|
|
||
Щёлкающий звук, похожий на стук кастаньет, заставил меня действовать. Стучали зубы Тони. Бедолага, он не привык созерцать смерть в столь непривлекательном виде.
Впрочем, как и я. Говорят, в экстремальных ситуациях мозг работает с неестественной скоростью. Мой не всегда столь услужлив, но я догадалась, что мы влипли в большие неприятности. Едва ли Тони грозила опасность быть обвинённым в убийстве Фридл: он этого не совершал, и никто не сможет доказать обратное. Скорее всего, это была тактика проволочек, а не...
- Убирайся отсюда, - приказала я. - Быстро, беги.
Я последовала своему собственному совету, но Тони так и продолжал стоять, оцепенев от шока. Не успела я вернуться к нему и силой сдвинуть с места, как послышался грохот посуды и звон металла. Я инстинктивно нырнула за дверь. В дверном проёме замерла одна из горничных. Меня она не заметила. Она вытаращила глаза и не отрываясь смотрела на ужасное лицо Фридл. Поднос выпал из её рук.
Выражение шока на её лице стряхнуло потрясение с самого Тони. Он шагнул ей навстречу. Она вскрикнула и убежала. Она так и продолжала кричать, пока неслась по коридору.
- Нет, подожди, - затараторила я, схватив Тони, когда он шагнул к двери. - Теперь уже слишком поздно. Это то, чего он хочет...
Я могла представить весь план. Мне следовало догадаться, что человек, который вызвал Тони, не упустил бы из виду горничную. Самое ужасное, что сейчас мог сделать Тони, так это убежать. И не только потому, что его побег будет принят за признание вины, но и потому что, если он станет беглецом, преследуемым полицией, то всего один-единственный точный выстрел подарит властям предполагаемого убийцу (мертвого и неспособного себя защитить). Сейчас самое безопасное для него место - тюрьма.
На объяснения времени не было. До меня уже доносились звуки бегущих ног и тревожные крики. Я вцепилась в Тони.
- Подожди, нет времени, - настаивала я. - Подожди.
Он не сопротивлялся. Все его естественные законопослушные инстинкты требовали, чтобы он держался, как подобает мужчине, и храбро встретил выпавшие ему трудности.
Я проделала грязный и бесчестный трюк, но у меня просто не было выбора. Нахлынула толпа - кричащие от ужаса и потрясения постояльцы, горничные и официанты - и окружила Тони и труп. Его несчастное бледное озадаченное лицо было последним, что я увидела, когда тихо выскользнула из комнаты.
Я рискнула заглянуть к себе в номер. На лестнице и в холле я никого не встретила, но, открыв дверь, обнаружила лежащую на постели в куче спутанных лент Клару, которая рвала обёрточную бумагу.
- Чёрт побери, - воскликнула я. - Как ты сюда попала? Тебе не следует есть ленты. Они забьют тебе кишечник.
Клара подняла голову. Завиток алой ленты свисал у нее изо рта словно своеобразный ус, и мне показалось, что в её глазах промелькнуло отчётливое осуждение.
- Верно, - пробормотала я. - Верно. Нет времени...
Я схватила куртку и рюкзак и выбежала.
Как она попала ко мне в комнату? Окно было закрыто. Джон запер её в магазинчике...
Когда я рысцой пересекала вестибюль, до меня донесся в отдалении хорошо знакомый голос Шмидта. Он присмотрит за Тони. Как бы мне хотелось, чтобы и его заодно арестовали. Но опасность поджидала не в гостинице, я была в этом уверена. Она двигалась в сторону гор, туда, куда направлялась и я.
Сверкающие рождественские огни и тёплый свет, исходящий из окон домов, мимо которых я проносилась, были горьким напоминанием о впустую растраченной жизни. Если бы я выбрала семейную жизнь, я бы сейчас находилась в столь же очаровательном домике, где пекла бы печенье, трепала собаку и целовала детей вместо того, чтобы бороться с заносами на скользкой дороге под мрачным как смерть небом, спеша на свидание с убийцей.
Движение на дорогах было удивительно свободным. Что неудивительно, по правде говоря. Сегодня же канун Рождества, разумные люди остались дома, в безопасности. Я выругалась (на себя) и вывернула в сторону, чтобы избежать столкновения к каким-то идиотом, который стоял прямо посередине дороги и размахивал руками. Когда я резко свернула на узкую дорогу, ведущую в горы, до меня дошло, что этот идиот был одет в какую-то униформу.
Колёса попали на участок с наледью, и машина ушла в занос. Выйдя из него, я покрылась испариной несмотря на холод, и мне пришлось заставить себя нажать на газ. Нет причин спешить. Нас разделяет не больше пятнадцати минут, самое большое полчаса. Кроме того, то, что он собирается сделать, потребует много времени, даже если он догадался захватить нужные инструменты. Излишне говорить, что у меня их с собой не было. Я следовала не за золотом, мне нужен был человек. Хотя я и не знала, что буду делать, если обнаружу его.
Внезапно я почувствовала облегчение, вспомнив, что у меня в кармане лежит пистолет Шмидта. Старый добрый Шмидт.
Дорога была ужасной. Мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы удерживать постоянную скорость: она должна была быть достаточно высокой, чтобы не соскочить со склона, но и достаточно умеренной, чтобы я могла справиться с многочисленными заносами. Мрак передо мной разрезал лишь свет моих фар. Я, должно быть, уже преодолела половину пути, кода вспышка света в зеркале заднего вида выдала присутствие автомобиля-преследователя.
Могла я опередить его? Конечно, могла. Прежде моя нога давила на тормоз. Когда же я довольно настойчиво нажала на газ, машина дико вильнула. Останавливаться нет смысла. Если я остановлюсь, то не смогу уже снова завести мотор, и у меня не будет возможности развернуться, пока я не доберусь до кладбища. Возможно, за моей спиной был представитель закона - полицейский, которого я едва не задела. Его так заинтересовал обычный нарушитель дорожного движения? Я искренне хотела так думать, но рассчитывать на это не приходилось.
