Астапенков Илья Анатольевич : другие произведения.

История без продолжения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  История без продолжения
  
   - Привет Тимми, ты уже проснулся?
  Вставай скорее, а то мы не поедем в церковь.
  Маленькая девочка, одетая в очаровательный голубой сарафан, с белым кружевным воротничком тоненькой рукой тормошила светловолосого мальчика в ночнушке, ерзавшего в кровати.
  - Ой, Джинни, - сказал он и потянулся на кровати, - я ещё могу поспать целых три минуты, уйди.
  - Нет, - повторяла Джинни, - вставай. Мама послала меня разбудить тебя, иначе она рассердится, - и стала тормошить Тима ещё сильнее.
  - Противная девчонка, - сказал он и повернулся на другой бок.
  - Ну, Тим, продолжала Джинни, - скоро уже будет завтрак, если мы не успеем, то мама будет ругаться. Вставай!
   В эту минуту снизу послышался недовольный женский голос: ''Тим, Джинни, что вы там возитесь? ''
  - Ну, вот, вставай, - крикнула Джинни, и силой потянула Тима за ворот ночнушки.
   Идём, Тим! Идём, идём...
   Тим Робинсон резко проснулся. Напротив него, в вагоне электрички, следовавшей по маршруту
   Лондон - Кардифф, стоял четырёх летний малыш, с крепко сжимаемым в ладонях резиновым шариком зелёного цвета и испуганно глядевшего на Робинсона.
  - Тим, пошли, не лезь к дедушке. Дедушка уже старый, ему нужно отдыхать, - сказала мать малыша, одетая в деловой костюм персикового цвета, и после чего потянула несмышлённыша к себе.
  - Простите мистер, - сказала она, - он ещё совсем маленький, ему всё интересно.
  - Да, да, конечно, - сказал Робинсон, и, кряхтя, проводил взглядом малыша в голубой курточке с фиолетовыми полосами на рукавах, с интересом разглядывавшего коричнево - шахматную шляпу мистера Робинсона.
  Тим Робинсон посмотрел в окно поезда, за которым мелькали западные английские пейзажи, и с грустью подумал: '' Да, и я ведь тоже когда-то был такой маленький...'' Он посмотрел на своё еле видимое отражение в окне поезда, оглядел свои седые волосы, морщинистое лицо. В нём уже не угадывались черты того, светловолосого мальчишки из детства. Да, чего ещё ждать? Ему 88 лет, он ровесник этого ХХ века. За его плечами две мировые войны. На одну из них, на самую первую, он попал в одна тысяча семнадцатом году, в Бельгию, семнадцатилетним мальчишкой.
  Робинсон закрыл глаза и в памяти всплыл образ майора Дженингса. Он вспомнил, как тот выступал перед толпой солдат. Тогда в марте 1917 года. Толпа... это было скопление массы солдат двух категорий: первая - перепуганные, такие как Робинсон, мальчишки семнадцати-восемнадцати лет, а некоторые даже и шестнадцати лет, вслушивающиеся в каждое слово, произносимое майором, и надеявшиеся, что он скажет что-то такое, что поможет им выжить в атаке.
  Вторая - это были люди, смотревшие на Дженигса совершенно безразличными или даже озлобленным взглядом, ветераны войны, хотя ещё только три-четыре месяца назад они начали свою войну. Некоторые воевали с 1916-го года, ещё меньше было тех, кто воевал с 1915-го.
  Некоторые из них стояли измождённые, перебинтованные бинтами, превратившимися в красно-жёлтую труху. На некоторых вообще было невозможно смотреть, их руки и лица были сплошь покрыты безобразными гноящимися ранами.
  Особенно Робинсону запомнилось лицо одного капитана, с плохо перебинтованной раной на месте бывшего правого глаза, оживлённо о чём-то беседовавшего со своим лейтенантом.
  - Ваша задача, - говорил Дженигс, - сидя в окопе, услышав команду ''Газ'', сразу надеть противогаз, независимо от того пустили немцы его или нет. Они могут пустить газ прямо у своих позиций. Первыми сразу в бой пойдут новобранцы. Ваша задача: как можно быстрее добежать до позиций противника. У них, там, через каждые десять метров - по пулемётному расчёту. Поэтому сразу предупреждаю, что добежит только каждый десятый, в лучшем случае - каждый пятый. Дженигс посмотрел на рыжего молодого солдата, одетого в шинель, которая была ему великовата, по лицу испуганного мальчишки, ручьём текли слёзы. Он обхватил винтовку, которая ему была почти во весь его рост, как будто это была его мать или подруга.
  Сурово посмотрев на него взглядом, (''солдат не должен рыдать'') Дженигс перевёл взгляд на ''ветеранов'', которые выделялись в толпе своими окровавленными бинтами.
  - Кто не может бежать - пойдёт в атаку во второй очереди. Их цель: ''доползти'' до немецких позиций, прикрываясь телами убитых во время первой атаки.
  ''И ещё, - сказал Дженигс, посмотрев на небо, - хранит вас Господь!''
  - А, будет артобстрел немцев? - спросил какой-то заросший щетиной сержант.
   Да, - ответил Дженигс.
  - Но смысла в нём нет, т.к. наши орудия дотянут только до их крайних позиций, а у них там укрытия, а дальше обстрелять позиции противника наша артиллерия не в состоянии. Кстати, когда вы добежите до середины, то по вам начнёт работать артиллерия противника. Сначала дальнобойная, а потом и артиллерия средней дальности. Помните также, что перед позициями немцев - колючая проволока, и, конечно, их пулемётчики... Если вы всё это преодолеете, то считайте, что ходите у Иисуса в любимчиках.
  После этих слов, зазвучала барабанная дробь, и послышались звуки горна. Этот сигнал означал только одно: разойтись по своим подразделениям.
  Робинсон поспешил к месторасположению своего батальона 117-го Ньюпортского пехотного полка. Там он увидел того самого одноглазого капитана с усмешкой что-то рассказывающего солдатам батальона. До Робинсона донеслись его слова о войне. Он говорил о ней так , как говорят о рецепте приготовления пудинга.
  - Ваш бывший капитан был убит вчера ночью, часовым при попытке к дезертирству. Такое, к сожалению, бывает, - усмехнулся капитан, - не у всех выдерживают нервы. Меня зовут Найджел Гримсби.
   Несмотря на мой правый глаз, своё я ещё не отвоевал. А вы не бойтесь. Для вас главное - добежать до немецких окопов, найти подходящего немецкого ''кабанчика'' и выпустить ему все его немецкие кишки, - засмеялся капитан. Затем дал команду: ''На взводы рассчитайсь!''
   После перерасчёта, Робинсон узнал, что он находится в третьем взводе сто семнадцатого полка, вместе с ещё девятью такими же молодыми, его возраста парнями и пятью невзрачными джентльменами.
   К ним подошёл лейтенант лет двадцати пяти и, не представившись, потребовал следовать за ним.
   Они шли по окопам, мимо медицинского отделения, где стоял невыносимый запах гноя, и на носилках лежали изуродованные тела стонущих раненых. Затем они вышли на передовую. Шли мимо солдат, которым вскоре предстояло умереть, но, вглядываясь в их измождённые лица, он редко встречал паникёров.
   Кто-то шутил, кто-то молился, кто-то писал домой письма, а кто-то смотрел на него. Робинсону надолго запомнился взгляд одного солдата, который всем своим видом хотел сказать: ''Да, парень, жалко тебя, но ты не выживешь!''. ''Чёрта с два, - подумал Робинсон, - это ты, старый чёрт, сдохнешь, а я буду жить!''
   Вскоре вышли на позиции, предназначенные для их батальона.
