Тем временем Азеведо планировал еще одну попытку захвата крепости Балане; он был уверен, что имевшееся на его стороне превосходство сил и усталость от войн, которая, как он полагал, должна была широко распространиться среди сингальцев вследствие долгой отчаянной борьбы, позволят ему избежать неудачи, постигшей его в прошлый раз. В январе 1603 г. Его армия открыла военные действия и выступила к Ганетенне, откуда начиналась дорога к подножию горы, на вершине которой стоял форт Балане. Азеведо расставил пушки на прилегающих высотах и организовал регулярную осаду крепости; но ее позиция была настолько сильной, что португальцы почти не добились никакого успеха. Наконец в начале февраля в португальском лагере появился сингальский крестьянин и предложил показать тайный путь, ведущий к цитадели. Его предложение было принято и вместе с ним отправлен большой отряд солдат, чтобы захватить врага врасплох. Во главе с проводником португальцы всю ночь карабкались по крутой и обрывистой тропе, и на рассвете добрались до стен крепости, - и здесь обнаружили, что находившиеся в ней сингальцы бесследно исчезли.
Торжествующие португальцы заняли форт и отслужили по этому случаю пышный благодарственный молебен Всевышнему. Крутая возвышенность, откуда столь бдительный и энергичный дозор стерег проход к последнему убежищу сингальцев, теперь находилась у них в руках, и бСльшая часть цейлонской низменности простиралась у их ног, словно изображенная на карте. Далеко на западе они могли видеть игру солнечных бликов, отражавшихся от волн Индийского океана; на более близком расстоянии их взглядам представали почти отвесные склоны горной цепи Навгала, увенчанные большой скалой, которая как бы нависает над своим основанием, вместе с изящным и иззубренным массивом Утувала Канда; в то же время с правой стороны открывался вид на их форты Ганетенне и Буддасагода с Аттапитийей, прилепившейся к подножию Деванагалы, которую, однако, затмевали своим мрачным величием Ура Канда и Бата Гала. Португальцы уже видели себя в своем воображении владыками всего острова, и роптали на апатию своего генерала, который не торопился увенчать их победу.
Де Азеведо, однако, испытывал определенные подозрения; загадочное исчезновение сингальцев встревожило его, и он решил до того, как предпринять какие-либо решительные действия, дождаться прибытия опытного Пинхао. Его опасения не были беспричинными, поскольку в пятом часу утра ласкарины, без которых португальцы в горах становились совершенно беспомощными, массово дезертировали к королю Канди. Положение настолько обострилось, что, казалось, армия Азеведо должна была разделить участь де Соузы. При помощи щедрых посулов португальскому главнокомандующему удалось найти гонцов, которые взялись предупредить гарнизоны по дороге в Коломбо, и поручил 80 отобранным солдатам удерживать проход, по которому, как ожидалось, будет наступать неприятель, в то время как остальная часть португальской армии спешно делала все необходимые приготовления к отступлению. На рассвете они увидели, что все прилегающие горы и долины были заполнены враждебными сингальцами, сотрясавшими воздух грохотом барабанов и ревом труб. Отважные 80 солдат ценой отчаянных усилий сдерживали натиск сингальцев вплоть до полудня, и в 3 часа дня португальцы начали, с глубоким унынием, организованный отход из крепости, бросив все свои припасы, за исключением военного снаряжения. Сингальцы ринулись грабить эти "трофеи", подобно коршунам, накинувшимся на добычу, и вскоре устремились в погоню за португальцами, невзирая на то, что те открыли по ним шквальный огонь. Португальцы прошли уже 2/3 пути вниз по горному склону, когда, к своему огромному облегчению, увидели вдали знамена Пинхао, спешившего к ним на помощь, и до захода солнца они успешно достигли подножия, хотя и потеряв почти сто человек убитыми и ранеными. Там они получили послание от Самаракона, в котором последний призывал их к скорейшему отступлению и предупреждал генерала, что если он не последует его совету, то через три дня на Цейлоне не останется в живых ни одного португальца, поскольку вся страна взялась за оружие.
