Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым: не может быть от Тебя. Судия всей земли поступит ли неправосудно?
Бытие, 18:25.
Книга первая
Исход
И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе...
Бытие,12-1
I Ур Халдейский
Вот родословие Фарры: Фарра родил Аврама, Нахора и Арана. Аран родил Лота.
И умер Аран при отце своем, в земле рождения своего, в Уре Халдейском.
Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара; имя жены Нахоровой: Милка, дочь Арана, отца Милки и Иски.
Бытие, 11:27-29
1
Багровый мерцающий диск, словно оплавленный по краям, почти коснулся одного из горбов Верблюжьей Горы, готовый скатиться по его склону в крутую ложбину, утонуть в ней, чтобы утром вновь взойти на другом краю долины Сиддим . Лишь острые вершины самых высоких скал все еще прощально пламенели на фоне густой фиолетовой тьмы, наползающей из-за гор Моав , да в небе на западе перламутрово искрились перистые облака. Долина медленно погружалась в сумрак: уже и прозрачные воды Соленого Моря непроницаемо заблестели черной водой, яркая зелень молодой травы тускло покоричневела, а склоны холмов зазияли густыми тенями.
Лот сидел на большом сером камне, чуть в стороне от шатров и загонов с животными. В этих шатрах жили его люди. И все эти животные, недовольно мычащие и блеющие за высокими изгородями, тоже принадлежали ему. В ногах у Лота, зажатый коленями, тщетно дергался черный козленок с белым ухом. Лот подхватил его, потеряно стоящего в стороне, и, устроившись на камне, гладил и гладил. Козленок был такой крошечный, что вполне мог проскользнуть под нижней жердью и выбраться из загона. Теперь он жалобно блеял, подавая тревожные знаки матери. Лот чесал его за ухом, давал пососать палец, гладил шелковистое брюшко, где испуганно колотилось сердечко, но козленок не успокаивался. Тогда Лот разжал колени. Козленок вырвался, сделал несколько неуверенных шажков, остановился, оглянулся и протяжно заблеял, словно прося помощи у своего недавнего мучителя. Но вот он что-то услышал в нестройном хоре животных, встрепенулся, тряхнул белым ухом и быстро засеменил к одному из загонов. Лот тяжело вздохнул.
Было в этой ясной прохладе весеннего вечера нечто пронзительно тягостное, тревожное. Ни ветерка, словно все вокруг затаило дыхание в напряженном ожидании. Воздух был столь прозрачен, что даже в сумерках окрестности просматривались далеко во все стороны. За спиной Лота, над зубчатой крепостной стеной, поднимался террасами до самой вершины холма Седом - город, в котором он жил вот уже почти двадцать лет. В этом городе, окруженном со всех сторон пышными, но запущенными садами, родилась его жена - Ирит. Здесь же появились на свет две из его четырех дочерей. В этом чужом городе Лот, некогда нищий мальчишка, дитя пустыни, сказочно разбогател, но так и не нажил спокойного счастья.
Город беспорядочно громоздился по склону сторожевыми башнями, расписными куполами царского дворца, белеными стенами домов зажиточных горожан, верандами на крышах под полотняными шатрами из полосатой красно-зеленой ткани на высоких шестах. Город курился десятками костров, разожженных на тесных улочках перед распахнутыми во внутренние дворы воротами. Город готовился к великому празднику Первых Плодов - был вечер шестого дня месяца Сивану .
Но главный костер на площади перед храмом богини Иштар еще ждал своего часа.
Когда золото на Западе померкнет и превратиться в потемневшее от времени серебро, когда в небе вспыхнет и засверкает щедрая Анахит , когда в городе трижды прогрохочет огромный латунный гонг, подвешенный на медном тросе на крученой ветви старой оливы, сзывая замешкавшихся к обряду горожан, тогда только и выйдут из храма жрецы в красных балахонах с факелами в руках. Выйдут, чтобы поджечь гору хвороста в чреве огромного медного идола с вытянутыми вперед руками - Молоха, пожирающего жертвоприношения. И разольется над Седомом и далеко по окрестностям сладко-тошный смрад горелого мяса.
Но пока все еще снуют по каменистой тропинке от городских ворот к шатрам Лота и его загонам горожане - те из них, кто не успел купить животное для жертвы и праздничной трапезы. Все еще ссыпает Шамай, сын главного пастуха Звулуна, золото и серебро в именные мешочки. Или бросает в них долговые камешки: красный большой - за быка, черный поменьше - за овцу и белый маленький - за козу. Золота и серебра меньше в мешках, чем камешков - седомцы любят жить в долг. Но в такой день никому нельзя отказывать, даже тем, чьи мешочки уже полны камней до краев.
Лот смотрит отрешенно в сторону своих людей, занятых работой. Смотрит - и словно не видит. Тяжко у него на душе, тяжко и тревожно, а почему - он не может понять. Мысли его бродят где-то вдалеке от этого места. Они уносятся за горы, в испепеляющий зной пустыни. Они уносят его в детство. Они уносят его на крыльях печали.
2
Дикое солнце нестерпимо жжет плечи, кажется - льет расплавленный воск на непокрытую голову. Сухой горячий воздух полыхает в груди при каждом вдохе. Он сидит на белом песке, привычно скрестив ноги. На нем лишь набедренная повязка из грубой, но истончившейся холстины. Он словно не чувствует убийственной жары - дышит ровно, как если бы сидел в густой тени финиковой пальмы у источника. Его загорелая, в мелких трещинках кожа сухо блестит. Перед ним - большой плоский камень.
В этом мире белого песка большие камни редкость. А этот - настоящее чудо. Он - ярко-желтый, и на его гладкой поверхности причудливо переплетаются синие, розовые и красные прожилки. Иногда, вечерами, сидя у догорающего костра, Лот водит ногтем по разноцветным пересекающимся линиям. Ему кажется, что в рисунке линий есть некая тайна, отгадав которую он мог бы обрести ответы на мучающие его вопросы. А вопросов у Лота так много! Но вокруг - лишь безмолвная пустыня. И есть у Лота лишь этот чудо-камень, тайну которого ему никогда не разгадать.
Лот нашел его во время одного из своих бесплодных блужданий по пустыне - буквально споткнулся о камень, сбегая с обычного холма, испещренного несчетными зигзагами песочных змей. Сгоряча он не почувствовал боли, едва обратил внимание на кровь, густо засочившуюся из разбитого пальца, - просто сунул ногу в раскаленный песок и тут же небрежно отряхнул. На месте ранки сразу образовалась бурая корочка. Потом он упорно отрывал камень, который торчал в песке почти вертикально. А вытащив, был несказанно удивлен его необычной красотой и размерами. И еще он подумал, что такой камень непременно пригодится в их скудном хозяйстве.
Мать стала катать на камне пресное тесто для лепешек. Это получалось проще и легче, чем на старой растрескавшейся доске. Стирала их тряпье, помещая камень на дно вырытой ямы, в которую по неглубокой канаве сочилась вода из родника. Вода в роднике была словно прокисшая, слегка отдавала тухлятиной. Ее неприятно было пить даже кипяченной, но приходилось: другой родник находился от их шатра на расстоянии ночного перехода. Зато тряпки в этой воде легко отстирывались от любой грязи. А еще на нем удобно было играть в "шесть камней", как сейчас, гораздо удобнее, чем на песке.
Лот выкатывает из горсти на большой камень шесть небольших, размером с финик камушков - три черных и три белых. Затем выбирает один, высоко подбрасывает и, пока тот кружится в воздухе, ловко подбирает остальные - в особом порядке, с особыми приемчиками, быстро приговаривая при этом:
- Раз коза, раз баран,
два коза, два баран,
три коза, три баран!..
Стадо в сборе - в путь пора!
Черные камешки - это "бараны", а белые - "козы". Собирать их можно только одной рукой, а после надо ловко поймать последний - в переполненную камнями ладонь. Это не так легко. Необходимо не только успеть собрать все камни и прочитать скороговорку, но и не перепутать "коз" с "баранами". Если в чем-то ошибся, ход переходит к товарищу. Но у Лота товарища для игры нет. Не с девчонкой же ему играть. И он снова трясет камни в сомкнутых шаром ладонях и выкатывает на большой желтый камень.
Этой игре его научил отец. Тогда Лоту было лет пять, и жили они все вместе в большом голубом шатре на Севере. В том краю тоже была пустыня, но совсем другая: больше разноцветных камней, больше зелени и много прохладной воды в глубоких колодцах с каменными стенами. Была даже мелкая река с красным илистым дном неподалеку от их становища, по берегам которой росла высокая трава, трепетали от легкого ветерка деревья с поющими под утро в густых кронах птицами, источали благоухание в благодатной тени яркие цветы, стремительно носились во влажном воздухе стрекозы и величаво порхали усатые бабочки. Тогда у отца было большое стадо и несколько пастухов...
Лоту уже исполнилось одиннадцать лет. И был он единственным мужчиной в семье, ее кормильцем и защитником. Кормить семью было делом нелегким. Очень редко Лоту удавалось найти и поймать черепаху, подбить палкой пару мышей, ящерицу или змею. О козьем мясе они не смели даже мечтать - в их жалком стаде оставалось лишь четыре козы и старый, ни на что не годный козел с вытекшим глазом и зачервивевшими рогами. Даже чтобы накопать толстых корений для костра приходилось полдня рыскать по округе. Давно пора было разобрать шатер и уходить с этой оскудевшей земли. И он бы так и поступил, если бы не заболела сестра.
