Эраст Щукин взял, да и ушел на пенсию. Было ему всего сорок два, но от цирка он устал. Вернее, не от самого цирка, а от деляг, вершивших судьбу артиста и греющих на нем руки. Жаль, что под занавес не удалось облагородить своим посещением загадочную Японию. А все Гога Копейкин. Знал, что у Щукина шансов на Японию больше не будет, в икарийские игры так долго не играют, вот и заломил бешеную цену за участие в гастролях.
Дело-то верное, выбора у Щукина нет. А тот взял, да и ушел на пенсию...
Щукины жили в районе метро "Пролетарская" в двухкомнатной скромно обставленной квартире под номером 64, жили вдвоем, поскольку весной сына Олежку призвали в армию...
Было начало сентября, будний день. Валентина с утра пораньше устремилась в парикмахерскую, а Эраст, встав в полдевятого, решил перед завтраком побриться. Обычно с утренним бритьем и причесыванием проблем не было -- он не брился и не причесывался. Не любил.
Щукин был среднего роста, сутуловат, имел узкое смуглое лицо и хитрые черные глазки. Он казался худым и неказистым, но друзья знали, что под одеждой скрывается мощное, гибкое тело атлета, поэтому не лезли на рожон. Следует добавить, что характер у него был далеко не ангельский, поэтому с друзьями было не густо.
В это утро, как и в прошлое, и в позапрошлое, был Эраст Щукин похож на огородное пугало. Судите сами: волосы торчат, будто из них выдирали репей, желтая футболка с оттянутым до солнечного сплетения воротом хаотично покрыта подозрительными пятнами, штаны с пузырями на коленях не просто нуждаются в стирке, а так и просятся на роль половой тряпки, из безразмерных дырявых шлепанцев торчат пальцы. Валентина долго боролась с этим бытовым разгильдяйством, но ничего из ее затеи не вышло.
Побриться Щукин вознамерился в примыкающей к спальной комнате лоджии. Лоджия была огромная до неприличия. Когда в позапрошлом году он ее застеклил, она превратилась в летнюю комнату. Сюда Щукин провел электричество, поставил кровать с панцирной сеткой, а заодно и ящики с инструментом, метизом, запчастями, отчего лоджия, побыв немного комнатой, стала кладовкой. Но сейчас она купалась в солнечных лучах и казалась довольно уютной. Щукин настежь распахнул окно, впуская внутрь тончайшие поблескивающие паутинки, и, прищурившись, включил электробритву "Харьков". Бритва была старая и завывала, как АН-24 на старте. Поэтому, когда в зените что-то басовито лопнуло, он продолжал орудовать "Харьковом" как ни в чем не бывало.
Впрочем, "как ни в чем не бывало" -- не совсем точное определение. Допотопный механизм иногда прекращал состригать трехдневную щетину и приступал к ее выщипыванию, причем делал это внезапно, без предупреждения, готовя провокацию исподволь. Это вызывало естественную реакцию.
Итак, бритва ревела и щипалась, Щукин отводил душу, так мудрено ли, что такое незаурядное событие, как гибель инопланетного крейсера, он проворонил?
Эраст Щукин выключил электробритву и с чувством сказал:
-- Была бы ты мужиком!..
Внизу в глубине двора кто-то тоненько и надоедливо вопил:
-- Умоляю. Будьте милосердны. Хоть один джоуль. Умоляю.
Голосок был слабенький, но от него почему-то мелко дрожали стекла, так что и голосок как бы дребезжал.
-- Джоуль, -- иронически прокомментировал Щукин и сдул волосяную пыль в окно. -- Не надо было вчера надираться. Физики.
-- Я к вам обращаюсь, мужчина, -- вопили внизу. -- Уделите хоть один джоуль вашей несравненной энергии. Я расползаюсь, будьте милосердны.
Хмыкнув над метким "расползаюсь", Щукин покинул лоджию и направился завтракать. Однако тот, во дворе, оказался весьма горластым. Его визгливый набор "умоляю, джоуль, будьте и т.п." слышался и на кухне. Правда, сейчас вместо стекольного дребезжания к голосу примешивались щелчки мембраны репродуктора. Собственно, и голос шел будто бы оттуда, из репродуктора.
-- Во верещит, -- нахмурился Щукин, норовя зажечь газ пьезоэлектрической зажигалкой. -- Ну дай ты ему этот джоуль, дай. Он же чего хочешь за этот джоуль из дома притащит. Проси хрустальную вазу, телефон...
Газ упорно не зажигался.
-- Значит, вы не против? -- раздался гнусавенький голос.
-- Молоток, -- одобрил Щукин. -- Теперь проси вазу.
-- Спасибо, -- сказал голосок, после чего из репродуктора донеслось чавканье и утробное глотание. -- Извините за аккомпанемент.
