Аннотация: Семь могущественных сестёр-волшебниц живут на волшебном Острове, а Гэлиан - их единственный младший брат...
Веретта смотрит.
Вот Гэлиан, он вернулся - сидит на своём привычном месте, и время для встреч самое лучшее - ранняя, яркая, золотая осень. Небо прозрачное и чистое, как слеза, и повсюду так много прохладного солнечного света, что каждый опавший листик подсвечен им, каждая сухая травинка, каждый гриб, прячущийся в тени листвы.
На голове у Гэлиана - корона из разноцветных листьев, и это единственное украшение, которое он носит. Тогда, много лет назад, он бредил драгоценными камнями и всё мечтал найти какой-то единственный, созданный только для него. Отправился в свой поход, в том числе чтобы добыть его, пройдя через любые испытания - никому он об этом не рассказывал, но Веретта-то знала.
Нашёл ли?
Пока не рассказывает. Но одежду он носит тёмную, неприметную - больше нет ни колец с изумрудами, ни меховой оторочки на плаще, ни жемчужных нитей, которые он вплетал в свои длинные тёмные волосы. Ему нравилось выглядеть красивым, но особенно хотелось найти тот облик, который подходил бы ему более всего, отражая его внутреннюю суть...
Младший, единственный брат семи сестёр, могущественных волшебниц, измучившийся в их тени. Колдовское искусство недоступно рождённому мужчиной - это общеизвестно, и Гэлиан не страдал от этого, не завидовал сёстрам, умеющим поднимать вихри и ураганы, пенными волнами скрывать Остров от глаз людских, разговаривавшим с духами ветра и воды, знавшим тайны Солнца, Луны и Звёзд. Но ему казалось, что существует что-то, что будет явлено именно ему, и для чего он сам был рождён в этом мире. Ведь не зря же в его жилах тоже течёт королевская кровь, как и у сестёр?
Так думал Гэлиан.
Сёстры относились к нему с нежной любовью, но им неведома была буря, происходившая в душе мальчишки. Они были много старше его и уже не помнили той своей жизни, в которой не обладали знанием; чувства же того, кому волшебство мира недоступно, и к кому не придёт в срок Наставница, не могли быть понятны им по самой их природе...
И Гэлиан тоже любил своих сестёр, но не мог найти в них понимания, и любые его попытки поделиться с ними своими переживаниями заканчивались ласковой, наставительной беседой матери с неразумным ребёнком. Или же суровой отповедью - потому что сёстры были разными по своему характеру. Среди них была Гвил, Повелительница Бурь, которая не выносила слабости характера - тот, кто слишком уязвим, будет сразу же сметён её нездешней яростью, а потому она не могла обращать внимания на такое существо. Но даже и она любила своего младшего брата, видя в нём непокорное создание, наполненное дерзкой, переменчивой силой пламени.
Сам Гэлиан никогда не думал о себе так, но пришёл день, и он всё-таки взбунтовался - потому что как иначе можно было назвать его поход в мир, лежащий за пределами Острова? Его дерзкую, сумасшедшую, невозможную погоню за тем, что он и сам не смог бы точно описать?
Сёстры не воспротивились этому. Не стали его удерживать. Они были так же горды, как он сам, и сделали вид, будто ничего на Острове не изменилось с его уходом. Они всё так же колдовали, противостояли враждебным силами, двигались тропами тайных знаний, иногда - по настроению - помогали неразумным людям или же играли с ними, чересчур далеко зашедшими в своём неуёмном самодовольстве.
Но Веретта-то знала.
Она видела, что всё реже на Острове расцветают яркие, нежно пахнущие цветы, всё меньше звёзд рассыпается по ночному небу, всё реже птицы поют так, что душа готова плакать и смеяться одновременно - даже душа какой-либо из могущественных сестёр. И последние не приходят больше в рощу, чтобы полюбоваться переплетением ветвей, посеребрённых ласковым лунным светом.
Веретта ждала молча. Сёстры предпочли позабыть о Гэлиане и жить так, как будто его никогда и не было - или, во всяком случае, он совершенно определённо не мог вернуться; а, значит, жизнь Острова должна была продолжаться без расчёта на него. Но ей-то было известно, что попытка вычеркнуть кого-то начисто свидетельствует о слишком страстных и непереносимых чувствах...
Веретте неведома была подобная страсть - только лишь тихая, молчаливая любовь.
И когда Гэлиан в очередной раз наталкивался на непонимание со стороны своих сестёр, он приходил к ней со слезами и исступлёнными исповедями, метался по роще, колотился головой о стволы деревьев, рыдал так, что - будь он колдуньей - от этих криков самое земля бы разверзлась под ногами, а море хлынуло на сушу, сметая всё на своём пути. Быть может, именно по этой причине он колдуньей не был.
Всё, что могла сделать Веретта - это принять его, в изнеможении падавшего к ней на грудь, и осторожно обнять. Это приносило ему успокоение.
Но она всегда знала, что однажды этого станет для него недостаточно, и тогда Гэлиан уйдёт. Так же как знала, что рано или поздно он вернётся, и в этом превосходила его сестёр, которые могли бы знать всё, что происходит и будет происходить в любом из миров - но не всегда хотели этого.
А жизнь у Веретты была такая же долгая, как и у них, поэтому ей не приходилось бояться, что она не успеет его дождаться...