Самаракон сам с предельной быстротой поспешил на подмогу португальцам. По дороге его ожидала депутация и предложила ему сингальскую корону, заверяя, что все они готовы были отдать за него жизни, и отмечая, что никогда еще не предоставлялась такая благоприятная возможность изгнать португальцев с острова. Если же он решит, однако, связать свою судьбу с чужестранцами и разделить приуготовленную им участь, то пусть не надеется на их поддержку, поскольку они уже поклялись нанести удар во имя общей свободы. Это было большое искушение, но благородный сингалец с презрением отверг его, поскольку не собирался нарушать данную им присягу на верность наследнику своего последнего господина, короля Дхармапалы. Тем не менее, желая добиться некоторой отсрочки, Самаракон, хотя и не дал сразу определенного ответа, сделал вид, будто готов поддаться на заманчивое предложение заговорщиков и сообщил им, что Пинхао также находится на их стороне, но что они сообща решили не предпринимать никаких действий до прибытия в Ситаваку. Поэтому Самаракон попросил их в настоящее время не разглашать своих планов. В то же самое время он частным образом известил Пинхао о произошедшем.
Тем временем португальцы достигли Ганетенне, откуда переход за переходом отступили к Ситаваке, отбивая по пути нападения постоянно беспокоящих их сингальцев, подобно тому, как при бегстве из Гурубевелы их постоянно донимали атаками воины Эдирилле Рала. На пятнадцатый день пути, потеряв 300 человек убитыми, португальцы переправились через широкую Келани-гангу и достигли Мальваны. Здесь их поджидал другой жуткий сюрприз, поскольку сингальцы уже напали на этот город и разграбили его, и 19 отрубленных голов, качающихся на ветвях дерева, приветствовали мертвецким оскалом дона Жеронимо де Азеведо, когда он вернулся во дворец, которому его жестокость создала такую мрачную славу. Головы принадлежали христианам-несторианам из Индии, которые сражались рука об руку с португальцами, но, утратив боеспособность из-за нехватки опиума, к которому они пристрастились у себя на родине, были при атаке на форт вырезаны до единого человека.
Во второй раз де Азеведо, один из наиболее выдающихся португальских воинов на Востоке, был вынужден обратиться в стремительное бегство перед сингальцами. Людские потери были серьезными, но утрата престижа стала еще более тяжелым ударом, и его последствия сказывались в течение многих последующих лет. Многие офицеры и солдаты, которые принимали участие в отступлении, находясь в состоянии крайнего истощения и без единого пардао в кармане, воспользовались случаем, чтобы покинуть ряды поредевшей армии и дезертировать в Коломбо. Португальский военачальник, который с нетерпением строил в Мальваны планы реванша, обратился к этим последним 15 марта с письмом, в котором увещевал и призывал их вернуться обратно и сплотиться вокруг него, добавив при этом: "Я ожидаю вас здесь с накрытым столом, на котором есть хлеб и говядина для разборчивых в пище; это всё, что оставили мне сингальцы".
Воззвание не пропало втуне, и другая армия уже была готова выступить в поход, когда Антонио Баррето, один из слуг Самаракона, который хорошо зарекомендовал себя во время отступления, перешел на сторону сингальцев с большим отрядом воинов и, умелым маневром обойдя португальцев с фронта, полностью перерезал им путь к отступлению. Вскоре после этого все форпосты, которые были заняты ценой таких больших жертв и которые должны были, по замыслу Азеведо, прикрывать коммуникационные линии победоносной армии, действующей в Канда Уда Рате, попали в руки сингальского монарха, а их гарнизоны либо перебиты, либо взят в плен и расселены в качестве рабов по королевским деревням. Все завоевания Джаявиры, кроме Галле, которое удалось удержать за португальцами лишь благодаря личному влиянию Самаракона, были потеряны.
Стены Коломбо находились в сильно обветшавшем состоянии, и все население города теперь с отчаянной энергией бросилось на их восстановление. Опыт, однако, показал, что сингальцы, не имевшие осадной артиллерии, были не в состоянии вырвать Коломбо из рук португальцев, пока те могли беспрепятственно получать подкрепления по морю. Если бы у сингальцев имелось хоть несколько кораблей, с которыми они могли бы заблокировать гавань, то мало кто из португальцев избежал бы гибели.
