Пробуждение было тяжелым. Словно похмельным. Голова, правда, не болела, но из нутра поднималась тошнота, как с перепоя. А ежели подумать, похмелье и есть. Вот только похмелье кровавое. Ратислав вспомнил, что было вчера и невольно передернул плечами. Сколько же душ они вчера погубили? Тысячи. Не сопротивляющихся, раненых, пытающихся дохромать, доползти до спасительного леса. Не тут-то было! Распаленные местью рязанцы догоняли подранков, кололи, рубили... Потом стаскивали с саней и повозок тех, кто двигаться не мог, тащили к наспех вырубленным в окском льду полыньям, спускали их под лед. Перед глазами Ратьши возникли белые от холода и напряжения пальцы, цепляющиеся за кромку льда, искаженные ужасом смерти лица, уходящие в черную глубину речной воды. А ведь монгол среди этих подранков почти что не было. Были мокшане, эрзяне, половцы, булгары, еще кто-то. Конечно, и они пришли на Русь не с миром - в грабеже, убийствах, насилии не отставали от своих хозяев, а, может, и превосходили...
Ратислав уцепился за эту мысль, пытаясь ожесточить сердце. Вроде, стало полегче. Даже тошнота ушла. Он уселся на сосновом лапнике, набросанном поверх утоптанного снега, стянул с плеч медвежью полость, служащую и ложем и одеялом одновременно, глянул на чуть приоткрытый полог походного шатра. Снаружи сквозь небольшую щель в приоткрытом пологе сочился сероватый свет ранних утренних сумерек. Ратьша глянул по сторонам. Слева посапывал Воеслав, укрывшийся до самого носа овчиной. Иней от его дыхания побелил край черной шкуры. Место справа, где вчера с вечера улегся Первуша, пустовало, видно, меченоша верный своей привычке поднялся еще затемно и уже занимался неотложными делами, которые он находил везде и всегда.
Подальше лежал закутавшийся в шкуры с головой Гунчак. Хан холода не любил, как и все половцы, всегда откочевывавшие на зиму поближе к Русскому морю. Но тут деваться ему было некуда, потому Гунчак спасался от холода, кутаясь в меха. Впрочем, касалось это только ночлега. Днем даже на сильном морозе половецкий хан чувствовал себя вполне неплохо, не хуже привыкших к холодам русских.
У дальней стенки их небольшого шатра, укрывшись одеялом из заячьих шкурок, спал Прозор, с которым Ратислав долго разговаривал вчерашним вечером, желая успокоить душу, смятенную убийством беспомощных людей. Да - врагов, но, все же еще и людей... Прозора среди тех, кто занимался расправой с подранками Ратьша не видел, но монах, не смотря на свой чин и призывающую к милосердию веру, вчерашнюю кровавую оргию не осуждал. Как мог он и Ратислава пытался утешить. И вчера ему это, вроде бы, почти удалось. А вот сейчас с утра опять на душе муторно. Разбудить, нешто, монаха - пусть еще найдет слова, которые успокоят душу? Нет, пусть спит. Справится Ратьша со своей совестью и сам.
Он выбрался из медвежьей полости, осторожно ступая босыми ногами по лапнику, - сапог своих не нашел - добрался до выхода из шатра, откинул полог, выглянул наружу. В паре саженей от выхода жарко горел большой костер возле которого суетился Первуша. Увидев проснувшегося господина, парень заулыбался, подхватил сохнущие у костра ратьшины сапоги, подбежал, с легким поклоном вручил Ратиславу. Тот, поблагодарив меченошу кивком, взял обувь, присел на чурбак, поставленный возле костра, снял с голенищ намотанные на них высохшие, горячие от жара пламени портянки, начал наматывать их на ноги. Потом натянул тоже теплые, просушенные сапоги. Нет, все же, повезло ему с Первушей - где еще найдешь такого заботливого, способного на все руки умельца-меченошу.
Над костром висел котелок с бурлящим кулешом. Кулеш испускал густой запах мяса - дичины. Лосятина, небось. Нескольких сохатых завалили вчера пешцы, подошедшие к месту гибели татарского обоза ближе к вечеру. Из соседнего шатра, принадлежавшего Добрану сотоварищи, высунулось заспанное лицо Светланы. Увидев Ратьшу, она приветливо ему улыбнулась, выскочила наружу, исчезла за своим шатром в густом кустарнике. Ратислав отвернулся, стал смотреть на огонь. Светлана появилась возле костра совсем скоро уже вполне посвежевшая с зарумянившимися щеками - небось, снегом умылась.
- Как спалось, красавица? - искренне улыбнувшись, спросил Ратислав.
- Спасибо, витязь, - улыбнулась в ответ боярышня. - Спалось по-разному. Порой страшные виденья мучили после вчерашнего.
И это еще почти сразу отец услал ее к отставшим пешцам с каким-то поручением. Видно, боялся, что своенравная дочка станет упрямиться. Но Светлана, поняв, что сейчас будет твориться с обозниками и ранеными татарами вполне себе охотно отправилась с отцовским поручением. Однако ей хватило и того, что она увидела, вернувшись вместе с пешцами к обозу вечером - трупы побитых никто убирать не стал и она вполне смогла представить, что тут творилось. Хорошо хоть не видела. как тяжело раненых под лед спускали. Впрочем, об этом ей наверняка тоже рассказали. Ну, а чего она хотела, отправляясь с отцом на войну. Хотела войны - получила.