Притча о свинопасе Незлобивце, надменном Обормотусе,
царевне Софье и программисте Бруте


Глава первая, в которой царь решает провести
турнир женихов, а его дочь взывает о помощи

Всякий человек лукавый, 
возвышающий себя,
упивающийся славой,
о себе кругом трубя,

будет Господом унижен
и позором заклеймён.
Кто же будет Им возвышен?
Тот, кто кроток и смирён.

В Охламонском государстве
царствовал тиран и мот
Обормотус Бульвадарский
или просто Обормот .

Вожделенную корону 
он носил семнадцать лет
под девизом: "Я не трону
тех, в чьём доме мой портрет".

У придворных живописцев
жизнь бурлила через край:
каждый вечер кровопивцу
по портрету выдавай. 

Нет фантазии предела
в человеческих мозгах.
Рисовали ошалело
в разных позах, в жемчугах:

Обормотус на диване,
гири держит на весу,
на охоте, в парке, в ванне,
ковыряется в носу.

Был приказ суровый сверху
сыщикам вставать чуть свет,
обходить дома с проверкой,
как содержится портрет.

Если выцвела картина,
страж на новую менял,
а хозяин от детины
подзатыльник получал.

Если не висел на месте
драгоценный Обормот,
тут уж ясно, честь по чести - 
цепи, суд и эшафот...

Обормотус Бульвадарский
был вдовцом. Родная дочь
мучилась в покоях царских:
"Кто б нашёлся мне помочь

позабыть пустые речи
безрассудного отца
и отправиться далече 
от постылого дворца".

Царь смекнул: "Грустна девица,
нужно что-то предпринять.
Чем возить её в больницу,
лучше браком сочетать".

Звали Софьей ту принцессу.
Хороша, как на заказ.
Царь все "за" и "против" взвесил,
наконец, издал указ:

"Объявить всем охламонцам!
Я властитель и судья, 
выше неба, больше солнца;
бог один, и это я.

Смельчаки мужского пола!
Вам даётся редкий шанс.
Оторвитесь от футбола
и оставьте преферанс.

Кто из вас есть неженатый,
на турнир спеши скорей!
Чемпион мне станет зятем,
мужем Софьюшки моей.

Вот такой я привередник - 
требую, чтоб через год
внук родился мне, наследник,
в общем, новый Обормот.

Земляки! Умом рискните,
хоть богатый, хоть бедняк:
смысел жизни назовите
и его вернейший знак.

Всем даю неделю сроку
обкумекать свой ответ.
Есть в ком прок, иль нету проку -
приходи на мой совет".

Возмутилася царевна,
льётся за слезой слеза.
Говорила Софья гневно
прямо в отчие глаза:

 "Что ж Вы, папа! Неприлично
поступать, как душегуб.
Не пойду категорично
за того, кто мне не люб".

- "Ах, ты смеешь мне перечить,
вызываешь на скандал?
Прекрати девчачьи речи,
свадьбе быть, как я сказал.

Раз ты так заговорила,
ну-ка, в спальню марш бегом,
и до самого турнира
будешь, Софья, под замком!

Мой роман тыщестраничный
можешь, дочка, почитать:
"Обормот Демократичный
всё готов людя'м отдать".

Коль не мыслишь об отчизне,
отключу твой Интернет.
Думай, что есть смысел жизни,
и гляди на мой портрет!"

В Охламонском государстве
запрещён был Интернет.
Только лишь в покоях царских
позволялось выйти в свет.

Софья втайне от папаши
переписывалась с тем,
кто ей был дороже даже
всех сластей и хризантем.

Он, как думала дивчина,
за границей проживал.
Парень же небеспричинно
местожительство скрывал.

Выслать фото попросила - 
в профиль, в полуоборот.
Отвечал потешно милый:
"Верь, я вовсе не урод"...

После ссоры небывалой
с Обормотусом-отцом
Софья в комнату вбежала - 
и к столу одним прыжком.

Отстучала Софья бойко:
"Выручай, мне спасу нет!",
"send" нажать успела только -
отключили Интернет.

Незлобивцем звали парня.
Был он редкий грамотей,
жил-работал на свинарне,
чтоб подальше от властей.

Если в дом врывались стражи,
спрашивая про портрет, 
отвечал в притворном раже:
"Здесь портрету места нет!

Вы подумайте логично:
Обормот среди свиней?!
Это, знаете, цинично
для монарших,  для кровей".

Возмущались полицаи:
"Что ты мелешь, свинопас?",
но в покое оставляли 
Незлобивца всякий раз.

С царским программистом Брутом
он был дружен с детских лет.
Брут собрал ему компьютер
и наладил Интернет.

Софьюшка и знать не знала:
тот, кто мил и дорог ей,
хоть и книг прочёл немало,
но весь день пасёт свиней.

Прочитав письмо царевны,
сразу понял удалец:
"Обормот решил, наверно,
сплавить Софью под венец". 

Он сходил к соседу в лавку,
про турнир всё разузнал
и решил подать заявку:
либо пан, либо пропал.

Глава вторая, в которой соревнуются первые 
шесть соискателей руки царевны

Чрез неделю понемногу 
собрался честной народ
возле царского чертога:
что же скажет Обормот?

Вышел он, высокомерно
поприветствовал людей.
Села рядом с ним царевна,
белого листа бледней.

Царь:

- "Дорогие охламонцы!
Я властитель и судья, 
выше неба, больше солнца;
бог один, и это я.

Объявляю, как правитель,
как любимый ваш кумир,
как народный вдохновитель:
начинается турнир.

Вот, двенадцать претендентов,
охламонцев холостых.
Некто из интеллигентов,
некто из людей простых.

Среди них вдовцы седые - 
поздняя у них весна.
Есть и хлопцы молодые.
Называю имена:

Боягуз, Холоп, Агрессор,
Лодырь, Дятел, Утопист.
Истязатель и Профессор,
Музыкант и Финансист.

Размечтатель с Незлобивцем
замыкают список сей.
Станет лишь один счастливцем,
мужем Софьюшки моей.

Все записки в аккурате
мой слуга вложил в шары.
Барабан кручу - и нате,
первый шар большой игры!"

Шар достав из барабана
и легко его открыв,
объявил правитель чванно:
"Лодырь, выйди, коли жив!" 

Вышел первый соискатель,
толстоват, широкоскул,
и сказал: "Я обыватель,
встал-поел, прилёг-заснул.

Прочь заботы, прочь стенанья.
Смысел жизни - отдыхать.
Всех главней знак вычитанья:
тратить деньги, есть да спать.

Дашь приданого за Соньку,
скажем, миллионов пять,
и я буду потихоньку
вычитать да отнимать".

Царь:

"Лодырь, я сегодня добрый,
а не то за эту речь
запереть тебя бы с коброй
или батогами сечь.

Принимай-ка в дар картину
"Обормотус с молотком".
Изучай сию холстину,
смахивая пыль платком.

