Артемьев Павел Павлович : другие произведения.

Последний штрих

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Последний штрих
  
   Все началось с желания написать Гениальный Роман.
  
   Афанасий Терпильцев отчетливо помнил этот серый унылый день, неотличимо похожий на предыдущие. Он сидел на своей унылой работе, в унылой городской газетенке, уныло смотрел в белую бездну чистого "вордовского" листа на своем стареньком мониторе и уныло думал над новой унылой темой для очередной унылой статейки. Чтобы в конце месяца получить мизерный гонорар, позволяющий едва сводить дебет с кредитом.
  
   В голову как назло ничего не приходило, до планерки оставалось менее часа. В поисках вдохновения Афанасий полез в виртуальные дебри интернета. В крайнем случае тему всегда можно найти там. А если повезет - и целую статью, которую после легкой переделки можно выдать за свою. После такой работы Терпильцева слегка покусывала совесть. Но он неизменно заглушал ее мыслью, что ему надо кормить семью. И на какое-то время совесть снова погружалась в чуткую дрему.
  
   На одном новостном сайте Афанасий наткнулся на интервью с Очень Известным Писателем, прославившемся романами о производственных буднях офисных работников. Терпильцев много читал современную литературу, а в годы беззаботной студенческой юности сам изредка пописывал рассказы, положительно воспринимавшиеся однокурсниками и родной мамой. Поэтому, подперев щеку кулаком, он принялся вдумчиво читать интервью с Писателем. Внутри глухо заворочалась совесть. Но Афанасий сказал ей, что успеет придумать тему для статьи к планерке.
  
   Особенно Терпильцева поразило, как легко Очень Известный Писатель находит сюжеты для своих романов. "Я не думаю над сюжетами, - говорил он. - Они сами ко мне приходят. Их подбрасывает сама жизнь. Мне кажется, каждому человеку есть что сказать этому миру. Поэтому каждый способен написать роман. Надо лишь очень захотеть - и вдохновение придет". Честное открытое лицо Очень Известного Писателя не оставляло сомнений, что он говорит чистую правду.
  
   "Каждый способен написать роман". Потрясенный этим открытием, Афанасий на ватных ногах вышел в туалет. Он ощутил настоятельную необходимость как следует подумать - а лучше всего думалось, как водится, на унитазе.
  
   Афанасий долго сидел в кабинке наедине с мятущимися мыслями, невидящим взором уставившись на расписанную похабщиной дверь сортира. "Афоня - 100-процентный мудак", - сообщала надпись шариковой ручкой. Цифра "100" была зачеркнута, чуть выше кто-то написал "200". Но Терпильцев этого не замечал. Он думал, что может написать роман. Свой роман. Гениальный Роман, от которого человечество дружно возрыдает и внезапно поймет, в каком омерзительной грязи жило до сих пор. И обычно едкие критики смахнут скупую слезу, и напишут сдержанную рецензию со сквозящей идеей: взошло новое светило русской литературы эпохи "нулевых", которое так долго ждали...
  
   - Афанасий! Ты тут? - из писательских грез его бестактно выдернул голос зама главреда. Он с ужасом понял, что снова опаздывает на планерку, и просидел в туалете около получаса.
  
   - Сейчас... иду... - смущенно пробормотал Терпильцев, дергая за веревочку слива. Бумажки как назло не нашлось. Пришлось воспользоваться свежим выпуском родной газеты. Подтираясь жесткой бумагой со свежей типографской краской, Афанасий мимолетно подумал о глубоком символизме этого акта - как отрицания своей прежней жизни безвестного журналиста. Теперь у него одна дорога - к писательской славе. Новая дорога манила и сияла неограненными алмазами, в изобилии рассыпанными по обочине тернистого творческого пути.
  
   В тот день Терпильцев так и не написал ни строчки по работе. Он был слишком поглощен будущим романом. По дороге домой Афанасий понял, о чем он напишет свою первую книгу. На ночь глядя он выпил чашечку крепкого кофе, сел за компьютер на кухне и открыл "ворд".
  
   - Спать идешь? - зевнула у двери жена, облаченная в ночную сорочку.
  
   - Через часик, - ответил Терпильцев, не отрываясь от экрана. Он лихорадочно стучал по клавишам, вдохновение целиком поглотило его.
  
   - Вот так всегда, - вздохнула жена. - Опять будешь сидеть в своем интернете. А кто-то обещал, что с понедельника будет ложиться спать вовремя.
  
   - Верочка, - Терпильцев умоляюще посмотрел на строгое лицо супруги. - Мне надо писать. Честное слово. Я должен... нет, я просто обязан написать свой роман! Мне тридцать пять, а я до сих пор - никому не известный журналист!
  
   - Вот как, - просто сказала жена. - Ну-ну. Пиши. Писатель.
   И ушла спать, оставив Афанасия наедине с разбушевавшейся Совестью.
   "Ты больше недели не исполнял супружеский долг", - злорадно напомнила совесть.
  
   "Искусство требует жертв", - осадил ее Терпильцев. Потерев слипающиеся глаза и стиснув зубы, он принялся набирать первые строки. Перед его внутренним взором уже маячили все атрибуты жизни Очень Известного Писателя: глубокомысленные интервью ведущим изданиям, слепящие фотовспышки на презентациях новых книг, ленивые выступления Мэтра перед молодыми писателями, умоляющие глаза Главного Редактора Крупнейшего Книжного Издательства ("голубчик, надежа вы наш, ну когда же вы нам еще что-нибудь напишете, литература гибнет!") А также, конечно, загородный коттедж с высоким забором, огромный черный джип и длинноногие грудастые поклонницы, готовые без долгих прелюдий к более тесному общению с Мэтром...
  
   БУХ! БУХ! ТРАХ!
  
   Терпильцев оторвался от клавиатуры и с ненавистью посмотрел вверх, где жили ненавистные соседи. Своим вечным грохотом они регулярно отравляли покой Афанасия.
  
   "Что же вам, сволочам, в поздний час не спится", - мрачно подумал он, не забыв восхититься почти стихотворным изяществом рожденной мысли.
  
   Сверху снова бухнуло, затем раздался скрип передвигаемой мебели. Потом еще. И еще.
  
   Афанасий заскрипел зубами, внутри безобразной черной пеной вскипала злость. Он знал, что это надолго. И не было спасения от этого жуткого грохота, от которого под ним подрагивал стул.
  
   Терпильцев уже много - много раз поднимался наверх, требовательно стучал в дверь и вежливо, но с нажимом просил вести себя потише. Хозяин, плотный мутноглазый мужик в запятнанной майке - "алкоголичке", неизменно отвечал, что они вот - вот ложатся спать. Но через минут через десять тарарам начинался вновь. И Афанасию оставалось лишь нервно мерять шагами маленькую кухню, посылая в сотрясающийся потолок лучи Жгучей Ненависти.
  
   БУХ! БУМ! БАМ!
   Похоже, твердолобые соседи не собирались успокаиваться.
  
   "Вот скоты. Лично бы расстрелял", - злобно подумал Терпильцев. И с огорчением обнаружил, что его Муза улетела, ручеек вдохновения иссяк. А написал он всего-то пару абзацев.
  
   "Ничего, главное - чтоб ни дня без строчки, как завещал Маяковский", - утешил себя Афанасий.
  
   Сохранив документ, он включил примитивную компьютерную "стрелялку" и принялся уничтожать наседающих монстров. Это занятие успокаивало его и помогало сублимировать распирающую изнутри бессильную ненависть. В жутких оскаленных мордах ему виделись наглые лица соседей сверху. И на душе у Афанасия хорошело, когда такие морды разлетались кровавыми брызгами после выстрела картечью в упор.
  
   - Так вам, скоты... так... - удовлетворенно бормотал Терпильцев, щуря покрасневшие глаза и лихорадочно кликая "мышкой".
  
   Спать он лег в четвертом часу, и закономерно проспал на работу, за что получил легкий нагоняй от главреда. Но это его не огорчило. Впереди его ждал Роман.
  
   Быстро отделавшись от работы парой крохотных заметулек, Афанасий просидел над романом весь оставшийся день. До самой сдачи номера.
  
   - Ты еще тут? - удивленно спросил главред, увидев в пустом кабинете барабанящего по клавишам Терпильцева. - Редакция закрывается.
   - Так работы много, приходится задерживаться, - робко ответил Афанасий, заливаясь краской от бесстыдности своей неумелой лжи.
   - Молодец, надо будет тебя в пример поставить, - одобрительно сказал главред. - А то как статью скинут - сразу домой сваливают...
  
   И проводил выходящего Терпильцева уважительным взглядом.
  
   С тех пор Афанасий преобразился. Не очень заметно, конечно. Он был все тем же высоким худым мужчиной с интеллигентным желчным лицом, украшенным огромными роговыми очками. Он стал еще более бледным, от бессонных ночей за компьютером под глазами появились тени. Но в его взгляде, обычно полном вселенской скорби по несовершенству мира, появился загадочный свет. А вечно сутулая спина немного распрямилась, будто сбросив груз сомнений и терзаний по поводу своего предназначения в жизни. И возвращаясь поздними вечерами в гремящем метро, с тайным превосходством он смотрел на тусклые невыразительные лица пассажиров.
  
