Балашов Михаил Михайлович. Русские так не могут

На скамье рядом с тамбуром, прижавшись друг к другу, сидели две молоденькие цыганки, но когда электричка снова тронулась, младшая, лет десяти, вдруг вскочила — и старшая, лет шестнадцати, едва успела схватить ее за подол.

— Дея, отпусти! — заверещала девочка. — Все-таки хочу еще раз котиков потрогать!

— Нет, Аза, нельзя, — сказала старшая, а затем повторила более строго: — Нат, нашты!

— Отпусти!

— Нашты!

— Граждане, моя сестра совсем потеряла совесть, — засмеялась Аза: — она хочет лишить меня свободы!

Дея смутилась, выпустила девочку — и та ринулась к стоящей у двери корзине, затянутой сверху марлей.

— Такие миленькие! Такие маленькие! Такие беленькие! Такие рыженькие! — приговаривала она, гладя котят через марлю. — Теть, подари, а?

— Вот еще! — ответила, не отрывая глаз от книги, сидевшая рядом с корзиной плотная женщина лет тридцати с обветренным лицом.

— Пожалуйста!

— А зачем мне это нужно, если ты поиграешь, а потом выкинешь?

— Не-е-е!

— Что «не-е-е»? Прямо я тебе, милая, поверила! Для таких, как ты, соврать — нечего делать, не так, что ли? Так что можешь тут хоть до утра губы трубочкой вытягивать и до посинения глаза округлять.

— Правильно излагаешь! — подал голос дремавший у окна на той же лавке дед лет семидесяти в потертом пиджаке. — Враньем питаются, во вранье одеваются, вранью молятся.

— Ой, помолчи, Зотыч, с утра меня изводишь! — скривилась женщина. — Твои замечания совершенно неуместны, сидишь — и сиди, а то в другой вагон уйду.

— «Сидишь»... Тут не так-то просто сидеть: ты ж меня, Настасья, как дурака, спиной назад посадила.

— А что, есть место, чтоб животом вперед сидеть?

— Тетя, но ведь как же?! Они не хочут быть у тебя в тюрьме! — весело крикнула Аза.

— Мало ли, кто что хочет. У меня, думаешь, большое желание куда-то ехать? Чем здесь на жесткой лавке сидеть, лучше дома жирненьких сарделек с макаронами наварить да с тарелкой у телевизора устроиться. Разве не так?

— Кушать хочу, — сообщил стриженый ежиком толстый мальчик лет двенадцати, сидевший на соседней лавке вместе с мамой, высокой и толстой, и сестрой, болезненно маленькой и худой.

Мамаша с брезгливым видом вытащила из сумочки пряник и сунула ребенку в рот. Вытащила еще один — и попыталась всунуть в рот дочке.

— Большое спасибо, но мне что-то не хочется, — холодно произнесла та, отвернувшись.

Мальчик молча выхватил у мамы второй пряник, стал засовывать его себе в рот, но места там уже не оказалось. Девочка взглянула на брата со снисходительной усмешкой и тряхнула своими длинными светлыми волосами.

— Ты разве не знаешь, что жадные в этом мире не задерживаются? — спросила она.

— Тетя, глянь, они сейчас уже совсем на волю вырвутся, — закричала Аза, продолжая сидеть на корточках перед корзиной.

— Я тебе гляну! — погрозила пальцем Настасья. — Руками надо поменьше в неположенных местах шарить, вот никто никуда и не вырвется.

Цыганка задела стоявшую рядом с корзиной сумку — и по полу покатился маленький светло-зеленый кабачок. Зотыч, кряхтя, встал, положил кабачок обратно, поставил сумку себе в ноги — и так посмотрел на Азу, что та насупилась и убежала к сестре. [Балашов М.М.]

•

В вагон вошла женщина с большой клетчатой сумкой.

— Уважаемые пассажиры, разрешите пожелать вам счастливого пути! — заорала она. — Сегодня я могу предложить всë, что нужно вашей душе! Почти совсем свежие батончики с абсолютной начинкой! Хозперчатки сверхповышенные крепкие! Книга гаданий-предсказаний: гадает и предсказывает! Чудо-мазь от астмы, ревматизма и головной боли: мажет и лечит! Кто желает — не смущайтесь: смотрите и трогайте, трогайте и смотрите...

— Я тебе так скажу, соседка, — повернулся Зотыч к Настасье: — к таким женщинам, как эта, нет у меня ни малейшего доверия. Она и горланить-то еще не начала, даже рта еще не раскрыла, а мне уже ясно, что вреда от продаваемых ею штук не меньше, чем пользы! Когда такие, как она, барахло свое расхваливают, мне сразу жена моя покойная вспоминается и все еще яснее становится.

— Зотыч, ты за последний месяц уже в десятый раз пытаешься мне доказать, что вреда от женщин не меньше, чем пользы, — вздохнула Настасья. — Я с тобой, может, и не согласна, но не спорю. Так что успокойся, дать посидеть спокойно!
•

На остановке в электричку вошли пятеро курсантов. Они сунулись в вагон, но, увидев, что мест почти нет, вернулись в тамбур. Маленькая цыганка через мутноватое дверное стекло понаблюдала, как парни переодеваются в гражданскую одежду, затем снова подошла к корзине и села на корточки.

— Куда ты их везешь? — спросила она, обернувшись к Настасье. — Или это секрет?

— Какой уж тут секрет! Есть у нас такая Эльвира — будь она неладна, дура усатая... Уж как мы за ней следили, как женихов ее водой из ведра поливали! А она все равно котят нагуляла, балда с хвостом. А топить жалко. Вот, попробую теперь их продать. [Балашов М.М.]

— Во-во! — покачал головой Зотыч. — Бог весть кого наделать-нарожать у каждой дуры ума хватает, а как дело до лишения жизни доходит, тут уж ни ума нет, ни доблести, ни решительности, ни самоотверженности. А все потому, что и начальство на примеры скупо, и снизу инициативы не дождешься: хворые времена.

— А почем продаешь? — спросила Аза.

— Да кто ж его знает? — пожала плечами Настасья. — Я бизнесом не занимаюсь: по сколько купят, по столько и продам. Главное, чтоб руки у покупателя были добрыми.

Девочка задумалась, шлепнулась на скамейку рядом с сестрой и принялась с ней шушукаться.
•

В вагон вошел мужчина с огромной клетчатой сумкой.

— Уважаемые пассажиры, разрешите пожелать вам добраться! — радостно заорал он. — Сегодня я могу предложить вам всë! Тому, кто не может понять, почему у него мясо не прокручивается, — ножи для мясорубок! Тому, кто не может расстаться со старыми и любимыми, — устройство для заточки мясорубкиных ножей! А вот еще...

Он вытащил из сумки, но тут же сунул обратно нечто, похожее на мехового кенгуру.

— Нет, это вам ни к чему. А это... Нет, это тоже. Вот на что лучше взгляните: потрясающие будильники — ходят, черти, и будят, черти, ходят и будят! А еще чудо-дождевики: когда дождя нет, вы их суете в карман, а когда дождь — без проблем надеваете даже на крупногабаритных граждан с монструозными формами. Ну и, конечно, последнее достижение научной мысли: вертолет на резинке — летает и весело пищит! И еще, из той же серии: веселая обезьянка с этим, как его, с приколом. И, наконец, бестселлер последних дней — магический браслет из гепатита, из того самого камня, который хранит память о подземном тепле: помогает от любой хвори, толстым гарантирует похудение, глупым — поумнение, больным — излечение, здоровым — это... как его там...

Зотыч снова слушал продавца очень внимательно.

— А вот к мужчинам у меня доверия чуть больше, — сказал он, — особенно к таким жизнерадостным, как этот. Хотя, конечно, мужчины несут чуши не меньше, чем женщины, а то даже и наоборот... Но женщин послушаешь — и мутить начинает, а вот от мужских слов, наоборот, жить снова хочется, даже если они тебе уже все мозги замусорили какими-нибудь своими новыми липкими домиками для тараканов и стельками с запахом исландской селедки...

Он помахал рукой — и мужик бросился к нему.

— Вам браслет? Держите. А вот инструкция к нему — классный документ, об всех вопросах только так написано: и по-русски, и по-нерусски, и даже на иероглифах.

— Не... — улыбнулся Зотыч. — Мне обезьянку с приколом...

— Игрушку себе сподобился купить? Каждый старый да будет малым? — вздохнула Настасья, не отрываясь от книги. — Мне, конечно, все равно, только я не понимаю, как здесь вообще можно что-то покупать. Я, например, слышала, что одна женщина вот так в электричке накупила всяких семян, а в результате у нее все грядки высокой травой синеватого цвета заросли, как в фильмах про инопланетян. И трава эта невкусной оказалась совсем... Кстати сказать, твой обезьяний продавец, судя по запаху, уже с утра принял — вот он тебе и жизнерадостный. Протрезвеет — снова станет вялым, как ботва в компостной яме.