Шар вытаскиваю новый,
открываю, погоди...
Это ж давний мой знакомый.
Ну, Профессор, выходи!

Мы в одном учились классе,
был тогда он лиходей.
Для меня остался Васей,
а Профессор - для людей".

Профессор:
.
"Жизни смысл, скажу вам веско, -
совершенствовать свой ум.
Бакалавр, магистр, профессор
выше Сеймов, выше Дум.

Превращать пустыни в степи,
обгонять свободно звук
помогает знак мой - степень,
степень доктора наук".

Царь:

"Эх, ты доктор, в бошке щебень, - 
царь язык аж прикусил, - 
ты же эту свою степень
в прошлом месяце купил!

Но гуманный я правитель,
и дарю тебе портрет
"Обормот тире Мыслитель".
Думай, Вася, ясный свет.

Кто там третий? Размечтатель!
В Охламонской стороне
есть с заскоком обитатель.
Что, романтик, скажешь мне?"

Размечтатель:

"На оленях утром ранним
Софью в тундру увезу.
Север мы объездим крайний
и махнем смотреть грозу.

С Крымских гор - да в Запорожье,
с вертолёта - в вездеход.
Нас ведет знак бездорожья,
смысел жизни - турпоход".

Царь:

"На оленях царь-девицу?
Да какой же ты жених?!
Внук не в тундре мне родится,
а в хоромах дорогих.

Холст получишь для порядка,
обожатель зимних стуж:
"Обормот в домашних тапках".
Вот каким должон быть муж!

Жребий выбрал Утописта.
Этот любит болтовню.
Кратко говори и быстро, 
не то сразу прогоню".

Утопист:

"Всем платить одну зарплату,
всех кормить одной едой,
прочь налоги, прочь квартплату,
только в равенстве покой.

Знаком равенства возвысим,
осветим мы жизни путь.
В уравниловке есть смысел,
в уравниловке есть суть".

Царь:

"Гражданам моей державы
твои речи не нужны.
По вручённому мне праву
изгоняю из страны.

Ну и ну! Четыре мужа -
что ни хлоп, то остолоп,
и один другого хуже...
Чем порадуешь, Холоп?"

Холоп:

"О скромнейший, о мудрейший
Охламонский государь!
Ты щедрейший и добрейший,
самый славный в мире царь!

Мне известно достоверно
(в том моё призвание):
наша жизнь - игра? Неверно!
Жизнь - по-ды-гры-ва-ни-е!  

Если кто повыше званьем -
комплиментом угожу!
Мой маяк - знак восклицанья!
С ним хожу, дышу, служу!"

Царь:

"Мне Холоп угоден, Софья,
лучше не было досель.
Приносить он будет кофе
по утрам в твою постель.

Это я сказал, шутливо:
хоть я деспот, но не хам.
Как правитель справедливый, 
шанс даю всем женихам.

А тебе, Холоп, как другу - 
"Обормотус в орденах".
Пой мне песнь на всю округу,
славь меня на всех углах.

Кто ещё в чертог стучится,
дожидаясь у двери?
Дятел?! Если ты не птица,
а мужик, так говори!"

Дятел:

"Мы не спим, доносы строчим,
не жалея наших рук.
Бродим днём, а поздней ночью,
словно дятел: стук да стук.

Избежать чтоб недогляда, 
стаей рыщем средь людей:
у кого какие взгляды?
кто каких у нас идей?

Всякий мыслящий инако
попадает к нам в тетрадь.
Острый слух важнее знаков,
смысел жизни - всех сажать".

Царь:

"Я своей доволен стаей.
Дятел! В дар прими портрет
"Обормот донос читает" 
и стучи хоть сотню лет.

Если мыслит кто инако,
удалим мы сей нарыв.
Только я устал, однако,
объявляю перерыв.

Горожане-горожанки!
Дома съешьте колбасу,
отдохните на лежанке,
жду в четвёртом вас часу".

Площадь вскоре опустела.
Лишь десяток щеголих
обсуждали оголтело,
кто достойнейший жених.
.
Глава третья, в которой царевна отказывается
от вкусного обеда и получает письмо

Горе Софьи нестерпимо,
шла в покои вся в слезах:
"Что случилось? Где любимый?
Ветра нету в парусах?

Если отказали в визе,
почему не дал мне знать?
Выйду замуж за подлизу - 
будет милый горевать.

Ну, уж нет, женой Холопа
никогда не стану я.
На коне верхом, галопом 
в дальние помчусь края.

Или на воздушном шаре...
Ой, да что я - век не тот.
Эврика! У нас в ангаре 
есть отменный вертолёт.

Мне отец на всякий случай
от ангара дал ключи.
Поднимусь навстречу тучам
сирым странником в ночи".

Папа лично звякнул дочке:
"Нынче на обед лангет!"
- "Не хочу я ни кусочка,
изучаю Ваш портрет".

За дверьми вдруг слышен шорох.
Глянь - а там письмо лежит.
- "Это он, кто сердцу дорог,
на подмогу мне спешит".

Окрылённая девица
бережно взяла листы,
первую нашла страницу
и прочла вслух: "Только ты..."

"Только ты моя родная.
Без тебя мне день, как ночь,
но пока ещё не знаю,
чем смогу я нам помочь.

Ты решила, будто тайно 
переписку мы ведём.
Друг мой Брут узнал случайно:
охламоновским вождём

твоя почта проверялась
каждый вечер перед сном.
Что мне делать оставалось?
Быть разумным молчуном.

Потому не мог открыться,
чтоб не угодить в острог.
Думала, я заграницей,
а мой рядом хуторок.

Я тебе сейчас всю правду
откровенно доложу.
Прочитай рассказ нескладный
без нытья и скулежу.

Моё имя Незлобивец.
Шел мне лишь девятый год,
когда власть взял нечестивец,
извиняюсь, Обормот.

Был родитель мой министром.
Твой папаша путч свершил
и, конечно, очень быстро
всех министров порешил.

После царь за церкви взялся,
переполнив лагеря,
а затем вконец зазнался:
"Бог один, и это я".

Мудрый Пастырь, наш служитель,
скрылся среди гор с семьёй.
Там устроил он обитель
для измученных брехнёй.

Как-то в тёплый вечер летний
мама собрала мешок:
"Не могу я слушать бредни.
Нам пора идти, сынок".

Мы окольными путями
покидали царство тьмы
с эшафотом и плетями,
с мерзким запахом тюрьмы.

Бог велик! Спустя неделю
Пастыря нашлись следы.
Нас отмыли, отогрели,
дали пищи и воды.

Пастырь молодёжь в пещере
ранним утром собирал
и учил любви и вере,
открывал нам всё, что знал.

Занимались крайне много,
но был лёгок этот груз.
Там узнал я имя Бога - 
Назарянин Иисус.

