Багдасаров Влад : другие произведения.

Перекрёсток

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мы сами можем выбрать себе путь, когда стоим на перекрестке. Так почему бы нам самим не выбирать себе судьбу!

Посвящается

Ю.К. - моему лучшему другу

Мы сами можем выбрать себе путь,

когда стоим на перекрёстке.

Так почему бы нам самим не выбирать себе судьбу!

ПЕРЕКРЁСТОК

I

  
   Когда сквозь неуступчивый туман пробились первые лучи октябрьского солнца, в небольшой городок вошёл старик с удивительно живыми глазами.
   Сырость тумана, окутавшего весь город от окраины до окраины, пропитанная каким-то приторно тухловатым запахом, с хищным усердием набросилась на старика, пронзая сквозь скудную одежонку его хрупкое тело и заставляя каждую клеточку чувствовать тот омерзительный озноб, который так свойственен лишь ей, сырости, в это холодное осеннее утро. Скудная одежонка легко отступала, и придавало полуживой организм в одиночку бороться с холодом. И этот полуживой организм, дрожа и содрогаясь от прикосновения тумана, безнадёжно сжимался, синел, трясся и абсолютно никак не сочетался с глубокими, пылающими каким-то сумасшедшим счастьем глазами.
   Невысокие серые строения из крепкого тысячелетнего камня с вековой пылью и глубокими трещинами встречали этого, неинтересного на первый взгляд, продрогшего гостя холодной и сырой напыщенностью, присущей только камням их возраста. Они беспардонно пялились на старика окоченевшим взглядом, желая пронзить его сердце тупой упругой болью, внушить ему страх и отвращение в самих себя, напугать, разбить, раздробить на мелкие кусочки и заставить поверить в их силу, в их власть над этим городом и уже над ним. Но старик не поддался. Он знал, что за гремучими стенами прозябают слабые, хрупкие, болезненные существа - люди, прогнувшиеся под тяжестью вековой пыли, сырых и холодных стен, гниющих полов и треснувших потолков и всего того, что несут в себе эти уродливые камни. Так было и на этот раз - он редко ошибался.
   Старик устало шагал по вспотевшему от тумана тротуару, опираясь на неумело вытесанный берёзовый посох. Его посиневшие от холода ноги, облачённые в самодельные лапти, судорожно опускались на очередной булыжник, невольно заставляя с каждым прикосновением содрогаться всё тело. Он, тяжело дыша и по старчески кряхтя какие-то малопонятные проклятья, обращённые то ли самому себе, то ли туману, то ли напыщенным камням невзрачных строений, с опущенной головой, ни разу не глянув вперёд себя, брёл по ещё пустой серой улице. И казалось, что ему все равно куда идти, лишь бы идти. Но он знал цель своего визита в этот негостеприимный город. Он знал, куда и зачем идёт.
   Не пройдя и двух кварталов, старик остановился. Ни с чем не сравнимый аромат только что испечённого хлеба приятно щекотал его сухие ноздри. В животе заурчало - это предатель голод напомнил о себе. Старик поднял глаза к вывеске.
   -- Так и есть, -- пробормотал он, -- булочная.
   Он бесшумно проскользнул внутрь и его живой взгляд упал на забитый хлебными изделиями прилавок, где с подносом в руках суетился пекарь - юноша, лет шестнадцати. В белом переднике, в белом колпаке, пекарь раскладывал свежеиспечённые булочки. Под его глазами теснились серовато-розовые круги - следы бессонной ночи.
   -- Сынок, прости, что отвлекаю тебя, -- дрожащим голосом обратился старик к юноше.
   Пекарь опустил поднос на прилавок, стряхнул руки и, широко улыбнувшись, уставился на старика. Но тот, умиляясь теплу и аромату булочной, молчал.
   -- Я могу вам чем-нибудь помочь? -- наконец спросил юноша.
   Старик продолжал молчать, не сводя живого взгляда с пекаря. Его губы чуть вздрогнули, и на устах показалась еле заметная улыбка.
   -- Вы продрогли, -- кивнул юноша, -- и хотите просто погреться. Хорошо, присаживайтесь вон на тот стул. У нас тут тепло.
   Старик прошёл в угол булочной и опустил хрупкое тельце на стул. Пекарь продолжал с любопытством разглядывать необычного посетителя.
   -- Вы ведь не из нашего города, -- задумчиво произнёс он. -- Я тут всех знаю.
   -- Твой отец хороший человек, -- пробормотал старик, -- но он не одобрит твоего поступка.
   -- О чём это вы?
   -- Ты впустил старого бродягу погреться в булочную, и наверняка предложишь ему ещё и горячего хлеба.
   Юноша рассмеялся. Не зная почему, но ему стал симпатичен этот загадочный старик в оборванной одежде.
   -- Вот, возьмите хлеба. По вашим глазам и не скажешь, что вы голодны, но я даже отсюда слышу, как возмущается ваш желудок, что вы морите его голодом.
   Старик переломал хлеб надвое. Одну половинку он спрятал в котомку, другую же вернул пекарю. Юноша пожал плечами.
   -- А я думал, старые странствующие люди воспитаны временем и дорогой, -- проговорил он, надув от обиды щёки. -- Я предложил вам согреться, угостил хлебом, но вы даже не соизволили сказать спасибо.
   -- Не сердись, Ир. Я не говорю спасибо не оттого, что не вежлив, а оттого, что не я должен быть тебе благодарен, а ты мне. Ведь это я пришёл к тебе на помощь.
   Пекарь растерянно заморгал и встряхнул головой. Такого он никак не ожидал. Откуда этот бродяга знает его имя? А глаза? Почему у него такие счастливые глаза? И почему Иру кажется, что он их уже когда-то видел?
   Юноша задумчиво поправил колпак и ещё раз внимательно оглядел старика. Интересно, кто он, и откуда пришёл?
   -- Издалека, -- вдруг сказал старик.
   -- Что?
   -- Я ответил на второй твой вопрос. К сожалению, или к счастью, на первый твой вопрос я не смогу дать ответ.
   -- Но я ведь ничего не спрашивал.
   Старик лишь лукаво улыбнулся и на время прикрыл глаза. А когда он их снова открыл, в них ещё ярче запылал огонь.
   -- Хорошо, -- недолго думая, кивнул молодой пекарь, -- раз вы считаете, что я вас должен за что-то отблагодарить, тогда объясните мне, почему в знак моей благодарности, вы не взяли весь хлеб, но отломили лишь половину?
   -- Потому что вторая половинка принадлежит не мне. Её ты отдашь... -- старик запнулся, оглядел булочную и снова продолжил, -- это не моё дело, кому ты её отдашь. Она принадлежит не мне.
   Ир снова пожал плечами. С одной стороны этот старик ему казался ужасно странным, но с другой - безумно интересным. Что-то в нём было такое, необычное, возможно даже волшебное.
   -- Ты считаешь меня странным, -- снова заговорил старик, -- я не виню тебя за это. Я пришёл издалека, пришёл не просто так, а пришёл кое-что тебе рассказать. Я лишь хочу, чтоб ты выслушал меня внимательно, ведь в моих словах ты, если захочешь, найдёшь для себя помощь. Я пришёл, чтоб помочь тебе, Ир, чтоб помочь найти счастье!
   Пекарь с нескрываемым удивлением таращился на загадочного посетителя. Он не совсем понимал, о чём говорит ему старик, он не понимал, о какой помощи тот ведёт речь. Да и чем вообще этот старый бродяга в скудной одежонке, пропитанной потом десятилетий, покрытой пылью сотен дорог, может помочь ему? Счастье? А что это вообще такое, счастье?
   -- Сегодня произойдёт событие, которое изменит всю твою жизнь, -- тем временем молвил старик. -- Тебе принесут весть. Хорошую или плохую, не мне судить, но она изменит твою жизнь. Так знай, я здесь, чтоб тебе помочь, и поэтому запомни хорошенько. Сегодня, помимо новости, ты получишь странное поручение, которое даже напугает тебя и твоего отца, но не спеши бояться его. Оно не так страшно, как вам покажется. Выполни его, и поверь мне, ты никогда в жизни не пожалеешь об этом.
   -- Кто вы? -- спросил юноша.
   Старик молчал.
   -- Скажите, кто вы?
   -- Не время, Ир, не время, -- прошептал загадочный посетитель. -- Скоро ты сам всё узнаешь.
   Ир заглянул старику в самые глаза, стараясь в них найти ответ на свой вопрос. И теперь юноша был уже наверняка уверен, что когда-то видел эти глубокие, удивительно живые, пылающие каким-то сумасшедшим счастьем глаза. И юноша молчал и вглядывался, и ему всё больше и больше хотелось смотреть в эти глаза. Ему вдруг показалось, что в глазах старика спрятана какая-то тайна, какой-то большой секрет, спрятаны удивительные сокровища мира, так блестели они. И теперь он желал только одного - он всем сердцем желал разгадать эту тайну, он желал узнать тот секрет, он желал прикоснуться к сокровищам. Но больше всего молодой пекарь желал получить ответ на вопрос, который почему-то истошным воплем раздался в его душе и потом во всём нём. Кому принадлежат эти глаза?
   А старик, всё так же молча сидя на стуле, не сводил искрящего взгляда с молодого пекаря. Он не мешал ему. Он не мешал ему попытаться разгадать тайну и прикоснуться к сокровищам. Он дал ему время, то самое время, на первый взгляд такое слабое, такое хрупкое, такое медлительное и бессильное, но такое ненадёжное. Время - это единственное, что пугало сейчас старика. И он решил помочь юноше преодолеть это самое время. Он решил показать ему то, ради чего сюда пришёл.
   Его правая рука бесшумно скользнула в котомку и извлекла из неё самодельные чётки из тёмного гладкого камня, и принялась перебирать их, наполняя слух волшебной песней тысячелетий. И пекарь покорился этой песне. Он стал внимательно вслушиваться в вечную мелодию времён. На душе становилось теплее и теплее. Чётки производили на него сильное впечатление, такое сильное, что он забылся, его глаза невольно прикрылись, и он полностью доверился им. И он не жалел об этом. Он чувствовал, как его сердце вырывается из груди и несётся под многовековую музыку в высь. Несётся к неизведанным просторам, несётся над горами и пустынями, над морями и реками. Проносится над вечными пирамидами и древними статуями. Проносится над молчаливыми людьми, чьи глаза обращены к небу. Оно свободно. Оно жаждало свободы, и оно получило эту свободу. Вот то сокровище, что спрятано в глазах старика.
   -- Я пришёл, чтоб показать тебе, что такое счастье, Ир!
  
