Они были парой. Он любил ее безумно, дарил ей подарки, цветы, окружал ее заботой, вниманием и всем остальным, чем только может окружить мужчина любимую женщину. А ей было все равно. Она была с ним только потому, что он был с ней. Был бы не он - нашелся бы другой. Ей было с ним неплохо, но не более того.
Это было одно из тех свиданий, когда свечи и живая музыка настраивают на самый романтический лад, когда прикосновения теплого вечернего ветра напоминают любовные ласки, когда сладко-горькие поцелуи с послевкусием вина растягивают губы в улыбке, когда все вокруг такое живое, что жизнь кажется волшебством. "Я люблю тебя, дорогая!" - она улыбнулась. "Ну скажи мне. Скажи, что ты меня любишь. Ведь ты же любишь меня. Ну скажи же" - просил он. Она не любила. Но сказала. Соврала. Не хотелось портить вечер. Не хотелось разборок и плохого настроения. И потому - она сказала.
Он отвез ее домой и возвращался к себе, ничего не видя и не замечая. В голове стучало только "она меня любит, она любит меня. Она - меня. Любит". Только это. И ничего больше. Ничего, включая красный свет на перекрестке.
О том, что слева ехал грузовик, он так и не узнал. О том, что она его никогда не любила - тоже.
* * *
Любовь Василисковна, воткнув кулаки в боки, стояла у разбитого горшка. Неподалеку от горшка лежал сломанный посередине кактус. "Кто это сделал? Я спрашиваю, кто это сделал?" - грозно восклицала она у собравшихся вокруг учеников шестого "Б". Все, включая Вовочку, молчали. Вовочка был не так храбр, как популярный герой анекдотов, и жутко боялся наказания. Любовь Василисковна славилась умением публично унизить того, кого считала виноватым, и Вова уже представлял, как она заставляет его сожрать жертву его преступления, кактус то бишь, или еще чего похлеще. "Молчите, да? Ну ладно. Значит, так. После уроков весь класс - я повторяю, весь класс - остается на генеральную уборку. И пока все не будет вылизано - я повторяю, вы-ли-за-но - никто отсюда не уйдет. Понятно?" У Лены помутнело перед глазами. "Нет, не может быть, - думала она, - не может быть, чтобы именно сегодня..." Дело в том, что Петя Петров из седьмого "А", наконец-то согласился проводить ее после уроков домой. Она ждала этого момента целых полгода. Она строила Пете глазки, подружилась с его одноклассницами, все время гуляла под окнами его дома, и иногда они даже "случайно" встречались - но только сегодня он решился проводить ее. И - как назло - дурацкий кактус. Естественно, выступить против слова Любови Василисковны Лена не могла. И ей пришлось остаться.
На следующий день у нее в голове было готово двенадцать вариантов извинений с попытками перенести свидание на другой день. На первой же переменке она пошла искать Петрова. И очень быстро нашла. Он стоял у подоконника за ручку со своей одноклассницей Катькой. Извиняться Лене не пришлось. Ее сердце было разбито, она перестала верить в любовь и ровно через год лишилась девственности с первым попавшимся старшеклассником. Дальнейшая ее судьба нам неизвестна.
* * *
Она сидела напротив кабинета врача и рассматривала непонятное пятно на ультразвуковом снимке. Сказать или не сказать? Скажу - бросит. Ну, или в лучшем случае, приведет меня к тому же врачу. Так зачем говорить? Она любила его и очень боялась его потерять.
А он мечтал о семье, ребенке, тихих ужинах по вечерам, шерстяном пледе и поездках к родителям на выходных. Но только ему хотелось, чтоб все было по порядку. По-человечески. Он думал сделать ей предложение где-нибудь через полгода. Денег на отдельную квартиру как раз к тому времени должно было накопиться достаточно. Поэтому о своих мечтах он не говорил. Мечтал молча.
Она знала, что такое бывает, но при этом знала, что это случается очень редко, и уж ни в коем случае не должно было произойти с ней. "Вы больше не сможете иметь детей" - вынес вердикт врач.
Он вырастил троих. С другой женщиной.
* * *
Ванина Бабушка по маминой линии была осетинкой. По папиной линии дед был поляком. Еще в нем было по капле немецкой, ирландской, украинской и татарской крови. Вся остальная кровь была русской. Ни капли еврейской. По крайней мере, среди известных ему предков (а знал он имена и фамилии всех своих пра- и прапра-). При этом Ваня Иванов был кудрявым брюнетом с огромными, в пол-лица, глазами и полными губами. Его все время принимали за еврея, но ему было как-то все равно. Воспитан он был на рассказах о дружбе народов, ну и вообще, не очень придавал значения всем этим национальным вопросам.
Как-то раз зимой Ваня возвращался из института, а учился он на вечернем, и занятия заканчивались в 9 вечера. В одном из переулков его окружила толпа коротко стриженых ребят в кожаных куртках. "Ну, чего? - обратился к нему один из них, - ты еврей?" "Вот это я попал, - подумал Ваня, - сказать "да" - все равно побьют. Сказать "нет" - не поверят и еще сильней побьют..." Поэтому он молчал. Молодые люди смыкали свой круг все плотнее и плотнее, потом перед глазами что-то блеснуло, и Ване показалось, что ребята начали водить вокруг него хоровод. И как будто бы даже пели. Каравай, каравай. Каравай-вай. Ара-вай-вай... Вай-вай-вай-вай...
Больно не было. Больно было потом. Когда он понял, что выжил.
* * *
Они встречались четыре раза в месяц. Иногда удавалось пять, а один раз даже шесть. Но чаще - четыре. Оба радовались этим встречам, как свету в конце тоннеля. Они придумывали друг другу смешные имена, шептались о какой-то ерунде так, что их губы соприкасались, всегда обнимались при встрече, и никогда - на прощание. Иногда она готовила ему ужин, а один раз они даже принимали вместе ванну. Но чаще - сразу отправлялись в постель и занимались любовью. На все про все было ровно полтора часа. Иногда - два, а один раз даже целых два с половиной. Она называла его своей приходящей любовью. А он утверждал, что он - любовь прЕходящая. "Все равно ты рано или поздно меня бросишь. Тебе надо строить свою жизнь, а я - что я..." - говорил он. А она отвечала: "Конечно брошу. Всенепременно брошу. Двадцать пятого вечером моя мама уходит в театр. Ты придешь?" - "Двадцать пятого... двадцать пятого годовщина свадьбы у лучших друзей семьи... Так что не знаю. Если нас позовут - то сама понимаешь..."
На семьдесят пятой минуте одного из свиданий, когда от страсти осталась только нежность, и они лежали рядом, рука в руке, глаза в глазах, он заметил у нее слезы. "Что случилось, милая?" - спросил. Она немного помолчала. "Тебе пора". "Пора, но ты же знаешь..." Она вздохнула.
"Хочется сказать - не уходи. Хочется сказать - не отпущу. Но не скажу. Потому что не имею права. И ты всегда будешь уходить. А я - всегда буду отпускать..." Она уткнулась лицом в подушку. Он застегнул ширинку, чмокнул ее в макушку и ушел. И больше никогда не приходил к ней.