Есть кровать в странном зале,
как на южном востоке,
В зале большом, 
та кровать на двоих
Словно брачное ложе,
что прокрустово тоже,
где я сплю, сплю я с кем то
И мне снятся кошмары,
и страшные сны.

Ничего непонятно в этом ложе похоже,
кроме образно внятных вижу страшные рожи,
рожи разных тут жутких, то ли бесов прохожих
улыбаются рты, на людей так похожих
отвратительны рожи, 
И я чувствую рядом,
тех чертей только взглядом
рядом этих убийц.

Но а в зале пустынно, 
лишь кровать мне тут видно,
и проёмы, проходы, мне наружу видны.

В коридор переулок, 
без дверей на балконы,
Где под портик колонны, 
как навес держат тонны,

Мне мерещится ужас, 
тёмной комнаты, зала,
Все объекты, сам воздух, 
он наполнен бедой,
и грядущим кошмаром, 

Я сбежал, в этом зале, 
все меня задолбали,
все достали, едва ли, вернусь я сюда.

Я молитвой святой
я к Святому взываю, Я к Архангелу, к Михаилу,
Архангелу я помолюсь.

И вот схвачены мной  и убиты на месте
три убийцы, все вместе, 
их мой нож поразил.
Распорол я живот 
одному, и так ловко
что он даже и вскрикнуть, запищать не успел.

А в проходе столпились, 
все враги спохватились,
на меня обозлились, 

те, что с этими были.
Их так сильно любили 
что повсюду ловили, 
тех убийц, но забыли,
ведь уже порешили, чтоб убили меня.

Все они так похожи, 
эти рожи, здесь тоже,
мертвечиной лишь веет 
замечаю - темнеет
Всё же день ото дня,
что то греет меня

Тут же жлоб, ну детина, 
И цепляет скотина,
мимоходом проходит 
одно слово подходит 
нет, скорее - идёт, 
толстый мордоворот.

А живот выпирает
и меня он хватает 
да за шкирку, буцает 

И меня, раз коленом, 
и вторым переменно,
и как будто бы бьёт.

Бьёт, бросает, уходит, 
до меня же доходит,
что уходит - урод! 

Блин, придурок какой-то,
Вот, сижу, угол дома, 
всё мне здесь не знакомо,

там гуляют с похмелья, 
вновь пускаясь в веселье 
прямо как от безделья...

Сам себя завлекает, 
и везде развлекает,
Дядьки тёток цепляют, 
те их тож соблазняют,
Детвора вырастает, 
и туда же взлетает,
залетает, летает, 
как итог пролетает.
Так себя развлекает на лужайках народ.

Мамы, тёти и дяди 
папы, дети и эти,
что со всеми на свете. 

Детки тут нагуляли
к вечерку под набрали, 
тут меня увидали,

И сижу, я в засаде, 
да, я спрятался хуже,
никому я не нужен
в этом, в новом районе
кто то там, на балконе.
У подъезда уселся
так, легко приоделся
и в углу этом жду,
а куда я пойду? 

Я сидел, 
никого я не трогал, 
рыжий, с торсом он голым, 
Золотой крестик носит,
но, а верит ли в Бога?
 
Этот, блин, крестоносец,
щас напросится... просит,
как накинуться косит
что его аж заносит,
На меня, да с парнями,
так и прёт он маслами...

Этот сам разогнался, 
на меня, как сорвался,
просто так, для забавы, 
типо - пьяные правы!
вот такие тут нравы. 

Помолился я смело, 
подседаю умело,
под него подлезаю, 
над перилами, с краю
его тело бросаю.

Ну, и мордой об стену, 
и туда же, за сцену
следом тело и ноги,
корешам чтоб в итоге
размышлять некрологи

Рыжей грудью в могилу,
волосатым дебилом 
Крестик - так, под заточку, 
это лишь как примочка, 
как понты между прочим, 

Потому, непременно 
рыжей мордой об стену,
знай и место и цену
Да, увы господа! 
Мне бежать-то куда?

А у вас как бы дома,
что то типо Содома 
Семьи, дети и жёны,
друг друга походу...

к ним скорее бегите, 
что хотите - берите
для себя там найдите,
толпы новых друзей,
так бегите скорей, 

Ну, а я, я вам враг.
Вот прикол, смех какой то!?
не пойму я никак, 
друг, любовник жены,
а в чём соль-то? 
В том, что я их оставил 
и себе предоставил. 
И ушёл я от туда,
не убили покуда
да вот эти паскуды
и ушёл я туда - где больше солнца.