  

II

  
   -- Чёрт бы побрал этот туман.
   Ир с большим трудом приоткрыл глаза. В его голове всё кружилось, и он не сразу сообразил что происходит. Он не знал, был то сон или нет, но он точно знал, что ещё секунду назад проносился по голубому небу и смотрел сверху вниз на неизведанные им просторы, просторы, просторы. Он видел свою мечту, и она была так близко. А сейчас, чей-то грубоватый голос опустил его на землю и вернул в реальность.
   Перед ним стоял старый полковник в тёплом офицерском пальто, в высокой овечьей шапке, а бок украшала свисающая с пояса красивая сабля.
   -- Ненавижу туман. Чёрт бы его побрал, -- выругался полковник.
   В булочной стало сыро, холодно и тускло, и почему-то вдруг показалось, что туман проник в булочную вместе с этим полковником.
   -- А где старик? -- спросил юноша, когда окончательно пришёл в себя.
   -- Какой старик? -- не понял военный.
   -- Ну, перед вашим приходом, вот на этом стуле сидел старик...
   -- Не пудри мне мозги, -- отрезал полковник, поправляя поседевшие усы. -- Не было здесь никакого старика.
   Пекарь пожал плечами и отошёл к прилавку. Странно! Неужели это ему приснилось? Но ведь он не спал!
   -- Вы тоже не из нашего города, -- сказал молодой пекарь.
   -- Почему тоже?
   -- Ну, старик, бродяга...
   -- Так ты считаешь меня бродягой? -- сердито бросил полковник. -- Ты дерзок, юноша. Ну да ладно, в армии тебя быстро исправят.
   Он прошёл в угол булочной и опустил располневшее тело на тот самый стул, где совсем недавно сидел загадочный старик. Полковник вытянул из бокового кармана флягу и сделал один, но достаточно глубокий глоток.
   -- Хорошее вино, -- вытирая усы, довольно сказал он. -- Нет ничего лучше хорошего вина в такое мерзкое осеннее утро.
   Иру не очень нравился этот посетитель, но он обратил внимание на его глаза. Кажется, и их он уже видел. Точно, они очень похожи на глаза старика, в них есть что-то общее. Хотя, нет. Эти глаза не так глубоки, не так живы и не так счастливы. В них есть расчёт, сытость, самолюбие, достаток, даже жестокость, но в них нет того огня, в них нет даже искорки, даже намёка на счастье. Кажется в них что-то навсегда потеряно, что-то такое, из-за чего умерли сами глаза, сама душа, сама жизнь в этих глазах. Да, именно, в них нет ни капельки жизни.
   -- Мой отец хочет, чтоб я тоже стал военным, -- сказал Ир, раскладывая булочки.
   -- Твой отец мудрый человек, -- отозвался полковник, -- он желает тебе добра. Посмотри на меня, мой мальчик. У меня же всё есть! Уютное гнёздышко в тёплых краях, звание, чин, достаток, в конце концов. А пенсия!...
   -- Скажите, а вы много путешествовали?
   -- Ты очень дерзок, юноша, -- недовольно закачал головой полковник. -- Разве ты не знаешь, что перебивать старших неприлично? Ну да ладно, в армии тебя и этому научат.
   Ир покраснел и виновато опустил голову.
   -- Путешествия, приключения, -- раздражённо отмахнулся полковник. -- Когда я был молод, я тоже мечтал о путешествиях и приключениях. Я мечтал увидеть мир, увидеть людей... К чёрту, -- рявкнул он, -- к чёрту! Что хорошего в этой бесполезной трате времени? Путешествовать! Я понял, что я не из тех, кто любит валять себя в пыли, кувыркаться в траве и мокнуть под проливным дождём, просто так, от нечего делать.
   -- Но ведь это не пустая трата времени. Вы ведь военный. Вы тоже мокните под дождём, ваши сапоги и сейчас в пыли...
   -- К чёрту я сказал! -- снова прогремел полковник. -- Пока длилась война, я видел многое. Видел, как убивают, как сжигают города и селения, как гибнут старики и дети. Скоро я понял, что это и есть самое настоящее приключение. Я ходил по лезвию ножа, а это самое приятное путешествие, поверь мне. Я приказывал отрубать головы врагам и развешивать на площадях - вот, слышишь, вот где самое настоящее приключение.
   -- Но...
   -- К чёрту "но"! Если не ты, тогда тебя. На войне нет "но", война несёт смерть.
   Ира передёрнуло. Ему стало страшно. Он боялся этого полковника. Он боялся, что этим полковник со временем может стать и он сам.
   -- Так что слушайся своего отца, -- продолжал полковник. -- Он мудрый человек. Вот что я тебе скажу, -- после некоторой паузы, снова заговорил он, -- если ты хочешь чего-то достигнуть в жизни, единственный твой шанс - это военная академия. Из тебя сделают настоящего мужчину, ты выйдешь из неё офицером, тебе доверят небольшой отряд и отправят куда-нибудь в забытое богом место. По дороге туда ты ещё будешь мечтать о путешествиях, тебе захочется пройти со своим отрядом по сотням дорогам, увидеть мир, преодолеть пустыни и покорить вершины могущественных гор. Но когда ты попадёшь на место, ты забудешь об этих предрассудках. Твоя жизнь и жизнь твоих солдат будут только в твоих руках. Ты будешь воевать с чернокожими дикарями, подавлять восстания и убивать, убивать, убивать. Чем это не приключение? А потом тебя повысят в звании, ты будешь завоёвывать один город за другим, а на старости лет, ты не будешь корпеть у печи, выпекая хлеб. Тебя изберут губернатором чернокожих селений. Ты будешь их царём, ты будешь их богом. Вот что я тебе скажу. Так что слушайся своего отца, он мудрый человек, -- в заключении добавил полковник.
   Иру совсем стало не по себе. С каждым словом этого неприятного посетителя, он всё меньше и меньше хотел стать военным. Его не прельщали ни звания, ни чины, ни дома в тёплых краях, ни пенсии. Он хотел другого. Он хотел увидеть мир, прекрасный, неизведанный мир, а не пепел, оставленный им после себя. Он хотел научиться нести людям добро, а не убивать их. Но отец, отец так мечтает, чтоб он стал военным.
   "Какое странное утро, -- подумалось юноше, -- какие странные посетили. И абсолютно разные".
   Он прикрыл ладонью глаза, чтоб немного прийти в себя. Он и не заметил, как с прилавка исчезла та самая половинка хлеба, которую вернул ему старик.
  