Мне пришлось покрепче вцепиться обеими руками в руль, но мои пальцы до зуда желали достать тот очаровательный пистолет. Для этого ещё будет предостаточно времени, сказала я себе, и заставила свой разум сконцентрироваться на альтернативной стратегии. Или тактике? Я никак не могу запомнить, что есть что. Любая попытка сослаться на невинное совпадение ("Я совсем не ожидал тебя тут встретить") была ИС-КЛЮ-ЧЕ-НА, исключена. Могла быть только одна причина, чтобы кто-либо, включая меня, решил посетить церковный двор в такую ночь (и это отнюдь не желание совершить расслабляющую поездку загород). Нет, на этот раз произойдёт прямое, честное столкновение без шуток и обмана. И мне придётся добраться до него (или до неё) прежде, чем кто бы он ни был доберётся до меня.
Думаю, если бы я знала, кто это был, я бы так не нервничала. Дитер, Ян или Элис? Никого из них я не боялась, впрочем, как и совсем незнакомого мне возможного соучастника. Я боялась неизвестности. Или возможности, что это окажется знакомый мне человек, которого я не хотела подозревать.
Преследовавшие меня фары последовательно сверкнули, а потом исчезли, когда я свернула на крутом поднимающемся повороте. Машина не делала никаких попыток догнать. Она оставалась на том же разумном удалении. Итак, подумала я, не полиция. Ни проблесковых огней, ни сирен.
Сосредоточив внимание на машине позади, я едва не проехала кладбище. Мой разворот был слишком резким и слишком быстрым. Ауди заскользила и влетела боком в сугроб, и тут мотор заглох.
Я непроизвольно зажмурилась. Открыв же снова глаза, я увидела сплошной снег. К счастью, моя дверь не была заблокирована. Я выбралась наружу, помедлив лишь для того, чтобы схватить рюкзак и выключить фары.
Луны, сверкающей на груди свежевыпавшего снега, не было видно, но бледная поверхность была светлее неба. Неясно вырисовывалась заброшенная церковь, напоминая припавшего к земле динозавра - её башня казалась застывшей поднятой головой. Спотыкаясь, я пробиралась сквозь сугробы, оставляя за собой тропу, по которой мог проследовать и слепой. Может быть, в конце концов идея покинуть машину была не такой уж и блестящей. Но перспектива оказаться настигнутой внутри, в то время как вторая дверь заблокирована, была ещё более неприятной.
Свет расцветил ночь. Я упала лицом вниз и зарылась в снег.
Мгновенье спустя до меня дошло, что свет пропал. Машина проехала мимо. Она не свернула к церковному двору. Я слышала удаляющиеся звуки мотора. Ночь не была беззвучной. С востока дул пронзительный ветер, шурша под навесами крыши и тряся ветки деревьев. Он одиноко завывал в ночи, словно бедные языческие демоны, брошенные во мрак и оплакивающие своё изгнание с трона света.
Я застыла, медленно замерзая, и взглянула очевидной неприятной правде в глаза. Я запаниковала. Со мной порой такое случается. Какого чёрта, я же не Суперженщина! В то время как я покровительственно думала о неспособности старины Тони действовать быстро в критический момент, я сама действовала слишком поспешно, когда решила оседлать своего коня и бросится на все четыре стороны. Мне следовало поискать помощи. А вот каковы были мои шансы найти её в канун Рождества, когда свежеиспечённый убийца поглотил всё внимание полицейских сил, вопрос дискуссионный.
Либо на кладбище я была одна, либо остальные местные обитатели были особенно молчаливы... Очевидно, я первой прибыла на место действия. Рядом с одинокой могилой не было никаких признаков активности. Потребовалась бы паяльная лампа или долго горящий костёр, чтобы размягчить замёрзшую землю, и только потом можно будет копать. Должно быть, водитель преследовавшей меня машины был ни в чём неповинным местным жителем, который держит путь в свой загородный дом на другой стороне горы.
Очевидно, что я не могла провести ночь, припав к одинокой могиле фрау Хофман и поджидая, когда же появится неизвестный. Я могу замёрзнуть до смерти ещё до того, как он появится, если появится вообще. Я решила вернуться к машине. С энтузиазмом, присущим владельцу нового автомобиля, я забила багажник разнообразными рекомендованными на случай аварии приспособлениями. Некоторые из них даже могли быть на месте. Одеяло приказало долго жить. Я использовала его как покрывало для сиденья, когда возила Цезаря к ветеринару, и он сгрыз его большую часть. Но если мне не изменяет память, то у меня ещё оставалась маленькая складная лопата и кое-какие другие мелочи. Если мне не удастся откопать машину и выбраться на дорогу, то я, по крайней мере, смогу продержаться до утра.
В тот момент, когда я вела спокойные неспешные размышления, мне послышалось что-то, что не могло быть стоном ветра среди веток. Ветер не стал бы окликать меня по имени.
Голос доносился из-за спины - между мной и машиной. Запаниковала ли я? Конечно же. Я двинулась вперёд, моё продвижение мучительно замедляла глубина снега. "Спрячься где-нибудь" - только об этом я и могла думать. Сугроб, стена... Как насчёт надгробия? Их тут полно.
- Вики!
Без сомнения моё имя, хотя ветер хватал слоги и играл с ними. Пронзительный и искажённый сильными эмоциями голос мог принадлежать как мужчине, так и женщине.
Я добралась до участка, где снег был не таким глубоким (всего лишь по колено). Чёрный квадрат в белом обрамлении оказался надгробием Хофмана. Глубокий и нетронутый снег покрывал могилы. Один из моих венков завалился так, что виднелось лишь чёрное полукружие, частично окутанное снежными наносами.
