В начале 1961 года руководство района решило разрушить красивейший Свято-Троицкий храм села Яркино, что в С - ой области. Саперная рота, приехавшая на двух трехтонках, уже разгружала ящики со взрывчаткой, а около храма собралась толпа верующих, да и просто зевак, привлеченных невиданным доселе зрелищем.
Райкомовское начальство прикатило в село на телеге. Машины они оставили у дома председателя, что жил в соседней Лопуховке.
На лошадях оно как-то демократичнее. Несколько человек из окружения прибывших "демократов", принялись разгружать ящики, но только с водкой. Их поставили в тень под телегу и накрыли рогожей.
Тем временем саперы отогнали толпу людей подалее от храма и начали закладку взрывчатки под основание здания. Прихожане храма со слезами на глазах наблюдали за происходящим. Кто тихо крестился, а кто по смелее, просто громко ругал начальство и Хрущева:
-Хрущ, супостат ты хренов, гореть тебе в огне адском! - закричал куда - то в небеса, не сдерживая слез, местный костоправ Яша.- кукурузная вша, тля паразитическая для народа!
На него зашикали бабульки, испугавшись гонений на Якова. Ведь совсем недавно черные воронки по ночам увозили народишко в безвестность, куда за менее смелые речи.
- Да хватит вам в портки-то подпущать! Все отобрали аспиды, а таперича последнее ужрать хотят! Ведь, тута прадеды за нашу Родину, за нашу мать - Расеюшку крест целовали, на хранцуза топая! Отцы на германца и японца уходя, на луковки злачёные глядя, с семьями прощались! Я на фина и фрица поперси не во имя и славу ентих гнид кровососущих, а во имя и славу той же матери-Родины! И прятал я за пазухой у самого сердечка не красную книжицу, а ладанку с землицей! Да и не землица там была вовсе, а прах селян моих!
Замолчал он, а из глаз потекли две слезинки, оставляя светлую бороздку на щетинистом, давно не бритом лице. Захотел закурить. Трясущимися руками он достал из кармана круглую, жестяную баночку из-под конфет "Монпансье". Там у него была просеянная махорка-крупка да стопка нарезанной газеты для закрутки. Вдруг, схватившись за грудь, захрипел, упал на ту самую прах-земелюшку, уставившись на синее небо синими старческими глазами. Со звоном покатилась та самая коробочка из-под конфет. По ветру разлетелись нарезанные на закрутку "фантики" из газеты "Правда"...
Закрыли покойнику глаза. Мужики подняли тело деда Якова и отнесли на лавочку, что под старым тополем. Связали ремешком на груди руки. Бабка Щукина достала из сумочки белый с цветами женский платок и накрыла им лицо Якова. Кто-то побежал просить у председателя подводу, чтобы отвезти покойника к родному дому, но подводу не дали. Сказали - после "мероприятия"... Перекрестившись, утерев слезинки краешком платка, бабка Щукина тихо сказала:
-Да упокоит Господь твою душеньку, Яшенька, - тихо всхлипывая, продолжила,- сейчас тебе будут и панихидка заупокойная, и звон погребальный...
Подъехала милицейская машина. Из нее вывели человека в зековской робе, здорового битюга с металлической фиксой во рту. Надо было снимать кресты. А это было очень опасно для жизни, и мало кто из людей соглашался лезть на купола. Кто из-за боязни упасть, кто из-за боязни наказания Божьего. Для таких случаев и предлагали эту мерзкую работу кому-либо из ЗК. Если он срывал кресты и оставался живой, ему убавляли срок или даже вообще даровали свободу. Для этого и привезли фиксатого. Конвойные подвели его к телеге, где он разделся по пояс. И все ахнули: огромный храм синел у него на спине. Татуировка один в один повторял форму и очертания Свято-Троицкой церкви.
Заходя в ворота храма, он лихо сплюнул сквозь зубы на ступени. Повернулся лицом к начальству и саперам, оскалился стальными зубами, крикнул:
-Учись, сыкуны, Бога в душу мать...
Он сам боялся. Да и как тут не бояться! Это тебе не в карман забраться. Навернёшься с верхотуры, костей не соберёшь...
Одно не понятно. Ведь, храм всё равно уничтожат, разрушат до основания! Зачем надо было, непременно снимать кресты - то? Это изуверство, как публичная порка, унижало и веру христианскую, и ровняло с грязью светлые чувства верующих! Известно, что когда взорвали храм Христа Спасителя, Лазарь Каганович победоносно и издевательски гаркнул: "Что!?! Задрал я тебе подол, матушка Россия!".
