Автор Александр К : другие произведения.

Сумерки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Александр К.
  

СУМЕРКИ.1

1.

   Когда-то мы любили, затем наступили сумерки, и мы забыли. Кто мы, зачем мы здесь, и почему так происходит. Мимолётно шло время, всё кругом стало чёрно-белым, словно печатные листы вновь неоконченного романа.
   За окном барабанил дождь. Он сидел у камина, потягивал из бокала вино и курил, равномерно выпуская изо рта фиолетовые кольца табачного дыма. В такт дождю потрескивали дрова. Над домом сгустилась ночь, и ничто не могло её развеять.
   В безмолвии пребывал он вторые сутки, усиленно пытаясь понять своё существо. В призрачной тишине он угнетал своё "я" и искренне радовался всякому проявлению её эмоций. Она лежала в постели и грубо стонала, лаская свою плоть. Закатывая глаза, она упорно двигала пальцами рук, надеясь постичь потерянное чувство. Её сердце бешено стучало, тело горело огнём, но наслаждение оставалось наслаждением, а пальцы, не зная поцелуев, тянулись лишь к заветной точке, не признавая слова "любовь".
   Он оглянулся, посмотрел в надтреснутое стекло зеркала, ухмыльнулся кривому отражению своего лица и, достав из шкафчика чернила, перо и бумагу, принялся писать, испещряя пожелтевшие от сырости листы запоздалыми мыслями сокровенного человека. Он не притрагивался к перу уже несколько ночей, а, может быть, лет и теперь искренне радовался своему письму, словно ребёнок новой игрушке, подаренной на рождество.
   "В серых стенах замка господствовало гордое безмолвие тишины. Ни свист ветра, ни хрипы зарождающейся грозы не могли нарушить сумеречного молчания. Мрак правил балом, и только тени призраков вальсировали по кругу широкой гостиной, давно позабывшей радостный смех, девичье кокетство и детские шалости".
   Она повернулась на бок, спиной к нему, и уснула. Пасть на колени пред её очарованием, пред изяществом линий её фигуры мечтал бы не один поэт. Она тяжело дышала, переживая страдание души в себе самой, убаюкивая одинокое сердце бесцветным сном.
   "Мы разучились любить, мы перестали любить по-настоящему. А, может, никогда и не любили вовсе? Убили любовь свою крестом, кровью и терниями. Надругались над ней, как лютые звери. Даже нет, как люди. Лишь людям свойственно убийство, а там, где смерть, нет места теплу, свету и, тем более, любви".
   Он встал, прошёлся по комнате, в одну, другую сторону. Заскрипели половицы. Сам не заметил, как оказался в тёмном коридоре. Откуда-то издалека повеяло затхлостью, старыми обоями и пылью ступеней парадной лестницы. Он втянул в себя аромат мёртвого дома, насладился им.
   В серых стенах замка господствовало гордое безмолвие тишины. Сумерки, всюду сумерки, в покрытых паутиной портретах вековой аристократии, в пустых фужерах, тоскующих по пузырькам игристого вина, в самой тишине, монументальной и восторженной.
   Когда-то у него была жена. Женщина, которую он ценил выше своей совести, ей предназначались цветы, стихи, мечты, пламенные речи, серенады под окном. Когда-то великое чувство волновало его сердце и душу, и он был счастлив тем счастьем, какое только может быть доступно человеку. Она боготворила его, делила с ним ложе и скудную трапезу, не гнушалась простоты, и он был благодарен ей за её терпение.
   Иногда он бил её. Бить её он начал с тех пор, как она переехала к нему на квартиру, собрав с собой рюкзак с бельём и учёными книжками. Она была предана ему, с покорностью рабыни сносила побои, все приступы ярости, ведь за ними обыкновенно следовали раскаяние, нежные ласки, клятвы верности. Она прощала ему пьянство, картёж, гульбу, посторонних женщин. Всегда и во всём винила себя, выискивая мнимые изъяны то в ограниченности ума, то в недостаточной сексуальности. Не смотря на это, она слыла дамой рассудительной и во всех отношениях достойной. Стоя на кухне, приготовляя к ужину мясное рагу, она утирала слёзы фартуком, вспоминая те времена, когда он воспевал её черты, именуя то Лаурой, то Маргаритой, то Еленой, когда он был совсем другим.
   "Он вернулся в опочивальню, кинул скорый взгляд на обнажённое женское тело, стиснул зубы, прикусив губу до крови, дабы не броситься на неё с кулаками. В руке он сжимал нож, неизвестно как попавший к нему. Когда она проснётся, он её зарежет, вонзит холодную сталь в самое сердце, по рукоять. Смерть наступит мгновенно. Главное не струхнуть, поверить в себя, вложить всю силу в удар и не промахнуться".