  
  
  
  
  

III

  
   -- Ир! Ир, открой дверь! Ир, это я!
   Пекарь открыл глаза. В булочной было пусто. Ни старика, ни полковника. В дверь кто-то колотил.
   -- Ир, открой дверь!
   -- Господи, неужели я заснул? -- испугался юноша, бросаясь к двери. Дверь оказалась заперта изнутри.
   -- Вот это холод, -- проворчал с порога отец. -- Ир, что случилось? Ты задремал?
   -- Прости отец, но мне кажется, я не спал. Я раскладывал булочки, а потом, потом был посетитель, военный, полковник. Но самое удивительное, что перед ним пришёл старик и потом исчез...
   -- Какой старик? -- нахмурился отец.
   -- Не знаю, -- пожал плечами Ир, -- бродяга.
   -- Мальчик мой, ты случайно не болен?
   Отец заботливо приложил руку ко лбу сына и закачал головой.
   -- Старик, полковник. Как же они вошли, если дверь была заперта изнутри?
   Ир опешил. Ведь он ещё даже не открывал булочную для посетителей.
   -- Это сон. Тебе приснилось, -- улыбнулся отец. -- Ох, и холод же собачий. Я привёз муки, много муки. Семейство Губов женит сына. У нас большой заказ. Но сейчас не об этом. -- Он подошёл к сыну, обхватил его за плечи и весь засиял. -- Я заезжал на почту. У меня для тебя приятная новость.
   Ир молчал. Его сердце бешено заколотилось. Оно словно знало уже о том, что собирается сообщить отец. А может, оно просто напомнило юноше о загадочном старике, напомнило о том, что этот самый старик, был то сон или нет, но он говорил об известии, которое изменит всю его жизнь.
   -- Полковник, говоришь, тебе снился, -- заговорщицки проговорил отец. -- Вот и не верь после этого снам. Смотри, что у меня для тебя есть.
   Отец достал из кармана помятый конверт и протянул его сыну.
   -- Это письмо от твоего дядюшки, Ир. Тебя ждут в военной академии. Через три дня в дорогу.
   С глаз отца покатились слёзы. Он был счастлив. Он весь светился. Сбылась его мечта - его сын будет военным. Его сын будет обеспеченным человеком. Его сыну больше не придётся по ночам корпеть у горящей печи, выпекая хлеб, чтоб заработать эти жалкие гроши.
   -- Отец, а как же ты? -- сжимая письмо в руке, прошептал Ир. -- Кто будет тебе помогать?
   Отец удивлённо посмотрел на сына.
   -- Что за вопросы, Ир? Ты же знаешь, как я давно мечтал устроить тебя в военную академию. У нас мало денег, чтоб оплатить твоё обучение, но твой дядюшка, старый вояка, он всё уладил. У него большие связи... -- отец примолк, а потом, напустив на лицо привычную серьёзность, продолжил: -- Помощника я найму, не переживай. А сейчас иди, отдохни. У тебя уставший вид. На эти дни я освобождаю тебя от работы...
   В это время отворилась входная дверь, и на пороге появился мальчишка. Его ещё сонные глазки испуганно бегали по булочной, в дрожащей от холода руке он сжимал клочок бумаги.
   -- Чего тебе? -- сердито бросил хозяин булочной, недовольный, что ему помешали наслаждаться своим счастьем.
   -- Господин Аил, это приказали передать Иру.
   -- Кто?
   Мальчишка замялся. Его нижняя губа затряслась, а руки задрожали ещё больше.
   -- Ну, чего молчишь? -- грозно выкрикнул Аил. -- От кого послание?
   -- От... колдуна, -- чуть не плача, боясь собственного голоса, прошептал мальчишка, бросил письмо и золотую монету на пол и бросился бежать.
   Отец с сыном долго и молча смотрели на серый клочок бумаги и на танцующую со звоном золотую монету, так и не решаясь сделать первый шаг к этим двум безобидным предметам.
  