Что-то здесь было не так. У Щукина создалось впечатление, что разговаривают не с кем-то там во дворе, а именно с ним, Щукиным, да и чавкали где-то здесь поблизости. Нельзя же чавкать на весь двор.
-- Сгинь-рассыпься, -- пробормотал Щукин на всякий случай.
-- Теперь уже не рассыплюсь, -- произнес гнусавенький. -- Хаба. А не найдется ли добавочки? Я имею в виду джоуль-другой. Буду вам очень признателен...
Надо отдать должное самообладанию Эраста Щукина. Когда три года назад "верхний" Лешка, ослепленный "пистолетом", потерял ориентацию и падал с шестиметровой высоты на манеж, "нижний" Щукин умудрился поймать его, двухпудового, на правую ногу и спасти номер, а заодно и Лешку. Чудо, что обошлось без травмы. Ох уж эти икарийские игры. Игрушечки, так сказать. Растянутые мышцы, порванные связки, переломы. Но дело, в принципе, не в этом. Дело в самообладании Щукина. Когда Гога Копейкин, мелкий менеджер и гигантский свинтус, честно глядя в глаза, сказал, сколько будет стоить поездка в Японию, Щукин не дрогнул лицом, хотя это был удар ниже пояса. Одним словом, Эраст Щукин был малый с огромным чувством самообладания...
-- Кто тут? -- грозно осведомился он. -- Тень отца Гамлета?
-- Дозвольте добавочки и я поведаю вам о нашем несчастии, -- скорбно сказал гнусавенький.
-- В долг, -- подумав, ответил Щукин.
-- Воля ваша, -- отозвался голое и, почавкав, удовлетворенно икнул. -- В долг, так в долг. Чумпарос. Итак...
-- Итак, в результате несчастного случая я оказался на волосок от полного распада. До вашего жилища, уважаемый Эраст Аполлинариевич, добралась едва ли десятитысячная часть от того, что было во мне априори. Ваша энергия пришлась как нельзя кстати. Грация. Я остановил процесс распада, сильно окреп и теперь являюсь эмбрионом безвременно погибшего астронавта по имени Ту Фта. Разрешите представиться -- астропсихолог Ту Фта Совершенный.
-- А где ж ты, милейший? -- спросил Щукин. -- Что-то я тебя никак не разгляжу.
-- Увы, я мал, -- признался эмбрион Ту Фта. -- Но это не играет роли. Я и большой буду для вас невидим, так как являюсь носителем иной формы жизни -- волновой. В вашей основе органика, в моей основе -- многомерные волны. И то. и другое, сами понимаете, материя. Однако, наша форма жизни мне кажется удобней.
-- Не скажи, -- возразил Щукин. -- Я вот, к примеру, по жаре могу пивка попить. А ты, тень, или как тебя -- эмбрион отца Гамлета, как попьешь пивка, если у тебя и горла-то нет? Так что не надо мне извилины пудрить.
-- Не в пиве счастье, -- сказал Ту Фта. -- Ваше пивное тело стареет и дряхлеет, угнетая ваш дух, вы -- рабы своего тела. Наш дух свободен. Но если надо, мы можем приобрести любой облик и находиться в нем достаточно долго. Можем и пивка попить. Шелдок касьяварешка. Удобно?
-- Что за варежка? -- вместо ответа осведомился Щукин.
-- Касьяварешка? -- уточнил Ту Фта. -- Это алабашлы. Он общепринят у всех цивилизованных брассо. В меня напичкали столько земных языков, что путаюсь и перехожу на алабашлы.
-- У тебя звук идет с искажением, -- покритиковал Щукин.
-- Это верно, звук ни к черту, -- сказал Ту Фта. -- Я нахожу то, что может колебаться: стекло, пуповид, диффузор, струйчак, -- действую на него электрической составляющей, и оно дребезжит. Сейчас дребезжит диффузор в приемнике. Мумизье? А вы слышите вашими слухачами. О, мы хотели воспользоваться вашей системой звукоисторжения и даже приняли человеческий облик, но, увы, произошла катастрофа. Конфуз.
Пока эмбрион держал речь, Щукин высекал из строптивой зажигалки искру. Высек. После этого, поставив на огонь еще теплую кастрюльку с гуляшом, спросил небрежно:
-- Чего ж тебя, бедолагу, к нам потянуло? На родине с харчами туго?
? Туршет. У нас изобилие, -- обиделся Ту Фта. -- Вам и не снилось такого изобилия.
-- Чего ж притащился-то? -- гнул свое бессердечный Щукин. -- Дай, мол, джоуль. А если б не дал?
-- Так ведь в долг, -- угрюмо сказал эмбрион.
-- То-то же, -- Щукин назидательно поднял указательный палец. -- Долг превыше всего. Ну, давай, что там у тебя за конфуз? Валяй.
