Эриксон Стивен : другие произведения.

Память льда. Том 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Стивен Эриксон Память льда. Том 2
  
  
  [cover.jpg]
  
  Стивен Эриксон
  
  Память льда. Том 2
  
  Steven Erikson
  
  Memories of Ice
  
  Copyright No Steven Erikson 2001.
  
  No Лихтенштейн Е., перевод на русский язык, 2016
  
  No Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
  
  Действующие лица
  
  Караван-сарай
  
  Остряк, охранник каравана
  
  Скалла Менакис, охранница каравана
  
  Драсти, охранник каравана
  
  Бук, охранник каравана
  
  Бошелен, путешественник
  
  Корбал Брош, его молчаливый напарник
  
  Эмансипор Риз, слуга
  
  Керули, торговец
  
  Мрамор, чародей
  
  Капастан
  
  Брухалиан, Смертный меч Фэнерова Устава («Серые мечи»)
  
  Итковиан, Кованый щит Фэнерова Устава («Серые мечи»)
  
  Карнадас, Дестриант Фэнерова Устава («Серые мечи»)
  
  Вельбара, новобранец («Серые мечи»)
  
  Мастер-сержант Норул («Серые мечи»)
  
  Фаракалиан («Серые мечи»)
  
  Накалиан («Серые мечи»)
  
  Торун («Серые мечи»)
  
  Сидлис («Серые мечи»)
  
  Нильбанас («Серые мечи»)
  
  Джеларкан, князь и правитель Капастана
  
  Арард, князь и правитель Коралла в изгнании
  
  Рат’Фэнер (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Престол Тени (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Королева грёз (жрица из Совета Масок)
  
  Рат’Худ (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Д’рек (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Трейк (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Огнь (жрица из Совета Масок)
  
  Рат’Тогг (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Фандерея (жрица из Совета Масок)
  
  Рат’Дэссембрей (жрица из Совета Масок)
  
  Рат’Опонн (жрец из Совета Масок)
  
  Рат’Беру (жрец из Совета Масок)
  
  Войско Однорукого
  
  Дуджек Однорукий, командир малазанской армии отступников
  
  Скворец, заместитель командира малазанской армии отступников
  
  Вывих, командир Чёрных морантов
  
  Артантос, знаменосец малазанской армии отступников
  
  Барак, офицер связи
  
  Хареб, капитан-аристократ
  
  Ганос Паран, капитан «Мостожогов»
  
  Мураш, сержант, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Хватка, капрал, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Дэторан, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Штырь, маг и сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Дымка, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Молоток, целитель, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Вал, сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Тротц, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Быстрый Бен, маг, Седьмой взвод, «Мостожоги»
  
  Бестолочь, капрал, «Мостожоги»
  
  Бакланд, сержант, «Мостожоги»
  
  Рантер, сапёр, «Мостожоги»
  
  Грунт, целитель, «Мостожоги»
  
  Перл, маг, «Мостожоги»
  
  Чубук, маг, «Мостожоги»
  
  Пальчик, маг, «Мостожоги»
  
  Войско Бруда
  
  Каладан Бруд, предводитель освободительной армии Генабакиса
  
  Аномандр Рейк, Владыка Лунного Семени
  
  Каллор, Верховный король, правая рука Бруда
  
  Мхиби, женщина из племён рхиви
  
  Серебряная Лиса, Перерождённая рхиви
  
  Корлат, одиночница, тисте анди
  
  Орфантал, брат Корлат
  
  Хурлокель, всадник в освободительной армии
  
  Карга, старейшая из великих воронов и спутница Аномандра Рейка
  
  Баргасты
  
  Хумбролл Тор, военный вождь клана Белолицых
  
  Хетан, дочь вождя
  
  Кафал, старший сын вождя
  
  Неток, второй сын вождя
  
  Послы из Даруджистана
  
  Колл, посол
  
  Эстрайсиан Д’Арле, советник
  
  Барук, алхимик
  
  Крупп, горожанин
  
  Мурильо, горожанин
  
  Т’лан имассы
  
  Крон, предводитель Кроновых т’лан имассов
  
  Канниг Тол, вождь клана
  
  Бек Охан, заклинатель костей
  
  Пран Чоль, заклинатель костей
  
  Окрал Лом, заклинатель костей
  
  Бендал Хоум, заклинатель костей
  
  Ай Эстос, заклинатель костей
  
  Олар Этил, первая заклинательница костей и первая одиночница
  
  Тлен, Отверженный, прежде Первый Меч
  
  Килава, отступница, заклинательница костей
  
  Ланас Тог, из Керлумовых т’лан имассов
  
  Паннионский Домин
  
  Провидец, царь-жрец Домина
  
  Ультентха, септарх Коралла
  
  Кульпат, септарх осаждающей армии
  
  Инал, септарх Леста
  
  Анастер, тенескаури, Дитя Мёртвого Семени
  
  Провидомин Кальт
  
  Другие
  
  К’рул, Старший бог
  
  Драконус, Старший бог
  
  Сестра Холодных Ночей, Старшая богиня
  
  Госпожа Зависть, обитательница Морна
  
  Гетол, Глашатай
  
  Трич, Первый герой (Тигр Лета)
  
  Ток Младший, Арал Фэйл, малазанский разведчик
  
  Гарат, огромный пёс
  
  Баальджагг, ещё более огромная волчица
  
  Мок, сегулех
  
  Турул, сегулех
  
  Сену, сегулех
  
  Скованный, неизвестный Взошедший (также именуемый Увечным богом)
  
  Ведьма Теннеса
  
  Мунуг, даруджиец-ремесленник
  
  Таламандас, баргастское чучелко
  
  Ормулогун, художник в Войске Однорукого
  
  Гамбл, его критик
  
  Харадас, глава каравана Тригалльской торговой гильдии
  
  Азра Джаэль, морпех из Войска Однорукого
  
  Корешок, из Моттских ополченцев
  
  Хлев, из Моттских ополченцев
  
  Пень, из Моттских ополченцев
  
  Иов Валун, из Моттских ополченцев
  [block_0016249.jpg]
  [block_00162410.jpg]
  
  Книга третья. Капастан
  
  Последним Смертным мечом Устава Фэнера был Фанальд из Кон-Вора, погибший при Сковывании. Вепрев плащ Дестрианта последним надевал Ипшанк из Корелри, который пропал без вести во время Последнего Побега Манаска на Ледовых полях Стратема. Другой человек был готов принять этот титул, но его изгнали из клира, а имя его вычеркнули из всех записей. Известно, однако, что он был родом из Унты; в юности промышлял воровством на зловонных улочках столицы, а также — что отлучение сопровождалось невиданной карой со стороны Устава Фэнера…
  Биррин Тунд.
  Храмовые биографии
  
  Глава четырнадцатая
  
  Если только можете, дорогие мои друзья, старайтесь не оказываться в осаждённом городе.
  Убиласт (Безногий)
  
  В таверне, занимавшей весь юго-восточный угол старой Даруджийской улицы, было не больше полудюжины посетителей, почти все — чужеземцы, которые, как и Остряк, оказались теперь в ловушке. Паннионская армия под стенами Капастана уже больше пяти дней ничего не предпринимала. Поговаривали, что за гребнем на севере видели тучи пыли, которые означали… что-то. Но это было уже несколько дней назад, и с тех пор ничего не случилось.
  
  Чего ждал септарх Кульпат, не знал никто, зато догадок было хоть отбавляй. Баржи перевозили всё больше и больше тенескаури через реку, так что уже казалось, будто половина населения империи вступила в крестьянскую армию.
  
  — Их такая прорва, — сказал кто-то колокол назад, — что каждому достанется разве что по кусочку капастанца.
  
  Посмеялся над шуткой один лишь Остряк.
  
  Капитан сидел за столом у входа, опершись спиной на грубо оштукатуренный, укреплённый балками дверной проём, слева от самой двери, лицом к низкому главному залу таверны. По земляному полу под столами кралась мышь, перебегала из тени в тень, скользила среди сапог и ботинок посетителей.
  
  Остряк следил за её странствием из-под полуопущенных век. На кухне ещё можно было раздобыть порядочно еды — так ему, во всяком случае, подсказывал нос. Однако Остряк отлично понимал, что, если осада затянется, этому изобилию быстро настанет конец.
  
  Его взгляд метнулся к закопчённым стропилам, где спала, свесив лапы с перекладины, местная кошка. Охотилась она, похоже, только во сне. По крайней мере, сейчас.
  
  Мышь добралась до подножки у стойки и двинулась вдоль неё ко входу в кухню.
  
  Остряк вновь пригубил разведённого вина — воды в кубке было уже явно больше; паннионцы сжали хватку на горле города почти неделю назад. Остальные шесть посетителей сидели поодиночке за столами или опирались на стойку. Временами они обменивались словом-другим, как правило, бессмысленными комментариями, на которые редко отвечали чем-то большим, чем хмыканьем.
  
  Остряк приметил, что днём и по ночам в таверне собирались два разных типа людей. Сейчас он смотрел на первых — эти чуть ли не жили в общем зале, медленно потягивали вино и эль. Они были чужими в Капастане, не имели приятелей, зато передружились между собой, пусть и объединяло их лишь совместное ничегонеделание. К ночи начнут подходить другие. Крикливые, драчливые, они затаскивали внутрь уличных шлюх и швыряли свои монеты на столы так, будто думать не думали о завтрашнем дне. В них кипела энергия отчаяния, лихой привет, брошенный в лицо Худу. «Мы — твои, костяной ублюдок, —
  будто говорили они. — Но не раньше рассвета!
  »
  
  Они кипели, текли, словно пенное море среди неподвижных, безразличных камней — молчаливых, одиноких посетителей дневного времени.
  
  Море и камни. Море пускается в пляс перед лицом Худа, лишь только он оказывается поблизости. Камни уже так давно смотрят в глаза этому ублюдку, что им лень даже пошевелиться, не то что плясать. Море громогласно хохочет над собственными шутками. Камни со скрежетом бросят одну фразу, которой хватит, чтобы весь зал замолчал. «Разве что по кусочку капастанца…»
  
  В следующий раз лучше буду держать язык за зубами.
  
  Кошка встрепенулась на балке, потянулась так, что чёрные полоски волнами побежали по бурому меху. Свесила голову вниз, приподняв уши.
  
  Мышь замерла на пороге кухни.
  
  Остряк тихонько присвистнул.
  
  Кошка посмотрела на него.
  
  Мышь метнулась в кухню и скрылась из виду.
  
  С громким скрипом дверь таверны распахнулась внутрь. Вошёл Бук, встретился взглядом с Остряком, затем устало опустился на стул рядом.
  
  — Ты очень предсказуем, — пробормотал пожилой мужчина и жестом заказал ещё два кубка, как только поймал взгляд кабатчика.
  
  — Ага, — отозвался Остряк. — Я — камень.
  
  — Камень, значит? Скорей уж толстая игуана на камне. А когда придёт большая волна…
  
  — Худ с ним. Ладно, ты меня нашёл, Бук. Что дальше?
  
  — Просто хотел поблагодарить тебя за помощь, Остряк.
  
  — Это что, была ирония, старик? Ещё немного потренируешься и…
  
  — На самом деле я почти серьёзно. Мутная вода, которую ты мне дал выпить, — зелье Керули — оно просто чудеса творит. — На узком лице Бука возникла хитрая улыбка. — Чудеса…
  
  — Рад слышать, что тебе лучше. Есть ещё новости, потрясающие основы мироустройства? Если нет…
  
  Бук откинулся на спинку, чтобы дать кабатчику поставить на стол два кубка, а когда тот заковылял прочь, сказал:
  
  — Я встречался со старейшинами Лагерей. Поначалу они хотели идти прямо к князю…
  
  — Но потом опомнились.
  
  — Пришлось их слегка подтолкнуть.
  
  — Значит, теперь у тебя есть всё, чтобы не дать этому чокнутому евнуху играть в привратника у Худовых врат. Хорошо. Нельзя допустить панику на улицах, когда четверть миллиона паннионцев осаждают город.
  
  Бук прищурился и посмотрел на Остряка.
  
  — Так и думал, что покой тебе больше по душе.
  
  — Ну вот, уже лучше.
  
  — Но мне всё равно нужна твоя помощь.
  
  — Не пойму, в чём, Бук. Если только ты не хочешь, чтобы я дверь высадил и снёс Корбалу Брошу голову с плеч. Но тогда тебе нужно будет отвлечь Бошелена. Поджечь его, например. Мне много времени не нужно. Главное — подобрать момент. Скажем, когда стены пробьют и на улицы хлынут тенескаури. Тогда мы возьмёмся за руки и пойдём к Худу вместе, распевая весёлые песенки.
  
  Бук ухмыльнулся, салютуя кубком.
  
  — Идёт, — сказал он и выпил.
  
  Остряк осушил свою чашу, потянулся за другой.
  
  — Ты знаешь, где меня найти, — буркнул он некоторое время спустя.
  
  — Пока не нахлынет волна.
  
  Кошка спрыгнула с балки, метнулась вперёд и зажала лапой таракана. Начала с ним играть.
  
  — Ладно, — прорычал после паузы капитан, — чего ещё сказать хочешь?
  
  Бук небрежно пожал плечами.
  
  — Говорят, Скалла подалась в добровольцы. Ходят слухи, что паннионцы наконец готовы начать первый штурм. В любой момент.
  
  — Первый? Да второй им, скорее всего, и не понадобится. А «готовы» — они уже несколько дней, как готовы, Бук. Если Скалла решила жизнь свою положить, защищая то, что защитить невозможно, это её личное дело.
  
  — А какая альтернатива? Паннионцы пленных брать не будут, Остряк. Всем нам придётся драться — рано или поздно.
  
  Это ты так думаешь.
  
  — Если только, — продолжил Бук после паузы, вновь поднимая кубок, — ты не собираешься переметнуться. Обрести вдруг веру, по необходимости…
  
  — А какой ещё выход?
  
  Взгляд Бука стал суровым.
  
  — Набьёшь брюхо человечиной, Остряк? Чтобы выжить? И на такое пойдёшь, да?
  
  — Мясо есть мясо, — ответил Остряк, не сводя глаз с кошки. Тихий хруст дал ему знать, что игра окончена.
  
  — Однако, — сказал Бук, поднимаясь, — не ожидал, что ты ещё способен меня огорошить. Думал, я тебя знаю…
  
  — Думал.
  
  — Значит, за это отдал жизнь Драсти.
  
  Остряк медленно поднял голову. Бук увидел в его глазах нечто такое, что вдруг отступил на шаг.
  
  — Ты с каким Лагерем сейчас работаешь? — спокойно поинтересовался капитан.
  
  — С Ульданом, — прошептал пожилой мужчина.
  
  — Я к тебе туда загляну. А пока что, Бук, пшёл прочь с глаз моих.
  
  Тени отступили к стенам гарнизона, так что Хетан и её брат, Кафал, остались на солнцепёке. Склонив головы, баргасты сидели на корточках на старой, потёртой подстилке. По телам обоих тёк пот — почерневший от сажи. Между ними стояла широкая, неглубокая жаровня с горящими углями.
  
  По обе стороны от баргастов пробегали солдаты и княжеские посыльные.
  
  Кованый щит Итковиан разглядывал их со своего места у входа в цитадель. Он не слыхал, чтобы баргасты увлекались медитацией, но Хетан и Кафал почти ничего другого не делали с самого возвращения из Пленника. Они постились, ни с кем не говорили, самым неудобным образом расположились посреди цитадельного двора, в общем, превратились в неприступный остров.
  
  Это не обычный покой смертных. Они странствуют среди духов. Брухалиан требует, чтобы я отыскал к ним подход — любой ценой. Остался ли у Хетан ещё хотя бы один секрет? Дорога к спасению для себя и для брата, а также для костей Духов-Основателей? Неведомая слабость в нашей обороне? Недостаток в расположении паннионцев?
  
  Итковиан вздохнул. Он уже пробовал — безуспешно. Придётся попытаться снова. Он уже приготовился шагнуть вперёд, но вдруг почувствовал чьё-то присутствие рядом и, обернувшись, увидел князя Джеларкана.
  
  Лицо молодого человека осунулось от усталости. Руки с длинными пальцами дрожали, хоть и были сплетены у пояса. Не сводя глаз с мельтешения во дворе, князь сказал:
  
  — Кованый щит, я должен знать, что намеревается делать Брухалиан. У него есть нечто — то, что вы, солдаты, зовёте бритой костяшкой в дыре, — это мне ясно. И вот я вновь пришёл, чтобы добиться аудиенции у человека, который состоит у меня на службе. — Джеларкан даже не пытался скрыть горький сарказм этих слов. — Безуспешно. У Смертного меча нет на меня времени. Нет времени на князя Капастана.
  
  — Сударь, — ответил Итковиан, — вы можете задать свои вопросы мне, и я сделаю всё возможное, чтобы ответить.
  
  Молодой капанец резко обернулся к Кованому щиту.
  
  — Брухалиан позволил тебе говорить?
  
  — Да.
  
  — Хорошо. Кроновы т’лан имассы и немёртвые волки с ними. Они истребили септарховых демонов — к’чейнов.
  
  — Да.
  
  — Но в Паннионском Домине есть и другие. Ещё сотни охотников.
  
  — Да.
  
  — Так почему т’лан имассы не идут в саму империю? Удар по территории Провидца может заставить его отозвать Кульпата и снять осаду. Провидцу ничего не останется, кроме как оттянуть их обратно за реку.
  
  — Если бы т’лан имассы были смертной армией, такой выбор воистину был бы очевиден и, как следствие, благоприятен для наших собственных нужд, — ответил Итковиан. — Увы, Крон и его неупокоенные сородичи скованы неземными потребностями, о которых мы почти ничего не знаем. Они поведали нам о каком-то собрании, о беззвучном призыве с неведомой целью. Сейчас он для них важнее всего. Крон и т’лан айи уничтожили к’чейн че’маллей септарха, поскольку сочли их угрозой для своего Соединения.
  
  — Почему? Такого объяснения недостаточно, Кованый щит.
  
  — С этой оценкой я не могу поспорить, сударь. Похоже, есть и другая причина тому, что Крон не желает уходить на юг. Тайна самого Провидца. Слово «Паннион», похоже, яггутское. Яггуты были смертными врагами т’лан имассов, как вы знаете. По моему личному мнению, Крон ожидает прибытия… союзников. Другие т’лан имассы собираются на будущее Соединение.
  
  — То есть по-вашему выходит, что Крон опасается Паннионского Провидца…
  
  — Да, поскольку считает, что Провидец — яггут.
  
  Князь долго молчал, затем покачал головой.
  
  — Даже если т’лан имассы решатся выступить против Паннионского Домина, для нас будет слишком поздно.
  
  — Видимо, да.
  
  — Ладно. Теперь — другой вопрос. Почему это их Соединение происходит здесь?
  
  Итковиан замялся, затем медленно кивнул в ответ собственным мыслям.
  
  — Князь Джеларкан, та, что созывает т’лан имассов, приближается к Капастану… вместе с армией.
  
  — Какой армией?
  
  — Войском, которое собирается вести войну против Паннионского Домина. Более того, среди прочего они собираются также снять осаду с Капастана.
  
  — Что?!
  
  — Сударь, они в пяти неделях пути отсюда.
  
  — Мы не продержимся…
  
  — Это также известно, князь.
  
  — И что же, призывательница командует этой армией?
  
  — Нет. Войско ведут два военачальника — Каладан Бруд и Дуджек Однорукий.
  
  — Дуджек… Первый Кулак?!
  Малазанец? Нижние божества! Как давно вы об этом узнали?
  
  Кованый щит откашлялся.
  
  — Впервые мы установили с ними связь уже некоторое время назад, князь. Чародейскими средствами. Которые с тех пор стали… недоступны.
  
  — Да-да, это я хорошо знаю. Дальше!
  
  — То, что с армией идёт и призывательница, нам сообщили лишь недавно: так сказал заклинатель костей из Кроновых т’лан имассов…
  
  — А войско, Итковиан? Я хочу больше знать об этой армии!
  
  — Дуджека и его легионы объявила вне закона императрица Ласиин. Теперь он действует по собственному почину и ведёт около десяти тысяч солдат. Под рукой Каладана Бруда несколько небольших отрядов наёмников, три клана баргастов, народ рхиви и тисте анди — всего тридцать тысяч бойцов.
  
  Глаза князя Джеларкана широко распахнулись. Итковиан видел, как эти сведения пробили внутренние стены капанца, видел, как в его душе одна за другой расцветали и тут же увядали надежды.
  
  — На первый взгляд, — тихо проговорил Кованый щит, — всё, что я вам сообщил, чрезвычайно важно. Однако вы, как я вижу, уже понимаете, что по сути эти вести лишены всякого смысла. Пять недель, князь. Уповайте на то, что они отомстят, ибо лишь это им останется. И даже тогда, учитывая небольшое число воинов…
  
  — Это твои выводы или Брухалиана?
  
  — Увы, в этом мы согласны.
  
  — Глупцы! — прохрипел молодой князь. — Худом проклятые дураки.
  
  — Ваше Высочество, мы не сможем пять недель сдерживать паннионцев.
  
  — Да знаю я, Худова плешь! Вопрос в другом: зачем вообще пытаться?
  
  Итковиан нахмурился.
  
  — Сударь, таковы условия нашего контракта. Защита города…
  
  — Кретин! Какое мне дело да вашего треклятого контракта? Вы уже сами сказали, что в любом случае проиграете! Моя
  забота — жизнь подданных. Армия идёт с запада? Наверняка. По берегу реки…
  
  — Мы не сможем вырваться, князь. Нас просто уничтожат.
  
  — Сосредоточим все силы на западной стороне. Внезапная вылазка, которая обернётся исходом. Кованый щит…
  
  — Нас перебьют, — веско заявил Итковиан. — Ваше Высочество, мы об этом думали. Ничего не выйдет.
  Септарх пошлёт кавалерию, всадники окружат нас, заставят остановиться. Затем подоспеют беклиты и тенескаури. Мы лишь сменим удобную для защиты позицию на неудобную. Всё будет кончено в течение одного колокола.
  
  Князь Джеларкан смотрел на Кованого щита с нескрываемым вызовом, даже больше — с ненавистью.
  
  — Сообщи Брухалиану следующее, — прохрипел он. — В будущем «Серым мечам» не следует думать за князя. Не их дело решать, что ему следует знать, а что — нет. Князю следует докладывать обо всех делах, невзирая на то, важными они вам кажутся или незначительными. Это понятно, Кованый щит?
  
  — Я передам эти слова в точности, Ваше Высочество.
  
  — Я так понимаю, — продолжил князь, — Совет Масок знает даже меньше, чем я знал колокол тому?
  
  — Вероятнее всего, так и есть. Ваше Высочество, интересы Совета…
  
  — Избавь меня от своих высокоучёных рассуждений, Итковиан. Доброго дня.
  
  Кованый щит смотрел, как князь шагает прочь к выходу из цитадели походкой слишком жёсткой, чтобы показаться царственной. Однако по-своему благородной. Примите мои соболезнования, любезный князь, хоть я, конечно, и не осмелюсь высказать их вслух. Я — лишь инструмент воли Смертного меча. Мои личные желания не имеют значения.
  Итковиан подавил волну горького гнева, который вызвали эти мысли, и вновь перевёл взгляд на баргастов, по-прежнему сидевших на подстилках на солнцепёке.
  
  Они вышли из транса. Хетан и Кафал теперь склонились ближе к жаровне, из которой валил в пронизанный солнцем воздух белый дым.
  
  Удивлённый Итковиан помедлил, прежде чем шагнуть вперёд.
  
  Приблизившись, он разглядел, что баргасты положили на угли какой-то предмет. Розоватая по краям, плоская, молочно-белая в центре — свежая лопаточная кость, слишком лёгкая для бхедериней, но тоньше и длиннее, чем у человека. Лопатка оленя, наверное, или антилопы. Баргасты начали ритуал прорицания, используя предмет, который позволял понять, почему их клановые шаманы называются заклинателями костей и поплечниками.
  
  Значит, они не просто воины. Этого и следовало ожидать. Вспомни, как Кафал пел в Пленнике. Он — поплечник, а Хетан — его сестра-заклинательница.
  
  Кованый щит остановился у самого края подстилки, чуть левее Кафала. На лопатке уже начали появляться трещины. Жир пузырился на толстых краях кости, шипел и вспыхивал, словно огненная мантия.
  
  Простейший способ гадания — чтение трещин как карты, которая позволит охотникам племени найти стада диких бхедеринов. Но Итковиан прекрасно понимал, что в данном случае в дело пошли куда более сложные чары, и трещины представляли собой отнюдь не просто карту земного мира. Кованый щит молчал, прислушиваясь к тихому бормотанию Хетан и её брата.
  
  Они говорили по-баргастски, этим языком Итковиан владел лишь в малой мере. Тем более странным ему показалось то, что в разговоре, кажется, принимали участие трое — Хетан и Кафал склоняли головы набок или кивали в ответ на слова, которых никто, кроме них, не слышал.
  
  Лопатка уже покрылась сложным лабиринтом трещин, на кости показались синеватые, бежевые и выжженные белые пятна. Скоро она начнёт разваливаться: когда дух животного рухнет под напором огромной силы, текущей через его угасающую жизнь.
  
  Странный разговор закончился. Кафал вновь погрузился в транс, Хетан отодвинулась от жаровни, подняла голову и посмотрела в глаза Итковиану.
  
  — А, волк! Рада тебя видеть. В мире произошли изменения. Удивительные изменения.
  
  — И ты рада этим изменениям, Хетан?
  
  Она улыбнулась.
  
  — А тебе было бы приятно, если так?
  
  Шагну ли я в эту бездну?
  
  — Такая вероятность существует.
  
  Женщина рассмеялась, медленно поднялась на ноги. Поморщилась и потянулась.
  
  — Духи держите меня, как же кости ноют. И мускулы требуют заботливых рук.
  
  — Есть особые упражнения…
  
  — Будто я не знаю, волк. Ты ко мне присоединишься, чтобы их исполнить?
  
  — Какие у тебя вести, Хетан?
  
  Она ухмыльнулась, упёрла руки в бока.
  
  — Клянусь Бездной, — протянула она, — какой же ты неуклюжий. Ложись под меня и выведай все мои тайны — это тебе поручили? В такую игру тебе лучше не играть. Особенно со мной.
  
  — Вероятно, вы правы, — процедил Итковиан. Он выпрямился и отвернулся.
  
  — Да постой же! — расхохоталась Хетан. — Бежишь, словно кролик? А я тебя волком называла? Пожалуй, следует сменить имя.
  
  — Это ваш выбор, — бросил через плечо Кованый щит и зашагал прочь.
  
  У него за спиной вновь зазвенел смех Хетан.
  
  — Ха-ха, вот в эту игру и вправду стоит поиграть! Беги, беги, милый мой кролик! Неуловимая моя добыча, ха!
  
  Итковиан вернулся в цитадель, прошёл по коридору, который тянулся вдоль внешней стены города, и оказался перед входом в башню. Под позвякивание доспехов Кованый щит взобрался по крутым каменным ступеням. Он попытался выбросить из головы образ Хетан, смеющееся лицо, лукавые глаза, ручейки пота, промывающие на лбу дорожки в слое пепла, выразительно, недвусмысленно выдвинутую вперёд грудь. Итковиан презирал себя за это новое рождение давно похороненных желаний. Обеты рассыпались в прах, всякую молитву Фэнеру встречало лишь молчание, будто богу было плевать на жертвы, которые во имя его приносил Кованый щит.
  
  И быть может, это и есть последняя, самая сокрушительная истина. Богам нет дела до аскетизма, до ограничений, которые налагают на себя люди. Им нет никакого дела до правил поведения, до изощрённой этики храмов и монастырей. Наверное, они и вправду смеются над цепями, в которые мы сами себя заковываем, над нашей бесконечной, ненасытной нуждой находить недостатки в жизненных потребностях. Или даже не смеются, но злятся на нас. Быть может, отказ от радостей жизни и есть самое страшное оскорбление для тех, кому мы поклоняемся и служим.
  
  По винтовой лестнице Итковиан поднялся в оружейную, рассеянно кивнул двум солдатам на посту, а затем взобрался выше — на верхнюю площадку.
  
  Дестриант уже был там. Карнадас внимательно посмотрел на Кованого щита.
  
  — Вы, сударь, выглядите встревоженным.
  
  — Да, не стану отрицать. Я беседовал с князем Джеларканом, и он остался весьма недоволен. Затем я разговаривал с Хетан. Дестриант, моя вера пошатнулась.
  
  — Вы сомневаетесь в своих обетах.
  
  — Именно так, сударь. Признаюсь, я сомневаюсь в их истинности.
  
  — Кованый щит, вы верили, что ваши правила поведения существуют, чтобы почитать Фэнера?
  
  Итковиан нахмурился, опершись на мерлон, и уставился на окутанный дымами вражеский лагерь под стенами.
  
  — Ну, да…
  
  — В таком случае, сударь, вы жили в заблуждении.
  
  — Прошу вас объясниться.
  
  — Конечно. Вы испытали потребность сковать себя обетами, нужду испытать собственную душу их строгостью. Иными словами, Итковиан, ваши обеты родились из внутреннего диалога с самим собой — но не с Фэнером. Эти цепи — лишь ваши, как и ключи, которыми вы можете их отомкнуть, когда потребности в них более не будет.
  
  — Не будет?
  
  — Да. Когда всё, что подразумевает жизнь, перестанет угрожать вашей вере.
  
  — То есть вы подразумеваете, что мои терзания и сомнения касаются не моей веры, но лишь обетов. Что я перестал их различать.
  
  — Верно, Кованый щит.
  
  — Дестриант, — проговорил Итковиан, не сводя глаз с лагеря паннионцев, — ваши слова ведут к буйству плоти.
  
  Высший жрец расхохотался.
  
  — И с ним, смею надеяться, к улучшению вашего — обычно столь мрачного — настроения!
  
  Губы Итковиана дрогнули.
  
  — Ну, уж тут, сударь, вы уповаете на чудо.
  
  — Я был бы рад…
  
  — Стойте! — Кованый щит поднял закованную в латную перчатку руку. — Движение в лагере беклитов.
  
  Карнадас подошёл к нему, весёлость испарилась.
  
  — И вон там, — указал Итковиан, — среди урдомов. Скаланди на флангах. Провидомины принимают на себя командование.
  
  — Сначала они возьмут форты, — предсказал Дестриант. — Уничтожат прославленных джидратов Совета Масок. Быть может, те сумеют подарить нам ещё немного времени…
  
  — Найдите моих вестовых, сударь. Предупредите офицеров. И сообщите князю.
  
  — Да, Кованый щит. Вы останетесь здесь?
  
  Итковиан кивнул.
  
  — Отсюда хороший обзор. Идите, сударь, прошу вас.
  
  Беклиты уже выстроились кольцом вокруг занятых джидратами укреплений. На солнце поблёскивали наконечники копий.
  
  Оставшись в одиночестве, Итковиан прищурился, глядя на приготовления врага.
  
  — Ну, что ж, вот и началось.
  
  На безлюдных переулках Капастана царила тишина, под чистым, безоблачным небом Остряк шёл по улице Калманарка. Он приблизился к изогнутой стене Лагеря Ульден, отпихнул ногой груду мусора, загораживавшую лестницу вниз, а затем изо всех сил впечатал кулак в крепкую дверь, врезанную в основание стены.
  
  Вскоре она со скрипом подалась и отворилась.
  
  Остряк шагнул в узкий коридор, который под острым углом поднимался обратно на уровень улицы, и через двадцать шагов оказался на залитом солнечным светом центральном подворье.
  
  Бук закрыл за товарищем массивную дверь, не без труда вернул на место тяжеленный засов. Затем худой и седой воин обернулся к Остряку.
  
  — Быстро. Что там?
  
  — А ты как думаешь? — проворчал капитан. — Движение пошло. Паннионцы готовятся к бою. Вестовые носятся туда-сюда…
  
  — На какой стене ты был?
  
  — На северной, сразу за Лектаровым домом, только это не важно. А ты как? Я раньше забыл спросить. Выходил этот ублюдок на охоту прошлой ночью?
  
  — Нет. Я же говорил тебе, Лагеря мне помогают. Думаю, он всё ещё пытается понять, почему вернулся несолоно хлебавши позавчера. Это его так взвинтило, что даже Бошелен заметил.
  
  — Скверно. Он начнёт искать причину, Бук.
  
  — Ну да. Я же говорил, что будут риски, верно?
  
  Ага, попытайся сделать так, чтобы безумный убийца не нашёл себе жертв — и сам не понял почему — в осаждённом городе… Чтоб ты в Бездну провалился, Бук, во что ты меня втянул?
  Остряк посмотрел вверх по коридору.
  
  — Помогают, говоришь. Как твои новые друзья к этому отнеслись?
  
  Старик пожал плечами.
  
  — Корбал Брош предпочитает забирать для своих экспериментов здоровые органы. Опасность грозит их детям.
  
  — И была бы меньше, если бы они этого не знали.
  
  — Это им известно.
  
  — Дети, говоришь?
  
  — Да, за домом всегда следят как минимум четверо — вроде как уличные беспризорники. Там и настоящих много, так что дозорные могут затеряться. И за небом они тоже следят… — Бук внезапно замолк, в его глазах блеснула странная хитрость.
  
  Остряк понял, что у Бука есть какой-то секрет.
  
  — За небом? Это ещё зачем?
  
  — Хм, ну, на случай, если Корбал Брош попробует пройти по крышам.
  
  Да в этом городе все крыши широкие и купольные!
  
  — Короче, я хотел сказать, — продолжил Бук, — что за домом следят. К счастью, Бошелен по-прежнему не вылезает из подвала, устроил там что-то вроде лаборатории. Вообще не выходит. А Корбал днём спит. Остряк, то, что я раньше сказал…
  
  Остряк резко поднял руку, чтобы заставить его молчать.
  
  — Слушай!
  
  Оба замерли неподвижно.
  
  Ступнями они ощутили далёкий гром, за городскими стенами нарастал многоголосый рёв.
  
  Бук вдруг побледнел, выругался и спросил:
  
  — Где Скалла? И даже не пытайся врать, что не знаешь.
  
  — На воротах у Портовой дороги. Пять взводов «Серых мечей», рота джидратов, дюжина с лишком лестийских гвардейцев…
  
  — Там громче всего…
  
  Хмурясь, он проворчал:
  
  — Правильно угадала, что оттуда всё и начнётся. Глупая женщина.
  
  Бук шагнул ближе и схватил Остряка за руку.
  
  — Так какого Худа, — прошипел он, — ты тут стоишь? Начался штурм, а Скалла прямо у него на пути!
  
  Остряк высвободился.
  
  — Бездне сказку расскажи, старик! Скалла — взрослая женщина, если ты не заметил. Я ей говорил — и тебе говорил!
  Это не моя война!
  
  — Тенескаури на это плевать, всё одно тебя бросят в котёл!
  
  С кривой ухмылкой Остряк оттолкнул Бука в сторону и оказался у двери. Одним движением правой руки он поднял тяжёлый засов в воздух, а затем выпустил, так что звон металла эхом раскатился по коридору. Капитан распахнул дверь, пригнулся, чтобы выйти к лестнице.
  
  Когда Хозмач поднялся наверх и замер посреди улицы, рёв штурма обрушился на него грохочущей волной. Приглушённый звон оружия, крики, стоны, вой и узнаваемый перестук, слышный, когда тысячи облачённых в доспехи тел приходят в движение — за стенами, на парапете, по обе стороны ворот, которые, капитан знал наверняка, вскоре содрогнутся от ударов тарана.
  
  Наконец осада оскалила свои железные клыки. Мучительное ожидание закончилось.
  
  И стены они не удержат. Да и ворота тоже. До заката всё будет кончено.
  Остряк подумал, что можно напиться, привычный ход мысли его успокоил.
  
  Какое-то движение наверху привлекло его внимание. Остряк задрал голову и увидел, как с запада по дуге летят, рассекая небо, полсотни огненных шаров. Прямо тут и там взвилось пламя — снаряды врезались в строения и мостовые с оглушительным грохотом.
  
  Капитан обернулся и увидел, что с севера приближается второй залп, один из шаров рос быстрее, чем остальные. Став ещё больше, превратившись в ярящееся солнце, огненный шар мчался прямо на Остряка.
  
  С проклятьем тот метнулся обратно по ступеням.
  
  Смолянистый снаряд врезался в улицу, подпрыгнул в мареве пламени и ударился об изогнутую стену Лагеря всего в десяти шагах от лестницы.
  
  Каменное ядро пробило стену, поволокло за собой пламя.
  
  На горящую улицу посыпались обломки.
  
  Покрытый синяками, почти оглохший Остряк с трудом выбрался наверх. Изнутри Лагеря Ульдан послышались крики. Из дыры в стене клубами валил дым. Плохо оказаться в ловушке огня.
  Капитан обернулся на стук распахнувшейся двери. Внизу появился Бук, вытащил за собой бесчувственную женщину.
  
  — Как там? — прокричал Остряк.
  
  Бук поднял взгляд.
  
  — Ты ещё здесь? Всё нормально. Огонь почти потушили. Убирайся отсюда — иди и спрячься где-нибудь.
  
  — Хорошая мысль, — проворчал Остряк.
  
  Дым заслонил небо, он вздымался чёрными столбами со всей восточной части Капастана, ветер раскатывал его на запад, словно покрывало. В Даруджийском квартале было видно пламя — среди храмов и многоэтажных домов. Решив, что при обстреле безопаснее всего будет под стенами, Остряк двинулся по улице на восток. Это просто совпадение, что Скалла тоже там, у ворот на Портовой дороге. Она свой выбор сделала.
  
  Это не наша война, демон её побери. Если б я хотел быть солдатом, вступил бы в какую-нибудь Худом проклятую армию. В Бездну их всех
  …
  
  Сквозь завесу дыма промчалась следующая волна снарядов, выпущенных далёкими катапультами. Остряк ускорил шаг, но огненные шары уже оказались позади, обрушились на город оглушительным барабанным боем. Если они так будут продолжать, я ведь могу и разозлиться.
  В дыму впереди показались бегущие фигуры. Звон оружия стал громче, шёпоток, будто волны хлещут каменистый берег. Ладно. Я только подойду к воротам и вытащу девочку оттуда. Это быстро. И видит Худ, я её изобью до беспамятства, если будет спорить. Мы найдём отсюда какой-то выход. И точка.
  
  Остряк подошёл к ряду рыночных прилавков, выходивших на Портовую улицу. Переулки за грязными лотками были узкими, по колено заваленными отбросами. Дальше виднелась в белом дыму улица. Разбрасывая ногами мусор, Остряк выбрался на неё. Слева едва просматривались ворота. Массивные створки были разбиты, под аркой и на площадке перед ней — груды тел. На закопчённых стенах мощных башен по бокам виднелись белёсые шрамы от стрел и снарядов баллист, из амбразур сочился дым. Внутри были слышны крики и звон мечей. По стенам с обеих сторон от ворот двигались солдаты в форме «Серых мечей», они пытались пробиться на верхние этажи башен.
  
  Справа к Остряку приближался тяжёлый топот сапог. Из дыма вынырнули шесть взводов «Серых мечей», первые два ряда со щитами и мечами, два дальних — со взведёнными арбалетами. Они перебежали открытое пространство перед капитаном и заняли место в арке ворот, за баррикадой из тел.
  
  Порыв ветра разорвал дым над улицей справа — Остряк увидел трупы: стражники-капанцы, лестийская гвардия и паннионские бетаклиты, вплоть до баррикады на перекрёстке в шестидесяти шагах, там виднелась вторая груда мёртвых солдат.
  
  Остряк трусцой побежал к отряду «Серых мечей». Не увидев кого-то с явными офицерскими знаками отличия, он выбрал женщину с арбалетом, ту, что стояла ближе всего.
  
  — Доложи обстановку, солдат.
  
  Женщина покосилась на него, на её лице застыла безучастная, покрытая копотью маска. Остряк с удивлением понял, что она — капанка.
  
  — Мы должны очистить башни снизу доверху. Отряд скоро вернётся с вылазки, мы их пропустим и будем удерживать арку.
  
  Остряк недоумённо уставился на женщину. Вылазка? Боги, да они ума лишились!
  
  — Удерживать, говоришь? — Он покосился на ворота. — Как долго?
  
  Та пожала плечами.
  
  — Сюда уже спешат сапёры и рабочие. Через колокол или два будут новые ворота.
  
  — Сколько пробоев? Что потеряли?
  
  — Не знаю, горожанин.
  
  — Хватит болтать, — выкрикнул мужской голос. — И гоните отсюда этого гражданского…
  
  — Движение впереди, сударь! — заорал другой солдат.
  
  На плечи присевшим мечникам легли взведённые арбалеты. Из-за арки кто-то выкрикнул:
  
  — Не стреляйте, лестийцы! Мы входим!
  
  «Серые мечи» и не думали расслабляться. В следующий миг показались первые солдаты из тех, что участвовали в вылазке. Потрёпанные, с ранеными на руках, солдаты закричали, чтобы «Серые мечи» дали им дорогу.
  
  Взводы разделились так, что образовался коридор.
  
  Из первых тридцати гвардейцев каждый нёс раненого товарища. Внимание Остряка привлекли звуки схватки за воротами. Они приближались. Этих солдат с ранеными прикрывал арьергард, и давление на него усиливалось.
  
  — Контратака! — заорал кто-то. — Бойцы-скаланди…
  
  На стене справа от южной привратной башни взвыл рог.
  
  Рёв на поле за воротами усиливался. Брусчатка под сапогами Остряка дрожала. Скаланди. Они вступают в бой целыми легионами — не меньше, чем по пять тысяч…
  
  «Серые мечи» строились чуть позади на Портовой улице — мечники, арбалетчики и капанские лучники готовились отступать. За ними собирался ещё больший отряд с баллистами, требушетами и малыми катапультами, в ковшах последних дымились раскалённые камни.
  
  Под аркой показался арьергард. Метательные копья падали среди солдат, скользили по броне и щитам, лишь одно попало в цель — воин завертелся на месте с шипастым древком в горле. За ними следовали скаланди — гибкие, в кожаных рубахах и шлемах, вооружённые копьями и подобранными на поле мечами, у некоторых были сплетённые из прутьев щиты. Паннионцы набрасывались на отступающий строй тяжёлой пехоты лестийцев, умирали один за другим, но на место каждого павшего тут же вставал другой солдат, оглашая город пронзительным боевым кличем.
  
  — Назад! Назад!
  
  Гвардейцы отреагировали на приказ мгновенно, солдаты вышли из боя, развернулись и рванулись прочь по коридору, оставив павших — тех схватили скаланди, утащили назад. Затем в ворота хлынули паннионцы.
  
  За спинами лестийцев «Серые мечи» сомкнули ряды. Щёлкнули арбалеты. Десятки скаланди упали, извивающиеся тела погасили разгон атакующих. Остряк смотрел, как «Серые мечи» спокойно перезаряжают своё оружие.
  
  Несколько паннионцев из первого ряд добежали до мечников — и быстро погибли.
  
  Перебравшись через тела павших сородичей, вторая волна скаланди устремилась к строю.
  
  И рухнула под новым градом стрел. Проход под аркой ворот наполнился телами. Вскоре появилась следующая группа скаланди, но эти были безоружны. Пока «Серые мечи» перезаряжали арбалеты, скаланди начали оттаскивать мёртвых и раненых назад.
  
  Внезапно с треском распахнулась дверь левой привратной башни. Остряк резко развернулся, руки потянулись к гадробийским саблям. Наружу вывалились шестеро измазанных кровью, кашляющих капанских дружинников. И среди них — Скалла Менакис.
  
  Её рапира была сломана на расстоянии ладони от острия; остаток клинка до самой чаши с крестовиной был густо покрыт человеческой кровью, алой были и рука в перчатке, и прикрывающий предплечье наруч. Что-то липкое и вытянутое болталось на тонком лезвии даги в другой руке так, что на землю капала коричневатая жижа. Дорогой кожаный доспех был изрублен в куски, один из ударов прошёл так глубоко, что рассёк даже стёганку под бронёй. Кусок нагрудника с подкладкой отвалился, открыв её правую грудь, на тонкой, белой коже темнели огромные синяки, оставленные чьей-то пятернёй.
  
  Сначала Скалла его не увидела. Её взгляд был прикован к воротам: там уже убрали последние трупы и внутрь хлынула новая волна скаланди. Первые ряды, как и прежде, рухнули под градом стрел, но выжившие продолжали наступать — обезумевшей, воющей толпой.
  
  Четыре ряда «Серых мечей» вновь разделились, солдаты развернулись и побежали — каждая часть отряда мчалась к ближайшему переулку на своей стороне Портовой улицы, где капанские лучники уже ждали момента, когда в зону обстрела вбегут преследователи-скаланди.
  
  Скалла рявкнула на своих немногочисленных соратников, и маленький отряд начал отступать вдоль стены. Тут-то она и заметила Остряка.
  
  Их взгляды встретились.
  
  — Дуй сюда, вол ленивый! — прошипела Скалла.
  
  Остряк подбежал к ним.
  
  — Худовы яйца! Женщина, что…
  
  — А ты как думаешь? Они на нас навалились, через ворота снизу в башню и по треклятым стенам. — Её голова дёрнулась назад, словно Скалла получила невидимый удар в лицо. В глазах у неё появилось отрешённое спокойствие. — Шли комната за комнатой. Один на один. Провидомин меня нашёл… — Она вновь содрогнулась. — Но ублюдок оставил меня в живых. Так что я его отыскала. Ладно, пошли! — Когда отряд побежал, она не глядя сунула под нос Остряку дагу, так что ему на грудь и лицо брызнули желчь и водянистое дерьмо. — Я его наизнанку вывернула, и Худ меня дери, как же он умолял. — Скалла сплюнула. — Мне не помогло — почему ему должно было помочь? Кретин. Жалкий, зарёванный…
  
  Остряк трусил позади и не сразу понял, о чём
  она говорит. Ох, Скалла
  …
  
  Та вдруг остановилась, лицо её побелело. Скалла развернулась, с ужасом посмотрела ему в глаза.
  
  — Это ведь должен был быть бой. Война. Этот ублюдок… — Она привалилась к стене. — О боги!
  
  Остальные ушли вперёд — то ли не заметили от усталости, то ли просто уже ничего не чувствовали из-за потрясения.
  
  Остряк придвинулся к Скалле.
  
  — Наизнанку вывернула, говоришь? — тихонько спросил он, но не осмелился прикоснуться к ней.
  
  Скалла кивнула, глаза её были плотно зажмурены, дыхание вырывалось из груди болезненными, хриплыми толчками.
  
  — А мне ни кусочка не оставила, девочка?
  
  Она помотала головой.
  
  — Это зря. Ну да ладно, не один провидомин, так другой сгодится.
  
  Скалла шагнула вперёд, прижалась лицом к его плечу. Остряк обнял её.
  
  — Пойдём-ка отсюда, девочка, — прошептал он. — У меня есть чистая комната, а а в ней — ванна, печь и кувшин воды. Близко к северной стене, там безопасно. В самом конце коридора. Вход один. Я снаружи у двери буду стоять, Скалла, столько, сколько нужно. И никто не пройдёт. Это я обещаю. — Остряк почувствовал, как она кивнула. Потянулся вниз, чтобы взять её на руки.
  
  — Я сама могу.
  
  — Можешь, но хочешь ли?
  Вот в чём вопрос, девочка.
  
  После долгой паузы Скалла вновь помотала головой. Остряк легко поднял её.
  
  — Подремли, если захочется, — сказал он. — Ты в безопасности.
  
  Остряк пошёл вдоль стены, женщина свернулась у него на руках, прижалась лицом к тунике, в этом месте грубая ткань уже промокла.
  
  Позади сотнями умирали скаланди, «Серые мечи» и капанская дружина устроили настоящую бойню.
  
  Ему хотелось быть там, с ними. В первом ряду. Чтобы отнимать одну жизнь за другой.
  
  Одного провидомина мало. Даже тысячи не хватит.
  
  Не сейчас.
  
  Остряк почувствовал, как холодеет, будто кровь в жилах превратилась в нечто иное — горькая жидкость текла по венам, наполняла мускулы странной, немыслимой силой. Никогда прежде он не чувствовал ничего подобного, но думать об этом не было смысла. Не существовало даже слов, чтобы это описать.
  
  И вскоре он узнает, что нет слов и для того, чтобы описать, чем он станет и что сделает.
  
  Как и предрекал Брухалиан, бойня, которую устроили к’чейн че’маллям Кроновы т’лан имассы и неупокоенные айи, повергла септарха и его армию в смятение. Порождённые ею замешательство и бездействие дали Кованому щиту Итковиану несколько дополнительных дней на подготовку к штурму. Но теперь время приуготовлений закончилось, Итковиану предстояло командовать защитниками города.
  
  И ни т’лан имассы, ни т’лан айи не придут на помощь. Да и спасительная армия союзников не появится в миг, когда в часах останется последняя песчинка.
  Капастан остался в одиночестве.
  
  И будет так. Страх, боль и отчаяние.
  
  Когда Дестриант Карнадас ушёл и потекли бесконечным бурным потоком вестовые, он следил со своего места на самой высокой башне Цитадельной стены за первым стройным движением вражеских войск на востоке и юго-востоке, видел, как выкатывали с грохотом осадные орудия. Беклиты и более тяжеловооружённые бетаклиты выстроились напротив Портовых ворот, а за ними и на флангах скопились скаланди. Отдельные ударные отряды провидоминов, торопливые подразделения сапёров — десанди — отвечавших за осадные орудия. И в громадном лагере, который раскинулся вдоль берега реки, ждала своего часа кипящая масса тенескаури.
  
  Итковиан видел штурм внешних укреплений джидратов — редута Восточной стражи, который враги уже отрезали от города; видел, как узкую дверь выбили, как беклиты устремились внутрь, на три шага, на два, на один, затем замерли, а в следующий миг — шаг назад, затем другой — понесли тела. Много тел. Джидраты — элитная гвардия Совета Масок — продемонстировали дисциплину и решимость. Они выбили нападавших и соорудили на месте двери новую баррикаду.
  
  Беклиты снаружи некоторое время топтались на месте, затем возобновили штурм.
  
  Битва продолжалась всю вторую половину дня, и каждый раз, когда Итковиан отвлекался от других событий, он видел, что джидраты всё ещё держатся. И заставляют врага платить десятками жизней. Колючий шип в тылу септарха
  .
  
  Незадолго до заката наконец выкатили осадные орудия. В стены крепости полетели огромные валуны. Грохот продолжался в умирающем свете дня.
  
  За пределами этой драматической сцены начался штурм городских стен по всем направлениям. Удар с севера был обманным, исполнен он был плохо: сразу стало понятно, что он не важен. Вестовые доложили Кованому щиту, что такие же незначительные стычки происходят и вдоль западной стены.
  
  Настоящий штурм был направлен против южной и восточной стен, основной удар — по воротам. Башня Итковиана стояла точно между ними, поэтому Кованый щит своими глазами видел защиту обеих стен. Враги его тоже видели, и много стрел полетело в его сторону, впрочем, лишь считаные из них просвистели рядом. Это был только первый день. В будущем дальность и точность стрельбы улучшится. Вскоре придётся, вероятнее всего, оставить этот наблюдательный пункт; но пока что — пусть его присутствие бесит нападающих.
  
  Когда беклиты и бетаклиты пошли на стены вместе с десанди, которые несли штурмовые лестницы, Итковиан приказал открыть ответный огонь со стен и привратных башен. Последовала чудовищная бойня. Нападавшие не озаботились построиться черепахой или как-то иначе защититься от обстрела, поэтому умирали в ужасающих количествах.
  
  Но врагов было столько, что они добрались до ворот, подтащили тараны и выбили их. Однако хлынувшие внутрь паннионцы оказались на открытых площадях, превратившихся в огневые мешки, которые поливали стрелами «Серые мечи» и капанские дружинники, укрывшись за баррикадами на боковых улицах, перекрёстках и переулках.
  
  Стратегия Кованого щита показала себя убийственно эффективной. Последующие контратаки оказались такими успешными, что удалось даже совершить несколько вылазок за ворота, чтобы преследовать бегущих паннионцев. И по крайней мере сегодня ни один отряд не зашёл слишком далеко. Дисциплина пока держалась среди капанцев, лестийцев и коральцев.
  
  Первый день завершился, и он принадлежал защитникам Капастана.
  
  Итковиан стоял на дрожащих ногах, береговой бриз усилился, высушил пот у него на лице, забрасывал холодные щупальца сквозь решётку полузабрала, гладил покрасневшие от дыма глаза. Когда тьма сомкнулась вокруг, он продолжал слушать, как валуны продолжают грохотать о редут Восточной стражи. Затем Итковиан впервые за долгие часы обернулся и посмотрел на город.
  
  Целые кварталы пылали, огонь тянулся к ночному небу, подсвечивая вздувшееся брюхо густой тучи дыма. Я знал, что́ увижу. Почему же это меня потрясло? Настолько, что кровь ушла из вен?
  Внезапная слабость заставила его привалиться к мерлону за спиной, так что одна рука оказалась прижатой к грубому камню.
  
  Из тени под аркой у входа в башню послышался голос:
  
  — Вам нужно отдохнуть, сударь.
  
  Итковиан прикрыл глаза.
  
  — Вы правы, Дестриант.
  
  — Но отдыха не будет, — продолжил Карнадас. — Собирается вторая половина армии противника. Вероятно, штурм продолжится ночью.
  
  — Я знаю, сударь.
  
  — Брухалиан…
  
  — Да, нужно это сделать. Прошу вас.
  
  — Это становится всё труднее и труднее, — прошептал Карнадас, остановившись рядом с Кованым щитом. Положил руку на грудь Итковиану. — Болезнь Пути угрожает мне, — добавил он. — Скоро я смогу лишь защищаться от неё.
  
  Усталость покинула Кованого щита, бодрость вернулась в тело. Он вздохнул.
  
  — Благодарю вас, сударь.
  
  — Смертного меча только что призвали в Пленник, чтобы дать отчёт о первом дне осады. И увы, мы не получали вестей о том, что сотни огненных шаров сровняли Пленник с землёй. Стоит как стоял. Впрочем, учитывая его нынешних обитателей, мы бы такого конца и не пожелали.
  
  Итковиан отвёл взгляд от улиц города, посмотрел на подсвеченное алым лицо Дестрианта.
  
  — О чём вы, сударь?
  
  — Баргасты, Хетан и Кафал, расположились в Главном зале.
  
  — Вот как.
  
  — Перед уходом Брухалиан просил меня поинтересоваться вашими успехами в выяснении средств, которыми Духов-Основателей намереваются уберечь от грядущего пожара.
  
  — Успехов нет, сударь. Более того, у меня, скорее всего, не будет и возможности продолжить попытки это выяснить.
  
  — Это понятно, сударь. Я передам Смертному мечу ваши слова, но, пожалуй, без такого явного облегчения.
  
  — Благодарю вас.
  
  Дестриант отошёл, чтобы взглянуть на поле под восточной стеной.
  
  — Нижние боги! Неужели джидраты до сих пор удерживают редут?
  
  — Не уверен, — пробормотал, подходя к нему Итковиан. — По крайней мере, обстрел не прекращается. От форта, скорее всего, остались уже одни руины — слишком темно, чтобы разглядеть, но полколокола назад я, кажется, слышал, как обрушилась стена.
  
  — Легионы вновь строятся, Кованый щит.
  
  — Мне нужны новые вестовые, сударь. Последний отряд…
  
  — Знаю, выбился из сил, — перебил Карнадас. — Позвольте вас покинуть, сударь, и я исполню вашу просьбу.
  
  Итковиан слышал, как Дестриант спускается вниз по лестнице, но не отводил взгляда от позиций врага на востоке и юге. Прикрытые заслонками фонари поблёскивали тут и там, судя по всему, подразделения строились квадратами, за плетёными щитами двигались фигуры. Появились небольшие отряды скаланди, осторожно двинулись вперёд.
  
  Топот сапог позади ознаменовал прибытие вестовых. Не оборачиваясь, Итковиан сказал:
  
  — Сообщите капитанам лучников и требушетов, что паннионцы собираются продолжить штурм. Солдат — на стены. Собрать привратные отряды в полном составе, включая сапёров.
  
  Два десятка огненных шаров взвились в небо из-за строя паннионцев. Снаряды с рёвом промчались высоко над головой Итковиана. Взрывы осветили город, бронзовые плиты задрожали под ногами. Кованый щит обернулся к вестовым.
  
  — Идите.
  
  Карнадас гнал коня медленным галопом через площадь Тура’ла. В угол пьедестала большой арки в пятидесяти шагах слева от него только что угодил снаряд, обломки камня и горящей смолы посыпались на мостовую и на крыши соседних домов. Взметнулось пламя, и Дестриант увидел, как из здания начали выбегать люди. Где-то к северу, на самом краю Храмового квартала, другой доходный дом уже полностью охватил огонь.
  
  Не замедляя хода, Дестриант доехал до дальнего края площади и поскакал по улице Теней, оставив храм Тени по левую руку, а святилище Королевы грёз по правую, затем вновь повернул налево и оказался на главном проспекте квартала, который называли Даруджийским Копьём. Впереди маячили тёмные камни Пленника, древняя крепость тяжело нависала над низкими доходными домами в даруджийском стиле.
  
  На воротах стояли три взвода джидратов — в полном вооружении, с клинками наголо. Узнав Дестрианта, стражник взмахом руки разрешил ему проехать.
  
  Во дворе Карнадас спешился, передал поводья конюху, а затем отправился к Главному залу, где рассчитывал найти Брухалиана.
  
  Шагая по широкому коридору к двойным дверям, Дестриант увидел впереди другого человека. Тот был облачён в балахон с капюшоном, шёл без стражника-сопровождающего, каких обычно выделяли гостям в Пленнике, однако незнакомец с лёгкой уверенностью приближался ко входу. Карнадас подивился тому, что джидраты его пропустили, а затем широко распахнул глаза, когда незнакомец взмахнул рукой, и тяжёлые створки сами собой распахнулись перед ним.
  
  Из Главного зала донеслись обрывки отчаянного спора, но голоса быстро смолкли, когда незнакомец вошёл.
  
  Карнадас ускорил шаг и подоспел как раз вовремя, чтобы услышать конец возмущённой речи Рат-жреца.
  
  — …и немедленно!
  
  Дестриант скользнул внутрь следом за незнакомцем. Смертный меч стоял около центрального камня, а теперь обернулся, чтобы посмотреть на новоприбывшего. Баргасты, Хетан и Кафал, сидели на своей подстилке в нескольких шагах справа от Брухалиана. Жрецы и жрицы Совета Масок все как один склонились вперёд — подвижные маски отражали различные гримасы крайнего неудовольствия — за исключением Рат’Худа: тот даже вскочил, а черты его маски скривились от бешеной ярости.
  
  Незнакомец, будто и не заметив холодного приёма, невозмутимо сложил руки в складках своего серовато-коричневого балахона.
  
  Со своего места Дестриант не мог увидеть его лица, но по движению капюшона понял, что тот разглядывает жрецов в масках — одного за другим.
  
  — Ты не исполнишь мой приказ? — с трудом сдерживаясь, процедил Рат’Худ, а затем злобно огляделся по сторонам. — Где наши джидраты? Почему они не явились на зов, во имя всех богов?!
  
  — Увы, — проговорил по-даруджийски незнакомец, — сейчас они явились на зов своих снов. Так мы сможем избежать нежелательных помех. — Он повернулся к Брухалиану, так что Карнадас, который уже стоял рядом со Смертным мечом, впервые увидел его лицо. Круглое, до странности гладкое, неприметное, если не считать выражения невозмутимого спокойствия. Ах да! Торговец, которого спас Итковиан. По имени… Керули.
  Взгляд светлых глаз остановился на Брухалиане. — Прошу командира «Серых мечей» простить меня, однако я должен обратиться к Совету Масок. Не будет ли он столь любезен, чтобы уступить мне место?
  
  Смертный меч склонил голову.
  
  — Милости прошу, сударь.
  
  — Мы на это не согласны! — прошипел Рат’Престол Тени.
  
  Глаза незнакомца стали суровыми, когда он перевёл взгляд на жреца.
  
  — У вас, к сожалению, нет выбора. Я смотрю на всех вас и вижу представительство трагически недостойное.
  
  Карнадас едва не закашлялся, пытаясь сдержать смех, и взял себя в руки только для того, чтобы увидеть, как Брухалиан приподнимает бровь с выражением невинной заинтересованности.
  
  — Клянусь Бездной! — вспылила Рат’Огнь. — Да кто ты такой, чтобы выносить такие суждения?
  
  — Мне нет нужды называть своё истинное имя, жрица, но лишь титул, которого я ныне требую.
  
  — Титул?
  
  — Рат’К’рул. Я прибыл, чтобы занять своё место в Совете Масок и сказать вам: есть среди вас тот, кто предаст всех вас.
  
  Она сидела на дощатой кровати, длинные волосы спутались, упали на лицо. Остряк протянул руку и медленно убрал сбившиеся пряди. Скалла судорожно вздохнула.
  
  — Это глупо. Всякое бывает. Нет правил в бою. Это я дура — вышла на провидомина с одной рапирой. Он её на раз-два отмёл в сторону. — Скалла подняла голову. — Не оставайся со мной, Остряк. Я же вижу, что́ у тебя в глазах. Иди. — Она оглядела комнатку. — Мне просто надо… надо помыться. Ты мне здесь не нужен, и за дверью тоже. Если ты это место займёшь, Остряк, никогда уже не уйдёшь. Давай. Ты — лучший боец, какого я только видела. Убивай там паннионцев — да Худ меня бери, всех их убей!
  
  — Ты уверена…
  
  Скалла хрипло рассмеялась.
  
  — Даже не пытайся.
  
  Он хмыкнул, начал проверять ремешки и застёжки на доспехах. Поправил стёганую подкладку. Опустил забрало шлема. Ослабил тяжёлые сабли в ножнах.
  
  Скалла смотрела на него молча.
  
  Наконец Остряк приготовился.
  
  — Ладно. Ты сама не спеши, девочка. Тебе ещё много достанется, сколько бы ты тут ни провела времени.
  
  — Да, это точно.
  
  Остряк повернулся к двери.
  
  — Отправь их к Худу.
  
  Он кивнул.
  
  — Отправлю.
  
  Тысячи беклитов и скаланди подошли к восточной стене. Несмотря на смертоносный обстрел, они приставили лестницы, полезли наверх, вырвались на парапет. Восточные ворота вновь захватили, и враги теперь широким потоком текли под аркой, чтобы выплеснуться на площадь Нового Восточного рынка.
  
  На юге Главные ворота города пали под нещадным обстрелом из катапульт. Легион бетаклитов ворвался на площадь Джеларкана. Один из пылающих снарядов попал точно в западную казарму Капанталла — здание вспыхнуло так, что весь город окрасился багрово-красным.
  
  Ударные отряды урдомов и провидоминов ворвались в Северные ворота, вышли на улицы Даруджийского квартала, разгромив прежде Лагерь Нильдар и перебив в нём всех и каждого. Враг вошёл в город и наступал со всех сторон.
  
  Итковиану оставалось лишь заключить, что битва идёт не очень хорошо.
  
  В ответ на каждый доклад вестового Кованый щит отдавал приказы тихим, спокойным голосом.
  
  — Четвёртое крыло на девятую баррикаду — между восточной Портовой и башнями Нэ’рора. Подвезти припасы капанцам в башнях… Седьмое крыло на Западную внутреннюю башню и стену. Мне нужен доклад по башне Джебара. В западной казарме стояли пять сотен капанцев — их, скорее всего, обратили в бегство… Пятую и третью гривы — на улицы вокруг площади Тулара, чтобы собрать капанцев… Первую, седьмую и шестую гривы — как можно скорее на север Храмового квартала, сдерживать и контратаковать до тех пор, пока не удастся отбить Северные ворота… Четвёртую, вторую и восьмую гривы на Новый Восточный рынок. Когда отобьём Восточные ворота, первое, третье и пятое крылья должны совершить вылазку. Сбор у восточного редута — необходимо уничтожить осадные орудия, которые расстреливают форт, затем забрать выживших джидратов. Вызвать ко мне троеначальника…
  
  Когда не нужно было отдавать приказы и выслушивать вестовых, Итковиан следил за схваткой у Нового Восточного рынка — насколько можно было в отсветах пожаров, за густой пеленой дыма. Скаланди отчаянно атаковали, пытались пробиться за баррикады, которые отделяли их от дворца князя. Каменные ядра непрестанно молотили по внешним стенам дворца, но без толку — тонкий, блестящий камень даже не дрожал. Горящая смола шипела, но оставляла на неведомой породе лишь чёрные потёки. Дворец придётся брать тяжёлым путём — комнату за комнатой, этаж за этажом, и паннионцам не терпелось этим заняться.
  
  На площадку поднялся троеначальник, который командовал первым, третьим и пятым крыльями «Серых мечей». Это был один из старейших офицеров Кованого щита, высокий, худой, седая борода скрывала бесчисленные шрамы.
  
  — О поставленных передо мной задачах мне сообщили, Кованый щит.
  
  Так зачем же я вас вызвал? Вижу вопрос в ваших глазах, сударь. Вам не нужны слова поддержки, чтобы заставить пойти на, вероятнее всего, самоубийственное задание.
  
  — Атака будет неожиданной, — сказал Итковиан.
  
  Солдат прищурился, затем кивнул.
  
  — Да, сударь. Штурм по многим направлениям, линии врага смешались. Сегодня ночью всюду царит хаос. Мы уничтожим осадные орудия, как вы приказали. И заберём выживших из редута.
  
  Да, старый мой друг. Это мне нужны слова поддержки.
  
  — Будьте начеку, сударь. Я хочу знать расположение паннионских частей в тылу. Особенно тенескаури.
  
  — Ясно, сударь.
  
  Женщина чуть не упала, вскарабкавшись вверх по лестнице.
  
  — Кованый щит! — прохрипела она.
  
  — Докладывайте, сударыня, — отозвался Итковиан.
  
  — От троеначальника первой, седьмой и шестой грив, сударь.
  
  Северные ворота.
  Он посмотрел на север. Большинство даруджийских доходных домов там пылали.
  
  — Продолжайте.
  
  — Троеначальник докладывает, что наткнулся на ударные отряды урдомов и провидоминов. Они все были мертвы, сударь.
  
  — Мертвы?
  
  Женщина кивнула, утёрла густой от сажи пот со лба. Итковиан заметил, что шлем ей велик.
  
  — Кто-то из гражданских собрал остатки капанской дружины, а также других горожан и нескольких караванных охранников. Сударь, они сошлись с урдомами и провидоминами на улицах — и оттеснили. Троеначальник теперь удерживает Северные ворота, сапёры его роты их чинят.
  
  — А что это импровизированное ополчение и его командир?
  
  — Троеначальника приветствовали лишь несколько раненых, сударь. Это… хм, ополчение выдвинулось на запад, преследуя роту урдомов, которая пыталась взять Лектаров дом.
  
  — Вестовая, отправьте им на помощь первое крыло. А когда передадите мой приказ, отдохните, сударыня.
  
  — Да, Кованый щит.
  
  — Это ведь не тот шлем, который вам выдали, верно, сударыня?
  
  Та сконфуженно покачала головой.
  
  — Я его, хм, потеряла, Кованый щит.
  
  — Попросите интенданта подобрать вам шлем по размеру.
  
  — Да, сударь.
  
  — Идите.
  
  Два старых воина смотрели вслед молодой женщине.
  
  — Небрежна, — пробормотал троеначальник, — так потерять шлем.
  
  — Верно.
  
  — Умна, нашла себе другой.
  
  Кованый щит улыбнулся.
  
  — Я вас покину, сударь.
  
  — Храни вас Фэнер, троеначальник.
  
  Карнадас глубоко, но тихо вздохнул, волоски у него на шее встали дыбом от внезапно наступившей в Главном зале глухой тишины. Предательство?
  Он не сводил взгляда с одного из жрецов. Слова Рат’К’рула подлили масла в огонь подозрений, которые уже давно терзали Дестрианта, и это заставило его сомневаться в собственных выводах. Он смолчал, но продолжал буравить взглядом Рат’Фэнера.
  
  Маска вепря оставалась невыразительной, но жрец поднялся так, словно его ударили.
  
  — Времена К’рула, — прошипел Рат’Престол Тени, — давно миновали.
  
  — Он вернулся, — ответил человек в балахоне. — Этот факт должен принести вам определённое облегчение. Ведь отравили не что-нибудь, а саму кровь К’рула. Началась битва, которая не пощадит никого, в том числе и богов, которым вы служите. Если сомневаетесь в моих словах, отправьтесь во внутреннее странствие — услышьте правду от самих богов. Да, они ответят нехотя, словами преисполненными презрения. Но ответят.
  
  — Твоё предложение, — проговорила Рат’Королева грёз, — нельзя рассматривать в спешке.
  
  — Я готов вернуться к нему позже, — с лёгким поклоном отозвался Рат’К’рул. — Но знайте, что времени у нас немного.
  
  — Ты говорил о предательстве…
  
  — Да, Рат’Королева грёз, говорил.
  
  — Ты ранишь Совет расколом.
  
  Человек в балахоне приподнял голову.
  
  — Те, кто знает, что совесть у них чиста, братья и сёстры, объединятся. Тот, кто не может этого о себе сказать, скорее всего, познает гнев собственного бога.
  
  — Тот?
  
  Рат’К’рул пожал плечами.
  
  Брухалиан откашлялся в наступившей тишине.
  
  — С позволения Совета Масок я вынужден вас покинуть. Я нужен своему Кованому щиту.
  
  — Разумеется, — ответил Рат’Худ. — Судя по звукам, что доносятся извне Пленника, стены пробиты, и враг вошёл в город.
  
  А Худ ходит по улицам Капастана. Двусмысленность ситуации, которая могла бы остудить твой тон, жрец.
  
  Смертный меч улыбнулся.
  
  — Мы, Рат’Худ, с самого начала ожидали что стены и ворота захватят. На какое-то время. — Он обернулся к Карнадасу. — Будьте добры пройти со мной. Мне необходимы свежие сведения.
  
  Дестриант кивнул.
  
  Вдруг Хетан встала, её глаза вспыхнули, когда она воззрилась на Рат’К’рула.
  
  — Спящий! Предложение твоего бога в силе? Он и вправду поможет нам?
  
  — Да. Кто из вас согласится?
  
  Женщина широко распахнула глаза и молча указала подбородком на своего брата.
  
  Человек в балахоне улыбнулся.
  
  Рат’Престол Тени будто выплёвывал каждое слово:
  
  — Что теперь? Что теперь? Что теперь?
  
  Карнадас внимательно посмотрел на Кафала и с потрясением заметил, что баргаст по-прежнему сидит, скрестив ноги, но уже — склонив голову на грудь, погрузившись в глубокий сон.
  
  — Вы все, — тихо проговорил Рат’К’рул, — не будите его, если дорожите жизнью.
  
  Из шести с лишним десятков капанцев, которых Остряк повёл на запад от Северных ворот, остались ровно дюжина да один лестийский гвардеец, коротконогий, длиннорукий сержант, который без единого слова принял на себя роль первого помощника Остряка.
  
  Лестийский Дом был одной из самых хорошо укреплённых усадеб Капастана, резиденцией Калана Д’Арле из торговой фамилии со связями в Совете Даруджистана, а также попавшего ныне в немилость лестийского аристократического рода. Массивное каменное строение подпирало северную стену, и его плоская крыша стала опорным пунктом и точкой сбора для защитников стены.
  
  На уровне улицы главный вход представлял собой толстые бронзовые ворота с петлями, утопленными в каменную стену. Над входом нависал широкий карниз, опиравшийся на две мраморные колонны, его покрывала искусная резьба в форме демонических голов с открытыми пастями, из пастей ещё капала кипящая вода, которой окатили воющих скаланди, когда те пытались высадить ворота.
  
  Остряк и его воины ещё не оправились от стычки с пятнадцатью урдомами, которые порубили на куски бо́льшую часть отряда — прежде чем Остряк лично прикончил двух последних паннионцев — когда сзади на них набросилась группа скаланди.
  
  Схватка была быстрой и жестокой. Лишь лестийский сержант проявил милосердие и перерезал глотки тем скаланди, которых сильно ошпарило. Когда их вопли стихли, вокруг воцарилась внезапная тишина.
  
  Остряк сидел на корточках рядом с трупом и вытирал о его тунику клинки своих сабель. Мускулы на руках и плечах налились свинцом, дрожали.
  
  Ночной бриз усилился, запахло солью, дым понесло вглубь материка. В городе пылало довольно пожаров, чтобы разогнать тьму.
  
  — Нет, ты глянь-ка!..
  
  Капитан поднял глаза на сержанта, затем проследил за его взглядом.
  
  На юго-востоке маячила громадина Пленника, всего в нескольких кварталах от них. Вся цитадель была охвачена слабым свечением.
  
  — Что думаешь? — поинтересовался седой солдат.
  
  Чародейство какое-то.
  
  — Я бы сказал, это ритуальная магия, — продолжил сержант. — Защитная, наверно. Видит Худ, нам бы такая тоже не помешала. Сильно нас покромсали, сэр, — я уже мало на что сгожусь, а остальные… — Взглянув на дюжину измотанных, окровавленных капанцев, которые сидели на корточках, стояли на коленях или опирались о стены дома, он покачал головой. — С ними всё.
  
  С юго-запада начали приближаться звуки боя.
  
  Поскрипывание доспехов с крыши Лестийского дома привлекло внимание Остряка. Сверху на них смотрели полдюжины регулярных дружинников-капанцев.
  
  — Хорошо вы их, кто бы вы ни были! — выкрикнул один.
  
  — Что ты оттуда видишь? — отозвался сержант.
  
  — Мы отбили Северные ворота! «Серые мечи», их там худова тысяча. Паннионцы бегут!
  
  — «Серые мечи» — пробормотал себе под нос сержант. Покосился на Остряка. — Это ведь мы
  отбили ворота…
  
  — Но не мы же их удерживаем? — проворчал Остряк, поднимаясь. Он повернулся к своему маленькому отряду. — А ну взбодритесь, слюнтяи капанские! Мы ещё не закончили.
  
  К нему обратились измученные, недоверчивые взгляды.
  
  — Похоже, Западные ворота снесли. Похоже, защитнички наши дали задний ход. Значит, офицеров убили или они дерьма собачьего не стоят. Сержант, назначаю тебя лейтенантом. Остальные — вы теперь сержанты. Нам надо собрать и построить перепуганных солдат. Пошли — и быстро! — а то застоитесь тут. — Окинув их яростным взглядом, Остряк расправил плечи и со звоном скрестил сабли. — За мной.
  
  Капитан трусцой побежал по улице в сторону Западных ворот. Вскоре остальные последовали за ним.
  
  Два колокола до рассвета. На севере и западе рёв битвы начал стихать. Контратаки Итковиана позволили вернуть ворота и стены; атакующие на тех направлениях потеряли волю к борьбе — на эту ночь, по крайней мере.
  
  Колоколом раньше из Пленника вернулись Брухалиан с Карнадасом. Смертный меч собрал шесть сотен новобранцев, которых Кованый щит держал в резерве вместе с двумя гривами и двумя крыльями, и направился к площади Джеларкана, где, по слухам, более тысячи беклитов грозили сломить внутренние линии обороны.
  
  Ситуация у Западных ворот была ещё более плачевной. Итковиан послал туда трёх вестовых — ни один не вернулся. Западная казарма превратилась в один огромный столб пламени, его отсветы плясали на груде камней, которой стали Западные ворота. Если враги войдут через них и сумеют с боем прорваться на площадь Джеларкана, половина города может быть потеряна.
  
  Кованый щит раздражённо расхаживал туда-сюда. У него закончились резервы. Какое-то время казалось даже, что подразделения Капанталла и «Серых мечей» у Западных ворот попросту перестали существовать и в эту открытую рану хлынет чёрный поток. Затем, необъяснимым образом, воля защитников окрепла. Поток натолкнулся на людскую стену, прибывал, но пока не мог прорваться дальше.
  
  Судьба Капастана теперь зависела от этих защитников. А Итковиан мог лишь беспомощно наблюдать за тем, в какую сторону качнётся чаша весов.
  
  Карнадас спустился вниз, в цитадель. Он испытывал свой Путь Дэнул, боролся с таинственной отравой, поразившей его, но всё равно умудрялся исцелять раненых «Серых мечей». Что-то произошло — и до сих пор происходило — в Пленнике: вся крепость была объята бесцветным сиянием. Итковиан хотел спросить об этом Дестрианта, но возможность пока не представилась.
  
  Шаги на лестнице. Кованый щит обернулся.
  
  Половина лица вестового представляла собой один ужасный ожог, алая, покрытая волдырями кожа на челюсти и скуле бугрилась под козырьком шлема. Глаз с этой стороны выглядел морщинистым и тёмным, как изюм.
  
  Вестовой выбрался на площадку, у него за спиной Итковиан заметил Карнадаса.
  
  Первым заговорил Дестриант, едва высунувшись из люка.
  
  — Он настаивает, что прежде всего должен лично доложить вам, сударь. С глазом я ничего не смогу сделать, но боль…
  
  — Через минуту, — отрезал Итковиан. — Вестовой, докладывайте.
  
  — Прошу прощения, — прохрипел юноша, — что так долго.
  
  Глаза Кованого щита расширились.
  
  — Вы пристыдили меня, сударь. Чуть более колокола назад я послал вас к Западным воротам.
  
  — Паннионцы пробились в Лагерь Тулар, Кованый щит. Лагерь Сэнар пал — жителей перебили. Всех. Детей… сударь… простите, но от этого ужаса я не могу избавиться…
  
  — Продолжайте.
  
  — Башня Джебара была окружена, защитники оказались в осаде. Такова была ситуация на момент моего прибытия, сударь. Наши солдаты рассеяны, дрались кто где, многие были окружены. Нас убивали всюду, куда я мог попасть. — Он помолчал, судорожно вздохнул и продолжил: — Так было на момент моего появления. Когда я уже готов был вернуться к вам с указанными вестями, я получил… другой приказ.
  
  — Вы получили что?!
  