  - Окапывайтесь, а я пойду в штаб, - сказал лейтенант и показал рукой в сторону офицерской палатки, - атака, скорее всего, будет часа через два''. После этих слов он ушёл.
  - Вот гад, так и не назвал своё имя, - сказал кто-то из солдат.
  - Зачем? - спросил другой.
   Один дьявол, мы всё равно все умрём, толком и не познакомившись.
   Робинсон оглядел солдат своего батальона. Видеть-то их он видел, но знать, хорошо не знал. Только лица их были ему немного знакомы. Один из солдат, посмотрев в лицо каждому, вышел вперёд, первым подошёл к Робинсону, протянул
   свою руку и сказал: ''Джон Хиггинс из Глостера, 17 лет''.
   ''Тим Робинсон из Кумбрана, 17 лет, - ответил он.
   Затем к ним подошёл невысокий рыжий паренёк и представился: ''Илай Джексон из Ньюпорта, 16 лет''.
  - А, почему в шестнадцать лет ты здесь оказался? - спросил Джон.
  - Да, я, когда просился на фронт, - начал Илай, - записался в полевую кухню, поваром, а когда прибыл во Францию, то сбежал в солдаты. Вот прислали сюда, - ответил он.
  - Джеймс Патрик, из Кардиффа, восемнадцать лат, - подошёл к ним ещё один парень, растолкав остальных, и первым пожал руку Хиггинсу, видимо признавая за ним, таким образом, старшинство.
  - Гарри Олдридж из Суонси, 16 лет, - протянул руку совсем молодой солдат. ''На призывном пункте сказал, что мне семнадцать лет. Поверили'', - усмехнулся он. По его глазам было видно, что за этот поступок он проклял себя тысячу раз.
  - Майкл Лимерик, семнадцать лет. Я тоже из Ньюпорта, - представился ещё один молодой солдат. Он небрежно окинул взглядом Джексона, и первым протянул руку Патрику.
  - О, пальма первенства перекинулась, - подумал Робинсон, и, посмотрев на Майкла, увидел его высокомерный взгляд. Вот сволочь, - подумал Тим, - одногодка, а сколько выпендрежа.
   Остальные солдаты, особенно пятёрка, т.е. те, имели уже боевой опыт и солидный возраст, проигнорировали братание.
   Они даже сделали вид, что не заметили.
  Трое, видимо очень застенчивых ровесников, лишь бросили косые взгляды, так и не решившись подойти.
  Затем все уселись на холодную, окопную землю. Кто-то достал бумагу и начал писать письма, кто-то достал чётки и начал читать молитву.
  - Эй, ребята, может, в картишки перекинемся? - предложил Паркер.
  Но все отказались, каждый был занят своим делом.
  ''Какие-то вы скучные. Ну, умрёте, не умрёте вы через час, какая разница? Важно, что происходит сейчас,'' - сказал Паркер и, улыбаясь, посмотрел на Робинсона.
  Робинсон вовсе не был согласен с Паркером. Улыбнулся он просто из вежливости.
  - Не через час, а раньше, - сказал солдат в шинели, которая вся была пропитана багровыми пятнами крови.
  Солнце уже уходит на Запад. Командование хочет, чтобы при атаке солнце светило немцам в глаза, ослепляя их.
  - Да, а я подумал, что атака будет ночью или на рассвете, - сказал Патрик.
  - Нет, - возразил солдат в кровавой шинели, - рассвет это слишком долго. Мы уже завтра должны быть в пятидесяти километрах на восток отсюда, это недалеко от Намюра. Они ждут подкрепление, - солдат кивнул в сторону немецких позиций, - а то мы можем вообще никогда не взять их позиций.
  Робинсону стало очень страшно. Ему показалось, что от ужаса кровь похолодела в его венах. Эта неопределённость до атаки его как-то успокаивала, а сейчас ему было очень страшно.
  - Да, - думал он, - самое жуткое на земле, это когда ты знаешь, что до твоей смерти подать рукой, и ты сидишь в холодном, вшивом окопе и ждёшь её.
  - Эй, - толкнул его в плечо Хиггинс, - вот возьми, - он достал из нагрудного кармана круглый серебряный медальон на цепочке. Он открыл его. Там находилась маленькая фотография очень красивой девушки и надпись: ''Дорогому, любимому Джону. Пожалуйста, возвращайся живым''.
  ''Вот'', - сказал Хиггинс, - если со мной что-то случится, то отправьте его в мой город, на улицу Роз, 17 и напишите, что я очень любил её.
  - Да, ладно, - сказал Тим, - ты не умрёшь, никогда.
  - Очень прошу тебя, - сказал Джон.
  - Хорошо, - ответил Тим и спрятал медальон в нагрудный карман. Затем он снял с шеи крестик и дал его Хиггинсу.
  - Зачем, - спросил тот.
  - Прочитай, что написано на обратной стороне, - попросил Тим.
  На обратной стороне были написаны слова: ''Дорогому братику от сестрёнки. Спаси и сохрани. Аминь''.
  Этот крест подарила мне сестрёнка. Если со мной что случится, то пошли его в мой город на девятнадцатую улицу, дом номер двадцать три.
  - Зря, не зря отдал крестик, - с испугом подумал Тим, - а если Джон погибнет, то исчезнет и крестик.
  Тут его размышления прервал солдат, которого он видел, когда шёл на передовую. Тот опять прошёл мимо Тима, внимательно вглядываясь в его лицо.
  - Вот, дьявол, - подумал Робинсон, - что ему надо?
  - Говорят, что это провидец, - сказал солдат в кровавой шинели, сидевший напротив Тима,- всегда чувствует, умрёт солдат или нет. Затем он вытащил сигарету и затянулся.
  Тиму стало ещё страшнее.
  Над позициями раздавался звук чей-то трофейной губной гармошки.
  Слушая эти звуки, Тим посмотрел на небо. Всё небо, от позиций до самого горизонта было усеяно силуэтами воронов.
  - Вороны летают, - сказал солдат в окровавленной шинели, - как летали всегда, во все времена над местами битв, сражений. Каким-то удивительным способом чуя запах смерти.
  - А, что у смерти есть запах? - спросил Робинсон.
  - Есть, - ответил солдат, - это помесь запахов страха, ужаса, отчаянья, горя и ненависти.
  - Интересно, - сказал Тим и поглядел на небо. Там вместе с воронами летали коршуны и ласточки.
  - Я всегда жалел птиц, - продолжал Робинсон, - люди проживают свои жизни, испытывая громадное количество удовольствий, наслаждений, а они, не знающие, что такое счастье, радость, любовь, всегда вынуждены глупо парить над землёй в поисках пищи. Но сейчас, я бы отдал всё, чтобы превратиться в ласточку, взлететь и упорхнуть отсюда.
   Солдат в окровавленной шинели ничего не сказал в ответ на эту реплику. Тим попытался уснуть, надвинув
   каску на глаза, но у него не получилось.
   Через минуту в окоп вбежал лейтенант.
  - Готовьтесь, - крикнул он, - с минуту на минуту должен поступить приказ об атаке.
  Тим схватил винтовку, и хотя он не был особо верующим, всё же перекрестился, затем прижался спиной к холодной земле. Это же сделали и другие солдаты.
  Послышалась барабанная дробь, звуки горна, а затем одновременно выстрел ракетницы, чьи-то свистки и крики офицеров: ''В атаку! Га-а-а-з.''
  Тим ловко вылез из окопа и стал надевать противогаз, этот пропахший чужим потом кусок резины.
  Интересно, что случилось с его прежним владельцем, - подумал он и тут же краем глаза увидел своих братьев по оружию, надевавших противогазы, находясь на земле.