Сейчас мать и Рухама сидели в тени полога у шатра и смотрели на Лота: мать - в каком-то непонятном ожидании, а сестра - с завистью. А Нехама уже вторые сутки лежала в бреду на истрепанной тростниковой подстилке в шатре. Козы куда-то разбрелись в поисках скудной пищи, а их одряхлевший вожак валялся на боку, совсем неподалеку, на невысоком песчаном холмике, и тяжело дышал, судорожно вздрагивая седобородой мордой. Внезапно козел перевернулся на подогнутые лапы, а затем резво встал и замер, чуть пошатываясь, в боевой стойке. Лот удивленно посмотрел сначала на козла, а потом в ту сторону, куда старый козел пригнул свою рогатую голову. Далеко на севере, меж высоких песчаных холмов, в мутном сланце дрожащего маревом воздуха, едва видимым буруном, поднималась пыль. Лот вскочил и, приставив ко лбу ладонь, пристальнее вгляделся в слепящую даль. Теперь он четко различал в столбе пыли несколько приближающихся точек. Козел хрипло заблеял. Лот разозлился и швырнул в него камнем. Не попал. А козел заблеял еще тревожнее, возбужденно встряхивая мордой, то выступая на несколько шажков вперед, то пятясь.
3
Аран был младшим сыном Фарры. Младшим и самым любимым. Был он ладен фигурой и на диву красив: лицом бел, а волосы, что заплетал по местному обычаю в косички, вились до самых плеч и были чернее смолы. Ну а веселый нрав и неизменное добродушие Арана делали его любимцем не только семьи Фарры и его клана, но и всех людей в округе, в особенности - девушек. А жил тогда Фарра с семьей своей в окрестностях Ура Халдейского - города богатого царского, окруженного плодородной землей, что лежала на севере страны Сеннаар в землях, называемых Падан-Арам . И жили они в надежном достатке, ибо имели стада обильные.
И вот так случилось, что слава о необычайной красоте Арана дошла до слуха одной из принцесс урских по имени Агиш. И велела она, втайне от отца своего, брата царя Халдейского, запрячь для прогулки повозку легкую, и объявила слугам, что хочется ей покататься в окрестностях города, указав место, где стояли шатры Фарры. И удалось принцессе, как она того желала, увидеть Арана - сидел в тот час Аран на траве зеленой в окружении многих девиц и, вместо того, чтобы следить за стадом, развлекал красавиц босоногих, по обыкновению своему, игрой на дудочке и песнями озорными. И настолько приглянулся Агиш пригожий пастух, что, вернувшись во дворец, пошла она прямиком к отцу своему и объявила, что хочет стать женой Арана сына Фарры. А если отец откажет ей в желании, то уйдет она в храм и станет нугиг , в чем отец не посмеет ей воспрепятствовать, не рискуя навлечь на себя немилость богов.
И разгневался отец на дерзкую свою дочь и прогнал от себя. Ибо где это видано, чтобы принцессы становились женами пастухов, да еще из пришлых иноверцев? А чтобы не сделала она еще большей глупости, - не сбежала в храм и не сделалась храмовой проституткой, - велел он запереть дочь в комнатах и приставить стражу. Но дочь его Агиш оказалась упрямой, как все девушки потерявшие рассудок от любви: не ела, не пила и отказывалась от разговоров с тетушками и матерью, желая лишь узнать последнее слово отца. И вот, видя отчаянность дочери и страшась ее смерти от принятых на себя лишений, пошел отец девицы к брату своему - царю Халдейскому, и рассказал ему о безрассудстве дочери своей. Брат же его лишь удивился, но не разгневался. Сказал царь:
- Смущает тебя род скромный избранника дочери твоей? А мы сами, из какого рода вышли? Не были разве предки наши пастухами и землепашцами, прежде чем получили мы, по милости богов, жезл царский? Богам лучше знать, кого возвеличить, а кого низвести. И если суждено одной из семи дочерей твоих стать женой пастуха, так тому и быть.
И еще сказал царь, что слышал он о Фарре как о муже весьма богатом и богобоязненном, хотя тот и веры другой. И будто бы нет в землях Халдейских стада обильнее, чем у Фарры. И людей у Фарры в услужении много, и все они верны ему. И не в нашей ли царской воле, сказал царь брату своему, сделать из простого пастуха вельможу знатного, пожаловав ему и роду его благородное звание? Сделаем мы Фарру, прежде чем породниться с ним, смотрителем стад царских - и не будет нам никакого ущерба в родстве таком. И предложим мы Фарре и всей семье его с людьми его поменять свою веру на нашу. Если примет - хорошо ему и хорошо нам. А если нет - истребим весь род его и людей, а стада отберем.
И послали они за оракулами. И бросали оракулы кости, гадали на печени телячьей, высчитывали движение звезд - и все знаки указывали на то, что благоволили браку этому боги, но предостерегали, однако, что продлится союз этот лишь двадцать лет, не указывая причины, по которой прервется.
- Двадцать лет - срок долгий, - сказал царь Халдейский. - Но решать - тебе. Ибо честь - моя, а дочь - твоя.
И в тот же день были посланы от царя тайные вестники к Фарре с предложением царским. И сказано было Фарре, что на решение у него три дня, после чего должен он или явиться на поклон к царю с дарами богатыми, или же навсегда покинуть Халдею, оставив в стране весь скот свой и всех людей. И разрешено ему было взять из имущества своего, если выберет изгнание, лишь то, что можно увезти на верблюдах числом по одному на каждого члена семьи, да увести за собой по три пары мелкого и одной паре крупного скота - также по числу членов семьи. А если возьмет больше, то ждет его наказание суровое.
И затрепетало сердце Фарры от страха - никак не ожидал он беды семье своей со стороны невинного Арана. И призвал он для совета двух сыновей своих старших - Аврама и Нахора, а Арана отослал к стаду по поводу надуманному. И когда узнали сыновья его о предложении царском, Нахор возрадовался, а Аврам огорчился. И сказал Нахор, что предложение это - милость богов, ибо многие щедроты сулит это родство их дому. А Аврам сказал, что не след простым людям родниться с царями. А после еще добавил, что если будет на то воля отца его Фарры, а главное - Бога, примет Аврам решение покорно, но от веры предков не отречется. А как это сделать - Бог его научит. Долго братья спорили, а отец слушал, мрачнея лицом, а под конец сказал:
- Никогда бы не дал я согласие на союз этот неравный, если бы верил, что отпустит нас с миром царь Халдейский. Но не стерпит он отказа, ибо думает, по высокомерию своему царскому, что родство это нам в прибыль, а ему в убыток. Отказав ему, нанесем его царской гордости жгучую рану, за которую отмстит он нам безжалостно.
Так решил Фарра - и послал за Араном, чтобы объявить ему о решении. А когда пришел Аран, и ему сказали, долго он смеялся, не веря сказанному. А когда его заставили поверить, ответил, удало улыбаясь:
- А по мне, что принцесса, что батрачка - лишь бы по сердцу пришлась.
4
Вот так случилось, что Аран женился раньше братьев своих старших. И жил он все это время во дворце царском, окруженный почетом. А отец его и братья - под защитой положения его - в окрестностях Ура, при стадах царских.
И родила принцесса урская Агиш пастуху Арану двух дочерей - Милку и Иску. И взяли дочерей Арановых в жены братья его, как настоял на том Фарра, а царь Холдейский, довольный новой родней своей, не возражал. Нахор взял Милку, а Аврам взял Иску. Но поскольку Аврам, втайне от сородичей халдейских, оставался преданным Богу своему и обычаям предков, обратил он в веру свою и жену свою Иску, прежде чем войти к ней. И получила она от Аврама другое имя - в обет принятия веры мужа - Сара.
И потерял Аран жену свою, принцессу Агиш, которую никогда не любил, но уважал, как подобает уважать жену благочестивому мужу, на двадцатый год жизни супружеской. А умерла жена его в мучительных родах, когда должна была разродиться долгожданным младенцем мужеского пола. Но, видно, не суждено было ребенку этому навсегда связать род Фарры с царским родом Халдейским. Противен был Богу Аврама и предков его союз этот нечистый, - так думал об этом Аврам, - лишь терпел Бог его до времени. А другие все приняли смерть принцессы как жестокую случайность.
А через два года после смерти жены попросил Аран родичей своих царских, чтобы его отпустили из дворца: захотелось ему воли и дела привычного - пастушеского. И его отпустили, даровав стадо большое, которое пас он отдельно от братьев своих.
А еще через три года купил он на рынке Лагаша молодую рабыню светловолосую неизвестного роду-племени по имени Такха, и стал жить с ней как с наложницей. И родила ему рабыня в положенный срок сына, которого нарекли Лотом. И любил Аран наложницу свою так сильно, что жил с ней как с законной женой - в одном шатре. И очень такое непочтительное поведение зятя не понравилось брату царя Халдейского и всем кровным его, которые всегда презирали пастуха Арана и лишь терпели из родства. И злило их также, что рабыня родила в первый же год Арану сына, тогда как принцесса родить сына ему не смогла и умерла через это. И нашлись такие, кто видели во всем этом дурной знак для семьи царской - и шептали на Арана царю, и подкупали оракулов, выискивающих дурные знаки в своих гаданиях.