— Правда?! А я не учуял. Ты, Настасья, очень похожа на мою покойную супружницу времен молодости: у той тоже был такой нюх, что будь здоров подвинься. А насчет синей травы не беспокойся, я из ума еще не выжил, в отличие от большинства: я обезьянку сажать не буду, я ее в подарок купил. Не решил еще, правда, кому...

Настасья подняла голову и принюхалась.

— Я, наверно, скоро задохнусь, — сообщила она.

— И чем же, по-твоему, на этот раз пахнет? — потянул носом Зотыч. — Неужели снова перегаром?

— Нет, это курят переодетые курсанты... [Балашов М.М.]

•

Маленькая цыганка вдруг подлетела к хозяйке котят и дернула ее за руку.

— Теть, теть, слушай!

— Вот черт, испугала! — вздрогнул дед. — Ты что орешь-то, егоза?! Такая маленькая, а бегаешь и шумишь, как целое стадо!

— Тетя, если тебе моя сестра погадает, отдашь нам котика? — спросила Аза. — Хорошая цена, мы такую не каждому предлагаем!

— Да нет уж, спасибо, как-нибудь я и без этого дела проживу, — проговорила Настасья. — И вообще, я ж уже сказала: нет у меня к тебе, девочка, доверия, а потому я тебе даже за деньги его не отдам.

— Не выкину я его, честное слово! — закричала Аза, подбежала к старшей сестре и стала пихать ее в бок.

— Аи! Чячë! Да, правда! — закивала Дея. — Ты, тетя, почем зря не беспокойся: мы не выкинем! У нас и руки, и сердца добрые, а те, у кого сердца добрые, душегубством не занимаются.

— Занимаются, еще как занимаются, уж я знаю. Бывает, что покруче злых... Но, может, и вправду вам одного отдать?

— Дай, тетя, дай! — радостно закричала Аза. — Мы тебе так хорошо погадаем, что век помнить будешь!

— Отдай, тетя, ей-богу! — как эхо, повторила Дея.

— Да отстаньте вы от меня со своим идиотическим гаданьем! — рявкнула Настасья, но тут же, изучающе оглядев цыганок, вздохнула: — А что, жалко мне, что ли?

Она отложила книгу и решительно встала:

— Бог с вами, берите.

— Не бог с ними, а черт, страшный и рогатый! — пробормотал Зотыч.

Аза кинулась к корзине и стала снимать марлю.

— Стой! — воскликнула Настасья. — Они ж у тебя сейчас все трое разбегутся! Не соображаешь, что ли, голова садовая?

— А как ей соображать, если у нее вместо мозгов одна хитрость? — сказал Зотыч. — Такие, как она, руками думают, ногами, другими местами...

Настасья взяла корзину и сердито посмотрела на деда:

— Тебе делать нечего, да, кроме как чушь нести?! С утра до ночи каждой бочке затычка!

Повернувшись к маленькой цыганке, она улыбнулась и спросила:

— Ты какого хочешь?

— Вот этого, рыженького! Нет, беленького!

— Так какого?

— А двоих можно?

— Жирной будешь! — засмеялась Настасья.

— Козюле палец пососать дали, а она руку по локоть заглотить хочет, вместе с костями, — хмыкнул Зотыч.

— Это не тебе дают, — сказала девочка.

— Такая сопля недоделанная, а уже тыкает!

— Ладно, сам хорош, — махнула на деда Настасья.

Тот обиженно отвернулся и, ни на кого не глядя, забубнил:

— Свалились ироды на нашу голову, управы на них нет, совсем уже ничего нельзя, все права иссякли, а вот кое у кого, наоборот, этих прав полные штаны, им теперь всë можно, и за наличный расчет, и за безналичный...

Он внимательно посмотрел на Азу и спросил:

— Вот, к примеру, поведай мне, девочка, затем у тебя платье такое длинное, что аж по полу волочится? И почему у него цвет такой неопределенный — как цвет шоколада в условиях плохой освещенности? И почему пятна на нем какие-то? Ты грязнуля, что ли?

— А у тебя... У тебя язык по полу волочится! Ты конь, что ли?

Дед махнул на нее рукой и отвернулся, а Настасья, хмыкнув, вынула из корзины белого котенка.

— Но только очень прошу, — погрозила она пальцем: — если надоест — не выкидывай! Уж лучше продай.

— Правильно, я его продам! — радостно закричала Аза. — Так хорошо продам, что ты даже удивишься!

Все засмеялись. Даже мамаша на соседней скамейке с улыбкой обернулась, показав всем свои большие неровные зубы. Даже дед затрясся, держась за живот.

— Вот такие они, современные девочки: за словом под подол не лезут, — сказал он, — неофициальной коммерцией с утра до ночи занимаются, маленькие кикиморы!

— Как утомил! — закатила глаза Настасья.

— А что я сказал? Солгал, что ли? Нынче, конечно, это самое благородное дело, за это даже ордена дают, но ведь как обычно: попервоначалу — котики, потом — наркотики, поножовщина, мозги набекрень, жизнь под откос.

— Ты, Зотыч, так мысли излагаешь, что толком ничего и не разберешь, один туман в словах. Получается, у тебя у самого мозги набекрень.

— Ну, туман... У меня вся жизнь, как туман: едва что прояснится, тут же и затуманится. С другой стороны — если что затуманится, со временем само по себе обязательно прояснится...

— Прояснить сейчас смогу я твое будущее, — не своим голосом сказала старшая цыганка, подсаживаясь к Настасье.

— Ой, нет, нет, сколько можно приставать! — запричитала та. — Чего мне не надо, так вот этого самого, сказала ведь уже! Идите отсюда, милая девушка, куда подалее в задницу, уж не обессудьте!
•

Из тамбура вышел мужичок лет сорока в тренировочном костюме и принялся рассматривать Настасью.

— Это, вот... — задумчиво произнес он. — То ли видел я вас где, то ли не видел.

— Видел, видел, — кивнула Настасья. — Вы в бригаде работаете, которая возле пруда дом строит.

— Точно. А я и гляжу: лица знакомые, а кто такие... — обрадовался он и сел с ней рядом на скамейку.

— Я, между прочим, с вашим бригадиром договорилась, что он мне кого-нибудь на следующей неделе пришлет на полдня забор ремонтировать.

— Забор? Слышал про такое. Меня, кстати, Макаром зовут. Надо мне по случаю нашего знакомства к вам на забор напроситься. А где забор, там и двор... — и он захихикал. — А я сейчас, представьте себе, в этом поезде чуть не погиб! Тут какой-то придурок вертолеты на резинке продавал — ну, которые летают и весело пищат. Вот тетка своему малому и купила. Ребенок сидел-сидел, а потом ему вдруг приспичило этот вертолет запустить. Сам-то он, понятное дело, не справился, да и мамаша его, как оказалось, в технике ни в зуб ногой — ну, я сдуру и вызвался помочь! А помощнику, как всегда, — первый кнут: я резинку закрутил, а вертолет вдруг как вырвется, этой бабе прям в голову, она визжит, лопасти вращаются, на них волосы наматываются! И вдруг она меня самого за волосы как схватит, а потом за горло... Игрушка, видать, бракованная — кто ж в электричках небракованное продает... Еле ноги унес!

— Да, мне вот тоже никогда не везет, когда я помочь хочу! — подал голос Зотыч.

— Ну, тут с везением не поймешь: она ведь и придушить меня могла, и шейный позвонок мне сломать, и глаза своими жирными пальцами выдавить, а я вышел из боя не только без травм, но даже без синяков! — засмеялся Макар. — И ее не покалечил! Везение — зыбкая штука: вот даже сейчас — два вагона прошел и уже не надеялся, что свободное местечко найду, а ведь нашел. А всë почему? Потому что имя у меня такое — Макар, по-гречески «счастливый» значит, спасибо родителям, дай бог им здоровья за настойчивость, а то бабка моя, ныне покойная, Денисом меня требовала назвать. А Дионисий, он ведь кто? Он бог винопития, а у меня и сейчас-то с этим делом напряженка, так что при соответствующем имени я бы, наверно, вообще...

Чем больше Макар говорил, тем сильнее хмурились лица у Настасьи и Зотыча, но высказать свое недовольство им не дал вошедший в вагон худой длинный парень с баулом.

— Добр' вам дороги, уважаем' п'сс'жиры! — неразборчиво забормотал он тихим хрипловатым голосом. — Сегодня я з'есь, чтоб спросить, какими режущими 'струментами мы польз'емся на кухне? Мож'те не отвечать, поско'ку у нас у всех один-единственный резак на все случаи — и для хлеба с селедкой-помидоркой, и для антенного провода, и чтоб соседа-придурка попугать. Пора нам подойти к эт' проблеме поцивилизованней — чтоб для каждого действия был свой 'струмент! Итак, мое уникальное предложение: набор, после которого у вас вряд ли будет нужда думать о качестве резки. З'есь не то'ко пять ножей разной специ'лизации, но и ножницы для куриц и другой пернатой еды, а также спецразделочная пластиковая доска — она не вопьется в руку занозой, как при древесине! А цена не то'ко ниже рыночной, но даже ниже оптовой! Причем ножи не с Китая, а с самой настоящей Германии! Кто хочет? Прошу трогать! Смелей! Еще смелей!

