Балашов Михаил Михайлович : другие произведения.

Женскими глазами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Незачем иметь такую морду, как у гиены.

Женскими глазами

Арахноспираль


Я никогда ничего не боялась, даже в том раннем детстве, когда у меня под кроватью жили ночные кровожадные монстры. Даже когда в детском саду на меня замахивались кулаками, похожими на воздушные шары, накаченные по ошибке кирпичами, я делала вид, что мне ни капельки не страшно. А однажды у соседей с цепи сорвался огромный пес, так я его через пару дней поймала и привела обратно — и он по дороге играл со мной, как котенок; а соседи, когда его увидели, от ужаса потеряли дар речи, потому что, как оказалось, ниоткуда он у них не срывался, просто они его сами в лес отпустили после того, как он кого-то едва не загрыз...
Нет, на самом-то деле я кое-чего все-таки боялась, только почему-то была уверена, что это не считается. Но потом я прочитала, что не только считается, но и имеет свое научное название. А боялась я пауков. Причем до такой степени, что при виде этих чудовищ у меня сами собой зажмуривались глаза, а мозг переходил в тот особый режим работы, при котором извилины затягиваются паутиной и человек, хозяин извилин, принимается с жуткими криками бегать в неопределенном направлении, пока не упадет в канаву лицом вниз. У меня из-за этих падений и кличка в детском саду была соответствующая, только я до сих пор никому не говорю, какая.
А когда мы пауков в школе начали проходить, то учительница рассказала, что в некоторых странах с обратном стороны мебели живет ядовитый паук по имени бурая отшельница; и укус у него такой особенный, что рана может не зажить до самой смерти. Я от таких знаний аж вся похолодела, но потом, правда, немного успокоилась, потому что узнала, что ног у пауков не сорок, как мне всегда казалось, а всего восемь. Но потом выяснилось, что глаз у них обычно тоже восемь, — и этого я уже не перенесла: выбежала из класса и, пока пауки по зоологии не кончились, в школе не появлялась.
Потом я стала учиться в институте, но бояться чудищ продолжала пуще прежнего. Бегать уже, правда, далеко не бегала, но визжала знатно, однажды на меня сам ректор пришел полюбоваться. Он сказал, что еще чуть-чуть — и я дотяну до болевого порога... Но я не дотянула.
А потом мне исполнилось двадцать пять — и у меня все прошло. Точнее, мне удалось взять себя в руки. Я к этому времени уже второй год работала инженером в полусекретной полуразвалившейся госконторе — вот и подумала: мой возраст равен пяти в квадрате, у меня в голове высшее образование с красным дипломом, мне в подчинение выделен целый мальчик-лаборант, а я не могу найти инженерного решения несложной проблемы.
И я это решение нашла, увидев на рынке перчатки из толстой прорезиненной ткани, про которые продавец сказал, что они из той партии, которую украли с военного склада. «Кожа ваших рук — на ощупь тот же шелк и даже бархат, поэтому эти перчатки как раз для вас, — сказал он: — они защитят вас и от химии, и от биологии, и вообще от всей той гадости, какой хватает у нас в стране!» Я ему, конечно, не поверила, но мне понравилось, как он сказал про мои руки, поэтому я его захудалый товар купила. Спрятав печатки в потайном кармане сумочки, я теперь при виде любой гадости молниеносно их надевала и, как рыцарь в доспехах, принималась давить всех подряд.
И мне это занятие пришлось очень по душе. Если раньше я всячески избегала мест типа подвала нашей конторы или пустыря за соседним домом, то теперь отправлялась туда при первой возможности, причем навострилась в этом деле до такой степени, что за пару месяцев достигла отметки в двести штук, а потом бросила считать, сколько я там кого убила, потому что и без цифр получала от жизни полное удовлетворение.
Вот только длилось мое счастье недолго. Сначала до меня дошли слухи, что о причинах моей любви к пребыванию в подвале слагают крайне непристойные истории. Затем на мою зарплатную кредитную карточку перестали приходить деньги; я долго скандалила в бухгалтерии, но там заявили, что у них с перечислениями все в полном порядке, а потому причину мне надо искать, глядя на себя в зеркало. Кончилось же все тем, что я лишилась чемодана: едва приехав на вокзал, я его потеряла, но затем нашла, едва зайдя в бюро забытых вещей, — он стоял буквально в трех метрах от меня и не узнать его было невозможно, поскольку у него на боку имелся уникальный двуглавый паук-дракон, мной самой когда-то и нарисованный; я закричала, что могу описать все находящиеся внутри носки и по памяти сосчитать число дырок на каждом их них, но мне сказали, что с такими, как я, им разговаривать не положено; а ведь не такая уж пьяная я и была...
Вот так, налегке, я в деревню к своей престарелой сводной бабке, матери покойного отчима, и заявилась. Если б я получила отпускные, то, естественно, отправилась бы куда подальше поюжнее, но в условиях финансового дефицита я была счастлива и тому, что мне разрешили бесплатно поспать в курятнике и понюхать козьего навоза.
В последний раз мы виделись лет пятнадцать назад, но она меня так встретила, будто мучилась на этом свете исключительно ради нашей нынешней встречи. Мне от ее эмоций в первый день было противно, но потом я поняла, что она не придуривается, — и, не удержавшись, про все ей рассказала: и почему приехала без вещей, и про свои паучьи страхи, с которыми так успешно смогла справиться, и про то, что уж если мне и раньше денег катастрофически не хватало, то теперь, когда они стали в пути теряться, я уже не о жизни, а о кое-чем еще подумываю... Она слушала меня, слушала, а потом ее будто прорвало: она запричитала, что прекрасно знает, в чем дело, и голову дает на отсечение, что это из-за пауков, к тому же у какого-то местного мужичка было то же самое, только не с деньгами и чемоданами, а с письмами, телеграммами и подотчетными документами, — его за это и посадили...
Я ей, конечно, не поверила, но она сердито сунула мне под нос книжку с оторванной обложкой и приказала читать вслух, а затем, когда я осилила предисловие, подвела меня к иконе, на которой ничего нельзя было разобрать, и заставила поклясться, что отныне я никого никогда убивать больше не буду. «Ладно, не буду, — сказала я. — Только у меня тут еще одна есть проблема, даже более важная, — с парнями...» Я принялась ей рассказывать, что вообще-то они на меня внимание обращают, вот только дальше слов о том, что у меня шелковые ручки, дело не идет, но бабка в ответ только замахала на меня руками, потому что, как я поняла, в этом вопросе она была не сильна.
А клятва мне вправду помогла: вернувшись через неделю домой, я обнаружила, что ко мне на карточку пришли и отпускные, и зарплата за предыдущий месяца, и еще какие-то деньги, которые я сначала приняла за премию; когда же выяснилось, что это мне из нашего институтского журнала прислали гонорар за статью полугодовой давности, в которой я писала про возможности применения локальных компсетей в спецгосучреждениях, то у меня глаза сами собой зажмурились: сети — это ведь та же паутина... А по поводу чемодана мне сказали по телефону, что если у меня не получится забрать его в любое удобное время, то они подвезут его по любому указанному адресу, причем совершенно бесплатно...
Бабка же, узнав, что после ее мудрых советов жизнь повернулась ко мне лицом, так обрадовалась, что на следующий год окончательно переехала жить в деревню, а свою однокомнатную квартирку переоформила на меня. «Пока девушка мыкается по общагам, приличные женихи ей не светят, — сказала она. — А мне все равно жилплощадь завещать некому — не внукам же, обормотам, которые не учатся, не работают и даже со мной не разговаривают».
Увы, детки ее второго сына, также покойного, оказались другого мнения. Вскоре после того, как я справила новоселье, они приехали ко мне в три часа ночи (не поленились), заставили меня открыть дверь (пригрозив ее взорвать), после чего принялись рассказывать о том уважении, которое они всегда испытывали к своему дяде и его приемной дочери, то есть ко мне, своей двоюродной сестре, пусть и сводной. После этого они сказали, что вообще-то здесь по поводу того, что нехорошо разевать рот на чужое имущество, а потому мне следует быть умной девочкой и переоформить все так, как они скажут. «Иначе раздавим тебя, как бурую отшельницу, а тебе это надо?!» — спросили они.
Пока мои братья не ушли, я им поддакивала, тем более некоторые их мысли все равно были мне не совсем понятны, поскольку матерный язык я всегда знала слабо, на троечку с минусом. Но как только дверь за ними захлопнулась, я подумала, что тогда, перед иконой, пообещала лишь никого больше не убивать, но вот никаких клятв относительно холодных войн не давала.
С тех пор на этой квартире я не появлялась, причем сдала ее через агентство, чтобы не надо было лично встречаться с жильцами — братья наверняка бы попробовали на меня через них выйти, — а сама я снова в общаге поселилась, в очередной комнате с паутиной в углу. А для дополнительной безопасности я перестала ходить по улице без сопровождения.
Агентство мне платило исправно, на работе меня тоже не обижали, но с финансами у меня по-прежнему было не очень, хотя бы по той причине, что милым юношам, которые соглашались меня сопровождать, одних добрых слов обычно оказывалось недостаточно. Да и добрых слов не хватало: я ведь никогда не рассказывала кавалерам о причинах своего вечно дурного настроения, считая, что информацию про собственные злоключения человек всегда должен хранить у себя в голове под грифами «секретно» и «совсекретно». «Я мрачна сердцем от природы, — приходилось мне говорить, — так что вам ничего не остается, как принимать эту мою особенность за данность типа звезд на небе или ливня под вечер в душный летний день». Эти мои слова одних моих сопровождающих пугали, а на других почему-то действовали так странно, что своей прытью становились похожи на пауков-скакунов с глазами на ножках (особенно тот наглый мальчик-лаборант), что не помогали даже деньги и приходилось оставлять их у себя на ночь...
Раньше я боялась только настоящих пауков, восьминогих монстров, а сейчас только их и не боюсь: нынче меня пугают монстры двуногие, среди которых, к сожалению, мои братья стоят на первом месте. Что же касается чемодана, то он до сих пор пылится в бюро находок. Я туда периодически звоню и пугаю их, что если они его выкинут, то я им такое устою, что их бюро переименуют в похоронное. Но забирать свои вещи у них не забираю, в знак протеста: ведь все, что сейчас творится, у меня в жизни когда-то уже было, только теперь это происходит на новом, более высоком витке развития — и поэтому на душе у меня еще гаже, чем в детстве, тем более, что насчет приличных женихов в условиях общежития бабушка была полностью права.
[Балашов М.М.]

