Аннотация: Небольшой рассказ о двух совершенно обычных чекистах, едущих в совершенно обычное село, брать совершенно обычного кулака.
Солнышко пригревало, и Михаилу ужасно хотелось расслабиться и вздремнуть. Вон Гришка, тот уже давно кемарит, не выпуская кнута из рук. А старая буланая кляча, запряженная в телегу, явно догадывалась об этом, и потому шла медленно и печально.
В чекистской кожанке было жарко, но снимать ее Михаил не собирался. Пусть всем будет видно, что он не абы кто, а представитель воли революционного трудового народа, борец с гидрой контрреволюции, и так далее. Михаилу было тридцать пять лет, и новые мудреные слова в голове укладывались плохо. Зато смысл их он запомнил накрепко - Советская Власть доверила ему важное дело, от которого зависит ее, власти рабочих и крестьян, безопасность! И он, Михаил Дымкин, тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения, русский, член ВКП(б) с 1917 года, выполнит наказ.
От этой мысли на душе стало веселее. Михаил положил руку на рукоять здоровенного "Маузера" и преисполнился гордости и энтузиазма.
- Со мной, товарищ Дымкин! - тут же ответил Гришка.
- Врешь ты мне, Гришка. Проспал ты свою революционную бдительность...
Наивный и знающий еще меньше умных слов Гришка лихорадочно начал ощупывать свои карманы - не пропало ли чего? От Дымкина всего можно ждать, любого подвоха.
Дымкин сухо рассмеялся.
- Шучу. А ты бдительнее будь. Пока ты дремлешь, враждебный элемент не спит. А в нашем деле промахи недопустимы.
- Да я... - начала было Григорий, но Дымкин оборвал его:
- Ты меня знаешь, Гришка. Ни контрреволюции, ни бардака не потерплю. Пристрелю как цуцика, и рука не дрогнет.
Григорий посмотрел в глаза Дымкина. Нехорошие были глаза. Серые и пустоватые, словно вода в озере поздней осенью. Не читалось в тех глазах ни черта. Удивительно подходили они к загорелому скуластому лицу, и к жилистой сухопарой фигуре.
- Не подведу, - мотнул головой Гришка. - Вот вам крест истинный...
- Чего? - приподнял левую бровь Дымкин. - Я ли ослышался, ты ли оговорился?
Гришка сконфузился и хлестанул кобылу по тощей спине. Та пошла чуть быстрее.
Дымкин помолчал с минутку, после чего вновь заговорил:
- Знаешь ли ты, Гришка, кого мы брать будем?
- Контру проклятую! - с готовностью откликнулся тот.
- Верно. Кулацкое отродье собрало банду. Недолго та банда прогуляла - на фронтовика нарвались, он при царском режиме Егория получил за храбрость...
- Как вы, товарищ Дымкин?
- Как я. Положил он, значит, двоих, и утек. А ночью к нему пришли, дверь бревном подперли...
- Спалили, гады?! - ахнул Гришка.
- Какое там! - хохотнул Дымкин. - Засада там была. Постреляли всю банду, значитца. Кроме вожака ихнего. Здоро-о-овый мужик, кулачищи пудовые, и из обреза страсть как метко жахает. Ушел, вражина. Да только опознали его. Тутошний он, с Куманского хутора. Там и залег, верно.
Дымкин помолчал, сощурился на солнце. Сплюнул на дорогу и продолжил:
- Да вот только глупый он. Семья евоная там живет. Баба с дитем, да родители. Так что ежели заартачится - будет на него управа. Понял, о чем я? - жестко закончил Дымкин.
- Как не понять... - понурился Гришка.
- Не по нутру тебе что-то? - так же жестко спросил Дымкин.
- Не по-людски это, товарищ Дымкин... Баба-то евоная чем виновата? Родители тож... Нехорошо...
- Не по-людски, говоришь?
Серые глаза Дымкина сузились.