Единственным захотевшим оказался Макар.

— Ох, хорошие ножи! — кивал он головой, вертя в руках упаковку. — Только не пойму, где ж здесь написано, что это Германия? В Германии, насколько я знаю, прям так и пишут: «маде ин Германия», — а здесь что?

— Германия, мож' не сомневаться, — вяло сказал продавец. — Берлин-Мюнхен-Берлин, билет в один конец. Вот, ви'шь, что написано: «ростфрай»!

— И что это значит?

— Ну, я не знаю — это ж для покупателей надпись, а не продавцов.

— А штрих-код на упаковке где?

— Чо?

— Через плечо! — фыркнул Макар. — Про Германию без штрих-кода еще кому заливай! Хотя ножи хороши: если б денег жалко не было, сам бы купил... Но Китай это, чистой воды Китай, так что до свидания. Цзай цзянь, как говорила одна моя знакомая...

Острый кадык на тонкой шее парня резко пошел вверх, грозя прорвать кожу, — и благополучно вернулся на место лишь благодаря мощному лысому мужику с роскошными черными усами, который втащил свою сумищу в вагон и заговорил голосом древнего сказителя:

— Здравствуйте, добрые люди! Можэць ли то быци, штобы вельми качественные наедки шли за такие цены, як у мене? Если это конфеты «Спартак» гомельской кондитерской фабрики, то можэць. Кто хочет рассмаковаться? А еще кто хочет сигнализаторы цианидов с нашего же завода измерительных приборов?
•

Девочка-цыганка тем временем сидела рядом с сестрой и тискала животное, приговаривая:

— Ух ты мой маленький, ух ты мой беленький, ух ты мой пушистенький!

Она вдруг вскочила и снова подбежала к Настасье.

— А это мальчик или девочка?

— Когда котики маленькие, у них пол не определишь.

— А у людей по-другому.

— Это точно.

— А как же тогда называть — по-мужски или по-женски?

Настасья задумалась.

— Ну, можно так сделать, чтоб имя двояким было: Мурлыка, например, или Сластена.

— Или Попрошайка, — буркнул Зотыч.

— Я придумала! — закричала Аза. — Я его Малявкой назову! А когда вырастет, Малявой будет.

Она вернулась на место, вынула двухлитровую бутыль с фантой, попила сама, затем попыталась напоить котенка, но тот вдруг вырвался и прыгнул на пол. Девочка нырнула за ним под лавку и стала его звать:

— Йав кэ мэ, Малявка! Иди сюда! Ах, какой непослушный!

Она долго там ползала, наконец вылезла с котенком, слегка его отряхнула, после чего принялась вполголоса с ним разговаривать:

— Ты хочешь, чтоб я тебя наказала и в милицию сдала? Давно в обезьяннике не сидел? Или хочешь, чтоб тебя в дурку свезли? Правильно, в дурку никто не хочет! Тогда сиди смирно и пей фанту!
•

Из тамбура медленно вышел пожилой мужчина благообразной наружности с электрогитарой на ремне и микрофоном в руке. Пощелкав тумблерами внутри висевшей на плече сумки, он запел:На Таганке я рос хулиганом,
Если что — бил я сразу в пятак.
А в пятнадцать я стал уркаганом
И на зону пошел только так...

— До чего техника дошла: какой мощный чистый звук! — восхитился Макар. — А какой, наверно, хороший мощный аккумулятор у него в сумке — прям самому на сцену хочется!

Мужчина продолжал петь:Проживаю я волком позорным:
Хоть в пятак я не бью уж давно,
Но всë так же кантуюсь по зонам.
Вот такая не жизнь, а говно.

Макар долго хлопал — но ничего певцу не дал.
•

— Кушать хочу, — сказал толстый мальчик.

— Хочешь? Правда?! Удивительная новость! — усмехнулась мамаша. — А еды-то нету!

— Кушать хочу!

— Не ной, будь так добр! — сказала светленькая девочка, сильно дернув брата за рукав.

— Сама не ной! — огрызнулся тот и дернул ее за волосы.

Девочка схватила его за ухо, сильно сдавила — и мальчик так заголосил, что в его сторону повернулись и Настасья, и Зотыч, и Макар, и даже обе цыганки.

— Опозорить меня хотите?! — гаркнула мамаша и отвесила детям по подзатыльнику.

— Да, воспитание — дело непростое, это вам не телят гонять, — заметил Макар. — Вот у нас случай в общаге был: в соседней комнате мать-одиночка жила, так ее малолетняя дочь повадилась у меня сигареты таскать. Однажды я ее подловил — ну, не мать, конечно, а дочку — и говорю: «Ты знаешь, паршивка, что девочки в десять лет курят только в том случае, если хотят быть кандидатами в проститутки?! Тем более это касается тебя, будущей матери! Кто нашей стране солдат будет рожать — мы, что ли, прокуренные мужики-алкоголики?» А ей — хоть кол на голове теши: только пойду на кухню или в туалет, она шасть ко мне в комнату и из пачки две-три сигареты вытащит. А мне дверь-то за собой каждый раз запирать нельзя: я и по трезвому делу все время ключи теряю...

— Может, капкан на нее надо было поставить? — спросил Зотыч.

— Да откуда в общаге капканы? У нас мышеловки-то в дефиците, хотя мышей не меньше, чем тараканов. Нет, я ее по-умному воспитал: стал за ее мамашей-крокодилицей ухаживать — то шоколадку с орехами подарю, то ликера бутылку. И девочку по поводу сигарет больше не щучил: стал с ней, наоборот, на всякие абстрактные темы говорить — ну, типа того, что это Земля вокруг Солнца крутится, а не наоборот. Мои рассказы, правда, были ей не совсем в кассу: «кто вокруг кого» — это было ей понятно, а вот «что вокруг чего» — не очень... Ну, она ж видела, что ее мать никак решить не может, от кого проку больше, а потому то мне мозги выворачивает, то нашему участковому... Но в конце концов до девочки дошло, что, воруя у меня, она тем самым гадит своей родной матери.

— И что, совсем перестала красть? — поинтересовалась Настасья.

— Перестала. У меня. Говорят, правда, что у других начала. У участкового, например, когда он у них жить стал...

•

Старшая цыганка взяла котенка и стала его гладить. Младшая вскоре решила забрать его обратно, но Дея возвращать котенка не захотела. Они принялись со смехом толкаться и переругиваться.

Дед, наклонившись вперед, вслушался в их речь, ничего не понял — и сплюнул на пол:

— Вот сарацины!

— Ты где находишься?! — возмутилась Настасья и сильно двинула его своим задом.

— Дура ты совсем, соседка... — скривившись от боли, схватился Зотыч за бедро.

Аза, так и не сумев отобрать котенка, вдруг закричала:

— Граждане, моя сестра совсем потеряла совесть: она хочет родить ребенка не от своего будущего мужа, а от своего нынешнего любовника! — и залилась смехом.

Дея, смутившись, положила котенка сестре на колени и отвернулась. Аза чмокнула животное в розовый носик, прижала его к груди и вскочила с лавки.

— А вот какой у меня есть котик! — громко сообщила она, подойдя к лавке, на которой сидели мальчик с девочкой и их мамаша. — Самый беленький, самый пушистенький... Последний остался! Хочете немного подержать? Не бойтеся, деньги за посмотр сегодня не берем!

Мальчик испуганно отстранился, а его сестра, наоборот, придвинулась.

— На, держи. Его Малявкой зовут. Только, смотри, не своруй!

Светленькая девочка взяла котенка и стала его нежно гладить, затем передала брату. Тот взял котенка с опаской — и почти сразу вернул.

— Слушай, а ты Малявку у меня купить не хочешь? — обратилась Аза к мамаше. — А то смотри, могу продать. Детям твоим веселее жить будет. Очень хороший котик: во всей электричке такого хорошего не сыщешь.

Мамаша внимательно посмотрела на цыганку, на котенка, на своих детей — и строго спросила:

— Сыночек, хочешь киску?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Ну, хочу. Вот только, если будут что-то носить, ты купишь? Ну, из еды...

— Куплю, куплю... А ты, дочка, что скажешь?

— Спасибо, мама.

— «Спасибо» в смысле «хочешь»? Или в том мерзком смысле, что ты, как всегда, не хочешь со мной по-человечески разговаривать?

— Нет, не во втором смысле, мама.

— А это действительно твой котенок? — и мамаша грозно посмотрела на Азу.

— Мой, мой, правда! Эй, скажи!

Она дернула за рукав хозяйку корзины.

— Правда, правда, — улыбнулась Настасья.

— И почем ты продаешь свое хвостатое добро? — холодно спросила мамаша у цыганки.

Аза бросилась к сестре и стала с ней шушукаться.

— Надо только проверить, нет ли у него блох и вошей, — подал голос мальчик.

— Не «вошей», а «вшей»! — сказала мамаша. — Запомни, а то еще в диктанте так напишешь.

— Эту маленькую шаромыжницу тоже надо проверить: несчастная животина могла успеть об нее загрязгаться, — оживился дед.

