Аннотация: Кино "наше" и лишь только называющее себя так.
Два Пушкина
10 февраля 2007 года российскому телезрителю представился редкий шанс возыметь верное суждение о том, что произошло со страной и со всеми нами за двадцать истекших лет. А надо было всего-то посмотреть и сравнить два фильма: утренний - "Последняя дорога" Леонида Менакера 1986 года выпуска - и вечерне-ночной, "Пушкин. Последняя дуэль". Натальи Бондарчук 2006 года. Почему ж сразу так отчаянно - "со страной", "со всеми"? Потому, что культура наша, как ни выкручивай ей конечности, как ни фаршируй ее рекламной требухой в "прайм-тайм", пушкиноцентрична. В иные эпохи - полярно по-иному. По мельчайшим признакам и сделаем выводы, которые побегут за горизонт. Потомству в пример.
В "Последней дороге" Пушкин не появляется. Он - за кадром, как сверхсакральная и слишком интимная святыня, которая не может явиться даже знаменитой посмертной маской падшей публике, прошедшей по гибели своего Христа крестный путь гулагов: не уберегли.
Мученической гибелью Пушкин означил наш первородный грех равнодушия и всеобщего заговора против личности, не укладывающейся в рамки фрунта и потому убиваемой, - грех, который надо искупать, выдавливая того самого раба Царя и Отечества, Самой Пошлости, неистребимой и всепобеждающей пошлости жизни, что европейской, что азиатской.
Посланники неба появляются именно тогда и гибнут именно потому, что Пошлость имеет свойство занимать умы и тела целых поколений. Ну что такое "поколение", пушкинские и другие "плеяды"? Лет десять-пятнадцать - и в распыл. Кто не успел, тот будет грызть железы. Но гибель Пушкина стала не только гибелью "лучшего в поколении", но первым русским трагедийным сюжетом, сейсмометром, по шкале которого проскользит и наш грубоватый химический карандаш.
Итак, 1986 год: свободы еще нет, так, веяния, словечки вождей, выпадающие из крутого замеса оглушительно-звенящего абсурда. Революция и ее слава уже отдают сквозь десятилетия красно-черным кошмаром, которого "могло бы и не быть, если бы не..." - тут все замолкают, полагаясь на эзоповщину.
"Последняя дорога" - фильм безупречно страшный, тягостный, безнадежный, монохромный и тем пронзающий, и потому он - само искусство.
Николаевское время, похрустывающее косточками первых интеллигентских мучеников - декабристов - и не могло быть иным, как забитым морозным паром, штыками и разводами караулов в медвежьих шапках, светло-коричневым, как пленка Шосткинского объединения "Свема". Дантес на ней большеглаз и глуп, в нем лишь слабый отсвет юного Цезаря, вышедшего из терм от дюжих сенаторов. Ему еще непонятно, сыграет ли хоть какую-то роль его позор... По крайней мере, удачливый маклер, "он что-то делает". Все его усилие сконцентрировано на том, как бы не "продешевить", поставить на более "щедрые" чресла. В "Последней дуэли" он точно тот же, разве что с размытыми черточками "засланца оттуда". Под конец он даже целится (!) в бегущего за его санками (!) Лермонтова и "шутейно" (а как следует из сценария, вовсе и нет) прицеливается в него "пальцем".
И Геккерны в обоих фильмах довольно схожи, только что Смоктуновский смог изобразить "старую сводню" и без наигрыша местечковых мефистофелей - надменно и липко, "слишком человечно", в манере шекспировско-шейлоковской, а новая "лиса" напоминает замаскированного пирата-сатаниста, вроде шпиона Гадюкина, который "никогда и ничего" от советских главных инженеров не добьется.