Он сказал: "Я есмь хлеб жизни",
Он промолвил: "Я есмь дверь".
Труден путь, не для капризных,
но иного нет, поверь!

Брут учился там со мною.
Он мне, словно брат родной.
Ели ложкою одною
суп вкуснейший овощной.

Пролетали год за годом.
Как-то Пастырь молвил нам:
"Время вашего исхода.
Вы умны не по летам.

Незлобивец, друг мой верный!
Пробил твой серьёзный час:
возле города на ферме
нужен новый свинопас.

Вся страна - сплошной свинарник,
где хозяин - каннибал.
Наглухо закрыл он ставни,
чтобы Свет не проникал.

Будь работником примерным,
крест смиренно свой неси.
Бог разрушит эту скверну,
ты ж пока свиней паси.

Друг мой славный, Брут Арсений,
лучший техник-программист!
Ты любитель приключений,
ловок, мужествен, речист.

Штаты царские раздуты,
но почти уверен я:
твой удел - чинить компьютер
в кабинете у царя.

Только будьте вы готовы
Обормота обличить,
справедливо и сурово
суд над деспотом свершить".

Обнялись мы на прощанье,
прослезились под конец.
Я отправился в свинарню,                     
Брут - на службу во дворец.


Вот, теперь пора настала:
отправляюсь на турнир,
чтоб унизить самохвала,
опозорить на весь мир.

Брут на видео запишет
словоблудие царя.
Пусть от Волги до Парижа
поглядят на упыря.

Если что со мной случится,
Брут с собой тебя возьмёт.
Там, в горах, краса-девица,
сбросишь ты кабальный гнёт.

Бьётся пульс неимоверно.
Софья, помолись о нас.
Я люблю тебя, царевна!
Незлобивец-свинопас".

Видит Софья, кто-то ниже
дописал другим пером.
Поднесла к очам поближе
и прочла с большим трудом:

"Виноват, посланье это
раньше Вам вручить не смог,
но стезя ведёт нас к Свету,
потому что с нами Бог.

Рук не опускать, царевна!
Мы избавимся от пут.
С Вами преданный безмерно
программист Арсений Брут".

Собралася Софья с духом,
прямиком пошла к отцу:
"Папа, я сейчас на ухо
пару слов Вам прошепчу".

- "Это что ещё за тайна?
Неужель стряслась беда?"
- "Вслух сказать мне нереально:
я краснею от стыда".

- "Ладно уж, шепчи, коль хочешь".
- "Папенька, я вся в огне.
Незлобивец очень-очень
по душе пришелся мне.

За него идти готова
хоть сегодня под венец.
Жду родительского слова,
мой заботливый отец".

- "Софья, что это такое?
Где набралась куражу?
Будешь ты того женою,
на кого я укажу.

Захочу - за Финансиста
иль за Лодыря отдам,
за марксиста иль расиста...
Ну, пора идти к людя'м".

Глава четвёртая, в которой Обормотусу пришлось
выслушать нелицеприятную речь свинопаса 

Вышел царь, за ним царевна,
сразу видно, что хандрит,
теребит платочек нервно.
Царь к народу говорит:

"Дорогие охламонцы!
Я властитель и судья, 
выше неба, больше солнца;
бог один, и это я.

Упрежу при всех принцессу,
в первый и последний раз:
чтоб без крику, без эксцессу
мой исполнила приказ!

Наш турнир я продолжаю,
не взирая на бойкот.
Шар прилюдно открываю...
Истязателя черёд!"

Истязатель:

"Был я в прошлом лесорубом,
но подался в палачи.
Поступил совсем неглупо:
есть зарплата, есть харчи.

От ума и всяких знаний
лишь подагра да запор.
Смысел жизни - в наказанье,
знаки - розга и топор".

Царь:

"Софья аж дрожит со страху.
Вот достойнейший жених!
Живодёр, клади на плаху
всех противников моих!

Если кто тебя осудит,
мой портрет есть твой мандат:
"Обормот лес ловко рубит - 
щепки только и летят".

Кто там соискатель новый?
Автор музыкальных пьес.
Что ж, дадим таланту слово.
Ты с гитарой или без?"

Музыкант:

"Жизни смысл - моя гитара.
Знак диез и знак бемоль
можно крыть двойным бекаром - 
среди знаков он король.

А по случаю турнира
написал я пару нот:
"Да не сотворим кумира,
славься, славься, Обормот!"

Царь:

"Музыкальные намёки
я твои, бард, не пойму.
Зачеркни-ка эти строки
или угодишь в тюрьму.

Даром что не в зоопарке - 
мой портрет тебя куснёт:
"Обормот верхом на арфе,
арфа звуки издаёт".

Кто там претендент девятый?
Финансист, мой кредитор.
Говори, скупец треклятый.
Разглагольствуй, крохобор".

Финансист:

"Я люблю знак умноженья.
Если в банке круглый счёт - 
возрастает уваженье,
умножается почёт.

Смысел жизни в капитале.
Дивно денежки шуршат!
С ними я на пьедестале,
оттого и скуповат".

Царь:

"Эх ты, жмот неисправимый,
ни к чему такой мне зять.
Деньги для того нужны нам,
чтоб на ветер их бросать.

Не играй ты мне на нервах.
Вон, портрет тебе я дам:
"Обормот швыряет евро,
ветер их несёт к людя'м".

Три шара всего осталось...
Открываю - Боягуз!
Прячешься? Какая жалость.
Выходи-ка, подлый трус!"

Боягуз:

"Каюсь, это всё мамаша:
- "Хватит есть мою лапшу,
полно требовать гуляша,
в женихи тебя впишу".

Не хочу вставать под дышло,
ни к чему мне сватовство!
Как бы там чего не вышло,
в общем, как бы там чего...

Смысел жизни - осторожность.
Знак "опасно" - первый знак.
Извиняюсь за оплошность
и желаю Вам всех благ!"

Царь:

"Боягуз бежать решился.
Ах ты, заячья душа.
Что ты вдруг засуетился?
Дома ждёт тебя лапша?

Забирай с собой картину,
сдашь затем по ней зачёт:
"Обормотус пасть разинул,
лев башку туда кладёт".

Предпоследний шар - Агрессор,
наш воинственный герой.
Он в сражениях профессор.
Ну, полковник, выстрел твой!"

Агрессор:

"Мы должны культ обормотства
насадить в земле чужой.
Никакого благородства,
шашки наголо и в бой!

Только в битве мне отрада,
знак победы - твёрдый знак.
Нет противникам пощады.
Взвейся, охламонский флаг!"

Царь:

"Браво, браво, воевода!
Да поверит вся земля,
исповедают народы:
бог один, и это я.

Мой портрет - ответ пижонам,
нарисован лишь вчера:
"Цезарь в бункере бетонном
истошно кричит "ура!"

Нам остался напоследок
из свинарника орёл.
Был министром его предок,
только плаху предпочёл.