Может, этой бравадой они пытались сказать, что у них нет страха? Что они не боятся никакого наказания Божьего? Что Бога нет? Да боялись они, как этот заключенный! И страх этот перед будущим не давал им спокойно жить! Еще не успев умереть физически, они были мертвы духовно. Да и власть, воспитавшая этих монстров, сама превратилась в гигантского зверя, который пожрал своих же "детей", хорошенько прожарив в топке ГУЛага.
А тем временем, зека продолжал свое восхождение к такой желанной им "свободе". В крышах церквей есть небольшой лаз через который ремонтники пробираются на поверхность купола для покраски или мелкого ремонта протекающей кровли. И вот в таком отверстии появилась лысая голова ЗК.
"Доброволец" посмотрел вниз и широко ощерился. Изо рта блеснули солнечные зайчики, будто он держал в пасти осколок зеркала. Заключённый выбрался на поверхность купола. Жесть нагрелась под лучами солнца. Так прокалилась, что он обжигаясь, громко матерясь, скакал по крыше, как лягушонок. Будто жарился наш грешник на горячей кровле, как на адской сковородке. Ему наконец-то удалось добраться до основания креста и привязать себя жиденькой страховкой за верхушку купола.
Схватившись за крест, он начал его раскачивать из стороны в сторону. Крест даже не шевельнулся. ЗК предпринял следующую попытку. Повторяя раз за разом резкие рывки, ругаясь и крича от напряжения, ему все-таки удалось немного приподнять крест из основания. Победоносно взмахнув руками, он неожиданно для всех заскользил вниз по крыше храма. Порвалась ненадёжная бечёвка, страхующая его от падения. Цепляясь в последней надежде на спасение за край крыши, повисев несколько секунд на краю жизни и смерти, он наконец-то обрел столь долгожданную "свободу".
На куполе блестел под лучами солнышка непорушенный пока крест. Он печально накренился в сторону распластанного на земле грешника, как бы прощая его и прощаясь. Наступила гробовая тишина. Саперы бросили лязгать инструментом. Толпа зевак застыла окаменелыми истуканами. Секретарь райкома подошел к ящику с водкой, достал поллитровку. Вышиб бутылочную пробку и одним махом опорожнил ее почти до самого донышка.
Неподдельный ужас и страх охватил всех и вся. Происшедшее как-то не увязывалось с успешно проведённым мероприятием. Секретарь райкома прекрасно понимал, как это подрывает политику компартии и ее лидера Хрущева. Ведь это он обещал в скором времени уничтожить священство, а вместе с тем и храмы. По генеральной линии партии вот-вот должен наступить коммунизм с земным и неземным счастьем. А тут эти попы с райской жизнью и небесными благами. Да еще этот вечный страх перед Богом за содеянные грехи. Чего-чего, а грехов-то понадеяно - хлебать не перехлебать.
-Надо как-то выходить из положения, - сказал секретарь председателю, - нет ли у тебя, товарищ Курин, комсомолишки какого, чтобы сделал это важное для партии и народа дело.
- Да. Есть. Это внук нашего костоправа Якова Мусина. Петром зовут. Между прочим, секретарь комсомольской гвардии нашего совхоза. Только, тыры - пыры, за воротник любитель заложить, - едрит твою мать, да девкам мякушки потискать. У него, паразита мордовского, тыры- пыры, жена и два ребятенка. Наказать его хотел!
-А вот и накажем, - сказал секретарь, - пусть искупит делом свои выкрутасы жеребячьи. Зови-ка, как ты говоришь, этого "тыры - пыры, паразита мордовского" до меня. Скажи, что Я зову его, мол выпить не с кем.
Курин побежал к толпе зевак, нашел Петьку Мусина. Поманил его к себе. Нарочито, по - товарищески взял его под руку и отвел в сторонку. Нагнулся к уху, и также по - товарищески прошептал, как пропел:
- Мы тут "мальчишник - девишник" сгондобобили. Тебя САМ к столу, тыры - пыры, приглашает. Айдакась, братишка комса. Хватит тебе с холопами шлындать. Пора в серьезную партию-компанию, едрит твою мать, вступить, понимаешь ли. Понял, чем старик старуху донял, а, Петр Яковлевич?
