Переговоры, которые велись в связи с притязаниями двух принцев Котте, проложили путь для пропаганды христианской веры на острове. Все понимали, что король Португалии страстно желал распространения христианства, и каждый из претендентов на королевскую власть в качестве платы за военную помощь со стороны португальцев не скупился на обещания насчет евангелизации своих будущих подданных. Один монах выступал в качестве посредника между властями в Гоа и правителем Уда Раты, тогда как интересы брата и соперника короля Джафны в Лиссабоне представлял никто иной, как сам Ксаверий. Война витала в воздухе, и Котте, Ситавака, Сенкандагала и Наллур наперебой обращались к португальцам за помощью; власти в Гоа, однако, желая выяснить, кто из четырех соперников может принести им наибольшую выгоду, всячески тянули с принятием окончательного решения в пользу кого-либо из них. Тем не менее к концу 1547 г. они отправили небольшой отряд численностью в 100 человек под командованием Антонио Мониза Баррето, очевидно, предоставив ему определить на месте, которую из враждующих сторон следует поддержать силой оружия. Баррето оказался в затруднительном положении, и в лабиринте интриг он явно не знал, кому отдать предпочтение. Наконец он принял решение стать на сторону Бхуванаика Баху, и крупный португальский отряд был выслан на дорогу, ведущую в Ситаваку.
Майядунна, получив сообщение о приближающейся опасности, покинул свою столицу и отступил в цитадель Дераниягала, оставив свой дворец полностью готовым к приему короля, с горящими лампами, как для долгожданного гостя. Королевская армия вошла в Ситаваку, и несколько дней спустя португальцы продвинулись в Уда Рату; но они столкнулись со столь упорным сопротивлением, что Баррето был вынужден сжечь все свою поклажу, затруднявшую движение, и обратиться в бегство. Сингальцы вскоре бросились в погоню за ним, и с таким неумолимым рвением преследовали португальцев через дремучие леса, что когда экспедиционный отряд сумел наконец добраться до владений Майядунны, он потерял почти половину своего личного состава убитыми, а среди оставшихся в живых не было ни одного человека, который не получил хотя бы легкой раны.
Маяйдунна быстро воспользовался преимуществами, которые предоставил ему неожиданный поворота событий; по его приказу войска были тщательно обеспечены всем необходимым и подготовлены лодки для перевозки тех, чьи раны препятствовали им продолжать поход на Коломбо. Он также использовал возможность настроить Баррето против Бхуванаика Баху, внушив ему, что все случившееся с его отрядом произошло не без ведома короля.
Добравшись до Коломбо, Баррето отправил послание Бхуванаика Баху, напомнив ему о переговорах с Ксаверием, и ожидая лишь личной встречи с королем, чтобы обсудить с ним вопрос о его обращении. К несчастью, он был скорее солдатом, чем священником; вся тема его "проповедей" состояла из изображения адских мук, расписанных им в столь ужасающих красках, что король, затрепетав, спросил, испытал ли Баррето на себе лично эти наказания. Это так обидело Баррето, принявшего вопрос короля за грубую насмешку, что он, забыв, в чьем присутствии находится, бросил на пол свою шляпу и в раздражении удалился прочь, оставив короля погруженным в тягостные раздумья о том, что за страшное место представляет собой христианский ад, если попадающие туда души подвергаются таким жутким пыткам, какие перед ним расписал Баррето. Последний отказался принимать подарки, посланные ему затем королем, и отплыл с Цейлона, даже не попрощавшись напоследок с сингальским монархом.
Тем временем практичный Майядунна пришел к выводам, что для достижения своих целей гораздо лучше будет завоевать доверие португальцев и посеять раскол между ними и своим братом, чем вступать в войну, исход которой невозможно будет предвидеть. Он уже произвел хорошее впечатление на Баррето, а после этого, установив секретную связь с фактором, предупредил его, что король готовит заговор с целью разрушения фактории; ценные подарки, сопровождавшие предупреждение, а также то обстоятельство, что Видийе Бандара высмеивал хваленую храбрость португальцев, привело к тому, что португальцы постепенно стали видеть не в Бхуванаика Баху, а в Майядунне своего подлинного друга.