-- Это очень трагический конфуз, -- сухо сказал Ту Фта. -- Для удобства общения мы материализовались на внешней орбите, после чего начали снижение. И вдруг на высоте пятнадцать тысяч двести метров -- взрыв. Папавиончи. Я не специалист, но предполагаю, что вещество, которое мы выбрали в качестве материала для крейсера и наших бедных оболочек, вступило в реакцию с какими-то газами или парами. У вас ужасная атмосфера. Лапсердак. Сероводород.
-- У нас, мой милый, делают такие стекла, что чихнешь погромче, оно и развалится, -- отозвался Щукин, переставляя кастрюльку с разогретым гуляшом на свободную конфорку, а на ее место водружая чайник. -- Я к тому, что не было никаких взрывов.
-- Нет был, -- хмуро возразил эмбрион. -- Нас разнесло на элементы прежде, чем сработала система защиты,
-- Нечего было в четверг прилетать, -- сказал Щукин, накладывая в тарелку дымящееся мясо и щедро поливая его золотисто-коричневой подливой. -- Тебе положить кусочек, приятель?
-- Издеваетесь? -- мрачно спросил Ту Фта.
-- Ладно, не обижайся. У нас на обиженных воду возят. Я пожую, подзаряжусь, а ты можешь взять у меня малость джоулей. Так и быть. Но в долг. Получится, будто мы жуем на пару.
Щукин поудобнее устроился на табуретке, вооружился вместо вилки ложкой, чтобы мясо захватывалось с подливой, и принялся за еду. Делал он это неторопливо, по старой цирковой привычке стараясь не есть хлеба, ну разве что полкусочка за весь обед, Наконец он облизал ложку, налил себе чаю покрепче и заметил:
-- Ты, брат, какой-то скучный. Рассказал бы о себе, что ли. Как у вас со снабжением? Откуда берутся дети? С жильем как? С культурой?
-- Отчего же, -- откликнулся эмбрион и сыто икнул. -- Пардон... Конечно, расскажу.
-- ...И даже покажу, -- продолжал Ту Фта. -- Перед вашими глазами будет как бы экранчик, и на нем по мере надобности будут появляться картинки...
-- Не картинки, а изображения, -- грубо поправил Щукин. -- Тут тебе не детский сад.
-- Изображения? Телевичок? -- переспросил Ту Фта. -- Это посложнее... Ну ладно, так и быть, но я буду вынужден иногда подпитываться от вашего энергоресурса.
-- С возвратом, -- в который уж раз уточнил Щукин.
-- Ну, разумеется, -- сказал Ту Фта. -- А теперь -- начали. Вот такими нас должны были увидеть жители Земли.
Перед глазами Эраста возник черный квадрат, через пару секунд на нем появилось изображение металлической ладьи, испещренной множеством заклепок, в которой находилось с дюжину бородачей в бронированных, судя по всему, телогрейках и головных уборах, смахивающих на современные армейские каски. У этой ладьи почему-то была труба, из которой валил клочковатый дым.
Величием от зрелища и не пахло.
-- А так нас провожали, -- воодушевлено продолжал эмбрион. -- С оркестром, цветами. Были милые юные девушки.
По экрану пошла радужная помеха.
-- Простите, -- сказал Ту Фта. -- Увлекся. Перевожу на земную систему считывания.
Щукин увидел духовой оркестр. По случаю жары оркестранты были в светлых кепочках, а один из них, толстяк с огромным "басом", взамен кепочки пристроил на голову платок с завязанными уголками. Оркестранты потели, надували щеки, вокруг них крутились шустрые черные мухи. Затем появились "милые юные девушки". Самой младшей было лет шесть, самой старшей -- все пятьдесят. Их роднила, точнее -- сближала, униформа: беленькие маечки, короткие белые юбочки, беленькие гольфики и беленькие же тапочки, сверху -- беленькие панамочки. Что было действительно хорошо, так это цветы. Множество ярких, пышных, разноцветных букетов.
Щукин отметил, что у "юных девушек", которым ближе к пятидесяти, ноги не в меру полны. Совсем как у засидевшихся в цирке матрон, никак не желающих понять, что они и бикини -- несовместимы.
-- А вот такие у нас города, -- сообщил Ту Фта.
Щукин увидел пальмовую рощу, хижины на сваях. Хижин было пять, рядом с одной из них, привязанная к свае толстой веревкой, ела банан маленькая суетливая обезьянка.
-- А это -- мы, -- с некоторой торжественностью сказал Ту Фта.
Щукин увидел пустыню и бредущее по ней стадо верблюдов.
-- Нет, не эти, а вот эти -- мы, -- поспешно сказал Ту Фта.
Щукин увидел стоящих столбиками сусликов.
-- Накладка, -- произнес Ту Фта, и экран превратился в черный квадрат. -- Вы все время видите совсем не то, что я хочу вам показать. У вас странное мироощущение.