Свинопасом называясь,
ты обучен словесам.
Видишь, о тебе я знаю
больше, чем ты знаешь сам.

Лопочи, приятель Софьи.
Коль что крякнешь невзначай,
будешь распят на Голгофе.
Незлобивец, начинай!"

Незлобивец:

"Потрудились твои шпики
разузнать всё обо мне.
Как они низки, безлики,
демоны при сатане.

С мамой я бежал отсюда,
долго прятался в горах.
Возвратился, чтоб прилюдно
аспида повергнуть в прах.

Ты решил, что обормотство
сможешь людям навязать?
Как работник свиноводства
говорю: кончай визжать.

Ты не Бог, ты с малой буквы.
Идолов полно вокруг.
Ты же взял, развесил клюкву
на ушах наивных слуг.

Без колёс твоя телега,
без подошвы твой башмак.
Бог есть Альфа и Омега,
первый и последний знак.

За любовь к нам, грешным людям,
Сын Его пошёл на крест!
Мы в лесу дремучем блудим,
тьма кромешная окрест,

путь наш жалок, безутешен,
если взор не обратить
к Сыну и сказать: "Я грешен
и прошу меня простить". 

Праведный и чистый сердцем
верой в Бога будет жив.
У тебя же, вырожденца, 
никаких нет перспектив..."

Царь:

"Стоп, довольно! Вянут уши
от крамольных сих речей.
SOS, спасите наши души,
взять негодника скорей!

Завтра голову каналье
Истязатель наш снесёт.
Истребим гнездо шакалье,
всех врагов - на эшафот!"

Стража, как всегда, на месте.
Заковали смельчака.
Обормот в порыве мести:
"Помолись же, смерть близка.

Где твой любящий Спаситель?
Говорят, Он меч и щит.
Ты в цепях, я твой гонитель,
почему же Бог молчит?

В камеру для изувера
мой портрет прислать велю:
я в костюме Гулливера
лилипутиков давлю...

Дорогие охламонцы!
Я властитель и судья, 
выше неба, больше солнца;
бог один, и это я.

Смысел жизни - обормотство,
знак - конечно, мой портрет,
мне служить - верх благородства.
Вот он, правильный ответ.

К истине близки лишь двое - 
воевода и Холоп:
неглупы, не пьют спиртное,
каждый верен мне по гроб.

Ты ведь на фронтах, Агрессор,
а Холоп всегда со мной.
За него отдам принцессу.
Ты уж не серчай, герой.

Ох, устал же я, поспать бы...
Завтра всех зову на пир:
утром казнь, на ужин свадьба.
Закрывается турнир!"

Глава пятая, в которой Обормотус делает 
поистине "царское" предложение Незлобивцу

Софья шмыг в свои покои,
зарыдала в три ручья.
Царь за ней: "Ну, что такое?
Не годится он в мужья.

Твоего отца родного
Незлобивец оскорбил:
столько наболтал дурного
да со свиньями сравнил.

Дочка, кто тебе дороже:
папа или сердцеед?
Я к тому же бог! Негоже
делать из меня лангет.

Как прикончим свинопаса,
закажу двойной портрет:
я и ты, золотовласа,
в ложе смотрим на балет.

Завтра ты, царевна, станешь
моего слуги женой,
мне наследника подаришь,
в общем, обретёшь покой".

Гневно молвила девица:
"Эх Вы, папа Обормот.
Утром вместе с Незлобивцем
я пойду на эшафот.

Подыщите подхалиму
Вы покорную жену.
Завтра я неумолимо
прямо к Господу шагну".

Обормотус Бульвадарский
молча удалился прочь.
Царь ужасно растерялся:
"Как же так, родная дочь, 
 
да на казнь идти готова
от неслыханной любви.
Тягостно ярмо отцово,
прямо, режет до крови..."

Опечаленный папаша
вызвал своего слугу:
"Приведи-ка свинопаса,
и чтоб Софье ни гугу".

Царь пока ругался с дочкой,
Брут пробрался в кабинет
с инструментом под сорочкой,
чтоб содеять некий вред:

раскрутил компьютер бойко,
в темпе что-то удалил,
бросил это на помойку,
и в чулан свой проскочил.

Пред властителем явился
Незлобивец в кандалах.
Царь ему: "Чего скривился?
Можем обойтись без плах.

Не терплю я дух бунтарства,
но мне нужен честный зять.
Я готов тебе полцарства
вместе с Софьюшкой отдать.

Только пред людя'ми всеми
ты меня благослови
и с поклоном да почтеньем
своим богом назови".

Грустно, но не заунывно
усмехнулся свинопас:
"Богу речь твоя противна.
Ты ль меня навеки спас?

Ты ли, царь, по доброй воле
за меня пошёл на крест?
В охламонском произволе
честным людям нету мест.

Краток путь, узка дорога.
Завтра плаха? Ну и пусть.
Обормот, боюсь я Бога,
а тебя я не боюсь.

Жаль, что ты иного роду,
а мои сбылись мечты:
я сказал всему народу,
кто есть Бог, и кто есть ты.

Тяжко мне сейчас, но верю:
Бог захочет - из огня,
из пурги, из пасти зверя
сможет вызволить меня".

- "Я ему, глупцу, полцарства
за всего один поклон!
Не стерплю такого барства.
Ишь, нашёлся Аполлон.

Конвоиры, уведите
этого смутьяна вон.
Сна лишите, не кормите,
чтоб терзался пустозвон!"

Глава шестая, в которой программист Арсений Брут
героически берёт инициативу в свои руки

Царь решился внять рассудку:
"Загляну-ка  в Интернет,
перед сном хоть на минутку
отвлекусь от всяких бед".

Обормот включил компьютер - 
лампа не горит внизу.
- "Позовите срочно Брута,
голову ему снесу!"

Слуги кинулись за Брутом.
Тот за дверью пропыхтел:
"Не кричите вы, я тута.
Что, компьютер полетел?"

Брут в присутствии тирана
вновь компьютер раскрутил
и, буквально в сердце раня,
Обормоту доложил:

"Поломались плоскостворки.
Запасных на складе нет,
но могу в своей каморке
подключить Вам Интернет".

- "Эки есть ещё детали.
Чтобы завтра рано встал,
всё наладил на аврале,
а не то - под трибунал!"  

Взбеленился  самодержец,
впрочем, остудил свой гнев
и изрёк, как громовержец, 
на охранников воззрев:

"Стража, вы пока свободны,
почитайте мой роман.
Мне на полчаса угодно
к Бруту заглянуть в чулан".

Царь вошёл в каморку Брута.
Видит, Софья там сидит.
- "Это что за футы-нуты?
Ох, заплачешь ты навзрыд!