В конец августа 1551 г. новый вице-король Афонсу де Норонья, плывший в Гоа, был отброшен штормом в гавань Коломбо. Он уже слышал о полных злобы наговорах на сингальского короля, который снова находился в состоянии войны с Майядунной. Францисканец отец де Конде в прошлом году вернулся в Европу, разочаровавшись в попытках обратить Бхуванаика Баху в христианство, и сам Ксаверий в письме представил Бхуванаика Баху как человека, настроенного резко враждебно по отношению к христианской вере и недостойного защиты португальцев. Озабоченный тем, чтобы снять с себя эти подозрения, король направил к вице-королю двух мудалийяров с богатыми дарами из драгоценных камней; подарок был принят, но высокомерный дворянин совершенно явно посчитал, что король, не явившись лично, нанес оскорбление его собственному достоинству. Словно бы для того, чтобы еще больше усугубить неудачу короля, на сцене появился Майядунна, который привез с собой, по слухам, не столько людей, сколько мешков, туго набитых золотыми монетами, и удалился, произвел благоприятное впечатление на вице-короля. Тогда Бхуванаика Баху преподнес вице-королю еще один подарок в размере 15000 пардао (1) звонкой монетой, приложив к нему несколько драгоценностей для королевы Португалии, и вице-король лично побеседовал с ним во францисканском монастыре Св.Антония; но тщеславие португальцев не так-то легко было бы удовлетворить, и вице-король обращался с ним с такой высокомерностью, что король, видя, что его подозревают в тайных кознях, вернулся в Котте, клянясь, то только его уважение к королю Португалии удерживает его от того, чтобы приказать немедленно уничтожить факторию. Он отправил повелительное послание вице-королю, приказывая ему немедленно покинуть его владения, и этот последний, хотя и был настроен отмстить за унижение, был вынужден подчиниться, т.к. не имел достаточно сил, чтобы рассчитывать на успех.
Пять месяцев спустя Бхуванаика Баху, страдая от приступов лихорадки, удалился в Келанию, на приятные глазу берега Келани-ганги, на лечение. Однажды в полдень, когда он показался в окне дворца, откуда открывался вид на то место, где, согласно традиции, сам Будда искупался в водах потока, ему в голову выстрелил Антонио де Барселуш, раб-мулат вице-короля, который остался на Цейлоне после отъезда своего господина. Король упал смертельно раненый, и, несмотря на все попытки помочь ему, 3 часа спустя скончался. Сами португальцы почти не сомневались в том, по чьему приказу было совершено это подлое покушение; но, цитируя "Раджавалийю", (2) "некоторые говорят, что этот выстрел произошел преднамеренно, а другие - что случайно; один бог знает истину".
Администрация португальских поселений на Востоке, как отмечено в письмах Франциска Ксаверия, погрязла в пороках, навлекая бесчестье на доброе имя христианской Европы. Чиновники, одержимые всепоглощающей страстью к личному обогащению, с легкостью забывали все соображения об обязанностях, которые они несли перед Богом и королем. Никакие угрызения совести не мешали португальцам вероломно нарушать собственные обязательства, данные ими индийским раджам, гостеприимно встречавшим чужестранцев в своих владениях. Безграничная жадность, превратившая португальских дворян в поставщиков "живого товара", обманом заманивавших деревенских девушек в бордели, от которых они получали большой доход, могла сравниться только с ужасной одержимостью и полным пренебрежением к чужим страданиям и боли. Настоящую преграду миссионерским трудам Франциска Ксаверия создали действия его соотечественников. "Я чувствую сильную склонность, - писал он 24 марта 1544 г., - уехать отсюда им оставить всё это. Ради чего мы должны терять свое время здесь, среди людей, которые полностью игнорируют все законы и которые не придают никакого значения тому, какой ущерб они наносят религии и государству, предаваясь удовлетворению своих собственных страстей?" (3)
Всё это, однако, было только отражением перемен, которые происходили в самой Португалии. В течение 50 лет в эту маленькую страну рекой текли все богатства Востока, пока ее король не стал самым богатым правителем в Европе. В сельской местности на земле трудились африканские рабы, тогда как крестьяне толпами устремлялись в морские порты, чтобы получить свою долю прибыли от восточной торговли. Эта торговля была королевской монополией, из-за чего ее надлежало поддерживать всеми силами армии и флота. Дворяне из знатных семейств, чьи предки так доблестно сражались за своего короля, все еще теснились вокруг него, но теперь уже в качестве подхалимов, единственное желание которых заключалось в приобретении богатства, и ради этого они не гнушались применять любые средства. Каждый год множество авантюристов покидало Португалию на переполненных кораблях индийских флотилий, и лишь немногим из них удавалось вернуться обратно на родину. Кроме того, большое количество эмигрантов переселилось в Бразилию, что еще больше способствовало сокращению численности населения, которое едва насчитывало миллион душ, когда Португалия вступила на путь заморской экспансии. В погоне за золотом, однако, ни один государственный деятель не находил времени осознать последствия, которые эта непрерывная убыль людей должна была оказать на Португалию, прежде чем прошло много лет, и ущерб стал непоправимым.
Цейлон вскоре должен было представить позорную иллюстрацию правоты слов Ксаверия. Юный Дхармапала был провозглашен королем сразу же после смерти его дела, а его отец Видийе Бандара был назначен регентом на период его малолетства. В начале октября 1551 г. вице-король де Норонья прибыл в Коломбо с самой большой португальской армией из всех, какие прежде высаживались на острове. Официально объявленная цель его визита заключалась в том, чтобы ознакомиться с тем, в каком состоянии находились местные дела, и 3000 солдат были готовы помочь ему в этой задаче. Население, увидев, как в гавань Коломбо входит флот, насчитывавший свыше 70 кораблей, было охвачено величайшим возбуждением; но возбуждение сменилось удивлением, когда 500 солдат под командованием собственного сына вице-короля оккупировали столицу и арестовали всех дворцовых чиновников самого высшего ранга. Желая узнать, где хранятся королевские сокровища, португальцы вначале устроили злополучным чиновникам допрос, а затем подвергли их пыткам, чтобы заставить выдать местонахождение тайника. Не удовлетворившись результатами дознания, вице-король, продолжил обшаривать сам дворец, присвоив все находившееся в нем ценности, даже золотые плевательницы короля.
