В сорок два, когда не всем еще удалось ощутить счастье материнства, Михаила Макаровна Загоржельская была уже бабушкой, и грудничок Макар, прелестный как ангел, пока еще являл собою для нее единственное в мире существо, излучавшее абсолютную любовь и радость бытия.
Будучи совсем еще девочкой, первокурсницей медицинского, Михаила, которую вслед за родителями все звали Мишель, познакомилась с Никитой, студентом четвертого курса того же института, деканом одного из факультетов которого был ее отец, Макар Ильич Петров. Михаила влюбилась в Никиту без памяти, он, казалось, отвечал взаимностью, хоть и выражал это не столь эмоционально.
Михаила была, правда, несколько экзальтированной, но обладала веселым характером и очень хорошеньким личиком, помимо этого, Никите, выходцу из глубинки, конечно же, льстило внимание профессорской дочери. Он хорошо осознавал, что такая дружба станет весомым козырем при распределении. Взаимный интерес стремительно перерос в близость, и вот уже молодые люди часто встречались, при любой возможности оставаясь наедине.
Очень скоро Мишель поняла, что ждет ребенка. Никита воспринял весть о своем будущем отцовстве более чем сдержанно: о радости вообще не могло идти речи, а чувства противоположного толка проявлять он не смел исключительно из страха быть отосланным в тьму-таракань по окончании института.
Родители Михаилы тоже не были в восторге от создавшейся ситуации : хотелось бы, чтобы девочка прежде получила образование, ведь за спиной только один курс. Что ж, придется оформлять академический отпуск, а там - неизвестно как все сложится ... Будучи медиками, они ни секунды не сомневались в невозможности прерывания беременности. "Пусть Мишель рожает, а вырастить ребенка и доучиться - поможем",- решили они за молодых.
Так тому и быть. Отпраздновали свадьбу, поселили Михаилу с вновь испеченным мужем в бабушкиной квартире ( та, уступив ее обожаемой внучке, переехала к дочери и зятю) и уговорили сами себя, что все хорошо.
Все, может быть, так бы и было, если бы ни одно весьма важное обстоятельство: Никита, как ни старался, все же не смог полюбить молодую свою жену, а " сыграть" это чувство ему никак не удавалось. Это приводило к непониманию с обеих сторон, частым размолвкам и холодности в отношениях. Никита, безусловно, понимал, что все, что только возможно в скупые советские времена, он получил благодаря тестю: места в хорошей клинике и аспирантуре, возможность карьерного роста и быстрой беспрепятственной защиты, наконец, двухкомнатную квартиру в престижном районе. Не говоря, уж, о молодой красивой жене и чудной дочке, появившейся на свет под присмотром всей городской медицинской общественности. Никита знал, что занимает чужую нишу, и чувство вины не покидало его, мешая радоваться той веренице удач, успехов, счастливых и, в общем-то, закономерных при существовавшем раскладе событий, буквально заполонивших жизнь молодой четы.
Маленькой Милке исполнилось три годика, и уже блестяще прошла предзащита диссертации, оставался последний аккорд и молодой кандидат медицинских наук Никита Алексеевич Загоржельский займет должность заведующего отделением ( в его-то годы!)
Но на защиту Никита не явился. Объявив жене о невозможности более существования за чужой счет и совместного проживания с нелюбимой женщиной, он в один день собрал вещи и уехал неизвестно куда, и, как потом оказалось, навсегда. Михаила больше никогда Никиту не видела, алименты же посылались исправно из маленького городка на Урале, в котором Никита Загоржельский родился и провел детство.
Михаила очень тяжело переживала внезапный разрыв с мужем. На какое-то время она полностью утратила вкус к жизни, а ниточкой, связывавшей с ней, оставалась маленькая дочь, к слову, умница и красавица. За плечами остались всего один курс медицинского и потерянное для учебы, роста и развития время, ведь ее однокашники уже выпустились и, кто интерном, а кто и ординатором пытались врачевать в разных поликлиниках и больницах, самая лучшая из которых могла бы стать местом ее успешной работы.
На помощь, как водится, пришли родители: Макар Ильич устроил Мишель секретарем в деканат одного из факультетов своего института, и она начала работать, стремясь жить по возможности самостоятельно, чего с ней никогда еще не бывало.