Проблемы удовлетворения


— Вам не кажется, молодой человек, что чем более развита цивилизация, тем труднее ее представителям полноценно удовлетворять собственные желания? — приступила я к очередному знакомству: всегда начинаю с этой фразы, если на ум не приходит ничего более оригинального.
Объект моих намерений пошевелил реденькими усами и переспросил, действительно ли я так думаю, а затем, положив руку мне на плечо и склонив голову чуть набок, отсканировал меня сверху вниз и справа налево.
— А происходит это исключительно по причине ускорения процесса оптимизации человеческой деятельности, — продолжила я. — Как показывает практика, совмещение любого ускорения с любым удовлетворением столь же нежизнеспособно, как и результат спаривания енота с тигром.
Реакция моего потенциального кавалера оказалась в пределах нормы: дотронувшись губами до моих пальцев, он спросил, действительно ли я интересуюсь тигроенотами, после чего заметил, что из меня льются мысли в очень неплохом жеманном стиле — энергичном, но совсем не мужеподобном.
— Смешно на этом концентрировать ваше внимание, но я могу высказаться и более определенно, — сказала я: — скорость повышения эффективности производимой оптимизации неправдоподобно хорошо коррелируется со скоростью понижения степени наблюдаемого удовлетворения!
Потеребив себе кончик носа, он громко сглотнул, сжал мое плечо сильнее, фамильярно провел тыльной стороной ладони мне по щеке и подбородку — и, наконец, глухо пробасил, вполне уместно сверкнув голубовато-наглыми глазами, что мои слова дьявольски несомненны, но при этом чертовски неверны.
— Было бы интересно узнать ваше мнение — из этой ситуации есть выход? — попыталась я слегка скорректировать его активность.
Он снова сделал паузу. Молодец: большинство молодых людей давно б уже ляпнули дежурную пошлость типа «если прилично выпить, то само рассосется».
Он с ученым видом сощурился — и стал неспешно, будто перебирая четки, произносить слова о том, что в настоящий момент, возможно, выхода и нет, но это не значит, что он не сможет его прорубить, тем более у него имеется полный комплект инструментов... Затем он столь же неспешно стал расстегивать на мне пуговицы.
«Этот гад так неплохо начинал, а теперь зачем-то заторопился», — неслышно вздохнула я, почувствовав легкий холодок печали примерно в районе омута своего сердца.
— На самом деле выход есть только одни: сделать два процесса независимыми, чтобы удовлетворение желаний совершалось «стихийно», то бишь без предварительного планирования, без виртуального «проигрывания» сценариев... — бормотала я уже без всякого энтузиазма, по инерции: какая, к черту, разница, как именно сотрясать воздух, находясь в компании с мужской особью при таких обстоятельствах.
Он недобро проговорил, что я сама, небось, до этого додумалась, потому что такое легче придумать, чем запомнить — и я не стала его разубеждать: сказала, что дошла до всего, естественно, сама, поскольку не смогла заполнить долгие и тоскливые вечера ничем более умным, чем сочинением псевдомужской околесицы.
Околесицей в ночи
занимаюсь на печи.
Не мешай мне, помолчи...
Он невнимательно кивал головой, называл меня киской и просил декламировать, не останавливаясь, но я прервала своей рифмованный экспромт — и причине того, что мы уже пришли, и из-за отвратительно холодной руки, которую почувствовала у себя на теплом животе.
Частично вырвавшись из объятий, я полезла в сумочку за ключами, но он, правой рукой прижав меня еще крепче, прошептал, что я классно раззадорила его своими идиотическими речами, после чего своей левой стал вытворять нечто до неприличия озорное и бесшабашное; я же подумала, что его действия тоже можно назвать вполне идиотическими: ведь он, очевидно, даже не подозревал, как сильно мне хотелось ткнуть его самым длинным ключом в глаз.
— Готова поклясться, что от моих размышлений в твоей кучерявой головке осталось максимум две фразы, да и то вовсе не моих, — попыталась пошутить я, открыв наконец дверь своей квартиры. — Надо только учитывать, что «стихийный» подход, который я упомянула три минуты назад, является «нецивилизованным», вследствие чего у индивидуума, который его применяет, могут возникать проблемы социального характера... Хотя, конечно, что толку от феминизма, если ты не можешь защитить себя и свои взгляды крепкими кулаками! — смогла я наконец завершить этот мутный поток слов — и с силой захлопнула дверь.
Он промурлыкал, что найдет решение моих смешных девичьих проблем, после чего приступил к ощупыванию кончиком своего языка закоулков моей ротовой полости, одновременно освобождая меня от одежды.
«Может, от этого непотребного говнюка на самом деле будет прок?» — разлилась по моему организму ожидание сладкой пушистой истомы...
Сейчас утро. Соображаю я с великим трудом, но мне хватает мозгов, чтобы понять, что я отравлена, ограблена и в высшей степени не удовлетворена.
[Балашов М.М.]

Сексогон


Как только муж приступал к занятию, которое он самонадеянно называл «любовными ласками», как только принимался куда-то тянуться своими длинными волосатыми лапами — раз за разом происходило одно и то же: с улицы доносился злой раскатистый лай. По причине того, что наш дом был загнут почти кольцом, звук отражался от обезумевших стекол и метался по внутреннему двору, как пьяное стадо.
Зажигались окна, открывались форточки, морозная тьма начинала в изобилии поглощать злобные крики, сдобренные пустыми жестяными банками и стеклянными бутылками, — но лай в результате становился только громче и отчаяннее.
Муж радостно сообщал, что «эта сука» того и гляди отдаст концы, потому что заводится с пол-оборота и расходует на свое гавканье непомерно много энергии, а мне хотелось ему возразить, что это не девочка, а мальчик — очень сообразительный, симпатичный и экстерьеристый; и нет ничего постыдного в том, что ему приходится околачиваться у помоек: у любого жизнь может не сложиться... Но каждый раз меня вдруг охватывала такая жуткая тревога, такое ощущение неправильности происходящего, что я не решалась открыть рот.
Печально вздохнув, я отодвигалась и отворачивалась, продолжая телепатический контакт с тем, кого я мысленно называла Сексогоном.
А через несколько месяцев мне стало совсем худо: едва муж вытягивал в мою сторону губы, пробуя заграбастать меня ручищами и навалиться на меня своей пузатой массой, я испытывала острейшую жуть даже в том случае, если с улицы не доносилось ни звука.
«Что случилось с моим кобелем?» — вслушивалась я в тишину и непроизвольно фантазировала. Вот его пытаются поймать муниципальные живодеры, чтобы увезти туда, откуда не возвращаются даже люди, но он спасается от них бегством, не подозревая, что его судьба уже предопределена. Вот визжат тормоза, слышится глухой удар, полупьяный водитель, похожий на всех знакомых моего мужа, вываливается на асфальт и, стоя на четвереньках, тупо смотрит на красавца, который лежит неподвижно, с окровавленной мордой. Вот хромает матерый бомж Карпыч, которому всегда до всего есть дело, он несет еще теплое тело Сексогона к себе в подвал — и там от него остаются только шерсть да хвост...
— Нет, не могу... — выдыхала я.
Муж непонимающе мрачнел, а затем заводился на ту тему, что если эта дворняга наконец отдала концы, то это хорошо, а вот то, что у его супруги в голове опять полный «грин пис», — это плохо...
Только через полгода я сумела-таки излечиться от этой чертовой сексогонозависимости. Помимо прочего, мне для этого понадобился и развод.
Теперь я прислушиваюсь к ночным звукам и размышляю: «Что лучше — завести сообразительного, симпатичного и экстерьеристого пса или поддаться на ухаживания разбитного кинолога с первого этажа с серьгой в ухе? Ведь первый точно не будет приносить в дом денег, но для второго мне вряд ли удастся подобрать модный ошейник с поводком...»
[Балашов М.М.]