После этого было созвано собрание для обсуждения мер, которые надлежало предпринять, чтобы отразить опасность, которая грозила со стороны Майядунны. Вице-король потребовал заплатить 200000 пардао в качестве цены за помощь португальцев. Половину этой суммы нужно было выплатить сразу, тогда как добыча, которую предполагалось захватить в Ситаваке, должна была быть разделена поровну между королями Цецлона и Португалии. Выплата 80000 пардао была отложена на будущее, и затем 3000 португальцев вместе с таким же количеством сингальцев выступили в поход. Опрокинув аванпосты, охранявшие дорогу, которая шла по берегу реки Келани, они достигли столицы, обнаружив ее покинутой всеми жителями. Майядунна отступил в Деранийягалу, оставив в Ситаваке письмо, адресованное вице-королю. В нем он писал, что, по дошедшим до него слухам, вице-король прибыл с очень большой свитой (подразумевая сопровождавших его солдат), и поскольку в столице для всех было бы слишком тесно, он решил освободить место для португальцев, чтобы их никто не стеснял. Майядунна добавил, что слышал также, что вице-короля интересуют драгоценные камни; поэтому он и его люди решили оставить ему камни их города; если же они его не удовлетворят, то он может последовать в поисках их в горы, где Маяйдунна ожидает его со всеми своими сокровищами.
Город, раскинувшийся по обеим берегам Ситавака-ганги, занимал значительную площадь. На южном берегу, между рекой и стремительным Гетахетта-эйя, потоком, все еще известным благодаря самоцветам, которые находят в его русле, на возвышенности, к которой вели двадцать широких ступеней, с тремя воротами с каждой стороны, был воздвигнут королевский дворец. На северном берегу, напротив фасада дворца, где широкая река изгибалась протяжной излучиной, находился красивый Бхайрава Ковил, изысканный храм из резного гранита. Португальцы захватили город и разграбили его, перерыв весь дворец в бесплодном поиске сокровищ. Храм также был разграблен, и все его золотые и серебряные статуи и убранство попали в руки вице-короля. Когда, однако, молодой король Дхармапала попросил его выполнить условия контракта и отправить несколько сот португальцев на преследование Майядунны, вице-король выдвинул встречное требование немедленной выплаты 20000 пардао, которые тот оставался должным. Король не смог собрать такую сумму, после чего вице-король отказался разделить добычу с Дхармапалой, как обещал, и вернулся на побережье, прихватив с собой все награбленные ценности. "Если индиец нарушает слово, данное христианину, его называют варваром. Я не знаю, кем можно счесть христианина, нарушившего сове обещание перед варваром. Возможно, мудрые люди знают", - таков был комментарий Фариа-и-Соуза к этой сделке.(4)
Вернувшись в Котте, португальцы поспешили использовать с наибольшей выгодой для себя то ограниченное время, которым они располагали. Они вели себя по отношению к несчастным местным жителям так, как если бы они находились в завоеванном городе, и никто не мог считать себя защищенным от насилий распущенной и алчной солдатни. Португальцы убивали мужчин, чтобы содрать с их тел браслеты и серьги, и насиловали всех встречных женщин, до тех пор, пока ни одна из них больше не осмеливалась выйти за порог своего дома. Видийя Бандара, охваченный негодованием, был не в силах сопротивляться и бежал из столицы, тогда как на его место был назначен Сембахап Перумал. Вице-король оказывал давление на короля Дхармапалу, отправив ему письмо, в котором убеждал его в желательности обращения в христианство; но король был уже по горло сыт христианской любовью португальских дворян и их пресловутой честью; в ответном послании, носившем уклончивый характер, он объявлял, что было бы кране неразумно с его стороны пойти на такой непопулярный шаг в условиях сохранявшихся напряженных отношений с Майядунной. Тем не менее, он отчасти удовлетворил религиозный пыл вице-короля, отправив в Гоа малолетнего ребенка, сына своего предшественника Бхуванаика Баху, находившегося под его попечительством, чтобы его там воспитали как христианина.(5)
Вице-король, однако, продолжал требовать у Дхармапалы уплаты 20000 крузадо, которые он все еще был должен португальцев, несмотря на свое крайне возмущение условиями контракта. Когда король объявил, что не в состоянии в данный момент удовлетворить это требование, вице-король, увенчав свою постыдную карьеру еще одним гнусным деянием, захватил в плен Сембахапа Перумала и велел доставить его на борт одного из португальских кораблей в качестве заложника, заявив, что не выпустит его до тех пор, пока с ним сполна не рассчитаются. Регент, не сумев раздобыть нужную сумму у своих друзей, продал собственный золотой пояс и выплатил вице-королю 5000 пардао; на остальную сумму он выдал вексель, обещав погасить его в течение года. Когда эта сделка была заключена, вице-король, убедившись, что больше ему ничего не удастся выжать, отплыл прочь. Франциск Ксаверий, в одном из своих писем, лучше всех выразил удивление разнообразием значений, которое слово "грабить" получило в устах португальских чиновников.
