Крик моей души был столь жуток и громогласен, что его чудовищное вихревое воплощение наверняка сорвало шторы с окон его черных чертогов и повалило наземь не один десяток его ничтожных слуг.
Я ждал его визита шестого июня 2006 года, но просчитался.
Он пришел сегодня.
ЭТОЙ НОЧЬЮ.
Я проснулся от чувства его незримого присутствия, открыл глаза и в призрачном лунном свете увидел его. Он сидел возле моей постели на колченогом, позаимствованном на кухне стуле и пристально смотрел мне в лицо.
"Черный черный человек сидит на черном черном стуле, - подумал я. - Отдай мне душу!"
А вот уж хрен, не отдам.
Вернее, скорее всего, отдам, но очень за дорого. Каков товар, такова и цена. Мы еще поторгуемся. Сойдемся в цене - забирай, нет - пошел на х..
- Проснулся? - спросил он.
Что за привычка задавать идиотские вопросы. Неужели не видно, что я проснулся? Очень скверно, если это не он, а один из его ничтожных слуг. И если судить по вопросу, слуга не просто ничтожен, он еще и полный даун.
- Я не даун, - сказал он. - Я именно тот, кого ты желал увидеть. А вопрос... Я просто задал его из вежливости.
- Тебе знакомо такое понятие как вежливость? - удивился я.
- Конечно. Ничто человеческое мне не чуждо. Честь, совесть, вежливость, отвага, чувство собственного достоинства, умение держать слово... Все, кроме, пожалуй, любви. Вряд ли когда нибудь эта потаскуха поселится в моем сердце.
Он сделал движение рукой, следствием которого стала сама собой засветившаяся над кроватью бра. Теперь я смог его внимательно рассмотреть. Мужик как мужик, ни тебе рогов, ни тебе копыт, сера изо рта не льется, лицо круглое, нос картошкой, глаза узкие - монголоидные, костюм какой-то потертый, с лоснящимся жирным пятном на рукаве. Словно бы в этом костюме уже семерых схоронили. Не дьявол, а какой то колхозник. Лох из сельской местности.
- Договор читать будете? - спросил он.
Вероятно, наше неформальное общение окончилось и он, соблюдая правила деловой этики, перешел на вы.
- А как же! - сказал я. - Ты ведь на...шь как отстираешь.
Я решил вести себя предельно развязно, чтобы он увидел, что перед ним "тертый калач". А то примет за простачка и правдв на...т.
- Фи, - поморщился он. - Зачем же так грубо. Я еще никого и никогда не на...вал. А ведь моими клиентами были очень достойные люди. Интеллектуальная элита, цвета наций, можно сказать.
- И кто же, позвольте поинтересоваться.
- Всех перечислять и года не хватит.
- Ну хотя бы некоторых. Тех, которые мне известны.
- Михаил Афанасьевич, Владимир Ильич, Федор Михайлович, Гофман и Эдгар Алланович, Байрон и Шелли, Эвклид и Лео...
- Это все замшелые примеры, - оборвал я его на полуслове. - А посвежее что-нибудь имеется?
- А как же, пренепременно имеется. Борис Николаевич покойный и этот рыжий, все время его фамилию забываю.
Я протянул руку и моментально в ней материлизовался прямо из воздуха хрустящий лист пергамента.
- Бумага слишком недолговечна, - пояснил мой собеседник, - канцелярия требует оформление документов на пергаменте, чтобы на тысячелетия.
Не вставая с постели, я бегло ознакомился с текстом и чуть не лопнул от возмущения.
- Всего месяц! - заорал я, и уже готов был плюнуть прямо в его наглые глаза.
И плюнул бы, если б упреждающим маневром он не осушил мне рот.
- Все согласно прейскуранту. Извольте ознакомиться, - сказал он и еще один лист пергамента лег мне в ладони. Я пробежал глазами десяток верхних строк, на большее меня уже не хватило.
- Ну и цены! Три шкуры дерешь, паскуда!
- Цены как цены. Монопольные. Придут конкуренты, тогда и цены снизим. А сейчас зачем их снижать, если и по таким берут. Желаете скорректировать договор?
Тут такая злость вселилась в меня, так заполыхало изнутри, что я заорал, как истеричная баба:
- Нет! Корректировать ничего не бууууду!
- Тогда приступим к процедуре подписания. Моя подпись, как вы, надеюсь, заметили, уже присутствует. Дело за вами.
- Принеси-ка с кухни нож, - скорее приказал, чем попросил я.
- Ну зачем же грязный нож? Антисанитария, инфекция. Вот, - сказал он и протянул мне железочку, которой лаборанты дырявят палец при заборе крови на анализ. - Стерильно. Гарантирую, ни одного микроба на инструменте.
Я принял из его рук инструмент, прицелился им в палец и зажмурился.
- Не бойтесь, милейший, боль не в наших принципах. Ничего даже и не почувствуете.
Я, действительно, ничего не почувствовал.
- Где подписывать, гнида?
- А там галочка стоит, - пояснил он. - Не обязательно писать фамилию, вполне достаточно просто отпечатка пальца.