  — Прошу прощения, сударь. Другого слова не могу подобрать. Появился какой-то чужеземец с десятком капанцев, своего рода ополчение, сударь. И сержант из лестийцев. Он принял на себя командование — всеми, включая меня. Кованый щит, я возражал…
  
  — Уже понятно, что этот человек был весьма убедителен. Продолжайте свой рассказ, сударь.
  
  — Чужеземец приказал своим солдатам высадить ворота Лагеря Тулар. Он потребовал, чтобы жители вышли и сражались. За своих детей…
  
  — И он убедил их?
  
  — Сударь, он держал в руках то, что осталось от ребёнка из Лагеря Сэнар. Враги, сударь… паннионцы… кто-то уже начал есть
  этого ребёнка…
  
  Карнадас встал позади юноши и положил руки ему на плечи.
  
  — Он их убедил, — подытожил Итковиан.
  
  Вестовой кивнул.
  
  — Чужеземец — он… он затем взял то, что осталось от туники ребёнка и сделал из неё знамя. Я это видел своими глазами. Сударь, тогда я перестал возражать… извините…
  
  — Я вас понимаю, сударь.
  
  — В оружии недостатка не было. Капанцы Тулара вооружились — четыре, пять сотен вышли на бой. Мужчины и женщины. Чужеземец разослал своих подчинённых, и они начали возвращаться. С ними — выжившие дружинники Капанталла, несколько джидратов, коральцев и «Серых мечей», сударь. Троеначальник был убит…
  
  — Чужеземец собрал их, — перебил Итковиан. — Что дальше?
  
  — Мы отправились освобождать башню Джебара, сударь. Кованый щит, под этим ужасным знаменем мы учинили бойню.
  
  — В каком состоянии башня?
  
  — Разрушена, сударь. Увы. Из её защитников в живых осталось лишь двадцать капанцев. Они все теперь с чужеземцем. Я… кхм… я вернулся к исполнению своих обязанностей и получил разрешение отправиться с докладом к вам…
  
  — Очень мило со стороны этого незнакомца. Какова была диспозиция этого его ополчения на тот момент?
  
  — Они собирались совершить вылазку за развалины Западных ворот, сударь…
  
  — Что?!
  
  — Рота беклитов подходила, чтобы помочь врагам внутри города. Но эти враги уже все были мертвы. Чужеземец решил использовать фактор неожиданности.
  
  — Святые Клыки, да кто
  он, этот человек?
  
  — Имени его я не знаю, сударь. Он сражается двумя саблями. Дерётся, как… как вепрь,
  сударь, этими своими двумя саблями…
  
  Итковиан долго смотрел на юношу — и видел, как боль уходит под ладонями Дестрианта на плечах, видел, как волдыри сжались, опухоль сошла, новая кожа сошлась над погибшим глазом. Кованый щит развернулся так резко, что зазвенела броня, посмотрел на запад. Багровые отсветы горящей казармы почти ничего не освещали. За ними царила тьма. Итковиан перевёл взгляд на площадь Джеларкана. Насколько можно разглядеть, оборона нигде не прорвана. Смертный меч взял всё в свои руки и справился, как и ожидал Итковиан.
  
  — Меньше колокола до рассвета, — пробормотал Карнадас. — Кованый щит, город держится.
  
  Итковиан кивнул.
  
  Опять шаги на лестнице. Все трое обернулись навстречу новому вестовому.
  
  — Кованый щит, доклад от третьей, с вылазки на редут Восточной стражи. Выживших джидратов забрали, сударь. Видели движение на юго-востоке. Троеначальник послал разведчика. Кованый щит, тенескаури пришли в движение.
  
  Итковиан кивнул. Они придут с рассветом. Три сотни тысяч, может быть, больше.
  
  — Дестриант, открывайте тоннели. Начните с внутренних Лагерей, сударь. Всех горожан спрятать внизу. Возьмите под командование цитадельные гривы и крылья, а также всех остальных, кого поймаете по пути, чтобы обеспечить быстрое управление и контроль над входами.
  
  Морщинистое лицо Карнадаса тронула улыбка.
  
  — Кованый щит, мой долг напомнить вам, что Совет Масок ещё не решил, дать ли добро на строительство указанных тоннелей.
  
  Итковиан вновь кивнул.
  
  — К счастью для жителей Капастана, мы это сделали, не дожидаясь одобрения Совета. — Затем Кованый щит нахмурился. — Похоже, Совет Масок нашёл собственные средства защиты.
  
  — Не Совет, сударь. Это Хетан и Кафал. И новый жрец — тот самый «торговец», которого вы спасли на равнине.
  
  Кованый щит удивлённо моргнул.
  
  — А его караван разве не охранял такой человек… с парой сабель у пояса?
  
  Сабель? Скорей уж — парой Фэнеровых Клыков!
  
  Дестриант с присвистом выпустил воздух.
  
  — Полагаю, вы правы, сударь. Более того, только вчера я уделил минуту, чтобы исцелить его.
  
  — Он был ранен?
  
  — Похмелье, Кованый щит. Тяжёлое.
  
  — Ясно. Не смею задерживать, сударь. — Итковиан взглянул на двух вестовых. — Нужно сообщить Смертному мечу… и этому чужеземцу…
  
  Под обратным ударом Остряка плетёный щит беклита разлетелся на куски. Зазубренная, покрытая кровью сабля в другой руке с размаху опустилась на голову паннионца, раскроив шлем, а за ним и череп. Кровь и мозги брызнули на перчатку. Беклит повалился на бок, судорожно дёргая руками и ногами.
  
  Остряк развернулся, стряхивая остатки плоти с клинка. В дюжине шагов позади, среди яростных рядов его сторонников стояло Детское знамя — изодранная, ярко-жёлтая туника, покрытая теперь красными пятнами, которые, впрочем, быстро выцветали до пурпура.
  
  Рота беклитов была уничтожена. Остряк убил последнего. Капитан и его ополченцы стояли за стенами, в пятидесяти шагах от развалин Западных ворот, на широкой улице бывшего пригорода. Строения исчезли, деревянные стены и крыши разобрали и унесли. Остались лишь участки утрамбованного земляного пола да осколки битой посуды. В двух сотнях шагов к западу возвышался частокол лагеря паннионцев, за ними в первых лучах рассвета толпились люди.
  
  Остряк видел, как строятся по краю полтысячи бетаклитов, защищённых с флангов урдомами и лёгкой кавалерией бетруллидов. За ними поднимался огромный занавес пыли, подсвеченный золотыми лучами солнца.
  
  Лейтенант упал на одно колено рядом с Остряком, пытаясь успокоить дыхание.
  
  — Пришло… пришло время… от… отступить, сэр.
  
  Нахмурившись, капитан развернулся, чтобы осмотреть своё войско. Пятьдесят, шестьдесят ещё стоят на ногах. Сколько их у меня было вначале, прошлой ночью? Примерно столько же. Как же так? Боги, не может быть.
  
  — Где наши сержанты?
  
  — Вон там, большинство из них. Хотите их вызвать, сэр?
  
  Нет. Да. Я хочу увидеть их лица. Не могу вспомнить их лиц.
  
  — Прикажи им собрать взводы.
  
  — Сэр, если кавалерия пойдёт на нас…
  
  — Не пойдёт. Они прикрывают.
  
  — Кого прикрывают?
  
  — Тенескаури. Зачем бросать против нас опытных ветеранов, которых мы всё равно убьём? Вдобавок, этим ублюдкам надо отдохнуть. Нет, пришла пора голодной орды.
  
  — Храни нас Беру, — прошептал лейтенант.
  
  — Не волнуйся, — ответил Остряк, — умирают они легко.
  
  — Нам нужен отдых — нас на куски порезали, сэр. Я слишком стар, чтобы идти в последний самоубийственный бой.
  
  — Так какого Худа тогда ты оказался в Капастане? Ладно, забудь. Давай посмотрим взводы. Нужно снять с тел доспехи. Только кожаные — и шлемы, и краги. Хочу, чтобы мои шестьдесят выглядели как солдаты.
  
  — Сэр…
  
  — А потом —
  отступаем. Понятно? И лучше шевелитесь побыстрей.
  
  Остряк повёл свой измотанный отряд назад в Капастан. На развалинах Западных ворот наблюдалось какое-то движение. Больше всего в толпе было простых серых плащей «Серых мечей», хотя присутствовали и другие — каменщики и группы чернорабочих. Бешеная активность угасла, все повернули головы, разговоры стихли.
  
  Остряк нахмурился сильнее. Он терпеть не мог излишнего внимания. Призраки мы, что ли, чтоб так пялиться?
  
  Все взгляды были прикованы к Детскому знамени.
  
  Навстречу вышла женщина, офицер наёмников.
  
  — С возвращением, — сказала она и сурово кивнула. Лицо её покрывала корка пыли, из-под шлема сбегали ручейки пота. — Мы поставили оружейников у Лагеря Тулар. Полагаю, ваши Клыки нужно заново наточить…
  
  — Сабли.
  
  — Как скажете, сударь. Кованый щит… нет, мы все хотели бы знать ваше имя…
  
  Но Остряк уже пошёл дальше.
  
  — Оружейники. Хорошая идея. Лейтенант, как думаешь, всем нам надо наточить клыки?
  
  Женщина резко развернулась.
  
  — Сударь! Это сравнение — не повод для шуток!
  
  Он шагал дальше. Бросил через плечо:
  
  — Ладно, давай тогда назовём их «тигриные когти», например? Вы тут, похоже, решили отстраиваться. Поспешите лучше. Тенескаури требуют завтрак, и завтрак — это мы.
  
  Остряк услышал, как женщина с раздражённым шипением выпустила воздух из лёгких. В следующий миг мастеровые уже вновь принялись за работу.
  
  Оружейники установили свои точильные круги прямо на улице. Позади них, от площади Джеларкана, по-прежнему раздавались звуки битвы. Остряк взмахом руки послал своих солдат вперёд.
  
  — В очередь все. Клинки наточить так, чтоб можно было бриться.
  
  Лейтенант фыркнул.
  
  — У нас в отряде почти все — женщины, сэр.
  
  — Без разницы.
  
  Всадник гнал коня по улице, так что далеко разносился топот копыт. Резко натянул поводья, спешился и задержался, чтобы поправить латные перчатки, прежде чем подойти к Остряку.
  
  — Вы — капитан охраны Керули? — спросил он из-под глухого забрала.
  
  — Бывший. Чего тебе, наёмник?
  
  — Кованый щит передаёт слова своего восхищения, сударь. — Голос твёрдый, глубокий. — Тенескаури собираются…
  
  — Я знаю.
  
  — Кованый щит полагает, что основной удар они нанесут с востока, поскольку там Первый Ребёнок Мёртвого Семени выстроил свой авангард.
  
  — Ладно, и что с того?
  
  Посланник некоторое время молчал, затем продолжил:
  
  — Сударь, жителей Капастана мы сейчас прячем…
  
  — Куда прячете?
  
  — «Серые мечи» выкопали под городом тоннели, сударь. Внизу собрано довольно припасов, чтобы двадцать тысяч жителей продержались…
  
  — Как долго?
  
  — Две недели, возможно, три. Тоннели обширны. Во многих случаях были обнаружены старые захоронения, там теперь склады. Забытых курганов оказалось больше, чем кто-либо ожидал. Входы хорошо замаскированы, их удобно защищать.
  
  Две недели. Без толку.
  
  — Ладно, с мирными жителями всё ясно. А с бойцами что?
  
  Глаза вестника за железным забралом подёрнулись дымкой.
  
  — Будем драться. Улица за улицей, дом за домом. Комната за комнатой, сударь. Кованый щит интересуется, какую часть города вы предпочитаете оборонять? И нужно ли вам что-нибудь? Стрелы, пища…
  
  — Лучников у нас нет, но вот еды и разведённого водой вина — да, надо бы. Какую часть? — Остряк оглядел свой отряд. — Скорей уж, какое здание.
  Есть доходный дом рядом с Даруджийской улицей, фундамент из чёрного камня. Мы начнём у Северных ворот, потом отступим туда.
  
  — Отлично. Припасы доставят в указанное здание, сударь.
  
  — Да, там в одной из комнаты на верхнем этаже — женщина. Если выводя жителей, вы обыскиваете дома…
  
  — Эвакуация добровольная, сударь.
  
  — Она бы не согласилась.
  
  — Значит, она осталась там, где была.
  
  Остряк кивнул. К нему подошёл лейтенант.
  
  — Сабли ваши… Пора наточить тигровы когти, сэр.
  
  — Да.
  
  Остряк отвернулся и не заметил, как резко вскинул голову посланник, услышав эти слова лейтенанта.
  
  Из тёмной клетки шлема с забралом Кованый щит Итковиан разглядывал кряжистую фигуру капитана, который подошёл к оружейнику вместе с коротконогим лестийцем. Вытащил запятнанные кровью сабли — широкие, зазубренные клинки с утяжелёнными остриями переливались цветом дымного пламени.
  
  Итковиан прискакал сам, чтобы лично встретиться с этим человеком, оценить его, чтобы наконец увидеть лицо этого невероятно одарённого воина.
  
  Кованый щит уже пожалел об этом решении. Он пробормотал себе под нос длинное, витиеватое проклятье собственному нетерпению. Дерётся, как вепрь? О боги, нет, этот человек — большой равнинный тигр. Тяжёлый и кряжистый, да, но это почти незаметно, благодаря смертоносной грации. Фэнер храни всех нас, в тени этого человека ступает призрак Тигра Лета
  .
  
  Вернувшись к коню, Итковиан запрыгнул в седло. Подобрал поводья. Развернул скакуна, поднял голову и прищурился, глядя на утреннее солнце. Эта истина огнём вспыхнула в моём сердце. В этот, последний наш день я встретил безымянного человека, служителя Трича, Тигра Лета… Трич Восходит.
  
  А как же Фэнер? Жестокий вепрь, чья дикая хитрость оседлала мою душу — что с моим Господом?
  
  Фэнер… нисходит. В этот, последний наш день.
  
  Многоголосый рёв раздался вдалеке, прозвучал отовсюду. Тенескаури пришли в движение.
  
  — Двойные Клыки, храните нас, — хрипло прошептал Итковиан и пришпорил коня. Скакун рванулся вперёд, высекая подковами искры из брусчатки.
  
  Посеревший от усталости Бук направился к усадьбе некромантов. Это было большое строение на длинном, низком холме, который имел слишком правильную форму, чтобы быть естественным образованием. Усадьбу окружала высокая стена с декоративными башенками по углам. Главные ворота выходили на Килсбанов проспект, к улице от входа спускалась крутая насыпь. Сами ворота были маленькой копией врат Пленника и тоже приводились в движение системой противовесных камней-жерновов с отверстиями в центре.
  
  В ворота попал один из огненных шаров, разнёс их в щепки. Пламя ярилось некоторое время, каменный проём почернел и потрескался, но каким-то чудом не рухнул.
  
  Когда старый караванный охранник начал, прихрамывая, карабкаться вверх по насыпи, наружу внезапно вышел высокий, худой человек в чёрном одеянии. Спотыкаясь, подпрыгивая, словно огромный, чернокрылый гриф, он развернулся и уставился на Бука. Его лицо перекосилось.
  
  — Выше меня лишь сам Рат’Престол Тени! Ты что, меня не знаешь? Они
  меня не знают? Я — Мрамор! Известный также как Малефик! Тот, кого боятся все жители Капастана! Чародей невообразимой силы! Но они… —
  От ярости он брызгал слюной. — Пинком под зад! О, я отомщу, клянусь!
  
  — Не советую, жрец, — не без сочувствия произнёс Бук. — Мои хозяева…
  
  — Высокомерные ублюдки!
  
  — Может, и так, но лучше их не злить, господин.
  
  — Не злить?
  Когда мой господин услышит об этом… этом… оскорблении
  своего самого ценного слуги, о, тогда дрогнут сами тени! — Жрец напоследок фыркнул и, топая, спустился по насыпи так быстро, что чёрное одеяние драматично взвилось у него за спиной.
  
  Бук остановился и проследил, как фигура человека по имени Мрамор исчезла за углом.
  
  Со всех сторон доносились звуки битвы, но они не приближались. Несколько часов тому, когда Бук помогал людям из Лагерей и Даруджийского квартала добраться до точек сбора, которые назначили «Серые мечи» — оттуда людей вели ко входам в тайные тоннели — паннионцы добрались уже до той самой улицы, по которой только что прошёл сам Бук. Но каким-то образом разношёрстное воинство защитников Капастана сумело отбросить врага. Килсбанов проспект был усыпан трупами солдат обеих армий.
  
  Бук вновь заставил себя шевелиться, прошёл под опалённой притолокой с твёрдым убеждением, что он никогда больше не выйдет из усадьбы Корбала Броша и Бошелена. Инстинкт самосохранения заставил его остановиться, но в тот же миг Бук увидел, что уже слишком поздно.
  
  Посреди двора стоял Бошелен.
  
  — А, давний мой охранник. Мы уже начинали гадать, куда ты исчез.
  
  Бук склонил голову.
  
  — Прошу прощения, господин. Я передал прошение об избавлении от уплаты налогов, как и было велено…
  
  — Отлично! Наши аргументы хорошо восприняли?
  
  Старый охранник поморщился.
  
  — Война и осада, увы, не избавляют владельцев от налогов на недвижимость, хозяин. Они требуют уплаты. К счастью, из-за эвакуации, никого не осталось в Даруджийском Доме, чтобы получить деньги.
  
  — О да, эвакуация. Тоннели. Очень умно. Мы отклонили это предложение, разумеется.
  
  — Разумеется.
  
  Бук не мог больше смотреть на брусчатку, невольно повернул голову и увидел десяток тел урдомов: обескровленные трупы, лица под шлемами почернели.
  
  — Недалёкие солдаты опрометчиво выбрали себе цель, — пробормотал Бошелен. — Корбал остался очень доволен и сейчас готовится взять их на службу.
  
  — На службу, хозяин? А, да, господин. Взять на службу.
  
  Некромант вскинул голову.
  
  — Забавно. Любезный Эмансипор Риз произнёс те же самые слова, причём тем же самым тоном всего полколокола тому.
  
  — Забавно, хозяин.
  
  Некоторое время они смотрели друг на друга, затем Бошелен погладил бороду и отвернулся.
  
  — Тенескаури идут, ты уже слышал? Среди них — Дети Мёртвого Семени. Удивительные создания. Семя умирающего мужчины… Хм-м. Говорят, старший из них теперь командует всей крестьянской ордой. С нетерпением жду встречи с ним.
  
  — Хозяин? Кхм, как… то есть…
  
  Бошелен улыбнулся.
  
  — Корбал рвётся со всем тщанием изучить этого Ребёнка по имени Анастер. Какова природа его биологии? Это даже мне любопытно.
  
  Павшие урдомы вдруг дёрнулись, зашевелились, руки потянулись к брошенному оружию, головы в шлемах поднялись.
  
  Бук окаменел от ужаса.
  
  — Вот, Бук, у тебя теперь есть подчинённые-стражники. Я бы рекомендовал тебе приказать им расположиться у входа. И быть может — по одному на угловых башенках. Защитники без страха и усталости — самые лучшие, верно?
  
  Из дома вывалился Эмансипор Риз, прижимая к груди свою грязную кошку.
  
  Бошелен и Бук увидели, как старик рванулся к одному из вставших урдомов. Риз подобрался к огромному воину, протянул руку, ухватился за ворот кольчуги, отчаянно потянул, отодвинул доспех и куртку под ним. Засунул руку за пазуху мертвецу — глубже, ещё глубже.
  
  Эмансипор начал потрясённо бормотать. Отдернул руку, неуклюже отступил назад.
  
  — Но… но… — Его морщинистое лицо повернулось к Бошелену. — Этот… этот человек, Корбал… у него… он сказал… я сам видел! У него их сердца!
  Он их сшил вместе — кровавая куча на кухонном столе! Но… — Старик развернулся и ткнул урдома в грудь. — Никакой раны нет!
  
  Бошелен приподнял тонкую бровь.
  
  — Разумеется, поскольку ты со своим другом Буком стали мешать обычным ночным занятиям Корбала Броша, моему коллеге пришлось изменить свои привычки, свой modus operandi, если угодно. Теперь, дорогие мои, ему уже нет нужды покидать свою комнату, чтобы добывать материалы. Тем не менее, должен сказать: пожалуйста, воздержитесь в дальнейшем от подобных ошибочных предприятий. — Взгляд невыразительных глаз некроманта нашёл Бука. — Что до любопытных чар Керули, которые ныне обретаются в тебе, любезный слуга, не используй их. Мы не слишком любим компанию, когда принимаем облик одиночников.
  
  Бук чувствовал, что ноги у него вот-вот подогнутся.
  
  — Эмансипор, — тихо проговорил Бошелен, — будь добр, подставь плечо нашему охраннику.
  
  Старик подошёл к Буку. Глаза у него были распахнуты так широко, что тот видел белки со всех сторон от радужки. По морщинистому лицу тёк пот.
  
  — Я тебе говорил — это безумие! — прошипел слуга. — Что с тобой сделал Керули? Будь ты проклят, Бук…
  
  — Заткнись, Манси! — прорычал Бук. — Ты знал,
  что они одиночники. И ничего не сказал — но Керули тоже знал.
  
  Бошелен направился к главному дому усадьбы, тихонько напевая что-то себе под нос. Бук развернулся и схватил Эмансипора за грудки.
  
  — Теперь я могу за ними следить!
  Это — дар Керули. Я могу попасть вслед за ними куда угодно!
  
  — Они тебя убьют. Раздавят, Бук! Ах ты Худом проклятый идиот…
  
  Бук с трудом ухмыльнулся.
  
  — Худом проклятый? Верно, Манси: все мы. Не так ли? Худом проклятые, о да.
  
  Далёкий, ужасный рёв прервал их, этот звук раскатился по всему городу, навалился со всех сторон. Эмансипор побледнел.
  
  — Тенескаури…
  
  Но внимание Бука было приковано к квадратной башне дома, распахнутому окну на верхнем, третьем этаже. На подоконнике сидели два грача.
  
  — О да, — прошептал он, оскалив зубы. — Я вас вижу. Полетите за ним, да? За первым ребёнком от Мёртвого Семени. Анастером. Полетите за ним.
  
  Грачи спрыгнули с насеста, расправили крылья, промчались низко над усадьбой, а затем, тяжело и громко хлопая крыльями, взмыли над стеной. И полетели на юго-восток.
  
  Бук оттолкнул Риза.
  
  — Я могу успеть за ними! О да. Сладкий дар Керули…
  
  Мой, личный образ одиночника, форма крыльев, ветер свистит надо мной и подо мной. О боги, какая же свобода! То, чего я желаю… обретает форму…
  
  Он почувствовал, как тело изменяется, сладкое тепло наполняет руки и ноги, пряный запах кожи, покрывшейся перьями. Тело уменьшилось, приняло другую форму. Тяжёлые кости утончились, стали легче.
  
  Сладкий дар Керули, больше, чем он мог себе вообразить. Лететь! Прочь от всего, чем я был! Избавиться от всякого груза! О, я смогу догнать этих двух ужасных тварей, этих крылатых чудовищ. Могу! И там, где они медлят и трепыхаются в невидимых потоках неба, я верчусь, лечу, мчусь, как молния!
  
  Стоя посреди двора, Эмансипор Риз слезящимися глазами смотрел, как превращается Бук. Фигура размылась, провалилась в себя, воздух наполнился сильным пряным запахом. Ястреб-перепелятник, который был прежде Буком, взмыл в небо, начал по спирали набирать высоту.
  
  — Да, — пробормотал старик. — Можешь летать вокруг них кругами. Только когда они решат тебя раздавить, дорогой Бук, это не будет дуэль в небесах. Будет чародейство. Этим тяжеловесным грачам не нужна скорость, не нужна ловкость — эти дары ничего тебе не дадут, когда придёт время. Эх, Бук… бедный дурень…
  
  Высоко в небе над Капастаном нарезал круги ястреб. Два грача — Бошелен и Корбал Брош — были далеко внизу, но прекрасно различимы для глаз хищной птицы. Они тяжеловесно летели сквозь облака дыма на юго-восток, за Восточные ворота… Город ещё кое-где горел, выбрасывая к солнцу толстые колонны дыма. Ястреб смотрел на осаду с такой точки зрения, за которую отдали бы жизнь генералы обычного мира. Смотрел, кружил, ждал.
  
  Тенескаури окружили город толстым, бурлящим кольцом. Треть миллиона, возможно, даже больше. Такого количества людей Бук никогда прежде не видел. И кольцо начало сжиматься. Странная, бесцветная удавка, людская петля вокруг немощных, разбитых стен города и горстки его защитников.
  
  Штурм было не остановить. Эту армию гнала вперёд не отвага, но нечто куда более смертоносное, нечто неодолимое: голод. Эта армия не могла себе позволить сдаться, в отступлении её ждала лишь мучительная смерть.
  
  И сейчас она пожрёт Капастан.
  
  Паннионский Провидец — настоящее чудовище. Такая тирания нужды. И болезнь расползётся дальше. Победить его? Придётся убить в мире всех мужчин, женщин и детей, которые испытывают голод, всех, кому страшна жуткая ухмылка голодной смерти. Началось всё здесь, в Генабакисе, но это лишь сердце. Волна разойдётся. Заразит все города, все континенты, пожрёт империи и государства изнутри.
  
  Теперь я тебя вижу, Провидец. С такой высоты. Я понимаю, что́ ты такое, и чем станешь. Мы проиграли. Воистину, мы побеждены.
  
  Эти мысли рассеяла зловещая вспышка чародейства на востоке. Потоки знакомой магии сплетались над маленькой частью орды тенескаури. Черные волны, пронизанные болезненно-лиловыми прожилками, катились вперёд, сотнями губили вопящих крестьян. В ответ взвились серовато-дымные чары.
  
  Глаза ястреба различили в самом центре магической бури двух чёрных птиц. Из рваных порталов на равнину выбирались демоны, крошили и сминали тела, прорывались через вопящие от ужаса ряды тенескаури. Колдовство ударило в ответ, охватило демонов.
  
  Грачи спустились вниз, к маленькой фигурке верхом на вставшей на дыбы чалой лошадке. Волны магии столкнулись в полуночной вспышке, грохот взрыва докатился даже на ту высоту, где кружил Бук.
  
  Клюв ястреба распахнулся, испустил пронзительный крик. Грачи отступили. Чародейство молотило, преследовало в их поспешном бегстве.
  
  Фигурка на лошади была цела и невредима среди груды тел, к которой уже устремились другие тенескаури. Чтобы съесть.
  
  Бук вновь торжествующе закричал, изогнул крылья и спикировал к земле.
  
  Он добрался до двора усадьбы задолго до Бошелена и Корбала Броша, спустился по спирали, замедлил полёт, молотя крыльями воздух. Завис на кратчайший миг, прежде чем превратиться, вернуться в человеческий облик.
  
  Эмансипора Риза нигде не было видно. Неупокоенные урдомы по-прежнему стояли на тех местах, где впервые поднялись с земли.
  
  Чувствуя себя в собственном теле тяжеловесным и неуклюжим, Бук повернулся, чтобы рассмотреть их.
  
  — Шестеро из вас — к воротам. — Он указал пальцем. — Ты и те, что за тобой. А ты — на северо-западную башню. — Бук продолжил отдавать приказы бессловесным воинам, расставляя их так, как предложил Бошелен. Когда он пролаял последнюю команду, две тени пронеслись по брусчатке. Грачи приземлились посреди двора. Перья их были изодраны, от одной из птиц валил дым.
  
  Бук посмотрел на превращение, улыбнулся, увидев Корбала Броша — броня изорвана в клочья, зловонный дым валит от одежды — а затем Бошелена, бледное лицо украшал здоровенный синяк на челюсти, кровь запеклась на усах, измазала седую бороду.
  
  Корбал Брош потянулся к воротнику плаща, его пухлые, мягкие ручки дрожали так, что чародей никак не мог совладать с застёжкой. Чёрный кожаный плащ упал на землю. Корбал принялся топтать его ногами, чтобы погасить последние тлеющие места.
  
  Стряхивая пыль с рук, Бошелен покосился на Бука.
  
  — Какое терпение — ждать нашего возвращения.
  
  Быстро смахнув улыбку с губ, Бук пожал плечами.
  
  — Вы его не взяли. Что случилось?
  
  — Похоже, — пробормотал некромант, — нам необходимо доработать свою тактику.
  
  Инстинкт самосохранения вдруг исчез, и Бук тихо рассмеялся.
  
  Бошелен замер. Бровь приподнялась. Затем он вздохнул.
  
  — М-да, что ж, доброго дня и тебе, Бук.
  
  Бук смотрел, как чародей вошёл в дом.
  
  Корбал Брош продолжал топтать свой плащ ещё долго после того, как последние огоньки погасли.
  
  Глава пятнадцатая
  Во сне я встречаюсь лицом к лицу
  с мириадом своих отражений,
  незнакомых и странных. Без умолку
  они говорят на чужом языке,
  идут по неведомым мне местам
  с друзьями, которых я никогда не встречал.
  Шагаю во сне по мирам,
  где мне леса по колено,
  а небо почти закрыто
  серебряной коркой льда.
  Бурым потоком ила
  текут по равнине стада,
  бивни, рога, копыта… Узри же! Всё это
  память моей души,
  миграция воспоминаний.
  Д’араянс Рхивийский.
  Во Времена до Ночи
  
  Скворец приподнялся в седле, когда его конь перепрыгнул острый выступ, венчавший холм. С громким стуком копыт скакун вновь пустился галопом, пересёк плоскую вершину горы и замедлил шаг, лишь когда малазанец натянул поводья и снова уселся в седле. На легком галопе он подъехал к дальней стороне плато, затем резко остановился у самого края.
  
  Бугристый, усыпанный валунами склон вёл вниз, в широкое высохшее русло реки. У его основания два разведчика Второй армии сидели на лошадях спиной к Скворцу. Перед ними дюжина пеших рхиви шагали, казалось, по полю костей.
  
  Исполинских костей.
  
  Скворец медленно поехал вниз по древнему склону. Он не сводил глаз с россыпи костей. Кое-где блестели огромные железные лезвия, смятые фрагменты брони и шлемы странной формы. Он видел длинные челюсти рептилий с рядами зазубренных зубов. На некоторых скелетах висели остатки серой кожи.
  
  Из-под копыт летел щебень. Скворец подъехал к одному из разведчиков.
  
  Мужчина отдал честь.
  
  — Сэр, рхиви болтают — не могу точно разобрать, о чём. Что-то о десяти демонах. Кто бы ни разорвал их на части, это была жуткая тварь. Может, рхиви узнали что-то ещё, они копошились среди трупов.
  
  Кивнув, Скворец спешился.
  
  — Будьте начеку, — скомандовал он. Знал: они и так не дремлют, но испытывал необходимость что-нибудь сказать. Место бойни пропахло страхом, старым, однако всё же новым, и — что было куда тревожней — здесь сохранялось своеобразное напряжение, которое всегда возникает после битвы. Висит густая тишина — будто звуки насилия ещё не осели, будто они каким-то образом по-прежнему дрожат в воздухе, до сих пор раздаются…
  
  Он подошёл к рхиви и груде костей.
  
  Разведчики племени и в самом деле бормотали что-то.
  
  — Мёртвые волки…
  
  — Две пары следов, тяжёлые, но поступь лёгкая, шире чем моя рука. Большие.
  
  — Большие мёртвые волки.
  
  — Крови нет, да? Вонь как в кургане.
  
  — Пыль чёрного камня. Острого.
  
  — Сверкают под предплечьями — кожа…
  
  — Кусочки чёрного стекла.
  
  — Обсидиан. Далеко на юг…
  
  — Юго-запад. Или далёкий север, за плато Лейдерон.
  
  — Нет, я не вижу красного или коричневого. Лейдеронский обсидиан имеет жилки древесного цвета. Это Морн.
  
  — Если вообще из этого мира…
  
  — Демоны тут
  , не так ли? Из этого мира. В этом
  мире.
  
  — Могильный смрад.
  
  — Но не в воздухе. В воздухе ледяная вонь, ветра тундры и запах замёрзшего торфа.
  
  — От волков осталось, убийц…
  
  Скворец прорычал:
  
  — Разведчики рхиви, уделите мне, пожалуйста, внимание.
  
  Головы поднялись, лица повёрнулись. Тишина.
  
  — Я хочу услышать ваш доклад. Кто из вас главный?
  
  Они обменялись взглядами, потом один пожал плечами.
  
  — Я могу говорить на даруджийском, которым ты пользуешься. Лучше, чем остальные. Так что на этот случай — я.
  
  — Хорошо. Приступай.
  
  Молодой рхиви отбросил назад сплетённые пряди обильно смазанных жиром волос и широким жестом указал на кости вокруг.
  
  — Неупокоенные демоны. В доспехах, с мечами вместо рук. Идут с юго-востока, ближе к востоку, чем югу. — Он демонстративно нахмурился. — Побитые. Их преследуют, как дичь. Гонят. Как бхедеринов. Бесшумные преследователи, четвероногие и терпеливые…
  
  — Большие немёртвые волки, — перебил Скворец.
  
  — Вдвое крупнее волков, обитающих на этих равнинах, да. — Его лицо засияло от внезапного понимания: — Они как призрачные бегуны из наших легенд. Когда провидец или провидица видят свои самые сокровенные сны, появляются волки. Они никогда не подходят, всегда бегут. Все призрачные, кроме вожака, он сам из плоти, и глаза — живые. Увидеть их — большая удача, приносящая счастье, ибо в беге их только радость.
  
  — Однако теперь они бегают не только во снах ваших ведьм и колдунов, — сказал Скворец. — И эта пробежка была куда более смертоносной.
  
  — Охотятся. Я говорю, они как
  бегуны из снов. Я не говорю, что это волки из снов. — Теперь лицо рхиви снова ничего не выражало, а глаза стали похожи на глаза хладнокровного убийцы. — Охотятся. Загнали свою добычу сюда, в ловушку. Затем уничтожили. Битва нежити. Демоны из курганов далеко на юге отсюда. Волки из пыли северных зимних ветров.
  
  — Спасибо, — сказал Скворец. Манера повествования рхиви — драматическое представление — очень хорошо передала события, свидетельницей которых стала эта долина.
  
  От основной колонны отделились всадники, и он повернулся, чтобы их рассмотреть. Трое. Корлат, Серебряная Лиса и даруджиец Крупп. Последний подпрыгивал и болтался на муле, который, неуклюже перебирая короткими ногами, во весь опор мчался за двумя всадницами. Его тревожные крики эхом отдавались по всей узкой долине.
  
  — Да.
  
  Командир развернулся, глядя в упор на главного разведчика рхиви, который вместе с сородичами тоже разглядывал трёх всадников.
  
  — Прошу прощения?
  
  Рхиви безразлично пожал плечами и ничего не сказал.
  
  Осыпь булыжников заставила новоприбывших замедлиться. Всех, кроме Круппа, которого швыряло в седле взад-вперёд, пока мул нёсся вниз по склону. Каким-то образом зверю удалось удержать равновесие, когда он пролетал мимо испуганной Корлат и смеющейся Серебряной Лисы, и лишь добравшись до равнины, он сбавил дикий темп и рысью прискакал туда, где стоял Скворец. Голова мула была гордо поднята, уши стояли торчком, а взгляд был устремлён вперёд.
  
  Крупп продолжал крепко сжимать шею животного, не открывая глаз. С него литрами стекал пот, лицо пылало алым.
  
  — Какой ужас! — простонал он. — Битва характеров! Крупп нашёл себе достойного соперника в лице этой безумной безмозглой твари! Да, он побеждён! Ох, пощади меня…
  
  Мул остановился.
  
  — Теперь ты можешь слезть, — заметил Скворец.
  
  Крупп открыл глаза, осмотрелся и медленно выпрямился в седле. Покачиваясь, вытащил носовой платок.
  
  — Естественно, дав животному волю, Крупп и сам обретает оную. — Улучив момент, чтобы протереть платком брови и лицо, он червячком сполз с седла и с глубоким вздохом встал на землю. — Ах, вот и ленивые девушки, глотавшие пыль за Круппом. Рад, что вы смогли добраться, дамы. Хороший вечерок для пробежки рысью?
  
  Серебряная Лиса перестала смеяться. Её полуприкрытые глаза остановились на разбросанных костях.
  
  Худ меня побери, а этот меховой плащ ей идёт.
  Скворец мысленно встряхнулся и поднял глаза, но встретился со спокойным, слегка ироничным взглядом Корлат. О, но она блекнет по сравнению с этой тисте анди. Чёрт, старик, не думай о прошлых ночах. Не принимай это чудо так близко к сердцу, иначе оно поблекнет.
  
  — Разведчики, — сказал он обеим женщинам, — наткнулись на поле боя…
  
  — К’чейн че’малли, — кивнула Корлат, осматривая кости, — охотники К’елль, к счастью, скорее с мёртвой, нежели с живой плоти. Скорее всего, не столь проворные, как могли бы быть. Тем не менее, их разорвали на части с такой лёгкостью…
  
  — Т’лан айи, — сказала Серебряная Лиса. — Ради них я пришла.
  
  Скворец взглянул на неё.
  
  — О чём ты?
  
  Женщина пожала плечами.
  
  — Чтобы самой увидеть, командир. Мы все приближаемся. Ты — к своему осаждённому городу, а я — к судьбе, ради которой была рождена. Схождение — чума этого мира. Но даже если и так, — прибавила она, когда ловко спрыгнула с седла и встала среди костей, — есть также дары. И важнейший из этих даров… т’лан айи. — Она помолчала. Ветерок ласкал лисью шерсть на её плечах. Потом она ещё раз прошептала название: — Т’лан айи.
  
  — Крупп дрожит, когда она так называет этих, ах… пусть боги благословят сию мрачную красоту в пустынном пейзаже, в котором даже звёздные мечты потускнели со временем столь же, сколь и радужные реки на небе! — Он сделал паузу, глянул на остальных. — Сладкий сон, в котором живёт скрытая поэзия, а поток разъединённых такой гладкий, что казалось бы переплетается. Да?
  
  — Я не ценитель твоих абстракций Крупп, — прорычал Скворец, — увы.
  
  — Конечно, прямолинейный солдат, как скажешь! Но погоди, правда ли то, что Крупп видит в твоих глазах определённый… заряд? Воздух тут поистине трещит от неизбежности, малазанец. Ты отрицаешь, что чувствуешь это? Нет, ничего не говори, правда скрывается в твоём тяжёлом взгляде и твоей руке там, где она касается рукояти меча.
  
  Скворец не мог отрицать, что волосы у него на шее встали дыбом. Он осмотрелся и увидел такое же беспокойство среди рхиви и пары малазанских разведчиков, которые пристально вглядывались в линию холмов.
  
  — Что близится? — прошептала Корлат.
  
  — Дар, — прошептал Крупп с блаженной улыбкой, не сводя глаз с Серебряной Лисы.
  
  Скворец проследил за взглядом даруджийца.
  
  И увидел женщину, столь похожую на Рваную Снасть, — стоящую к ним спиной с высоко поднятыми руками.
  
  Со всех сторон пыль начала закручиваться вихрями.
  
  Т’лан айи обрели форму в долине, на склонах и вершинах окружающих холмов.
  
  И их — тысячи…
  
  Серая пыль превратилась в матово-серую шкуру, чёрные плечи, глотки оттенка дождевых облаков, толстые чёрные хвосты с серебряными кончиками; другие были коричневыми, цвета гниющей древесной трухи, блекнущей на горле и животе. Волки — высокие, тощие, глаза — тёмные ямы. Огромные, длинные головы, все как одна были повёрнуты к Серебряной Лисе.
  
  Она бросила молниеносный взгляд через плечо, глаза под тяжёлыми веками пронзили Скворца. Улыбнулась.
  
  — Моя свита.
  
  Командир оцепенел, молча уставившись на неё. Так похожа на Рваную Снасть, но не она. Она говорит «свита», но я вижу больше — и её взгляд говорит о том, что она теперь осознаёт… очень хорошо осознаёт.
  
  Свита… и телохранители. Серебряной Лисе мы больше ни к чему. Времена, когда она нуждалась в нашей защите, прошли, и теперь она вольна делать… всё, что пожелает…
  
  Казалось, будто холодный ветер спутал мысли Скворца. Боги, что если Каллор был с самого начала прав? Что если мы упустили свой шанс?
  С тихим ворчанием он отбросил недостойные мысли. Нет, мы показали ей свою веру и преданность тогда, когда это было важнее всего — когда она была слабее, чем когда-либо. Рваная Снасть такого бы не забыла…
  
  Столь похожа… но не она. Ночная Стужа, расчленённая, преданная. Кого ненавидят остатки её души? Тайшренна? Или Малазанскую империю и всех сынов и дочерей её крови? Или тех, против кого её призвали биться: Аномандра Рейка, а с ним и Каладана Бруда? Рхиви, баргастов… ищет ли она отмщения для всех них?
  
  Крупп прокашлялся.
  
  — Какая они чудесная свита, моя милая девочка. Страшны для твоих врагов, но успокоительны для твоих верных друзей! Мы очарованы и видим, что и ты глубоко очарована этими молчаливыми и бездвижными т’лан айями. Щеночки так хорошо себя ведут, и не выразить словами, жестами или каким-либо другим способом, сколь Крупп впечатлён!
  
  — Ах если бы, — прошептала Корлат, — если бы дело только в этом. — Она обернулась к Скворцу, лицо было серьезным и собранным. — Командир, я немедленно покидаю вас, чтобы сообщить нашим предводителям…
  
  — Корлат, — вмешалась Серебряная Лиса, — прости, что не спросила раньше, но когда ты в последний раз видела мою мать?
  
  — Сегодня утром, — ответила тисте анди, — она уже неделю не может ходить. С каждым днём она всё слабее, Серебряная Лиса. Возможно, если бы ты навестила её…
  
  — В этом нет нужды, — ответила женщина в меховом плаще. — Кто сейчас заботится о ней?
  
  — Советник Кол и даруджиец по имени Мурильо.
  
  — Самые верные друзья Круппа, Крупп вас всех уверяет. Она в полной безопасности.
  
  — Обстоятельства, — сказала Серебряная Лиса с жестким выражением лица, — в скором времени… накалятся.
  
  А какие они были до сих пор, женщина? Каллор преследует твою тень как стервятник. Я удивлён, что он позволил тебе уйти сейчас… если только он не крадётся по другую сторону ближайшего холма.
  
  — У тебя есть ко мне просьба, Серебряная Лиса? — спросила Корлат.
  
  Та явно собиралась с духом.
  
  — Да, кто-то из твоего рода… должен охранять мою мать.
  
  Тисте анди нахмурилась.
  
  — Можно было бы предположить, что с таким количеством новых стражей ты сама могла бы выделить нескольких…
  
  — Боюсь, она не позволит им приблизиться. У неё… кошмары. Мне жаль, но я должна сделать так, чтобы мои т’лан айи держались подальше от её глаз и чувств. Ты сделаешь то, о чём я прошу?
  
  — Конечно, Серебряная Лиса.
  
  Когда Корлат оседлала своего коня и ускакала вверх по холму, женщина снова перевела взгляд на Скворца. Некоторое время молча изучала его, потом посмотрела на Круппа.
  
  — Ну что, даруджиец? Ты пока удовлетворён?
  
  — Вполне, драгоценная моя, — ответил Крупп не своим обычным тоном, а медленно и взвешенно.
  
  Удовлетворён. Чем?
  
  — Как думаешь, она продержится?
  
  Крупп пожал плечами.
  
  — Увидим, не так ли? В Круппе живёт надежда.
  
  — Достаточно надежды для нас двоих?
  
  Даруджиец улыбнулся.
  
  — Разумеется.
  
  Серебряная Лиса вздохнула.
  
  — Очень хорошо. Ты знаешь, в этом я всецело полагаюсь на тебя.
  
  — Ноги Круппа, словно каменные столбы. Твоё касание столь воздушно, что его может не заметить даже достойный. Дорогая моя, топот новых всадников требует принять немедленное решение — что ты позволишь увидеть тем, кто приближается сейчас?
  
  — Ничего плохого, — ответила женщина. Она снова подняла руки.
  
  Т’лан айи рассыпались в пыль, из которой восстали.
  
  Ворча, Скворец побрёл к лошади. Слишком много тайн и секретов ходило меж двух армий — тайн, грозивших взрывным откровением. И скорее всего, жестоким.
  Он почувствовал себя неловко. Хотел бы я, чтобы Быстрый Бен был тут… Видит Худ, желал бы я знать, что происходит с ним, и с Параном, и с «Мостожогами». Добились ли они успеха? Или все мертвы, а их черепа насажены на копья вокруг лагерей баргастов?
  
  Значительная часть авангарда колонны достигла гребня холма, где всадники остановились рваной линией.
  
  Скворец запрыгнул в седло и направился к отряду.
  
  Каллор, оседлавший тощую серую лошадь, нерешительно потянул поводья, отделяясь от других. Потускневший серый плащ укрывал широкие, закованные в броню плечи. Тени залегли в морщинах его древнего обветренного лица. Длинные седые волосы ветер сбил на одну сторону.
  
  Взгляд Скворца на секунду задержался на воителе, оценивая его, затем сместился на других на хребте. Бруд и Дуджек ехали бок о бок. По правую руку от Воеводы скакал всадник Хурлокель, по левую от малазанца — знаменосец Артантос. Харадас, торговка-чародейка из Тригалльской гильдии, также явилась. И конечно же, Корлат.
  
  Когда конь Скворца приблизился к гребню, все молчали. Затем Дуджек кивнул и прорычал:
  
  — Корлат описала то, что нашли разведчики. Есть что добавить?
  
  Скворец бросил взгляд на тисте анди, но её лицо ничего не выражало. Он покачал головой.
  
  — Нет, Первый Кулак. Кажется, Корлат и её сородичи знают больше об этих к’чейн че’маллях, чем кто-либо из нас. Внизу лежат только рассыпанные кости, какие-то клинки и броня. Я сам не опознал их. Разведчики рхиви считают, что они были нежитью…
  
  — Нам всем повезло, — пробормотал Каллор, — что в делах этих существ я не столь невежествен, как все вы, за исключением Корлат. Я чувствую себя необычайно… разговорчивым. Итак. Остатки цивилизации к’чейн че’маллей можно обнаружить практически на каждом континенте этого мира. В самом деле, даже в местах, где лежала моя старая империя, Якуруку, их странные механизмы заполняли все ямы и провалы в земле. И где бы мои подданные ни начали копать землю, всюду они находили подобные конструкты. Более того — находили курганы. Учёные мужи тщательно исследовали их содержимое. Хотите услышать их заключение или уже заскучали?
  
  — Продолжай, — процедил Каладан.
  
  — Хорошо. Возможно, вы более мудры, чем я думал. Судя по всему, эти твари — рептилии — были способны развивать у своего вида специфические таланты. Те, кого тисте анди зовёт охотниками К’елль, к примеру, были рождены воинами. Внизу, в долине, лежат останки таких неупокоенных охотников, понимаете? Вместо рук у них были клинки, каким-то образом сплавленные с самими костями в локтевом суставе. К’чейн че’малли были матриархальными, род вели по материнской линии. Как у пчелиного роя есть матка, так было и у этих тварей. Мать порождает рой, она прародительница каждого чада. И в этой Матроне содержалась чародейская сила всей семьи. По мощи они превосходили богов наших дней. Их силы хватило бы, чтобы не допустить Старших богов в наш мир, и если бы к’чейн че’малли не выбрали путь самоуничтожения, они бы, бесспорно, правили и по сей день.
  
  — Самоуничтожение, — сказала Корлат, сверля глазами Каллора. — Интересная деталь. Можешь объяснить?
  
  — Конечно. Среди найденных записей, как только язык расшифровали… это само по себе достойно длинного монолога, но видя, как вы все ёрзаете в сёдлах, словно малые дети, я сокращу рассказ. Так вот, из найденных записей стало известно, что Матроны — каждая управляла эквивалентом современного города — собрались, чтобы объединить свои разъединённые амбиции. Что они искали за гранью обширного могущества, которым уже обладали, не совсем ясно. С другой стороны, когда правят амбиции, разве нужен смысл? Достаточно сказать, что древний выводок, более примитивная версия самих к’чейн че’маллей, был… воскрешён, возвращён из небытия Матронами. Не придумав более удачного имени, мои учёные временно прозвали их «короткохвостыми».
  
  Скворец, следивший за Корлат, был единственным, кто увидел, как она напряглась при этих словах. Было слышно, как Серебряная Лиса и Крупп взбираются обратно на склон.
  
  — По той простой причине, — продолжил Каллор свой сухой монолог, — что их физически отличало от других к’чейн че’маллей: вместо обычного, длинного и конического хвоста, у них был короткий. Это делало их не такими быстрыми, более прямоходящими, более приспособленными к тем миру и цивилизации, к которым они изначально принадлежали. Увы, эти новые дети были не столь послушны, как Матроны привыкли ожидать от потомства — точнее, короткохвостые отказались делиться своими магическими способностями с матерями. В результате началась гражданская война и было использовано чародейство, грозившее разрушить весь мир. Чтобы понять отчаяние, воцарившееся среди Матрон, нужно просто отправиться на юг этого континента, в место, именуемое Морн.
  
  — Разрыв, — прошептала Корлат, кивая.
  
  Улыбка Каллора была безрадостной.
  
  — Она стремилась собрать силу самих врат, но не просто обычных врат Пути. О нет, она решила распахнуть портал, ведущий в царство Хаоса. Какое высокомерие — думать, будто она может контролировать, — будто может установить порядок —
  там. — Он замолчал, словно переосмысливая собственные слова, и засмеялся. — О, есть в этой истории горький урок или даже парочка. Как по-вашему?
  
  Каладан Бруд проворчал:
  
  — Давай вернёмся к настоящему, ладно? В долине под нами восставшие из мёртвых охотники К’елль. И вот вопрос: что они тут делают?
  
  — Их использовали.
  
  Все уставились на Серебряную Лису, которая стояла перед своей лошадью с поводьями в руках.
  
  — Не нравится мне, как это звучит, — прорычал Дуджек.
  
  — Использовал, — повторила Серебряная Лиса, — Паннионский Провидец.
  
  — Невозможно, — вмешался Каллор. — Только Мартиархиня к’чейн че’маллей способна управлять охотниками К’елль, даже когда они нежить.
  
  — Это значит, — сказала Корлат, — что у нас не один враг.
  
  — У Паннионского Провидца есть союзник? — Дуджек опёрся на седло и сплюнул. — Но не было даже намёка…
  
  — Тем не менее, — вмешалась Серебряная Лиса, — доказательство лежит перед нами, в долине под этим холмом.
  
  — Матрона не может размножаться без семени живого самца, — сказал Каллор. — Таким образом, с каждым уничтоженным охотником К’елль у нас остаётся на одного врага меньше.
  
  Бруд обернулся, его глаза напоминали тоненькие щёлочки.
  
  — Какое откровение.
  
  Каллор пожал плечами.
  
  — Перед нами, — продолжил Воевода, — ещё одна истина. Судя по уничтоженным охотникам К’елль, кто-то делает это за нас.
  
  Воцарилась тишина. Затем все воззрились на Серебряную Лису.
  
  Она улыбнулась.
  
  — Я ведь какое-то время назад говорила, что вам всем понадобится помощь.
  
  Каллор прорычал:
  
  — Т’лан имассы! А ну-ка скажи нам, сучка, какое отношение они имеют к к’чейн че’маллям? Разве не яггуты
  их извечные враги? Зачем обременять твоих восставших из мёртвых спутников новыми? Почему ты и т’лан имассы вступили в эту войну, женщина?
  
  — Мы не вступили в войну, — ответила Серебряная Лиса, опустив тяжёлые веки. Она стояла, как стояла бы Рваная Снасть, сложив руки на складках своего живота, её тело казалось твёрдым, хотя даже под туникой из оленьей кожи выделялись пышные формы.
  
  О, знаю я этот взгляд. Ловкость рук. Теперь поаккуратнее…
  
  — Значит, — начал медленно и неуверенно хмурый Бруд, — ты отрицаешь, что твои т’лан имассы ответственны за уничтожение охотников К’елль?
  
  — Никто из вас не задумывался, — сказала Серебряная Лиса, глядя на каждого, — почему т’лан имассы вовевали с яггутами?
  
  — Возможно, — сказал Дуджек, — объяснение поможет нам понять.
  
  Серебряная Лиса быстро кивнула.
  
  — Когда первые имассы появились, они были вынуждены жить в тени яггутов. Их терпели, не обращали на них внимания, — но лишь пока имассов было мало, пока их было легко контролировать. Их выселяли на самые бедные земли. Затем среди яггутов возникли Тираны, которые получали удовольствие, захватывая имассов в рабство и заставляя влачить кошмарное существование — последующие поколения рождались в рабстве и не знали другой жизни, не знали свободы. Урок оказался тяжёлым, его было сложно усвоить, но правда была такова: в мире существовали разумные создания, которые эксплуатировали достоинства других. Их сострадание, любовь, веру в семью и род. Эксплуатировали и осмеивали. Как много имасских племён узнали, что их боги на самом деле были яггутскими Тиранами? Скрывшими лица за дружескими масками. Тиранами, которые манипулировали имассами, сделав своим оружием веру. Восстание было неизбежным, и для имассов оно было разрушительным. Слабые, неуверенные даже в том, чего ищут, или в том, что свобода даст им, когда они её обретут… Но мы не сдавались. Мы не могли.
  
  Каллор усмехнулся.
  
  — Среди яггутов было не больше горстки Тиранов, женщина.
  
  — Горстки было слишком много — и да, мы нашли союзников среди яггутов — тех, для кого действия Тиранов были достойны порицания. Но шрамы остались. Шрамы, нанесённые излишним доверием и предательством. Мы могли верить только своему виду. Во имя ещё не рождённых поколений всем яггутам следовало умереть. Ни один не должен был выжить, чтобы родить новых детей, чтобы среди них выросли новые Тираны.
  
  — И как, — спросила Корлат, — это связано с к’чейн че’маллями?
  
  — До того, как миром правили яггуты, им правили к’чейн че’малли. Первый яггут был для к’чейн че’маллей, как первый имасс для яггутов. — Она прервалась, обвела тяжёлым взглядом слушателей. — У каждого вида есть семя превосходства. Наша война с яггутами уничтожила нас как живой народ, как живую и развивающуюся культуру. Это была цена, которую мы
  заплатили, чтобы обеспечить свободу, которой сейчас обладаете вы
  . Наша вечная жертва. — Она снова замолчала, затем продолжила, но уже твёрже: — А теперь я спрашиваю вас. Всех, кто взял на себя ответственность вести войну с тиранической, всепоглощающей империей, рискуя принести себя в жертву ради людей, которые ничего не знают о вас, и земель, на которые никогда не ступала и не ступит ваша нога, — я спрашиваю, что такого в нас, в т’лан имассах, чего вы до сих пор не можете понять? Уничтожить Паннионский Домин. Вот что следует сделать. Меня, моих т’лан имассов ждёт иная задача — уничтожить угрозу, которая таится за
  Паннионским Провидцем, угрозу, имя которой к’чейн че’малли.
  
  Она медленно поглядела в их лица.
  
  — Матрона жива. Из плоти и крови. Если она найдёт мужчину своего вида, из плоти и крови… тирания яггутов будет ничем по сравнению с тиранией к’чейн че’маллей. Так что это будет нашей
  жертвой.
  
  Лишь ветер звучал в тишине, последовавшей за её словами.
  
  Потом Каладан Бруд повернулся к Каллору.
  
  — И ты находишь эту женщину мерзкой?
  
  — Она лжёт, — прохрипел тот в ответ. — Вся эта война бессмысленна. Не более чем обманный манёвр.
  
  — Манёвр? — повторил недоверчиво Дуджек. — И чей же?
  
  Каллор клацнул зубами, закрыл рот и ничего не ответил.
  
  Харадас из Тригалльской торговой гильдии откашлялась:
  
  — В этом может быть доля истины. Не в том, что женщина Серебряная Лиса лжёт — я верю в искренность её слов до тех пор, пока она говорит без принуждения. Я имею в виду обманный манёвр. Подумайте о заражении Путей. Очевидно, зараза исходит из Паннионского Домина, и, очевидно, она проистекает от Пути Хаоса. Если всё это очевидно, напрашивается вопрос: зачем Матроне к’чейн че’маллей, которая хранит в себе огромный источник чародейской мощи, стремиться уничтожить врата собственной силы? Если она присутствовала при уничтожении Морна, — тогда, когда был создан Разлом, — зачем ей опять пытаться обуздать
  Хаос? Амбиции? Возможно. Но глупость? В это сложно поверить.
  
  Скворец ещё не до конца осознал важность её слов, но вслед за ними нахлынуло понимание иного. И в самом деле, есть другой враг, и судя по лицам, для всех, кроме Дуджека и меня самого, это откровение не такой уж сюрприз. Правда, мы уловили намёк, но не смогли найти связь. Бруд, Корлат, Каллор — боги, даже Крупп и Артантос! В следующий раз, когда будем играть в кости, лучше мне избегать каждого из них!
  Скворец снова взглянул на Серебряную Лису, которая встретила его сонным, понимающим взглядом.
  
  Нет, во второй раз это не сработает.
  
  — Серебряная Лиса, — проворчал он, — ты рассказала историю, чтобы вызвать сочувствие в наших сердцах, но мне кажется, что твои усилия были направлены не туда. В итоге ты сама разрушаешь всё, чего хотела достичь. Если есть скрытая угроза, третья
  сторона, которая ловко манипулирует и нами, и Паннионским Провидцем… вы с т’лан имассами направите своё внимание на неё?
  
  — Нет.
  
  — Почему?
  
  Его удивило то, что её обычно спокойный взгляд дрогнул и женщина быстро опустила глаза, прошептав в ответ:
  
  — Потому, Скворец, что ты хочешь от нас слишком многого.
  
  Все молчали.
  
  Скворца охватил ужас. Он повернулся к Дуджеку и встретился с ним взглядом, увидев в лице старика отражение собственного нарастающего страха. Боги, мы идём навстречу своей смерти. Скрытый враг — но мы знали о нём уже давно, знали, что рано или поздно он проявит себя, враг, который, Бездна его побери, заставляет самих т’лан имассов испытывать ужас…
  
  — Какая ощутимая ужастрофа! — воскликнул Крупп. — Ужастофа? Есть ли такое слово? Если нет, то среди бесчисленных талантов Круппа стоит отметить ещё и лингвистическую изобретательность! Друзья! Внимание! Знайте! Слушайте! Мужайтесь, все вы, зная, что Крупп твёрдо встал обеими ногами, мощной грудью на пути указанного — но ещё не названного — грозного врага всего живого! Спите ночью спокойно, зная это. Сладко дремлите, как младенец у матери на руках, как все вы когда-то спали. Даже Каллор, хотя такая картина, признаться, вызывает потрясение и растерянность…
  
  — Бездна тебя побери! — прорычал Каладан Бруд. — Что, во имя Худа, ты несёшь, маленький человечишка? Хочешь сказать, ты сумеешь встать на пути Увечного бога?
  Безумец! А если нет, — он понизил голос и спрыгнул с коня, — немедленно докажи свою силу.
  
  Он уверенно шёл в сторону Круппа, положив одну руку на обмотанную кожей рукоять своего молота. — Тяжесть моего гнева предсказать не берусь.
  
  — Я бы не делала этого на твоём месте, Бруд, — прошептала Серебряная Лиса.
  
  Военачальник обернулся к ней, стиснув зубы.
  
  — Теперь ты защищаешь эту невежественную толстую жабу?
  
  Она посмотрела на даруджийца.
  
  — Крупп, ты просил меня об этом?
  
  — Абсурд! Без обид, моя дорогая, но это возмутительное допущение, убедительно утверждает Крупп!
  
  Скворец, не веря своим глазам, смотрел, как толстый маленький человечек в своей испачканной едой и выпивкой одежде слез с седла и встал так прямо, как мог, уставившись маленькими сверкающими глазками на Каладана Бруда.
  
  — Ты смеешь угрожать Круппу из Даруджистана? Требуешь объяснений, не так ли? Поглаживаешь свой молот, да? Обнажаешь этот толст…
  
  — Молчать! — заорал военачальник, пытаясь сдержать ярость.
  
  Боги, да чего же добивается Крупп?
  
  — Крупп презрительно отвергает все и всяческие угрозы! Крупп глумится над любой показухой, какую только собирается затеять ощетинившийся Воевода…
  
  Молот неожиданно оказался в руках Бруда и, превратившись в нечёткое пятно, просвистел в воздухе дугой, врезавшись в землю у ног Круппа.
  
  Взрыв разбросал лошадей, так что Скворец и все остальные взлетели в воздух. Земля словно подскочила, чтобы встретить малазанского командира ударом каменного кулака, затем он покатился вниз по усыпанному валунами склону.
  
  Сверху ржали лошади. Горячий ветер возносил в небо столбы пыли и земли. Насыпь камней под Скворцом двигалась, текла вниз по склону в долину, всё время ускоряясь, с треском и рёвом. Камни бились о его броню, оглушительно стучали по шлему. Перед глазами в едком облаке пыли промелькнула линия холмов на другой стороне долины. Казалось бы, невозможно, но они быстро поднимались, почва разрывала травяную шкуру, высвобождая потоки пыли, дыма и каменных осколков. Затем роящаяся пыль поглотила мир вокруг. Над ним с грохотом летели валуны. Некоторые врезались в тело, нанося болезненные удары, от которых Скворец задыхался, кашлял и давился, продолжая катиться вниз.
  
  Даже сейчас земля продолжала дрожать под скользящей осыпью. Далёкие взрывы сотрясали воздух, отдаваясь в побитых костях Скворца.
  
  Он застыл, наполовину погребённый заживо камнями и щебнем. Моргая пылающими глазами, он увидел перед собой разведчиков рхиви, которые уворачивались и отскакивали от огромных валунов, будто в какой-то странной смертельной игре. За ними чёрная, быстро вспучивавшаяся почва вырастала в новые горы, не прекращая возноситься ввысь, вздымая и перекручивая долину, где сейчас лежал малазанец. Небо окрасилось железно-серым, бьющим из всех щелей дымом.
  
  Побери меня Худ… бедный Крупп…
  Скворец со стоном повернулся настолько, насколько смог. Он был покрыт царапинами и чувствовал, как под измятой бронёй рождаются новые синяки, но, как ни странно, кости были целы. Скворец глянул на вершину холма за собой. Осыпь исчезла, оставив отвесный утёс. Бо́льшая часть плоской вершины просто пропала, оставив небольшой плоский островок… где Скворец увидел, как фигуры зашевелились, поднялись. Лошади карабкались наверх. Было едва слышно отчаянные жалобы мула.
  
  На севере, разрывая долину и далёкие холмы, лежала тонкая, дымящаяся трещина. Расселина, которая казалась бездонной.
  
  Скворец, несмотря на мучения, выбрался из-под щебня и медленно выпрямился.
  
  Он увидел Каладана Бруда. Молот неподвижно свисал в его руке… А на своём собственном островке перед военачальником стоял Крупп, счищая пыль с одежды. Трещина, рождённая там, где молот коснулся земли, разошлась вокруг коротенького толстого даруждийца и сошлась сразу за ним.
  
  Скворец еле сдержал смех, зная, как отчаянно и грубо он прозвучит. Значит, теперь мы лицезрели ярость Бруда. И Крупп, этот нелепый маленький человечек, перед ней устоял. Ну что же, если кому-то нужно было доказательство того, что даруджиец не тот, кем кажется…
  Он нахмурился. Только вот, в самом деле, для кого была эта демонстрация? Хотел бы я знать.
  
  Крик ужаса разорвал его мысли.
  
  Корлат. Она смотрела на север, скрючившись в странной позе, будто пыталась провалиться сама в себя.
  
  Веселье покинуло Скворца. На его глазах разлом наполнялся кровью.
  
  Загрязнённая кровь, гнилая кровь, храни нас Беру, Спящая богиня… Огнь спит сном умирающего, отравленного.
  Это понимание стало самым ужасным открытием дня. Заражённая… скрытой рукой Увечного бога…
  
  Глаза Мхиби распахнулись. Повозку трясло и колотило. Гром сотрясал землю. Со всех сторон раздавались тревожные и испуганные крики рхиви. Внезапный катаклизм заставил её кости и мышцы взвыть, но сама она не закричала. Она хотела только спрятаться.
  
  Грохот стих, вытесняемый отдалёнными воплями бхедеринов и более близкими, тихими шагами её сородичей, пробегающих мимо повозки. В стаде поднималась паника, и давки было не избежать.
  
  И ко всем нам придёт погибель. Но это будет и милосердием. Конец моей боли и кошмарам…
  
  В снах Мхиби снова была молодой, но сны не приносили ей радости. Незнакомцы ходили по лесам, в которых она оказывалась раз за разом. Приближались. Она бежала. Скакала, как снежный кролик. Бежала, бежала, бежала.
  
  Незнакомцы. Мхиби не знала, чего они хотят, но они искали её — это было ясно. Выслеживали, как охотники добычу. Лечь спать для неё означало очнуться измотанной, с дрожащими поджилками и невыносимой болью в груди при каждом вдохе.
  
  Она была спасена из бездны, от тех бесчисленных изорванных душ, затерявшихся в вечном, отчаянном голоде. Спасена драконом. Чтобы так закончить? Оставить меня в месте, где на меня охотятся, где за мной гонятся без какой-либо причины?
  
  Время шло, разбавленное только обращёнными к испуганным бхедеринам успокоительными словами пастуха. Всё же не будет никакой давки. Грохот ещё колебал землю, угасая рябью где-то вдалеке.
  
  Мхиби тихо застонала, когда повозку вновь тряхнуло. В этот раз из-за появления двух даруджийцев — Колла и Мурильо.
  
  — Ты проснулась, — заметил советник, — неудивительно.
  
  — Оставьте меня, — сказала она, закутывая своё дрожащее тело в меха и отворачиваясь от мужчин. Тут так холодно…
  
  — Догадываешься, что там произошло? — спросил Мурильо у Колла.
  
  — Кажется, Бруд вышел из себя.
  
  — Боги! И кто его вывел? Каллор? Этот ублюдок заслуживает…
  
  — Не Каллор, мой друг, — проворчал Колл. — У тебя есть ещё одна попытка угадать. Думаю, быстро дойдёт.
  
  Мурильо прорычал:
  
  — Крупп.
  
  — Видит Худ, он хоть разок, да испытывал терпение каждого из нас… только никто из нас не способен расколоть мир напополам, поднять к небесам новые горы.
  
  — Думаешь, коротышка доигрался до смерти? Не верю…
  
  — Говорят, даже не поцарапался. Типично. Жаловался на пыль. Никто не ранен, только голову Воеводе чуть не снёс разъярённый мул.
  
  — Мул Круппа? Тот, что спит на ходу?
  
  — О да, именно он.
  
  Спит. И, без сомнения, видит сны о том, что он — конь. Величественный, высокий, свирепый…
  
  — И вправду, очень странный зверь. Никогда не видел такого… внимательного мула. Наблюдает за всем. Королева грёз, это самые странные горы, что мне доводилось видеть!
  
  — О да, Мурильо, они и вправду
  кажутся больше, чем на самом деле. Присмотрись. Хребет такой, что доходит до самого горизонта, но на самом деле отсюда до него меньше, чем пол-лиги. Не пытайся думать об этом, вот мой совет…
  
  Ни о чём не пытаться думать. Ни о горах, ни о мулах, ни о ярости Бруда. Души окружили мою дочь, там, внутри неё. Две женщины и теломен по имени Крушитель Черепов. Две женщины и мужчина, которого я никогда не встречала… но носила его ребёнка. Я — рхиви, молодая, в самом расцвете сил, погрязла в снах, которые стали явью. Однако где в моей дочери я? Где кровь или сердце рхиви?
  
  В ней нет ничего от меня, совсем ничего. Негодный сосуд. Просто сосуд, вот чем я была, сосуд, чтобы выносить и родить в этот мир нечто чуждое.
  
  У неё нет причин навещать меня, видеть меня, брать за руку и пытаться утешить. Я выполнила своё предназначение и уже не нужна. И вот я лежу, как выброшенная вещь. Забытая. Мхиби.
  
  На её плечо нежно положили руку.
  
  Мурильо заговорил:
  
  — Думаю, она опять уснула.
  
  — Это к лучшему, — прошептал Колл.
  
  — Я помню свою молодость, — начал даруджиец тихим, повествовательным тоном.
  
  — Я тоже помню твою молодость, Мурильо.
  
  — Дикая и расточительная…
  
  — Каждый день новая вдова, если мне не изменят память.
  
  — Я и вправду был как магнит, и знаешь, это не требовало никаких усилий…
  
  — Мы заметили.
  
  Он вздохнул.
  
  — Но те времена миновали. Я постарел и заплатил сполна за дни своей юности…
  
  — Ты хотел сказать «ночи».
  
  — Не важно. Появлялись новые враги. Юная кровь. Марак из Паксто, высокий и ловкий, притягивал взгляды всех, мимо кого проходил. А ещё был Перрил из М’некрае…
  
  — Боги, Мурильо, хватит уже.
  
  — Суть в том, что всё это заняло годы. Целые годы. Приятные. И теперь, ослабев, я могу хотя бы оглядываться назад и вспоминать дни — или, как ты сказал, «ночи» своей славы. Но она, эта несчастная женщина…
  
  — Да, я понимаю тебя. Видел медные украшение, которые она носит? Те, что на запястьях. Их ей привёз Крупп из Даруджистана.
  
  — И что с ними?
  
  — Так вот, о чём я говорил? Обращал ли ты внимание? Странная штука. Они ярче и светлее, когда она спит.
  
  — Разве?
  
  — Клянусь стопкой носовых платков Круппа.
  
  — Как странно.
  
  — А сейчас они какие-то тусклые.
  
  На мгновение воцарилась тишина, и оба присели рядом с Мхиби. После продолжительной паузы рука, лежавшая на её плече, слегка сжала его.
  
  — О, дорогая моя, — прошептал Мурильо, — если бы я мог забрать свои слова назад.
  
  Зачем? Ведь это правда. Слова от чистого сердца, щедрого, несмотря на безответственную молодость. Ты заговорил о моём проклятии. Это ничего не меняет. Стоит ли меня жалеть? Похоже, только когда я сплю. Мне в лицо ты ничего не говоришь и думаешь, будто это доброта. Но это обижает меня, ведь такое поведение больше похоже на безразличие.
  
  А моё молчание? Нежелание отвечать двум добрым людям, которые смотрят на меня прямо сейчас. Какой из моих бесчисленных недостатков оно проявляет?
  
  Твоя жалость, кажется, не сравнится с моей.
  
  Мысли развеялись. Явилась безлесая, охряная пустошь снов. Мхиби пустилась бежать.
  
  Войдя в шатёр, Дуджек швырнул рукавицы об стену, его лицо потемнело от ярости.
  
  Скворец откупорил бочонок с элем и наполнил два кубка, стоявших на маленьком походном столике. Оба были покрыты смешанной с потом пылью.
  
  — Что за сумасшествие? — прохрипел Первый Кулак, он остановился, только чтобы взять один из кубков, затем снова начал расхаживать по шатру.
  
  Стул заскрипел под Скворцом, когда тот вытянул измученные ноги. Он сделал большой глоток эля, вздохнул и сказал:
  
  — Которое из сумасшествий ты имеешь в виду, Дуджек?
  
  — Да уж, список становится слишком длинным. Увечный бог! Самые омерзительные легенды ходят про этого покалеченного ублюдка…
  
  — «Поэма о Сковывании» за авторством Рыбака Кель Тата…
  
  — Не люблю читать стихи, но видит Худ, я слышал некоторые из уст бардов в тавернах. Фэнеровы яйца, не на эту войну я подписывался.
  
  Скворец пристально посмотрел на Первого Кулака.
  
  — Так не воюй.
  
  Дуджек прекратил вышагивать по шатру, посмотрел в глаза своему помощнику.
  
  — Продолжай, — сказал он спустя несколько секунд.
  
  — Бруд знал, — ответил Скворец и пожал плечами, это движение заставило его поморщиться. Как и Корлат.
   — А раз так, следует считать, что знал и Аномандр Рейк. И Каллор — хотя живой блеск в его глазах мне ой как не понравился. Так вот, два Взошедших и один почти Взошедший. Увечный бог слишком силён для таких людей как мы с тобой, Первый Кулак. Оставь это им и богам. В конце концов, и Рейк, и Бруд были там, на Сковывании.
  
  — Имеешь в виду, это их проблема?
  
  — Грубо говоря — да.
  
  — Но за их ошибки платим все мы — и, возможно, должны заплатить эту цену, пока не поздно. Я не буду смотреть, как мою армию в этой игре используют, словно мясо, Скворец. Мы отправились в поход, чтобы сокрушить Паннионский Домин — смертную империю, насколько нам известно.
  
  — Но, похоже, что манипулируют обеими сторонами конфликта, Дуджек.
  
  — Это должно меня утешить? — Взгляд Первого Кулака был переполнен яростью, он некоторое время смотрел на Скворца, а после осушил и отставил кубок эля. Скворец вновь наполнил его.
  
  — Не нам жаловаться на манипуляции, — проворчал он. — Верно, мой друг?
  
  Дуджек задумался и хмыкнул.
  
  Верно. Успокойся, Первый Кулак. Думай ясной головой.
  
  — Кроме того, — продолжил Скворец, — я верю.
  
  — Во что? — огрызнулся военачальник. — В кого? Скажи уж, пожалуйста!
  
  — В одного коротенького, толстого, возмутительного человечка…
  
  — В Круппа?! Ты свихнулся?
  
  Скворец улыбнулся.
  
  — Друг мой, посмотри, как в тебе клокочет злоба. Ты в ярости от ощущения того, что тобой манипулируют. Что тебя используют и, скорее всего, предают. Теперь представь, как Взошедший вроде Каладана Бруда будет чувствовать себя, понимая, что им
  манипулируют? Достаточно ярости, чтобы потерять самообладание? Чтобы схватить молот и попытаться уничтожить этого маленького и помпезного кукловода.
  
  Дуджек долгое время стоял на месте, затем на его лице появилась ухмылка.
  
  — Иными словами, он
  воспринял Круппа всерьёз.
  
  — Даруджистан, — сказал Скворец, — наша величайшая неудача. Теперь у меня появилось ощущение, что кто-то дирижировал всем происходившим. Не Аномандр Рейк. Не Ложа. Не Воркан и её убийцы. Кто-то другой. Кто-то, так хитро затаившийся, столь ужасающе… способный… что мы были просто беспомощны, откровенно беспомощны.
  
  — А теперь, на переговорах, мы выяснили, кто стоит за перерождением Рваной Снасти. Перерождением как Серебряной Лисы — ребёнка рхивийской женщины, зачатого и рождённого на неведомом Пути. Нити сплелись — Ночная Стужа, Беллурдан и сама Рваная Снасть. А теперь оказывается: ещё и Старший бог, вернувшийся в мир живых. И в конце концов, что примечательнее всего, т’лан имассы. Значит — Рваная Снасть, Беллурдан и Ночная Стужа — все из Малазанской империи, переродились в женщине рхивийской крови из армии Бруда…
  в преддверии переговоров о заключении великого союза… Какой же убедительной, Худ меня побери, должна быть эта девчонка, чтобы примирить и объединить эти лагеря…
  
  — За вычетом Каллора, — отметил Дуджек.
  
  Скворец медленно кивнул.
  
  — И вот, Каллору наглядно напомнили о силе Бруда. Будем надеяться, представление было достаточно эффектным, чтобы удержать его в узде…
  
  — Так вот для чего это было нужно?
  
  — Возможно. Он ведь требовал демонстрации, разве нет? Крупп просто умело манипулирует обстоятельствами. Как-то. Я не верю, что мы обречены танцевать под его дудку. За даруджийцем стоит Старший бог, но даже между ними, как мне кажется, лежит взаимовыгодный союз… почти как между равными. Можешь называть это партнёрством. Это всё лишь мои догадки, конечно, но вот что я тебе скажу: мною и раньше манипулировали, как и тобой. Только на сей раз всё ощущается по-другому. Не так враждебно. Дуджек, я чувствую в этом что-то вроде сопереживания.
  
  — Союз равных, — пробормотал Первый Кулак и покачал головой. — И кто же тогда Крупп? Замаскированный бог? Всемогущий чародей? Архимаг?
  
  Скворец пожал плечами.
  
  — Мне кажется, Крупп — обычный смертный. Но одарённый уникальным разумом и необычайной отвагой. И я говорю абсолютно буквально. Уникальным, Дуджек. Если бы Старшего бога внезапно выкинуло в этот мир, разве не среди величайших умов он стал бы искать первых союзников?
  
  Лицо Дуджека светилось недоверчивым удивлением.
  
  — Но, Скворец… мы говорим о Круппе!
  
  — О Круппе, благодаря которому нас снабжает Тригалльская торговая гильдия — единственные торговцы, способные поставлять припасы по маршруту, который мы выбрали для похода. О Круппе, который привёз Мхиби сохранившиеся вещи первой рхиви — те вещи, что уменьшают её боль и, сдаётся мне, ещё не показали всю свою силу. О Круппе — единственном, с кем говорит Серебряная Лиса с тех самых пор, как Паран покинул нас. И наконец, о Круппе, который встал на пути Увечного бога.
  
  — Если он просто смертный, как он сумел пережить гнев Бруда?
  
  — Ну, подозреваю, что его союзник — Старший бог — не хотел бы видеть смерть даруджийца. Думаю, он вмешался. Только так я могу это объяснить.
  
  Дуджек осушил свой кубок.
  
  — Вот Бездна! — вздохнул он. — Ладно. Не будем обращать внимание на Увечного бога так долго, как сможем. Сосредоточимся на Паннионском Домине. Тем не менее, мой друг, мне это не нравится. Я не могу перестать волноваться о том, что мы совсем не принимаем в расчёт нового врага…
  
  — Я бы так не сказал, Первый Кулак.
  
  Дуджек острым взглядом окинул шатёр и скривился.
  
  — Быстрый Бен.
  
  Скворец медленно кивнул.
  