   "Они вернутся домой, припадут к своим телевизорам и компьютерам. Как миллионы бесцельно живущих людей. А у меня есть Цель. Я напишу свой Роман, которое перевернет человечество", - думал Терпильцев, устало прикрывая красные от перманентного недосыпа глаза. И мысль эта окатывала его сладостной волной, пленяя воображение радужными картинками из будущей жизни Очень Известного Писателя.
  
   - Вы стали какой-то странный, Афанасий Аполлонович. Весь такой загадочный, - игриво улыбалась ему молоденькая зеленоглазая коллега Наденька, которая была тайно влюблена в Терпильцева - как он сам подозревал - и которой он не раз овладевал. Мысленно.
  
   - Когда есть настоящая цель, жить становится в радость, - отвечал Афанасий, загадочно улыбаясь в ответ.
  
   Он писал роман на работе, писал дома, засиживаясь до трех - четырех ночи. Пальцы плясали по клавиатуре, часто мыслям было тесно в голове, крылатый Пегас галопом мчал вперед - к сияющим вершинам писательской славы. От собственной гениальности Афанасий порой и сам обалдевал, неожиданно для себя находя такие эпитеты и метафоры, которые никогда бы не пришли в его голову при работе над статьей. Его жутко подмывало почитать что-нибудь жене - чтобы поняла, что вышла замуж не за абы кого, а за целого литературного гения. Но Терпильцев сдерживался - ибо где-то прочитал, что нельзя читать отрывки родным и друзьям, пока не поставил последнюю точку. Дурная примета.
  
   Одно омрачало его еженощные свидания с Музой - соседский грохот над головой. От него не спасали даже специально купленные беруши. Ничего не подозревающие соседи сбивали Терпильцева с тонкой настройки на связь с Космическим Абсолютом, откуда он черпал - по его мнению - вдохновение. И тогда Афанасий нервно ходил по кухне, литрами пил крепчайший кофе и скрипел зубами в бессильной злости, пережидая очередной приступ соседской активности. А затем снова принимался за работу. Или включал компьютерную стрелялку, воображая, с каким удовольствием прострелил бы надоедливым соседям головы.
  
   - Пожалел бы себя, - сочувственно говорила супруга за завтраком, глядя на его бледное лицо, - уже вон и тени под глазами. Спать по ночам надо, а не изводить себя понапрасну.
  
   - Искусство требует жертв, - вздыхал Афанасий, ковыряя вилкой утреннюю яичницу. - Еще немножко осталось. И ты станешь женой известного писателя.
  
   - Зарабатывал бы лучше, - скептически хмыкала жена, - Вон, Василий Петрович магазин свой держит, унитазами торгует...
  
   - Я - не Василий Петрович, - оскорбленно отвечал Терпильцев, отодвигая тарелку. - И генетически не способен торговать унитазами. Я должен писать. В этом мое призвание.
  
   Супруга лишь молча качала головой, собирала посуду со стола и отворачивалась к мойке. Вся ее спина выражала суровое неодобрение.
  
   "Никогда мир не понимал художников", - со скорбью заключал Афанасий, чьи скудные заработки с тех пор снизились еще больше. Раньше, кроме статей в родную газету, он подрабатывал в еженедельнике конкурентов, а также периодически писал рекламные статьи для строительного журнала. Теперь он работал вполсилы, уделяя все свободное время роману. Что крепко ударило по семейному бюджету.
  
   - И это все? - с подозрением спрашивала супруга после очередной получки. "Ее глаза прожигали меня, подобно рентгену", - думал Терпильцев, тихо восхищаясь литературности своей мысли.
  
   - Пока все, через пару недель будет аванс, - стараясь не смотреть ей в глаза, отвечал он. И, едва раздевшись, спешил к компьютеру - поскорее записать удачную мысль.
  
   В литературных потугах протекали дни и ночи - пока Терпильцев не поставил последнюю точку. На это у него ушло полгода жизни. Перечитав рукопись, и восхитившись своей гениальности, он задумался об опубликовании. Мысли повергали в уныние, ибо знакомых издателей у него не было. Помог коллега - криминальщик из конкурирующей газеты, подрабатывавший литературным "негром" у одной Очень Известной Писательницы, мастерицы иронических детективов.
  
   - Ты у нас попробуй, - посоветовал он после совместных посиделок на кухне с распитием дешевого коньяка, где Афанасий дрожащим голосом зачитал пару отрывков. - Гонорары, правда, нищенские, но ты же все равно начинающий...
  
   К тому времени Афанасий изрядно поиздержался, пару раз даже пришлось занимать у коллег. Но размер гонораров не волновал его. Его воображение будоражило видение - его книга с его фамилией в твердой обложке на магазинной полке. Его прочитают! И непременно оценят по достоинству! Иначе просто быть не может. Ведь он - умный, интеллигентный, тонко чувствующий человек. А значит, непременно найдет отклик в сердцах себе подобных.
  
   Той ночью Терпильцев едва смог уснуть. Утром отпросился с работы - соврал, что плохо себя чувствует - и с распечатанной рукописью помчался в указанное издательство, находившееся на Большой Морской, в потрепанном временем здании с громадными лестницами, которые куда больше подошли какому-нибудь дворцу. После получаса ожидания в приемной его приняла редактор отдела художественной литературы Ираида Вольдемаровна - пышнотелая дама лет сорока с лишним, с холодным змеиным взглядом из-под очков в позолоченной оправе.
  
   - Какой жанр? - скучным голосом спросила она, перебирая скрепленные листы толстыми пальцами с кроваво-алыми ноготками.
  
   - Роман, конечно, - оскорбленно ответил Афанасий.
  
   - Я вижу, что не поэма, - не меняясь в лице, сказала редактор, но в голосе лязгнули металлические нотки. - У вас детектив? Фэнтези? Фантастика?
  
   - У меня... - Терпильцев на несколько секунд задумался. - Бытовая драма с элементами мистики и философского эссе.
  
   - Вот как, - без нотки удивления сказала Ираида Вольдемаровна, что-то чиркнув карандашом на титульном листе рукописи. - Хорошо, пусть будет так. Второй вопрос - сюжет романа. Только покороче, пожалуйста.
  
   - Это про... - Афанасий слегка смутился. - Про одного журналиста, который однажды осознал свое истинное предназначение... и решил нести свет в сердца людей. И тогда он решил писать книги.
  
   - И что дальше? - в глазах редакторши стояла тоскливая серая осень.
  
   - Ну... он уволился с работы, и начал писать свой первый роман. От него ушла жена, он залез в страшные долги, но роман все-таки дописал... И в конце стал богат и знаменит. Вот и сюжет, собственно.
  
   - Как интересно, - с нескрываемым сарказмом промолвила редактор. - А в чем же здесь мистика?
  
   - Понимаете... ему иногда ангелы снились, - потупившись на свои изрядно потертые штаны, ответил Афанасий. - Ему было трудно, он часто терял вдохновение. Но они уговаривали его не бросать работу, дописать до конца, потому что без его романа человечество как бы осиротеет...
  
   - Потрясающе, - покачала головой редакторша. На ее полных губах промелькнула издевательская усмешка, и ему остро захотелось стукнуть ее лицом о стол, чтобы стереть эту поганую усмешку. - Вы, кстати, сами кем работаете?
  
   - Журналистом, - краснея, ответил Терпильцев. - Но вы не подумайте... это не обо мне вовсе. Я главного писал с одного знакомого...
  
   - Понятно, разберемся, - казенно-милицейским тоном протянула Ираида Вольдемаровна, что-то помечая на листке. На ее холеном напудренном лице ясно читалось: "как же меня уже достали эти графоманы". - И третий вопрос - вы слышали про такие слова, как "синопсис" и "аннотация"?
  
   - Что-то слышал... кажется, - пробормотал Афанасий, мысленно приготовившись быть посланным.
  
   - А вы в курсе, что их надо сдавать вместе с рукописью? Потому что вас много, а я одна, и я не должна читать всю рукопись, чтобы понять, годится ли автор к публикации или нет.
  
   На минуту в душном кабинете висело тяжелое молчание. Слышался лишь шорох листаемых страниц. Афанасий отчаянно искал нужные слова для оправдания своей оплошности - но не находил. В голове его царила сплошная сумятица, мысли разбегались дикими лошадями, стуча копытами по стенкам черепа, а в глотке неожиданно пересохло и остро хотелось пить. На столе редакторши стоял тяжелый литровый графин, наполовину заполненный мутноватой водой. Но попросить стакан воды он постеснялся.
  
   - Ладно, - обронила наконец Ираида Вольдемаровна с видом царицы Клеопатры, дарующей жизнь приговоренному к смерти рабу. - Для вас, как для начинающего, сделаю исключение. Срок рассмотрения рукописи - два месяца. Оставьте свои контактные данные, - она протянула ему ядовито-желтый клочок стикера, - и можете идти.
  