Я могла слышать, как он, сопротивляясь ветру, следует за мной. Я опустила руку в карман и отыскала пистолет. Несмотря на перчатки мои руки сковал холод. Я решила, что мне придётся снять одну из них, чтобы положить палец на спусковой крючок.
- Вики!
И вот теперь я узнала его голос.
Он казался тёмной невыразительной тенью на фоне более бледного покрывала снега, но я узнаю этот абрис где-угодно. Его голос был грубым и скрипучим, почти неузнаваемым.
- Что, чёрт побери, ты делаешь? Сейчас тридцать градусов ниже нуля. Хочешь превратиться в кубик льда?
Я сказала:
- Фридл мертва. Убита. Задушена.
- А.
В темноте его дыхание превратилось в призрачную струйку. Мгновение спустя он сказал:
- Оно здесь. Я должен был догадаться. Луковица.
- Ты сам сказал, неподходящее время года, - мои губы онемели от холода. - Луковицы высаживают осенью ещё до того, как замёрзнет земля. Я думаю, он посадил хризантемы в то же самое время. Даже если бы кто-нибудь заметил в этом удалённом месте следы раскопок, их можно было бы легко объяснить.
- И какое место может быть более подходящим, чем могила его Елены, - пробормотал Джон.
Он прочитал любовные письма Хофмана? Не обязательно. Его быстрый, наделённый интуицией ум был способен по достоинству оценить поэзию реального мира, даже если он сам её не чувствовал.
Когда он снова заговорил, его голос надтреснул от гнева.
- Значит ты прилетела сюда глубокой ночью, когда ожидается метель, чтобы поймать убийцу. Ты сошла с ума? Даже если он знает...
- Она в безопасности, пока он не нашёл, ты так сказал.
- Я много чего говорил. Кто я, глас божий? У него могли быть другие причины, чтобы убить её.
Я проговорила:
- У меня пистолет.
- Как мило.
Ему удалось снова обрести контроль над дыханием. Его голос зазвучал почти как прежде, легко и насмешливо.
- Я полагаю, ты знаешь, как открыть огонь из него. Но позволь мне рискнуть и дать тебе совет: от коробка спичек будет больше толка.
- Я не уверена в этом. Что ты здесь делаешь?
- Я последовал за тобой, а ты о чём подумала? Ты выскочила из гостиницы так, словно на тебе джинсы горели, и умчалась как летучая мышь из ада.
Тусклая тень сдвинулась с места, и я предупредила:
- Не подходи ближе.
- Бога ради, Вики! Ты же не хочешь, чтобы нас нашли здесь замёрзшими как жену Лота и её брата? Давай вернёмся в город, выпьем чего-нибудь горячего и займёмся отличным долгим...
Его голос сорвался на долгий подавленный вздох. Затем он тихо, почти благоговейно проговорил: "Бог мой".
Даже великий Джон Смит не мог сыграть эту эмоцию. Я уловила лишь одну сверкающую вспышку прежде, чем меня засыпало, но это зрелище навсегда запечатлелось на сетчатке моих глаз.
Снег. Сплошная, непроницаемая белоснежная стена, движущаяся бесшумно и смертоносно с горных вершин.
За три секунды он забил мой рот и ноздри, утяжелил ресницы, сокрыв мир. Я услышала выкрики Джона, и постаралась пробраться к нему, но ветер разорвал его голос в клочья, а меня бросил на колени. Поднявшись с усилием, я ощутила, что потеряла ориентацию в пространстве. Слепо, на ощупь, спотыкаясь я пошла вперёд. Моя нога зацепилась за надгробный камень, и я снова упала. Слабый отдалённый вой, который донесся до меня, должно быть, был его голосом или ветром... или моим собственным визгом ужаса. Я даже не могла различить землю, она была того же цвета, что и воздух вокруг, но я почувствовала лицом её холод, когда поскользнулась. Темнота, поглотившая меня, была приятной переменой после всей этой однообразной белизны.
***
Тепло. Всё ещё темно, но тепло, а потому чудесно. Без сомнения где-то поблизости находилось тусклое красное свечение, несомненный источник тепла. Мне было страшно открыть глаза. Мама всегда предупреждала меня, что я попаду в плохое место, если не сойду со своих греховных путей. После того, как я до смерти замёрзла ад похож на...
- Сущий рай, - блаженно пробормотала я.
- Ты не первая женщина, которая мне это говорит, - проговорил голос Джона.
Я слегка повернула голову и поглубже зарылась в прекрасное, колючее тепло его свитера.
- Как ты меня нашёл? - спросила я сонно.
- Думаю, обычно отвечают, что с большим трудом. Если быть абсолютно честным, я упал на тебя. К счастью для тебя... К счастью для нас обоих, в действительности. Это помогло мне сориентироваться. Я двигался в сторону обрыва.
- Где мы?
- Почему бы тебе не открыть глаза и не выяснить?
Я так и сделала.
Единственным источником света было сияние огня, у которого я лежала. За пределами круга света простирался пустой, отзывающийся эхом мрак. По крайней мере пространство было закрытым. Здесь не было ни ветра, ни снега, но и тепло было лишь относительно, в сравнении с внешним миром. И хотя отдельные детали были неясны, здравый смысл подсказывал мне, что поблизости было только одно место, где можно было укрыться.
- Церковь?
- Ммм-хммм.
- Где ты взял дерево для... О Джон, только не это!
- У меня не было особого выбора. К счастью, деревянные скамьи старинной работы. Они очень хорошо горят.
- Но ты же спалишь здесь всё!
- Не бойся. Из купелей получаются отличные переносные жаровни. Правда, - и Джон продолжил задумчивым голосом. - Я даже и подумать не мог, насколько удобными могут быть заброшенные церкви. Я должен подыскать какую-нибудь церквушку в следующий раз, когда буду застигнут темнотой.