Внезапно экран вспыхнул, на нем возникла зеленая лужайка, по которой бродили, собирая цветы, загорелые девицы в легкомысленных купальниках.
-- Вот это ближе к делу, -- сказал Ту Фта. -- Сейчас появятся особи мужского пола и произойдет чудо.
Щукин мигнул, а когда через мгновение открыл глаза, то увидел, что девицы с лужайки исчезли. Их место заняли плоховато одетые старушки с авоськами, рыскающие в поисках порожней стеклотары.
-- Сдаюсь, -- еле слышно сказал Ту Фта.
Экран исчез.
-- Почему прекращен показ? -- сухо осведомился Щукин.
-- Ваши стереотипы, -- промямлил эмбрион. -- Их ничем не прошибешь.
-- Сапожники, -- напористо сказал Щукин. -- На самом интересном месте...
Ту Фта промолчал.
Мыть посуду Щукин не стал, для этого существовала жена.
Он, вообще-то, не особенно любил хлопотать по хозяйству. Сорить не сорил, но и убирать не убирал, так -- раз в месяц пройдется по паласу с пылесосом -- и баста. А все потому, что содержал семью. В иные месяцы вносил в семейный бюджет по шестьсот рублей. Разумеется, бывали периоды, когда приходилось потуже затягивать пояс: во время репетиций новой программы, например, или же смены партнеров, которых Щукин как руководитель номера подбирал лично. Очень положительно, прямо обеими руками "за", он оценивал зарубежные гастроли. Вот тут бюджет прямо-таки пух. "Лады", "Панасоники", "Грюндики", разного рода промтовары вплоть до мелочей типа французских теней с блестками не просто грели душу, а и имели твердую стоимость. Если рубль гремит с пьедестала, то "Шарп" непоколебим. Это Щукин усвоил еще в самом начале карьеры, когда с превеликими трудами вырвался на гастроли в братскую Монголию и обнаружил, что там с дубленками и консервами из конины нет проблем.
Все же к пенсии он кое-чего подкопил. Если бы еще удалось с загадочной Японией, тогда вообще можно было бы, как говорят, жить на проценты, но вот не удалось. А накопленного по нынешним ценам явно маловато...
Мысли Щукина прервались. Ту Фта с кем-то общался.
-- Надо понемножку, -- говорил эмбрион, -- иначе структуру перекосишь.
-- Куль-куль, муль-муль, -- слышался в ответ тонюсенький голосок.
-- Я понимаю, что вкусно, я понимаю, что полезно, -- терпеливо увещевал Ту Фта, -- но надо понемножку. И так уже симметрия нарушена: живот есть, а рук как таковых не видно. Все, хватит с тебя. Следующий.
Раздались невнятные звуки, этакое мелкое почавкивание, после чего Ту Фта сказал:
-- Если ты в гостях, то хозяин должен тебя понимать. Он не знает алабашлы. Разговаривай по-землянски. Ну-ка, смелее.
-- Шпашиба, -- пропищал кто-то невидимый.
-- Ту Фта, ты кого тут еще пригрел? -- насторожился Щукин.
Эмбрион что-то бормотал, притворяясь, что не слышит.
-- Ту Фта, -- повысил голос Щукин.
-- Тише, тише, -- испугался эмбрион, -- вы их сдуете. От вас сильный ветер.
-- Я тебе покажу ветер, -- пригрозил Щукин. -- Я покажу такой ветер, что тебе и не снился. Я тебе такую экологию устрою.
-- Что вы, право, как зум-зум? -- с укоризной сказал Ту Фта. -- Они еще не окрепли. Это же мои друзья, мои товарищи по несчастью. Я их кормлю.
Он помолчал и скорбно добавил:
-- Капитан погиб. Штурман погиб. А какой был капитан! А какой был штурман!.. Теперь я капитан.
-- Правильно. Ты же, наверное, самый здоровый. У тебя почти что тенор, а у этих вообще комариный писк. Ххэ. Ничего себе -- пришельцы.
С этими словами он направился в спальную комнату переодеваться. Дело в том, что как у всякого пенсионера моложе шестидесяти перед ним остро стоял вопрос трудоустройства, и вопрос этот в свете грядущих сокращений надлежало решать оперативно. Сегодня Щукин решил посетить контору по ремонту бытовой техники. Надо сказать, что технику он любил. Как-то, будучи на гастролях в Швеции, он вскрыл стоящий в гостиничном номере японский телевизор и подкрутил отечественной отверткой не то потенциометр, не то переменный конденсатор, в результате чего телевизор стал работать много лучше. Пока через пять минут не сдох. Из случившегося Щукин сделал вывод, что и "они" могут гнать брачок. Но уже вечером телевизор работал как ни в чем не бывало, из чего следовало, что "они" оперативно исправляют брачок. А почему мы, спрашивается, не можем? Почему бы и нам не отремонтировать бытовую технику, если какой-нибудь местный умник залезет в нее японской отверткой? Очень даже можем. Согретый этой мыслью, Щукин стянул с себя штаны с пузырями на коленях и желтую футболку с несмываемыми пятнами от щей на локтях и облачился в турецкую ковбойку и джинсы. Быстренько причесался. И сразу стал похож на человека, а не на чучело гороховое.