Живо в спальню на перину
и взирай на мой портрет!"
Тут ему уткнулся в спину
программиста пистолет:

"Прекращаем разговорчик.
Руки вверх, постылый спрут!"
- "Вот и ты, Брут, заговорщик..."
- "Вот и я, - ответил Брут. - 

Сядь за стол мой обветшалый
и пиши своей рукой:
"Я, правитель разудалый,
дабы был в стране покой,

разрешаю свинопаса
в руки Брута передать.
Пусть проучит лоботряса.
Дата, подпись и печать".

Царь сказал: "Проблемы нету.
Что за крики, что за шум?
Я под дулом пистолета
что угодно подпишу.

Дайте мне перо, бумагу,
а печать всегда со мной,
и я к собственному благу
вам черкну приказ любой".

Сел за стол он - и готово:
"Вот приказ, и с глаз долой!"
Софья обронила слово:
"Не хочу идти с хулой...

Папа, я прошу прощенья,
трудно мне Вас покидать.
Рада Вашему решенью
узнику свободу дать.

Только юных обормотов 
я, как будущая мать,
говорю без изворотов - 
не планирую рожать.

Если, Бог даст, сын родится - 
в лоб скажу, как на духу:
я младенца Незлобивцем
непременно нареку.

Вы уж извините, папа:
нам придётся Вас связать,
рот закрыть надёжным кляпом 
и закинуть на кровать".

Обормотус молча слушал,
заканючил под конец:
"SOS, спасите наши души.
Софья, я же твой отец!"

- "Вы вершили злодеянья,
как бросают конфетти.
Лишь с молитвой покаянья
можно к Господу прийти".

- "Что за покаянье, дочка?
Я не мальчик для битья.
Цезарь прав всегда и точка:
бог один, и это я"

- "Богохульник Вы, папаша,
бесполезен нынче спор.
Избежать чтоб ералаша,
прекращаю разговор".

Обормот лишь рот разинул,
как вонзился кляп туда.
Руки-ноги властелину
Брут связал не без труда.

На прощание царевна
прошептала озорно:
"Хоть мне с Вами было скверно,
я люблю Вас всё равно".

Двери запер Брут спокойно,
под покровом полутьмы
вышел из дворца пристойно - 
и к начальнику тюрьмы.

Тот был вмиг сражён приказом,
ухмыльнувшись втихаря:
"Помутился, что ли, разум
у родимого царя?

Подпись? Подпись Обормота.
А печать? Его печать.
Неужели где-то кто-то
по башке монарха хвать?

Вот какая незадача:
тороплюсь домой, в тиши
насладиться передачей
"Доброй ночи, малыши",

а тут Брут с приказом странным
заморочил мне мозги.
Вдруг добыл приказ обманом?
Ведь кругом одни враги.

Впрочем, моя хата с краю,
наше дело исполнять.
Выдам Бруту шалопая - 
и до хаты на кровать".

Приказал начальник властно
заключённого ввести,
кинул взор на свинопаса:
"Если что не так, прости.

На дорожку съешь сосиску, 
можешь похлебать борща.
А ты, Брут, пиши расписку,
только молча, не ропща:

"Я, прислужник Брут Арсений,
указанием царя
получил без всяких трений
Незлобивца-свинаря

и с сего момента лично
отвечаю за него,
буду осуждён публично,
если что-то там чего...".

Расписался Брут коряво,
сделав мину похмурей.
Распрощались сухощаво 
и на улицу скорей.

Как за угол повернули - 
там уже царевна ждёт.
Обнялись, слегка всплакнули,
и бегом на вертолёт.

Софье иногда случалось
подержаться за штурвал.
Ей бы поучиться малость
и сразить всех наповал.

Но, на счастье, в лётном деле
Незлобивец был силён:
конструировал модели
разных типов и времён.

Вертолёт поднялся в небо,
совершил прощальный круг
и как будто бы и не был - 
словно растворился вдруг...

Глава седьмая, в которой выясняется, почему
автор всё никак не может завершить сказку

Во дворце читала стража
Обормотуса роман,
правда, без ажиотажа,
так как автор графоман.

Но что делать бедным слугам,
если царский дан приказ.
Наблюдали друг за другом,
чтоб не выпал кто в экстаз.

Капитан старался внятно,
медленно цедить слова.
Первый стражник спал, понятно,
от такого мастерства.

Страж второй страдал зевотой,
прикрывал ладонью рот.
Третий, мучимый икотой,
стойко ел свой бутерброд.

Только верный пёс Михрютка,
строго уши навострив,
слушал доблестно и чутко,
пару раз слезу пролив.

Так, за чтением романа
минул час, затем другой.
Капитан промолвил: "Странно,
где наш цезарь всеблагой?

Ну-ка, ты, бери Михрютку
и давай, сходи в чулан
да скажи, как будто в шутку,
что уже прочли роман".

Первый стражник, спавший сладко,
вмиг вспорхнул аки бекас
и с собакою вприхватку
дунул исполнять приказ.

Злить монарха не желая,
он тихонько постучал - 
нет ответа. Пёс залаял,
громовой подав сигнал.

Проревел начальник круто,
заглушив Михрюткин лай:
"У кого ключи?" 
- "У Брута". 
- "Если так, тогда ломай!"

Дверь взломали, развязали
удручённого царя.
Капитан в большой печали,
гладя шёрстку кобеля,

расспросил, в чём суть да дело,
молча выслушал разнос,
и растерянно, несмело,
осторожно произнёс:

"Разве мы на пепелище?
Чай попейте с пирогом.
Софьюшку мы Вам отыщем,
во дворец её вернём".

- "Губошлёп, не слышал, что ли,
вертолёта трескотню?
Я тебя по царской воле
от охраны отстраню!

Кончен бал, гасите свечи,
сами ешьте ваш пирог.
Если дочь моя далече,
значит, я уже не бог.

Значит, я не совершенный,
не прославленный тиран.
Я всего лишь червь презренный,
хищник, стонущий от ран".

Знак подал монарх рукою,
и два дюжих молодца
живо отнесли в покои
безутешного отца...

Геликоптер с беглецами
приземлился на плато.
Не было речей с цветами,
ибо их не ждал никто.

Пастырь вышел им навстречу,
обнял школяров своих
и сказал: "Я так замечу - 
есть невеста, есть жених,

значит, свадьба будет скоро.
Брак - великий диалог,
если нет в нём ссор, укоров.
Да благословит вас Бог!"

Был компьютер в вертолёте.
Вставил диск Арсений Брут:
"Гляньте, как при Обормоте
наши граждане живут.

Записал я здесь немало:
царь вопит, хулит Творца.
Незлобивец разудало
отчихвостил наглеца".

Просмотрев видеозапись,
молвил Пастырь: "Чудеса!
Это настоящий кладезь,
чтоб слепым открыть глаза.

Возомнил себя он богом?
Думать надо бы сперва,
чтоб не вышли ему боком
богохульные слова.

Заживём мы лучше, краше.
Пригласим из разных стран
верных Богу братьев наших,
разобьём в ущелье стан.