   Он отвернул от неё свои глаза, чтобы меньше страдать, но что-то терзало его изнутри. Он подошёл к ней, коснулся её плеча, она вздрогнула во сне, дрожь пробежала по их телам одновременно. Он давно не был с ней так близок. Эта близость пугала его существо, но он ничего не мог поделать с возникшей из небытия страстью.
   Она собрала вещи и ушла, когда поняла, что окончательно потеряла его. Его поэмы были посвящены другой. В стихах он возлюбил иную женщину, пленившую его воображение в одну из бессонных творческих ночей. Она собрала вещи и ушла, а он даже не заметил своего одиночества, опьянённый новым, ещё неизведанным, влечением. На руинах прошлого он возвёл замок, полный мрачных лабиринтов и пустых комнат, и поселил в нём свою незнакомку. Здесь они проводили в оргиях дни и ночи напролёт. Её демонический образ всюду преследовал его, в каждой написанной букве, каждой строчке, и он послушно внимал желаниям распутницы, обращаясь в слюнявого, похотливого, мечущего экскрементами дворового пса.
   "Что же представлял собой замок? Высокая башня из чёрного камня была окружена крепостной стеной. С одной стороны стена была защищена глубоким рвом, с другой - непроходимым лесом, что делало замок неприступным для возможных врагов и нежелательных гостей. Башня, эпицентр всей постройки, столь круто вздымалась ввысь, что, если не полениться, подняться по винтовой лестнице на самый верх и выпрыгнуть из окна, то пройдёт немало времени перед тем, как ты повстречаешься с землёй. Нутро замка всё было испещрено лабиринтами, словно венами. Всей своей внутренностью замок напоминал некогда живой организм, в котором теперь, с наступлением смерти, заправлял хаос.
   Эта женщина, она была другой, не такая, как прочие человеческие особи её пола. Она была развратна, но в её исполнении разврат становился искусством, она была властна и жестока, но её жестокость была желанной, как глоток воздуха, утреннее пение птиц, ночное уханье филина, закат, рассвет, серебристое мерцание звёзд. Приковывая цепями к стене, она не переставала любить, каждый удар плети служил отрадой, укреплял веру в её кротость и его могущество.
   Но что поделать с её глазами? Если долго смотреть в них, можно умереть, умереть от осознания абсолютной красоты. Она никогда не была тщеславна. Поэтому позволяла завязывать глаза плотным чёрным платком. Но ему иногда казалось, что и сквозь платок он видит их, и они сжигают его сердце своим леденящим блеском.
   В замке много комнат. Все они однолики, если возможно такое суждение о комнатах. Наверное, возможно, ведь и они когда-то были живы, как и всё вокруг. Множество пыточных и спален, соединённых в одно целое, множество зеркал, запечатлявших гримасы ужаса и страдания, гримасы боли, вызванной инстинктом любви. Здесь хозяйствовали её плоть и её кровь. Здесь она восставала против разума и одиночества, утешая свою скорбь на брачной дыбе".
   Он оглянулся назад. Нет, он не стал поворачивать головы, затруднять себя излишним движением, он просто оглянулся назад.
   Сколько минуло лет? Сколько раз весна посещала землю, пробуждая в людях мучительные грёзы? Чтобы вспомнить всё, надо вызвать в памяти одно единственное мгновение, миг расставания с мечтой, прощания с тем, что ты есть.
   "Она не знала слова мера. Её гардероб был неистощим и своеобразен. Всякое платье вносило какую-то изюминку в каждый новый день, выставляя её тело в новом ракурсе восприятия".
   Весь её туалет составляло старое матушкино тряпьё, нищие обноски. Однажды, в день его именин, она вышла к праздничному ужину в красном вечернем платье. Он не смел оторвать от неё взгляда, не мог налюбоваться на это проявление первородного чувства страсти. Уже потом, опомнившись, он поспешно покинул комнату, чтобы в срочном порядке переодеться, напялить на себя костюм и галстук, чтобы при параде выйти к ней и обнаружить, что она, при свечах, стоя на коленях, плачет, держа в руках альбом его стихов, полный откровений и соблазнов, печалей и радостей, помрачения рассудка и гордой наивности. В дремлющем мерцании свечи ему почудилось, что все волновавшие его образы в этот момент, в сию секунду воплотились в ней, в ней одной. Он пал на колени, подобно ей, и стал читать, вдохновенно, с пылом, свойственным поэту. Затем вино, вино, вино, много вина, и поцелуи, учащённое дыхание, объятия, нежные, ласковые объятия, когда уже не чувствуешь себя, только её, аромат её волос, жар её обнажённого тела, биение её открытого сердца. Два человека, два трепетных создания, два космоса, совокупляясь воедино, составляют вместе свой, отдельный мир, отличный от ойкумены сущего, со своим общим эго, общей душой, мир эзотерики и волшебства.