От такого лестного обращения грудь у Петьки сама колесом выгнулась. Он уже принял на эту грудь граммов этак двести, и глаза его еще пуще заиграли сапожным глянцем. Заблестели так! Орел, а не Петька!
Петруха повернулся к своей компании и небрежно так, сквозь губу процедил:
- Эй! Меня не ждите, я по делам.
Не "ребята", не "мужики", а - "эй" - компания ошалела! Как подменили Петруху... Да и от водки отказался... Как этот, Емеля, что ли? Или кто другой? В котел с молоком бултых и все! Был лапотником кривоногим, стал принцем-берлинцем! Нам больше достанется, фря комсовская! И мужики продолжили поминать урку. А называли они его почему-то "Урка - ВЕЧНАЯ каурка".
Выпив "за помин души крестом побитого", они не предполагали, наверное, что не в котелке с молоком "новопреставленному" купаться, а в котле со смолой. И гореть ему ВЕЧНО в геенне огненной.
Они еще не знали о том, что дед Петра умер от ужаса происходящего и лежит на лавочке под деревом. Лицо его покрыто белым платочком с райскими цветами. Его уж точно ждет ЖИЗНЬ ВЕЧНАЯ!
Тем временем, Курин подвел Петра к главе райкома партии.
Секретарь первым протянул руку Петру. Крепко, по - товарищески, пожал его руку и похлопал по плечу, как милого друга. Сердце Петрухи было готово выскочить из его молодецкой груди и взвиться жаворонком высоко-высоко в небеса да еще затренькать радостно этакой заморской балалайкой.
-Хм. Это..., - начал свою речь секретарь.
Он явно не находил слов и был обескуражен и взволнован. Так бывало очень редко. Пожалуй, лишь на пленуме горкома или у САМОГО, в области, куда его вызывали на ковер и песочили за пьянство и распутство.
-Петр ...э-э-э...
-Яковлевич. - подсказал Курин.
-Петр Яковлевич, давай-ка по маленькой и перейдем на Ты.
Секретарь подал знак и на телеге появилась беленькая, кусок "докторской" колбаски, маленькая баночка красной икры, банка крабов, три хрустальных бокала и многое всякой всячины, большей частью которой Петьке и в самом пьяном сне не виделось.
Курин услужливо разлил. Секретарь поднял бокал и сказал:
-Э-э-э, ну - у, это конечно. Это-о-о-о... Ну-у-у... , за-а-а...
И тут секретарь сел на своего излюбленного конька:
- За взаимопонимание генеральной линии нашей партии и смычку с комсомолом в борьбе с пережитком темного прошлого, где царствовала чуждая грядущему коммунизму вера в сказочного и мифического Бога. За веру в будущее! А будущее - это вы, молодые борцы за это светлое будущее!
Он посмотрел на Петьку сквозь хрусталь, наполненного водкой, бокала. И остался доволен произведенным на деревенского дурачка впечатлением.
- Ну-у-у, это-о-о... - за дружбу, понимаешь ли, э-э-э...Петя!
Секретарь протянул бокал навстречу Петрухе. Вдохновленный столь пламенной речью и вниманием к собственной персоне, он так саданул по бокалу секретаря, что тот разлетелся на мелкие брызги, а водка залила явно не дешевый костюм оратора.
Наступила неловкая пауза. Курин рукавом пиджака вытирал водочные подтеки на костюме секретаря. Петька до того испугался, что руки его затряслись и водка
из бокала потекла ему на брюки. Открыв рот, он с испугом смотрел на райкомовца и думал:
"Все, блямба - карамба, смычке комсомола с партией не будет! Брудершафта не видать, как собственных, ослиных ушей!"
И, отталкивая Курина, бросился вытирать остатки водки на костюме секретаря. Секретарь оцепенел от неожиданности и стоял, как памятник Ильичу на районном автовокзале. В правой руке он держал за изящную ручку донышко от разбитого бокала и гордо глядел в грядущий коммунизм, построить который мешает вот эта твердыня пережитка и глупость невежественного, непросвещенного народишки.
Курин и Петька, стоя на коленях, оттирали замшевые полуботинки, хотя в этом не было надобности, - они были сухими. Посмотрев снисходительно в низ, на копошащихся, как кроты, мужиков, он примирительно сказал:
-Ну - у, это... хватит вам! Все даже очень хорошо получается!
