Корректора. Тщетно Богомол пытался изрубить машину на куски, потом распилить, потом просверлить в ней дыру. Золотой же куб всё это время увещевал Богомола и призывал не совершать резких движений, поскольку неподвижные объекты поддаются благотворным изменениям гораздо быстрее, а работы у него, Корректора, непочатый край... Убедившись в отсутствии результатов, Богомол бросил своё бесполезное занятие, наконец сообразил выскочить из камеры, в которой осталась машина Странников, отчаянно умолявшая Богомола вернуться...
   - Однако было поздно, - проскрежетал Богомол Панда. - Проклятый куб покопался в моих мозгах, хотя и не успел закончить своё чёрное дело. С одной стороны, ума у меня действительно стало больше. Вскоре я отчасти разобрался, как управлять кораблём и смог покинуть на нём астероид. Но посмотри теперь на меня, Двуглавый Юл! Наткнувшись на эту планету, я не покинул её разграбленной, как сделал бы раньше, а сделался правителем Аднапом Ломогобом. Мудрым и справедливым правителем, Двуглавый Юл! Ты когда-нибудь слышал, чтобы пиратского капитана называли мудрым и справедливым - если только он, конечно, не держит палец на красной кнопке? Я стал брать уроки игры на арфе и, клянусь кроваво-красной Протуберой и мертвенной Некридой, сам не понимаю, как научился всем этим адажио и скерцо. Я пью только безвредную марганцовку и даже не прикасаюсь к сигарам, хотя за своё золото мог бы иметь лучшие сигары в обозримой Вселенной... а всё потому, что опасаюсь причинить вред здоровью... Опасаюсь причинить вред здоровью, Двуглавый Юл, вдумайся!
   - Ужасно, ужасно... - прошептал Двуглавый, искренне потрясённый трагедией Богомола Панды.
   Правитель Хррр вдруг приподнялся и заорал:
   - Беспорядок в царских покоях!
   Опять набежали слуги, они вычистили ковёр, заменили арфу и изгаженную портьеру.
   - Вот так и живём, - горько усмехнулся Богомол Панда, взмахом клешни отсылая прислугу. - Иногда гляжу на эту чистоту, и такое зло берёт, насвинячу с удовольствием, арфу дурацкую ногами растопчу, а через полчаса начинается... беспокойство, нервы, понимаешь... приходиться слуг звать, чтоб убрали и новую арфу принесли. Сяду, струны поперебираю... трень-брень, трень-брень... вроде легчает... а потом опять топчу... А ещё помню, в сердцах казнил своего первого учителя музыки, так плакал потом несколько дней кряду, детишкам казнённого подарки слал анонимно... А как я стал разговаривать? Вчера приходил директор местного музея, субсидию клянчить, так я ему сказал "Не соблаговолите ли присесть, сударь"... Тьфу!
   - Не соблаво...благо... лите... Да ещё и "сударь"... Тьфу, действительно, гадость какая! - опять искренне согласился Юл, однако тут же начал прикидывать расстояние до двери. Такие чудовищные откровения добром закончиться не могли.
   Тем временем Богомол Панда продолжал:
   - Скучно мне, Двуглавый Юл, уже несколько столетий скучно... Но теперь всё будет по-другому. Будем вспоминать славные боевые денёчки и играть на арфе дуэтом. Покажу тебе, кстати, один менуэт - закачаешься! Корабль Странников тут, рядом, спрятан в подземелье дворца. Я вскрою камеру с Корректором Судьбы, пусть он подкорректирует и тебя тоже, чтобы подтянуть до моего уровня. Мне хватило получаса, а тебя, думаю, с часик подержать надо. Ты же у нас двухголовый, ха-ха-ха, - засмеялся правитель зловещим безумным смехом. - Потом мы прервём процедуру, чтоб ты не стал чересчур правильным и чересчур скучным, а проклятая железяка пускай вновь остаётся с носом. Надеюсь, этого развлечения мне хватит надолго и...
   Тут Двуглавый Юл ринулся на правителя Хррр и треснул его по хитиновой морде с двух сторон одновременно двумя головами. Раздался треск, Богомол кувыркнулся навзничь вместе с креслом. Двуглавый рванулся к двери, распахнул её и замер: полдюжины шершней преградили ему дорогу.
   - Ах ты, мокрицын сын, - слабо скрежетал позади оглушённый Богомол Панда, возясь в кресле и пытаясь подняться, - убежать вздумал? Не выйдет! - Он приказал шершням: - Не кусать, взять живым!