Недовольны Араном были и Фарра, отец его, и Нахор, брат его, ибо видели в поведении его дерзком опасность для себя и для своего богатства, которое за двадцать лет умножилось в двадцать раз. И говорили они об этом с Араном, убеждали отослать наложницу с ребенком или хотя бы обращаться с ней как подобает обращаться с наложницей из рабынь. Но Аран лишь кивал им в ответ угрюмо, но продолжал жить с Такхой как с женой ненаглядной. Однако про себя решил Аран уйти из земли Халдейской - и ушел однажды тайной ночью, взяв с собой небольшое число из стада своего и людей самых верных. Решил Аран, что так будет лучше для всех: сможет он жить - как хочет, а родственники его - как прежде. Ибо надеялся он, что помилует царь Халдейский братьев его, ставших через жен своих - внучек царских - родственными дому царскому. Не попрощался Аран ни с отцом своим, ни с братом своим Нахором. Зашел он лишь к Авраму в ночь бегства, не укорившему его ни разу за наложницу. И сказал он брату, прощаясь:
- Жил я двадцать лет ради благополучия семьи моей с женой нелюбимой. Теперь хочу дожить остаток дней с женщиной, что научила меня любви земной. Ибо знай, Аврам, что не наложница мне Такха, а жена, хоть и не женаты мы по обряду. А с покойной женой, с которой был обручен перед алтарями богов, сам я жил как раб и наложник.
Обнялись они горько - и ушел Аран в сторону пустыни дикой.
Искали его потом и слуги царские, и люди Фарры, но так и не смогли найти. А ушел Аран на Юг. И жил он весело, потому, что жил вольно. И родила ему Такха еще дочь, а потом еще одну. Но чем дальше в пустыню уходил Аран, тем тяжелее становилась жизнь семьи Арановой и людей его. Не был он приучен к суровой жизни в пустыне, и потому стадо его редело с каждым переходом, а люди покидали один за другим. И еще одна беда случилась с Араном: пристрастился он к вину от неудач своих, к играм азартным, да к девкам продажным. И каждый раз, когда становились они у города нового станом, брал Аран нескольких животных из стада и шел в город - якобы для мены. А возвращался все чаще с пустыми руками, пьяный и побитый. И случилось однажды, что должно было случиться: напали на Арана по дороге из города разбойники. Что было при нем - отобрали, а самого убили.
И ждала его семья несколько дней, не ведая об участи кормильца, пока не послала мать сына своего Лота за мужем в город. И поехал Лот на осле в город, один, через пустыню, и выехал к вечеру, а добрался лишь к утру, заплутав в дороге. А было тогда Лоту лишь восемь лет. И когда приехал он в город и начал выспрашивать у людей об отце, нашлись такие, кто стали требовать с мальчика долг отца его убитого - и угрожали, и хотели поймать и отвести к стаду, чтобы разграбить добро, что у них еще оставалось. И с большим трудом удалось вырваться из рук людей нечестивых Лоту, бросив в городе своего осла. А когда он прибежал к шатру, сказал Лот матери, что отец их несчастный убит разбойниками, а за ним гонятся заимодавцы, и что следует им быстрее сниматься с места и уходить дальше в пустыню, если хотят они сохранить остатки добра и свои жизни.
Вот с тех пор Лот и блуждал по дикой пустыне с матерью и сестрами, опасаясь приближаться к городам и избегая встреч с людьми.
5
- Люди на верблюдах. Верблюдов пять или шесть,- сказал Лот.
Глаза его слезились от напряжения, а лицо покрылось крупной испариной, как от тяжелой работы.
- Может быть, не заметят? - спросил он неуверенно у подошедшей и вставшей рядом матери.
- Нам нечего бояться, - сказала она.
- Почему ты так думаешь? - удивился Лот, опустил руку и взглянул на женщину.
- А что с нас взять? - горько усмехнулась Такха. - У нас только и осталось, что наши жизни.
- А если эти люди жадные и бесчестные? Что им помешает схватить нас и продать в ближайшем городе как рабов?
- Ничего плохого они нам не сделают, - уверенно сказала женщина. - Это твой дядя едет за нами. Один из двух.
- Откуда ты можешь знать? - спросил Лот, встав перед матерью и заглянув в ее поблекшие синие глаза.
- Это я послала за ними, - ответила Такха, выдержав пытливый взгляд. - Так больше не может продолжаться, Лот. Мы все здесь умрем один за другим, если останемся. Нехама уже умирает.
- Она не умрет! - вскрикнул Лот испуганно.
- Здесь - умрет. Ты не должен себя винить, сынок, - сказала мать, положив свою высохшую руку на его поникшую голову. (Как давно она не смела коснуться ласково тела своего сына!) - Ты сделал все, что мог. Ни один самый сильный и отважный мужчина не сделал бы для нас больше, чем ты. Но эти проклятые места боги создали не для людей. Здесь могут жить лишь скорпионы и змеи.
- Но я не понимаю, как смогла ты сообщить? Халдея - это очень далеко! - спросил недоверчиво Лот.
- Помнишь того человека, которого ты подобрал весной в пустыне? Он умер бы от жажды без твоей помощи. А ведь был это посланник божий. Ты спас его, а Бог теперь спасает нас за твою доброту.
- Посланник божий? - недоверчиво улыбнулся Лот. - Он был обычным бродягой, матушка. Может быть - беглым рабом. Ты, верно, забыла про его неблагодарность, после того как мы его выходили?
- Ты о пропаже мешочка с мукой, двух мер чечевицы и о старом бурдюке, что исчезли после его ухода? - улыбнулась Такха снисходительно. - Так это я ему их дала в дорогу. Никогда не суди о людях плохо, сынок, если точно не уверен в их дурных поступках.
- Но почему ты мне ничего не сказала?
- Разве я тебе все должна говорить? - посмотрела на сына Такха укоризненно. - Я - мать твоя, вдова отца твоего. Я делаю то, что считаю лучшим для моих детей. И за все, что делаю, с меня могут спросить лишь Бог - судия наш милосердный - и дух отца твоего, что всегда со мной, пока я - с вами. Разве должна была я сказать тебе также, что отдала, кроме прочего, человеку этому последнюю золотую вещь, что оставалась у меня от отца вашего?
- У тебя было золото?! - удивился Лот.
- Да. Золотой браслет в виде двух сплетенных ящерок. И глаза у тех ящерок были рубиновые. Браслет этот подарил мне отец твой, на следующий день как я родила тебя. И сказал при этом: "Это в подарок тебе за то, что подарила ты мне сына долгожданного. И хоть не стоит эта золотая вещица и мизинца сына нашего, прими его лишь как обещание благодарности моей, что служить будет тебе, пока я жив".
- И как же ты могла отдать столь дорогую вещь неверному бродяге?! И зачем ты это сделала, матушка?! - вскричал Лот.
- Не бродяга он был для меня, а вестник наш, что жизни наши должен был спасти. И отдала я ему браслет, чтобы мог он его продать при необходимости в долгом путешествии своем.
- И ты поверила его обещаниям, что он выполнит твою просьбу?
- Поверила. И не обманулась, как видишь. А чтобы он не сбился с пути ради малой корысти, сказала я ему, что родственник наш Фарра - дед твой - очень богатый вельможа в Халдее. И что если человек этот добрый донесет ему весть о нас, - где мы и в каком бедственном состоянии пребываем, после смерти сына его Арана, - то получит он от старца награду великую.
Лот снова обернулся и, сощурившись, стал вглядываться с неуверенной надеждой в слепяще-белую даль.
- Пять верблюдов должно быть и один верблюжонок. А на первом верблюде едет дядя твой старший - Аврам. И на голове его платок полосатый с цветами черный и желтый.
- Откуда ты можешь знать это, матушка? - снова удивился Лот.
- Знаю. Вещий сон был мне сегодняшней ночью. И если не сбудется он, то, значит, навсегда оставил нас беззащитными Бог наш. Иди ко мне, сын мой, дай мне тебя обнять!
С этими словами притянула Такха за плечи сына - и прильнул Лот, как в детстве, к груди матери, и потекли из глаз его слезы веры и благодарности. А Такха, улыбаясь счастливо, кивнула стоявшей робко в отдалении Рухаме, и та тоже подошла и прижалась к матери, заплакав сама не зная о чем.
- А теперь сходи за водой, - сказала мать, дав сыну время выплакать боль исстрадавшегося сердца. - Надобно заварить травы для гостей с дороги. А мы с Рухамой приберемся пока в шатре.
6
Разгневался сильно царь Халдейский после бегства Арана на Фарру и семью его. И призвал он к себе Фарру и долго пытал его о беглеце - где прячется и почему тайно скрылся от царя своего, который был милостив к нему больше, чем отец родной? И нет ли в его бегстве тайного умысла, а в исчезновении - тайного преступления? Но что мог ответить несчастный отец царю страны? Для него самого бегство Арана стало неожиданностью сокрушающей. Любил Фарра сына младшего по-прежнему сильнее остальных домочадцев, лишь одним им гордился до происшествия сего злополучия, лишь в нем одном узнавая кровь свою горячую и дух вольный.