   Не помня себя от радости, Терпильцев вышел из издательства, и на плохо гнущихся ногах побрел в сторону шумного Невского. Он не замечал ни глубоких осенних луж, ни злого северного ветра, хлещущего по лицу. Мир казался удивительно ярким, даже тяжелое серое небо резало глаз. "Они взяли! Взяли! Взяли! - ликовало в его голове. - Меня скоро опубликуют! Я стану знаменит! Уволюсь из редакции и начну писать книги! Вот она - жизнь настоящая! Вот она - слава и свобода! Да! Я это заслужил! Заслужил, черт возьми!"
  
   - Что это у тебя лицо такое довольное? - с подозрением спросила супруга за ужином, глядя на сияющее медным пятаком лицо Афанасия. - Неужели деньги нормальные принес?
  
   - Мою рукопись в издательстве приняли, - с деланной небрежностью сообщил он. От чувства собственной значительности его распирало, как испорченная тушенка консервную банку.
  
   - Ну и че? Опубликуют? - зевнув, спросила супруга.
  
   - Не знаю... Обещали рассмотреть. Через два месяца ответят, - потухшим голосом сказал он, ковыряя вилкой разогретые котлеты.
  
   - Ну и ладно, - сказала жена, прибавляя звук в бормочущем телевизоре. - Надеюсь, теперь хоть ты забросишь свою писательскую дурь. И начнешь нормально зарабатывать. Как все нормальные мужики.
  
   Челюсти Афанасия сжались, как у поймавшего добычу крокодила, глаза застлала багровая пелена. Но отвечать он не стал. "Ничего, время покажет... время покажет..." - пульсировало в его воспаленном обидой мозгу. Ему было горько и обидно от мысли, что супруга не хотела быть его персональной Музой, а все норовила, подобно якорю, утащить на дно обыденности, где не было места литературе и искусству, а ценность человека измерялась в зарабатываемых деньгах. Но иначе жить Терпильцев не собирался. Втайне он презирал мещанские устремления своих знакомых, и считал, что человек не должен уподобляться жвачному скоту, довольному своим теплым и светлым хлевом. К тому же его давно тяготила участь незаметного журналиста. И роман был его последним единственным шансом вырваться из рутины серой обыденности, где он был одним из десятков тысяч неизвестных бойцов информационного фронта.
  
   После сдачи рукописи время для Афанасия потекло нестерпимо медленно. Просиживая в душной редакции, он мог часами пялиться в чистый "вордовский" лист, пытаясь сосредоточиться на работе и выдавить хоть пару строк для будущей статьи. Но все его мысли плясали лишь вокруг романа. "Опубликуют? Не опубликуют? - томительно размышлял он, подперев щеку кулаком. - Если не получится - пойду в другое издательство. Где-то же должны меня опубликовать. Не может быть, чтобы на литературном рынке, заваленном халтурными поделками, для моей книги не нашлось места..." Мобильник Терпильцев всюду носил с собой - даже в туалет и душ, чтобы не пропустить звонок из издательства.
  
   Минуло ровно два месяца. Ему никто так и не позвонил. На следующее утро он с колотящимся сердцем позвонил сам. Его соединили с Ираидой Вольдемаровной.
  
   - Терпильцев, Терпильцев... - пробормотала она в трубку. - Ах, ну да. Ваша рукопись требует существенной доработки. Подробности сообщу при встрече.
  
   Голос редакторши внушал надежду, и Афанасий помчался в издательство на выросших за спиной крыльях.
  
   - В целом написано неплохо, но к публикации не годится, - сообщила она, глядя на свои пометки. - Во-первых, ваш текст более чем наполовину состоит из ваших размышлений о несправедливом устройстве мира. Если бы вы были первопроходцем в этой теме - это можно было бы оставить. Но до вас об этом писал уже целый табун авторов, известных и не очень. У читателя философские сопли в зубах навязли.
  
   - Но позвольте... - возмущенно начал Терпильцев.
  
   - Поверьте, я знаю, о чем говорю, - оборвала его редакторша. - Так что - убираем. Во-вторых, вашему тексту не хватает динамизма. Да, есть претензия на драматизм - ради романа он оставляет работу, жена уходит. Но, кроме того, что он пишет и пишет в полунищете, больше ничего не происходит. Это скучно.
  
   - Но там же еще сны... с ангелами, - робко сказал Терпильцев.
  
   - Это несущественно, - лязгнула редакторша. - Слушайте, что вам говорят, и не перебивайте. Третье - у вас слишком мало персонажей, и те какие-то картонные. Кто там у вас, - она полистала рукопись. - Писатель... его жена... его друг... И все. Для рассказа было бы достаточно. Но если вы претендуете на роман - персонажей должно быть больше. И диалогов больше. И с главным героем должно что-то постоянно происходить. Вы должны поддерживать читательский интерес, а не усыплять его своими избитыми мыслями о несправедливости мира. Как вариант, можно ввести в действие любовницу...
  
   - Любовницу? - смущенно хмыкнул Афанасий.
  
   - Да-да, любовницу. И тем самым придать тексту больший драматизм и конфликтность в выборе между надоевшей, но верной женой и стервозной, но красивой любовницей. Понимаете? - она в упор посмотрела на Терпильцева из-под очков в изящной оправе.
  
   - Понимаю, - механически кивнул он, ощущая, ощутил, как приливает к щекам краска.
  
   - Ну, в принципе и все... - она протянула ему рукопись. - Думаю, в моих пометках разберетесь. Как доработаете - приходите. Будем рады сотрудничеству.
  
   Сгорбившись, он вышел на улицу, поежился от декабрьского морозца, поднял воротник. Обычная питерская серость раздражающе била в глаза. В голове царила гулкая звенящая пустота без единой мысли. В груди теснилась горечь пополам с тихо тлеющей злостью.
  
   В таком пришибленном состоянии он вернулся домой. Бросил рукопись на стол, сел, обхватил голову руками. И долго так сидел, невидяще уставившись в пустоту и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Таким всклоченным, несчастным и бесконечно одиноким нашла его жена, вернувшаяся с работы.
  
   - Афоня... У тебя кто-то умер? - дрогнувшим голосом спросила она, с ужасом глядя на посеревшее лицо Терпильцева.
  
   - Нет, - тускло ответил он, все так же глядя в пустоту. - Просто мою рукопись отвергли.
  
   - А-а, - с облегчением сказала супруга. - Ну, слава тебе, Господи. Я уж думала, что-то серьезное стряслось. Давай мой руки, садимся ужинать.
  
   Терпильцев посмотрел ей в спину с затаенной ненавистью. Конечно, она была простой земной женщиной без претензий на изысканность и утонченность. Конечно же, ей не дано было стать его Музой, разделить с ним всю сладость и горечь творческих мук, ощутить неистовство битвы с ускользающим Словом...
  
   - Ты руки мыть будешь? - прогремело из спальни.
   Афанасий тяжело вздохнул - и пошел мыть руки.
  
   Он не спал полночи. А на следующее утро ощутил себя другим человеком. Нет, он по-прежнему был надломлен неудачей. Но вместе с горечью в нем пробуждалась самурайская решимость оседлать литературную Фудзияму. Чего бы это ни стоило.
  
   Безумству храбрых поем мы песню, сказал себе Терпильцев. И сел переписывать роман.
  
   На редактирование романа у него ушло три месяца. Поставив последнюю точку, он еще неделю вычитывал текст, выглаживая и прилизывая корявые фразы. И лишь затем решился отнести в издательство.
  
   - Все хорошо, но концовка никуда не годится, - услышал он приговор спустя месяц. - Что тут у нас? Ваш герой из последних сил дописал роман, опубликовал его, и внезапно - ха-ха! - стал богатым и знаменитым. И все. Голливудский хэппи-энд - это замечательно. Только нежизненно. Понимаете?
  
   - Но позвольте, я же все доработал... - жалобно сказал Афанасий, ерзая на потертом стуле.
  
   - Я вижу, - кивнула редакторша, поправляя очки. - Вижу, что старались доработать. Персонажи, правда, плосковаты, как буратины деревянные. Ну ладно, оставим это на вашей совести. Но концовку настоятельно рекомендую переделать. После слащавого финала читатель чувствует себя обманутым. Не хватает последнего штриха, изящного мазка.
  
   - Последнего штриха, значит? - тупо переспросил он.
   - Точно. Нужен последний штрих, который придаст произведению цельность и законченность. Понимаете?
  
   - Да, понимаю, - деревянным голосом сказал Терпильцев, вставая со стула. - Я понял, что вы специально ставите мне палки в колеса. Вы не хотите, чтобы мой роман был опубликован.
  
   Пару секунд Ираида Вольдемаровна молча смотрела на него. Затем резким жестом подвинула к нему рукопись.
  
   - Если вы так считаете - ради бога. До свиданья.
  
   - Да, считаю! - тонко закричал Терпильцев. По его бледному интеллигентному лицу пошли красные пятна. - Я не потерплю такого обращения с собой! Я кучу времени убил на этот роман! И теперь вы издеваетесь надо мной! Вы ответите за это! Где ваш директор? Я буду разговаривать только с ним!
  
   Потрясенная напором Ираида Вольдемаровна лишь неопределенно ткнула пальцем куда-то за спину Афанасия. Бормоча ужасные ругательства, он долго бродил в хитросплетениях коридоров с огромными потолками, пока не наткнулся на обитую блестящей черной кожей дверь с табличкой: "Брюхановский Э.В. Генеральный директор".
  