- Боже праведный, - беспомощно проговорила я.
- Не могу не согласиться. Если ты достаточно пришла в себя и можешь поддерживать огонь, я пойду поищу что-нибудь, что может быть полезным. Я решил, что огонь важнее всего. Ты была неприятно холодной на ощупь, когда я тащил тебя.
Я села. Отдалившись от тепла его тела, я почувствовала, что температура воздуха была порядочно ниже точки замерзания. Я ощущала себя ломтиком хлеба в одном из тех старых проволочных тостеров, поджаренным с одной стороны и холодным с другой.
Он стащил мою холодную верхнюю одежду и положил на пол рядом с огнём. Я слышала, как он удаляется прочь мягкой кошачьей походкой, поднимая пыль. Он тихо насвистывал.
Что ж, метель могла застать меня и в худшей компании. Мои губы изогнулись в неохотной улыбке, когда я заметила смятые бумаги рядом с импровизированным очагом. Это были страницы из сборника церковных гимнов.
Я бросила взгляд через плечо. Огонек его зажигалки слабо сверкал словно звезда в сумерках, и я поблагодарила Бога за то, что он начал курить.
- Разве у тебя нет фонарика? - позвала я и тут же оторопела, поскольку высокие своды отбросили ко мне обратно последние слоги, словно то был глас самого Обитателя.
- Да. В машииииине.... Потрясающее эхо, правда? Йодайалалала...
Он вернулся, неся целую охапку деревяшек, которую свалил на полу.
- Интересно, получится ли мне сделать факел, - задумался он, опустившись на корточки. - Моя зажигалка не может работать бесконечно. Нам следует сохранить её на тот случай, если понадобится снова развести огонь.
- Что ты ищешь? - спросила я, когда он выпрямился, держа в руках горящий кусок дерева.
- Бутылка вина для причастия была бы как нельзя кстати.
- Сомневаюсь, что бережливый баварец пропустил бы что-то в этом роде. Кроме того, это же не католический храм. Какая-то отдельная местная секта.
Джон вернулся к костру, чтобы вновь зажечь свой импровизированный факел.
- Будь добра, - сказал он предельно честно. - Будь добра, только не начинай разговор о старой религии. Атмосфера и без того жуткая.
- Старая... о, так ты говоришь о культах, завязанных на чёрной магии... о теории, что это были пережитки дохристианских религий. Да таких пережитков повсюду полно.
Его зубы сверкнули в отблеске костра.
- Да, я видел, как ты сбивчиво лепетала во время Buttenmandeln. [Шумный забег (нем)] Или это был лишь предлог, чтобы броситься в объятья Перлмуттера?
Он снова ушёл, прежде чем я успела ответить. Я придвинулась поближе к огню.
Теперь факел горел неровно, то разгораясь, то сжимаясь до едва видимого свечения. Сверкая во мраке, он был похож на огромного дьявольского светлячка. Сухой нечеловеческий стон заставил меня подпрыгнуть прежде, чем я поняла, что это был звук ржавых петель. Пляшущие огни исчезли. И, казалось, прошла целая вечность прежде, чем они вновь появились.
- Нашёл ризницу, - объявил Джон. - Или своеобразную местную версию оной. Не густо.
Он бросил ворох на пол. Вверх взмыло дурно пахнущее облако пыли.
- Боже, - невольно проговорила я. - Пахнет могилой.
- Плесенью. Давай воздержимся от подобных сравнений и скажем, что плесенью.
Джон слегка подтолкнул ворох носком ботинка.
- Занавеси. Они сгнили и испачканы... и заплесневели... но мы не в том положении, чтобы привередничать. У нас впереди долгая, холодная ночь.
- Вина нет?
- Вина нет.
Он сел рядом со мной. Я отодвинулась.
- Только не говори, что ты собираешься переплюнуть все правила приличия, - съязвил он. - Сплочение, как меня проинформировали, традиция, цветущая пышным цветом в старой Новой Англии, которая должна быть применима и в мёрзлых тундрах Миннесоты.
- Принято к сведению, - согласилась я, двигаясь в кольцо его рук. - Я постараюсь справиться с угрызениями совести по поводу того, чтобы заниматься этим в церкви. Что значит заповедь-другая в сравнении со смертью от холода?
- Блуд, - чётко проговорил Джон, - не упомянут в Десяти заповедях.
- Какое облегчение.
- В действительности, - продолжил Джон, - если проанализировать ветхозаветное законодательство, регулирующее сексуальную жизнь, обнаружится, что оно в большей мере базируется на имущественных правах, чем на моральных позициях.
- Правда? - я теснее прижалась к теплу его тела.
- Прелюбодеяние запрещено потому, что мужняя жена принадлежит ему в той же мере, как и его лошадь и его осёл и так далее. Дочь принадлежит отцу, так что родственное кровосмешение нарушает закон на территории старика.
- Но, конечно, отношения между отцом и дочерью...
- На это не наложено никаких запретов.
И Джон задумчиво добавил: "Я проверял".
Я рассмеялась.
- Неслыханный разговор. Ты посчитаешь меня вульгарной, если я поинтересуюсь, почему ты исследовал этот конкретный вопрос?
- Это не просто вульгарно, но и отталкивающе, - холодно проговорил Джон. - Мой интерес был вызван исключительно праздным любопытством. В этом заключается моя величайшая слабость... но никогда не знаешь, когда бесполезная на первый взгляд информация может пригодиться.
- Я заметила.
Он слегка повернулся и второй рукой обхватил мои плечи, покрепче прижав к себе. Его тёплое дыхание трепало мои волосы. Мгновенье спустя он издал долгий робкий вздох.
- Боже, я хочу есть, - сказал он.