IV

  
   "Мой раб слёг с тяжёлой болезнью, и я не могу послать его в булочную. Он, конечно же, по выздоровлению будет сильно наказан, за причиненные тебе и мне неудобства. Но сейчас я не могу сидеть и ждать, когда посыплется манна небесная. Мне нужен хлеб. Принеси мне его, Ир.
   Р.S. Аил, это короткое послание адресовано не тебе, его принесли для твоего сына. Но раз ты его всё равно читаешь, тогда хочу тебя успокоить. Я не собираюсь вырывать из груди твоего сына сердце и вскармливать его змеям. Я не собираюсь превращать твоего сына в горбатого карлика и отправлять в подземелье. Я даже не собираюсь похищать его душу. Я лишь хочу, чтоб твой сын принёс мне хлеба. Твой сын, Аил, и никто другой.

Ада-Саата".

  
   -- Что он хочет, отец?
   -- Он хочет, чтоб ты отнёс ему хлеба.
   Голос Аила дрожал. Лицо было белым как снег.
   -- Чтоб я отнёс колдуну хлеб? -- переспросил Ир. Его глаза наполнились страхом.
   Отец не заметил этого страха. Он ничего не видел вокруг. Он выпустил из рук серый клочок бумаги и, покачиваясь, побрёл к стулу.
   -- За что нас так наказывают небеса? -- выдавил из себя Аил, пряча в ладонях лицо.
   Ир молчал. Он сам еле держался на ногах. В голове тут же всплыли все те ужасы, что рассказывали люди о колдуне, жившем на самой окраине города. Этот человек появился в городе несколько лет назад, поселился в большом заброшенном доме, и с самых первых дней вселил в людей страх. Его никто и никогда не видел, но все его боялись, боялись больше смерти. Люди рассказывали, что у него две головы, причём одну голову он носит в руке, рассказывали, что он в совершенстве владеет чёрной магией, и по ночам его навещают змеи, которым он скармливает сердца несчастных и неосторожных, сердца тех, кого он околдовал. Ещё люди говаривали, что некоторых он превращал в горбатых карликов, и те, глубоко под землёй добывают для него золото. А когда наступают дни полной луны, в доме колдуна собирается вся нечисть.
   Колдун никогда не появлялся на людях. У него есть слуга, которого он считает своим рабом. Слуга высокий и крепкий, с безобразным лицом и вырванным языком, выполняет все поручения своего хозяина. Сначала люди и его сторонились, но потом привыкли и даже стали жалеть беднягу. Жалел его и Ир, и даже пытался благодаря жестам найти с ним общий язык, но тот лишь хмурился, качал головой, забирал хлеб и убирался на окраину города, в логово колдуна.
   На полу лежало послание. Безобидный клочок бумаги, вселивший в двух мужчин страх. Это был не просто страх, это был страх отца за сына, страх сына за отца. Посмей Аил не подчиниться воли колдуна и не отослать к тому сына с булкой хлеба, не миновать тогда страшной беды.
   -- Ты никуда не пойдёшь, -- словно читая мысли сына, проговорил Аил, отрывая руки от лица.
   -- Отец, я должен идти, -- Иру показалось, что это говорил не он, так взволнованно звучал его голос.
   -- Я сказал, ты никуда не пойдёшь, -- решительно повторил отец, поднимаясь на ноги. -- Собирайся, сегодня же отправишься в дорогу. Пробудешь эти три дня в соседнем городе, потом...
   -- Отец, я никуда не поеду, -- перебил его Ир.
   Голос его звучал очень решительно, так решительно, что Аил даже растерялся.
   -- Ты смеешь перечить отцу? -- пришёл в себя он. -- Собирайся, я сказал.
   Юноша стянул колпак, запихнул его под передник и закачал головой.
   -- Нет, отец, -- твёрдо стоял на своём Ир. -- Если ты не позволишь мне выполнить поручение колдуна, он нашлёт на всех нас проклятье. Беда придёт в нашу семью. А если ты хочешь отгородить меня, то подумай сам, для проклятья нет расстояний. Где бы я ни был, оно найдёт меня.
   Аил с трудом сдерживал в глазах слёзы. Он благодарил небеса, за то, что они наградили его таким сыном.
   -- Ир, -- прошептал он, -- я не должен тебе этого говорить, но я боюсь. Боюсь за тебя.
   -- Отец.