   - Слыхали, пчёлки, что сказано? - весело сказал тогда шершням Двуглавый Юл, сжав кулаки. - Не кусаться!
   И бросился в бой, один против шестерых. Потому как знал - шершни привыкли полагаться на свои смертоносные жала, а без них они были не так уж страшны.
   ("- Вот честное благородное пиратское, я им крепко навалял, я почти прорвался!" - похвастался Двуглавый Атосу, и три его глаза оживлённо засверкали.)
   Но произошло непредвиденное. В пылу сражения один из шершней сорвался и вонзил своё жало прямо в правую глазницу правой головы Юла. Нестерпимую жгучую боль почувствовал Юл, успев подумать, что лучше так, чем играть на арфе дуэтом с полоумным Богомолом Пандой. И ещё он успел услышать, как некий разъярённый голос велит поскорей тащить двухголового дурака в подземелье.
  

4

  
   ...Очнулся Юл в диковинном помещении - по выгнутому потолку и стенам скользили картины, смысл которых было невозможно постичь. Двуглавый чуть приподнялся, тут же ощутив, как странно онемела правая сторона правой головы... глаз с этой стороны ничего не видел. Юл поднёс руку к глазнице и нащупал повязку, а под ней - нечто инородное... напоминающее, всё же, кое-что знакомое. Долго размышлять на этот счёт было некогда, потому что с одного боку обнаружился сторожевой шершень - поистине гигант среди соплеменников, и со второго боку тоже стоял шершень, размером существенно мельче.
   - Кажись, очухался, - сказал Здоровяк Мелкому.
   - Где я?.. - простонал Юл, прикидываясь растерянным. На деле он сразу сообразил, где находится. Он запомнил рассказ Богомола про непонятные движущиеся картинки, а главное, только корабельные киберы Странников могли спасти его от шершневого яда и вмонтировать взамен потерянного глаза кое-что... очень, очень знакомое... как некогда они вживили серебряную клешню Богомолу Панде.
   - Повелитель Аднап Ломогоб велел доставить тебя сюда, в секретную лабораторию, и дожидаться, пока механические штуковины починят твою башку, - сказал Здоровяк, вращая в лапе увесистую дубинку. - Сказал, ты нужен ему живым.
   - А затем велено отправить тебя в ту камеру, где прямо в воздухе висит золотой куб, и запереть на сутки, - добавил Мелкий.
   - На сутки?! - ужаснулся Юл. По-видимому, мстительный Богомол решил превратить его в полную амёбу. Через сутки так называемой коррекции Двуглавый Юл начнёт отсылать награбленное в сиротские приюты и учреждать на свои кровные дома для престарелых пиратов.
   - А коли будешь упираться, - сказал Мелкий, тоже поигрывая дубинкой, - то велено не жалить, а угостить тебя вот этим... - Он многозначительно постучал дубинкой по своей мохнатой лапе.
   - И приказано не жалея сил лупить по обоим головам сразу. Повелитель сказал, что убедился - головы у тебя крепкие.
   На этом шершни сочли светскую беседу законченной, подхватили пленника под мышки и длинными узкими коридорами поволокли в камеру с кубом. Перед входом стражи остановились и втолкнули Юла внутрь.
   Действительно, здесь прямо в воздухе висел золотой куб.
   Дверь с отвратительным скрипом начала закрываться, и Двуглавому Юлу показалось, что это закрываются ворота в ад. Но вдруг одно воспоминание породило в нём надежду. Как-то, в одной кантине случилось Юлу оказаться с шершнями за соседним столом. Весь вечер полосатые наёмники поднимали кружки во славу Великого Шершня. Как смутно помнил Юл, этот самый Великий Шершень считался не то прародителем, не то покровителем всего шершневого рода. Кто-то из посетителей отпустил шутку на этот счёт. Стол шутника был немедленно опрокинут, сам он зажален до смерти, собутыльники изрублены на куски, а потом вошедшие в раж шершни и вовсе полностью разгромили кантину, и вскоре только дымящееся пепелище отмечало то место, где некогда стояло заведение. Кто есть на самом деле пресловутый Великий Шершень Двуглавый Юл понятия не имел, но в памяти отложилось, что это имя каким-то образом пронимает шершней до самых печёнок...
   - Постойте, друзья! - лихорадочно вскричал Юл.
   Обращение так удивило шершней, что они застыли на пороге.
   - Мы - кто?.. - переспросил Здоровяк у Мелкого.
   А Юл продолжал гнуть свою линию:
   - Вы что, так и не зайдёте взглянуть... в последний раз? А! Понимаю - меня стесняетесь...