- Да где ж ты людей увидал? - тихо произнес он. - Контра это, враги Советской Власти. Я, брат, и когда с япошками дрался, и с немчурой, и с беляками - не имел такой привычки, врага щадить. Только я не о том. Был у нас еще тогда, на японской войне, офицерик один... Страсть какой образованный, из тиллигентов, видать. Много мудреных слов говорил - стратегия там, тактика... Я слов тех не запомнил, но суть-то уловил. Мол, есть у врага фронт, а есть тыл. Фронт нас бьет, а тыл его кормит. Ежли занесет в тыл к вражине - громи его безжалостно, чтобы жрать ему было нечего. Усек?
Григорий кивнул.
- Вот за тыл мы его и прижучим. Не боись, чекист. Не будет причины - не будем его тыл кончать. Самого хлопнем, и все дела.
Григорий вздохнул, и с внезапной лютостью хлестанул кобылу. Та заржала негромко и горестно, и ускорила свой шаг.
Дымкин засвистал какой-то мотивчик, поначалу неразборчивый, но скоро перешедший в безбожно фальшивый "Интернационал".
Наконец, чекисты добрались до Куманского хутора.
День был в разгаре. Отбивая время, грянул со стороны деревянной церквушки колокольный перезвон.
Дымкин сплюнул.
- Ишь, раззвонились. Попомни мои слова, гнилое это местечко. Церковь у них, понимаешь...
Местные жители косились на чекистов недружелюбно. Отводили глаза и ускоряли шаг.
Дымкин усмехнулся, вынул "Маузер" из кобуры.
- Эй, товарищи! - громко крикнул он. - Степан Протасов, кулак, враг Советской Власти - есть такой в селе?
Товарищи молчали. Дымков спрыгнул с телеги.
- Ну же, товарищи, помогите соблюсти пролетарскую законность! А не то, - показная веселость чекиста враз улетучилась - соучастие пришью.
И совсем уж холодно, и вовсе не громко добавил, как отрезал:
- Всем.
Толпа зашушукалась, и кто-то неохотно буркнул:
- У себя он. С бабой милуется.
- Вот и спасибочки! Эх, как радуется сердце от такой рабоче-крестьянской дружбы! - весело произнес Дымкин, и без паузы бросил Гришке, - Винтовку из телеги возьми, и пистолет держи наготове.
Григорий достал трехлинейный карабин, повесил на плечо. Оправил кобуру на боку.
Чекисты пошли по улице, собираясь завернуть за угол - но тут Дымкин положил руку на плечо Григорию.
- Погоди. Идешь в обход, заходишь с заду. Если чего не так - стрели без предупреждения.
Тот кивнул и двинулся в другую сторону. Дымкин выждал необходимое время и повернул за угол, тут же перейдя на бег. Пробежав до забора кулацкого двора, он перевел дыхание и взглянул в щель между досками.
Во дворе было пусто.
- Ох, Гришка, не подведи... - шепнул Дымкин, и тут же увидел, как Григорий лихо перемахнул через забор.
Дымкин последовал его примеру. Теперь двор был полностью открыт их взглядам, но он был пуст. Никто не убегал огородами, и никто не палил по чекистам из окон или с чердака.
- Степан, выходи! ЧеКа пришла! - рявкнул Дымкин. В его голосе было столько уверенности, что Григорию показалось - вот сейчас, сейчас, выйдет проклятый кулачина, рухнет на колени перед чекистом Михаилом Дымкиным, и с улыбкой подставит грудь под дуло "Маузера".
Но не шел кулачина, и ответа не было призыву Дымкина.
- Спину мне прикрывай, - бросил Дымкин, и двинулся к двери кулацкого дома.
Григорий метнулся за угол дома и вернулся с топором.
- Давай ее! - подзудил его Дымкин. Григорий коротко хакнул, и принялся ломать дверь.
Внутри дома чекисты не нашли ни Степана, ни его домочадцев.
- Что же выходит - соврал нам мужичок, а мы купились? - обиженно моргал Григорий.
- Ш-шкуру спущу... Пристрелю, м-мать его, пристрелю без шуток! - шипел белый от гнева Дымкин. - Ишь чего выдумали, с ЧеКой играться! Игруны...
- Так вы ж не приметили мужичка-то...
- За себя говори. Я всех примечаю.
Вдруг Дымкин хищно повел носом.
- Примечаю, но не сразу. Ну-кось, подсоби...