   - Вам кого? - вздернула выщипанные брови хорошенькая секретарша с глубоким вырезом в блузке, открывавшим тяжелую загорелую грудь.
  
   - Мне к вашему директору... поговорить надо, - пропыхтел Терпильцев, утирая пот со лба.
  
   - Вам назначено? - уровень бровей секретарши поднялся еще выше, а в голосе появился ощутимый морозец.
  
   - Нет... но это срочно, - почти умоляюще сказал Терпильцев, вдруг осознав, что обязан разжалобить эту хорошенькую грудастую девочку с силиконом вместо мозгов - потому что лишь от нее зависит, попадет ли он к драгоценному телу генерального или уйдет восвояси. - Я - ваш автор... начинающий. Мне очень надо поговорить с вашим шефом. Честно.
  
   И Афанасий заискивающе улыбнулся.
   Не сводя с него настороженного взгляда, секретарша подняла трубку.
  
   - Эдуард Владимирович, тут к вам какой-то автор, начинающий. Говорит, срочное дело. Что? Впустить? Поняла.
  
   Она повесила трубку, холодно кивнула в сторону двери.
   - У вас пять минут.
  
   Кабинет генерального подавлял размерами и больше тянул на небольшой зал. За огромным вишневым столом - аэродромом восседал сам Брюхановский - высокий полный краснолицый мужчина с копной рыжих волос и старомодными бакенбардами. На крупном мясистом носу сидели очки - кругляшки. Облачен он был в шерстяной клетчатый пиджак и оранжевую рубашку, придававшую ему несколько клоунский вид.
  
   - Здравствуйте, здравствуйте! - жизнерадостно загремел он, привставая из-за стола, как медведь - гризли на задние лапы. И сильно стиснул ладонь Афанасия своей рукой - лопатой. - Очень рад видеть вас, дорогой наш автор! Как вас по батюшке?
  
   - Афанасий Петрович, - с достоинством ответил Терпильцев.
  
   - Афанасий Петрович, - будто смакуя, повторил Брюхановский, расплываясь в улыбке. - Присаживайтесь, прошу. И какие же проблемы вас привели ко мне, мой любезный Афанасий?
  
   - Редакторы ваши палки в колеса ставят, - мстительно сказал Терпильцев, опуская тощий зад в комфортные объятья кожаного кресла. - Я отдал вашему редактору рукопись... еще в прошлом году. Устранил все замечания, а она все новые и новые выискивает.
  
   - Ай-ай-ай, - поцокал языком Эдуард Владимирович. Его густые рыжие брови быстро двигались, словно управлялись на отдельных ниточках невидимым кукловодом - Палки в колеса, значит. Нехорошо, нехорошо... И что же вы от меня хотите? Как я могу помочь вашему творческому горю?
  
   - Ну не знаю... - Афанасий растерялся. - Может, отдадите мою рукопись кому-нибудь другому?
  
   - Другого по "художке" у нас нет, - вздохнул Брюхановский. - Издательство маленькое, все на Ираиде держится. Так вы считаете, что она к вам несправедливо придирается?
  
   - Ну да, - кивнул Терпильцев. - Она заставила меня полностью переписать роман... и все равно чем-то недовольна.
  
   - Вот ведь, а? - сокрушенно покачал головой издатель. - Стирают самобытность у молодого автора. Знаете, это огромная проблема - соблюсти грань между индивидуальностью писателя и жестким форматом издательства. Вот не хочет эта индивидуальность ложиться в прокрустово ложе формата, хоть ты ее пристрели! - он энергично всплеснул ладонями и расхохотался - так, что Афанасий слегка подпрыгнул в кресле.
  
   - А знаете что? - Брюхановский интимно понизил голос и подмигнул Терпильцеву. - Давайте-ка я сам почитаю ваш шендевр. Надо же знать, с чем приходят к нам молодые авторы. А то все бизнес, дела, переговоры, - он обвел взглядом свой обширный кабинет. - Порой даже в туалет сходить некогда. Не то, что секретаршу отдрючить, - и он снова зашелся смехом счастливого человека, получающего животное удовольствие от каждой минуты бытия.
  
   Обалдевший от неожиданной удачи Афанасий вышел на улицу. Голова сильно кружилась, почерневший от слякоти асфальт качался под ногами, как в атлантический шторм. Он явственно ощутил, как сквозь тонкий потрепанный плащ снова прорезаются крылья вдохновения.
   На них и улетел домой.
  
   - Как твои дела с романом? - спросила вечером жена, раскатывая тесто для его любимых пирожков.
  
   - Скоро опубликуют, - заверил Афанасий, не отрываясь от телевизора. - Пока его читает генеральный директор.
  
   - Здорово, - без должного энтузиазма сказала супруга. - А авансы там какие-нибудь дают?
  
   - Ну, Верочка, я же начинающий, - жалобно сказал Терпильцев. - Но как опубликуют первый роман - так и об авансах можно будет поговорить. А там, глядишь, и профессиональным писателем... - взор его затуманился, перед ним вновь поплыли белоснежные яхты и необъятные особняки - дворцы.
  
   - Знаешь, Афоня, - вздохнула супруга. - Бросал бы ты эту ерунду и занялся бы как следует журналистикой. Дорос бы до заместителя главного редактора, карьеру бы какую-то сделал. А твоя эта писанина - не кончится это добром, помяни мое слово.
  
   - Зачем ты убиваешь мою мечту? - трагичным голосом спросил Терпильцев. - У каждого человека есть свое призвание. Мое призвание - писать романы. А не клепать статейки - однодневки.
  
   - Ты в этом уверен? - супруга повернулась к нему, уперла руки в широкие бока, что предвещало бурю в стакане их семейной жизни.
  
   - Уверен! - патетически воскликнул Афанасий. Он встал со стула, решительным жестом поправил очки, твердо посмотрел ей в глаза.
   Несколько секунд супруга в упор смотрела на него, точно пытаясь испепелить взглядом. Ее полные губы превратились в тонкую бескровную полоску.
  
   - Ладно. Делай что хочешь. Чем бы дитя ни тешилось - лишь бы не руками, - изрекла наконец она и отвернулась к разделочной доске.
  
   Оскорбленный до глубины души Афанасий ушел молча страдать в соседнюю комнату. Волна праведного возмущения захлестывала его с головой. Ему все чаще казалось, что он живет не с родной женой, а с совершенно чужим человеком. А то и с инопланетным существом, поселившемся в теле супруги.
  
   И еще он чувствовал, как поезд их семейной жизни стремительно несется под откос. Но ничего поделать с этим не мог. Да и не хотел, если честно.
  
   Прошел месяц, другой. Вслед за хмурым слякотным мартом зазвенел капелью шаловник - апрель. Под слепящим солнцем почерневшие за зиму деревья вновь окутывались зеленой листвой и оживали надежды в людских душах. С каждым днем Афанасий все больше чувствовал себя роботом. Он механически шел на работу, механически писал что-то в газету, не оставляющее следа в голове. И так же механически возвращался домой, не замечая царившего вокруг весеннего буйства жизни. Все его мысли крутились вокруг романа, который наверняка пылился в столе генерального директора. А рукопись Брюхановский взял, чтобы от него отвязаться. Терпильцев осознал это с пронзительной ясностью после того, как секретарша в пятый раз сообщила, что "у Эдуарда Владимировича важное совещание". Обида пираньей глодала его душу острыми зубами, откусывая по кусочку. И от одной мысли, что его гениальный роман так и не осчастливит человечество, хотелось наложить на себя руки.
  
   Перед майскими праздниками Афанасий решился на отчаянный шаг. Он подкараулил Брюхановского у входа в издательство. И когда тот вышел из своего налакированного массивного "ленд - крузера", молчаливой тенью быстро шагнул ему навстречу, сунув руки в карманы своего изрядно поношенного плаща с поднятым воротником. Неожиданно налитое кровью лицо директора посерело, а сам он скукожился, словно резиновая кукла, из которой выпустили воздух.
  
   - Н-не надо... не убивайте... - пролепетал Эдуард Владимирович, загораживаясь ладонями - лопатами. - Я заплачу вам больше...
  
   - Да я и не собирался... никого убивать, - вымолвил потрясенный Терпильцев, остановившись как вкопанный. - Я просто узнать... как там насчет романа. Помните? Я вам в феврале давал...
  
   - О, боже мой, - вымученно рассмеялся издатель, хватаясь за сердце и бессильно приваливаясь к машине. - Как же вы меня напугали. Я-то думал, по мою душу пришли... Есть тут желающие... Так что там с вашим романом?
  
   - Я его вам давал, - упрямо повторил Афанасий. - Ну, там у меня были разногласия с вашим редактором. И вы сказали, что сами прочитаете...
  
   - Ах, да, - закивал Брюхановский. - Терпилов, верно?
   - Терпильцев, - мрачно поправил Афанасий.
  
   - Точно, Терпеливцев, - жизнерадостно расхохотался издатель, обнимая Афанасия за узкие плечи. - Уж извините, кругом столько этих авторов вьется, как мошкары. Всех и не упомнишь. Ну пойдемте, посмотрим, что с вашей драгоценной рукописью...
  