  — Я так думаю. Не уверен. Худов дух, я даже не уверен, жив ли он ещё. Но если я знаю Бена — он жив. Ещё как жив. И если учесть, что при нашей последней встрече он был сам не свой, я бы сказал: Бен не тешит себя иллюзиями и уж точно не прозябает в неведении.
  
  — И он — всё, что у нас есть, чтобы перехитрить Увечного бога?
  
  — Первый Кулак, если Крупп — гениальнейший из жителей этого мира, то Быстрый Бен всего на шаг позади него. На очень коротенький шаг.
  
  Снаружи послышались крики, затем топот сапог. Мгновение спустя, отодвинув заслонку, вошёл знаменосец Артантос.
  
  — Сэр, был замечен одинокий морант. Летел на северо-восток. Это Вывих.
  
  Скворец, кряхтя от боли во всем теле, встал.
  
  — Королева грёз, сейчас мы узнаем новости.
  
  — Будем надеяться, это добрые вести, — пробурчал Дуджек. — Мне бы такие не помешали.
  
  Она прижималась лицом к камню, лишайник под щекой становился всё мягче, напитываясь потом. Сердце дико колотилось, дыхание рывками выплёскивалось из груди, она лежала и постанывала — слишком вымотанная, чтобы бежать. Вымотанная настолько, что даже поднять голову не могла.
  
  По тундре её снов бродили новые враги. На этот раз за ней гнался не отряд незнакомцев.
  
  Теперь её гнали волки. Огромные, тощие звери, куда крупнее тех, кого ей доводилось видеть наяву. Их бегущие силуэты прорезались на гребне холма к северу от неё. Восемь длинноногих, сутулых хищников, шкура сливается с неброскими цветами пейзажа. Вожак повернулся, будто уловил её запах в порыве сухого, холодного ветра.
  
  И началась погоня.
  
  Поначалу Мхиби не могла нарадоваться быстроте своих гибких и молодых ног. Стремительная, как антилопа, — быстрей, чем всякий смертный человек — она мчалась по пустоши.
  
  Волки не отставали, без устали заходили со всех сторон, иногда то один зверь, то другой быстро вырывался вперёд, заставляя её поворачивать.
  
  Снова и снова, вопреки решению оставаться между холмами, на равнине, звери заставляли её бежать вверх по склону. Мхиби начала уставать.
  
  Волки не отставали. В мыслях, среди нарастающей боли в ногах, пламени в груди и сухой и острой агонии гортани, появилось осознание того, что убежать невозможно. Осознание того, что она сейчас умрёт. Будет уничтожена, как и любое другое существо, ставшее жертвой волчьего голода.
  
  Мхиби знала: для них океан её разума, избитый сейчас бешеной бурей паники и отчаяния, ничего не значил. Они были охотниками. И переживания жертвы их мало волновали. Антилопа, телёнок бхедерина, ранаг, изящество и чудо, надежды и упования — всё превращается в обычное мясо.
  
  Последний и единственный правдивый урок жизни, скрытый под слоями заблуждений. Теперь она поняла. Рано или поздно, так или иначе — все мы просто еда. Волки или черви, преждевременная кончина или затянувшаяся, всё равно.
  
  Стонущая, полуослепшая, она заползла на очередной склон. Волки были близко. Она слышала, как их когти скребут по высушенным ветрами лишайнику и мху. Справа, слева, сзади и слегка впереди.
  
  Завопив, Мхиби споткнулась и упала лицом на камень. Она зажмурилась в ожидании первого взрыва боли от того, что в её плоть вонзаются клыки.
  
  Волки окружили её. Она это слышала. Кружа по спирали, они подходили всё ближе и ближе. Горячее дыхание коснулось её затылка.
  
  Мхиби закричала.
  
  И проснулась. Над ней в темнеющем синем небе пролетал ястреб. Клубилась пыль, поднятая стадами. В воздухе звенели отдалённые голоса, а ближе — только рваный, хриплый звук собственного дыхания.
  
  Повозка остановилась. Армия готовилась к ночному привалу.
  
  Она лежала неподвижно, скорчившись под мехами и шкурами. Пара голосов бормотала неподалёку. Она почуяла запах костра, который развели из навозных лепёшек. Пахло травами и мясным бульоном, шалфеем и нотками козьего мяса. Появился третий голос, его приветствовали первые два — все необычайно нечёткие, такие, что она не могла опознать говоривших. И это не стоит усилий. Мои надсмотрщики. Мои тюремщики.
  
  Повозка заскрипела, кто-то присел рядом.
  
  — Сон не должен так тебя выматывать.
  
  — Не должен, Корлат. Пожалуйста, оставь меня…
  
  — Нет. Вот, Колл сварил похлёбку.
  
  — У меня уже не осталось зубов, способных прожевать мясо.
  
  — Тут пару тоненьких кусков мяса, которые очень легко проглотить. А в основном — бульон.
  
  — Я не голодна.
  
  — И тем не менее. Помочь тебе сесть?
  
  — Худ тебя побери, Корлат. Тебя и всех остальных.
  
  — Давай я помогу тебе.
  
  — Твои добрые намерения убивают меня. Нет, не убивают. Просто, разве это не… — Она заворчала, пытаясь вырваться из рук Корлат, но тисте анди без особых усилий приподняла Мхиби и усадила. — …разве не пытка надо мной. Твоё сострадание. Именно это. Нет, не смотри на мое лицо, Корлат. — Она надвинула поглубже капюшон. — Не хочу видеть жалость в твоих глазах. Где миска? Я поем. Оставь меня.
  
  — Я побуду с тобой, Мхиби, — ответила Корлат. — Я принесла пару мисок.
  
  Рхиви уставилась на свои костлявые морщинистые руки и сжатую между ними миску, в которой посреди бульона плавали кусочки вымоченного в вине мяса.
  
  — Ты видишь это? Мясник этой козы. Убийца этой козы. Задумался ли он, когда она отчаянно орала? Остановился ли? Смотрел ли ей в глаза? Сомневался, держа в руках нож? В своих снах я — как эта коза. Вот на это ты меня обрекла.
  
  — Убийца этой козы из рхиви, — сказала после паузы Корлат. — И мы обе хорошо знаем ритуал, Мхиби. Умиротворение. Взывают к милосердным духам, чье объятие неизбежно. Мы обе знаем, что духи снисходят на козу или любое другое животное, тело которой будет кормить ваш народ, в кожи которой вы будете одеты. И поэтому животное не вопит и не молит о пощаде. Я видела… и поражалась сему воистину невероятному ритуалу. Подобный есть только у рхиви — не в своём намерении, а в очевидной эффективности. Будто бы приходящие на зов духи являют светлое будущее, что-то лучшее, чем жизнь до этого…
  
  — Ложь, — пробормотала Мхиби. — Духи обманывают бедную тварь, чтобы её было проще убить.
  
  Корлат промолчала.
  
  Мхиби поднесла миску с похлёбкой к губам.
  
  — Возможно, но даже так, — продолжила тисте анди, — обман — это дар милосердия.
  
  — Нет такой вещи, — отрезала Мхиби. — Лишь слова, чтобы успокоить убийцу и его род. И ничего более. Мёртвый значит мёртвый, как говорят «Мостожоги». Эти солдаты знают правду. Дети Малазанской империи не тешат себя иллюзиями. Их не так просто водить за нос.
  
  — Ты говоришь так, будто многое о них знаешь.
  
  — Периодически заходят двое солдат. Они поклялись защищать мою дочь. И рассказывать мне о ней, раз уж больше никто не удосуживается, — и я им за это благодарна.
  
  — Я не знала…
  
  — Это тебя тревожит? Думаешь, мне открыли какие-то ужасающие тайны? Запретишь им приходить?
  
  Корлат положила ей руку на плечо.
  
  — Хотела бы я, чтобы ты могла смотреть мне в лицо, Мхиби. Я не собираюсь ничего запрещать. И я не знаю, хранят ли от тебя какие-то страшные секреты. На самом деле теперь я хочу найти этих двух солдат и отблагодарить их.
  
  — Оставь их в покое, Корлат. Они не просили о благодарности. Они обычные солдаты, две женщины из империи. Благодаря им я знаю, что Крупп временами навещает Серебряную Лису. Должно быть, прижился в роли доброго дяди. Такой странный человек, покоряющий даже вопреки ужасному проклятию, которое он на меня наложил.
  
  — Проклятию? Ох, Мхиби, из всех, кого я видела, Крупп меньше всего похож на человека, способного кого-то проклясть. По-моему, он вряд ли мог даже предположить, что с тобой сделает перерождение Рваной Снасти.
  
  — Твоя правда. Я понимаю это. Его призвал Старший бог, который либо захотел вмешаться, либо уже был замешан. Было создано «чудовище», как прозвал её Каллор, — и он оказался в чём-то прав. Высохший труп Ночной Стужи, запертая внутри душа Рваной Снасти — и всё это сплетено вместе т’лан имасским колдовством. Кошмарное создание. Старший бог собирался уберечь её, и для этого зачем-то ему понадобился Крупп. Вот почему даруджиец сделал всё, что мог, веря, что это милосердие. Но не дай себя обмануть, Корлат. Крупп и его Старший бог решили использовать
  дитя в своих целях. Это вышло случайно или они намеревались поступить так с самого начала? Разве это сейчас важно? И вот, Крупп теперь стал спутником Серебряной Лисы. Они сговорились. Я же не слепая…
  
  — Сговорились? Против кого, Мхиби?
  
  — Сложно поверить, что ты не знаешь.
  
  — Очевидно, ты решила, будто все мы сговорились… против тебя.
  
  — А разве нет? — Собрав крохи оставшихся сил, Мхиби отшвырнула миску прочь, услышала сначала всплеск, потом стук — и удивлённый вскрик Мурильо, который, похоже, оказался у неё на пути. — Охраняете меня! — прошипела Мхиби. — Кормите. Следите, чтобы я не наложила на себя руки! И это не сговор
  ? А моя дочь, моя родная дочь
  , приходит ли она? Навещает ли? Нет! Когда в последний раз я видела её лицо? Когда
  ? Я едва ли могу вспомнить!
  
  Корлат положила руку ей на плечо. Её голос звучал тихо, но напряжённо:
  
  — Я услышала тебя. Я докопаюсь до истины. И когда узнаю, я тебе расскажу. Даю слово, Мхиби.
  
  — Тогда расскажи мне, что произошло? Сегодня днём. Я ощутила… нечто. Событие. Колл и Мурильо обсуждали ссору между Круппом и Брудом. Скажи, Серебряная Лиса была в этом замешана?
  
  — Она была там, — ответила Корлат. — Присоединилась ко мне, когда я отправилась на зов Скворца. Я буду с тобой честна, Мхиби. Что-то действительно произошло, перед стычкой между Брудом и Круппом. Твоя дочь нашла себе… защитников, но она не посылает их защищать себя. По какой-то причине она уверена, что ты теперь в опасности. Я не знаю, в какой.
  
  А я знаю. О, Корлат, доброта ослепила тебя. Я в опасности, да. Но источник этой опасности — я сама.
  
  — Защитников? Кого? Что?
  
  Корлат сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.
  
  — Серебряная Лиса просила меня ничего тебе не говорить о них. Я не поняла почему, но согласилась. Теперь я понимаю, что это было неправильно. Неправильно по отношению к тебе, Мхиби. Это заговор, частью которого я не желаю быть. Защитники твоей дочери — волки. Древние, гигантские звери…
  
  Ужас охватил Мхиби. Зарычав, она потянула руки к лицу Корлат, раздирая её кожу ногтями.
  
  — Охотники! — закричала она, когда тисте анди отшатнулась прочь. — Они хотят убить меня! Моя дочь… Моя дочь! Она преследует меня во снах! О духи, она хочет убить меня!
  
  С тревожными криками Колл и Мурильо запрыгнули в повозку, но Корлат шипящим шёпотом приказала им успокоиться. Мхиби не замечала их. Она не замечала окружающий мир. Она содрогалась, царапая ногтями воздух, а её грудь пылала жгучей изменой, испепелившей сердце. Моя дочь! Моя дочь!
  
  И мой голос дрожит.
  
  И глаза мои молят.
  
  А в её руках нож, а во взгляде лишь холод, холодная решимость.
  
  Ухмылка сползла с лица Скворца, когда, повернувшись навстречу Корлат, чтобы взглянуть в её глаза цвета раскалённого серебра, он увидел четыре параллельные царапины на её правой щеке. Раны ещё сочились кровью, которая стекала по подбородку и капала на устланный камышом пол.
  
  Малазанец чуть не сделал шаг назад, когда тисте анди двинулась к нему.
  
  — Корлат, что произошло?
  
  — Услышь мои слова, любовник, — ледяным тоном проговорила Корлат. — Какие бы секреты ты ни утаил от меня про перерождение Рваной Снасти, про этих проклятых т’лан айев и про то, что ты велел сказать Мхиби тем двум солдатам, охраняющим ребёнка, ты откроешь их мне. Сейчас.
  
  По его телу пробежал мороз, черты лица исказились под напором её ярости.
  
  — Велел? — спросил он тихо. — Я не отдавал никаких приказов. Даже защищать Серебряную Лису. Всё, что они сделали, сделано по их воле. Не знаю, что они могли рассказать и что привело к такому, но беру ответственность на себя как их командир. И я уверяю тебя, если нужно их наказать…
  
  — Остановись. Подожди, пожалуйста. — Корлат что-то поняла и теперь дрожала.
  
  Скворец хотел было обнять её, но передумал. Корлат нужно было утешить, он чувствовал это, но инстинкты говорили, что она не готова принять утешение. Малазанец осмотрелся, нашёл относительно чистый платок, смочил его в миске с водой и протянул тисте анди.
  
  Корлат молча смотрела на него, её глаза приобретали синевато-серый оттенок, но взять платок она даже не попыталась.
  
  Скворец медленно отпустил руку.
  
  — Почему? — спросила Корлат. — Почему Серебряная Лиса настаивала, чтобы её мать не знала про т’лан айев?
  
  — Не имею ни малейшего понятия, кроме того, что она сказала тогда. До этого момента я думал, что ты знаешь, Корлат.
  
  — Ты думал, я знаю.
  
  Он кивнул головой.
  
  — Ты думал, у меня от тебя… секрет. Что-то связанное с Серебряной Лисой и её матерью…
  
  Скворец пожал плечами.
  
  — Ты собирался обвинить меня?
  
  — Нет.
  
  Она смотрела на него широкими распахнутыми глазами. Повисла тишина.
  
  — Худа ради, промой мои раны.
  
  С величайшим облегчением он подступил ближе и нежнейшими касаниями начал промакивать царапины.
  
  — Кто тебя ударил? — тихо спросил он.
  
  — Мхиби. Я, кажется, из лучших побуждений совершила ужасную ошибку.
  
  — С добрыми намерениями это часто происходит, — прошептал он.
  
  Корлат пытливо прищурилась.
  
  — Прагматичные малазанцы. Всегда с незатуманенным взглядом. Почему мы всегда думаем о вас только как о солдатах? Бруд, Рейк, Каллор… я, мы все смотрим на тебя, Дуджека и вашу армию как на что-то… вспомогательное. Меч, который мы надеемся взять в свои руки при любой нужде. Теперь кажется, что мы все дураки. На самом деле никто из нас так и не понял истинного положения вещей.
  
  Он нахмурился.
  
  — И каково истинное положение вещей?
  
  — Вы стали нашим хребтом. Каким-то образом именно вы даёте нам силы, держите нас всех вместе. Я знаю, Скворец, что у тебя есть секреты…
  
  Он криво улыбнулся.
  
  — Не так много, как ты думаешь. Хочешь, расскажу тебе самый большой? Вот он: мы чувствуем себя слабыми. Слабее Рейка, Каладана Бруда, Каллора… тебя. Армии тисте анди, рхиви и баргастов. Худ, даже толпа наёмников, сопровождающая вас, заставляет нас нервничать. У нас нет вашей силы. Мы просто армия. У нашего лучшего мага нет даже звания. Он просто взводный чародей, но и он сейчас очень далеко и чувствует себя, я подозреваю, как муха в паутине. Что касается битв, мы знаем, что будем наконечником копья, и это обойдётся нам очень дорого. Что касается самого Провидца и всего, что стоит за ним — ну, тут мы надеемся на то, что вы разберётесь. И с Увечным богом. Ты права, Корлат, мы просто солдаты. Уставшие солдаты. И если мы хребет объединённой армии, то помоги нам Худ, потому, этот хребет кривой и хрупкий.
  
  Она потянулась и положила руку на его ладонь, прижав её к своей щеке. Их взгляды встретились.
  
  — Хрупкий и кривой? Я так не думаю.
  
  Скворец покачал головой.
  
  — Я не скромничаю, Корлат. Я говорю правду, хотя и опасаюсь того, что ты не готова её услышать.
  
  — Серебряная Лиса манипулирует своей матерью, — сказала тисте анди спустя некоторое время. — Каким-то образом. Возможно, она ответственна даже за ужасные кошмары старухи.
  
  — Мне сложно с этим согласиться…
  
  — Рваная Снасть не поступила бы так, да? А что насчёт Ночной Стужи? Или теломена? Ты знал их, Скворец. По крайней мере, лучше, чем кто-либо из нас. Есть ли вероятность того, что кто-то из них в ответе за это?
  
  Тот ничего не ответил, продолжая обрабатывать раны на её щеке.
  
  — Потребуется целитель, Корлат. Иначе инфекция мо…
  
  — Скворец.
  
  Он тяжело вздохнул и сделал шаг назад.
  
  — Ночная Стужа. Боюсь, она может хранить память о предательстве. Она может без разбора выбирать цели для своей мести. Так же, как и Беллурдан Сокрушитель Черепов. Их обоих предали. Если ты права в том, что происходит с Мхиби — если они что-то делают с ней, — то я по-прежнему думаю, что Рваная Снасть сопротивляется им.
  
  — А если она уже проиграла борьбу?
  
  — Я не видел никаких признаков…
  
  Глаза Корлат засверкали, и она ткнула пальцем ему в грудь.
  
  — Ты имеешь в виду, что два твоих солдата не докладывали о каких-либо признаках!
  
  Он скривился.
  
  — Тем не менее, они вызвались добровольцами, Корлат. Учитывая, как мало мы знаем в этом плане, стоит быть осмотрительным. Эти два солдата вызвались защищать Серебряную Лису, поскольку видели в ней Рваную Снасть. Не только физическое сходство, но и характер. Если бы что-то изменилось, они бы заметили и сразу доложили мне.
  
  Корлат опустила голову и тяжело вздохнула.
  
  — И тут ворвалась я, желая оторвать тебе голову. Проклятье, Скворец, чем я тебя заслужила? И, Бездна меня побери, почему ты ещё тут? После всех моих обвинений…
  
  — Пару часов назад у нас с Дуджеком была аналогичная ситуация, — ухмыльнулся он. — Наверное, это день не задался. А теперь давай позовём целителя…
  
  — Позже, — сказала она, осматривая его, — Скворец. Ты ведь даже не представляешь, насколько ты уникальный мужчина, верно?
  
  — Уникальный? — Его ухмылка расползлась шире. — Конечно, знаю. Спасибо Худу, я один такой.
  
  — Это не то, что я имела в виду.
  
  Он подошёл ближе и приобнял её выше талии.
  
  — Пора найти целителя, женщина. У меня простые потребности, а мы тратим время.
  
  — Ответ солдата, — сказала она, — но тебе меня не одурачить.
  
  Незаметно для неё Скворец закрыл глаза.
  
  Но ты одурачена, Корлат. Если бы ты только знала, насколько велик мой страх… потерять тебя.
  
  Отчаянно размахивая руками, Крупп, Угорь Даруджистана, временами скупщик краденого и вор, бросивший вызов Воеводе Каладану Бруду, неторопливо брёл между шатров к повозкам с провизией. Он только что вышел из палатки повара моттских ополченцев, неся в каждой руке по натилогскому чёрному пирожку, обильно политому сиропом. В паре шагов за ним шёл мул, тянулся носом к пирожкам, вытянув уши вперёд.
  
  Второй колокол после полуночи только что пробил в лагерях, вызвав скорбное мычание далёких стад бхедеринов, которое стихло, когда звери снова задремали. Добравшись до линии повозок — выставленных в прямоугольный форт на колёсах, — он заметил двух малазанских солдат, которые сидели у небольшого кострища, укутавшись в плащи.
  
  Крупп изменил свой маршрут и подошёл к ним.
  
  — Нежные друзья, — мягко окликнул он их, — уже поздно и вы, милашки, без сомнения, не откажетесь от чего-то сладенького.
  
  Две женщины обменялись взглядами.
  
  — Ага, — проворчала одна из них, — тот круглый даруджиец.
  
  — А его мул — вон, притаился в тени.
  
  — Уникален, без всяких сомнений, сей Крупп! Узрите! — Он выставил вперёд капающие сиропом пирожки. — Для вас, красавицы.
  
  — И что мы должны съесть, пирожки или твои руки?
  
  Вторая быстро вытащила нож.
  
  — Сейчас отрежем и сами сможем выбрать, да?
  
  Крупп сделал шаг назад.
  
  — Королева грёз! Грубые и совсем неженственные! Осмелюсь предположить, что вы охраняете Серебряную Лису. Это успокаивает. Сердце Рваной Снасти так ярко сияет в этом ребёнке, ставшем женщиной.
  
  — Ага, мы тебя видали. Болтал с ней. Она — наша чародейка, это точно. Сразу видно тех, кто знал её.
  
  — Необычайно бессвязный диалог. Крупп в восторге…
  
  — Мы получим пирожки с сиропом или как?
  
  — Естественно, хотя отблески клинка ещё слепят щедрого Круппа.
  
  — Чувства юмора у тебя нет, да? Садись, если духу хватит.
  
  Даруджиец улыбнулся и шагнул вперёд.
  
  — Натилогские чёрные пирожки, дорогие мои.
  
  — Мы узнали. Моттские ополченцы как-то бросались в нас ими, когда у них кончились стрелы.
  
  — Джейбару один прямо в рожу попал, помнишь?
  
  — А потом он споткнулся и упал, а когда встал, был похож на лесной мох с глазами.
  
  — Ужасающий сироп — смертельное оружие, — согласился Крупп, снова протягивая солдатам лакомство.
  
  Женщины приняли пирожки.
  
  — Мужественная задача — защита девы-рхиви.
  
  — Она не рхиви. Она Рваная Снасть. Меха и шкуры — это всё показуха.
  
  — Так вы говорили с ней?
  
  — Не особо, да нам и не нужно. А пирожки-то вкусней без веток и листьев, верно?
  
  Крупп моргнул и медленно кивнул.
  
  — Без сомнения. Огромная ответственность, быть глазами вашего командира, приглядывающими за девой.
  
  Женщины прекратили жевать и переглянулись, затем одна из них проглотила еду и сказала:
  
  — Чьими? Дуджека?
  
  — Если мы его глаза, то он слеп как крот.
  
  — Ох, Крупп, конечно же, говорил про Скворца.
  
  — Скворец не слепой, ему не нужны наши глаза вместо собственных.
  
  — И тем не менее, — улыбнулся даруджиец, — он наверняка весьма утешен вашим самоназначением на сей пост и вашими докладами. Если бы Крупп был Скворцом, он — был бы.
  
  — Был бы — что?
  
  — Что? Утешен, разумеется.
  
  Обе женщины хмыкнули. Потом одна фыркнула и сказала:
  
  — Вот это смешно. Если бы ты был Скворцом. Ха.
  
  — Фигура речи…
  
  — Нет такой вещи, толстячок. Ты пытаешься идти по следам Скворца? Пытаешься смотреть его глазами? Ха.
  
  — Скажи, — согласилась другая женщина. — Ха.
  
  — Ты так и сделала, — заметил Крупп.
  
  — Сделала что?
  
  — Сказала.
  
  — Верно. Скворец должен был стать императором, когда старого свергли. Не Ласиин. Но она знала, кто был её соперником, не так ли? Поэтому она его разжаловала, превратила в, Худ его бери, сержанта и отправила прочь, далеко-далеко.
  
  — Амбициозный человек сей Скворец.
  
  — Вообще нет, даруджиец. И в этом вся суть. Он стал бы отличным императором, как по мне. Нежелание браться за работу — лучший признак.
  
  — Любопытная мысль, дорогая.
  
  — Не, точно не я.
  
  — Прости, что не ты?
  
  — Не любопытная. Слушай, Малазанская империя была бы совсем другой, если бы Скворец сел на трон много лет назад. Если бы он сделал то, чего мы все от него ждали, схватил Ласиин за шиворот и вышвырнул из башенного окна.
  
  — Он был способен на столь выдающийся шаг?
  
  Обе женщины выглядели обескураженными. Одна повернулась ко второй.
  
  — А какой у него шаг? Вроде широкий.
  
  Вторая покачала головой.
  
  — Ну, может, и выдающийся. Почему нет?
  
  — А сколько там шагать до башенного окна?
  
  — Может, нужно было шагнуть как следует, кто его знает.
  
  — Ты права, подруга.
  
  — Кхм, — перебил их Крупп. — Выдающийся шаг, милые. Это значит — поступок.
  
  — Вот оно что.
  
  — А, я поняла. Ты спрашиваешь, сумел бы он сделать это, если б хотел? Конечно. Не нужно становиться на пути Скворца, а если этого недостаточно — он умён.
  
  — Тогда почему, гадает Крупп, он не сделал этого тогда?
  
  — Потому, что он солдат, идиот. Восшествие Ласиин на трон было и так кровавым. Вся империя шаталась. Если люди начинают дружку резать да на окровавленный трон прыгать, остановиться сложно, и всё вокруг разваливается. На него мы все смотрели, так? Ждали, что он захватит трон, разберётся с Ласиин. А когда он просто отдал ей честь и сказал: «Так точно, императрица», — ну, всё просто утихомирилось.
  
  — Он дал ей шанс.
  
  — Разумеется. И что, девушки, думаете, он ошибся?
  
  Женщины одновременно пожали плечами.
  
  — Теперь это не важно, — сказала одна из них. — Мы тут, и тут это тут, а там это там.
  
  — Пусть будет так и да будет так, — сказал Крупп, вздыхая и поднимаясь. — Удивительнейший диалог. Крупп благодарит вас и собирается уходить.
  
  — Хорошо. Спасибо за пирожки.
  
  — Круппу было приятно принести их. Доброй ночи, милые.
  
  Он неторопливо направился назад к повозкам с провизией.
  
  Когда он исчез во мраке, обе женщины некоторое время молчали, занятые слизыванием сиропа с пальцев.
  
  Потом одна вздохнула. Другая повторила.
  
  — Ну что?
  
  — Довольно легко.
  
  — Думаешь?
  
  — Конечно. Он пришёл, предполагал обнаружить тут две головы с мозгами, а нашёл едва ли на одну.
  
  — И всё одно болтали много.
  
  — Это нормально для дурочек, крошка. Иначе он бы что-то заподозрил.
  
  — Как думаешь, о чём они говорят с Рваной Снастью?
  
  — Видать, о старухе.
  
  — И мне так кажется.
  
  — Что-то они задумали.
  
  — Я так и знала.
  
  — И Рваная Снасть во главе.
  
  — Это точно.
  
  — Меня устраивает.
  
  — И меня. Знаешь, без веток с листьями пирожки какие-то не такие.
  
  — Странно, и я о том же подумала только что…
  
  Крупп приблизился к другому костру внутри форта на колёсах. Двое мужчин, ютившихся у него, подняли головы, глядя на новоприбывшего.
  
  — Что у тебя с руками? — спросил Мурильо.
  
  — Всё, к чему прикасается Крупп, липнет к нему, друг.
  
  — Ну, — пророкотал Колл, — это мы уже много лет как знаем.
  
  — И что с этим проклятым мулом? — спросил Мурильо.
  
  — По правде говоря, зверь преследует меня, но не обращайте внимания. У Круппа только что состоялась интересная беседа с двумя солдатами. И он рад сообщить, что девушка Серебряная Лиса на самом деле в хороших руках.
  
  — Липких, как твои?
  
  — Теперь да, дорогой Мурильо, теперь да.
  
  — Это, конечно, хорошо, — сказал Колл, — но чем нам поможет? В той повозке спит старая женщина, чьё разбитое сердце — самая малая её боль, хоть и она способна сломить даже сильнейшего мужчину, не говоря уж о хрупкой старухе.
  
  — Крупп рад сообщить вам, что разрабатываются меры всеохватного милосердия. Кратковременные явления скоро уйдут.
  
  — Тогда почему бы не сказать это ей? — прорычал Колл, кивая в сторону повозки Мхиби.
  
  — Увы, но она не готова к такой правде. Это путешествие духа. Она должна сама встать на путь. Крупп и Серебряная Лиса могут лишь немногое, вопреки нашему видимому всемогуществу.
  
  — Всемогуществу, значит? — Колл покачал головой. — Вчера я бы посмеялся над этим заявлением. Я слышал о твоей стычке с Каладаном Брудом. Мне интересно, как именно тебе удалось сделать это, проклятая жаба?
  
  Крупп приподнял одну бровь.
  
  — Дражайший собутыльник Колл! Полное отсутствие в тебе веры губит хрупкого Круппа с головы до пальцев ног, которые поджимаются от тоски!
  
  — Худа ради, не показывай нам, — воскликнул Мурильо. — Ты носишь эти сапоги столько, сколько я тебя знаю, Крупп. Сама Полиэль побоится того, что обитает у тебя между пальцами.
  
  — И не напрасно! Отвечу Коллу кратко и точно — Крупп уверяет, что злоба, нет, ярость, не способна повредить такому, как он, тому, для кого мир, — это жемчужина, заточённая в пределах слизистых границ. Ух, если подумать повторно, картина не такая уж и приятная… а если в третий раз, так и вовсе отвратительно-ужасная. Крупп попробует ещё раз! Для того, кому весь мир — мечта, переполненная цветами и чудесами, которые невозможно вообразить, где даже само время утратило значение… к слову о времени, уже ведь очень поздно, да? Сон манит потоком спокойного пресуществления, которое превращает забвение в награду и омоложение — и одного этого чуда достаточно для каждого из нас, чтобы закончить сию постылую ночь! — Крупп вскинул руки, махнул ими в последний раз и ушёл. Спустя какое-то время мул побрёл по его следам.
  
  Двое мужчин смотрели ему вслед.
  
  — Вот бы молот Бруда попал по этой жирной голове, — громко сказал Колл.
  
  — Скорее всего, соскользнул бы, — возразил Мурильо.
  
  — Твоя правда.
  
  — Мидии, мозги и вонючие пальцы, Бездна его побери, меня сейчас стошнит.
  
  Высоко над лагерем Карга сложила свои уставшие, тяжёлые как свинец крылья и спикировала к палатке Воеводы. Несмотря на истощение, по её телу пробежала дрожь волнения и любопытства. Разлом на север от лагеря по-прежнему сочился порченой кровью Огни. Великая ворониха ощутила взрыв, ещё когда пролетала над горами Видения, далёко на юго-востоке. И сразу поняла, что́ это.
  
  Гнев Каладана Бруда.
  
  Поцелуй молота, а с ним — взрывная перестройка природного мира. Вопреки царившей тьме, она видела, как хребет базальтовых гор вырос там, где раньше было сердце Серпинской равнины. И волшебство, исходящее от крови Спящей богини, Карга тоже узнала.
  
  Прикосновение Увечного бога. В венах Огни происходили изменения. Павший превращал её кровь в свою. И её вкус я знаю слишком хорошо, ведь кровь эта была для меня материнским молоком. Очень давно. Для меня и всего моего рода.
  
  Изменения пришли в мир там, внизу, под крылом — и Карга упивалась ими. Её душа, как душа всякого во́рона из её рода, ощущала прилив сил, заряд бодрости. Она никогда не чувствовала себя такой живой.
  
  Скользя по тёплым потокам воздуха, Карга спускалась, подскакивая на карманах холодного ветра — отголосках травматических изменений, взвившихся в атмосферу, когда Бруд высвободил свою ярость. Потом ворониха опустилась вниз и легонько ступила на землю перед шатром Воеводы.
  
  Снаружи казалось, что в шатре темно.
  
  Едва слышно хихикая, Карга запрыгнула под полог.
  
  — Ни слова, — проревел Бруд из темноты. — Ни слова про вспышку моей ярости.
  
  Великая ворониха склонила голову к кровати. Военачальник сидел на краю, обхватив руками голову.
  
  — Как пожелаешь, — прошептала Карга.
  
  — Докладывай.
  
  — Хорошо. Вести от Аномандра Рейка. Он добился успеха. Лунное Семя прошло незамеченным и теперь… скрывается.
  Мои дети летают высоко над землями Паннионского Провидца. Воевода, не только они видели правду, лежащую внизу. Я сама видела…
  
  — Детали оставь на потом. Лунное Семя на месте. Хорошо. Ты летала в Капастан по моей просьбе?
  
  — Летала, о мрачнейший. И узрела первый день и первую ночь сражения.
  
  — И какова твоя оценка ситуации, Карга?
  
  — Город не устоит, Воевода. И это не вина его защитников. Силы, противостоящие им, слишком велики.
  
  Бруд хмыкнул.
  
  — Возможно, нам следовало пересмотреть расположение Чёрных морантов Дуджека…
  
  — Они размещены точно там, где Однорукий хотел их разместить. — Карга поколебалась, повернула к Каладану Бруду один глаз, потом другой. — Стоит уточнить одну необычную деталь, Воевода. Выслушаешь?
  
  — Говори.
  
  — Провидец ведёт войну на юге.
  
  Бруд резко поднял голову.
  
  — Именно так, — кивнула Карга. — Мои дети видели армии Домина, идущие прочь, отступающие с севера. К самому Обзору. Провидец обрушил огромное волшебство на неизвестного врага. Реки льда, стены льда. Обжигающе холодные ветра и штормы — мы уже давно не видели, как открывается этот
  Путь.
  
  — Омтоз Феллак. Путь яггутов.
  
  — О да. Воевода, сдаётся мне, ты не слишком удивлён. Меньше, чем я ожидала.
  
  — Я действительно удивлён войне на юге, Карга. — Бруд встал, натягивая меховое одеяло на плечи и начал расхаживать по шатру. — Что касается Омтоз Феллака… нет, я не удивлён.
  
  — Так значит, Провидец не тот, кем кажется.
  
  — Похоже на то. У нас с Рейком были подозрения…
  
  — Ну, — перебила его Карга, — если бы я про них знала, я бы детальнее изучила ситуацию у Обзора. Ваше упрямство вредит всем нам.
  
  — У нас были только догадки, Карга. Кроме того, мы слишком ценим твою покрытую перьями шкурку, чтобы ты рисковала, приближаясь к передовой неизвестного нам врага. Дело сделано. Скажи, Провидец остаётся в Обзоре?
  
  — Мои родичи не смогли этого определить. Там повсюду летают кондоры, и они не одобряют нашего присутствия.
  
  — С чего это обычные птицы вас тревожат?
  
  — Не совсем обычные. Да, смертные птицы немногим ушли от одетых в перья ящериц, но именно эти кондоры больше походили на ящериц, чем на птиц.
  
  — Глаза Провидца?
  
  — Вероятно.
  
  — Это осложнение.
  
  Карга пожала полусогнутыми крыльями.
  
  — Есть у тебя мясо? Я голодна.
  
  — В яме для отбросов за палатой лежат остатки козы.
  
  — Что? Ты хочешь, чтобы я ела из ямы для отбросов
  ?
  
  — Проклятье, Карга, ты же ворониха, почему бы и нет?
  
  — Возмутительно! Но если это всё, что есть…
  
  — Это всё.
  
  Кудахтая, чтобы сдержать порыв ярости, Карга поскакала к задней стенке шатра.
  
  — Впредь бери пример с меня, — прошептала она, пробираясь через ткань.
  
  — Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Бруд.
  
  Карга сунула голову обратно в палатку и открыла клюв в тихом порыве смеха, затем ответила:
  
  — Разве это я вышла из себя?
  
  С рычанием он шагнул к ней.
  
  Ворониха пронзительно вскрикнула и убежала.
  
  Глава шестнадцатая
  Первому Чаду Мёртвого Семени
  снится предсмертный вздох отца
  и слышится вечным повтором
  запертый в лёгких вопль…
  Посмеешь ли его глазами
  Увидеть мир хоть на миг?
  Первому Чаду Мёртвого Семени
  вести легион печали
  по костлявой дороге голода,
  где мать поёт и танцует…
  Посмеешь ли следом за ним
  прийти и взять её за руку?
  Первому Чаду Мёртвого Семени
  носить разнородный доспех,
  что укроет его от мига рожденья
  годами жестокой учёбы…
  Не смей судить его строго,
  если не влез в его шкуру.
  К’аласс.
  Сильба разбитого сердца
  
  Тенескаури неудержимым потоком обрушились на стены города. Обезумевшая от голода толпа накатилась и хлынула в Капастан.
  
  Баррикады у ворот прогнулись под бешеным давлением, затем рухнули.
  
  Город затопили враги.
  
  В четырёх сотнях шагов от цитадели Кованый щит развернул забрызганного кровью скакуна. Люди протягивали к нему руки, хватались за броню на ногах коня. С холодной яростью жеребец раз за разом бил копытом, круша кости, сминая рёбра, проламывая головы.
  
  Когда враги отрезали их от цитадели, три «гривы» из «Серых мечей» окружили Итковиана на вершине пологого холма, усыпанного глиняными столбами капанского кладбища. Бо́льшая часть этих вертикальных гробов уже была повалена и разбита так, что истлевшие останки в саванах рассыпались по склону, смешиваясь друг с другом в посмертии.
  
  Итковиан смотрел на врата цитадели, груда тел перед ними была уже настолько высока, что можно было карабкаться вверх. Именно это и делали десятки тенескаури, взбираясь по трупам к капонирам, где их ждали зазубренные наконечники длинномерных пик. Крестьяне даже не пытались защищаться — пики кололи и ранили, несли смерть, взметая фонтаны крови и вырывая ошмётки плоти.
  
  Кованый щит никогда не видел подобного кошмара. Все прошедшие битвы, все ужасы войны, всё то, что вынужден видеть солдат, меркло по сравнению с этим зрелищем.
  
  Когда крестьяне падали и скатывались по склону из трупов, женщины запрыгивали на мужчин, пригвождая их к земле, разрывали одежду, расставляли ноги и, среди крови, криков и смерти, насиловали.
  
  Чуть в стороне от убитых и умирающих люди пожирали себе подобных.
  
  Два разных кошмара. Кованый щит не мог решить, что его потрясло больше. Кровь ледяным потоком струилась в жилах, и он понял со страхом, переходящим в панику, что настоящий штурм только начинается.
  
  Ещё одна волна подкатилась к злополучным «Серым мечам» на кладбище. Широкие проспекты и улицы со всех сторон заполонили сплочённые бешенством тенескаури. Все взгляды были прикованы к командиру и его солдатам. Люди тянули к ним руки и, несмотря на расстояние, жадно загребали воздух.
  
  Солдаты сомкнули щиты, перегруппировались, потрёпанным квадратом выстроились вокруг Итковиана. Кованый щит знал, что строй сомнут, как это было всего несколько мгновений назад, но, если его безмолвные солдаты смогут повторить то, что уже однажды сделали, строй вновь поднимется из моря тел, расчистит себе путь, отбросит врага и вновь взберётся на только что воздвигнутый холм из костей и плоти. Если Кованый щит удержится в седле, он будет рубить направо и налево, убивая всех, до кого дотянется, а раненые погибнут под железными копытами коня.
  
  Никогда прежде Итковиан не участвовал в такой бойне, она отравляла его, переполняла сердце ненавистью к Провидцу — сотворить такое с собственными людьми. И к септарху Кульпату за нечеловеческую жестокость — бросить беспомощных крестьян в пасть отчаявшейся армии.
  
  Но страшнее всего — эта тактика, похоже, сработает. Пусть и чудовищной ценой.
  
  С рёвом тенескаури бросились в атаку.
  
  Первых врагов, которые добрались до ощетинившегося строя, порубили на куски. Полумёртвых, вопящих, их потащили назад собственные соратники — в голодную, ненасытную толпу, куда более жестокую, чем враги, что ждали тенескаури впереди. Другие рвались вперёд, только чтобы повторить судьбу первых. Но им на смену подходили всё новые и новые крестьяне, карабкались на плечи соратников, а по их спинам уже взбирались следующие. На короткий миг перед изумлённым взором Кованого щита предстала трехъярусная стена из обезумевших людей. Затем она рухнула, погребла под собой «Серых мечей».
  
  Строй прогнулся под неимоверной тяжестью. Клинки ломались. Щиты падали наземь. Шлемы срывали с голов, и везде, куда бы ни взглянул Итковиан, была кровь.
  
  Из груды тел начали выбираться отдельные фигуры. Тесаки, топоры и ножи взметнулись и опустились, но их главной целью был Кованый щит, и он это понимал. Командир перехватил поудобнее палаш и щит. Конь гарцевал на месте, чувствуя лёгкую дрожь в ногах седока. Жеребец вскинул голову, затем опустил пониже, защищая глотку. Доспех, закрывавший лоб, шею и грудь скакуна, был покрыт вмятинами и грязью. Копыта рыли землю, готовые обрушиться на живую плоть.
  
  И вот первый крестьянин оказался достаточно близко. Итковиан взмахнул мечом, отрубленная голова отлетела прочь, тело ещё несколько мгновений судорожно дёргалось, затем рухнуло. Конь взбрыкнул задними ногами, позади раздался глухой хруст, затем скакун выровнялся и встал на дыбы, ударил подкованными передними копытами и повалил воющую женщину. Один из тенескаури прыгнул, попытался ухватить жеребца за переднюю ногу. Итковиан подался вперёд и вогнал клинок в спину врага с такой силой, что перерубил хребет.
  
  Конь развернулся, сбрасывая труп. Качнул головой вперёд, вонзил зубы в голову крестьянина, расколол череп, рванул обратно, во рту остались спутанные волосы и обломки кости.
  
  Чьи-то руки сжали левое бедро Итковиана. Тот обернулся, ударил наискось по-над холкой жеребца. Клинок рассёк мышцы и ключицу. Окровавленный кусок плоти полетел прочь.
  
  Конь снова взбрыкнул. Он кусался, лягался, крутился на месте, но руки, тела, тяжеленная масса тенескаури были теперь со всех сторон. Меч командира мелькал, рубя вслепую, но каждый раз безошибочно находил цель. Кто-то забрался на круп жеребца сзади. Итковиан выгнулся дугой, забросил за голову правую руку в латной перчатке, метя в незваного наездника. Почувствовал, как лезвие меча прокладывает себе путь сквозь кожу и плоть, задевает ребра, а затем опускается до самого живота.
  
  Поток желчи и крови окатил заднюю часть седла. Тело скользнуло вниз.
  
  Конь пригнул голову, повинуясь команде наездника. Итковиан, широко размахнувшись, ударил сплеча. На всём своём пути палаш рвал, резал, разрубал. Жеребец повернулся, и Кованый щит взмахнул клинком в обратную сторону. Снова поворот, и снова удар.
  
  Так всадник и его скакун совершили полный круг, оставляя за собой ужасные раны. Сквозь обжигающий жар под забралом шлема Итковиан видел лишь разрозненные фрагменты происходящего.
  
  «Серые мечи» не поднимутся. Не в этот раз. Он не видел ни одной знакомой форменной накидки. Тенескаури окружили Итковиана со всех сторон, стоя на холмах из тел, высотой в человеческий рост. И где-то под этой колышущейся поверхностью погребены его солдаты. Погребены живые, умирающие и мёртвые.
  
  Сотни алчных безумных взглядов устремились на всё, что осталось от отряда — Итковиана и его коня.
  
  Подобранные пики передавали вперёд. Ещё немного — и длинные копья начнут колоть со всех сторон. Такого не выдержат доспехи — ни Итковиана, ни его скакуна.
  
  Священные Клыки, я ваш. В этот последний миг.
  
  — Прорыв!
  
  Боевой конь ждал этой команды. Животное ринулось вперёд. Копытами, грудью и плечами пробивалось сквозь толпу. Кованый щит рубил направо и налево. Раненые люди падали, исчезали в месиве под копытами. Пики били, скользили по доспехам и щиту. Одну справа Итковиан отбил мечом.
  
  Что-то воткнулось всаднику в поясницу, разорвало звенья кольчуги, провернулось, взрезало кожаную подкладку и войлочный поддоспешник. Боль пронзила Итковиана, когда зазубренный наконечник пронзил кожу и царапнул по нижнему ребру рядом с позвоночником.
  
  В тот же миг закричал конь, наткнувшись на остриё другого копья, железный наконечник глубоко вошёл в грудь справа. Жеребец, пошатнувшись, наклонился влево, склонил голову и перекусил древко.
  
  Кто-то прыгнул на щит Итковиана и ударил сверху топором для дров. Клиновидное лезвие вошло в тело между плечом и шеей, застряло.
  
  Кованый щит ткнул мечом в лицо крестьянки. Клинок вошёл в одну щёку и вышел через другую. Итковиан провернул палаш, его собственное лицо, скрытое забралом, было на расстоянии нескольких дюймов от лица жертвы, когда меч изуродовал её юный облик. Издав булькающий звук, девушка завалилась назад.
  
  Он чувствовал вес оставшегося в спине копья, оно клацало по доспеху на крупе, когда конь скакал и поворачивался.
  
  Рыбацкий нож нашёл незащищённое место под его левым коленом, впился в сустав. Итковиан слабо ткнул нижней кромкой щита, сил едва хватило, чтобы оттолкнуть врага. Тонкий клинок треснул, шесть дюймов осталось в колене, разрезая сухожилия и хрящи. Кровь залила полость между икрой и войлочной стёганкой.
  
  Кованый щит не чувствовал боли. Жестокая ясность правила его мыслями. Его бог был с ним сейчас, в этот последний миг. С ним и с храбрым, неукротимым боевым конём.
  
  Копьё вышло из раны на груди, жеребец выпрямился, несмотря на хлещущую кровь. Прокладывая дорогу, он прыгнул вперёд, сминая тела и нанося удары, и нашёл то, что Итковиан считал невозможным: свободную улицу, где лежали только неподвижные тела.
  
  Осознав наконец, что именно видит, Кованый щит воспрял духом. Врагов вокруг становилось меньше с каждым шагом. Крики и лязг металла гулким эхом отдавались в шлеме.
  
  Тотчас жеребец остановился и поднялся на дыбы, молотя копытами воздух, — на этот раз не в ярости, а празднуя победу.
  
  Когда Итковиан прильнул к шее скакуна, его пронзила боль, такая, какой он никогда не испытывал. Пика глубоко в спине, сломанный нож в самом центре левого колена, топор в ключице. Стиснув зубы, всадник утихомирил гарцующего коня и смог развернуть его, чтобы ещё раз взглянуть на кладбище.
  
  Не веря своим глазам, Кованый щит смотрел, как из кургана трупов поднимаются безмолвные, словно призраки, «Серые мечи», расчищают себе дорогу резкими движениями, будто они только что проснулись от ужасного ночного кошмара. Было видно дюжину солдат — ровно на двенадцать больше, чем мог надеяться их командир.
  
  Послышался топот сапог. Моргая от едкого пота в глазах, Итковиан попытался разглядеть фигуры, которые приближались к нему отовсюду.
  
  «Серые мечи». Грязные и порванные накидки, бледные молодые лица капанских новобранцев.
  
  Одной из фигур оказался закованный в воронёный доспех Смертный меч на боевом коне. Его заляпанные кровью чёрные волосы спутались и напоминали гриву, огромная рука в латной рукавице сжимала священный клинок Фэнера.
  
  Брухалиан поднял забрало. Тёмные глаза пристально смотрели на Итковиана.
  
  — Прошу прощения за задержку, сударь, — громко произнёс Смертный меч, подъехав к Кованому щиту.
  
  Только сейчас Итковиан заметил за спиной Брухалиана торопливо подходящего Карнадаса. Несмотря на осунувшееся и белое, точно у покойника, лицо соратника, Кованый щит был как никогда рад его видеть.
  
  — Дестриант! — задыхаясь, позвал Итковиан, шатаясь в седле. — Мой конь… мои солдаты…
  
  — Фэнер со мной, сударь, — дрожащим голосом ответил Карнадас. — И потому — отвечу.
  
  А затем мир померк. Итковиан неожиданно почувствовал руки под собой, как будто упал в объятия. В мыслях снова всплыло — мой конь… мои солдаты…
   — а затем всё погрузилось в небытие.
  
  Они разбили хлипкие ставни, прорвались через комнаты на втором этаже. Проползли по забитому трупами тоннелю, который когда-то был лестничным пролётом. «Клыки» Остряка стёрлись, покрылись трещинами и зазубринами. Затупились, превратились в дубинки в руках. Он захватил главный коридор, медленно и планомерно сооружал баррикады из остывающих тел и сломанных костей.
  
  Капитан не испытывал усталости, чувства его не притупились. Дыхание оставалось ровным, только чуть более глубоким. На предплечьях сложился странный узор из кровавых пятен — будто остроконечные полоски, кровь почернела и, казалось, впиталась в кожу. Но ему было всё равно.
  
  Тут и там в море тенескаури виднелись провидомины. Наверное, попали сюда против воли, увлечённые людским потоком. Чтобы пробиться к ним, Остряк резал крестьян. Он жаждал только одного. Добраться до них. И убить. Всё остальное — мусор; раздражает, мешает пройти. Препятствие на пути.
  
  Если бы он увидел собственное лицо, вряд ли бы узнал. Чернеющие полосы расходились от глаз и поросших бакенбардами щёк. Бороду пронизывали янтарные рыжевато-коричневые нити. Глаза желтели высушенной на солнце степной травой.
  
  У него под началом было уже сто человек — безмолвные фигуры, продолжение его воли. Они не задавали вопросов, смотрели на него с трепетом. Капитан заметил, что лица воинов светились, когда на них падал его взгляд. Он не удивился, а может, попросту не понял, что это сияние было лишь отблеском слабого тёплого свечения его собственных глаз.
  
  Остряк был доволен. Он мстил за то, что случилось со Скаллой — теперь она сражалась бок о бок с лейтенантом, тем низким жилистым лестийским солдатом, удерживала чёрную лестницу доходного дома. После того как отряд отступил сюда несколько часов назад, капитан видел Скаллу лишь однажды. Эта встреча встряхнула его, пробрала до глубины души, Остряк будто внезапно проснулся — всё это время его душа словно пригнулась внутри, пряталась, молчала, пока какая-то неведомая сила управляла его телом, заставляла кровь струиться быстрее. В сердце зияла глубокая рана: Скалла до сих пор не оправилась, её напускная храбрость разбилась, обнажив ранимую человеческую сущность.
  
  Из-за этого в нём вновь поднялась ледяная ярость. Остряк только начал отдавать долг — мстить за неё. И что бы ни ошеломило Скаллу во время последней встречи… она явно почувствовала за этой яростью оскаленные клыки и острые когти. Реакция понятная, тревожно только, что заслуженная.
  
  В даруджийском доме, старом и дряхлом, разбушевался на крыльях ярости шторм смерти, страх и агония скручивались и переплетались в коридорах, заглядывая в каждую, даже самую маленькую комнату. Битва кипела, беспощадная и бесконечная. И была под стать внутреннему миру Остряка, миру под сводами его черепа.
  
  Не было, не могло быть противоречий между реальностью внешнего мира и действительностью внутреннего восприятия Остряка. Эта истина почти не поддавалась пониманию. Её можно было ухватить только интуитивно — через внутреннее озарение, которое открылось лишь горстке его последователей, в том числе — лестийскому лейтенанту.
  
  Лейтенант знал, что вошёл в мир, где царит безумие. Каким-то образом понял, что вместе с остальными ополченцами существует больше в сознании Остряка, чем в реальности. Они сражались с искусством, какого прежде не могли и вообразить. Не уставали. Не кричали от боли, не нуждались в приказах и командах, оказываясь там, где нужно. Да в управлении и не было необходимости — никто не сдался, не испугался, не бросился бежать. Погибая, они падали на месте, безмолвно, как сломанные механизмы.
  
  Коридоры на первом этаже были забиты телами. В некоторые комнаты было невозможно войти. По земле багряной рекой струилась кровь, просачивалась сквозь перекрытия, слой гравия, песчаные карманы и уложенные валуны. Текла из чудовищного дома, заливала кости, плоть, доспехи, сапоги, сандалии, клинки и шлемы. Густой поток, как в канаве полевого врача, нёс с собой запахи выгребной ямы.
  
  Враги наконец схлынули, их вытеснили с почти полностью заваленных лестниц, выбросили из окон. Ещё тысячи ждали снаружи, но не смогли напасть, захлебнувшись в толпе беглецов. На миг в доме воцарился мир.
  
  У лестийского лейтенанта кружилась голова, он шатался и несколько раз споткнулся, пока пробирался через главный коридор в поисках Остряка. Полосатые руки командира поблёскивали, лезвия его сабель стали желтовато-белыми, как настоящие клыки. Он обернулся к лестийцу, показав по-кошачьи хищное лицо.
  
  — Сейчас сдаём этот этаж, — сказал Остряк, стряхивая кровь с клинков.
  
  Порубленные останки провидоминов лежали вокруг капитана. Закованные в доспехи воины были буквально порезаны на куски.
  
  Лейтенант кивнул:
  
  — Да, тут уже шагу ступить некуда.
  
  Остряк пожал мощными плечами.
  
  — У нас ещё два этажа над головой. Потом крыша.
  
  Их взгляды встретились на несколько долгих мгновений, и лейтенант одновременно похолодел и согрелся от взгляда этих вертикальных зрачков. Такого человека не грех бояться… не грех слушаться… и любить.
  
  — Ты — Смертный меч Трейка, — произнёс лестиец.
  
  Громадный даруджиец нахмурился:
  
  — Скалла Менакис.
  
  — Только лёгкие раны. Она уже поднялась на следующий этаж, капитан.
  
  — Хорошо.
  
  Начали подходить нагруженные мешками с едой и питьём ополченцы, хотя никакого приказа им никто не отдавал, как не приказывал и собираться для отступления. Лестиец видел, что в последнем сражении пало больше двадцати соратников. Мы теряем столько на каждом этаже. Если так будет продолжаться, на крыше нас останется не больше двух десятков. Что ж, этого будет более чем достаточно, чтобы удерживать одну-единственную дверь. Удерживать до самой Бездны Последней Ночи.
  
  Безмолвные последователи собирали ещё пригодное оружие и доспехи — по большей части оставшееся от провидоминов. Лестиец ошеломлённо смотрел, как капанская женщина берёт грубо отрезанную одним из клинков Остряка руку в латной перчатке, вынимает из доспеха обрубок и аккуратно бросает к остальным культям.
  
  Остряк перешагивал через тела в коридоре.
  
  Пора отходить на следующий этаж, пора брать в защиту внешние комнаты, где окна прикрывают лишь хлипкие ставни, отходить с чёрной и парадной лестниц.
  
  Пора запихивать новые души в забитую глотку Худа.
  
  На лестнице Остряк скрестил сабли.
  
  Снаружи нарастал шум…
  
  Брухалиан сидел верхом на огромном взмыленном боевом жеребце, наблюдая за тем, как лекари Дестрианта уносят еле живого Итковиана в ближайший дом, который будет в течение следующих пары колоколов полевым госпиталем. Карнадас лично, открыв ещё раз свой отравленный Путь Дэнул, остановил кровотечение из раны на груди коня Кованого щита.
  
  Выжившим «Серым мечам» на кладбище помогли личные подразделения Смертного меча. Некоторые раны перевязали, но смертельные оправдали своё название. Солдаты отчаянно раскидывали трупы в надежде найти ещё выживших.
  
  Лекари, которые занимались Итковианом, теперь должны были вытащить у него из спины застрявший наконечник. Оставшись в теле, он спас Кованому щиту жизнь. И Карнадас вызвался остановить кровь, которая хлынет из открытой раны.
  
  Брухалиан тяжёлым пристальным взглядом проводил старого Дестрианта, который, пошатываясь, ковылял за лекарями. Карнадас зашёл слишком далеко, много черпал из своего Пути, слишком щедро и слишком часто. Это уже нанесло непоправимый ущерб его телу. На суставах рук появились синяки: на плечах, локтях, запястьях и пальцах. Его вены истончились, превратились чуть ли не в решето, и крови будет всё больше в мышцах и телесных полостях. Поток Дэнула уничтожал всё, через что проходил, — в том числе само тело жреца.
  
  Брухалиан понимал, что Карнадас не доживёт до рассвета.
  
  Но прежде — исцелит Итковиана, грубо восстановит плоть, не обращая внимания на душевную боль, которая сопутствует всем ранениям. Кованый щит снова примет командование, но уже не будет таким, как прежде.
  
  Смертный меч был суровым человеком. Знание об участи, уготованной его друзьям, не затронуло никаких чувств. Всё было так, как должно быть.
  
  Он выпрямился в седле, осмотрелся, оценивая ситуацию. Атака на цитадель захлебнулась. Тенескаури разбиты по всем фронтам, ни единой живой души не осталось в пределах видимости. Но Смертный меч точно знал, что в других местах ситуация была иной. Как организованная армия «Серые мечи» оказались фактически уничтожены. Разумеется, остались очаги сопротивления, но мало, и они разобщены. По сути, Капастан уже пал.
  
  Вестовой прибыл с севера, его лошадь вынуждена была перепрыгивать через груды тел на мостовой. Он остановился возле отряда Смертного меча.
  
  Брухалиан отдал честь мечом, и молодая капанка направила скакуна к нему.
  
  — Сударь, — выдохнула она, — вести от Рат’Фэнера! Сообщение мне передал аколит!
  
  — Говорите, сударыня.
  
  — На Пленник напали! Рат’Фэнер задействует Восьмую заповедь Устава. Вы должны прибыть со всем отрядом на помощь. Рат’Фэнер преклоняет колени перед копытами, а вам до́лжно стать его Священными Клыками и тенью Фэнера.
  
  Брухалиан прищурился.
  
  — Сударыня, этот аколит смог покинуть Пленник, чтобы передать священный призыв своего верховного жреца, смог проникнуть сквозь защитные чары вокруг крепости? Как?
  
  Девушка покачала головой:
  
  — Не знаю, сударь.
  
  — А дорога через город? Были помехи?
  
  — Никто из живых мне не мешал.
  
  — Можете объяснить?
  
  — Нет, сударь. Не могу. Возможно, удача Фэнера?..
  
  Брухалиан некоторое время внимательно смотрел на неё.
  
  — Новобранец, вы пойдёте с нами освобождать Пленника?
  
  Она вначале моргнула, затем медленно кивнула:
  
  — Почту за честь, Смертный меч.
  
  Он ответил хриплым, преисполненным печали шёпотом, который смутил девушку ещё сильнее.
  
  — Как и я, сударыня. — Брухалиан поднял забрало и обернулся к солдатам. — Одиннадцатая «грива» остаётся с Дестриантом и лекарями! Остальные — идём к Пленнику! Рат’Фэнер задействовал Устав, и мы должны откликнуться!
  
  Он спешился и передал поводья вестовой.
  
  — Я передумал, — пророкотал Брухалиан. — Вы, сударыня, остаётесь охранять моего коня. И ещё, сообщите Кованому щиту о моём решении, когда он очнётся.
  
  — Вашем решении?
  
  — Скоро поймёте, сударыня.
  
  Смертный меч снова обернулся к отряду. Солдаты стояли шеренгами, молча ждали. Четыре сотни «Серых мечей», может быть, последние оставшиеся в живых.
  
  — Судари, — обратился к ним Брухалиан, — вы готовы?
  
  Один офицер-ветеран отдал честь:
  
  — Готовы попробовать, Смертный меч.
  
  — То есть? — переспросил командир.
  
  — Нам нужно пересечь полгорода. Мы не пройдём.
  
  — Полагаете, до Пленника придётся пробиваться с боем, Нильбанас?
  
  Старый солдат нахмурился, ничего не сказав.
  
  Брухалиан взял щит, который держал стоявший рядом оруженосец.
  
  — Я поведу вас, — сказал он. — Пойдёте ли вы за мной?
  
  Все солдаты кивнули, и Смертный меч увидел на полускрытых забралами лицах появившуюся тревогу, понимание, которого он уже достиг. Никто не вернётся из этого похода. Некоторые течения невозможно побороть.
  
  Брухалиан взял в левую руку окованный бронзой большой щит, перехватил поудобнее священный меч и двинулся вперёд. «Серые мечи» шли за ним. Он выбрал самую короткую дорогу, не замедляясь даже на открытых, усеянных трупами площадях.
  
  Со всех сторон слышался тихий невнятный ропот. Доносились разрозненные звуки сражения, с грохотом рушились горящие здания, ревело ничем не сдерживаемое пламя, улицы устилал слой мёртвых тел — картины чудовищной преисподней Худа проплывали мимо воинов, словно два гобелена, сотканные про́клятым, безумным мастером.
  
  Но никто не пытался их остановить.
  
  Когда «Серые мечи» добрались до скрытого магической пеленой Пленника, к Брухалиану приблизился прошедший не одну битву солдат.
  
  — Я слышал слова вестового, сударь…
  
  — Я знаю, Нильбанас.
  
  — Не может быть, чтобы это и вправду был призыв Рат’Фэнера…
  
  — Но так и есть, сударь.
  
  — Значит, жрец предал нас!
  
  — Да, мой старый друг, он нас предал.
  
  — Он осквернил самую сокровенную заповедь Устава! Клянусь Клыками, сударь…
  
  — Слова Устава выше его оскорблений, Нильбанас. Это слова самого Фэнера.
  
  — Пока он не исковеркал их! Мы не обязаны подчиняться!
  
  — Рат’Фэнер поплатится за своё преступление. Но не нам призывать его к ответу.
  
  — Однако именно нам расплачиваться жизнями?
  
  — Без наших смертей, сударь, не будет преступления. А значит — соответствующего наказания.
  
  — Смертный меч…
  
  — Нам всё равно конец, мой друг. Посему теперь мы вольны выбрать значение своей смерти.
  
  — Но… что он выигрывает? Предавать собственного бога…
  
  — Что?.. — Брухалиан мрачно усмехнулся. — Свою жизнь. На некоторое время. Как только магов, защищающих Пленник, победят, как только Совет Масок падёт, он разделит участь своих собратьев. Он считает, это равноценный обмен.
  
  Ветеран потряс головой.
  
  — А Фэнер позволяет возложить на свои слова бремя предательства? Сколько благородства будет в его Зверином Лике, когда он наконец загонит в угол Рат’Фэнера?
  
  — Наш бог не накажет его, Нильбанас. Вы правы, он не сделал бы этого сознательно, ибо это предательство глубоко ранило и ослабило его, и последствия будут губительны.
  
  — Тогда, — солдат перешёл чуть ли не на шёпот, — кто будет нашей рукой, несущей возмездие, Брухалиан?
  
  Ухмылка Смертного меча стала ещё мрачнее.
  
  — Скоро очнётся Кованый щит. Мгновения отделяют его от доклада вестовой. Мгновения — от настоящего понимания. Нильбанас, нашей рукой мести станет Итковиан. Я вас обнадёжил, старый друг?
  
  Следующие шесть шагов Нильбанас прошёл молча. Впереди раскинулась площадь перед воротами Пленника.
  
  — Теперь я спокоен, сударь, — его голос звучал глубоко и умиротворённо. — Теперь я спокоен.
  
  Брухалиан ударил мечом о щит. Чёрный огонь пробежал по клинку, шипя и потрескивая.
  
  — Они окружили площадь. Войдём?
  
  — Да, сударь, с превеликим удовольствием.
  
  Четыре сотни воинов Смертного меча без колебаний вышли на открытое пространство. Тут же прилегающие улицы, в том числе и ту, по которой они пришли, заполонили отряды септарха Кульпата, его урдомы, провидомины и бетаклиты. На крышах появились лучники, а сотни провидоминов, которые лежали перед вратами Пленника, прикидываясь мёртвыми, теперь поднялись, потрясая оружием.
  
  Рядом с Брухалианом хмыкнул Нильбанас:
  
  — Изумительно.
  
  Смешок Смертного меча слышали все, кто стоял рядом.
  
  — Септарх считает себя умным, сударь.
  
  — А нас благородными глупцами.
  
  — О да, мы именно такие, верно, мой друг?
  
  Нильбанас поднял меч и торжествующе взревел. Размахивая клинком над головой, он завертелся на месте в пляске презрения к смерти. Сомкнув щиты, «Серые мечи» сгрудились вокруг Брухалиана и приготовились принять последний бой посреди площади.
  
  Старый солдат остался снаружи построения, продолжая вращаться, реветь и размахивать мечом высоко над головой.
  
  Пять тысяч паннионцев и сам септарх поражённо смотрели на него, не веря своим глазам, напуганные его дикой, животной пляской на мостовой. С беззвучным рычанием Кульпат встряхнулся, поднял закованную в латную перчатку руку.
  
  И резко опустил.
  
  Воздух на площади почернел, когда пятнадцать сотен луков запели, как один.
  
  Распахнув глаза, Итковиан услышал эту песню. Видение накрыло его, вытесняя из сознания всё остальное: он видел, как острые наконечники впиваются в панцирную «черепаху», строй «Серых мечей». Оперение мелькало тут и там. Солдаты шатались, сгибались, падали друг на друга.
  
  Нильбанас, пронзённый сотней стрел, завершил ещё один круг в ореоле капель крови и рухнул.
  
  Вопящей стеной паннионская пехота хлынула на площадь. Разбилась о вновь сомкнутые щиты выживших «Серых мечей», которые с трудом пытались закрыть прорехи в рядах. Враги сломили строй наёмников, разорвали его на части. Битва превратилась в бойню.
  
  Не замечая множества стрел, Смертный меч ещё держался, клинок в его руках пылал чёрным огнём. Брухалиан возвышался гигантом среди обезумевших детей.
  
  И сражался.
  
  Пики пронзили его со всех сторон, приподняли над землёй. Рука с мечом опустилась, напоследок перерубила пару копий и остановилась среди корчащихся тел.
  
  Итковиан видел, как двусторонний топор опустился на левое плечо Брухалиана, кровь хлынула фонтаном, рука со щитом упала наземь, судорожно сгибаясь в локте, будто оторванная лапка насекомого.
  
  Великан стал крениться направо.
  
  Ещё больше копий впилось в тело.
  
  Хватка на мече не ослабла. Пылавший клинок продолжал распространять свой пожирающий огонь, сжигая всё, к чему прикасался. Воздух пронзили крики.
  
  Подошли урдомы с короткими тяжёлыми мечами. Начали буквально разделывать нанизанное на пики тело.
  
  Внутренности Смертного меча, намотанные на кончик клинка, развернулись змеёй из его живота. Ещё один топор опустился на голову Брухалиана, разбив тяжёлый воронёный шлем, лицо и череп воина.
  
  Пылающий меч взорвался тёмной вспышкой, осколки клинка поразили ещё больше паннионцев. Труп, который был когда-то Смертным мечом Фэнера, ещё несколько мгновений шатался, затем медленно опустился на колени, спина согнулась — пугало, пронзённое дюжиной пик и бессчётными стрелами.
  
  В мрачной тени Пленника на коленях стоял и уже не шевелился мертвец, паннионцы медленно отходили от него — их боевой задор сменило что-то молчаливое и пугающее. Смотрели на изуродованное нечто, что было Брухалианом… и на высокую, почти материальную тень, которая сгустилась прямо перед Смертным мечом. Фигура в чёрном облачении с капюшоном стояла, спрятав руки в истлевших складках свободных рукавов.
  
  Худ. Король Высокого дома Смерти… пришёл встретить душу этого человека. Лично.
  
  Почему?
  
  Миг — и Владыка Смерти исчез. Но никто не шелохнулся.
  
  Хлынул дождь. Беспросветный.
  
  Водянистая кровь покрыла чёрный доспех, тускло поблёскивая багрянцем на железных звеньях кольчуги.
  
  Это видение открылось не только Итковиану, но и другим глазам, глазам, которые Кованый щит знал очень хорошо. В своём сознании он ощутил холодное удовлетворение и в своём сознании же обратился к другому свидетелю гибели «Серых мечей», не сомневаясь, что его слышат.
  
  Я знаю, Рат’Фэнер.
  
  Ты — мой, предатель.
  
  Мой.
  
  Ястреб промчался сквозь взбитые ветром тучи, ощутил на крыльях и широком хвосте впивающиеся гвоздями капли дождя. Внизу, среди почерневших серых зданий города вспыхивали огненные проблески.
  
  День клонился к закату, но ужас не отступал. Разум Бука оцепенел от всего, что ему пришлось увидеть, пусть издалека, благодаря облику одиночника. Однако расстояние не спасало от ужасного зрелища. Птичьи глаза были зоркими, даже слишком.
  
  Он заложил вираж вокруг поместья, которое служило домом Бошелену и Корбалу Брошу. Перед воротами лежала груда тел. На бутафорских угловых башнях и дорожках вдоль стен стояли под дождём безмолвные часовые, мрачные и неподвижные.
  
  Армия живых мертвецов пополнилась. Чуть ранее сотни тенескаури проломили ворота и хлынули во двор. Бошелен встретил их волнами смертоносных заклятий — человеческая плоть чернела, ссыхалась и лентами слезала с костей. И ещё долго после смерти крестьян чары продолжали бушевать, пока брусчатка не покрылась толстым слоем пепла.
  
  Усадьбу штурмовали ещё дважды, попытки становились всё более отчаянными. Наконец тенескаури отступили перед лицом колдовства и беспощадной жестокости неупокоенных воинов, развернулись и в ужасе бежали. В полдень дела у отряда беклитов шли не лучше. А теперь, когда сумерки застил дождь, на близлежащих улицах остались только мертвецы.
  
  На утомлённых крыльях Бук взлетел повыше, следуя на запад над главной улицей Даруджийского квартала.
  
  Опустошённые дома, поднимавшийся дым над развалинами, мерцающие языки пламени. Внизу кишели тенескаури, они развели огромные костры, где жарили на вертелах человеческое мясо. Тут и там мелькали взводы и роты скаланди, беклитов и бетаклитов, урдомов и провидоминов.
  
  Сбиты с толку, бесятся, пытаются понять, куда подевались все жители Капастана. Да, вы захватили город, но всё равно чувствуете себя обманутыми.
  
  С наступлением темноты взор ястреба потерял остроту. На юге, подёрнутые пеленой дождя и дыма, возвышались башни княжеского дворца. Тёмная громадина, похоже, нетронутая. Возможно, его обитатели ещё держатся. Но скорее всего, безжизненная цитадель стала приютом лишь для призраков. Погрузилась в привычную тишину, которая наполняла её на протяжении веков перед приходом капанцев и даруджийцев.
  
  Обернувшись, Бук краем глаза заметил одинокий доходный дом слева. Его окружали огни, но приземистое строение почему-то не загоралось. Ястреб видел, как многочисленные костры бросали красные отблески на обнажённые трупы. Все окрестные улицы и переулки были завалены телами.
  
  Нет, этого не может быть. Меня обманывает зрение. Эти мертвецы лежат на мостовой. Должны лежать. Боги, первого этажа дома не видно. Завален. Камни. Эти завалы не могут быть из тел, они слишком высокие… ох… глубины Бездны!
  
  В этом доме остановился Остряк.
  
  Он не загорался, несмотря на лижущие стены языки огня.
  
  Подсвеченные светом снизу, стены казались мокрыми
  .
  
  Не от воды. От крови.
  
  Бук спустился ниже, и, чем ближе подлетал, тем глубже пробирал его ужас. Он различил окна без ставней, на первом видимом этаже. Комнаты внутри набиты телами. То же самое и на следующем этаже, и на последнем — под самой крышей.
  
  Он внезапно понял, что всё здание забито под завязку. Месиво из мяса и костей, льющиеся из окон ручейки крови и желчи. Огромный мавзолей, памятник сегодняшнему дню.
  
  Ястреб увидел очертания людей на крыше. Двенадцать человек там и тут жались к укрытиям и навесам. А один стоял поодаль, склонив голову, будто рассматривал кошмар на улице внизу. Высокий, могучий. Широкие покатые плечи. Исчерчен странно падающими тенями. Руки в латных перчатках крепко сжимали сабли, сделанные будто из кости.
  
  В дюжине шагов за его спиной поднялся штандарт, древко закрепили мешками с едой — похожие тюки использовали «Серые мечи». Жёлтая мокрая детская туника, заляпанная тёмными потёками крови.
  
  Бук было приблизился, но полетел прочь. Он не был готов. Не был готов встретиться с Остряком. Точнее, с человеком, в которого тот превратился. Ужасная перемена… ещё одна жертва этой войны.
  
  Как и мы все.
  
  Моргая, Итковиан попытался понять, где находится. Низкий сырой заплесневевший потолок, вонь разлагающегося мяса. Жёлтый свет фонаря, тяжесть грубого шерстяного одеяла на груди. Он лежал на узкой койке, и кто-то держал его за руку.
  
  Кованый щит повернул голову, поморщился от вспыхнувшей боли в шее. Исцелён, но не до конца. Лечение… не завершено…
  
  Рядом сидел на пятках Карнадас: согнулся и не двигался, бледная морщинистая макушка лысой головы лежала на уровне глаз Итковиана.
  
  Костлявые пальцы с мертвенно-сухой кожей ледяной хваткой вцепились в его ладонь.
  
  Кованый щит легонько сжал руку.
  
  Дестриант поднял лицо. Туго обтянувшая череп кожа была покрыта кровоподтёками — от суставов челюстей; красные с прожилками глаза утонули в угольно-чёрных провалах глазниц.
  
  — Ох, — прохрипел старик. — Я подвёл вас, сударь…
  
  — Отнюдь.
  
  — Ваши раны…
  
  — Они закрылись — я же чувствую. Мои шея, спина, колено. Осталась лишь едва ощутимая слабость, сударь. Легко поправимо.
  
  Он медленно сел, удерживая спокойное выражение лица, несмотря на терзавшую его боль. Попытка согнуть колено заставила Итковиана покрыться потом, но внезапно боль утихла и в голове прояснилось. Он не вынул свою руку из ладони Дестрианта.
  
  — Я всегда преклонялся перед вашим даром, сударь.
  
  Карнадас умостил голову на бедре Итковиана.
  
  — Мне конец, друг мой, — прошептал он.
  
  — Я знаю, — ответил Кованый щит. — Но мне — ещё нет.
  
  Дестриант кивнул, не поднимая взгляд.
  
  Итковиан огляделся. Ещё четыре койки, на каждой по солдату. Грубые одеяла накрывали их с головой. Опустив веки, два лекаря сидели прямо на запятнанном кровью полу, прислонившись спиной к стене, и спали в изнеможении. Возле маленькой двери в комнату стояла вестовая «Серых мечей». Судя по чертам лица под шлемом, капанка. Итковиан уже видел похожую на неё девушку чуть моложе среди новобранцев… возможно, сестру.
  
  — Как долго я был без сознания? Там дождь?
  
  Карнадас не ответил. Двое лекарей тоже не проснулись. Спустя мгновение вестовая откашлялась:
  
  — Сударь, осталось меньше колокола до полуночи. Дождь начался на закате.
  
  На закате, в миг
  его смерти.
  Хватка на руке ослабла.
  
  — Сколько солдат осталось здесь, сударыня? Сколько ещё у меня в распоряжении?
  
  Она вздрогнула.
  
  — Всего сто тридцать семь, сударь. Из них девяносто шесть новобранцев. Из «грив», которые были с вами на кладбище, выжило лишь одиннадцать человек.
  
  — Наша цитадель?
  
  — Пала, сударь. Всё сгорело.
  
  — Дворец Джеларкана?
  
  Девушка покачала головой:
  
  — Вестей нет, сударь.
  
  Итковиан медленно высвободил руку из безвольных пальцев Карнадаса и посмотрел на неподвижную фигуру. Пригладил редкие пряди волос. Спустя некоторое время Кованый щит нарушил молчание:
  
  — Позовите дневального, сударыня. Дестриант мёртв.
  
  Вестовая взглянула на него широко распахнутыми глазами.
  
  — Он присоединился к нашему Смертному мечу, Брухалиану. Они мертвы.
  
  Затем Итковиан нашарил сапоги на полу, почти потеряв сознание от острой боли в колене. Судорожно глубоко вдохнул, медленно выпрямился:
  
  — Кто-нибудь из оружейников остался?
  
  — Только подмастерье, сударь, — на миг замешкавшись, ответила женщина чуть дрогнувшим голосом.
  
  — Мне нужна шина на колено, сударыня. Всё, что он или она сможет придумать.
  
  — Да, сударь, — прошептала она. — Кованый щит…
  
  Он прервал поиски своей форменной накидки, взглянул на женщину. Та смертельно побледнела.
  
  — Я… именно я огласила тринадцатую Заповедь Устава. Я прошу… законного наказания.
  
  Её била крупная дрожь.
  
  — Наказания, сударыня? Что за преступление вы совершили?
  
  — Я доставила весть. От аколита Рат’Фэнера.
  
  Она покачнулась от собственных слов, доспех глухо ударился от соприкосновения спины с дверью.
  
  — Помилуй меня Фэнер! Смертный меч — его отправила на гибель я!
  
  Итковиан прищурился, внимательно разглядывая её.
  
  — Вы ведь тот новобранец, который сопровождал меня и крылья в последнюю вылазку на равнину. Мои извинения, сударыня, за то что раньше не признал вас. Мне следовало предвидеть такой оборот… пережитое явно написано на вашем лице. Я отвергаю тот факт, что это вы огласили Устав, солдат. А теперь всё-таки найдите нам дневального и подмастерье.
  
  — Но, сударь…
  
  — Брухалиан знал, на что идёт. Вы понимаете? Кроме того, ваше присутствие здесь доказывает вашу невиновность в произошедшем. Если бы вы участвовали в измене, вы бы ехали вместе с ним, повинуясь его же приказу. И получили бы заслуженное. А теперь идите. Нельзя дольше ждать.
  
  Не глядя на вестовую, по грязным щекам которой текли слёзы, Кованый щит медленно заковылял к груде сваленных доспехов. Спустя мгновение женщина развернулась, открыла дверь и вылетела в коридор.
  