***
Джон утверждал, что ничего не ел с самого завтрака, поскольку был слишком занят, изображая моего телохранителя. Я отнеслась к этому с долей скепсиса, но его состояние меня тронуло. Да я и сама хотела есть.
- Я не могу рассчитывать на то, что ты принёс мой рюкзак? О, Боже... ты принёс.
- У меня не было выбора. Он приклеился к тебе как незапланированная беременность.
На его лице расцвела мягкая и трогательная надежда, когда он смотрел на то, как я роюсь в рюкзаке.
- Я мог бы даже съесть ту луковицу.
- Нет, не смог бы. Луковицы нарциссов ядовиты.
- И правда. Я забыл. Ещё один пример того, что бесполезная на первый взгляд информация может быть полезной.
- Да. Никогда не знаешь, когда захочется отравить заимодавца. Вот.
Джон с сомнением осмотрел предметы.
- Что это?
- Пряник. Шмидт вчера вечером всучил его мне.
- Я ненавижу пряники. А что это белое на нём?
- Думаю, это кусочек ткани, в которую завернула...
- Убери.
Я копалась в рюкзаке, пока он чавкал. Его глаза становились всё больше по мере того, как всё возрастала груда съедобного. Яблоко, две трети шоколадного батончика с фруктами и орехами (большого размера), еще один пряник, маленькие пакетики с сахаром (с картинками альпийских пейзажей), сахарозаменитель и два чайных пакетика. Уверена, что именно чай исторг непроизвольное восторженное восклицание у Джона.
- О богиня! Владычица сикомор, Золотая, та, что даёт пищу голодному и воду томимому жаждой...
- Не за что... - скромно проговорила я. - Я думала, что у меня был... О, вот он. Боюсь, что он немного зачерствел, и часть желе, похоже, вытекла... Если ты найдёшь какую-нибудь ёмкость, у нас будет капелька чая.
Джон вскочил на ноги.
- Тут несколько разбитых цветочных горшков в ризнице. И видит Бог, полно снега.
Не думаю, что он удалил всю грязь из горшков, но, как он философски заметил, она придаёт иллюзорную крепость чаю. Он был очарован моей запасливостью.
- Ты ясновидящая или всегда готовишься к снежным бурям?
- Я всегда ношу сахарозаменитель. Не во всех ресторанах его можно найти.
- Тогда зачем сахар?
- Я не смогла устоять перед картинками на пакетиках. Я собираю коллекцию.
Джон серьёзно кивнул головой.
- Конечно. А яблоко... шоколад?
- Но ведь все что-нибудь такое носят с собой?
Он уронил голову на подтянутые колени, фыркая от беспомощного смеха.
- Съешь ещё кусочек пряника, - заботливо проговорила я.
Жизнь никогда не перестаёт изумлять меня. Даже в самых диких мечтах или ночных кошмарах, я не могла представить, что проведу канун Рождества в заброшенной церкви в компании неисправимого и нераскаявшегося вора, ужиная чёрствым пряником и чаем с грязью. И, уж, конечно, я не могла вообразить, что мне это понравится.
Мы болтали несколько часов напролёт, прижимаясь к друг другу перед костерком, завернувшись в заплесневевшие покровы и потягивая тепловатый чай. Он поцелуем собрал крошки на моих губах и сжал покрепче, чтобы было теплее, но мы не рискнули лечь, опасаясь, что заснём и огонь погаснет. Казалось, что два войска на время заключили перемирие. Ему было проще говорить, чем когда-либо прежде, и я старалась избегать вопросов, которые могли снова воздвигнуть барьеры. Мы болтали обо всём на свете... даже о погоде.
- Никогда не видела ничего похожего на эту движущуюся стену снега.
- А ведь ты родом из заснеженных пустошей Миннесоты.
- Бывал там?
- Однажды. Вот почему я буквально окаменел от одного вида. Это произошло в так называемых горах западной Виргинии.
- Что ты делал в Виргинии?
Я совершила промах, но вместо того, чтобы замкнуться, он с охотой ответил: "Навещал друга. У меня их не так много, ты же понимаешь. Я был всего в нескольких футах от домика - ходил за дровами, - когда она обрушилась, я не думал, что когда-нибудь воскрешу те несколько памятных минут".
И о малопонятных академических предметах.
- Кто такая Владычица сикомор?
- Хатхор, египетская богиня любви, красоты и так далее. Я мог допустить неточность, когда цитировал. Я специализируюсь на античности, а не на египтологии.
- Экзамен на степень бакалавра, - вспомнила я. - Ты так его, кажется, называл? Ты вылетел на первом экзамене на степень бакалавра?
- Ну, не совсем так, - задумавшись проговорил Джон. - Нельзя сказать, что я вылетел из университета, если следовать идиоме. Меня скорее столкнули с лестницы учения.
- Я вовсе не собираюсь спрашивать почему.
- Вымогательство или мошенничество были ни при чём, если ты на это намекаешь. Так уж получилось, что научный руководитель вернулся чуть раньше, чем я рассчитывал.
- Уверена, что в Ветхом завете можно подыскать параллель.
- О, вполне. Потифарова жена. Я был весьма юн и наивен. И не помышлял о преступной жизни до того случая, - жизнерадостно продолжил Джон. - Однажды мне следует рассказать тебе о своей первой афере. Даже не вериться, что я когда-нибудь вновь достигну абсолютно невероятного безумия того замысла. Он не удался, но я всё ещё безмерно горд им.
И о своей семье.
- Твою мать действительно зовут Гвиневрой?
- Действительно.
- Я бы хотела встретиться с ней.
- Она тебе не понравится.
И после очередной многозначительной паузы, которые ему столь искусно удавались, добавил:
- Ты ей тоже не понравишься.
Но ни слова о золоте Трои.