  - Ты, что дурак, - крикнул ему Хиггинс, - ложись!
  Тим опустился на колени, и ничего не понимающим взглядом уродца в противогазе стал оглядываться по сторонам.
  - Вы, что уроды! - кричал лейтенант, призывая подняться в атаку.
  ''Встать! В атаку! Всех под трибунал отдам!'' - продолжал неистовствовать лейтенант.
  Робинсон и ещё несколько солдат, следуя приказу вскочили и побежали по направлению к немецким позициям. Тиму было очень тяжело дышать в противогазе. Он ещё был ему и мал, сильно сдавливал голову, а от дурного запаха резины у него закружилась голова.
  - Ну, его к дьяволу, - сорвал с головы противогаз Тим и бросил в сторону своих позиций. Когда он обернулся, то краем глаза увидел, грохочущие здоровенные махины, которые раньше никогда не видел. Из-за их езды тряслась земля вокруг, и Тиму казалось, что он еле стоит на ногах.
  ''Ничего себе, это те самые большие Билли'', - воскликнул он. Обрадованный, Тим развернулся в сторону немецких позиций и побежал, но, вспомнив о выкинутом противогазе, очень испугался.
  ''Вот дурак'', - зачем я его выбросил, - подумал Тим, но возвращаться было поздно.
  Откуда-то послышался стрекочущий звук. Тим поднял голову и увидел аэропланы, летевшие в сторону немцев. Оглянувшись, он увидел вокруг себя ещё тысячи таких же, как он кричащих, матерящихся и бегущих с винтовками наперевес, по направлению к немцам, солдат. Тима охватила радость. Ему показалось, что он больше не боится за себя, смерть его минует.
  Но через секунду всё изменилось. Он услышал какой-то свистящий звук, и перед ним артиллерийским снарядом разорвало на части двух солдат. Тим упал будто оглушённый чем-то. Повернув голову вправо, он увидел, как снарядом разорвало шестнадцатилетнего Илая Джексона. Его рыжая голова отлетела к ногам Тима.
  - ''А-а-а'', - закричал Робинсон и попятился назад. Оглянувшись, он увидел два горящих ''Больших Билли'', чьи-то разорванные и оторванные руки, ноги, головы, туловища.
  Особенно его поразила картина: ''Большой Билли'' раздавил солдата, которому оторвало ноги и тот, истекая кровью, просил пробегающих мимо солдат о помощи.
  Через секунду другой снаряд разорвался рядом с Тимом. Это заставило его подняться, взять винтовку и бежать. Ближе к немецким позициям артобстрел усилился, и криков стало ещё больше.
  Робинсон каким-то чудом умудрился выживать, вовремя пробегая мимо падающих снарядов.
  Добежав до колючей проволоки, он услышал крик Лимерика: ''Ложись, Робинсон!'' Тим упал на землю. Обернувшись, он хотел поблагодарить своего спасителя, но не успел.
  Пулемётной очередью из-за колючей проволоки череп Майкла разорвало на части.
  ''Гады'', - закричал Тим, и, вытащив гранату, бросил её за проволоку. Пулемёт сразу же заглох. Схватив винтовку, наступил на спину, повисшего на проволоке солдата (''Прости, браток, - подумал про себя Тим), перепрыгнул через колючую проволоку, и оказался в немецкой траншее. Оглядевшись вокруг, он увидел убитых своей гранатой двух немецких пулемётчиков и двух пехотинцев.
  ''Тьфу, немецкие сволочи'' - плюнул Тим на их тела.
  В этот момент он увидел немца лет пятидесяти, в кайзеровском котелке, лезшего на него с винтовкой. Тим успел обернуться и выставить вперёд двумя руками свою винтовку, тем самым, задержав удар немца. Но тот, злорадно улыбаясь, продолжал давить винтовку. Штык приблизился к груди Робинсона. Не выдержав напора немца, он упал на колени, но продолжал из последних сил сдерживать удар.
  Вдруг чья-то сабля рубанула и разрубила голову немца пополам. Фонтан мозгов и крови захлестнул Тима. Протерев рукавом шинели лицо, он увидел одноглазого капитана.
  - Не робей, сынок, - сказал он, - вперёд.
  Но чья-то лихая пуля попала и ему в шею, после чего он упал.
  Робинсон схватил винтовку и попытался выстрелить, но не успел. Пуля попала ему в живот.
  Тим почувствовал резкий приступ боли. Упав на колени, он увидел ''фонтан'' бурой жидкости, вытекающей из его живота. Подняв руку, Тим увидел, что она до локтя в крови. Почувствовав ещё один резкий приступ боли, он упал на землю.
  - Помо-о-г-и-те, - шептал Тим, протягивая окровавленную руку, пробегавшим мимо него английским солдатам. Ему никто не помогал. Разгорячённые пылом сражения, они пробегали мимо.
  Тим лежал, уставившись холодеющим взглядом в небо. Его охватило детское щемящее чувство нежности к маме.
  Ему хотелось к маме, чтобы та приласкала его и полечила, как в детстве.
  ''Ма...ма..., - еле шевелил он языком.
  Но матери рядом не было. Рядом была война, и шёл праздник смерти.
  Из раны продолжала хлестать кровь. Ему показалось, что всё его тело окаменело.
  ''Это и есть запах смерти'', вспомнил Тим слова солдата в кровавой шинели. - По крайней мере, её обжигающее дыхание я точно чувствую, - подумал он.
  Глаза его закрылись.
  ''Я же умираю'', - ещё раз подумал Тим и попытался открыть глаза.
  Высоко в небе парил ворон.
  ''Проклятая птица,'' - подумал Робинсон.
  ''Вокруг смерть, взрывы, а она ничего не боится. А вдруг это не просто ворон, а тот самый из кельтских миров, который парит над местами сражений, а потом уносит души убитых воинов в своих когтях в загробный мир, -пронеслось у него в голове.
  Тим почувствовал окончательную слабость в теле. Всё его тело было покрыто кровью.
  ''Смерть..., смерть'', - крутилось в голове у него.
  - Я хочу жить! - подумал Тим и из последних сил открыл глаза.
  Ворон парил уже совсем низко.
  - Улетай, улетай, проклятая птица, - пытался говорить Робинсон одеревеневшими губами, но не договорил, и, поддавшись слабости, закрыл глаза и провалился в бездну.
  Тим увидел яркий, белый свет, резавший ему глаза, и сразу же закрыл их обратно. Затем он попытался снова, открыть глаза и это ему удалось.
  - Я в раю? - спросил он, увидев чьё-то размытое, улыбающееся лицо.
  - Нет, ты не в раю. Не знаю првда , это к счастью или нет, - проговорило лицо, приобретая черты миловидной, улыбающейся девчонки лет пятнадцати.
  - А, я в лазарете, - подумал Тим, уставившись на свой забинтованный живот.
  - Я пойду, - сказала девушка, взяв таз с кровавыми бинтами.
  - Не уходи, - попросил Тим, протягивая к ней руку, - у меня в куртке был медальон. Куда он делся?
  - Не знаю, - ответила она, пожимая плечами, - тебя принесли сюда без него.
  - А кто принёс меня? - спросил Тим, глядя на молоденькую сестру милосердия, заметив, что она очень симпатичная.
  - Джон Хиггинс, из твоего взвода. Вы с ним - единственные, кто выжил в этом бою.
  - Он, наверное, забрал свой медальон. А, что он сделал с крестиком моей сестры? Неужели отослал, - с ужасом подумал Тим.
  - Где у вас ручка с бумагой? - крикнул он сестре, - дайте мне.
  Сестра стояла с грустным видом, не слыша Тима.