Курин и Петя, стоя на коленях, подняли испуганные глаза на секретаря.
- Э-э-э. посуда бьется, как говорит моя теща, к удаче. Да, это-о-о,... к счастью. Давайте-ка еще по одной, а то, видишь ли, на "Ты" мы так и не перешли.
Моментально появились новые бокалы, наполненные до краев водкой. Секретарь протянул хрусталь на встречу собеседникам. Петька осторожно чокнулся с секретарем и Куриным. Тонко зазвенели бокалы. Одним рывком опрокинул водку в рот. Казалось, вместе с водкой он проглотил и хрустальный бокал. Забыв от страха и волнения, что перед ним невиданная закуска, он просто-напросто занюхал водку рукавом пиджака.
Секретарь протянул Петру холёную, с толстыми, как сардельки пальцами, руку:
- Вилен Иосифович. Э-э-э. Для тебя, Пётр, просто - Вилен.
Петька осторожно пожал ее своими мазутными граблями. Вылупив на секретаря свои еще не верящие в чудо глаза, Петруха ни с того -ни с сего ляпнул:
- А можно, Вилен, еще стопарик?
Тут уже секретарь вытаращил глаза на Петра. Не нашелся чего ему ответить, а просто-напросто взял бутылку и налил новоиспеченному другу еще одну стопку. Потом протянул ему кусок колбасы. Уже закусывая, Петруха спросил, давясь большим куском:
-Вилен, это чо за имя такое, блямба - карамба? Еврейское, да? Секретарь покраснел, но, сдержавшись, сказал:
-Э-э-э, это, друг мой, сокращенное имя великого вождя пролетарской революции - Владимир Ильич Ленин, дорогой ты мой шлемазлик!
Петька подавился колбасой и надрывно, тошно закашлялся. Курин со всего маху ударил кулачищем по горбатой спине Петрухи, потом еще и еще. Кашель прекратился. Грудь у Петьки снова выгнулась колесом. Он сказал:
- Это чо жа? Когда брудершафтятся, - друга-дружку только по ОДНОМУ имени надо кликать. Товарищ тебя по ОДНОМУ имени и ты товарища тоже по ОДНОМУ. Вроде как на равных получается. А здесь как-то...это... У тебя вроде, как у турка, - Адурахман Абдулла Мурза - кирза ибн Саид..., имён мильён. А у меня одно имя! Во тырдынь конь! Это, бляха-муха, как-то не честно. Не по еврейско - мордовскому получается, блин!
Петька явно захмелел от выпитого. Секретарь перетерпел и эту глупую, как ему казалось, наглую выходку Петьки. В другой раз наказал бы пьянчужку, но "коммунизм строить надо"! А этому мешает церквушка эта деревенская, да невежество и быковатость молодых строителей светло-светлого будущего.
"Что же получается? В стройных рядах строителей светлого будущего жуткая паника! Пошли сейчас кого на колокольню, тебя пошлют куда подалее! От всех репой пареной за версту несёт! Если, конечно, самого на колокольню пендюлями не загонят, - думал секретарь, - начальство областное не простит промаха в идеологической работе с населением. И светит тебе, Владимир Ильич Ленин Иосифович Левинсон, даже не эта занюханная колоколенка, и даже не Шушенское, или Цюрих, а отделение свинофермы им. К. Цеткин, где ты будешь простым не освобожденным секретарем! Где вместо автомобиля "Победа" у тебя будет полвелосипеда, да жена скотница. И помрешь ты там от пьянки в свинячьем говне!" - думал Левинсон.
"Не-е! Помирать в говне не по мне! Пусть вот эти" - он оглядел толпу зевак и прихожан, - "вот они в дерьме и ковыряются! Не зря же я ваньку перед этим чушком мордовским валял!"
-Э-э-э, Петенька, мил дружок! - обняв его за плечи, сказал секретарь.
- Нет между нами никакой такой разницы! Никакой! - Вот твое имя - Петр, знаешь что оно обозначает? Э-э-э, брат! Не знаешь! А я тебе, как другу, скажу. А ты послушай старшего товарища и с этого дня самого дружного друга твоего! Можно сказать, закадычного друга...
Он приобнял его за плечи, и тихонечко спросил:
-Ты Библию когда-нибудь читал? Нет? Вот вы тут митингуете, а веры своей не знаете! Вот я, старый еврей, тебя и просвещу...кхе, немного конечно! Это, знаешь - ли, чтобы между нами, друзьями, не было недопонимания.
