Великий инквизитор Карамес Эспина сидел за деревянным столом. В каждой камере были такие, но они были не для заключенных. Новые заключенные прикованы к стене и не могут дотянуться до него, а отбывшие некоторый срок обычно уже не в силах сидеть.
Несмотря на царивший в камере полумрак и отсутствие факелов, Карамес мог хорошо рассмотреть узницу, что смотрела на него загнанным зверем: девушка лет пятнадцати, рыжая, наверняка с зелеными глазами. Красивая, несмотря на разбитые губы и пальцы без ногтей. Один из них уже начал гноиться - у нее началась гангрена. Впрочем, подумал Карамес, это уже неважно.
-Готова ль ты сознаться в прегрешеньях?
Девушка молча открыла рот, собираясь возразить, но поглядела на свои руки и расплакалась.
-Я...я признаю, - едва шевеля разбитыми губами, заговорила она. - Я признаю, что это по моей вине пропали кошки с улиц, это я наслала смерть на коров донны Розы...Я признаю, что...я...сношалась с дьяволом, только пожалуйста, пусть это быстрее закончится! - и девушка снова зашлась в рыданиях.
Карамес встал, со скрипом отодвинув стул. Вышел из камеры, оставив девушку плакать на холодном каменном полу, закрыл дверь ключом. Участь у неё была лишь одна: но вместо костра теперь её ждала виселица, что было не так болезненно. Она понимала, что свободы ей не дадут, и поэтому лишь согласилась на более легкую смерть.
-Сеньор Эспина...
-Да? - К Карамесу подошел один из стражников. Великий инквизитор остановился, и стражник, перейдя на шепот, заговорил.
-Сеньор Фальконе просил передать, что сидящий в этой камере человек очень опасен, и попросил, ну... не давать ему никаких поблажек.
-Я разберусь с этим. Спасибо. - Карамес вытащил ключи и отпер тяжелую деревянную дверь.
Войдя в камеру и захлопнув дверь, Эспина немного оторопел. Немолодой человек сидел за столом, сложив ладони около лица, и неотрывно смотрел на инквизитора. Именно эта необычная встреча выбила его из привычной колеи, оставив без реакции слова узника:
Карамес послушно сел на стул, а затем отругал себя за то, что позволил какому-то еретику помыкать собой. Но тем не менее, он не мог не признать, что человек смог его удивить. Во всем его поведении, в тембре голоса, во взгляде виделась удивительная твердость и решительность. Карамес пробежался взглядом по его рукам, покрытым небольшими шрамиками - очевидное свидетельство бушевавшей некоторое время назад Черной Смерти. Этот человек смог ею переболеть, и Карамес хотел бы верить, что с Божьей помощью...
-Готов ли ты сознаться в прегрешеньях? - спросил великий инквизитор обычным твердым голосом. Человек смотрел ему в глаза, молча, а затем ответил:
-Прегрешения... Какое относительное слово. Карамес, а ты готов в них признаться? - Великий инквизитор набрал воздуха в грудь, чтобы дать отповедь в духе "Я слуга Господа", но сказанное человеком дальше заставило его замолчать. - Скажи мне, Карамес, крепка ли твоя вера? Не в Господа, нет... Крепка ли твоя вера в собственные слова, в те слова, что вкладывает тебе церковь в уста?
Эспина не нашелся с ответом, и узник продолжил:
-Вы боретесь с ересью, но кто такие еретики? Подумай над этим, были ли еретиками люди, которые даже не знали о христианской вере, пока крестоносцы не вторглись на их земли? Почему еретики - как правило, простые люди, а среди знати ими объявляют лишь неугодных кому-то? Была ли еретиком та девушка, что ты отправил на виселицу?
Из коридора донеслись звуки открывающейся двери, тяжелых шагов стражников и тихих всхлипов девушки.
-Карамес, вся твоя природа противится той работе, что ты делаешь. Ты закрываешь глаза на то, о чем знаешь. Я был с ней в пыточной камере. Её мучали тридцать дней, тридцать долгих дней её кололи раскаленными иглами, вырывали ей ногти, избивали... Стражники по очереди делали с ней то, что ни один порядочный христианин со своей женой не делает, и я готов поспорить, что она носит ребенка кого-то из них. А ведь это выгодно, да? Попользоваться и избавиться.
Карамес больше не мог выносить взгляда этого человека и отвернулся. Кто он такой? Откуда в нем такая сила? Откуда в его словах такая истина, и почему Карамес не может и не хочет прерывать его? Церковь учила отвергать эти мысли, что появились у него некоторое время назад, как знак появления лукавого, но Карамес не мог избавиться от них, как ни хотел. Он мог задавить их, но каждую ночь все равно возвращался к ним, вспоминая...