  - Утром, на рассвете, когда немцы пытались отбить позиции он погиб. Я его знала. Джон был, как и я, из Глостера, - сказала девушка и заплакала.
  - Не плачь, - прошептал Тим, - это война, на ней почти все умирают. Отвалившись на подушку, он тоже вспомнил Джона, его улыбчивое лицо. Но совсем растрогаться ему не давала мысль, засевшая у него в голове: ''Успел Джон послать крестик или нет?''
  ''А ты точно знаешь, что он погиб? - спросил Тим у сестры, чьё лицо распухло от слёз.
  - Я сама вчера видела в морге его труп с биркой на ноге.
  - М...м - да, - Тим опустил глаза.
  - А как тебя зовут? - спросил он, чтобы как-то отвлечь сестру.
  - Анна, - ответила та.
  - Анна, - улыбнулся Тим, опустив глаза.
  ''Скажи, Анна, немцы вчера во время контратаки отбили позиции?
  - Да, - кивнула та, - наши войска сейчас находятся на позициях, что занимали позавчера.
  - Что? - лицо Тима побагровело, - столько трупов, столько людей погибло, и всё, всё зря! Проклятая война, она никогда не кончится! - Закричал Тим, уставившись в потолок.
  - Ну, для тебя, наверное, война уже окончилась, - сказала Анна.
  - Да, - усмехнулся Тим, - если это правда, то я на тебе женюсь, - прошептал, улыбнувшись, он.
  Анна тоже улыбнулась в ответ.
  Впоследствии слова, сказанные им сбылись.
  Робинсон открыл глаза, услышав чьё-то копание. Он увидел лысоватого мужчину в очках, и замшевой куртке, севшего на сиденье напротив него. В руках у мужчины была газета. Он развернул её и начал читать. На последней странице Робинсон прочитал: 17 ноября 1988 года, в Версале (Франция) будет проходить встреча ветеранов первой мировой войны и торжества, посвящённые 70-летию со дня её окончания.
  ''Встреча ветеранов'', - усмехнулся он, - кучка невидящих, неслышащих старикашек со слуховыми аппаратами, приедет на встречу, - подумал Робинсон и посмотрел в окно.
  '''Интересно, сколько нас осталось? Пройдёт два - три года, и мы все умрём. Время уравняло тех, кто выжил тогда, и те три миллиона, что остались там, во Франции, Бельгии, будучи совсем мальчишками. И тех, и тех уже не осталось в живых.
  ''Станция Кумбран,'' - объявили в редуктор, и в вагоне зашевелились люди.
  Робинсон попытался встать сам, но не смог этого сделать, и тяжело кряхтя, опустился назад. Мужчина напротив протянул руку.
  - Спасибо, не надо, - сказал Робинсон и, оперевшись на свою трость всё-таки встал. Тяжело дыша, медленными шагами, направился к выходу. В тамбуре к нему подошла девушка.
  - Вам помочь? - спросила она.
  - Не надо, - прокряхтел Робинсон.
  - Давайте, я вам всё-таки помогу, - сказала она и помогла спуститься на перрон.
  - Вас кто-нибудь ждёт? - поинтересовалась она.
  - Нет, меня уже давно никто не ждёт, - ответил Робинсон.
  - Простите, - извинилась девушка.
  - А как Вас зовут? - поинтересовался Робинсон.
  - Мэри, - ответила она.
  - Хорошее имя. Так, когда-то, звали мою дочь.
  Мэри попыталась отвлечь Робинсона от горьких воспоминаний.
  - Куда Вам нужно? - спросила она.
  - Мне бы поймать кэб, - сказал Робинсон.
  - Такси, такси, - крикнула Мэри, и через секунду к ним подъехал чёрный кэб.
  - Ну, простите, мистер..., - вопросительно посмотрела Мэри на Робинсона.
  - Робинсон, Тим Робинсон, - ответил тот.
  - Простите, мистер Робинсон, мне пора.
  Старик проводил взглядом девушку.
  - Да, - подумал он, - она чем-то и правда напоминает Мэри.
  - Эй, - услышал Робинсон голос водителя такси, - сэр, едем или нет?
  - Да, - сказал старик и залез в кэб.
  - Куда едем? - спросил водитель.
  - Улица королевы Виктории, 17.
  - А я этот дом хорошо знаю, - оживился водитель, - у меня там знакомые живут. Вы им кто?
  - Я? Никто, - ответил Робинсон. Я когда-то жил в этом доме. Сейчас хочу на него посмотреть.
  - Ого, - удивился таксист, - и давно Вы там не живёте?
  - С 1941 года.
  - Как? - удивился таксист. - Я вырос не по-далёку. По-моему этот дом построен в середине сороковых годов.
  - Вот, так, - ответил Робинсон.
  Таксист, видимо всё понял. Дальше они ехали молча. Вскоре подъехали к прекрасному двухэтажному особняку, построенному в викторианском стиле, опоясанным зелёным фасадом. Когда Робинсон вылез из машины, то шофёр спросил его: ''Вас ждать?''
  - Уезжайте, - сказал Робинсон. - Я, если, что, сам такси остановлю и уеду.
  - Как Вам угодно, сэр, - ответил водитель и, вырулив на дорогу, скрылся.
  Не успел Робинсон, как следует разглядеть дом, как его внимание привлёк мальчишка лет двенадцати, пробежавший мимо него и забежавший в дом.
  Через минуту, он увидел, как к окну на втором этаже подошла женщина и, посмотрев на Робинсона, куда-то ушла. Через секунду она открыла дверь дома и стояла на пороге вместе с мальчиком.
  - Что Вам угодно, сэр? - спросила она.
  - Да, ничего, - ответил старик. - Просто я когда-то жил в этом доме и захотел на него посмотреть.
  - Этого не может быть, - возразила женщина. - Родители моего мужа живут здесь с 1944 года, с тех пор, как его построили.
  - Извиняюсь, мэм. Я жил на месте Вашего дома.
  - Простите меня, сэр, - сказала женщина, и, повернувшись к мальчику, предложила пригласить дедушку в дом.
  - Входите, мистер, - попросил мальчик и, спустившись по лестнице, помог старику подняться.
  - Проходите, - пригласила женщина Робинсона в дом, войдя вслед за ним, на ходу стягивая фартук.
  - Она в фартуке. Только сейчас заметил. Да, старею. Зрение стало совсем не то, что раньше, - подумал он.
  Войдя в комнату и увидя стул, стоящий около стола, он сел, не спрашивая разрешения у хозяйки. Женщина расположилась напротив него.
  - Простите, - сказала она, - моего мужа нет дома. Он полицейский и сейчас находится на службе. Разрешите предложить Вам чай или кофе.
  - Ничего не надо, - ответил старик, осматривая дом.
  - А Вы долго здесь жили, - поинтересовалась женщина.
  - Я? - переспросил старик, - с 1922 по 1939 год.
  - М-да, недолго, - подтвердила женщина. - А что случилось потом? Почему Вы уехали?
  И Робинсон, сначала посмотрев на мальчика, а затем на старинные часы, начал свой рассказ.
  - В 1941 году я служил в армии. Был на фронте. Воевал в Северной Африке, командовал взводом пехоты. Я прекрасно помню тот день в мае 1941 года.
  И старик, закрыв глаза, представил всё как было.
   Робинсон, высунувшись из грузовика, оглянулся назад, осматривая колонну следовавших за ними таких же машин.
  - Да, - сказал он водителю, - наступаем, пока наступаем. Как долго это продлится. Скоро будут переброшены немцы. Они уже почти всю Европу захватили, скоро и сюда доберутся. Что тогда с нами будет?
  - Не знаю, - ответил водитель. Говорят, на днях немцы собираются напасть на Грецию, а потом оттуда им будет открыта прямая дорога на Египет.