Недолюбливал он Нахора за жадность его расчетливую, видя в сыне среднем собственные слабости и пороки. А сына старшего он побаивался за суровость души его, не знающей сомнений: было в Авраме нечто, ставящее его выше отца - праведность надменная, непримиримая. Был Аврам Фарре как укор от Бога живой, заветы которого Фарра предал за участь тщеславную и радости жизни мимолетной. И вот теперь, когда не стало любимого сына Арана, осиротело сердце отца - все ему стало безразлично: и нажитое богатство, и семья его, и даже жизнь сама, потерявшая единственную радость. И корил он себя за упреки сыну о наложнице, и считал себя виновным в том, что сын его ненаглядный вынужден был стать, через несправедливость отца к нему, бесправным скитальцем на чужбине.
И не смог Фарра оправдаться перед царем Халдейским - и не пытался даже, а лишь понадеялся в приговоре его на приязнь родственную и великодушие царское. И приговорил царь Халдейский, в наказание семье Фарры за проступок Арана, лишить отца звания управителя стад царских. И взял у них не только стада свои, но и большую часть из стада семейного - как залог за Арана, что, если вернется и повинится перед царем своим, будет им прощено и возвращено с лихвою. А если не вернется - останется царскому дому как пени за несправедливую обиду.
И остался Фарра с тем, с чем остался. А было у него теперь даже меньше, чем до женитьбы Арана. И забрал царь также, кроме скота, многих из людей Фарры, расселив их по землям своим, чтобы ослабить этим силу обидчика своего. И было это лучше для Фарры, потому как не смог бы он теперь, при скудости стад своих, достойно содержать стольких людей. И был даже рад Фарра, что лишился всего, что досталось ему ценой потери сына - и все он готов был бы отдать, чтобы только вернуть Арана в шатер родительский. И скорбел Фарра о сыне своем безмерно, и стал слабеть силами, и все ему сделалось безразличным как человеку, которому жизнь не в радость.
А Нахор, сын его расчетливый, был очень раздосадован потерей богатства и положения своего. И когда все улеглось и стало понятно, что Аран не вернется и не вернется с ним вместе милость царя Халдейского, потребовал Нахор дележа оставшегося имущества по праву сына, имеющего жену и детей собственных. И требовал Нахор дележа на два, указывая, что отец их стар и имеет лишь необходимость в попечительстве, а Аран уже взял свое. И возражал Аврам, говоря, что в беде, больше чем в радости, следует им держаться вместе и вспомнить о Боге своем, который не даст им унизиться. Но согласился Фарра на дележ - отвратилось сердце его уязвленное от корысти, и хотел он лишь покоя себе и сыновьям. А когда спор зашел о Фарре, - с кем он останется жить, - оба сына изъявили желание упрямое видеть отца восседающим покровительственно в шатрах их. Но выбрал Фарра решительно шатер Аврама, ибо стал ему ближе старший сын, которого сам Аран избрал за лучшего из них в ночь бегства. А Нахор ушел - обиженный - со стадом своим и людьми, которых отобрал ревниво, и поселился за рекой.
И так жили они: Аврам с отцом и Нахор отдельно, - простые пастухи, как раньше, но окруженные теперь подозрительностью и неприязнью царского дома Халдейского, - не богатые и не совсем уж и бедные.
И было так, что, на четвертый год после побега Арана скончался царь Халдейский - царь строгий, но справедливый. И со смертью его началась смута в стране, ибо поднялся брат усопшего царя Халдейского на сыновей его близнецов из-за жезла царского. И много было пролито крови в стране и учинено разорений мирным жителям через это соперничество.
И Аврам, по убеждению Бога своего, старался держаться в стороне от вражды чуждой. А Нахор, желая прибыли в деле чужом, встал на сторону родственника своего - брата царя. И получил он от предприятия этого лишь неприятности большие: многие люди его погибли, сам же он лишился почти всего имущество и вынужден был бежать с семьей еще дальше на Север от мести сыновей царских, что взяли верх.
И прошло еще четыре года. И вот, в одну из ночей, когда Фарра, по обыкновению своему старческому, полудремал беспокойно, было ему видение: явился Фарре Вестник Небесный в образе юноши прекрасного в белых одеждах. И возвестил Фарре Вестник, что пришло время выйти ему со всей семьей из земли Халдейской. И что должно направить им стопы свои в землю Ханаанскую, которая завещана его роду от Бога и где обретет род его и потомки его могущество великое. "Как же я выйду из земли Халдейской со всей семьей моей? - спросил Фарра у Вестника. - Неполна семья моя - нет со мной любимого сына Арана с женой его и сыном. А вдруг он вернется, когда я выйду? Как я найду его, а он - меня?" "О том не беспокойся, - сказал Вестник. - Вернется к тебе кровь твоя. Уже сегодня, не успеет солнце встать в зените, придет к тебе известие чудесное о сыне твоем несчастном через странника. И, как получишь весть, поспеши вернуть себе тех, кого сам от себя отвратил. А когда вернешь, будет тебе это знаком покинуть землю Халдейскую и идти в Ханаан".
Проснулся Фарра в слезах умиления и поспешил разбудить Аврама. И рассказал ему все. И поверил ему Аврам и горячо поддержал.
И свершилось то, что возвестил отцу несчастному Вестник во сне: в тот же день, еще до полудня, пришел к шатрам незнакомый человек, бродяга по виду, спросил Фарру и, когда был представлен, рассказал горькую правду о судьбе Арана. И вызвался сразу ехать Аврам за семьей брата, чтобы вырвать их из лишений, в которых они оказались, и предотвратить этим смерть их безвестную. Стал Авраму вещий сон знаком ясным в том, что вспомнил Яхве о своих заблудших детях и пролил на их зачерствевшие сердца каплю своего милосердия. Благословил Фарра Аврама на долгий путь, но попросил послать весть Нахору, чтобы разделил он с ними горечь потери и радость чудесного обретения, и чтобы присоединился после к отцу и брату для выхода из земли Халдейской. И послал Аврам человека к Нахору, чтобы пришел сын к отцу и оставался с ним в отсутствии Аврама.
И снарядил Аврам караван из пяти верблюдов со всем необходимым для дальнего путешествия, и взял людей, сколько надо, и бродягу, принесшего весть долгожданную, упросил за великое вознаграждение быть им проводником к шатрам беглецов. И вышли они уже на следующее утро из окрестностей Ура в сторону пустыни дикой. А одна из верблюдиц в караване была плодной, и вскоре разродилась в пути, из-за чего пришлось им замешкаться на один день.
А Фарра все эти дни горько плакал о смерти Арана, не переставая, - и от слез нескончаемых ослеп.
7
Караван плывет по пустыне. Со спины верблюда это бескрайнее море песка не кажется столь гибельным и непреодолимым. Всю тягость преодоления взяли на себя выносливые животные. Плывут они, плавно раскачиваясь, по вязкому песку без заметных усилий, словно скользят по траве бархатной весенней. На высоте двух метров от поверхности раскаленного песка воздух кажется заметно живее - он не стоит огненной стеной, он чуть движется тысячами невидимыми струями, донося издалека обещание живительной прохлады. А на гребне высокого бархана, когда вереница животных добирается до него, на миг удается людям вдохнуть полной грудью бодрящей свежести налетевшего ветерка.
Лот сидит на большом белом верблюде позади своего дяди Аврама. Он впервые сел на это страшное и великолепное животное. Мерно передвигаются верблюды на своих длинных узловатых ногах, выгнув мохнатые шеи и покачивая хрящеватыми горбами. Мерно переваливаются меж их горбами деревянные седла, покрытые тюфяками. Раскачиваются, словно проваливаясь, на седлах люди из стороны в сторону и вперед-назад, и трудно без привычки удержаться на месте, и начинает кружиться голова, и бродит тягостно пища в животах. У его отца верблюда не было. У отца в стаде было несколько ослов - это Лот помнит хорошо. Осел тоже животное созданное Богом для службы человеку, но с верблюдом его не сравнить по мощи и терпеливому величию.
Лот крепко держится одной рукой за петлю из пальмовой веревки, привязанной к палке, укрепленной поперек седла, а другой - за кушак своего дяди. Над ним тонкий полог на четырех жердях, специально сооруженный Аврамом, чтобы не так донимало солнце своим нещадным жаром племянника. Лоту хорошо, он с интересом смотрит по сторонам, словно впервые увидел пустыню. Впервые за последние годы чувствует он себя свободным от непомерной ответственности за семью, которую взвалила на него - почти ребенка - судьба. Теперь с ними дядя - он обо всем позаботится. Лот оборачивается и видит мать с бесчувственной Нехамой на руках. На третьем верблюде едет Рухама. Дальше еще один верблюд, навьюченный необходимыми в дороге вещами. А последняя верблюдица идет без седла, а рядом смешно семенит, вскидывая ножки, верблюжонок.