Житие программиста Изотова


0 × 1000 = 0


Однажды мне по секрету донесли, будто в соседней лаборатории появился молодой инженер-программист по фамилии Изотов, который не только в два счета может решить самую сложную задачу, но и вмиг запутать самый простой вопрос. Все мои подруги в один голос уговаривали меня о нем даже не думать, потому что такой девушке, как я (почти принцессе) не стоит связываться со всякими программистами (баламутами), да я о нем вовсе и не думала (я вообще ни о чем не думала), но начальство вдруг прислало этого Изотова забрать у меня какую-то документацию.
Едва он вошел (наш местный гений), как все тут же нашли предлог выйти (некурящих у нас нет, поэтому найти предлог несложно). Изотов ради приличия минуты три поговорил о делах (суть разговора свелась к тому, что ему нечего у меня забирать, потому что я ничего не смогла для него найти), а затем принялся рассказывать, какой он особенный человек: с одной стороны, с утра до вечера открытый для новых чувств, а, с другой, постоянно размышляющий о смысле жизни. Я предложила ему поразмышлять об этом совместно, но он усомнился в моих возможностей. Я сообщила, что в прошлом году закончила курсы компьютерной грамотности, в ответ на что он согласился после работы покормить меня (дурочку) в кафешке.
Через несколько месяцев я сделала вывод, что его поведение, несмотря на всю свою гениальность, отличается, все же, некоторой идиотичностью. Например, я уже была от него беременна, а он (чудак-человек) все продолжал рассуждать о том, что очень хорошо ко мне относится, что среди его знакомых девушек я одна из самых лучших, что он уже придумал, как можно обойтись без той документации, которую я ему так и не нашла...
Но незадолго до появления на свет второго программиста Изотова я, не выдержав, сказала ему, что клянусь уничтожить все его гениальные достижения в области программирования, если он (подлец и мерзавец) сегодня же окончательно не переедет жить ко мне. Изотов-первый подумал — и согласился (к тому же я все равно заперла изнутри дверь на тот замок, который без ключа не откроешь, а ключ спрятала, так что ему оставалось только спрыгнуть с третьего этажа или подраться с беременной женщиной, но он не стал делать ни первого, ни второго, в чем я и не сомневалась).
В палате он сидел на стуле рядом с моей кроватью с таким видом, будто попал в анатомический театр, а я держала его за руку, нежно гладила — и вслух размышляла о том, что, наверно, была бы не против стать его законной супругой, если б он сделал мне предложение (да и без предложений тоже). Произошло это вскоре после того, как наши общие сослуживцы по моей настоятельной просьбе оторвали его от компьютера, сунули ему в руку купленный на мои деньги букет и отвезли ко мне в роддом, — чтобы он смог принять очередное гениальное решение, на этот раз об увеличении на единицу счетчика своих детей.
А потом ему (нашему гению-шизофрению) пришлось решать еще один вопрос — о коренном перепрограммировании юридических аспектов своих отношений с представительницами противоположного пола. Произошло это после того, как я случайно узнала, что у отца моего полугодовалого сына есть и законная супруга, и даже дочка, готовящаяся к школе, — и так в результате перенервничала, что он моего крика лопнуло стекло на кухне.
«А ведь ты совсем не похож на того гения, знакомого, друга, влюбленного, любовника, сожителя, а также отца моего сына, каким был раньше!» — ужаснулась я однажды, вскоре после того, как ему удалось успешно решить проблему по уменьшению (временному, естественно) с единицы до нуля счетчика своих законных жен.
— Я твоя королева, а ты мой король, мой офицер, мой конь в одном лице... — вздохнула я в тот день, когда он увеличил счетчик своих жен (естественно, за счет меня) с нуля снова до единицы.
Однажды мой муж Изотов (козел рогатый) заявил, что в знак протеста обнуляет счетчик количества ответов, которые он может дать на вопрос о смысле человеческой жизни, после чего три дня неподвижно пролежал в углу, не вставая даже в туалет. Я пыталась вывести его из этого состояния разными способами, но помог только один: я придумала историю, будто вчера после работы так поздно вернулась домой по той причине, что познакомилась с директором филиала одной известной фирмы, после чего мы с ним пошли в ресторан и там болтали на англо-русском языке...
— Передайте, пожалуйста, гражданину Изотову, что я его, конечно, люблю, но так просто он от меня не отделается, — попросила я адвоката вскоре после того, как мой муж исхитрился со своего домашнего компьютера залезть в сеть этого филиала и не только очистить от информации все компьютеры, но и залить там все водой, включив пожарную сигнализацию.
— Когда твой бывший, а мой нынешний выйдет на свободу, мне наверняка удастся в тысячу раз увеличить счетчик количества ответов, которые он сможет дать на вопрос о смысле жизни! — недавно сказала я матери худосочной сводной сестренки моего сына-богатыря (мне нравится, что они заходят ко мне в гости: я уверена, что каждый раз они находят новый повод для зависти).
Правда, судя по письмам моего благоверного, он не очень-то хочет ко мне возвращаться, но я надеюсь договорить с соответствующими органами, чтобы они выпустили его на свободу, доставив ко мне в наручниках.
[Балашов М.М.]

Сто процентов


Я увидела, что муж углубился в спортивную газету — и решила начать разговор сбоку, с нейтральной темы:
— Медвежонок, тебе не кажется, что это как-то первобытно — изо дня в день читать одну и ту же лабуду про футболистов, хоккеистов, дзюдоистов, фигуристов...
Я могла бы перечислять до полуночи, но муж вдруг недовольно забурчал, как первобытный зверь, — и я не стала дальше размазывать кашу по тарелке.
— Медвежонок, ты не забыл, с кем застукал меня три года назад в соседнем номере, когда мы отдыхали в том паршивом пансионате с комарами и гнутыми вилками? — спросила я, после чего попыталась выхватить у него газету, но он спрятал ее за спину. — Вижу, что не забыл. Тогда слушай. Сын мужика, которому ты в тот день сломал челюсть и который потом чуть было не подал на тебя в суд, случайно оказался на одном курсе в институте с моим сыном, который, если это еще не вылетело у тебя из башки, живет с моим первым мужем. Ты, кстати, помнишь, что мой бывший развелся со мной именно после того, как выяснилось, что я встречаюсь с тобой? Так вот, этот парень и мой сын оказались рядом еще год назад, просто я об этом не сразу узнала, но вот их друг к другу почему-то притянуло без всякого узнавания! И что в результате?! А в результате у моего ребенка обнаружились два привода в милицию и три ночевки в вытрезвителе. А мой бывший супруг относится к той категории людей, которые могут что-то заметить лишь тогда, когда ничего исправить уже нельзя, — и тебе это известно лучше, чем кому-либо. А уж о его нынешней жене я вообще промолчу...
— Вот почему ты в последние месяцы такая нервная, — подал голос муж. — А я, как всегда, ничего не знаю.
— Как всегда.
— Могла бы поделиться.
— И что бы ты сделал? Снова нанес какую-нибудь травму отцу этого маленького ублюдка? Чтобы тебя все-таки засудили? Как ты думаешь, какое положение вещей для меня лучше, — чтобы ты носил домой деньги, или чтобы я носила тебе передачи?
— Ладно заводиться-то! — буркнул муж. — Скажи лучше, теперь-то что?!
— А теперь-то уже проехали, медвежонок! Теперь-то все закончилось, все хорошо: потому тебе и рассказываю. Как я взяла дела в свои руки, всë на поправку и пошло. Шло, шло — ну и разрешилось, наконец, на сто процентов, окончательно и бесповоротно: сын моего бывшего любовника уже никогда не будет общаться с моим любимым мальчиком...
— Сто процентов — понятие теоретическое, на практике контршансы всегда остаются...
— Нет, медвежонок, не остаются, — вздохнула я и стала говорить как можно более холодно и отчужденно. — И дело даже не в том, что мой сын отныне будет жить с нами...
— А мое мнение, естественно, никого...
— Ты не дослушал! — гаркнула я. — Дело в том, что вчера я была у следователя и он показывал мне фотографии из морга...
Муж чуть приоткрыл рот, затем его закрыл, — и посмотрел на меня как-то особенно, будто не на жену. Я подняла с пола выпавшую у него из рук газету, протянула ему — но в последний момент передумала и разорвала ее пополам. А потом еще раз пополам. И еще! И еще!!!
— Ну почему все сразу думают, что я имею к этому хоть какое-то отношение?! — воскликнула я, стараясь оставаться спокойной и серьезной, но не выдержала — и одновременно расплакалась и расхохоталась.
Собрав на полу обрывки, муж попытался из них что-то сложить, затем бросил это занятие, как-то затравленно на меня взглянул — и вдруг пропищал срывающимся голоском, что не надо с ним разговаривать так, будто он дошкольник.
Обычно я излечиваю его истерики одной хорошей затрещиной, но сегодня мне что-то не хочется играть в доктора, к тому же для меня он все равно медвежонок.
[Балашов М.М.]