После развода что-то сломалось у Михаилы внутри. Опустошенная, униженная создавшимися обстоятельствами, деморализованная, она поначалу тихо отсиживала положенные часы, ни с кем не общаясь. Работу свою она выполняла спустя рукава или вовсе не выполняла, пользуясь тем, что ее непосредственный начальник, приятельствовавший с семейством Петровых и бывший в курсе печальных событий, старался изо всех сил помочь бедняжке Михаиле, которую он знал с детства, залечить раны и обрести душевный покой.
Мишель, казалось, вовсе не собиралась возрождаться к новой жизни, постоянно возвращаясь в мыслях и чувствах к пережитому. Она впустила в себя боль и обиду, позволила им войти глубоко-глубоко в душу, а отпустить эту тяжесть не доставало сил. Глаза и губы ее разучились улыбаться по-настоящему, взгляд стал настороженным, колючим и недоверчивым. Михаила никому не открывала мир своих переживаний, избегая возможных насмешек, пустых слов утешения и неразумных советов. Казалось, для молодой женщины, готовой любить и отдавать, разрыв с Никитой явился таким сокрушительным ударом, что душа ее закрылась для добра и любви. Сразу всплыли все детские обиды и разочарования, начиная с дурацкого имени, которым неизвестно почему и с чьей подсказки нарекли ее при рождении, и, кстати сказать, выявившего первые девичьи комплексы, и заканчивая полным отсутствием образования и какой бы то ни было специальности. Продолжать обучение в двадцать пять лет Михаиле мешала гордость. Все ей представлялось оскорбительным: и учиться сейчас, когда ровесники уже обзавелись профессиями, и работать там, где все знали и ее и ее, как ей думалось, скандальную историю. А начать все заново, что, возможно, спасло бы ее, у Михаилы отчего-то не получалось.
Очень скоро Мишель, однако, усвоила, что окружающие, жалея ее ( хоть в искренность людей она не верила), прощают ей недостатки, недоделки, дурно, недобросовестно выполненные обязанности, закрывают глаза на ее откровенное бездействие. Михаила научилась с важным видом бездельничать, если потребуется - огрызаться и кусаться, осознавая что лучшая защита - нападение.
Она постепенно успокаивалась, обретая уверенность в том, что научится жить самостоятельно и станет, наконец, независимой и сильной, не замечая при этом, что та энергия добра, которая еще оставалась в ней, постепенно утекала, утекала вон...
Михаила, уже не отдавая себе в этом отчета, смотрела на людей сквозь призму собственной пережитой когда-то боли и чувства какой-то тотальной зависти, крепко укоренившихся в сердце. Очевидно, даже не пытаясь анализировать своих ощущений, Михаила никого кроме домашних не любила, видя вину всех и каждого в собственных бедах. Она никому впредь не позволит причинить себе боль - это Мишель знала наверняка!
Настоящих друзей у нее не было, общение с коллегами по определению не могло принести положительных результатов, соседей, любивших посудачить и обсудить обстоятельства чужой жизни, она стыдилась, сторонилась и недолюбливала.
Только дома Мишель была самой собой, но домашние твердо знали, что даже упоминание имени Милкиного отца находилось под строжайшим запретом. Фамилию бывшего мужа, тем не менее, она сохранила из соображений благозвучности в сравнении с ее девичьей фамилией и непоколебимой уверенности в том, что мать с ребенком должны зваться одинаково.
К воспитанию дочери Михаила относилась фанатично, вовлекая в эту сферу своих ученых предков и отдавая все свои силы, не думая о собственных интересах, впрочем может быть, Милка и была основной ценностью ее жизни. Господь Бог посредством большой любви к мужу подарил ей прекрасную дочь, способную, послушную, обладавшую завидным легким и добрым нравом. Все проблемы, связанные с девочкой, успешно разрешались : все, что хотела до нее донести и все, что мечтала из нее сделать Михаила, удалось.
Милка отлично училась в школе, отдавая предпочтение точным наукам, без напряжения поступила на факультет информатики в университете, по истечении пяти лет учебы попала в очную аспирантуру и уже с маленьким Макаркой на руках защитила диссертацию.