Когда сердца бьются в такт,

Когда полон любви твой храм,

Зачем говорить "прощай",

Зачем уходить?

   "Её прельщало всё таинственное, мистическое. Она поклонялась ночному сквозящему ветру, полнолунию и волчьему вою. Она сама вела себя, подобно оскорблённой волчице. Когда он тянулся к ней, подчиняясь её внутреннему зову, она со смехом на губах поворачивалась к нему спиной и уходила, убегала прочь, запирая за собой дверь на прочный засов. Всё, что оставалось ему, это следить сквозь замочную скважину. Там, за дверью, в полутёмном коридоре она выгибала спину, прижималась к стенам, кричала, ерошила волосы, извивалась в истерике, трогая своё тело. А он в то же самое время, всхлипывая, захлёбываясь от желания, насиловал свою душу, наблюдая её спектакль".
   В постель, в постель! Только в постели она откроется полностью, отдаст себя всю, чтобы получить взамен его. Он не будет против, конечно же, он не будет против. Он жаждет этого, он алчет познать свою поэзию во плоти. Неужели и тогда, в тот прекрасный вечер своих именин, глядя на неё, лаская её естество, он лишь вожделел и не более?
   " "Мой сластолюбец",- сказала она, когда он проник к ней в комнату ранним утром. Она уже не спала, наверное, и вовсе не ложилась. Стояла у окна, согнув одну ногу в колене, с чёрной повязкой на глазах, в чёрном кожаном плаще нараспашку на голое тело. Её грудь беспокойно вздымалась, даже на расстоянии он слышал частый стук её сердца. Он подошёл к ней, прильнул к её лону, поцеловал в нижнюю область живота, затем ещё ниже и ещё. Она простонала что-то бессвязное, опершись на подоконник, откинула голову назад.
   "Сколько можно терпеть?"- задыхаясь, спросила она, когда он, опрокинув её грудью на стол, целовал рубцы на её спине. - "Ударь меня, слышишь, ударь меня. Я вся принадлежу тебе, так сделай это со мной, докажи своё право на меня. Причини мне боль, мой демон".
   Он не смел внимать её словам.
   "Ударь меня!"
   Она высвободилась из его объятий, оттолкнула его от себя, сорвала с глаз платок.
   "Похотливый урод, червь, ничтожество!"- в гневе воскликнула она. - "Ты даже боишься посмотреть на меня. Так убирайся вон, коль чувства твои столь невежественны!"
   И она указала ему на дверь. Это была всего лишь игра, но он, человек ранимый и доверчивый, всё принимал за правду, и теперь, пристыженный, пятился к двери, не зная ещё, что через несколько минут эта необыкновенная женщина обовьёт его руками и утащит за собой на вершину сладострастия".
   Он овладел ей прямо на лестнице. Повалил её на грязные ступени, одной рукой зажав рот, другой - задрав юбку, он грубо овладел ей. По её щекам текли слёзы, из груди рвался крик отчаяния. Она даже не сопротивлялась, молча стерпела унижение, молча послужила ему подстилкой, молча поправила на себе одежду, когда он удалился к себе, молча подобрала обронённый рюкзак и молча ушла. Что спасло её от петли, что придало ей сил, чтоб избежать греха? Любовь? Покорность? Верность судьбе?
   Она встретила на своём пути другого мужчину. Он был художник, примитивист, писал плохие картины, которые, правда, пользовались спросом на бульваре. У него была своя комната в коммунальной квартире, которая являлась одновременно и студией, и столовой, и спальней. Он приютил её, предложив место в своей постели. Она готовила ему еду, стирала, убирала за ним, а он писал её с натуры, дарил ей разные побрякушки и пил портвейн, коим чуть ли не каждую ночь его тошнило в сортире. Она ненавидела его, ненавидела свои изображения, сделанные им на холсте. Он был первобытен, но в его первобытности не было ничего в самом деле первобытного, природного, страстного, человеческого. Казалось, что все свои картины он списал с себя самого, что и он сам - это плод больного воображения какого-нибудь неудавшегося рисовальщика.
   Она пристрастилась к кокаину. У её сожителя был приятель, долговязый брюнет, в извечном сером пальто и синем берете, съехавшем на лоб. Он приходил каждую неделю, по субботам, часов эдак в пять вечера, садился за стол, дрожал, не зная тепла, выпивал залпом стакан молока, рассказывал свежий пошлый анекдот и уходил, оставив на столе, под газетой, пакетик с порошком. Он не был художником, был чужд искусству, если не считать того случая, когда он был задействован в массовке на съёмках какого-то, не вышедшего затем на широкий экран, фильма. Он был посредник. Она с ним спала. Не потому, что соблазнилась его худощавой фигурой, глупыми шутками и равнодушной натянутой улыбкой. Она благодарила его за наркотик, за единственную во всём мире радость, что принадлежала только ей одной и больше никому. Потом она сделает аборт, разденется и прыгнет в реку, но не утонет. Её найдут на берегу под железнодорожным мостом, лежащей в блаженной позе и смеющейся на луну.
   "Она не признавала его трудов, укоряла его, бранила за тщетную трату драгоценного времени. Вечно твердила, что замок нуждается не в меланхолии, ностальгии или надежде, вовсе нет. Замок требует крови, всё его совершенство зиждется на крови. Он страдал, но страдание не было ему в тягость, оно только подстёгивало, возбуждало в нём упорство. Он стал творить в тайне от неё, стал прятать рукописи под матрацем. Но она находила, и сжигала их в камине, злорадствуя и стеная в экстазе. Он приобрёл печатную машинку. Ей мучительны его стихи, так пусть она слышит каждое слово, каждую букву, написанную им! Он раздевал её, привязывал к кровати и, глядя на, тоскующее по нему, тело, печатал, а она выла, словно ведьма, сыпала проклятиями, прогоняя тишину.
   Замок требует крови, так он получит её сполна!
   Она стояла под куполом башни у открытого настежь окна, созерцая приближение грозы. Где-то вдали, за лесом, грохотал гром, хмурое небо пестрело молниями, накрапывал дождь, прямо в лицо ей веяло прохладой. Ветер трепал ей волосы, она гладила руками своё тело, спрятанное под коротким платьем из чёрного бархата. В глубоком декольте меж двух полушарий её груди грустил цветок благоуханной розы. Предчувствуя бурю, в сладкой истоме закатывая глаза, она всё более высовывалась в окно, держа наготове заветный платок. Она даже не слышала его стремительных, и в то же время, робких шагов, не слышала его тревожного дыхания, его неуверенного шёпота. Он приблизился к ней, коснулся её плеч. Она что-то промурлыкала в ответ, повязала глаза платком, прислонилась к нему всем телом.
   "Я хочу, чтобы ты, пока стихия не настигла нас, прочитал мне что-нибудь. Что-нибудь подходящее. Пока башня не вспыхнет в свете молнии",- попросила она. Он не посмел отказать ей".
  

Сердце рвётся из груди,

Сердце рвётся на постой,

На ночлег, да славный ужин.

Сердцу хочется любви.

Ты к себе его прими,

Приголубь и накорми,

Обогрей и обними,

Пожалей, навек прости.

Не забыть мне твоих глаз,

Очарован я тобою,

Словно в пропасть прыгнул - раз!

Прямо вниз, да головою.

Мне прелестнее тебя

Не найти во целом свете...