Чтобы деньги находил


Всю молодость я активно искала своего принца. Увы, нашла я всего лишь Васю, который и отдаленно не был похож на человека королевских кровей — иногда он, честно говоря, и на человека-то особо не был похож. Отказываться от своей мечты мне хотелось, но на дальнейшие поиски сил уже не осталось, поэтому я решила продолжать ждать, прибившись к этому обормоту. Я только не учла, как дорого мне будет обходиться его содержание.
В ответ на мои замечания Вася лениво огрызался, что, дорого оно или недорого, но не выгоню же я его на улицу за то, что он попил «чуток пивка». Я, в свою очередь, продолжала возмущаться в том смысле, что глаза у него, может, синие и красивые, но уж очень не по-рыцарски он себя ведет.
— Так говоришь, будто полдня любишь меня, а кого-то еще — вторые полдня, — усмехался Вася.
Так оно, в принципе, и было, но я с непроницаемым лицом принималась ему говорить, чтобы он не уходил от темы и не делал вид, будто не понимает, о чем речь. Говорила, что он махровый злодей, потому что снова без спроса взял деньги из конверта. Говорила, что не надо меня лишний раз злить и так бесстыже на меня пялиться, потому что мне может это надоесть и тогда я на самом деле кого-нибудь полюблю, в результате чего у него на голове вырастет корона с двумя зубцами по краям.
— Я взял на рубль, а ты угрожаешь на червонец, — вздыхал Вася, в ответ на что я смеялась, что прекрасно понимаю его некоролевские масштабы.
Он кривился и шел курить на балкон, по пути бурча, что мои слова ему до лампочки, только это глупо — при моей-то дырявой памяти все время что-то перепрятывать. Я огрызалась в том смысле, что это выглядит еще глупее — когда мне дают советы такие цветки ненаглядные, как он, по которым тюрьма ой-ой-ой как плачет.
Я шла и перепрятывала. И обычно на самом деле забывала, куда что засунула. А если записывала, то забывала, куда записала.
Муж находил потерю за десять секунд, после чего с улыбкой спрашивал, зачем я врала, что люблю его всего полдня?
— Целый день, целый день, — вздыхала я и чмокала его в небритую щеку, воняющую неблагородным табаком.
Вася в прошлом году умер, но я все равно продолжаю ждать. И даже думаю возобновить активные поиски. Только мне уже не до принца — будет достаточно, чтобы деньги находил...
[Балашов М.М.]

Зоркое Ухо


Я чуть ли не час мучилась сомнениями: мне очень хотелось спросить у мужа, смог ли он добиться от своей бухгалтерии оплаты путевки для нашего ребенка, но при этом совершенно не хотелось выводить его из состояния тишины и покоя, поскольку извлечь его наружу всегда было легко, а успокоить и быстро вернуть на место — почти невозможно.
К несчастью, мои сомнения разрешились сами собой: муж вдруг оторвался от своих компьютерных мирных дел и забурчал в том смысле, что ему вообще со мной не о чем разговаривать, поскольку наш ребенок пропадает в неизвестном направлении.
— Он сегодня ночует у бабушки, — сказала я.
Муж спросил, зачем.
Я задумалась, поскольку такое иногда бывало, что за первым вопросом второго не следовало, но такого, чтобы за вторым вопросом не следовал третий, — никогда. Но не ответить я не смогла.
— Ему завтра надо быть в институте раньше времени, чтобы у кого-то что-то переписать.
Я была права: муж сказал, что он понимает, что от бабушки ехать на сорок минут меньше, но не понимает, почему из-за каких-то сорока минут человек не должен ночевать дома.
— Потому что надо считать время в два конца, — объяснила я, — а это уже будет полтора часа.
Муж сказал, что дважды сорок — это час двадцать, а не полтора, и в любом случае для него это не аргумент, потому что лично он тратит по два часа в один конец и не жалуется.
— Ты и не жалуешься?! — усмехнулась я, а он в ответ принялся размышлять о том, что это не он, а наш ребенок постоянно жалуется своей бабушке на свою тяжелую жизнь, в результате чего бессовестно получает от нее деньги, которые в силу своего слабого интеллекта неизменно тратит на пиво...
— Ты не можешь знать, на что он их тратит, потому что это неизвестно даже мне, — сказала я, на что он ответил в том смысле, что не надо с ним спорить, потому что у него и так ужасное самочувствие вследствие перенапряжения нервов.
— Это у тебя не от нервов, а от дурной головы, — подумала я вслух, после чего решила, что настало время спросить насчет путевки.
— Ну, в определенном смысле выяснил... — ответил муж после долгой паузы и стал путанно рассказывать про главбуха, который сегодня соображал с трудом, а потому ему было все равно, кому, за что и в каком количестве платить, и про гендиректора, который, в отличие от бухгалтера, был на редкость энергичен и тверд, а потому внеплановые расходы проводить отказался, заявив, что лучше выплатит еще одну премию по результатам года, чем создаст еще один нездоровый социальный прецедент...
— Что ж, ситуация мне ясна, ни прибавить, ни убавить, — сказала я. — Но только не надейся, что я спущу это дело на тормозах. Я понимаю, что платить полную сумму тебя душит жаба, а насчет того, что ты добьешься хоть чего-то от начальства, я и не надеялась, потому что тебе этого никогда не удавалось и было бы странно, если бы удалось сейчас, потому что ты рохля, а против рохлизма лекарства нет... Но наш ребенок так мечтал куда-нибудь поехать, — и себя показать, и новые края посмотреть, — что заплатить тебе придется!
Муж пробурчал, что он не рохля и однажды ему такое удалось выбить из начальства, что даже само начальство удивилось, — а потом принялся рассуждать о том, что наш сын еще слишком молод, чтобы мечтать об отдыхе, потому что нормальные люди в двадцать мечтают о другом, в том числе о тяжелой полукатаржной работе.
— Горазд ты обижаться по пустякам, — сказала я, пытаясь его успокоить, но муж успокаиваться не захотел и продолжил свои размышления о том, что работать в любом случае полезнее, чем отдыхать...
— Особенно это полезно для тех родителей работника, которые сами не хотят работать, — сказала я, но муж со мной не согласился и даже добавил, что нормальному человеку должно нравиться много работать, а отдыхать ему должно нравиться лишь после того, как он достигнет пенсионного возраста, да и то при том условии наличия здоровья и финансов...
— А ведь тебе самому еще нет пятидесяти, а ты уже и сейчас отдохнуть никогда не откажешься, даже когда вовсе и не устал, — напомнила я мужу, на что он ответил, что его нельзя сравнивать с нашим сыном, поскольку они из разных поколений, к тому же у сына еще нет высшего образования, к тому же наш ребенок так учится, будто продолжает в школу ходить.
— Вот почему, например, он без твоей помощи обойтись не может? — спросил он. — Сколько рефератов им написано самостоятельно и сколько за него сделала ты? Даже мне пришлось один слепить, хотя я и являюсь категорическим противником!
— Как раз тот, который у него не приняли... — засмеялась я, на что он заявил, что ему это обидно слышать, потому что реферат был превосходным, просто ребенок, как оказалось, не умеет подходить к проблемам серьезно и передавать субподрядчикам, в качестве которых в данных случаях выступал его родной отец, задание в полном объеме.
— Ведь что можно назвать полным объемом?! — принялся он читать очередную лекцию. — Полным объемом можно назвать такой объем, при котором тот, кто непосредственно выполняет работу, до мелочей понимает, что именно желает получить заказчик, то есть преподаватель! А я не понял! Так кто в этом виноват — я, отец-субподрядчик, или подрядчик-сын?!