На примере "адской парочки" можно уже наблюдать тенденцию: двадцать лет назад Зло все еще было подлым и успешным, но ему не придавалось апокалиптических черт. Зло было - ничем, как были ничем наши обожаемые партийно-комсомольские собрания, политинформации и лекции о международном положении, товарищеские суды, бесконечные совещания кого-то с кем-то, визиты кого-то куда-то... ничто, никто. Фонды мира и защиты детей, куда жертвовались гонорары и премии, никогда и никого не защищавшие и не спасавшие. Декорации.
2006 год. Свобода вроде бы есть, но оскомина от нее такова, что лучше бы ее как-нибудь... урегулировать, что ли.
Мягков-Дубельт 1986 года - усталый, здравый, одутловатый монарший пёс, полнейший аналог, если следовать второму евангелию русской интеллигенции, начальника тайной стражи булгаковского Пилата, попавший в Рим лет пять спустя после истории с "царем иудейским", любящий и некоторые разговорцы в вечерних гостиных, и романсы, и вообще всю эту чертову жизнь, за которой его око следит вполглаза, но никогда не закрывается полностью, ведь вот-вот последует чин, от которого... вот-вот бы в деревню... в отставку. "И что? - спрашивает Дубельт Мягкова у Жуковского-Калягина. - Много ли ваш Александр Сергеич стяжал себе? Он не против царя пошел, он пошел - против Порядка Вещей. Один, как прежде и убит". И Калягин-Жуковский не находится, что возразить этой нутряной - истине. Время позднее, что говорить? ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО. Позже он навестит просветляющегося кадр за кадром пушкинского ростовщика в исполнении Глузского вкупе с молодым армейским глупцом в исполнении Жигунова, и, может, там окончательно поймет, что "пока не убьем, не пожалеем, так-то..."
Прозорливый и все-таки терпящий крах и потрясение царедворец Жуковский Калягина совершенен и в каретном тет-а-тете с Геккерном-Смокнутовским, и в эпизоде выхода к народу с "последней вестью", и в появлении в "присутствии" "после всего", когда чья-то фраза со стороны "да на тебе лица нет!" может уже и не звучать... Нельзя, нельзя служить двум господам! - взывала советская интеллигенция 1986 года. Поэзия и власть никогда не поймут друг друга! Бегите из референтов и инструкторов, сорвите погоны, - в отказ, в немыслимую простоту, прочь из Вавилона! 2006 год глух как пень.
Словесный строй "Последней дороги" (динь-динь-динь, бубенчики, только едут сани с Гробом по бескрайней по степи - лейтмотив утраты, вечного конца и начала) получен изумительным чувством именно того слога, правдиво вложенного в героев, фразы же "Последней дуэли" предельно стерты и безвыразительны, словно говорят канцеляристы и бытовики. Дворянская речь пушкинской (не николаевской и александровской!) поры образовывалась франкофонной инверсивностью, придававшей языку и величия, и обаяния, в том языке не было места мямлящей пустоте - весь он, усекавший себя, был брызжущим искрами станком смыслов, и сценарист 2006 года ничего этого или не знал, или не захотел заметить. Отчего? Хотел "приблизить", "актуализировать"? Он не сидел в архивах: ни Пушкин с Вяземским, ни тем более Император не могли и не должны были говорить так обыденно. Дубельт Плотникова - вылитый младший инспектор Питкин из сериала о Шерлоке Холмсе, печальный рыцарь Службы, бесцветный дознаватель и блюститель ритуала.
Безруков ни в чем не виноват. За годы "первых" ролей он может быть единственный вырвался за рамки той бешеной серятины, которую развели на экране бездарные, как один, съемщики резиновых сериалов. Он представляет поколение окровавленное и больное, и это - Роль. Она дает ему право изобразить пушкинский улыбчивый оскал, но - не там и не так. В сценарии 2006 года нет сильных сцен. Ни одной. Может, его писала женщина, не знающая, как говорят меж собой мужчины?