   Рукопись искали полчаса по всему издательству. Обнаружилась она на столе Ираиды Вольдемаровны, напоминавший кладбище ненужных рукописей. На рукописи Терпильцева лежал полусантиметровый слой пыли, сдув который, он прочитал размашистую резолюцию: "Рекомендовать для публикации в другом издательстве. Брюхановский". Это был приговор.
  
   - Но п-позвольте... - пробормотал Терпильцев, ощущая, как в линолеумном полу разверзнулся люк, и он стремительно летит в холодную черную пустоту. - Почему же... так?
  
   - А что там? - нахмурился Эдуард Владимирович. Он взял рукопись, вгляделся в свою резолюцию. - Ах, да. Мне жаль, но ваш замечательный роман нам не подходит. Слишком он... э-э-э... неформатный. Не подходит для нашей целевой аудитории. И вообще, я бы рекомендовал его начисто переписать. Убрать все философские сопли и добавить экшна. А главгероя сделать не ноющим неудачником, а крепким мужиком со стальными - ха-ха! - яйцами. А теперь, если не возражаете - у меня дела. Как напишете что новое - заходите. Молодым везде у нас дорога...
  
   Под холодным немигающим взором пожилого вахтера Терпильцев вышел на улицу. Слепящее солнце нахально било в глаза, нагретый асфальт с редкими кляксами луж норовил выскользнуть из-под ног и со всего маху ударить в пылающее лицо.
  
   "Сволочи, сволочи, сволочи", - с бессильной ненавистью повторял про себя Афанасий, возвращаясь домой в переполненном метро. Давно не стриженые ногти до крови впивались в ладони. Один раз на него удивленно глянула пожилая дама с холеным лицом. И Терпильцев со стыдом понял, что слово "сволочи" произнес вслух.
  
   Тем же вечером он поехал к коллеге - криминальщику. И напился вдрызг, чего не делал со студенческих времен.
  
   - Ах ты, сволочь такая, - душевно сказала супруга, когда переполненный алкоголем Афанасий появился на пороге, покачиваясь, как молодая березка под порывами урагана. - Ну и, как это называется?
  
   - Д-дорогая, я все объясню... ик! - Терпильцев глупо хихикнул и сильно покачнулся от мощной пощечины, едва не въехав головой в дверь кладовки. - Э... ты че... Ты че дересся?
  
   - Утром поговорим. Как проспишься, - бросила жена, презрительно отворачиваясь. - Его кормишь, одеваешь, выращиваешь, а он надирается как последняя свинья. Тьфу.
  
   Афанасий едва добрался до кровати и уснул, не раздеваясь. В компенсацию за отвратительный день ему приснился чудесный сон. Он бегал по этажам издательства с огромным дробовиком и с радостными криками разносил головы жабообразным монстрам - редакторам, тянущимся к нему своими омерзительными скользкими щупальцами. Уродливые морды монстров разлетались зелеными вонючими брызгами, словно наполненные нечистотами воздушные шарики. Финального босса - Брюхановского в образе огромного рыжего тролля - людоеда - он прикончил с особенным наслаждением, предварительно поставив его на колени и сунув ствол в рот.
  
   Просыпаться было мучительно больно. Снова накатила обида на весь мир и похмелье, вспухшее в голове раскаленным белым шаром. В глотке было сухо и горячо, словно в нее засыпали раскаленный пустынный песок.
  
   - О-о-о, - простонал Афанасий, разлепив свинцовые веки. В мозгу пронеслись хаотичные обрывки вчерашнего веселья, холод в глазах супруги - и стыд жаркой волной захлестнул его.
  
   БУМ! БУМ! ТРАХ!
  
   С трудом приняв вертикальное положение, Терпильцев нашарил ногами тапочки и прислушался. В спальне кто-то громко хлопал дверцами шкафа. Дурное предчувствие кольнуло грудь.
  
   Заглянув в спальню, он увидел широкую спину супруги. Она лихорадочно рылась в шкафу и швыряла на кровать платья, туфли, трусы и лифчики, скопившиеся за годы супружества. На кровати свою алчную пасть разинул большой дорожный чемодан. При виде его Афанасий все понял с беспощадной ясностью. Не будет больше ни сочных котлеток, ни наваристого борща, ни его любимых горячих пирожков. Некому будет его больше обстирывать, заштопывать и гладить его рубашки. Это был конец семейной жизни. Их сбившийся с пути поезд наконец-то упал под откос.
  
   - Дорогая, я все объясню, - жалобно сказал он на всякий случай, оперевшись о косяк.
   Увлеченная сборами супруга даже не оглянулась.
  
   - Все, - сказала она.
   - С меня хватит, - сказала она.
   - Говорила мне мама, - сказала она.
   - Не связывайся с этим бесхребетным слизняком, всю жизнь испоганит, - сказала она.
   - А я дурой была, не послушалась, - закончила она свою мысль.
   - За остальными вещами заеду позже, - сообщила она на пороге.
  
   - Ну и зря, - скорбно вздохнул Афанасий.
   - Ну и дура, - тихо сказал он, когда дверь захлопнулась и супруга была на безопасном расстоянии.
  
   В первый день холостой жизни Терпильцеву было плохо, очень плохо. Он чувствовал себя опустошенным, выпотрошенным и раздавленным. Состояние это было невыносимым. И вместо того, чтобы пойти на работу, он снова напился - уже в одиночку, на собственной кухне. Горе его было столь велико и обширно, что он собрался разом выпить обе бутылки дрянной водки, купленной в ближайшей "Пятерочке". Но, как всякий потомственный интеллигент, пить Афанасий не умел. И потому некрасиво проблевался на втором стакане, почтительно склонившись над бездонным жерлом унитаза.
  
   Как ни странно, уже на следующее утро настроение его улучшилось. Нет, ему по-прежнему было обидно, что жена вероломно бросила его, не пожелав стать музой - вдохновительницей. И в то же время он почувствовал себя значительно легче - словно с плеч свалился семидесятикилограммовый камень (именно столько весила его изрядно располневшая супруга). Теперь ему не нужно было каждый день ходить на ненавистную работу ради унизительно маленьких гонораров. Теперь он мог уволиться из газеты и целиком отдаться творчеству, не опасаясь упреков в безденежьи.
  
   - Куда собрался, если не секрет? - холодно спросил главред, подписывая ему заявление об уходе по собственному.
  
   - На вольные хлеба, - не менее холодно ответил Терпильцев, слегка уязвленный, что никто не уговаривал его остаться и добавить ему зарплату. Большинство коллег также не опечалило известие об его уходе. Они лишь пожали ему руку, пожелали творческих успехов на новом поприще - и равнодушно отвернулись к своим мониторам. Слегка расстроилась - и то, наверно, для приличия - одна Зиночка.
  
   - Как же мы без вас теперь, Афанасий Аполлонович? - с грустью на хорошеньком личике спросила она.
  
   - Как-нибудь справитесь. Как говорил товарищ Сталин - незаменимых у нас нет, - блеснул напоследок эрудицией Терпильцев. И хлопнул дверью.
  
   Теперь он был свободен, как ветер. Но ощущение нежданно свалившейся свободы почему-то не окрыляло, а придавливало к земле. Просыпаясь, ему казалось, будто каждый предмет в доме уставился на него с укоризной - почему не на работе, бездельник? И от этого чувства было страшно неуютно и грыз червячок вины.
  
   Повалявшись пару дней на диване перед телевизором, на третий день он снова сел за роман. Спортивная злость овладела всем его существом. Ему хотелось во что бы то ни стало доказать ушедшей жене, Брюхановскому, Ираиде Вольдемаровне и прочим червям от издательства, что он, Афанасий Терпильцев, способен на многое. И смеяться будет он последним - когда издадут его роман, который будет иметь оглушительный успех. И тогда они все прибегут к нему, и будут умолять, чтобы он их простил. Но он, богатый и успешный, будет лишь презрительно хохотать, глядя сверху вниз на них, маленьких и жалких. А потом великодушно спустит их с лестницы.
  
   От одной этой мысли он ощутил прилив творческих сил. Ради этого стоило корпеть над романом днями и ночами. Перед ним снова ослепительно засияла Великая Цель, и он принялся за переписывание рукописи с утроенными силами.
  
   Но работа над романом шла туго. Ему часто приходилось выдавливать из себя строчки, которые при перечитывании казались полным шлаком. Вдохновение иссякло, и его уставший Пегас уже не мчался галопом по просторам фантазии, а уныло плелся, повесив голову. Вдобавок зловредные соседи сверху затеяли масштабный ремонт, и теперь над его головой грохотало с раннего утра до позднего вечера. Иногда Афанасию казалось, что это в его в его голове методично стучит молоток и визжит дрель, откалывая по кусочкам от его черепа. Слушать это было невыносимо, и он малодушно сбегал в парк, переполненный счастливыми парочками.
  
   Во время таких прогулок его накрывала депрессия - вид чужого счастья раздражал и слепил глаз. Ему казалось, что он всю жизнь проживет так - одиноким и несчастным. И до самой смерти не будет рядом никого, кто мог бы разделить с ним радость от покорения очередной литературной вершины. А на старости лет он - немощный, больной - будет лежать в своей холодной постели, и некому будет подать ему стакан воды. От этой мысли его прошибал холодный пот. И он спешил домой - записать очередную удачную мысль.
  