  Итковиан остановился. Посмотрел на спавших лекарей.
  
  — Я тот, кто несёт печаль Фэнера, — прошептал он. — Я — воплощение моего обета. И всего того, что он значит. У нас ещё остались незаконченные дела. У меня остались. Узрите, я не признаю поражения.
  
  Итковиан выпрямился, и лицо его снова приобрело безразличное выражение. Боль отступила. Скоро это всё будет неважно.
  
  Сто тридцать семь лиц под шлемами повернулись к Итковиану. Кованый щит окинул взглядом ряды своих воинов, стоявших под струями дождя на тёмной улице. Осталось два боевых коня: его собственный — на груди скакуна краснел свежий рубец, а в глазах бушевал огонь — и чёрный жеребец Брухалиана. Вестовая держала поводья обоих.
  
  Металлические полосы от погнутой кирасы плотно обхватывали повреждённое колено с обеих сторон, достаточно неплохо гнулись во время езды или ходьбы, в то же время поддерживали Итковиана, когда он стоял. Медная проволока скрепила прорехи в кольчуге, вес доспеха ощущала ещё слишком слабая левая рука, а кожа между шеей и плечом натянулась и горела над не до конца сросшимися тканями. Ремни поддерживали руку согнутой, чтобы та могла нести щит.
  
  — «Серые мечи», — обратился к воинам Итковиан. — Нам предстоит работа. Наш капитан и её сержанты разделили вас на отряды. Мы идём во дворец князя. Выходим скоро. Похоже, враг сплотился в основном вокруг Пленника. Если нам доведётся встретить случайные отряды, вероятно, они будут малочисленны, скорее всего, тенескаури, и потому плохо вооружены и слабо подготовлены. Однако будьте начеку.
  
  Итковиан обратился к единственному капитану, женщине, которая всего несколько дней назад была мастер-сержантом по подготовке капанских новобранцев.
  
  — Сударыня, стройте в боевые порядки отряды.
  
  Та кивнула.
  
  Итковиан забрался на скакуна. Сконструированный буквально из ничего механизм облегчал посадку в седло. Кованый щит принял поводья от вестовой и взглянул на неё сверху.
  
  — Капитан пойдёт вместе с солдатами, сударыня. Кто-то должен ехать на коне Смертного меча. Он ваш, новобранец. Он поймёт, на что вы способны, по тому, как вы держитесь в седле, и будет вас защищать. Не стоит мешать ему в этом.
  
  Девушка ошеломлённо моргнула и медленно кивнула.
  
  — Садитесь на коня и держитесь возле меня, сударыня.
  
  Насыпь, ведущая к узким арочным воротам дворца Джеларкана, была чиста и свободна. Ворота стояли чуть приоткрытые. Впереди, в зале непосредственно за оградой, виднелось тусклое мерцание факела. Стены и капониры никем не охранялись. Барабанная дробь дождя заканчивалась у входа, дальше лежали владения тишины, которая приветствовала Итковиана и его «Серых мечей».
  
  Ведущие взводы разведали подходы к воротам, отчитались, что врага не видно. Как и кого-либо из выживших защитников. Как и тел.
  
  Дым и тяжёлый туман заполнили пространство между камнями, полосы дождя застили небо. Все звуки далёких сражений исчезли.
  
  Брухалиан просил шесть недель. Итковиан дал ему меньше трёх дней. Гнетущая истина терзала его, будто лекари забыли вынуть обломанный наконечник стрелы, и он всё ещё глубоко вгрызался в тело, сжимая болью сердце.
  
  У меня ещё есть дело.
  
  Кованый щит держался за эти слова. Стиснуть зубы и только вперёд. Взмах закованной в латы рукой послал первых разведчиков за ворота. Спустя некоторое время вернулся один солдат, сбежав по насыпи к Итковиану.
  
  — Сударь, — доложила женщина, — внутри есть тенескаури. Похоже, в главном зале. По звукам — пируют и веселятся.
  
  — Входы охраняют? — спросил Кованый щит.
  
  — Те три, что мы обнаружили, — нет.
  
  В главный зал Джеларкана вели четыре входа. Двойные двери напротив главных ворот в привратницкой, два боковых проёма в коридоры, ведущие к комнатам охраны и гостей, и маленькая, скрытая портьерами дверца прямо за троном князя.
  
  — Очень хорошо. Капитан, поставьте по одному взводу у боковых входов. Тихо. Шесть взводов пока ждут здесь, возле ворот. Оставшиеся пять со мной.
  
  Кованый щит осторожно спешился, стараясь опираться на здоровую ногу. Покачнулся от внезапной боли, стрельнувшей в позвоночнике. Вестовая последовала его примеру и теперь подошла к нему. Успокаивая дыхание, Итковиан посмотрел на женщину.
  
  — Подайте мне щит, — приказал он.
  
  Один солдат помог ей приладить бронзовый шит к руке Итковиана, закрепил ещё один ремень на плече.
  
  Кованый щит опустил забрало на шлеме, вынул из ножен меч, пока капитан раздавала команды пяти взводам вокруг них.
  
  — Арбалетчики — на вторую линию, не шуметь и держать оружие на взводе, но опущенным вниз. Первая линия, стену щитов, мечи на изготовку. Опустить забрала. Сударь, — капитан обратилась к Итковиану, — мы готовы.
  
  Он кивнул и обратился к вестовой.
  
  — Держитесь по левую руку от меня. А теперь вперёд.
  
  Кованый щит медленно направился вверх по скользкому от дождя склону.
  
  Пятьдесят три безмолвных солдата следовали за ним.
  
  Квадратную привратницкую освещал один трепещущий фонарь в скобе на правой стене. Два назначенных сюда взвода разошлись в стороны, а Кованый щит повёл свой отряд по широкому коридору к главным двойным дверям. Шум дождя скрадывал звуки.
  
  Из-за толстых дубовых дверей доносились приглушённые голоса. Смех на грани истерики. Треск горящего дерева.
  
  Итковиан не остановился, когда достиг входа, он использовал щит, чтобы открыть двойные двери, и вошёл первым. Когда зашагал дальше, взводы позади рассыпались, взяв под контроль свой конец длинного сводчатого зала.
  
  Все лица обратились к ним. Истощённые фигуры в лохмотьях поднялись со стульев с противоположного края стола. Послышался звук разбитой посуды и стук упавших костей. Женщина со спутанной гривой волос пронзительно взвизгнула и быстро метнулась к молодому человеку, который сидел на троне Джеларкана.
  
  — Дорогая матушка, — отрывисто произнёс человек, подавая лоснящуюся от жира руку женщине, однако, продолжая смотреть желтоватыми глазами на Итковиана, — успокойтесь.
  
  Женщина схватилась за протянутую руку, упала на колени и захныкала.
  
  — Это просто гости, матушка. Слегка припозднились и пропустили… княжеское угощение.
  
  Кто-то в зале безумно захохотал.
  
  Центр стола занимало гигантское серебряное блюдо, в котором развели уже почти догоревший костёр из разломанных ножек стульев и картинных рам. Над ним висели насаженные на копья останки человека с содранной кожей, их давно не переворачивали и снизу тело уже обуглилось. Ноги ниже колен отрубили, бёдра скрепили медной проволокой. Плечи заканчивались культями и тоже были обвязаны. Голова осталась, проломленная и обугленная.
  
  Куски мяса отрезали ножами со всех частей тела. Бёдра, ягодицы, грудь, спина, лицо. Но Итковиан знал, что этот пир вызвал не голод. Тенескаури в этом зале выглядели гораздо более сытыми, чем те, которых ему доводилось видеть. Нет, этой ночью они праздновали.
  
  Слева от трона, наполовину сокрытый тенью, стоял крест, сделанный из двух скрещённых пик. На нём висела кожа князя Джеларкана.
  
  — Любезный князь умер до того, как мы начали готовить, — произнёс юноша на троне. — Мы ведь на самом деле не жестоки. Ты не Брухалиан — он мёртв. Значит, ты — Итковиан, пресловутый Кованый щит Фэнера.
  
  Из-за трона выступили провидомины в тусклых доспехах и меховых плащах, лица скрывались за решётчатыми забралами, руки в латных перчатках сжимали тяжёлые боевые топоры. Четыре, восемь, дюжина. Двадцать. И они продолжали выходить.
  
  Юноша на троне улыбнулся:
  
  — Твои солдаты выглядят… усталыми. Они не подходят для такого особого задания. Ты знаешь меня, Итковиан? Я — Анастер, Первый Сын Мёртвого Семени. Скажи мне, где население этого города? Что ты с ними сделал? О, дай угадаю. Они скрываются в тоннелях под улицами. Их защищает горстка выживших джидратов, пара взводов твоих «Серых мечей», несколько солдат из капанской дружины князя. Думаю, князь Арард тоже хорошо спрятался. Какая жалость. Мы хотели обстоятельно побеседовать с ним. Что ж, продолжим искать входы. И мы найдём их. Мы очистим Капастан, Кованый щит, хотя, увы, ты до этого счастливого дня не доживёшь.
  
  Итковиан внимательно смотрел на юношу и увидел то, чего совсем не ожидал.
  
  — Первый Сын, — сказал он, — в вас томится отчаяние. Я заберу его, сударь, вместе с вашим бременем.
  
  Анастер вздрогнул, как от удара. Он подтянул колени, полностью забрался на сиденье трона, его лицо судорожно дёргалось. Рука нашарила странный обсидиановый кинжал на поясе и отпрянула, словно камень был раскалён.
  
  Его мать закричала, вцепилась сильнее во всё ещё протянутую руку. Юноша с рычанием высвободил ладонь. Женщина упала на пол и свернулась в клубок.
  
  — Я не ваш отец, — продолжил Итковиан, — но я буду как
  он. Излейте душу, Первый Сын.
  
  Юноша ошарашенно глядел на него, затем оскалил зубы.
  
  — Кто… Что ты? — прошипел он.
  
  Капитан шагнула вперёд.
  
  — Мы прощаем ваше невежество, сударь. Он — Кованый щит. Фэнер ведает печаль, такую великую, что уже не способен выдержать её. И он выбирает человеческое сердце. Закалённое. Смертная душа, которая вберёт всё горе целого мира. Кованого щита. Последние дни и ночи видели невыносимо много скорби и позора — и весь он, теперь мы это видим, отражается печальным знанием в ваших глазах. Вы ведь тоже это понимаете, сударь?
  
  — Вы не сможете это выдержать, — произнёс Итковиан. — Передайте своё отчаяние мне, Первый Сын. Я готов принять его.
  
  Вопль Анастера зазвенел в огромном зале. Он забрался выше на спинку трона и обхватил себя руками.
  
  Все взгляды были прикованы к нему.
  
  Никто не шевелился.
  
  Тяжело дыша, юноша посмотрел на Итковиана. Затем потряс головой.
  
  — Нет, — послышался шёпот, — ты не получишь моё — моё! — отчаяние.
  
  Капитан прошипела:
  
  — Это дар! Первый Сын…
  
  — Нет!
  
  Итковиан начал оседать. Кончик меча задрожал и медленно пошёл вниз. Вестовая подставила плечо, поддерживая командира.
  
  — Ты его не получишь! Не получишь!
  
  Когда капитан обернулась к Итковиану, её глаза были широко распахнуты.
  
  — Сударь, я не могу одобрить этого…
  
  Кованый щит встряхнул головой и медленно выпрямился вновь.
  
  — Нет, я понимаю. В Первом Сыне нет ничего, кроме отчаяния. Без него…
  
  Он ничто.
  
  — Я хочу, чтобы их всех убили! — надломленным голосом крикнул Анастер. — Провидомины! Убить их всех!
  
  Сорок провидоминов двинулись вперёд, огибая с обеих сторон стол.
  
  Капитан рявкнула приказ. Первая линия слаженно упала на одно колено. Вторая вскинула арбалеты. Сорок четыре болта просвистели в комнате. Ни один не прошёл мимо цели.
  
  Из боковых гостевых комнат вылетели ещё стрелы.
  
  Первая линия сзади Итковиана поднялась и приготовила оружие.
  
  Стоять осталось только шесть провидоминов. Ещё корчащиеся и уже навечно замершие тела усыпали пол.
  
  Тенескаури бросились из-за стола к дверце за троном.
  
  Первым добрался до неё Анастер, за ним, отставая на шаг, его мать.
  
  Провидомин кинулся на Итковиана.
  
  У меня ещё есть дело.
  
  Сверкнул меч Итковиана. Голова вместе со шлемом полетела с плеч. Обратный взмах разорвал плетение кольчуги, вспоров живот другому провидомину.
  
  Арбалеты запели вновь.
  
  «Серые мечи» так и не вступили в ближний бой.
  
  Кованый щит опустил оружие.
  
  — Капитан, — произнёс он какое-то время спустя, — снимите тело князя. И кожу. Нужно вернуть князя Джеларкана на престол, на его законное место. А мы останемся удерживать этот зал. Ненадолго. В память о князе.
  
  — Первый Сын…
  
  Итковиан обернулся к ней.
  
  — Мы его ещё встретим. Я — его единственное спасение, сударыня, и я не подведу его.
  
  — Вы — Кованый щит, — нараспев ответила капитан.
  
  — Я — Кованый щит.
  
  Я печаль Фэнера. Я печаль мира. И я выдержу. Я выдержу её всю. У нас ещё есть дело.
  
  Глава семнадцатая
  
  Что способна вместить душа, не способна постичь плоть.
  Имарак, Первый Дестриант.
  Устав Фэнера
  
  Горящая в лихорадке, чешуйчатая кожа двигалась, словно влажный, наполненный камнями мешок. Тело Матроны сочилось едким маслом, пропитавшим изодранную одежду Тока Младшего. Он скользил между складками плоти, пока огромная, раздутая к’чейн че’малле металась по песчаному полу, а её массивные руки стискивали малазанца в яростных объятиях.
  
  В пещере царила тьма. Проблески света, которые Ток видел, были порождены его собственным разумом. Иллюзии, которые могли бы быть воспоминаниями. Изодранные, раздробленные видения — невысокие холмы, покрытые жёлтой травой, под тёплым солнцем. Фигуры, где-то на самой грани видимого. Некоторые — в масках. Одна из них — лишь мёртвая кожа, натянутая на мощные кости. Другая… красота. Совершенство. Ток не верил ни в одну из них. Эти лица были лишь гримасами безумия, которые подплывали всё ближе, парили уже за плечом.
  
  Когда сон овладел Током, ему приснились волки. Они охотились — не ради пропитания, но чтобы принести… нечто иное — Ток не знал, что именно. Добыча бродила в одиночестве и бросилась бежать, увидев его. Он ринулся за ней, бок о бок с братьями и сёстрами. Мчался без устали, мили пролетали под его лапами. Маленькое испуганное существо не могло убежать от них. Ток и его сородичи приближались, загоняя добычу к склонам холмов, пока она наконец не споткнулась и не рухнула. Они окружили её.
  
  Когда волки приблизились, чтобы принести то, что должны были принести… добыча исчезла.
  
  Изумление, затем отчаяние.
  
  Ток с сородичами окружили место, где она лежала. Морды поднялись к небу, траурный вой вырывался из глоток. Бесконечный вой. Когда Ток Младший моргнул и проснулся в объятиях Матроны, в спёртом воздухе пещеры плясали угасающие отзвуки его воя. Матрона сжала его сильнее. Скуля, она тыкалась клыкастой мордой в шею Тока, её дыхание пахло сладким молоком.
  
  Его жизнь теперь подчинялась циклам. Сон, затем бодрствование, отмеченное видениями. Размытые фигуры в золотом солнечном свете, наваждение — он младенец в руках матери, присосавшийся к её груди. У Матроны не было груди, так что Ток знал, что это всего лишь наваждение, но оно тем не менее подкрепляло его. Когда он начинал опорожнять кишечник и мочевой пузырь, она держала его на расстоянии, чтобы Ток пачкал только себя. Затем она вылизывала его дочиста — жест, лишивший его последних крох собственного достоинства.
  
  Её объятия ломали кости. Чем больше Ток Младший кричал от боли, тем крепче она его сжимала. Он научился страдать молча. Кости срастались противоестественно быстро. Порой неправильно. Он знал, насколько искорёжено его тело — грудь, бёдра, лопатки.
  
  Затем пришёл посетитель. Призрачное лицо в сморщенной старческой оболочке, с неясным намёком на проблеск клыков, оформилось в его мозгу. Взгляд желтоватых, сияющих радостью глаз, впился в глаза Тока.
  
  Это двоящееся лицо казалось смутно знакомым, но Ток никак не мог вспомнить, откуда.
  
  Посетитель говорил с ним.
  
  Они в ловушке, друг мой. Все, кроме т’лан имасса, который страшится одиночества. Иначе отчего он боится оставить своих спутников?
  
  Проглочены льдом. Беспомощны. Заморожены насмерть. Сегулехи — не нужно их бояться. И никогда не было нужно. Я всего лишь играл. А эта женщина! Моя прелестная, покрытая инеем статуя! Волк и пёс исчезли. Сбежали. О да, сородич, брат очей твоих… он сбежал, поджав хвост, хе-хе!
  
  И снова.
  
  Твоя малазанская армия опоздала! Слишком поздно спасать Капастан! Этот город — мой. Твои приятели-солдаты всё ещё в неделе пути отсюда. Мы подождём их. Мы поприветствуем их так, как делаем со всеми врагами.
  
  Я принесу тебе голову малазанского генерала. Я принесу тебе его запечённую плоть, и мы снова пообедаем вместе, ты и я.
  
  Сколько крови может пролить один мир? Ты никогда об этом не задумывался, Ток Младший? Посмотрим? Так давай же посмотрим. Ты, я и наша дорогая Матрона — о, я вижу ужас в её глазах? Похоже, в её прогнившем мозгу всё ещё теплится разум. Какое несчастье… для неё.
  
  И вот он вернулся снова, после долгого отсутствия. Фальшивый облик старика туго обтягивал нечеловеческое лицо. Клыки виднелись, словно проступали через прозрачное покрывало. Глаза горели, но на этот раз — не радостью.
  
  Обман! Это не смертные звери! Как смеют они испытывать мою оборону! Здесь, у самых ворот! Теперь и т’лан имасс исчез — нигде его не нахожу! Он тоже идёт?
  
  Ну и ладно. Они тебя не разыщут. Мы втроём отправимся в путешествие. На север, куда они не смогут дотянуться. Я подготовил другое… гнездышко для вас двоих.
  
  Не слишком удобно…
  
  Но Ток его уже не слышал. Его разум унёсся прочь. Он видел резкий белый свет, болезненное, ослепительное сияние, исходившее от укрытых снегом гор и долин, похороненных в снежных реках. Кондоров, парящих в небе. А затем, значительно ближе — дым, разваливающиеся деревянные строения, обрушивающиеся каменные стены. Мечущиеся, кричащие фигуры. Багровые пятна на снегу, заполняющие мутные лужицы на гравийной дороге.
  
  Взгляд — глаза, застланные алой дымкой — метнулся в сторону. Чёрно-серый пятнистый пёс нёсся вперёд, его загривок был на уровне глаз воинов в доспехах, которых он раздирал с безумной жестокостью. Зверь двигался ко вторым, арочным воротам у подножия высокой крепости. Ничто не могло устоять перед ним, ничто не могло замедлить его движения.
  
  Серая пыль взметнулась от плеч пса. Закружилась, свилась в руки и ноги, сжимающие бока зверя, в голову с костяным шлемом, меховой плащ — бьющееся на ветру крыло за спиной. Вверх взмыл иззубренный меч цвета старой крови.
  
  У него хорошие кости и плохая плоть. У меня хорошая плоть и плохие кости. Разве мы не братья?
  
  Пёс и наездник, словно видение из кошмара, врезались в огромные, окованные железом ворота.
  
  Дерево взорвалось. В полумраке прохода ужас смешал ряды отступавших провидоминов.
  
  Несясь к проломленным воротам, Ток смотрел глазами своей волчицы, различил в тени очертания огромных рептилий по обе стороны пса и его немёртвого всадника.
  
  Охотники К’елль подняли свои широкие мечи.
  
  Волчица с рычанием рванулась вперёд. Ток не отводил глаз от ворот, и каждая их деталь была остра, как битое стекло, в то время как всё, лежащее по обе стороны, размывалось. Вес сместился, толкая его к охотнику К’елль, который слева приближался к псу и всаднику.
  
  Существо развернулось, рубануло мечом, чтобы перехватить атаку.
  
  Волчица нырнула под клинок, затем рванулась вверх, широко разинув пасть. Ток ощутил во рту кожистое горло, клыки глубоко впились в безжизненную плоть. Челюсти стиснулись. Кость треснула, затем раскрошилась, когда безжалостная волчья хватка усилилась; сила прыжка отбросила охотника К’елль назад так, что он врезался спиной в стену — та содрогнулась от удара. Нижние и верхние клыки сошлись. Зазубренные коренные сомкнулись, прорываясь через одеревеневшие связки и иссохшие мускулы.
  
  Волчица отгрызала голову от тела.
  
  К’чейн че’малле под ней бился в судорогах. Дёргающийся клинок распорол правое бедро волчицы.
  
  Ток вместе со зверем вздрогнули от боли, но не отступили.
  
  Голова в изукрашенном шлеме упала, откатилась, глухо стуча, по покрытым грязью камням.
  
  Волчица развернулась, рыча, с ошмётками плоти между зубов.
  
  В углу под аркой пёс припал к земле, выгнул спину. Он истекал кровью. В одиночку он сражался со своими ранами.
  
  Немёртвый мечник — брат мой
  — уже стоял на ногах, с невероятной скоростью обмениваясь ударами кремневого меча с парными клинками другого охотника К’елль. От к’чейн че’малля отлетали куски. Отрубленное предплечье взвилось в воздух и приземлилось возле вздрогнувшего пса.
  
  Охотник К’елль отступил перед лицом стремительной атаки. Берцовые кости с хрустом раскололись. Огромное существо упало, во все стороны разбрызгивая талую грязь.
  
  Неупокоенный воин взобрался на него и методично размахивал мечом расчленяя к’чейн че’малля. Много времени ему для этого не потребовалось.
  
  Волчица приблизилась к раненому псу. Зверь щёлкнул клыками — не подходи…
  
  Ток внезапно ослеп, его оторвало от зрения волчицы.
  
  Налетел пронзительный ветер, но Матрона держала его крепко. Движение. Быстрое. Они двигались через лабиринт, по дороге из растрескавшегося льда. Ток понял, что они сбежали из Обзора, сбежали из крепости, которая только что пала.
  
  Пала перед Баальджагг. И Гаратом и Тленом. Гарат — такие раны…
  
  — Тихо! — завизжал чей-то голос.
  
  Провидец был с ними, вёл их через Омтоз Феллак.
  
  Внезапная ясность ещё не покинула разум Тока. Его смех был похож на прерывистое бульканье.
  
  — Заткнись!
  
  Лабиринт содрогнулся от звука отдалённого грома, звука, с которым огромный слой льда… треснул, раскололся под разрушительным натиском чародейства.
  
  Госпожа Зависть. Снова с нами…
  
  Провидец закричал.
  
  Лапы рептилии сжали Тока. Кости затрещали, раскалываясь. Боль толкнула его в пропасть. Мои сородичи, мои братья..
  . Всё потемнело.
  
  Ночное небо на юге горело алым. С поросшего редкими деревьями холма гибель Капастана была видна как на ладони, повергая в молчание свидетелей — раздавались только скрип оружия и доспехов да чавканье в грязи сапог и мокасин.
  
  Листья отзывались мерной капелью. Влажный перегной наполнял воздух запахом плодородия. Где-то рядом кашлянул человек.
  
  Капитан Паран вытащил нож и начал соскребать грязь с сапог. Уже после первого взгляда на город он знал, чего ожидать. Разведчики Хумбролла Тора принесли весть об этом немного раньше. Осада окончена. «Серые мечи» могли бы потребовать астрономическую плату за свою службу, но обуглившиеся, обглоданные кости не сумели бы её забрать. Однако, даже зная, чего ожидать, он не мог не содрогнуться при виде умирающего города.
  
  Окажись на месте «Серых мечей» Багровая гвардия, перед Параном могла бы предстать совсем иная картина. Если не считать отряда Поклявшихся князя К’азза Д’Авора, наёмники, по мнению Парана, не стоили доброго слова. Много хвастовства — мало дела.
  
  Будем надеяться, дети Хумбролла Тора справились лучше
  . Это казалось маловероятным. Возможно, остались какие-то очаги сопротивления. Маленькие группы зажатых в угол солдат, знающих, что пощады не будет, и готовых сражаться до последнего. На улицах, в домах, в комнатах. Предсмертные муки Капастана затянутся. Опять-таки, если треклятые баргасты поднажмут, а не будут, как обычно, топтаться на месте, мы ещё можем успеть изменить этот исход.
  
  Паран повернулся к своему «новому командиру», Тротцу.
  
  Огромные глаза баргаста блеснули, когда он посмотрел на горящий город.
  
  — Дожди почти не пригасили пламя, — хмуро прогромыхал он.
  
  — Возможно, не всё так плохо, как кажется, — сказал Паран. — Я отсюда вижу около пяти крупных пожаров. Могло быть и хуже, я слышал рассказы об огненных смерчах…
  
  — Ага. Мы однажды видели такой издалека, в Семи Городах.
  
  — Что сказал Хумбролл Тор, вождь? Ускоряемся или стоим здесь?
  
  Тротц ухмыльнулся, показав подпиленные зубы.
  
  — Он отправит кланы Барахн и Ахкрата на юго-восток. Они должны захватить места высадки, плавучие мосты и баржи. Его родичи, сэнаны, пойдут с гилками на Капастан. Оставшиеся кланы захватят главное хранилище припасов септарха между рекой и городом.
  
  — Всё это очень хорошо, но если мы и дальше будем бездельничать…
  
  — Дети Тора, Хетан и Кафал, живы и в безопасности. Так говорят поплечники. Кости защищены странными чарами. Странными, но могущественными.
  
  — Будь ты проклят, Тротц! Там гибнут люди! Людей там едят
  !
  
  Баргаст ухмыльнулся шире.
  
  — Поэтому я получил разрешение… вести свой клан с такой скоростью, с какой я сам решу. Капитан, хочешь ли ты стать первым из Белолицых, кто войдёт в Капастан?
  
  Паран еле слышно зарычал. Он чувствовал потребность обнажить меч, отомстить, нанести наконец удар по Паннионскому Домину. В моменты ясности, когда утихал лихорадочный бред, Быстрый Бен дал ему понять, что Домин таит зловещие секреты и само сердце его запятнано злобой. Для капитана достаточным доказательством было само существование тенескаури.
  
  Но в этой потребности Парана таилось большее. Капитан жил с болью. Его желудок горел. Он извергал кислотную желчь и кровь, но никому об этом не говорил. Боль связала его изнутри, и эти путы становились всё сильнее.
  
  Ещё одна правда, которую я не хочу принимать. Она преследует меня, пробирается в мои мысли. Но я не готов к ней. Не сейчас, пока желудок горит…
  
  Конечно, это было безумие, самообман, однако Паран верил, что боль утихнет и всё снова будет хорошо, как только он выпустит на свет пленённую в нём жестокость. Глупо это или нет, но он накрепко вцепился в эту веру. Только тогда ослабнет давление. Только тогда.
  
  Он не был готов к провалу.
  
  — Собирай «Мостожогов», — пробормотал Паран. — Мы можем подойти к северным воротам в течение колокола.
  
  — Все тридцать с лишним человек, — проворчал Тротц.
  
  — Проклятье, если уж мы так не сможем пристыдить баргастов, чтоб они пошевелились…
  
  — Ты на это надеешься?
  
  Паран посмотрел на него.
  
  — Худ нас всех побери, Тротц, это ты попросил разрешения у Тора. Ты рассчитывал, что тридцать семь воинов самостоятельно отобьют Капастан? С бесчувственным магом на буксире?
  
  Баргаст прищурился, разглядывая лежавший впереди город, пожал плечами и сказал:
  
  — Быстрого Бена мы оставим здесь. А насчёт того, чтобы отбить город, — я собираюсь попробовать.
  
  После долгой паузы капитан ухмыльнулся.
  
  — Рад слышать.
  
  — Баргасты из племени Белолицых шли вперёд мучительно медленно. Раньше, при путешествии на юго-восток через горные равнины, стихийно возникающие поединки заставляли кланы останавливаться полдюжины раз в день. Наконец это стало происходить всё реже, а когда Хумбролл Тор решил выдать каждому клану отдельное задание в грядущей битве, для подобных задержек и вовсе не осталось возможности. Хотя всех вождей объединяло одно стремление — освободить своих богов, старинная вражда между кланами никуда не делась.
  
  во всём этом нет нужды, Кованый щит. Отсутствие вашего бога меняет… всё. Конечно, вы понимаете требования к традиционной форме наказания. Простая казнь — не закон Устава…
  
  То, что роль вождя «Мостожогов» принял на себя Тротц, стало некоторым облегчением для Парана. Он ненавидел ответственность командира. Ответственность за благополучие каждого солдата становилась всё более тяжким бременем. Оказавшись вторым по званию, капитан ощутил, что оно стало чуть легче: не намного, но сейчас и этого было достаточно. Менее приятным было то, что Паран лишился роли представителя «Мостожогов». Теперь на военные советы ходил Тротц, а капитан остался не у дел.
  
  Строго говоря, Паран по-прежнему был командиром «Мостожогов». Но подразделение превратилось в племя во всём, что касалось Хумбролла Тора и баргастов, а племена избирали своих вождей, и эта роль выпала Тротцу.
  
  «Мостожоги» оставили позади поросшие редким лесом холмы и спустились к болотистым берегам сезонного потока, извилистое русло которого вело к городу. Дым пожаров скрыл звёзды на небе, а дожди последних дней размягчили землю под ногами так, что она поглощала все звуки. Оружие и доспехи были туго связаны, и «Мостожоги» шагали во тьме совершенно беззвучно.
  
  Паран двигался на три шага позади Тротца, который по-прежнему держался за свою роль в старом взводе Скворца — шёл первым. Не лучшее место для командира, но подходящее для вождя баргастов. Капитану это не нравилось. Более того, это слишком ясно говорило об упрямстве Тротца, его неумении приспосабливаться, не лучшем для военачальника качестве.
  
  Паран ощутил невидимое присутствие за плечом, прикосновение далёкого, но знакомого разума. Он скривился. Серебряная Лиса становилась сильнее. Она дотягивалась до него уже трижды на этой неделе. Лёгкое прикосновение сознания, словно касание кончиками пальцев. Капитан спрашивал себя, может ли она видеть то, что видит он, читает ли его мысли. Учитывая, сколько всего он держал в себе, Паран инстинктивно начал избегать её касаний. Свои тайны он предпочитал хранить при себе. У Серебряной Лисы не было никакого права их красть, если, конечно, она делала именно это. Даже тактическая необходимость не оправдывала такого поступка в глазах капитана. Прикосновение не исчезало, и он хмурился всё сильнее. Если это она. Но вдруг это…
  
  Впереди остановился Тротц, припал к земле, подняв руку. Дважды подал знак.
  
  Паран и ближайший солдат приблизились к баргасту.
  
  Они достигли северной паннионской заставы. Лагерь был паршивый — никакой организации, разбит наспех, да и людей явно не хватало. Дорожки между траншеями, ямами и россыпью потрёпанных палаток были завалены мусором. В воздухе стояла вонь из-за неудачно расположенных отхожих мест.
  
  Трое мужчин ещё некоторое время разглядывали открывшуюся картину, затем вернулись к остальным. Вперёд скользнули взводные сержанты. Началось совещание.
  
  Штырь, тот самый солдат, который сопровождал Парана, заговорил первым:
  
  — На позициях средняя пехота, — прошептал он. — Два небольших отряда, судя по паре знамён…
  
  — Две сотни, — согласился Тротц. — Остальные в палатках, больные и раненые.
  
  — Я бы сказал, в основном больные, — ответил Штырь. — Судя по запаху — дизентерия. Эти паннионские офицеры куска навоза не стоят. Больные драться не будут, что бы мы ни делали. Думаю, все остальные в городе.
  
  — За воротами, — проворчал Тротц.
  
  Паран кивнул.
  
  — А перед ними — множество трупов. Может, тысяча, может, больше. На самих воротах баррикад нет, и стражи я не видел. Самонадеянность победителей.
  
  — Надо пробиться через среднюю пехоту, — пробормотал сержант Мураш. — Штырь, как у тебя и твоих сапёров с морантской взрывчаткой?
  
  Коротышка ухмыльнулся.
  
  — Снова осмелел, а, Мураш?
  
  Сержант сердито глянул на него.
  
  — Мы же тут воюем, разве нет? Отвечай на вопрос, солдат.
  
  — У нас её много. Хотя неплохо было бы иметь парочку таких бомбомётов, какие Скрипач делает.
  
  Паран моргнул, а затем вспомнил огромные арбалеты, которыми Скрипач и Вал увеличивали дальность «руганей».
  
  — Может, у Вала есть? — спросил он.
  
  — Он, дурак, его сломал. Нет, мы забросим парочку «руганей», но только для затравки. Сегодня будет «шрапнель». От «горелок» слишком много света, тогда враги увидят, как нас мало… «Шрапнель». Пойду, соберу парней и девиц.
  
  — Я думал, что ты маг, — пробормотал Паран, когда Штырь направился к стоявшим позади взводам. Тот обернулся.
  
  — Так и есть, капитан. Но я ещё и сапёр. Смертоносное сочетание, а?
  
  — Для нас смертельное, — парировал Мураш. — Это, и твоя проклятая рубаха…
  
  — Эй, выгоревшие куски отрастают — видишь?
  
  — За работу, — прорычал Тротц.
  
  Штырь принялся собирать взводных сапёров.
  
  — Значит, просто прорвёмся, — сказал Паран. — С «шрапнелью» сложностей не должно возникнуть, но тогда враг сомкнётся за нами с флангов…
  
  Штырь вернулся как раз вовремя, чтобы крякнуть и сказать:
  
  — Для этого мы и затравим «ругань», капитан. Две капли на воск. Десять ударов сердца. Команда «бегите!», и когда мы её заорём, именно это вам и надо делать, причём быстро. Если, когда она взорвётся, будете меньше, чем в тридцати шагах, — вас на фарш порвёт.
  
  — Готовы? — спросил Штыря Тротц.
  
  — Да. Нас девятеро, рассчитывайте, что мы прорубим путь в тридцать шагов шириной.
  
  — К оружию, — скомандовал баргаст. Затем Тротц потянулся, схватил Штыря за рубаху, притянул ближе и оскалился. — И чтобы без ошибок.
  
  — Без ошибок, — согласился солдат, расширившимися глазами глядя на заострённые зубы Тротца, оказавшиеся в тревожной близости от своего лица.
  
  Через мгновение Штырь и его восемь товарищей уже двигались к заставе, словно бесформенные тени в дождевиках с капюшонами.
  
  Паран снова ощутил присутствие. Он мысленно делал всё, что мог, чтобы оттолкнуть его. Кислота в желудке бурлила, нашёптывала обещание боли. Капитан глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Если скрестятся мечи… Это будет впервые. Моя первая битва за всё это время…
  
  Вражеские пехотинцы сидели группами — по двадцать с лишним человек у каждого из ряда костров на единственном в лагере возвышении — бывшей просёлочной дороге, которая шла параллельно городской стене. Паран прикинул: полосы в тридцать шагов шириной достаточно, чтобы перебить бомльшую часть трёх групп. И останется сотня с лишним паннионцев, способных дать отпор. Если среди них есть толковые офицеры, дело может обернуться худо. Хотя, будь там толковые офицеры, лагерь выглядел бы совсем иначе…
  
  Сапёры припали к земле. Капитан больше не видел их. Перехватив меч поудобнее, он глянул через плечо, проверяя, как там остальные «мостожоги». Хватка была впереди, болезненно морщилась. Паран как раз хотел спросить, что случилось, но тишину ночи разорвали звуки взрывов. Капитан обернулся.
  
  Тела корчились в свете рассыпавшихся костров.
  
  Тротц издал заливистый боевой клич.
  
  «Мостожоги» рванулись вперёд.
  
  Взорвались ещё «шрапнели», теперь по бокам, отбрасывая растерянных солдат на соседние костры.
  
  Паран увидел, как тёмные фигуры сапёров сошлись впереди, присели среди мёртвых и умирающих паннионцев.
  
  Арбалеты звякнули в руках дюжины «мостожогов».
  
  Зазвучали крики.
  
  Вслед за Тротцем «мостожоги» добежали до мертвецкой дороги, миновали сгорбившихся сапёров: все, как один, готовили более крупные бомбы — «ругань». Две капли кислоты на восковую затычку в глиняной гранате.
  
  Многоголосое приглушённое шипение.
  
  — Бегите!
  
  Паран выругался. Внезапно десять ударов сердца показались мгновением. «Ругань» была самой сильной из всего разнообразия морантской взрывчатки. Одна такая бомба могла сделать непроходимым перекрёсток четырёх улиц. Капитан побежал.
  
  Сердце чуть не остановилось у него в груди, когда Паран посмотрел на ворота впереди. Тысячи трупов зашевелились. Проклятье. Это не трупы. Спящие. Эти ублюдки спали!
  
  — Ложись-ложись!
  
  Команда была малазанской, голос принадлежал Валу.
  
  Паран замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Штырь, Вал и другие сапёры догоняют их… чтобы метнуть «ругани». Вперёд. В скопившихся между ними и воротами тенескаури. Затем сапёры рухнули на землю.
  
  — О, Худ! — Капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками.
  
  Земля выбила воздух из его лёгких, подбросила ноги в воздух. Он опрокинулся в грязь на спину. Паран начал перекатываться, когда впереди взорвалась «ругань». Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков.
  
  Что-то большое упало рядом с головой Парана. Он открыл глаза и увидел бёдра человека — только бёдра, зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Ляжек не было, их оторвало по суставу. Капитан смотрел.
  
  В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь.
  
  Чья-то рука ухватила его за ворот плаща, поставила на ноги.
  
  Молоток. Целитель приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые Паран еле расслышал:
  
  — Быстрей! Все отсюда бегут к Худовой матери! — И толчком отправил капитана вперёд.
  
  Глаза Парана видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, несколько лет назад, на дороге в Итко-Кане.
  
  Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.
  
  По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.
  
  «Мостожоги» заявили врагу о себе.
  
  «Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял капитан на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».
  
  Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.
  
  Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.
  
  — Выбора не было, обезьяна!
  
  Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.
  
  — Тротц! — рявкнул он. — Теперь что? Если будем ждать здесь…
  
  Баргаст проворчал:
  
  — В город, тихо.
  
  — В каком направлении? — спросил Мураш.
  
  — К Пленнику…
  
  — Хорошо, но что это?
  
  — Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.
  
  Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.
  
  Здесь была безжалостная бойня, а затем — пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой — алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.
  
  — О боги, — пробормотал Паран, — паннионцы дорого заплатили.
  
  Похоже, мне стоит пересмотреть своё отношение к «Серым мечам»
  .
  
  Штырь кивнул.
  
  — И всё же — численный перевес важнее.
  
  — Приди мы на день или два раньше… — проговорил Молоток.
  
  Никто не договорил за него. Не было нужды.
  
  — Что с тобой, Хватка? — спросил Мураш.
  
  — Ничего! — огрызнулась женщина. — Ничего.
  
  — Так что, это — Пленник? — спросил Вал. — Тот сверкающий купол? Там, за дымом…
  
  — Идём, — сказал Тротц.
  
  «Мостожоги» насторожённо двинулись за баргастом через жуткую площадь к главной улице, которая, похоже, вела прямо к странно светившемуся строению. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы — по крайней мере, тех, что ещё стояли, — показалась Парану отчётливо даруджийской. Остальной город, насколько он мог заметить по боковым переулкам, на которых всё ещё бушевали пожары, был совершенно другим. Смутно чуждым. И везде — трупы.
  
  Дальше по улице куча всё ещё покрытых плотью тел возвышались, словно холм.
  
  «Мостожоги» ничего не говорили, приближаясь к склону этого холма. Представшую перед ними правду было сложно понять. Только на одной этой улице находилось не менее десятка тысяч тел. Возможно, больше. Влажная, уже разбухшая бледная плоть вокруг зияющих ран, из которых вытекла кровь. Курганы из тел у входов в здания, устья переулков, ворот усадеб, ступенчатых подходов к разграбленным храмам. На лицах и в невидящих глазах плясали отблески пламени, коверкая их подобием движения, иллюзией жизни.
  
  Чтобы идти дальше, «мостожогам» нужно было взобраться по этому склону.
  
  Тротц не колебался.
  
  От небольшого арьергардного отряда пришла весть: тенескаури вошли через ворота и, словно беззвучные призраки, двигались за ними. Несколько сотен, не больше. Плохо вооружённые. Не проблема. Тротц в ответ на это только пожал плечами.
  
  Они пробирались вверх по мягкому склону из тел.
  
  Не смотреть вниз. Не думать о том, что находится под ногами. Думать только о защитниках, которые сражались здесь. Думать о почти нечеловеческом мужестве, об отрицании смертных границ. Об этих «Серых мечах» — неподвижных, одетых в форму телах в дверных проходах и переулках. О тех, что продолжали сражаться вопреки всему. Не сдающихся ни перед чем. Заживо порубленных на куски.
  
  Эти солдаты посрамили всех нас. Это урок… для «мостожогов» вокруг меня, этого беспокойного отряда с разбитым сердцем. Мы пришли на войну, где нет милосердия.
  
  Холм был сформирован
  . Его сложили намеренно. Это был подход. К чему?
  
  Настил из трупов завершился неровной грудой тел на расстоянии меньше человеческого роста от крыши доходного дома. Напротив здания была точно такая же груда, но огонь превратил её в тлеющий курган.
  
  Тротц ступил на самый край обвала. Остальные последовали за ним, пригибаясь, оглядываясь, пытаясь осознать значение увиденного. Обвалившийся край открыл правду: у этого жуткого сооружения не было основания. Не было ничего, кроме трупов.
  
  — Осадный холм, — наконец сказал Штырь тихо, почти неуверенно. — Они хотели до кого-то добраться…
  
  — До нас, — пророкотал низкий голос над ними.
  
  Арбалеты взметнулись наверх.
  
  Паран посмотрел на крышу. У её края выстроилась дюжина фигур, освещённых отдалёнными пожарами.
  
  — Они принесли лестницы, — продолжил голос, теперь по-даруджийски. — Мы всё равно их уделали.
  
  Эти воины не принадлежали к «Серым мечам». Они были вооружены, но снаряжение было очень разнородным. У всех лица и открытые участки тела были разрисованы полосками и зубцами. Люди-тигры.
  
  — Краска мне нравится, — отозвался Вал, тоже по-даруджийски. — Чуть не обделался со страху, не скрою.
  
  Воин — высокий и массивный, сабли цвета кости с чёрными полосками в укрытых кольчужными рукавицами руках — ответил:
  
  — Это не краска, малазанец.
  
  Последовала тишина.
  
  Затем он взмахнул клинком.
  
  — Поднимайтесь, если хотите.
  
  На крыше показались лестницы, соскользнули по краю.
  
  Тротц колебался. Паран подошёл к нему.
  
  — Мне кажется, стомит. Есть что-то в этом человеке и его последователях…
  
  Баргаст фыркнул.
  
  — Да ну? — И жестом подозвал «мостожогов» к лестницам.
  
  Паран следил за подъёмом, решив подниматься последним. Он увидел, что Хватка отстала.
  
  — Проблемы, капрал?
  
  Она вздрогнула, потирая правую руку.
  
  — Тебе больно, — сказал капитан, подходя к ней и глядя на искажённое лицо. — Ты ранена? Пойдём к Молотку.
  
  — Он мне не поможет, капитан. Не обращайте внимания.
  
  Я отлично знаю, что ты чувствуешь.
  
  — Тогда лезь.
  
  Капрал направилась к ближайшей лестнице, словно к виселице.
  
  Паран посмотрел назад. Призрачные фигуры двигались в сумраке у дальнего края горы трупов. За пределами действия любого оружия. Вероятно, они не хотели подниматься по склону. Капитана это не удивило.
  
  Борясь с приступами боли, он полез вверх по лестнице.
  
  Плоская крыша здания походила на маленький трущобный посёлок. Навесы и палатки, костры, тлеющие на перевёрнутых щитах. Пакеты с едой, сосуды с водой и вином. Ряд завёрнутых в одеяла фигур — павшие, всего семеро. Паран видел под навесами других, скорее всего, — раненых.
  
  Возле чердачного люка было поднято знамя, жёлтый флаг из детской рубашки с тёмными полосами.
  
  Воины стояли молча, наблюдая, как Тротц послал отряды к каждому краю крыши, чтобы проверить, что находится под домом и напротив него.
  
  Предводитель внезапно обернулся, пугающе грациозным, текучим движением, и посмотрел на капрала Хватку.
  
  — У тебя есть что-то для меня, — громко сказал он. Её глаза расширились.
  
  — Что?
  
  Воин вложил в ножны одну из сабель и подошёл к ней.
  
  Паран и другие малазанцы, находившиеся поблизости, смотрели, как он потянулся к правой руке Хватки, схватил за обтянутое кольчугой плечо. Раздался приглушённый треск.
  
  Хватка ахнула.
  
  Мгновение спустя она со звоном бросила меч на просмолённую крышу и быстрыми, резкими движениями принялась стаскивать кольчужную накидку. В порыве облегчения Хватка заговорила:
  
  — Хвала Беру! Я не знаю, кто ты, Худом клянусь, но они меня убивали
  . Сходились всё туже и туже. О боги, такая боль! Он сказал, что я не смогу их снять, что они навсегда останутся со мной. Даже Быстрый Бен так говорил — нельзя заключать сделку с Тричем. Мол, Тигр Лета сумасшедший, чокнутый…
  
  — Мёртвый, — прервал её даруджиец.
  
  Наполовину освободившись от кольчуги, Хватка замерла.
  
  — Что? — прошептала она. — Мёртв? Трич мёртв?
  
  — Тигр Лета Взошёл, женщина. Трич — Трейк — сейчас ходит среди богов. Я их заберу. И спасибо, что принесла их мне.
  
  Хватка выпростала правую руку из рукава. Три торквеса из слоновой кости скатились к кисти.
  
  — Вот! Пожалуйста! Рада услужить…
  
  — Попридержи язык, Хватка, — оборвал её Мураш. — Ты позоришь нас! Просто отдай ему эти проклятые штуковины!
  
  Хватка осмотрелась.
  
  — Дымка! Где ты прячешься, женщина?
  
  — Здесь, — пробормотал голос за спиной Парана.
  
  Захваченный врасплох, он отшатнулся. Будь она проклята!
  
  — Ха! — ликующе крикнула Хватка. — Слышишь, Дымка? Ха!
  
  Взводы снова собрались вместе.
  
  Даруджиец закатал изорванный рукав. Полосатый орнамент покрывал крупные, чётко очерченные мускулы на руке. Он натянул три браслета выше локтя. Слоновая кость щёлкнула. Что-то полыхнуло янтарём в темноте под шлемом.
  
  Паран разглядывал воина. В нём живёт зверь, древний, пробуждённый дух
  . Вокруг даруджийца клубилась сила, но капитан чувствовал, что она рождается из естественного духа предводителя настолько же, насколько и из скрытого внутри зверя — и этот зверь предпочитал одиночество. Каким-то образом его могучую силу почти присвоила себе властность даруджийца. Вместе они — внушительный союз. Ошибки быть не может, это важный человек. Что-то должно произойти здесь, и моё присутствие не случайно
  .
  
  — Я — капитан Паран из Войска Однорукого.
  
  — А вы не спешили, да, малазанец?
  
  Паран моргнул.
  
  — Мы сделали всё, что смогли, сэр. В любом случае, нынче ночью и завтра придёт подкрепление от племени Белолицых.
  
  — Отец Хетан и Кафала, Хумбролл Тор. Хорошо. Пришло время изменить ход событий.
  
  — Изменить ход событий? — пробормотал Мураш. — Да вам, похоже, не нужна была помощь, чтобы его изменить, дружище.
  
  — Тротц, — крикнул Вал. — Мне не нравится то, что у нас под ногами. Трещины. Вся эта крыша покрыта трещинами.
  
  — Со стенами — то же самое, — отметил другой сапёр. — Со всех сторон.
  
  — Это здание наполнено трупами, — сказал невысокий воин в лестийской броне, стоявший рядом с даруджийцем. — Похоже, они разбухают.
  
  Не сводя глаз с могучего даруджийца, Паран спросил:
  
  — У тебя есть имя?
  
  — Остряк.
  
  — Вы из какой-то секты или вроде того? Воины-храмовники?
  
  Остряк медленно повернулся к нему, его лицо было почти скрыто забралом шлема.
  
  — Нет. Мы ничто и никто. Это ради женщины. А теперь она умирает…
  
  — Какая палатка? — перебил его Молоток своим высоким, тонким голосом.
  
  — Путь Дэнул отравлен…
  
  — Ты чувствуешь это, да, Остряк? Любопытно. — Целитель подождал и снова спросил: — Какая палатка?
  
  Лестийский спутник Остряка указал на палатку.
  
  — Там. Её сильно ранили. Кровь в лёгких. Она, возможно, уже… — Он замолчал.
  
  Паран последовал за Молотком к истрёпанному навесу.
  
  Лежавшая внутри женщина была бледна, её молодое лицо — искажено и напряжено. Пенящаяся кровь окрасила губы.
  
  И здесь есть что-то большее.
  
  Капитан смотрел, как целитель опустился на колени возле неё, протянул руки.
  
  — Погоди, — проворчал Паран. — В прошлый раз это чуть не убило тебя…
  
  — Но не мой дар, капитан. Духи баргастов поддерживают меня на сей раз, сэр. Снова. Не знаю почему. Возможно, кто-то в этом лично заинтересован. Впрочем, может быть слишком поздно. Посмотрим… хорошо?
  
  Помедлив, Паран кивнул.
  
  Молоток положил руки на лежавшую без памяти женщину, закрыл глаза. Миновала дюжина ударов сердца.
  
  — Ай, — наконец прошептал он, — здесь много слоёв. Раненая плоть… раненый дух. Мне нужно излечить всё это. Так что… вы мне поможете?
  
  Капитан понял: вопрос адресован не ему, — и не ответил.
  
  Молоток вздохнул, не открывая глаз.
  
  — Вы готовы принести такие жертвы ради этой женщины? — Он прервался, всё ещё не открывая глаз, затем нахмурился. — Я не вижу нитей, о которых вы говорите. Ни в ней, ни в Остряке, ни в мужчине рядом со мной…
  
  Рядом с тобой? Во мне? Нити? Боги, почему вы просто не оставите меня в покое?
  
  — …но я вам верю. Начнём?
  
  Тянулись мгновения, целитель неподвижно сидел рядом с женщиной. Затем она шевельнулась на тюфяке, тихо застонала.
  
  Навес разорвался, затрещали тросы. Паран удивлённо вскинул голову и увидел стоявшего над ними Остряка, его грудь вздымалась.
  
  — Что? — выдохнул даруджиец. — Что?..
  
  Он отступил на шаг, повинуясь мощной хватке Тротца на своих плечах.
  
  — Не бывает слишком поздно, — прорычал баргаст.
  
  Подходящий к ним Мураш ухмыльнулся.
  
  — Привет, Капастан. Мостожоги пришли.
  
  На рассвете звуки сражения доносились с севера и востока. Кланы Белолицых наконец столкнулись с врагом. Позже Хватка и остальные узнали о внезапной кровавой схватке, которая произошла на пристанях и берегу реки Серп. Кланы Барахн и Ахкрата столкнулись с новоприбывшими полками бетаклитов и бетруллидской кавалерии. Вместо того, чтобы защищать плохо подготовленные оборонительные позиции, командир решил контратаковать, и вскоре баргастам, атакованным со всех сторон, пришлось окапываться. Барахны сломались первыми. Последовавшая резня укрепила решимость ахкратов, и они продержались до полудня, когда Тор отвёл племя Гилк от вылазки в город и отправил закованных в черепашьи панцири воинов на помощь. Равнинный клан, закалённый в бесконечных войнах с конными противниками, сцепился с бетруллидами и дал ахкратам возможность разнести бетаклитов и захватить понтонные мосты и баржи. Последних солдат паннионской средней пехоты они загнали на мель в реке, и вода окрасилась алым. Выжившие бетруллиды сбежали от гилков, направившись вдоль берега на север, к болотам — и совершили роковую ошибку, так как их кони застряли в солёной грязи. Клан Гилк преследовал паннионцев, чтобы возобновить избиение, которое завершилось только в сумерках. Подкрепление септарха Кульпата было уничтожено.
  
  Атака Хумбролла Тора на город вызвала паническое бегство. Отряды провидоминов, урдомов, беклитов, скаланди и бетаклитов были окружены и разъединены десятками тысяч тенескаури, которые бежали от мечей и копий баргастов. Главные улицы превратились в потоки людей — бурлящее наводнение, рвущееся в западном направлении, изливающееся на равнину через пробоины в стенах с той стороны.
  
  Тор не мешал своим кланам пуститься в яростную погоню, загнавшую паннионцев ещё дальше на запад.
  
  Прижавшись к крыше, Хватка посмотрела вниз, на орущую, охваченную паникой толпу. Человеческий прилив врезался в гору тел, прорубая в ней просеки — узкие проходы меж стен холодной плоти. Каждый такой проход запрудили люди, и другим приходилось карабкаться поверх них, иногда — на расстоянии меньше удара длинной пики от малазанских позиций.
  
  Несмотря на тот ужас, который она наблюдала внизу, Хватка чувствовала, будто с её плеч свалилась тяжкая ноша. Проклятые браслеты больше не сдавливали руку. Чем ближе малазанцы подходили к городу, тем теснее и горячее становились торквесы — ожоги опоясывали плечо Хватки, а глубокая боль по-прежнему отзывалась в костях. Вся эта история порождала множество вопросов, но Хватка не была готова размышлять над ними.
  
  С улиц восточнее донеслись уже привычные звуки бойни, рокочущим фоном которым служили нестройные боевые кличи баргастов. Паннионцы сформировали что-то вроде арьергарда: остатки беклитов, урдомов и провидоминов сомкнули ряды в попытке задержать наступление Белолицых. Этот арьергард быстро распадался, уступая баргастам числом.
  
  С крыши не уйти, пока не пройдёт убегающий враг, как бы Вал ни ныл про трещины в фундаменте и тому подобное. Хватка была этому весьма рада. «Мостожоги» вошли в город. За стеной и у северных ворот было трудно, но за вычетом этого всё прошло легко — легче, чем она ожидала. Морантская взрывчатка смогла уравнять шансы, если не полностью переменить картину битвы.
  
  Клинки ещё ни разу не пришлось пускать в ход. Прекрасно. Мы уже не так хороши, как бы ни храбрился Мураш
  .
  
  Хватка гадала, далеко ли Дуджек и Бруд. Капитан Паран отправил Вывиха к ним, как только стало ясно, что Хумбролл Тор объединил племена и готов дать команду идти на Капастан. Быстрый Бен вышел из строя, а Штырь слишком боялся испытывать Пути, так что узнать, удалось ли Чёрному моранту добраться, было невозможно.
  
  Кто знает, что с ними сталось. Сказки баргастов о немёртвых демонах
  -рептилиях на равнине… и заражённые Пути. Кто докажет, что яд этот — не дорога для какой-нибудь дряни? Штырь говорит, будто Пути больны. Что если их просто захватили? Может, кто-то пользуется ими прямо сейчас. Может, кто-то пришёл по Путям и врезал им со всей мочи. Может, где-то на равнине уже гниют тридцать тысяч тел. Может, мы — последние из Войска Однорукого
  .
  
  Баргасты, похоже, не собирались воевать после освобождения Капастана. Они хотели вернуть кости своих богов, вот-вот племена их добудут и тогда, наверное, направятся домой.
  
  Если мы останемся одни… что решит Паран? Вид у треклятого аристократа полудохлый. Больной он. Ему в мысли боль гвозди заколачивает, а это не хорошо. Совсем не хорошо
  .
  
  За спиной Хватки скрипнули сапоги, кто-то ступил на край крыши. Она посмотрела вверх и увидела рыжеволосую женщину, которую Молоток вернул почти с того света. В правой руке она держала рапиру с обломанным на треть от рукояти клинком. Кожаный доспех был изодран и покрыт бесчисленными пятнами засохшей крови. На её лице застыло странное выражение — ломкое и почти… удивлённое.
  
  Хватка выпрямилась. Снизу доносились оглушительные крики. Она пододвинулась к женщине и сказала:
  
  — Осталось уже недолго. Отсюда видны передние ряды баргастов. — Хватка указала рукой.
  
  Женщина кивнула, затем сообщила:
  
  — Меня зовут Скалла Менакис.
  
  — Капрал Хватка.
  
  — Я говорила с Дымкой.
  
  — Удивительно. Она не из разговорчивых.
  
  — Она рассказала мне о торквесах.
  
  — Рассказала, значит?
  
  Скалла пожала плечами, поколебалась, но спросила:
  
  — Ты… ты посвящённая Трейка, или что-то в этом роде? Многие солдаты присягали ему, как я понимаю. Тигр Лета, Повелитель Битвы…
  
  — Нет, — проворчала Хватка. — Не присягала я никому. Просто решила, что они колдовские — торквесы эти.
  
  — Значит, ты не знала, что избрана доставить их. Передать… Остряку…
  
  Хватка окинула женщину взглядом.
  
  — Это тебя с толку сбило, да? Твой друг Остряк. Ты бы ни в жизнь не поверила, что он может стать… ну, тем, кем стал.
  
  Скалла скривилась.
  
  — Если честно, — кто угодно, но не он. Остряк — циничный ублюдок, любитель выпить. О да, он умён, насколько бывают умны мужчины. Но теперь, когда я смотрю на него…
  
  — Не узнаёшь.
  
  — Дело не только в отметинах. Его глаза… Это кошачьи глаза, глаза тигра. Такие же холодные, такие же бесчеловечные.
  
  — Он сказал, что сражался за тебя, женщина.
  
  — По-твоему, я послужила ему оправданием.
  
  — Не то, чтоб я видела здесь разницу.
  
  — Но она есть.
  
  — Как скажешь. В любом случае, правда — вот она, прямо перед тобой. В этом проклятом доме-склепе. Подери нас всех Худ, она — во всех спутниках Остряка: не он один тут в полоску, правда? Этот человек встал между паннионцами и тобой, и этого было достаточно, чтобы втянуть остальных. Это Трич всё устроил? Может, и правда он, и может, я тоже сыграла свою роль — явилась с торками на руке. Но теперь-то я со всем этим покончила, и меня это устраивает.
  
  И я не собираюсь больше об этом думать
  .
  
  Скалла покачала головой.
  
  — Я не склонюсь перед Трейком. Клянусь Бездной, я нашла себя у алтаря другого бога. Я уже сделала свой выбор, и это не Трейк.
  
  — Хм. Возможно, тогда твой
  бог решил, что из всей этой истории с Остряком будет польза. Не только люди нити плетут и паутину прядут, верно? Не только мы ходим в ногу и работаем вместе, чтобы получить что-то выгодное обоим — и ничего не объясняем остальным. Я не завидую тебе, Скалла Менакис. Внимание смертельно, если оно — внимание бога. Но всякое бывает…
  
  Хватка замолчала.
  
  Ходим в ногу
  . Её глаза сузились. И держим остальных в неведении
  .
  
  Хватка развернулась, оглядела группу у палаток, взглядом отыскала Парана. Капрал повысила голос:
  
  — Эй, капитан!
  
  Он поднял взгляд.
  
  А что у тебя, капитан? Хранишь свои секреты? Лови догадку
  .
  
  — Есть вести от Серебряной Лисы? — спросила она.
  
  Все «Мостожоги» уставились на офицера-аристократа.
  
  Паран отпрянул, будто его ударили. Одна рука прижалась к животу, словно от приступа боли. Стиснув зубы, он смог поднять голову и встретиться глазами с Хваткой.
  
  — Она жива, — процедил капитан.
  
  Я так и думала. Это ты неосторожно, капитан. Выходит, ты кое-что скрывал от нас. Плохое решение. Когда нас, «Мостожогов», последний раз заставили блуждать впотьмах, там почти все и погибли.
  
  — Они близко? Насколько, капитан?
  
  Хватка видела, какой эффект производили её слова, но какая-то часть её продолжала злиться, достаточно для того, чтобы быть жестокой. Офицеры всегда что-то скрывали. Именно это «Мостожоги» особенно презирали, когда речь шла о командирах. Неведенье было смертельным.
  
  Паран медленно заставил себя выпрямиться. Сделал глубокий вдох, затем другой, заметно подавляя боль.
  
  — Хумбролл Тор гонит паннионцев к ним навстречу, капрал. Дуджек и Бруд сейчас, наверное, в трёх лигах отсюда…
  
  Брызгая слюной, Мураш спросил:
  
  — А они об этом знают?
  
  — Да, сержант.
  
  — Откуда?
  
  Хороший вопрос. Насколько тесная связь между тобой и перерождённой Рваной Снастью? И почему ты нам не сказал? Мы — твои солдаты. Мы должны биться за тебя. Так что это отличный растреклятый вопрос.
  
  Паран сердито глянул на Мураша, но не ответил.
  
  Сержант не собирался оставлять тему теперь, когда он перехватил инициативу у Хватки и говорил за всех «Мостожогов».
  
  — Значит, нам чуть было не снесли головы Белолицые, нас едва не поджарили тенескаури и всё это время мы думали, что одни. Совершенно одни. Не знали, устоял союз или Дуджек с Брудом разорвали друг друга на куски и на западе нет ничего, кроме гниющих костей. А вот вы знали. Так что, если бы вы были мертвы… вот прямо сейчас, сэр…
  
  Мы бы ничего не знали, ничегошеньки.
  
  — Если бы я был мёртв, мы бы не говорили сейчас, — ответил Паран. — Так почему бы нам не притвориться, сержант?
  
  — Можно и не притворяться, — прорычал Мураш и потянулся к мечу.
  
  Остряк, припавший к краю крыши неподалёку, медленно обернулся и выпрямился.
  
  А ну постой!
  
  — Сержант! — рявкнула Хватка. — Ты думаешь, Рваная Снасть тебе улыбнётся, когда увидит в следующий раз? Если сделаешь то, о чём сейчас думаешь?
  
  — Тихо, капрал, — приказал Паран, не сводя глаз с Мураша. — Покончим с этим. Я даже облегчу задачу.
  
  Капитан повернулся спиной к сержанту, ожидая.
  
  Такой больной, что хочет, чтобы это закончилось. Дерьмо. И ведь хуже всего… у всех на глазах
  .
  
  — Даже не думай, Мураш, — предупредил Молоток. — Всё не так, как кажется…
  
  Хватка накинулась на целителя.
  
  — А вот это уже что-то! Прежде, чем мы ушли, ты много болтал со Скворцом, Молоток. Ты и Быстрый Бен. Выкладывай! Капитану нашему так больно, что он хочет, чтоб мы его убили, и никто нам ничего не говорит… Какого Худа вообще происходит?
  
  Целитель скривился:
  
  — Да, Серебряная Лиса тянется к капитану, но он отталкивает её, так что никакого обмена новостями не было. Он знает, что она жива, как и сказал, и, думаю, может понять, насколько она далеко, но не больше. Будь ты проклята, Хватка. Думаешь, тебя и нас, остальных «Мостожогов», опять решили предать только потому, что Паран не говорит с тобой? Он ни с кем не говорит!
  И если бы у тебя в кишках было столько прожжённых дыр, сколько у него, ты сама бы рта не раскрывала! А теперь прекратите, все вы! Посмотрите на себя, и если увидите там стыд — то вы его заслужили!
  
  Хватка остановила взгляд на спине капитана. Он не пошевелился. Не повернулся лицом к своему отряду. Не мог — не сейчас. Молоток всё перевернул. Паран был болен, а больные не могут думать как следует. Боги, мне в руку вгрызались браслеты, и я теряла контроль. Похоже, я только что прямо в кучу дерьма вляпалась. Да ещё и ругалась, что виноват кто-то другой. Похоже, ожоги Крепи даже не начали заживать. Проклятье. Пожалуйста, пусть Худ наступит на мою гнилую душу, придавит и хорошенько провернёт
  .
  
  Паран едва слышал перепалку за своей спиной. Он чувствовал, как на него давит присутствие Серебряной Лисы, чувствовал тёмное желание оказаться намертво раздавленным им, если только это было возможно, — но не поддаться.
  
  Меч между лопаток — и на этот раз ни один бог не вмешается
  . Или последняя, мучительная струя крови в желудок, когда его стенки наконец поддадутся — болезненный вариант, но, тем не менее, такой же смертельный, как любой другой. Или прыжок в толпу внизу, чтобы его разорвали на части, затоптали. Тщета, нашёптывающая о свободе.
  
  Она была очень близко, будто шла по мосту из костей, протянувшемуся от неё до того места, где он сейчас стоял. Нет, не она. Её сила, которая была значительно больше, чем одна Рваная Снасть. Сила, делающая неутомимое желание прорваться сквозь его защиту куда опаснее простой любовной привязанности. Куда больше, чем требование необходимости. Разве что на Дуджека и Бруда с их армиями напали… а это не так. Боги, я не знаю, откуда я это знаю, но это не так. Я уверен. Это вовсе не Рваная Снасть. Это Ночная Стужа. Беллурдан. Вместе или по отдельности. Что им нужно?
  
  Внезапно капитана потряс нахлынувший образ, вызвал почти слышимый щелчок в его разуме. Прочь. Куда-то. Сухие каменные плиты в тёмной пещере, глубоко вырезанные борозды на карте из Колоды, резьба на камне, изображение дрожит, словно живое.
  
  Обелиск. Один из Независимых, наклонный монолит… теперь из зелёного камня. Нефрит. Возвышается над иссечёнными ветром волнами — нет, песчаными дюнами. Фигуры в тени монолита. Три, всего три. Оборванные, изломанные, умирающие.
  
  Затем небо за странной картиной разорвалось
  .
  
  И покрытое копыто бога ступило на землю смертных.
  
  Ужас.
  
  Свирепо выдернутый в этот мир — о, это не твой выбор, да? Кто-то вытащил тебя, и теперь…
   — Фэнер был всё равно что мёртв. Бог, заключённый в мире смертных, был словно младенец на алтаре. Всё, что нужно — нож и злонамеренная рука.
  
  Всё равно что мёртв
  .
  
  Мрачное знание расцветало в его мозгу, словно белладонна. Но Парану это всё было не нужно. Неимоверно древние силы требовали, чтобы он сделал выбор. Колода Драконов… ею играли Старшие боги… И теперь пожелали играть им.
  
  Такой ли будет роль Господина Колоды, если именно им я стал? Обладатель смертельного знания, а теперь ещё и Худом проклятый посредник? Я вижу, что ты требуешь сделать. Один бог пал, нужно подтолкнуть другого на его место? Смертные поклонялись одному, теперь необходимо, чтобы они поклонились другому? Бездна, неужто нас нужно подталкивать и двигать, словно камешки на доске?
  
  Ярость и негодование раскалились добела в сознании Парана. Затмили боль. Он почувствовал, будто внутренне повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с бесконечным чуждым присутствием, которое преследовало его. Почувствовал, будто раскрылся, взорвался.
  
  Хорошо, ты хотела моего внимания — ты его получила. Слушай внимательно, Ночная Стужа, кем или чем бы ты ни была на самом деле. Возможно, давным-давно были другие Господина Колоды, которых ты могла дёргать и тягать, чтобы они исполняли твою волю. Худ знает, возможно, это ты, ты и твои Старшие друзья, выбрали меня на сей раз. Но если так — вы ошиблись. Сильно
  .
  
  Когда-то я был марионеткой бога. Но я обрезал верёвки, если хочешь подробностей — спроси Опоннов. Для этого я вошёл в проклятый меч и даю слово, я сделаю это снова, с куда меньшим милосердием, если я почую попытку управлять мной с вашей стороны.
  
  От такого ответа Паран ощутил холодное торжество, и кровь зверя внутри отозвалась. Шерсть дыбом. Оскаленные клыки. Глубокое, зловещее рычание.
  
  Внезапная тревога.
  
  Да, это правда. На меня не наденешь ошейник, Ночная Стужа. Я говорю это тебе сейчас, и лучше бы тебе прислушаться к моим словам. Я делаю шаг вперёд, становлюсь между тобой и такими же смертными, как я сам. Не знаю, что должен был потерять этот человек, Остряк, чтобы оказаться там, где он был нужен тебе, но я чувствую его раны. Забери тебя Бездна, неужели боль — единственное средство, чтобы заставить нас делать то, чего вы хотите? Похоже, именно так. Тогда знай: пока не найдёшь другое, пока не сможешь показать мне другой путь, отличный от боли и горя, я буду бороться с тобой.
  
  У нас есть свои жизни, у каждого из нас, и они не ваши игрушки. Ни жизнь Хватки, ни Остряка, ни Скаллы.
  
  Ты открыла этот путь, Ночная Стужа, ты соединила нас. Хорошо. Пусть. Дай мне причину — и я пойду по нему. Кровь Пса Тени — знаешь, думаю, если я захочу, то смогу созывать остальных. Всех.
  
  Теперь я кое-что понимаю. Я осознал кое
  -что, и я понимаю, что это правда. Меч Драгнипур… Две Гончих Тени вернулись на Путь Тьмы. Вернулись, Ночная Стужа. Понимаешь, о чём я? Они вернулись домой.
  
  И я могу призвать их назад, сомнений нет. Две души неприрученной Тьмы. Благодарные души, любимые чада разрушения…
  
  Паран услышал ответ, незнакомый женский голос.
  
  — Ты не знаешь, чем грозишь, смертный. Меч моего брата скрывает куда больше тайн, чем ты способен постичь
  .
  
  Он улыбнулся.
  
  — Хуже, Ночная Стужа. Рука, которая сейчас управляет Драгнипуром, принадлежит Тьме. Аномандр Рейк — сын своей матери. Путь никогда не был таким прямым, таким понятным и таким коротким, правда? Может, мне стоит рассказать ему, что случилось внутри его собственного оружия…
  
  — Если Рейк узнает, что ты нашёл путь в Драгнипур и освободил двух убитых им Гончих… Он убьёт тебя, смертный.
  
  — Возможно. У него уже было несколько шансов, и были причины. Но он остановился. Не думаю, что ты понимаешь Владыку Лунного Семени так хорошо, как думаешь. В Аномандре Рейке нет ничего предсказуемого — может, именно это тебя так пугает.
  
  — Не иди этой дорогой.
  
  — Я сделаю всё, что придётся сделать, Ночная Стужа, чтобы обрезать твои нити. По-твоему, смертные слабы. И ты используешь нашу слабость, чтобы оправдать то, как играешь нами.
  
  — Наша борьба куда ужасней и куда смертельней, чем ты полагаешь.
  
  — Объясни мне. Объясни всё. Покажи эту свою ужасную угрозу
  .
  
  — Мы не можем, Ганос Паран, дабы сохранить твой разум.
  
  — Высокомерная сука.
  
  Он почувствовал вспышку её гнева.
  
  — Ты говоришь, что мы используем вас через боль. На это у нас есть один ответ — внешность обманчива.
  
  — Держать нас в неведении означает для вас проявлять милосердие?
  
  — Сказано грубо, но по сути ты прав, Ганос Паран.
  
  — Господин Колоды не может оставаться в неведении, Ночная Стужа. Если я приму эту роль и её обязанности, какими бы они ни были — видит Худ, мне они неведомы, — я должен знать. Всё.
  
  — Со временем…
  
  Он ухмыльнулся.
  
  — Я сказала — со временем. Даруй нам эту небольшую милость, смертный. Наша борьба не отличается от военной кампании: идущие одно за другим сражения, локальные стычки. Но поле боя — не что иное, как само существование. Каждая мелкая победа даёт жизненно необходимый вклад во всеобщую войну, которую мы решили развязать…
  
  — Кто такие «мы»?
  
  — Выжившие Старшие боги… И другие, несколько хуже осознающие свою роль.
  
  — К’рул? Тот, кто в ответе за перерождение Рваной Снасти?
  
  — Да. Мой брат.
  
  — Твой брат. Но не тот, кто выковал Драгнипур
  .
  
  — Не тот. Драконус сейчас не может действовать напрямую, он скован внутри меча, который сам же и сотворил. Убитый собственным клинком в руке Аномандра Рейка.
  
  Паран почувствовал, как в душу закрался холодок подозрения. Не напрямую, говоришь?
  
  — Подвернулась возможность, Ганос Паран. Неожиданно. В Драгнипур явилась душа, которая не была скована этим мечом. Произошёл обмен словами, который значил куда больше, чем ты себе представляешь. Как и прорыв на Путь Тьмы, разрыв в стене душ, — ненадолго, но достаточно…
  
  — Постой.
  
  Парану нужна была тишина, чтобы подумать, быстро и напряжённо. Когда он попал внутрь Драгнипура и шёл вдоль закованных душ, тянувших свою невообразимую ношу, он действительно говорил с одним таким пленником. О, Бездна, это был Драконус
  . Однако капитан не мог вспомнить ни слова из их диалога.
  
  Цепи вели к Пути тьмы, узлу под стонущим фургоном. Так Тьма держала эти души, все как одну, и держала крепко.
  
  Мне нужно вернуться. Внутрь меча. Нужно спросить…
  
  — Джен’исанд Рул. Да, Драконус — тот, с кем ты говорил в Драгнипуре, мой другой брат, — использовал тебя, Ганос Паран. Эта истина кажется тебе жестокой? Непостижимой? Как и остальные пленники меча, мой брат столкнулся… с вечностью. Он искал способ перехитрить проклятье, но и не представлял, что это может продлиться так долго. Он изменился, смертный. Его легендарная жестокость… смягчилась. Мудрость, тысячу раз заслуженная. Более того, он нам нужен.
  
  — Вы хотите, чтобы я освободил Драконуса из меча Рейка.
  
  — Да.
  
  — Чтобы он затем напал на самого Рейка, пытаясь отнять выкованное им оружие. Ночная Стужа, как по мне, лучше Рейк, чем Драконус…
  
  — Такой битвы не будет, Ганос Паран.
  
  — Почему нет?
  
  — Чтобы освободить Драконуса, меч необходимо сломать
  .
  
  Холодная сталь между рёбрами провернулась. И это освободит… всех остальных. Всё остальное. Прости, женщина, я не стану этого делать…
  
  — Если есть способ предотвратить ужасающее освобождение безумных, злых духов, — которых воистину более легиона — так много, что страшно даже подумать, — то его знает только один человек.
  
  — Сам Драконус.
  
  — Да. Подумай об этом, Ганос Паран. Не спеши — ещё есть время.
  
  — Рад это слышать.
  
  — Мы не так жестоки, как ты думаешь.
  
  — Месть не очернила твоё сердце, Ночная Стужа? Прости за недоверие
  .
  
  — О, я хочу отомстить, смертный, но не тем мелким игрокам, которые разыграли моё предательство, ведь оно было предсказано. Древнее проклятие. Тот, кто его озвучил, — единственная цель моего стремления мстить.
  
  — Я удивлён, что он или она всё ещё среди живых
  .
  
  В её словах ощущалась холодная улыбка.
  
  — Таким было
  наше проклятие
  ему.
  
  — Я начинаю думать, что вы друг друга стоите
  .
  
  Пауза, затем она сказала:
  
  — Возможно, так и есть, Ганос Паран.
  
  — Что ты сделала с Рваной Снастью?
  
  — Ничего. Её внимание сейчас отвлечено другим.
  
  — Значит, я себе льстил, когда думал иначе. Проклятье, Паран, ты такой же глупец, как и прежде
  .
  
  — Мы не навредим ей, смертный. Даже если бы мы могли — что на самом деле не так. В ней есть честь. И целостность. Редкие качества для такого могущества. Поэтому мы верим…
  
  Опустившаяся на плечо Парана рука в перчатке привела его в чувство. Он моргнул, осмотрелся. Крыша. Я вернулся
  .
  
  — Капитан?
  
  Он встретил встревоженный взгляд Молотка.
  
  — Что?
  
  — Простите, сэр, показалось, будто на мгновение… мы вас потеряли.
  
  Паран скривился, он хотел возразить, но не мог.
  
  — Надолго?
  
  — На дюжину ударов сердца, сэр.
  
  — Это всё? Хорошо. Нужно двигаться дальше. К Пленнику.
  
  — Сэр?
  
  Теперь я между ними и нами, Молоток. Но «нас» больше, чем ты думаешь, Проклятье, хотел бы я иметь возможность это объяснить так, чтобы не прозвучало как слова напыщенного ублюдка
  . Не отвечая на вопрос целителя, капитан обернулся и увидел Тротца.
  
  — Вождь. Пленник зовёт.
  
  — Так точно, капитан.
  
  «Мостожоги» — все как один — избегали его взгляда. Паран недоумевал, почему. Спрашивал себя, что он пропустил. Мысленно пожав плечами, приблизился к Остряку.
  
  — Ты идёшь с нами, — сказал капитан.
  
  — Я знаю.
  
  Конечно, уже знаешь. Отлично, давайте с этим покончим
  .
  
  Дворцовая башня возвышалась, словно копьё, украшенное знамёнами призрачного дыма. Тёмный, бесцветный камень делал мрачным даже заливавший его яркий солнечный свет. Три сотни и тридцать девять витых ступеней вели вверх, внутрь башни, чтобы вынырнуть на открытой площадке с остроконечной крышей из медных пластин, которых не коснулась патина. Между поддерживавшими крышу колоннами и гладкой каменной платформой завывал ветер, но башня не качалась.
  
  Итковиан смотрел на восток, ветер хлестал его по лицу. Тело казалось бескровным и странно горячим под изодранными доспехами. Он знал, что истощение наконец-то брало своё. Тело и кости имели свои пределы. Защита мёртвого князя в его дворце была жестокой и безыскусной. Входы и коридоры превратились в бойню. Вонь резни словно легла новым слоем под кожей, и даже ветер не мог сдуть её.
  