V

  
   Город. Его можно любить, можно ненавидеть, можно ругать, можно почитать, но его власть над людьми никто не станет оспаривать. Серый, с холодным каменным сердцем, точно жестокий тиран, он подчинил себе эту жалкую суетливую мелюзгу. И люди пали пред ним на колени, отдались в его цепкие руки и признали его власть. Ведь они такие слабые, такие хрупкие, такие беспомощные существа, а он так могуществен и так всесилен. Люди, точно преданные псы, сидя у стола, лижут ноги своего хозяина и ждут, ждут, когда тот им бросит кость. Ведь Город - их кормилец, и лишь он решает, кто сегодня заслужил его подачки.
   По дороге Ир много думал о городе, в котором провёл дни своей жизни. Он знал, что бросить вызов этому жестокому тирану посмеют не многие, их единицы, и его согревала и возбуждала мысль, что он один из них. Три дня. Всего три дня.
   По серой, полупустой улице он быстро приближался к окраине города. Мелкие лавочки и угрюмые прохожие встречались ему на пути в это осеннее утро. И чем скорее Ир приближался к окраине, тем реже встречались лавки, тем угрюмее были люди. Но вскоре не стало и их, и задумчивый юноша оставил за своей продрогшей спиной жестокого тирана.
   Впереди, примыкая задним двором к крутому, обрывистому склону холма стоял большой каменный дом.
   -- Вот и пришёл, -- пробубнил под нос юноша и принялся насвистывать старую, любимую отцовскую мелодию, стараясь этим самым свистом успокоить себя и заглушить сумасшедшие удары встревоженного сердца. Но чем ближе приближался он к дому колдуна, тем слабее был его свист, а сердце билось всё громче и тревожнее.
   Высокий холм скрывал за собой слабый солнечный свет, и нависшая над домом огромная тень не предвещала ничего хорошего. На крыше, точно строгие стражники, сгрудились большие чёрные вороны. Их круглые глаза, пропитанные ненавистью ко всему живому, следили за приближавшимся юношей.
   -- Вот только их здесь не хватало, -- проворчал Ир, и на всякий случай подобрал с земли увесистый камень.
   Подойдя к дому, он решил оставить хлеб на пороге, постучать в дверь, и удрать. Так бы и сделал, если бы в тот момент, когда он собрался уже уносить ноги, не отворилась входная дверь. Тёмный длинный коридор приглашал войти. Страх и любопытство схлестнулись меж собой. В это утро они были равные соперники, но молодому сердцу надо было выбирать одного из них. И оно выбрало.
   Коридор привёл Ира к высоким дверям. Юноша аккуратно толкнул дверь и, крепко зажмурив глаза, переступил порог.
   -- Я уже давно жду тебя, Ир.
   Юноша с трудом заставил себя открыть глаза. Он стоял на пороге шестиугольной, просторной, но жуткой комнаты, освещённой несколькими свечами, спрятанными в человеческих черепах. Тяжёлые шторы с кровавыми пятнами не давали пробиться сюда солнечному свету. Холодные стены украшали головы животных и несколько картин с леденящими душу сюжетами. Посредине комнаты, на полу, на мягком ковре с замысловатым узором, сидел человек, раскуривавший кальян. Одет он был по-восточному - халат и чалма. Ир, несмотря на охвативший его страх, мог поклясться чем угодно, что когда этот человек выпускал дым, в этом самом дыму он отчетливо видел чьи-то страдальческие лица.
   -- Подойди ко мне, Ир, -- приказал сидевший на полу человек. Голос его был хриплый, но не грубый и резкий, а наоборот - мягкий, не смотря на властность. И этот голос, к большому удивлению юноши, тут же успокоил его, успокоил его сердце и прогнал страх.
   -- Присядь.
   Ир послушно опустился на ковёр рядом с хозяином дома. Юноша без страха и с любопытством глядел на него. Длинная седая борода прикрывала его ноги, в стоявшем полумраке лица разглядеть не удалось, но второй головы молодой пекарь точно нигде не заметил.
   -- Я принёс вам хлеб. Как вы и просили, -- сказал он.
   Но хозяин дома лишь еле заметно кивнул, даже ни разу не глянув в сторону юноши. Чёрными, отражавшими тусклый свет свечей глазами, он смотрел вперёд себя.
   -- Вы колдун? -- само вырвалось у Ира.
   -- Называй меня Ада-Саата.
   -- Хорошо.
   И комната на время погрузилась в тишину. Даже бордовая жидкость, почему-то напомнившая юноше кровь, перестала бурлить в кальяне.
   -- Ты сейчас стоишь на перекрёстке, -- наконец произнёс Ада-Саата. И в середине кальяна вновь забурлила кровь.
   Ир покрутил головой по сторонам и пожал плечами.
   -- На перекрёстке судеб, -- пояснил колдун.
   -- Я не совсем понимаю, о чём вы говорите? -- признался молодой пекарь.
   -- Люди сами могут выбирать себе судьбу, -- сказал Ада-Саата, выпуская дым, -- но часто они бывают слепы и не замечают того, какой подарок им подносят небеса. И они идут той дорогой, которую выбрали не они, а за них. Расскажи мне о своём перекрёстке, -- попросил он.
   Ир растерянно глядел на хозяина дома и не мог никак сообразить, о чём тот говорит. Слишком сложно, слишком запутанно, слишком загадочно.
   -- Сегодня утром ты ступил на перекрёсток, -- не услышав ничего от растерянного юноши, продолжил говорить Ада-Саата, -- кого ты видел на нём?
   -- Утром? -- промямлил молодой пекарь. И вдруг что-то взорвалось внутри него. В груди что-то загорелось, и тепло разлилось по всему телу. И он уже летел, проплывал по небу словно облако, гонимое ветром, вглядываясь вниз на просторы, просторы, просторы. -- Я уснул за прилавком и мне снился необычный сон, -- так тихо прошептал Ир, что сам еле услышал свои слова. -- К нам в булочную зашёл загадочный старик, старый, очень старый старик, бродяга в лохмотьях. У него были такие удивительные глаза! Волшебные глаза! Живые глаза! В них было столько огня, столько счастья!... И мне кажется, я когда-то видел их, но вот где и когда, не могу вспомнить.
   Ир замолчал, наслаждаясь воспоминаниями о старике. Колдун не торопил его. Он тоже молчал, курил кальян, выпуская с дымом очередное страдальческое лицо.
   -- Старик показал мне мою мечту, -- продолжил юноша, -- а потом исчез. И появился полковник...
   -- Это был не сон, -- остановил его Ада-Саата. -- Это и есть твой перекрёсток. Когда ты отправляешься в военную академию?
   -- Через три дня, -- ответил удивлённый юноша. -- Отец получил письмо от дяди...
   -- У тебя ещё есть немного времени, -- кивнул головой колдун. -- А теперь уходи. Твой отец волнуется за тебя. Он уже перечитал все молитвы. Уходи. Мне надо подумать. Придёшь завтра. У нас будет долгий день, и я расскажу тебе про старика.
  
  
   Всё время, что юноша пробыл у колдуна, Аил, спрятавшись недалеко от неприветливого дома, будучи глубоко верующим человеком, молился за своего сына.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

VI

  
   Весь оставшийся день Ир помогал отцу, не смотря на то, что тот уговаривал сына отдохнуть и набраться сил перед дорогой. Но заказ был большой, свадьба намечалась большая, и к завтрашнему утру надо было успеть его выполнить. Аил нанял в помощники соседского паренька, и втроём они, ближе к полуночи, закончили работу. Ни отец, ни сын за всё это время не обмолвились и словом о колдуне. Правда, Аил изредка поднимал указательный палец вверх и поучительно рассказывал о силе молитв.
   Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего. Тот же холод, тот же туман. Словно чья-то таинственная рука, пока весь город спал, взяла и повернула стрелки часов назад. Ир, просидев всю ночь у окна своей крохотной комнатушки, вглядываясь в темноту улиц, думал о прошедшем дне. О самом необычном дне в своей жизни. Он думал о старике, о его удивительных глазах, думал о полковнике с его достатком и чином, думал о колдуне. Как бы ему хотелось сейчас иметь ту таинственную руку, которая способна перевести стрелки часов назад, чтоб снова увидеть счастливые глаза старика, услышать, как ударяются друг о друга камни его чёток, наполняя всё живое волшебной песней тысячелетий, и услышав её, снова вырваться на свободу и пронестись над мечтой.
   В булочной было шумно. Несколько незнакомых людей набивали чистые тюки хлебом, раскладывали на большие подносы пирожное и торты. Всем этим процессом лично руководил Аил. Возле него крутился помощник.
   -- Доброе утро, отец, -- поздоровался Ир.
   -- Доброе утро, -- кивнул Аил. Сегодня он был привычно серьёзен. -- Семейство Губов пригласило меня на свадьбу, не хочешь пойти со мной?
   -- Нет, спасибо, отец. Мне хотелось бы перед отъездом закончить кое-какие дела.
   -- Там соберётся почти весь город. Я даже булочную сегодня решил не открывать...
   -- Отец.
   -- Хорошо, -- не стал возражать Аил, -- дело твоё.
   Вскоре булочная опустела. Аил отправил помощника к мельнику за мукой, а сам, нарядившись в старый парадный костюм, распрощавшись с сыном, уехал вместе с незнакомыми людьми на свадьбу. А спустя некоторое время, Ир спешно направлялся в противоположную сторону. Он спешил на окраину города, он спешил к дому колдуна.
   Сегодня дорога показалась юноше куда длиннее, чем вчера, а город ещё ожесточённее. Словно город знал, что уже скоро Ир бросит ему вызов, и каждым камнем чувствовал это. А молодой пекарь чувствовал, что скоро, совсем скоро город примет этот вызов, и сделает всё возможное, чтоб не выпустить его из цепких рук. Скоро город ворвётся в его подсознание, доберётся до памяти и примется за грязное дело. Он будет хозяйничать там, доставая из самых потаённых уголков самые памятные дни, проведённые меж серых камней, на холодных улицах с друзьями детства. Город силён и жесток, очень жесток, и иногда падок на самую большую низость, на шантаж. Он будет шантажировать молодое сердце юноши его любовью к отцу. Здесь его корни, здесь, в этом сером городе, плох он или хорош, провёл всю свою жизнь отец Ира. И молодое сердце будет сжиматься от тоски, а с глаз, мечтающих увидеть весь мир, все сокровища мира, потекут горькие слёзы, слёзы расставания. Этот город силён и жесток, очень жесток и низок.
   -- У тебя ничего не выйдет, -- пробормотал юноша, бросая смелый, полный решимости взгляд на древнее крепкое строение. -- Отец сам этого желает.
   Но город сегодня ещё молчал, молчал, предвкушая свою победу над этой дерзкой молодой душой.
  
