Я проснулся.    От резкого толчка, шума, света, боли, удушья и собственного крика. С сердцем, торопливо загоняющим кровь в аорту после тех долгих пугающих секунд, когда не удавалось вдохнуть. Беспомощно пытаясь понять, где и зачем нахожусь.

   Некоторое время я просто лежал, приходя в себя, разглядывая гигантские, с руками и ногами фигуры, которые мутными тенями иногда склонялись прямо надо мной и разглядывали огромными провалами глаз.

  Это было странное ощущение: тело почти не слушалось меня, и немногие мои силы уходили на то чтобы повернуть голову. Но я продолжал стараться, и вот мне удалось сначала перевернуться на четвереньки, потом встать, помогая себе руками, и пойти, с каждым шагом все увереннее. От своей кровати, мимо раскиданных по полу игрушек, через темный коридор с вытертым половичком, в нашу кухню, где радио уже исполняло семичасовой гимн Советского Союза, а на столе оставался приготовленный мамой завтрак.

   Я поел, торопливо собирая вилкой ошметки яичницы, прямо со сковородки, схватил отозвавшийся сухим карандашным стуком портфель, кубарем скатился по лестнице подъезда и выскочил прямо в осеннюю утреннюю прохладу, чуть не поскользнувшись на отсыревших за ночь листьях.

   Чем ближе к школе, тем гуще толпа отмеченного ранцами, портфелями и мешочками со сменкой маленького народца, тем чаще попадаются знакомые лица, и вот уже ты сам чувствуешь, как кто-то хлопает по спине и здоровается, протягивая, по-взрослому, ладонь.

   Впечатления нового дня быстро затирают утренний кошмар, особенно если сидеть у окна, за которым набирающее силу солнце испаряет лужи из под колес автомобилей, и можно даже представить себя за рулем одного из грузовиков. Легкое усилие воображения наполняет чуть сжатые пальцы ребристым пластиком баранки, и вот ты уже уверенно ведешь машину, вспоминая бензиновый запах кабины и дребезжание стекол, пока не извлечет оттуда учительский голос, на этот раз обращенный только к тебе. К счастью, звенит звонок, разрешающий сорваться со всеми в коридор, не обращая внимания на насмешливый Викин взгляд.

   Перемена как всегда взрывается шумом, разговорами, событиями, и сами уроки кажутся уже скучными паузами - так много происходит здесь. Мы с ребятами обычно уходим под лестницу, подальше от назойливо шумных младшекласников, чтобы рассказать друг другу об открытиях, которые самые удачливые из нас вырывают из взрослой жизни. Но, наверное, самое важное каждый оставляет себе, и я ничего не сказал остальным, когда увидел вдруг Вику, поднимающуюся с подругами по ступеням, совсем близко от меня, так что я разглядел, стоя за решеткой перил, линию ее ноги, уходящую вверх.

  У меня все еще кружилась голова, от первой моей сигареты, и я не мог понять, когда моя смешливая одноклассница успела перешагнуть туда, куда мы так долго пытались заглянуть, тайком рассматривая мутные черно-белые фотографии или передавая друг другу отпечатанные сквозь копирку страницы.

   Вадька посмотрел на меня внимательно, но ничего не сказал и молча потянул меня в актовый зал, где уже играла музыка, и между столов бродили непривычно нарядные учителя.

   Я сразу пригласил ее на танец, точнее, это она пригласила меня, а я согласился, смущенный тем, что где-то неподалеку стояли мои родители, едва успев отдать им мешавшийся в руках аттестат. Кажется, Вика почувствовала, как от меня пахнет табаком, потому что попросила угостить ее сигаретой, и пока она прикуривала от дрожащей в моих руках спички, я успел понять, что мы снова стоим под тем самым злосчастным лестничным пролетом.

   Она рассказывала мне, с ненужными совсем подробностями, про свадьбу своей сестры, рассеянно проводя пальцами по лацкану моего пиджака. А я судорожно размышлял, можно ли ее поцеловать, и каждое решение рассыпалось множеством вариантов, лишая меня способности что-нибудь предпринять прямо сейчас. Должно быть, вид у меня был совсем растерянный, потому что Вика только улыбнулась когда я, оборвав ее на полуслове, сказал что мне надо отойти ненадолго.