Это был критический момент в истории Цейлона, поскольку 25 апреля в Батикалоа прибыл де Вирт со столь необходимыми кораблями. 1 июля голландцы получили новости, что король, который за несколько дней до того захватил Мениккадавару, находится недалеко от них; узнав об этом, де Вирт отправился навстречу в сопровождении всех своих офицеров и 200 рядовых матросов. Он обменялся с Вимала Дхармой сердечными приветствиями, после чего они сообща направились в Сампантурай. Там де Вирт отпустил большинство сопровождавших его голландцев, приказав им возвращаться на свои корабли, но вместо того, чтобы сделать это, они принялись шататься по городу и пьянствовать.
Пьянство, коренной порок голландцев, должно было оказать такое глубокое влияние на последующую судьбу сингальской расы, что необходимо в данном месте сделать по этому поводу короткое отступление. Португальцы, в отличие от тех отрядов наемников-кафиров, которых они привезли с собой с материка, были очень умерены в потреблении алкоголя, и за те 2000 лет, в течение которых государственной религией на Цейлоне был буддизм, запрещавший употребление опьяняющих напитков, сингальская нация почти поголовно стала трезвенниками (1). "Пьянство они страшно осуждают, - писал Роберт Нокс, - и среди них немного таких, кто ему предается". Определенный процент алкоголя содержался в кокосовых орехах "тодди"; сок извлекали из плода кокосовой пальмы перед тем, как разбить его скорлупу; но он предназначался главным образом на экспорт. Представители высших каст, которые имели пристрастие к зелью, низводящему человека до положения животного, осуждались обществом, а сама мысль о том, чтобы его употребляли женщины, едва ли даже могла зародиться в умах сингальцев. Все коренные обитатели острова не пили ничего крепче воды, за исключением разве что одной или двух низших каст, которое использовали для получения "тодди" некоторые виды пальм; а потребность в тонизирующем или успокоительном средстве, которая, по-видимому, присуща человеку, сингальцы удовлетворяли при помощи жевания листа бетеля, который получали от культурного растения, относящегося к семейству перечных. Они жевали бетель вместе с кусочком мякоти терпкого арекового ореха и щепотью извести, - все классы общества и в любое время; бетель занимал в обществе то же место, что и чайная церемония среди японцев.
Лист бетеля девушка вручала своему избраннику в знак любви; его предлагали для подкрепления сил каждому гостю; его передавали из рук в руки при предложении принять участие в сборе урожая или приглашении на свадьбу; часто под ним скрывалась взятка, с помощью которой проситель пытался заручиться расположением чиновника. Человека знатного рода в путешествии должен был сопровождать длинноволосый паж, несущий большую расшитую коробку для бетеля, поставив ее к себе на плечо, тогда как сам аристократ держал в своей руке богато украшенную шкатулку из золота и серебра, в которой содержалась известь. Это мягкое возбуждающее средство по большей части удовлетворяло страсть к одурманиванию, которая является настоящим бичом среди восточных народов, и было, таким образом, немаловажным фактором в регулировании гражданской жизни страны. Использование бетеля вместо алкоголя позволяло обуздывать импульсивных сингальцев при помощи системы уголовного права, которое по своей мягкости на несколько столетии опередило то, что господствовало в то время в Европе; и поскольку пьянство стало одной из причин, способствовавших последующему вырождению сингальцев, прибытие де Вирта и его пьяных мирмидонян (мифическое древнегреческое племя, спутники Ахилла; здесь употреблено как имя нарицательно. - Aspar) знаменовало собой важную веху в истории острова.