Мы декламировали стихи и песни, чтобы не заснуть. Я научила Джона словам любимой рождественской песни Шмидта, которую он одобрил со словами "китч в лучших проявлениях", а он научил меня второй части прекрасного дуэта 140 кантаты Баха, где голос сопрано, поющий "mein Freund ist mein", подхватывается баритоном, выводящим "und ich bin dein". В старших классах из-за изменившегося голоса я внезапно перешла из сопрано в тенора, поэтому пела партию баритона, а Джон спел за сопрано, и мы оба поменялись октавами с безрассудной импульсивностью. Джон был прекрасным музыкантом. Мне было интересно, знает ли он, что мой самый большой секрет - неосуществимое желание научиться петь. Он был достаточно добр и воздержался от критических замечаний, и я со счастливой бесталанностью пропела, больше не заботясь о призрачном сравнении со сплавщиками: "Мой друг принадлежит мне... а я - тебе".
- Несколько романтично для И. С. Баха? - спросила я.
Джон пытался сыграть облигато для гобоя на расчёске, накрытой тканью. Ответил он мне не скоро.
- Твои знания о теологии недостаточны, милочка. Это не песня о любви, а о браке между верующей душой и церковью.
- Но похоже на песню о любви.
- Так и есть, - согласился Джон.
Он вернулся к расчёске.
Я уснула на середине долгой лекции по садоводству (я помню, он тренировал красноречие на тему двойной вспашки, технике, о которой у меня имеются весьма смутные представления, но на которой, как он сообщил, особенно настаивала его мама) и не просыпалась пока он не передвинулся, чтобы подбросить дерева в огонь. Я потёрла глаза.
- Прости, я заснула
- У тебя был долгий день. Не хочешь лечь?
- Пол холодный, - пробурчала я.
- Тогда иди сюда.
***
Он всё ещё держал меня в объятьях, когда я снова проснулась, чтобы обнаружить, что темноту сменил серый сумрак. Сперва я решила, что яркие жёлтые полоски на полу были нарисованы.
- Солнечный свет, - пробормотала я.
- Уже утро, - сказал Джон. - "Встань, солнце ясное, убей луну - завистницу". [У. Шекспир. Ромео и Джульетта. 2 акт, 2 сцена. Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник] Ну же... будь большой смелой девочкой... не падай...
Я так окоченела, что едва могла двигаться. Оцепеневшая, замёрзшая, голодная... Я взглянула на него снизу вверх из-под волос. Он поднялся на ноги и стал методично разминать руки, гримасничая при каждом движении.
- Ты спал? - спросила я.
- Как я мог? "Я силой десяти богат, - пропел Джон, выстукивая ритм ногой, - поскольку чист душой". [А. Теннисон. Сэр Галахад. Пер. С. Лихачевой]
Перемирие длилось всего лишь одну ночь, снова были возведены барьеры. Я ожидала этого, что, впрочем, не защитило меня от обиды. Я молча протянула руку. Он энергично поднял меня на ноги, закружил и от души шлёпнул по заднице.
- Пыль, - заметил он. - Давай-ка посмотрим, что там снаружи. Сейчас я бы продал тебя и золото за завтрак.
Я на мгновенье задержалась, разминая скрипящие мышцы и осматриваясь. Разрушенная церковь была очищена от всего, что можно было унести, но даже в лучшие времена она была лишена роскошной привлекательности местных католических храмов. Здесь не на что было смотреть, кроме голого пола, который был замусорен фрагментами упавших скамей, голых каменных стен и заколоченных окон. Солнечный свет протянул свои длинные пальцы сквозь трещины и снежные наносы, отмечая прорехи в окнах и крыше. Костёр угорел до углей.
Я протолкнулась сквозь провисшие двери и оказалась в узком притворе. Наружная дверь была приоткрыта, куча нанесённого снега не давала ей закрыться. Джону, вероятно пришлось приложить усилие. И совсем немалую ловкость, в такой завывающий шторм, когда мышцы уже наполовину окоченели и придавливает мой мёртвый вес. Его следы вели наверх и через сугроб. Дрожа в своей куртке, я последовала за ним.
Мне пришлось прикрыть глаза обеими руками. За ночь мир превратился в нечто столь прекрасное, что, будучи в полнейшем изумлении, я даже позабыла о физическом дискомфорте. Небо над головой было чистым, льдисто-голубым, но за восточными горами яркие краски зари обрамляли ледяные пики. Тени на белых склонах были не серыми, а восхитительных пастельных оттенков - бледно-розовые, голубые, сиреневые. Покров свежевыпавшего снега ослеплял как холодное пламя: лебяжий белый, ангельский белый, сверкающий миллиардами крошечных искорок.
Мои очки лежали в кармане куртки. Надев их, я смогла разлепить глаза и тогда увидела Джона. Он стоял по колено в снегу несмотря на то, что находился под карнизом портика, где снега нанесло меньше. Он лёг волнами на открытый двор, образовав очаровательные дюны, похожие на рябь. Моя бедненькая драгоценная Ауди была лишь комом размером со слона.
Джон удручённо осматривал сцену, прикрыв глаза руками, и я решила, что сейчас неподходящий момент указывать на великолепие представшей картины.
- Где твои солнечные очки? - спросила я.
- В моей машине, - сказал Джон, отламывая слова словно сосульки.
- А твоя машина...
- Ниже по скользкому склону, погребённая под футом снега, - сказал Джон. - Ты обратила внимание на то, что за холмом дорога уходит прямо вниз под углом в сорок пять градусов?
- Конечно... - начала было я.
- Я не видел церкви, пока не проехал мимо неё. Я понятия не имел, куда ты направляешься. Я никогда не ездил этой дорогой прежде. Я ехал слишком быстро... так же, как и ты...
Над долиной раздался отдалённый волшебный колокольный перезвон.
- "Далёкий сладкий из-за круч и гор", [А. Теннисон. Принцесса: Великолепие сошло на стены замка. (AlfredTennyson. The Princess: The Splendour Falls on Castle Walls: O sweet and far from cliff and scar)] - процитировала я. - Счастливого Рождества, Джон.