— Отец-субподрядчик, да? — ответила я наугад, поскольку давно уже потеряла логическую нить, к тому же с детства не могла понять отличий между приставками «под» и «суб». Мой ответ, похоже, добавил мужу энергии, поскольку скорость изложения им материала увеличилась вдвое: он сообщил, что даже в его доисторические времена студенты за лето умудрялись добывать денег больше, чем получали в виде стипендии за целый год, а уж сейчас рабоче-денежные отношения развились до такой степени, что почти все студенты одновременно и на дневном учатся, и на полной ставке работают, и доход в результате имеют чуть ли не в двадцать раз больший, чем у их преподавателей, а поскольку последние за хорошее отношение к студентам во время зачетов и экзаменов получают от студентов хорошее товарно-денежное довольствие, то получается, что на плечах таких вот работящих студентов и держится все высшее образование у нас в стране.
— А что держится на плечах нашего оболтуса?! — воскликнул он, после чего сам себе и ответил, что ничего не держится, поскольку его сын стоит не на своих ногах, а на плечах своего отца, так как считает, что отец у него — папа Карло, который работает в цирке. — Но я не папа Карло и в цирке не работаю, а потому никому не позволю делать из себя основание вавилонской башни! Лучше я буду надрываться для себя самого, чем для кого-то, — и сам себе буду что-нибудь покупать!
Я устала от его речей, а потому пошутила:
— Десятые и одиннадцатые дешевые штаны, которые уже некуда складывать? Нет, я запрещаю тебе это делать. Ты покупаешь и носишь их только по той причине, что они дешево стоят, а в результате выглядишь слишком потрепанно, будто не только не женат, а вообще ничей, — и меня это не устраивает.
Муж забурчал в ответ, что зато у него жена совсем не потрепанная, при этом и симпатичная, и в меру молодая, и по-пастушески простодушная, и вампирически целенаправленная, и покупает она не то, что подешевле, а то, что поприличнее, и муж ничего не говорит ей поперек...
— И еще: я не выношу, когда кто-то говорит о себе в третьем лице, — перебила я мужа, на что он сказал, что не выносит, когда ему указывают, как он должен говорить, тем более про себя самого...
После этого его вдруг замкнуло и он снова заговорил о том, что наш ребенок мог бы и сам все-таки как-нибудь добывать деньги, тем более кормить его никто не отказывается, а вот увидеть настоящую жизнь, кроме как на работе, он не сможет нигде, и если не принять меры, то к моменту окончания института у него в голове не будет ничего, кроме голой теории, а многие вещи понять невозможно, пока они человеку по лбу не дадут и уши в трубочку не скрутят...
— Невозможно, невозможно, — согласилась я. — Особенно таким дурам, как я, у которых во всем мозгу можно найти лишь ноль целых одну десятую извилины.
Муж на секунду задумался, после чего сказал, что, конечно, вполне бы мог найти нашему сыну на лето интересную работу с очень хорошей зарплатой, но, естественно, делать этого не будет, поскольку этого вовсе и не требуется, поскольку туда, куда ребенку действительно стоит устроиться, денег платят мало, а сама работа рабоче-крестьянская и далекая от интеллектуальности, но это и есть именно то, что для двадцати лет и требуется. После этого он по сотому разу принялся рассказывать, как в молодости в одно лето ездил лаборантом в геофизическую экспедицию и занимался сбором проб воздуха, а в другое лето работал грузчиком на хладокомбинате...
А затем он добавил:
— Если же нашему малышу-оболтусу такие занятия кажутся неактуальными, то он вполне может для себя подыскать что-нибудь и посовременнее, в духе глобализации, и поехать, например, собирать апельсины в Грецию, в Испанию...
— Это бред — собирать Грецию в Испании! — не выдержала я, но муж заявил, что никакой это не бред и он из тех своих занятий очень многое вынес, на всю оставшуюся жизнь.
— Ты вынес коробку мороженого со склада... — засмеялась я. — И вообще у меня такое подозрение, что истинной причиной высокой степени его нынешней дебилизации является как раз его дебильное прошлое!
Муж принялся невнятно возражать, но, так ничего толком и не родив, встал с дивана и посмотрел на меня очень недобро, будто я перегнула палку, а затем направился к двери.
Я попыталась ухватить его за штаны, но в результате так ущипнула за ляжку, что он взвизгнул, подпрыгнул и стал чертыхаться.
— Не обижайся, милый, — улыбнулась я — и он обиженным тоном сказал, что вовсе и не обижается.
— Куда же в таком случае ты собрался?
Сначала он попытался меня отцепить, но когда ему это не удалось, заявил, что направляется туда, куда наши разговоры транслируются в прямом эфире, то бишь на Кудыкину гору.
Я в ответ разжала руку и ласковым тоном попросила:
— Не надо ерепениться так по-глупому! Я ведь не запрещаю тебе размышлять на ту тему, что кто-нибудь еще, помимо тебя, может приносить в дом деньги. Я уже даже готова морально перенести несколько дополнительных пар дешевых штанов.
Муж немного постоял, затем сел и сказал, что он решил в качестве эксперимента больше не давать нашему ребенку ни гроша.
— Любопытно будет посмотреть, как он запоет!
— Ничего любопытного, — чуть-чуть подумав, сказала я: — просто в этом случае снабжать ребенка придется не тебе, а мне.
— А что будет, если я ничего не буду давать и тебе?
Я подумала еще — и только рассмеялась.
Похоже, он все понял даже лучше меня, поскольку, помолчав совсем недолго, вполне мирно пробурчал, что, так уж и быть, больше не будет цапаться со мной по мелочам и оплатит эту чертову путевку, особенно если я ему скажу, где наш сын сегодня на самом деле...
— Ты чокнулся, да? — осторожно спросила я. — Или забыл, что об этом уже спрашивал?
Муж назвал меня тупоголовой девочкой, сказал, что обо всем прекрасно помнит, вот только глубоко сомневается в том, что эта информация достоверна, поскольку, судя по косвенным данным, наш сын давно уже состоит со своей бабушкой в сговоре, в результате чего они в два голоса говорят одно, а на самом деле происходит другое.
— И каково же это «другое»?
— Таково, что кое-кто недоразвитый пьет из горлышка в подворотне на большой дороге, а кое-кто его покрывает! — закричал муж.
— Чушь! — сказала я, задумалась над тем, какую бы гадость ему сказать в ответ — и осеклась...
Муж спокойно спит рядом и даже почти не храпит, на часах глубокая ночь, а я лежу с открытыми глазами и смотрю в потолок. По идее, я должна чувствовать себя в высшей степени комфортно, ведь у меня всегда так: он в тишине и покое — и я там же. Но покоя нет. И я даже знаю, кто в этом виноват: ведь не зря мой муж в детстве имел кличку Зоркое Ухо, а все беды, как известно, от лишних знаний, а лишние знания, — как раз от зорких глаз и чутких ушей; и в сговоре задействованы не двое, а четверо: моя мама, я, сын и смешливая девица с оттопыренными ушами, у которой он, собственно, сегодня и ночует, — мы уже давным-давно собираемся ее представить нашему папаше, только никак на это не решимся, потому что он в последнее время какой-то больно нервный... А уж о том сговоре, в котором, помимо меня, участвуют моя мама и кое-кто еще, я запрещаю себе даже думать: вдруг Зоркое Ухо услышит, как я во сне произношу неправильное имя?
[Балашов М.М.]