Подробности последовавшей трагедии в точности остались неизвестными. Король, несмотря на досаду, которую он испытал, узнав, что вопреки его настойчиво выраженному желанию португальские пленники, захваченные около Баттикалоа, были отпущены на свободу, предоставил де Вирту по всей форме аудиенцию, в ходе которой последний стал настаивать, чтобы Вимала Дхарма прибыл на борт его корабля с ответным визитом. Король, однако, не желал этого делать. Затем оба собеседника перешли к обсуждению вопроса о нападении на Галле, и король попросил голландцев незамедлительно отправиться туда; сам же, он сказал, должен вернуться в столицу, где оставил королеву одну. Де Вирт, который находился под вилянием винных паров, резко объявил, что если король не может посетить его корабль, то он со своей стороны не желает отплыть в Галле, и под конец отпустил оскорбительное замечание по адресу королевы. Возмущенный монарх надменно повернулся спиной к пьяному моряку, предложив присутствовавшим при переговорах представителям знати "связать эту собаку". Четверо из них скрутили де Вирта, в ответ на что последний, схватившись за свое ружье и громко зовя на помощь, попытался бежать из комнаты. Один из дворян, однако, схватил его за волосы, тогда как другой ударом меча отсек ему голову.
Король не был свидетелем этого инцидента и сильно встревожился, услышав о содеянном; и поскольку мертвого адмирала уже было не воскресить, решено было теперь после смерти предводителя перебить и всех находившихся в городе голландцев. Был издан соответствующий приказ; за пьяными моряками устроили настоящую охоту по домам, и свыше пятидесяти человек было предано мечу, хотя некоторым удалось спастись, добравшись вплавь до корабля. Одному молодому человеку, правда, пощадили жизнь, приняв его на королевскую службу.
Новости об этих событиях, столь же трагических, сколь и неожиданных, вызвали оцепенение на борту кораблей; но голландцы были убеждены, что всему виной какое-то недоразумение, и на следующее утро послали на берег сингальца с письмом. В скором времени они получили краткое послание от короля. "Пьющий вино, - писал последний, - вызывает отвращение. Правосудие Божие свершилось. Если вы хотите мира, будет мир. Если войны - война".
Голландцы быстро отправили королю, который уже находился на обратном пути в столицу, составленный в заискивающих выражениях ответ, и две недели спустя от него прибыл посланец с письмом, в котором Вимала Дхарма утверждал, что его отношение к голландцам остается неизменным, и пригласил их помочь ему захватить Коломбо и Галле. Переговоры на этот счет оказались, однако, бесплодными, и 28 июля флот отплыл прочь от берегов острова, не сделав ничего существенного. Так глупая выходка пьяного голландца помешала изгнанию португальцев с Цейлона.
Военные действия шли ни шатко ни валко; Самаракон, отправленный на помощь португальцам, был не в состоянии преломить исход войны в их пользу, и де Азеведо, недовольный поведением великого сингальца, арестовал его и выслал закованным в цепи в Гоа, откуда он никогда больше не вернулся на родину. В оставшиеся месяцы 1603 г. Больше не происходило никаких важных событий, поскольку обе стороны слишком сильно устали от затянувшейся войны; но в начале 1604 г. положение дел полностью изменилось в результате смерти Вимала Дхармы. Непрерывное напряжение сил оказало свое воздействие на эту стальную натуру, и частые приступы лихорадки служили зловещим предупреждением, что ему недолго осталось жить. Тогда уставший король решил привести свои дела в порядок. Призвав к себе в покои министров, он объявил в их присутствии, что регентом на период малолетства его сына Астана Бандары будет его кузен Сенарат, который по этому случаю сбросил облачение священника (он был буддийским монахом. - Aspar), и призвал их изъявить ему преданность и пообещать всегда оказывать поддержку. Старые вожди стояли в молчании, не скрывая слез, стекавших по их суровым лицам, отмеченным боевыми шрамами, тогда как главный министр от имени всех произнес требуемое обещание. Затем они удалились, и еще молодая королева со своими детьми-младенцами была призвана к ложу умирающего монарха и торжественно препоручена заботам и защите регента.