Не думал Аврам, что семья его брата так обнищала, иначе бы караван оказался меньше. Ничего в имуществе этих одичавших в пустыне людей не оказалось стоящего, чтобы взять с собой - все хлам да рвань. Все их добро теперь это они сами и большой круглый камень, найденный мальчиком в пустыне, что лежит сейчас в перекидной суме, притороченной к седлу. Не стал спорить с племянником Аврам, когда Лот попросил взять эту булыгу с собой - лишь мудро усмехнулся. Вот еще козы вяло плетутся за старым козлом вслед каравану уже второй день. Но что это они встали и сбились в кучу? Понятно - обессиленный вожак откинул копыта. Аврам делает знак одному из людей, и тот круто заворачивает верблюда, снимая на ходу с плеча лук.
Нехама умерла ночью. Как впала в забытье от горячки за два дня до спасительного приезда дяди своего, так и не пришла в себя до часа смерти. Не отпустила ее пустыня, стала Нехама выкупом жестоким за их чудесное спасение. Не довелось ей увидеть кущ зеленых да рек голубых. Не довелось побегать по шелковистой прохладной траве, попить вдоволь воловьего молока, поесть досыта сочного мяса. Никогда больше не улыбнется она ласковому солнцу, не зальется смехом в играх детских, не будет водить хороводы с подругами, не зажгутся ее милые щечки с ямочками стыдливым румянцем от восхищенного взгляда юноши...
Похоронили Нехаму на рассвете, выбрав для погребения самый высокий бархан. Холмик невысокий песка на горе песчаной - вот все, что останется от Нехамы. Первая же буря заметет этот холмик, если раньше не разорят его птицы хищные.
Лот встает с колен и идет к белому верблюду. Лот достает из сумы камень круглый желтый с разноцветными прожилками - самое дорогое, что осталось у него в память о жизни в пустыне - и кладет его в изголовье холма погребального. Пусть камень этот останется с ней, пусть он бережет ее покой. Пусть Бог, что в небе, увидев этот камень средь бескрайних песков, вспомнит о душе невинной, отлетевшей до времени. Пусть даст этой душе в жизни загробной то, что так скупо отмерил на земле - радости умиротворения. Плачет Лот навзрыд, трясутся его худые плечи. А мать стоит рядом и глаза ее сухи. Не осталось у нее слез для Нехамы - все их выплакала долгими одинокими ночами, вспоминая любимого мужа и думая со страхом о судьбе детей своих. Если бы она могла заплакать, может быть и боль в сердце чуть утишилась? Разрывается ее сердце материнское от невыразимой скорби, но молчит Такха каменно, лишь прикусила губу до крови.
- Пора! - бросает Аврам сурово, и первым отходит.
За ним остальные идут к верблюдам и начинают вьючить животных в дорогу. Вот и мать ушла, пошатываясь, ведя за руку испуганно хныкающую Рухаму. А Лот все сидит на коленях у могильного холма сестры своей и воет от боли, мотая головой из стороны в сторону. Люди смотрят на него снизу и терпеливо ждут. И всем им отчего-то стыдно. Быть может оттого, что неспособны они так же страстно любить и болеть неистово душой за родного им человека, как мальчишка этот странный.
8
Все изменилось вокруг. Вышел караван на большую дорогу, где поставлены бережно для путников страждущих колодцы с прохладной чистой водой, где пестреют на горизонте шатры скотоводов, где в оазисах пышных раскинулись селенья богатые и где белеют в тени каменистых холмов небольшие города за крепостными стенами, в которых нетрудно найти пристанище в домах постоялых, поесть лакомств в харчевнях, а на пестрых базарах купить необходимое или диковинное.
Даже воздух здесь другой - смешались в нем тысячи ароматов. И легкий ветер, что дует постоянно. Как встанет солнце и нагреется земля, дует он в спину горячей струей, словно подгоняя путников подальше от мертвой пустыни. А как солнце зайдет, дует с севера знобкой прохладой, так что по ночам уже приходится укрываться одеялами в шатрах.
Спит Лот в шатре дяди своего. Спит беспокойно. Выходит он иногда посреди ночи, чтобы вдохнуть воздуха влажного, что приносит ветер с родины его отца. Смотрит на бескрайнее небесное поле, усеянное звездами словно цветами, смотрит на огромную изумрудную луну, вглядывается в темноту горизонта, будто пытаясь увидеть в ней скрытые до рассветного часа чудеса грядущего дня. Странное лихорадочное возбуждение чувствует он в последние дни. Все ему непривычно, все тревожит своей чрезмерной красотой. Привык он к однообразию скудной жизни в пустыне. Привык к жизни суровой на грани смерти. И бежит Лот, забыв про стыд, от смутной тревоги в шатер матери своей - тихо проскальзывает сквозь полог, находит на ощупь край одеяла и спешит прильнуть к родному телу. А мать словно ждет его - вот уже ее рука ласковая зарылась в его кудри и сухие горячие губы прильнули к его прохладному лбу. И сразу становится спокойно на сердце Лота. Целует он руку его ласкающую и засыпает счастливый, чтобы, чуть свет, разбуженный шепотом материнским, убежать в шатер дяди, где ему быть положено.
Но однажды, проснувшись в шатре дяди и выйдя из него, чтобы пойти к матери своей с утренним приветствием, не находит Лот шатра ее - будто и не было его на месте, где был поставлен с вечера. И бежит Лот обратно в шатер Аврама и будит его, дерзко тряся за плечо, и пытается что-то объяснить, глотая от испуга слова. А Аврам лишь хмурится недовольно и требует, чтобы Лот вышел и подождал снаружи, пока он не оденется. И выходит Лот, недоумевая. А потом выходит дядя и, даже не оглянувшись на место, где стоял шатер Такхи, идет к костру, на котором уже исходит паром похлебка утренняя. И берет Аврам чашу глиняную, в которую услужливо налил человек отвара, и отпивает из нее два глотка мелких, и тогда лишь говорит Лоту, стоящему над ним. Говорит глухим голосом, не смея глянуть в его сторону:
- Ушла твоя мать. Сама ушла. И Рухаму с собой увела.
А Лот молчит.
- Упрашивал я ее остаться. Еще три дня назад, как вышли мы на большую дорогу, заговорила она со мной впервые об этом. Сказала, что ей лучше уйти с дочерью, а тебе лучше остаться.
А Лот молчит.
- Думал я над этим много, и решил что она права. И отпустил ее. И дал ей двух верблюдов с добром, чтобы ни в чем она не нуждалась в дороге. И дал двух людей самых верных, чтобы служили ей впредь и оберегали. И серебра и золота дал, сколько было. Сможет она устроить жизнь свою на все это вполне безбедно, если распорядится с умом. И нет моей вины в том, что мать твоя ушла. Я лишь просьбу ее уважил разумную и помог, чем смог.
И отпил с этим последними словами Аврам еще глоток из чаши, но не успел поставить ее на ковер, как налетел на него Лот гепардом разъяренным, повалил дядю и стал бить наотмашь кулаками по лицу. И так это быстро все произошло, что никто из людей не смог защитить хозяина, и когда Лота с трудом оттащили два взрослых мужчины, остался Аврам лежать - поверженный - на земле, и лицо его было залито алой кровью. А Лот бился в руках держащих его, и лягался и кусался как зверь в силках, так что пришлось его повалить, а после связать, чтобы не сделал большего, или не убежал вслед за матерью. И так, связанного, усадили его на верблюда, чтобы везти дальше. Но Лот продолжал буйствовать и кричал проклятья и ругательства на дядю своего, и бил сзади головой в спину его. И пришлось его тогда посадить на другого верблюда, и того верблюда вели поочередно люди с двух сторон, чтобы не свалился Лот, продолжавший биться. А после вдруг обмяк мальчик в обмороке глубоком. Сняли Лота бережно с животного, раскинули быстро шатер и уложили в тени. А Лот впал в горячку, бредил, выкрикивая имя матери своей и имена сестер своих. А когда, наконец, на второй день пришел в себя, отказался он от еды, которую ему подали, выбив миску из рук слуги. И от питья он отказался. И упорно молчал, не желая отвечать людям увещевавшим его. И пришлось заставлять мальчика есть и пить насильно, снова связав ему руки, чтобы не умер он от слабости. И так везли Лота до самого Ура, который был уже недалеко. А Аврам ехал мрачный и ни разу не заговорил с племянником, отдав его под наблюдение людям своим и приказав следить за мальчиком днем и ночью.
И было это неприятным и странным для всех, когда сын Арана, покинувшего родную землю и отчий кров добровольно и тайно, прибыл к шатрам деда своего связанный по рукам и ногам как дикий кабан. И позором этим был омрачен праздник великий возвращения крови Арановой в семью отчую. И Фарра ругал сурово Аврама за Такху и дочь ее, но тот лишь повторял упорно, что так будет лучше. А что лучше и почему лучше - объяснить не мог или не хотел.
9
Злость, лютую злость испытывал Лот в первые дни прибытия в стан деда своего, пылал едва сдерживаемой ненавистью к вновь обретенной родне за разлуку с матерью и сестрой. Не верилось Лоту, что любящая мать его могла по собственной воле покинуть сына. Виделись ему в этом насилие и несправедливость.