После отъезда вице-короля Видийе Бандара вернулся к власти. Португальский фактор был казнен, обращение в христианство сингальцев запрещено, и некоторые священники были вынуждены скрываться в лесах в поисках защиты.
Сингальцы имеют полное право гордиться тем, что они никогда не применяли силу в тех вопросах, где должен был возобладать здравый смысл. Они не знали религиозных преследований и гонений. Буддизм, единственная из великих религий, которые дала миру Азия, был исключительно веротерпимым. Монархи, бывшие стойкими приверженцами дхармы, воздвигали храмы в честь индусских богов. И до сих пор еще буддийские храмы обеспечивают всем необходимым мусульманские арендаторы, которые живут на принадлежащих им землях. Именно под влиянием этого принципа веротерпимости Бхуванаика Баху призвал в свои владения христианских миссионеров, и по той же причине его подданные оказали им благожелательный прием. Но высокомерие португальцев, высшей точкой которого стало предательство вице-короля, взывало реакцию, направленную против религии, очень сильно дискредитированной поведением португальских авантюристов. Де Норонья, однако, вернувшись в Гоа, был слишком занят отражением угрозы со стороны турок, вновь осадивших Ормуз, чтобы уделить внимание цейлонским делам; ему пришлось ограничиться отправкой примирительного послания Видийе Бандаре, который был рад, что его оставили в покое.
Де Норонья фактически упустил возможность установить господство Португалии над всем Цейлоном, которая больше ни разу не представилась в течение следующих ста лет войны. Войска Котте находились в его распоряжении, и ни Ситавака, ни Сенкандагала не могли оказать им достойного сопротивления. Сингальцы еще не научились в полной мере использовать огнестрельное оружие, которое давало им такое неоспоримое преимущество в их дебрях, тогда как португальцы пока еще применяли защитную броню, против которой зажигательные снаряды сингальцев были малоэффективны. Эта возможность была потеряна из-за жажды золота, но беспомощное состояние Дхармапалы, которому грозили амбиции Майядунны, сделало желательным, чтобы португальцы основали на острове свои собственные опорные пункты, а не зависели от милости сингальского короля. По этой причине дон Педро Маскареньяш, сменивши в 1554 г. Норонью на посту вице-короля, обратил внимание на заброшенный форт в Коломбо, и в ноябре того же года он направил на Цейлон дона Дуарте де Эка с 500 солдатами и всеми необходимыми материалами для того, чтобы отстроить форт заново. На этот раз форт был создан с бСльшим размахом, чем это сделал Альбегария, и занимаемая им площадь совпала с той, что впоследствии оказалась в кольце городских стен Коломбо. Лагуна, которая почти со всех сторон окружала новое поселение, была теперь запружена и образовала главную защиту для форта, который быстро приобрел очень важное значение. За пределами укреплений появились пальмовые рощи и прелестные сады, где португальцы построили себе виллы и жили в мирное время с полным комфортом. В течение последующих лет жители поселения стали стремиться заполучить статус и привилегии "сидаде", т.е. города, и приняли в качестве герба решетку - орудие мученической казни святого, в честь которого Алмейда назвал мыс, обрамляющий лагуну (Св.Лаврентия).
Де Эка получил также секретные распоряжения арестовать Видийе Бандару, чья враждебность к португальцам становилась все более и более заметной. Принц был предательски схвачен и брошен в подземную темницу, где его держали закованным в тяжелые цепи, тогда как Самудра Деви бежала в Райигаму. При помощи подкупленных золотом стражей был прорыт подкоп в темницу принца, и Видийе, бежав через него из тюрьмы, присоединился к принцессе и отступил в Пеленду, местечко, находившееся среди высоких гор на дальних границах корала Пасдуи. Оттуда он начал мстить. Толпы людей стекались под его знамя, береговые города подвергались разорению. Церкви, которые были построены в них францисканцами, разрушались до основания, а португальцев, всех до одного, беспощадно убивали. К несчастью, принцесса как раз в это время скончалась, после чего Майядунна выдал замуж за Видийе Бандару свою собственную дочь. Но надежды, возлагавшиеся на заключенный таким способом союз, были разрушены жестоким обращением Видийе Бандары со своей новой женой, и рассерженный отец переметнулся к португальцам, с которыми в августе 1555 г. он заключил формальный договор.