Предвидя протесты как никогда сильной теперь группы так называемых "геев", а проще - содомитов, мол, фильм Бондарчук напрямую обвиняет в убийстве Пушкина людей их "ориентации", скажу, что их роль тут объективно двадцатая. Если мы коллективно будем валить на "могущественное лобби" вину за убийство первого национального гения, долго ли до снятия ответственности с себя, по определению - "друзей Его, апостолов до гроба"? Лишь бы не мучаться самим, "мы ведь его не убивали". А если б не геи, а евреи? Еще удобнее!
Бондарчук идет еще дальше - сценарий написан об иностранном (устами Пушкина-Безрукова заявлено) заговоре против лучших людей России, "сперва их, а потом - интервенция". Да-да, и Тютчев так думал: крымскую продули, панславизм накрылся. Версия Бондарчук, прогосударственная и агрессивно-антизападная, укладывается, как ни парадоксально, в канву времени. Но - позже, позже о том.
...Вот Пушкин-Безруков скандалит с Гончаровой, выкрикивая строки из писем к ней (также свидетельство беспомощности сценариста), и во мне рождается то самое заповедное "нет, не так". Люди светской выучки (пересмотрите, что ли, "Маскарад") не могли вести себя в быту "подло", просто-напросто не умели. Они и ночью в постелях, в страсти были "куртуазны", в согласии с наследством истекшего восемнадцатого века, прошитого ритуальной насмешливостью. Сцены ревности были, конечно, холодны и ужасающи именно скрытым надломом, а не темпераментной "негритянскостью" хватаний за платье и метаний по зале с разбрасыванием бумаг и ломанием перьев. Цель 2006 года - реабилитация Гончаровой - могла прийти в голову какой-нибудь, например, Алле Суриковой. Теперь в этот незамысловатый ряд попадает и блеснувшая в "Солярисе" Тарковского... Почему тогда, если уж так безвинна бальная кокетка, "тусовщица", на современный лад, к ней не шли кланяться все долгие годы ее жизни с генералом Ланским? Да потому. В 1986 году Гончарова показана тем, кем она и являлась объективно: заигравшейся молодкой, воспитанной светом, который являлся тьмой, его лучшей плотью, за которую и постреляться "не грех", но в 2006 году Наталья Николаевна - мадонна, святая мать семейства, на которую безвинно покусились. "Саша, Саша!" Ну что - Саша? И ноги-то у нее ходят ходуном, как на космической станции С.Лема после употребления жидкого азота. Канонизировать, что ли?
Пушкин же Безрукова показан прежде всего счастливым семьянином и отцом (о, президентская демографическая программа, о, материнский капитал в двести пятьдесят тыщ!), тетешкающим ненаглядных детушек сказкой о царе-Салтане, валяющимся с ними у камина на огромной медвежьей шкуре, стоящим у колыбели, истекающим слезами над перепеленутыми сверточками, хотя даже не каждый поверхностно сведущий может с достоверностью сказать, сколько их у него было, как и припомнить имена его родителей, так мало и детей его, и родителей в "источниках". Пушкин в этом смысле - идеал поколенческой верности, тот самый певец, что "на берег выброшен волною", вне прошлого и будущего, и этой верностью нерушимому лицейству "интересен".
Прозападный заговор содомитов, таким образом, обращен режиссером Бондарчук против "счастливой русской семьи". Что ж, повторяю, что так проще снять ответственность с ближайшего окружения поэта, которое в 1986 году еще мучалось комплексом вины: вот Купченко, утешающая своего Вяземского в гнусной питерской подворотне с приваленной к сырой стене поленницей дров, - потерявший шапку князь рыдает, выворачиваясь от объятий, проклиная себя за незначащую размолвку с покойным накануне. В 2006-ом все куда более чинно: Вяземский просто напивается.
Увы, разнятся и полковники Данзасы. Бравый вояка 1986 года и рефлектирующий (на него коллективная вина друзей, похоже, и свалена) рохля 2006 года, который и офицером-то не выглядит. Данзас 1986 года - рвет изгородь, чтобы сани подъехали, 2006 года - сидит в одиночке, как Пимен, собираясь, по-видимому, источить летопись трагедии. Тоже мне Лунин выискался.