— У тебя, старый, у самого мозги вдрызг загрязгались!.. — сказала Настасья.

— Еще не вдрызг, — хмыкнул Зотыч. — У меня такие мозги, что всем мозгам мозги.

Повернувшись к мамаше, он стал радостно рассказывать:

— Вот похожий случай, как с этим котиком, лет сорок назад был, когда у меня племяш гостил. Он, бесова душа, что удумал-то: стащил со двора курицу и у каких-то солдат на старый ремень сменял. Ну, я его на всю оставшуюся жизнь и воспитал: так ему промеж заднего места этим самым ремнем заехал, что у него до сих пор детей нет. Такой вот колесоворот, прости, господи. Так что не рекомендовал бы я вам, уважаемая, вступать в деловые связи с малолетками.

— А за столько, за сколько не жалко! — крикнула Аза, вернувшись. — Только если дашь мало, счастья тебе в жизни не будет, и здоровья не будет, и любви не будет...

Мамаша потрогала одним пальцем котенка, затем сказала:

— Пойди, деточка, посиди, я еще подумаю.

— Ладно, подумай. Только недолго! У меня тут желающих полвагона, уже даже очередь стоит! — строго сказала цыганка.

— Это не тот племянник, которого ты вторым сторожем хочешь устроить? — спросила у Зотыча Настасья.

— Тот. Все-таки от моей руки пострадавший — надо перед смертью что-нибудь доброе ему сделать.

— Так ты, я не поняла, подходил насчет него к председателю-то?

— Да не подходил! Не решусь никак! — махнул рукой Зотыч. — Ему ж, племяшу моему, уже под пятьдесят, а он до сих пор, обалдуй, у своей мамани, у сестренки моей младшей, на шее сидит. Вот я и думаю: зачем мне такие работнички под боком? Опозорит меня на все участки!

Настасья посмотрела на деда, картинно закатила на секунду глаза, — и снова углубилась в книгу.

— Слушай, Настасья, я с тобой говорю — а ты читаешь! — обиделся Зотыч. — Какой вообще смысл, что ты на чтение время тратишь?

— Я читаю книги для того, чтобы познать жизнь, — а тебя, Зотыч, ты уж извини, мне что-то совсем не хочется слушать...

— Да что ты там по книжке познаешь?! Настоящая жизнь перед тобой свое нутро откроет, только если ты будешь слушать меня в оба уха да по сторонам смотреть в оба глаза!

— Может, Зотыч, ты и прав, но мне что-то немного тошно от твоей настоящей жизни. Я как посмотрю на всяких дряхлых старушек, которые с тяжеленными сумками куда-то едут в этом душном и грязном вагоне, так меня депрессия начинает скручивать. Лучше я про ту жизнь почитаю, которой не было никогда.

— А у меня после электричек настроение, наоборот, поднимается, — тихо сказал Макар, но Настасья на него даже не взглянула.

— Ты б тогда сразу на тот свет отправлялась — там, говорят, чудес выше крыши, — вздохнул Зотыч.
•

— А вот кому книжки-раскраски с человеками-пауками и прочими гадостями, которые так любят дети? — странным дребезжащим голосом сообщил новый продавец. — А для взрослых — высокоинтеллектуальные детективы с кровью, морковью и черт знает чем еще! Ну, и особые ручки со стиралкой, как же без них: одной стороной пишем, другой тут же стираем!

— Проходи, проходи! — мрачно сказал Макар. — Я такую в том месяце купил, так она вообще не стала писать! А что сотрешь, когда ничего не написано? И вообще — что это у тебя такой голос пронзительный? У меня аж вибрация в голове!

— Ну, на самом деле так и должно быть, — смутился продавец. — Это феномен такой, он в физике резонансом называется, я специальным тренингом занимался...

— Проходи, спортсмен, — повторил Макар, — в другом месте тренируйся. Проваливай от греха подальше!

Появилась толстая тетка с двумя картонными коробками.

— Желает кто мороженого? Кто желает мороженого? Мороженого кто желает?! — закричала она. — Сливочное в шоколаде и шоколадное в шоколаде!

— Свежее? — спросила мамаша.

— Сегодня с завода.

— Тогда три.

— Спасибо, я не хочу, — покачала головой светленькая девочка, но мамаша все равно купила три.

Макар, посмотрев вслед мороженщице, вдруг воскликнул:

— Так ведь я об этом с самого утра мечтал! — и кинулся ей вслед. — Пломбир есть?

— Есть сливочное, но это одно и то же.

— С каких это пор сливочное и пломбир — одно и то же? Первый раз такое слышу! А попробовать можно?

— Как это?! Покупайте — вот и пробуйте.

— Пока я буду пробовать, вы уже в другой вагон убежите! А если мне не понравится?

— Тогда не покупайте.

— А завод какой?

— Какой еще «завод»?!

— Сами же сказали: «сегодня с завода».

— Это я образно сказала. Так вы берете, мужчина?!

— Ладно, беру! Но учтите: если что, не поленюсь вас даже в другом конце поезда догнать!

И он принялся копаться в карманах, отыскивая мелочь.

Продавщица немного подождала, а затем заорала:

— Мужчина, умоляю вас всем святым: не тяните время!

Вернувшись с мороженым, Макар сообщил:

— Она так сильно куда-то торопится, будто торговля для нее — только крыша, а на самом деле она работает в спецслужбе, наружным наблюдением занимается...
•

— Ну, уже подумала про Малявку? — дернула Аза за рукав мамашу, жующую мороженое.

Та сердито посмотрела на цыганку и, тяжело вздохнув, достала кошелек.

— Ладно, на. Хватит?

Аза взяла купюру, посмотрела ее на свет, затем проникновенно заговорила:

— Если хочешь, чтоб у тебя счастья был полон дом, чтоб дети твои были здоровы, чтоб любовь у тебя была красивая и большая, как солнце в степи, дай еще.

— Сколько?

— А сколько не жалко!

Мамаша, скривившись, дала еще одну бумажку.

Аза подбежала к сестре, показала ей деньги и что-то возбужденно зашептала на ухо.

— Вы довольны, дети? — спросила мамаша.

— Спасибо, мама, довольны, — ответила дочка, прижимая котенка к груди.

— У-у, еще бы, — промычал мальчик, откусывая то от пачки из левой руки, то от пачки из правой, — и подул котенку под хвост.
•

В вагон вошла прилично одетая молодая женщина с маленьким пуделем на поводке и встала у двери. Макар потянул носом.

— Это от вашего пуделя так ужасно воняет? — спросил он, морщась от отвращения.

— Можете не беспокоиться, это просто мокрая шерсть: бедный Зуся упал в лужу, — холодно ответила Зусина хозяйка.

— Здесь с собакой нельзя! — вдруг строго сказала маленькая цыганка. — Здесь маленькие котики живут, так что не стой, тетя, проходи.

Женщина неприязненно по смотрела на Азу и прошла дальше.

— Спасибо, девочка, — смущенно сказал Макар. — Молодец, что не постеснялась. А то меня от песьего запаха прям тошнить начинает.

— Снова чем-то пахло? — заинтересовался Зотыч.

— Мне бы твой нос, — вздохнула Настасья. — А еще, для полного счастья, лишиться бы зрения и слуха... И вообще ты, Зотыч, возможно, прав насчет того света...
•

Из тамбура появилась очередная тетка с товаром.

— Распродажа по случаю ликвидации магазина! — заорала она. — Уникальная возможность купить в три раза дешевле то, что в магазине стоило в три раза дороже!

— Зачем ликвидация-то? — поинтересовался Макар, доедая мороженое. — И о чем вообще речь?

— А мне-то почем знать? — насторожилась продавщица. — И как это «о чем»? Меховые шапки, шапки меховые. Ну, и еще кепки без размера, у которых размеры липучками туда-сюда саморегулируются.

— Как же может быть что-то туда-сюда, если этого чего-то вовсе нету? — засмеялся Макар. — Ладно, дайте что-нибудь меховое потрогать.

Он протянул руку, но тетка от него отпрянула.

— У вас все пальцы, я вижу, липкие!

— Как же это вы на глаз умудрились определить, что они липкие? Вот бы мне такое зрение! — фыркнул Макар. — Ладно, тогда сами на меня шапку наденьте, будьте так любезны.

— Вот еще! — фыркнула тетка. — Могу кепку на вас надеть, не более.

— Которая на липучках? Нет уж, спасибо, липкие пальцы я еще терплю, но вот липучки с детства ненавижу, сыт ими по горло!

Аккуратно положив обертку от мороженого на пол, он вытащил из кармана платок и стал им вытирать пальцы...

Получив наконец шапку, Макар ее пощупал, понюхал, надел на голову, снял, снова понюхал.

— И что, вы хотите сказать, что это сделано из благородного меха? — спросил он.

— Это из котика, — равнодушно ответила продавщица. — Уникальная возможность купить в три раза дешевле...

Макар долго разглядывал подкладку, затем вдруг оживился и спросил:

— А из какого котика?