В соответствии с ним армия Ситаваки, находившаяся под командованием младшего сына Майядунны, Тикири Раджуру Бандара, бывшего тогда 12-летним мальчиком, которому помогал Викрамасинха Мудалиянсе, храбрейший из военачальников его отца, выступила на Калу-гангу и соединилась в Калутаре с португальским отрядом в составе 300 солдат. После того, как армия союзников переправилась через прозрачные воды Пелен-ганги, ее встретил и атаковал Видийе Бандара, который после порно битвы был вынужден бежать, бросив свою жену и сокровища на милость победителей. Принцессу доставили верхом на слоне в Ситаваку, в то время как португальцам и войска Ситаваки пришлось потратить два дня на разрушение укреплений, которые охраняли подступы к цитадели Видийе Бандары. Солдаты расположились лагерем среди зарослей травы и болотных луж, где кишмя кишели пиявки, этот подлинный бич влажной зоны. Никакая одежда не спасала от их иглоподобных тел; насосавшись, они отваливались вместе с потоками крови от век и ушей людей, и их приходилось даже отрывать от десен во время приема пищи. Невозможно было восстановить силы, т.к. эти прожорливые существа во все возрастающем количестве "атаковали" лагерь со всех сторон. Наконец задача была выполнена, и затем Тикири Раджуру Банджара бросился преследовать своего шурин, который после ряда скитаний нашел убежище в пределах Уда Раты, где ему был оказан радушный прием Каралийяддой Бандара, который восстал против своего отца Викрама Баху и спешно вырвал из его рук власть.
Видийе Бандара без задержки собрал новую армию и перебрался в Четыре Корала, в ответ на что в этот же округ вторгся Тикири Раджуру Бандара и вынудил Видийе отступить ночью в горы, куда его отнес на закорках человек в любопытной манере, описанной русским путешественником Афанасием Никитиным в предыдущем столетии, но известной также по одной из сказок, входящих в цикл о приключениях Синдбада-морехода - "Старик моря". Армия Уда Раты, деморализованная отступничеством своего вождя, после недолгого сопротивления и большой резни обратилась в бегство; победители со всеобщего согласия прямо на поле боя нарекли своего мальчика-командира именем Раджа Синха, "Король-Лев", - именем, при упоминании которого у португальцем в течение многих лет застывала от ужаса кровь в жилах.
Майядунна теперь призвал Каралийядду изгнать Видийе Бандару из своих владений, и последний, опять пустившись в скитания, нашел убежище у Эдириманны Сурья Рати в Девамедде. В 6 милях от того места, где драгоценный Данта Дхану лежит сокрытый у массивного основания Эту Гала, слева от дороги, ведущей в Путталам, начинаются поросшие лесом высоты горной цепи Натагане. Параллельно им тянется вторая гряда, которая, начиная с изломанного силуэта Анда Гала, достигает высшей точки в бледной строгости скалы Якдесса, где злополучная Кувени наслала проклятие неба на своего неверного любовника Виджаю. Резкая расселина, рассекающая цепь Натагале в направлении с севера на юг, приводит к более глубокой ложбине, имеющей несколько акров в длину, в которой находится Мудуконда Пола, цитадель раджи. К северу, в направлении Путталама, простирается большая равнина, на которой то тут, то там разбросаны отдельные холмы, резко возвышающиеся над уровнем окружающей местности. Ложбину окружает огромное каменное кольцо, и кое-где имеющиеся в склонах горной гряды большие пещеры предоставляют сухой и безопасный путь к отступлению, тогда как искусно обработанные каменные глыбы закрывают природные бреши в этом величественном крепостном вале. Тропа из деревни Кирмуна ведет по сильно изрезанной местности прямо к огромным валунам; попасть в цитадель можно только через узкий проход, проложенный между скалой, поднимающейся на высоту около 100 футов, и расположенной напротив остальной частью горного массива.
Такой была Мудуконда Пала. Отступившего в эту горную крепость беглеца гостеприимно встретил его родственник; но неугомонный Видийе Бандара не был удовлетворен. Он затеял заговор с целью убийства своего хозяина, и захватил власть над Семью Кораллами. Пораженные ужасом жители обратились к правителям Котте и Ситаваки, и их объединенные армии при поддержке нескольких португальцев одержали верх. Войска Видийе Бандары были рассеяны, и он, понимая, что удача окончательно от него отвернулась, собрал все сокровища, какие только смог унести, и бежал в Калпитийю, где сел на корабль, идущий в Джафну. Сингальские короли имели привычку брать с собой, куда бы они не направлялись, модель Зуба Будды, сделанную из золота и усыпанную драгоценными камнями, и принц не расставался с такой моделью на протяжении всех мытарств и злоключений, пережитых им по вине португальцев. Его последний отчаянный бросок потерпел неудачу, но даже во время бегства он продолжал беречь эту драгоценную реликвию как зеницу ока.