И уж чего точно нельзя простить 2006 году - придурка и недомерка Лермонтова, изображенного в явно целях идеологически-плакатных. Жаль актера. Толсто наклеенные его усы куда как больше характеризовали бы старшего прапорщика, чем самовлюбленного бреттера и ядовитого карьериста, каким Михаил Юрьевич представал свету. Личность еще более опасная и беззащитная, чем Пушкин, Лермонтов выглядит в 2006 году патриотически настроенным психопатом-мстителем, сопляком, возомнившим себя наследником, но прежде всего - Офицером Державы, понявшим, куда клонят "проклятые иностранцы".
Одна разница, и ее довольно: в "Последней дороге" Жуковский-Калягин запрещает одевать покойного в позорный камер-юнкерский мундирчик, потому что хоронят понимаете? - Царя, но уже по иной, еще неведомой табели о рангах шкале, а в "Последней дуэли" сияющий Пушкин стоит на балу именно в этом злосчастном мундирчике, которым тяготился дальше некуда всю свою жизнь! Пушкин-чиновник... а ведь есть, есть сцена читки Жуковскому (правда, слишком пафосная) отрывка из "Медного всадника", когда мимо проезжает государь, и "истину..." ему с жуткой улыбкой Безруков-Пушкин тоже какую-то там говорит... но как бы в сердцах, незаслуженно раня Отца Нации, который уж такой христианнейший, что аж зубы ломит. Особенно в беседке, когда просит свой обожаемый "простой народ" молиться за него. Так и видишь, как умрет он через 18 лет по гибели умнейшего из своих шутов, проигрывая Крымскую, которая, как известно, "вскрыла и обнажила...", и на смертном одре, в горячке, вряд ли вспомнит о том, а будут пред его взором стелиться шеренги и ружья, кони и мундиры...
В "Последней дороге" проходящий мимо дома на Мойке мужичонка с мешком спрашивает, а кто таков Пушкин, по которому тут так убиваются, и проходит дальше, так и не поняв, а какой-то регистратор коллежский шипит на раскричавшихся невских дровоносов, чтобы тише подавали дрова к кострам. А казалось бы, нет отличий в стоящих у дома умирающего через двадцать лет. И нет, да есть...
Вектор "развития" явлен: пушкиноцентрическая интеллигентская идеология "вины за всё" уступила место "теории заговора", зачерпнутой половником из желтой прессы. Навечно ль? Такое впечатление, что за пушкинистику берется боле не "демагогическая партия Пушкина", как едко обозвал ее Геккерн Смоктуновского (а что, действительно, болтуны, поэтишки, не "люди государственного дела и призвания"), а та самая партия госустроителей, порядконаводителей и усмирителей из Третьего Охранного Отделения. Их благонамеренные замыслы открыли, наконец, России, суть злоумышлений "противной строны" (чуть было не сказал "праативной") с "далеко идущими целями".
Да куда уж дальше, господа?... Оглянитесь вы вокруг себя.
Неужели вам застит Божий Свет призрак, миф очередного государственного переустройства, выражающегося - в чем? В секвестировании госрасходов на возлюбленный народ в чисто предвыборных целях? Побойтесь вы Бога.
Ложь с правительствующих трибун вас разве ничему еще не научила? Ужели верите вы в эти сказки хорошо одетых? А может, сами вы одеты ничего себе? Может, думаете, что "самое страшное - передел собственности", то есть ваших семикомнатных квартир, трехэтажных коттеджей, машин, которые вы успели нахватать в годы смуты? Так передел уже идет, и позно клясться в верности трону.
Надо ли было идти сквозь мрак все эти сто семьдесят лет, чтобы в конце концов выродиться и измельчать до конспирологии и американской, по сути, идеологии "блага и здоровья нации", "конкурентоспособности" или как там ее, черт дери, еще называют? "Успешностью"?
У меня еще много вопросов, но уже не к фильмам.