***
- Итак, что мы будем делать? - бодро спросила я. Мы снова вернулись под крышу, и Джон стал упорно разжигать огонь, словно намеревался задержаться здесь надолго.
- Тебе следует потушить его, - продолжила я. - Мы не можем оставить...
- Объясняю ситуацию в двух словах, - сказал Джон. - Мы не можем уйти. Если ты, конечно, не собираешься провести остаток зимы в сугробе где-нибудь между этим местечком и Бад-Штейнбахом.
- О, ну же, не будь таким неженкой. Сегодня такой чудесный день, да должно быть всего пара миль...
- Всего лишь миленькая прогулка на лыжах, - сказал Джон. - К сожалению, у нас их нет.
- По правде говоря, у меня есть. Они на крыше машины. Я никогда не упускаю возможности воспользоваться ими. Отличный отдых.
Его лицо слегка посветлело, когда он осмыслил новую информацию, но потом он вновь замкнулся.
- Скоро объявятся снегоочистители и лыжные патрули...
- В рождественский день?
- Да, я так думаю. Произошло чрезвычайное происшествие, и должны быть и другие идиоты такие же, как мы, которые были застигнуты метелью.
- Мы не можем вот так сидеть здесь и ждать, когда нас найдут.
- О да подумай же, - сказал Джон раздражённо. - Даже если нам и удастся откопать хотя бы одну машину, по дороге мы не проедем. Я не могу представить, чтобы можно было пройти две мили по сугробам, которые к тому же высотой мне по горло.
- Я могу спуститься на лыжах и позвать помощь.
- Слишком рискованно. Если с тобой случится какая-нибудь беда, тебя некому будет вытащить. Пройдёт совсем немного времени, как ты замёрзнешь до смерти, когда будешь беспомощно лежать со сломанной ногой.
- Ты всегда такой по утрам? - поинтересовалась я.
- Нет, это всего лишь спектакль, который я разыгрываю, чтобы избежать долгосрочных отношений.
- Я не могу вот так сидеть здесь весь день! Я должна вытащить Тони из тюрьмы...
- Тони?
- Я сбежала от него, - виновато призналась я. - Убийца подставил его... одна из горничных обнаружила его, склонившимся над свежеосвежёванным телом Фридл и подняла тревогу. Когда я уходила, он был окружён толпой, которая, вполне вероятно, была настроена на линчевание.
- О, не думаю, что они бы линчевали его, - холодно сказал Джон. - Люди в этих краях весьма законопослушны, а кроме того, Фридл не из тех, кто вызывает чувство нежной привязанности...
- Даже если так...
- Я скажу тебе, что мы можем сделать, - Джон поскрёб покрытый щетиной подбородок. - Мы разведём огонь на улице... сигнальный дым.
- На могиле фрау Хофман? - спросила я.
Его это не смутило.
- Убьём двух зайцев одним выстрелом, так сказать.
- Ладно, - сказала я.
- Неплохо бы взглянуть, прежде чем ты вызовешь полицейских, - продолжил он. - Если ты ошиблась, то будешь выглядеть чертовски глупо... Ты сказала "да"?
- Я сказала "ладно". То же самое.
Мы использовали обломки скамеек в качестве лопат. Воздух был холодным, но совершенно неподвижным. Джону не составило труда развести огонь. Он ясно и ярко горел, пока мы не свалили на него сосновые ветви. Мы работали под перезвон отдалённых рождественских колоколов, который звучал мрачным аккомпанементом. Я ненавидела то, что делала, даже несмотря на то, что, как мне казалось, Хофман не стал бы возражать.
В промежутках между перетаскиванием дерева из церкви я возилась со своей машиной. Расчистить стойку с лыжами не составило труда. Её засыпал всего лишь какой-то фут снега. С закрытой стороны, защищённой от ветра, выступало крыло и мне удалось прокопать путь к двери. В моей аптечке обнаружился какой-то высохший фрукт (окаменевший, так даже точнее). Я отнесла его Джону, словно собака косточку, но в этот раз это его не позабавило.
Его глаза, измазанные сажей от костра, впали и помрачнели, работая челюстью, он продолжил подкармливать огонь.
Я уселась на сугроб чуть в удалении и наблюдала. Приближался тот момент, о котором мне решительно не хотелось думать. На то, чтобы размягчить землю с помощью медленного нагрева уйдет ещё несколько часов. Ему потребуются лопаты и кельмы. А потом...
Никто из нас не заикался о том, что мы будем делать, если обнаружим золото. Да и незачем. Джон знал, как я поступлю.
Я же не знала, что он будет делать. Беда с Джоном (одна из бед с Джоном) заключается в том, что он не был хладнокровным преступником. Он не стал бы убивать, чтобы заполучить награду. По крайней мере он не убьёт меня. Я полгала, что он питает тёплые чувства ко мне (как к личности, я хочу сказать, а не просто как к страстной любовнице). Он мог даже испытывать сомнения время от времени и тешился идеей, что можно позволить мне завладеть сокровищем. Но я знала, что когда придёт время, когда сверкающие предметы окажутся перед ним, девять против одного, что старые привычки возьмут верх над..., скажем так, дружеским расположением.
Его склонённые над костром щёки пылали из-за работы и жара, но под румянцем кожа была бледно серого оттенка. Он страдал от недостатка сна и пищи, бешено при этом сжигая калории (но мне бы и в голову не пришло, что я могу сразить его в рукопашной схватке). Я тайком опустила руку в рюкзак. Пистолет всё ещё был там. Слава Богу, я не потеряла его в снегу.