Еще на третьем курсе почти против воли матери Милка вышла замуж за своего сокурсника Сергея Кисина, отделилась от Михаилы ( молодые поселились у мужниной родни) и стала жить своей жизнью, с близкими родственниками при этом связи не теряя. Сергей, проявив коммерческую жилку в то время как Мила пыталась заниматься наукой, открыл свое дело и, следовало бы отметить, не без успеха плыл по волнам новой российской действительности, замешанной на капитализме, анархизме, " авось" и прочих подобных вещах, к которым Михаила не имела ни малейшего отношения, сидя в своем обшарпанном деканате.
Михаила отчаянно ревновала дочь к новым жизненным обстоятельствам и вновь обретенным родственникам - родителям Сергея, но старалась изо всех сил придерживать эмоции, а, заодно, и язык, с которого часто готовы были сорваться обидные слова в адрес молодого программиста. Сергей чем-то ее раздражал, как, впрочем, и все остальные жители планеты, но и вызывал уважение своими целеустремленностью, самостоятельностью, деловой хваткой, настоящим мужским характером. В глубине души Мишель была спокойна за дочь и молилась как умела, чтобы любовь Милы и Сергея никогда не угасла.
Из нескольких житейских эпизодов сделав правильный вывод о том, что она теперь для дочери на втором, а с появлением внука уже и на третьем месте, и, в общем-то, с большим трудом смирившись с этим, Михаила затаилась, проводя вполне миролюбивую внутрисемейную политику.
Милка, воспитанная бабушкой и дедушкой в любви к матери, с раннего детства привыкла жалеть Михаилу, прощая ей то, с чем многие другие дети мириться не стали бы. Восприняв все хорошее от своей семьи, Мила каким-то удивительным для ребенка чутьем поняла, что за эгоизмом, авторитарностью и истеричностью матери кроется боль и страх потерь.
С годами Михаиле удалось приобрести на службе авторитет определенного рода, а точнее, славу некоего сомнительного свойства. Это выражалось в отказе коллег обращаться к ней с какими-либо просьбами по делу, поскольку помощи от нее не дождешься. Что, вообще, входило в круг профессиональных обязанностей Михаилы, никто не знал, да, и, признаться, уже не стремился узнавать, ибо за много лет совместного труда люди усвоили, что легче все сделать самим, а от секретаря лучше держаться подальше, и от глаза ее злого, и от языка поганого.
Память Мишель вмещала в себя огромную массу лишней информации относительно знакомых, малознакомых, а иногда и вовсе не знакомых ей людей: когда родился, женился, родил, развелся, как защитился, с кем и по какому поводу судился, чем болен, как развиваются внуки, процветают ли дети ит.д., ит.п. Жизнь Михаилы Макаровны была небогата событиями, а энергии и, очевидно, самого желания жить было так много, что она с головой уходила в чужие истории. Самое прискорбное во все этом состояло в полном нежелании ( или неумении?), а скорее, уже неспособности вырабатывать позитив. Хорошее Мишель тоже запоминала, но отчего-то позволяла ему пройти мимо себя, а вот к плохому возвращалась в мыслях и разговорах вновь и вновь. Веря свято в то, что никто не может желать ей добра, Михаила была спокойна только тогда, когда у окружающих происходили трагедии и драмы. Даже чужие обыкновенные бытовые неурядицы приносили ей облегчение, но успехи, радости и удачи выводили из равновесия надолго! Как знать, может быть так она защищалась от нашествия своих страхов?
Михаила прожила долгую одинокую, в чем-то, благополучную жизнь. Похоронила родителей и бабушку, проводила Милку с семьей на чужбину. Не спросясь старших, молодежь уехала на постоянное место жительства в Германию, куда их долго звал товарищ Сергея по университету, прекрасно устроившийся там и обещавший им золотые кущи, что во многом и состоялось.
Дети несколько раз приезжали домой, звали ехать с собой, но Михаила всякий раз отказывалась, ссылаясь на привязанность к отчему дому и привычному окружению. Ревность ее к Сергею с годами отчего-то не утихала...
Умерла Михаила внезапно от сердечного приступа прямо в кресле у телевизора, звук которого, не умолкавший несколько дней кряду, и насторожил наблюдательную соседку. Вызвали слесаря, вскрыли дверь и...
Старушка-соседка, глядя на покойную Мишель, уютно расположившуюся в подушках и, словно, заснувшую невзначай, перекрестила ее и сказала: - Хорошая была женщина, царствие ей небесное! Только вот радоваться не любила, все ждала плохого.... А имя, имя-то какое прекрасное - Михаила - ангельское имя! -