Оглядев себя в зеркало, Щукин остался вполне доволен своей внешностью.
-- Я совсем не обиделся на вашу шутку, -- послышался искаженный голос Ту Фты.
Интересно, что он там заставил колебаться на сей раз?
-- На какую шутку? -- не понял Щукин. -- Ты оставишь меня в покое?
-- Что я самый здоровый, -- объяснил эмбрион. -- Да, сейчас я маленький, но раньше я был большой.
В его деревяненьком голосе промелькнула еле уловимая угроза, но Эраст ее не заметил.
-- Сидите дома и никуда не суйтесь, -- сказал Щукин. -- Без меня вам труба. Ясно? Если придет жена, замрите, будто вас нет. Нечего ее пугать, она и так нервная.
Он направился к выходу.
-- Мы с вами, -- объявил Ту Фта.
-- Я что сказал? -- рассердился Щукин. -- Сидите дома -- и никуда.
-- Мы с вами, -- повторил Ту Фта.
-- С вами, с вами, -- пропищало несколько голосков.
-- Накажу, -- сказал Щукин, мучительно раздумывая, каким образом можно наказать крошечное невидимое бестелесное существо. И тут в дверь позвонили.
На пороге стоял Генка Страстоперцев. Был он высох, жилист, облачен в ярко-оранжевую куртку без рукавов и воротника, голубую рубашку, весьма напоминающую обыкновенную майку, и синие брюки с белыми лампасами. На шее у Генки имелась металлическая цепочка с крохотным ключиком. Несмотря на эти несолидные атрибуты, Страстоперцев был мужчина вполне серьезный. Неженатый, но серьезный. Преподаватель английского языка в техническом ВУЗе и по совместительству -- переводчик при спортивных делегациях из стран развивающейся Африки. Генке было тридцать девять, и жениться он, ясное дело, не собирался, хотя старательно распространял миф, что как только подвернется подходящая, так сразу в ЗАГС. Подходящая изредка попадалась, однако дальше кратковременных отношений Генка не шел, объясняя переживающим за него друзьям-товарищам, что поскольку он, Генка, невезучий, то и эта непременно окажется дурой. А время сочилось сквозь пальцы, и незаметно Страстоперцев из гладкого породистого юноши превратился в седеющего молодого человека с беспокойным взглядом, нездоровой кожей и нервным отношением к отсутствию денег.
-- Уж эти мне забегаловки, -- сказал Страстоперцев, прихлопывая за собой дверь. -- Грили и шашлыки. На кой ляд мне завтракать на сотню? Я хочу сосиски с капустой за червонец. У тебя есть сосиски с капустой?
И он хищно повел длинным аристократическим носом.
-- Мало бы что у меня есть, -- ответил Щукин. -- Идем посмотрим,
-- Мясом пахнет, -- сказал Страстоперцев, входя вслед за ним на кухню.
-- Это от соседей несет, -- объяснил Щукин и полез в холодильник. ? Та-ак. Кислое молоко будешь?
-- Это что за кислое молоко? -- полюбопытствовал Страстоперцев.
-- Которое скисло, -- отозвался Щукин. -- Если не будешь, то я выброшу.
-- Выбрасывай.
-- Нет, не выброшу, на нем блины можно заквасить, -- в раздумье произнес Щукин. -- Горошек хочешь?
-- Хочу. С колбасой это то, что надо.
Щукин заглянул в банку с горошком и отпрянул.
-- Нет, с горошком пас, а то придется на венок раскошеливаться.
Он выкинул смердящую банку в помойное ведро и неожиданно предложил:
-- Давай покурим.
-- У тебя какие? -- спросил Страстоперцев.
-- Никакие, -- бодро отозвался Щукин. -- Вчера последние докурил.
Генка криво усмехнулся и выложил на стол початую пачку "Явы".
-- Жаль, кофе нет, а то бы под кофе хорошо, -- сказал Щукин, закуривая. -- Похоже, тоже кооперативщики поработали.
-- А то кто же, -- согласился Страстоперцев. -- Пока мы тут с вами ушами хлопаем, эти ребята делают бизнес.
-- Ты не на драндулете? -- переменил тему Щукин.
-- На нем, родимом.
-- В Смолево? -- уточнил Щукин.
-- В Смолево.
-- Погоди-ка, в морозильнике пошарю, -- Щукин начал вставать. -- Сдается мне, что там...
-- Не, старик, у меня бензину в обрез, -- перебил его Страстоперцев. -- Только-только до заправки.