  Как донёс единственный уцелевший разведчик, битвы на берегу и у пристаней подходили к мрачному завершению. Бетруллиды были повержены и бежали вдоль берега на север, где, как прекрасно знал Кованый щит, их кони завязнут в солёных болотах. Преследующие их баргасты расправятся с паннионцами в два счёта.
  
  Осадные лагеря были разгромлены так, словно по ним промчался ураган. Несколько сотен баргастов — старухи, старики и дети — бродили среди того, что осталось от побоища, собирая трофеи под вопли чаек.
  
  Редут Восточной стражи, превратившийся в груду булыжников, едва возвышался над ковром из тел. Дымил, словно угасающий погребальный костёр.
  
  Итковиан наблюдал за тем, как кланы баргастов ворвались в город, видел, как отступление паннионцев превратилось в бегство по лежавшим под его ногами улицам. Сражение быстро пронеслось мимо дворца. Офицер провидоминов смог собрать арьергард на площади Джеларкана, и там всё ещё кипел бой. Но для паннионцев это был вопрос отступления. Они старались выиграть время для побега через то, что осталось от южных и западных ворот.
  
  Несколько разведчиков племени Белолицых пробрались на территорию дворца достаточно близко, чтобы понять: защитники там остались, — но официально контакт не был установлен.
  
  Новобранец Вельбара стояла рядом с Итковианом… впрочем, новобранцем она уже не была. Владению оружием её обучило отчаяние. Женщина не пропустила самый главный урок — о том, как остаться в живых, — и потом именно он стоял за каждым навыком, которые она приобретала в горниле битвы. Как и все капанские новички, составлявшие сейчас большинство выживших под командованием Кованого щита, Вельбара заслужила своё место солдата «Серых мечей».
  
  Итковиан нарушил затянувшееся молчание.
  
  — Мы покидаем дворец.
  
  — Да, сударь.
  
  — Честь князя была восстановлена. Нам нужно уходить — у нас есть незаконченное дело в Пленнике.
  
  — Сумеем ли мы вообще добраться туда, сударь? Нам придётся найти вождя баргастов.
  
  — Нас не примут за врага, сударыня. Наши братья и сёстры полегли в городе в достаточном количестве для того, чтобы они начали узнавать нашу форму. К тому же, если учесть, что погоня загнала паннионцев на западную равнину, — остались лишь отряды на площади, — мы, вероятно, не встретим сопротивления.
  
  — Да, сударь.
  
  Итковиан напоследок взглянул на уничтоженный редут на поле боя с восточной стороны. Двое солдат-джидратов во дворце принадлежали к его безрассудным, но благородным защитникам. Раны одного из них были столь тяжелы, что, скорее всего, будут стоить джидрату жизни. Другой, настоящий бык, преклонявший колени перед Рат’Худом, похоже, больше не мог спать. Четыре дня и ночи после захвата Главного зала дворца в моменты отдыха он лишь ходил взад и вперёд, не обращая внимания ни на что вокруг. Ходил, еле слышно бормоча себе под нос, и его глаза напряжённо горели мрачной, лихорадочной решимостью. Он и его умирающий приятель, как заподозрил Итковиан, были последними живыми джидратами за пределами Пленника.
  
  Джидрат присягал Худу, но без колебаний выполняет мои приказы. Возможно, из чисто практических соображений. Понятие соперничества неуместно перед лицом нынешних испытаний. И всё же… Я не до конца верю собственным объяснениям
  .
  
  Несмотря на истощение, Кованый щит ощущал нарастающее волнение. Что-то случилось. Где-то. И словно в ответ, он почувствовал: кровь будто отхлынула от его тела, опустошила вены, опорожнила сердце, вытекла сквозь рану, которую ему ещё предстоит найти. Оставила его с ощущением… незавершённости.
  
  Словно я отказался от своей веры. Но это не так. «Пустота потерянной веры заполняется собственным, раздутым «я»». Слова давно умершего Дестрианта. Ты не отказываешься, ты заменяешь. Веру — сомнением, маловерием, отрицанием. Я ни от чего не отказывался. У меня нет армии слов на страже внутренних рубежей. На самом деле я уменьшился до тишины. Опустошён… словно в ожидании обновления…
  
  Итковиан встряхнулся.
  
  — Ветер слишком громко воёт мне в уши, — сказал он, не отрывая глаз от редута Восточной стражи. — Давайте спустимся вниз, сударыня.
  
  Сто двенадцать солдат ещё были способны сражаться, хотя ни один не избежал ранений. Семнадцать «Серых мечей» лежали у одной из стен — мёртвые и умирающие. Воздух пропитался запахами пота, мочи и гниющего мяса. Входы в Главный зал были обрамлены чернеющей кровью, начисто стёртой с плит пола, чтобы не скользить. Давно умерший архитектор, придавший форму этому залу, был бы в ужасе от того, во что превратилось его творение. Благородная красота стала декорацией для сцены из кошмара.
  
  На троне раскинулось полуобглоданное тело князя Джеларкана, безглазое лицо, укрытое грубо пришитой обратно кожей, кривилось в жуткой ухмылке: губы подсыхали и расходились в стороны так, что стали видны зубы. Широкая улыбка смерти, точный, поэтический ужас. Владыка, достойный того, во что превратился Главный зал. Молодой князь, так любивший свой народ, разделил его судьбу.
  
  Пора было уходить. Итковиан стоял у главного входа, разглядывая оставшихся «Серых мечей». Солдаты, в свою очередь, смотрели на него — неподвижные, с каменными взглядами. Слева капанские новобранцы держали поводья двух уцелевших боевых коней. Позади строя наёмников вдоль стены расхаживал, сгорбившись и низко опустив голову, джидрат, товарищ которого только умер. В руках джидрат сжимал выдавшие виды длинные мечи; левый погнулся две ночи тому от резкого удара, который пришёлся в мраморную колонну.
  
  Кованый щит хотел ради соблюдения приличий обратиться к солдатам, но сейчас, глядя в их лица, понял, что у него не осталось слов. Слов, способных выразить то, что связывало их всех, слов, пригодных для той странно холодной гордости, которую он сейчас испытывал. В конце концов Итковиан достал меч, проверил повязку, придерживающую левую руку, затем повернулся к главному входу.
  
  Коридор был очищен от трупов, между сложенных тел появился проход к внешним дверям.
  
  Итковиан прошёл по мрачному коридору, миновал покосившиеся, разбитые двери, и вышел на солнечный свет.
  
  После многочисленных атак паннионцы оттащили павших товарищей подальше от невысоких широких ступеней во внутренний двор, где беспорядочно свалили тела в кучу, вместе с мёртвыми — раненых, которые позже скончались от увечий или удушья.
  
  Итковиан задержался на верхней ступени. Звуки боя по-прежнему доносились с площади Джеларкана, но больше он ничего не слышал. Тишина окутала двор перед ним, тишина, настолько неподобающая некогда многолюдному дворцу в процветающем городе, что Итковиан был глубоко потрясён — впервые с начала осады.
  
  О, Фэнер, дай мне увидеть здесь победу.
  
  Он спустился вниз, камень казался мягким и словно пружинил под сапогами. Солдаты последовали за Итковианом, не проронив ни слова.
  
  Они прошли через расколотые ворота, начали прокладывать путь через трупы на подъездной дороге, затем — на улице за ней. Никто из живых не мешал «Серым мечам», но всё же это было долгое путешествие. И оно не обошлось без битвы. Теперь солдат атаковало всё то, что видели глаза, чуяли носы и чувствовали под собой ноги.
  
  В этой битве бесполезными были доспехи и щиты, ничего не приносили взмахи мечей. Душа, ожесточившаяся до бесчеловечности, была единственной защитой, и для Итковиана эта цена была слишком высока. Я — Кованый щит. Я покоряюсь тому, что лежит передо мной. Горе, что гуще дыма, высвободилось и пропало, замарав безжизненный воздух. Город убит. Даже выжившие, которые прячутся сейчас в подземных тоннелях — забери меня Фэнер, лучше им никогда не возвращаться… не видеть этого
  .
  
  Дорога привела их к площадке между кладбищами. Итковиан осмотрел место, где стояли насмерть его солдаты. Оно ничем не отличалось от других сцен, которые выхватывал взгляд Кованого щита. Груды мертвецов. Как и обещал Брухалиан, ни один булыжник не уступили врагу без боя. Небольшой город сделал всё, что было в его силах. Возможно, победа паннионцев и была неотвратимой, но всё же существовали пределы, превращавшие непреклонное наступление в проклятье.
  
  А теперь кланы Белолицых баргастов заявили о собственной неотвратимости. То, что несли другим паннионцы, теперь принесли им самим. Нас всех столкнули в мир безумия, и нынче каждый должен вытащить себя из Бездны, вырваться из этой нисходящей спирали. Из ужаса должно родиться горе, а из горя — сострадание
  .
  
  Когда отряд вышёл на узкую улицу на краю Даруджийского квартала, из переулка впереди показалась группа баргастов. В руках — окровавленные мечи, окрашенные белой краской лица запятнаны алым. Первый из воинов ухмыльнулся Кованому щиту.
  
  — Защитники! — рявкнул он по-капански с резким акцентом. — Как вам дар освобождения?
  
  Итковиан проигнорировал вопрос.
  
  — Ваши сородичи — у Пленника, сударь. Я вижу, как гаснет защитное сияние.
  
  — Мы узрим кости своих богов, да, — кивнул воин. Его маленькие тёмные глаза разглядывали «Серых мечей». — Ты ведёшь племя женщин.
  
  — Капанских женщин, — произнёс Итковиан. — Самую выносливую силу в городе, хотя лишь нам удалось её обнаружить. Они теперь — «Серые мечи», сударь, и тем делают нас сильнее.
  
  — Мы везде видели твоих братьев и сестёр, — прорычал баргаст. — Будь они нашими врагами, мы радовались бы их смерти.
  
  — А если они — союзники? — спросил Кованый щит.
  
  Воины-баргасты как один приложили правую ладонь тыльной стороной ко лбу, затем их командир ответил:
  
  — Утрата наполняет наши тени. Знай, солдат: враги, которых вы нам оставили, были слабы.
  
  Итковиан пожал плечами.
  
  — Вера паннионцев не знает поклонения, лишь необходимость. Их сила — пуста, сударь. Вы сопроводите нас к Пленнику?
  
  — С радостью, солдат. Честь лежит в твоей тени.
  
  Большинство строений в Даруджийском квартале сгорели, местами развалины засыпали улицы почерневшими камнями. Пока «Серые мечи» и баргасты пробирались по наиболее проходимым переулкам, взгляд Итковиана был прикован ко всё ещё стоявшему зданию по правой стороне. Это был высокий дом со странно изогнутыми стенами. У внешней стены развели костры, которые опалили камни, но по какой-то причине атака пламени не удалась. Все арочные окна, как показалось Итковиану, были надёжно забаррикадированы.
  
  Баргаст проворчал:
  
  — Ваш род переполняет свои курганы.
  
  Кованый щит посмотрел на него.
  
  — Сударь?
  
  Воин кивнул на затянутое дымом здание:
  
  — Да, это проще, чем копать и ровнять яму за городом, а затем засыпать её вёдрами земли. Похоже, вам больше нравится видеть со стен равнину. Но мы
  не живём среди мертвецов, как ваш народ.
  
  Итковиан обернулся, посмотрел на здание пристальней, на этот раз справа и немного сзади. Его глаза сузились. Баррикады у окон. Снова плоть и кости. О, Двойные Клыки, кто стал бы строить такой некрополь? Не могло ведь это случиться во время защиты здания?
  
  — Мы подходили близко, — сказал воин рядом с ним. — Стены излучают тепло. Густая жижа сочится из трещин в стенах.
  
  Баргаст вздрогнул и сотворил другой знак, рукоять его меча-крюка стукнула по обшитому монетами доспеху на груди.
  
  — Клянусь костями, солдат, мы сбежали.
  
  — Это здание — единственное, так… заполненное?
  
  — Других таких мы не видели, хотя прошли одно имение, которое ещё держалось — оживлённые тела стояли на страже у ворот и на стенах. В воздухе пахло колдовством, гнилым порождением некромантии. Я так скажу, солдат — мы будем рады покинуть этот город.
  
  Итковиан молчал. Он чувствовал разлад в душе. Устав Фэнера провозглашал истину войны. Он говорил правду о жестокости, которую человечество способно обратить против себе подобных. Война была игрой для тех, кто командовал: и доской для игры служила умозрительная арена холодного разума; но эта ложь не могла пережить столкновения с реальностью, а у реальности, похоже, не было границ. В основе Устава лежала мольба о сдержанности, убеждённость в том, что славу следует обретать не вслепую, а при помощи серьёзного и ясного взора. В безграничной реальности таилось обещание искупления.
  
  Сейчас этот взгляд подвёл Итковиана. Тот метался, словно пойманное животное, которое осыпают жестокими уколами со всех сторон. Даже в побеге ему было отказано, он сам запретил себе бежать, по собственной свободной воле, которая обрела форму в словах обета. Итковиан должен принять это бремя, невзирая на цену. Пламя мести преобразилось в его душе. В конечном счёте он сам станет искуплением — искуплением для душ тех, кто пал в этом городе.
  
  Искупление
  . Для всех, кроме него самого. Об этом Итковиан мог просить лишь своего бога. Но что случилось, Фэнер? Где ты? Я преклоняю колени в ожидании твоего прикосновения, но тебя нигде нет. Твоё царство… будто… опустело
  .
  
  Куда мне теперь идти?
  
  Да, я ещё не закончил. Я принимаю это. Но когда закончу? Кто ждёт меня? Кто примет меня?
  По телу Итковиана пробежала дрожь.
  
  Кто примет меня?
  
  Кованый щит отмёл этот вопрос, пытаясь воскресить свою решимость. В конце концов, у него нет выбора. Он станет горем Фэнера. И рукой правосудия своего Господа. Это нежеланные обязанности — он чувствовал, какую цену придётся заплатить.
  
  Они подошли к площади перед Пленником. Отовсюду подходили другие баргасты. Отдалённые звуки боя на площади Джеларкана, раздававшиеся в течение почти всего дня, теперь утихли. Враг был изгнан из города.
  
  Итковиан не думал, что баргасты пустятся в погоню. Они добились того, зачем пришли. Паннионская угроза костям их богов устранена.
  
  Возможно, если бы септарх Кульпат был ещё жив, он перестроил бы свои потрёпанные силы, восстановил дисциплину и подготовился к следующему шагу. Либо к контратаке, либо к отступлению на запад. Оба были рискованными. Ему могло не хватить сил для того, чтобы взять город. И его армия, лишившись оставшегося в лагерях снаряжения и линий снабжения, скоро начнёт испытывать нехватку припасов. Незавидная ситуация. Капастан — маленький, незначительный город на восточном побережье Генабакиса стал многогранным бедствием. И потерянные здесь жизни символизировали лишь начало грядущей войны.
  
  Отряд вышел на площадь.
  
  Место, где пал Брухалиан, лежало прямо перед ними, но все тела были убраны — без сомнения, их забрали отступавшие паннионцы. Плоть для ещё одного королевского пира. Это не имеет значения. Худ явился за ним. Во плоти. Был ли это знак уважения или мелкое злорадство со стороны бога?
  
  Взгляд Кованого щита задержался на запятнанных камнях ещё на миг, затем метнулся к главным воротам Пленника.
  
  Свечение исчезло. В тенях за аркой ворот возникли фигуры.
  
  Все подходы к площади были заполнены баргастами, но дальше они не шли.
  
  Итковиан повернулся к своему отряду. Отыскал взглядом своего капитана, некогда — мастер-сержанта, отвечавшего за тренировку новобранцев, затем Вельбару. Осмотрел их изодранную, запятнанную броню, их осунувшиеся, морщинистые лица.
  
  — Мы втроём, сударыни, в центр площади.
  
  Обе женщины кивнули.
  
  Все трое вышли на площадь. Тысячи глаз смотрели на них, прокатился приглушённый рокот голосов, а затем ритмичный, сдержанный лязг клинков о клинки.
  
  Справа вышла другая группа. Солдаты, чью форму Итковиан не узнал, и люди, на которых видны были зазубренные, тигриные татуировки. Эту группу вёл человек, которого Итковиан уже видел раньше. Кованый щит замедлил шаг.
  
  Остряк
  . Это имя было словно удар молота в грудь. Горькая уверенность вызвала поток мыслей: Смертный меч Трейка, Тигра Лета. Первый герой Взошёл
  .
  
  Нас… нас заменили другими
  .
  
  Собравшись с духом, Итковиан продолжил путь, затем остановился посреди площади.
  
  Солдат в чужеземной форме приблизился к Остряку. Он сжал полосатую руку огромного даруджийца и пролаял что-то остальным, те остановились, а незнакомец с Остряком пошли дальше, прямо к Итковиану.
  
  Их внимание привлекла суматоха у ворот Пленника. Выходили жрецы и жрицы Совета Масок, торопливо семенили, волоча за собой сопротивлявшегося собрата. Впереди — Рат’Трейк, на шаг позади него — даруджийский купец Керули.
  
  Солдат и Остряк подошли к Итковиану первыми.
  
  Тигриные глаза Остряка взглянули на Кованого щита из-под даруджийского шлема.
  
  — Итковиан из «Серых мечей», — пророкотал он. — Дело сделано.
  
  — Не сделано, — перебил иноземный солдат. — Приветствую тебя, Кованый щит. Я капитан Паран из «Мостожогов». Войско Однорукого.
  
  — Он нечто большее, — проворчал Остряк. — То, что он сейчас заявляет…
  
  — Я делаю без радости, — закончил Паран. — Кованый щит, Фэнер был вырван из своего царства. Он блуждает по далёким землям. Ты и твои люди потеряли своего бога.
  
  И мы все это знаем.
  
  — Нам это известно, сударь.
  
  — Остряк говорит, что твоя роль, твой долг исполнен. «Серые мечи» должны отступить, ведь превосходство получил новый бог войны. Но это не обязательно. Для вас предуготован путь… — Взгляд Парана скользнул мимо Итковиана. Он повысил голос. — Добро пожаловать, Хумбролл Тор. Твои дети, несомненно, ждут в Пленнике.
  
  Кованый щит глянул через плечо и увидел в десяти шагах огромного вождя баргастов в расшитом монетами доспехе.
  
  — Подождут ещё немного, — прорычал Хумбролл Тор. — Я буду свидетелем.
  
  Паран скривился.
  
  — Любопытный ублюдок…
  
  — Он самый.
  
  Малазанец вернулся к Итковиану и собирался заговорить, но Кованый щит прервал его:
  
  — Мгновение, сударь.
  
  Он прошёл мимо обоих мужчин.
  
  Рат’Фэнер крутился и извивался в хватке собратьев-жрецов. Его маска сбилась набок, пряди седых волос выбились из-под кожаной повязки.
  
  — Кованый щит! — закричал он, видя приближение Итковиана. — Во имя Фэнера…
  
  — Во имя его, да, сударь, — отрезал Итковиан. — Ко мне, капитан Норул. Призывается закон Устава.
  
  — Сударь, — ответила седая женщина, выходя вперёд.
  
  — Вы не имеете права! — завопил Рат’Фэнер. — Только Смертный меч способен призвать Устав!
  
  Итковиан стоял, не шевелясь.
  
  Жрец сумел высвободить одну руку и ткнуть пальцем в Кованого щита.
  
  — Я ношу звание Дестрианта! Разве что у вас есть кто-то, кто может заявить о своём праве на этот чин?
  
  — Дестриант Карнадас мёртв.
  
  — Этот человек не был Дестриантом, Кованый щит! Взыскующим — возможно, но моё звание было и остаётся превосходящим. Только Смертный меч имеет право призвать Устав против меня, и вы это знаете.
  
  Остряк фыркнул.
  
  — Итковиан, Паран рассказал мне, что здесь свершилось предательство. Твой жрец продал жизнь Брухалиана паннионцам. Это не только отвратительно, но и бестолково. Стало быть, — он остановился. — Любой Смертный меч подходит? Если так, то я призываю Устав. — Он оскалился в лицо Рат’Фэнеру. — Покарай ублюдка.
  
  Нас заменили. Повелитель Битвы воистину сменился
  .
  
  — Он не имеет права! — завизжал Рат’Фэнер.
  
  — Смелое заявление, — сказал Итковиан жрецу в маске. — Чтобы оспорить право этого человека на звание, сударь, вы должны воззвать к нашему богу. В свою защиту. Сделайте это, сударь, и уйдёте отсюда свободным человеком.
  
  Глаза в прорезях маски расширились.
  
  — Итковиан, вы же знаете, что это невозможно!
  
  — Значит с вашей защитой покончено, сударь. Устав призван. Я стал рукой правосудия Фэнера.
  
  Рат’Трейк, который до сих пор стоял неподалёку и молча наблюдал, заговорил:
  
  — Во всём этом нет нужды, Кованый щит. Отсутствие вашего бога меняет… всё. Конечно, вы понимаете требования к традиционной форме наказания. Простая казнь — не закон Устава…
  
  — В ней этому человеку отказано, — произнёс Итковиан. — Капитан Норул.
  
  Та подошла к Рат’Фэнеру, протянула руку и выдернула его из толпы жрецов и жриц. Он казался тряпичной куклой в её больших, покрытых шрамами руках, когда женщина повернула его и швырнула животом на каменные плиты. Затем она оседлала жреца, вытянула его руки вперёд. Рат’Фэнер завизжал от внезапного понимания.
  
  Итковиан обнажил меч. С лезвия стекал дым.
  
  — Устав, — произнёс он, стоя над вытянутыми руками Рат’Фэнера. — Предательство — обменять жизнь Брухалиана на свою. Предательство — грязнейшее из преступлений для закона Устава, для самого Фэнера. Кара призвана, согласно с судом Вепря Лета. — Он замолчал на миг, затем сказал: — Сударь, молитесь, чтобы Фэнер получил то, что мы шлём ему.
  
  — Он не получит! — воскликнул Рат’Трейк. — Вы не понимаете? Его царство… ваш бог больше не ждёт вас там!
  
  — Он это знает, — сказал Паран. — Вот что случается, когда такие дела становятся личными, и поверьте мне, я бы не хотел принимать в этом участие.
  
  Рат’Трейк повернулся к капитану.
  
  — А ты кто такой
  , солдат?
  
  — Сегодня. Сейчас. Я — Господин Колоды, жрец. И похоже, я здесь для переговоров… от имени твоего бога. Увы, — добавил он с иронией, — Кованый щит оказался восхитительно… непокорным.
  
  Итковиан едва слышал этот диалог. Не сводя глаз со жреца, распростёртого на земле перед ним, он сказал:
  
  — Наш бог… ушёл. Воистину. Так что… лучше молись, Рат’Фэнер, чтобы хоть кто-нибудь сейчас сжалился над тобой.
  
  На этих словах Рат’Трейк резко развернулся к Кованому щиту.
  
  — Во имя Бездны, Итковиан, ни одно
  злодеяние не может быть настолько грязным, чтобы стоить того, что вы хотите сделать! Его душа будет разорвана! Там, куда они
  пойдут, нет
  никого милосердного! Итковиан…
  
  — Тихо, сударь. Приговор — мой и Устава.
  
  Жертва завопила.
  
  Итковиан опустил меч. Край лезвия затрещал об плиты. Две струйки крови брызнули из обрубков рук Рат’Фэнера. Кистей нигде не было.
  
  Итковиан прижал плоскую сторону клинка к обрубкам. Плоть зашипела. Крики Рат’Фэнера внезапно оборвались, когда он потерял сознание. Капитан Норул отошла от него, оставив лежать на плитах.
  
  Паран заговорил:
  
  — Кованый щит, услышь меня. Прошу. Фэнер ушёл, он бродит по миру смертных. Он не может благословить тебя
  . То, что ты на себя берёшь… этому некуда уйти, нет способа облегчить бремя.
  
  — Это мне тоже известно, сударь. — Итковиан не сводил глаз с Рат’Фэнера, снова приходящего в себя. — Это знание ничего не стоит.
  
  — Есть другой путь, Кованый щит.
  
  Итковиан повернулся, его глаза сузились. Паран продолжил:
  
  — Выбор был… создан. Я в этом деле только посланник…
  
  Рат’Трейк подошёл к Итковиану.
  
  — Мы примем вас, сударь. Вас и ваших последователей. Тигр Лета нуждается в вас, Кованый щит, и предлагает присоединиться…
  
  — Нет.
  
  Глаза в прорезях маски сузились.
  
  — Итковиан, — проговорил Паран. — Это было предсказано… путь подготовлен… Старшими силами, которые вновь проснулись и действуют в этом мире. Я здесь для того, чтобы сказать вам, чего они от вас хотят…
  
  — Нет. Я присягнул Фэнеру. Если будет нужно, я разделю его судьбу.
  
  — Это предложение спасения, а не предательства! — воскликнул Рат’Трейк.
  
  — Разве? Не нужно слов, сударь. — Лежавший на земле Рат’Фэнер пришёл в себя. Итковиан пристально осмотрел его. — Я ещё не закончил, — прошептал он.
  
  Тело Рат’Фэнера дёрнулось, он издал раздирающий горло вопль, руки тряслись, будто другие — невидимые, нечеловеческие руки тянули за них. На коже жреца появились тёмные татуировки, но не принадлежащие Фэнеру, ведь не бог заявил свои права на отрубленные кисти Рат’Фэнера. Извивистые, чуждые надписи роились на его плоти, неведомая сила оставляла свою метку, заявляя право на владение смертной душой этого человека. Слова, потемневшие будто ожоги.
  
  Волдыри вздулись и лопнули, испустив густую желтоватую жидкость.
  
  Крики невыносимой, невероятной боли заполнили площадь, тело на плитах подёргивалось, пока мышцы и жир растворялись под кожей и, кипя, вырывались наружу.
  
  Но жрец не умер.
  
  Итковиан вложил меч в ножны.
  
  Малазанец первым понял. Его рука метнулась вперёд, сжала запястье Кованого щита.
  
  — Клянусь Бездной, не…
  
  — Капитан Норул.
  
  Женщина с лицом, белым под забралом шлема, положила ладонь на рукоять меча.
  
  — Капитан Паран, — произнесла она ломким, напряжённым голосом. — Уберите руку.
  
  Он повернулся к ней.
  
  — Ведь даже у вас вызывает отвращение то, что он хочет сделать…
  
  — Тем не менее, сударь. Отпустите его или я убью вас.
  
  Глаза малазанца странно блеснули от этой угрозы, но Итковиан не мог отвлекаться на молодого капитана. У него был долг. Рат’Фэнер был достаточно наказан. Его боль должна прекратиться.
  
  А кто спасёт меня?
  
  Паран разжал ладонь.
  
  Итковиан склонился к извивающемуся, едва узнаваемому телу на плитах.
  
  — Рат’Фэнер, услышь меня. Да, я иду. Примешь ли ты меня?
  
  Вопреки зависти и злости в душе истерзанного жреца, вопреки всему тому, что привело к предательству не только Брухалиана, Смертного меча, но и самого Фэнера, в сердце его оставалась капля милосердия. Милосердия и понимания. Тело жреца отдёрнулось, конечности затряслись, словно он пытался выползти из тени Итковиана.
  
  Кованый щит кивнул, взял покрытое гноем тело на руки и поднял.
  
  Я вижу твой ужас и знаю, что это твой последний жест. Искупление. Я не могу ответить на это иначе, чем добром, Рат’Фэнер. Итак. Я принимаю твою боль, сударь. Нет, не отвергай этот подарок. Я освобождаю твою душу для Худа, для смертного успокоения…
  
  Паран и остальные не видели ничего, кроме неподвижно стоявшего Кованого щита, державшего Рат’Фэнера на руках. Расплывшийся, окровавленный жрец ещё немного сопротивлялся, затем, похоже, смирился и прекратил кричать.
  
  Вся жизнь этого человека развернулась перед внутренним взором Итковиана. Перед ним был путь жреца к предательству. Он увидел юного послушника, чистого сердцем, жёстко натасканного не в благочестии и вере, но в циничных уроках борьбы за светскую власть. Это было змеиное гнездо, непрестанная борьба мелочных и убогих умов за иллюзорную награду. Жизнь в холодных залах Пленника опустошила душу жреца. Он заполнил пустоту на месте утраченной веры страхами и завистью, единственным ответом на которые были лишь злые дела. Потребность в самосохранении каждую добродетель превратила в товар, которым можно торговать.
  
  Итковиан понял его, увидел каждый шаг, который неотвратимо вёл к предательству, обмену жизнями по договору между жрецом и агентами Паннионского Домина. И в глубине — понимание того, что этим Рат’Фэнер пригрел на груди гадюку, чей поцелуй смертелен. Он в любом случае был мёртв, но ушёл слишком далеко от веры, слишком далеко, чтобы даже представить, что однажды к этой вере можно вернуться.
  
  Теперь я понимаю тебя, Рат’Фэнер, но понимание не означает прощение. Справедливость в том, чтобы не колебаться в наказании. Поэтому ты познал боль.
  
  Да, Фэнер должен был ждать тебя, наш бог должен был принять твои отрубленные руки, посмотреть на тебя после твоей смерти, озвучить слова, подготовленные только для тебя — слова на твоей коже. Последнее искупление твоих злодеяний. Так должно было быть.
  
  Но Фэнер ушёл.
  
  И то, что удерживает тебя сейчас… хочет иного.
  
  Я отказываю ему во владении тобой.
  
  Душа Рат’Фэнера завопила, снова пытаясь уйти. Чеканя слова сквозь смятение: Итковиан! Ты не должен! Оставь меня, умоляю. Не за твою душу… я никогда не хотел… пожалуйста, Итковиан…
  
  Кованый щит сжал свою духовную хватку, ломая последние барьеры. Никому не может быть отказано в скорби, даже тебе.
  
  Но когда внутренние стены пали, они уже не могли сдерживать то, что рвалось наружу.
  
  Налетевший на Итковиана ураган переполнил его. Боль, пронзительная настолько, чтобы стать абстрактной силой, живым существом, которое само по себе было переполнено паникой и ужасом. Кованый щит открылся ему, позволил его воплям заполнить себя.
  
  На поле битвы, после того, как остановилось последнее сердце, осталась боль. Запертая в земле, камне, соединяющая каждое из мест с остальными, паутина памяти, трепещущая от беззвучной песни. Однако обет Итковиана отвергал дар тишины. Он слышал песню, она заполнила его душу. И он стал её контрапунктом. Её ответом.
  
  Я держу тебя, Рат’Фэнер. Ты найден, и я… отвечаю
  .
  
  Внезапно, вне боли пришло обоюдное узнавание — чужое присутствие. Огромная сила. Не злая, но всё же в корне… иная. С этим присутствием — летящее ураганом смятение, мука. Стремление сделать из неожиданного дара двух смертных рук… нечто прекрасное. Но плоть этого человека не могла удержать этот дар.
  
  Ужас внутри урагана. Ужас… и скорбь.
  
  О, даже боги скорбят. Предайте себя моему духу. Я приму и вашу боль, сударь.
  
  Чужое присутствие отпрянуло, но было слишком поздно. Итковиан предложил свой неизмеримый дар…
  
  …и был поглощён. Он чувствовал, как распадается, разрывается его душа — слишком много!
  
  Под холодными лицами богов скрывалось тепло. Однако в темноте жила печаль, ибо не боги оказались бездонны. Такими были смертные. Что до богов — они просто платили.
  
  Мы — та рама, на которой они распяты.
  
  Затем это ощущение ушло, оно покидало Итковиана по мере того, как чуждому богу удавалось отделиться, оставив Кованому щиту угасающие отзвуки горя далёкого мира — мира со своей жестокостью, слой за слоем ложащейся на длинную, мучительную историю. Они угасали… а затем исчезли.
  
  Оставив ему душераздирающее знание.
  
  Немного милосердия. Он сгибался под ношей боли Рат’Фэнера и растущим натиском ужасающей смерти Капастана, когда его внутренние объятия раскрылись ещё шире. Вопящие души со всех сторон — и каждая история жизни стоила внимания, стоила признания. Ни одну он не отверг. Десятки тысяч душ, жизни, полные боли, потерь, любви и горя, каждая вела к воспоминаниям о собственной смерти в агонии. Железо, и огонь, и дым, и падающий камень. Пыль и нехватка воздуха. Воспоминания о достойном сожаления, бессмысленном конце тысяч жизней.
  
  Я должен искупить. Я должен ответить. Каждой смерти. Каждой.
  
  Кованый щит потерялся в урагане, неспособный объять бесконечность свалившейся на него душевной боли. Но он боролся. Дар покоя. Снять с них раны боли, освободить эти души, чтобы они смогли найти свой путь… к ногам бесчисленных богов, или в царство Худа, или, воистину, в саму Бездну. Путешествия, необходимые для освобождения душ, пойманных в ловушку своих собственных мучительных смертей.
  
  Я… Я — Кованый щит. Мне нужно… нужно держаться. Дотянуться… О боги! Освободите их, сударь! Это ваше задание. Сущность вашего обета. Вы — ходите среди мертвецов на поле битвы, вы несёте покой, вы освобождаете павших. Вы чините сломанные жизни. Без вас смерть бессмысленна, а отрицание смысла — величайшее преступление мира против своих детей. Держись, Итковиан… Держись крепче…
  
  Но у него не было бога, к которому можно было бы прислониться, не осталось крепкой, неподатливой сущности, ожидающей его, чтобы удовлетворить свои собственные нужды. Он был всего лишь смертной душой…
  
  И всё же я не должен сдаваться. Боги, услышьте меня! Я могу не быть вашим. Но ваши павшие дети — они мои. Узрите, что находится за моим холодным лицом. Узрите!
  
  В жуткой тишине на площади Паран и остальные смотрели, как Итковиан медленно опустился на колени. Гниющее, безжизненное тело осело в его руках. Одинокая, коленопреклонённая фигура — казалось капитану — заключала в себе всю усталость мира, и Паран понял, что эта картина, выжженная отныне в памяти, никогда его не покинет.
  
  Борьба — война, — идущая внутри Кованого щита, была почти незаметна. После долгой паузы Итковиан протянул руку, расстегнул ремешок и снял шлем, открыв кожаный подшлемник с пятнами пота. Длинные, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, скрыли лицо, когда он склонил голову. Тело в его руках распалось бледным пеплом. Кованый щит не шевелился.
  
  Грудная клетка стала подниматься и опускаться медленнее.
  
  Вздрогнула.
  
  Затем движение прекратилось.
  
  Капитан Паран метнулся к Итковиану, с колотящимся сердцем схватил его за плечи и встряхнул.
  
  — Нет, будь ты проклят! Я пришёл сюда не для того, чтобы увидеть это! Очнись, ублюдок!
  
  …покой — теперь ты есть? Мой дар — о, какое бремя…
  
  Голова Кованого щита дёрнулась назад. Он судорожно вздохнул.
  
  Усаживается… такая тяжесть! Почему? Боги — вы все смотрели. Вы узрели всё своими бессмертными очами. И всё же не вышли вперёд. Вы отвергли мой зов о помощи. Почему?
  
  Малазанец, присев, передвинулся, чтобы видеть лицо Итковиана.
  
  — Молоток! — крикнул он через плечо.
  
  Пока целитель бежал к ним, Итковиан отыскал Парана глазами, медленно поднял руку. Подавляя разочарование, смог найти слова.
  
  — Не знаю, как, — прохрипел он, — но вы вернули меня.
  
  Усмешка Парана была вымученной.
  
  — Ты — Кованый щит.
  
  — Да, — прошептал Итковиан. И да простит меня Фэнер, то, что ты сделал — безжалостно
  . — Я — Кованый щит.
  
  — Я чувствую это в воздухе, — сказал Паран, пытаясь перехватить взгляд Итковиана. — Он… он очистился.
  
  Да.
  
  И я ещё не закончил
  .
  
  Остряк смотрел, как малазанец и его целитель говорили с командиром «Серых мечей». Туман в мыслях, окутывавший его, как он осознал, уже несколько дней, начал рассеиваться. Подробности обрушивались на даруджийца, и очевидность изменений в нём самом тревожила Остряка.
  
  Его глаза видели… иначе. Нечеловеческая острота. Любое движение, даже самое мелкое или далёкое, привлекало его внимание, повышало бдительность. Определялось как незначительное или как угроза, добыча или неизвестность — инстинктивные решения теперь принимались не где-то в глубине, а у самой поверхности разума.
  
  Остряк чувствовал каждую свою мышцу, каждую связку и кость, мог сосредоточиться на каждой отдельно от других, достигая такой пространственной чувствительности, которая делала контроль абсолютным. Он смог бы идти по лесной подстилке совершенно беззвучно, если бы захотел того. Он смог бы застыть, затаив дыхание, и стать совершенно неподвижным.
  
  Но перемены, которые ощущал даруджиец, были куда глубже этих физических проявлений. Поселившаяся в нём жестокость принадлежала убийце. Холодная и безжалостная, без сочувствия или сомнения.
  
  И это понимание пугало его.
  
  Смертный меч Тигра Лета. Да, Трейк, я чувствую тебя. Я знаю, что ты из меня сделал. Проклятье, мог хотя бы спросить.
  
  Остряк посмотрел на своих последователей, понимая, что именно этим они и были. Последователи, его собственные Присягнувшие. Ужасная правда. Среди них Скалла Менакис — нет, она не принадлежит Трейку. Она выбрала Старшего бога Керули. Хорошо. Если бы она преклонила передо мной колени, мы бы думали не о религии… и насколько же это вероятно? Ох, женщина…
  
  Почувствовав его взгляд, Скалла посмотрела на него.
  
  Остряк моргнул.
  
  Она подняла брови, и даруджиец понял её тревогу, которая ещё больше его изумила — единственный ответ на тот ужас, который вызывал у него прячущийся внутри жестокий убийца.
  
  Скалла помедлила, затем подошла к нему.
  
  — Остряк?
  
  — Да. Такое чувство, что я только что проснулся.
  
  — О, похмелье сказывается, уж поверь.
  
  — Что тут происходит?
  
  — Ты не знаешь?
  
  — Думаю, знаю, но не уверен — в себе, в своих же воспоминаниях. Мы обороняли дом, и дело повернулось страшней, чем грязь у Худа на сапогах. Ты была ранена. Умирала. Тот малазанский солдат вылечил тебя. А это Итковиан, и жрец только что у него в руках рассыпался в пыль… боги, ему бы надо было помыться…
  
  — Храни нас Беру, это и правда ты, Остряк. Я уже думала, что я… что мы потеряли тебя.
  
  — Похоже, часть меня потеряли, женщина. Все мы.
  
  — С каких это пор ты стал религиозным?
  
  — Шуточки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажите мне алтарь, и я скорее помочусь на него, чем поцелую.
  
  — Возможно, тебе придётся
  его целовать, так что я бы всё делала в обратном порядке.
  
  — Ха-ха. — Он встряхнулся, шевельнул плечами и вздохнул.
  
  Это движение заставило Скаллу еле заметно отпрянуть.
  
  — О, это было слишком по-кошачьи, на мой вкус, — мускулы заиграли под полосками.
  
  — Зато очень даже приятно. Заиграли? Подумай о новых… возможностях, женщина.
  
  — Размечтался, болван.
  
  В привычных шутках звенела хрупкость, и они оба это чувствовали.
  
  Скалла замолкла на мгновение, после выдохнула сквозь зубы.
  
  — Бук. Похоже, его больше нет.
  
  — Нет, он жив. Описывает круги над нашими головами прямо сейчас. Вон тот перепелятник — подарок Керули, чтоб помочь следить за Корбалом Брошем. Он теперь одиночник.
  
  Скалла посмотрела в небо, упершись руками в бёдра.
  
  — Это просто прекрасно! — Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего сбоку — незаметного, прячущего руки в рукавах, тихо наблюдающего за происходящим. — Все получили благословение, кроме меня! Ну и где справедливость?
  
  — Ты ведь и так уже благословлена несравненной красотой, Скалла…
  
  — Ещё одно слово — и я отрежу тебе хвост, клянусь.
  
  — У меня нет хвоста.
  
  — Вот именно. — Она посмотрела на него. — Послушай, нам нужно кое-что уладить. Есть у меня ощущение, что для нас обоих возвращение в Даруджистан — не вариант, по крайней мере, в ближайшее время. Так что теперь? Каждый пойдёт своим путём, жалкий старикашка?
  
  — Не спеши с этим, женщина. Посмотрим, как тут всё устроится…
  
  — Простите.
  
  Оба повернулись на голос и обнаружили, что к ним присоединился Рат’Трейк.
  
  Остряк сердито посмотрел на жреца.
  
  — Что?
  
  — Мне кажется, нам нужно многое обсудить с тобой, Смертный меч.
  
  — Пусть тебе кажется что угодно, — ответил даруджиец, — но я уже объяснил Усатому, что я — плохой выбор…
  
  Рат’Трейк словно подавился.
  
  — Усатому? — негодующе выплюнул он.
  
  Скалла рассмеялась и похлопала жреца по плечу.
  
  — Очень почтительный ублюдок, правда?
  
  — Я никому не кланяюсь, — прорычал Остряк. — Включая богов. И если это поможет, я хоть сейчас соскребу эти полоски со своей шкуры.
  
  Жрец потёр повреждённое плечо, свирепо посмотрел на Скаллу из-под кошачьей маски. Когда Остряк заговорил, он снова повернулся к даруджийцу.
  
  — Эти вещи вообще не обсуждаются, Смертный меч. Ты — то, что ты есть…
  
  — Я — капитан караванной охраны, и в этом — весьма хорош. Когда трезв, разумеется.
  
  — Ты — мастер войны, во имя Владыки Лета…
  
  — Назовём это увлечением.
  
  — Чем?!
  
  До них донёсся смех. Капитан Паран, всё ещё склонившийся над Итковианом, смотрел в их сторону и хорошо слышал весь разговор. Малазанец ухмыльнулся Рат’Трейку:
  
  — Никогда не получается так, как должно бы, правда, жрец? В этом наша, человеческая слава, и вашему новому богу стоит с этим смириться, да поскорее. Остряк, продолжай играть по своим правилам.
  
  — Иначе и не собирался, капитан, — отозвался Остряк. — Как поживает Кованый щит?
  
  Итковиан взглянул на него.
  
  — Всё в порядке, сударь.
  
  — Это ты соврал, — заметила Скалла.
  
  — И тем не менее, — произнёс Кованый щит и медленно выпрямился, опершись на плечо Молотка.
  
  Остряк посмотрел на сабли в своих руках.
  
  — Подери меня Худ, — пробормотал он, — они стали совсем уродливыми.
  
  Он вогнал клинки в потрёпанные ножны.
  
  — Ты не должен выпускать их из рук, пока война не закончится! — встрял Рат’Трейк.
  
  — Ещё одно слово, жрец, — проговорил Остряк, — и закончишься ты.
  
  Никто больше не вышел на площадь. Капрал Хватка стояла вместе с остальными «мостожогами» в начале улицы, пытаясь понять, что происходит. Вокруг кипели разговоры, солдаты, согласно освящённой временем традиции, пытались понять значение жестов и неслышных разговоров посланников на площади.
  
  Хватка осмотрелась.
  
  — Дымка, ты где?
  
  — Тут, — ответила та из-за плеча капрала.
  
  — Почему бы тебе не проскользнуть туда и не узнать, что происходит?
  
  Дымка поёжилась.
  
  — Меня заметят.
  
  — Да ну?
  
  — Кроме того, мне это не нужно. Мне ясно, что происходит.
  
  — Да ну?
  
  Дымка насмешливо скривилась.
  
  — Ты вместе с браслетами и голову свою отдала, капрал? Никогда прежде не видела, чтоб ты так на всё с отвисшей челюстью пялилась.
  
  — Да ну? — повторила Хватка, на этот раз угрожающе. — Продолжай в том же духе и пожалеешь, солдат.
  
  — Объяснить? Хорошо. Вот что, как мне кажется, я вижу. У «Серых мечей» тут было какое-то личное дело, которое они закончили, только вот оно едва не разодрало их командира на куски. Но Молоток, полагаясь на Худ знает какие силы, поддержал его, хотя я думаю, что именно капитан вернул этого человека из мёртвых. И — нет, я никогда не думала, будто Паран на такое способен, а если мы в последнее время и подозревали, что он — не просто бесхребетный офицер-аристократ, то только что видели доказательства. Но я не думаю, будто это плохо для нас — он нам не вгонит меч в спину, капрал. Скорей уж станет между таким клинком и нами. А насчёт Остряка — похоже, он только что очухался и жрец Трейка этому не рад, но остальным всё равно, поскольку иногда улыбка — это именно то, что нужно.
  
  Хватка что-то проворчала в ответ.
  
  — И наконец, после всего этого, — продолжила Дымка, — настало время Хумбролла Тора и баргастов…
  
  Хумбролл Тор высоко поднял топор и двинулся к воротам Пленника. Вожди, поплечники и поплечницы, выйдя из рядов собравшихся племён пересекли площадь по зову могучего воина.
  
  Тротц протолкался через компанию «мостожогов» и остановился рядом.
  
  Хватка фыркнула, глядя ему в спину.
  
  — Он идёт на встречу со своими богами, — прошептала Дымка. — Не откажи ему в этом, капрал.
  
  — Будем надеяться, там и останется, — ответила та. — Видит Худ, командовать он не умеет.
  
  — А капитан Паран — умеет, — сказала Дымка.
  
  Хватка посмотрела на спутницу и пожала плечами:
  
  — Ну, думаю, умеет.
  
  — Может, стоит прижать Мураша, — негромко продолжила Дымка, — и остальных, кто последнее время нёс ерунду…
  
  — О да, прижать. А потом избить до бесчувствия. Это похоже на план, Дымка. Найди Дэторан. Похоже, у нас
  тоже есть личное дело, с которым нужно разобраться.
  
  — Ну, кажется, голову ты всё-таки не отдала.
  
  Хватка снова ответила ворчанием.
  
  Дымка скользнула назад в толпу.
  
  Личное дело. Мне нравится, как это звучит. Мы их тебе приструним, капитан. Видит Худ, это меньшее, что я могу сделать…
  
  Острый взгляд кружившего над головами ястреба не упустил ничего. День близился к концу, тени удлинялись. Клубы пыли на западной равнине говорили об отступающих паннионцах, которых по-прежнему гнали на запад барахны Хумбролла Тора.
  
  В самом городе тысячи баргастов двигались по улицам. Убирали мертвецов, пока племена рыли огромные ямы за северной стеной. Могилы уже начали заполняться, по мере того, как реквизированные повозки выезжали из Капастана. Долгая, отупляющая работа по уборке города началась.
  
  Площадь внизу заполнялась фигурами — баргасты выходили из улиц и переулков, шли за Хумброллом Тором, приближавшимся к воротам Пленника. Ястреб, некогда бывший Буком, не слышал ничего, кроме ветра, придающего происходящему внизу дух торжественности и бесплотности.
  
  Тем не менее хищник не снижался. Именно расстояние делало эту картину нормальной, только оно, с самого рассвета, сохраняло её нормальность.
  
  Отсюда, с высоты над Капастаном, величественные драмы смерти и отчаяния уменьшались — почти до абстракции. Приливы движения, размытые цвета, грязь человечества — всё это съёживалось, сводило бессмысленность к чему-то, на удивление управляемому.
  
  Сожжённые дома. Трагический конец невинности. Жёны, матери, дети. Отчаяние, ужас и горе, буря разрушенных жизней…
  
  Не ближе.
  
  Жёны, матери, дети. Сожжённые дома.
  
  Не ближе.
  
  Никогда впредь.
  
  Ястреб поймал восходящий поток, взмыл в небо, глядя теперь на звёзды, оживающие по мере того, как ночь поглощала мир под небом.
  
  Дары Старших богов несли боль.
  
  Но порой в них было и милосердие.
  
  Глава восемнадцатая
  
  Рождение баргастских богов прозвенело, точно удар молота по наковальне пантеона. Первобытные по аспекту, эти Взошедшие духи явились из Обители Зверя, старейшего мира давно забытой Старшей Колоды. Они владели тайнами и мистериями, рождёнными в звериной тени человечества, и могущество их было увито древностью.
  
  Воистину, другие боги, должно быть, ощутили рокот их вознесения и вскинули головы в тревоге и ужасе. Ведь только что один из богов оказался брошен в смертный мир, а Первый герой принял вместо него мантию воина. Более того, Павший вернулся в игру, привнёс в неё зловещую угрозу, отравил Пути, ознаменовав тем самым свою жажду мести и, следует сказать, если без предубеждения взглянуть в прошлое, — стремление к абсолютной власти.
  
  Сон Огни объял лихорадочный жар. Человеческая цивилизация расплескалась по многим землям, завязала в трясине пролитой крови. То были тёмные времена, и в этой тьме зародился рассвет баргастских богов…
  Имригин Таллобант Младший.
  По следам снов
  
  Глаза чародея распахнулись, он увидел скорчившуюся на походном мешке перед ним крошечную фигурку из перевязанных узловатым шпагатом палочек и веток. Всё это венчала головка-жёлудь, немного склонённая набок.
  
  — Очнулся. Да. Вновь чист разумом.
  
  Быстрый Бен скривился.
  
  — Таламандас. На миг мне показалось, что я вижу особенно неприятный кошмар.
  
  — Судя по твоему бреду в последние дни и ночи, Бен Адаэфон Делат, ты за свою жизнь видел больше, чем пару неприятных кошмаров, да?
  
  Слабый дождь стучал по наклонным стенам палатки. Чародей стянул с себя меховое одеяло и медленно сел. Обнаружил, что на нём нет ничего, кроме тонкого шерстяного нижнего белья: кожаную броню и стеганую тунику сняли. Он был покрыт холодным потом под грубой, влажной шерстяной тканью.
  
  — «Бреду»?
  
  Человечек тихо рассмеялся.
  
  — О да. Я слушал, очень внимательно слушал. Выходит, ты знаешь причину болезни, одолевающей Спящую богиню. Ты хотел бы встать на пути Увечного бога и помериться с ним хитроумием, если не силой, чтоб отвратить всё, к чему он стремится. Смертный, у тебя исключительное самомнение… я могу лишь поаплодировать.
  
  Быстрый Бен вздохнул, осматривая беспорядок в палатке.
  
  — Несомненно — с издёвкой. Где моя одежда?
  
  — Я не дразню тебя, чародей. По правде говоря, я скромно склоняю голову перед твоей… решимостью. Обнаружить такое качество в обычном солдате, который служит чудовищной, злобной императрице, восседающей на запятнанном кровью троне и управляющей империей убийц…
  
  — Придержи язык, чучело недоделанное…
  
  Таламандас засмеялся.
  
  — Но так было всегда, верно? В гниющем трупе кроются алмазы! Чистый сердцем, с непоколебимой честью, но осаждён в собственном доме злейшими из властителей. А когда историки закончат труд и чернила высохнут, пусть дом сияет и блестит, догорая синим пламенем!
  
  — Ты меня запутал, коротышка, — пробормотал Быстрый Бен. — Как долго я был… без сознания?
  
  — Достаточно долго. Город отбили, Пленник уступил кости наших Основателей, а паннионцев загнали в пасть Бруду и твоим малазанским братьям. Если подумать, ты пропустил почти всё веселье. Точнее, всё уже случившееся. Ведь сказке ещё далеко не конец.
  
  Чародей нашёл свою стеганую тунику.
  
  — Всё это, — пробормотал он, натягивая тяжелую одежду, — было бы приятно увидеть, но учитывая мою нынешнюю бесполезность…
  
  — Ах, по поводу этого…
  
  Быстрый Бен окинул чучелко взглядом.
  
  — Продолжай.
  
  — Хочешь одолеть Увечного бога, но сейчас ты даже не в состоянии использовать свои силы. Как же тогда ты собираешься управиться?
  
  Маг потянулся за штанами.
  
  — Рано или поздно я что-то придумаю. Но ты, разумеется, полагаешь, будто у тебя есть для меня ответ?
  
  — Конечно, есть.
  
  — Могу я его услышать?
  
  — Мои боги пробудились, чародей. Ведут носом по ветру, принюхиваются, предаются неспокойным мыслям и печальным размышлениям. Ты, Бен Адаэфон Делат, идёшь по достойному пути. Ты достаточно дерзок, чтобы привлечь их внимание. Нужно принести жертвы. В твоём случае — на Пути необходимо ступить. Таким образом, возникает необходимость снарядить тебя… подходящей бронёй. Для того, чтобы ты смог отразить яд Увечного бога.
  
  Быстрый Бен помассировал лоб.
  
  — Таламандас, если вдруг ты или твои боги связали мне какой-то непроницаемый плащ, или пояс, или что-то ещё, просто скажи. Пожалуйста.
  
  — Ничего такого… пошлого, чародей. Нет, твоя плоть сама должна давать отпор заражению. Твой ум должен стать невосприимчив к лихорадке и любой другой хвори. Тебя должна пропитывать защитная сила, которая по природе своей отрицает всё, что пытается сделать Увечный бог, когда он стремится уничтожить тебя.
  
  — То, что ты описал — невозможно, Таламандас.
  
  — Именно. — Деревянный человечек разогнулся и встал. — Итак. Перед тобой стоит достойная жертва. Ветки и бечёвка не болеют. Душа, познавшая смерть, не может захворать. Защитные силы, связавшие меня, — древние и могущественные. Величайшие чары, чтобы запереть меня в себе…
  
  — Тем не менее, тебя забрали. Однажды. Вырвали из твоего кургана…
  
  — Некроманты, да сгниют их гнилые сердца. Подобное не повторится. Мои боги позаботились об этом — силой собственной крови. Я буду сопровождать тебя, Бен Адаэфон Делат. Там, на Путях. Я — твой щит. Используй меня. Веди меня, куда считаешь нужным.
  
  Быстрый Бен сузившимися глазами уставился на чучелко.
  
  — Я не ищу прямых дорог, Таламандас. И не важно, насколько бессмысленными мои действия кажутся тебе, я не стану тратить время на объяснения.
  
  — Мои боги поверили в тебя, смертный.
  
  — Почему?
  
  — Потому, что ты им нравишься.
  
  — Худов дух! О чём таком я бредил?
  
  — По правде говоря, чародей, я не могу сказать, почему они верят в тебя. Знаю лишь, что это так. Не мне спрашивать о подобных вещах. В бреду ты показал, как работает твой мозг — свил нить, паутину; такую, что даже я не сумел различить все связующие нити, все узелки. Твоё понимание причинно-следственных связей превосходит мой интеллект, Бен Адаэфон Делат. Возможно, мои боги уловили некий проблеск твоей гениальности. Возможно, не более, чем намёк, который привёл к интуитивному подозрению, что ты, смертный, способен оказаться ровней Увечному богу.
  
  Быстрый Бен поднялся на ноги и подошёл к пологу палатки, туда, где были кучей свалены его кожаная броня и форма «Мостожогов».
  
  — Это уже что-то. Хорошо, Таламандас, уговор. Признаю, я сам не придумал, как справиться без Путей. — Он замолчал и ещё раз взглянул на чучелко. — Возможно, ты сумеешь ответить на пару вопросов. Кто-то ещё вступил в игру. Похоже, он формирует собственный союз против Короля Цепей. Ты ведь знаешь, кто или что это может быть?
  
  Таламандас пожал плечами.
  
  — Старшие боги, чародей. Мои баргастские боги сочли, что они лишь реагируют, по большому счёту, лишь отвечают на…
  
  — Реагируют?
  
  — Да, что-то вроде отступления с боем. Они, кажется, не в состоянии изменить будущее и лишь готовятся к нему.
  
  — Экий треклятый фатализм.
  
  — Это их вечный изъян, чародей.
  
  Быстрый Бен натянул доспех.
  
  — Учти, — пробормотал он, — это ведь не их битва. Кроме, разве что, К’рула…
  
  Таламандас спрыгнул на пол и проковылял, чтобы встать прямо перед чародеем.
  
  — Что ты сказал? К’рул? Что ты знаешь о нём?
  
  Быстрый Бен приподнял бровь.
  
  — Ну, он как-никак создал Пути. Мы плаваем в его бессмертной крови, мы — маги и все, кто использует Пути чародейства, в том числе и боги. И твои, как мне представляется, тоже.
  
  Деревянный человечек подпрыгнул на месте, вцепившись своими веточками-пальцами в пожелтевшую траву, привязанную к головке-жёлудю.
  
  — Никто не знает всего этого! Никто! Ты! Ты! Как ты?! Ар-р! Паутина! Паутина твоего проклятого мозга!
  
  — К’рул, наверное, сейчас в куда более скверной форме, чем Огнь, учитывая природу первого удара Увечного бога, — проговорил Быстрый Бен. — И если я чувствую себя беспомощным, представь, каково сейчас ему?
  Это немного оправдывает фатализм, не находишь? А если и этого недостаточно, то учти, что все уцелевшие Старшие боги прожили под властью чудовищных проклятий очень, очень долгое время. Верно ведь? В таких обстоятельствах каждый станет немного фаталистом.
  
  — Мерзкий смертный! Вязанье да плетенье! Смертельная ловушка! Говори начистоту, будь ты проклят!
  
  Быстрый Бен пожал плечами.
  
  — Твои баргастские боги не готовы справиться в одиночку. По крайней мере, не готовы поставить всё на меня одного, бросить мне на помощь всю свою силу. Худа с два, Талмандас: они всё ещё детишки в песочнице. А вот Старшие боги вынуждены были обороняться, они, думается, попытались всё сделать сами. Легендарное высокомерие у этих ребят. Но не сработало, и теперь они ищут союзников. Размышляем дальше… кто же поработал над тем, чтобы сотворить из тебя нечто, способное защитить меня на Путях? Мне на ум приходит Худ. Смерть слоями защищает твою душу. И твои баргастские боги, конечно же. Покромсали связующие заклятья, которые сковывали твои собственные силы. И Фэнер бросил тебе кость, или Трич, или кто сейчас восседает на этом насесте — ты теперь сможешь врезать в ответ, если на тебя нападут. А затем, думаю, в игру вступила Королева грёз — как мост между тобой и Спящей богиней, чтобы превратить тебя в одинокого и, вероятно, могучего воителя, очищающего её плоть и жилы К’рула от яда. А значит, ты готов идти в бой, но куда? Как действовать? И здесь вступаю в игру я. Ну, как? Пока справляюсь, а, Таламандас?
  
  — Мы полагаемся на тебя, Бен Адаэфон Делат, — прорычало чучелко.
  
  — В чём?
  
  — Во всём! Что бы ты ни задумал! — прокричал Таламандас. — И лучше бы это сработало!
  
  После долгой паузы Быстрый Бен ухмыльнулся, глядя на человечка сверху вниз.
  
  И ничего не сказал.
  
  Когда Быстрый Бен покинул палатку, деревянный человечек поковылял за ним. Маг остановился, чтобы оглядеться. То, что раньше представлялось ему дождём, оказалось каплями, падающими с листьев огромного зелёного дуба, чьи ветки нависали над палаткой. На дворе стоял поздний вечер, небо над головой было чистым.
  
  Палатка находилась посреди лагеря баргастов. Сплетённые из веток и шкур жилища вырастали из лесной подстилки у подножия небольшого холма прямо за чародеем, а перед ним, на юге, маячили блёклые округлые типи. Разные стили указывали на, по меньшей мере, два разных племени. На грязных дорожках, идущих по всему лагерю, толпились воины. Многие были ранены, некоторые несли на себе мёртвых товарищей.
  
  — Где мои друзья «Мостожоги»? — спросил Быстрый Бен у Талмандаса.
  
  — Отправились в Капастан, чародей, и до сих пор находятся там. Наверное, в Пленнике.
  
  — Они принимали участие в битве?
  
  — Только у Северных ворот — прорвались через линию обороны. Очень быстро. Никто не ранен, Бен Адаэфон Делат. Это делает твоё племя единственным в своём роде, да?
  
  — Вот значит как, — пробормотал Быстрый Бен, наблюдая за воинами, заполняющими лагерь. — В последнее время с поединками не складывается, как я погляжу.
  
  Чучелко прорычало:
  
  — Верно. Наши боги говорили с шаманами, которые, в свою очередь, наложили на воинов кланов… кару. Выходит так, что Белолицые ещё не закончили биться с паннионцами — и не исполнили всего в этой твоей войне, чародей.
  
  Быстрый Бен бросил взгляд вниз:
  
  — Вы отправитесь с нами на юг, Таламандас?
  
  — Да. Мало затупить меч, нужно обрубить руку, что держит его.
  
  — Мне необходимо связаться с союзниками… с западной армией. Можно уже опробовать Пути?
  
  — Я готов.
  
  — Хорошо. Давай найдём местечко потише.
  
  В двух лигах к западу от Капастана, из тени широкого склона, сомкнув щиты, двинулись бесчисленные ряды малазанских тяжёлых пехотинцев. Солдаты, вооружённые арбалетами, целились вперёд, выпуская стрелы в оборонительные ряды бетаклитов — менее чем в тридцати шагах от них.
  
  Скворец наблюдал за всем сквозь прорези в забрале, остановив своего коня на гребне холма. Скакун тряс головой, напуганный запахом крови. Вокруг командира толпились офицеры и вестовые.
  
  Фланговая атака Дуджека по рядам лучников септарха почти угомонила свист стрел с противоположной стороны долины. Благодаря тому, что тяжёлая пехота Скворца вызвала на себя огонь, у кавалерии Однорукого хватило времени прорваться по северному склону. Будь паннионские лучники более дисциплинированы, а их командиры более опытны, они бы успели развернуть строй и выпустить в кавалерию как минимум три залпа, чего могло бы и хватить, чтобы отбить атаку. Но, завидев приближающихся с правого фланга всадников, они замешкались, а потом и вовсе пустились в бегство. Дальше последовали погоня и резня.
  
  Морпехи отступили в промежутки между рядами наступающей тяжёлой пехоты. Скоро они появятся на флангах и возобновят обстрел вражеской позиции. Но прежде четыре тысячи ветеранов, безмолвных, прикрытых щитами и чешуйчатой бронёй, схлестнутся с бетаклитами. За миг до атаки, на расстоянии двенадцати шагов, малазанцы метнули сулицы — вспороли строй противника острыми зазубренными дротиками. Это была коронная тактика Войска Однорукого.
  
  Строй бетаклитов рассыпался.
  
  Когда сражение разгорелось, тяжёлая пехота Скворца перестроилась в клинья по четыре взвода, и каждый клин независимо от других ударил в глубь строя паннионцев.
  
  Все эти приёмы точно соответствовали доктринам ведения сражений, которые ещё десятилетия назад сформулировал Дассем Ультор. В обороне лучше всего работали сомкнутые щиты и квадратный строй. Для создания хаоса в больших отрядах противника лучше всего подходили компактные плотно сбитые группы. Успешное наступление, отбрасывающее врага, часто теряет напор, и когда противник отступает по полю боя, усыпанному трупами, важно поддерживать сомкнутый строй. С другой стороны, почти тысяча клиньев по четыре взвода — в каждом от тридцати пяти до сорока солдат — эффективно оттягивает момент бегства. Сражаться сложнее, появляются проблемы со связью, и не видно союзников. Никто не знает, что делают другие, и эта неуверенность часто приводит к сомнениям перед отступлением — фатальная ошибка. Конечно, был и другой выбор: враг может продолжать сражаться. Но только очень выдающаяся и хорошо обученная армия способна сохранить такую дисциплину и приспособиться к условиям сражения. Впрочем, в таком случае малазанские войска просто вернулись бы в строй сомкнутых щитов.
  
  У бетаклитов не было ни одного из нужных качеств. Всего за пятьдесят ударов сердца их дивизия была разгромлена. Целые взводы, оказавшись в окружении молчаливых и смертельно опасных малазанцев, бросали оружие на землю.
  
  Скворец решил, что эта часть сражения подошла к концу.
  
  К нему подъехал вестовой-сольтанец.
  
  — Сэр, известия от Воеводы!
  
  Скворец кивнул.
  
  — Баргасты из клана Ильгрес и воины рхиви разгромили провидоминов и урдомов. Сначала в бою принимали участие кадровые маги, но тисте анди обезвредили их. Бруд разгромил противника на южном фланге.
  
  — Очень хорошо, — проворчал Скворец. — Что-то ещё?
  
  — Сэр, один меткий рхивийский пращник подарил септарху Кульпату третий глаз — ублюдок скончался на месте. Мы захватили знамя его армии, сэр.
  
  — Сообщи Воеводе, что роты бетаклитов, беклитов, скаланди и десанди разгромлены. Мы держим центр и север. Спроси у Воеводы, каков наш следующий шаг — мои разведчики доложили, что более двухсот тысяч тенескаури разбили лагерь в полулиге к востоку. Они изрядно потрёпаны, но могут доставить некоторые неприятности. Хотя мы с Дуджеком сошлись на том, что нам не очень по душе грубая резня крестьян.
  
  — Я передам ваши слова, командир, — вестовой козырнул, развернул коня и поскакал на юг.
  
  Тьма разрезала воздух перед Скворцом, испугав лошадей. Фыркая и топая, конь малазанца чуть не поднялся на дыбы, но Скворец тихим рычанием успокоил его. Офицеры и вестовые тоже справились с лошадьми.
  
  Из портала вышла Корлат. На её чёрной броне блестели брызги крови, однако ран видно не было. И всё же…
  
  — Ты ранена?
  
  Она покачала головой.
  
  — Жалкий паннионский колдун. Скворец, ты мне нужен. Здесь ты закончил?
  
  Он поморщился, не желая покидать битву, пусть даже быстро подходившую к победному концу.
  
  — Думаю, это достаточно важно, раз ты рискнула использовать свой Путь, так что ответ — да. Куда отправимся?
  
  — В штабной шатёр Дуджека.
  
  — Он ранен?
  
  — Нет. Всё хорошо, беспокойный старик, — она чуть улыбнулась. — Мне долго ждать?
  
  — Сколько нужно, — проворчал он. Скворец повернулся к сидевшему рядом на чалом боевом коне офицеру: — Барак, ты остаёшься за главного.
  
  Молодой человек широко распахнул глаза.
  
  — Но, сэр, я капитан…
  
  — Значит, это твой шанс. Вдобавок я сержант — по крайней мере, был бы им, если б всё ещё получал жалованье на службе Императрицы. Опять же, ты здесь единственный офицер, у которого нет под командованием собственной роты.
  
  — Но, сэр, я связной Дуджека и Чёрных морантов…
  
  — Разве они здесь?
  
  — Н-нет, сэр.
  
  — Значит, хватит препираться. Проследи, чтобы всё закончилось гладко, Барак.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Скворец спешился и отдал поводья своего скакуна помощнику, затем присоединился к Корлат. Он с трудом сдержал желание немедленно обнять её, а увидев в глазах Корлат проблеск понимания, смутился.
  
  — Не перед солдатами же, — прошептала она.
  
  Он прорычал:
  
  — Веди меня, женщина.
  
  Скворец всего несколько раз путешествовал по Путям, но его воспоминания об этих отвратительных переходах никак не могли подготовить его к Куральд Галейну. Взяв его за руку, Корлат втянула Скворца в древнее царство Матери Тьмы, и хотя малазанец чувствовал, как руку сжимают её пальцы, он шагнул в слепоту.
  
  Света не было. Шероховатые плиты под сапогами, воздух абсолютно неподвижен, никаких запахов, и температура вокруг мало отличается от температуры тела.
  
  Его потянули вперёд. Сапоги, казалось, едва касаются пола.
  
  Внезапно серая полоса бросилась ему в глаза, и командир услышал шёпот Корлат:
  
  — Нас атакуют даже здесь — яд Увечного бога просочился глубоко, Скворец. Дурное предзнаменование.
  
  Он откашлялся.
  
  — Наверняка Аномандр Рейк распознал угрозу. А если так, какие у него планы на сей счёт, ты не знаешь?
  
  — Не всё сразу, мой милый. Он — Рыцарь Тьмы, её Сын. Личный воитель Матери Тьмы. Он не из тех, кто бежит от сражения.
  
  — Никогда бы не догадался, — ответил он, криво ухмыляясь. — Чего же Рейк тогда ждёт?
  
  — Мы, тисте анди, терпеливый народ. Настоящая сила заключается в умении дождаться нужного момента. Когда он решит, что время пришло, Аномандр Рейк ответит.
  
  — Готов предположить: это же не позволяет ему спустить Лунное Семя на Паннионский Домин.
  
  — Именно.
  
  И каким-то образом Рейку удалось спрятать летающую крепость размером с гору…
  
  — Ты твёрдо веришь в своего повелителя, верно?
  
  Держа её за руку, он ощутил, как Корлат пожала плечами.
  
  — Когда дело касается нашего Владыки, множество прежних событий делает понятие веры излишним. Мне по душе отсутствие сомнений.
  
  — Рад слышать. А я тебе по душе, Корлат?
  
  — Хитрец. Ответ на каждую грань этого вопроса — да. Позволь мне задать тебе тот же вопрос?
  
  — Это не обязательно.
  
  — Тисте анди или человек — когда речь о мужчинах, они все одинаковы. Возможно, мне придётся силой вырывать из тебя слова.
  
  — Тебе не придётся сильно стараться. Мой ответ не отличается от твоего.
  
  — И каков он?
  
  — Ну как же — вот как раз то, что ты и сказала.
  
  Он замычал, получив тычок под рёбра.
  
  — Довольно. Мы на месте.
  
  Портал открылся, впустив болезненный свет — внутри палатки Дуджека царил сумрак раннего вечера. Путь за ними бесшумно закрылся.
  
  — Если всё это было только для того, чтобы уединиться со мной…
  
  — Боги, ну и самомнение! — Свободной рукой она дала знак, и призрачная фигура обрела форму прямо перед Скворцом. Знакомое лицо расплылось в ухмылке.
  
  — Какой очаровательный вид, — заявил призрак, глядя на них. — Худ свидетель, я не могу вспомнить, когда в последний раз был с женщиной.
  
  — Следи за языком, Быстрый Бен, — прорычал Скворец, отпуская руку Корлат. — Давно не виделись, ужасно выглядишь.
  
  — Ну, большое спасибо, командир. Я дам знать, если буду чувствовать себя ещё хуже. Но я снова могу ходить своими Путями и обрёл какую-никакую защиту от яда Павшего бога. У меня новости из Капастана — хочешь послушать?
  
  Скворец усмехнулся.
  
  — Излагай.
  
  — Белолицые контролируют город.
  
  — Об этом мы догадались, ещё когда Вывих принёс вести о вашем с баргастами успехе и когда паннионская армия прибежала прямо нам в руки.
  
  — Отлично. Ну, раз вы уже разобрались с армией, я добавлю вам немного хлопот. Баргасты идут с нами. На юг. Если тебе и Дуджеку было тяжело с Брудом, Каллором и компанией, уж прости, Корлат, теперь вам придётся иметь дело ещё и с Хумброллом Тором.
  
  Скворец недовольно заворчал.
  
  — Что он за тип?
  
  — Хитроват, как по мне. Но по крайней мере он сумел объединить кланы и отдаёт себе отчёт, во что ввязывается.
  
  — Рад, что хоть кто-то из нас отдаёт. Как поживают Паран и «Мостожоги»?
  
  — Вроде бы хорошо, хотя сам я их уже давно не видел. Они в Пленнике — с Хумброллом Тором и уцелевшими защитниками города.
  
  Скворец приподнял бровь.
  
  — Есть выжившие?
  
  — Ага, похоже на то. Мирные жители по-прежнему прячутся в тоннелях. А ещё выжили некоторые «Серые мечи». Верится с трудом, правда? Сомневаюсь, что в них ещё остался боевой пыл. Судя по тому, что я слышал об улицах Капастана… — Быстрый Бен покачал головой. — Надо видеть, чтобы поверить. По правде говоря, именно этим я и собираюсь заняться. С твоего позволения, конечно.
  
  — Осторожно, я надеюсь.
  
  Чародей улыбнулся.
  
  — Никто не увидит меня, если я не захочу, сэр. Когда вы планируете добраться до Капастана?
  
  Скворец пожал плечами.
  
  — Мы должны разделаться с тенескаури. Это может быть непросто.
  
  Тёмные глаза Быстрого Бена сузились.
  
  — Вы же не собираетесь вести с ними переговоры?
  
  — Почему нет? Это лучше, чем бойня, чародей.
  
  — Скворец, баргасты рассказывают о том… что случилось с Капастаном. О том, что тенескаури сделали с защитниками. У этих тенескаури есть вожак — Анастер, первое дитя Мёртвого Семени. По слухам, он лично освежевал принца Джеларкана и подал его к столу как главное блюдо пира — в его собственном тронном зале.
  
  У Корлат вырвался шипящий вздох.
  
  Скорчив гримасу отвращения, Скворец сказал:
  
  — Если этого Анастера или любого из тенескаури можно будет наверняка обвинить в подобном преступлении, значит, восторжествует малазанский военный закон.
  
  — Простая казнь будет милосердием, которого не дождались их жертвы.
  
  — Значит, им повезёт, если их поймает именно Войско Однорукого.
  
  Быстрый Бен по-прежнему выглядел обеспокоенным.
  
  — А выжившие граждане Капастана, защитники и жрецы в Пленнике, разве их мнение не будет учтено, когда станут решать судьбы пленных? Сэр, нас могут ждать смутные времена.
  
  — Спасибо, что предупредил, чародей.
  
  Спустя миг Быстрый Бен пожал плечами и вздохнул.
  
  — Увидимся в Капастане, Скворец.
  
  — Ага.
  
  И призрак исчез.
  
  Корлат повернулась к командиру.
  
  — Малазанский военный закон.
  
  Он поднял брови.
  
  — Мне кажется, Каладан Бруд не из мстительных. Ты предвидишь конфликт?
  
  — Я знаю, что посоветует Каллор, — в её голосе звенели напряженные нотки.
  
  — Я тоже, но не думаю, что Воевода соизволит прислушаться. Худ свидетель, до сих пор он ни разу не соизволил.
  
  — Мы ещё не видели Капастан.
  
  Стягивая перчатки, он испустил долгий вздох.
  
  — Ответить зверством на зверство.
  
  — Неписаный закон, — тихо сказала она. — Древний закон.
  
  — Я не подчиняюсь ему, — прорычал Скворец. — Чем мы будем лучше? Даже простая казнь… — Он посмотрел ей в глаза. — Более двухсот тысяч голодных крестьян. Будут они ждать бойни смирно, как овцы? Не думаю. Как пленники? Мы не сможем прокормить их, как бы ни старались, и у нас не хватит солдат их сторожить.
  
  Глаза Корлат медленно расширились.
  
  — Ты предлагаешь оставить их в покое?
  
  Она к чему-то ведёт. Я замечал эти проблески и раньше, предчувствие скрытого клина, который будет вбит между нами.
  
  — Не всех. Мы захватим вожаков. Этого Анастера и его офицеров, если таковые есть. Если тенескаури и пошли по пути подобной жестокости, то повёл их этот Первый Сын. — Скворец покачал головой. — Но настоящий злодей ждёт нас внутри самого Домина — Провидец, который морил своих людей голодом, довел до каннибализма и сумасшествия. Который уничтожает собственный народ. Мы будем казнить жертв — его
  жертв.
  
  Тисте анди нахмурилась.
  
  — По такой логике, Скворец, мы должны также освободить паннионскую армию.
  
  Взгляд серых глаз малазанца задержался на ней.
  
  — Наш враг — Провидец. Мы с Дуджеком сошлись на том, что явились сюда не для того, чтобы уничтожить целый народ. Мы разберёмся с армией, стоящей на нашем пути к Провидцу. Эффективно. Месть и возмездие только отвлекут нас.
  
  — А как же освобождение? Покорённые города…
  
  — Случайность, Корлат. Я удивлён, что тебя это смущает. Ещё во время первых переговоров, когда обсуждалась тактика, мы с Брудом видели это именно так. Мы нанесём удар в сердце…
  
  — Я думаю, ты не понял, Скворец. Уже более десяти лет Воевода ведёт освободительную войну — против всепожирающего голода вашей Малазанской империи. Каладан Бруд лишь сменил цель — новый враг, но старая война. Бруд здесь, чтобы освободить паннионцев…
  
  — Худов дух! Нельзя освободить людей от них самих
  !
  
  — Он хочет освободить их от правления Провидца.
  
  — А кто возвысил Провидца до такой власти?
  
  — Теперь ты говоришь об освобождении народа, даже солдат паннионской армии, Скворец. И это сбивает меня с толку.
  
  Не совсем.
  
  — Мы говорим о противоположных намерениях, Корлат. Ни я, ни Дуджек добровольно не возьмём на себя роль судьи и палача в случае победы. И уж тем более мы здесь не для того, чтобы восстанавливать земли паннионцев. Это их дело. Взяв на себя подобную ответственность, мы станем правителями, а чтобы успешно управлять, мы должны захватить.
  
  Она издевательски засмеялась.
  
  — Разве это не малазанский путь, Скворец?
  
  — Это не малазанская война!
  
  — Нет? Ты уверен?
  
  Он осмотрел её прищуренными глазами.
  
  — Что ты имеешь в виду? Мы вне закона, женщина. Войско Однорукого… — Он умолк, видя, каким жёстким стал взгляд Корлат, и понял — слишком поздно, он провалил испытание. И эта ошибка положила конец доверию, которое зародилось между ними. Чёрт, я попался. Наивный дурак.
  
  Она улыбнулась, и это была улыбка, полная боли и сожаления.
  
  — Дужек идёт. Ты вполне можешь дождаться его здесь.
  
  Тисте анди развернулась и вышла из палатки.
  
  Скворец смотрел ей вслед, а когда Корлат скрылась, швырнул перчатки на стол и сел на койку Дуджека. Должен ли я был сказать тебе, Корлат, правду? То, что нам к горлу приставлен нож. И рука, которая держит его от имени императрицы Ласиин, находится прямо здесь, в этом лагере. И была здесь с самого начала.
  
  Он услышал, как лошадиный топот стих снаружи. Спустя несколько мгновений в палатку зашёл Дуджек Однорукий в покрытой пылью броне.
  
  — А я всё гадал, куда ты подевался…
  
  — Бруд знает, — тихо и резко перебил его Скворец.
  
  Дуджек на миг замешкался.
  
  — Знает, стало быть? И что именно он узнал?
  
  — Что мы не настолько вне закона, как хотели казаться.
  
  — И что ещё?
  