Помнил Лот еще с детства, из слов отца случайно оброненных в беседах горячих с матерью, когда, бывало, спорили они, что не жаловала родня Аранова Такху, и что через эту неприязнь пришлось Арану покинуть земли родные и кров отчий. Знал Лот, что мать его была рабыней, купленной на рынке, и стала отцу наложницей. И знал он, что, прежде матери его, была у отца жена крови царской, от которой имел он двух дочерей, ставших после женами дядьям своим. И потому был уверен Лот, что это Аврам вынудил Такху удалиться от сына, а не сама она того захотела, как ему было сказано. Вынудил ее Аврам уйти лживыми посулами, обманом и, возможно даже, угрозами явными. И был уверен Лот, что не один Аврам действовал в этом деле жестоком, а вся родня его по сговору: и брат его, и отец его, и жены дядьев - старшие дочери Арана. А Аврам лишь исполнил их наказ общий. И причиной всему была обида на Такху - рабыню, очаровавшую их Арана. И еще причиной был стыд, который мог лечь пятном на лицо всей семьи вместе с возвращением Такхи. Не захотели они принять рабыню чужеродную в семью, как равную. И вот за все это была наказана Такха, спустя годы, отлучением от сына, в котором одном решили принять обратно кровь Аранову надменные родственники.
Но разве на то надеялась Такха, посылая к родне за помощью?!..
И проклял в душе Лот день, когда в слепящей дали бескрайней пустыни увидел караван спасительный. И проклял он дядю Аврама, и всю их семью - за предательское жестокосердие. И поклялся отомстить им. И поклялся уйти от них, чтоб разыскать мать и сестру свою Рухаму.
И не разжалобили Лота слезы слепого Фарры, когда развязали путы на мальчике слуги и подтолкнули навстречу старцу седобородому. И еле сдерживал он ненависть свою и брезгливость, когда дрожащие руки слепого старика, все в пятнах безобразных старости, ощупывали тело его и лицо. И не подкупили сердца его ожесточившегося слова умилительные, объятья страстные и поцелуи слюнявые.
И подошел к нему тогда, вслед за стариком, мужчина невысокий рыжебородый и представился дядей Нахором, и взял на руки, и поднял в воздух со смехом, и, опуская, поцеловал крепко.
И подошла вслед за ним шумно женщина с волосами цвета скорлупы миндаля, полная и веселая, и расцеловала несколько раз в обе щеки, назвав его "братцем родным", а себя Милкой.
И подошла затем еще одна женщина с распущенными длинными кудрями черными, смуглая, большеглазая, и едва коснулась сухими губами губ его обветренных, обдав ароматом тонким, тревожащим, и сказала тихим грудным голосом:
- Сестра я твоя Сара, жена Аврама.
И удивился Лот словам ее, ибо не поверил, что женщина эта юная и хрупкая, ростом чуть выше него, могла быть женой Аврама - старика высокого и сутулого. И удивленно смотрел мальчик вслед Саре - как она подошла к мужу и стала рядом, смирно скрестив руки на животе плоском.
А Аврам к Лоту не подошел.
А стали подходить к нему другие люди - мужчины из слуг Фарры, молодые и старые, и целовали Лоту руку, и говорили слова приветствия, и как они любили отца его Арана, и как рады возвращению сына. И было это непривычно Лоту и неприятно. А потом увели Лота в шатер большой, где омыли его женщины чужие в чане с благовониями, а после переодели в одежды новые нарядные. А когда он выше, увидел, что все уже уселись на ковры перед шатрами, на которых были вина и яства сытные. И подвели Лота к месту во главе собрания, где сидел Фарра, и посадили рядом по левую руку старца. И взял Фарра его правую руку, и держал долго, пока не сказала ему Милка:
- Отец, что ж вы держите мальчика за руку? Как же он есть будет?
И все засмеялись ее словам, и сразу заиграла музыка, и пошли виночерпии по кругу, наполняя чаши, ибо это был праздник в честь возвращения Лота.
10
Поселили Лота в большом шатре Фарры, в закутке за пологом, ибо хотя Фарра и был уже стариком дряхлым, но ходили еще к нему в шатер наложницы его, - и как женщины, и как услужницы, - и Лоту, дитю невинному, видеть этого не должно было.
А Лоту было странно это, когда у одного мужчины много женщин. И многое в стане Фарры и в жизни людей его казалось Лоту странным.
Было удивительным для него, как у одного человека может быть столь много под рукой скота, добра всякого и людей в услужении. Думал Лот, что вот вокруг земля благодатная, укрытая травой и деревьями плодоносящими, и много воды в ней - и почему бы людям не взять каждому скот свой и не уйти от Фарры, чтобы работать на себя, а не на хозяина? И думал он: почему у одного много и ему все мало, а у другого мало, а он большего не хочет? И ходил он меж людей, и слушал их речи, и узнал, что многие люди Фарры говорили на разных языках и молились разным богам, и часто спорили меж собой. Но никто не дерзал спорить с Фаррой и с сыновьями его. Когда спорили люди и не могли прийти к согласию, приходили они к Фарре за судом - и он произносил слово, и они расходились, кто довольный, а кто с помрачневшим лицом, но все - примиренные.
И не знал Лот, что люди эти нашли у Фарры то, что трудно было в те времена найти в земле Халдейской - защиты. Ибо пока шла война в стране между братом царя прежнего и сыновьями царскими, много творилось в стране беззакония. И тогда люди со всех сторон, чтобы оберечь добро свое и жизни, пришли под защиту Фарры, который известен был справедливостью своей и твердостью: свое оберегал, но на чужое не зарился. И издавна были среди людей Фарры не только пастухи, но и кузнецы умелые, которые готовили, кроме орудий для хозяйства и на продажу, еще и оружие знатное для защиты. И когда умножилось число людей под рукой Фарры, многих из них он вооружил и создал отряд сильный. И никто не дерзал войти в земли Фарры для грабежа и насилия, и царил в его землях мир, и люди жили сытно, когда вокруг враждовали и голодали.
И даже Нахор, когда вернулся, чтобы побыть с отцом в отсутствии Аврама, понял, что здесь, в стане отца своего в окрестностях города царского, будет ему безопаснее, чем за рекой - и остался. Сильно изменился Нахор с тех пор, как ушел из стана отца, гоня перед собой стадо наследное. Обедневший через жадность свою, был он теперь гораздо покладистей. Слушал отца во всем, ничего не требуя. Не сидел праздно сам и не давал бездельничать людям, но власть свою над ними проявлял мягко и по всякому поводу советовался с отцом. И пока не было Аврама, стал Нахор ближе Фарре. И жена его веселая Милка была по сердцу Фарре, и сыновья его, которых у него было тогда уже двое, стали забавой для старца, пока не появился Лот. А когда узнал Фарра о судьбе Такхи и дочери ее, сильно разгневался он на сына своего Аврама, который допустил разлучить мать с сыном и сестру с братом.
- Лучше бы ты привез Такху и дочь ее связанными, как привез племянника своего, чем отпустил! - кричал он на сына. - Ибо связано теперь сердце внука моего ненавистью ко всем нам!
И отвернулся от него Фарра, затаив против Аврама недоверие за своевольство дерзкое.
И послал Фарра на поиски Такхи людей, чтобы вернули они ее и дочь ее. И не сказал о том Фарра Лоту, не желая расстраивать надеждой напрасной. И вернулись люди лишь через полторы луны - пустыми, доложив хозяину, что дошли они до самой Эблы в своих поисках, а в Эбле след Такхи оборвался. И сказали, что будто бы видели некоторые женщину с девочкой, что ушла за караваном большим в Страну Фараона, но не рискнули они идти дальше за следом ненадежным.
11
Вольготно жилось Лоту в Халдее. Одевали его в самое лучшее, кормили самым вкусным и всюду, где бы ни появился, встречали улыбками и предлагали приятное. Ибо стал Лот любимцем Фарры, каким некогда был Аран. И даже больше Арана полюбил Фарра внука любовью ревнивой и щедрой. Чувствовал себя старик виновным в бедах сына, умершего на чужбине, чувствовал вину за беспризорное детство внука и разлуку с матерью - и всей душою стремился Фарра хоть отчасти вернуть Лоту то, что отняла у него судьба жестокая. Стал Лот слепому старику поводырем. Стал игрушкой любимой в забавах его одряхлевшего тщеславия. Стал гордостью и надеждой уставшей от жизни души.
- А красив ли мой внук Лот? - часто спрашивал старик у окружающих.
- Красив! Ох, красив! - хвалили искренно люди мальчика.
А Лот и, правда, был красив. Изменился он разительно с тех пор, как приехал в Халдею. Была его кожа прежде черной как у эфиопа, а ныне, под ласковым солнцем Халдейским, посветлела, стала нежно-золотистой как песок на закате. Были локоны его прежде спутанные, сухие и темные, а ныне залоснились густыми кудрями, стали как у Такхи, кто помнил ее, - цвета стеблей камышовых. И глаза у Лота были серые, большие. И широкие, не по возрасту, были плечи у мальчика, и длинные мускулистые ноги, и ростом он уже сейчас, в тринадцать лет, был почти как мужчина взрослый. И когда приехал он, был худой и плоский, а сейчас стал стройным, и тело его делалось день ото дня бугристее. Был он совершенен как идол, выточенный из одного куска эбенового дерева, - ни сучка, ни задоринки, к чему можно придраться. И смотрел Лот на людей пристально, а говорил мало. И не улыбался он почти, зато часто на губах его играла ухмылка горькая. И когда сравнивали люди Лота с отцом его Араном, выходило, что сын был красивее, но отец милее. Но как не старался Фарра, не смог он добиться ответной любви внука. Терпел Лот докучливую любовь старика, позволяя собой играть, а при первой возможности убегал.