   "Его прервали раскаты грома. Удар молнии и дрожь стекла пробудили его, и он, отринув прочь всякие помыслы о вожделении, что есть сил, толкнул её в спину. Она выпала из окна и полетела вниз, не издав ни малейшего звука. Только спустя мгновенья, когда до него донёсся хруст костей, её предсмертный стон, гортанный хрип, он, наконец, осознал, что произошло, и стрелой помчался к ней.
   Она лежала на каменных плитах, в образовавшейся луже крови, обращённая лицом к бушующей грозе, мокрая от дождя, словно от выплаканных слёз. Он приник к её груди, в надежде услышать её сердце, но оно предательски молчало. Он снял повязку с её лица и увидел в остекленевших мёртвых глазах своё отражение.
   "Вернись, прошу тебя, вернись!"- воскликнул он, объятый горем, терзая её бездыханное тело.
   Предчувствуя бурю, в сладкой истоме закатывая глаза, она стояла у открытого настежь окна, держа наготове заветный платок. Почувствовав его приближение, она повернулась к нему, прежде повязав глаза, и, прижавшись к его груди, тихо шепнула на ухо:
   "Не убивай меня, пока башня не вспыхнет в свете молнии"".
   Художник оказался мужчиной непостоянным и легко увлекающимся. Когда она открыла дверь его комнаты, то обнаружила там помимо спящего пьяным сном хозяина и грязного, разбросанного по полу, нижнего белья, ещё и толстоносую шарообразную девицу. Та сидела за столом и всасывала в себя уже остывший кофе. Женщины молча поздоровались, кивнув головами. Она быстро собрала те немногие вещи, что принадлежали ей, кинула прощальный взгляд на нелюбимого человека, одарила незнакомку взглядом, полным жалости, и поспешно оставила это своё временное пристанище. Напоследок она ещё спросила о посреднике. Ничего не изменилось. Ровно в пять вечера, каждую субботу, с пакетиком заветного порошка в кармане серого пальто.
   Долгое время она одиноко бродила по улицам города, не имея определённой цели, пока ноги сами не привели её к нему. Дверь была незаперта, поэтому она беспрепятственно проникла внутрь. Огляделась. Ничего не изменилось. Конечно, если не считать того стихийного беспорядка, охватившего весь дом за отсутствием в нём женщины. Она вошла в его кабинет и увидела там, уснувшего за столом над своей работой, осунувшегося, неопрятного мужчину с, полуоткрытыми во сне, пустыми глазами.
   "Замок торжествовал. Замок достиг своего абсолюта, и теперь как никогда жаждал крови. Он трудился над новой поэмой, когда картины, блуждающие в безмерных пространствах его сознания внезапно перенесли его в гостевой зал. Ранее он не был здесь. Это было впервые, и впервые кругом было столько постороннего люда. Он затерялся в толпе, слился с нею, надеясь постичь происходящее. Он искал глазами её, но не встречал никого, кроме незнакомых ему чёрных смокингов, платьев, масок. Поэма вышла из-под контроля, и теперь самовластно управляла им.
   "Где она?"- спрашивал он у окружавших его людей, а они отворачивались от него, будто не слышали вопроса, или, напротив, брали его за руки и увлекали в гущу танца, заражая своим безразличным ко всему весельем.
   Наконец, он всё же нашёл её. В этот раз она была наиболее эффектна. Прежняя колдунья и распутница явилась его взору в образе невинной девы с необыкновенно кроткими глазами, которые не отталкивали и не пугали, а, напротив, притягивали своей покорностью. Она, застенчиво улыбаясь, словно юная невеста, вышла к нему в подвенечном наряде, в сопровождении маленькой курносой девочки с ангельским личиком и стройного рыцаря в шлеме и доспехах.
   Он был в восхищении. Особенно его поразил контраст чёрного и белого. Он захотел приблизиться к ней, но рыцарь преградил ему дорогу, заслонив её своей статной фигурой. Девочка хихикнула и тут же отвернулась, чтобы скрыть от него свой смех.
   "Почему?"- только и посмел спросить он.
   "Я хочу стать невестой во Христе",- вдумчиво произнесла она, скрыв лицо под белой вуалью.
   "Невестой! Невестой во Христе!"- пронёсся ропот среди толпы, явно желавшей иного продолжения. Несколько мужчин, черноусых бритоголовых лакеев, поспешно выкатили в центр зала огромную кровать, убранную пуховыми перинами и белоснежным бельём.
   "Сюда, сюда",- осклабившись, приглашали лакеи, и она, сдавшись перед их радушием, аккуратно, боясь помять свадебное платье, легла в уготованное ложе.
   "Теперь и вы",- обратились они к нему. Он тоже подчинился, прилёг рядом с ней, поцеловал её в раскрытые губы. Они были неприятно холодны, но он этого как будто не замечал. Оторвавшись на мгновенье от своей возлюбленной, позволив ей отдышаться, он спросил у людей, стоящих кругом постели:
   "Что же, вы так и будете смотреть?"
   "Нет",- ответил басом рыцарь.
   "Мы не дерзнём вам помешать совершить таинство первой брачной ночи",- добавила к ответу рыцаря девочка и снова хихикнула. Но они не уходили. Все, кто был в зале, стояли здесь и наблюдали драму, разыгрываемую в постели. Он вскочил и попытался их разогнать, но они не двигались со своих мест, безболезненно перенося обидные пощёчины и оплеухи. В то же самое время она, экзальтированная страстью, бесновалась на брачном алтаре, пронзительно крича:
   "Я хочу быть твоей! Хочу стать невестой во Христе!"
   Рыцарь любезно предложил ему шкатулку с обручальными кольцами. Он с благодарностью принял её.
   "Что я должен сделать?"
   "Вспомнить её имя"".
   "Аделаида?"- он поднял голову, в надежде увидеть кого-то, но комната была пуста. Тогда он вышел в коридор и, обнаружив там знакомые женские туфли, направился в кухню, откуда доносилось шипение подсолнечного масла, подогретого на раскалённой сковороде. У плиты хозяйничала она. Он попытался привлечь её к себе, обняв её за бёдра, но она отказала ему, отстранив его рукой. Печально вздохнув, он вернулся в свой кабинет и продолжил работу над поэмой, которая давалась ему с превеликим трудом.
   Так миновала неделя. Он печатал строку за строкой, изредка питая вдохновение коньяком, она одиноко глядела в потолок, не зная, чем себя развлечь.