  - На Египет? - переспросил Робинсон, у меня сын на Крите.
  - Люфтваффе, сделает из нас месиво, - продолжал водитель. Как сделано уже кровавое месиво из Английских городов. Мы с ними там ничего не можем сделать, а здесь и подавно в порошок сотрут, - махнул он рукой, затем достав сигарету продолжил свой рассказ.
  - Вот вчера Бирмингем бомбили. Говорят, погибло сто человек.
  - Слышал, - сказал Тим. - Хорошо, что я семью из Ньюпорта перевёз в Кумбран. Вроде там ещё не бомбят.
  Вдруг, они оба услышали, нарастающий, с каждой минутой приближающийся звук в небе.
  - Наши, нет? - вопросительно посмотрел на Робинсона шофёра.
  Всё решилось через секунду. Огромный кусок вырвало из земли рядом с ними, и обрушило на их грузовик.
  - Прыгай, Рой, - крикнул Робинсон шофёру и сиганул из грузовика.
  Упав ногами к дороге, он изо всех сил закрыл голову руками, больно сдавив её и глаза. Всё равно до него доносился звук, который он не мог забыть ещё с 1917 года. Это был звук рвущихся бомб, стоны, крики раненых о помощи. Это был звук торжества смерти. На секунду он открыл глаза и увидел распластанного на кусте рядом с собой тело молодого солдата, которому взрывной волной оторвало ноги и отбросило сюда. На белом от потери крови лице был отражён ужас. Испытывая адскую боль, он тянул руку к Робинсону, моля его о помощи.
  - Сейчас, сынок, сейчас, - сказал он. Робинсон уже поднимался, когда прозвучал новый взрыв, и он снова упал ничком к земле, закрыв голову руками.
  - Па-а-те, - шептал окровавленными губами солдат, - по-й-та, - и тянул к нему руку.
  - Сейчас, сынок, - повторил Робинсон и, подбежав к солдату, поднял на руки и понёс в сторону колонны.
  Бомбардировка уже закончилась. Повсюду лежали разорванные на части тела, догорали грузовики, стонали покалеченные солдаты, такие же, как и этот на руках Тима, взывавшие о помощи. Но, Робинсону был дорог именно этот.
  - Врача, врача! Где врач? - кричал он, бегая с солдатом на руках среди стонов, горящих машин, криков о помощи. Какое-то чувство вины за то, что не смог спасти солдата, мучило Робинсона. Он продолжал носиться с ним по всему этому аду, взывая о помощи. Но его никто не услышал.
  Вдруг он увидел человека, делавшего укол солдату, чьи внутренности были разложены на земле совсем как в мясной лавке.
  - Вы врач? - всё ещё продолжая держать солдата на руках, кинулся к нему Тим.
  - Нет, я просто колю морфий, - ответил тот.
  - Нужен врач, чтобы спасти этого, - Тим приподнял парня на своих руках.
  - Давайте, я вколю ему морфий, - предложил человек со шприцем.
  - Да пошёл ты, сволочь! Робинсону захотелось пристрелить на месте этого негодяя. Но вместо этого, он закричал: ''Убийца!''
  - Как хотите, - ответил тот и стал доставать новый шприц, чтобы вколоть морфий другому раненому, которому оторвало пол-лица, но он каким-то чудом ещё был жив.
  В этот момент к месту бомбардировки подъехал грузовик с красным крестом на обшивке. Тим бросился к нему. Оттуда спрыгнул врач с белой повязкой на руке. Робинсон опустился на колени и положил солдата на землю перед ним. Врач наклонился над солдатом. Положил руку ему на пульс, и затем удивлённо посмотрев на Робинсона произнёс: ''Он мёртв''. Только сейчас Тим заметил, что солдат совсем не дышит и давно посинел.
  - Нет, - закричал он и, прослезившись, замотал головой. Врач молча оставил его и ушёл. Рядом с собой Робинсон заметил молодого солдата.
  - Я его знал, - кивнул тот в сторону погибшего. - Это Джон Адамс из Глостера, восемнадцать лет.
  - Восемнадцать лет, как моему сыну, - подумал Тим, - и зовут даже как моего. Ещё постояв над телом погибшего, они разошлись.
  К Робинсону подошёл человек. По его внешнему виду можно было определить сразу, что он из штаба.
  - Лейтенант, - обратился он к Тиму, - Вас вызывают в штаб.
  - Интересно, что им от меня надо, - подумал Робинсон и пошёл к выжившему майору Бригинсу.
  - Майор, мне поступила депеша.
  - Знаю, знаю, - сказал тот. - Вот тебе мой джин. Поезжай.
  Только дойдя до машины, Тим впервые задумался о том, где находится, где находится, ставший ему другом, водитель грузовика Рой Блеэкстафф. Уже сидя в джипе, и включив зажигание, он увидел, как у обочины складывают тела погибших. Среди них было и тело Роя.
  - Твою мать, - выругался Робинсон. Включил газ и уехал с проклятой дороги. Весь путь до штаба пехотного полка, он вспоминал лицо погибшего восемнадцатилетнего солдата, лицо перетянутое маской ужаса. Когда Тим доехал до штаба, его там уже ждали. На пороге стоял капитан Оруэлл.
  - Зачем я вам понадобился? - спросил, не здороваясь, Робинсон.
  - У меня есть для тебя новость, - ответил капитан, подойдя к Тиму, и положил руку ему на плечо.
  - Мне тяжело это говорить, - продолжал он. В этот момент из штаба вышел капитан Мартинс.
  - Оруэлл, да говорите же, - закричал Робинсон.
  - Может ты скажешь? - обратился тот к Мартинсону.
  - Твой сын Джон Робинсон служил в войсках на Крите, - спросил он.
  - Да, - сказал Тим.
  - Он вчера погиб. Вчера 10 мая была высадка немцев на Крите. Он героически погиб защищая его.
  - Не может быть, - застонал Робинсон, - ему всего восемнадцать лет. Этого не может быть!
  Тим сразу помрачнел. Ему вспомнилось лицо восемнадцатилетнего солдата, искажённое гримасой смерти. Он тут же представил, как его сын, такой же восемнадцатилетний мальчишка, тоже может быть валялся с оторванными ногами там, в пустыне и умирал под палящим солнцем Крита, взывая Бога о помощи.
  - Нам очень жаль, - вздохнул Мартинс.
  - Его, скорее всего, отправят в закрытом гробу, домой, в Ньпорт, - добавил он.
  - Я должен ехать домой, - сказал Робинсон. - Я добьюсь отпуска.
  - Да, поезжай домой. Командование выписывает тебе отпуск, - подтвердили офицеры.
  Двое суток, что Робинсон провел, добираясь в Кумбран, город своего детства, куда он перевёз семью, прошли как в тумане. Всё происходящее смешалось у него в голове. Картины бомбардировок сменялись воспоминаниями из детства Джона: как катал его на раме своего велосипеда, как ходил с ним в зоопарк. Всё, он больше не увидит Джона живым. Он его вообще больше никогда не увидит. Приехав на вокзал в Кумбран, он обратил внимание на то, как много людей с вещами на улицах города. Повсюду встречались лица с печатью скорби.
  - Что случилось? - поймал Тим первого попавшегося ему навстречу старика.
  - Вы военный, а не знаете, - удивился тот. Ночью был бомбовый налёт, первый бомбовый налёт немцев. Очень много народу погибло.