Чекист откинул ногой половичок, и под тем обнаружилась квадратная доска, чуть светлее, чем весь остальной пол.
- Ухоронка тут у них. Хитрый пошел кулачок...
Григорий поддел топором крышку, и глазам чекистов тут же предстали родные искомого кулака. А Дымкин уже наставил на них свой "Маузер".
- Не стреляйте! - взвизгнула пышная и пригожая русая дивчина.
- Вылазь-ка, душа-девица. И вы, мамаша с папашей, тоже. Да и детишкам нечего в подземелье делать, простыть могут... - улыбнулся Дымкин.
Расспросы чекист начал, не дожидаясь, пока люди вылезут из ухоронки.
- Где же ты, моя голуба, муженька потеряла?
- Не муж он мне! Ирод клятый, почто ж ему на месте не сиделось, жили бы как люди... - заголосила молодуха.
- Это все верно и правильно, но ответа на вопрос я не слышу.
- Нет его тут, прогнал я его, анчихриста, - сурово сдвинув брови, произнес крепкий дед, отец кулака. - Хучь и сын он мне, но промысел его разбойный и дело злодейское. Но и тебе не скажу, хучь режь. Не дам его в тюрьму сажать.
- А я его и не посажу, отец. Грехов на нем много. Шлепну, да и вся недолга. Так что лучше говори, - недобро оскалился Дымкин.
Дед набычился, но тут вмешалась жена Степана:
- Поп наш его укрыл, Павсикакий! Говорит, от диавола власть Советская, и благословен кто с ней борется!
- О как! - потер руки Григорий. - Надо бы попа разъяснить!
- Не сейчас. Пошли, едрена-матрена... И ты с нами пойдешь, милая. Обманула - шлепну, у меня уже руки чешутся! - деловито произнес Дымкин и ловко ухватил молодуху за локоть.
Подойдя к церквушке, Дымкин покрепче ухватил женщину, заломал ей руку и приставил "Маузер" к виску.
- Степан Протасов! Выходи, кончать тебя будем!
Но Степан не явился на расправу. Вместо него вышел поп - высокий, с простым, обрамленным густой бородой лицом.
Дымкин молча передал жену Степана Григорию и подошел к попу. Оказались они с попом одного роста, да и в плечах одинаковые.
- Пусти меня, служитель культа, - весело проговорил Дымкин. - Боженька контру тебе простит, а я не прощу.
- Анафема на тебя, сатанинское ты семя, - басом прогудел поп. - Нет здесь никого, ступай к бесу.
- Ты мне не хами, дьячок. Знаешь, что про вас говорят? Что вы опиум для народа! Видел я в четвертом году, что опиум с людями делает, так и верно - опиум вы! Пусти, не побоюсь греха, пристрелю! Нет для меня ни ада, ни рая, грехов нет и души, крещения-покаяния! - голос чекиста поднялся, в нем слышались нотки злобы.
- Истинно говорят, диаволово вы порождение, большевики! Не гневи Бога хулой! - священник тоже перешел на крик, и голос его гудел, как большой колокол. - Изыди, бес! Вон отсюда, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
Сотворил поп крестное знамение, осенил им чекиста в кожанке. И показалось на миг и Дымкину, и Григорию, и жене Степана, что золотое сияние полилось из окон церкви, и раздались звуки хоралов ангельских. И отступил чекист Михаил Дымкин на шаг, а поп улыбался благостно и крест в руке держал.
Но усмехнулся Михаил Дымкин, и шагнул вперед. Смолкли хоры райские, потух бессильно золотой свет. А в серых чекистских глазах что-то такое увидал поп, что шагнул в сторону, давая чекисту дорогу.
- Не пугай, бородатый. Не такое видали, - бросил попу Михаил, и крикнул в распахнутые двери церкви:
- Выходи, Степан, милку свою пожалей!
- Бес с ней, с курвой! Сам заходи, псина красная! Кровушкой умоешься! - донеслось из церкви.
- Не договорились, значит... - вздохнул Дымкин. - Гриша, пусти бабоньку. Пущай скажет Протасову-отцу: сложил, мол, сынуля ихний голову, сразила его чекистская пуля. Не ходить ему больше по земле, не мешать жить трудовому народу.
Из церкви ответили матерно.