До заправки Щукину было не с руки, поэтому он водрузился обратно на табуретку и сказал:
-- Вспомнил. Мы же эти сосиски еще во вторник умяли.
Он посмотрел на Страстоперцева, как бы проверяя -- верит тот или не верит. У Генки неожиданно заурчало в животе.
-- Давай чаю, -- сжалился Щукин. -- И булку с маслом.
-- Давай, -- моментально согласился Страстоперцев и спросил: -- А Валентина далеко?
Вопрос про Валентину был задан не случайно. Будь Валентина дома, Генка бы уже сидел перед тарелкой, наполненной вкусной дымящейся едой, и наворачивал за обе щеки. Валентина Генку жалела. А Щукин был не такой. По его мнению Страстоперцев любил выпить и поесть что называется "на халяву", то есть за так, поэтому он его время от времени "учил". Генка понимал, что его "учат", и не обижался.
Начавший было рокотать холодильник внезапно замолк, будто отключили энергию, затем снова начал работать как ни в чем не бывало. В момент отключения чуткое ухо Щукина уловило где-то в глубине квартиры слабый треск.
-- Посиди-ка, -- сказал он Страстоперцеву. -- Я сейчас.
Генка проводил его тоскливым голодным взглядом.
Войдя в гостиную, Щукин негромко позвал: "Ту Фта, ты здесь?" Никто не откликнулся.
Ту Фта и его команда оказались в спальной. Они взволнованно переговаривались между собой на птичьем "алабашлы".
-- В чем дело? -- строго осведомился Щукин. -- А если бы сюда зашел Геннадий?
-- Мы знаем, что это вы, -- отозвался Ту Фта. -- У Геннадия вкус другой.
-- Что мы вам, югославская ветчина? -- проворчал Щукин. -- Вкус.
-- У вас вкус вкусный, а у Геннадия с почесунчиком, -- объяснил Ту Фта. -- Хотя, конечно, и у него вкусно, не то что из розетки.
-- Вы и к розетке присасывались? -- скорее констатировал, чем поразился Щукин, так как его подозрение, отчего отключился холодильник, подтвердилось.
Собственно, а почему бы и нет? Энергия есть энергия. Не все ли равно, откуда выкачивать джоули?
-- Да, присасывались, -- с достоинством ответил Ту Фта. -- Мы не хотим жить в долг. Мы желаем самостоятельности.
-- Но я плачу за энергию, которая в этих розетках, -- сказал Щукин. -- Иди проверь, вон на счетчике в коридоре мотает. Поди, сотню киловатт сожрали. Чуть КЗ не устроили.
-- Какой вы бессердечный. Зум-зум, -- произнес Ту Фта. -- У нас чуть-чуть не произошло ЧП, а вы -- КЗ.
Интонация у эмбриона была весьма свободолюбивая, и это Щукин не преминул заметить.
-- Кто клянчил джоули? -- вопросил он. -- Я или ты? Запомни, ты у меня должник.
-- Вернем сторицей, -- перебил его Ту Фта.
Это уже ни в какие ворота не лезло. Это граничило с наглостью.
-- Верни, -- сказал Щукин и тут же содрогнулся от сильного электрического разряда в область копчика. -- Ладно, угомонись. Не к спеху.
Хлопнула входная дверь. Пришла Валентина.
-- Сидите тут, -- сказал Щукин инопланетянам и вышел в коридор.
Он еще не осознал, что инициатива перешла в "руки" Ту Фты.
В свое время Валентина работала в цирковом кордебалете и была стройной эффектной девицей с длинными красивыми ногами. После замужества она уже через год имела сына Олежку и почетное звание домашней хозяйки. Сначала это ей нравилось, но потом как-то стало не хватать денег и независимости от охамевшего Щукина, который возомнил себя монополистом. Когда она это поняла, было поздно. Стройность и умение выходить в шпагат куда-то исчезли, а красивые длинные ноги администрация была способна оценить лишь у незамужних и достаточно уступчивых юных дев. К тому же началось неудержимое расширение талии. С такими параметрами кордебалет противопоказан. Валентина смирилась с участью быть женой грубого Щукина, и это смирение в конце-концов привело к тому, что он стал относиться к ней помягче, поделикатнее. А когда во время очередных гастролей она взяла на себя обузу кормить "верхних" -- вечно голодную ораву из трех мальчишек и одной девчонки -- и блестяще с этим справилась. Щукин совсем размяк. Вопрос о личном поваре, няньке и докторе был решен.
Валентина оказалась непременной участницей всех, в том числе и зарубежных, поездок.
В Валентине жил мощный дух материнства, заставляющий ее опекать слабых и обездоленных. К таким горемыкам она относила Генку, напрочь отметая щукинские намеки на то, что Страстоперцев -- мирской захребетник.
Итак, Валентина вслед за мужем вошла на кухню, увидела там понурого Страстоперцева, у которого громко бурчало в животе, и воскликнула:
-- Генка, ты, поди, голодный.