  Добраться куда-либо на транспорте, было невозможно, и Робинсон пошёл пешком, встречая на пути развалины. Он старался не думать о плохом. Надеялся, что, подойдя к своему дому, он увидит свою семью: жену Анну, сестру Джейн, мать, отца, племянницу - крошку Лизу и дочку Мэри. Он представил, как Мэри бросится к нему с объятиями. Но повернув за угол, на свою улицу, он увидел, что его дом тоже не пощадила бомба. Точнее дома его не было. Были одни развалины.
  - Нет, - закричал Робинсон, - не-е-ет.
  - Что кричишь, - спросил подошедший к нему мужчина лет шестидесяти. Тим повернулся к нему, узнал в нём своего соседа. ''Кричать уже поздно. Все погибли. Все'' - сказал сосед и, повернувшись, ушёл.
  - Н-е-е-т, н-е-е-т, - рыдал Робинсон.
  Повернувшись, он увидел среди развалин обгоревшую куклу своей пятилетней племянницы - ''крошку Полли''. ''Не-е-т! Этого не может быть. Это сон''. И, сказав это, побежал. Он бежал всё сильнее, неизвестно куда и без всякого смысла. Бежал, не думая о том, что произошло. Просто повторял: ''Нет, нет, нет!'' Скоро он устал бежать и, запыхавшись, упал на землю.
  ''Нет! - всё повторял он, - этого не может быть. Нет!''
  Тим представил всё: злорадно улыбающегося лицо немецкого лётчика примерно двадцати пяти лет, заходящего на своём Юнкерсе - 88 на его дом. Искажённые, гримасой ужаса, лица своей дочери, матери... Пронзительный детский крик племянницы Лизы, и обгоревшая кукла Полли.
  ''Нет, - ещё раз крикнул Тим и посмотрел на небо. - Проклятое солнце, я ненавижу тебя! Жизнь, я ненавижу тебя! Будь ты проклято, солнце!''
  Серое утреннее солнце символизировало для Робинсона новую жизнь, которая началась с этого утра. Он подумал, что такое солнце видел перед своей смертью его сын в Греции и восемнадцатилетний солдат на дороге.
  ''Холодное, равнодушное солнце, я ненавижу тебя,'' - ещё раз прокричал Тим и упал грудью на асфальт.
  Вокруг него собралась толпа перепуганных прохожих. Он повернулся на спину и посмотрел на них злобным взглядом. Они молча разошлись, а Робинсон уставился глазами в небо, где кружили птицы.
  ''Теперь я всё понял'', - сказал он. Заметив парящего ворона он подумал: ''А, старый знакомый, вестник смерти. Проклятая птица, унеси меня с собой. Я не хочу жить, ... не хочу,'' - и закрыл глаза.
  Старик вытер, скатившуюся по лицу, слезу.
  - Что Вы поняли? - Робинсон посмотрел в глаза женщине.
  ''Когда-то, я, будучи совсем мальчишкой, учился в воскресной школе. Как-то наш пастор рассказывал нам о Христе, как тот перед своим вознесением простил всех своих врагов, но был там один, которого согласно преданию Иисус всё-таки наказал. Это был лавочник, к дому которого тот прислонился, когда шёл на Голгофу, и лавочник его прогнал. ''За это ты будешь жить вечно,'' - сказал Иисус. И вот с тех самых пор, этот вечный жид, слоняется по свету, не имея возможности обрести покой. Я спорил с преподобным, мне ведь казалось, что ничего не может быть прекрасней вечной жизни.
  ''Поверь, Тимми, - говорил мне преподобный, - душа стремится всегда обрести покой, а этот вечный жид лишён этого. Самая страшная кара - видеть смерть близких, пережить своих детей. А вечный жид, обречён это делать, поколение за поколением.
  - И, вот тогда, когда я стоял перед своим разрушенным домом, я вспомнил эту историю о вечном ''жиде''. С тех пор я жил как этот ''жид'', слоняясь по свету, у меня не было семьи.
  - Вы, что неужели, - переспросила женщина. - Почему не было?
  - До своих лет я жил с твёрдой уверенностью, что скоро встречусь со своей семьёй, уйду из этого ненавистного мне мира. Что я здесь временно.
  - Очень жаль, - сказала женщина, опустив глаза. По её лицу текли слёзы. Помолчав, она добавила, - А в 1941 году, сразу после этого случая, вы ушли из армии?
  - Нет, конечно, - старик улыбнулся. - Шла война. Кто же меня отпустит. В 1941 году, после этого случая, я навсегда уехал из Кумбрана. Сначала в Ньюпорт, там был инструктором ньюпортского добровольного ополчения. Тогда же, все ожидали скорейшего немецкого сухопутного вторжения. Учил колоть деревянными штыками деревянные макеты. В 1942 году обратно уехал на фронт. Участвовал в сражении под Эль-Аламейном, был ранен. Полгода лежал здесь, в Англии, в госпитале. А потом уехал на фронт, но уже в Азию, в Бирму. Воевал с японцами. Прошёл от Рангуна до Мандалая. В Мандалае, даже командовал, - Робинсон поднял вверх палец и широко улыбнулся, - отрядом особого назначения по уничтожению японских отрядов самоубийц - камикадзе. Японцы меня называли ''Зловещим Джо.'' Войну закончил в июне 1945 года, там же на Бирме. Вернулся сюда, в Ньюпорт. Был уволен из армии. Пробовал работать страховым агентом, но моя компания разорилась за четыре месяца. В 1946 году бросил всё, и уехал в Канаду, в самую глушь, в провинцию Альберта. Работал на лесопилке инженером. Я ведь по образованию - инженер. Была у меня даже подружка, местная индианка, - старик опустил голову. - Умерла от алкоголизма. Я тоже очень сильно прикладывался к бутылке. В 1958 году - бросил всё, и уехал на другой край света, в Новую Зеландию. Мечтал разводить коз и овец, делать сыр, иметь ферму - не получилось. Работал в порту Нью-Плимута, заведовал портовым холодильником для хранения рыбы.
  На старости лет потянуло домой. В 1965-ом, вместе с торговым судном, уплыл в Ньюпорт. Сейчас вот, перед смертью решил приехать в город детства, Кумбран, посмотреть дом, где жил до 1938 года, пока Ньюпорте не купил дом, посмотреть на родительский дом. После этих слов Робинсон взял клюку и, сказав ''спасибо'', тяжело встал и направился к выходу.
  - Куда Вы? - крикнула ему вслед женщина.
  - Домой, в родительский дом. Живите своей жизнью. Забудьте историю одного неудачника.
  Женщина попыталась преградить ему дорогу, но не успела. Старик вышел из дома. Одной рукой он протирал лицо от слёз, а второй, махая тростью, голосовал на дороге.
  Через минуту перед ним остановился, немного побитый, старенький ''Бентли'' асфальтового цвета. Оттуда вылез здоровый мужик в спортивном костюме и спортивной кепке с тремя адидасовскими полосами.
  - Что случилось, дедуля? - спросил он.
  - Ничего не случилось, - ответил старик. - Всё, что могло случиться, случилось уже давно, а больше уже ничего не случится.
  - Ты о чём, старый? - скривил лицо таксист.
  - Поехали! - Робинсон не стал комментировать вопрос таксиста, и открыл заднюю дверь.
  Видя, как он тяжело уселся на заднее сидение, таксист ещё раз скривив лицо в глупой усмешке, задал вопрос: ''Куда тебя дед, несёт?''
  - Домой, - старик недовольно посмотрел на водителя.
  - Ух, ты! А ты у кого был? У любовницы что ли? - водитель тупо заржал.
  - Девятнадцатая улица, дом 23, - сказал Робинсон.
  - Ты шутишь, дед? - водитель удивлённо посмотрел на него. - Этого не может быть.
  - Нет, нет. Девятнадцатая улица, дом 23, - повторил снова Робинсон.
  Таксист очень удивился.