   Так прошло его одинокое лето, полное творческих мук и депрессивных дум. А в сентябре очень кстати умер его дедушка, не доживший до восьмидесятилетия всего пару месяцев. Афанасий расстроился, когда узнал о его смерти - он искренне любил деда. Но дед оставил после себя обустроенную дачу под Гатчиной, которую завещал любимому внуку. И Терпильцев воспрял духом. Хотя он не был дачником по натуре, и не имел ни малейшего желания горбатиться на участке, ему казалось, что только в деревне, вдали от муравьиной суеты мегаполиса он обретет необходимое душевное спокойствие. И сможет, наконец, закончить свой гениальный роман, который писал уже полтора года.
  
   Домик в деревне встретил его неприветливым взглядом чернеющих в вечернем сумраке оконцев. "Валил бы ты, дружок, обратно в свой город - к горячей воде и теплому сортиру. Интеллигентишкам здесь не место", - как бы говорил невзрачный и грубо сколоченный одноэтажный домик. Но Афанасий предупреждению не внял. Слегка обжившись, он перевез в деревню большую часть вещей, включая купленный у коллеги почти задаром потрепанный жизнью ноутбук. Кроме того, среди чердачного хлама обнаружилась старенькая двустволка со щербатым прикладом, оказавшаяся во вполне пригодном состоянии. Охотничьей лицензии у Терпильцева не было. Тем не менее, он купил пару упаковок патронов с картечью. Мало ли что.
  
   Днем Афанасий гулял по деревне, вдыхая полной грудью непривычно чистый воздух, а по вечерам корпел над романом при скудном свете настольной лампы. Писательский покой регулярно омрачали пьяные вопли соседа Коляна, выступавшего с бесплатными концертами почти каждый вечер. Колян настолько достал Терпильцева, что он едва сдерживался, чтобы не пустить в ход ружье. Останавливал лишь страх перед тюрьмой.
  
   Однажды после очередной вечерней серенады Афанасий в гневе вышел за калитку разобраться. Но глянув в мутные от самогона Коляновы глазки, передумал. И, вернувшись в домик, с пронзительной ясностью осознал, что абсолютный покой обретет разве что на том свете. От этой мысли ему стало необыкновенно горько и тоскливо. И, чтобы забыться, он снова припал к живительному источнику из бутылки водки, уйдя из жестокой реальности в мертвецки пьяное небытие.
  
   Месяц спустя, переписав роман начисто, он вернулся в занесенный осенью Питер и обошел пять издательств, протягивая драгоценную рукопись, как нищий руку на паперти. Но всюду встречал от ворот поворот. Деликатно хмыкая и ерзая тощими задами, редакторы объясняли, что роман написан хорошо, но "не совсем форматный". Каждый отказ подтачивал расшатанную психику Терпильцева, и пятому редактору он заявил, что он сам - полное говно, и ничего не смыслит в настоящей литературе. После чего гордо хлопнул дверью, оставив оппонента с отвисшей челюстью.
  
   В ноябре он развелся. Квартиру они с экс-супругой продали, разделив деньги пополам. Сумма не была заоблачной, но позволяла экономно прожить год, не работая. Возвращаться в родную редакцию, как убитый спартанец на щите, ему не хотелось. Положив деньги в банк, Афанасий вернулся в занесенную снегом деревню с осунувшимся от переживаний лицом и желчным выражением в глазах. Чтобы не замерзнуть, он научился колоть дрова и растапливать печь - буржуйку, и с удовлетворением поглядывал на загрубевшие от мозолей ладони, познавшие физический труд. Темными зимними вечерами единственным его собеседником была бутылка недорогой водки, к которой Терпильцев как-то незаметно пристрастился. Пулеметная очередь отказов безжалостно продырявила его ранимую творческую душу, выпуская из нее последние остатки радости и оптимизма. Но где-то в глубине его измученного жизнью существа тлел крохотный огонек надежды, что у него еще получится опубликоваться, что кто-нибудь да приметит его, и он еще всем докажет, и они еще пожалеют. С этой мыслью Афанасий погружался в счастливый пьяный сон, где у него был трехэтажный коттедж и большой черный джип, купленные на гонорары всемирно признанного писателя. А за высоким забором лазили толпы репортеров, жаждущих вызнать пикантные подробности его личной жизни, и фанатеющие поклонники, умоляющие дать автограф.
  
   Однажды заснеженным мартовским утром он проснулся со страшной головной болью, горячей сухостью в гортани и перекатывающимся в желудке скользким шаром, норовившим выскочить наружу. Поблевав над замерзшим "очком" минут десять, он на ватных ногах вернулся в свое гнездо непризнанного гения и обнаружил на столе девственно пустую бутылку. Заглянув в зеркало, он дико испугался. Из покрытого пыльной бахромой зазеркалья на него смотрел незнакомец со злобным мутным взглядом и трехдневной щетиной на ввалившихся щеках - нечто среднее между обнищавшим потомственным интеллигентом и местным деревенским пьянчугой. "Так жить нельзя", - с мучительной ясностью осознал Афанасий. И, полежав часик на кровати, пересчитав все доски на низком потолке, сел за ноутбук - доводить роман до ума.
  
   Думалось отвратительно, мысли нехотя ворочались в отупевшей от беспробудного пьянства голове, как плохо смазанные шестеренки. Страшно хотелось выпить, душа требовала горючего, а ноги сами норовили убежать в местный магазинчик за очередной порцией отравы. Пережидая бушевавший в голове пожар, Терпильцев подолгу сидел за столом, уставившись в мерцавший экран и сжав ладонями всклоченную и давно не стриженую голову. На сияющем белизной чистом "вордовском" листе чудился ему нагло ухмыляющийся и подмигивающий зеленый змий. И тогда он отчаянно зажмуривался, шепча когда-то услышанные молитвы, умоляя Бога избавить его от мерзкого искушающего видения.
  
   После полутора месяцев монашеских истязаний он ощутил, что изрядно загулявшая Муза снова возвращается к нему. За окном буйной зеленью расцветала незатейливая деревенская весна, набухали почки, в голове становилось все яснее, думалось все легче. И душу все чаще теребила оживавшая надежда - что все еще наладится. И, может, даже станет лучше, чем было. Он до рези в глазах просиживал за стареньким ноутбуком - и писал, и переписывал без устали, бормоча про себя отрывки. В осовелые от запоя глаза возвращался фанатичный блеск верного служителя Мельпомены.
   Со стороны он казался сумасшедшим. Наверное, так оно и было. Только теперь он был почти счастлив.
  
   Запнулся Афанасий лишь на концовке романа. Ему очень хотелось придумать нечто изящное, заковыристое - и в то же время ошеломляющее, кувалдой бьющее по мозгу потрясенного читателя, и не оставляющее шанса для отказа в издательстве. Для совершенства не хватало последнего штриха, завершающего изящного мазка истинного художника. И этот последний штрих упрямо не давался, выскальзывал из головы, как свежепойманная рыба из рук незадачливого рыбака, нагло хохотал в лицо и словно дразнился: а вот и не возьмешь, а вот и не возьмешь!
  
   Терпильцева бесило это необыкновенно. Снова начала накатывать серая волна депрессии и ощущения творческой импотенции. Он часами лежал на кровати, устремив полный тоски взор в низкий дощатый потолок и мучительно обдумывая эффектный финал. А в зыбкой полудреме к нему приходила судьба - злодейка в образе сильно раздавшейся Ираиды Вольдемаровны. Она презрительно хохотала, показывая на него пальцем, называла графоманом - неудачником и поворачивалась к нему необъятным задом. Но ему не удавалось дать ей хорошего пинка - всякий раз нога проходила сквозь бесплотное видение. И тогда он просыпался в слезах, и нервно мерил шагами свое одинокое жилище, поглощая лошадиные дозы крепко заваренного чая. Но ничего придумать не мог. И от того приходил в трясущееся неистовство, пиная дверные косяки и ножки ни в чем не повинного стола.
  
   Одним солнечным утром, во время очередного сеанса вызова Музы, Терпильцев услышал музыку. Но музыка эта была совсем не ангельской, предвещавшей скорое наступление вечного блаженства. Она была грубой, бескультурной, и беспощадно била в голову оглушительными ритмами, вымывающими из черепной коробки всякое желание творить. Осталась лишь жажда убийства быдлолюбителей подобной музыки.
  
   - Тварь я дрожащая, или право имею? - спросил Афанасий, глядя на отражение своего исхудавшего, как у голодавшего во прощение грехов монаха, лица.
  
   Мысленно получив утвердительный ответ, он из дому вышел, и двинулся к огороженному высоченным забором двухэтажному коттеджу. Из-за забора на всю деревню несся глумливый голос канувшего в небытие Юрия Хоя:
  
   Я ядреный, как кабан,
   Я имею свой баян,
   Я на нем панк-рок пистоню,
   Не найти во мне изъян.
   Первый парень на весь край,
   На меня все бабки в лай.
   А-а-а-ай, ну и няхай!
  