   Мы разошлись, договорившись встретиться в вестибюле и обрадованный передышкой, я легко распахнул массивную входную дверь парадного крыльца.

   Яркое полуденное солнце больно ударило по глазам, и я не сразу разглядел счастливого Димку, спешащего ко мне сквозь пеструю студенческую толпу, с мятой книжицей зачетки поверх рассыпающейся пачки конспектов.

   Праздновать окончание сессии мы отправились на запертую комендантшей, после прошлогодних самоубийств, крышу общежития. Ветер легко переворачивал пустые пластиковые стаканчики и нам приходилось вновь и вновь придавать им устойчивость недорогим молдавским портвейном, с отчетливым привкусом молодости. Легкомысленная пластиковая воздушность легко передалась телу, и стало казаться, что и меня сейчас сбросит с крыши случайным порывом ветра, как тех прыгунов от несчастной любви и прочих неприятностей.

   Впрочем, обманчивая винная бесплотность быстро сменилась вполне осязаемым чувством голода, и я вспомнил, что ничего не ел целую вечность, с самого утра.

   В столовой было уже довольно людно, и с подносом в руках нужно было осторожно обходить неловкие чужие спины, стараясь удержать расходящийся волнами борщ в пределах его фаянсовой акватории. В награду за удачливую эквилибристику у меня получилось приземлиться прямо рядом с Виктором Павловичем, которого я давно пытался застать в бухгалтерии, чтобы обсудить, наконец, вопрос с июльскими премиальными.

   После обеда навалилась вдруг тяжелая сонливость, неуместная совершенно перед грудой начатых и незавершенных дел, и я сделал несколько бессмысленных звонков жене, Денису и даже Наде, чтобы стряхнуть с себя сонное наваждение.

   Но рабочее настроение все не приходило, вместо него накатило непонятно откуда взявшееся раздражение, я взялся зачем-то перебирать в памяти давным-давно завершенные разговоры, как будто они имели какое-то отношение ко мне сейчас. И совсем уж некстати вспомнилось в конце Викино заплаканное лицо.

   Я заставил себя раскрыть лежащую на столе папку, но через некоторое время бумаги потеряли всякий смысл, как, бывало, теряет его много раз подряд произнесенное слово. Кажется, ничего нельзя было сделать с навалившейся бездеятельностью, оставалось только тоскливо следить за ползущей к шести стрелкой, вслушиваясь в доносящийся из-за двери кабинета однообразный офисный шум.

   Выйдя на улицу, я не сразу узнал свою машину, умытую дождем и помолодевшую в вечерних сумерках. Подумалось, что может быть, когда-то, именно ее, бежавшую первые свои километры, еще с прежним владельцем за рулем, провожал я взглядом, стоя на остановке с маленькой тогда Катей. Но сейчас мне не радостно уже от предвкушения поездки, а хочется только быстрее добраться домой, вместе с переставшей прятаться усталостью.

   Жена еще не вернулась, и в квартире было тихо, впрочем, как и всегда, с тех пор как дочка уехала с мужем в Германию. Мне захотелось еще раз увидеть самую любимую мою фотографию, где я, в сером осеннем плаще, похожий на постаревшего голливудского актера, пытаюсь поймать внучку, а она отбивается от меня мокрыми охапками опавших листьев, под возмущенные Катины крики.

   Радуясь, что никто не видит моих неуклюжих упражнений, я забрался на стул, чтобы дотянутся до хранившихся на самом верху фотоальбомов и уже дотянувшись рукой до заветной обложки, почувствовал уходящую из под ног опору.

   Комната показалась непривычно огромной, и никак не удавалось прочитать время с висящих надо мной часов, я сообразил, что лежу на полу.

   Я представил себя со стороны: развалившийся на ковре в собственной гостиной грузный старик, и мне стало противно. Попытался подняться, не обращая внимания на суетливо колотящее изнутри в грудную клетку сердце и пропитанные вялостью руки, но мне удалось только встать на четвереньки и взобраться на диван.

   Постепенно стало легче дышать и отпустило, наконец, сердце. Я осторожно пошевелился, чтобы устроиться поудобнее и разрешил незаметно подкравшейся дремоте закрыть мне глаза.
   И заснул.