В миле к северу от современного города Канди лежит холм Асгирия. Любопытный посетитель, у которого хватит смелости приблизиться к нему через пустынные окрестности, увидит рядом с ним небольшую полосу чистой травы, за которой под сенью купы старых деревьев с источающими сильный запах цветами цвета слоновой кости прячется небольшой храм из массивного камня. Под ним проходит железнодорожный туннель, из которого время от времени вырываются клубы дыма и копоти; и рядом с храмом находится христианская школа, - символизируя, быть может, возможность возрождения угасающей расы. Именно на этом месте в течение столетий проходил обряд сожжения останков сингальских королей.
Здесь был сооружен большой погребальный костер, обильно усыпанный богатейшими восточными пряностями. Сопровождаемая пронзительными воплями дудок и мрачным рокотом погребальных барабанов, медленная процессия несла тело умершего, а вслед за ней шли тысячные толпы людей, которые хорошо знали это бородатое лицо и рослую фигуру. Через несколько часов на этом месте ничего не осталось, кроимее кучи праха; и все же когда участники погребальной церемонии подошли, чтобы унести пепел, то сердце - это отважное сердце, которое всегда билось в унисон зову страны, - было обнаружено нетронутым огнем.
Глубокий вздох облегчения вырвался из груди всей Португальской Азии, поскольку Меч Государства перешел в колеблющуюся длань бывшего священника. В течение следующих семи лет мы располагаем весьма скудными сообщениями о событиях, происходивших за это время в Уда Рате. Король Филипп испытывал сильную усталость от войны. Он предложил внести раскол в среду сингальцев, выдвинув в качестве соперничающего претендента на трон принца дона Жуана, который все еще обучался в Колледже Волхвов в Гоа, но его предложение не было принято. Вместо этого принц в скором времени был отправлен в Европу. Вице-король, со своей стороны, занимался приготовлениями к большой экспедиции, цель которой заключалась в том, чтобы сокрушить растущее могущество голландцев в Южных Морях, и он приказал де Азеведо ограничиться до его возращения только обороной Коломбо и Галле.
Между тем со всех сторон доносились горькие и небезосновательные жалобы на притеснения и тиранию португальских чиновников по отношению к местному населению, которое рассчитывало добиться от них более строгого правосудия, чем то, которое они обычно получали от своих собственных вождей. Португальцы преднамеренно искажали в свою пользу доход, происходивший от ловли жемчуга, и совершали систематические грабительские вторжения на вражескую территорию даже со своих поселений в Южной Индии. Все они были одержимы страхом перед махинациями голландцев, чьи корабли уже были замечены близ западного побережья индийского полуострова, и о которых было известно, что их снабжали нужной информацией шпионы в Коломбо.
Со смертью Вимала Дхармы на Цейлоне произошли определенные изменения. Де Азеведо сообщил королю Филиппу, что попытка концентрации всех сил в прибрежных городах, рекомендованная вице-королем, должна была оказать пагубное воздействие на тех сингальцев, которые еще оставались лояльными португальской власти, и в то же самое время позволит голландцам получить точку опоры на острове. Он был уверен, писал Азеведо, что немедленная присылка подкреплений в размере как минимум 300 солдат для его армии позволит ему раз и навсегда покорить Цейлон. Король Филипп согласился. Завоевание острова уже поглотило столько человеческих жизней и денег, что теперь было невозможно отступать. Были изданы приказы провести строгое расследование деятельности проштрафившихся чиновников, и в то же время выпущены инструкции, гласившие, что все корабли, выходившие в море из "подозрительных" портов, должны находиться под самым пристальным надзором, а береговая линия от Маннара да Галле охраняться португальской эскадрой, чтобы отрезать сингальцев от всех связей с внешним миром и таким образом лишить доступа к тем жизненно необходимым товарам, которые не могли производиться на самом острове.