Прибыв в Джафну, Видийе Бандара был любезно принят и обласкан ее правителем, который пообещал ему предоставить помощь против всех его врагов, и устроил большой праздник, состоявшийся в храме в Наллуре. Здесь произошла достойная сожаления трагедия. Случайный взрыв некоторого количества пороха встревожил Видийе Бандару, и он немедленно выхватил из ножен свой меч. Внутри святилища между сингальцами и тамилами завязалась схватка; молодые сингальские аристократы бросились закрыть собой своего принца, и, как утверждается, 60 тамилов пали под ударами его меча прежде, чем сам Видийе Бандара рухнул мертвым к ногам своего хозяина, короля Джафны. Среди убитых были как сам Видийе Бандара, так и его сын Виджаяпала, и все его сокровища попали в руки тамильского правителя.
Так окончила свои дни эта неординарная личность, по поводу которой де Коуту (6) совершенно справедливо замечает: "его преследовал капитан Коломбо. И если он начал огрызаться, то это потому, что они (португальцы) кусали его".
С исчезновением Видийе Бандара приверженцы династии Котте оказались дискредитированы и лишились способного вождя. Сембахап Перумал в предыдущем году в результате интриги между Маяйдунной и португальцами был сослан в Гоа, где, к счастью для него, губернатором был его друг Франсишку Баррето. Баррето оказал ему теплый прием, и вскоре сумел убедить Сембахапа, что в его же интересах пройти через обряд крещения. Бывший регент Котте так и сделал, приняв в то же самое время имя своего крестного отца, губернатора. Вскоре после этого он вернулся на Цейлон в сопровождении францисканца отца де Конде и занял прежний пост регента, но хотя он и обладал мягким характером, разносторонними способностями и значительной житейской мудростью, он не был тем человеком, в котором нуждалась страна для сохранения сингальской нации от уничтожения. Поступок Бхуванаика Баху, отдавшего своего наследника в руки францисканцев для того, чтобы они занимались его образованием, хотя и свидетельствовал об известном свободомыслии сингальского короля, но говорил не в пользу его политической прозорливости. Результаты такого обучения, когда молодому королю угрожал могущественный враг, и ему не на кого было опереться, кроме как на христианских "друзей", неизбежно должны были в скором времени проявить себя. В воздухе витало предгрозовое напряжение, и среди простого люда поползли слухи, - хотя никто не осмеливался заявить об этом во всеуслышание, - что золотой шпиль храма Далада Малигавы больше никогда не отразит загадочный пятицветный ореол Будды, (7) потому что Данта Дхану больше нет под его кровлей.
Подробности этой истории стали известны лишь спустя несколько лет. Хирипитийе Дийявадана Ниламе, знатном сингальцу, которому была доверена охрана Зуба Будды, однажды ночью было ниспослано видение, предупреждавшее об опасности, грозившей реликвии. Он увидел во сне, что перед ним появилась некая почтенная личность и обратилась к нему со странно звучащими стихами на сингальском и тамильском языках. Хирипитийя сильно встревожился, и после долгих размышлений истолковал смысл стихов следующим образом: "Моей любви к Котте больше нет. Удались вместе с Зубом в Срединное королевство". Пойе с Зубом в Срединное королевсиво"хз размлшени истолковал смысл стихов слеюущим обрзаом: " звучащими стихами на сингальскомд покровом темной ночи он спрятал реликвию в самом маленьком и красивом рубине, котором была инкрустирована шкатулка, завернув последнюю в ткань, обмотанной вокруг его пояса, и, бросившись в Дийяванна Ойя, переплыл через поток. Добравшись до противоположного берега, он в глубоко тайне прибыл в Ситаваку, и представился восхищенному Маяйдунне, который почти сразу приказал воздвигнуть для хранения реликвии великолепную Малигаву в Делгамуве: ведь тот, в чьих руках находится Данта Дхану, обладает верховной властью над всем Цейлоном.
В 1556 г. Цейлон был охвачен одной из тех вспышек массового религиозного энтузиазма, которые пламенная вера Ксаверия столь часто воспламеняла среди рыбаков Южной Индии. В этом году произошло обращение в католическую веру целой родственной касты, насчитывавшей 70000 душ, которая обитала на морском побережье к югу от Коломбо. "За это я премного благодарен Господу Нашему, - писал король Жуан III 20 марта 1557 г., обращаясь к кустодии францисканцев, - и ручаюсь вам, что как бы далеко не простирались ваши труды, вы не будете испытывать нехватку средств, необходимых для завершения того, чего можно ожидать от столь благоприятного начала".
Его удовлетворение должно было еще более возрасти, поскольку Жуан III прожил достаточно долго, чтобы получить письмо от своего протеже (Дхармапалы), содержащее новости о его собственном обращении. Дхармапала был крещен под именем дон Жуан Перийя Бандара, тогда как его супруга-королева, крестившаяся одновременно с ним, приняла имя донны Катерины, в честь королевы Португалии. В своем письме к королю Дхармапала, помимо извещения о принятии христианства, снова взывал о защите против Маяйдунны. Королева-мать и кардинал дон Энрике, которые выполняли обязанности регентов в период малолетства короля Себастьяна, бывшего тогда младенцем, возблагодарив Господа, который просветил Дхармапалу в его заблуждениях, пообещали ему, то направят инструкции вице-королю с указанием защищать его интересы. Папа Римский, который в то время активно занимался сколачиванием лиги в составе турецкого султана, германских еретиков и христианнейшего короля Франции, нашел время, чтобы послать новообращенному королю Цейлона свое апостольское благословение и рекомендовать его особому покровительству короля Португалии.