-- Предлагал молока -- не желает, -- ввернул Щукин.
-- Кислого, -- сварливо сказал Страстоперцев. Он даже не заметил, что у Валентины новая прическа. Когда Генка был голоден, дух кавалера в нем напрочь отсутствовал.
-- Гуляш, надеюсь, не весь употребил? -- спросила Валентина у Щукина.
-- Какой гуляш? -- притворился Эраст.
-- Значит, употребил, -- Валентина сняла крышку с кастрюльки и обрадовалась. -- Слава Богу, не весь. Ты, Ген, не расстраивайся, через десять минут поспеют макароны, и тогда отведешь душу. Покури пока.
И, чтобы не запачкать платье, стала надевать нарядный фартук.
-- Валюша, -- расцвел Страстоперцев, -- ты прелесть. Зачем тебе Щукин? Возьми лучше меня.
Щукин хмыкнул и направился в спальню.
-- Ту Фта, -- позвал он. --Ты здесь? Пожевать хочешь? А? Я говорю: джоулей хочешь?
-- Хочу, -- угрюмо ответил эмбрион. -- Я теперь кормящий опекун. Кормораздатчик.
-- Джоули-то генкины, -- предупредил Щукин. -- Так что это даже не в долг.
-- Благодарствую, -- невнятно пробурчал Ту Фта.
-- Тогда давайте за мной на кухню, -- сказал Щукин, -- Как только Геннадий приступит к завтраку, вы приступайте к Геннадию. Но только тихо, без шума.
Ту Фта помолчал, потом спросил:
-- А ты не можешь приступить к завтраку вместо Геннадия?
Это "ты" покоробило Щукина.
-- Что за "ты"? Какой я тебе "ты"? Ты всегда к старшим обращаешься на "ты", щенок?
-- Я не щенок, -- сказал Ту Фта чеканным голосом юного пионера, ? а известный астропсихолог. К тому же я капитан, куча-маруча. Долг вернуть?
-- Не к спеху, -- мгновенно отреагировал Щукин. -- А почему, собственно, ты меня просишь поесть? Я уже ел.
Надо отдать должное: он начал понимать, что Ту Фта с его электрической дубинкой опасен, поэтому с ним надо быть полюбезнее.
-- У тебя джоули безотходные, -- произнес эмбрион. -- Превосходно усваиваются. Для малышей самая подходящая пища. Если бы не это...
Ту Фта внезапно замолчал.
-- То что? -- насторожился Щукин.
Ту Фта молчал.
-- То вы бы предпочли другой дом? -- допытывался Щукин. -- Так тебя надо понимать?
И завел;
-- Эх, Ту Фта, Ту Фта. Я ведь тебе помог в трудную минуту. Я ведь не сказал тебе: иди-ка ты, парень, откуда пришел, нет у меня лишних джоулей. Я тебе что сказал? Бери.
-- Но с условием, -- с вызовом уточнил эмбрион.
-- А как же? -- Щукин притворился удивленным. -- Даже в школе детей учат, что энергия за здорово живешь не пропадает. Как же моя энергия возьмет да пропадет? Это, брат, не дело. Ой!
Он содрогнулся от мощного электрического разряда в многострадальный копчик. Это было не только очень больно, но и унизительно, так как ассоциировалось с хорошим пинком.
-- Спасибо, приятель, -- произнес Щукин обиженно. -- Ты хоть предупреждай.
-- Не нравится? -- с ехидством осведомился Ту Фта. -- Я так и знал.
-- Мне другое не нравится, -- горько отозвался Щукин. -- Раньше ты спрашивал разрешения, а теперь берешь джоули без спросу. Как только ты скумекал, что можешь прикарманивать энергию тайно, то сразу возомнил себя пупком. На "ты" перешел,
-- Зум-зум, -- плотоядно сказал Ту Фта. -- Папавиончи ган. С "алабашлы" это значит -- ликвидировать. Ты зум-зум.
-- Какой еще зум-зум? -- не понял Щукин, припоминая, что уже слышал это слово.
-- Зум-зум -- это то же, что бандит, -- ответил Ту Фта. -- Он неотесан, груб, драчлив. Он убийца. Он сквернословит, пьет неразбавленный эфир, совращает ультракоротких волнушек, избивает коротковолновиков. Он опасен для личности и для общества и подлежит уничтожению.
-- Вот те на, -- опешил Щукин. -- А я-то здесь при чем?
-- Ты ненавидишь меня и моих малышей, -- сказал Ту Фта. -- Ты бессердечен, туп и жаден. Ты просишь обесточить Геннадия. Ты никого не любишь. Только себя.
-- Да не прошу я обесточить Геннадия, -- возразил Щукин. -- Я пошутить хочу. Похохмить. Тут понимаешь, в чем хохма? Он жует, жует, жует, а все голодный, потому что вы из него эти джоули, которые он заглатывает, отсасываете. Понял? И потом, он же пристает к моей законной супруге.