   "Он действительно и всерьёз позабыл меня",- подумала она, мастурбируя в ванной комнате. Она решила сделать ещё один шаг к нему навстречу, на сей раз уже последний. Наскоро запахнувшись халатом, мокрая и босая, она стремительно вошла в его кабинет и увидела то же, что и неделю тому назад, осунувшегося неопрятного мужчину, спящего над творением своего воспалённого ума. На полу лежали листы бумаги, по всей видимости, он во сне нечаянно задел их руками и уронил со стола. Она осторожно подняла их, стараясь не наделать много шума, как бы охраняя покой своего любимого, и каковым же было её изумление, когда она нашла их безнадёжно чистыми. Целую неделю из его кабинета слышались звуки машинки, но, как это ни парадоксально, им не было напечатано ни единого слова. Она взглянула на его больное лицо, отмеченное немой гримасой внутреннего страдания, и всё поняла. Она села на пол и, уткнувшись в бумажный ворох ненаписанной поэмы, беззвучно заплакала. Пробудившись ото сна, он встал, бросил на неё хмурый отсутствующий взгляд и вышел из комнаты, шаркая ногами по полу. Она попробовала окликнуть его, но всё тщетно. Она для него не существовала.
   "Наутро он очнулся в дурном настроении. В голове стоял какой-то шум. Освежившись прохладным душем, он несколько привёл себя в порядок, придав мыслям прежнее, как ему казалось, верное течение. Он вернулся в свою спальню, достал из кармана брюк шкатулку с кольцами и стал ждать.
   Ждать пришлось долго. Она не приходила к нему три или четыре дня кряду, а он всё это время без еды и сна покорно сидел на краешке кровати, занимая себя то чтением стихов, то малодушными воспоминаниями интимного характера. Наконец, она пришла, гордая, надменная, страстная, так горячо им желанная. Он хотел заключить её в свои объятия, но силы подвели его, он крайне ослабел за эти дни, проведённые в одиночестве. Так он оказался подле её ног, словно провинившийся невольник. Что-то переменилось в ней, она стала совсем другой. Она даже не посмотрела на него, стояла, подбоченясь, выпятив грудь, и чего-то ожидала. Она заставила его вылизать её обнажённые ступни, затем ударила его в левый бок, от чего у него защемило в сердце. Вслед за тем они торжественно обменялись кольцами, закрепив навеки свой страшный союз".
   С тех самых пор он не написал ни строчки. Вдохновение покинуло его. В нём опочил гений, обратив некогда талантливого писателя в бездарного простеца.
   "Каждый день он выходил из спальни и, боязливо озираясь по сторонам, одиноко бродил по лабиринтам замка, напрасно разыскивая в тени сумерек свою возлюбленную. Она оставила его. Она жестоко поступила, оставив его влачить своё жалкое существование в одиночку, оставив его умирать от неудовлетворённой страсти, лишив его веры. Лишь надежда ещё как-то поддерживала равновесие его духа, надежда на то, что всё обернётся к лучшему, станет по-прежнему, что вот он откроет одну из этих дверей, которым потерян уже счёт, и там, за нею, встретит её, печальную и встревоженную, с чёрной повязкой на глазах. Заслышав его шаги, она ринется ему навстречу, приникнет к его сердцу, поцелует, приласкает, доверит ему и себя, и своё блаженство. Но за каждой новой дверью скрывалось пустое пространство. Она исчезла бесследно, будто стены замка поглотили её".
   В полночь, тихо ступая, воровски оглядываясь назад, она осторожно приоткрыла дверь и покинула его дом. Судьба зло надругалась над ними, они оба были неизлечимо больны. Она вернулась к художнику, ибо среди всех чужих людей, он был наиболее близок ей. Он забросил своё ремесло, заключив краски и кисти в тёмной кладовой. Осознав свою посредственность, он покорился портвейну и старой грязной женщине, некогда торговавшей на улице потасканными прелестями тела. У этой женщины было двое детей, мальчик и девочка, вечно голодные, пугливые, смертельно бледные. Конечно, она не обрадовалась гостье, сурово оценив её с головы до ног, но, всплеснув руками, пустила её на ночлег, постелив в углу матрац. Им обеим не спалось. До самого утра они смотрели друг другу в глаза и тайно вновь и вновь переживали своё прошлое.
   Художник был равнодушен к ней. Да и вообще равнодушие всецело пленило его. Он не говорил ни слова, только пил, пил и пил, иногда покидая свою лачугу в надежде что-нибудь продать на базаре.
   Наступила суббота. Ровно в пять часов в дверь постучали, и на пороге, с завидной пунктуальностью, появился посредник. Время наложило на него отпечаток. Он постарел, сгорбился, лицо его покрылось морщинами. Берет и пальто совсем износились, приняв вовсе не презентабельный вид. Только полуслепые глаза по-прежнему коварно улыбались из-за мутных стёкол очков, встречая друга. Уходя, он подозвал её к себе и, любезно попрощавшись, вручил ей пакетик с белым зельем. Она поблагодарила его.
   Она стояла у окна, наблюдая осенний мелкий дождь. Тоска ела её душу, сердце томилось в груди, желая бескрайней свободы. Сарай посредника был серым и унылым, пасмурным, как тот осенний дождь. Она взглянула на него, недвижно лежащего в своей постели.
   "Я не должна быть здесь",- промелькнуло у неё в голове. - "Что я делаю в этом чужом мне склепе, рядом с этим чужим мне мертвецом? Разве душа моя, сердце, тело не принадлежат другому? Зачем терзать совесть звериною лаской? Как можно презирать кроватью личность, и его, и свою? Неужели я так бесчеловечна, что бросила его там, совсем одного, погибать в дебрях мыслей и страстей?"
   "Иди ко мне, моя радость",- молвил посредник, протягивая к ней руки. Она почувствовала прикосновение его плоти, его частое дыхание, полное осенней мерзлоты. Его ладони легли ей на грудь, губы прильнули к затылку. Она чуть подалась вперёд, облокотившись на сырой подоконник.
   "Что я делаю, Господи? Я слаба и безвольна. Как воспротивиться судьбе?"
   Она обернулась к нему лицом, нежно отстранила его ласки, в последний раз поцеловала его щетинистый подбородок и, наскоро одевшись, ушла, оставив после себя грустное "прощай". Он не протестовал, не пытался помешать ей, ещё долго глядя ей вслед. Когда же силуэт её смыло дождём, он лёг в постель и забылся сном.
   Быть рядом с любимым человеком, просто быть рядом, не претендуя на его любовь и ласку, тоже счастье, бальзам для израненной души.