   Это предположение поразило шершней ещё больше.
   - Мы - что?.. - спросил Мелкий Здоровяка.
   - Да бросьте, если стесняетесь, я выйду. Всё-таки... последний раз и всё такое...
   Стражи уставились на Юла.
   - А вам не сказали? Там, на обратной стороне куба, портрет Великого Шершня. Выложенный драгоценными камнями. Я ж ювелир, ребята! Ювелир-кулинар. Правитель Аднап Ломогоб пожелал на завтрак топазов в гагатовой стружке. "Ступай, Двуглавый Юл, в подвал и наковыряй на десерт топазов с гагатами из портрета Великого Шершня, мне что-то кисленького захотелось..." - так сказал Аднап Ломогоб. Я сопротивлялся, я кричал, что это неправильно, я даже замыслил бегство... Сами знаете, чем это кончилось, и теперь я склоняюсь перед волей правителя как тростник на ветру. На завтрак он получит то, что пожелал отведать. Но вы можете взглянуть на лик Великого Шершня последний раз.
   - Среди нас нет художников... - взволновался Здоровяк. - Никто никогда не видел портрета Великого Шершня!
   - Ты лжёшь, ювелир-кулинар! - злобно прошипел Мелкий.
   Юл очень натурально изумился.
   - Да как же я могу лгать, братцы? Что ж я, сам себе враг? Проверить-то проще простого - вон он, куб, а там, с той стороны - портрет, может, единственный во Вселенной! - Увидев, что шершни колеблются, Юл, понизив голос, добавил: - Работа Странников, не иначе. Наверное, и сами Странники были шершнями... Но это доказательство сейчас исчезнет навсегда... ну, я приступаю...
   Стражи, отпихивая друг друга, ринулись в камеру, а Юл, соответственно, из неё.
   И тут заговорил Корректор судьбы.
   - Нет, ну много вранья слыхал, но такого...- успел услыхать Двуглавый Юл, прежде чем оказался в коридоре и лязгнул тяжеленным засовом. Для верности он сел на пол, подперев дверь спиной, а длинными тощими ногами уперся в противоположную стену. Потом осторожно просунул руку под повязку и вновь нащупал то, что находилось теперь на месте правого глаза правой головы... Что ж... могло быть и хуже.
   Дверь сотрясали удары, спина ныла, но Юл, не обращая внимания, принялся хладнокровно прикидывать план действий. Богомол Панда полагал, что в камере Юл пробудет сутки. Судя по тому, что он оставил на корабле всего двоих стражей, Богомол не сомневался в своём плане. Решил, видать, что после такой травмы Юл будет слишком слаб. Двуглавый хмыкнул. Прежний Богомол Панда - не шибко умный, зато куда как более подозрительный, - никогда не допустил бы такой ошибки... видимо, несколько веков игры на арфе у кого хочешь вызовут размягчение мозгов. Да, тут Аднап Ломогоб просчитался. Но во дворце немало охраны... единственный шанс на спасение находился сейчас за дверью, которую Юл подпирал спиной. Теперь надо было не промахнуться со временем. Через сутки Богомол захочет узнать, что представляет из себя преображённый Двуглавый Юл, значит, надо открыть камеру раньше... но не слишком рано. А там видно будет.
   Удары становились всё реже. Юл задремал, скрестив руки на груди. Он просыпался несколько раз и вновь засыпал, а потом его будто толкнули в бок: "Пора!" Он поднялся, размял затёкшие ноги и, приготовившись к чему угодно, отодвинул засов.
   В камере стояла тишина. Золотой куб по-прежнему висел в воздухе, под ним на полу валялись две дубинки. Здоровяк сидел в одном углу и неподвижно смотрел на потолок, Мелкий сидел в другом углу, уставившись в пол.
   - Ну, как вы тут, парни? - бодро спросил Юл. - Как самочувствие? Представляете, дверь нечаянно захлопнулась! Насилу открыл, чуть не надорвался.
   Здоровяк перевёл на него печальный взгляд и сказал:
   - Как мог я жить, не замечая гармонии мира, но нарушая её ежечасно?.. Всё это время я мог творить добро, а вместо этого...
   Юл содрогнулся. На месте лепечущего Здоровяка мог оказаться он сам.
   Следом заговорил Мелкий, его голос зазвучал сдавленно:
   - Сколько же зла я причинил носителям разума... А ведь некоторых я даже... нет, не могу... - Он замолчал, отвернулся и поднёс мохнатую лапу к морде.