Кто душой и телом молод,
к нам иди, лети, плыви!
Возведём мы новый город,
город веры и любви".

Весело сыграли свадьбу.
Я там был, чай с мёдом пил.
Этим сказку увенчать бы,
да ещё полно чернил.

Глава восьмая, в которой царь после тяжёлой 
болезни вновь провозглашает себя богом

В Охламонском государстве
зашатался пьедестал:
Обормотус Бульвадарский
капитально захворал.

Капли, мази - всё напрасно.
Чтимый прежде Интернет
надоел ему ужасно.
Лишь взирал на свой портрет.

Исключительно Холопа
царь велел к себе пускать.
Тот поил его сиропом,
в общем, был ему как мать.

Заодно Холоп все слухи
о министрах доносил.
Царь кричал: "Мы к сплетням глухи",
но послушать их любил.

Всякий раз, когда прислужник,
преступал через порог,
царь ему: "Скажи, наушник,
бог я или же не бог?"

"Ну, конечно, бог, ей-богу", - 
отвечал царю фискал,
и, кивая демагогу,
тот улыбкою сверкал.

На консилиум согнали
лучших лекарей страны.
Дружно обсудив детали,
гиппократовы сыны

вынесли вердикт пространный:
дескать, кажется, плеврит
иль невроз какой-то странный,
но скорей, энцефалит.

Мысль одна их посетила:
нужно экстренно позвать
Заграничное Светило - 
вот кому дано всё знать.

Заграничное Светило
нос утёрло докторам:
молоточком молотило
по сиятельным ногам

и сказало: "Ешьте пиццу,
пейте виноградный сок,
не мешало б Вам жениться,
коль не сыплется песок".

Обормот вскочил с постели,
на портрет свой поглядел
и заметил: "В самом деле,
недурён, не закоснел.

Повар пусть притащит быстро
мясо, овощи, хурму,
после кликнуть всех министров.
Кто не явится - в тюрьму".

Вмиг министры прилетели,
шелестя между собой:
"Утром царь лежал в постели,
а сейчас - ну прям герой!

Заграничное Светило
нашим не чета врачам:
молотком помолотило
и готово, нате вам".

Обормотус поднял руку,
воцарилась тишина.
- "Разгоню я вашу скуку:
надвигается война.

На сегодняшнем совете
два вопроса разберём.
Первый - завтра на рассвете
мы учения начнём.

Достославные министры,
мой отряд передовой!
Мы опорожним канистры,
разожжём пожар большой.

Враг наш строит новый город
где-то там посреди гор.
Пусть отведает наш молот
и познает наш топор.

Они верят в Бога-Сына,
будто превозмог Он смерть?
Наша ратная машина
им такой устроит смерч,

 что падут они мне в ноги
и воскликнет весь народ:
"Были мы глупы, жестоки.
Есть один бог - Обормот!"

Зачитать приказ двукратно
офицерам, рядовым.
Софью привезти обратно,
Незлобивца взять живым - 

ждет его наш Истязатель,
Брута можно расстрелять
(всё-таки, он мой приятель),
Пастыря колесовать.

Дочку заточу я в башню,
посажу на хлеб с водой
за её дурные шашни,
за издёвки надо мной.

Созывай солдат, Агрессор,
охламонский генерал.
Ты военных дел профессор,
так давай, бери штурвал.

Финансист мой благородный,
нас деньгами ты снабдишь,
чтоб не шёл солдат голодный,
чтоб повысить наш престиж".

Тот взмолился: "Денег нету,
дабы развязать войну.
Вы, простите, на портреты
ухайдакали казну".

- "Ах ты, крохобор постылый,
ах ты, старый скупердяй.
Денег нет - пойдешь на мыло,
так что жизнь свою спасай,

напряги мозги, лисица.
Вразумел?... Вопрос второй:
в общем, я решил жениться
на девице молодой.

Подыщите мне невесту:
метр девяносто пять,
чтоб была не бессловесна,
что-то там могла сплясать,

позаботилась о детях.
Мне нужна такая мисс,
кто на конкурсах всех этих
получает первый приз.

Вот такой я привередник:
требую, чтоб через год
сын родился мне, наследник,
карапузик Обормот".

Финансист опять взял слово:
"Уж простите Вы меня,
я не помышлял дурного,
так, пустая болтовня.

Дайте мне хоть месяц сроку,
дабы денег раздобыть".
- "Ладно, раз ты внял уроку,
значит, так тому и быть:

отыграем свадьбу круто,
а затем начнём войну,
всяких пастырей и брутов
мы растопчем, как шпану".

Глава девятая, в которой Софья отправляет письмо
отцу, а тот готовится к собственной свадьбе

Стройка города в разгаре,
экскаваторы ревут.
Всюду пыль да запах гари,
там цемент, а здесь мазут.

Свинопас сел на бульдозер,
Софья кирпичи кладёт,
Пастырь ей с соседних козел
наставления даёт.

С мастерством большого спеца
Брут в дома проводит свет.
И сегодня, наконец-то,
он наладил Интернет.

Софья ринулась к экрану
тотчас, как пришла домой.
Не зажили ещё раны:
"Жив ли там папаша мой?"

Отыскала Софья ловко
сайт соседних волостей
и читает заголовки
охламонских новостей:

"Ищет царь себе невесту
средь моделей. Мисс Ирак,
мисс Перу и мисс Одесса
соглашаются на брак!"

"Нам сказали по секрету:
наточил тиран кинжал
и велел изжить со свету
тех, кто дочь его украл!"

"Мерзопакостные вести
с Охламонской стороны:
царь в порыве жалкой мести
возжелал большой войны!"

До того ей стало больно,
что ни охнуть, ни вздохнуть,
и подумала: "Довольно
мне читать всю эту муть.

Сочиню я, да построже,
электронное письмо,
а ну как оно поможет
с глаз отца убрать бельмо".

Бегло пальцы застучали,
клавиши поднапряглись.
Пишет Софьюшка в печали
про войну, про жизнь, про мисс:

"Батюшка Вы мой родимый!
донесли такой мне сказ,
что Вы целый, невредимый,
только бес попутал Вас.

Коль хотите Вы жениться,
то женитесь по любви.
Ни к чему Вам эти львицы,
всякие там мисс Фи Фи.

И ещё прочла я утку:
рвётся в бой один тиран.
Полагаю, эту шутку
мог скропать лишь интриган.

Если же достанет прыти
против нас идти войной,
тут уж, папа, не взыщите - 
станет Ваша мисс вдовой.

Жду я сына этим летом - 
Бог мне милость оказал.
Не хочу, чтобы про деда
внук дурное услыхал.

Батюшка, молю Вас очень
обратить к Тому свой взгляд,
Кто сказал: "Прости им, Отче,
ведь не знают, что творят".

Совершили Вы немало
отвратительных грехов:
шли с опущенным забралом
против призрачных врагов,

притесняли тех, кто верит
в искупительную весть,
пред Христом закрыли двери,
не убавив свою спесь.

