Карамес Эспина открыл глаза. Он прекрасно знал эти каменные стены и стол посередине, но в этот раз все было иначе. Последний раз он видел их пять лет назад с другого ракурса. Неужели его схватили? Карамес сел и попытался вспомнить, что произошло, но ничего не приходило ему в голову. Последнее, что он помнил, это свое бегство в Лиссабон. Он надеялся, что его перестанут искать уже через пару-тройку лет, но награда за его голову все еще была назначена на тот момент, как он добрался до города на востоке Испании.
Так что же теперь, бывшего великого инквизитора ждет не менее великий судебный процесс?
Карамес внутренне содрогнулся. У инквизиции был огромный запас способов заставить человека сказать то, что они хотят от него услышать. Едва ли высшие силы - больше он не звал высшую силу Богом - окажутся к нему благосклонны и дадут шанс на спасение или безболезненную казнь. Это напомнило Карамесу о человеке, который сидел в этой самой камере пять лет назад, вероятно, с теми же самыми мыслями. Но ему тогда повезло...
Зазвенели ключи в замке. Карамес дернулся к двери, но обнаружил, что прикован к стене. "Потом это уже не понадобится" - подумал он. Он будет измучен и истощен настолько, что едва ли сможет двигаться. Дверь со скрипом открылась, и Эспина не поверил своим глазам. На пороге стоял ни кто иной, как Альваро Конфианце, его старый друг. Новый великий инквизитор, если Карамес правильно помнил. Конфианце закрыл дверь, подошел к узнику, отомкнул его кандалы и указал на стол.
-Присаживайся.
Почти такими же словами встретил его узник этой камеры пять лет назад. Эспина сел за стол напротив Альваро.
-Давно не виделись, друг мой. Удивительная с тобой метаморфоза произошла: из великого инквизитора в великие еретики.
-Да уж... - Карамес вздохнул, глядя в сторону. - Что меня ждет, Альваро?
-Пытать тебя не собираются. Епископ требует аутодафе уже сегодня.
-Сегодня... - выдохнул бывший великий инквизитор.
-Но прежде чем я отведу тебя на казнь, расскажи мне, что произошло с тобой за это время? В конце концов, я все еще ценю нашу дружбу, хотя сегодня мне и предстоит предать тебя огню.
Карамес невольно подумал, неужели он сам говорил со своими жертвами таким беспристрастным тоном? Ведь они тоже были людьми, а он обрекал их на гибель... Их прах и кровь были на его руках. Какое же жуткое место эта темница! Все то, от чего стремился избавиться бывший великий инквизитор, вернулось и ударило его тяжелым хлыстом.
-Надеюсь, ты не спешишь, Альваро, потому что начну я с самого начала. Пять лет назад в этой самой камере сидел человек по имени Алехандро Верас. Вопреки своему положению, он не был испуган, напротив - он сказал, что ждал меня. Он рассказал мне о многих вещах и был очень внушителен. Я поверил ему... Поверил, потому что хотел поверить. Ты сам знаешь, как сложно мне было после эпидемии Черной Смерти, и что я не находил успокоения в молитвах. После разговора с Верасом я принял многое то, что отрицал: что я предал огню многих невинных, что я, прикрываясь именем Господним, был на самом деле одним из главных грешников и преступников. Тогда я помог Верасу бежать и бежал сам. Какая-то часть меня все еще хотела верить в то, что то, что я делал, правильно, и что Бог слышит меня. Я провел целую ночь на берегу моря. Не знаю зачем: я ждал какого-то откровения свыше, небесного света, что ли... Но не было ничего. Единственный свет, который я видел, был свет луны на волнах, что переливался, скрывая под собой полную жизни толщу воды. И тогда... тогда я понял, что пути назад для меня нет. И остался лишь путь вперед. Я долгие месяцы шел вдали от деревень и городов, питаясь подножным кормом, пока наконец не решился выйти к одной из деревушек Наварры. Там добрая женщина, жившая на отшибе, пригрела меня, дала мне новую одежду, кров. Она была ведьмой. Нет, я неправильно выразился, - поправил себя Карамес, взглянув на лицо Конфианце. - Целительницей. Она рассказала мне о том, что во время эпидемии она смогла спасти жизнь многим людям, давая им отвары трав и делая примочки, в то время как доктора, которых принимала церковь, скорее калечили людей... И тогда я подумал, что кто-то из тех целителей, которых мы отправляли на гибель, мог спасти моих жену и детей от смерти. Но мы предали их огню, как и многих других.