  
  
  
  
  

VII

  
   -- Рад, что ты пришёл, -- хриплым голосом произнёс Ада-Саата, выпуская дым.
   Колдун, как и вчера, сидел всё в той же позе, всё так же покуривая кальян, словно минуло всего несколько минут с момента их расставания. Ир поздоровался и присел рядом с ним. Ада-Саата даже не повернул в его сторону головы, он так же, как и вчера, неотрывно, ни разу не моргнув, смотрел вперёд себя.
   Сегодня комната уже не казалась Иру такой жуткой. На тяжёлых чёрных шторах, не впускающих сюда солнечного света, были совсем не кровавые пятна, а красивые бутоны алых роз. Картины, что ещё вчера приводили его в ужас, сегодня показались просто картинами, пусть не совсем обычными, но всё же картинами с живой, искусной работой. Головы животных, что украшали каменные стены, были всего лишь чучелами. А в дыму, выпускающем колдуном, Ир не заметил ни одного страдальческого лица. Дым как дым, и ничего больше.
   -- Расскажите мне про старика, -- попросил юноша.
   Ада-Саата глубоко затянулся, выпустил серый клуб дыма и сказал всё тем же хриплым голосом:
   -- Сначала позволь мне рассказать о перекрёстке. К концу нашей беседы, ты сам всё поймёшь.
   -- Хорошо, Ада-Саата, -- согласился Ир.
   -- Человек, ступая на перекрёсток, может сам себе выбрать путь. Так почему же он никогда не задумывается над тем, что и судьбу он может выбрать себе сам? -- немного раздражённо проговорил колдун. -- Каждый раз, когда человек ступает на перекрёсток судеб, небеса посылают ему знаки. В его жизни происходят события, на которые он редко обращает должное внимание, ему встречаются вещи, но чаще - люди, призванные изменить его жизнь. Но человек слеп и глух, не глазами и ушами, а душой и сердцем. И если бы он слушался зова своего сердца, если бы он выпустил на волю свою душу, чтоб позволить ей самой заглянуть в глаза этих людей, то он смог бы опередить время, увидеть будущее, своё будущее, свою судьбу, и свернуть в ту сторону, что ближе его сердцу.
   -- А если он пойдёт прямо? -- нерешительно, дождавшись, когда колдун сделает паузу, спросил Ир.
   -- В том-то и дело, -- закачал головой Ада-Саата, -- что в большинстве случаев человек идёт прямо, оставляя всё, как есть. Он не замечает этого дара, или не хочет его замечать. Ведь ему тогда придётся изменить свою жизнь, пересмотреть принципы и ценности. И он идёт прямо, идёт долго, пока вновь не оказывается на перекрёстке. Но время, время, время... Время делает нас слабее и трусливее, и чем больше человек проходит таких перекрёстков, тем труднее и труднее ему потом будет самому выбрать себе судьбу.
   -- А почему нельзя вернуться назад? Ведь дорога, по которой ты пришёл на перекрёсток...
   -- Осталась за спиной, -- с сожалением в голосе, прошептал колдун, -- осталась в прошлом. Заглянуть вперёд, увидеть свою судьбу, помогают те, кого нам посылают небеса, но вот вернуть прошлое... Время, которое ожидает тебя впереди, можно победить, но время, которое ты оставил за спиной - непобедимо.
   Ир внимательно слушал колдуна. С каждым словом этого странного, наводящего на весь город ужас человека, юноша становился всё задумчивее и задумчивее. И всё это ему уже не казалось сном, во всём этом уже не было чего-то нереального, чего-то мистического и волшебного. И чем больше он смотрел на этого странного человека, стараясь разглядеть его лицо, заглянуть в глаза, чем глубже он воспринимал его слова, тем ярче всплывали в голове ответы на вчерашние вопросы.
   -- Значит, и старик, и полковник...
   -- Да, Ир, -- кивнул Ада-Саата, -- именно. Ты можешь сам себе выбрать судьбу.
   -- Или булочная, или чин и достаток, или...
   -- Или счастье в лохмотьях, -- опередил юношу колдун. -- Это твоя жизнь, Ир, и тебе решать, какую выбрать себе судьбу. Ты сам должен определиться, что ближе твоему сердцу.
   И в шестиугольной комнате стало тихо. Ада-Саата и юноша молчали, бордовая жидкость в середине кальяна притихла, замысловатые тени, отбрасываемые головами животных, бесшумно пробежали по каменным стенам и, словно ищущие пристанища странники, укрылись за тяжёлыми шторами.
   -- Счастье в лохмотьях, -- нарушил тишину Ир.
   Ада-Саата затянулся, и в кальяне вновь забурлила бордовая жидкость, а из-за штор повыскакивали тени и пронеслись по тёмному потолку.
   -- Каждый видит счастье по-своему, -- сказал колдун. -- Для кого-то счастье - это звон золотых монет в кошельке. И чем больше там монет, чем толще кошелёк, тем счастливее человек. Ему не нужно, чтоб его согревала чья-то любовь. Его согревает кошелёк - это его счастье. А кто-то видит счастье в том, чтоб, преодолевая сотни пыльных дорог, промокая под проливными дождями, ничего не евши несколько суток, дойти до берега вечного моря и молча смотреть, как из-за него поднимается солнце, -- он тяжело вздохнул, немного помолчал, а потом добавил: -- И это лишь немногое, что знаем мы о счастье.
   Ир поднялся на ноги и подошёл к одной из картин. Странный сюжет. На уступе скалы, залитой кроваво красным закатом, стоит человек, лицо которого наполовину стёрто. На сохранившейся половинке лица застыла скорбь. Перепачканные краской руки он протягивает вниз, к бездне, куда летят старые настенные часы. Гной просочился сквозь разбитый циферблат, а прогнивший каркас пожирают повылезавшие наружу противные жирные черви.
   -- Какая странная картина, -- вполголоса произнёс Ир. -- Чья это работа?
   -- Мне подарил её один художник, -- не оборачиваясь, ответил Ада-Саата. -- Как жаль, что я не могу увидеть в ней всего того, что хотела передать кисть этого мастера. Ведь он творец, он сотворил мир, свой мир. И в каждый мазок он вкладывает всю душу, а с ней - все свои тайны, все свои мечты, все свои переживания, всю свою жизнь.
   -- Вы тоже помогли ему найти свою судьбу?
   -- Нет, судьбу он сам нашёл. У него была другая проблема, проблема со временем.
   Ир продолжал задумчиво смотреть на картину. Она пробуждала в нём какие-то странные чувства, чувства вины перед самим собой. Он не мог найти этому причину, да и не старался. Его дерзкая душа вырвалась на свободу, молодое сердце взбунтовалось и заговорило.
   -- Счастье в лохмотьях, -- проговорил юноша голосом своего сердца. -- Я хочу увидеть мир. Увидеть мир чистыми глазами. Мне хочется прикоснуться к сокровищам мира, к сокровищам, что сотворили руки человека. Я хочу, чтоб с моих глаз текли слёзы радости, а не слёзы скорби об утраченном времени, по убитым товарищам и обезглавленным врагам. Я хочу нести людям добро, помогать, лечить, но...
   Он примолк, склонив голову на грудь. По щекам катились слёзы. Ему не было ни больно, ни страшно, ни тяжело, ему было легко, он чувствовал какую-то неземную свободу, ни с чем не сравнимую свободу.
   -- Многие считают, что лечить людей должен врач, -- сказал Ада-Саата, -- но врач лечит лишь тело. Лечить душу - намного сложнее. Нести добро людям - лечить их душу. Для этого нужен особый дар. И лишь немногие обладают этим даром. Ты в их числе. Твоё призвание - помогать людям.
   -- Но я не знаю как, -- закачал головой молодой пекарь.
   -- Твоё сердце подскажет тебе. Оно знает, -- Ада-Саата надолго замолчал. А когда снова заговорил, в голосе его юноша уловил печаль, которую не скроет даже хрипота. -- В военной академии тебя многому научат, но не смогут научить тому, чему научило бы тебя свободное сердце, -- сказал он. -- А теперь иди, Ир, у тебя был трудный день. Завтра вечером я буду ждать тебя. Мне хотелось бы с тобой попрощаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