   Юл многозначительно откашлялся.
   - Друзья! Самое время начинать... кхе-кхе... творить добро. Вот перед вами носитель разума в беде, - Юл постучал себя по груди кулаком, - и он нуждается в вашей помощи. Помогите мне добраться до космодрома и улететь с планеты, и вы сильно облегчите свою... гм... в общем, что-то вы обязательно облегчите.
   - Совесть, Двуглавый Юл? - мягко сказал преображённый Здоровяк. - Это слово ты хотел сказать, но не смог произнести?
   - Я всё могу произнести, - огрызнулся Двуглавый, - но не всё хочу. Так что, поможете?
   Шершни переглянулись и согласно кивнули.
   - Поможем, - сказал Мелкий, - но не для того, чтобы облегчить твою участь. Совесть - страшный зверь, и она настигнет тебя, рано или поздно. Берегись тогда, Двуглавый Юл. Раны, нанесённые совестью, такие же глубокие, как раны от оружия...
   - Да-да-да, всенепременно... - нетерпеливо сказал Юл. - Ну, так что, идём?
   И тут заговорил Корректор Судьбы.
   - Позвольте! - строго сказал он. - Что значит "идём"? Те, с кем коррекционная работа уже произведена, могут быть свободны. Идите и больше не безобразничайте! А вы, молодой человек с двумя головами, с вами я только начал. Вас я попрошу остаться. Не припомню такого любопытного случая в моей практике...
   Обе головы Юла заорали наперебой:
   - Долго ещё тут будем рассусоливать? Мы собираемся добро творить или на месте топтаться? Ещё чуть-чуть и корни здесь пустим! Уходим, уходим быстро!
   Под бурные протесты Корректора Двуглавый Юл вытолкал шершней из камеры, и на этом история Юла подошла к завершению. Здоровяк и Мелкий действительно провели его через все посты и помогли добраться до космодрома. Именем Аднапа Ломогоба Юл был пристроен младшим матросом на уходящий в соседнюю звёздную систему торговый корабль. Впоследствии Двуглавый Юл стал капитаном корабля, на котором улетел с Хррр, но в этой части рассказ пират сделался невнятен и вообще в конце концов отделался констатацией факта и упоминанием, что именно на этом корабле он нашёл радиста для будущего экипажа - ящера Ка.
   -Всё! - Двуглавый Юл выдохнул и закурил.
   Воцарилось молчание. Юл вдумчиво курил, Атос его разглядывал.
   - Занимательная история. Но к чему вы мне всё это рассказали? - спросил наконец Атос.
   - Ха! Будто непонятно! Предлагаю тебе отличный план, мушкетёр. Как только на примете будет подходящий корабль, ты сажаешь его неподалёку от дома девчонки Гали, выманиваешь её из дома... к примеру, предлагаешь подышать этим вашим отвратительным свежим кислородом, и приводишь к кораблю. Там хватаешь её, связываешь, суёшь в рот кляп...
   Увидев выражение лица Атоса Юл поспешил пояснить:
   - Поверь, парень, без кляпа и верёвки тут не обойтись, уж я-то знаю о чём говорю. Причём кляп важнее всего. Хотя понимаю, неудобно, дама сердца и прочее... ладно, эту часть операции беру на себя, опыт имеется. С тебя - "Чёрная Пирайя"... в крайнем случае, другой корабль, способный уходить в подпространство. Мы сажаем девчонку Галю на корабль, запираем в каюте - со всеми удобствами, клянусь Потуберой! - летим на Марс, забираем бездельника Ка и отправляемся прямиком на Хррр, а там...
   Атос перебил его речь:
   - Вы говорили, что не знаете координат планеты. И зачем нам Ка?
   Юл долго сопел и пускал в потолок кольца дыма.
   - Карта... - нехотя признался он. - Синие крапинки на белой шкуре Ка - татуировка звёздного неба с координатами планеты Хррр. Он же родом с Хррр, из аборигенов. Я это выяснил гораздо позже. Глупый ящер набил рисунок в одном порту, в припадке пьяной сентиментальности. Там, где у Ка пупок, - там и есть Хррр. Ка может раскататься в тонкий лист... но, в принципе, можно для удобства и шкуру с него содрать, ничего, новая отрастет. Итак, мы приземляемся, выясняем обстановку... кто знает, может и шершней моих найдём... в общем, пробираемся во дворец, засовываем девчонку в камеру с золотым кубом, и-и-и-и... - пират многозначительно развёл ладони.
   - И - что?.. - спросил Атос, глядя на Двуглавого с прищуром.