  — Разве этого не достаточно, Дуджек?
  
  Первый Кулак направился к столу, где уже ждал кувшин эля. Он откупорил его и налил до краёв две кружки.
  
  — Есть… смягчающие обстоятельства…
  
  — Значимые только для нас. Ты и я…
  
  — И наша армия…
  
  — Которая верит в то, что их жизни в империи конец, Дуджек. Снова в роли жертв, на сей раз только ты и я, и никто другой.
  
  Дуджек выпил свою кружку и молча наполнил заново. Потом проговорил:
  
  — Ты предлагаешь нам выложить все карты на стол перед Брудом и Корлат? Надеясь, будто они что-то сделают с нашим… затруднительным положением?
  
  — Я не знаю. Вряд ли нам стоит надеяться на отпущение грехов за то, что обманывали их всё время. Из таких побуждений я действовать не могу, даже если это лишь частичная ложь. Выходит…
  
  — О да, это будет смотреться именно так. «Мы врали вам с самого начала, пытаясь спасти свои шеи, но теперь, когда вы всё знаете, мы вам расскажем…» Боги, такое оскорбило бы даже меня, а именно мне это пришлось бы говорить. Итак, наш союз в беде…
  
  Стук за стеной палатки предшествовал появлению Артантоса.
  
  — Прошу меня простить, господа, — сказал он, поочерёдно окинув равнодушным взглядом обоих солдат. — Бруд собирает совет.
  
  Безупречный момент выбрал, знаменосец…
  
  Скворец взял свою кружку и осушил её, затем повернулся к Дуджеку и кивнул.
  
  Первый Кулак вздохнул.
  
  — Веди, Артантос.
  
  Лагерь казался необычайно тихим. Мхиби раньше не понимала, каким успокаивающим было присутствие армии в этом походе. Теперь в лагере остались только старики, дети и пара сотен малазанских солдат арьергарда. Она не знала, как прошла битва; так или иначе, смерть давала о себе знать. Среди рхиви и баргастов воцарился траур, их голоса во тьме отпевали утраты.
  
  Победа — это иллюзия. Во всём.
  
  Она бежала во сне каждую ночь. Бежала, но рано или поздно её настигали и… Мхиби просыпалась. Неожиданно, будто её вырвали с корнем, в сотрясающемся от дрожи изнемогающем теле, с ноющими от боли суставами. Это было своего рода спасением, но на самом деле она лишь меняла один кошмар на другой.
  
  Иллюзия. Во всём.
  
  Дно повозки стало для неё целым миром, своего рода потешным убежищем, которое появлялось всякий раз, когда прерывался сон. Грубые шерстяные одеяла, в которые Мхиби закуталась, были её личным пейзажем, блёклые складки — поразительно похожи на те, что она видела на лапах дракона, когда неупокоенное чудовище пролетало высоко над тундрой её снов. Всё это звучало слабым отзвуком свободы, которую она тогда испытала, болезненным и саркастическим эхом.
  
  По обе стороны от неё пролегали деревянные рейки. В их прожилках и узлах крылось её сокровенное знание. Они напоминали Мхиби о традициях живущих на далёком севере натийцев, которые хоронили своих мёртвых в деревянных коробках. Их обычаи родились много поколений назад, восходя к более древней практике погребения в выдолбленных изнутри деревьях. Коробки с телами закапывали потому, что дерево было рождено из земли и в землю должно было возвратиться. Сосуд жизни стал сосудом смерти. Мхиби представляла, что если бы мёртвый натийец мог видеть момент перед тем, как опустится крышка и тьма всё поглотит, у них был бы одинаковый обзор.
  
  Лежит в коробке, недвижная, и ждёт, пока опустится крышка. Бесполезное тело, ожидающее погружения в темноту.
  
  Но конца не будет. Не для неё. Они оттягивают его. Поддерживают свою собственную иллюзию о жалости и сострадании. Даруджийцы, которые кормят её, рхивийка, которая моет её, расчёсывая жалкие остатки волос. Издевательские жесты. Снова и снова, будто сцены из пыточной камеры.
  
  Рхивийская женщина и теперь сидела над ней: проводя роговым гребнем по волосам Мхиби, напевала детскую колыбельную. Женщина, которую Мхиби знала в другой жизни. Тогда она казалась старой, несчастной. Её лягнул в голову бхедерин, и с тех пор женщина жила в предельно простом мире.
  
  Я думала, что он простой. Но это была лишь очередная иллюзия. Нет, она жила среди неизвестного, среди вещей, которые не могла понять. Мир, полный страха. Она поёт, чтобы отпугнуть страх, порождённый неведением. Занимает голову.
  
  Перед тем, как стать моей сиделкой, эта женщина помогала обряжать трупы. Через таких, подобных детям взрослых работают духи. Через неё духи могут приблизиться к павшим, успокоить их и подготовить к переходу в мир предков.
  
  Мхиби пришла к выводу, что эту женщину приставили к ней со злым умыслом. Она, наверное, даже не знает, что ухаживает за живым человеком. Эта женщина никому никогда не смотрела в глаза. Она утратила умение узнавать с ударом бхедериньего копыта.
  
  Гребень ходил взад-вперёд, взад-вперёд. И всё это время она продолжала напевать одну и ту же мелодию.
  
  О, нижние духи, лучше бы меня преследовало неведение. Лучше так, чем знать о предательстве родной дочери — о том, что она направила волков преследовать меня в снах. Волков, олицетворяющих её голод, поглотивший мою юность и жаждущий большего. Как будто что-то ещё осталось. Неужели я буду не чем иным, как пищей для развивающейся жизни своей дочери? Последнее блюдо, мать, низведённая до пропитания?
  
  Ах, Серебряная Лиса, ты ли дочь? Я ли мать? Не какие-то ритуалы разделили наши жизни, но мы позабыли истинный смысл обычаев рхиви, настоящее значение наших обрядов. Я всегда отдаю. А ты всасываешь с бесконечной, жадной потребностью. И мы увязаем в ловушке всё глубже и глубже, ты и я.
  
  Выносить ребёнка значит состарить свои кости. Истомить свою кровь. Растягивать свою кожу и плоть. Рождение разрывает мать надвое, разделяет в чистой агонии. Разделяет молодое и старое. Дитя нуждается, мать отдаёт.
  
  Я никогда не отрывала тебя от груди, Серебряная Лиса. На самом деле ты никогда не покидала мою утробу. Ты, дочь, пьёшь намного больше, чем просто молоко.
  
  Духи, пожалуйста, прекратите мои мучения. Я не вынесу эту жестокую пародию на материнство. Отделите меня от дочери. Ради её же блага. Моё молоко стало ядом. Я могу вскормить её лишь злобой, ничего больше во мне не осталось. И я остаюсь молодой женщиной в этом состарившемся теле…
  
  Гребень зацепился за спутанные волосы и оттянул её голову назад. Мхиби зашипела от боли и бросила взгляд на сидевшую над ней женщину. Её сердце внезапно ёкнуло.
  
  Их взгляды встретились.
  
  Женщина, которая ни на кого не смотрит, смотрела на неё.
  
  Я — молодая женщина в теле старухи, она — ребёнок в теле женщины…
  
  Две идеально отражающие друг друга тюрьмы.
  
  Смотрят друг на друга.
  
  — Милая девочка, ты выглядишь уставшей. Присаживайся тут, рядом с великодушным Круппом, и он нальёт тебе горяченького травяного чаю.
  
  — С удовольствием, спасибо.
  
  Крупп улыбнулся, наблюдая за тем, как Серебряная Лиса медленно села на землю и опёрлась спиной на запасное седло. Между ними горел небольшой очаг. Под изношенной одеждой из оленьей кожи просматривались округлости и изгибы женского тела.
  
  — А где твоя друзья? — спросила она.
  
  — Играют в кости. С гордыми акционерами Тригалльской торговой гильдии. Крупп по какой-то чудно́й причине отстранён от сих игр. Безобразие! — Даруджиец протянул ей жестяной кубок. — В основном шалфей, увы. Однако ежели тебя терзает кашель…
  
  — Нет, но спасибо в любом случае.
  
  — У Круппа, разумеется, не бывает кашля.
  
  — И почему?
  
  — Ну как же — потому, что он пьёт чай с шалфеем.
  
  Взгляд её карих глаз скользнул по толстяку и остановился на повозке в дюжине шагов от него.
  
  — Как у неё дела?
  
  Крупп приподнял брови.
  
  — Девочка, ты могла бы и сама у неё спросить.
  
  — Я не могу. Для матери я — чудовище во плоти, её украденная юность. Она презирает меня, и у неё есть на то причины, особенно теперь, когда Корлат рассказала ей про моих т’лан айев.
  
  — Крупп желает знать, сомневаешься ли ты теперь в предпринятом путешествии?
  
  Серебряная Лиса покачала головой и сделала глоток чая.
  
  — Слишком поздно. Проблема никуда не исчезла, как тебе известно. Кроме того, наше странствие окончено. Осталось лишь её…
  
  — Ты лукавишь, — прошептал Крупп, — твоему странствию ещё далеко до конца, Серебряная Лиса. Но давай временно отложим эту тему, хорошо? Не известны ли тебе новости об ужасающей битве?
  
  — Она завершилась. Паннионские силы разбиты. Не считая пары тысяч едва вооружённых крестьян. Белолицые освободили Капастан, точнее то, что от него осталось. «Мостожоги» уже в городе. Важнее то, что Бруд собирает совет — ты, наверное, захочешь присутствовать там.
  
  — Да ну! Разве лишь для того, чтобы благословить сии сборы великолепной мудростью Круппа. А ты что, не собираешься посетить оное достойное собрание?
  
  Серебряная Лиса улыбнулась.
  
  — Как ты уже сказал, даруджиец, моё странствие ещё не окончено.
  
  — О да. Крупп желает тебе удачи, девочка. И искренне надеется в скором времени снова тебя увидеть.
  
  Серебряная Лиса ещё раз покосилась на повозку.
  
  — И увидишь, друг мой, — ответила она, затем допила чай и с лёгким вздохом встала.
  
  Крупп заметил, что она замялась.
  
  — Что-то не так, девочка?
  
  — Не знаю, не уверена. — На её лице отразилась тревога. — Часть меня желает составить тебе компанию на этом совете. Такое… внезапное стремление.
  
  Маленькие глазки даруджийца сузились.
  
  — Часть тебя, Серебряная Лиса?
  
  — О да, возникает вопрос: какая
  часть? Чья душа съёжилась внутри меня в подозрении? Кто чувствует, что из нашего союза сейчас полетят искры? Боги, а ещё хуже то, что я чувствую, будто в точности знаю, почему…
  Но я не знаю.
  
  — Рваная Снасть, не так ли? Если представить что Ночная Стужа и Беллурдан потенциально обладают даром провидения, у них могут быть дурные мотивы. Ох, наверняка существует более простой способ это сказать…
  
  — Это не важно, Крупп.
  
  — Грубо говоря, тебя разрывает на части, Серебряная Лиса. Подумай: повлияет ли на поиск твоей судьбы небольшая задержка? Иными словами, есть ли у тебя время, чтобы идти с мудрым Круппом в штабной шатёр Воеводы?
  
  Она внимательно посмотрела на него.
  
  — У тебя тоже дурное предчувствие, да?
  
  — Если разрыв неизбежен, девочка, то твоё присутствие станет необходимым, ведь ты — настоящее связующее звено между этими непримиримыми лагерями.
  
  — Я… я не верю Ночной Стуже, Крупп.
  
  — Большинство смертных временами не могут довериться какой-то части себя. Кроме Круппа, разумеется, ведь его выверенная самоуверенность не подлежит сомнению. В любом случае, конфликт инстинктов заложен в самой нашей природе — за исключением Круппа, разуме…
  
  — Да, да. Хорошо. Пойдём.
  
  Разрез чистой тьмы появился на полотняной стене. Слабое дыхание Куральд Галейна ворвалось в штабной шатёр, и свет фонарей померк. Аномандр Рейк вошёл через портал. Полуночная дыра тихо закрылась за ним, возвращая фонари к жизни.
  
  Широкое плоское лицо Бруда перекосилось.
  
  — Ты опоздал, — прорычал он. — Малазанцы уже идут сюда.
  
  Сбросив с плеч чёрный кожаный плащ, Владыка Лунного Семени сказал:
  
  — Что с того? Или мне снова придётся выступать третейским судьёй?
  
  Корлат, прижатая спиной к стенке шатра, откашлялась.
  
  — Кое-что… выяснилось, Владыка. Само существование этого союза стоит под вопросом.
  
  Каллор, последний из присутствующих, сухо фыркнул.
  
  — Под вопросом? Нам врали с самого начала. Быстрая атака на Войско Однорукого, прежде чем они оправятся после сегодняшней битвы, — вот что важно.
  
  Корлат смотрела, как её повелитель молча разглядывает союзников.
  
  После долгого молчания Рейк улыбнулся.
  
  — Дорогой Каладан, если говоря о лжи, ты имеешь в виду руку Императрицы, которая приставила по кинжалу к спине Дуджека Однорукого и Скворца, то, кажется, даже если мы должны были что-то предпринять, — хотя, как на мой взгляд, это не тот случай, — то нам следовало вмешаться. Это было бы в интересах Скворца и Дуджека. Если, конечно, — он прищурился и посмотрел на Бруда, — ты не усомнился в их командирских качествах. — Рейк медленно снял перчатки. — Хотя доклад Карги о сегодняшнем сражении состоял исключительно из ворчливых комплиментов. Малазанцы действовали профессионально, отработанно и неумолимо. Именно так, как мы бы того хотели.
  
  — Не в боевых навыках дело, — прохрипел Каллор. — Это должна была быть освободительная война…
  
  — Не будь глупцом, — пробормотал Рейк. — Есть вино или эль? Кто составит мне компанию?
  
  Бруд хмыкнул.
  
  — Да, налей мне, Рейк. Но знай, даже если Каллор делал раньше глупые заявления, сейчас это не так. Освобождение. Паннионский Домин…
  
  — Просто очередная могущественная империя, — протянул Владыка Лунного Семени. — И как таковая, является угрозой, которую мы намереваемся уничтожить. Освобождение народа может сопутствовать, но не может являться целью. Освободи гадюку, и она всё равно укусит тебя, если выпадет шанс.
  
  — Значит, мы уничтожим Паннионского Провидца только для того, чтобы какой-то Первый Кулак из Малазанской империи занял его место?
  
  Рейк протянул Воеводе кубок с вином. Тисте анди разглядывал Бруда полуприкрытыми, сонными глазами.
  
  — Домин — империя, сеющая ужас и угнетение среди собственного народа, — сказал Рейк. — Никто из присутствующих не станет этого отрицать. Таким образом, даже по этическим причинам появился повод выступить против них.
  
  — И об этом мы говорим самого начала…
  
  — Я услышал тебя и в первый раз, Каллор. Твоя склонность к повторениям утомительна. Я описал одно… оправдание. Одну причину.
  Но похоже, вы все позволили этой причине взять верх над остальными, хотя она, на мой взгляд, играет самую малую
  роль. — Он потянул вино из кубка и продолжил. — Тем не менее, давайте пока придерживаться её. Ужас и угнетение стали лицом Паннионского Домина. Представьте теперь все города и территории Генабакиса под контролем малазанцев. Ужас? Только в том, что смертным приходится сталкиваться с ежедневной рутиной. Угнетение? Каждому государству нужны законы, и из всех известных мне империй малазанские законы наименее угнетающие. Итак. Провидец свергнут, Первый Кулак и малазанское управление сменили его. Каков результат? Мир, репарации, закон и порядок. — Он осмотрел остальных и медленно поднял одну бровь. — Пятнадцать лет назад Генабарис был зловонной раной на северо-западном побережье, Натилог и того хуже. А теперь, под правлением малазанцев? Ровня самому Даруджистану. Если ты и вправду желаешь лучшей доли обычным жителям Панниона, почему бы не приветствовать
  Императрицу? Вместо этого Дуджек и Скворец вынуждены плести сложные интриги, чтобы заполучить нас в союзники. Они солдаты, если вы вдруг забыли. Солдатам отдают приказы. Если какой-либо приказ им не по душе — им же хуже. Если приказано соврать, мол, объявлены вне закона, не открывая секрет каждому рядовому в армии, что погубило бы всякий шанс сохранить
  этот секрет, значит, хороший солдат мирится с этим, стиснув зубы. Правда очень проста. По крайней мере, для меня. Бруд, мы с тобой сражались с малазанцами как настоящие освободители. Мы не просили в награду ни земель, ни денег. Наши мотивы даже для нас остаются неясны до конца — представь, какими они кажутся Императрице? Необъяснимыми. Мы представляемся ей связанными с высокими идеалами и почти возмутительным понятием самопожертвования. Мы её враги, и я не думаю, что она знает, почему
  .
  
  — Хоть Бездну мне пропой, — усмехнулся Каллор, — в её империи не будет места ни для одного из нас.
  
  — И это тебя удивляет? — спросил Рейк. — Нас нельзя контролировать. Правда в том, что мы сражаемся за собственную свободу. Чтобы не было границ для Лунного Семени. Чтобы не установился всеохватный мир, при котором воеводы, генералы и роты наёмников станут не нужны. Мы боремся против порядка и железной руки, которая должна за ним скрываться, лишь потому, что эта рука — не наша.
  
  — А я бы не хотел никогда стать такой рукой, — прорычал Бруд.
  
  — Именно. Так зачем выражать недовольство Императрицей, у которой есть подобное желание и даже соответствующие обязанности?
  
  Корлат уставилась на своего Повелителя. В очередной раз потрясённая, захваченная им в врасплох. Драконья кровь в его жилах. Он мыслит не так, как мы… Это кровь? Или нечто другое?
  У неё не было ответа. Она не понимала человека, за которым следовала уже столько веков. Неожиданный прилив гордости переполнил её. Он — Сын Тьмы. Владыка, достойный того, чтобы поклясться ему в верности. Для меня. Для всех тисте анди.
  
  Каладан Бруд судорожно вздохнул.
  
  — Налей мне ещё и будь ты проклят.
  
  — Я сдержу своё отвращение, — сказал Каллор, поднимаясь со стула под звон кольчуги, — и подниму тему, лишь незначительно связанную со сказанным ранее. Капастан очищен. Перед нами река. Южнее — три города, которые нужно взять. Если будем действовать одной армией, сильно потеряем в скорости и темпе. В частности, Сетта не лежит на нашем пути к Кораллу. Таким образом, армию стоит разделить на две, а объединиться вновь южнее Леста и Сетты, возможно, под Мауриком, перед осадой Коралла. Вопрос в том, как мы разделимся?
  
  — Достойная для обсуждения на этом совете тема, — пробормотал Рейк.
  
  — И только эта, да, — пророкотал Каладан Бруд. — Вот ведь они удивятся, а?
  
  Ещё как удивятся.
  Сожаление просочилось в мысли Корлат. И более того, я поступила со Скворцом несправедливо. Надеюсь, ещё не поздно это сгладить. Негоже тисте анди судить впопыхах. Моё зрение было затуманено. Затуманено? Нет, скорее, попало в вихрь. Вихрь эмоций, рождённых из потребности и любви. Сможешь ли ты простить меня, Скворец?
  
  Два малазанских командира вошли, откинув полог палатки, вслед за знаменосцем Артантосом. Лицо Дуджека было мрачным.
  
  — Простите, нас задержали, — прорычал он. — Мне только что донесли: тенескаури двигаются прямо в нашу сторону.
  
  Корлат пыталась поймать взгляд Скворца, но тот смотрел на Воеводу, сообщая:
  
  — К рассвету ожидайте ещё одно, очень грязное сражение.
  
  — Оставь это мне, — протянул Аномандр Рейк.
  
  Услышав его голос, Скворец удивлённо обернулся.
  
  — Владыка, простите. Я вас не заметил. Я был слегка… поглощён своими мыслями.
  
  Дуджек спросил:
  
  — Владыка, вы предлагаете отправить против тенескаури своих тисте анди?
  
  — Едва ли, — ответил Рейк. — Я собираюсь просто их напугать. Лично.
  
  Некоторое время все молчали, пока Каладан Бруд не начал рыться в сундуке, отыскивая дополнительные кубки.
  
  — Нам нужно обсудить ещё кое-что, Первый Кулак, — сказал он.
  
  — Я так и понял.
  
  Старик выглядел слегка больным, в то время как Скворец покраснел.
  
  Воевода разлил вино по кубкам и указал на них.
  
  — Угощайтесь. Каллор обнаружил проблему в расположении наших войск.
  
  Ух! Эти ублюдки просто потешаются! Довольно.
  Корлат заговорила:
  
  — Первый Кулак, к югу нас ждут три города. Лест и Сетта должны быть по возможности взяты одновременно, затем мы вновь объединимся под Мауриком и продолжим марш на Коралл. Мы хотели бы обсудить, как именно разделить армии.
  
  Скворец нашёл её глазами. Она ответила полуулыбкой. Скворец нахмурился в ответ.
  
  — Понятно, — сказал Дуджек некоторое время спустя. Он взял кубок и сел на стул. — Хорошо. — И замолчал на некоторое время.
  
  Скворец откашлялся и заговорил:
  
  — Разделение, на первый взгляд, кажется довольно очевидным решением. Войско Однорукого направится на юго-восток от Сетты, чтобы восстановить связь с Чёрными морантами, которые находятся в горах Виде́ния. Воевода и его войска прямо на юг к Лесту. Как только мы возьмём Сетту, мы ударим по верховьям реки Маурик и пойдём по течению на юг, к самому городу Маурику. Возможно, вы прибудете немного раньше, но это не большая проблема.
  
  — Согласен, — сказал Бруд.
  
  — Увы, я сказал «на первый взгляд», — продолжил Скворец.
  
  Остальные повернулись к нему.
  
  Малазанец пожал плечами.
  
  — К походу присоединятся Белолицые баргасты. Также стоит принять во внимание выживших защитников Капастана, не исключено, что они захотят присоединиться к нам. И наконец, перед нами стоит вопрос Серебряной Лисы и её т’лан имассов.
  
  — Если допустим в войну эту сучку с её т’лан имассами, — прорычал Каллор, — мы потеряем всякую надежду управлять ею.
  
  Скворец смотрел на древнего воина.
  
  — Эта странная одержимость, Каллор, затуманила твой разум…
  
  — А сентиментальность затуманила твой, солдат. Возможно, наступит день, когда мы проверим, кто из нас прав.
  
  — Довольно, — вмешался Бруд. — Кажется, встречу стоит отложить. Мы вернёмся к ней, когда все необходимые командиры будут присутствовать. — Воевода повернулся к Рейку. — Как поживает Лунное Семя?
  
  Тисте анди пожал плечами.
  
  — Как и планировалось, мы встретимся у Коралла. Стоит отметить, что на Провидца идёт серьёзная атака с юга, на которую он отвечает колдовством Омтоз Феллака. Мои великие во́роны смогли разглядеть его врагов или, по крайней мере, их часть. Т’лан имасс, волчица и очень большая собака. Вновь кипит древняя битва: Омтоз Феллак всегда уступает Телланну. Возможно, есть и другие игроки — земли к югу от Обзора полностью окутаны туманом от умирающего льда. Всё это знаки того, что Провидец отступил в Обзор и теперь по Пути направляется в Коралл.
  
  Какое-то время все молча осмысливали рассказ Рейка. Первым заговорил Скворец:
  
  — Одинокий т’лан имасс? Значит, это заклинатель костей, могущественный настолько, что в одиночеству расправился с колдовством яггутов.
  
  — Услышал призыв Серебряной Лисы, — добавил Дуджек. — Похоже, на то.
  
  — Этот т’лан имасс — воин, — лаконично сообщил Рейк. — Он вооружён двуручным кремнёвым мечом. Заклинатели костей не носят оружия. Очевидно, он необычайно искусен. Волчица — это, я полагаю, ай, данный вид считался давно вымершим. Пёс может соперничать с Гончими Тени.
  
  — И они толкают Провидца к нам в руки, — прорычал Бруд. — Кажется, Коралл будет не просто последним городом в нашем походе. Там мы сразимся с самим Провидцем.
  
  — А значит, битва будет переполнена колдовством, — пробормотал Дуджек. — Просто потрясающе.
  
  — У нас достаточно времени, чтобы выбрать тактику, — сказал миг спустя Бруд. — На этом совет окончен.
  
  Тьма всё плотнее окутывала лагерь, когда Серебряная Лиса в тридцати шагах от штабного шатра замедлила свой шаг.
  
  Крупп взглянул на неё.
  
  — Ах, девочка, ты ощутила, что шторм сегодня обошёл нас стороной. И я тоже. Стоит ли нам в таком случае навещать сих грозных персон?
  
  Женщина задумалась, затем покачала головой.
  
  — Нет, зачем торопить конфликт? Я должна вернуться к своей… судьбе. Если тебе не сложно, Крупп, никому не говори о моём отъезде. По крайней мере, какое-то время.
  
  — Грядёт Соединение.
  
  — Грядёт, — согласилась она. — Я чувствую приближение т’лан имассов, Схождение, и предпочту, чтобы это произошло там, где не будет лишних глаз.
  
  — Конечно, это личное дело. Однако же, Серебряная Лиса, будешь ли ты чураться компании? Крупп мудр, достаточно мудр, чтобы молчать, когда просят тишины, но достаточно мудр, чтобы говорить, когда необходим мудрый совет. Как-никак, Мудрость — кровная сестра Круппа.
  
  Серебряная Лиса улыбнулась даруджийцу.
  
  — Ты бы хотел стать свидетелем Второго Соединения?
  
  — Девочка, нет лучшего свидетеля всем чудесам, чем Крупп из Даруджистана. Тебе стоит из любопытства послушать, как из этих масляных губ реками текут истории…
  
  — Прости, но я воздержусь, — ответила она. — По крайней мере, в ближайшем будущем.
  
  — Дабы ничто не отвлекало тебя, разумеется. Но разве не очевидно, что даже скромное присутствие Круппа щедро одаряет окружающих мудростью?
  
  — Очевиднее некуда. Хорошо. Нужно найти тебе лошадь, я хотела уехать верхом.
  
  — Лошадь? О ужас! Мерзкие твари. Нет, я стану держаться своего мула.
  
  — Тогда держись очень крепко.
  
  — На грани своих физических сил. — Он обернулся на цокот копыт за спиной. — Ну вот, помяни демона к ночи! Узри, как обезумевшая от любви лошадь следует за моим гордым и величественнейшим зверем, точно щенок на поводке, — и это не удивительно!
  
  Серебряная Лиса, прищурившись, осмотрела осёдланную лошадь, бредущую за мулом.
  
  — Скажи мне, Крупп, кто ещё будет наблюдать за Соединением с помощью твоих глаз?
  
  — С помощью Круппа? Никто, кроме самого Круппа! Он готов поклясться!
  
  — Но ведь не с помощью мула же?
  
  — Девушка, способность моего мула спать в любой ситуации безгранична, естественна и в самом деле достойна восхищения. Я уверяю тебя, что никто не будет смотреть посредством его глаз!
  
  — Сон, не так ли? Он, без сомнения, видит сны. Хорошо, тогда отправляемся, Крупп. Надеюсь, ты умеешь ездить верхом ночью?
  
  — Ни капельки. Но упорство — ближайший родственник Круппа.
  
  — Прогуляйся со мной.
  
  Остановившись на выходе из палатки, Скворец посмотрел влево, туда, где во мраке стоял Аномандр Рейк. Так это не Корлат. Ох, ну что ж…
  
  — Конечно, Владыка.
  
  Сын Тьмы вёл его через ряды палаток, на юг, к самому краю лагеря и за его границы. Они спустились с холма и увидели реку Серп.
  
  Отблески звёзд танцевали на её поверхности в двух сотнях шагов от них.
  
  Мотыльки порхали в потоках тёплого ветра, словно снежинки.
  
  Долгое время мужчины молчали.
  
  Наконец Аномандр Рейк вздохнул и спросил:
  
  — Как твоя нога?
  
  — Болит, — честно ответил Скворец. — Особенно после целого дня в седле.
  
  — Бруд — опытный целитель. Высший Дэнул. Он не откажет, если попросишь.
  
  — Когда будет время…
  
  — Времени было предостаточно, нам обоим это известно. Тем не менее я определённым образом разделяю твоё упрямство и поэтому больше не стану поднимать эту тему. Ты связывался с Быстрым Беном?
  
  Скворец кивнул.
  
  — Он в Капастане. По крайней мере, уже должен был туда прибыть.
  
  — Ты успокоил меня. Быть магом опасно теперь, из-за нападения на Пути. Даже Куральд Галейн ощутил на себе ядовитое касание Увечного бога.
  
  — Я знаю.
  
  Рейк медленно повернулся к нему.
  
  — Я не ожидал увидеть в ней такое… обновление. Сердце, которое, как мне казалось, закрыто на веки. Видеть, что оно так расцвело…
  
  Скворец беспокойно заёрзал.
  
  — Я мог ранить его сегодня.
  
  — На мгновение — возможно. Стало известно о том, что объявление вас вне закона — обман.
  
  — Мы думали, совет будет связан именно с этим.
  
  — Я вытащил шип до того, как вы с Первым Кулаком прибыли.
  
  Малазанец взглянул на стоявшего во мраке тисте анди.
  
  — Я сомневался. Подозрения могли оказаться беспочвенными, но тем не менее.
  
  — Поэтому ты не можешь понять и мою позицию.
  
  — Верно.
  
  Рейк пожал плечами.
  
  — Я редко рассматриваю необходимость как бремя.
  
  Скворец обдумал это и кивнул.
  
  — Мы всё ещё нужны тебе.
  
  — Пожалуй, больше, чем когда бы то ни было. И не только ваша армия. Нам нужен Быстрый Бен, нам нужен Хумбролл Тор и его Белолицые баргасты. Нам нужна твоя связь с Серебряной Лисой и через неё — с т’лан имассами. Нам нужен капитан Паран…
  
  — Ганос Паран? Зачем?
  
  — Он — Господин Колоды Драконов.
  
  — Значит, это не секрет.
  
  — Это никогда и не было секретом.
  
  — А ты знаешь, — спросил Скворец, — что это за роль? Вопрос искренний, потому, что я не знаю, а очень хотел бы.
  
  — Увечный бог задумал новый Дом и хочет внести его в Колоду Драконов. Нужно дозволение. Благословение, если угодно. Или наоборот — отказ.
  
  Скворец проворчал:
  
  — А как же Дом Тени? Был ли Господин Колоды, давший добро на его создание?
  
  — Не было такой необходимости. Дом Тени существовал всегда, в том или ином виде. Престол Тени и Котильон просто заново пробудили его.
  
  — И теперь ты хочешь, чтобы Паран, Господин Колоды, отказал Дому Увечного бога?
  
  — Я полагаю, он обязан это сделать. Дать Павшему легитимность — значит дать ему власть. Мы все видели, на что он способен в теперешнем, ослабленном состоянии. Он использует Дом Цепей, чтобы восстановить себя.
  
  — Но ведь вы с богами уже один раз одолели его. Сковали.
  
  — Это дорого нам обошлось, Скворец. И в этом предприятии решающую роль сыграл Фэнер. Вепрь популярен среди твоих солдат. Скажи мне, а есть ли среди вас его жрецы?
  
  — Нет. Фэнер достаточно популярен как владыка сражений. Малазанцы в некотором роде… проще относятся к пантеону. Мы обычно не поощряем организованных культов среди военных.
  
  — Мы потеряли Фэнера, — сказал Рейк.
  
  — Потеряли? Что ты имеешь в виду?
  
  — Он был вырван из своего мира на смертную землю.
  
  — Как?
  
  На лице Рейка, пока он объяснял, появилась мрачная улыбка:
  
  — Малазанцем. Когда-то бывшим жрецом Фэнера, жертвой Устава.
  
  — И это значит?
  
  — Его руки были ритуально отсечены. Сила Устава отправляет эти руки к копытам самого Фэнера. Этот ритуал должен служить выражением чистейшего правосудия, но не на сей раз. Вероятно, у кого-то из слуг Империи, а точнее у Когтя появилась необходимость умерить влияние Фэнера или скорее — этого высшего жреца. Ты упомянул, что культы в армии не приветствуются. Возможно, дело было в этом, увы, я не знаю подробностей. Есть и другая причина, важнее: склонность верховного жреца к историческому анализу привела его к открытию того факта, что императрица Ласиин не смогла убить ни старого императора, ни Танцора. Он доказал, что она заполучила столь желанный ею трон, но ни Келланвед, ни Танцор на самом деле не умерли. Вместо этого они Взошли.
  
  — Я понимаю, почему по спине Стервы от таких откровений ползают мурашки.
  
  — Стервы?
  
  — Императрица Ласиин. Прежде её звали Стерва.
  
  — В любом случае, отсечённые руки отравили Фэнера. Он не мог ни коснуться их, ни извергнуть из своего царства. Он выжег татуировки на коже верховного жреца в знак того, что отрекается от него, и чтобы запечатать яростную силу рук хоть на какое-то время. И на этом история должна была закончиться. Рано или поздно жрец бы умер, и его дух вернулся бы к Фэнеру, обрёл бы вновь то, что было так неправильно и насильно отнято. После этого дух стал бы оружием гнева Фэнера, месть пала бы на жрецов осквернённого храма и, конечно же, на Когтей и саму Императрицу. Малазанскую империю ждала тёмная буря, Скворец.
  
  — Но что-то случилось.
  
  — Именно. Высший жрец по воле случая или по зловещему плану коснулся Пути Хаоса — или чего-то, возможно, созданного на этом Пути. Печать на его отсечённых руках была уничтожена огромной неуправляемой силой. А руки, отыскав Фэнера… столкнули
  его.
  
  — Худов дух, — пошептал Скворец, глядя на блестящую реку.
  
  — И теперь, — продолжил Рейк, — Тигр Лета восходит, чтобы занять его место. Но Трейк молод, он намного слабее, его Путь ничтожен, а последователей куда меньше, чем у Фэнера. Всё нестабильно. Увечный бог без сомнения ухмыляется.
  
  — Погоди-ка, — возразил Скворец. — Трейк взошёл? Вот так огромное совпадение.
  
  — Некоторые судьбы, похоже, были предвидены.
  
  — Но кем?
  
  — Старшими богами.
  
  — И какое им до этого дело?
  
  — Они были там, когда Увечный бог пал, точнее, когда его стащили на эту землю. Падение уничтожило многих их них, выжили лишь некоторые. Какие бы секреты ни окружали Падшего — откуда он, его природу и сам ритуал, сковавший его, — К’рул и его сородичи знают ответы на все вопросы. То, что они решили принять прямое участие в войне теперь, когда вернулся Увечный бог, лишь сулит тяжёлые последствия и указывает на серьёзность нависшей над нами угрозы.
  
  — И это ещё мягко сказано, Владыка, — проворчал Скворец и на некоторое время замолчал, тяжело вздыхая. — Что снова приводит нас к Ганосу Парану и Дому Цепей. Хорошо, я могу понять, почему ты хочешь, чтобы он отказом сломал гамбит Увечного бога. Однако должен предупредить, Паран плохо умеет подчиняться приказам.
  
  — Тогда будем надеяться, что он понимает, какой выбор мудрее. Ты мог бы дать ему совет от нашего имени.
  
  — Я попытаюсь.
  
  — Скажи мне, Скворец, — сказал Рейк уже другим тоном, — тебе никогда не казалось, что река звучит тревожно?
  
  Малазанец нахмурился.
  
  — Наоборот, я нахожу её успокаивающей.
  
  — Ах, это и указывает на существенное различие между нами.
  
  Между смертными и бессмертными? Храни меня Беру… Аномандр Рейк, я точно знаю, что тебе нужно.
  
  — У меня есть небольшой бочонок алчбинского эля, Владыка. Если ты не против подождать, я его принесу.
  
  — Разумный план, Скворец.
  
  И к рассвету ты обнаружишь, что голос реки умиротворяет.
  
  Малазанец развернулся и направился обратно к лагерю. Когда Скворец приблизился к первому ряду палаток, он остановился и оглянулся, чтобы посмотреть на неподвижную фигуру, возвышавшуюся над травянистым склоном вдали.
  
  Клинок Драгнипур был привязан поперёк спины Аномандра Рейка, свисая как вытянутый крест, окружённый своим собственным дыханием сверхъестественной тьмы.
  
  Увы, не думаю, что тут хватит алчбинского эля…
  
  — И каким Путём ты для этого воспользуешься?
  
  Быстрый Бен разглядывал трупы и осыпавшиеся с городских стен камни, покрытые застывшей кровью. В проломе были видны сигнальные огни, дым окутывал ночное небо над тёмными, казалось бы, безжизненными, строениями.
  
  — Наверное, Рашан, — сказал он.
  
  — Тень. Мне стоило догадаться, — Таламандас забрался на вершину горы трупов и повернулся, чтобы посмотреть на чародея. — Отправляемся дальше?
  
  Быстрый Бен открыл Путь, туго сплёл, обернул вокруг себя. Чародейство окутало его тенью. Таламандас хихикнул и подошёл.
  
  — В этот раз я поеду у тебя на плече, ладно?
  
  — Если настаиваешь, — проворчал чародей.
  
  — Ты почти не оставляешь мне выбора. Ты проявляешь великое мастерство, открывая Путь перед собой и сразу закрывая его сзади, но это не оставляет мне пространства для манёвра. Кроме того, я вообще не понимаю, зачем нам сейчас возиться с Путями.
  
  — Мне нужно практиковаться. Кроме того, я ненавижу обращать на себя внимание, — Быстрый Бен указал на плечо. — Все на борт.
  
  Чучелко забралось по ноге чародея, оттолкнулось палочками от его пояса и вскарабкалось вверх по плащу Быстрого Бена. Усевшись на левом плече, Таламандас оказался почти невесом. Пальцы-веточки сомкнулись на воротнике.
  
  — Пару кувырков я переживу, — сказала фигурка, — но не вводи это в привычку.
  
  Быстрый Бен отправился вперёд, проскользнул через дыру в стене. Костры отбрасывали сквозь тень одинокие проблески света, создавая случайные очертания тела чародея. Насыщенная тень, идущая сквозь освещённую кострами местность, была бы заметной, он же сосредоточился на том, чтобы слиться с окружением.
  
  Огонь, дым и прах. Из разрушенных зданий доносились смутные стоны, в паре кварталов отсюда звучали траурные песнопения баргастов.
  
  — Паннионцев и след простыл, — прошептал Таламандас. — Тогда зачем мы скрываемся?
  
  — Такова моя природа. Осторожность — залог здоровья. А теперь помолчи.
  
  Он ступил на улицу, вдоль которой раскинулись даруджийские усадьбы. С других улиц племена Белолицых старательно убрали трупы — но не здесь. Бесчисленное количество тел паннионских солдат, множество свалено в кучу у одного поместья, ворота которого напоминали окроплённую подсохшей кровью пасть. По обе стороны от них протянулись низкие стены, там возвышались тёмные, неподвижные фигуры, по всей видимости, охрана.
  
  Присев у подножия другого дома в шестидесяти шагах от них, Быстрый Бен пристально разглядывал фигуры. В воздухе ещё висел горький запах колдовства. Внезапно, узнав кого-то, Таламандас презрительно зашипел.
  
  — Некроманты! Те самые, что вырвали меня из кургана!
  
  — Я думал, они уже не представляют для тебя угрозы, — прошептал Быстрый Бен.
  
  — Не представляют, но это не умаляет ни моей ненависти, ни отвращения.
  
  — Очень жаль, ведь я собираюсь с ними поговорить.
  
  — Зачем?
  
  — Оценить их, зачем ещё?
  
  — Это глупо, чародей. Кем бы они ни были, добра от них не жди.
  
  — А от меня? Дай-ка подумать.
  
  — Ты ни за что не проскользнёшь мимо неупокоенных стражей.
  
  — Когда я прошу дать мне подумать, я имею в виду — заткнись.
  
  Ворча и ворочаясь на плече Быстрого Бена, Таламандас неохотно замолчал.
  
  — Для этого потребуется другой Путь, — наконец сказал чародей. — Выбор у нас: Путь Худа или Арал Гамелон…
  
  — Арал что? Никогда о таком не слышал…
  
  — Демонический. Большинство заклинателей, которые вызывают демонов, открывают порталы в Гамелон, хотя многие из них и не догадываются о нём или, по крайней мере, о его настоящем названии. Конечно, демонов можно найти и на других Путях, к примеру, апторов из Тени. Но любимые демоны Империи, корвалахраи и галайны, происходят из Гамелона. В любом случае, если меня не подводит чутьё, в том доме присутствуют оба вида некромантии. Ты ведь говорил, что их было двое, да?
  
  — Ага. И два вида безумия.
  
  — Звучит интересно.
  
  — Это каприз! Неужели тебя ничему не научило множество твоих душ, чародей? Капризы, прихоти — это смерть. Сделай что-то из чистого любопытства, и это что-то сомкнётся на твоём горле как волчья пасть. И даже если тебе удастся спастись, ужас будет вечно преследовать тебя.
  
  — Ты слишком много говоришь, куколка. Я уже принял решение. Пора выдвигаться. — Он закрыл Путь Рашан и зашагал вперёд.
  
  — Мы роем себе могилу! — прошипел Таламандас.
  
  — О да, Путь Худа. Знакомое место тебя успокаивает? Этот Путь куда безопаснее, ведь именно Худ благословил тебя, не так ли?
  
  — Не утешает!
  
  Ничего удивительного, решил Быстрый Бен, изучая изменения вокруг. В этом городе взбунтовалась сама смерть. Улицы заполонили души, запертые в бесконечном повторе последних мгновений своей жизни. Воздух был наполнен визгом, плачем, лязгом оружия, грохотом осыпающегося камня и удушающим дымом. В нижнем слое находилось бесчисленное количество других смертей — они покрывали всё, как снег после метели — везде, где ступала нога человека. Поколение за поколением.
  
  Тем не менее Быстрый Бен вскоре понял, что это были лишь отголоски, призраки душ.
  
  — Боги, — прошептал он, внезапно осознав всё. — Это лишь воспоминания — память камней, строений и улиц. Воспоминания, витающие в воздухе. Все эти души ушли через врата Худа.
  
  Таламандас неподвижно сидел на его плече.
  
  — Ты прав, чародей, — прошептал он. — Что здесь произошло? Кто забрал всех этих мертвецов?
  
  — Забрал, да, под своё крыло. Их всех благословили, прекратили их муки. Думаешь это работа Совета Масок?
  
  Деревянный человечек пренебрежительно фыркнул:
  
  — Этих глупцов? Вряд ли.
  
  Некоторое время Быстрый Бен ничего не говорил, затем воздохнул:
  
  — Кто знает, может, Капастан ещё удастся восстановить. Я не думал, что это осуществимо. Стоит ли нам идти среди призраков?
  
  — А нужно нам вообще идти?
  
  Ничего не ответив, Быстрый Бен направился вперёд. Неупокоенные стражи — провидомины и урдомы — выделялись на Пути Худа двумя тёмными мазками. Но в царстве, по которому сейчас ступал маг, он был для них невидим. Один из двух некромантов внутри дома перестал быть угрозой.
  
  Единственная опасность заключалась в том, что другой — призыватель — мог выпустить на защиту поместья демонов.
  
  Быстрый Бен миновал ворота. Внутренний двор поместья был очищен от трупов, хотя запёкшаяся кровь ещё виднелась кое-где на плитах.
  
  Пальцы-веточки крепко сжали его плечо.
  
  — Я чую…
  
  В тени каменной притолоки над парадным входом сидел, пригнувшись, демон — сиринт. Заворчав, мощная туша сдвинулась с порога, так что демона стало можно разглядеть целиком. Покрытая складками жабья кожа, растопыренные конечности, широкая опущенная голова, состоящая в основном из челюстей и клыков. Сиринты весили больше, чем самец бхедерина. Тем не менее они могли молниеносно передвигаться короткими скачками.
  
  И такого скачка ему вполне хватило, чтобы добраться до Быстрого Бена и Таламандаса.
  
  Деревянная фигурка взвизгнула.
  
  Быстрый Бен ловко отступил в сторону, открывая ещё один Путь, наложенный поверх пути Худа. Шагнув назад, чародей вошёл в портал, где жар растекался подобно жидкости, а воздух был наполнен сухим янтарным светом.
  
  Сиринт ворвался за ними, но моментально плюхнулся на живот внутри Арал Гамелона.
  
  Быстрый Бен продвигался в глубь Пути демонов.
  
  Скуля, сиринт попытался погнаться за ним, но его сдерживали ставшие видимыми железные ошейник и цепь, тянущая чудовище назад. С самого начала Быстрый Бен знал, что при любых обстоятельствах призыватель, сковавший это существо, создал связующий круг.
  
  — Очень жаль, дружок, — сказал чародей, когда демон взвизгнул. — Хочешь, предложу тебе сделку, сиринт? Я сломаю цепь, а ты отправишься восвояси. Разойдёмся с миром.
  
  Существо стало совершенно неподвижным. Большие светящиеся глаза стали видны под открытыми веками. В мире смертных, откуда он только что сбежал, глаза демона горели, словно пламя. Тут, в Арал Гамелоне, казались почти покорными.
  
  Почти. Не обманывай себя, Бен. Эта тварь за раз тебя проглотит и не подавится.
  
  — Ну что?
  
  Сиринт скользнул в сторону, вытянув шею.
  
  Ошейник и цепь излучали колдовство, железо было покрыто вырезанными символами.
  
  — Мне нужно рассмотреть поближе, — сказал Быстрый Бен демону. — Учти, Путь Худа остаётся с нами…
  
  — Этого мало! — прошипел Таламандас. — Неупокоенные солдаты нас видели!
  
  — Это займёт пару мгновений, — ответил Быстрый Бен, — особенно если ты заткнёшься. Сиринт, если ты нападёшь на меня, когда я приближусь, я скую твою шею ещё одной цепью — цепью Худа. Мёртвый, но не мёртвый, застрянешь между тем и этим. Навсегда. Это понятно?
  
  Существо ещё раз взвизгнуло, но не пошевелилось.
  
  — Хорошо.
  
  — Ты глупец…
  
  Не обращая внимания на деревянного человечка, Быстрый Бен подошёл к огромному демону. Он знал: тот может дёрнуть головой так быстро, что это движение будет неразличимо, а слегка приоткрыв челюсти, проглотит Бена вместе с Таламандасом одним махом до плечей, а то и всё тело до бедёр.
  
  Он изучил символы и пробормотал:
  
  — Изысканная работа. Тем не менее, чтобы сломать эту цепь, нужно лишь вытянуть одну ниточку. Сложность в том, чтобы найти нужную…
  
  — Ты не мог бы поспешить?! Нежить наступает! На нас!
  
  — Ещё чуть-чуть, — Быстрый Бен наклонился ближе, изучая знаки. — Интересно, — прошептал он, — это письмена корерли. Высокий корелри, им уже много веков никто не пользуется. Что ж, в таком случае всё довольно просто. — Он протянул руку, прошептал пару слов и выжег ногтём большого пальца один символ. — Таким образом, изменяю значение всего текста. — Взявшись за цепь по обе стороны от омрачённого знака, Быстрый Бен резко её натянул.
  
  Цепь лопнула.
  
  Сиринт бросился вперёд, развернулся и широко разинул пасть.
  
  Таламандас закричал.
  
  Быстрый Бен уже очутился в воздухе, влетел во врата на Путь Худа, упал плечом на плиты, перекувырнулся и снова встал на ноги. Убедившись, что Таламандас всё ещё цепляется за его тунику, чародей замер.
  
  Они были окружены тёмными размытыми фигурами, которые неподвижно стояли там, где совсем недавно видели добычу.
  
  Таламандас мудро промолчал. Оставаясь на корточках, Быстрый Бен медленно протиснулся между двумя неупокоенными стражами к двойной парадной двери.
  
  — Боги, — шёпотом простонала деревянная фигурка, — зачем мы это делаем?
  
  — Затем, что это весело?
  
  Двери открылись.
  
  Быстрый Бен проскользнул внутрь и закрыл за собой створки. Тихий стук защёлки прогрохотал в алькове громом.
  
  — Так что, — вздохнул Таламандас, — теперь по какому Пути?
  
  — Ага! Да ты, похоже, проникся духом приключений?
  
  — Не самое удачное слово, смертный.
  
  Улыбаясь, Быстрый Бен закрыл Путь Худа. Эх, чучелко, тебе должно быть совершенно ясно, почему я это делаю. Я слишком долго был лишён Путей. Мне нужна практика. Кроме того, мне необходимо знать, насколько ты эффективен. И пока всё хорошо. Яд не может добраться до меня. Я доволен.
  Он подошёл к ближайшей стене и положил обе руки на холодный камень.
  
  Таламандас усмехнулся:
  
  — Д’рисс. Тропа Камня. Смышлёный ублюдок.
  
  Быстрый Бен открыл Путь и скользнул в стену.
  
  Это было совсем не просто. Через камень пройти не сложнее, чем через воду, но раствор не такой уступчивый, вязкий, он тянул мага, словно паутина очень тщательного паука. Хуже того, стены были тонкими, и ему пришлось пробираться по самому краю.
  
  Бен шёл вдоль стены от комнаты к комнате, выискивая какой-нибудь путь внутрь. Даруджийская архитектура была симметричной и легко предсказуемой. Главный зал первого этажа будет по центру. С верхними этажами могут возникнуть сложности, но главный зал на первом этаже обычно сводчатый, а это означает, что комнаты верхних этажей сдвинуты к бокам здания.
  
  Он едва мог видеть содержимое комнат. Зернистая, серая мебель казалась размытой и нечёткой. Зато живая плоть выразительно сияла. «Камень знает кровь, но не может удержать её. Камень жаждет жизни, но способен лишь имитировать её».
  Древние слова, они принадлежат каменщику и скульптору из Унты, жившему столетия назад. Подходящие слова, когда идёшь Тропой Д’рисс. Когда ступаешь по плоти Спящей богини.
  
  Скользнув за угол, Быстрый Бен впервые взглянул на главный зал.
  
  Возле камина на чём-то вроде дивана лежал человек. Судя по всему, он читал книгу. Другой мужчина подбрасывал в камин дрова. Тусклое, бледно-розовое пламя дрожало под его дыханием. По каминной полке взад-вперёд ходило какое-то маленькое существо, возможно, ворона или ворон.
  
  Мужчина на диване говорил, перелистывая пергаментные страницы своей книги. Камень делал его голос приглушённым и ломким.
  
  — Эмансипор, когда закончишь разводить огонь, верни стражу на прежнее место, на стены. Стоя во внутреннем дворе и пялясь в никуда, они вызывают лишь смех. Вряд ли это внушит страх незваным гостям.
  
  — Может, это не моё дело, господин, — сказал Эмансипор, вставая перед камином и вытирая сажу с рук, — но если у нас появились незваные гости, разве мы не должны с этим что-то делать?
  
  — Хоть я и не люблю терять своих демонов, дорогой слуга, я не думаю, что все посетители приходят со злым умыслом. Без сомнения, освобождение моего сиринта было единственным выходом, и даже в таком случае — очень рискованной затеей. Цепь, разумеется, была лишь половиной гейс; указания ошейника не так уж и просто разрушить. А потому прояви немного терпения и жди, пока наш гость не решит сделать свой визит официальным.
  
  Голова-жёлудь Талмандаса коснулась уха Быстрого Бена.
  
  — Когда решишь входить, оставь меня здесь, чародей. То, что этот человек попробует обмануть тебя не возможность, а факт.
  
  Быстрый Бен пожал плечами. Чучелко слезло с его плеча.
  
  Улыбаясь, чародей вышел с Пути и принялся стряхивать гравийную пыль со своих туники и плаща.
  
  Лежащий мужчина, не поднимая взгляда, медленно закрыл книгу.
  
  — Эмансипор, принеси вина мне и моему гостю.
  
  Слуга развернулся и увидел Быстрого Бена.
  
  — Худов дух! Откуда он взялся?
  
  — У стен есть уши, глаза и всё остальное. Я дал тебе задание, Эмансипор. — Наконец, мужчина поднял голову и встретился взглядом с чародеем.
  
  Это взгляд ящера. Что же, я никогда не дрожал от такого раньше, так с чего бы делать это сейчас?
  
  — Не откажусь от вина, — сказал Быстрый Бен, как и хозяин комнаты — по-даруджийски.
  
  — Какого-нибудь… цветочного, — добавил некромант, когда слуга направился к двери.
  
  Ворона на каминной полке остановилась, наклонила голову и осмотрела чародея. Миг спустя она уже вновь ходила туда-сюда.
  
  — Прошу, присаживайся. Меня зовут Бошелен.
  
  — Быстрый Бен, — чародей прошёл к роскошному креслу напротив некроманта и уселся в нём. Бошелен вздохнул.
  
  — Интересное имя. Могу предположить, что оно выбрано очень точно. Увернуться от атаки сиринта! Ведь он, я полагаю, напал, как только ты его освободил?
  
  — Умно́, — признал Быстрый Бен, — заключить в сдерживающее заклинание в ошейнике последний приказ — убить любого, кто освободит его. Полагаю тебя, как его призывателя, это не касается?
  
  — Я никогда не отпускаю своих демонов, — ответил Бошелен.
  
  — Никогда?
  
  — Всякое исключение ослабляет гейс. Я их не делаю.
  
  — Бедные демоны!
  
  Бошелен пожал плечами.
  
  — Я не привязываюсь к простым инструментам. Стал бы ты оплакивать кинжал, сломавшийся в чьей-то спине?
  
  — Это зависит от того, убил он ублюдка или только разозлил.
  
  — О, в таком случае ты жалеешь себя, а не клинок.
  
  — Это была шутка.
  
  Бошелен приподнял одну тонкую бровь.
  
  Нависшую тишину прервало возвращение Эмансипора с подносом, на котором стояли пыльная бутылка и два хрустальных бокала.
  
  — А себе ты бокал не взял? — спросил некромант. — Неужели я такой тиран, Эмансипор?
  
  — Э-э, я уже сделал глоточек, господин.
  
  — Правда?
  
  — Проверил, цветочное ли вино.
  
  — И как?
  
  — Не уверен. Наверно. Что такое «цветочное»?
  
  — Хм, полагаю, следует продолжить твоё обучение — в вещах изысканных. Цветочное — это противоположное… древесному. Иными словами, не горькие воспоминания ростка, а нечто сладкое, как нарцисс или череповник…
  
  — Это ядовитые цветы, — слегка обеспокоенно заметил Быстрый Бен.
  
  — Но выглядят прекрасно и нежно, ведь так? Сомневаюсь, что кто-либо из нас имеет привычку есть цветы, я лишь привёл яркую зримую аналогию для дорогого Эмансипора.
  
  — Ясно.
  
  — Тогда не спеши разливать содержимое бутылки по бокалам, Эмансипор. Скажи, послевкусие было горьким или сладким?
  
  — Э-э-м, оно было своего рода густым, господин. Как железо.
  
  Бошелен встал и взял бутылку. Он поднёс её ближе и понюхал горлышко.
  
  — Идиот, это кровь из коллекции Корбала Броша. Вино не в этом ряду, а в том, что напротив. Отнеси обратно в погреб.
  
  Морщинистое лицо Эмансипора побледнело до цвета пергамента.
  
  — Кровь? Чья?
  
  — Какая разница?
  
  Эмансипор разинул рот. Быстрый Бен откашлялся и сказал:
  
  — Думаю, что на лице твоего слуги внятно написано: «Большая!»
  
  Ворона загоготала, подпрыгивая на каминной полке.
  
  У слуги подкосились ноги, бокалы со звоном застучали друг о друга.
  
  Нахмурившись, Бошелен снова взял бутылку и ещё раз принюхался.
  
  — Что ж, — сказал он, возвращая её на поднос, — я не специалист, но мне кажется, что это кровь девственницы.
  
  Быстрый Бен просто обязан был спросить:
  
  — И как ты это понял?
  
  Бошелен ответил ему, приподняв брови:
  
  — Ну как же? Древесный оттенок.
  
  К Худу все планы.
  Паран, ссутулившись, сидел на одной из нижних скамеек главного зала Пленника. Казалось, будто ночь снаружи перетекла в это огромное пыльное помещение, приглушив свет факелов на стенах. Пол перед ним был разрушен, являя взору множество покрытых пылью каноэ. Во время торжественной церемонии баргасты убрали из них завернутые трупы, но капитан чуял, что самые важные сокровища ещё оставались внизу. Он не сводил глаз с годных для морского плавания каноэ, словно они несли в себе жизненно важную истину, которая потрясла бы Парана, если бы только он смог её распознать.
  
  Боль в животе расходилась глухим эхо. Он думал, что теперь понял причину своей болезни. Паран не был из тех, кто искал силы, но — вопреки этому — она обрушилась на него. Не такая понятная и очевидная, как меч сродни Драгнипура; не такая, вооружившись которой, он мог рубить строй врага, точно мстительный демон, что преклоняется лишь перед слепым правосудием. Но тем не менее это была сила. Возможность чувствовать невидимые потоки, знать о взаимосвязанности всех и вся. Презирающий власть Ганос Паран был избран арбитром, третейским судьёй. Стороной, смягчающей силу, чьей задачей стало установить правила игры для игроков, которых возмущало любое ограничение их права делать то, что вздумается.
  
  Хуже, чем малазанский мировой судья в Унте. Вынужден придерживаться закона, постоянно находясь под давлением со всех сторон, от враждебных группировок до желаний самой Императрицы. Толкают и тянут, пинают и дёргают, превращают принятие любого, даже самого очевидного и простого решения в кошмар.
  
  Неудивительно, что моё тело реагирует, пытается отвергнуть всё то, что пало на мои плечи.
  
  В зале совета Пленника он был один. «Мостожогам» больше по вкусу пришлись казармы джидратов, и сейчас они наверняка играли в азартные игры и напивались до бесчувствия с полусотней джидратов, составлявших внутреннюю стражу Пленника, в то время как жрецы Совета Масок на ночь разошлись.
  
  Смертный меч Трейка, человек по имени Остряк, кажется, завёл близкую дружбу с Хетан, дочерью Хумбролла Тора. Паран подозревал, — близкую настолько, что она может привести к тесным кровным узам с кланом Белолицых. Эти двое направились в глубины Пленника, наверняка в поисках какого-то укромного местечка. К большому отвращению женщины по имени Скалла Менакис.
  
  Кованый щит Итковиан отвёл своих солдат в казармы близ дворца Джеларкана, чтобы починить оружие и доспехи и с завтрашнего дня приступить к поискам и возвращению беженцев, спрятавшихся в тоннелях под городом. Восстановление Капастана будет долгим и мучительным, и капитан не завидовал вставшей перед «Серыми мечами» задаче.
  
  А мы должны будем двигаться дальше. Итковиану придётся отыскать среди выживших кого-то, в чьих венах течёт хоть капля королевской крови, и усадить его на запятнанный этой же кровью трон. Инфраструктура города разрушена. Кто прокормит выживших? Сколько времени займёт восстановление торговых маршрутов к Сольтану и Даруджистану? Видит Худ, баргасты ничего не должны людям Капастана…
  
  Живот наконец-то перестал болеть. Паран аккуратно вдохнул и медленно выдохнул. Сила.
  Его мысли ускользали от мирских проблем, привычный ему способ, попытка отложить всё на потом, так что потом приходилось напрягать волю, чтобы вернуться к насущным проблемам. Буря планов — и каждый вращается вокруг меня. Стоит мне только раскрыть пальцы, и охвачу всю Колоду Драконов. Истина, которую лучше не знать. Но я чувствую эти проклятые карты внутри, словно едва сочленённые кости огромного зверя настолько огромного, что целиком его не познать. Скелет, который пытается разлететься на куски. А на мне висит задача удержать его в целости.
  
  Игроки не желают пускать в игру новых конкурентов. Игроки вне поля — желают войти в игру. Игроки — одни прут в лоб, а другие — крадутся в их тени. Игроки — одни играют честно, а другие — мошенничают. Боги, как мне всё это распутать?
  
  Он подумал об Остряке — Смертном мече нового Взошедшего, Трейка. В каком-то смысле Тигр Лета всегда был там, бесшумно ступая по стопам Фэнера. Если верить историям, Первый герой давным-давно сбился с пути, отдался звериной природе своего образа одиночника. И всё же, такое ошеломляющие совпадение…
  Паран подозревал, что Старшие боги организовали всё не столь уверенно, как хотела показать Ночная Стужа; что авантюризм и интуиция сыграли в этих событиях не последнюю роль. Иначе никто из нас не смог бы противостоять Старшим, даже сам Увечный бог. Если всё это было запланировано, значит, план учитывал то, что Трейк собьётся с пути, тем самым став джокером в игре. А угроза, исходящая от него для Фэнера, была ловко устранена до тех пор, пока Первый герой не понадобился. И его смерть тоже должны были подстроить так точно, чтобы он Взошёл в нужный момент.
  
  А значит, Старшие боги должны были заранее знать обо всех событиях, которые привели к концу Фэнера, к его внезапной и жестокой уязвимости. Заранее и очень подробно.
  
  Выходит так: либо мы все играем свои роли, которые предопределены и неизбежны, а значит, могут быть известны таким существам как Старшие боги; либо каждый из нас решает, совершать ему тот или иной поступок, и такое решение может иметь глубочайшие последствия. Не только для нашей жизни, но и для жизни мира… Всех существующих миров.
  
  Ему вспомнились сочинения историков, утверждавших именно это. Старый солдат Дукер, к примеру, хотя он давно впал в немилость. Любой книжник, согласившийся надеть имперскую форму, моментально оказывается под подозрением… по понятным причинам — предвзятость, личные интересы. Тем не менее, в свои ранние годы он был ярым поборником влияния личных действий и решений.
  
  Проклятие великих умов. Придя в молодости к идее, пережив необратимо грядущую осаду, они, наконец, стоят на валу, спустя много времени после окончания войны, оружие тяготит их уставшие руки… проклятье, я снова витаю в облаках.
  
  Значит, придётся стать осью, центром вращения. И такое положение требует неимоверного самомнения, непоколебимой веры в собственные силы. Увы, на это я способен меньше всего. Разъедаемый сомнениями, скептицизмом и всеми прочими качествами человека, у которого хронически не хватает цели в жизни. Который подрывает все личные устремления, словно дерево, грызущее собственные корни только для того, чтобы падением утвердить свою зловещую правду.
  
  Боги, вот уж действительно неправильный выбор…
  
  Услышав какую-то возню, Паран понял, что уже не один в зале.
  
  Моргая, он всмотрелся во мрак. Среди каноэ виднелась неуклюжая фигура, облачённая в потускневшую броню из древних монет.
  
  Капитан откашлялся.
  
  — Навещаешь напоследок?
  
  Баргастский воин выпрямился.
  
  Его лицо было знакомым, но Паран не сразу узнал юношу.
  
  — Кафал, верно? Ты брат Хетан.
  
  — А ты — малазанский капитан.
  
  — Ганос Паран.
  
  — Благословляющий.
  
  Паран нахмурился.
  
  — Нет, это прозвище куда лучше подошло бы Итковиану, Кованому щиту…
  
  Кафал покачал головой.
  
  — Он лишь несёт бремя. А ты — Благословляющий.
  
  — По-твоему, если кто-то и способен снять с плеч Итковиана его… бремя… то это я? Мне нужно лишь… благословить
  его?
  
  А я-то думал — арбитр. Всё явно куда сложнее. Способность благословлять? Упаси Беру!
  
  — Не мне это говорить, — прорычал Кафал. Его глаза блестели в свете факелов. — Но разве можно благословить того, кто отрицает твое право это сделать?
  
  — Хорошо подмечено. Неудивительно, что большинство жрецов такие несчастные.
  
  Зубы заблестели то ли в ухмылке, то ли в гримасе похуже.
  
  Не думаю, что мне по душе эта идея с благословениями. Но в ней есть какой-то смысл. Как ещё Господин Колоды вершит суд? В самом деле, будто мировой судья в Унте, только с тревожными для меня нотками религии. Обдумай это позже, Ганос…
  
  — Я тут сидел, — сказал Паран, — и всё время думал вот о чём: в этих гниющих каноэ скрыта какая-то тайна.
  
  Кафал хмыкнул.
  
  — Я ошибусь, если сочту этот звук согласием?
  
  — Нет.
  
  Паран улыбнулся. Он знал, что баргасты ненавидят говорить да
  , но если заставить их сказать «нет» в ответ на противоположное утверждение, можно получить согласие.
  
  — Хочешь, чтобы я ушёл?
  
  — Нет. Только трусы хранят секреты. Подойди ближе и узри одну из истин, скрытую в этих древних судах.
  
  — Спасибо, — ответил Паран, медленно вставая. Он взял светильник и направился к краю ямы, затем слез с на покрытую плесенью землю рядом с Кафалом.
  
  Правая рука баргаста лежала на резном челне.
  
  Паран рассмотрел резьбу.
  
  — Сцены морских сражений.
  
  — Это не тот секрет, что я собираюсь тебе открыть, — прорычал Кафал. — Резчики обладали огромным мастерством. Они скрыли соединения, и даже спустя века сложно понять, где они. С виду кажется, будто каноэ было вырезано из ствола одного-единственного дерева, да? На самом же деле это судно собрано по частям. Ты смог бы распознать это, Ганос Паран?
  
  Капитан присел, чтобы присмотреться поближе.
  
  — Едва ли, — сказал он спустя некоторое время. — Разве что там, где отдельные фрагменты деформировались в соединениях. К примеру, эти панели со сценами сражений…
  
  — Да, вот эти. А теперь — узри секрет. — Кафал вытащил широкий охотничий нож. Он вогнал клинок между резной панелью и лежащим под ней сочленением. Провернул лезвие.
  
  Планширь с изображением сражения отскочил к носу корабля. Под ним виднелась длинная полость. Что-то в ней чуть блестело. Кафал спрятал нож за пояс, засунул руку в отверстие и достал лежавшую там вещь.
  
  Меч с тонким травлёным односторонним лезвием, на котором игриво переливался свет факелов. Оружие было слишком длинным, клинок сужался к концу на последней пяди. Небольшой ромбовидный эфес из чёрного железа защищал крепко обмотанную жилами рукоять. Ножен не было, и меч не был смазан маслом, но столетия не оставили на нём и следа.
  
  — Он зачарован.
  
  — Нет, — Кафал поднял оружие и взял рукоять двумя руками, странно сомкнув вокруг неё пальцы. — На заре нашего народа, мы умели сочетать терпение и мастерство в идеальный союз. Клинки, которые мы ковали, не знали равных ни тогда, ни сейчас.
  
  — Ты, конечно, прости, Кафал, но зазубренные клинки и копья, которые я видел у ваших воинов, вряд ли требовали при создании особого мастерства.
  
  Кафал ухмыльнулся.
  
  — Не извиняйся. По правде говоря, ты ещё вежливо отозвался. Нынче наши кузнецы создают безобразное оружие. Мы утратили древние знания.
  
  — Кафал, я не могу себе представить простой, обычный меч, который перенесёт такое пренебрежительно отношение без малейшего вреда. Ты уверен, что его не зачарова…
  
  — Уверен. Время не способно навредить этому сплаву металлов. Некоторые из них всё ещё не сумели заново открыть, а теперь, когда магия так распространена, может, никогда и не сумеют. — Он протянул меч Парану. — Он кажется несбалансированным, да? С тяжёлым концом. Возьми.
  
  Паран взял оружие. Оно было лёгким, словно кинжал.
  
  — Невероятно, — прошептал он. — Сломать его, должно быть, так…
  
  — Нелегко, капитан. Он кажется гибким, да? Поэтому ты решил, будто он хрупкий, но это не так. Осмотри клинок. Никаких зазубрин, хотя этот клинок множество раз бывал в бою. Лезвие остаётся верным и острым. С этим мечом не нужно возиться как с ребёнком.
  
  Отдав меч, Паран осмотрел все каноэ.
  
  — И в каждом судне спрятано такое оружие?
  
  — Да.
  
  — Кто будет пользоваться им? Вожди?
  
  — Нет. Дети.
  
  — Дети?
  
  — Тщательно отобранные, чтобы начать тренироваться именно с этими мечами. Представь, как ты будешь замахиваться таким оружием, капитан. Твои мышцы привыкли к оружию более тяжёлому. Ты перестараешься либо с замахом, либо сдерживая его. При сильном ударе он вылетит из твоей руки. Нет, потенциал этих мечей полностью может открыться только в руках тех, кто не держал иного оружия. И большинство того, что предстоит выучить этим детям, им придётся выучить самим. В конце концов, как можем мы научить их тому, чего сами не знаем?
  
  — И какова будет цель этих мечей? И молодых воинов, которые возьмут их в руки?
  
  — Возможно, когда-то ты узнаешь ответ, Ганос Паран.
  
  Некоторое время Паран молчал.
  
  — Кажется, — сказал он наконец, — я разгадал ещё один секрет.
  
  — И какой же?
  
  Вы разберёте эти каноэ, научитесь их делать.
  
  — Долго ли земля будет оставаться вашим домом, баргаст?
  
  Кафал улыбнулся.
  
  — Нет.
  
  — Вот так.
  
  — Вот так. Капитан, Хумбролл Тор кое о чём тебя просит. Ты хочешь услышать эту просьбу от него самого, или я могу озвучить её от его лица?
  
  — Говори.
  
  — Баргасты просят благословить их богов.
  
  — Что? Я не нужен вам для того, чтобы…
  
  — Это так. Но, тем не менее, мы просим тебя об этом.
  
  — Хорошо, дай мне подумать, Кафал. Проблема в том, что я не знаю, как это сделать. Могу ли я просто подойти к костям и сказать: «Я благословляю тебя», — или необходимо сделать что-то посложнее?
  
  Кафал приподнял свои тяжёлые брови.
  
  — Ты не знаешь?
  
  — Нет. Возможно, вам следует созвать своих шаманов и обсудить это.
  
  — Да, думаю так и надо поступить. А когда мы узнаем всё о необходимом ритуале, ты это сделаешь?
  
  — Я же сказал, что подумаю, Кафал.
  
  — Почему ты сомневаешься?
  
  Потому, Худ меня побери, что я — ось и всё, что я решу сделать, может, нет, точно изменит всё.
  
  — Я не хочу никого обидеть, но я осторожный сукин сын.
  
  — Тот, кто владеет силой, должен действовать решительно, Ганос Паран. Иначе она просочится сквозь пальцы.
  
  — Когда я решу действовать, Кафал, я буду действовать решительно. Если в этом есть какой-то смысл. Как я точно не буду действовать, так это необдуманно. И если я правда владею огромной силой, ты должен быть этому рад.
  
  Баргастский воин заворчал.
  
  — Возможно, ты прав в своей осторожности. Я передам твои слова отцу.
  
  — Так тому и быть.
  
  — Если ты хочешь уединения, тебе стоит подыскать другое место. Мои сородичи идут сюда, чтобы забрать оставшееся оружие. Скоро здесь будет многолюдно.
  
  — Хорошо. Я пройдусь.
  
  — Берегись, Ганос Паран.
  
  Капитан повернулся.
  
  — Чего?
  
  — Совет Масок знает о том, кто или что ты. И им это не нравится.
  
  — Почему?
  
  Кафал снова ухмыльнулся.
  
  — В Совете Масок нет места соперничеству. Они так и не признали Керули, который желает присоединиться к ним. Ты же, в свою очередь, можешь и вовсе провозгласить себя их господином. Под масками их глазки забегали в страхе, капитан.
  
  — Худов дух, — вздохнул Паран. — К слову, кто такой Керули?
  
  — Верховный жрец К’рула.
  
  — К’рула? Старшего бога?
  
  — Наверное, Керули будет просить твоего благословления от лица своего бога.
  
  Паран потёр лоб и внезапно ощутил себя крайне уставшим.
  
  — Я передумал, — прошептал он, — забудь про прогулку.
  
  — Что будешь делать?
  
  — Найду дыру и забьюсь в неё поглубже, Кафал.
  
  Смех воина был суровым, без единой нотки сочувствия, на которую мог бы надеяться Паран.
  
  Эмансипор Риз умудрился найти в погребе более подходящую бутылку и, разлив по двум бокалам её содержимое, быстро покинул комнату. Его морщинистое лицо было бледнее обычного.
  
  Тем не менее Быстрый Бен неуверенно сделал первый глоток. Спустя миг он проглотил жидкость и вздохнул.
  
  Сидевший напротив Бошелен улыбнулся.
  
  — Прекрасно. Предположу, что ты предпринял попытку прорваться через оборону этой усадьбы небеспричинно. Я весь внимание.
  
  — Демонический призыв. Это редчайшая и сложнейшая из всех некромантических практик.
  
  Бошелен скромно пожал плечами.
  
  — А опирается она на силы, — продолжил Быстрый Бен, — которые, хоть и идут через Путь Худа, глубоко переплетены с Хаосом. Данная практика проходит по обе стороны границы между этими Путями. Кстати, скажи, почему, как ты думаешь, вызов демонов аспектирован на Смерть?
  
  — Это ведь утверждение абсолютного контроля над жизненной силой, Быстрый Бен. Угроза уничтожения, гибели по определению аспектировано на Смерть. Что же до твоего замечания о влиянии Пути Хаоса, продолжай.
  
  — Пути отравлены.
  
  — А-а. У сил Хаоса богатый букет. И та, что заражает Пути, почти не связана с теми стихиями Пути Хаоса, в которые я вовлечён.
  
  — Так твой доступ к Путям не затронут?
  
  — Я этого не говорил, — ответил Бошелен, прервавшись на глоток вина. — Инфекция — это раздражитель, который, увы, развивается и грозит стать ещё хуже. Возможно, когда-нибудь в будущем я сочту нужным отомстить тому, кто ответственен за это. Корбал Брош, мой компаньон, поделился со мной своими тревогами. Он теснее работает с Путём Худа, и для него этот удар куда ощутимей.
  
  Быстрый Бен окинул взглядом ворону на каминной полке.
  
  — Действительно. Что ж, — добавил он, вновь повернувшись к Бошелену, — я могу точно сказать тебе, кто в этом виноват.
  
  — И зачем тебе это делать, маг? Если только ты не собираешься просить нас о помощи, ведь, как я могу предположить, ты хочешь противостоять этому… отравителю. И, разумеется, ищешь потенциальных союзников.
  
  — Союзников? Просить о помощи? Нет, господин, ты неправильно меня понял. Я предлагаю эту информацию бесплатно. Я не только ничего не жду взамен, более того, если бы ты и предложил мне помощь, я бы вежливо отказался.
  
  — Интересно. Значит, тебе достаёт могущества тягаться с богами?
  
  — Не помню, чтобы мы говорили о богах, Бошелен.
  
  — В самом деле. Однако сущность, ответственная за отравление всех Путей, — без сомнения, личность могущественная. Если это и не бог, то претендент на божественность.
  
  — В любом случае, — сказал Быстрый Бен, улыбаясь, — я не тягаюсь с богами.
  
  — Мудрое решение.
  
  — Но иногда побеждаю — на их же поле.
  
  Бошелен всмотрелся в чародея, затем медленно откинулся на спинку.
  
  — Я ценю твою компанию, Быстрый Бен. Меня нелегко развлечь, но тебе это сегодня ещё как удалось, за что прими мою искреннюю благодарность.
  
  — Всегда пожалуйста.
  
  — Увы, Корбал Брош, мой компаньон, хотел бы тебя убить.
  
  — Невозможно угодить всем.
  
  — Да, верно. Понимаешь, он не любит быть сбитым с толку, а ты поставил его в тупик.
  
  — Пусть лучше дальше сидит на каминной полке, — тихо посоветовал Быстрый Бен, — я плохо отношусь к критиканам.
  
  Бошелен приподнял бровь.
  
  Слева от Быстрого Бена неожиданно пронеслась широкая тень от крыльев — это Корбал Брош слетел со своего насеста и, приземлившись, начал превращаться.
  
  Малазанец отмахнулся левой рукой. Волны сплетённой магии заполнили пространство между ними, врезались в некроманта.
  
  Наполовину человек, наполовину перепачканная ворона, — Корбал Брош не успел полностью сменить облик. Волна силы ещё в полной мере не развернулась. Некроманта подхватил её гребень, оторвал от земли, протащил через комнату и впечатал в стену над камином. Затем волна взорвалась вокруг странного существа — получеловека-полуптицы.
  
  Штукатурка разлетелась облаком пыли. Стена затряслась и покрылась трещинами там, где Корбал Брош пробил сквозную дыру. Последним, что Быстрый Бен увидел прежде, чем всё укрыло облако вихрящейся пыли и силы, были подошвы сапог.
  
  За стеной, там, где, судя по всему, был коридор, раздался глухой и тяжёлый стук падения. Затем тишину нарушал уже только звук осыпающейся над камином штукатурки.
  
  Быстрый Бен медленно уселся обратно в кресло.
  
  — Ещё вина? — спросил Бошелен.
  
  — С удовольствием. Спасибо. Прости за беспорядок.
  
  — Ах, не стоит. Я раньше никогда не видел, чтобы шесть или даже семь Путей открывали сразу, да ещё и спутанные в такой интересной манере. Ты, господин, настоящий художник! Корбал Брош поправится?
  
  — Я твой гость, Бошелен. С моей стороны было бы очень грубо убивать твоего компаньона. Ведь, строго говоря, я и его
  гость тоже.
  
  Поскольку дымоход был основательно повреждён, дым медленно заполнял комнату.
  
  — В самом деле, — согласился Бошелен. — Но я вынужден скрепя сердце указать, что он стремился тебя убить.
  
  — Нет нужды тревожиться, — ответил малазанец, — он не доставил мне неудобств.
  
  — И это, на мой взгляд, удивительнее всего. В твоём колдовстве не было и тени яда Хаоса, Быстрый Бен. Можешь себе представить, какое множество вопросов к тебе вертится у меня на языке.
  
  Из коридора донёсся стон.
  
  — И должен признаться, — продолжил Бошелен, — любопытство — моя самая навязчивая черта, которая часто приводит к ненужному насилию над тем, кому я задаю вопросы, в особенности, когда он или она не так общительны, как мне хотелось бы. Теперь скажи, шесть, семь Путей…
  
  — Шесть.
  