2.

   "И явилась гордому взору Асов прорицательница и молвила такие слова: "Вижу, пройдёт ваше время, Солнце, изменив свой ход, зайдёт на Востоке, низвергнутся небеса, и наступят сумерки. Не будет ничего, ни людей, ни животных, ни птиц, ни рыб, ни трав и цветов, ни дня, ни ночи, ни великанов, ни богов. Мир уснёт вечным сном смерти".
   Возроптали Асы, не хотели они верить зловещему року своему. Не могли они, всемогущие, признать бренность своих царств. Лишь один, самый старый и мудрый из Асов, спросил у ясновидящей Валы: "Когда же это случится?"
   "Я знаю только то, что это будет",- ответила Вала". 2
  
   Отложив в сторону перо и несколько исписанных листов, растворив окно, он всмотрелся в даль, надеясь увидеть восход, но горизонт был незыблем в своей печальной дымке. Ему стало тесно в груди, он сделал глоток воздуха, затем ещё один, не помогало, подступала тошнота. Ему захотелось покончить со всем этим, раз и навсегда. Башня. Конечно же, башня. Один шаг, пять секунд ожидания, и свобода. Главное - сделать этот шаг, не побояться, рискнуть, поверить. И никто не удержит его, ни она, ни замок, никто.
   Оказавшись вне мрачных стен, он почувствовал некоторое облегчение. Теперь смерть уже не была для него столь желанной и необходимой.
   "А вдруг это всё мираж?"- подумал он. - "Вдруг, там, за гранью жизни, возвышается такая же вот башня, такие же стены, а над ними такое же чёрное небо? Вдруг, я и вовсе не разобьюсь, и буду жить, потому как я и не живой совсем? Потому что я часть замка, часть одного неразделимого целого?"
   Долго стоял он в сомнении, раздумывая свой будущий шаг, пока всё его внимание не переключилось на ... незнакомую девушку, внезапно выскочившую из-за угла башни и проворно пробирающуюся к воротам замка. Хоть она и передвигалась столь быстро, что едва ли касалась земли, он решил нагнать её и узнать, кто она, и как проникла сюда, в место, недосягаемое для непосвящённых. Он поймал её за руку у самых ворот и обернул к себе лицом. Но лица не было видно, оно было удобно спрятано под непроницаемым капюшоном. Он оглядел её, не выпуская из своих цепких объятий. Она была среднего роста, здоровой полноты, как все женщины, родившие на этот свет нескольких детей, белый плащ элегантно облегал её поэтические формы. Из-под капюшона выглядывали длинные русые волосы, заплетённые в косы. Он прижал её к себе, чтобы услышать её сердце. Оно словно танцевало в её груди.
   "Кто вы, моя незнакомка?" - спросил он. Она резво освободилась от его рук и, оставив его без ответа, побежала прочь, юркнув в расщелину полуоткрытых ворот. Он незамедлительно последовал за ней.
   "Стойте! Постойте же!"- кричал он ей вслед, но она не останавливалась, скакала со смехом вниз по крутому откосу крепостного рва, как девочка, увлечённая игрой в пятнашки. Ров был глубоким, и скоро стены замка пропали из виду, только зелёные травы, яркие жёлтые цветы и могучие кроны дубов обступали весело бегущих молодых людей. Она привела его в храм. Очутившись внутри, он не мог не поддаться очарованию орнаментов, богатой росписи стен. Здесь не было христианских икон или языческих истуканов, фетишей или сатанинских распятий. Здесь не было кумиров. Здесь царила красота. Это был храм души. Она стояла у алтаря, повернувшись к нему спиной. Он хотел подойти к ней, но она его остановила, заговорив с ним.
   "Зачем вы преследуете меня?"
   Он не знал, что ответить.
   "Неужели вам не кажется чужим это место?"
   "Напротив, здесь очень мило и уютно. Как вас зовут?"
   Теперь уже молчала она.
   "Не будь так строга с нашим гостем. Мой храм открыт для всех несчастных мира сего"- раздался мужской голос. Из тёмной ниши, расположенной близ алтаря, вышел бородатый мужчина пожилых лет с канделябром в руках. У него было доброе лицо. Подобно незнакомке, он был одет в белый плащ с капюшоном. Он обнял женщину, она положила руки ему на плечи и стала что-то шептать. Он кивал головой, улыбаясь её словам, изредка прикладываясь к её устам. Внимательно выслушав её, он обратился к своему гостю, любезно представившись:
   "Йоханан, а это моя верная супруга, Аделаида".
   Затем Йоханан, добродушно глядя на него, миролюбиво предложил ему подойти. Он поприветствовал хозяина, ощутив тепло его руки. Аделаида тоже начала осваиваться, привыкать к новому человеку. Она повернулась к нему, капюшон спал с её головы, и он увидел её лицо. Она была молода, хороша собой, её голубые, небесные глаза смотрели дико, но с доверием и прямотой, ресницы слегка подёргивались от прикосновения к ним ниспадающих со лба русых волос.
   "Я и не знал, что рядом со мной есть вы",- сказал он.
   "Мы многого не знаем, мой друг",- ответил Йоханан. - "Это не удивительно. Мы не владыки этого мира и не смеем им управлять, даже если он создан нами. Единственное знание, которое мы можем считать за аксиому, заключается в том, что рано или поздно всё вокруг истлеет, обернувшись в пыль".
   "Вы воздвигли замок, но не знаете, как использовать своё творение. Вы не слышите зова сердца. Вы одиноки, но не хотите замечать своего одиночества. Вы больны душой",- добавила Аделаида.
   "Поэтому вы и распахнули двери моего храма",- подытожил Йоханан, покрывая поцелуями руки своей возлюбленной супруги.
   "Но кто вы?"
   "Неужели вам не достаточно наших имён?"- с нежным упрёком в голосе ответила Аделаида.
   "Я садовник, моя жена - смотрительница храма, наши дети, они сейчас играют во дворе, вместе с детьми других прихожан поют в местном хоре а капелла. Правда, некоторые люди называют меня философом, но это не так. У меня нет ни учения, ни школы. Я выращиваю цветы".
   Через потайную дверь, скрытую от чужих взглядов за алтарём, все трое вышли в сад. Тут же из кустов шиповника, обильно разросшегося вокруг храма, им навстречу выскочили два мальчика с взъерошенными волосами. Их глаза радостно сверкали.
   "А вот и наши ребятишки",- сказал Йоханан, с любовью прижимая к себе обоих мальчуганов. - "Они у нас искусные выдумщики. Если бы не они, наверное, всего бы этого и в помине не было".
   "Вы счастливый человек, Йоханан. Вас любят дети, у вас прекрасная жена, всё, что вы делаете, принадлежит вам безраздельно ..."
   "Здесь вы допускаете ошибку, мой милый друг, непростительную ошибку. Всё, что я делаю, принадлежит миру, всему миру и всем людям этого мира.
   Впервые я пришёл сюда полвека назад. Тогда меня ещё называли Марсель. Да, да, не удивляйтесь, именно Марсель, как французский город. Мне было пять лет, когда мой почтенный отец привёл меня в этот храм и сказал: "Здесь твоё счастье, Марсель. Живи, твори и наслаждайся тем, что создал". Я ничего не понял, но его слова навсегда остались в моём сердце. Я сделал их своей молитвой.