Четыре зеркала


Мы с мужем одного года рождения, но он всегда, еще с института, казался мне мудрым, как старый ясень, поэтому я никогда не стеснялась делиться с ним самым сокровенным.
Вот и в тот вечер — едва он переступил порог, я принялась нагружать его на тему нашей Катьки.
— У меня такое чувство, — сказала я, — что она с каждым годом только тупеет, хотя, насколько я умею считать, мы за шестнадцать лет ее воспитания потратили на нее больше, чем на себя двоих, вместе взятых.
— Да это просто гормоны в ней играют, — буркнул муж. — Хотя, конечно, и от дружков-идиотов могла заразиться.
— Чем заразиться?
— Дуростью!
— Да, это ты правильно сказал, милый друг, — обрадовалась я. — Вот и поговорил бы с ней, пока не поздно! Почему ты? Да потому что со мной она не разговаривает — будто сам не знаешь. А все зло, я уверена, от этого ее Вадьки идет — уж не в курсе, из каких таких дурацких соображений он тебе нравится... Только ты сильно ее не ругай, она у нас все-таки в каком-то абстрактном смысле хорошая, к тому же с психикой в таком возрасте не у нее одной беда...
— С психикой беда не только в ее возрасте, — скривился муж. — К тому же я ни слова не понял из того, что ты сказала.
Я развернула мужа на девяносто градусов, сунула ему под нос забинтованный палец и сказала:
— Ты у меня, дружок, мудр, но иногда глуповат. Вот, посмотри: Катька зеркало грохнула, а сознаваться не хочет. Я, как вошла, тут же, естественно, осколки кинулась собирать, а они такими острые... Хорошо еще, что сухожилие не прихватила, а то ведь могла себе случайно и горло перерезать! Так что посуду тебе придется сегодня самому мыть — если, конечно, Катьку не заставишь.
— Она у себя? Чем занимается?
— Ревет. Чем в ее возрасте еще заниматься?
Муж осмотрел едва заметное овальное пятно на обоях, даже потрогал его пальцем, затем начал размышлять на ту тему, что некоторые предметы имеют свойство падать сверху вниз без всякого человеческого вмешательства.
— Зеркало было посередке разбито, а по краям осталось почти целым, — ответила я. — Ударила по нему Катька чем-то. Может, молотком? Может, ей изображение собственной мордочки не понравилось? В ее возрасте все такие ранимые, что дальше некуда, — по себе помню; я, правда, ничем особо не швырялась, но, бывало, кое-что и похуже вытворяла, на грани жизни и смерти...
— С молотком нестыковка: я ж его на дачу увез, а новый так еще и купил. А насчет Катьки — это ты логично, вот только про грань жизни и смерти ты мне никогда не рассказывала.
— Да, собственно, и не собираюсь.
— Да?! Ну, не больно-то и хотелось. А с нашей тихоней психованной, получается, пора что-то делать.
— Пора, мой друг, пора!
— А что за подтеки?
— Без понятия. Тут и на полу вода была.
Муж еще минут пять вздыхал, рассматривая стену, а затем пошел к дочери. А я тут же заняла место под дверью, потому что всегда считала своей первейшей домашней обязанностью быть в курсе.
— Чего-то там мать про зеркало говорила, я толком даже не понял, — услышала я его голос. — Ты б только не сидела у окна, прижавшись носом к стеклу, в твоем возрасте ведь ничего не стоит простудиться, а зачем тебе простужаться, ты же умереть не хочешь? А насчет зеркала не переживай, я матери так и объяснил: раз ты говоришь, что это не ты, — значит, не ты. Это ведь не ты?
Да, супруг у меня — поразительный психолог...
— Да, это не я, — уловила я голос Катьки.
— Вот и замечательно, вот и не надо печалиться. В выходные куда-нибудь с тобой сходим и купим новое, какое тебе больше понравится. А матери заранее ничего не скажем — будет ей сюрприз.
— При чем тут «сюрприз»?! — взвизгнула Катька. — Мне ваше доисторическое зеркало, что ли, жалко?! Ты просто ни фига не понимаешь, а ведь на самом-то деле всë так плохо, что об этом даже говорить нельзя, об этом только думать можно, да и то с осторожностью!
Муж, похоже, обиделся, потому что принялся размышлять на тему употребления «фига» и «ни фига», а затем вообще заявил, что у нее от слез уже все щеки красные, как задница у мартышки, а она все равно позволяет себя по-хамски разговаривать с отцом — будто это и не отец вовсе, а какой-то дружок из подворотни типа Вадика, который, может, и неплохой парень, но...
— Почему это Вадик — из подворотни?! — повысила голос Катька.
— А что, это не он?! Это не в него ты чем-то запустила? Нет, не думай, я тоже считаю, что отношения между людьми намного важнее сохранности вещей, но не до такой же степени?! Или ты его не любишь? Может, он у тебя — как рак на безрыбье?!
— Нет! — заорала дочка. — Ну, в смысле, что не на безрыбье! И вообще я не желаю разговаривать на эту тему, потому что ты у меня, пап, совсем тупой!
— Опять ты мне зачем-то нагрубила... Ладно, пойдем ужинать, пока у меня из-за тебя давление не повысилось. Ну, что такое, почему «не буду»?
Он вышел в коридор и доложил:
— Легла на диван лицом вниз, ужинать отказалась. Обиделась, наверно, из-за мартышки. Впрочем, ты и сама, наверно, все слышала...
Ужинали мы молча, но когда муж наконец допил чай, то посмотрел на меня так, будто что-то изобрел.
— Хочешь узнать хронологию событий? — спросил он. — Тогда слушай. Сегодня у Катьки был Вадик и они, когда были на кухне, поругались. Она вышла в прихожую и принялась кричать, чтобы он убирался, но Вадик, похоже, убираться не хотел. В результате у нее лопнуло терпение — а для этого, сама знаешь, многого не надо, — и она сказала ему какую-то гадость. А он в ответ в нее чем-то запустил. Взгляни, вот с этой точки как раз можно попасть в зеркало. Все сходится — ведь Катька так и сказала, что это не она разбила, а что нам ей не верить?
Я посмотрела в сторону прихожей и сказала:
— Да, действительно, ну и мозги у тебя, дорогой товарищ! А я тебе всегда говорила: когда молодчик разговаривает со взрослыми нарочито вежливо, он никем иным быть не может, кроме как законченным мерзавцем! А если б он не в зеркало, а в нашу девочку попал?! А если б она осколками сильно поранилась?! Вот только объясни, почему там вода была?
— Вода? Насчет воды надо будет еще подумать. Мыть посуду, кстати, Катька тоже отказалась. Может, ты все-таки как-нибудь сама? А то я перебью половину, а тебе из-за этого дополнительное расстройство...

•

На второй день моя вера в мужа была даже крепче, чем накануне. Собственно, кроме как на его мозги, надеяться мне было больше и не на что.
— Второе зеркало. Которое в шкафу у Катьки, — доложила я, открыв ему дверь. — Но она-то сегодня после школы сразу к бабушке поехала! Створка открыта, осколков, правда, на этот раз мало, — но снова, похоже, чем-то врезали прямо в середину зеркала, сволочи, потому что там куча мелких трещин. И опять вода! И мне кажется, что так просто я уже этого не вынесу!
— Может, она все же заскочила домой после школы? Ты б позвонила своей мамаше, узнала, когда у нее наша дурочка появилась.
— Уже звонила: ты не один такой умный! Если она уроков не прогуливала, то забежать домой никак не успевала, а от учителей на собраниях я ни разу ни про один ее прогул не слышала...
Когда Катька, вернувшись, увидела свое потрескавшееся зеркало, она села на кровать, обхватила лицо руками и застыла. Я внимательно за ней наблюдала, но так и не поняла, естественно она себя ведет или придуривается.
Муж зашел к ней в комнату и, слегка приобняв ее за плечи, стал приговаривать, что не надо себя мучить по пустякам, потому что все суета сует и детсадовская глупость...
— Ты ведь не заходила домой после уроков? — спросил он.
Катька помотала головой.
— А кто это сделал? Как ты думаешь?!
— Ты, пап, на самом деле хочешь узнать?
Она выглянула в коридор (я еле успела спрятаться) и закрыла дверь, а я, как обычно, пристроилась подслушивать.
— Только не смейся! — сказала она отцу, после чего принялась объяснять, что природа происходящего известна ей досконально и она может ответственно заявить, что никто ничего не разбивал, потому что всë произошло как бы само собой, без человеческого участия. — Это так называемые видимые проявления невидимых процессов, понял? Когда с живыми существами типа людей что-то неблагополучно, энергия начинает течь неспокойно, возникает ужасно сильная турбулентность — и хрупкие вещи типа зеркал не выдерживают! Нет, ничего ты не понял.
Судя по мычанию отца, так оно на самом деле и было.
— Ты, Кать, на мудрую сову сейчас похожа, — сказал он.
— А ты, пап, на дурака необразованного похож.
— Ох, опять ты границу перешла! Сколько можно! Всë, счастливо оставаться: я даже твоей матери не разрешаю так со мной разговаривать!
— Да? Ну, извини. Как вы, кстати, с мамой себя чувствуете?
— Нормально, кажется... А к чему ты спрашиваешь?
— Ну, раз зеркало не раскололось на несколько больших частей, а покрылось трещинами, это значит, что воздействие на него было не разовое, а длительное и не слишком сильное. А слабые отрицательные воздействия — верный признак того, что кто-то из близких при смерти!
— Нет, я не при смерти, а у матери надо спросить. Я вот только одного не пойму: откуда ты, родная, все это знаешь? Ведь не из школы?!
— Да, уж точно не оттуда, не из учебника по ОБЖ. А маме не скажешь?
— Нет.
— Скажи «клянусь».
— Клянусь.
Больше я ничего не услышала, кроме шуршания и шепота.
Ужинали мы снова вдвоем.
Допив чай, муж шепотом спросил:
— Уточненной хронологии хочешь? Второе зеркало было разбито не сегодня, а еще вчера, причем на самом деле оно было не вторым, а первым, потому что сначала наша дура запустила чем-то в Вадьку, когда он стоял у открытого шкафа в ее комнате, а уже затем, как бы в ответ, Вадька из кухни запустил в нее, когда она была в прихожей. Но вчера она не решилась сразу про два зеркала нам предъявить и сделала это сегодня: зашла после школы домой, открыла дверь шкафа и тут же уехала. А то, что твоя мать якобы подтвердила ее алиби, это вранье — это они просто сговорились. Вот теперь все сходится окончательно.
— Да, действительно. Ну и мозги у тебя, дорогой! Одного я только не пойму: затем наша дочь воды-то на пол налила?
— Воды?! Да, этот пункт у меня из головы как-то выпал, надо будет завтра ей еще один допрос устроить... Кстати, знаешь, откуда у нее весь этот мусор в голове? Катька, оказывается, чуть ли не наизусть выучила «Практическую магию для девушек от 16 до 18» — она мне эту книженцию сегодня по секрету показывала. Ты только ей не говори, что я тебе рассказал. И еще, давно хотел спросить: как ты себя чувствуешь? А что на меня так смотреть?! Спросить уже нельзя...