Я понятия не имела, сколько времени мы так провели. Время от времени Джон садился у костра, чтобы отдохнуть. Иногда я удалялась под крышу, чтобы принести ещё дерева. Струйка дыма уже достаточно давно мрачно поднималась наверх, когда он появился, со свистом слетев прямо с последнего склона между деревьями, и остановился, разметав нанесённый снег, но при этом удержав лыжи практически в совершенной параллели. Он был одет в обыкновенный лыжный костюм, но вместо лица из-под капюшона парки выглядывала клыкастая морда, затемнённая меховой оторочкой. В правой руке вместо лыжной палки он держал одну из тех длинных пик, которыми размахивали Buttenmandeln. [Бегуны, создающие шум (нем)]
Я стояла склонившись, подбрасывая дрова в костёр, когда произошло явление призрака, и просто удивительно, что не рухнула лицом прямо в огонь. Когда рычащая морда повернулась ко мне, я отшатнулась назад. Даже Джон Невозмутимый был выбит из колеи. Он непочтительно взгромоздился на надгробие. Пытаясь подняться, он поскользнулся и с брызгами сел, облокотившись стеной о гранит. И он так и застыл, потому что кончик пики остановился прямо в центре его груди.
Я вытащила пистолет. Не спрашивайте меня как. Я была рада отметить, что мои руки были абсолютно твёрдыми, когда я бочком отступала в сторону подальше от дыма туда, где обзор получше.
Мой голос же не был столь твёрдым, как мои руки.
- Брось её, - пропищала я. - Hдnde hoch [Руки вверх (нем)].... э...
Сперва мне показалась, что я допустила тактический просчёт. Элегантно закутанная фигура пришла в движение, и вокруг кончика копья растеклось тёмное пятно... сопровождаемое, я должна отметить, визгом Джона. Мохнатая морда повернулась ко мне.
Язык ярости весьма ограничен. Я услышала, как сама повторяю самые ужасные клише.
- Я держу тебя на прицеле, - отметила я. - Ты покойник, мистер... ух...мисс...ух... Давай, доставь мне удовольствие.
Глаза Джона, единственная часть тела, которые он рискнул привести в движение, дико покосились в мою сторону.
- Бога ради, Вики.
Уж не знаю, возражал ли он против самого заявления или против той формы, в которую я его облекла.
Голова в маске слегка склонилась, словно обдумывая варианты. Безвыходное положение, подумала я, снова прибегая к клише. Итак, что я делаю? Я же не смогу выстрелить... Кончик копья не сильно углубился, но одно быстрое движение и дело будет сделано. Кровавое пятно продолжало расти.
Не думаю, что ему потребовалось более чем доля секунды на то, чтобы принять решение, но для меня всё длилось гораздо дольше. Он не ослабил давление на пику. Его левая рука пришла в движение, откинула капюшон и стащила маску с лица.
- Ты, - сказала я.
Самое ужасное заключалось в том, что он выглядел, как старый-добрый розовощёкий и широко улыбающийся комедиант.
- Ты же не узнала меня, так ведь? - сказал он. - Латексные маски просто потрясающие. А кроме того, лицо остаётся в тепле.
- Пожалуйста, Дитер. Опусти пику.
- Но, если я так сделаю, он ускользнёт.
Улыбка Дитера стала натянутой.
- Ты знаешь, кто он такой?
- Я... да, знаю. А как ты узнал?
Я попыталась овладеть своим голосом и нервами, что было совсем непросто: самое ужасное заключалось в том, как равнодушно Дитер пришпилил Джон к надгробному камню, обыденно, словно натуралист наколол жука или бабочку. На лыжах он выглядел невероятно, исчезла его обычная неуклюжесть.
- Ну как же, я видел этого жулика в суде, когда свидетельствовал против него в деле о мошенничестве несколько лет назад, - объяснил Дитер. - Он заменил подделкой ценную картину. Бедная женщина хранила её как подстраховку на старости лет, и когда она была вынуждена продать её, вся правда всплыла наружу. Какой мерзкий обман. Я не поверил своим глазам, когда увидел его вчера в Бад-Штейнбахе. Хорошо, что у тебя есть пистолет. Держи его на мушке, пока я свяжу его, а потом мы позовём полицию.
Кровавое пятно было размером с небольшое блюдечко. Джон ничего не сказал. Он просто посмотрел на меня.
Улыбка Дитера поблекла. Он неловко проговорил:
- Прости, Вики, если он был... если вы были... Но ему нужно только золото, ты же понимаешь. Если он сказал что-то другое, то он солгал тебе.
Я сказала:
- Он мне всё время лгал.
- Вики... - начал Джон.
- Ты совершил целый ряд промахов, - сказала я. - То случайное замечание о том, что Хофман объявился в Баварии и женился на дочери владельца гостиницы... Как ты узнал, что отец его жены был владельцем гостиницы? Я не рассказывала тебе об этом. Я и сама не знала до недавнего времени.
На лице Дитера снова расцвела улыбка. Его пальцы крепче сжали древко копья. Кровавое пятно засочилось, выросло ещё на миллиметр-другой.
- Были и другие детали, - быстро проговорила я. - Ты знал фамилию Тони. Ты был слишком уверен в вещах, о которых мало что было известно или вовсе не было свидетельств. Ты сказал мне, что овчинка не стоит выделки, но ты как приклеенный следовал за мной, чтобы быть наготове, когда... когда... Дитер, пожалуйста... не надо...
- Тогда отдай мне пистолет, - сказал он, ухмыляясь.
Мне не оставалось ничего другого. Я сказала:
- Я предлагаю обмен.
Дитер громко рассмеялся.
- Попробуй, как забавно. Какое удовлетворение испытываешь, когда причиняешь боль тому, кто ранил тебя... твою гордость, твоё эго.
Извернувшись по-звериному, он выдернул копьё из ткани и плоти и выхватил кольт из моих рук.
Я метнулась за пикой, но она упала на землю, выскользнув из моих протянутых рук. Дитер повернулся, прицелился и выстрелил в упор.