  - Это же негритянский квартал, дед! Ты собрался туда ехать? Тебя там убьют, как только ты высунешься из машины.
  - Негритянский квартал? - переспросил старик.
  ''Мы же не в Америке. Откуда в Кумбране негритянские кварталы?''
  - Да, негритянский, - водитель всё-таки включил зажигание и завёл машину.
  - Там живут, главным образом, ямайцы, но есть выходцы и из африканских стран. А рядом, - продолжал водитель, - находится индийский квартал. Точнее его надо было бы назвать Индопакистано - всякий разный. Там живут выходцы из Индии, Пакистана, Бангладеш.
  - У.... У..., - прогудел Робинсон, - откуда же они здесь?
  - Да, раньше здесь, до 1973 года были обувная и текстильная фабрики, на которых работало большинство кумбранцев. В 1973 году они капитально обанкротились. Спустя несколько месяцев одна американская спортивная фирма выкупила их обе и устроила здесь фабрики по производству своей обуви. Платили там очень мало. Наши туда не шли. Да и американцы сами не хотели их брать. На работу сюда поехали ямайцы и индийцы с Ньюпорта, Глостера, Кардиффа, Суонси. Были даже из Лондона, Плимута, Бирмингема. Стали выкупать старые дома и селиться в комнатах по двадцать человек. А потом развели криминал и старые кумбранцы сами стали съезжать с этих улиц. Сейчас в Индийский квартал стали ещё китайцы и малайцы подтягиваться.
  - Хм, - старик заинтересованно посмотрел в окно, увидев китайский магазин. - А, что сильный криминал тут развели?
  - Да, особо, нет, - ответил водитель.
  - Индийцы, пакистанцы в основном нелегалов разводят. На одного легального тут десять нелегалов. Эти боятся воровать, убивать. Их цель - как бы их полиция не засекла. Ну, убивают, конечно, но в основном друг друга. Индийцы против пакистанцев, а пакистанцы против индийцев. В Вашем квартале, ну там, где Ваш дом, - водитель с ухмылкой посмотрел на Робинсона, - где живут ямайцы. Там, конечно наркобизнес сильно развит. Никто, ничего сделать с этим не может. Проституция сильно разведена и африканцы беспредельничают, на всех нападают, никого не щадят. Помню девять лет назад, в 1979 году, бритоголовые приходили туда бить негров. Из двух сотен было убито двенадцать человек. Я там тоже был, - с этими словами таксист ударил по своей кепке и замолчал.
  Через две минуты тишина была нарушена громогласным возгласом таксиста: ''Ну, всё, приехали! С Вас два фунта. Желаю удачи''.
  Выйдя из такси, старик заметил стоящую на обочине дороги полицейскую машину с распахнутыми дверцами. Из машины вываливали клубы дыма и раздавались громкие стоны. Поворачивая за угол, Робинсон увидел, как из машины на него высунулись посмотреть молодой человек в полицейской форме, судя по внешнему виду, явно индийской национальности, в обнимку с какой-то девочкой негритянской внешности.
  - Да-а-а, - подумал он, - индийский полицейский в негритянском квартале, в старом, добром английском Кумбране.
  На фасаде какого-то разбитого здания он увидел нарисованный аэрозольным баллончиком кулак с вытянутым средним пальцем и неприличной надписью внизу.
  ''Да, - подумал снова Робинсон, - о времена, о нравы! Проходя мимо дома, напротив входа, он увидел сидящего на ступеньках негра, в цветной рубашке, спокойно потягивающим какое-то курево, видимо марихуану.
  Но тут мысль, внезапно возникшая в голове у старика, отвлекла его от разглядывания этого странного типа.
  ''Вдруг в моём доме нарко-притон? Что мне делать? Можно ли туда идти?''
  Спрашивать этого типа не хотелось, но больше спросить было не у кого, и он подошёл к нему.
  - Как дела? - спросил негр.
  - Нормально, - удивлённо ответил Робинсон. Удивляясь, тому факту, что этого негра интересует как у него дела. Только сейчас он заметил, что этот негр не так уж молод.
  ''Прикольный этот народ ямайцы'', - подумал старик. -Всегда умеют получать удовольствие от жизни''.
  - Извините, где здесь двадцать третий дом?
  - Там, - ответил негр, удивлённо разглядывая Робинсона, и показал на следующий дом, стоявший за этим.
  ''Да, дом, старый добрый дом'', - шептал старик, глядя на него.
  Внутри у него что-то ёкнуло. Нет, конечно, он знал, где находится старый родительский дом, но с чего-то надо было начать разговор.
  - Извините, а что там находится? - спросил ещё раз Робинсон ямайца.
  - Сейчас ничего, - ответил, потягивая косячок, ямаец.
  - А что там раньше находилось, - снова спросил старик и, повернувшись на право, старался разглядеть фасад дома.
  - Ну, я здесь с 1974 года, - тяжело вздохнул ямаец, - но знаю об этом доме многое:
  ''Хозяева его погибли во время войны,- услышав это, Робинсон сразу вспомнил лица своих родителей и проклятый момент, когда он просил своих родителей посидеть в своём новом доме с семьёй сестры, чтобы не было страшно во время бомбардировок. "Затем во время войны, - продолжал повествование ямаец, - и три года после её окончания, здесь находилась частная психиатрическая больница, где больные наблюдались у одного лечащего врача. В 1982 году один больной каким-то образом добрался до канистры с бензином, поджёг себя и больницу. Пожар смогли потушить, а его не спасли. Врача, по-моему, посадили. Больницу закрыли. После этих событий здание было никому не нужно. Тут, конечно, пытались жить нелегалы, была наркоточка, но всё это ушло. Полиция за этим местом круглосуточно наблюдает. Какой притон. Это ничейный дом".
  - Спасибо, - старик тяжело вздохнул и, повернувшись, пошёл к своему дому.
  - Эй, дядя, выкурить не хочешь? - спросил ямаец, показывая на косяк марихуаны.
  - Нет, - Робинсон, обернувшись, натянуто улыбнулся и пошёл дальше.
  - Странный дед, - подумал ямаец, но тут же о нём забыл. Ещё раз затянулся своим куревом.
  Старик подошёл к своему дому.
  Он посмотрел на старый, явно ничейный дом с разбитыми окнами и распахнутыми входными дверями.
  А почему таксист не довёз меня прямо до дома, - мелькнуло у него в голове, - неужели он боится ездить по этому району. Он сразу же забыл об этом, увидев разбитые окна своей детской. Вопрос о таксисте его волновал меньше всего.
  Где-то слышались чужие голоса, сирены, но Робинсон не обращал на это внимание. Он закрыл глаза, попытавшись представить, что стоит на пороге этого же дома, но только шестьдесят лет назад.
  - Мама, папа, - сказал он, вспомнив своих родителей, стоявших на пороге дома, когда первый раз пришёл с войны.
  Тогда он только подходил к дому, а мать, увидев его из дома первого этажа, сразу же бросилась к нему на улицу с объятиями.
  - Мама, - ещё раз сказал Робинсон, вспоминая тёплые, крепкие объятия своей матери и её тёплые слёзы, катившиеся из её глаз и попадавшие ему на лицо. Он подумал, что он бы отдал сейчас всё на свете, лишь бы вернуть тот летний августовский день 1917 года.
  Но раскрыв глаза, он увидел разрушенный фасад своего дома, и опять стало понятно, что на дворе 1988 год.
  В лицо старика дунул лёгкий тёплый ветерок, и он почувствовал его приятное поглаживание. Посмотрев на дом, он сказал: ''А старый, рад видеть хозяина, приветствуешь меня. Иду, иду и вошёл в распахнутые настежь двери дома.