С политической точки зрения мало найдется поступков, которые превзошли бы по своей глупости принятие Дхармапалой христианства. Как говорится в "Раджа Ратнакаре": "Это королевство никогда не признавало над собой власть короля, не исповедующего буддийской религии". Тем не менее, какое бы негодование не вызвал этот поступок короля среди подавляющего большинства его подданных, возможно, что под влиянием традиционной буддийской веротерпимости они все же простили бы ему эту ошибку, если бы король держал свои убеждения при себе. К несчастью, церковь в то время была охвачена особым подъемом энтузиазма: Жуан III был известным фанатиком, и его воодушевление подогревали францисканцы, видевшие в Дхармапале ниспосланное Божественным промыслом орудие для обращения всего Цейлона. Энтузиазм новообращенного монарха поистине не уступал пламенному рвению его наставников, которые в течение 15 лет не покладая рук старались убедить его принять святую благодать крещения; и Дхармапала в порыве благодарности издал "саннас", которым передавал ордену францисканцев Далада Малигаву, (8) две больших усыпальницы в Коломбо и все доходы в пользу храмов на острове, для содержания колледжей, которые они предполагали здесь основать.
Если бы францисканцы сумели в полной мере воспользоваться преимуществами, предоставленными им Дхармапалой, это означало бы уничтожение единственной организации, которая занималась на Цейлоне духовным и интеллектуальным образованием людей. Для религиозной ассоциации трудно в течение значительного времени обладать влиятельным положением, не утратив хотя бы отчасти свою первоначальную простоту и достоинство; но буддийское духовенство, по сравнению с другими подобными ассоциациями, известными в истории, вероятно, явилось счастливым исключением. Мы не станем отрицать того общепризнанного факта, что с точки зрения буддизма кастовые различия не имели значения; но в 16 в. сингальское духовенство превратилось в замкнутую группу, доступ в которую был ограничен для всех, кроме представителей самой высшей касты. Принеся обеты бедности и целомудрия, е представители получали близкие к королевским почести от простого народа, и, закутавшись в свои оранжевее тоги, оставлявшие открытыми правую руку и грудь, и овевая лица опахалами, они переходили от дома к дому, молча испрашивая для себе подобных ежедневную пищу.
В каждой группе деревень возвышается вихара, небольшая и уединенная, или же иногда обладающая высоким снежно-белым куполом дагоба, снабженная внушительными воротами. (9) Сингальцы очень тонко чувствуют природную красоту, и все их поэты не скупятся на восхищение перед ней в своих песнях. Каждая деталь ландшафта, выделяющуюся среди других чем-то особенным, становится объектом поклонения. Это может быть большой водоем, основанной источник жизни для жителей деревень, - сотни акров водной глади, затянутой розовыми, белыми и кое-где голубыми ветками лотоса, - источающий свой стойкий и приятный аромат на мили вокруг. Водоплавающие птицы беспечно плещутся прохладным вечером, уверенные, что никто не потревожит их покой. И когда на небе появляется полная луна, заливая все вокруг своим мерцающим сиянием, все деревенские жители - мужчины, женщины и дети, все облаченные в чистые белые одежды, - с радостью выходят из своих домов, держа в руках подношения из душистых цветов, чтобы заново принести свои обеты, как перед деревом Бо в Анурадхапуре. Это было единственное невинное развлечение в жизни деревенского жителя, позволявшее ему вырваться из круговорота повседневных трудов и забот; ведь сингальцы не имели привычки доводить себя до одурения, куря опиум, и не держали таверн, где могли бы по вечерам посидеть со своими односельчанами.