Тетка внимательно посмотрела на него, затем на корзинку с марлей — и гаркнула:

— Из морского!

Макар замер, будто что-то вспоминая, затем заорал:

— Да бракованная это продукция! Или ворованная!

Продавщица выхватила у него шапку, еле слышно выругалась и решительно зашагала дальше.

— И почему все такие нервные? Своруют — и тут же нервничать начинают! — вздохнул Макар. — А ведь сворованное вернуть можно, а нервы-то уже нельзя!

Из тамбура в вагон снова потянуло табаком. На этот раз даже котики не выдержали и стали чихать.

— Надо бы сходить и сказать им все, что о них думают люди, — сказал Макар и стал через стекло внимательно смотреть на переодетых курсантов — накаченных, в темных рубашках, с мощными бритыми затылками.

— Макар, вы все шишки, что ли, собрать хотите? Нет уж, лучше сидите рядом и никуда не суйтесь, — сказала Настасья, — а то мне забор поправлять будет некому. [Балашов М.М.]

•

Появился хромой парнишка лет двенадцати с игрушечным бубном.

— Помогите, кто сколько может... — громко сказал он, встав у самой двери, после чего фальшиво запел, изредка стукая бубном по колену:Вечер закончился громко,
Тихо подкрался рассвет.
Что ж ты, дружище мой Ромка,
Взял и ушел на тот свет?..

— Плохо поешь, мальчик, — сказал ему Макар. — Непрофессионально как-то, без всякой там волнительности: я тебя слушаю, а искренних чувств в твоем голосе не улавливаю. Ну, попробуй еще.

Мальчик закашлялся, затем запел второй куплет:Скромно тебя мы схороним,
Вечный исполнив закон.
Скупо слезу мы уроним,
Мирно попьем самогон...

— Слушай, у тебя, может, нетипичная пневмония? Или птичий грипп? — встревожился Макар. — При твоем асоциальном образе это очень даже возможно. Ты, случайно, во Вьетнам недавно не ездил? А то так и концы отдать недолго...

— Насчет «недолго» — это ты верно сказал, — кивнул Зотыч. — У нас на участках мужик несколько лет подряд ошивался, Настасья его тоже знала...

— Не знала я никого, — буркнула та.

— С его слов выходило, что ему едва за сорок, но выглядел он на все семьдесят. У него еще такая редкостная холодостойкость была, что он вечно в одной рубашке ходил — ватник надевал, только когда минус двадцать было. Он вообще-то вполне мирный был: на свалках цветной металл выковыривал, а вокруг наших участков полезным делом занимался — собирал бутылки после всех этих выходных пьянок. А еще от него такой характерный запах исходил, что утонченные люди типа моей соседки даже разговаривать с ним не могли.

— Я с ним по совсем другой причине не разговаривала, — подала голос Настасья.

— Ну, это неважно, я к чему рассказываю-то: мужик добрый был, всегда поздоровается, никогда ничего по-крупному не сворует, — а потом взял и погиб. Весной снег таять начал, вот его на обочине шоссе и откопали, совсем рядом с участками, — пьяный, наверно, был, да заснул... Вот и вся история.

— И кто у нас теперь бутылки собирает? — спросил Макар.

— «У нас»! Первый год работаешь на участках — и уже «у нас»! Какой-то старикан ходит, не знаком я с ним...

— Так уж и не знаком! — строго сказала Настасья. — Этот «старикан», между прочим, тебя лет на десять моложе.

— Ничего подобного, всего на семь, — буркнул Зотыч.

Макар поднял голову и тихо сказал:

— У нас тут, на можайском направлении, всегда примерно одно и то же: живет человек, живет, глаза всем мозолит, а потом вдруг хлоп — и на тот свет...

— А в других местах не так, что ли, мрут? — вздохнула Настасья.

— Я ни разу в жизни ни по одному другому направлению не ездил, так что не знаю.

— Зато я знаю, — сказал Зотыч: — везде мрут одинаково.
•

Макар с минуту разглядывал бумажку от мороженого, лежащую на полу, затем принялся размышлять:

— Вот смотрю я на обертку, которую на пол кинул, — и чувствую, что нехорошо это, по-свински как-то. Но и окно в такую холодину открывать не хочется. Я и в жизни так же из-за всякой ерунды мучаюсь...

— Тетради, папки, пеналы! Линейки, обложки, клеящие карандаши! — сообщил очередной продавец и быстрым шагом пошел по вагону.

— На ловца зверь бежит! — засмеялся Макар. — Надо у него папку взять посмотреть, чтоб туда незаметно обертку от мороженого засунуть! Эй, эй, погоди!

Но продавец даже не обернулся.

— Этот, похоже, тоже из спецслужбы — у них тут, очевидно, целая тайная организация. Ладно, еще кому-нибудь во что-нибудь засуну!

— Носочки женские из хлопка и не из хлопка! — пискляво заголосила необъятных размеров тетка. — А еще есть эластичные!

— Эротичные? — переспросил Макар. — Посмотреть можно?!

— Фу на вас... — сморщилась продавщица и поспешила убраться.

— А вот динозаврик-недомерок размером с зажигалку: кидаете его в воду, ждете всего час, он разбухает — и вот у вас в тазике уже истинный козлозавр размером с кролика, — послышался очередной голос. — А вот песочные часы в форме двух голов: мозги из одной пересыпаются в другую, а ты сидишь, наблюдаешь и успокаиваешься — на себе испытывал. А вот резиновый банан со стойким запахом мяса: лучший в мире презент для вашего четвероногого звереныша! А вот чудо-сумка из полууретана, также известного как полусталь-полутитан: выдерживает до пятидесяти трех кэгэ, так что ни одному вору-карманнику ее не порезать!

— А ну, стой, ты-то хоть дай посмотреть! — крикнул Макар и стал наблюдать, как «пересыпаются мозги».

Вернув песочные часы, он взял сумку, заглянул внутрь — и стал с силой дергать ее за ручки.

— И где ж тут твои хваленые пятьдесят три?

— Что?! Да у меня этих сумок знаешь сколько уже купили?! Один мужик на восьмое марта целых семнадцать штук за раз взял — для всех женщин своей бухгалтерии!

— Где сейчас восьмое марта и где женщина моей бухгалтерии? Нынче осень... — вздохнул Макар.

— Вы что ж, на самом деле ему в сумку мусор засунули?! — возмущенно спросила Настасья, когда продавец ушел.

— Да нет, вон она, эта чертова обертка: как валялась на полу, так и валяется. Это я по малолетству ловким был, а ныне — сухим из воды выходить разучился, уже даже и не пробую... [Балашов М.М.]

•

Из дальнего конца вагона появилась невзрачная женщина, из-за слишком коротких рукавов своей курточки казавшаяся донельзя несчастной.

— Ни на кого нет управы, — забормотала она — и пошла по проходу, глядя себе под ноги. — Все всë захапали, все всë себе по защечным мешкам рассовали, того и гляди лопнут... Вся страна работает на город-паразит Москву. Вот я, например, на кого работаю? На Москву. А зачем? Потому что управы на нее нет. А почему управы нет? Потому что москвичи всë захапали, всë по защечным мешкам рассовали, того и гляди лопнут...

Она вздохнула — и вдруг запела, медленно, тихо и мелодично:Жрут чужое злые осы,
Своего давно уж нет:
Жрут спагетти, а не просо,
Не лещину, а кокосы,
Не сурепку, а шербет...
И считают облака,
И валяют дурака...

— Хорошо поет, не фальшивит, — заметил Макар.

— Так оно и есть: считаем облака, валяем дурака, — вздохнул Зотыч.

— А кто в этом виноват? — укоризненно посмотрела на него Настасья.

— Вы на кого это намекаете?! На мужиков?! — захохотал Макар. — Что ж, так оно и есть: мы сами и виноваты! Ну, и женщины, конечно, добавляют.

— Что ж это они «добавляют»? Много вы знаете! — скривила рот Настасья.