   За открытой калиткой Терпильцев увидел бригадира стройки - слегка выбритого молодого чернявого человека восточной наружности, в длиннополой кожаной куртке и остроносых ботинках. Покачиваясь на носках и запустив руки в карманы куртки, он с ленивым равнодушием наблюдал, как желтопузый эскаватор перепахивает землю зубастым ковшом. На крыльце роскошного трехэтажного коттеджа из белого кирпича примостились трое таджиков в грязных синих комбинезонах, подставив смуглые лица толерантному солнцу.
  
   - Здравствуйте, - вежливо сказал Афанасий, придав голосу как можно больше твердости.
  
   Бригадир медленно повернулся и окинул его презрительным взглядом потомка арабского шейха, узревшего недостойного неверного.
  
   - Чего надо? - неприветливо спросил он.
  
   - Да вот... хотел попросить, чтобы музыку... чуть тише, - сказал Терпильцев, теряя уверенность в себе на глазах.
  
   - А, - без выражения сказал бригадир, сплюнув под ноги Афанасию. - Это не ко мне. Это Вася врубил. Ему нравится. С ним разбирайся.
  
   - Извините... а разве не вы тут старший? - спросил Терпильцев, добавив в голос градуса решительности и готовности идти до конца в своей вежливой, но настойчивой просьбе.
  
   - Ну, я старший, и че? - раздраженно ответил бригадир, попав плевком чуть ли не на ботинок Афанасию. - Мужик, тебе русским языком сказали - разбирайся с Васей. Вон он, в кабине эскаватора сидит. Подойди, попроси. Может, сделает потише. А может и нет. Но предупреждаю - у него похмелье. Плохое настроение. Лучше его просто так не трогать.
  
   Терпильцев тоскливо посмотрел в сторону фырчащего механического чудища, перевел взгляд на надрывавшийся музыкальный центр на крыльце коттеджа. Подходить очень не хотелось. Но ничего иного не оставалось. И он медленно двинулся к экскаватору, ощущая, как при каждом шаге ноги врастают в землю, словно пытаясь пустить корни.
  
   - Извините! - крикнул он, махнув рукой, когда подошел достаточно близко. Водитель, молодой мужик с широким красным лицом, на котором явно читался постпохмельный синдром, выключил мотор и хмуро уставился на приплясывающего Афанасия.
  
   - Я хотел попросить... вас... убавить громкость музыки. Понимаете, мешает очень, - робко сказал Афанасий и максимально дружелюбно улыбнулся.
  
   - Да ты че? - мрачно спросил Вася, явно не оценивший дружелюбия на его лице. - А мне музон помогает. Мне работать надо, поял? Отойди, пока ковшом не зашибло, - и он взялся за ручку дверцы.
  
   - Простите... - деликатно сказал Терпильцев, не желая сдаваться. - Но у вас на шее вроде висят наушники. Вы могли бы слушать свой плеер, на какой угодно громкости? Здесь же другие люди, дачники...
  
   - Блядь, как ты меня заебал, - тяжко вздохнул машинист. - Тебя на хуй послать, что ли? Уйди по-хорошему, пока я не рассердился.
  
   - А вот хамить не надо, - тихо сказал Афанасий, бледнея и внутренне сжимаясь от своей неведомо откуда взявшейся смелости.
  
   - Че ты сказал? - изумился машинист Вася. С непостижимой скоростью он выпрыгнул из кабины, оказавшись на полголовы выше Афанасия и раза в полтора шире. Мощный толчок в грудь - и Терпильцев растянулся на земле, больно стукнувшись затылком о камень. Перед глазами разноцветными изумрудами посыпались и запрыгали искры.
  
   - Я тя предупреждал, мудила, - хмуро сообщил Вася, нависнув над ним сказочным великаном. - По-хорошему, блядь, предупреждал. А ты все пиздишь и пиздишь. Рашид, убери на хер этого болезного, пока я его не убил! - заорал он бригадиру. И снова запрыгнул в кабину. Экскаватор угрожающе зарычал мотором, зацарапал землю ковшом.
  
   - И тогда ему пиздец, оторву ему мудец! - глумливо орали динамики голосом другого известного солиста, знаменуя победу безудержного веселья народных масс над тихой скорбью гнилой интеллигенции.
  
   Подоспевший Рашид нехотя помог контуженному Афанасию подняться, жестко обнял за узкие плечи и отвел - оттащил к калитке.
  
   - Не ходи сюда больше, понял? Мне трупы не нужны, - и равнодушно отвернулся.
  
   Постанывая и держась за ушибленный затылок, Терпильцев на ватных ногах поплелся в свой домик, шепча непотребные ругательства. В голове шумело, перед глазами плыло. В измученной унижениями душе черным смерчем росла жажда убийства.
  
   Полежав на кровати с полчаса, он ощутил прилив сил и желание действовать. За окном по-прежнему надрывались народные певцы матерщины и похабщины. Афанасий скрежетнул зубами и подумал, что ад - это другие, с сожалением вспомнив, что до него это сказал какой-то французский философ. Его блуждающий взгляд наткнулся на висящую на гвозде двустволку. На губах заиграла нехорошая усмешка.
  
   - Тварь я дрожащая, или право имею? - снова спросил он себя, глянув в зеркало. Отразившийся незнакомец его испугал. Теперь в его глазах царил лютый нечеловеческий холод, сквозь который проблескивали адские огоньки фанатизма. Наверно, такие глаза будут у диктатора какой-нибудь сверхдержавы, за секунду до того, как одним нажатием кнопки он спустит человечество в сортир ядерного Армагеддона.
  
   - Право имею, - кивнул Терпильцев. И снял двустволку с гвоздя. - Если в первом акте на стене висит ружье, в последнем оно должно выстрелить...
  
   Прикосновение к прохладному металлу внушало необыкновенное спокойствие и уверенность в себе. Он открыл ящик стола, достал патроны с картечью. Переломил стволы, загнал гладкие пластиковые цилиндрики в каналы, взвел оба курка, навел ружье на дверь. Его охватило необыкновенное ощущение правильности происходящего. Словно он шел к этому всю жизнь, и родился именно для этого дня.
  
   Посидел немного на табурете, прямой, как спица. Прислушался к себе. Внутри бушевало ледяное пламя кладбищенского спокойствия.
  
   - С Богом, - тихо сказал он. Встал, закинул в оттопыренный карман куртки еще пару патронов. Толкнул дверь. В глаза ударило ослепительное майское солнце, словно пытаясь отговорить от рокового шага. Он упрямо двинулся вперед.
  
   От его калитки до калитки соседнего коттеджа было ровно двенадцать шагов. Это расстояние он прошел, вдыхая чистый деревенский воздух полной грудью, словно пытаясь надышаться напоследок.
  
   - Эй, - негромко сказал он в кожаную спину бригадира.
  
   Рашид цыкнул зубом, лениво обернулся. И замер. В его черных глазах заплясали уродливые чертики страха. Сидевшие на корточках гастарбайтеры встали, переглянулись, что-то испуганно залопотали на своем языке. Эскаватор все так же механически швырял комья земли, словно сидевший внутри машинист уснул сном праведно потрудившегося.
  
   - Э, слышь, мужик, не стреляй, - Рашид попятился, запнулся, остановился. Его мужественное небритое лицо скривилось, точно он вот-вот заплачет. - У меня родня в кишлаке... много родни... Всех кормить надо...
  
   - Я тебя понимаю, - елейным голосом сказал Терпильцев, не опуская ружья. И кое-что вспомнил. - У меня к тебе просьба. Подойди сюда.
  
   Бригадир осторожно сделал пару шагов.
   - А теперь плюнь мне под ноги, как в прошлый раз.
  
   - Ч-чего? - выдавил бригадир.
   - Ты слышал, что я сказал. Плюнь мне под ноги. И тогда я тебя, может быть, не убью.
  
   Пару секунд Рашид стоял неподвижно. Выражение его черных глаз хаотично сменялось от полного недоумения до абсолютного всепоглощающего ужаса. Наконец он судорожно сглотнул и осторожно сплюнул.
   Плевок упал далеко от ботинок Афанасия.
  
   - Ну вот, даже плевать разучился, - огорченно сказал Терпильцев. - Знаешь, чего мне жаль больше всего?
   - Ч-чего? - лязгнул зубами Рашид, белея на глазах.
   - Что вы не понимаете по-человечески, - скорбно вздохнул Афанасий. И спустил курок.
  
   Ураганом картечи тело бригадира отбросило на метр. Он несколько секунд подергался на земле в предсмертной агонии, выгнулся дугой - и затих. Продырявленная в нескольких местах белая футболка быстро заливалась багровым. Трое гастарбайтеров синхронно взвизгнули. И бросилась врассыпную к забору в противоположную сторону.
  
   - Это раз, - сказал Афанасий. Переломил ружье, дослал патрон. И двинулся к урчащему эскаватору, ощущая себя сказочным рыцарем, готовящимся срубить голову злобному огнедышащему дракону.
  
   Белый как мел Вася мешком с картошкой вывалился из кабины, неуклюже поднялся. По выпученным глазам было видно, что ему очень страшно.
  