Так откройте и молите:
"Каюсь, сбился я с пути,
на чужой блуждал орбите,
грешного меня прости,

верю, Сын Твой на Голгофе
жизнь отдал и за меня!"
Ваша дочь, царевна Софья,
Незлобивцева жена.

Вам благие пожеланья,
от Арсения привет".
Как отправила посланье,
тут же подоспел ответ:

"Свинопасова ты квочка!
От тебя я отрекусь.
Не царевна ты и точка.
Се запомни наизусть".

Глава десятая, в которой говорится о том,
как опасно широко раскрывать рот

В Охламонии не к месту
пробил час кривых зеркал:
государь свою невесту
землякам презентовал.

Суженая - мисс Гвинея,
метра два длина лишь ног.
Обормотус рядом с нею,
как под деревом сморчок.

Отроки резвились в школе:
"Царь наш - мудрый господин.
Ведь теперь мы в баскетболе
станем номером один!"

Гневались аборигены:
- "Что произошло с царём?
То ль взыграли чьи-то гены,
то ли тронулся умом?"

- "Не слыхали ахинею?
Заказал сей вертопрах
семь портретов: мисс Гвинея
носит мужа на руках"

- "Возжелал войны он страстно,
не подумав, сгоряча.
Обнажит свой меч напрасно - 
сам погибнет от меча".

- "Свинопас, знать, справедливо
самохвалу дал отпор.
Чересчур мы боязливы,
коль молчали до сих пор".

- "Нам вернуть бы Незлобивца,
посадить его на трон,
а тирана-нечестивца
гнать в три шеи за кордон".

Верные легионеры
доносили во дворец:
"Срочно принимайте меры
или царствию конец!"

На зверей охотясь в роще,
брякнул слугам Обормот:
"Завтра чтоб согнать на площадь,
значит, весь честной народ.

С каждым разговор короткий,
как заведено у нас:
"Не являешься на сходку - 
отключаем свет и газ".

Шли отнюдь не хладнокровно
на собранье земляки.
Шли со скрежетом зубовным,
шли, сжимая кулаки.

Рядом с деспотом бок о бок
мисс Гвинея и Холоп.
С постоянством твердолобым
начал кровожадный клоп:

"Дорогие охламонцы!
Я властитель и судья, 
выше неба, больше солнца;
бог один, и это я.

Объявляю понедельник,
значит, нерабочим днём.
Работяга и бездельник,
ох, мы с вами и кутнём!

Всем гулять повелеваю,
пейте за казённый счёт:
я женюся, вон какая
моя миссис Обормот!"

Заревел Холоп могуче:
"Нашему царю ура-а!"
Тут из проплывавшей тучи
дождь полил, как из ведра.

Люди тотчас разбежались
непонятно кто куда.
Деловито укрывались
под зонтами господа.

Дождь прошёл, собрали снова
местных жителей на сход.
Из-под зонтика цветного
показался Обормот.

Наглотавшись валидола,
государь продолжил речь:
"Смельчаки мужского пола!
Час настал злодеев сечь.

Строит город неприятель
где-то там в своих горах.
Мы же без лицеприятий
разнесём их в пух и прах.

Сломит этих горлопанов
бравый охламонский дух.
Перебьём их, как фазанов,
передавим их, как мух.

После свадьбы сбор короткий
и вперёд, душить врагов.
Привезёте жёнам фотки
раскуроченных домов.

Дорогие охламонцы!
Как возьмём их бастион,
обещаю вам червонцы:
сотню тысяч, миллион.

Я печусь о вас, о каждом,
счастье я несу людя'м,
пить даю тому, кто жаждет,
даже если жажду сам.

Я всесильный, я великий,
я добрейший государь,
я превыше всех религий,
я бесценнейший янтарь.

Я распорядитель света,
я основа бытия.
Солнце, звёзды и планеты 
создал я и только я-а-а..."

Буква "я" произносилась
с  широко открытым ртом.
Муха жирная кружилась
прямо над монаршим лбом.

Прытко муха залетела
в глотку буйного царя,
и властительное тело
пало на секретаря.

Тот правителя, конечно,
расторопно подхватил.
Слуги бросились поспешно 
проявлять лакейский пыл:

отнесли царя в хоромы,
уложили на кровать,
дали выпить каплю рома
и нашатыря вдыхать - 

никакого результата,
помирает мироед,
смотрит как-то виновато,
то ли дышит, то ли нет?

Слуги недоумевали:
"Мало есть на свете мух?
Из-за вот такой вот швали
царь, гляди, испустит дух!"

Лекари, понятно, в шоке:
чем лечить и как лечить?
Собрались они в итоге
иноземцу позвонить.

Заграничное Светило
после ихнего звонка
на закате прикатило
для осмотра женишка.

Пару раз царя встряхнуло,
надавало по щекам,
на живот перевернуло,
обозрело здесь и там

и промолвило натужно:
"Это муха а-бе-це,
от неё лечиться нужно
только витамином С,

 да и то я не уверен,
оклемается ль больной.
Пульс его, увы, прескверен,
в общем, пой за упокой".

Зарыдала мисс Гвинея
над монаршей головой,
повторяла, цепенея:
"О майн гот, пора домой".

Глава одиннадцатая, в которой охламонцы
становятся правдолюбцами

После похорон министры
совещались втихаря,
дабы разом, мирно, быстро
выбрать нового царя.

Закипела в каждом злоба,
разругались меж собой. 
Финансист лягнул Холопа,
надвигался мордобой.

Стукнул по столу Агрессор:
"Прекратить галиматью!
Я ваш величайший кесарь.
Если против кто, убью".

Тут же в кабинет солдаты
с автоматами вошли,
и другие кандидаты
жизнь кончине предпочли.

Присягнули многократно,
трезво испугавшись пуль.
Мисс отправили обратно
рекламировать шампунь.

Вновь на площади собрали
исстрадавшийся народ.
На трибуне весь в медалях
новый царь и прочий сброд.

Громко объявил Агрессор:
"Я ваш символ, ваш герой,
мощный двигатель прогресса - 
цезарь Обормот Второй.

Я железный и суровый,
я не мальчик для битья,
я бойцовый, я бедовый,
бог один, и это я.

Бывший царь был шизофреник
и страшила из страшил,
не жалел казённых денег,
на портреты их спустил.

Я радетельный хозяин,
я отец вам, я вам мать.
Все портреты негодяя
повелю у вас изъять.

Вместо головы тирана
голову мою мазнут,
и назавтра утром рано
вашим семьям возвернут,

дабы знали в каждом доме:
охраняет ваш покой
и всегда стоит на стрёме
цезарь Обормот Второй".

"Знаем этих доброхотов, - 
крикнул из толпы Бунтарь, - 
не желаем обормотов,
никакой ты нам не царь.