  Войдя в дом, он почувствовал резкий запах отхожего места и грязи. Да! Да! Именно так пахло от постоянного запаха наркотиков и пропахших потом нелегалов.
  ''Чёртовы нелегалы'', - подумал старик, - превратили мой дом в чёрт знает что.
  Вдруг он услышал как на лестнице, ведущей на второй этаж, скрипнула половица.
  ''Ой, что это такое?'' - подумал Робинсон и, разволновавшись, хотел уже уходить но, набравшись смелости (то, чего иногда в старости так не хватало), крикнул: ''Кто там?''
  В ответ была лишь тишина. Вернее сказать пугающее безмолвие. Решившись, он медленно подошёл к лестнице и осторожно, ступенька за ступенькой стал подниматься наверх, пытаясь прислушаться к каждому мгновению тишины. Вдруг, уже почти поднявшись, почувствовал, как наступил на что-то мягкое. Старик испуганно прислонился к стене, дотронувшись тростью, он так и не понял, что это есть. С трудом, усевшись на ступеньку, Робинсон дотронулся до странного предмета. Разглядев, его он не поверил своим глазам. ''Это же тряпичная кукла его племянницы ''Крошка Полли''.
  Даже в темноте, ему стало страшно от пронзительного взгляда куклы. Хотя какого взгляда? У куклы вместо искусственных глаз были пуговицы. Казалось, в этих пуговицах застыл образ его живой племянницы и последний момент её жизни, в мае 1941 года.
  Старик оглядел одежду куклы - кусок чёрной ткани в горошек в виде платья, её каштановые волосы - всё как на той, обгоревшей Полли, смотревшей на него на развалинах дома в 1941-ом году.
  Вот именно,обгоревшей, а эта кукла была целой, без единой царапинки.
  - Наверное, это чужая кукла, - успокоил себя он, хотя тут же подумал: ''Таких кукол давно не делают. Странно!''
  Удивлённый и испуганный, Робинсон опустил куклу, туда, где она лежала, и стал подниматься дальше по лестнице.
  Он не мог отделаться от страшного, неприятного ощущения, что его кто-то сверлит взглядом. Он повернулся. Да, источником этого ощущения были именно эти чёрные глаза - пуговицы.
  - Чёрт знает, что такое, - сказал старик и поднялся на второй этаж.
  Вдруг из спальни родителей послышался шум, и, он увидел, как сама по себе внезапно открылась туда дверь.
  Робинсон неспеша вошёл в комнату. По подоконнику гордо прохаживался источник шума - чёрный ворон.
  - А-а-а, проклятая птица, - сказал он, - решила потревожить покой старика. Робинсон развернулся и, уже собирался, было выходить, но повернулся обратно. Он решил продолжить тему последних своих слов.
  - Не ты ли парил надо мной в 1917-ом, в Бельгии? Не ты ли был здесь, в Кумбране в 1941-ом, летал надо мной, когда я валялся на дороге и рыдал от горя и злости. Птица, конечно же, ничего не ответила, только перелетела на патрон от лампочки.
  Не дождался два раза моей смерти, решил посмотреть на неё сейчас. Он поймал себя на мысли о собственной смерти, приближения которой он, конечно, не хотел, и тут же исправился, - и решил дождаться её сейчас.
  - Вот тебе, - закричал старик и попытался сбить ворона тростью с патрона. Тот вылетел обратно в окно. Через секунду, разволновавшийся Робинсон, почувствовал лёгкое жжение в груди. Он дотронулся рукой до области сердца, и, сожалея, что негде сесть, другой рукой тяжело опёрся о пол. За дверью послышались какие-то странные звуки, как будто что-то ударило несколько раз о пол. Робинсон тростью толкнул непонятно как прикрывшуюся дверь и увидел лежавший на полу маленький синий мячик, который был у его сына в детстве. Старик, выйдя из родительской комнаты, с опаской толкнул мячик, и тот укатился в конец коридора.
  Робинсон медленно, опасаясь новых чудес, двинулся к своей детской комнате. Он лёгким касанием толкнул дверь, и она отворилась. В глубине комнаты с ободранными стенами, он увидел одиноко стоящий детский стул - качалку. ''Надо же,'' - подумал старик, подойдя к нему, - это тот самый стул, на котором я в детстве раскачивался, воображая, что я плыву на корабле во время шторма.
  - Да, - улыбаясь, продолжал он, - помнишь ли ты своего капитана?
  Неспеша, боясь, что стул развалится, уселся на него. Стул оказался наудивление таким же крепким, как в детстве.
  За дверью опять что-то скрипнуло, и в следующую секунду, Робинсон услышал то, что никак и никогда больше ни с чем не мог перепутать - детский смех. Так, когда - то смеялась в далёкие времена его сестра, будучи совсем маленькой.
  Разволновавшись, Робинсон попытался встать, но, почувствовав в груди ещё большее жжение, уселся обратно на стул.
  За окном лил дождь. Старик вспомнил, как он, будучи совсем маленьким, лежал в этой комнате так же во время дождя и не мог уснуть, боясь грома и шума назойливых капелек, барабанящих окно.
  - А ты закрой глазки, - говорила ему мама, - постарайся не слушать шум, а слушать только стук собственного сердца.
  Робинсон закрыл глаза и перед ним сразу встал образ его сестры.
  - Привет, Тимми, - сказала она, по-детски взяв палец в рот. - Я рада тебя видеть.
  - Ты меня не видишь, - сказал старик. - Ты всего лишь мой сон.
  Сестрёнка засмеялась и огляделась по сторонам.
  Только сейчас Робинсон заметил, что они находятся в детской комнате заброшенного дома.
  - Пойдём, - сказала она.
  - Я не могу идти. Мне тяжело вставать, - сказал старик.
  - Пойдём, - сказала сестра и пошла по направлению к двери. Та сама по себе вдруг внезапно открылась, и сестра медленно ушла в неё. Именно ушла, а не вышла.
  Робинсон поглядел в окно. За окном лил дождь, но его шума он не слышал.
  - Надо же, как я сконцентрировался по совету мамы, - усмехнулся Робинсон.
  Внезапно вне комнаты вспыхнул яркий свет.
  - Что это, - испуганно подумал он и услышал, как учащённо бьётся сердце.
  - Тимми, идём, - вдруг послышался откуда-то голос матери.
  Робинсон неспеша встал со стула, и чувствуя как учащённо бьётся его сердце и пошёл по направлению к свету.
  - Интересно, - подумал он, - Это сон или реальность?
  Неспеша делая шаги по направлению к двери. Старик заметил, что звуки шагов звучали в такт его сердечному ритму.. Дойдя до самой двери, он подумал: ''Если я остановлюсь, сердце тоже остановится? И сделав шаг, замер. Над ним нависла жуткая тишина, и только свет стал ярче.
  Внезапно из света вышел человек, которого Робинсон не мог не узнать. Это был молодой юноша с русыми волосами, в военной форме образца 1941 года. Это был его сын.
  - Сынок? - удивленно спросил старик.
  - Привет, папа! Я рад, что наконец-то ты с нами. - Сказал он, взяв отца за руку, повёл сквозь свет.
  Пройдя сквозь него, они оказались в странном месте, непонятно каком. Месте, где не было ничего, только белый свет и его семья: отец, мать, сестра, племянница Элизабет и небесной красоты девушка - его дочь Мэри. Она взяла его за руку, а за другую руку его взял сын.
  - Я так рада, что ты, наконец, с нами. Теперь ты будешь с нами вечно, пойдём, - сказала Мэри.
  - Пойдём, папа, - сказал сын.
  - Пойдёмте, - сказал, улыбнувшись, Робинсон.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"