   - Слышь, чудила, убери нах ружье, пока я тебе его в жо...
  
   Договорить он не успел. Снова грянул выстрел, и машинист упал с кровавым дуршлагом вместо лица. Подергался немного и затих.
  
   - Это два, - сказал Афанасий.
  
   Еще одну порцию картечи с наслаждением всадил в истошно орущий музыкальный центр. Искореженная коробка взорвалась снопом искр, зашипела, заискрилась.
   И наступила благословенная тишина.
  
   Афанасий с минуту постоял над трупом Васи, пытаясь обнаружить в себе хотя бы намек на сожаление за содеянное. Но ощутил лишь прежнее ледяное кладбищенское спокойствие.
   Он задрал голову, прищурился и жутковато улыбнулся равнодушно наблюдающему сверху солнцу.
  
   - Да, - удовлетворенно сказал он. - Отличная концовка для романа.
  
   Медленно разъехались ворота, и во двор, урча мощным мотором, вплыла черная массивная туша джипа. Из салона оглушительно гремела музыка. Джип остановился почти вплотную у крыльца коттеджа, мотор победно взревел еще раз и заглох. Дверь распахнулась, налакированный хозяйский ботинок уверенно ступил на газон - и Афанасий ощутил, как в нем радужными пузырьками вскипает кристально чистая радость. В хозяине джипа он опознал Эдуарда Владимировича Брюхановского - директора того самого издательства, что когда-то отказало ему в публикации.
  
   - Спасибо тебе, Господи, - улыбнулся он в небо. - Теперь я вижу, что ты справедлив.
  
   При виде брошенного экскаватора и улыбающегося Терпильцева с ружьем Эдуард Владимирович недоуменно нахмурился, закрутил по сторонам рыжей головой. Потом он заметил распростертые тела Рашида и Васи, и на мясистое лицо накатила мертвенная бледность.
  
   - Кто вы... такой? Что вам надо? - выдавил он неожиданно тонким голосом.
   - А вы меня не помните? - нехорошо улыбаясь, Афанасий с ружьем наперевес подошел к нему. Брюхановский попятился, споткнулся о ступеньку, неловко упал, выставил перед собой ладонь. - Моя фамилия - Терпильцев. Год назад я пытался у вас опубликоваться.
  
   - Ах, ну конечно же! - неожиданно эмоционально выкрикнул издатель и расплылся в жалкой улыбке. - Наш дорогой начинающий автор! Надо же, как вы изменились...
  
   - Да, - укоризненно покачал головой Терпильцев. - Я - тот самый начинающий автор, которого вы когда-то зарезали без ножа. Скажите честно - вас совесть по ночам не мучает?
  
   - Ну, голубчик, - пробормотал Брюхановский, судорожно сглотнул. - Вы просто не попали в формат... да и имени у вас не было. А вообще, любой вопрос можно решить мирным путем. Зачем же так радикально... - он едва заметно кивнул в сторону обезглавленного трупа Васи.
  
   - Вы об этом? - оглянулся Афанасий. - Нет-нет, с вашим отказом это никак не связано. Просто ваши рабочие вели себя слишком нагло, включили музыку на полную громкость, демонстрировали неуважение к местным жителям. Я вежливо попросил их сделать музыку потише. Но мне ответили хамством и побоями. Пришлось восстановить справедливость единственно доступным способом.
  
   - Ну... - криво улыбнулся бизнесмен, развел пухлыми руками. - Тогда вопрос, я так понимаю, решен? У меня к вам нет претензий. А рабочих новых найму, более вежливых.
  
   - Да, вопрос решен, - сказал Терпильцев, слегка опустив ружье. Внезапно он понял, что станет последним штрихом к его роману. - Почти решен. Вас можно попросить об одной услуге?
  
   - Все что угодно, мой друг, - выпалил Эдуард Владимирович. И Афанасий мысленно пожалел, что не пришел к нему с ружьем в первый раз. "Доброе слово плюс револьвер более эффективно в убеждении, чем просто доброе слово", - вспомнил он мудрость от известного чикагского дипломата Аля Капоне.
  
   - Я переписал свой роман, - медленно проговорил Терпильцев. - Потратил на него много времени... очень много. Почти всего лишился ради того, чтобы его дописать. И сегодня я намерен его закончить. Вы могли бы его опубликовать?
  
   - Ну разумеется! - с комсомольским энтузиазмом воскликнул Брюхановский. Лицо бизнесмена светилось неподдельным счастьем, как будто Афанасий был признанным мэтром, и осчастливил своим романом его издательство. - Вы очень талантливо пишете, я до сих пор помню. Просто... в формат не попали. Но, уверен, этот вопрос можно решить. Нельзя губить молодые таланты какими-то идиотскими рамками.
  
   - Спасибо, - улыбнулся Терпильцев. - Тогда, пока вы не передумали, позвоните своему редактору и попросите его подъехать к моей бывшей жене и забрать у нее дискету с рукописью. Чтобы мне было спокойнее.
  
   - Д-да, разумеется, - Эдуард Владимирович извлек из широких штанин массивную трубку, слегка трясущимися пальцами набрал номер.
  
   - Алло, Леночка? Тут молодой автор ко мне обратился... молодой и перспективный. Да... надо будет подъехать к его жене и забрать рукопись... Нет, сам он подойти не сможет... Не может и все. Тебе что, двадцать раз повторять? Адрес жены? Сейчас спрошу...
  
   Афанасий продиктовал адрес бывшей жены. Брюхановский послушно повторил.
  
   - Ну все, не подведи, - он отключился и робко улыбнулся Терпильцеву.
  
   - Теперь, я полагаю, все?
   - Да. Почти все, - деревянным голосом ответил Афанасий. - Остался лишь последний штрих.
   - Какой же? - с деланной вежливостью спросил Эдуард Владимирович. Бледность спала с его лица. Он на глазах обретал былую наглость и уверенность.
  
   - Мне только что пришла в голову развязка моего романа. Не хотите узнать, чем все кончится?
   - И чем же? - захлопал глазами Брюхановский.
  
   - А вот чем, - сказал Афанасий.
  
   Он медленно поднял стволы на Брюхановского. И за миг до того, как нажать на крючок, успел удивиться - насколько же маленьким и жалким вдруг стал бизнесмен. От его огромной медвежьей фигуры ничего не осталось - словно из нее выпустили воздух.
  
   - Это три, - сказал Терпильцев, равнодушно глядя на дергающееся в агонии тело. Внутри нарастала пустота и смертельная усталость. И еще было ощущение, будто он занес ногу над пропастью. Оставался последний шаг.
  
   Быстрым шагом он вернулся в свой домик. Порывшись в ящике, он достал коробку с патронами, загнал в ствол еще один. На листке спешно накарябал прощальную записку жене.
  
   Милая моя Верочка!
   Когда это письмо попадет к тебе я, скорее всего, буду уже в тюрьме. Или в могиле.
   Огромная просьба к тебе - забери, пожалуйста, дискету из моего ноутбука и отдай ее девушке из издательства. Она сама найдет тебя.
  
   Он остановился, погрыз в задумчивости колпачок ручки. И дописал:
  
   P.S. Я поступил так, потому что иначе не мог.
   Прости за все. Не поминай лихом.
   Я был полным кретином.
  
   Издалека послышался заунывный вой милицейской сирены.
   Афанасий мрачно улыбнулся. Охотничий азарт овладел им.
  
   Он раскрыл ноутбук, открыл файл с текстом и принялся спешно печатать. Небывалое вдохновение овладело им. Будто жившие своей жизнью пальцы выделывали на клавиатуре пляску святого Витта.
  
   Он лихорадочно писал, сощурившись в мерцающий экран - и в то же время парил птицей в бездонном жарком небе. И явственно видел, как у его дома останавливается тупорылый автобус, как из него высыпают игрушечные фигурки затянутых в серый камуфляж омоновцев, как они лихо перемахивают забор и хищно устремляются к его беззащитному домику, чтобы навсегда оборвать его творческий экстаз...
  
   - Суки, суки, суки, - бормотал Афанасий, зло улыбаясь и смахивая набегавшие слезы. Ему было чертовски жаль себя. Но еще жальче было не дописать роман всей его жизни, которому суждено войти в Вечность.
  
   - Гражданин Терпильцев, выходите с поднятыми руками! - божьим гласом загремел снаружи мегафон. - Даю минуту на раздумья! Через минуту мы штурмуем здание!
  
   - Штурмуйте на здоровье, - криво улыбнулся Терпильцев. Он поставил последнюю точку и сохранил документ на дискете. Затем он схватил ружье, взвел курок, упер прикладом в пол, прижался подбородком к прохладной стали стволов, стиснул челюсти, зажмурил глаза. Вытянул руку вниз, нащупал большим пальцем спусковой крючок...
  
   ...И за секунду того, как хлипкая дверь слетела с петель, выбитая мощным ударом омоновского ботинка, за миг до того, как его мозги брызнули на экран ноутбука, Афанасий с небывалой ясностью увидел изумрудно зеленые луга, над которыми парил ослепительно белый крылатый конь. Это был его Пегас. И он успел ему улыбнуться.
  

Август - сентябрь 2009

  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"