Вытащил из кармана пиджака отутюженный, сложенный конвертиком, клетчатый носовой платок. Медленно развернул. Платок был размером в маленькую скатёрку. Уткнул в него огромный нос, шумно высморкался, утёр волосатые ноздри, аккуратно свернул скатёрочку в конвертик и положил обратно в карман. Курин с Петрухой молча, заваражённо наблюдали за этим священнодейством.
-У Иисуса Христа, что был распят, вон видишь, - он показал на колокольню, - на таком вот кресте, были Апостолы, ученики Его. Одним из этих Апостолов и был Апостол Петр. Сейчас он, Апостол Пётр, там, на небесах, самый главный! На этом просвещение твое и закончим, Петя.
Помолчал, глядя задумчиво себе под ноги. Потом опять вытащил тот же платок, не разворачивая его, протёр пыльную замшу на носке ботинка, продолжил:
-Так что Пётр, имя твоё самое походящее для секретаря комсомольской организации. Апостольское. Пётр, означает камень. Ты должен быть твёрд в своих убеждениях, как камень. Как гранит! Ведь комсомол, это гранит, можно сказать! Основа, фундамент, пьедестал для партии. А ты сам, как крепкий камень! С каменным взором, крепкий духом - в руководстве ячейкой этого пьедестала. А я смотрю на тебя и горжусь, что у меня есть такой друг с каменным именем - Пётр.
Картинно, театрально зарыдал. Обнял Петруху и, шмыгая носом, доверительно прошептал:
- Я не могу тебе приказать, как секретарь райкома коммунистической партии Советского Союза, Вилен Иосифович Левинсон, но как твой друг и старший товарищ, просто запросто, если ты помнишь - Вилен. Да, дорогой друг, для тебя просто - Вилен. Пусть ты мордвин или русский, а я еврей! Пусть! Но мы же, как кровные братья! Даже больше! Мы как родные братья! Как закадычные, верные друзья! Ты для меня - Петр, я для тебя - Вилен!
Вытирая грязным рукавом пьяные слезы и сопли, Петруха с собачьей верностью смотрел этой хитрой лисе в глаза. Он был готов на все ради нового друга. Даже броситься на амбразуру, как Александр Матросов.
- И всё что хочешь ради этой братской дружбы друг для друга сделаем! Любую просьбу выполним!
Пётр сказал с придыханием:
- Проси, брат!
-Только я боюсь, что тебе с моей просьбой не справиться. Тут преданность товарищеская нужна и партийная убежденность! А ты ещё комсомолец... пока...
-Да я за тебя... да я... Блямба - карамба, кому хочешь морду набью! Налей! - Петька выпил и продолжал, - да знаешь, что это... я... ваще за тебя хоть на Луну, хоть на Марс! - Петруха обнял Вилена Иосифовича и, вытирая сопли о новый пиджак секретаря, горько зарыдал.
- На Луну не надо, - подыгрывая Петрухе, сказал Вилен, - а вот на колоколенку - слабо? А, Петенька? Сбрось эти крестики на землю! - он взял его за плечи, встряхнул и, глядя прямо в его пьяные глаза, шепотом сказал, - ради нашей дружбы! Ради торжества всемирного коммунизма!
Петр Мусин не говоря ни слова, повернулся и пошел к храму. Потом остановился, вернулся обратно.
- Всё будет Царандой!!! П-п-понял, друг еврей! У нас все б-братья, блин!
Что это значило, знал лишь один Петруха. Еще раз обнял Вилена, крепко, до хруста. Пожал его руку и шаткой походкой вернулся к храму.
Каким образом ему, пьяному в лохматы, удалось забраться на купол, один бес ведает! Только закрепился он на верху и опустил два конца крепкого каната на землю. За канаты ухватились два здоровенных, сильных бойца саперной роты. Петька с усилием приподнял крест из гнезда, а солдаты с гиканьем потянули канат на себя...
Крест медленно стал кренится. Как бы нехотя, как бы прося помощи и защиты у всех и вся, а Петруха всё потрескивал и потрескивал, дико крича от натуги и желания угодить своему новому закадычному другу.
Один солдатик запутался в веревках и упал. А крест, как подрубленное на лесоповале дерево, со стоном падал, нехотя стремясь к земле. Солдатик никак не мог выпутаться из веревок и подняться. Он зажмурил глаза и истерично закричал.