— Знаю. Что ж не знать-то?! Я в женщинах вообще очень хорошо умею разбираться и прекрасно знаю, какие они порой бывают странные. А в прошлом году я вообще чуть было не женился — могу рассказать, мне не жалко. Однажды я, значит, сплю — и вдруг чувствую, что мне дышать нечем. Просыпаюсь — воздух спертый, как в казарме, к тому же тесно ужасно. А еще шум везде. Короче, такое странное ощущение, будто я не дома. Ну, думаю, пора вставать, на кухню тащиться, на работу — это прошлым летом было, я из стройуправления еще не уволился. И мне так тошно от всего этого коловращения мыслей, что даже кому-нибудь хочется дать в рыло — ну, в лицо, прошу прощения. Я начинаю вспоминать, какое на дворе число, и вдруг до меня доходит, что я уже стою стоймя. Причем в ботинках. Причем не в тех. Я глаза наконец продираю и спрашиваю: «Кто это мне такие глупые ботинки одел? Я в таких не хожу: мне такие не по нутру». А в ответ слышу знакомый голос: «Заткнись, скотина!» Присматриваюсь — а это, оказывается, всего-навсего Зойка, верная подружка моя. «А еще, — продолжаю я мысль, — шнурки у меня как-то не так завязаны!» А она свое гнет: «Заткнись, козел относявшийся!» Это у нее присказка такая: тех, у кого носы с похмелья опухли и отвисли, она «относявшимися» называет. Ну, мне ничего и не остается, кроме как заткнуться и начать во все стороны смотреть. И чем дольше я смотрю, тем больше вокруг меня становится людей. Тут тебе и мужчины, и женщины, и дети, даже зверь какой-то лохматый, на козла похожий. А потом меня вдруг вперед как бросит — и я хрясь головой в стеклянную дверь. А ногой на лапу этому животному. Козел как взвигнет, как дернется в мою сторону, как куснет меня за руку! Потому что это большущий пес, а не козел. А в заключение он разбегается — и копытом мне в пах! Ну, я ему в ответ тоже копытом, изо всех сил! А потом такое началось, что Зойка меня едва отбила: огромный мешок с пустыми бутылками свалился с полки, осколки во все стороны, а тут еще кто-то корзину с яблоками пнул... Короче говоря, Зойка меня за руку хватает, утаскивает в другой вагон и к себе притягивает. Причем с такой силой, что мне больно становится — и от этой боли до меня наконец доходит, что я в электричке. Ну, я принимаюсь нервничать, кричать, что мне никуда ехать не надо, — а Зойка мне вдруг и говорит: «Мы ж с тобой заявление в ЗАГС едем подавать. И только попробуй сказать, что забыл!» Вот тут-то я все и вспомнил. И тут же снова вперед полетел. Но на этот раз мне повезло — она успела меня за шиворот поймать. «Стой смирно! — говорит. — Что ты у меня, ей-богу, как безногий!» Тут меня злость взяла. «Вовсе и не у тебя! — говорю. — Мы с тобой еще не расписаны! Да и как мне вообще на тебе жениться, если даже ботинки тебе не удалось на меня правильно надеть?! Это ж ты, признайся, специально так надо мной поиздевалась!» Зойка мне руку совсем больно сжала, а затем и говорит: «Это не я тебя одевала, это Юля тебе, недоумку, помогала. И не смей про нее, бедняжку, говорить гадости!» Ну, тут я сразу и сник: я в ту пору, бывало, как подумаю про Юльку — про ноги ее толстые, про ее глаза добрые и близорукие, про ее руки неумелые — так мне сразу легче становится, сразу жить хочется. Она ж мне к тому моменту уже два раза обещала, что разведется со своим, а бог троицу любит. Но, с другой стороны, обещанного три года ждут, а моим ожиданиям к тому моменту еще и трех месяцев не было... Ну, я и решил в тот день: отныне буду стоять смирно и ждать Юльку. К сожалению, на этом-то всë и закончилось...

Настасья смотрела на Макара, но тот молчал.

— Что закончилось-то?! — спросила она.

— Все закончилось, — потер он небритый подбородок. — И Юлька с мужем не рассталась, и с Зойкой у меня ничего не вышло... Нет, до ЗАГСа-то мы в тот день кое-как доехали, заявление подали, но накануне назначенной даты я ей звоню, а она говорит: «До свиданья!» Хотя ее тоже можно понять: зачем ей мужик, который в каком-то там бездарном стройуправлении работает, тем более если он не про нее думает, а про ее подругу недоделанную?

Зотыч, оказывается, все слышал. Она подался вперед и спросил:

— А зачем же ты не про нее думал, а про ту, про которую думать нельзя?

— Почему это «нельзя»? — рассердился Макар. — Что это еще за цензура в межсемейных отношениях?

— Я вас, Макар, так и не поняла, — улыбнулась Настасья. — Что в женщинах такого странного и чего они все-таки такого «добавляют»?

— Ну, как же... Жизнь и сама-то по себе штука несладкая, а женщины ее еще более горькой делают. Я б и Юльке, и Зойке хорошим мужем был: и кормил бы их, и ласкал. А в результате никого не кормлю и никого не ласкаю.

— Ну, некая странность в некоторых женщинах, конечно, присутствует, — вздохнула Настасья, — зато мужики своей поголовной туповатостью берут... [Балашов М.М.]

•

В тамбуре появился высокий мужчина в форме. Не обратив внимания на переодетых курсантов, контролер прошел в вагон и рявкнул:

— Заканчиваем идиллию, готовим билеты! Кто еще не слышал?!

— И как ты теперь, Зотыч? — тихо спросила Настасья. — Говорила тебе, что здесь проверяют!

— А то без тебя не знаю! — громко ответил тот. — Нет уж, я принципиально не беру, даже не упомню, когда в последний раз брал. Некоторые индюки, правда, пытались меня ссадить, но я всегда такой хай учинял, что все в сторону отлетали! Я матом, чтоб ты знала, могу час подряд валять без передыху!

— Да не собираюсь я с тобой, отец, связываться, можешь попусту воздух не сотрясать, — сказал контролер.

— Как это не сотрясать, когда мне сегодня все подряд тыкают?! — завелся Зотыч. — Сначала обезьянка, теперь еще и этот длинный хрен!

— А вот с выражениями попрошу закончить, ты, старый черт! Кто за счет государства катается, тот права голоса не имеет.

Зотыч сник, но затем снова заговорил:

— Еще неизвестно, кто за чей счет! Может, это как раз ты, туфтогон, за мой счет форму свою носишь: у меня государство столько зацапало, что на этот свете вернуть уже точно не успеет. И вообще — из того факта, что у тебя металлические пуговицы, еще не следует, что ты надо мной начальник.

— Тут нечему следовать, дед, расслабься: я даже приближаться к тебе не буду. А начальник на вверенной мне территории я не из-за погон с пуговицами, а согласно законам и подзаконным актам, подтверждающим мои служебные права и обязанности.

— Я в этой стране родился, жил и уже почти умер, а знаю в результате только одно: если мне кто-то начинает хамить, значит, этот человек находится при исполнении обязанностей... А подзаконные акты вообще можешь засунуть... [Балашов М.М.]

•

Контролер уже не слушал, что там бурчит Зотыч: он переключился на Макара и принялся разглядывал его билет.

— Так это ж за вчерашнее число, — наконец сказал он.

— Ну, за вчерашнее, я разве спорю? — кивнул Макар. — Только что с того? Или вы хотите сказать, что этот билет сегодня не действует?

— А что, действует?

— А что, нет?

— Платите штраф. И еще стоимость билета. Или вы хотите сказать, что сегодня — это то же самое, что вчера?

— Нет, не хочу. Но вчера такое дело вышло: я билет взял, потом вспомнил, что забыл бригадиру ключи отдать. А зачем мне с начальством отношения портить? Я вернулся, а там вдруг досок огромную машину привезли... Ну и чего: я пойду, что ли, а они разгружать будут? Они ж мне потом за это какую-нибудь гадость устроят: у нас все мужики в возрасте, все из прошлого, на справедливости воспитаны. А после разгрузки уже поздно было: я ж не дурочку валять еду, мне в конкретный магазин надо...

— Дурочку валять на самом деле не надо — или платите, или высаживайтесь. И вообще вы сидите на местах для инвалидов!

— А что, в вагоне есть инвалиды, которым некуда сесть?

— Один точно есть: инвалид с блестящими пуговицами, — пробурчал Зотыч.

Макар протянул мелкую купюру.

— Это смешно, — покачал головой контролер, забрав бумажку.

Макар протянул еще.

— Ладно, еще одну — и смогу в последний раз вникнуть в вашу ситуацию, — вздохнул контролер и, забрав третью бумажку, подошел к мамаше и ее детям.

•

— Так, а тут что у нас? — спросил он.

— Мне бесплатно положено! — ответила мамаша. — А эти со мной!

— Ну как такое может быть?! Возмутительно! Даже если вам что-то там и положено, то детишки тут при чем?! Или они тоже у вас инвалиды?!

— Что значит «тоже»? Хотя девочка-то, что и говорить, не совсем в кондиции... Но я вообще не вижу смысла с вами разговаривать, поскольку и мне, и сопровождающим меня детям положен бесплатный проезд на всех видах транспорта, а свои права я знаю на порядок лучше, чем вы!

Контролер нахмурился.

— Ничего никому из вас не положено! — обиженно сказал он. — На грехи стариков я глаза еще способен закрыть, но вы — совсем из другой области: давайте платите три штрафа и три стоимости билетов, а разговаривать со мной бессмысленно!

— Со мной тоже!

— Нет, ну почему, скажите на милость, надо меня доводить?! Ведь никому зла не делаю, а довести пытается каждый! Ладно! Хорошо! Я уже успокоился! Может, вам на самом деле положено, может, я что-то забыл или упустил... Будьте так любезны, позвольте взглянуть на ваши документы, я их внимательно изучу и тут же верну...

Он долго-долго вертел в руках два удостоверения и три рукописных бумажки с печатями, затем спросил:

— Это и есть то самое, что подтверждает ваши права?