Подумай, Альваро, неужели этого хотел бы Господь? Неужели ему бы хотелось, чтобы мы проливали кровь друг друга? Ведь инквизиция подобна саранче: она проходит по посевам, уничтожая их, как мы уничтожаем молодых девушек, виноватых только в своей красоте и в том, что мужья их соседок на них заглядывались. Сколько из них честно признались в ведовстве, без пыток? На моей практике, одна, может две, но и те были скорее безумными, чем ведьмами. Я пытался убедить себя в необходимости таких действий, Конфианце, но не мог. После разговора с Верасом уже не мог.
Прежде чем ты начнешь читать мне лекцию о спасении души, Альваро - я вижу, ты уже приготовился, - я хочу попросить тебя этого не делать. Я не потерян, и это не лукавый вложил эти слова в мои уста - это голос моего разума, разума образованного и многое повидавшего человека. Я пытался найти в церкви успокоение и искупление, как делали это мои отец и дед, и их отцы и деды, но, защищая её интересы, нашел лишь больший грех. Ни мне, ни тебе, ни другим инквизиторам нет места в раю: мне так тем более, хотя я искренне надеялся искупить свои грехи перед самим собой, путешествуя и помогая тем людям, которых раньше предал бы огню. Я хочу найти то, что в греческом языке зовется "катарсис", но теперь мне этого никогда не удастся.
Альваро, единственное, о чем я прошу тебя, это о справедливости. Не по отношению ко мне - мои минуты сочтены, - но по отношению к другим. К брошенным в темницу юным девушкам, старикам... Будь справедлив к ним. Будь не карающим мечом а весами правосудия. На этом моя история заканчивается, - Карамес встал из-за стола и протянул руки вперед. - Надевай на меня кандалы, и пойдем на площадь.
- Ты прекрасно знаешь, что дать тебе свободу я не могу. То, что ты наговорил - величайшая ересь из всех, что я когда-либо слышал, - Конфианце сидел за столом, сложив руки перед лицом так, как когда-то это делал Алехандро Верас. Он размышлял о чем-то, а затем улыбнулся, как в те далекие годы, когда был не прочь затеять уличную драку. - Но у меня есть план.
Карамес усмехнулся: история и вправду имеет свойство повторяться. Альваро позвал стражника.
...На Плаза дель Рей собралась толпа народа. В основном крестьяне: женщины, мужчины, дети. Для них это было интересное развлечение - казнь еретика. Каждый раз они гадали, что придумает инквизиция в этот раз? Каким образом лишат жизни дьяволопоклонника, ведьму или кровопийцу?
В этот раз, помимо обложенных хворостом столбов, на груде веток стояла железная клетка. Когда король и прочая знать заняли свои места, начался торжественный процесс. Обвиняемых, в лохмотьях и со свечами в руках, вывели на площадь. Их выстроили в ряд, священники прочитали молитвы и приговоры, затем было объявлено об отлучении части из осужденных от церкви, а остальных передавали в руки властей. Король махнул рукой - это означало начало казни. Приговоренных к казни по очереди подводили и привязывали к столбам. Когда, наконец, осталась лишь пустая железная клетка и мужчина перед ней, глашатай зачитал приговор:
-За пособничество еретикам, за отречение и осквернение учений церкви нашей и Господа нашего Иисуса Христа, Карамес Эспина приговаривается к сожжению в железной клети, дабы смерть его была не лучше, чем уготованные ему в аду муки.
Мужчину взяли под локти. Он закричал, толпа заулюлюкала. Его втолкнули в клеть, и затем по сигналу прислужники одновременно подожгли костры.
Мужчина в клетке заметался. Пот выступил на его лбу, запах горящей плоти ввел его в безумие. Он почувствовал, как дно клетки начало раскаляться и попытался раскачать её, уронить, затем постарался забраться на прутья решетки, но это у него не вышло. Тогда он начал кричать - пронзительно, отчаянно, пока огонь не заставил его замолчать. Толпа возликовала.
Карамес, стоявший в это время в переулке позади площади, скривился. Благочестивые христиане, а любят такое зверство. "Альваро, старый грешник, за это будешь вариться со мной в одном котле", - прошептал он, а затем, лишь из уважения к принявшему смерть вместо него, в первый раз за пять лет и последний раз в своей жизни перекрестился и зашептал: "Requiem aeternam dona eis, Domine..."