   Минуло два года. Моя мать, святая женщина, умерла от кровоизлияния в мозг, лопнул сосуд в ночь со среды на четверг. Отец с горя увлёкся политикой, и в скором времени был арестован, а затем сослан в Сибирь на лесоповал, где его насмерть задавило деревом. Я остался один, со своими мыслями, мечтами о чудесном саде. Батюшка этого прихода, отец Михаил, охотно принял меня к себе в помощники. Не смотря на свою искреннюю доброту, он был человеком порочным. Не гнушался водки, да и в иных излишествах себе не отказывал. Не любил поститься. С наступлением поста настроение его резко ухудшалось, на глаза ему лучше было не появляться. Часто доставалось плёткой и моей спине, и спине его супруги, великомученицы Дарьи. Она была хорошая женщина, мудрая, справедливая, перед сном молила Бога о моей душе, дабы избежал я искушения дьявольского. Напрасно молила, я не избежал встречи с Князем Тьмы.
   Мне было шестнадцать, когда я в первый раз увидел Аделаиду. Нет, это была не та Аделаида, что сейчас стоит рядом со мной и радует мой взгляд, но эта была она. Моё сердце устремилось к ней, страсть овладела мной мгновенно, я полюбил её, полюбил свою страсть. Я решил для себя, что должен разбить здесь сад необыкновенной красоты, а средь всех моих цветов главным цветком должна была стать моя Аделаида. И я приложил к этому все свои усилия, весь свой талант. Она ответила мне взаимностью чувства, укрепив меня в моём решении. Годы, великие годы, полные трудов и стараний, ушли на создание чуда, способного сотрясти весь мир. Но я не смог совладать со своим гением. Всецело отдавшись творению, я позабыл о близких мне людях. Я не заметил потери своих вторых родителей, не заметил, как храм покинул Бог, не заметил, как Аделаида удалилась от меня. Да разве она могла уйти, если всецело принадлежала мне? Она была моей страстью, моим великолепным садом, который я ежечасно возделывал. Но в храме больше не было Бога, в саду не было Аделаиды, а во мне не осталось любви. Мой храм был пуст, мой сад - бездушен.
   Только спустя тридцать лет меня посетило прозрение. И я спросил себя: "Марсель, где же твоё счастье? Почему ты печален и угрюм, почему не радуешься своему созданию?" Ненависть охватила меня. Я возненавидел мой сад. Облив его вдоль и поперёк керосином, я бегал взад и вперёд, держа в руках горящую оглоблю, поджигая всё вокруг. Я спалил его дотла. Торжествовал, пил всю ночь, а наутро обнаружил, что все мои клумбы в целости и сохранности. Я подумал, что сойду с ума. Я понял, что убить творение можно, лишь убив творца, и уже был готов пронзить ножом сердце, когда она вернулась ко мне. Она стояла на пригорке, босоногая, в белом дождевом плаще, всё такая же молодая, в руках держала мои цветы. Она крикнула мне: "Я пришла к тебе, Йоханан!" Тогда я не смог удержаться и заплакал, молясь сквозь плач: "Гляди, Марсель, вот твоё счастье. Живи, твори и наслаждайся!"
   Мы стали жить вместе. Я называл её Аделаидой, она меня называла - Йоханан. Затем появились дети. Первенца нарекли Марселем, второго в честь моего отца. Сейчас ждём третьего, хочу девочку, Аделаиду".
   Окончив свой рассказ, Йоханан поцеловал детей и удалился в глубь сада. Ему захотелось побыть наедине со своим творением. Слёзы текли по раскрасневшимся щекам Аделаиды.
   "Он сентиментален, как и я. Я люблю его, хоть никогда и не признавалась ему в этом. Да и зачем слова, если есть чувства? С любимым человеком всегда лучше говорить сердцем".
   Он задержался у них на несколько дней. Йоханан трудился в саду, дети шалили во дворе, Аделаида хозяйничала по дому, а он смотрел на неё и умилялся, слушая её голос.
   "Иногда нам тяжело вместе. Но мы научились преодолевать препятствия жизни, устранив предрассудки. Мы бережно храним своё счастье. А вы, вы так и не сказали, нравится ли вам наш сад?"
   "Я не вижу ничего, кроме чёрной травы, сухих обгоревших деревьев, да истоптанных луковиц цветов".
   "А как же эти лилии, розы, георгины, роскошные райские птицы, лебеди, плавающие в пруду. Они ручные, они доверяют людям, их можно кормить, гладить, целовать?"
   "Простите, Аделаида, но я ничего не вижу кругом себя, кроме вас. И вас я хочу кормить, гладить, целовать. Вы прелесть, и мне жаль, что такой цветок принадлежит другому мужчине".
   "Я никому не принадлежу".
   Однажды, оставшись с ней наедине, он попытался обнять её. Поначалу она сопротивлялась, но затем, когда его ласки становились всё настойчивей, она сдалась пред его животным обаянием. Она помогала ему раздевать себя, подставляла его поцелуям свою грудь. Она не была естественна, это было затмение. Но в его руках она стервенела, превращаясь из доброго ангела в безобразную ведьму. Только коснувшись его губ, она, как бы пробудившись ото сна, отпрянула от него. Её всю затрясло, её знобило от ледяного холода его страстных поцелуев. Как и была, обнажённая, она выбежала прочь из храма, а он остался стоять у захлопнувшейся перед ним двери, ничего не понимая. Вскоре появился Йоханан. Он был вне себя от гнева, ходил кругами, потрясая палкой над головой.
   "Аделаида всё мне рассказала. Как вы могли? Неужели в вас кроется столько подлости, столько скверны? Вы же умный человек, а из моей повести смогли вынести исключительно дурное. Вы воздвигли замок, так и живите в нём, не требуйте невозможного. Между нами расстояние, с которым вам не справиться. Ваше место там, вверху башни, сигайте с неё, словно птица, сколько пожелаете, а в этот храм забудьте дорогу".
   И Йоханан указал ему на дверь.
   "Я просто хотел излечиться".
   "Но едва не заразили других".
   На выходе он столкнулся с ней. На её лице не было и тени обиды или негодования.
   "Не я вам нужна. Вспомните о той Аделаиде, что ждёт вас в замке, ждёт уже давно, всю жизнь. Для неё приберегите те, полные убеждения, слова, что готовились сказать мне. У каждого мужчины есть своя Аделаида, как у всякой женщины - свой Йоханан. Так идите к ней, идите с Богом, я вас благословляю".
   Он поднимался наверх, пытаясь не оглядываться назад, но на полпути всё же остановился, не смог пересилить себя и обернулся. Там, внизу, на выжженной поляне, некогда богатой пышными клумбами и фруктовыми деревьями, возвышался белокаменный храм, а у входа в него стояли, держась за руки, Йоханан, Аделаида и двое их детей. От этой трогательной сцены слёзы навернулись у него на глаза. Он помахал им на прощание, они ответили тем же. Они возделывали свой сад, он укреплял стены своего замка, нет в этом мире равных душ.
   Добравшись до ворот, он услышал, что кто-то преследует его. Это была Аделаида. В руках она держала перстень, увенчанный камешком изумруда.
   "Примите это в дар от меня. Я прочитала по глазам ваши намерения. Поверните изумруд по часовой стрелке, откройте перстень и выпейте содержимое. У вас будет ровно полчаса. Вам хватит этого времени, ведь правда?"
   Теперь пути назад уже не было, ничто не могло остановить его, с ним было её благословение.
   "Вы вернули меня к жизни. Возвращайтесь и вы, живите, храните то, что есть у вас прекрасного, и наслаждайтесь им",- молвил он ей напоследок.
   "Над ними раскинулось ночное небо. В безлюдном парке они стояли, бережно обнимая друг друга, и любовались звёздами. Это была их первая ночь.
   "Взгляни на те две звёздочки, что расположены так близко, что попробуй разъединить их, и они упадут вниз. Они точно жмутся друг к другу, словно влюблённые. Ты видишь их, Аделаида?"
   "Да, они похожи на нас с тобой".
   "Ничто не разлучит нас, мы будем вместе вечно, как эти звёзды".
   "Как эти звёзды, вечно".
  