•

На третий день моя вера в супружескую мудрость как-то ослабла. Когда муж вошел в квартиру, я даже не стала ни о чем ему докладывать — ни про третье зеркало, ни про Вадьку, который сидел в комнате у Кати.
Насчет зеркала муж, впрочем, и сам догадался.
— Где на этот раз? — рявкнул он.
— У нас в спальне... И опять лужа.
— Нет, это хамство уже за пределами моего понимания! — заорал он. — Совсем распоясалась, паршивка, по заднице бы ей надавать!
Из комнаты выскочила Катя.
— А твои слова — не хамство?! — закричала она. — Презумпцию невиновности уже отменили, да? Почему я вам должна что-то доказывать, если ничего плохого не делала?!
— Может, это на самом деле какой-нибудь сглаз? — спросила я и на всякий случай перекрестилась. — Ну, навроде колдовства или мистики-кабалистики?
— Прекрати чушь молоть! — рассердился муж. — Нет в помине никакого сглаза, как и бога с чертом, все это чистой воды хулиганство!
— А может, кто-то из нас троих на самом деле должен умереть?! — как-то само собой вырвалось у меня.
— Мама, прекрати, ей-богу! Как ты можешь что-то знать, если читаешь одну розовую макулатуру?! К тому же я сегодня уточнила, что разбитое зеркало — это не обязательно смерть; иногда так случается, когда двое близких людей навсегда расстаются, только во втором случае летальный исход совсем не обязателен! Может, вы с отцом развестись решили? Или меня из дома выгнать?
В этот момент я заметила, что у мужа вдруг вытянулось лицо: оказывается, это в коридор выперся Вадик.
— Вечер всем добрый! — гаденько улыбнулся он.
— Не ожидал тебя увидеть... — буркнул муж. — Как жизнь молодая? А у нас тут сам видишь что...
— У нас не «сам видишь что», а мерзость запустения, — прошептала Катя.
— Редкостную вы пессимистку вырастили, — сказал Вадик тоном учителя. — Кстати, чтобы ее поддерживать в нормальном тонусе, я каждый день трачу уйму сил, так что вы должны мне за вредность очень хорошо доплачивать!
Катя двинула ему кулаком в бок и заговорила быстро и серьезно:
— Я, пап, все тебе вчера объяснила, поэтому ты должен понять, что ничего нового сегодня не случилось, что это — лишь продолжение того, что было раньше. А осколки я уже убрала. И сделала это, кстати, по правилам, а то некоторые хватаются за дело, ни капли ни в чем не смысля, а потом жалуются на ранения!
— Не надо на меня так осуждающе смотреть! — поежилась я. — По правилам — это как?
— Это чтобы не видеть себя в осколках, поняла?! Есть два способа: смотреть не на, а как бы за зеркало — но для этого надо уметь глаза особым образом фокусировать, для тебя это слишком сложно. Еще можно полить осколки водой, чтобы изображение искажалось. Ну, еще лучше, конечно, — и то, и другое вместе.
— Так это ты лужи делала? — ахнул муж.
— Чушь какая: вчера и позавчера не я ведь убирала осколки! Ты б хоть подумал сначала! Нет, какая все-таки вокруг меня непролазная тупость!
— Что ж ты все отцу-то хамишь?! — не выдержала я. — Вот возьму я твою чертову книгу да выкину куда подальше к чертовой матери!
Катя посмотрела на меня, на отца, затем у нее по щекам покатили слезы — и она закричала:
— Папа! Ты же клялся! — после чего бросилась к себе в комнату.
— Вот так и живем, — улыбнулся Вадик и последовал за ней.
— Дура ты, — сказал мне муж.
Мне это было и самой понятно без всяких дополнительных слов, поэтому я тоже зарыдала...
Ужинали мы снова вдвоем.
А потом грохнула входная дверь и я кинулась в прихожую.
— Если ты сама не хочешь ничего есть, это не значит, что надо отпускать голодным своего дружка, пусть даже мне он и не особо нравится! — закричала я, на что Катька угрюмо ответила, что когда такое происходит, вообще нельзя принимать пищу.
— И вообще мне противно жить в доме с такой высокой биотурбулентностью, — добавила она. — Я вообще с вами больше никогда есть не буду! Пап, ты меня тоже, я надеюсь, слышишь?! Я вам, милые родители, хочу объявить следующее: полтора года до совершеннолетия я как-нибудь потерплю! Но потом, уж извините, сразу выйду замуж! И жить со своим супругом буду где угодно, только не здесь!
— Да что ж ты нас так не любишь?! — снова заплакала я и дернула мужа за рукав. — Ты-то что молчишь, как дурак, скажи что-нибудь!
— Да пусть замуж выходит, все больше пользы, чем сейчас! Вадик, слава богу, нормальный парень. Ты, мать, вспомни ее предыдущих придурков, особенно того, который непрерывно на гитаре играл, — я все удивлялся, когда ж он ест и по нужде ходит...
Катя, фыркнув, ушла к себе, а я повернулась к мужу и, вытирая слезы, спросила:
— Ну, и что ты скажешь? У тебя и на сегодня есть хронология?
— Насчет луж-то Катька проговорилась, так что с водой-то теперь все ясно... С другим, правда, стало как-то даже менее понятно, но ведь это всегда так...

•

За завтраком мой драгоценный обжегся чаем, после чего так разозлился, что даже заявил о своем отказе отправляться на работу.
— Я сейчас позвоню начальнику отдела и скажу, что ужасно себя чувствую! — храбро сказал он. — А если он меня будет уговаривать, то я на него наору и даже брошу трубку!
Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы все-таки выпроводить его из дома.
А вот сама я на самом деле позвонила своему начальству, честно сказала, что ужасно себя чувствую, — и осталась дома смотреть телевизор и охранять ванную, в которой висело последнее оставшееся в живых зеркало.
Часа четыре я честно сидела на страже, а потом меня почему-то сморил сон...
Проснулась я от звонка в дверь. Вставать не хотелось, к тому же все равно было понятно, что это, как всегда, предлагают картошку или сахар, а на самом деле проверяют, в каких квартирах никого нет.
В конце концов я все-таки нацепила тапочки, вышла в прихожую — и вдруг услышала, как за дверью кто-то возится с ключами.
Я бросилась на кухню за ножом, затем вспомнила, что по статистике хозяева чаще всего убивают грабителей тем самым оружием, которым сами же грабители им и угрожают, поэтому спряталась в туалете, задвинула шпингалет и, сев на крышку унитаза, попыталась представить, как буду действовать, когда грабитель начнет ломать дверь.
Входной замок наконец щелкнул, кто-то стремительно прошел в ванную — и вскоре из-за перегородки донесся свист.
Прошло секунд десять, звук не прекращался — и мне вдруг пришло в голову, что ни один грабитель не будет себя так вести, что это, наверно, вернулся по каким-то делам муж или даже Катька, — и решила выбраться в коридор.
Дверь в ванную оказалась слегка приоткрытой. Перед раковиной стоял некто с небольшой паяльной лампой, направляя огонь на зеркало. Он вдруг погасил горелку, подставил стаканчик из-под зубных щеток под струю воды — и плеснул из стаканчика на зеркало.
Шипение, хруст стекла и звук падающих в раковину осколков подействовали на меня так, будто это я сама упала в раковину головой вниз...
Наверно, я непроизвольно застонала, потому что бандит дернулся, распахнул дверь — и, вскрикнув, выронил горелку.
— Ой, а что это вы... Я не знал, что вы дома...
— Вадик?! — взвизгнула я. — Вот почему ты у меня вызывал такое неприятие, вот кто, оказывается, у нас главный гаденыш! Сейчас я тебе покажу «тетю»!
Я крутила его ухо, как руль автомобиля, а Вадик верещал, как сигнализация:
— Ой, не надо, не надо! Отпустите! Это ж я для прикола, это ж не всерьез! Катька любит такие штучки — про магию там всякую, про поиски тайной истины. А мне очень нравится ее успокаивать...
— Пусть тебя в милиции успокоят! Не знаю, на какой срок и по какой статье, но успокоят, будешь на зоне прикалываться! В телевизоре сериал про зону видел?
— Может, не надо?! Может, я за все заплачу?! Компьютер продам, который родители подарили! Честное слово!
— Правда?
Задумавшись, я отпустила ухо, но схватила его за воротник.
— А хочешь, мы с тобой так договоримся, что тебе не придется ничего продавать?
— Ага, ага, хочу, — закивал он, прижимая ладонь к уху.
— Тогда клянись, что больше никогда к Катьке не подойдешь! Ни в школе, ни на улице, вообще нигде! Но учти: хоть раз увижу вас вместе — мы с мужем придушим тебя в четыре руки! Клянись!!!
— Клянусь...
Он схватил с пола горелку и проскользнул в прихожую.
— А ключи у тебя откуда?
— У Катьки стащил. Потом дубликаты сделал, а родные ей обратно подсунул, она потом еще так удивилась, что заклинания целый час бормотала...
Отобрав ключи, я захлопнула входную дверь, присела на табуретку, привалившись спиной к стене, закрыла глаза — и только теперь почувствовала, что вся вспотела, от рук до лба, от живота до ног.
«Катька, горе мое луковое... Но ведь ты сама объясняла, что из-за разбитого зеркала людям вовсе не обязательно умирать, они могут просто расстаться навсегда. Вот прогноз и сбудется. Интересно, как быстро ты влюбишься снова и какой психоз будет у твоего следующего придурка?»
— Где Катька? — спросил за ужином муж.
— Понятия не имею, — ответила я, как ни в чем не бывало.
— Может, нам на нее засаду завтра устроить? Хотя, с другой стороны, больших зеркал-то у нас больше нет, раньше надо было думать...
— Может, любимый, не на нее надо было, а еще на кого-нибудь?
— Ой, мать, — скривился он, — лучше тебе побольше молчать! Ты бы знала, как тяжело жить, когда у тебя целых две дуры сидят на шее!
Я и молчу. Вот только время от времени возникает желание полить мужа кипятком из чайника.
[Балашов М.М.]