VIII

  
   Вечер холодный, осенний, уставший, словно древний стражник, изо дня в день выполняющий свой долг, принял пост. Ему уже давно никто не удивляется, к нему уже давно все привыкли и не представляют себе жизни без этого угрюмого осеннего стража. Лишь молодёжь вдыхает в него жизнь, будоражит его воображение и возвращает ему ту утраченную сердитость, с которой он грозит ей пальцем с поучительным лицом, но со светящимися глазами. Но сегодня в него вдыхала жизнь не только молодёжь. В самом сердце старого города играли свадьбу; и музыка, и песни, и радостные возгласы пронзали вечернюю тишину.
   А в углу тёмной булочной, на стуле, на том самом, где ещё вчера сидели загадочный старик и старый полковник, сидел Ир. Мысли его были украдены днём, проведённым в доме колдуна. Он помнил каждое слово, каждый жест Ада-Сааты, и ему хотелось снова и снова слышать этот хриплый голос, видеть эти жесты, такие же таинственные, такие же мудрые, как и сами слова. В булочную врывался отдалённый гул свадьбы, но молодой пекарь не слышал его. Он слышал лишь удары молодого сердца, уже не хрупкие и слабые, не безголосые, как ещё несколько дней назад, но уже такие сильные и уверенные, способные заглушить собой все посторонние звуки. И в этих ударах юноша слышал голос, свой голос, голос, разбудивший спящую доселе душу.
   Открылась дверь, и на пороге показался отец. В его глазах светился задорный огонёк, щёки покрывал румянец, и счастье, неописуемое счастье, разбавленное хорошим вином, отпечаталось на обветренном лице.
   -- Добрый вечер, отец, -- подал голос из угла Ир.
   -- А, сынок, а я и не заметил тебя! -- зажигая лампу, воскликнул Аил. -- Ты чего сидишь в темноте?
   -- Не знаю. Темнота так успокаивает. Она позволяет услышать себя и увидеть то, что не увидишь при свете ламп.
   Аил ничего не сказал, лишь пожал плечами и принялся пересчитывать мешки с мукой, которые ещё днём привёз от мельника помощник.
   -- Отец, я хотел бы с тобой поговорить, -- сказал Ир, дождавшись, когда отец закончит счёт.
   Хозяин булочной достал из-за прилавка стул, и присел рядом с сыном.
   -- Зря ты не пошёл со мной. Было весело. Семейство Губов постаралось на славу, свадьба удалась. А какое вино! -- Аил блаженно прикрыл глаза и закачал головой.
   -- Скажи, отец, ты счастлив? -- нерешительно спросил Ир.
   Аил растерянно глянул на сына. Такого вопроса он никак не ожидал.
   -- Счастлив ли я? Да весь город завидует моему счастью! -- пришёл в себя он. -- Ты послезавтра отправляешься в военную академию, и спрашиваешь, счастлив ли я? -- Аил примолк, заглянул Иру в глаза, и уже другим, отцовским, заботливым голосом, голосом полным любви и нежности, произнёс: -- Сынок, я хочу, чтоб ты был счастлив, ведь твоё счастье - это моё счастье. Счастье родителя - это знать, что счастливо его дитя. Ты найдёшь своё счастье, а оно найдёт меня.
   -- И ты думаешь, что, поступив в военную академию, я найду своё счастье? -- боясь собственного голоса, прошептал юноша.
   Аил насторожился.
   -- Что ты говоришь, Ир? Да об этом мечтает каждый мальчишка нашего городка...
   -- Но не я, -- закачал головой юноша.
   Некоторое время отец молча смотрел на сына. В глазах его уже не было задора, а лицо сильно побледнело. Волшебные чары вина испарились, голова просветлела, и в ней вихрем пронёсся вчерашний день, когда посыльный мальчишка принёс поручение от колдуна. Аил сжал кулаки, резко вскочил на ноги и прокричал:
   -- Это он тебя околдовал? Он? Отвечай, о чём вы говорили с колдуном?
   -- Отец, я лишь спросил тебя о счастье, -- спокойно проговорил Ир. -- Никто меня не околдовывал.
   Он поднялся с места, обнял отца, пожелал ему спокойной ночи и удалился наверх, в свою маленькую комнатушку. По щекам его катились слёзы.
  