И вот она дождалась, спустя сотни лет.
Бурный восторг, какой бы мог охватить людскую женщину, или даже одну из сестёр, был также ей недоступен. Но она постаралась проявить свою радость.
Заметил ли он, что она ведёт себя необычно, не так, как прежде, когда лишь только молча раскрывала свои объятия?
Он так же молча улыбнулся и сел прямо напротив неё, в своей короне из листьев и длинной, тёмной, не украшенной ничем одежде. Глаза у него были печальными. Он больше не будет падать к ней на грудь, рассказывая о том, что произошло.
Гэлиан-мальчишка останется в памяти одной только Веретты, потому что сёстры предпочтут навсегда выкинуть прошлое из головы. После его возвращения произошла бурная сцена, к которой все они - все семь - по молчаливому сговору предпочтут не возвращаться более в памяти, так же как ко всему, что случилось до этого. Гэлиан же считает своё прежнее поведение настолько глупым и ребяческим, что ему стыдно и горько вспоминать самого себя.
Значит, придётся одной лишь Веретте хранить образ чересчур страстного, отчаянного, противоречивого мальчишки, измученного метаниями собственного духа. Она-то знает, что он был не так уж плох, как сам Гэлиан о себе теперь считает - просто он был ребёнком... Которого она любила так же, как будет любить того, что ныне занял его место. В её памяти хватит места для всего, что живёт и жило на этом Острове - для каждого листа, каждой травинки, каждого крохотного паучка, ткущего серебристую паутину в прозрачном, звенящем воздухе.
- Что же, Гэлиан, ты теперь нашёл самого себя? - спрашивает она, как может, ласково.
В её голосе он никогда не слышал того чувства собственного превосходства, которое, так или иначе, всегда отличало его сестёр. Как же иначе? Они были старшими, более умудрёнными жизнью и тем знанием, которое Гэлиану никогда не предстояло получить. Он это понимал, но всё-таки обижался.
Теперь - нет, хотя сёстры не изменились. Их души также меняют свой облик, но это происходит очень редко и очень медленно; в ближайшие несколько тысяч лет всё останется по-прежнему. А вот Гэлиан... Но он - не волшебница, и он побывал в людском мире.
Веретта, кажется, понимает, в чём дело. Может быть, это - не самое великое из знаний, но Гэлиан стал счастливым, приобретя его. Дух его умиротворился, хотя вместо жемчужных нитей в волосах у него теперь серебряные пряди, а улыбка печальна. Его поход завершился успешно.
Над их головами шелестят резными, золотистыми листьями дубы.
Веретта молча наблюдает за тем, что совершает Гэлиан, хотя это было строго-настрого запрещено с самого начала времён, и сёстры, если узнают... то, что они будут гневаться, это мягко сказано. Но он то ли больше не боится их ярости, то ли решил делать то, что считает нужным, несмотря ни на что. Веретта не судит: не ей судить. Раз Гэлиан решил, что это нужно, вопреки желанию сестёр...
Он открывает проход к Острову. Не для всех и каждого, а лишь для того, кто сумеет его найти, вопреки всему. Но...
Человек стоит перед ним, потрясённый и оглушённый.
- Я верю в твоё достоинство, человек, - Гэлиан говорит медленно, ласково, и от слов его исходит чувство спокойной силы. - Даже если в ослеплении своём ты совершал дурные поступки, то это поможет тебе впредь понимать других, поступающих точно так же, лучше, и верить в них . Так, никогда не забывай о своём прошлом. А теперь возвращайся и суди мудро, разумно и справедливо. Пусть образ Великого Древа Жизни будет неотступно сопровождать тебя в мечтах, не позволяя отклониться с выбранного пути...
Веретта чувствует себя как-то странно - такого с ней ещё никогда не происходило. А прожила она очень долго, и она видела могущественных сестёр маленькими девочками, хотя сами они себя в те давние времена уже почти не помнят.
- Сёстры не являются в мир людей; только лишь такие неразумные мальчишки, как я. Поэтому люди и считают, будто боги - по большей части, мужчины, - усмехается Гэлиан, когда человек исчезает, и тропа, по которой он пришёл, вновь зарастает орешником и цветами. - Если б я мог описать своё ничтожество в сравнении с той силой, которой обладает Женщина...
Он замолкает и смотрит на Веретту.
Но это первый раз на её памяти, когда она не вдумывается в его слова. Немного испуганно она оглядывает саму себя. Да, так и есть: она увита цветами с ног до головы - золотыми гроздями они спускаются до самой земли, и сквозь этот волшебно мерцающий полог ей немного трудно смотреть на мир. Смотреть на Гэлиана.
Она и не знала, что тоже умеет цвести.
- Ой, Гэлиан, - говорит она немного робко. - Ты же не хочешь сказать, что это я...
И замолкает. Невозможно думать о себе так.
Она и не будет больше думать, а только лишь делать то, что умеет - слушать, смотреть и помнить.
Он молча наклоняется, и вот она снова обнимает его, как прежде.
Закрыв глаза, Гэлиан прижимается щекой к гладкому светлому стволу; цветы... цветы уже исчезли, но так и должно быть. Среди тонких белоснежных ветвей, которые ажурно оплели его фигуру, корона из золотых осенних листьев сияет под лучами солнца так ярко, так ослепительно, что нестерпимо больно глазам.