   - Как что, как что?! - заволновался пират. - Она ж упёртая! Она ж если чего в голову себе вобьёт, так ведь не выбьет никто! Ишь, чего вздумала, за бриллиантом ей гоняться неинтересно... Девчонки, они такими быть не должны! Посидит часика три-четыре в камере с золотым кубом, глядишь - помягчеет, да на тебя поласковей посмотрит... А то заклинило её на вашем Портосе, а он ведь уже... того... всё...
   Атос вскочил с места.
   - Не смей произносить его имя, ты, убийца! - сквозь зубы сказал он. - Не забывай, что и с тебя можно шкуру содрать - для всеобщего удобства!
   - Да я и пальцем не трогал твоего дружка! - с праведным негодованием возопил Юл. - Больно мне надо было! Я что, виноват, что он сам на "Пирайю" попёр как бешеный? - Заметив, что Атоса угрожающе накренило в его сторону, Двуглавый заорал ещё громче: - Давай, давай, благородный Атос, понравилось лупцевать ветерана? За него ведь заступиться некому!
   Эти слова отрезвили Атоса. Он отступил назад, провёл рукой по лицу, как бы стирая паутину, и глухо сказал:
   - Ждите здесь. Мне нужно побыть одному. - И пошёл к выходу из пещеры.
   - Куда я денусь... - буркнул ему вслед Юл. - Думай, мушкетёр, думай. Дело ведь предлагаю.
   ... Атос поднялся по железным скобам и встал на вершине Чёрной Скалы. Вечный океан шумел, и вечные чайки реяли над белыми барашками. Ни одной секунды не склонялся Атос к фантастической авантюре Двуглавого Юла, но всё-таки пирату удалось задеть его за живое. Вглядываясь в горизонт, Атос размышлял о том, что большая дружба и большая любовь, странным образом переплетясь, могут причинить такую же большую боль, и о том, что иногда судьба начинает хромать смолоду, но это не повод изменять себе. Ещё он думал о том, что личное одиночество можно победить, если до отказа наполнить жизнь интересными и нужными делами на благо объединённого человечества.
   Прошло немало времени, прежде чем покой вновь воцарился в душе Атоса. Тогда он вернулся в пещеру и произнёс спокойно:
   - Я пришёл попрощаться, Двуглавый Юл.
   Пират разом поскучнел, его плечи опустились. Правая голова изобразила кривую ухмылку:
   - Ну и молодец, что не поверил. Уж больно хотелось на свободе погулять, вот и сочинил для тебя сказочку. Попытка не пытка, так ведь?
   - Так, - согласился Атос, внимательно глядя на Двуглавого Юла.
   - Надеюсь, всё останется между нами. Не надо пересказывать, что я тут наплёл... Ни про чудо-доктора, ни про золотой куб, ни про шкуру Ка. Это... секретная сказочка.
   Атос пожал плечами.
   - Я и так не всё понял. Что за доктор, например. Так что не будет смысла - не скажу.
   - Вот и хорошо. - Юл понизил голос: - Особенно ничего не говори этому вашему Арамису. Не надо. Есть в нём что-то такое... Будь по-другому, из него неплохой пират вышел бы...
   - Из Арамиса - пират?.. - неподдельно изумился Атос и даже повеселел на время: - А из меня, стало быть, нет?
   - Ты, благородный Атос, уж извини, слеплен из другого теста. А Арамису надо будет, он по головам пойдёт, - продолжал настаивать Юл. - У меня глаз намётанный.
   Атос подумал и вновь пожал плечами.
   - Так или иначе, мне некогда пересказывать... сказочки. Ни Арамису, ни кому другому. Прощай, Двуглавый Юл.
   - Прощай. И всё-таки напрасно...
   Но Атос уже вышел из пещеры. Надо было спешить. Его ждал мир, полный объяснимых чудес и разрешаемых задач, блестящих гипотез и головокружительных проектов, дерзких прорывов и колоссальных предприятий. К тому же в мастерской стоял полуразобранный кухонный робот, возвращения которого так ждала прекрасная зеленоглазая хозяйка.
   А Двуглавый Юл постоял ещё, докуривая сигарету, потом отправил в угол очередной окурок и поплёлся к холодильнику.
   - Пожрать, что ли? - сказала левая голова, обозревая содержимое холодильника, и поскребла себе подбородок. - По колчедану?
   - Позавчера - колчедан, вчера - колчедан, сегодня - опять колчедан... - сварливо сказала правая. - Йода хочу. Пойдём лучше поплаваем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   35
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"