Так я и сделал. Отпечаток получился что надо - большой и отчетливый.
- А теперь позвольте мне удалиться. Дел, знаете ли, выше крыши. Просто тону в делах. С этого момента наш договор вступает в силу, - сказал он и плавно, отдельными фрагментами, растворился в воздухе. Последним, что я увидел, была его голова без правого уха, исчезающая в туманной дымке.
Жить, начиная отсчет времени с этой минуты, мне осталось ровно месяц - тридцать календарных суток.
Я почувствовал, что мне сейчас просто жизненно необходимо что-нибудь выпить. И чем крепче, тем лучше. Спиртного в доме не было ни капли, но это уже не имело никакого значения.
Кухонный стол встретил меня единственной в мире бутылкой коньяка двухсотлетней выдержки (вот владелец "обрадуется", обнаружив пропажу), лангустами, устрицами, омарами, белужьей икрой в огромной салатнице и прочими "высокородными" деликатесами - исключительно тем, что я никогда в жизни не пробовал. Именно таков был мой заказ.
Древний коньяк ударил по мозгам с силой двухтонного гидравлического молота, вследствие чего ночь я провел на полу возле обеденного стола.
Разбудило меня зловреднейшее из созданий природы - назойливый солнечный лучик, просочившийся в щель между занавесками и упершийся прямо в мою левую глазницу.
Новый день порадовал меня полным отсутствием похмелья. Голова была столь свежа, словно бы я весь вечер пил исключительно нарзан. Еды на столе было навалом, но я из принципа заказал свежую. На этот раз я выбрал жареного поросенка, нафаршированного французскими трюфелями. Завтрак прошел без спиртного - с утра я принципиально не употребляю, ибо каждое утро перед глазами гнуснейший пример: сосед-алкоголик, сшибающий у подъезда мелочь на опохмелку.
Насытившись, я решил развлечься. Я еще с ночи знал, чем я займусь этим воскресным утром - буду куражиться над моим начальником цеха гражданином Кобельским по кличке Кобель.
За свою жизнь каждый человек встречает хотя бы одного гнусного человека. Мне в жизни "особо повезло" - всякой гнуси я встретил вагон вагон и маленькую тележку. Так вот, самым отвратительным экземпляром из этой эмпирической тележки, несомненно, является гражданин Кобель. Я бы мог написать целый фолиант о его дерьмовой гнилой натуре, но мне просто противно это делать. До того он мне омерзителен. Если б сущность Кобеля материализовалось и он, действительно, превратился бы в дерьмо, то от его запаха даже аборигены далекой Австралии заткнули бы свои коричневые носы.
На улице царила весна: распускающиеся листочки, приятный теплый ветерок, девушки в коротеньких юбках. Путь к дому Кобеля прошел без всяких проишествий: один раз споткнулся об бордюр, два раза спросили закурить - оба раза дал.
Кобель жил на втором этаже девятиэтажки, и прямо под его окном располагалась детская песочница. В данный момент внутри периметра песочницы было многолюдно: трое мальчиков и две девочки ковырялись разноцветными пластмассовым совочками в песке, а на деревянном борту комфортно устроился здоровенный мужик (вероятно, чей то родитель) и блаженно потягивал пиво из двухлитрового пластмассового баллона.
Я посмотрел на "кобелиное" окно, которое немедленно открылось настеж и из него выглянул сам господин Кобель собственной персоной. Господин Кобель расстегнул ширинку и достал инструмент. Инструмент у него оказался маленьким, щуплым и абсолютно несерьезным. Волевым усилием я довел его инструмент до нужной кондиции и он стал похож на пожарный ствол.
Кобель слегка напрягся и желтая струя веером накрыла песочницу. Кобель водил инструментом из стороны в сторону, чтобы никто из присутствующих в песочнице не остался без его желтоструйного внимания.
Сидевший на бортике мужик просто офигел от такой наглости. Он раскрыл рот и не закрывал его добрый десяток секунд. Естественные потребности Кобеля вскоре истощились (не могу же я его заставить писать кровью - он мне еще живой нужен), окно захлопнулось, и наглухо сдвинулись мещанские, в белый горошек, шторы.
Мужик начал приходить в себя. Он поднялся, достал из кармана носовой платок, утер лицо и сказал одной из девочек:
- Дочка, ты тут поиграй, а я пойду с этим гандоном разберусь.
- Папа, а что такое гандон? - тонюсеньким голоском спросила дочка.
Мужик замялся, обдумывая что ответить, и, отыскав в закромах серого вещества нужные слова, сказал:
- Гандон, дочка, это плохой дядя. Очень плохой. Дядя - бяка.
Мужик направился к подъезду Кобеля, а я не спеша, вразвалочку, двинулся в сторону своего жилища. Спешить мне было некогда. Я знал, что десять минут ходьбы до моего дома дверь господина Кобеля выдержит натиск оскорбленного родителя, а когда я ляжу на диван и включу телевизор, замок капитулирует могучим ударам мужика и первый канал покажет "по заявкам телезрителей" прямую трансляцию из квартиры господина Кобельского - зажигательнейший разудалый русский народный мордобой.