Прочь проклятых царедворцев,
хватит пудрить нам мозги.
Больше мы не охламонцы,
где там наши батоги?"

Двинулась толпа к трибуне,
и Агрессор приказал:
"Ну-ка, братцы, их приструним,
дайте по смутьянам залп!"

Только бравые солдаты
слаженно, без лишних фраз,
повернули автоматы
на того, кто дал приказ.

Истошно взревел Агрессор:
"В революцию играть?
Покажу я вам, балбесам,
всех велю перестрелять".

- "Ты, царёк, у нас на мушке,
так что лучше помолчи.
Всё, конец твоей кормушке,
не нужны нам ловкачи.

Мы служили год за годом
охламонским главарям,
но сегодня мы с народом,
своего хотим царя,

а тебя и шавок царских
арестуем до поры.
Нежились на ложах барских?
Так вперёд, в тартарары!

Мы напишем Незлобивцу,
воротился чтоб скорей.
А пока все кровопивцы,
марш в тюрьму, да пошустрей!"

Словно банда террористов,
шли в темницу, как во гроб,
Истязатель с Финансистом,
царь Агрессор и Холоп.

Позже бросили в застенок
сыщиков и стукачей
дожидаться в мрачных стенах
жалкой участи своей. 

На повстанческом совете
громко вопрошал Бунтарь:
"Пусть мне кто-нибудь ответит,
для чего нам новый царь?"

- "Царская нужна порода,
тут уж нам ни дать ни взять:
кто же будет пред народом
выходить да речь толкать?"

Отстучали свинопасу:
"Голубь ты наш сизокрыл!
Бог всем охламонцам сразу
уши и глаза открыл.

Свергли мы режим тиранов,
с рабским кончили житьём.
Собирайте чемоданы,
приезжайте с Софьей. Ждём".

Свинопас прочёл посланье
и понёсся, как шальной,
чтоб устроить совещанье
с Брутом, Пастырем, женой.

Пастырь молвил: "Срочно нужно
отправляться нам в полёт".
Вчетвером уселись дружно
в свой трофейный вертолёт,

свинопас без канители
молча взялся за штурвал,
через час на площадь сели,
где уже народ их ждал.

Подбежали слева, справа,
спели сотней голосин:
"Незлобивцу честь и слава,
он наш царь и властелин!"

Микрофон ему вручили:
"Ну, скажи нам что-нибудь".
- "Мне вас, братья дорогие,
нужно к здравости вернуть.

Мало что ль вам Обормота,
если нового царя
пожелали отчего-то?
Зря вы, братцы, очень зря.

Вами правил искуситель,
князь соблазнов, несвобод.
Наш Бог - кроткий Искупитель,
Царь царей, Господь господ.

Только Им одним хранимы,
только Он даёт покой.
Возлюбить Его должны мы
сердцем, разумом, душой.

Пусть же каждый Богу внемлет,
скинет груз тяжёлый с плеч.
Предлагаю нашу землю
Правдолюбией наречь.

Ложь повержена, забудьте
охламонский ваш удел.
Должно жить не в словоблудье,
но как нам Господь велел.

Открывайте шире ставни,
рабский выбросьте хомут.
Пастырь - новый ваш наставник,
а его помощник - Брут.

Мне и Софье нужно спешно
в горы снова улететь,
чтобы стройка шла успешно
там придётся попотеть.

Кто душой и телом молод,
к нам иди, лети, плыви!
Возведём мы новый город,
город веры и любви".

Как обычно, во всё горло
гаркнул озорной Бунтарь:
"Софья нам носы утёрла:
ейный муж - ну, точно, царь.

Если царства не желает,
значит, так и быть тому.
Слышал, книга есть святая.
Пастырь знает, что к чему.

Веру нашу он упрочит,
признаёт его народ,
но Агрессора и прочих -  
завтра же на эшафот!"

Молвил Пастырь: "Правдолюбцы,
вы на праведной стезе.
Больше вы не душегубцы,
солнце не чета грозе.

Милость не чета расправе,
милость - редкостный рубин.
Мы негодников отправим
для очистки в карантин.

Все согласны?" 
- "Да, согласны.
Спору нет, учитель прав:
эти прихвостни ужасны, 
может, сменится их нрав.

Софьюшке и Незлобивцу
мы желаем всяких благ.
Пусть построят нам столицу.
Взвейся, правдолюбский флаг!"

Вертолёт поднялся в небо,
совершил прощальный круг
и как будто бы и не был - 
словно растворился вдруг...

Вот и всё, какая жалость,
нужно подводить итог.
Капля лишь чернил осталась
на короткий эпилог.

Глава двенадцатая, она же эпилог, в котором
дятел вновь даёт о себе знать

Карантин не санаторий
и, конечно, не курорт.
Нет там давешних застолий,
не дают к обеду торт.

Дятлу жить без кляуз тошно,
но кому донос послать?
Софье? Ей, пожалуй, можно.
Наточил клюв и... стучать:

"Госпожа, я в паутине!
Доложить хочу я Вам:
в правдолюбском карантине
беспорядок и бедлам.

Досаждает всем Агрессор:
"Я ваш символ, ваш герой,
мощный двигатель прогресса - 
цезарь Обормот Второй".

Мы ему и так, и этак,
мол, меж нами нет царей,
а он рад, как малолеток
среди мыльных пузырей.

Финансист во сне считает: 
"Девять пишем, три в уме,
цезарю - одна шестая,
пять шестых - конечно, мне".

У Холопа завихренье - 
некого хвалить ему.
Верещит от огорченья:
"Слава, слава... никому!"

И палач мозги прохлопал.
Раньше с ним чуть что - скандал.
Часто он меня с Холопом 
тумаками награждал,

а недавно извинился,
дескать, был тогда не прав,
но теперь остепенился...
Выпил, что ль, каких отрав?

Стал молиться, бедолага,
всё губами шевеля,
за какое-то там благо
Бога своего хваля.

Спрашиваю с сожаленьем:
"Ты чего это в посте?"
- "У Христа прошу прощенья,
как разбойник на кресте".

Говорят, в конце недели
выписать его хотят.
Как же, если чушь он мелет,
точно полный психопат?

Вы своим скажите боссам,
чтоб меня на стройку взять.
Буду кляузы, доносы,
оговоры сочинять.

Если надо, то поверить
в Бога Вашего могу
и примкнуть в какой-то мере
к благостному очагу".

Прочитав письмо от Дятла,
Софья подавила гнев
и черкнула очень кратко,
словно песенный припев:

"Эх ты, плевел в злачном поле,
сорнячок в углу двора.
Не могу писать я боле - 
сына мне кормить пора".

Вывод, дорогой читатель,
без сомнения, простой:
даже бывший Истязатель
в Господе обрёл покой.

И в твой терем Бог стучится.
Не хитри, не лицемерь,
не пытайся затаиться -  
отвори скорее дверь.