Каждое утро дети должны были отправляться в "пансалу", где находился священник, обучавший их письму, - среди восточных народов никогда не угасала тяга к учению. Их обучали там, причем не беря за это никакой оплаты или вознаграждения, знанию алфавита, рисуя буквы на песке, пока они не становились достаточно опытными, и не наступало время доверить им железный стилос, чтобы писать строки, напоминавшие по форме нити круглых жемчужин, на связках пальмовых листьев. По истечении нескольких лет их обучали сочинять стихи, с такой же прилежной заботой, с какой в Оксфорде или Кембридже Чили слагать гекзаметры. Крупные учебные заведения в Тотагамуве и Керагале долго поддерживали традиции, позаимствованные из университетов Индии; и в следующем столетии, хотя эти учреждения перестали существовать, обучение, полученное на Цейлоне, все еще пользовалось признанием в Португальской Индии.(10)
Дхармапала был всего лишь беспомощным марионеткой в руках его духовных наставников, которые теперь с усердием, достойным лучшего применения, направили все силы на то, чтобы разрушить систему, на создание которой потребовалось 20 веков. Невозможно поставить под сомнение благороднее чувства, которыми руководствовались тогдашние торжествующие миссионеры, или пламенную убежденность, под влиянием которой они действовали; к несчастью, их порывы были результатом не рациональной веры, а страстного невежества. Васко да Гама молился христианскому богу в индусских храмах, убежденный в том, что он обнаружил всего лишь новое ответвление католической церкви; но миссионер усматривали в буддизме лишь отвратительное порождение дьявола. Они не стремились выяснить, в чем заключаются принципы, которые проповедовали буддийские мудрецы, или же какие идеалы отстаивала столь высокоразвитая философия; буддизм не был христианством, а только с принятием христианства души людей могли избежать вечного проклятия и адского пламени, и их долг перед Богом заключался в том, чтобы искоренить буддизм всеми средствами, находившимися в их распоряжении. Миссионеры не задавались вопросом, были ли готовы люди, чтобы "влить молодое вино в старые меха", и не интересовались тем, не приведет ли уничтожение древней веры сингальцев к полному упадку всей их духовной жизни; все их помыслы были направлены на то, чтобы стереть с лица земли всякий след существования буддизма. В этих обстоятельствах неудивительно, что опрометчивый поступок Дхармапалы был с величайшей тревогой воспринят его подданными. Некоторые из наиболее высокопоставленных представителей знати последовали примеру своего монарха, и вскоре библейские имена вошли в моду при сингальском дворе, высшие сановники которого в то же самое время прибавили к своим именам почетную поставку "дон"; а те, кто хотел заручиться расположением со стороны могущественных королевских покровителей, быстро переняли португальский язык и манеры. В результате всего этого среди сингальцев начли распространяться раскол и отчуждение, более сильное, чем те, которые когда-либо были обязаны своим появлением существованию кастовой организации.
Примечания к главе 4.
1. Пардао первоначально представлял собой золотую монету, чеканившуюся на монетных дворах туземных правителей Западной Индии; это название, происходившее от искаженного санскритского слова "пратапа", впоследствии применялось для обозначения португальской серебряной монеты низкой стоимости, номинально равнявшейся 370 рейсам.
2. Этот труд, который, по-видимому, был скомпилирован к концу 17 в. - лучший сингальский источник по истории португальского периода на Цейлоне.
3. Иезуит Эммануэль де Моралес, в своем письме из Коломбо от 25 ноября 1552 г. Оставил следующее описание своих соотечественников на Цейлоне: "На острове царят самые худшие пороки, мужчины предаются разврату и сладострастию... Здесь больше женщин легкого поведения, чем честных матрон. Фактически, женщины в этом отношении еще более распущены, чем мужчины, и эти пороки стали настолько обычными, что они даже не считаются среди них грехами". - "Цейлонские древности", I, 223.
4. Его труд, "Португальская Азия", написан на испанском языке и опубликован в 3-х тт. в Лиссабоне в 1666-1675 гг.
5. Он принял крещение под именем "дон Жуан" и был отправлен в Лиссабон, где подл именем "цейлонского принца" был популярной личностью при королевском дворе, и удостоился более высокого положения, чем графы. Впоследствии он вернулся в Гоа и вступил в брак с португальской дамой.
6. Диого де Коуту родился в Лиссабоне в 1543 г., назначен смотрителем Торре ду Томбу (португальского королевского архива) в 1595 г.; он умер в Индии 10 декабря 1616 г.
7. Пятицветная аура, которую, по поверьям, излучало тело Будды. Относительно нее доктор Джон Дэви, брат сэра Хэмфри Дэви, который находился на Цейлоне с 1816 по 1820 г., написал следующее:
"Существует необычный феномен, который иногда можно увидеть на небе в глубине острова, и заслуживающий упоминания. В январе 1820 г. его наблюдали в Канди - как европейские джентльмены, так и туземцы. Один из первых, весьма уважаемый человек, к чьим словам я отношусь с полным доверием, описал мне его как появление лучей или пучка света в движении, пересекающих друг друга, и имеющих отдаленное сходство с северным сиянием. Оно наблюдалось при ясной погоде, в середине дня. Туземцы называют его "Лучи Будды".
8. Церковь Св.Сепульхрии заменила Малигаву, и церковный колокол, с его латинским посвящением Деве Марии, - в настоящее время выдающаяся достопримечательность в Петтахе Коломбо.
9. Отец Моралес сообщал о храмах следующее: "Некоторые из них даже боле великолепны, чем самые роскошные церкви Лиссабона, и хотя не все постройки столь высоки и столь красивы, зато все они покрыты чистым золотом. Однажды я зашел в пагоду, которая произвела на меня больше впечатление, чем всё, что я видел в Португалии или Кастилии, - в обеих этих странах я видел много замечательных построек". - "Цейлонские древности", I, 224.
10. Трудно сказать, каким было состояние женского образования на Цейлоне в то время, но Куса Джатака (см.Индекс) дает понять, что 50 лет спустя высокородные дамы умели читать на санскрите и пали, помимо своего собственного языка.