Мамаша побледнела, затем поднялась с лавки, сверху вниз посмотрела на контролера, снова села — и забормотала:

— Если б вы только знали, как дорого стоят мои нервы... За мной должны были прислать спецмашину с мигалками и синими номерами... Если б она не сломалась, если б у меня было время заказать такси, вы б меня никогда в жизни не увидели... Меня в определенных кругах все знают, со мной такие должности якшаются, что у них на погонах звездочек, как гороха у козы под хвостом...

— Три штрафа и три стоимости, — холодно произнес контролер. — А кота я вам прощаю, хотя, конечно, никто возражать бы не стал, если б вы и на него билет взяли.

— Из-за вас снизится моя работоспособность, а я госделами занимаюсь, госсметы составляю, госзаписки пишу... — продолжала бормотать мамаша.

— Да, девочка у вас, конечно, совсем слабенькая... Ладно, только из жалости к ней: два штрафа и две стоимости...

— Моя работоспособность упадет ниже нуля...

— Нет, это просто наглость! Вы что ж хотите — один штраф и одну стоимость на троих?

— Один штраф без стоимости.

— Вы что?! Это называется уже просто коррупция!

— Ладно, полтора штрафа.

Контролер помолчал, затем махнул рукой:

— Эх, шел бы поезд помедленнее! А то мы до конечной успеем доехать, а я всë еще с вами буду тары-бары...

Он взял у мамаши крупную купюру и стал отсчитывать сдачу.

— Не нужно мне от вас ничего, это вам на чай, — фыркнула она и отвернулась к окну. — Чтоб вам на том свете в той же должности работать!

— Нет, вы слышали?! Подавитесь вы своим чаем!

— А мне ваши вонючие деньги не нужны: их неизвестно кто и какими местами трогал. Жаль, что у меня сейчас мигрень разыгралась, а то б я вам прочла лекцию, как вы должны себя вести с пассажирами, обладающими такими документами, как я.

— Нет, я не настолько еще опустился, чтобы брать на чай от таких, как вы! — помотал головой контролер. — К тому же, по большому счету, вы вообще не показали мне ни одного нормального документа! И глаза у вас все время бегали!

— Что?! «Ни одного»?! Да еще «бегали»?! — заголосила мамаша. — В таком случае я точно ничего от вас не возьму!

— Зачем скандалить? Ведь это никого из вас не красит, — тихо сказала светленькая девочка и взяла у контролера сдачу.

Мамаша молча забрала бумажки у дочери, убрала их в кошелек и снова отвернулась к окну. [Балашов М.М.]

•

Контролер вздохнул, покачал головой — и вдруг, недобро улыбнувшись, подошел к цыганкам:

— Знакомые физиономии! Здрасьте вам! Меня тут, как вы понимаете, разозлили в конец — сначала дед, потом еще кое-кто, потом еще... Неужели вы думаете, что после этого я позволю вам за просто так ездить по своим цыганским делам в моей электричке?! Я вас сейчас ко всем чертям выброшу из поезда! Будете по насыпи катиться и меня поминать!

— Со ту камэс? Джя Дэвлэса! — жалобно сказала старшая сестра и нахмурилась. — Что ты хочешь?! Иди с Богом, дядя!

— Зачем ты, такой большой, маленьких пугаешь? — еще более жалобно сказала младшая и улыбнулась.

— Пугаю?! Через полминуты вы узнаете, пугаю я вас или ваше будущее предсказываю, — зловеще засмеялся контролер.

— Послушайте, любезный, что вы, на самом деле, себе позволяете? — встряла Настасья. — Даже если вас и обидели, зачем на детях-то зло срывать? Стоит ли вам вообще здесь работать, если все вас так не любят?

Контролер, даже не взглянув на защитницу, вдруг наклонился к Азе и воскликнул:

— А это что у тебя?!

Он схватил ее за руку и выдернул купюры:

— Деньги? Ведь украла! Маловато тут, конечно, — но от плешивой козы хоть клок...

— Отдай, дядя, это мои деньги! Я их честно заработала, отдай! — закричала девочка, заплакала — и бросилась на контролера.

— Ой, да что ж здесь такое?! Украдывают ловэ прямо на виду у всех, даже не стесняются совсем! — запричитала Дея.

— В самом деле! Что за черствость, черт возьми?! — воскликнула Настасья. — Идиотизм какой-то!

Контролер со злостью оглядел пассажиров и заговорил громко и раздраженно:

— А я вам так скажу, причем со всей честностью: из тех, кто на нашем направлении работает, нет никого человечнее меня! Я самый жалостливый и порядочный! Так что лучше заткнитесь!

Электричка дернулась, Аза потеряла равновесие и упала, а контролер быстро зашагал прочь.

— Тэ скарин ман Дэвэл! — крикнула ему вслед Дея. — Чтоб тебя Бог покарал! Чтоб твоему «Локомотиву» в четвертую лигу вылететь!

— Раз квитанций не выписывает, значит, всë себе в карман кладет, — заметила Настасья. — Может, стоит вон туда нажать и на него нажаловаться? — спросила она, показав на желтую пластину с большой черной кнопкой и надписью «Машинист».

— Вас там, в лучшем случае, матом пошлют, — вздохнул Макар.

— Может, и не пошлют...

— Наверняка пошлют, — подал голос Зотыч. — Я б на их месте точно послал, даже слушать бы не стал. Потому что ни бога у людей в голове уже нет, ни сознательности, все совратились с пути! Страну строили-монтировали — а теперь всë коту под хвост! Теперь даже пиво нормально употребить не могут: пустую банку обязательно прямо на сиденье оставят — нет, чтобы хоть на пол ее скинуть! И еще скорлупы от неведомых орехов накидают в нечеловеческом количестве! В результате, чтобы сесть, мне надо их дерьмо сначала разгрести — это нормально?!

— Да, нормального на этом свете немного, — кивнул Макар. — Я на той неделе на платформе стоял, когда возвращался, а там рядом с расписанием объявление висело, какие электрички отменяются. Смешная толстуха в очках стоит, смотрит прям в упор, а понять ничего не может — и спрашивает всех вокруг: «Так когда ж ближайшая-то будет?» А какой-то мужик вдруг как заорет: «Да что ж ты очки надела, коль не видишь ни хрена, старая перечница?» — и матом ее, матом... А тетка растерялась — и давай плакать: «Как же так можно обижать людей? Я очень больной человек, еле хожу, еле вижу...» И такая во мне жалость поднялась, что я ее утешать стал: «Не переживайте вы из-за всяких уродов, — говорю, — у него ж все лицо в пятнах — он, может, даже более больной, чем вы...»

Аза все это время сидела на грязном полу, затем вскочила, подбежала к старшей сестре, прижалась к ней, уткнулась ей в подол и заревела в голос, а Дея стала ее гладить, приговаривая:

— Не будь глупой, Аза, на йав дылыны! Не обижайся на этого человека, он — как птица неразумная: что видит, то и норовит унести. А на птиц разве можно держать обиду?! Не повезло сегодня, повезет завтра...
•

Маленькая цыганка продолжала рыдать. Светленькая девочка, держащая котенка, тоже заплакала, а ее брат начал икать.

— Прекрати ныть, рева-корова! — гаркнула мамаша на дочку. — А ты, любимый мой, попробуй попить водички, это может тебе помочь, — сказала она, достав маленькую бутылочку. — Господи, да чтой-то ты у меня такой совсем бледненький?! — заохала вдруг она и принялась лупить сына по щекам.

— Не надо, на надо! — завизжал мальчик.

— А что, ты сознание хочешь потерять?! На пол упасть и всю свою одежду перепачкать?!

— Что тут у вас такое непонятное происходит?! — заинтересовался Макар.

Мамаша поглядела на него, перевела взгляд на мальчика — и вдруг оживилась:

— Послушайте! Вы, я уверена, сможете нам помочь! Нужно ребенка по щекам посильнее отхлопать — у вас это наверняка получится лучше, чем у меня: вы ж, все-таки, мужчина! А то позакрывали, сволочи, окна — холода они боятся!

— Что?! Отстаньте от меня, не буду я ничего такого делать, — испугался Макар и, отвернувшись, втянул голову в плечи.

— Кто невесел, кто голову повесил? — влетела в вагон пожилая кругленькая женщина.

Сопровождавший ее худой высокий мужик заиграл на аккордеоне — и она запела, лихо притопывая тяжелыми ботинками:По театрам мы не ходим,
но развеяться могëм:
нынче шланги обезводим,
завтра город подожгëм!
Ой! Ой! Ой-ой-ой!
Почему же почему?
Уй! Уй! Уй-уй-уй!
Потому что потому!

— Вы частушки любите? — спросил Макар у Настасьи.

Та покачала головой.

— А я их только слушать не люблю. А вот сам петь просто обожаю, — мечтательно сказал Макар, — особенно неприличные...
•

Аза уже не плакала, но все еще прятала нос в подоле у сестры.

— Эй, подруги чумазые, хотите, я вам еще одного котенка дам? — спросила вдруг Настасья.

Маленькая цыганка подняла лицо, растерла кулаком слезы и спросила:

— Не врешь?