Наиболее важными из них были ткани, основная масса которых завозилась на Цейлон и Индии. Второе место занимал опиум; сингальцы потребляли его в огромных количествах, обнаружив в нем эффективное профилактическое средство против некоторых болезней, случавшихся в жаркой и чрезмерно влажной стране, хотя едва ли это злоупотребление лекарством носило всеобщий характер. Самой насущной потребностью для жителей цейлонского нагорья являлась, однако, соль, которой не было в их стране, и которая поступала главным образом с соляных озер за Валаве-гангой; второй по значимости источник соледобычи находился в округе Чилау, тогда как соль самого лучшего качества поступала из Тринкомали и Джафны. Эту соль местного происхождения, которую привозили в Уда Рату на спинах волов во время сухого сезона, обычно получали в результате выпаривания морской воды под солнцем - процесса, который с седой древности применялся в Китае, и который, вероятно, был импортирован из этой страны. Спрос на соль, однако, превышал объемы поставки, и мог быть удовлетворен только при помощи крупных партий импорта из Южной Индии. Португальцы придерживались мнения, что если они перережут пути доставки этих трех товаров в течение трех лет, то сингальцы будут вынуждены покориться, и король Филипп приказал принять все необходимые меры для того, чтобы претворить этот план в жизнь.
Также он издал указы, что оборонительные укрепления Галле и Коломбо должны быть незамедлительно усилены, поскольку последний город благодаря своему положению самого южного порта в этой части Азии имел величайшее значение для ведения торговли с Южными Морями; и опасались, что голландцы попытаются захватить его. Король также хотел построить в Коломбо верфь и арсенал, но его замыслы сорвались по вине местных властей, которые не смогли найти нужных для этого средств. Доходы от таможенных сборов, поступления с Маннара и дань от некоторых князей Южной Индии были, однако, переданы в распоряжение де Азеведо для военных нужд; и епископу Кочина (2), под чьей церковной юрисдикцией находился Цейлон, было предложено совершать пастырские поездки на остров как для того, чтобы духовно окормлять португальских солдат, так и для того, чтобы лично убедиться, что местное население не подвергается какому-либо притеснению со стороны португальских чиновников, которым было строжайшим образом запрещено напрямую или косвенно участвовать в торговой деятельности.
Сенарат был не единственным противником португальцев; следовало победить также и Сатану; ведь значение Цейлона заключалось не только в его обширных ресурсах и огромной роли, которую он играл в поддержке португальского господства в Индии, но также и в том, что остров был родным домом для 30000 христиан, спасение душ которых оказалось бы под серьезной угрозой, если они попадут в руки своих братьев-язычников или еретиков-голландцев. Среди других требований в частности, приказывалось, что ни одного сингальца не следует крестить, пока он не будет должным образом обучен основам веры, поскольку короля уведомили, что вялость местного духовенства в этом вопросе приводит к торжеству распущенности и пороков. За шесть лет до того его предшественник приказал отправить на Цейлон большое количество священников, а заодно повелел, что те лица духовного сана, которые находятся там, независимо от того, занимаются ли они образованием туземного населения или проповедью Евангелия, должны хорошо владеть местными языками, поскольку проповедь через переводчика оказывалась безуспешной. Соответственно в апреле 1602 г. иезуиты, которые в течение некоторого времени обосновались в Индии, отправили несколько своих собратьев для того, чтобы начать трудиться на Цейлоне. Де Азеведо, несмотря на его противодействие францисканцам, гостеприимно встретил иезуитов (3), ведь его собственный брат был одним из выдающихся членов этого ордена. Де Азеведо построил для них за собственный счет "касу", или штаб-квартиру в Коломбо, и отписал 62 деревни, которые ранее принадлежали храму в Мунешвараме, вместе с несколькими королевскими деревнями, приносившими большой доход. Вслед за иезуитами вскоре последовали доминиканцы и августинцы, и была предпринята попытка разграничить сферы влияния каждого из этих орденов в пределах острова, хотя на практике оказалось, что миссионеры не всегда придерживаются этого разделения.
Для поддержания португальской власти на Цейлоне требовалось, однако, нечто большее, чем миссионерский энтузиазм, но власти в Гоа были не в состоянии оказать достойную материальную помощь, поскольку все их доступные ресурсы были задействованы в экспедиции, которая в 1606 г. под личным началом вице-короля дона Афонсу де Кастро направилась в Южные Моря. С вице-королем из Гоа отплыл также Самаракон. Король Филипп попытался загладить вопиющую несправедливость, допущенную по отношению к нему со стороны де Азеведо, и приказал, чтобы с сингальскими аристократом обращались со всеми подобающими почестями, чтобы ему вернули всё конфискованное у него имущество, и чтобы его семейство ни в чем не нуждалось. Он даже назначил его капитаном Гоа - положение, которое давало ему место в государственном и военном Совете вице-короля (4). Подобного отличия в течение последующих 300 лет больше не удостаивался ни один коренной уроженец Востока.