  — Шесть путей одновременно. И ты утверждаешь, что это совершенно не вызывает неудобств? Мне это кажется хвастовством. Как следствие, я пришёл к выводу, что ты немного, скажем прямо, исчерпал себя.
  
  — Ты даёшь понять, что мне здесь больше не рады, — сказал Быстрый Бен, со вздохом поставив бокал.
  
  — Не обязательно. Просто расскажи мне всё, и мы сможем продолжить нашу мирную беседу.
  
  — Боюсь, это невозможно, — ответил малазанец, — тем не менее, я скажу, что сущность, стоящая за отравлением путей — Увечный бог. Тебе стоит подумать… какие меры предпринять… против него. Рано или поздно это может тебе понадобиться.
  
  — Благодарю. Не стану отрицать, что твоё владение шестью Путями впечатляет, Быстрый Бен. Но оглядываясь назад, тебе стоило бы придержать как минимум половину своих сил. — Он собрался вставать.
  
  — Но, Бошелен, — воскликнул маг, — я так и сделал.
  
  Сила полудюжины сплетённых Путей обрушилась на софу с сидевшим на ней мужчиной — и тем пришлось не слаще, чем Корбалу Брошу и стене.
  
  В дымной прихожей, ведущей к главному выходу из усадьбы, Быстрый Бен встретил Эмансипора Риза. Слуга обмотал тряпкой нижнюю половину лица и теперь смотрел на мага слезящимися глазами.
  
  — Твоим хозяевам нужна помощь, Эмансипор.
  
  — Они живы?
  
  — Конечно. Хотя, надышавшись дымом…
  
  Слуга оттолкнул Быстрого Бена.
  
  — Да что с вами всеми не так
  ? — рявкнул он.
  
  — Что ты имеешь ввиду? — сказал вслед ему чародей.
  
  Эмансипор слегка повернулся:
  
  — Да что непонятного? Смахнув осу на землю, ты давишь её, так? Иначе она тебя потом ужалит!
  
  — Ты призываешь меня убить своих хозяев?
  
  — Вы все идиоты, Худ вас побери, вот вы кто! Приберись тут, Манси! Протри это! Закопай это в саду! Запакуй сундуки — мы скоро уезжаем! Я проклят — никто не убивает их!
  Думаешь, я люблю свою работу? Идиоты! Думаешь, я…
  
  Старик всё ещё орал, но Быстрый Бен предпочёл ретироваться.
  
  На крыльце его ждал Таламандас.
  
  — Знаешь, он ведь прав…
  
  — Тихо, — перебил его чародей.
  
  Во дворе перед ними неупокоенные стражники попадали с площадки на стене и, раскинувшись, лежали на плитах. По подёргиванию конечностей можно было понять, что они медленно приходят в себя. Как панцирные жуки, перевернутые на спину. Пора убираться отсюда. Потому, что теперь я действительно исчерпался.
  
  — Знаешь, я почти перешёл в ту стену, что ты разгромил.
  
  — Это было бы очень неудачным решением, — ответил Быстрый Бен. — Все на борт — мы уходим.
  
  — Наконец-то я слышу мудрое решение!
  
  Бошелен открыл глаза. Над ним стоял Эмансипор Риз.
  
  — Мы во дворе, господин, — сказал слуга. — Я вытащил вас и Корбала. Ещё я потушил пожар. Сейчас мне нужно открыть все окна…
  
  — Очень хорошо, Эмансипор, — простонал спустя миг серобородый некромант. — Эмансипор, — окликнул он слугу, который собирался отойти.
  
  — Да, господин?
  
  — Признаюсь… я в… замешательстве. Неужели мы обладаем неким хроническим недостатком, Эмансипор?
  
  — Хозяин?
  
  — Недооценива… ох, не важно, Эмансипор. Возвращайся к своим делам.
  
  — Хорошо, господин.
  
  — И ещё, ты заслужил награду за твои труды — чего ты хочешь?
  
  Слуга смотрел на Бошелена на протяжении дюжины ударов сердца, затем потряс головой.
  
  — Всё хорошо, хозяин. Это часть моей работы. Ею я сейчас и займусь.
  
  Некромант поднял голову, чтобы увидеть, как старик ковыляет обратно в здание.
  
  — Такой скромный человек, — выдохнул он. Опустив взгляд на своё покрытое лохмотьями тело в синяках, он расстроенно вздохнул: — Интересно, что осталось в моём гардеробе?
  
  Учитывая недавние события и всё, что он сумел вспомнить, — выбор был невелик.
  
  Снова окутавшись тенью, Быстрый Бен шёл по усыпанной щебнем улице. Большинство пожаров либо потухли сами, либо были затушены, а в закрытых ставнями и открытых окнах оставшихся строений света не было видно. Ночным небом завладели звёзды, в то время как городом правила тьма.
  
  — Жуть какая, — прошептал Таламандас.
  
  Чародей тихо хмыкнул:
  
  — Не ожидал услышать такое от того, кто провёл пару веков в урне посреди кургана.
  
  — Бродяги вроде тебя понятия не имеют о таких вещах как вежливость, — фыркнул Таламандас.
  
  Массивный тёмный силуэт Пленника заслонял горизонт. Слабый свет факелов на площади перед главными воротами придавал его угловатым камням мрачные черты. Выйдя на улицу, ведущую к площади, они наткнулись на первую группу баргастов, окруживших разведённый из обломков мебели костёр. Брезент, растянутый между домами вдоль улицы, превращал проход в подобие тоннеля, очень похожего на торговые улицы в Семи Городах. Вдоль улицы по углам спали люди. Почерневший от дыма брезент во многих местах пестрил отсветами костра. Многие воины-баргасты не спали, оставаясь на страже.
  
  — Через эту толпу незаметно не протиснуться, чародей, — прошептал Таламандас. — Учитывая твоё чудно́е желание повсюду красться, будто мышь в хижине, полной котов. Если ты вдруг забыл, они — мои сородичи…
  
  — Тихо, — скомандовал на выдохе Быстрый Бен, — считай это очередным испытанием нашего партнёрства… и Путей.
  
  — Мы пойдём прямо через них?
  
  — Именно.
  
  — И каким Путём? Только не Д’рисс, молю, эти булыжники…
  
  — Нет-нет. Мы насквозь промокли бы от старой крови. Мы не пойдём под ними, Таламандас. Мы пройдём над ними. Серк, Тропа Неба.
  
  — Я думал, ты исчерпался ещё в усадьбе.
  
  — Исчерпался. Почти. На этот раз придётся немного попотеть.
  
  — Я не потею.
  
  — Вот и проверим. — Чародей открыл Путь Серк. Мир вокруг них немного изменился. Когда глаза Быстрого Бена привыкли, он смог различить потоки воздуха, слои холодного и тёплого течения, параллельные земле, вихри, уходившие вверх в щели между брезентом и камнем, дыхание проходящих людей и память о тепле в камнях и досках.
  
  — Выглядит муторно, — пробормотал деревянный человечек. — Ты намереваешься плыть по этим потокам?
  
  — Почему бы и нет? Мы почти так же невесомы, как воздух. Я могу поднять нас ввысь, но не уверен, что у меня хватит сил на весь полёт. Ты прав — я исчерпался. Поддерживать нас в воздухе — твоя задача, Таламандас.
  
  — Моя? Я ничего не знаю о Серке.
  
  — Я и не прошу тебя изучить его. Я прошу одолжить мне твою силу.
  
  — Мы так не договаривались!
  
  — А теперь договорились.
  
  Чучелко заёрзало на плече Быстрого Бена.
  
  — Высасывая мою силу, ты ослабишь защиту от яда, которую я тебе предоставляю.
  
  — И нам надо выяснить какой у меня предел, Таламандас. Я должен знать, сколько твоей силы я смогу взять в случае чего.
  
  — Да каких же ужасов ты ждёшь в тот миг, когда мы бросим вызов Увечному богу? — спросил деревянный человечек. — Неудивительно, что ты держишь все свои планы в секрете!
  
  — Могу поклясться, ты говорил, что готов пожертвовать собой ради общего дела — уже передумал?
  
  — Ты можешь положиться на меня, чародей! Но это крайние меры!
  
  Быстрый Бен невольно улыбнулся.
  
  — Расслабься. Я не собираюсь сжигать тебя на костре. И биться с Увечным богом я тоже не планирую. Не так прямо. Однажды я уже столкнулся с ним лицом к лицу, и одного раза мне более чем достаточно. Но мне и правда нужно отыскать предел сил, которые я могу у тебя взять. А теперь, шаман, давай раскупорим тебя и посмотрим, чего мы сможем добиться.
  
  Шипя от ярости, Таламандас неохотно прорычал своё согласие.
  
  Быстрый Бен оторвался от земли и скользнул вперёд по ближайшему потоку ветра, дувшего вдоль улицы. Поток был холодным и бежал вниз под брезент. За миг до попадания в нисходящий поток чародей оттолкнулся вверх в вихре жара, идущего от костров.
  
  — Проклятье! — выпалил Быстрый Бен, когда его развернуло и подкинуло на струе тёплого воздуха. Сжав зубы, чародей зачерпнул силу деревянного человечка и убедился в том, что подозревал с самого начала.
  
  Сила Худа, до последней капли. Баргастскими богами тут и не пахнет. Треклятые новички растянулись слишком тонко. Интересно, что вытягивает их силы? В Доме Смерти в колоде есть карта, чью роль очень долго никто не мог занять. Маг. И теперь, я думаю, она наконец-то нашла своё лицо, глупое личико из жёлудя. Таламандас, возможно, ты совершил ужасную ошибку. Что до вас, баргастские боги, я дам вам совет на будущее. Никогда не передавайте своих слуг другому богу, иначе они, скорее всего, больше не будут
  вашими слугами. Вместо этого забравший может превратить их в клинок… направленный прямо вам в спину.
  
  Дорогие баргастские боги, вы попали в мир полный хищников, куда более отвратительных и хитрых чем прежние. Вам повезло, что я здесь.
  
  Он начал грубо втягивать эту силу.
  
  Деревянная фигурка скорчилась, впиваясь пальцами-веточками в плечо и шею чародея.
  
  Быстрый Бен мысленно сжал силу владыки Смерти и потянул.
  
  Иди сюда, ублюдок. Сейчас мы с тобой поговорим.
  
  В его крепко стиснутой руке был зажат трепещущий кусок грубого полотна. Дыхание смерти охватило чародея, его присутствие было неоспоримым, в нём бушевала ярость.
  
  И оно было абсолютно беспомощно в крепкой хватке смертного.
  
  Быстрый Бен хрипло рассмеялся:
  
  — Ох уж эти мне пороги да прокладки. Ты хочешь быть моим союзником, Худ? Ну, хорошо, я рассмотрю твое предложение по справедливости, невзирая на обман. Но тебе придётся раскрыть передо мной все свои планы.
  
  — Проклятый дурак!
   — Голос Худа прогремел в голове мага, вызвав пульсирующую боль.
  
  — Тише, — прошипел сквозь зубы Быстрый Бен, — иначе я стащу тебя за шкирку, и Фэнер окажется не единственным богом, которого теперь можно запросто убить.
  
  Дому Цепей нужно отказать!
  
  Маг моргнул, сбитый с толку заявлением Худа.
  
  — Дому Цепей? Это тот яд,
  с которым мы боремся, да? Лихорадка, поразившая Огнь, заразившая Пути…
  
  Смертный, нужно убедить Господина Колоды. Дом Увечного бога находит себе… последователей…
  
  — Погоди-ка! Последователей? Среди пантеона?
  
  — Именно так, предателей. Полиэль, Госпожа мора, стремится стать Супругой Короля Цепей. Вестника… переманили. Древний воин желает занять место Грабителя; в то время как в далёких землях этот Дом нашёл себе Смертного Меча. Маури теперь обнимает Троих: Калеку, Прокажённого и Глупца, которые заняли место Пряхи, Каменщика и Солдата. Но тревожней всего то, что древние силы сгущаются вокруг последней из ужасных карт… смертный, нужно открыть Господину Колоды глаза на угрозу, нависшую над всеми нами.
  
  Быстрый Бен нахмурился.
  
  — Капитан Паран не из тех, кто чего-то не замечает, Худ. По правде говоря, он вполне вероятно прозорливее тебя и, по крайней мере, куда более беспристрастен. Что-то подсказывает мне: холодный и чистый рассудок это именно то, что может понадобиться, когда придёт время принимать решение. Так или иначе, Дом Цепей, возможно, и твоя проблема, но яд в Путях — моя.
  
  Это — и то, что он делает с Огнью.
  
  — Чародей, тебя уводят прочь от истинной беды, сбивают с толку. В Паннионском Домине ты не найдёшь ответов или решений, ибо Провидец находится в центре совсем другой истории.
  
  — Я уже догадался, Худ. Тем не менее я собираюсь разгадать тайны этого ублюдка и его силы.
  
  — Это ничего тебе не даст.
  
  — Это ты так думаешь, — ответил Быстрый Бен, ухмыляясь. — Я ещё свяжусь с тобой, Худ.
  
  — И почему я должен отвечать? Ты не услышал ни слова из тех, что я…
  
  — Услышал. Но запомни вот что, Владыка: боги баргастов могут быть юны и неопытны, но это продлится недолго. Кроме того, молодые боги
  — опасные боги. Если ты ранишь их сейчас, они никогда не забудут о том, кто именно нанёс эти раны. Ты предложил помочь им, и лучше бы тебе так и сделать, Худ.
  
  — Ты смеешь угрожать мне…
  
  — И кто теперь не слушает? Я не угрожаю. Я предупреждаю тебя. И это касается не только баргастских богов. Трейк нашёл себе достойного Смертного меча. Разве ты не чувствуешь его? Я стою тут, как минимум, в ста шагах от него, между нами не менее двенадцати каменных стен, но я чувствую
  этого человека. Его терзает боль от потери кого-то близкого, кого-то, чью душу теперь держишь ты. Этот Смертный Меч тебе не друг, Худ.
  
  — Думаешь, я не рад был всему, что он дал? Трейк обещал мне души, и его смертные слуги принесли их.
  
  — Иными словами, Тигр Лета и баргастские боги выполнили свою часть сделки. Теперь лучше бы тебе сделать то же самое, включая освобождение Таламандаса, когда придёт время. Придерживайся духа честной сделки, Худ… или тебя ничему не научила ошибка с Дассемом Ультором?
  
  Чародей почувствовал, как внутри Владыки Смерти забурлил гнев, но бог смолчал.
  
  — Именно, — прорычал Быстрый Бен, — обдумай это. А пока ты освободишь столько своей силы, сколько понадобится, чтобы перенести меня над этой толпой, прямо на площадь перед Пленником. А потом отступишь так далеко, как надо, чтобы вернуть Таламандасу его свободу. Можешь скрываться за его нарисованными глазами, если на то будет твоя воля, но не ближе. Пока я не решу, что ты снова мне нужен.
  
  — Однажды ты будешь моим, смертный…
  
  — Не сомневаюсь, Худ. Но пока давай просто наслаждаться предвкушением? — С этими словами чародей отпустил плащ бога. Присутствие ослабло.
  
  Сила послушно потекла вокруг, потоки воздуха тащили Быстрого Бена и деревянную фигурку, вцепившуюся в его плечо, над навесами.
  
  Таламандас зашипел.
  
  — Ох… Что случилось? Я… я на секунду потерял сознание.
  
  — Всё хорошо, — прошептал чародей. — К тебе вернулась твоя сила, чучелко?
  
  — Да, пожалуй. Я… я могу её использовать.
  
  — Рад слышать. Теперь неси нас к площади.
  
  Тонкая вуаль дыма укрыла звёздное небо. Капитан Паран сидел на широких ступеньках парадного входа в Пленник. Прямо перед ним, в конце широкой улицы, находились укреплённые ворота. Через распахнутые створки и нависший туман виднелась площадь, усеянная огнями костров в баргастских лагерях.
  
  Малазанец был истощён, но ему не спалось. Два колокола тому он оставил Кафала, и с тех пор мысли капитана разбегались тысячами путей. Баргастские воины ещё трудились в зале, разбирая на части каноэ и собирая древние клинки. Кроме этого чертога, Пленник казался практически пустым и безжизненным.
  
  Безлюдные комнаты и коридоры неумолимо подталкивали Парана к мысли о том, что ровно так же теперь выглядит их родовая усадьба в Унте, ведь отец и мать умерли. Фелисин в цепях, махает киркой в руднике за тысячу лиг отсюда, а любезная сестрица Тавор занимает пару десятков роскошных покоев во дворце Ласиин.
  
  Дом пустует наедине с воспоминаниями, наверняка разграбленный служанками, стражей и уличной шпаной. Проезжает ли мимо него адъюнкт? Думала ли она когда-то заглянуть в него посреди занятого хлопотами дня?
  
  Нет, она была не из тех, кто тратит время на сантименты. Тавор всегда была предельно, жесточайше рациональна, её холодные глаза наполнял прагматизм настолько острый, что любого, кому хватило бы глупости подойти близко, рассёк бы на мелкие кусочки.
  
  Императрица наверняка очень довольна своей новой помощницей.
  
  А как ты, Фелисин? С такой широкой улыбкой и игривыми глазами? На отатараловых рудниках нет места скромности, ничто не защитит тебя от худших проявлений человеческой природы. Рано или поздно тебя возьмёт под крыло какой-нибудь сутенёр или бандит.
  
  Цветок, раздавленный каблуком.
  
  Тем не менее, если я знаю нашу сестру, она собирается вызволить тебя. Или забросила туда пару стражников, чтобы присматривали за тобой, пока ты отбываешь там срок.
  
  Но она спасает уже не ребёнка. Уже нет. Никакой улыбки, и в глазах, когда-то игривых, нечто тяжёлое и смертельное. Должен был отыскаться другой способ, сестра. Боги, лучше бы ты просто убила Фелисина — даже это было бы милосердием.
  
  А теперь — теперь, боюсь, тебя однажды ждёт расплата…
  
  Паран медленно покачал головой. Его семье никто бы не позавидовал. Разорваны изнутри напополам, своими собственными руками. И теперь мы, брат и сёстры, каждый наедине со своей судьбой.
  Вероятность того, что эти судьбы когда-то сойдутся вновь, никогда ещё не казалась столь ничтожной.
  
  Лестница за ним была засыпана пеплом, как если бы в городе в живых остался только камень. Тьма казалась мрачной и печальной. В этом месте не было ни одного звука, присущего ночи. Сегодня присутствие Худа ощущается ближе, чем обычно…
  
  Одна из громоздких двойных дверей, качнувшись, открылась. Капитан оглянулся и кивнул.
  
  — Смертный меч. Ты выглядишь хорошо… отдохнувшим.
  
  Громадный мужчина скривился.
  
  — Чувствую себя так, будто жизнь раскатала меня в лепешку. Грубая женщина.
  
  — Я и раньше слышал, как мужчины говорят такое о своих женщинах. И всегда в их жалобе есть намёк на удовольствие. Я и сейчас его слышу.
  
  Остряк нахмурился.
  
  — Да, ты прав. Это забавно.
  
  — На ступеньках полно места. Присаживайся, если хочешь.
  
  — Не стану мешать твоему уединению, капитан.
  
  — Прошу, останься, по одиночеству я плакать не буду. Когда я один, в голову лезет слишком много мрачных мыслей.
  
  Смертный меч прошёл вперёд и медленно уселся на ступеньку рядом с Параном. Расстёгнутая потрёпанная броня шуршала и звенела. Он опёрся локтями на колени, руки в боевых рукавицах болтались в воздухе.
  
  — На мне такое же проклятие, капитан.
  
  — Тогда тебе повезло найти Хетан.
  
  Мужчина хмыкнул.
  
  — Проблема в том, что она ненасытна.
  
  — Иными словами, ты искал одиночества, которому я помешал.
  
  — До тех пор, пока не когтишь мне спину, я рад твоей компании.
  
  Паран кивнул.
  
  — Ну, я-то на кота не похож… ой, прости.
  
  — Да ладно. Если у Трейка нет чувства юмора — его проблема. Хотя учитывая, что он выбрал меня своим Смертным мечом, чувство юмора у него отменное.
  
  Паран осмотрел сидящего рядом мужчину. За полосками татуировки скрывалось многое повидавшее лицо. Закалённый, с грубыми чертами; теперь, когда в его плоти и крови текла сила бога, глаза стали похожи на тигриные. Но вокруг них — смешливые морщинки.
  
  — Мне кажется, Трейк сделал мудрый выбор…
  
  — Нет, если он ожидает от меня благочестия или требует обетов. Видит Худ, я даже драться не люблю. Я не солдат и никогда не хотел им быть. Как же тогда я должен служить богу Войны?
  
  — Лучше уж ты, чем какой-нибудь кровожадный верзила со сросшимися бровями, Остряк. Нежелание обнажить эти мечи и всё, что они представляют, кажется мне хорошим признаком. Видят боги, в наше время это большая редкость.
  
  — Не уверен. Весь этот город не горел желанием сражаться. Ни жрецы, ни джидраты, ни даже «Серые мечи». Если бы только был другой путь… — Он пожал плечами. — И я такой же. Если бы не то, что случилось с Драсти и Скаллой, я бы прятался в тоннелях с остальными — где-то там, внизу.
  
  — Скалла — это твоя подруга со сломанной рапирой, да? А кто такой Драсти?
  
  Остряк на миг отвернулся.
  
  — Ещё одна жертва, капитан. — В его голосе звенела горечь. — Просто ещё один человек, попавшийся им на пути. Я слышал, ваша малазанская армия на западе отсюда присоединяется к этой насмерть проклятой войне. Почему?
  
  — Временное отклонение. У нас кончились враги.
  
  — Никогда не понимал солдатский юмор. Вам так важно воевать?
  
  — Если ты имеешь в виду лично меня, то ответ — нет. Не важно. Но для людей вроде Дуджека Однорукого и Скворца это — смысл жизни. Они творцы истории. Их дар — умение командовать армиями. Их деяния перекраивают карты мира. Что до солдат, идущих за ними, я бы сказал, что для большинства это — карьера, возможно, единственная, в которой они смогли бы преуспеть. Солдаты — физическое проявление воли своих командиров и, таким образом, инструмент в созидании истории. По солдату на букву учебника.
  
  — А что случится, если их командиры — суицидальные дураки?
  
  — Жаловаться на своих офицеров — жребий любого солдата. Каждый изгвазданный в грязи пехотинец — мастер гадать задним числом и великий стратег постфактум. Но правда заключается в том, что в Малазанской империи армией традиционно заведуют превосходные и компетентные командиры. Жёсткие и справедливые, обычно из простолюдинов, хотя, могу тебя уверить, что моё «благородное сословие» совершало разрушительные вылазки против этой традиции. Если бы я выбрал более безопасный путь, уже дослужился бы до Кулака. Дело даже не в компетентности или опыте. Свою роль сыграли бы связи. Хотя Императрица наконец-то нашла гниль и приняла меры, так что уже, наверное, поздно.
  
  — Тогда почему, Худ её побери, она объявила Дуджека Однорукого вне закона?
  
  Паран некоторое время молчал, затем пожал плечами.
  
  — Политика. Целесообразность, видимо, может подтолкнуть даже руку Императрицы.
  
  — Мне кажется, что-то тут нечисто, — пробормотал Остряк. — Ты не станешь обрезать крылья своему лучшему командиру просто из-за досады.
  
  — Возможно, ты и прав. Увы, я не тот, кто способен это подтвердить или опровергнуть. В любом случае, между Дуджеком и Ласиин гноятся старые раны.
  
  — Капитан Паран, ты слишком открыто выражаешь своё мнение. Заметь, не моё это дело. Но твои открытость и честность могут однажды обеспечить тебе билет на виселицу.
  
  — Слушай дальше, Смертный меч. Появился новый Дом, который хочет вступить в Колоду Драконов. Он принадлежит Увечному богу. Я чувствую давление: голоса бесчисленных богов, все требуют, чтобы я ответил ему отказом. И кажется, только я проклят этой ответственностью. Благословить мне Дом Цепей или нет? У меня есть множество аргументов против такого благословения, и мне не нужны для этого боги, шепчущие мне их на ухо.
  
  — Так в чём проблема, капитан?
  
  — Всё просто. Глубоко внутри, так глубоко, что его почти не различить, я слышу одинокий крик. Единственный голос, Остряк, требующий абсолютно противоположного. Требующий от меня дать Дому Цепей добро. Я должен
  благословить право Увечного бога занять место в Колоде Драконов.
  
  — И чей же голос выкрикивает подобные безумства?
  
  — Думаю, мой.
  
  На дюжину ударов сердца Остряк затих, но Паран чувствовал, что нечеловеческие глаза даруджийца впились в него. Наконец Смертный меч посмотрел в сторону и пожал плечами.
  
  — Я почти ничего не знаю о Колоде Драконов. Она ведь для гаданий, да? Этим я никогда интересовался.
  
  — Как и я.
  
  Резкий смех Остряка разошёлся эхом. Он медленно кивнул.
  
  — Вспомни, что ты сам недавно говорил. Лучше, чтоб богу Войны служил человек, который ненавидит воевать, а не кровожадный убийца. По этой логике, может, лучше, чтобы Колодой Драконов распоряжался тот, кто ничего не знает о ней, а не тот, кто всю жизнь этим занимался.
  
  — Что-то в твоих словах есть. Хоть это и не облегчает моё чувство неполноценности.
  
  — Ну да, что-то есть, — он сделал паузу, потом продолжил: — Чувствую, как мой бог дрожит от ужаса от твоих слов, капитан. От того, что ты думаешь по поводу Дома Цепей Увечного бога. Но, как я уже говорил, я — не последователь. Так что, наверное, я смотрю на это по-другому. Если Трейк предпочитает дрожать на своих четырёх вялых лапках — это его дело.
  
  — Остряк, твоё бесстрашие меня сбивает с толку. Ты, выходит, не видишь в узаконивании Дома Цепей ничего опасного. Почему?
  
  Даруджиец пожал огромными плечами.
  
  — Но ведь в этом вся соль. Узаконивание. Сейчас Увечный бог находится вне
  игры и никакие правила его не сковывают…
  
  Паран внезапно вскочил на ноги.
  
  — Ты прав! Бездна меня побери, ты прав. Если я благословлю Дом Цепей, Увечный бог будет… связан…
  
  — Очередной игрок, толкающийся с другими в одной лодке. Сейчас он наносит удар каждый раз, когда выпадает случай. Оказавшись в игре, он лишится такой привилегии. Ну, я так думаю, капитан. И когда ты сказал, что хочешь благословить этот Дом, я прикинул: а чего суетиться-то? Звучит, по-моему, очень логично. Боги иногда бывают настолько бестолковы, что им нужны мы, смертные, чтобы размышлять здраво, если нужен ясный ум. Прислушайся к своему одинокому голосу, парень, вот мой совет.
  
  — И это хороший совет…
  
  — Наверно. Или плохой. Однажды за то, что я его тебе дал, Трейк и другие боги поджарят меня в пылающей бездне.
  
  — Я составлю тебе компанию, — сказал Паран, улыбаясь.
  
  — Хорошо, что мы оба ненавидим одиночество.
  
  — Это солдатский юмор, Остряк.
  
  — Правда? Но я говорил серьёзно, капитан.
  
  — Ох.
  
  Остряк поглядел на него:
  
  — Подловил.
  
  Нисходящий поток холодного воздуха опустил Быстрого Бена на усыпанные щебнем плиты площади. В дюжине шагов отсюда темнели ворота. За ними на широких и низких ступенях Пленника сидели бок о бок капитан Паран и Смертный меч.
  
  — Как раз с этими двумя я и хотел поговорить, — прошептал чародей, отпуская Путь Серк.
  
  — Только не надо опять ссориться, — взмолился Таламандас со своего насеста на плече Быстрого Бена. — Эти люди очень могущественны…
  
  — Расслабься, — сказал чародей, — никаких свар я не жду.
  
  — Ладно. Но на всякий случай я лучше сделаюсь невидимым.
  
  — Да как хочешь.
  
  Деревянный человечек исчез, хотя чародей все ещё чувствовал незначительный вес на плече и веточки-пальцы, сжатые на вороте плаща.
  
  Двое мужчин подняли глаза на приближающегося Быстрого Бена.
  
  Паран приветственно кивнул.
  
  — Последний раз, когда мы виделись, тебя мучила лихорадка. Рад, что тебе лучше. Остряк, это Быстрый Бен, солдат из «Мостожогов».
  
  — Маг.
  
  — И это тоже.
  
  Остряк некоторое время изучал Быстрого Бена, и Паран ощутил, как за янтарными кошачьими глазами мужчины беспокойно шевельнулась звериная натура. Наконец даруджиец сказал:
  
  — От тебя несёт смертью, и мне это не нравится.
  
  Быстрый Бен посмотрел на него.
  
  — Правда? Ну, я с недавних пор угодил в дурную компанию. Неприятно, не спорю, но, увы, необходимо.
  
  — Дело только в этом?
  
  — Надеюсь, что так, Смертный меч.
  
  Жестокая угроза промелькнула в глазах Остряка, потом медленно исчезла. Он смог пожать плечами.
  
  — Именно «мостожог» спас жизнь Скалле, поэтому пока я буду сдерживать себя. Посмотрим, развеется этот запах или нет.
  
  — Считай, — сообщил Паран Быстрому Бену, — это такой мудрёный способ сказать тебе, что пора бы принять ванну.
  
  — Вот так-так, — ответил чародей, глядя на капитана. — Шутки в твоём исполнении — это что-то новенькое.
  
  — С недавних пор многое изменилось, — согласился Паран. — Если ты ищешь ребят, то они в казармах джидратов.
  
  — На самом деле я принёс послание от Скворца.
  
  Паран выпрямился.
  
  — Ты смог связаться с ним? Несмотря на отравленные Пути? Впечатляюще, чародей. Я весь внимание. Он отдал мне новые приказы?
  
  — Бруд созывает очередные переговоры, — сказал Быстрый Бен, — со всеми
  командующим, включая Остряка, Хумбролла Тора и того, кто остался за главного у «Серых мечей». Сможешь довести это до сведения тех, что сейчас здесь в Капастане?
  
  — Думаю, да. Это всё?
  
  — Если хочешь доложить Скворцу что-то, могу передать.
  
  — Нет, спасибо. Я приберегу это для личной встречи.
  
  Быстрый Бен ухмыльнулся. Ладно, пусть так.
  
  — Что касается остального, нам лучше поговорить наедине, капитан.
  
  Остряк начал вставать, но Паран протянул руку и остановил его.
  
  — Наверное, я знаю, о чём ты хочешь спросить, Быстрый Бен.
  
  — Возможно. Но я бы предпочёл, чтобы это было не так.
  
  — Значит, я тебя огорчу. Скажу прямо. Я ещё не решил узаконивать ли Дом Цепей. По правде говоря, я ещё ничего ни про что не решил — и возможно, мне понадобится некоторое время, чтобы это изменить. Не пытайся давить не меня.
  
  Быстрый Бен поднял обе руки.
  
  — Ты обижаешь меня, капитан. Я не собираюсь на тебя давить. Ещё недавно сам Худ пытался давить на меня, и это здорово меня взбесило. Когда кто-то требует от меня следовать одному пути, мои инстинкты сразу говорят — делай всё наоборот. Не ты один тут любишь ворошить навоз.
  
  Остряк захохотал.
  
  — Экое преуменьшение! Кажется, сегодня ночью у меня идеальная компания. Продолжай, чародей.
  
  — Я добавлю лишь одно, — проговорил Быстрый Бен, разглядывая Парана. — Наблюдение. Возможно, я не прав, но мне так не кажется. Твоя болезнь, капитан, не от того, что ты сопротивляешься своим силам, а от того, что ты сопротивляешься сам себе. Что бы тебе ни говорили твои инстинкты, прислушайся к ним. Следуй им, а остальное шли в Бездну. Это всё.
  
  — Это, — тихо уточнил Паран, — твой совет или Скворца?
  
  Быстрый Бен пожал плечами.
  
  — Окажись он здесь, он сказал бы то же самое, капитан.
  
  — Ты знаешь его очень давно, верно?
  
  — Так точно, очень давно.
  
  Спустя некоторое время Паран кивнул.
  
  — Я пришёл к этому же выводу совсем недавно. Если быть точным, этой ночью, с помощью Остряка. Кажется, мы трое собираемся очень сильно разозлить парочку очень могущественных созданий.
  
  — Пусть себе визжат, — прорычал Смертный меч. — Видит Худ, мы отдавали всё, пока они сидели и смеялись над нами. Пришло время натянуть рукавицу на другую руку.
  
  Быстрый Бен тяжело вздохнул. Ладно, Худ, я так и не попытался, но лишь потому, что было очевидно: Паран не намерен прислушиваться к тебе. И возможно, теперь, обдумав всё, я понимаю, почему. Так что пока он чего-то стоит, прими мой совет: Дому Цепей быть. Прими и подготовься к этому. У тебя достаточно времени… более или менее.
  
  И ещё кое-что, Худ. Ты и другие боги, вы слишком долго имели неоспоримую власть. А теперь сделайте шаг назад и посмотрите, как справятся смертные… думаю, вы сильно удивитесь.
  
  Изнурённые, изгвазданные в грязи, но живые. Выжившие жители Капастана покинули последний тоннель, когда небо на востоке просветлело. Побледневшие обитатели городских катакомб, шатаясь в свете факелов, вливались в толпу, где бродили, будто потерянные посреди города, который когда-то звали домом.
  
  Кованый щит Итковиан вновь оседлал боевого коня, несмотря на то, что любое быстрое движение заставляло его шататься. Голова кружилась от истощения и ноющих ран. Но нужно было оставаться на виду. Единственным его предназначением было простое присутствие. Знакомый, узнаваемый, обнадёживающий.
  
  Начиная с завтрашнего дня, жрецы из Совета Масок проведут по городу процессию, чтобы вселить и утвердить надежду на то, что власть осталась, что кто-то был при ней, и жизнь продолжается. Но здесь, во тьме — такое время Итковиан выбрал для того, чтобы облегчить потрясение от масштаба разрушений, — пока жрецы беспробудно спят в стенах Пленника, триста девяносто «Серых мечей», включая тех, что вышли из тоннелей, расположились у всех выходов из катакомб и всех мест сбора уцелевших жителей.
  
  Солдаты должны были поддерживать военное положение и придать происходящему суровый, упорядоченный тон, однако Итковиан понимал, что их величайшая ценность — психологическая.
  
  Мы все — защитники. Мы устояли и выстоим.
  
  И хоть тьма была пропитана скорбью, победа и всё, что она значила, сияла над ними, точно рассвет. Ослабляли невыносимое давление разрушений, которые медленно показывались со всех сторон. В каждом из выживших была рана, оставленная этой осадой — жестокая случайность судьбы, поразившая дух, словно чума. Но своим простым и твёрдым присутствием «Серые мечи» стали примером, знаменем для всего города.
  
  И мы выстоим.
  
  Как только «Серые мечи» справятся с этой задачей, по мнению Итковиана, они исполнят условия контракта. Закон и порядок можно оставить на джидратов из Пленника. Выжившие «Серые мечи» покинут Капастан и, наверное, никогда сюда не вернутся. Теперь Кованый щит задавался вопросом будущего роты наёмников. Из семи тысяч выжили всего триста девяносто. «Серые мечи» могут никогда не оправиться от этой бойни. Но будь дело только в чудовищных потерях, с ними можно было бы справиться. Изгнание Фэнера из своего Владения — совсем другое дело. Армия, верная богу, лишённому своей силы, как предполагал Итковиан, ничем не отличалась от любого другого отряда наёмников: сборище отбросов и заблудших профессиональных солдат. Стопка монет не могла быть надёжной опорой; не многие из существующих отрядов наёмников могли по праву претендовать на честь и отвагу; не многие будут сражаться до конца, если можно сбежать.
  
  Набирать новобранцев стало трудно. «Серым мечам» были нужны трезвые и стойкие личности. Солдаты, способные подчиняться дисциплине высшего уровня; те, для кого обет — не пустое слово.
  
  Ах, Клыки Фэнера, мне нужны фанатики…
  
  И в то же время его люди не должны быть чем-либо связаны. Редкое сочетание.
  
  А если и сумеешь найти таких людей, кому бы они могли присягнуть? Не Трейку — этот костяк армии уже есть, и собран он вокруг Остряка.
  
  Было ещё два северных бога войны, о которых знал Итковиан. Они редко почитались здесь, в центральных землях и на юге.
  
  Как Хетан назвала меня? Никогда не сравнивала меня с тигром или медведем. Нет. В её глазах я всегда был волком.
  
  Что ж, хорошо…
  
  Он поднял голову и разглядывал толпу выживших на площади, пока не увидел одинокую всадницу.
  
  Та смотрела на него.
  
  Итковиан жестом подозвал её к себе.
  
  Женщине потребовалось некоторое время, чтобы провести своего коня через толчею и добраться до Итковиана.
  
  — Сударь?
  
  — Найдите капитана. Мы трое должны кое-что сделать.
  
  Женщина отдала честь и развернула коня.
  
  Итковиан смотрел, как она въехала в переулок и скрылась из виду. Его решение было крайне логичным, но самому Кованому щиту оно казалось пустым, словно он лично не имел никакого отношения к тому, что случится после подготовки, не играл никакой роли в грядущем. Тем не менее выживание «Серых мечей» важнее его собственных желаний и, по правде говоря, его собственной жизни. Так должно быть. Я не могу думать ни о чём другом. Нужно создать новый Устав. Даже с этим — я ещё не закончил.
  
  Капитан Норул нашла себе лошадь. Лицо Норул под шлемом выглядело состарившимся — она слишком давно гнала сон прочь. Женщина молча подъехала к Кованому щиту вместе с вестовой капанкой.
  
  — Следуйте за мной, сударыни, — сказал Итковиан, поворачивая скакуна.
  
  Они промчались через город и выехали наружу через северные ворота. Небо над ними бледнело лазурью. В трёх лигах от города расположился лагерь баргастов. Между юртами и палатками изредка проходили патрули из арьергарда. В небо устремлялись бесчисленные столбы дыма от костров, которые старики и старухи из лагеря развели, чтобы приготовить завтрак. Дети уже бегали по кривым тропкам — они были тише, чем городские ровесники, но не менее энергичны.
  
  Трое «Серых мечей» пересекли разграбленные позиции паннионцев и поехали прямиком в ближайший лагерь баргастов.
  
  Итковиан не удивился, увидев полдюжины старух, которые собрались на окраине лагеря, чтобы их встретить. Сюда нас привёл поток, который вы, ведьмы, ощутили в той же мере, что и я, и это делает правильность решения известной и простой.
  Осознание не облегчило его решения. Воспринимай это как ещё одно бремя, Кованый щит, предназначенное тебе так же, как и все прочие…
  
  Они натянули поводья перед старейшинами баргастов.
  
  Долгое время никто не говорил, затем одна из старух хихикнула и взмахнула рукой.
  
  — Что ж, идёмте.
  
  Итковиан спешился, женщины последовали его примеру. Дети подошли и забрали поводья трёх лошадей, увели их прочь.
  
  Во главе со старухой старейшины двинулись по главной дорожке лагеря к огромной юрте в дальнем конце. Вход охранялся двумя баргастскими воинами. Старуха зашипела на них, и оба отошли.
  
  Итковиан, вестовая и капитан последовали за старейшинами внутрь.
  
  — Редко мужчина входит сюда, — проговорила старуха, ковыляя на другую сторону центрального очага и усаживаясь на груду мехов.
  
  — Это честь…
  
  — Вот и нет! — перебила она, хихикая. — Чтоб затащить сюда воина, тебе пришлось бы избить его до потери сознания, но даже тогда его братья и друзья напали бы на тебя прежде, чем ты успел бы донести его до входа. Ты — молодой мужчина среди старых женщин, и в мире этом нет ничего опасней!
  
  — Но взгляни на него! — воскликнула другая баргастка. — В нём страха нет!
  
  — Очаг души его погас, там только пепел, — принюхалась третья.
  
  — Даже если так, — возразила первая женщина, — тем, чего он ищет, этот мужчина подарит огненную бурю заледеневшему лесу. Тогчта и Фаранд — любовники, утратившие друг друга навеки, замёрзшие сердца, воющие в глубоких твердынях Лейдерона и дальше — мы ведь все слышали их плач в своих снах. Разве не так? Они всё ближе, но идут они не с севера, о нет, не с севера. И теперь этот мужчина, — она наклонилась вперёд, морщинистое лицо скрывал дым очага, — этот мужчина…
  
  Последние слова были выдохом.
  
  Итковиан глубоко вздохнул и указал на вестовую — женщину из капанских новобранцев.
  
  — Смертный меч…
  
  — Нет, — прорычала старуха.
  
  Кованый щит вздрогнул.
  
  — Но…
  
  — Нет, — повторила она. — Он найден. Он существует. Это уже сделано. Посмотри на её руки, Волк. Слишком много в них заботы и ласки. Она будет Дестриантом.
  
  — Вы… вы в этом уверены?
  
  Старуха кивнула в сторону капитана.
  
  — А эта, — продолжила она, не ответив на вопрос Итковиана, — станет тем, кем был ты. Она примет бремя, а ты, Волк, должен показать ей всё, что ей нужно знать. Правда сего — в её глазах, и в любви, что она питает к тебе. Она станет любви ответом — равным, по крови. Она станет Кованым щитом.
  
  Остальные старейшины закивали в знак согласия, их глаза мерцали во мраке над крючковатыми носами, будто на Итковиана смотрела стая ворон.
  
  Он медленно повернулся к капитану Норул. Та была поражена.
  
  Взглянула на него.
  
  — Сударь, что…
  
  — Ради «Серых мечей», — сказал Итковиан, стараясь сдержать нахлынувшие тоску и боль, — мы должны поступить именно так, сударыня, — он прохрипел: — Тогг, Владыка Зимы, давно забытый бог войны, в памяти баргастов он дух волка — Тогчта. А его давно утерянная спутница — волчица Фандерея. Фаранд на языке баргастов. В нашем отряде женщин теперь больше, чем мужчин. Должен быть объявлен новый Устав. Нам следует преклонить колени перед богом волком и богиней волчицей. Вы будете Кованым щитом, сударыня. А вы, — сказал он глядящей на него широко распахнутыми глазами вестовой, — станете Дестриантом. «Серые мечи» перерождаются, сударыни. Дозволение получено, оно здесь, среди этих мудрых женщин.
  
  Капитан сделала шаг назад, звякнула броня.
  
  — Сударь, вы — Кованый щит «Серых мечей»…
  
  — Нет. Я — Кованый щит Фэнера, а Фэнер, сударыня… исчез.
  
  — Наша рота почти уничтожена, сударь, — сказала Норул. — Мы вряд ли восстановимся. А вопрос качества…
  
  — Вы наберёте фанатиков
  , капитан. Этот склад ума, воспитания и культуры жизненно важен. Вы должны искать, сударыня, вам надобно найти таких людей. Людей, которым ничего не осталось в жизни, людей без веры. Заблудших людей.
  
  Норул качала головой, но он видел, как в серых глазах женщины зреет понимание.
  
  — Капитан, — неумолимо продолжал Итковиан, — «Серые мечи» отправятся в поход с двумя чужими армиями. На юг, чтобы лично убедиться в падении Паннионского Домина. И в благоприятное для этого время вы проведёте набор. Найдёте нужных вам людей среди тенескаури.
  
  Не бойтесь, я пока не покину вас, друг мой. Вам ещё многому следует научиться.
  
  И кажется, нет конца моей цели.
  
  Итковиан заметил, как её глаза помрачнели, и еле сдерживал ужас от того, что натворил. Некоторыми вещами не стоит делиться. Никогда. И это моё самое ужасное преступление — дав ей титул, возложив на неё бремя Кованого щита — я не оставил ей выбора.
  
  Я не оставил ей выбора.
  
  Глава девятнадцатая
  
  Мрачные неожиданности случились в тот день…
  Коральб.
  
  Год Соединения
  
  — За нами следят.
  
  Серебряная Лиса повернулась в седле, прищурилась. Она вздохнула.
  
  — Две мои малазанские няньки, — помедлив, она добавила: — Сомневаюсь, что мы сможем отговорить их.
  
  Крупп улыбнулся.
  
  — Очевидно, магия, которой ты воспользовалась для сверхъестественно-незримой отлучки из лагеря, не столь уж и действенна. Как следствие — больше свидетелей грядущего грозного события. Стесняешься публики, девочка? Кошмарный недостаток, коли так…
  
  — Нет, Крупп, не стесняюсь.
  
  — Тогда подождём их?
  
  — Что-то подсказывает мне, что они предпочтут держаться на расстоянии. Едем дальше, даруджиец. Мы почти прибыли.
  
  Крупп оглядел низкие, поросшие травой холмы вокруг. Острый свет утреннего солнца изгонял прочь последние тени из широких и неглубоких котловин. Не считая двух малазанских солдат в тысяче шагов позади, они были совершенно одни.
  
  — Скромное воинство, как я погляжу, — заметил он. — Зарылись в сусличьи норы, не иначе.
  
  — Их дар и проклятие, — отозвалась Серебряная Лиса. — Как пыль — во всём, т’лан имассы…
  
  Как только она это сказала, — всадники продолжали ехать медленной рысью — на склонах холмов возникли фигуры. Костлявые волки; они бежали размашистым шагом, не издавая ни звука. Т’лан айи — поначалу лишь пара десятков, а затем — сотни.
  
  Мул Круппа взревел, прижал уши и затряс головой.
  
  — Спокойно, тварь! — заорал даруджиец, пугая животное ещё больше.
  
  Серебряная Лиса подъехала ближе и усмирила мула, прикоснувшись к шее.
  
  Всадники приблизились к плосковерхому холму, высившемуся меж древних, давно высохших, широких речных русел с размытыми пологими берегами. Достигнув вершины, Серебряная Лиса натянула поводья и спешилась.
  
  Крупп торопливо последовал её примеру.
  
  Т’лан айи продолжали очерчивать круги на некотором расстоянии от них. Волки — а их были тысячи — стали похожи на призраков, смешавшись с пылью, поднятой их непрестанным, неслышным бегом.
  
  Позади рхиви и даруджийца две воительницы, на которых т’лан айи не обращали никакого внимания, повели своих лошадей вверх по склону.
  
  — Жарко будет, — заметила одна из них.
  
  — Очень жарко, — согласилась другая.
  
  — Хороший денёк, чтоб прогулять драку.
  
  — Точно. В любом случае, сражаться с тенескаури мне не особо интересно. Жалкое зрелище — голодающее войско. Ходячие скелеты…
  
  — Любопытная картина, — сказал Крупп. — Учитывая всё прочее.
  
  Обе воительницы замолчали, разглядывая его.
  
  — Извините, что мешаю вам болтать, — сухо сказала Серебряная Лиса, — но не могли бы вы все встать позади меня? Спасибо, нет, чуть-чуть дальше. Скажем, на пять шагов, этого будет достаточно. Сейчас начнётся, и я, с вашего позволения, советовала бы вам не вмешиваться.
  
  Взгляд Круппа — и, конечно же, обеих воительниц рядом с ним — устремился за спину Серебряной Лисы, к низинам вокруг холма, где восстали из земли приземистые, одетые в меха неупокоенные воины, окружённые морем мерцающей пыли. Неожиданное, жуткое, безмолвное явление.
  
  Как пыль, во всём…
  
  Но пыль обрела форму.
  
  Неровный строй, тусклый блеск кремнёвого оружия, мазки серого, чёрного и тёмно-бурого среди светло-коричневых тонов блёклой, иссохшей кожи. Шлемы-черепа, некоторые украшенные бычьими и оленьими рогами, превратили все склоны и лощины в лежбище костей — словно грязные, угловатые булыжники усыпали бескрайнюю площадь. Ветер не шевелил длинные космы, свисавшие из-под касок; солнечный свет не мог прогнать тени, залёгшие под шлемами и надбровьями, поглотившими глазные впадины. Но все взгляды, внимательные и тяжёлые, были устремлены на Серебряную Лису.
  
  За дюжину ударов сердца открытая равнина исчезла. Теперь на её месте неподвижно и беззвучно стояли десятки тысяч т’лан имассов.
  
  Т’лан айи пропали, скрылись за скопившимся воинством. Стражи. Родичи. Отрекшиеся от Худа.
  
  Серебряная Лиса повернулась к т’лан имассам.
  
  Молчание.
  
  Крупп поёжился. Воздух горел от присутствия нежити, студёных испарений умирающего льда, был наполнен некой неизречённой утратой.
  
  Отчаянием. Или, быть может, почти вечность спустя — лишь его прахом.
  
  Здесь, вокруг нас, древнее знание — этого нельзя отрицать. И всё же, любопытствует Крупп, есть ли здесь память? Настоящая память? Об оживлённой плоти и прикосновениях ветра, о смехе детей? Память о любви?
  
  Когда ты застыл между жизнью и смертью, в леднике промежутка меж ними, как можно сохранить смертные чувства? От них не остаётся даже эха. Лишь память льда, воспоминание о льде и ничего больше. Нижние боги… Какая скорбь…
  
  Фигуры приблизились к склону перед Серебряной Лисой. Безоружные, одетые в меха древних, давно вымерших зверей. Взгляд Крупа сосредоточился на одном из заклинателей костей, широкоплечем, в шлеме с ветвистыми рогами и грязной шкуре полярной лисы. С испугом даруджиец вдруг понял, что знает этого призрака.
  
  Ах, мы встретились снова, Пран Чоль. Прости, но моё сердце обливается кровью при виде тебя, вернее, того, чем ты стал.
  
  Заклинатель в шлеме с ветвистыми рогами первым обратился к Серебряной Лисе.
  
  — Мы пришли, — сказал он, — на Второе Соединение.
  
  — Вы пришли, — прохрипела Серебряная Лиса, — в ответ на мой призыв.
  
  Заклинатель костей медленно склонил голову.
  
  — Всё, что ты есть, было создано давно и направлено рукою Старшего бога. Однако в глубине души ты — имасс. Всё, что это значит, течёт в твоей крови с момента рождения. Ожидание, Призывательница, было долгим. Я — Пран Чоль, один из Кроновых т’лан имассов. Я был вместе с К’рулом в час твоего рождения.
  
  Ответная улыбка Серебряной Лисы была горькой.
  
  — Так ты, значит, мой отец, Пран Чоль? Если это правда, то мы встретились слишком поздно. Для нас обоих.
  
  Отчаяние затопило Круппа. Это был застарелый гнев, слишком долго сдерживаемый, от него воздух стал студёным и ломким. Ужасные слова, с которых началось Второе Соединение.
  
  Пран Чоль будто поник от её слов. Он опустил иссохшее лицо, словно был побеждён чувством стыда.
  
  Нет, Серебряная Лиса, как же ты можешь поступать так?
  
  — Куда бы ты ни ушла тогда, дочь, — прошептал Пран Чоль, — я не мог последовать за тобой.
  
  — Верно, — огрызнулась она. — В конце концов, у тебя был обет
  , ожидающий исполнения. Обряд. Тот самый
  обряд, что превратил ваши сердца в прах. Всё ради войны. Но что есть война? Расставание. Расставание с домом. С любимыми. С самой способностью любить. Ты решил бросить всё это. Ты бросил всё это
  ! Ты бросил… — она внезапно умолкла, оборвав себя.
  
  Крупп закрыл глаза на краткое мгновение, так что смог закончить её фразу в своём сознании. Ты бросил… меня.
  
  Голова Прана Чоля оставалась склонённой. Наконец он слегка её приподнял.
  
  — Призывательница, чего ты хочешь от нас?
  
  — К этому мы скоро придём.
  
  Другой заклинатель костей шагнул вперёд. Облезшая шкура большого бурого медведя покрывала его плечи, и, казалось, сам этот зверь глядит из его затенённых глаз.
  
  — Я — Окрал Лом, — сказал он голосом, похожим на отдалённый рокот грозы, — Все заклинатели костей Кроновых т’лан имассов ныне стоят пред тобой. Агкор Чум, Бендал Хоум, Ранаг Ильм и Бролд Чуд. А также сам Крон, что был избран военным вождём на Первом Соединении. В отличие от Прана Чоля нас не заботит твой гнев. Мы не участвовали в твоём создании, в твоём рождении. Но, как бы то ни было, ты находишься во власти заблуждения, Призывательница. Пран Чоль не может считаться твоим отцом. Вот он стоит, принимая бремя твоего гнева — ибо он тот, кем он есть. Если тебе столь необходимо звать кого-то своим отцом, если тебе нужен кто-то, на ком ты могла бы сосредоточить свою ненависть, сохрани её для того, кого не видишь среди нас.
  
  Кровь медленно отхлынула от лица Серебряной Лисы, как если бы она была не готова к столь жестокой отповеди.
  
  — Н-не вижу среди вас?
  
  — Ваши души были выкованы на Пути Телланна, но не в далёком прошлом — прошлом, когда Пран Чоль жил — поначалу, во всяком случае. Раскрытый Путь о котором я говорю, Призывательница, принадлежал Первому Мечу, Оносу Т’лэнну. Ныне, лишившись клана, он скитается в одиночестве, и это одиночество извратило силу его Телланна…
  
  — Извратило? Как?
  
  — Тем, что он ищет, тем, что лежит в основе его замыслов.
  
  Серебряная Лиса встряхнула головой, как если бы пыталась отрицать всё сказанное Окрал Ломом.
  
  — И что же он ищет?
  
  Заклинатель костей пожал плечами.
  
  — Ты скоро узнаешь, Призывательница, поскольку Онос Т’лэнн услышал твой призыв на Второе Соединение. Но, увы, скорее всего, он опоздает.
  
  Крупп увидел, как Серебряная Лиса медленно перевела взгляд на Пран Чоля, который вновь склонил голову.
  
  Приняв на себя ответственность за её создание, этот заклинатель костей предложил ей дар — объект, на котором сосредоточится её гнев, жертву, на которую его можно обрушить. Я помню тебя в мире моих сновидений, Пран Чоль. Твоё лицо, сострадание в глазах. Осмелюсь ли спросить: были ли вы, имассы, воистину все такими?
  
  Другая пара выдвинулась из строя. В тишине, последовавшей за словами Окрал Лома, один из них произнёс:
  
  — Я Ай Эстос из Логросовых т’лан имассов.
  
  Шкуры полярных волков свисали с плеч этого заклинателя, более высокого и тощего, чем остальные его сородичи.
  
  Ответ Серебряной Лисы прозвучал почти смущённо:
  
  — Я приветствую тебя, Ай Эстос. Тебе позволено говорить.
  
  Т’лан имасс поклонился, затем сказал:
  
  — Логрос смог отправить лишь двух заклинателей костей на это Соединение по причине, которую я сейчас тебе поведаю, — он сделал паузу и, поскольку Серебряная Лиса не отвечала, продолжил: — Логросовы т’лан имассы преследуют отступников, наших сородичей, преступивших Обет. Были совершены преступления, Призывательница, и они должны получить воздаяние. Посему я прибыл от имени кланов Логроса.
  
  Серебряная Лиса встряхнулась, с видимым усилием оторвав взгляд от Пран Чоля. Выпрямилась, сделав глубокий вдох.
  
  — Ты сказал, — произнесла она бесцветным тоном. — Но здесь присутствует другой заклинатель костей из кланов Логроса.
  
  Т’лан имасс в волчьих шкурах отступил в сторону. Фигура позади него была чрезвычайно костлява, череп под тонкой, дряблой кожей, напоминал звериный. На ней был чешуйчатый, жёсткий кожаный плащ до земли. Не покрытый шлемом, широкий и плоский череп являл лишь несколько клочков кожи, каждый из которых украшали редкие пряди длинных седых волос.
  
  — Олар Этил, — произнёс Ай Эстос. — Первая из заклинателей костей, элейнт, первая одиночница. Она не странствовала со мной; Логрос возложили на неё иное задание, которое увело её далеко от кланов. Вплоть до сего дня, мы, кланы Логроса, не видели Олар Этил среди нас много лет. Элейнт, не поведаешь ли об успехе или неудаче твоих исканий?
  
  Первая заклинательница склонила голову и обратилась к Серебряной Лисе:
  
  — Призывательница, поскольку я приблизилась к этому месту, ты повелеваешь моими снами.
  
  — Это так, но я не знала тогда, кто ты. Мы можем обсудить это в другое время. Поведай мне о задании, возложенном на тебя Логросом.
  
  — Логрос послал меня на поиски оставшихся воинств т’лан имассов, которых мы знали по Первому Соединению. Ифэйлов, Керлумов, Бентрактов и Оршанов.
  
  — И ты нашла их? — спросила Серебряная Лиса.
  
  — Четыре оставшихся клана Бентрактовых т’лан имассов в Якуруку, и, полагаю, они всё ещё в ловушке на Пути Хаоса. Там я искала, Призывательница, но безуспешно. Что до Оршанов, Ифэйлов и Керлумов, могу лишь сказать, что мои попытки обнаружить хотя бы след их окончились провалом. Посему мы должны заключить, что они более не существуют.
  
  Серебряная Лиса была явно потрясена словами Олар Этил.
  
  — Столь многие, — прошептала она, — погибли?
  
  В следующий миг Крупп увидел, как она пришла в себя:
  
  — Олар Этил, что заставило Логроса послать тебя на поиски оставшихся воинств?
  
  — Призывательница, Первый Трон обрёл достойного владельца. Логросу так приказал владелец.
  
  — Владелец? Кто?
  
  — Смертный, известный как Келланвед, император Малаза.
  
  Серебряная Лиса долго молчала. Затем проговорила:
  
  — Конечно. Но он более не владеет Троном, не так ли?
  
  — Он более не владеет им, Призывательница, однако он всё ещё не уступил его.
  
  — Что это значит? А! Это потому, что император не умер, верно?
  
  Олар Этил кивнула.
  
  — Келланвед не умер. Он взошёл и занял Престол Тени. Умри он по-настоящему, Первый Трон вновь опустел бы. Но поскольку это не так, он остаётся занят. Мы в тупике.
  
  — И когда это… событие… произошло, вы прекратили служить Малазанской империи, предоставив Ласиин самой управляться с проблемами первых, судьбоносных лет её правления.
  
  — То были смутные времена, Призывательница. Логросовы т’лан имассы разделились. Обнаружение выживших яггутов в Ягг-одане стало временной, пусть и краткой передышкой. Некоторые наши кланы вернулись после того на службу Малазанской империи.
  
  — И этот раскол привёл к появлению отступников, которых ныне преследуют остальные?
  
  Ага, острота разума вернулась к ней. Сколь мрачные, роковые вести. Отступники среди т’лан имассов
  …
  
  — Нет, Призывательница. Отступники нашли другую тропу, которая пока скрыта от нас. Во время бегства они иногда использовали Путь Хаоса.
  
  Хаос? Любопытно, пред кем эти отступники т’лан имассы теперь преклоняют колени? Нет, не стоит гадать. Угроза эта пока далека, полагает Крупп. Всему своё время…
  
  — Какой одиночный образ ты принимаешь, Олар Этил? — спросила Серебряная Лиса.
  
  — Когда превращаюсь, становлюсь неупокоенной сестрой Тиам, породившей всех драконов.
  
  Ни слова более не было сказано. Тысячи т’лан имассов стояли неподвижно, хранили молчание. Двадцать раз стукнуло сердце в груди Круппа. Наконец он прочистил горло и шагнул ближе к Серебряной Лисе.
  
  — Похоже, девочка, они ждут твоего приказа, каким бы этот приказ ни был. Разумным реше…
  
  Серебряная Лиса порывисто развернулась к нему.
  
  — Пожалуйста, — проскрежетала она. — Никаких советов. Это моё Соединение, Крупп. Оставь его мне.
  
  — Конечно, моя дорогая. Самые почтительные извинения. Пожалуйста, продолжай колебаться.
  
  Она состроила кислую гримасу.
  
  — Дерзкий ублюдок.
  
  Крупп улыбнулся.
  
  Серебряная Лиса повернулась обратно к ожидающим т’лан имассам.
  
  — Пран Чоль, прости мне слова, сказанные ранее.
  
  Он поднял голову.
  
  — Призывательница, это я должен просить о прощении.
  
  — Нет. Окрал Лом был прав, порицая мой гнев. Я чувствую, словно тысячу жизней ждала этой встречи — предчувствие, давление…
  
  Крупп прочистил горло.
  
  — Тысячу жизней, Серебряная Лиса? Вглядись чуть внимательней в тех, что стоят перед тобой…
  
  — Спасибо, Крупп, хватит. Поверь, я вполне способна на самобичевание без твоей помощи.
  
  — Разумеется, — пробормотал даруджиец.
  
  Серебряная Лиса взглянула на Пран Чоля снова.
  
  — Я желаю задать тебе и твоим сородичам вопрос.
  
  — Мы ждём, Призывательница.
  
  — Остался ли в живых кто-нибудь из яггутов?
  
  — Из чистокровных мы знаем лишь одного в этом мире. Одного, что не скрывается, служа богу или Домам Азатов.
  
  — И он будет найден в сердце Паннионского Домина, не так ли?
  
  — Так.
  
  — Где он повелевает неупокоенными к’чейн че’маллями. Как такое возможно?
  
  Крупп почувствовал сомнение в голосе Пран Чоля, когда заклинатель костей ответил:
  
  — Мы не знаем, Призывательница.
  
  — И когда он будет уничтожен, Пран Чоль, что потом?
  
  Заклинателя, казалось, ошеломил этот вопрос.
  
  — Это твоё Соединение, Призывательница. Ты есть плоть и кровь — наша возрождённая плоть и кровь. Когда последний яггут будет убит…
  
  — Одно мгновенье, если позволите! — сказал Крупп, делая снова шаг вперёд. Серебряная Лиса раздражённо зашипела, но даруджиец продолжил: — Пран Чоль, помнишь ли ты достойнейшего Круппа?
  
  — Да.
  
  — Достойнейшего, мудрейшего Круппа, верно? Ты сказал, что знаешь лишь одного
  яггута. Достаточно точно, без сомнения. Тем не менее это не то же самое, что сказать, будто лишь один остался, да? Следовательно, ты не уверен насчёт этого, верно?
  
  Ответила Олар Этил:
  
  — Другие яггуты остались, смертный. Обособленные. Скрывшиеся. Они научились очень хорошо скрываться. Мы считаем, они существуют, но не можем отыскать их.
  
  — Однако вы ищете официального окончания войны, верно?
  
  Лёгкое шелестящее движение прокатилось по рядам нежити.
  
  Серебряная Лиса развернулась к нему:
  
  — Откуда ты это знаешь, будь ты проклят?
  
  Крупп пожал плечами.
  
  — Скорбь несравненная и несравнимая. Они воистину стремятся стать пылью, прахом. Глядя в эти глаза, Крупп видит в них невысказанную истину. Т’лан имассы желают небытия.
  
  — Которое я дарую им только тогда, когда все яггуты в этом мире перестанут существовать, — сказала Серебряная Лиса — Таково возложенное на меня бремя. Таково моё предназначение
  . Устранить угрозу тирании — раз и навсегда. Только тогда смогу я даровать т’лан имассам небытие, к которому они стремятся; этого требует Обряд, ибо это есть связь нерушимая.
  
  — Ты должна провозгласить свою волю, Призывательница, — сказал Окрал Лом.
  
  — Да, — ответила она, всё ещё свирепо глядя на Круппа.
  
  — Твои слова, — добавил Пран Чоль, — могут разорвать узы Обряда.
  
  Она резко повернула голову.
  
  — Так легко? Однако… — Она снова повернулась к друджийцу и нахмурилась. — Крупп, ты вытащил на свет неприятную истину…
  
  — Верно, Серебряная Лиса, но это не та истина, которую ты, похоже, нашла. Нет, Крупп открыл нечто более глубокое, нечто более горькое.
  
  — И что же? — спросила она, скрестив на груди руки.
  
  Крупп прищурился, вгляделся в море фигур нежити перед собой, всмотрелся в тёмные впадины бессчётных глаз. После долгого молчания он вздохнул, и этот вздох был прерывист от переполнявших его чувств.
  
  — Ах, дорогая моя, прошу, взгляни снова. Это был жалкий обман, недостойный кары. Пойми, если ты только захочешь понять, с чего всё началось. Первое Соединение. Тогда был лишь один враг. Один народ, который породил тиранов. Но те времена прошли, верно? И правители да тираны, которых ныне повсюду много, они что — яггуты? Нет. Они люди, во всяком случае, по большей части, так ведь? Хочешь постигнуть истину во всех её смыслах? Хорошо! Серебряная Лиса, т’лан имассы победили в своей войне
  . Возникни новый тиран из тех немногих скрывшихся яггутов, он или она обнаружит, что мир уже не столь легко покорить, как это было прежде. Здесь есть боги, которые воспротивятся подобной попытке; да что там — здесь есть просто Взошедшие! Мужчины вроде Аномандра Рейка, женщины, такие как Корлат — помнишь участь последнего яггутского тирана?.. Время ушло, Серебряная Лиса. Время яггутов и, следовательно, т’лан имассов. — Крупп положил руки ей на плечи и посмотрел в глаза. — Призывательница, — прошептал он, — эти неукротимые воины… устали
  . Устали превыше всякой усталости. Они существовали сотни тысяч лет, но лишь для одной цели. И цель эта ныне — лишь… фарс. Дешёвый. Неуместный. Они хотят положить ему конец, Серебряная Лиса. Они пытались добиться этого через Келланведа и Первый Трон, но попытка их провалилась. Поэтому они сотворили тебя — то, чем ты стала. Ради исполнения одной этой задачи… Дай им искупление. Пожалуйста.
  
  Пран Чоль заговорил:
  
  — Призывательница, мы уничтожим яггута, который прячется в этом Паннионском Домине. И после станем просить тебя о прекращении, о котором говорил Крупп. У нас нет цели существования, так что мы существуем без чести, и это нас губит. Отступники из Логросовых т’лан имассов — это только начало. Мы боимся, что можем потерять больше наших сородичей.
  
  Крупп видел, что Серебряная Лиса дрожит, но когда она обратилась к шаману в шлеме с ветвистыми рогами, речь её звучала твёрдо:
  
  — Вы создали меня как первую за почти триста тысяч лет заклинательницу костей из плоти и крови. Первую и, похоже, последнюю.
  
  — Сделай то, о чём мы просим, Призывательница, и остаток твоей жизни будет принадлежать тебе.
  
  — Какой жизни?! Я не рхиви и не малазанка. Я даже не настоящий человек. Это то, чего вы все не можете понять! — Она ткнула пальцем в Круппа и двух воительниц и повела рукой, завершая всеохватный жест. — Ни один из вас! Ни даже Паран, который думает — нет, с его мыслями я разберусь сама в своё время — не ваше это дело! Т’лан имассы! Я вашего рода, будьте вы прокляты! Ваше первое дитя за триста тысяч лет! И что же, вы меня опять бросите?!
  
  Крупп отступил назад. Опять? О, нижние боги…
  
  — Серебряная Лиса…
  
  — Тихо!
  
  Но тихо не было. Вместо тишины, шуршание и скрип наполнили воздух, и Серебряная Лиса с Круппом повернулись на звук…
  
  …чтобы увидеть десятки тысяч т’лан имассов, преклоняющих колени и склоняющих головы.
  
  Олар Этил была единственной, кто стояла. Она произнесла:
  
  — Призывательница, мы умоляем тебя освободить нас, — с этими словами она также преклонила колени.
  
  Сцена эта вонзила нож в самую душу Круппа. Он не мог заговорить, едва мог дышать и просто смотрел на коленопреклонённую толпу с растущим в груди ужасом. А когда Серебряная Лиса ответила, сердце даруджийца едва не разорвалось.
  
  — Нет.
  
  В отдалении, со всех сторон завыли неупокоенные волки.
  
  — Худов дух! — выругалась одна из воительниц.
  
  О да, они суть глас столь неземной скорби, что потрясает смертное сознание. О, К’рул, что мы будем делать теперь?
  
  — Легко поверить, что тем, чьи жизни столь непродолжительны, не хватает сложности.
  
  Скворец кисло улыбнулся.
  
  — Если это задумывалось как извинение, то придётся попробовать ещё раз, Корлат.
  
  Тисте анди вздохнула и совершенно человеческим жестом запустила руку в свои длинные чёрные волосы.
  
  — С другой стороны, — добавил малазанец, — от тебя, женщина, и невнятное бормотание сойдёт.
  
  Её глаза вспыхнули.
  
  — Что? И как прикажешь это
  понимать?
  
  — Попробуй понять так, как я имел в виду, девочка. Мне последние пару дней было не очень здорово, так что готов на всё. Вот, проще не могу сказать.
  
  Она наклонилась в седле и положила ладонь на его укрытую кольчугой руку.
  
  — Спасибо. Похоже, это мне нужно всё упростить.
  
  — В данном случае я лучше промолчу.
  
  — Ты мудрый человек, Скворец.
  
  Равнину пред ними на расстоянии двух тысяч шагов и ближе заполнили тенескаури. Никакого строя или порядка среди них не было, только впереди ехал одинокий всадник — худой, долговязый юноша верхом на горбатой чалой ломовой кобылке. Позади юноши, в котором Скворец по описанию узнал Анастера, следовала дюжина или около того женщин. Аура безумия и тёмного ужаса клубилась вокруг этих растрёпанных, издающих бессловесные крики созданий.
  
  — Женщины Мёртвого Семени, как я понимаю, — сказала Корлат, перехватив взгляд Скворца. — Здесь чувствуется чародейская сила. Я полагаю, они и есть подлинные телохранители Первого Сына.
  
  Скворец развернулся в седле, чтобы оглядеть малазанские легионы, выстроившиеся в пятидесяти шагах позади.
  
  — Где Аномандр Рейк? Толпа может атаковать в любой момент.
  
  — Вряд ли, — заявила Корлат. — Эти ведьмы чуют присутствие моего Повелителя. Оттого беспокоятся и кричат, чтобы предостеречь своего избранного Сына.
  
  — Но прислушается ли он?
  
  — Уж лучше ему…
  
  Рёв заглушил её слова.
  
  Тенескаури атаковали, хлынули вперёд, точно приливная волна бесстрашного отчаяния. Чародейская сила Женщин Мёртвого Семени психически накрыла Скворца, заставив его сердце бешено забиться от нежданной паники.
  
  Корлат зашипела сквозь стиснутые зубы.
  
  — Сопротивляйся страху, любимый!
  
  Зарычав, Скворец выхватил меч и развернул коня к своим войскам. Чародейский приступ ужаса достиг их, врезался в строй. Солдаты заволновались, но ни один не отступил. В следующий миг его малазанцы устояли и сомкнули ряды.
  
  — Берегись! — крикнула Корлат. — Мой Повелитель явился во всей своей силе!
  
  Воздух ощутимо потяжелел, застонав под огромным невидимым весом. Небо потемнело от осязаемого ужаса.
  
  Конь Скворца запнулся, ноги его подогнулись на миг, но скакун сумел восстановить равновесие и испуганно заржал.
  
  Холодный, злой ветер свирепо засвистел, пригнул траву перед командиром и Корлат, затем ударил в атакующую массу тенескаури.
  
  Удар отбросил запнувшихся, зашатавшихся Женщин Мёртвого Семени и поверг их на землю. За ними передовые тенескаури попытались остановиться, их смяли задние паннионцы. За один удар сердца передние ряды погрузились в хаос бурлящих фигур, толкавшихся и затоптанных тел и отчаянно молотивших воздух конечностей.
  
  Чёрный дракон с серебряной гривой величаво пролетел над головой Скворца по волнам этой студёной бури.
  
  Его ждала одинокая фигура Анастера верхом на чалой лошади, которая даже не вздрогнула, увидев дракона. Передняя линия тенескаури превратилась в сплошную стену тел за спиной Первого Сына.
  
  Аномандр Рейк налетел на юношу.
  
  Анастер выпрямился в седле и широко развёл руки.
  
  Огромные когти со щелчком сомкнулись вокруг Первого Сына и сдёрнули его с лошади.
  
  Дракон взмыл вверх со своей добычей…
  
  …и словно зашатался в воздухе.
  
  — Боги, он будто отравлен! — воскликнула Корлат.
  
  Драконья лапа хлёстко дёрнулась, отбрасывая Анастера прочь. Молодой человек полетел, кувыркаясь в воздухе, словно растерзанная кукла. Упав в толпу тенескаури далеко справа, он исчез из поля зрения.
  
  Выровнявшись, Аномандр Рейк опустил клиновидную голову к крестьянскому воинству. Клыкастая пасть распахнулась.
  
  Чистый Куральд Галейн полился из его утробы. Мутная тьма, которую Скворец уже видел раньше, давным-давно, под стенами Крепи, — но тогда тисте анди жёстко контролировал чары. И ещё раз, недавно, когда Корлат вела малазанца по своему Пути; но там тьма была спокойна. Теперь же Старший Путь Тьмы был необуздан и дик.
  
  Значит, есть другой проход на Путь Куральд Галейн — прямо через глотку этого дракона.
  
  Широкий, сокрушительный вал пронёсся по рядам тенескаури. Тела растворялись, оставалась лишь изорванная одежда. Полёт дракона был изящен, дыхание губительной тьмы рассекло войско на две бурлившие, перепуганные половины.
  
  Закончив первый заход, Аномандр Рейк поднялся к небесам и заложил вираж для второго.
  
  В этом не было необходимости. Силы тенескаури были сломлены, люди бежали куда глаза глядят. Тут и там Скворец видел, как они обращаются против себя самих, будто пёс, что кусает собственные раны. Бессмысленное убийство, саморазрушение, всё было здесь, творилось в слепом, безрассудном ужасе.
  
  Дракон скользнул обратно к бурлящей толпе, но на сей раз не открыл свой Путь.
  
  Затем Скворец увидел, как голова Аномандра Рейка повернулась.
  
  Дракон опустился ниже. Широкая полоса открытого пространства возникла перед ним, когда тенескаури бросились прочь, оставив за собой лишь десяток тел, которые лежали ничком и, тем не менее, шевелились — медленно, мучительно пытались встать на ноги.
  
  Женщины Мёртвого Семени.
  
  Вид дракона, летевшего теперь на высоте человеческого роста над землёй, затуманился, когда он приблизился к ведьмам, преображаясь во Владыку Лунного Семени. Тот шагнул к старухам, потянувшись за своим мечом.
  
  — Корлат…
  
  — Мне очень жаль, Скворец.
  
  — Он собирается…
  
  — Я знаю.
  
  Скворец в ужасе смотрел, как Аномандр Рейк подошёл к первой женщине, костлявой, горбатой карге вдвое ниже тисте анди, и взмахнул Драгнипуром.
  
  Окровавленная голова упала на землю у её ног. Тело сделало шаг в сторону, будто танцуя, затем рухнуло.
  
  Аномандр Рейк двинулся к следующей женщине.
  
  — Нет… это неправильно…
  
  — Пожалуйста…
  
  Не обращая внимания на мольбу Корлат, Скворец пришпорил коня и поскакал вниз по склону галопом, карьером — после того, как достиг подножия.
  
  Ещё одна женщина погибла, за ней другая, прежде чем малазанец, натянув поводья, остановил коня прямо на пути Рейка.
  
  Владыка Лунного Семени вынужден был остановиться. Он взглянул на Скворца в удивлении, затем нахмурился.
  
  — Остановись, — прохрипел Скворец. Он осознал, что всё ещё держит в руке обнажённый меч и увидел, что нечеловеческие глаза Рейка мимоходом отметили это, прежде чем тисте анди ответил.
  
  — Посторонись, друг мой. То, что я делаю, — это милосердие…
  
  — Нет, Аномандр Рейк, это приговор. И, — добавил он, взглянув на чёрный клинок Драгнипура, — казнь.
  
  Ответная улыбка Владыки была исполнена странного сожаления.
  
  — Как скажешь, Скворец. Тем не менее я настаиваю на справедливости приговора, вынесенного этим созданиям.
  
  — Я не стану оспаривать это, Аномандр Рейк.
  
  — А, так значит, дело… в казни.
  
  — Именно.
  
  Владыка вложил меч в ножны.
  
  — Значит, это должно быть сделано твоей рукой, друг. И быстро, поскольку они восстанавливают свою силу.
  
  Скворец вздрогнул в седле.
  
  — Я не палач.
  
  — Тебе лучше стать им или же отойти в сторону. Немедленно.
  
  Скворец развернул коня. Семеро оставшихся женщин явно пришли в себя, хоть он и видел выражение непонимания, застывшее в старых, пожелтевших глазах одной из них, — той, что стояла к нему ближе всех.
  
  Побери меня Худ…
  
  Он пнул каблуками скакуна, посылая его вперёд, и приготовился всадить меч прямо в грудь ближайшей женщины.
  
  Клинок пробил высохшую кожу почти без сопротивления. Кости треснули, словно сухие веточки. Его жертва завертелась и упала.
  
  Понукая лошадь, Скворец стряхнул кровь с меча; затем, достигнув второй женщины, он взмахнул клинком наискось, широко вскрыв ей горло.
  
  Он сжал свои мысли ледяной хваткой воли, заставил себя сосредоточиться на механических действиях тела. Никаких ошибок. Никакой болезненной, долгой смерти жертвам. Чистые, точные убийства — одно за другим, инстинктивно направлять коня, сместить вес, клинок наизготовку, колющий или рубящий удар, какой подойдёт лучше.
  
  Одна, затем другая, потом следующая…
  
  …до тех пор, пока он, развернув коня, не увидел то, что сделал. Всё было кончено.
  
  Продолжая скакать полукругом, Скворец поднял взгляд…
  
  …и увидел Войско Однорукого, выстроенное на отдалённом гребне слева. Пространство между ними и Скворцом было усыпано растоптанными телами, но во всём остальном оставалось открытым. Обозримым.
  
  Его солдаты.
  
  Стояли на гребне. В молчании.
  
  И они всё видели… Вот теперь я по-настоящему проклят. Тут уже нет пути назад. Неважно, что будет сказано для объяснения, оправдания. Неважно, в каких преступлениях виновны мои жертвы. Я убил. Не солдат, не вооружённых противников, но существ, впавших в безумие, бесчувственно застывших в непонимании.
  
  Он развернулся, глядя на Аномандра Рейка.
  
  Владыка Лунного Семени поглядел на него в ответ безо всякого выражения.
  