Быстрее других сблизился Лот с дядей Нахором, а еще больше дяди - с Милкой. Была Милка нрава простого, говорила что думает, делала что хочет, а поскольку женщина она была добрая, то, что не делала она и не говорила, выходило хорошо и приятно другим. Стал Лот часто бывать в их шатре. Стал водиться с детьми Нахоровыми, старший из которых, Уц, был на два года старше Лота, а младший, Вуз, на год младше. И стала ему сестра Милка сестрой, а дядя Нахор - дядей, а шатер их - кровом семейным.
А с Аврамом, дядей своим старшим, Лот не разговаривал. И Аврам не пытался заговаривать с племянником. Была между ними Такха. И еще что-то, о чем Лот не догадывался. А вот к Саре, жене Аврама молодой, влекло Лота чувство непонятное, ибо не было это чувство родственное, а скорее - удивление. Как удивился Лот, впервые увидев Сару, волнующей красоте ее, так и жил с этим чувством. И часто он втайне подглядывал за Сарой, - когда шла от шатра, когда стояла у огня трапезного, когда сидела рядом в собраниях, - и если, бывало, ловила она его взгляд ошеломленный пристальным взглядом вопрошающим, смущалось сердце Лота, опускал он голову и старался унять в груди стук сердца возбужденный, который, казалось ему, все слышали.
Но больше всего любил уходить Лот к людям рабочим - к пастухам, кузнецам, плотникам и каменотесам. Любил он есть из их котлов, пить из их бурдюков, наблюдать за работой их ловкой, слушать шутки соленые и сказки веселые. Но не часто удавалось ему быть среди людей. Хоть и жил он привольно, но полной воли у него не было: куда бы ни пошел Лот, всюду он чувствовал на спине своей взгляды соглядатаев. Боялся Фарра, что сбежит Лот. И если отходил Лот надолго и далеко от шатров, окликали его люди приставленные, словно только что нашли, и звали к шатрам, говоря, что срочно он понадобился деду для дела важного.
А меж тем, не раз после возвращения Лота, напоминал Аврам отцу о сне его вещем.
- Вот кровь Арана с нами, - говорил он. - И Нахор с нами. Отчего же, отец, не идем мы из Халдеи в землю Ханаанскую, как велено было тебе Богом нашим через Вестника?
- Не время еще, - отвечал Фарра. - Послал я людей за Такхой. Может быть, найдут ее и приведут?
А потом, когда вернулись люди пустыми, говорил:
- Не привык еще Лот к нам. Смотрит волчонком по сторонам - так и ищет убежать. Пусть освоится и смирится с положением своим.
А после, спустя еще время:
- Опасно сейчас выступать. Слышал я, что неспокойно стало на большой дороге. Рыскают по ней разбойники как звери лютые, нападая на караваны, и не в силах их усмирить войска царские наемные. Куда уж нам с ними справиться, если нападут. Подождем до весны.
И каждый раз, когда Аврам заводил речь об исходе, находил Фарра причину, чтобы отсрочить дело. И пытался Аврам говорить об этом с Нахором, чтобы вместе убедить отца. Но Нахор отвечал, смиренно опуская голову:
- Отцу лучше знать, что делать. Старше он, а значит - ближе к Богу. Скажет выйти, пойду за ним. А пока молчит - и нам молчать пристало.
И злился Аврам на Нахора, на притворное смирение его, ибо знал он, что не верит Нахор ни во что, кроме звона золота. И злился он на отца, который не тверд был в вере предков: хоть соблюдал старик обряды, совершал жертвы чистые, но слал также дары обильные в храмы языческие и держал в шатре своем идолов. И обидно было Авраму, что не к нему, во всех делах следующему заветам предков, а к отцу его слабовольному был обращен призыв Божий. Но решил Аврам, подумав, что, через Фарру, было дано указание Божье всему роду их, которое должно выполнить, чтобы свершилось через это благовещение. И решил Аврам, что если даже отец его и брат не внимут призыву ясному и знамению очевидному, не изойдут из Халдеи, то он один это сделает. И решив это, стал Аврам собирать вокруг себя людей богобоязненных, и стал говорить с ними о вере чистой и о мерзостях жизни в земле Халдейской, где властвуют силы поганые под видом богов и где невозможно жить истинно верующему, чтобы не осквернить грехами смертными душу свою вечную. Но не все, к кому он обращался со словами увещевания и призыва, соглашались следовать за Аврамом. Некоторых смущала неистовость и суровость веры его. А другие страшились дороги дальней и превратностей в земле чужой. Ибо многие люди предпочитают малое зло ближнее добру, путь к которому долог и тягостен. Говорили такие:
- Нам и здесь хорошо. Будем жить, где предки наши жили, - и отходили, посмеиваясь.
И дошли до Нахора слухи о разговорах тайных Аврама с людьми рода, и рассказал он об этом отцу своему Фарре. А Фарра сказал:
- Вот сын мой, желающий выйти из воли моей. Если считает он себя правым, пусть уходит. А я не дам ему мое благословение.
12
В то время было в Халдее два царя - два брата близнеца, сыновья царя прежнего. И правили они согласно, ибо были дружны, а некоторые говорили: были любовниками. И правили они страной как хотели, а не как подобает: ни в чем не отказывали себе, ища удовольствий в излишествах, а народ свой притесняли нещадно. И стонал народ от их самоуправства необузданного, но никто не дерзал противиться открыто, ибо всякого, кто имел смелость восстать против них, истребляли они безжалостно.
И дошло до Фарры, что давно зарятся цари на богатства его и хотят отнять силой. И донесли Фарре, что недовольны цари на него за Нахора, которого он приютил, а также за то, что слишком много людей собрал вокруг себя пастух безродный и вооружил самовольно. И предупредили Фарру, что должно ему опасаться нападения вероломного от царей. И стал Аврам указывать отцу на опасность эту как на еще одну причину, чтобы уйти из Халдеи. Но Фарра не внял предостережениям сына. Слал Фарра исправно, как в прежние времена, долю царскую из богатств своих в Ур - и скотом, и золотом. Посылал людей своих на работы поденные царские - сколько требовали. И считал Фарра, что ничем более не обязан он царям, и не к чему им придраться, чтобы не показать свою явную несправедливость. И надеялся еще он на силу свою возросшую и на слабость царей Халдейских после войны продолжительной. И потому оставался Фарра на своем месте, не видя угрозы явной.
Но вот случилось в один день, что не вернулись из Ура люди его - те, кто ходили в город торговать и на работы. А пришли вместо них к Фарре люди царские и объявили, что взяты люди Фарровы в залог. И не вернут их Фарре до тех пор, пока не выдаст он на суд царский мятежного своего сына Нахора, что выступил против них, поддержав притязания на царство дяди их вероломного. И что накладывают цари на Фарру наказание имущественное за сокрытие преступника - скотом, золотом и прочим добром. И зачитали царские люди список длинный, в котором было перечислено подробно, сколько и чего должен Фарра выдать за провинность. И было это много. И в конце сказали царские люди, что следует Фарре выполнить приказ царский в точности и немедля, если хочет избежать наказания худшего.
Стоял рядом сын его Нахор, опустив голову, и трясся от страха. Стоял и Аврам, безмолствуя, ожидая, что родитель ответит. И сказал Фарра, обдумав беду, что даст он царям вдвое больше того, что требуют, но сына своего Нахора не выдаст. И добавил еще, что, если так уж надобен царям Нахор, то пусть сами придут и возьмут.
И с тем ушли царские гонцы. А Нахор целовал руки отца.
На следующий день, чуть рассвело, пришли эти люди снова, чтобы передать Фарре решение царей последнее. Объявили цари, что готовы они милостиво простить Нахора и разрешат остаться ему при отце в землях Халдейских, если выплатит за него Фарра дань вчетверо большую, чем установлена была ими в начале. Заколебался Фарра. Была эта новая дань для него непомерной. Почти все добро, нажитое за долгие годы, приходилось отдать царям ненасытным. И почти уже Фарра согласился на условие несправедливое, когда выступил вперед Аврам и сказал за него, что не дадут они ни единой козы драной, и что если цари сегодня же не отпустят людей плененных, то пойдет Аврам со всем народом в город и освободят они родных своих силой. И сказал Аврам, что так будет, ибо за ним и людьми его - Бог Истинный Всемогущий, а за царями - лишь истуканы и нечисть.
И зашумели одобрительно люди, собравшиеся вокруг, и стали теснить людей царских, и толкать их, и говорить слова обидные, и совершили бы над ними насилие, если бы не Аврам. Ибо были у многих из людей шумевших отцы и братья среди пленников царских. Но сказал Аврам, что не по-божески это - наказывать гонцов, которые лишь передали волю чужую и сами подневольны. И вывел людей царских Аврам из стана под своей защитой.