Сопровождавший вице-короля флот был одним из самых больших, которые когда-либо покидали гавань Гоа. Ряд ожесточенных морских сражений закончился сокрушительным поражением португальцев, и сам вице-король умер от разбитого сердца в Малакке в июне 1607 г. Поэтому было бессмысленно рассчитывать на получение помощи из Гоа, в то время как согласно письму членов совета в Коломбо королю, "государство (т.е. "Эстадо да Индия") пожирало Цейлон подобно битком набитому мешку". С 1606 по 1609 г. На остров из Индии прибыло только 50 человек подкрепления, и всё, что мог сделать де Азеведо, - это дважды в год отправлять экспедиции во враждебную страну, чтобы убить всех, кто попадется им на пути, и привезти все запасы продовольствия, какие только могли попасть им в руки. Пинхао и Корреа (5), вместе с доном Константино Наваратха, отпрыском королевского семейства, который наследовал Самаракону в должности дисавы Матары, обычно возглавляли эти грабительские рейды; если бы не они, португальцам грозила голодная смерть.
Разочарованный де Азенведо нашел отдушину в том, что с еще большей жестокостью расправлялся с непокорными сингальцами, тогда как деятельность чиновников низшего ранга оставалась практически неконтролируемой - каждый признавал над собой такую власть, какую считал нужным. Из островитян выжимали все соки по угрозой страшных истязаний; их священные храмы варварски уничтожались; и в то время как лояльные по отношению к португальской короне люди, подобно Самаракону, получали за свою службу вместо награды черную неблагодарность, ренегатов типа Корреа принимали с распростертыми объятиями, продвигали по карьерной лестнице и наделяли обширным могуществом и властью. Укрепления Коломбо находились в таком пренебрежении, что через их стены легко мог перебираться домашний скот; в городе не было ни одной больницы, достойной этого названия, и солдаты умирали от голода и лишений, годами не получая причитающегося им жалования и вынужденные за неимением ничего лучшего шить себе одежду из старых шкур. Француз Пирар де Лаваль, который побывал на Цейлоне в 1608 г., оставил свидетельства, что португальские солдаты были по большей части преступниками и ссыльными, и что единственными женщинами, которые отправиться туда, были особы, пользовавшиеся дурной репутацией. Поэтому не вызывает удивления его упоминание о том, что "сингальцы не убивали взятых в плен португальцев, но только отрезали им носы и возвращали обратно: они говорили, что не желают загрязнять свою землю телами и кровью чужестранцев".
С другой стороны, среди солдат, совершивших то или иное преступление, получила распространение практика дезертирства к сингальцам, чтобы избежать наказания за свои деяния. Чтобы справиться с ней, в Коломбо было создано святилище, пользовавшееся правом неприкосновенного убежища; другое такое святилище в 1610 г. Появилось в Галле. Преступника, который укрывался в святилище, нельзя было арестовать ни под каким видом, за исключением тех случаев, когда он обвинялся в "lese majeste" (оскорблении величества), фальшимонетчестве или убийстве шерифа или судьи.
В течение 20 лет, до 1610 г., все попытки завоевать остров обошлись португальцам в тысячи жизней и полмиллиона крузадо, но конца кампании все не предвиделось - положение дел, которому без труда находит объяснение автор секретного мемориала, адресованного королю Филиппу. "Я утверждаю, - пишет он, - что подлинная причина наших неудач кроется в том, что мы, португальцы, являемся дурными христианами, совершенно позабывшими страх Божий".