Когда сердца бьются в такт,

Когда полон любви мой храм,

Я не скажу "прощай",

Я не уйду".

   Он вошёл в спальню. Она всё так же лежала в постели и мирно спала. Он посмотрел на часы. Осталось пять минут, самых страшных минут в его жизни. Достав из шкафа подвенечное платье, он подошёл к ней, коснулся рукой её лба. Она проснулась, потягиваясь в сладкой дрёме.
   "Ах, это ты, Йоханан",- сказала она. - "Ты знаешь, мне приснился сон. Представляешь, уже много лет я не видела снов, а теперь вдруг такое. Его нельзя пересказать. То, что я видела, не поддаётся описанию. Но что ты делаешь? У тебя такой странный вид. Ты болен?"
   "Я был болен, Аделаида, мы оба были больны",- отвечал он, одевая её, словно невесту, постоянно поглядывая на часы. Время предательски спешило. Он с трудом справлялся с обязанностью камердинера и боялся, что не успеет, а она смеялась, забавляясь его выдумкой, иногда мешая ему в его интимном занятии.
   "Я же невинная девушка, Йоханан, жених не должен видеть свою невесту без покрывала до первой брачной ночи. Ты нарушаешь правила".
   "С детства презирал всякие правила".
   Секундная стрелка часов продолжала свой бег по замкнутому кругу. Наступила очередная для неё минута, последняя для него. Аделаида была готова и ждала, что же будет дальше. Он лёг с ней рядом и взглянул ей в лицо. Страх охватил его, когда он не увидел её глаз, спрятанных под чёрной повязкой. В его объятиях лежала ведьма, в платье из чёрного бархата с глубоким декольте, украшенным цветком чёрной розы.
   "Я хочу быть твоей, хочу стать невестой во Христе",- стонала она. - "Возьми же меня, дай волю рукам и языку, освободи свою плоть от уз морали, прояви власть надо мной, надругайся над своей рабыней, как это было уже сотни раз. Я верю в сладость твоих губ. Замок верит тебе, поверь ему и ты!"
   В замешательстве он озирался кругом себя. Стены замка будто ожили. Комната наполнилась людьми, среди которых он узнал рыцаря и маленькую девочку, замерших в ожидании акта соития. Замок правил свою мессу.
   "Скорее, милый, я вся горю от желания, дай мне почувствовать твою силу!"
   "Ты хочешь стать невестой во Христе",- сказал он. - "Ты будешь ею. Я люблю тебя, Аделаида. Мы будем вместе, вечно".
   Сказав это, он привлёк её к себе и поцеловал, вместе с поцелуем вонзив в её сердце нож, по самую рукоять. Она не ощутила боли, лишь издала стон облегчения, опрокинув голову на подушку. Но он не увидел её смерти. В тот же миг и его сердце остановилось от выпитого им зелья. Он упал рядом с ней, так и не выпустив её из своих объятий.
   За окном воцарялось утро. Солнце всходило на Востоке, разгоняя сумерки прочь. В постели, обращённые лицом друг к другу, лежали мужчина и женщина, с застывшей на губах счастливой улыбкой, а на рабочем столе рядом с рукописями неоконченной поэмы стояла открытая шкатулка с обручальными кольцами в ней. Если хорошо присмотреться, то можно было прочитать имена, выгравированные на этих кольцах. Йоханан и Аделаида.
  
   И сказала Вала: "Пройдёт время Асов, и наступят сумерки. Но не будет долгим время их власти. Придёт новый мир, и с ним прибудет благоденствие. Этот мир - особый мир людей. Ни боги, ни духи тьмы не смогут управлять их душами".
   Долго смеялись Асы над словами прорицательницы, не зная меры своему тщеславию. "Кто же тогда будет властен над людьми?"- спрашивали они.
   И таким был ответ Валы:
   "Любовь".

***

   На берегу реки, опустив ноги по колени в воду, сидел мужчина пожилых лет. За его спиной, то кувыркаясь, то хлопая в ладоши, резвились дети. Прислушиваясь к детскому веселью, глубоко и с удовлетворением вздыхая, мужчина рисовал прутиком на воде всевозможные картины, что всякий миг взбредали ему в голову. Вскоре к нему присоединилась молодая женщина, босоногая, в белом дождевом плаще. Она села рядом с ним на корточки и поцеловала его небритую щеку.
   "Так, выходит, что они умерли?"- спросила она.
   Он посмотрел на неё. Её ясные глаза выражали тревогу.
   "Нет, они не умерли. Смертельный яд и острое лезвие ножа прекратили их страдания, и сумерки расступились, а ненаписанная поэма обрела свой счастливый конец".
   Было раннее утро. Солнце снова взошло на Востоке, рассеяв ночь. На берегу реки, опустив ноги по колени в воду, сидели в обнимку Йоханан и Аделаида, подле них счастливо кричали дети, а вокруг их небольшого уютного домика росли цветы, всякие разные, что не стоит и перечислять их названия.
  

***

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
   1 Не рекомендуется лицам, не достигшим совершеннолетия.
   2 Отрывок, взятый из скандинавской мифологии, в вольном авторском пересказе.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"