— Мне-то что врать? У меня жизнь простая, как вода без газа, мне брехня без надобности.

Настасья подошла к корзинке, откинула марлю.

— Какого — рыжего или белого?

— А двоих можно?

— Жирной будешь, — засмеялась Настасья.

— Жалко, что ли?

— Почему жалко? Ладно, бог с тобой, бери обоих.

— Доброта — хуже воровства, — не удержался Зотыч.

— А тебя не спрашивают, — со злостью сказала Аза.

— Сослать бы вас всех куда подальше! — обиделся дед.

— А тебя тогда надо на кладбище сослать!

— Два сапога пара, ей-богу! — воскликнула Настасья. — Или вы сейчас же прекратите, или я всех накажу!
•

Аза немного посидела на лавке, прижимая обоих котят к лицу, затем вскочила и подлетела к мамаше с детьми.

— Не плакай! — снисходительно улыбнулась она светленькой девочке. — Хочешь, я тебе теперь рыженького дам потрогать? А могу и второго беленького дать. Их зовут Задрыга и Хитрюга.

— Тебе чего? Отойди отсюда! — заволновалась мамаша.

— Тетя, тебе обязательно еще одного котика надо купить, рыжего, для пары, чтоб первому не скучно было! Всë без обмана! Задрыга в ту же цену, что Малявка, лишнего не возьму.

— Не надо мне ничего!

— А если дешевле?

Мамаша полезла в кошелек и вытащила оттуда деньги.

— На тебе эту грязную сдачу от этого грязного вульгарного контролера, только отстань!

Аза схватила купюры и тут же спрятала их под платье.

— Обязательно надо, чтоб моя сестра тебе погадала, — сказала она. — Тебе ведь надо прояснить свое будущее!

— Изыди, девочка, не доводи до греха! О своем будущем я как-нибудь сама догадаюсь.

— Нет, не догадается, — тихо сказал Макар. — Люди вообще недогадливы, даже насчет настоящего. Вот у меня летом случай был: я дрова из леса таскал, когда он вдруг неизвестно откуда взялся и в сторону леса полетел.

— Кто он-то? — спросила Настасья.

— Птичка какая-то, мелкая такая, землисто-коричневая. Ну, думаю, птенец это, который летать едва научился, а родители наверняка поблизости, только вида не подают, — как все родители. А бревнышки, которые я таскал, нелегкими были, поэтому я тут же обо всем и забыл: тяжести — они ведь существованию мыслей не способствуют. Я из леса снова на опушку вышел, груз свой скинул — и снова он полетел. Ну, думаю, как в стихе: божья тварь по свету скачет, не заботясь ни о чем, то совой она заплачет, то закаркает грачом. В третий раз вышел — снова он тут. Вот, думаю, отец рубит, а он порхает себе, бездельник, будто бабочка... И только с десятого раза до меня дошло, что это не птенец, — ну, когда я гнездо нашел. Маленькое такое, прям на земле, а в нем — пять яичек, серо-буро-зеленых в крапинку. Мне потом сказали, что это жаворонок был. А ближайшее бревно всего в полуметре валялось. В том, что птичка сдуру начала себе здесь дом строить, ничего странного нет — она, все-таки, почти безмозглая. Но у людей-то мозгов куча, а они все равно чудовищно недогадливы!

— Это не люди недогадливы, а мужчины, — вздохнула Настасья.

— Да женщины в данной ситуации наверняка б еще более недогадливо поступили! — подал голос Зотыч. — Если б женщины ходили по полям с бревнами на плече, всем птицам давно б уже каюк наступил.
•

Появилась продавщица шоколадок.

— Шоколад для вас и ваших милых деточек, ежели таковые, конечно, имеются, — устало проговорила она.

— Три, — отозвалась мамаша.

— Спасибо, я не хочу, — снова сказала светленькая девочка, но мамаша снова не стала ее слушать.

— Каких именно три? — спросила продавщица.

— Таких! — гаркнула мамаша и протянула деньги.

Продавщица деньги взяла, на пару секунд задумалась — и дала ей три разные.

— А я с орехами хочу посмотреть, — оживился вдруг Макар. Он взял шоколадку и стал водить пальцем по обертке. — Что-то орехи не прощупываются совсем. Вы сами-то ели?

Продавщица окрысилась:

— А почему это я должна жрать свой собственный товар, у меня других забот нету, да? Так берете или нет?

— Нет! Что-то не хочется ничего брать у тех, кто состоит в тайной организации и не торговлей занимается, а наружкой! Хотя, нет, все же одну дайте...

— Какую же?

— Ну, эту, в которой ничего не прощупывается.

Получив шоколадку, Макар вскрыл ее, отломил, сунул кусок плитки в рот.

— Надо же: орехи все-таки есть! — негромко сообщил он Настасье. — Хотите попробовать?

— Нет, конечно, — усмехнулась та, не поднимая глаз от книги.

— Это из-за того, что вы, наверно, замужем?

— Нет, конечно. Но дальше на эту тему попрошу со мной не разговаривать — я вас насквозь вижу. Вы из тех, про кого говорят: «Всю жизнь меня изводит, домой лишь жрать приходит». Разве нет?

— А шоколадка вполне приемлема, спору нет... — печально улыбнулся Макар. — Да и вообще я просто так спросил, у меня у самого жена есть — такая жена, что всем женам жена...

— Какая еще «жена»?! Еще получаса не прошло, как вы мне тут сопли пускали про свою несчастную любовь: как одна от мужа так и не ушла, а другая замуж за вас хотела, но перехотела!

— Надо же: запомнили!

— Я, может, и наивная, но не последняя же дура!

— Да, жены у меня нет... Но разве это что меняет?

— Лично для вас — ничего не меняет! — усмехнулась Настасья.

— Очки ниже рыночных, для близорукости-дальнозоркости, берите-мерьте, любые плюсы-минусы с единички до шестерки! — заорал очередной продавец. — А еще иглы! Кому иглы, набор двадцать штук?! Большие-маленькие, прямые-кривые! Вот даже, посмотрите, какая огромная цыганская игла: с ее помощью можно даже слону ухо пришить! — и он недобро посмотрела на Дею с Азой.

— Мне б семерку... — тихо проговорил Макар. — Для длиннорукого цыганистого слона...

— Чего?

— Это я не вам.

— Это он мне, — пояснила Настасья.

Макар смутился, продавец ушел, а Настасья снова углубилась в книгу.
•

Аза снова вскочила с места и пошла по проходу.

— А вот какие у меня котики! Один самый белый, самый пушистый... Другой самый рыжий, тоже самый пушистый. Котики! Кому последние котики?! Кому Задрыгу, кому Хитрюгу?!

— А русские так не могут... — покачал головой Зотыч. — Покрепче — пожалуйста. А так — не могут.

— Может, и слава богу, что не могут? — отозвалась Настасья.

— А вот этого я не знаю... Как думаешь, Настасья: может, мне обезьянку с приколом подарить этой маленькой злючке? Пусть утешится... Хотя что ей мои подарки...
•

— Эт' снова ножи-ножницы и доски! Осталось то'ко три набора! Кто хоч'т ре'лизовать последнюю возможность?! — раздался хрипловатый торопливый голос: это вторично возник худой длинный парень с тонкой шеей.

— Я тебя помню! Что, штрих-код Германии ходил клеить? Ну-ка, ну-ка, дай проверю! — захохотал Макар.

Парень вздрогнул, замер, его глаза сделались бездонными, как тихий омут, — и он начал лихорадочно распаковывать свой набор...

— Всем оставаться на местах!!! — гаркнул Зотыч, бросился на парня — и тот, потеряв равновесие, рухнул.

Сумка, стоявшая у Зотыча в ногах, отлетела в угол, по полу снова покатился маленький кабачок. Вскочив, парень испуганно оттолкнул от себя деда, пнул ногой кабачок, со злостью швырнул себе в баул разодранный набор — и выскочил в тамбур.

— Такое чувство, что колеса у электрички стучать сильнее стали... — вздохнул Макар. — Неужели б он взаправду решился?!

— А ты сам как думаешь? — угрюмо посмотрел на него Зотыч.

— Как я думаю?! Да я теперь, на радостях, могу по этому поводу целую теорию развить!

Настасья пихнула Макара в плечо и холодно сказала:

— Вам всем сейчас стоит помолчать!

Дея встала и, поманив рукой сестру, стала собирать вещи.

— Прощай, хозяйка котят, — кивнула она Настасье, — бахт тукэ, счастья тебе! Ты права — когда и без слов всë понятно, стоит молчать...

Цыганки ушли, а все остальные стали молча слушать, как икает толстый мальчик, только что съевший три шоколадки подряд.

Комментарии: 15, последний от 14/08/2007. © Copyright Балашов Михаил Михайлович (balashovmm@yandex.ru) Размещен: 12/02/2002, изменен: 15/10/2007. 71k. Статистика. Рассказ: Проза, Детская Детские увлечения Иллюстрации/приложения: 18 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Не будь глупой, Аза, на йав дылыны!

Балашов Михаил Михайлович : другие произведения.

Русские так не могут

Русские так не могут