Аннотация: Есин С.Н. На рубеже веков. Дневник ректора. - ОЛМА-ПРЕСС, 2002, 638 с.: ил. - (Эпохи и судьбы).
Всплытие дневников означает: время увернулось от эмблемы. То ли писатели поглупели, то ли окружающее до безобразия усложнилось. Как роман ни гримасничай, как повесть ни ковыляй, как рассказ ни выделывайся - мутно и в душе, и за окном. Ветер, ветер на всем белом свете. Новых-то жанров не желаете?
И вот, как затопленная подлодка, облепленная илом деталей, случайным и безответным (вот что страшно!) бытом вылезает на свет Писательский Дневник, последний аргумент в вековом споре за обладание реальностью.
Он, Дневник, еще не знает, возможен ли в принципе выигрыш, но прет в силки резвее вымысла, - вырывает хлеб у документа, косит очередями репутации ныне здравствующих, сводит счеты с мертвецами, гоняется за фетишами-однодневками, путает хроникеров, - в общем, ведет себя странно, если не вконец асоциально. На все претензии ухмыляется, мол, право имею. Раскольников форева! Урвал долю.
Жизнь московская от званской ничем и не отличается, если вы, конечно, Русский Барин. Особая стать: Руцкой, Михалков, Есин. Все красавцы-усачи, у всех дворня, выезды, визиты, служба, долги такие и сякие, но если уж стремится человек к воле, то оной достигает токмо трудами.
Каковыми-с? "Надцатого был в N-ске, имел разговоры начальственные и не то чтобы, щипнул за ушко N, склонил NN к предприятью мер, думал о воссиянии Отчизны неуклонно, ссудил трех странноприимственных чудаков, лично был на работах, дал в морду Иксу и Игреку очередно, досадовал на непроизводность, заснул полвторого после кофию..." и т.д.
Типаж! Чем вам не герой романа?
Печалуйтесь: аще кто захощет у нас жити изрядно, да взвалит на горб людей, постройку какую-нибудь и тащит до гробу. Как Рыба-Кит, потому что кругом - Окиян.
Есин выволок Литинститут из трясины 90-х, не дал порушить и разграбить. Зачем? В пересменок веков Лит выпустил в мир не худшие свои составы, где "звезды книжного рынка" оказались вторсырьем, а культуртрегеры - первым сортом. Куллэ, Файзов и Цветков сделались по образцу ректора отцами-командирами (матерями-берегинями) словесных колыханий, которые бы отнюдь недурно оставить-таки потомству. И уж если "Житие Сергея Есина" дало такие плоды, неужто не стоило написать его?
Раздробленный мелочами ипостасей и будней, Есин предпочел не уклоняться от фатальных ошибок, ударов, ненависти проигравших именно потому, что с юности взлелеял в себе не болвана, а игрока. Плоха ли игра, хороша ли, божьей грозой, карателем, насмешником он продолжает лететь по пыльным мировым коридорам, наскоро метя их запятыми абзацев. Он вынужден иметь дела с мильоном карликов, от соседства с которыми не становишься Гулливером. Более того - их надо любить. За соотечественность, кривизну судеб, клонящихся куда-то за сумрачные русские горизонты... Предпочитая быть и, следовательно, драться, по дворовому больно, а не до царапок. В отставку-то, как говорится, всегда успеется, только свистни - сбегутся.
Пассионарность - меч. Мужская порода в слякотную годину склонна брезговать жизнью и грезить наяву. Как это, объясните, так: учились, работали, и вдруг - нафиг? Принимаем тургеневские позы времен "Дыма", разгуливаем с тросточками по желтым дорожкам, ждем птичку, что чирикнет и вышибет из нас слезу умиления. Да, мы бесседельные, зато нас, горемычных, пространство любит. Ишь!
Ну да, а принять абсурд - не значит ли раствориться в нем? Соль в том, что абсурд на неприявших и зиждется. Опорные колонны! Причем - и как один - пятые.
Есин не только принял, но и попытался развести тучи железной метлой издевки. Великий Муганга.
За ним традиция, настаиваю, постдостоевская. А именно - бытийного анекдота, видимого снижения людской планки, "некого упадка периода достатка", ну и киплинговско-джеклондонской неукротимости, конечно, ибо джентльмену всегда есть что сказать и у камина, и в шарабане.
Отчасти потому критика Чичикова исторически исходит от "мертвых душ". И Штольца за пронырливость судят почему-то сплошь обломовы. Вы попробуйте напортачить не в губернском N., а в центре Москвы, имея полтораста вверенных душ, тогда и сепетите.
Подлинный стиль Есина, явленный в ректорском дневнике, о котором он с удовольствием читает занудливых до муравьиности филологов, на выверку оказался "эпической трагикомедией", притворившейся небожественной.