При таких обстоятельствах не должно удивлять, что король выразил свое глубокое разочарование повалом предприятия, которое он принял так близко к сердцу. А между тем едва ли можно было найти более благоприятную возможность для завершения дела завоевания Цейлона, поскольку в 1609 г., - году, в котором Сенарат, вступивший в брак с овдовевшей королевой и подавивший всякое сопротивление, упрочил свое положение при власти принятием королевского титула, - испано-португальская монархия заключила с Объединенными Провинциями 12-летнее перемирие, формально подтверждавшее независимость последних.
Тем не менее, только в 1611 г. власти Португальской Индии смогли выделить в распоряжение Азеведо дополнительный контингент в составе 700 солдат. В августе этого года он лично открыл военные действия и, несмотря на некоторое сопротивление при переправе через Махавели-гангу, захватил и сжег сингальскую столицу Канди, которую он обнаружил покинутой жителями. После опустошения прилегающей сельской местности он вернулся в Коломбо, оставив гарнизон в Балане.
С самой смерти Вимала Дхармы король Сенарат поддерживал хорошие отношения с голландцами; и 8 марта 1612 г. Марцелл де Боусфовер, голландский субфактор, совершил поездку к сингальскому двору, запасшись письмами от Генеральных Штатов и принца Морица Оранского, адресованными "Знаменитейшему и благороднейшему императору Цейлону, нашему возлюбленному брату по оружию". Его миссия оказалась такой успешной, что 11 мая был заключен договор между сингальцами и голландцами, по условиям которого обе стороны обязались помогать друг другу против португальцев, тогда как голландцы получили разрешение воздвигнуть на восточном побережье острова, в Коттияре, крепость, которая позволяла им установить контроль над одной из лучших якорных стоянок в Индийском океане. По условиям договора между обеими нациями могла беспрепятственно вестись торговля, однако каждая сторона подлежала исключительной уголовной юрисдикции собственных чиновников.
Боусховер до такой степени вошел в милость у короля, что последний даже не захотел отпускать его на родину. Он получил украшенную золотом головную повязку как сингальский знак отличия и занял место среди знати королевского двора Сенрата под именем Мигамуве Рала, - от названия морского порта Негомбо, который Сенарат пожаловал ему для содержания.
Примечания к главе 9.
1. 300 лет европейского влияния привели к переменам, и доход, полученный правительством от торговли арекой и "тодди", в 1918-19 гг. выражался цифрой в 9265315 рейсов. К этому нужно прибавить доход от продажи иностранного спиртного и крепких напитков.
2. Эта епархия была учреждена буллой Павла IV, датированной 4 февраля 1557г.
3. В письме к вице-королю от 26 ноября 1602 г. де Азеведо, благодаря его за присылку иезуитов, говорит: "Ваша светлость будет иметь большие заслуги перед Господом Богом нашим за этот труд". Главным образом вследствие усилий де Азеведо иезуиты смогли в 1605 г. открыть колледж в Коломбо, где отпрыски благородных сингальских фамилий обучались чтению, письму, пению, богословию, правилам хорошего тона и латыни. См. "Цейлонские древности", том II.
4. В соответствии с королевским приказом от 1604 г. он состоял из вице-короля в качестве председателя, главного представителя духовенства, государственного канцлера, ведора да фазенда, капитана Гоа и государственного секретаря.
5. Иероним Гомиш, писавший 29 декабря 1609 г., приводит следующее описание инцидента, который произошел в одной из этих экспедиций: "200 мужчин, женщин и детей были захвачены в плен. Собрав их всех на поле, Симао Корреа, капитан сингальцев, отдал приказ предать их смерти. Бедные люди держались все вместе, сбившись в кучу подобно овцам, и принимали удары, даже не пытаясь убежать или увернуться, без вздоха или стона. Португальский капитан заметил, что среди них было несколько невинных детей, которых держали на руках матери, и поскольку он не мог ничего сделать, чтобы спасти их преходящую жизнь, он захотел даровать им жизнь вечную, и крестил их всех. Впоследствии они были обезглавлены, чтобы избавить их от мучений". "Цейлонские древности", II, 22. Корреа был таким же горячим поклонником иезуитов, как и его наставник де Азеведо, и подарил им сад кокосовых пальм.