-- Нет, ты, пожалуй, не зум-зум, -- сказал Ту Фта. -- Я должен подумать, кто ты есть. Ясно одно...
И замолчал, заставив Щукина по дороге на кухню гадать о недосказанном.
Генка с Валентиной сидели друг против друга за маленьким кухонным столом и молча курили. В кастрюле на плите булькали макароны, а в раскрытое настежь окно врывались звуки московской улицы с ее напряженным транспортным движением и однообразным шарканьем множества подошв.
-- Ты с кем это там контакт наводишь, дорогой? -- спросила Валентина. -- Думаешь, мы пеньки глухие?
-- Я ничего не навожу и ничего не думаю, -- сказал Щукин.
-- Он и давеча удалялся, -- вспомнил Страстоперцев. -- А я все никак не пойму: чего это он там сам с собой бубнит?
-- Молчи, грусть, -- огрызнулся Щукин, усаживаясь на табуретку. -- Не знаю, чем ты в своей берлоге в одиночку занимаешься, но догадываюсь.
Генка хохотнул, а Валентина возвышенно сказала:
-- Все, что угодно, только после развода не уходи к Зинаиде. Щукин во Страстоперцевым переглянулись, пожали плечами, после чего Генка осведомился:
-- К какой Зинаиде, дорогая?
-- Ах, дорогая!? -- пылко бросил Щукин.
-- Из сорок седьмой квартиры, -- потупилась Валентина.
Щукин со Страстоперцевым дружно хмыкнули. Зинаиде из сорок седьмой, старой деве, обладающей отвратительнейшим характером, было то ли под семьдесят, то ли под восемьдесят, и она держала в своей однокомнатной квартире добрый десяток кошек. Впрочем, Щукин тут же сделал суровое лицо и процедил:
-- Это моё личное дело, где я пригрею свои старые кости. Я смотрю, вы здесь не теряли времени даром. К барьеру, Геннадий, к барьеру. Чем будем стреляться?.. Есть кислое молоко.
-- Из кислого молока пули не те, -- засомневался Страстоперцев. -- К тому же я должен действовать наверняка. Что, если я погибну? Тебе-то хорошо со своей Зинаидой.
-- Не трожь мою Зинаиду, -- сказал Щукин.
-- Ну так не будем стреляться, -- предложил Страстоперцев. -- Ты тихо уходишь в сорок седьмую, а я остаюсь в шестьдесят четвертой.
-- Держите меня крепче, -- сказал Щукин, оставаясь на месте. -- Валентина, тебе этот человек очень дорог?
-- Я люблю людей, -- демократично ответила Валентина.
-- Значит, не очень, -- сделал вывод Щукин. -- А жаль. Он, между прочим, на драндулете.
-- Я на заправку, -- сказал Страстоперцев.
-- Молчи, грусть, -- Щукин потянулся за генкиными сигаретами. -- Хочу в рембыттехнику податься. Ты в Смолево? В Смолево. Это по дороге.
-- А чего, ты, собственно, забыл в этой рембыттехнике? -- удивился Страстоперцев.
-- А что плохого? -- спросила Валентина. После этого она встала из-за стола и пошла промывать макароны.
У Генки Страстоперцева всегда был завидный аппетит. Щукин не смог бы припомнить случая, чтобы Генка отказался перекусить. Ну а Валентине было приятно покормить оголодавшего в одиночестве Страстоперцева. Вот и сейчас, глядя, как тот уминает гуляш с макаронами, она тихо радовалась, но спросила почему-то совсем о другом:
-- Ты чего это вырядился под путевого работника?
Имелась в виду генкина ярко-оранжевая безрукавка.
-- Трейд марк, -- сообщил Страстоперцев. свободной рукой почесывая левый бок. -- Амуниция путешественника. Тяга, так сказать, в дальние страны. У вас клопы, что ли?
Теперь уже он, не прекращая есть, чесал шею.
-- Как бы вшей не занес, -- забеспокоился Щукин, подозревая, впрочем, что это работа Ту Фты и его малюток.
-- Да уж, Геночка, ты прямо как шелудивый пес, -- сказала Валентина, жалеючи. -- Видели бы тебя твои студенты.
-- А что студенты -- не люди? -- отозвался Страстоперцев, яростно почесываясь. -- Кончит ВУЗ, если дурак -- пойдет на фабрику, если умный -- пойдет в кооператив. А может и в рембыттехнику податься. Это чуть лучше фабрики.
-- Поняла намек? -- обратился Щукин к жене. -- Он хочет сказать, что я чуть лучше студента.
В это время Страстоперцев кончил есть, бросил вилку и понес было освободившуюся руку к макушке, но, кажется, уже нигде не чесалось.