Дымкин ответил тем же, да позаковыристей. Затем шепнул Грише:
- Схоронись поблизости. Ежели не выйду я - внутрь не ходи, стрели из засады. Попа, коли дернется, стрели без жалости.
Григорий кивнул. Поп, тем временем, покинул место действия, шепча что-то о бесах сильных, о звезде адской с пятью концами и о Антихристе.
Дымкин, избегая окон, подкрался к дверям церквушки. И внезапно, стелясь по полу, метнулся в проем.
Громыхнуло и полыхнуло - то кулак Степан Протасов жахнул их обреза "мосинки", но пуля прошла над пригнувшимся чекистом.
Дымкин кувыркнулся вдоль стенки и выцепил взглядом показавшееся из-за алтаря дуло, распластался на полу, выпустил в ту сторону три пули из "Маузера". Рухнула со стены икона Богородицы. Прогрохотал кулацкий обрез.
Спрятался Дымкин в тень под окошком, слепит кулаку глаза солнце, в небе сияющее. Не видать Дымкина в темной куртке. Выстрелил он - и сиганул через всю церковь на другую сторону, проскользил по полу. А кулак его там выискивает, где уж нет чекиста. Приметил Дымкин ствол обреза, и вновь палит в алтарь. Патронов у Дымкина вчетверо больше, и стреляет он быстрее.
Но кулак не глуп, смекнул что к чему. Слышит Дымкин звяканье и шорох - то кулак обрез свой дозаряжает. Метнулся чекист к алтарю, прихватить вражину безоружным, но быстр кулачина. Поднимается из-за алтаря во весь рост, а в руках у него аж целых два обреза.
И из обоих он палит в Дымкина. Тот лишь кинуться влево успел, прошли мимо пули - да вот кулак левый обрез уже бросил, и правый перезаряжает...
Смел кулак и быстр. Но и чекист таков. И подскакивает он с пола, и всаживает в Степана Протасова пулю за пулей. Кровь хлещет кулацкая, пол церковный пятнает. Но здоров кулак, успевает выстрелить. Да трудно из обреза целиться, вьется чекист вьюном, уворачивается, словно танец диковинный выплясывает.
Рухнул кулак мешком. Хрипит, стонет.
Перевел Дымкин дух, прицелился Степану в голову, и выстрелил. И не раз, и не два - стреляет, и остановиться не может. Пропахла церквушка горьким пороховым дымом.
Щелкнул пустой "Маузер", щелкнул раз, другой... Опомнился Дымкин, перезарядил оружие свое.
Вечерело. Скрипели немазаные колеса телеги, еле плелась старая кляча. Тяжко ей было - к чекистам прибавился еще и семипудовый кулацкий труп, завернутый в мешковину.
Дымкин лежал на сене и свистал "Яблочко", Григорий правил.
- Товарищ Дымкин, лихо вы его...
- Что есть, то есть. Только и ты так научишься. Руками-ногами махать, да стрелять метко и быстро - наука хитрая, но постижимая... Вот душу вражескую постичь сложнее. Чего не сиделось этому Степану дома, чего он против Советов пошел? Или вот помнишь того офицера с японской войны... Видел я его среди белых. Встренулись, да встреча горькая вышла. Положил я его, Гриша. С тех пор, веришь или нет - сломалось во мне что-то. Злой я стал. Раньше все понять пытался, думал, может, они просто не знают чего... Теперь вот не пытаюсь. Стреляю сразу, Гриша. Поскольку контрреволюционный элемент, он ведь тоже не пытается. Тоже стреляет.
- Не понять мне вас, товарищ Дымкин.
- То-то и оно. Тебе меня не понять, мне Степана, Степану товарища Ленина... Так и живем.
Дымкин внезапно сел.
- И знаешь что? - внезапно сказал он совсем другим голосом. - А и пускай. Нас, это, история рассудит. А до той поры, Гриша, не пытайся понять. Стреляй. И я стрелять буду. Авось да приблизим светлое будущее. Нам-то до него не дожить, так хоть дети наши полюбуются.
Чекист снова лег на сено.
- Если будут они, дети-то. У тебя, Гриша, будут, а вот мне как-то сомнительно...