А к вечеру пришел Аврам с людьми к воротам Ура. И было их числом до трех сотен, и все были вооружены хорошо. А когда вышел к ним из ворот Ура отряд царский, напал Аврам на них с людьми своими и погнал перед собой. И многих они перебили, разъяренные, и лишь некоторым удалось спрятаться от гнева их за стенами. Разжег Аврам перед воротами Ура костры - и так стоял всю ночь. А за ночь подошли к Авраму еще люди, вооруженные кто чем смог, ибо многие в народе Халдейском, а не только из людей Фарры, держали обиды кровные на царей жестокосердных. И когда вышли утром цари на стены крепостные, увидели они, что город их окружен морем людским волнующимся - и нет из него выхода безопасного. И испугались они за власть свою царскую и за жизни свои, и начали вести торг с Аврамом. Но, сколько не уменьшали цари свои требования, не соглашался Аврам, а лишь твердел в упорстве своем, угрожая штурмом. И прошло так десять дней, и начались недовольства в самом Уре, жители которого страдали от страха и от недостатка продовольствия. И пришлось царям уступить. Попросили они Аврама отвести людей от ворот, чтобы могли цари выпустить пленников безопасно. И Аврам отвел, и вышли пленники.
И была большая радость в стане Фарры. И все славили Аврама за избавление. И многие тогда уверовали в Аврама и в Бога его - и стали его рьяными последователями.
А после того, спустя недолгое время, приступил опять Аврам с уговорами и увещеваниями к отцу своему. Говорил он, что не оставят неотмщенной обиды своей позорной цари Халдейские, и что следует им уйти, пока не пришло большое войско царское за их душами. И согласился Фарра - против желания своего остаться. Понимал он опасность будущую. И больше того понимал, что власть теперь не за ним, а за Аврамом: если скажет слово, все уйдут, разве что Нахор останется. И распорядился тогда Фарра готовить людей в дальнюю дорогу.
13
Не все захотели идти за Фаррой из тех, кто не был из народа его и из рабов его - и этих людей Фарра отпустил, освободив от долгов и дав каждому скота по семье его. С остальными же двинулся Фарра на Харран .
Был тогда Харран большой и богатый город, что стоял на перекрестке путей караванных. И правила Харраном тетка царей Халдейских - главная жрица в храме бога Луны Сина. И считалась она сама людьми верующими Богиней Луны - женой Сина, и носила имя богини по обряду - Нин-Гал. Была Нин-Гал женщиной мудрой и властной. Больше остального беспокоило ее процветание города и поддержание славы Храма. И потому правительница всячески поощряла торговлю и ремесла, через которые исправно пополнялась казна городская. Устраивала она празднества пышные в честь бога Сина и других богов, и собиралось много добра всякого для храмов в дни празднеств. И хотя не было у правительницы войско сильного, во всей земле ее соблюдался порядок, и никто не пытался пересекать границ Харрана для грабежей, ибо город этот торговый давал пропитание многим землям вокруг и считался к тому же у арамеев священным.
И вот, в один из первых дней месяца Адар, подошел Фарра вместе с людьми своими к стенам Харрана и разбил шатры. И сказал Фарра Авраму:
- Много у нас скота и много людей. Трудно нам будет пройти до Ханаана через царства чужие, не привлекая к себе взоры недружелюбные. И трудно нам будет пройти через пустыню дикую со скотом нашим многочисленным - не пропитать нам его. Надобно нам остановиться в Харране, чтобы большую часть скота обратить в добро и золото. И пока будем в Харране, узнаем через купцов заезжих, как нам лучше добраться до земли обетованной и что нас там может ждать. А чтобы дела наши шли лучше, купим дом в городе и место на рынке и откроем мастерские и лавки.
И согласился Аврам с отцом, сочтя слова его разумными, но взял с него обещание, что не задержатся они в Харране дольше необходимого.
И вошел на следующий день Фарра в город. И вошли с ним Нахор и Лот. А Аврам остался при шатрах. И вошли за Фаррой также люди его рода, гоня перед собой скот и неся с собой подношения для пожертвований в храмы и подарки правительнице. Было в Харране много храмов, и перед каждым из них останавливался Фарра и посылал людей с жертвенными животными и приношениями, пока не дошли они до храма Сина. Стоял храм в самом центре города на возвышении небольшом, окруженный столбами каменными резными. Был он в виде башни конусной четырехъярусной. И был храм высотой в шестьдесят локтей. И на каждом ярусе стояли по кругу идолы каменные в виде зверей различных, а на крыше последнего яруса стоял идол в виде быка расписного с лазоревой бородой крученной и золотыми рогами полумесяцем. И вышли к ним жрецы в синих балахонах. Взяли они одного из волов приведенных, самого крупного, и повели к жертвенному алтарю, а других животных увели в помещения отдельные. И заклали они вола, повалив на камень жертвенный и перерезав горло кривым ножом бронзовым. И забила кровь из горла вола сначала родничком, а затем заструилась тонкой струйкой, которую направили жрецы в борозду, вырезанную в камне. А по борозде кровь стекала в чашу жертвенную. И когда вол перестал биться, опрокинули жрецы его на хребет, разрезали грудь и вырвали сердце из груди. И стали дальше они потрошить вола, вынимая одно за другим из нутра его органы и ставя каждый на отдельные камни в ряд. И закончив с этим, отделили голову вола от туши и насадили на кол. После этого подал знак один из жрецов Нахору - и он взял отца за руку и подвел к чаше с кровью. А с другой стороны поддерживал Фарру Лот. Опустил Нахор два пальца в чашу кровавую и, вынув, приложил окровавленные пальцы сначала ко лбу отца, потом ко лбу Лота, а последним отметил себя. А после того как они причастились к жертве, стали люди по знаку Нахора подносить подарки в корзинах и узлах и ставить у порога храма. Один же узел, самый нарядный, передан был Нахору. И так они вошли в Храм - Нахор и Лот, ведя под руку Фарру.
Внутри Храма был зал большой круглый, где горели по стенам факелы и курились в чашах на высоких подставах травы благовонные. А в центре зала на возвышении стояло два трона резных. Один трон, что больше, стоял пустой и был увенчан рогами золотыми. А на другом троне сидела женщина в одеждах лазоревых с золотым, и был увенчан трон ее звездой восьмиконечной. И была эта женщина Нин-Гал - главная жрица Храма Син и правительница Харрана. Поклонился ей Нахор поясно, подошел со склоненной долу головой к подножью возвышения, положил узел на пол и, развязав, раскрыл скатертью. И были в том узле подношения для правительницы: ткани златотканые, украшения искусные, золото и серебро в мешках, драгоценные каменья в шкатулках и пряности редкие. И отошел Нахор к отцу и встал рядом в ожидании.
И заговорила правительница тихим голосом, который уносился высоко под своды Храма и возвращался эхом многоголосым. Прочла она короткую молитву на языке непонятном Лоту, а после обратилась к Фарре с приветствием и спросила, кто он будет, откуда пришел и что ему надобно в Харране. И стал рассказывать Фарра о себе: какого он роду-племени, и где жил прежде, и о том, что хочет он поселиться в Харране, и запросил под конец речи на то согласия правительницы. Но не все сказал Фарра - утаил он от правительницы о стычке своей с царями Халдейскими. А Лот смотрел во все глаза на жрицу, и казалась она ему в ее одеждах прекрасных и с разрисованным красками лицом настоящей богиней. Впервые за свою жизнь был Лот в большом городе, впервые принял участие в храмовом жертвоприношении - и был он ослеплен увиденным и пребывал в состоянии очарованном.
- Не ври, старик! - сказала жрица, когда Фарра закончил. - Знаю я о тебе все! Ведь ты мне сродственник. Не твой ли сын Аран был мужем моей племянницы? И не за твоими ли сыновьями ее дочери? И знаю я о позоре, который ты учинил царям Халдейским - сыновьями брата моего! И чего ты ждешь теперь от меня, придя в мой город?
И упал Фарра на колени перед правительницей, и Нахор вместе с ним. А Лот, ничего не понимая, остался стоять как завороженный. И стал Фарра молить милости у Нин-Гал, восхваляя мудрость ее божественную и взывая к справедливости. Пытался он рассказать о стычке с царями так, чтобы обелить себя. Но правительница прервала его:
- А это кто? - спросила она, вытянув палец в перстнях золотых в сторону Лота. - Кто тебе этот мальчик?
- Это внук мой Лот, - ответил Фарра в страхе, дергая Лота за руку, чтобы он опустился на колени.
Но Лот продолжал стоять, ничего не видя и не слыша, кроме жрицы, словно одурманенный.
- Сын рабыни? - усмехнулась жрица тонко. - Сколько лет тебе, юноша?
- Еще только четырнадцать, - ответил Фарра за внука онемевшего.
- Красив твой внук, - сказала жрица после недолгого молчания. - Красив как бог!.. Ладно, иди старик. Можешь жить в городе моем. Пришлю я к тебе человека, чтобы обговорил с тобой условия.
И встала жрица. И оказалась она женщиной высокой и стройной как кипарис. Облегали тонкие одеяния ее так, что тело ее, казалось, просвечивало сквозь кружевные ткани светом мерцающим. И поднял поспешно Нахор отца с колен. Стали они кланяться и пятиться к дверям. А Лот стоял и смотрел на жрицу, в чьих тонких губах, ярко накрашенных, застыла улыбка жаждущая, пока не вернулся за Лотом Нахор и не потащил за собой.