- Господи, прости - и - и!
Голос его пропал в грохоте и пыли упавшего на него креста...
Солдаты вытащили раздавленного бедолагу и положили в кузов машины рядом с фиксатым. Петька спустился с колокольни и был, как стеклышко, трезвый. Правда, руки его тряслись и лицо было белым..., как у покойника. Он нашел глазами Вилена Иосифовича и понял, что к нему подходить не стоит.
Он проходил через толпу зевак и прихожан, как ледокол сквозь льды. Люди расходились от него при его приближении. Петр сгорбился и брел, как побитая, никому не нужная шелудивая собака. Никто не смотрел ему в глаза. Кто-то просто отворачивался, а кто с презрением плевал в его сторону. Он побрел к лавочке под старым тополем. Эта лавочка была для всего села навроде клуба знакомств, вроде ресторана или забегаловки. Он сам лет пять назад познакомился со своей Ленкой на этой лавке. Да и женихались здесь же.
Бывало, по вечерам на ней набьется пар пять, шесть и ничего, не стесняли друг друга и не стеснялись. А уж сколько винца здесь попито с мужиками по - праздникам и по будням. Чего уж греха таить, много знает эта лавка и хорошего и плохого. И все важные события в жизни Петра были связаны с этой лавкой. В армию провожали с нее, встречали на ней. Ленку два раза в роддом провожал и встречал - с нее. Это потому что автобус из района рядом с тополем останавливается. Вот и позор встретил около лавочки. Прямо не лавка свиданий, а скамья подсудимых!
Достал пачку папирос "Прибой", прикурил и обратил внимание, что на лавке лежит какой-то мешок. С лица деда Якова ветер сорвал цветастый платок. Подойдя поближе, Петруха ахнул! Рот его открылся. На его нижней губе, приклеившись, болталась дымящаяся папироска. Он узнал дедушку. На лице покойника была невыносимая гримаса боли, один глаз чуть приоткрылся. Впавшая глазница была заполнена жидкостью, похоже, слезами. Петра переполняли разные чувства. Ненависть к себе и жалость к деду. Несмотря на то, что Петруха был шалопай из шалопаев, дедеку, как он его называл, любил и боялся, но больше всего - любил.
"Вот тебе и лавочка, - подумал, утирая слезы, Петр, - она еще и гробовая..."
Петруха взял на руки легкое тело деда Якова и как младенца, прижав к груди, понес его домой. Туда, где дедека вот также нянькал шаловатого Петюшу, напевая ему простенькое: "Агу - гу- гу- гу- гу- гу...".
И ушёл, чтобы ни ему, ни деду не видеть эту "серьезную партейную компанию". Пришел домой, положил его на стол. Вытер мокрые глазницы деда, прикрыл глаз и сел рядом на лавке. Что нужно делать дальше, он не знал. Ребятня была где - то на улице. Скорее всего у храма. Ленка лежала в больнице, чего-то там по-женски. Родители были в Челябинске на чьих-то именинах. Подумал про себя: "Бабку Щукину подожду, она всё знает, как надо с покойниками". Он положил руки на стол, голову на руки, прижал ее к боку деда и зарыдал, будто малыш, который сотворил какое-нибудь баловство и теперь боится мамкиного наказания. Прижавшись к родному деду, заскулил, как маленький, слепой щенок:
- У-у-у-у-у-у...
Он был одинок в этот самый момент, очень одинок! Обманут, проклят, унижен, оскорблен в лучших чувствах!
***
А в это время секретарь райкома партии В. И. Левинсон умчался с места столь неожиданно печальных событий на той самой телеге. Правда, на радость наших мужиков, позабыл ящики с водкой и царскую закуску. Уехал, оставив начальствовать Курина, председателя. Но, правда, напоследок ему сказал:
- Меня здесь НЕ БЫ-ЛО!!! Понял?
Курин все понял: "Этот-то прохиндей выкрутится, а отвечать за все будет он, Курин! И будет он скоро не Куриным, а Петуховым!"
Э - эх! Он залез под рогожу, вытащил литр водки и засунул в карманы пиджака.