IX

   Весь следующий день Ир бродил по узким улочкам серого города. Последний день выдался на удивление солнечным, мягким и тёплым, словно город сговорился с небесной канцелярией и предстал пред юношей в обманчивом блеске. Сегодня молодой пекарь бросил вызов этому жестокому тирану, и тиран его принял. И Ир уже долгие часы испытывал на себе, на своём юном сердце всю тяжесть этой нелёгкой схватки. Сердце щемило от острых уколов цепких рук, по щекам катились предательские слёзы, с привкусом горечи расставания с друзьями детства, булочной и отцом. Там, за поворотом, какой бы он ни был, ждала другая жизнь, жизнь неизвестная и трудная, жизнь полная вопросов, в поисках ответов на которые, может быть придётся потратить эту самую жизнь. И город, серый жестокий тиран, хитрый как старый лис, знал об этом больше, как никто другой. И он вырывал из молодого пекаря дерзкую душу и рассказывал ей об этом, пугал, предупреждал, но...
   -- У тебя всё равно ничего не выйдет, -- бормотал юноша, вытирая слёзы.
   Когда солнце клонилось к закату, Ир сидел в шестиугольной комнате, на полу, на мягком ковре с замысловатым узором, рядом с колдуном. Они молчали. Уже долгое время молчали. Колдун покуривал кальян, всё так же глядя вперёд себя, а юноша, прикрыв глаза, слушал шелест теней, метавшихся вдоль холодных стен.
   -- Я много думал о перекрёстке, -- первым заговорил Ир, -- и я многое понял. Вы многому научили меня за эти дни, и теперь, мне кажется, я знаю и о старике и о полковнике то, что мне, может быть, не следует знать.
   Колдун молчал. Молчал и его кальян. Тени вскарабкались на потолок и замерли, свечи потускнели, картины застыли.
   -- Ведь и старик, и полковник - это я? -- в полной тишине проговорил юноша.
   И на миг ему показалось, что шестиугольная комната закружилась, засверкала, зашумела. Всё в ней зажило какой-то новой жизнью, точно его слова высвободили её из многовекового заточения и вдохнули в неё долгожданную свободу.
   -- Да, Ир, -- ответил Ада-Саата, -- да. Ты оказался способным учеником, ты узнал даже больше того, что я мог тебе рассказать. Один из них - это твоя судьба. Или чин и достаток, или...
   -- Счастье в лохмотьях, -- опередил его молодой пекарь.
   -- Да, Ир, да, -- кивнул колдун. -- А теперь позволь мне простится с тобой, а на прощанье сделать небольшой подарок. Когда ты выйдешь из этой комнаты, ты увидишь два предмета. Выбери один из них. Выбери тот, что ближе твоему сердцу. Это и будет моим подарком. А теперь иди.
   -- Спасибо! -- поблагодарил молодой пекарь, но не сдвинулся с места. -- Ада-Саата, можно попросить вас ещё кое о чём?
   -- О чём же?
   -- Покажите мне своё лицо. Я хочу увидеть ваши глаза.
   Ада-Саата ничего не сказал на это. Он лишь медленно повернул голову к юноше. И Ир заплакал. Его дрожащая рука потянулась к морщинистому лицу, прикоснулась ко лбу, к щекам и коснулась глаз, глаз, которые не могли ничего видеть.
   -- Не надо оплакивать меня, Ир, -- проговорил Ада-Саата, -- я слеп, но слеп лишь глазами. Моя душа может видеть то, что не смогут увидеть самые зоркие глаза. Я сам выбрал себе судьбу, и ничуть не жалею об этом.
   -- Вы не колдун, -- закачал головой юноша, -- вы тот, кого мне послали небеса.
   -- Я всего лишь Ада-Саата.
   Ир поцеловал этого человека в лоб и вышел из комнаты. Перед глазами его, на низком трёхногом столике лежало два предмета: старая, но не потерявшая своей красоты сабля, и самодельные чётки, из гладкого тёмного камня.
   Спустя некоторое время в комнату колдуна вошёл крепкий высокий мужчина с обезображенным лицом.
   -- Хаим, -- обратился Ада-Саата к слуге, -- принеси мне то, что осталось после нашего гостя.
   Слуга кивнул и вышел за дверь. Вернувшись, он вложил в руки хозяина то, что осталось лежать на трёхногом столе.
   Ада-Саата долго молчал. Молчал, пока не вытянул из ножен саблю, и не прикоснулся рукой к холодному стальному лезвию.
   -- Приятно осознавать, что на земле на одного счастливого человека станет больше, -- сказал он, и улыбнулся, улыбнулся первый раз за все те годы, что провёл в этом сером городке. -- Начинай собирать вещи, Хаим, нас уже ничто здесь не держит.
  
  
  
  
  
  

X

  
   Неделю спустя почтальон принёс в булочную два письма. Одно было из военной академии, другое - из небольшого портового городка. Аил с нетерпением вскрыл первое письмо и, быстро пробежав по нему глазами, медленно опустился на стул. В письме говорилось о том, что его сын, Ир, так и не прибыл в военную академию в назначенный срок. В связи с чем, академия уведомляет, что Ир не будет в неё принят.
   Дрожащей рукой Аил вскрыл второе письмо.
  
   "Дорогой отец!
   Когда ты будешь читать это письмо, я буду уже на пути в Каир. Добрые люди помогли мне наняться на одно небольшое торговое судно помощником кока.
   Знаю, нет мне прощения, но прости меня, что ослушался тебя. Прости меня, что сам выбрал себе тот путь, что ближе моему сердцу. Помнишь, я спрашивал тебя о счастье, и ты мне тогда ответил, что счастье родителя - это знать, что счастливо его дитя. Отец, я счастлив, счастлив как никогда! И верю, что моё счастье найдёт тебя.
   Благослови меня, отец, если простишь мою дерзость.
  
   P.S. Я увижу Каир, отец, увижу Египет, я смогу прикоснуться рукой к пескам древней пустыни, умыть лицо водою могущественного Нила, смогу насладиться величием пирамид и вдохнуть тайны Сфинкса! Но самое главное, отец, я верю, что смогу принести людям добро! Это моя дорога, это мой путь, это моя судьба! Прости!

Твой сын, Ир"

  
   Аил несколько раз перечитал письмо. По щекам его катились слёзы.
   -- Да благословит тебя Господь, -- прошептал он, и спрятал заплаканное лицо в письме. В душе он благодарил Небеса, что они наградили его таким сыном.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЭПИЛОГ

  
   Много-много лет спустя.
  
   Когда сквозь неуступчивый туман пробились первые лучи октябрьского солнца, в небольшой городок вошёл старик с удивительно живыми глазами.
   Скудная одежонка, пропитанная потом десятилетий и покрытая пылью сотен дорог, прикрывала его хрупкое тельце. Прикрывала, но не спасала от осеннего холода. И весь вид этого гостя абсолютно никак не сочетался с глубокими, пылающими каким-то сумасшедшим счастьем глазами.
   Сжимая в дрожащей от холода и старости руке каменные чётки, он медленно брёл по ещё пустой серой улочке. И казалось, что ему всё равно куда идти, лишь бы идти. Но он знал цель своего визита в этот город, когда-то жестокий город, но теперь - слабый и беспомощной, упавший к ногам этого продрогшего гостя. Старик шёл через весь город, шёл, чтоб сказать спасибо тому, кто много лет назад помог найти ему свою судьбу. Он знал, что уже не застанет там того удивительного человека, но он знал, что камни, вечные камни, на первый взгляд такие холодные и бездушные, вечно будут хранить в себе голос, тепло, мудрость, душу Ада-Сааты...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

В. Багдасаров

ПЕРЕКРЁСТОК

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"