-Не все еретики - беспомощные девушки. Вспомни хотя бы процесс над тамплиерами. Да, в то время тебя еще не было на свете, но я знаю, что случилось тогда. С чего бы одному из самых верных и могущественных орденов уходить в еретичество? А я отвечу: еретиками их сделал Филипп Красивый, заставив так думать простой народ, внушив эту мысль всем. Зачем? Ему нужны были деньги ордена и не нужны конкуренты в стране. Но что получилось в итоге, ты знаешь? Наверняка нет, ведь об этом еще долго предпочтут молчать... А я тебе расскажу. Погибая в огне, Жак де Моле, их верховный магистр, проклял короля до тринадцатого колена, а его приближенным предрек смерть в течение года. И проклятье сбылось.
Эспина поник. Он слышал слухи о проклятье французской короны, порой бредовые, но то, что говорил этот человек, слишком хорошо в них вписывалось.
В дверь постучались:
-Сеньор Эспина, все в порядке?
-Идите прочь! - рявкнул великий инквизитор и закрыл лицо ладонью. Приговоренный продолжил:
-Ваши инквизиторские процессы лишили мир многих выдающихся умов. Алхимиков, целительниц, борцов за благо народа... Множество "еретических" книг и трактатов, от которых избавились лишь потому, что не могли понять, потому, что они могли заронить зерна здравого смысла в умы. А эти зерна быстро дают корни, Карамес, как ты это и сам знаешь. Вы пророчите этим книгам и написавшим их людям гореть в адском пламени, но где сами окажетесь? Неужели в раю? Неужели Господу, давшему вам заповедь "не убий", хочется видеть, как вы изничтожаете невинных? Ведь ты прекрасно понимаешь, что истинных еретиков среди них единицы - остальные лишь перешли кому-то дорогу, не больше.
Человек замолчал и внимательно посмотрел на инквизитора. Того одолевали самые разные чувства, от должного возмущения до полного приятия слов незнакомца. Ведь это были почти что его мысли, аргументированные и обоснованные, и он больше не мог от них отрекаться.
-Мое время уже почти истекло, Эспина. Скоро меня отведут на костер, ведь я знаю - поблажек и виселицы не будет. Но раз такова моя судьба, я приму её. Я ждал тебя и этого разговора, потому что знал, что ты - из сомневающихся. Из сомневающихся в верности всей этой... "машины" - он почти что выплюнул это слово.
Великий инквизитор молча встал, прошелся по камере. Каменные стены и низкий потолок давили на него сейчас сильнее, чем обычно. Он глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз.
-Как твое имя?
-Алехандро Верас, инквизитор.
-Сеньор Верас, то мероприятие, которое мы с вами собираемся совершить, крайне рискованно, но я надеюсь на ваше исключительное здравомыслие. В порту у меня есть знакомый капитан по фамилии Бускеда. Вы должны будете найти его и отплыть прочь из Барселоны и никогда - никогда! - не возвращаться.
-У вас есть план, инквизитор? - тон мужчины сменился на более уважительный.
-Да, есть. Едва ли он сработает, но попытаться стоит.
Карамес отпер дверь и вытолкнул перед собой Вераса. Тот споткнулся и упал. Карамес рывком поставил его на ноги.
-Вставай, свинья!
-Что-то случилось, сеньор Эспина? - спросил один из стражников.
-Это грязное отродье не собирается выдавать местонахождение остальных приверженцев Сатаны! Ублюдок... Идите за сеньором Фальконе немедленно и попросите его спуститься в пыточную камеру, а я пока отведу туда этого поганого еретика.
Стражник, кивнув, ушел, а Эспина потащил Алехандро Вераса за собой. Иногда им приходилось прятаться от проходивших людей, но в конце концов, они оказались снаружи и смешались с пестрой толпой на улицах Барселоны.
-Теперь, сеньор Верас, ваша жизнь зависит только от вас.
-О себе я позабочусь. А вы, инквизитор... нет, сеньор Карамес Эспина, позаботьтесь о себе. И удачи вам в поисках истины.
-Сегодня вы дали мне этот ключ, Алехандро. Ключ к пониманию самого себя. То, чего столько лет не могла дать мне церковь. Мы в расчете. - С этими словами Карамес Эспина растворился в толпе, а Алехандро Верас печально улыбнулся сам себе. Как жаль, что здесь и сейчас свободно мыслящему человеку нет места...