- После напьюсь! Один напьюсь! А потом я всему совхозу...один!... всему совхозу!.. У - у - ух! С**и!!! Я, Федор Курин, им не Левинсон какой - то и не Фридрих Барбаросса! Хотя, Барбаросса, это ничего, на меня похоже! Интересно получается - он на "ф" и я на "ф"... Хотя, при чём тут ентот фриц замшелый? А может у меня ещё лучше получится! Я - старшина в запасе, Федька Курин, укатаю в коровью лепёшку любого Фридриха и даже того горластого лейтенанта Зыкина.
Курин вспомнил, как в войну, на Одере, летёха, отнял у него фляжку со спиртом, вылил её на его гимнастёрку и хотел поджечь, индюк ротный. И это перед переправой... А был апрель, не жарко... Спирту не жалко, после небольшого боя на станции целую цистерну захватили. Лейтенант ужрался трофейным пойлом, как котяра валерьянкой. Только не мяукал, гад! Проспиртовался, как Ильич в мавзолее. Вот тут уж Курин чуть не поджог его! Демаскироваться от бомбовозов не хотелось.
"Командир, твою мать, - тыры - пыры!!! У меня тоже, какая - никакая, властишка имеется! И теперь, командовать буду Я! Разбегутся все от страха. Эх! Пулеметик бы, какой задристанный! Я бы тогда и район потянул! Ооо, я еще и шутковать могу!" - подумал про себя Курин и довольно ухмыльнулся.
Вот с этой-то улыбкой, с литром водки в оттопыренных карманах, ну прямо как с гранатами, он и пошел команды да матюки раздавать. Пошел, а сам по сторонам зырк да зырк. Это он Петруху высматривал, чтоб с ним выпить. Потому, как боится бычьих его кулаков и драчливого нрава. Понимает Курин, что Петра он под "дружбу" подставил! Но пока не до него! Командовать надо!
Курин подошел к командиру саперов и очень громко, по командирски так, чего-то грозно вякнул. Вроде того, чего мол, растрындяи, тяните, - дайте сам взорву, если не умеете!
Тот тихо так, как показалось Курину, даже ласково, послал его дояркам дойки дергать.
А больше и командовать-то Курину было некем.
- Не е е!!! Тыры - пыры, щас напьюсь! Один!!!
Он пошел, придерживая карманы пиджака, к машине, покрытой брезентовым тентом. Задний борт был открыт и завешен пологом. Можно спрятаться и от солнышка, и от лишних глаз. Да и обзор хороший. Он еще не забыл, что это он здесь, тыры - пыры, главнокомандующий!
Откинув полог машины, он забрался в кузов. Сел на лавку. Достал из кармана бутылку. Свернул пробку и, сделав из горлышка глоток, чуть не поперхнулся. Рядом, вытянув руки по швам, лежал тот самый солдатик. А подалее, раскинув руки, лицом вниз, синея куполами и крестами на спине, лежал урка - "вещая каурка". Сердце, как будто, остановилось. Хотелось убежать, улететь, испариться с этого места. Но предательская слабость охватила все тело. Оно просто не слушалось, отказывалось подчиняться. Куркин весь покрылся холодным потом. Ладони стали мокрыми, как будто были испачканы маслом. Даже бутылка чуть было не выскользнула из рук.
Немного придя в себя, он всмотрелся в лицо солдата. Что-то дрогнуло в его душе. Может, вспомнилась война?
Ведь Курин протопал по этому, ети её мать, Барбарискину плану, как корова по грязному шляху. Шлёпал по грязи, аж подмётки от сапожков солдатских отлетали, к ядрени - фени, как лузга от семечек. А шлёпал он по земельке родненькой... и совсем не родненькой, столько, тыры - пыры, что корова сдохнет, столько прошагамши...ползти-то она не может, курва рогатая... А он прошагал и прополз! В пехоте. От Сталинграда до Берлина.
- Хорошего в ней нет ничего, в войне! На войне, как в г...е! Это только в кино, тыры - пыры, все так красиво... даже смерть.
Он плеснул из бутылки на лицо солдата немного водки, вытащил из кармана тряпку и вытер кровь. Под носом еще цыплячий пушок... Курин посмотрел на копошащихся у храма саперов и подумал: "Ради чего все это, во имя чего? Во имя счастливой жизни при коммунизме, ети его мать?!! Вот она настоящая жизнь",- он посмотрел на солдатика, выпил глоток и произнес вслух:
- Была.
Поправляя ему гимнастерку, он вдруг увидел на шее два шнурочка. Отвернув ворот, обнаружил нательный крестик и ладанку с молитвой "Живые помощи".