О существенности значений


Я вообще подвержена колебаниям, но сегодня меня особенно сильно бросало то вверх, то вниз.
Но я все равно собрала мысли в кулак и выскочила из раздевалки полностью обнаженной.
— Ведь это раздевалка! — крикнула я.
На улице было слишком много людей, но я и здесь не растерялась, хотя все они, как один, бросали на меня неправильные взгляды.
— Да, это не имеет значения, это суета сует! — принялась я учить их жить, хотя они и не хотели учиться. — Это хлеб на обед!
Старушка с извилистым лицом сняла с себя часть одежды и протянула мне, но я возмущенно заверещала, что она уже не в том возрасте, чтобы заниматься стриптизом, и попыталась поймать такси.
Машины шарахались от меня, как от насильственной смерти, из меня полезли истошные слезы и неотменяемые проклятия, я получила две психически травмы — и только после этого кто-то остановился.
Я сразу заметила, что он не вышел лицом и редкими рыжеватыми усами, но решила, что ведь не ими он крутит руль. Он осмотрел меня — и оказался патологически равнодушным.
Сначала мы ехали молча, но потом я узнала, что родители дали ему имя Леонид, но он не смог его взять, поэтому его можно было называть как угодно, но только не по имени, в том же время он патологически любил все, что имело отношение к первой букве его имени, поэтому у него имелся Л-образный шрам над бровью, аналогичная наколка на левой руке и загородный домик в форме шалаша...
— Вам куда? — спросил вдруг он — и это было для меня настолько неожиданно, тем более половину пути мы уже проехали, что я смутилась, не смогла в должной мере проявить волю и попросила его не думать об этом, ибо это не суть важно.
Он не согласился и сказал, что это важно, поскольку существенно.
— Это неважно, поскольку несущественно! — тут же уперлась я, поскольку с детства не треплю, когда со мной спорят.
— Нет! Это важно, поскольку имеет значение! — сказал он, но я ответила, что не надо мне говорить «нет», когда я хочу слышать слово «да», тем более это все равно значения не имеет, после чего взвизгнула и попыталась рвануть руль в обратную сторону
Работник шашечек и баранки включил третью скорость мозга и принялся мне объяснять, что, по большому счету, не имеют значения лишь свойства субъективные, типа неважности, поскольку мозги могут расти как из того места, так и не из того, а вот свойства объективные, типа несущественности, всегда имеют значение, поскольку как бы витают в облаках и глядят на все сверху.
Я застучала кулачками по приборной панели, забормотала что-то про ошибочность чьих-то воззрений, про забубенность ошибок, про то, что некоторые мысли лучше не выпускать наружу, а оставлять у себя в том самом месте, в котором они родились, про абсолютные критерии, которые всегда выдвигаются на первые роли, даже когда их задвигают на вторые, про непротиворечивость посылок и антагоничность выводов — но вдруг почувствовала, что силы уходят из-под моих босых ног, и сказала, что он прав.
Светофор загорелся зеленым, затем красным, затем снова зеленым, после чего этот мыслитель выдохнул, что с меня триста, в ответ на что я заплакала и попросила его подумать, где я могу хранить деньги.
Он думал недолго, затем принялась заунывно бубнить о методах поиска того множества субъективных значений, степень существенности каждого из которых превышает степень существенности значений из данного множества значений объективных, но я, перебив его, пожаловалась, что вечно у меня одно и то же: я ищу одного, а нахожу другого, при этом несущественность первого не может примириться с несущественностью второго.
Он ласково погладил меня по волосам и сказал, что это не имеет значения, что это ничего не значит, что это не суть важно, что этот факт объяснять не надо, поскольку это не факт, а заблуждение, что вкушать запретные плоды — столько же невинное занятие, как и вкушать плоды своего труда, так что не стоит церемониться с факторами, способными менять существенность значений...
Он дал мне кусок марли, которым, судя по всему, протирал стекла, я промокнула им свои диалектические слезы, затем высморкалась, затем снова промокнула — и прекратила думать о чем бы то ни было...
Машины гудели, как пароходы в тумане, кто-то пару раз ударился лбом о наше лобовое стекло — а он все успокаивал меня и успокаивал.
Уже три года я позволяю этому недостойному рабу жить со мной вместе.
[Балашов М.М.]

Все козлы


Моя голова, обозревая происходящее во вселенной, вращалась неспешно, зато информацию обрабатывала споро и внимательно, не пропуская ни крупицы.
Увы, после каждого полного оборота я восклицала одно и то же:
— Все козлы!
Когда же мне надоедало крутить башкой, я устраивала сражения с представителями мужского пола. Мой меч, крутясь то вертикально, то горизонтально, рассекал застоявшийся воздух благополучия, пропитанный запахом нежелательного упрямства, и ни у кого не было шансов. И особенный звук шел во все стороны...
Этот звук, похоже, дошел и до вальяжного самца, который рвал цветы там, где рвать их было нельзя. Его поведение меня сначала взбесило, но когда он подарил мне аккуратный букет из красных цветков львиного зева, я сменила гнев на милость.
Он дотронулся до меня нежно, как до бабочки, посмотрел на меня через шоколадные стекла своих очков, а затем, назвав мои пальцы неземными, осторожно их поцеловал. А я, разглядывая лепестковые бородки кровавых цветков, вдруг представила себя матерой львицей, у которой регулярно непонятно откуда появляются маленькие смешные львята. Потом я вспомнила про длиннорогих антилоп, таких быстрых, но таких вкусных, — и мы двинулись в ресторан. И после не поддающейся учету рюмки меня вдруг так бросило в жар, что я увидела, будто наяву, старого лохматого льва с длинным шрамом на боку, грубого и жестокого, глупого и ленивого, но все равно до безумия привлекательного, даже несмотря на отсутствие кисточки на хвосте.
— Ты будешь моим львом, — сказала я, очнувшись.
Но когда я увидела, что мой новоявленный воздыхатель смотрит на меня так, будто гладит против шерсти, все мое удивительное настроение пошло под тот самый хвост.
— Не думаешь ли ты, что я уже попалась в твой капкан? — спросила я напрямую.
Ухмыльнувшись, он ответил, что чем дольше на меня смотрит, тем больше именно так и думает, поскольку у него в душе на смену сезону дождей уже давно пришел сезон страсти.
— Мы, значит, становимся с тобой одним прайдом?! — засмеялась я — и решила, что чем черт не шутит...
Как настоящая львица, я ходила на охоту и приносила добычу, а он спал, жрал и охранял меня от других самцов.
Увы, охрана была качественной недолго, потом не стало ни качества, ни количества — и кончилось все тем, что у него опустились руки и он стал ходить на работу без носок. Я спрашивала его, чем он недоволен и не случился ли у него внутренний кризис вкупе с заворотом мозгов, но он даже не считал нужным ответить.
И тогда я, не выдержав, крикнула, что если он не хочет остаться с отрубленными ногами, я запрещаю ему появляться за порогом дома в таком виде, потому что он может наткнуться на тех, кто по мужу судит о жене. Но он, не послушавшись, бессовестно заявил, что ему так удобнее, потому что у него и от хлопка, и от шерсти, и даже от синтетики на ногах раздражение, а вот кожу крупного рогатого скота, из которой сделаны ботинки, он переносит спокойно.
— Это не кожа, а кожзаменитель! — заорала я, но ему на мои слова было наплевать, а потому мне ничего не оставалось, как заявить, что ему следует прямой дорогой отправляться на помойку.
Он посмотрел на меня одновременно со злостью и с мольбой, но я не стала его жалеть и сказала, что ему там в компании с другими блохастыми котами будет уютнее, чем со мной.
И кто ни попадя побежал во все стороны сразу — с набок перекошенными от слез глазами и на редкость истошными падениями. А он не смог выдумать ничего лучше, чем в этот же день заночевать у своей любовницы, с которой, оказывается, у них к тому моменту были уже настолько тесные отношения, что она ждала от него двойню.
Но ему не удалось меня возмутить: безошибочно сшибая кого ни глядя, я оставалась сверхнатурально невозмутимой — до полной возмутительности, до глобального паралича правых и левых конечностей. Я продолжила свою войну — и вскоре все наше совместно нажитое имущество стало моим не только фактически, но и формально, потому что правильно оформлять документы я умела с детства, а про разделение квартиры даже и не могло идти и речи, тем более ремонт он в ней не только не закончил, но даже и не начал. К тому же официально мы и расписаны-то не были.
Я чувственно подрагивала непокорной челкой, мой меч работал с деловитым повизгиванием и убийственным скрежетом, — и не было от меня спасенья. Хоть пой хором, хоть пляши вприглядку. Хоть упади безудержно и тресни на части.
Однажды он, позвонив, промямлил в трубку, что ему вообще до сих пор не понятно, что я с ним сделала.
— Я перегрызла тебе глотку! — крикнула я. — Потому что не надо иметь морду, как у гиены!
После этого я купила телефон с определителем и занесла в черный список все номера, с которых он мог позвонить...
Иногда у меня возникает желание разобрать коробку с его идиотической коллекцией порнофильмов, но каждый раз я останавливаюсь: ведь там, вспоминаю я, голые женщины, а мне даже на голых мужчин смотреть тошно. И моя голова снова принимается вращаться, и снова после каждого оборота я восклицаю:
— Все козлы!!!
И все козлы несутся на голос, ломая заборы.
[Балашов М.М.]

Путеводитель по текстам


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список