  Это бремя… ты уже брал на себя его раньше, верно? Это бремя, что отягчило ныне мою душу, — то, с чем ты живёшь… живёшь веками. Цена за этот меч у тебя за спиной…
  
  — Тебе следовало предоставить это мне, друг, — тихо сказал тисте анди. — Я мог бы настоять на своём, но я не скрестил бы с тобой клинка. Поэтому, — добавил он со скорбной усмешкой, — снова проявление моей сердечности стало проклятьем. Которое ложится на тех, кого я ценю, по праву этого самого чувства. А ведь я уже мог бы и выучить этот урок, верно?
  
  — Похоже, — прохрипел Скворец, — у нас стало больше общего.
  
  Глаза Аномандра Рейка сузились.
  
  — Я не хотел бы этого.
  
  — Знаю. — Изо всех сил он старался держать себя в руках… — Прости, что не оставил тебе выбора.
  
  Они взглянули друг на друга.
  
  — Кажется, родичи Корлат пленили этого Анастера, — сказал Рейк через некоторое время. — Присоединишься ко мне, чтобы уделить ему внимание?
  
  Скворец вздрогнул.
  
  — Нет, мой друг, — сказал Рейк. — Я не буду его судить. Оставим это другим, хорошо?
  
  Всё по военному уставу, ты имеешь ввиду. Жёсткой махине, которая так легко снимает всю личную ответственность. Конечно. Теперь у нас есть на это время, верно?
  
  — Согласен, Владыка. Веди, я за тобой.
  
  Аномандр Рейк снова слабо, печально улыбнулся и зашагал прочь.
  
  Скворец вложил в ножны окровавленный меч и последовал за ним.
  
  Он смотрел на широкую спину тисте анди, на свисающее с неё оружие. Аномандр Рейк, как можешь ты нести это бремя? Бремя, которое так ранит мне душу?
  
  Но нет, не это меня терзает.
  
  Владыка Лунного Семени, ты попросил меня отступить в сторону, и ты назвал это милосердием. Я неверно тебя понял. Милосердие, но не для Женщин Мёртвого Семени. Для меня. Вот что стало причиной твоей печальной улыбки, когда я отказал тебе.
  
  О, мой друг, я увидел в тебе лишь жестокость — и это задело тебя.
  
  Было бы лучше для нас обоих, если бы ты скрестил со мной клинок.
  
  Для нас обоих.
  
  И я… Я не заслуживаю таких друзей. Старик, глупые выходки тебя погубят. Кончай с этим. Пусть эта война станет для тебя последней. Сделай её последней.
  
  Корлат стояла со своими сородичами, окружившими долговязую фигуру Анастера, Первого Сына Мёртвого Семени, — там, где юноша упал после того, как побывал в когтях Аномандра Рейка.
  
  Скворец видел слёзы в глазах своей возлюбленной, и их вид вызвал в нём щемящую тоску. Он заставил себя отвести взгляд. Хоть он и нуждался в ней сейчас, и, похоже, сама она также нуждалась в нём, чтобы разделить всё то, что она, очевидно, поняла, — не сейчас. Скворец решил брать пример с Аномандра Рейка, для которого полный самоконтроль служил одновременно щитом и, если того требовали обстоятельства, оружием.
  
  К ним скакали всадники — с малазанских позиций и от войск Бруда. У того, что здесь свершится, будут свидетели — и то, что я этот факт теперь проклинаю, уже говорит о глубине моего падения. Разве прежде я боялся свидетелей тому, что сделал или сказал? О, Королева грёз, прости меня. Я провалился в оживший кошмар, и чудовище, что гонится за мной, — я сам.
  
  Остановив коня перед собравшимися тисте анди, Скворец смог впервые близко рассмотреть Анастера.
  
  Обезоруженный, покрытый синяками и измазанный кровью, он отвернулся, выглядел жалким, слабым и маленьким.
  
  Но так всегда происходит с поверженными вождями. Королей или полководцев — поражение иссушает всех…
  
  А потом он увидел лицо юноши. Что-то выбило один глаз, оставив лишь наполненную кровавым месивом глазницу. Взгляд уцелевшего глаза дрогнул, нашёл Скворца. Напряжённый, но чудовищно безжизненный, взор холодный и небрежный, любопытный, но глубоко — в самой своей основе — безразличный.
  
  — Ты убил мою мать, — сказал Анастер мелодичным голосом, гордо подняв голову и продолжая разглядывать малазанца.
  
  — Мне очень жаль, Первый Сын, — голос Скворца прозвучал хрипло.
  
  — А мне нет. Она была безумна. Сама себе темница, узилище собственных внутренних демонов. И следует признать, она была в этом проклятии не одинока.
  
  — Да, уже не одинока, — проворчал Скворец.
  
  — Будто чума, верно? Всё время распространяется, ширится. Пожирает жизни. Она вас в конце концов и погубит. Всех вас. Сами станете тем, что уничтожаете.
  
  Тон ответа Аномандра Рейка был до потрясения грубым:
  
  — О да, вряд ли мы услышали бы более точные слова из уст людоеда. Как думаешь, Анастер, что нам следует с тобой сделать? Только честно.
  
  Молодой человек вперил взгляд своего единственного глаза в тисте анди. Каким бы ни было его самообладание, внезапно оно ощутимо дрогнуло от этого контакта; нетвёрдой рукой Анастер прикрыл окровавленную глазницу, и его бледное лицо стало ещё бледнее.
  
  — Убейте меня, — прошептал он.
  
  Рейк нахмурился:
  
  — Корлат?
  
  — Да, он потерял самообладание. У его страха есть лицо. Которого я прежде не видела…
  
  Анастер напустился на неё:
  
  — Заткнись! Ты ничего не видела!
  
  — В тебе угнездилась тьма, — ответила спокойным тоном Корлат. — Ядовитая, но сродни Куральд Галейну. Тьма души. Когда ты дрожишь, мы видим то, что скрывается у тебя внутри.
  
  — Лжёшь! — прошипел он.
  
  — Лицо солдата, — сказал Аномандр Рейк. Он медленно повернулся к западу. — Из большого города. Из Капастана. — Он повернулся обратно к Анастеру. — Он всё ещё здесь, правда? Похоже, смертный, у тебя появился роковой противник — некто, посуливший тебе что-то иное, чем смерть, что-то более ужасное. Интересно.
  
  — Ты не понимаешь! Это Итковиан! Кованый щит! Он хочет мою душу! Пожалуйста, убейте меня!
  
  От строя союзников подъехали Дуджек и Каладан Бруд, а с ними — Каллор и Артантос. Все они сидели на лошадях и настороженно, встревоженно молчали.
  
  — Быть может, мы так и поступим, — ответил Владыка Лунного Семени спустя мгновение. — Со временем. Сейчас же мы возьмём тебя с собой в Капастан…
  
  — Нет! Пожалуйста! Убейте меня немедленно!
  
  — Я не вижу оправдательной силы в твоём безумии, Первый Сын, — сказал Аномандр Рейк. — Не вижу причины для милосердия. Пока что. Возможно, при встрече с этим… Итковианом?.. столь напугавшим тебя, мы пересмотрим своё решение и даруем тебе скорый конец. Поскольку ты наш пленник, это наше право. Быть может, роковая кара тебя и минует. — Он повернулся к Бруду и остальным: — Приемлемо?
  
  — Да, — прорычал Дуджек, глядя на Скворца.
  
  — Согласен, — сказал Бруд.
  
  Анастер сделал отчаянную попытку отнять кинжал у ближайшего солдата тисте анди, которая была пресечена без видимых усилий. Затем юноша, рыдая, рухнул на колени, его тощее тело затряслось в конвульсиях.
  
  — Лучше увести его прочь, — сказал Аномандр Рейк, глядя на изломанную фигуру. — Это не притворство.
  
  Это было более вполне очевидно всем присутствующим.
  
  Скворец тронул свою лошадь с места, чтобы подъехать к Дуджеку.
  
  Старик кивнул, приветствуя его, затем пробормотал:
  
  — Это было до Худа неудачно.
  
  — Точно.
  
  — Со стороны выглядело настолько…
  
  — Выглядело плохо, Первый Кулак, поскольку и было плохо.
  
  — Я понимаю, Скворец. Я понимаю твоё… милосердие. Меч Рейка… но, проклятье, ты что, не мог подождать?
  
  Объяснения и оправдания рвались с языка, но единственным словом, которое произнёс Скворец, было:
  
  — Нет.
  
  — Казнь требует определённой процедуры…
  
  — В таком случае разжалуйте меня, сэр.
  
  Дуджек поморщился и отвёл взгляд, громко вздохнув.
  
  — Я не к тому клоню, Скворец. Я прекрасно знаю смысл этих процедур — реальное их предназначение. Разделение ответственности за жестокие, но необходимые…
  
  — Снижает личную цену. Конечно, — ответил Скворец приглушенным голосом. — Несомненно, Аномандр Рейк мог легко включить эти несколько душ в свой легендарный перечень жертв. Но я взял их вместо него. Я снизил для него личную цену
  . Признаю, ничтожное усилие, которое он просил меня не делать. Но теперь — сделано. Вопрос закрыт.
  
  — Худа с два он закрыт! — прохрипел Джуджек — Я твой друг…
  
  — Нет.
  
  Мы не рискуем скрестить клинки, так что это ты не сможешь со мной разделить.
  
  — Нет, — повторил он.
  
  Не в этот раз.
  
  Он почти услышал, как скрипнули зубы Джуджека.
  
  Корлат присоединилась к ним.
  
  — Странный юноша — тот, кого именуют Анастером.
  
  Оба малазанца обернулись при её словах.
  
  — Это удивляет тебя? — спросил Джуджек.
  
  Тисте анди пожала плечами.
  
  — Нечто большее скрывалось во тьме в его души, Первый Кулак. Большее, чем просто лицо солдата. Он уже не мог терпеть, не мог дальше вести свою армию. Не мог видеть голод, потери и отчаяние. Вот почему он решил послать их всех на смерть, на абсолютное уничтожение. И видел в этом акт милосердия. Избавление от страданий. Что до себя самого, он совершил преступления, которые могли быть искуплены лишь смертью. Казнью, исполненной руками тех его жертв, которым удалось выжить. Но не просто смерти — он ищет чего-то большего. Он ищет проклятия, что падёт на него после казни. Вечного проклятия. Я не способна понять глубину такого отвращения к самому себе.
  
  Я — способен, потому что чувствую, будто сам топчусь на самом краю этого обрыва. Один неверный шаг…
  Скворец посмотрел в сторону, на малазанские легионы, собранные на далёком гребне. Доспехи и оружие так ослепительно блестели на солнце, что слезились глаза.
  
  Дуджек отъехал прочь, присоединившись к Артантосу, Бруду и Каллору.
  
  Оставил Скворца наедине с Корлат.
  
  Тисте анди протянула руку и коснулась его ладони в латной перчатке.
  
  Скворец избегал её взгляда, продолжал разглядывать неподвижные ряды своих солдат.
  
  — Любимый, — прошептала она. — Эти женщины не были беззащитны. Сила, которой они обладали, шла из самого Пути Хаоса. Первая атака моего Повелителя была нацелена на их уничтожение, но лишь оглушила их на мгновение. Они восстановились
  , понимаешь? И своей пробуждённой силой могли бы учинить чудовищное истребление. Безумие и гибель для твоей армии. И этот день стал бы днём поражения.
  
  Скворец поморщился.
  
  — Я не ною по поводу необходимого, — буркнул он.
  
  — А похоже… что ноешь.
  
  — У войны — своя необходимость, Корлат, и я всегда это понимал. Всегда знал цену. Но сегодня, глядя на сделанное моими руками, я понял ещё кое-что. Война — это не естественное состояние. Введённое извне, и притом до Худа нездоровое. Следуя его правилам, мы добровольно губим свою человечность. Не говоря уже о справедливых побуждениях и достойных целях. Мы отбираем жизни. Мы — Худовы слуги, все до единого.
  
  — Женщины Мёртвого Семени убивали сотнями, если не тысячами…
  
  — И я приказывал такое делать, Корлат. Так в чём же разница между нами?
  
  — Ты не боишься вопросов, возникающих после подобных деяний, — сказала она. — Тех, что добровольно задаешь сам себе. Быть может, ты видишь в этом разрушительное жестокосердие, но я вижу храбрость — необычайную храбрость. Менее смелый человек уступил бы выполнение этой неблаговидной задачи моему Повелителю.
  
  — Это бессмысленные слова, Корлат. Вся армия видела, как её командир совершает убийство…
  
  Резкий ответ Корлат потряс его.
  
  — Не смей недооценивать их!
  
  — Недооце…
  
  — Я успела познакомиться со многими из твоих солдат, Скворец. Они не глупцы. Быть может, многие — или почти все — не способны выразить полноту своего понимания, но тем не менее они понимают. Не думаешь же ты, будто они — каждый по-своему — не сталкивались с выбором, который встал перед тобой сегодня утром? Не знают этого мига, когда вся жизнь повернулась на острие ножа? И поверь, каждый всё ещё чувствует боль в душе.
  
  — Я не очень понима…
  
  — Послушай меня, Скворец. Они видели. Они видели
  , в полном смысле этого слова. Проклятье, я знаю это, потому что чувствовала то же самое. Они переживали за тебя. С каждым твоим жестоким ударом они ощущали, как их собственные старые раны ноют в такт. Командир, твой стыд — оскорбление. Отбрось его — или нанесёшь своим солдатам глубочайшую из всех ран, какие они только знали.
  
  Скворец в замешательстве взглянул на неё.
  
  — Жизни наши непродолжительны, — произнёс он после долгой паузы, — нам недостаёт этакой сложности.
  
  — Ублюдок. Напомни мне при случае, чтобы никогда больше не извинялась пред тобой.
  
  Скворец вновь посмотрел на легионы малазанцев.
  
  — Всё равно я боюсь оказаться с ними лицом к лицу, — пробормотал он.
  
  — Расстояние между вами уже исчезло, Скворец. Эта армия последует за тобой в Бездну, если отдашь такой приказ.
  
  — Вот самая пугающая мысль из всех, что мне довелось услышать сегодня.
  
  Корлат оставила его реплику без ответа.
  
  О да, война вводит своё правило — правило крайностей. Грубо, но просто. Здесь нет места человечности. Совсем нет места.
  
  — Дуджек остался недоволен, — сказал он.
  
  — Дуджек хочет сохранить жизнь своим солдатам.
  
  Он резко повернул голову.
  
  Глаза тисте андли разглядывали его, холодно, оценивающе.
  
  — Да не хочу я присвоить его полномочия…
  
  — Ты уже сделал это, Скворец. Как бы тебя ни боялась Ласиин, естественное положение вещей берёт своё. С Дуджеком она могла бы справиться. Именно поэтому она разжаловала тебя и назначила его. Боги, иногда ты бываешь таким недалёким!
  
  Скворец сердито посмотрел на неё.
  
  — Если я представляю для неё такую угрозу, почему же она… — начал он, но внезапно остановился и умолк.
  
  О, Худ! Крепь. Даруджистан. Это не «Мостожогов» она хотела уничтожить. Она хотела уничтожить меня.
  
  — Осторожнее выбирай тех, кому доверять, любимый, — сказала Корлат. — Возможно, твою веру в честь используют против тебя.
  
  Скворец похолодел.
  
  Ох, Худ! Худовы бубенцы на наковальне…
  
  Колл спускался по пологому склону, направляясь к повозке Мхиби. В тридцати шагах правее, около последнего фургона Тригалльской торговой гильдии, группа пайщиков метала кости на растянутую парусину. Вдалеке сновали конные вестовые, направляясь и возвращаясь к главной ставке командования на юго-западе.
  
  Мурильо сидел, привалившись спиной к прочному деревянному колесу одной из повозок рхиви, глаза его были закрыты.
  
  При появлении советника веки поднялись.
  
  — Как она? — спросил Колл, спешившись.
  
  — Просто сил нет уже видеть, как она мучается от этих своих кошмаров, — ответил Мурильо. — Им нет конца. Выкладывай новости.
  
  — Ну, Круппа и Серебряную Лису не видно со вчерашнего дня, как и двух морпехов, которых Скворец приставил к дочери Мхиби для охраны. Что же касается битвы… — Колл отвёл взгляд, покосившись на юго-запад. — …она был недолгой. Аномандр Рейк принял облик одиночника. Первый же заход рассеял тенескаури. Анастер попал в плен, а служившие ему колдуньи, э-э… казнены.
  
  — Звучит мерзко, — заметил Мурильо.
  
  — Мерзко и было, судя по всем рассказам. В любом случае, мужичьё бежало обратно в Капастан, и я сомневаюсь, что там их ждёт радушная встреча. Воистину печальная участь для этих несчастных ублюдков.
  
  — А о ней все забыли, так?
  
  Коллу сразу стало понятно, о ком речь.
  
  — Проглотить такое, конечно, тяжело, но да, похоже на то.
  
  — Пережила собственную полезность, и теперь её просто выбросили.
  
  — Я всё равно верю, что эта история ещё не окончена, Мурильо.
  
  — Мы — свидетели. Сидим тут, чтобы увидеть конец. Вот и всё, Колл. Уверения Круппа — пустое сотрясение воздуха. И мы с тобой — узники этих неблагоприятных обстоятельств. Настолько же, насколько и она сама, настолько же, насколько и эта двинутая рхиви, которая ходит сюда её причёсывать.
  
  Колл медленно повернулся, пристально взглянул на своего старого друга.
  
  — Что предлагаешь? — спросил он.
  
  Пожав плечами, Мурильо проворчал:
  
  — А что большинство узников делает — рано или поздно?
  
  — Пытается сбежать.
  
  — Ага.
  
  Колл долго молчал, затем вздохнул.
  
  — И как, по-твоему, это сделать? Просто бросишь её? В одиночестве, без помощи…
  
  — Конечно, нет. Мы возьмём её с собой.
  
  — Куда?
  
  — Не знаю! Куда угодно! Лишь бы подальше отсюда.
  
  — И как же далеко ей придётся сбежать, чтоб избавиться от кошмаров?
  
  — Нам нужно только найти кого-то, кто захочет ей помочь, Колл. Кого-то, кто не судит о жизни, исходя из соображений целесообразности и возможной пользы.
  
  — Мы посреди безлюдной равнины, Мурильо.
  
  — Я знаю.
  
  — А вот в Капастане…
  
  Глаза Мурильо сузились.
  
  — Все говорят, там одни развалины остались.
  
  — Есть выжившие. В том числе — жрецы.
  
  — Жрецы! — Мурильо фыркнул. — Эти корыстные прохиндеи, воры на доверии, обманщики легковерных, эти мошенники, которые…
  
  — Мурильо, попадаются исключения…
  
  — Что-то я пока ни одного не видел.
  
  — Может, в этот раз увидишь. Я клоню к тому, что если сбежим — с ней, — то помощь найдём скорее в Капастане, чем здесь, посреди пустоши.
  
  — Сольтан…
  
  — В неделе пути или даже больше, если на этой повозке. Кроме того, этот город — сущее воплощение Худова паршивого пупка. Я бы даже мамашу Раллика Нома с её топором в Сольтан не повёз.
  
  Мурильо вздохнул.
  
  — Раллик Ном…
  
  — Что с ним?
  
  — Хотел бы я, чтобы он был здесь.
  
  — Зачем это?
  
  — Он мог бы убить кого-нибудь. Кого угодно. Этот человек обладает удивительной способностью всё упрощать.
  
  — «Упрощать»! — Колл смешливо фыркнул. — Вот погоди, я расскажу ему об этом. Эй, Раллик, знаешь, ты не убийца, ты — просто человек, который упрощает.
  
  — Ладно, всё одно спорить без толку, поскольку он исчез.
  
  — Он не умер.
  
  — Откуда знаешь?
  
  — Просто знаю. Итак, Мурильо, ждём до Капастана?
  
  — Ждём. А там последуем примеру Круппа и Серебряной Лисы. Ускользнём прочь. Исчезнем. Видит Худ, я сомневаюсь, что кто-нибудь заметит, и ещё больше сомневаюсь, что кого-то это озаботит.
  
  Поколебавшись, Колл сказал:
  
  — Мурильо, если мы найдём кого-то… кто сумеет помочь Мхиби… ну, это может дорого стоить.
  
  Мурильо пожал плечами.
  
  — Я влезал в долги и раньше.
  
  — Я тоже. Просто, чтобы мы оба понимали: для нас это может значить полное разорение, а в итоге — она всё равно умрёт, но не так страшно.
  
  — Что ж, достойный обмен.
  
  Колл не стал ждать дополнительных подтверждений решимости друга. Слишком хорошо он знал Мурильо.
  
  Да, это ведь всего лишь деньги, верно? Сколько бы ни пришлось потратить, это честный обмен, чтобы облегчить страдания старой женщины. Так или иначе. Потому что нам, по крайней мере, было не всё равно — даже если она никогда больше не проснётся и не узнает о том, что мы сделали. На самом деле так, наверное, даже лучше. Чище. Проще…
  
  Вой отдавался эхом, будто звучал в огромной пещере. Эхо множилось, пока скорбный зов не превратился в хор. Хор бессчётных звериных голосов, уносящих прочь само ощущение времени так, что оставалось лишь вечное сейчас.
  
  Голосов зимы.
  
  Однако звучали они с юга, оттуда, куда тундра не могла добраться; где деревья уже были не низкорослыми, но возносились, тонкие и потрёпанные ветром, над головой, так что она могла пройти незримо, не выделяясь на фоне ландшафта.
  
  Родичи ответили на этот вой. Звери, которые всё ещё шли по её следу, но потеряли его сейчас, когда она скрылась среди чёрных елей, болотистого грунта, жадно засасывающего следы её босых ног, грязно-чёрной воды, расходящейся мутными, жирными кругами, когда она переходила студёные водоёмы вброд. Огромные комары роились вокруг неё, каждый — вдвое больше тех, которых она знала по равнине Рхиви. Мошкара ползала в волосах, кусая за темя. Круглые пиявки, словно чёрные пятна, покрыли её руки и ноги.
  
  В полуслепом бегстве она наткнулась на лопатовидный олений рог, застрявший в развилке меж двух деревьев на уровне глаз. Острие отростка оставило на её правой щеке царапину, из которой текла тонкая струйка крови.
  
  Это смерть моя приближается. Зато придаёт мне сил. Я напиталась этим, последним мгновением, и теперь они не смогут поймать меня.
  
  Не смогут поймать меня.
  
  Пещера находилась прямо перед ней. Она не заметила входа, и не было в окружающем ландшафте ничего, что намекало бы на пещеры; но отдающийся эхом вой звучал всё ближе.
  
  Зверь зовёт меня. Обещает смерть, надо думать, — и это даёт мне силу. Это — мой чарующий зов…
  
  Тьма окутала её, и она поняла, что прибыла. Пещера была горнилом души, — души, потерявшейся внутри себя самой.
  
  Воздух был влажен и холоден. Ни одна мошка не жужжала над головой, не садилась на кожу. Камень под ногами был сух.
  
  Она ничего не видела, и вой стих.
  
  Шагнув вперёд, она поняла, что двинулось лишь её сознание, оставив тело позади, потянулось, устремилось, чтобы найти этого скованного зверя.
  
  — Кто?
  
  Голос напугал её. Мужской голос, приглушённый, напряжённый от боли.
  
  — Кто идёт?
  
  Она не знала, что ответить, и просто произнесла первое, что пришло в голову:
  
  — Это я.
  
  — Я?
  
  — Я… мать.
  
  Смех мужчины прозвучал хрипло и грубо.
  
  — Новая игра, значит? Ты бессловесна, Мать. И всегда была такой. Ты скулишь и всхлипываешь, предостерегающе ворчишь, издаешь тысячу бессвязных звуков, выражающих твои потребности — таков твой голос, и он мне хорошо знаком.
  
  — Мать.
  
  — Оставь меня. Я превыше насмешек. Я сковал себя собственной цепью, здесь, в моём разуме. Это место не для тебя. Наверно, обнаружив его, ты думаешь, что так сломишь мою последнюю линию обороны. Думаешь, что знаешь обо мне всё. Но у тебя нет силы здесь. Знаешь, я воображаю, будто вижу своё лицо, словно смотрюсь в зеркало. Но глаз не тот — не тот глаз смотрит на меня в ответ. Хуже того, он даже не человеческий. Я долго не мог этого понять, но теперь — понял. Ты и твои родичи играли с зимой. Омтоз Феллак. Но вы никогда не понимали её. Ни подлинной зимы, ни того, что зима не колдовство, но порождение холодной земли, истощившегося солнца, укороченных дней и удлинившихся ночей. Лицо, которое я видел пред собой, Провидец, это лицо зимы. Лицо волка. Лицо бога.
  
  — Моё дитя знает волков, — сказала Мхиби.
  
  — О да, он-то их знает.
  
  — Не он. Она. У меня дочь…
  
  — Нарушение правил ломает игру, Провидец. В щепки…
  
  — Я не та, за кого ты меня принимаешь. Я… я всего лишь старая женщина. Женщина рхиви. И моя дочь хочет моей смерти. Но мне отказано в простом переходе на тот свет. Она послала за мной волков, чтоб разорвали мою душу. Они охотятся за мной в снах; но здесь я спаслась от них. Я пришла сюда, чтобы сбежать.
  
  Мужчина рассмеялся вновь.
  
  — Провидец создал эту мою темницу. И это я знаю наверняка. Ты — это соблазн безумия, голос незнакомца в моей голове. Я не поддамся. Знай ты мою настоящую мать, ты мог бы преуспеть, но насилие над моим сознанием всегда было неполным. Здесь находится бог, Провидец, — он пригнулся перед моими тайнами. Его клыки обнажены. Даже твоя дорогая мать, что держит меня так крепко, не смеет бросить ему вызов. А твой Омтоз Феллак… он бы встал против тебя у врат этого Пути давным-давно. Он бы изгнал тебя оттуда, яггут. Всех вас. Но он был потерян. Потерян. И знай, я помогаю ему. Я помогаю ему найти себя. Его осознание растёт, Провидец.
  
  — Я не понимаю тебя, — ответила Мхиби, запинаясь от отчаяния, понемногу охватывавшего её. Это оказалось совсем не такое место, как она думала. Мхиби и вправду убежала в темницу другой личности, в обитель персонального безумия. — Я пришла сюда за смертью…
  
  — Здесь ты её не найдёшь. Не в этих кожистых лапах.
  
  — Я бегу от своей дочери…
  
  — Бегство есть иллюзия. Даже Мать понимает это. Она ведь знает, что я не её дитя, но ничего не может с собой поделать. Она даже сохранила память, воспоминания о том времени, когда была настоящей Матроной, матерью настоящего помёта. Детей, которые её любили, и других детей, которые её предали. И оставили страдать — вечно. Она и не надеялась спастись, сбежать. А когда наконец освободилась, обнаружила, что весь её мир обратился в прах. Дети её давно мертвы, похоронены в своих курганах — ибо без матери они зачахли и умерли. Посему она стала заботиться о тебе, Провидец. Её усыновлённом ребёнке. И явила тебе твою силу, которой затем смогла бы воспользоваться. Чтобы восстановить свой мир. Она подняла своих мёртвых детей. Приказала им отстроить город. Но всё это оказалось ложью, заблуждением, которое не могло обмануть её, но лишь привести к безумию…
  
  — Именно тогда, — продолжал он, — ты захватил её, отобрал её власть. И вновь её ребёнок заключил Мать в темницу. Похоже, невозможно избежать троп, по которым ходит наша жизнь. К этой истине ты ещё не готов, Провидец. Пока не готов.
  
  — И моё дитя тоже сделало меня узницей, — прошептала Мхиби. — Неужели это проклятье всех матерей?
  
  — Лишь проклятье любви.
  
  Слабый звук воя пронёсся в тёмном воздухе.
  
  — Слышишь? — спросил мужчина. — Это моя самка, моя супруга. Она идёт. Я так долго её искал. Так долго. И теперь она идёт сюда.
  
  При этих словах его голос обрёл более глубокий тембр. Будто уже не принадлежал человеку.
  
  — И теперь, — продолжали звучать слова, — теперь я отвечу.
  
  Его вой прорвался сквозь неё, вышвырнул сознание прочь. Прочь из пещеры, за неровно проросший лес, обратно на открытую равнину тундры.
  
  Мхиби закричала.
  
  Её волки ответили. Торжествующе.
  
  Они вновь нашли её.
  
  Рука коснулась её щеки.
  
  — О боги, просто кровь застыла в жилах.
  
  Голос звучал знакомо, но Мхиби не могла узнать говорившего.
  
  Другой мужчина сказал:
  
  — Здесь много такого, что превосходит наше понимание, Мурильо. Посмотри на её щёку.
  
  — Она оцарапала себя…
  
  — Она не способна рукой пошевелить, друг. И смотри, ногти чистые. Это не она себя поранила.
  
  — Тогда кто? Я был здесь всё время. Даже старуха рхиви не приходила с того времени, когда я на неё последний раз смотрел, — и тогда никаких царапин не было.
  
  — Вот я и говорю, здесь кроется какая-то тайна…
  
  — Колл, мне это не нравится. Кошмары… могут они быть реальными? Что бы ни преследовало её в снах — может оно причинить ей физический вред?
  
  — Мы видим тому подтверждение…
  
  — Да, хоть я с трудом верю своим глазам. Колл, так не может продолжаться.
  
  — Согласен, Мурильо. При первой же возможности в Капастане…
  
  — Самой первой. Давай переведём повозку к передовому отряду — чем быстрей доберёмся до улиц города, тем лучше.
  
  — Как скажешь.
  
  Глава двадцатая
  
  Это очень древняя история. Два бога из времён прежде людей, прежде мужчин и женщин. Тоска, и любовь, и утрата; звери, обречённые блуждать из века в век.
  
  История о нравах, рассказанная безо всякой конечной цели. Значение её, любезные читатели, лежит не в тёплом, душевном утешении развязки, но во всём, что только есть недостижимого в этом мире.
  
  Кто мог бы предвидеть такой исход?
  Сильбарата.
  Зимняя любовь
  
  Обширный дворец уходил далеко в глубь скалы. Моря, рождённые к востоку от залива, били в выщербленные утёсы, рассыпались брызгами, от которых темнел камень. Зазубренные скалы резко обрывались, уходя в чернильные глубины Коралловой бухты. Городская гавань представляла собой узкую, извилистую расселину в подветренной стороне утёса, бездонный подводный каньон, который практически рассекал город надвое. В этом порту не было ни доков, ни пристаней. На крутых каменных уступах высекли длинные узкие причалы, к которым вели деревянные мостки. На верхней кромке прилива в скалу были вделаны причальные кольца. Широкие, толстые канаты тянулись на высоте двух мачт океанского торгового судна, паутиной оплели весь залив от устья гавани до самого края. Поскольку ни один лот не смог бы достичь дна этого фьорда, а у берега пришвартоваться было невозможно, якоря приходилось забрасывать вверх. В лачугах на паутине канатов жили с жёнами и детьми так называемые «люди-кошки», почти отдельное племя портовых рабочих, единственным ремеслом которых было поднимать якоря и закреплять тросы. И это ремесло они превратили в настоящее искусство.
  
  С нависшей над морем зубчатой стены дворца их хибары из плавника и лачуги с крышами из тюленьей кожи напоминали россыпь коричневатых камней и морского мусора в сети канатов, которые с расстояния казались тонкими нитями. Ни души среди жалких строений. Ни дымка из покосившихся труб над крышами. Будь у Тока Младшего орлиный глаз, он разглядел бы просоленные, высушенные тела, которые тут и там застряли в сети канатов. Теперь же он мог лишь принять на веру слова провидомина, который утверждал, что эти маленькие грязные кляксы на самом деле — трупы.
  
  Торговые корабли больше не приходили в Коралл. «Люди-кошки» умерли от голода. Все — мужчины, женщины, дети… Легендарный, неповторимый народ этого города вымер.
  
  Безымянный воин-жрец сообщил об этом отрешённым тоном, но Ток ощутил затаённое чувство в его словах. Могучий солдат стоял совсем рядом, держал Тока за левую руку повыше локтя. Чтобы не дать пленнику спрыгнуть со скалы. Чтобы он продолжал стоять прямо. Одно быстро переросло в другое. Освобождение от хватки Матроны было временным. В изломанном теле малазанца не осталось сил. Мышцы атрофировались. Искривлённые кости и раздавленные суставы придавали его телу гибкость сухого дерева. В лёгких скопилась жидкость, отчего каждый вдох сопровождался хрипом, а выдох — клёкотом.
  
  Провидец хотел, чтобы Ток увидел. Коралл. Дворец-крепость, на который часто нападали военные корабли Элингарта и пираты, — но никто не сумел взять. Мощный кордон магов, тысяча с лишним охотников К’елль, элитные войска главной армии Домина. Поражения на севере не слишком заботили Провидца. Он мог сдать Сетту, Лест и Маурик, позволить захватчикам проделать долгий, изнурительный путь по выжженным землям, где враги Домина не найдут ни еды, ни воды, ибо даже колодцы там отравлены. Что до врагов на юге, то их продвижение теперь должна была замедлить широкая полоса бушующего моря — моря, которое Провидец наполнил ледяными горами. Так или иначе, а на дальнем берегу не было кораблей. Путешествие на западный конец Ортналова Разреза заняло бы не один месяц. Разумеется, т’лан имассы могли пересечь море как рождённая волнами пыль. Но им всё время пришлось бы бороться с яростными течениями, тянувшими пыль в глубину холодных потоков, глубинных рек, бегущих на восток, в океан.
  
  «Провидец весьма доволен», — сказал безымянный провидомин. Настолько, что даровал Току эту краткую милость — миг свободы от рук Матроны.
  
  Прохладный солёный ветер бил в лицо, трепал длинные, грязные, нечёсаные волосы малазанца. От его одежды остались лишь покрытые коркой грязи лохмотья, так что провидомин отдал ему свой плащ, в который Ток завернулся, словно в одеяло. Этот жест заставил малазанца подумать, что стоящий рядом с ним солдат не до конца лишился человечности.
  
  От такого открытия слезились глаза.
  
  К Току возвращалась ясность мысли, чему немало помог подробный рассказ провидомина о битвах на юге. Возможно, это было последнее, крайне убедительное наваждение безумия, но Ток всё равно ухватился за него. Он смотрел на юг, через вспененное ветрами море. Гористый берег с другой стороны был едва виден.
  
  Они уже наверняка добрались туда. Стоят, наверное, точно так же на берегу, смотрят в его сторону, на морской простор между ними. Баальджагг не запугаешь. Богиня скрывается в ней, гонит дальше, вперёд и вперёд — чтобы найти своего супруга.
  
  Который прячется во мне. Мы странствовали бок о бок, ничего не зная о секретах, которые таятся в нас. О, какая насмешка судьбы…
  
  И может статься, что Тлен не сдастся. Время и расстояние ничего не значат для т’лан имассов. Несомненно, это справедливо и для троих сегулехов — им всё ещё нужно доставить весть. Приглашение на войну от своего народа.
  
  Но госпожа Зависть…
  
  Любительница приключений, соблазнившаяся счастливым случаем, — вот уж она наверняка разозлилась. Это было понятно из рассказа провидомина. Ток поправился — точнее будет «возмущена». До такой степени, чтобы вспыхнул гнев, но не глубинный, не выстраданный. Она не из тех, кто будет беречь, раздувать тлеющие угольки мести. Смысл её существования — развлечения, случайные прихоти.
  
  Госпожа Зависть и, вероятно, раненный, страдающий пёс Гарат, сейчас, наверное, уже повернули назад. Устав от охоты, они не станут преследовать — не через бурное море, не по сверкающим, огромным глыбам льда на волнах.
  
  Ток приказал себе не разочаровываться, но эта мысль вызвала острый укол боли. Он скучал по ней: не как по женщине — по крайней мере, не только так. Нет, по тому бессмертному облику, который она представляет. По тому невесомому, озорному блеску в её тысячелетнем взгляде. Я ведь дразнил её… плясал вокруг да около этой природы… заставил топнуть ножкой и нахмуриться. Так, как могут лишь бессмертные при виде такой невероятной насмешки. Я провернул нож. Боги, неужели я и вправду был таким дерзким?
  
  Что же, госпожа, смиренно прошу прощения. Я уже не тот храбрец, которым был когда-то, если это и правда была храбрость, а не обычная глупость. Насмешливость изъяли из моего характера. Она никогда не вернётся, и это, возможно, к лучшему. О, я вижу, вы совершенно с этим согласны. Смертные не должны насмехаться — по самоочевидным причинам. Беспристрастность принадлежит богам, ибо только они могут позволить себе её цену. Так тому и быть.
  
  Благодарю, госпожа Зависть. Никаких упрёков. Это было отлично.
  
  — Видел бы ты Коралл в его расцвете, малазанец.
  
  — Он был тебе домом, да?
  
  — Да. Хотя теперь мой дом в сердце Провидца.
  
  — Где ветра ещё холоднее, — пробормотал Ток.
  
  Провидомин замолк на миг.
  
  Ток ожидал удара кулаком в латной перчатке или болезненного рывка той руки, что сжимала его хрупкий локоть. Оба варианта были бы заслуженным ответом, оба заставили бы Провидца одобрительно кивнуть. Однако мужчина сказал:
  
  — Нынче летний день, но это не то лето, которое я помню с юности. Ветер в Коралле был тёплым. Мягким, ласковым, как дыхание возлюбленной. Мой отец рыбачил за Разрезом. Дальше у побережья, на север отсюда. Просторные, богатые рыбой отмели. Он уплывал на неделю, а то и больше, когда начинался сезон. Мы все спускались к мосткам, смотрели, как возвращаются корабли, искали оранжевый парус отца.
  
  Ток взглянул на провидомина и увидел улыбку, мерцающий отзвук детской радости в его глазах.
  
  Увидел, как они вновь умерли.
  
  — В последний раз он вернулся… чтобы узнать, что его семья приняла Веру. Его жена стала тенескаури. Его сыновья — солдатами, старший начал учиться на провидомина. Он не бросил мне трос в тот день — увидев мою форму. Увидев мать, услышав её безумные вопли. Увидев моих братьев с копьями в руках, моих обнажённых сестёр, льнущих к мужчинам втрое старше их. Нет, он повернул лодку, поймал береговой бриз. Я следил за его парусом, пока мог его разглядеть. Малазанец, так я мог…
  
  — Попрощаться, — прошептал Ток.
  
  — Пожелать удачи. Сказать… так держать.
  
  Разрушитель жизней. Провидец, как ты мог так поступить со своим народом?
  
  Позади них во дворце прозвучал отдалённый колокол.
  
  Хватка провидомина усилилась.
  
  — Отведённое время истекло.
  
  — Возвращаюсь в свои объятия, — сказал Ток, пытаясь в последний раз охватить взглядом мир перед собой. Запомни, ибо больше ты этого не увидишь, Ток Младший.
  
  — Спасибо за плащ, — сказал он.
  
  — Не стоит благодарности, малазанец. Эти ветра когда-то были тёплыми. Давай, обопрись на меня, пока идёшь — ты ничего не весишь.
  
  Они медленно шли к зданию.
  
  — Лёгкая ноша, ты хотел сказать.
  
  — Такого я не говорил, малазанец. Не говорил.
  
  Разгромленное здание, казалось, затрепетало, прежде чем рухнуть в облаках пыли. Булыжники задрожали под сапогами Кованого щита Итковиана, раздался гром.
  
  Вал повернулся к нему, ухмыльнулся, весь перемазанный сажей.
  
  — Видал? Легко!
  
  Итковиан ответил «мостожогу» кивком и смотрел, как Вал идёт к остальным сапёрам, чтобы разобраться со следующим домом, который решили не восстанавливать.
  
  — По крайней мере, — проговорила рядом капитан Норул, отряхивая пыль с накидки, — материалов для строительства хватит.
  
  Утро выдалось жарким, солнце ярко светило. В Капастан возвращалась жизнь. Люди бродили в руинах своих домов, замотав лица шарфами. По мере того, как развалины расчищались, из них извлекали тела, заворачивали, грузили на повозки, облепленные мухами. Воздух на улицах был пропитан разложением, но лошади, везущие трупы, казалось, давно привыкли к этому.
  
  — Нам пора, сударь, — сказала капитан.
  
  Они двинулись дальше. За западными воротами собиралась официальная делегация — те, кто отправится встречать приближающиеся армии Дуджека Однорукого и Каладана Бруда. Встреча должна была состояться через три колокола.
  
  Итковиан оставил за старшего нового Дестрианта. С равнины сотнями прибывали беглые тенескаури. На тех немногих, которые пытались войти в Капастан, набрасывались выжившие горожане. До Кованого щита дошли вести о крестьянах, разорванных обезумевшей толпой. Тогда он отправил «Серых мечей» разбить лагерь для них за западной стеной. Пищи не хватало. Итковиан гадал, как справляется новый Дестриант. Но злополучные беженцы хотя бы получат убежище.
  
  И скоро станут новобранцами. По крайней мере, те, кто переживёт следующие недели. Похоже, «Серым мечам» придётся опустошить кошельки, покупая пищу и припасы у баргастов. Милостью Фэнера… нет, милостью Тогга, пусть эти траты окажутся оправданными.
  
  Итковиан не ждал грядущих переговоров. Правда в том, что ему не было смысла идти на них. «Серыми мечами» теперь командовала капитан Норул, и роль советника при ней была сомнительна — эта женщина могла представлять интересы отряда и без его помощи.
  
  Оба приблизились к западным воротам, нынче походившим на огромную дыру в городской стене.
  
  Прислонившись к одной из выгоревших и почти развалившихся надвратных башен, Остряк следил за ними с полуухмылкой на полосатом лице. Скалла Менакис бродила неподалёку, явно раздражённая.
  
  — Осталось дождаться Хумбролла Тора, — сказал Остряк.
  
  Итковиан осадил коня и нахмурился.
  
  — А где кортеж Совета Масок?
  
  Скалла сплюнула.
  
  — Ушли вперёд. Видимо, хотят сначала поболтать с глазу на глаз.
  
  — Расслабься, милая, — пророкотал Остряк. — Твой дружок Керули с ними, верно?
  
  — Не в этом дело! Они прятались
  . А вы и «Серые мечи» спасли от гибели их самих и этот треклятый город!
  
  — Тем не менее, — произнёс Итковиан, — князь Джеларкан мёртв и не оставил наследника, так что теперь они правят Капастаном.
  
  — Всё равно могли бы подождать!
  
  Капитан Норул повернулась в седле, глянула назад, на улицу.
  
  — Хумбролл Тор едет. Возможно, если поторопимся, мы их нагоним.
  
  — Это важно? — спросил её Итковиан.
  
  — Да, сударь.
  
  — Принимаю, — кивнул он.
  
  — По коням, Скалла, — сказал Остряк, отрываясь от стены.
  
  Они выдвинулись на равнину. Хумбролл Тор, Хетан и Кафал чувствовали себя одинаково неловко на одолженных скакунах. Баргасты были очень недовольны попыткой Совета Масок захватить власть — старая вражда и недоверие вспыхнули вновь. Судя по всем докладам, приближающиеся армии были на расстоянии лиги, возможно, двух. Керули, Рат’Худ, Рат’Огнь и Рат’Престол Тени ехали в экипаже, запряжённом тремя джидратскими лошадьми, которых не зарезали и не съели во время осады.
  
  Итковиан вспомнил последний раз, когда ехал по этой дороге, вспомнил лица солдат, теперь уже мёртвых. Фаракалиан, Торун, Сидлис. Помимо обязательств, налагаемых Уставом, они были его друзьями. Истина, к которой я не осмеливался приблизиться. Ни как Кованый щит, ни как командир. Но всё изменилось. Они — моя собственная скорбь, которую так же тяжело нести, как и десятки тысяч прочих.
  
  Итковиан оттолкнул эту мысль. Нужно держать себя в руках. Он не может себе позволить поддаваться эмоциям.
  
  Вдалеке показался экипаж жрецов.
  
  Скалла победно ощерилась.
  
  — Как же они обрадуются!
  
  — Поосторожней со злорадством, дорогая, — предостерёг её Остряк. — Мы подъедем к ним как воплощённая невинность…
  
  — За дурочку меня держишь? Думаешь, я не способна скрывать свои чувства? Вот чтоб ты знал…
  
  — Хорошо, женщина, — проворчал её спутник. — Забудь всё, что я сказал…
  
  — Я так всегда и делаю, Остряк.
  
  Когда они подъехали, возница-джидрат остановил экипаж. Оконная заслонка отъехала в сторону, и появилось закрытое невыразительной маской лицо Рат’Престола-Тени.
  
  — Какая удача! Вы всё-таки решили оказать нам честь своим присутствием!
  
  Итковиан еле слышно вздохнул. Увы, в этом тоне не было и намёка на попытку скрыть свои истинные чувства.
  
  — Честь? — спросила Скалла, приподняв бровь. — Удивительно, что ты вообще знаешь это слово, жрец.
  
  — А! — Маска качнулась к ней. — Девица мастера Керули. Тебе разве не положено стоять на коленях?
  
  — Я тебе покажу колени, коротышка, прямо между…
  
  — Хватит! — громко сказал Остряк. — Мы все здесь. Я вижу всадников впереди. Двигаемся дальше?
  
  — Ещё рано, — огрызнулся Рат’Престол Тени.
  
  — Да! И это ужасно непрофессионально с нашей стороны. Ничего. Дальше будем ехать как можно медленнее, чтобы у них было время подготовиться.
  
  — Мудрая мысль, учитывая обстоятельства, — согласился Рат’Престол Тени. Подвижные губы маски расплылись в широкой улыбке, затем голова жреца скрылась внутри, и заслонка скользнула на место.
  
  — Я его пошинкую на очень мелкие кусочки, — радостным голосом сообщила Скалла.
  
  — Мы уже оценили твоё умение скрывать свои чувства, женщина, — пробормотал Остряк.
  
  — Вот и правильно, болван.
  
  Итковиан задумчиво посмотрел на женщину, затем на капитана охраны каравана.
  
  Капрал Хватка села на пыльные ступени того, что раньше было храмом. Спина и плечи болели, поскольку с самого рассвета она раскидывала каменные глыбы в развалинах.
  
  Дымка, видимо, бродила неподалёку, так как объявилась с бурдюком в руках.
  
  — Тебе, наверное, хочется пить.
  
  Хватка приняла воду.
  
  — Интересно, как ты умудряешься исчезать всякий раз, когда предстоит тяжёлая работа.
  
  — Ну, я же принесла тебе воды, правда?
  
  Хватка сердито глянула на неё.
  
  На другой стороне улицы капитан Паран и Быстрый Бен седлали коней, готовясь отправиться на встречу с Войском Однорукого и армией Бруда. С того момента, как они снова встретились, между ними царило непривычное согласие, — подозрительное, с точки зрения Хватки. Планы Быстрого Бена никогда не были особенно привлекательными.
  
  — Лучше бы мы все поехали, — пробормотала она.
  
  — На переговоры? Зачем? Тогда остальным пришлось бы идти пешком.
  
  — Шнырять по округе легче, да? Когда из груза только полупустой бурдюк. Ты бы по-другому заговорила, если б таскала камни вместе с остальными, Дымка.
  
  Худая женщина пожала плечами.
  
  — Я без дела не сидела.
  
  — И каким же делом ты занималась?
  
  — Собирала новости.
  
  — О да. И чьи же перешёптывания ты подслушивала?
  
  — Разных людей. Наших и не наших, тут и там.
  
  — Не наших? Кого это — не наших
  ?
  
  — Хм, значит так. Баргастов. «Серых мечей». Парочки болтливых джидратов из Пленника. Троих послушников из храма у тебя за спиной…
  
  Хватка вздрогнула, рывком поднялась и бросила нервный взгляд на опалённое здание позади.
  
  — Какого бога, Дымка? Только не врать…
  
  — Зачем мне врать, капрал? Престола Тени.
  
  Хватка хмыкнула:
  
  — Шпионишь за доносчиками, да? И о чём они говорили?
  
  — О странном плане своего хозяина. Месть парочке некромантов, которые затаились в усадьбе чуть дальше по улице.
  
  — В том, где трупы у входа и смердящие охранники на стенах?
  
  — Вроде как именно в нём.
  
  — Хорошо, говори, что с остальными.
  
  — Баргасты радуются — агенты Совета Масок покупают у них еду, чтоб накормить горожан. «Серые мечи» тоже покупают еду, чтобы прокормить растущий лагерь беженцев тенескаури за городом. Белолицые богатеют.
  
  — Дымка, постой. Ты сказала — «беженцы тенескаури»? Что там задумали «Серые мечи»? Худ свидетель, в округе валяется достаточно трупов для этих людоедов, зачем давать им настоящую
  еду? Зачем вообще кормить этих злобных ублюдков?
  
  — Разумные вопросы, — согласилась Дымка. — Признаюсь, это разбудило моё любопытство.
  
  — Не сомневаюсь, что у тебя есть теория.
  
  — Если точнее, я собрала головоломку. Разрозненные факты. Наблюдения. Отдельные замечания, которые вроде бы никто не должен слышать, кроме разве что верного слуги рядом…
  
  — Опонновы коленки! Говори, женщина!
  
  — Вот не ценишь ты толкового издевательства. Ладно. «Серые мечи» присягали Фэнеру. Это не просто наёмники, скорей уж треклятые паладины, для которых война — священна. На полном серьёзе. Но что-то произошло. Они потеряли своего бога…
  
  — Это явно отдельная история.
  
  — Разумеется, но она не относится к делу.
  
  — То есть ты её не знаешь.
  
  — Именно. Суть в том, что уцелевшие офицеры поехали в лагерь баргастов, а их там уже ждала свора племенных ведьм, и все вместе они устроили переосвящение.
  
  — То есть они сменили бога. О, только не говори, что это Трич…
  
  — Нет, это не Трич. У Трича уже есть свои священные воины.
  
  — А, да. Тогда это, наверное, Джесс, Королева-Пряха. И теперь они все займутся вязанием, только очень агрессивно…
  
  — Не совсем. Тогг. И Фандерея, Волчица Зимы, давно потерянная возлюбленная Тогга. Помнишь эту легенду? Ты её наверняка слышала в детстве, если, конечно, допустить, что у тебя было детство…
  
  — Поосторожней, Дымка.
  
  — Прости. В общем, «Серые мечи» почти уничтожены. Они ищут новобранцев.
  
  Хватка подняла брови.
  
  — Тенескаури? Худов дух!
  
  — На самом деле в этом есть смысл.
  
  — Конечно. Если бы мне нужна была армия, я бы в первую очередь обратила внимание на людей, которые едят друг друга, когда становится туго. Разумеется. Вот прям сразу.
  
  — Ну, ты смотришь под неудачным углом зрения. Это скорее вопрос того, где найти людей, у которых нет жизни…
  
  — Ты хочешь сказать — неудачников.
  
  — Хм, да. Без привязанностей, без обязательств. Которых только бери да бросай на тайные ритуалы посвящения.
  
  Хватка снова хмыкнула.
  
  — Свихнулись. Все свихнулись.
  
  — Кстати, о них… — пробормотала Дымка.
  
  Подъехали капитан Паран и Быстрый Бен.
  
  — Капрал Хватка.
  
  — Слушаю, капитан.
  
  — Знаешь, где сейчас Штырь?
  
  — Без понятия, сэр.
  
  — Тогда тебе не помешало бы лучше следить за своим взводом.
  
  — Ну, он ушёл с сержантом Мурашом. Что-то вылезло из тоннелей и заявило, будто оно — князь Арард, свергнутый правитель какого-то из городов к югу по реке. Он требовал к себе на разговор представителя Войска Однорукого, а вас мы тогда найти не смогли…
  
  Паран тихо выругался.
  
  — Погоди, дай разобраться. Сержант Мураш и Штырь избрали себя официальными представителями Войска Однорукого для аудиенции с князем? Мураш? Штырь?
  
  Быстрый Бен за спиной капитана подавился смешком, заслужив негодующий взгляд Парана.
  
  — Дэторан тоже на это подписалась, — невинным тоном добавила Хватка. — Так что их трое пошло, я так думаю. Может, ещё парочка.
  
  — Молоток?
  
  Она покачала головой.
  
  — Он с Валом, сэр. Исцеляет там, всякое такое.
  
  — Капитан, — вмешался Быстрый Бен. — Нам пора отправляться. Мураш запнётся, как только запутается, а путается он обычно сразу же после вступления. Дэторан ничего не скажет, да и остальные — вряд ли. Штырь может что-то бормотать, но он носит волосяную рубаху. Так что всё будет в порядке.
  
  — Правда? И ты отвечаешь за эти слова, чародей?
  
  Глаза Быстрого Бена расширились.
  
  — Неважно, — прорычал Паран, подбирая поводья. — Давайте покинем этот город… пока мы не ввязались в новую войну. Капрал Хватка?
  
  — Сэр?
  
  — Почему ты стоишь тут одна?
  
  Она быстро осмотрелась и прошептала:
  
  — Вот сучка…
  
  — Капрал?
  
  — Ничего. Простите, сэр. Я просто отдыхала.
  
  — Когда закончишь отдыхать, капрал, собери Мураша, Штыря и остальных. Арарда направь к Пленнику и скажи, что настоящие представители Войска Однорукого скоро навестят его, если ему нужна аудиенция.
  
  — Понятно, капитан.
  
  — Надеюсь.
  
  Хватка проследила, как двое мужчин отъехали дальше по улице, и резко развернулась.
  
  — Где ты, трусиха?
  
  — Капрал? — отозвалась Дымка, появляясь из теней у входа в храм.
  
  — Ты меня слышала.
  
  — Я заметила что-то в этой лачуге, пошла посмотреть…
  
  — Лачуге? Священной обители Престола Тени, ты хочешь сказать.
  
  Хватке было приятно видеть, как внезапно побледнела Дымка.
  
  — Ой, я… забыла.
  
  — Запаниковала. Хе-хе, Дымка запаниковала. Почуяла, что сейчас будет, и забилась в ближайший дом, как кролик в нору! Ты погоди, я другим расскажу…
  
  — Неправдоподобная версия, — шмыгнула носом Дымка, — злонамеренно искажающая обстоятельства. Никто тебе не поверит.
  
  — Это ты так…
  
  — Ой…
  
  И Дымка снова исчезла.
  
  Хватка настороженно огляделась вокруг.
  
  Две фигуры в чёрных плащах шли по улице, направляясь прямо к капралу.
  
  — Любезная воительница, — обратился к ней тот, что был выше, с заострённой бородкой.
  
  От высокомерного тона волосы на шее Хватки встали дыбом.
  
  — Чего?
  
  Тонкая бровь выгнулась.
  
  — Мы выказываем уважение, женщина. И ожидаем от тебя того же. Слушай. Нам необходимы припасы, чтобы возобновить путешествие. Нам требуются пища и чистая вода в большом количестве, и если ты сможешь направить нас к портному…
  
  — Сей момент. Вот…
  
  Хватка сделала шаг вперёд и заехала кулаком в латной перчатке прямо ему в лицо. Сверкнув пятками, мужчина повалился на булыжники, словно кусок мяса. Без сознания.
  
  Дымка появилась за спиной второго и ударила его по голове навершием своего короткого меча. Он пронзительно пискнул и рухнул.
  
  За незнакомцами возник старик в потрёпанной одежде слуги. Он затормозил в пяти шагах и поднял руки.
  
  — Не бейте меня! — вскрикнул он.
  
  Хватка нахмурилась.
  
  — И зачем бы нам это делать? Эти двое… твои?
  
  На лице слуги отразилась досада.
  
  — Да, — вздохнул он, опуская руки.
  
  — Научи их правильно обращаться к людям, — сказала Хватка. — Когда оклемаются.
  
  — Разумеется, госпожа.
  
  — Нам пора, капрал, — сказала Дымка, не сводя глаз с двух бесчувственных тел.
  
  — Да. Да, пожалуйста, — взмолился слуга.
  
  Хватка пожала плечами.
  
  — Не вижу смысла сопли жевать. Пойдём, солдат.
  
  Паран и Быстрый Бен проехали тысячу шагов на север по дороге, до лагеря тенескаури, расположенного по правую сторону от них. Оба молчали, пока лагерь не остался далеко позади, затем капитан вздохнул:
  
  — Похоже, будет беда. И скоро.
  
  — Да? Почему?
  
  Паран удивлённо посмотрел на спутника и перевёл взгляд обратно на дорогу.
  
  — Жажда мести против этих крестьян. Капанцы вполне могут прорваться через ворота и вырезать их, с благословения Совета Масок.
  
  И почему, маг, мне кажется, что я вижу что-то краем глаза? Там, у тебя на плече. А стоит присмотреться — и пропадает.
  
  — Это было бы ошибкой Совета Масок, — ответил Быстрый Бен. — Если все эти заставы и траншеи хоть о чём-то свидетельствуют, «Серые мечи» готовы защищать своих гостей.
  
  — Да, они понимают, как их невзлюбят после того, что они собираются сделать.
  
  — Новобранцы. Хотя — почему бы и нет? Эти наёмники дорого заплатили, защищая город и его жителей.
  
  — Память об их героических деяниях может вмиг исчезнуть, маг. Кроме того, осталось всего несколько сотен «Серых мечей». Если тысяча-другая капанцев атакуют их…
  
  — Я бы не волновался за них, капитан. Даже капанцы, во всей своей ярости, лишний раз подумают, стоит ли нападать на этих вояк. В конце концов, они ведь выжили. Как я уже говорил, Совет Масок поступит глупо, если затаит обиду. На переговорах мы, несомненно, узнаем больше.
  
  — Если нас туда пригласят. Быстрый Бен, нам бы лучше перекинуться парой слов со Скворцом наедине. Лично я мало что могу сказать большинству остальных. В конце концов, мне нужно отчитаться.
  
  — О, я и не планировал говорить на встрече, капитан. Только слушать.
  
  Они покинули населённые места и ехали теперь по пустой дороге. По правую руку лежала волнистая равнина, в трех сотнях шагов слева — утёсы у берега реки.
  
  — Вижу всадников, — сказал Быстрый Бен. — На севере.
  
  Паран прищурился, затем кивнул.
  
  — Свершилось.
  
  — Что?
  
  — Второе Соединение.
  
  Маг глянул на него.
  
  — Т’лан имассы? Откуда знаете?
  
  Потому что она перестала тянуться ко мне. Рваная Снасть, Ночная Стужа, Беллурдан — что-то случилось. Что-то… неожиданное. И это заставило их отступить.
  
  — Просто знаю, маг. Серебряная Лиса едет впереди всех.
  
  — У вас орлиное зрение.
  
  Паран ничего не сказал. Мне не нужны глаза. Она приближается.
  
  — Капитан, Рваная Снасть всё ещё главенствует в Серебряной Лисе?
  
  — Не знаю, — признался он. — Всё, что могу сказать, — нам стоит распрощаться с верой в то, что мы способны предугадывать действия Серебряной Лисы.
  
  — Чем же она стала?
  
  — Истинной заклинательницей костей.
  
  Они осадили лошадей, дожидаясь четверых всадников. Коротконогий мул Круппа, похоже, стремился выйти вперёд, шёл чем-то средним между безумной рысью и галопом, отчего круглый даруджиец шатался и подпрыгивал в седле. Двое малазанских морпехов ехали позади Серебряной Лисы и Круппа и выглядели совершенно спокойными.
  
  — Хотелось бы мне увидеть то, что видели её спутники, — пробормотал Быстрый Бен.
  
  Но всё пошло не по плану. Я вижу это по её фигуре: сдержанный гнев, неверие и — боль, глубоко спрятанная. Она их удивила. Удивила и бросила им вызов. А т’лан имассы ответили так же неожиданно. Даже Крупп выглядит выбитым из равновесия, и не только из-за выходок мула.
  
  Серебряная Лиса смотрела на него, останавливая лошадь, и Паран не мог определить, что было в её взгляде. Насколько я почувствовал, она возвела между нами стену. Но боги, как она похожа на Рваную Снасть! Теперь уже женщина, больше не ребёнок. Иллюзия того, что мы не виделись долгие годы, так ярка — она теперь закрылась и хранит тайны, которые бы, не задумываясь, открыла мне, будучи ребёнком. Худов дух, при каждой встрече мне приходится заново привыкать… ко всему.
  
  Быстрый Бен заговорил:
  
  — Рад встрече. Серебряная Лиса, что…
  
  — Нет.
  
  — Прошу прощения?
  
  — Нет, маг. Я не готова давать пояснения. Не стану отвечать на вопросы. Крупп уже пытался их задавать, слишком часто. У меня слабое терпение — не стоит его испытывать.
  
  Она закрылась и стала жёстче. Гораздо жёстче.
  
  Миг спустя Быстрый Бен пожал плечами:
  
  — Ладно, пусть так.
  
  — Именно и только так, — отрезала она. — Гнев, с которым ты можешь столкнуться, принадлежит Ночной Стуже, и остальные ничего не сделают, чтобы обуздать его. Полагаю, ты меня понял.
  
  Быстрый Бен просто ухмыльнулся. Холодно, вызывающе.
  
  — Любезные господа! — выкрикнул Крупп. — Вы случайно скачете не к нашим доблестным войскам? Ежели так, мы бы присоединились к вам, с радостью и облегчением вернулись бы в упомянутое воинское лоно. Воистину с радостью — от вашей великолепной компании. С облегчением, как сказал Крупп, от того, что желанная цель столь близка. Стоит отметить — с нетерпением ожидая завершения путешествия. С неисправимой верой в лучшее…
  
  — Довольно, Крупп, — прорычала Серебряная Лиса.
  
  — Кхм, разумеется.
  
  Если между нами на самом деле что-то было, этому чувству пришёл конец. Она оставила Рваную Снасть. Она теперь воистину заклинательница костей
  . Понимание вызвало укол боли — слабее, чем Паран ожидал. Возможно, мы оба пережили это. Нашим сердцам не одолеть бремени того, чем мы стали.
  
  Так тому и быть. Не жалеть себя. Не сейчас. У нас есть задачи
  .
  
  Паран подобрал поводья.
  
  — Как сказал, Крупп, продолжим путь — мы и без того опаздываем.
  
  Над вершиной холма натянули тент, чтобы закрыть переговорщиков от жгучего полуденного солнца. Малазанские солдаты с арбалетами в руках окружили холм.
  
  Не отводя глаз от людей под навесом, Итковиан остановил лошадь и спешился в дюжине шагов от стражи. Экипаж Совета Масок тоже остановился, боковые двери распахнулись, выпуская четверых представителей Капастана.
  
  Хетан спустилась с коня, довольно заворчала и подошла к Итковиану. Сказала, потирая спину:
  
  — Я соскучилась по тебе, волк!
  
  — Вокруг меня могут быть волки, сударыня, — сказал Итковиан, — но я не готов сказать такое о себе.
  
  — По кланам ходят слухи, — кивнула Хетан. — Старые женщины редко молчат.
  
  — А молодые? — спросил он, всё ещё всматриваясь в фигуры на вершине холма.
  
  — Вот это опасный ход, милый.
  
  — Простите, если я вас обидел.
  
  — Я бы простила тебе улыбку, и не важно, чем она вызвана. Но на улыбку это не похоже. Если у тебя и было чувство юмора, ты далеко его спрятал. Очень плохо.
  
  Итковиан посмотрел на неё.
  
  — Плохо? Вы имеете в виду — трагично?
  
  Глаза Хетан сузились, она разочарованно зашипела и двинулась вверх по склону.
  
  Итковиан мгновение смотрел на неё, затем переключил внимание на жрецов, которые сейчас собирались за экипажем. Рат’Престол Тени жаловался:
  
  — Они хотят из нас дух вышибить! Если бы склон был не таким крутым, мы могли бы остаться в экипаже…
  
  — Было бы достаточно лошадей — и мы сделали бы то же самое, — фыркнул Рат’Худ. — Всё рассчитано, чтобы оскорбить…
  
  — Всё совсем не так, собратья, — промурлыкал Керули. — Даже сейчас множество злобных насекомых нападают на нас. Предлагаю перестать жаловаться и пойти со мной на вершину холма, к спасительному ветру.
  
  Сказав это, невысокий круглолицый жрец отправился в путь.
  
  — Следовало настоять… ай!
  
  Отмахиваясь от роя слепней, оставшаяся троица принялась карабкаться вслед за Керули.
  
  Хумброл Тор рассмеялся.
  
  — Им всего-то нужно было вымазаться жиром бхедерина!
  
  — Они и без того слишком скользкие, вождь, — ответил Остряк. — Вдобавок, так наши гости будут куда лучше представлены — трое жрецов в масках, спотыкаются, пыхтят и отмахиваются от призраков над головой. По крайней мере, Керули ведёт себя с достоинством, и он — вероятно, единственный среди них — достаточно умён для своего титула.
  
  — Хвала богам! — воскликнула Скалла.
  
  Остряк повернулся к ней:
  
  — Что? Почему?
  
  — Ты только что использовал весь свой словарный запас, болван. Значит, остаток дня ты будешь молчать!
  
  Ухмылка великана была куда более хищной, чем ему самому хотелось бы.
  
  Итковиан смотрел, как двое даруджийцев идут наверх, а вслед за ними — Хумбролл Тор, Хетан и Кафал.
  
  — Сударь? — проговорила капитан Норул.
  
  — Не ждите меня, — ответил он. — Теперь вам предстоит говорить от имени «Серых мечей», сударыня.
  
  Она вздохнула и двинулась вперёд.
  
  Итковиан медленно рассматривал местность. Кроме оцепления у подножия холма, двух иноземных армий нигде не было видно. Не будет хвастливого выставления силы напоказ, чтобы запугать представителей города, — щедрый жест, который вряд ли оценят жрецы. И жаль, что не будет, так как Рат’Худ, Рат’Огнь и Рат’Престол Тени серьёзно нуждались в смирении.
  
  Придётся довольствоваться укусами насекомых и укачиванием.
  
  Итковиан оценивающе посмотрел на малазанскую стражу. Отметил, что оружие было высокого качества, пусть и слегка изношено. Вооружение чинилось и правилось в поле — армия далеко от дома, далеко от дополнительных поставок. Темнокожие лица смотрели на него в ответ из-под мятых шлемов, бесстрастные, возможно — удивлённые тем, что он остался тут, в компании молчаливого возницы-джидрата.
  
  Я одет как офицер. Теперь это может создать неверное впечатление.
  Он стащил перчатки, потянулся и отцепил фибулу, символизирующую его ранг, уронил её на землю. Развязал серый пояс, отбросил в сторону. Наконец отстегнул шлем с забралом.
  
  Стоявший ближе всего солдат шагнул вперёд.
  
  Итковиан кивнул:
  
  — Я готов к обмену, сударь.
  
  — Сделка вряд ли будет равной, — ответил тот на ломаном даруджийском.
  
  — Простите, но я не соглашусь. Серебряная инкрустация и золотой гребень только украшают этот боевой шлем, но уверяю вас, бронзовые и железные полосы — высочайшего качества, как и нащёчники, и сетка. Он весит самую малость больше, чем тот, что надет на вас.
  
  Солдат помолчал, затем медленно расстегнул свой шлем с бармицей.
  
  — Когда передумаете…
  
  — Этого не будет.
  
  — Да. Я только хотел сказать, что когда вы передумаете — найдите меня, и никаких обид. Меня зовут Азра Джаэль. Одиннадцатый взвод, пятая когорта, третья рота морпехов Войска Однорукого.
  
  — Я Итковиан… Бывший солдат «Серых мечей».
  
  Они обменялись.
  
  Итковиан повертел шлем в руках.
  
  — Крепко сделан. Я доволен.
  
  — Арэнская сталь, сэр. Ни разу его не пришлось ровнять, так что металл прочный. Бармица напанская, ещё не видела меча.
  
  — Превосходно. Это выгодный для меня обмен, даже стыдно.
  
  Солдат ничего не ответил.
  
  Итковиан посмотрел на вершину холма.
  
  — Как думаете, будет оскорбительно для них, если я подойду? Разумеется, моё мнение не будет учитываться, но я услышу…
  
  Солдат, похоже, боролся с сильным чувством, но покачал головой.
  
  — Они почтут ваше присутствие за честь, сэр.
  
  Итковиан еле заметно улыбнулся.
  
  — Я так не думаю. Кроме того, я бы предпочёл, чтобы меня не видели, если уж начистоту.
  
  — Тогда обойдите холм и поднимитесь с той стороны, сэр.
  
  — Хорошая мысль. Благодарю сударь, так и поступлю. И спасибо вам за отличный шлем.
  
  Малазанец просто кивнул.
  
  Итковиан прошёл через кордон, солдаты расступились, пропуская, и отдали ему честь.
  
  Неуместная учтивость, но тем не менее — ценная.
  
  Он направился к другой стороне холма. Отсюда стали видны лагеря двух армий с западной стороны. Они были не крупными, но профессионально устроенными. Войско малазанцев соорудило четыре небольших, отдельно стоящих форта из валов и крутых траншей, соединённых земляными перемычками.
  
  Меня впечатляют эти чужеземцы. Следует признать, Брухалиан был прав — если бы мы устояли, они могли бы на равных сразиться с войсками септарха Кульпата, пусть те и превосходили их числом. Они сняли бы осаду, если бы только мы сумели продержаться…
  
  Итковиан начал взбираться по склону, зажав малазанский шлем под левой рукой.
  
  Ветер наверху был сильным и сдувал насекомых прочь. Дойдя до вершины, Итковиан остановился. Навес на шестах был в пятнадцати шагах впереди. Здесь, с тыльной стороны места встречи, стояли в ряд бочонки с водой и резные ящики со знаком Тригалльской торговой гильдии. Этот символ был ему хорошо знаком, ведь гильдия начала работать в Элингарте, на родине Итковиана. Глядя на этот знак, он чувствовал гордость за столь явный успех соотечественников.
  
  Под навесом возвышался большой стол, но все расположились чуть дальше, под солнцем, словно вступительные формальности ещё не закончились.
  
  Возможно, они уже в чём-то не сошлись. Наверное, это Совет Масок со своими жалобами.
  
  Итковиан взял чуть левее и тихо пошёл вперёд, намереваясь занять место с подветренной стороны навеса, возле воды.
  
  Один малазанский офицер заметил его и склонился к другому. Короткий обмен фразами, затем этот другой, тоже из командования малазанцев, медленно повернулся поглядеть на Итковиана.
  
  Через мгновение остальные сделали то же самое.
  
  Итковиан остановился.
  
  Крупный воин с молотом за спиной выступил вперёд.
  
  — Вот человек, которого мы хотели встретить. Ты — Итковиан, Кованый щит «Серых мечей», Защитник Капастана. Я — Каладан Бруд…
  
  — Прошу прощения, сударь, но я больше не Кованый щит и не солдат «Серых мечей».
  
  — Нам доложили. Тем не менее, прошу, пройди вперёд.
  
  Итковиан не шевелился. Он изучал обращённые к нему лица.
  
  — Вы обнажите мой позор, сударь.
  
  — Позор? — нахмурился воин.
  
  — Воистину так. Вы назвали меня защитником Капастана и это титул-насмешка, ибо я не защитил Капастан. Смертный Меч Брухалиан дал мне приказ удержать город до вашего прибытия. Я не смог.
  
  Никто не сказал ни слова. Прошла полудюжина ударов сердца.
  
  Затем Бруд проговорил:
  
  — Насмешки не было. И тебе это не удалось только потому, что ты и не мог победить. Понимаешь меня?
  
  Итковиан пожал плечами.
  
  — Я понимаю ваш довод, Каладан Бруд, но вижу мало смысла в спорах о словах. Если вы позволите, я займу место сбоку. Уверяю вас, с моей стороны не последует ни мнений, ни замечаний.
  
  — Мы многое потеряем, — прорычал Воевода.
  
  Итковиан посмотрел на капитана Норул и был потрясён — по её обветренным щекам текли слёзы.
  
  — Хочешь, чтобы мы доказали тебе твою ценность, Итковиан? — спросил Бруд, ещё сильнее хмурясь.
  
  — Нет.
  
  — И всё же ты чувствуешь, что на этом собрании твоё слово не имеет веса.
  
  — Возможно, я ещё не всё сделал, сударь, но ответственность, которую мне придётся однажды принять — только моя, и мне следует нести её в одиночку. Я никого не возглавляю, и потому мне нет места в тех разговорах, которые станут вестись здесь. Я буду просто слушать. Впрочем, у вас нет причин для такой щедрости…
  
  — Пожалуйста, — перебил его Каладан Бруд. — Довольно. Тебе здесь рады, Итковиан.
  
  — Благодарю.
  
  Словно по молчаливой договорённости, посланники начали подходить к большому деревянному столу. Жрецы Совета Масок сели на одном конце. Хумбролл Тор, Хетан и Кафал заняли места за ближайшими к ним стульями, давая понять, что будут стоять во время заседания. Остряк и Скалла выбрали места в середине друг напротив друга, новый Кованый щит «Серых мечей» опустился возле Скаллы. Каладан Бруд и двое малазанских командиров, один из которых, как только сейчас заметил Итковиан, был одноруким, расположились напротив жрецов. Высокий седоволосый воин в длинной кольчуге встал в двух шагах позади Бруда с левой стороны. Малазанский знаменосец держался за своими командирами справа.
  
  Кубки были наполнены разбавленным вином, но, прежде чем это было сделано для всех присутствующих, заговорил Рат’Худ:
  
  — Пленник был бы более цивилизованным и подходящим местом для данного исторического собрания, — дворец, резиденция правителей Капастана…
  
  — Ты имеешь в виду: теперь, когда князь мёртв, — протянула Скалла, кривя губы. — Во дворце нет пола, если ты забыл, жрец.
  
  — Это можно назвать структурной метафорой, правда? — спросил её Остряк.
  
  — Можно, если ты идиот.
  
  Рат’Худ попытался снова:
  
  — Как я говорил…
  
  — Ты не говорил, ты выделывался.
  
  — Вино на удивление хорошее, — пробормотал Керули. — Учитывая то, что это — военное собрание, место подобрано подходящее. У меня, например, есть вопрос-другой к командирам иноземных армий.
  
  Однорукий генерал заворчал и сказал:
  
  — Задавай.
  
  — Благодарю, Первый Кулак, задам. Прежде всего, кого-то не хватает, так ведь? Среди вас нет тисте анди? А их легендарный предводитель, Аномандр Рейк, Владыка Лунного Семени, — разве его не должно быть здесь? Воистину, возникает вопрос о местоположении самого Лунного Семени — тактические преимущества подобного строения…
  
  — Будь добр — остановись, — прервал жреца Бруд. — Эти вопросы… многое предполагают. Я не думаю, что мы дошли до того этапа, на котором стоит обсуждать тактику. Для нас Капастан всего лишь временная остановка на марше, его освобождение баргастами было стратегической необходимостью, только первой из, несомненно, многих в этой войне. Ты говоришь, жрец, что хочешь внести свой непосредственный вклад в эту кампанию? Похоже, твоя главная забота сейчас — отстроить свой город.
  
  Керули улыбнулся.
  
  — Итак, вопросами обменялись — но не ответами.
  
  Бруд нахмурился.
  
  — Аномандр Рейк и большинство тисте анди вернулись в Лунное Семя. Они — и оно, — сыграют свою роль в этой войне, но впредь мы об этом рассуждать не станем.
  
  — Даже хорошо, что Рейка здесь нет, — сказал Рат’Престол Тени, на маске которого застыла презрительная ухмылка. — Он безнадёжно непредсказуем и откровенно кровожаден.
  
  — Чему свидетель — твой бог, — улыбнулся Керули и повернулся к Бруду. — Ответы достаточно полны, чтобы ожидать того же от меня. Как ты отметил, главная забота Совета Масок — восстановление Капастана. Тем не менее, все мои спутники не только нежданные правители города, но и служители своих богов. Никто из присутствующих не может сказать, что совсем ничего не знает о беспорядочном состоянии пантеона. Ты, Каладан Бруд, носишь молот Огни и по-прежнему мучаешься с долгом, который он на тебя накладывает. А «Серые мечи», лишившись бога, решили преклонить колени перед двумя другими, разлучённой парой. Мой бывший капитан охраны, Остряк, переродился Смертным мечом нового бога. Боги баргастов вновь обретены и представляют собой древнюю орду пока неизвестной силы и характера. Воистину, глядя на собравшихся, думаешь: единственными неаспектированными деятелями за этим столом являются Первый Кулак Дуджек и его помощник Скворец. Малазанцы.
  
  Итковиан видел, как лицо Воеводы, Каладана Бруда, внезапно стало замкнутым, и подумал, окаком же долге носителя молота Керули столь беспечно упомянул.
  
  Стоявший седовласый воин разорвал наступившую тишину лающим смехом.
  
  — Ты так удачно забыл о себе
  , жрец. Член Совета Масок, маски не носящий. Воистину, ты кажешься нежеланным в их компании. Твои товарищи говорят о своих богах, но не ты — почему же?
  
  Улыбка Керули была блаженной и беззаботной.
  
  — Дорогой Каллор, как же потрепало тебя проклятье. Ты всё ещё таскаешь за собой тот бессмысленный трон? Да, похоже, что так…
  
  — Так и думал, что это ты, — прошипел Каллор. — Такая жалкая личина…
  
  — С физическим явлением возникли сложности.
  
  — Ты утратил свою силу.
  
  — Не совсем. Она… развилась, и потому мне приходится приспосабливаться и учиться.
  
  Воин потянулся за мечом.
  
  — Иными словами, я могу убить тебя прямо сейчас…
  
  — Боюсь, нет, — вздохнул Керули. — Разве только во сне. Но ты же больше не видишь снов, правда, Каллор? Каждую ночь Бездна распахивает тебе объятия. Забытьё, небытие — твой личный ночной кошмар.
  
  Бруд, не поворачиваясь, пророкотал:
  
  — Убери руку от оружия, Каллор. Моё терпение на исходе.
  
  — Перед тобой сидит не жрец, Воевода! — отрывисто сказал воин. — Это Старший бог! К’рул собственной персоной!
  
  — Об этом я догадался, — вздохнул Бруд.
  
  На протяжении полудюжины ударов сердца царила тишина, и Итковиан почти слышал, как со скрипом и скрежетом смещается баланс сил.
  
  — Если быть точным, — проговорил тогда Керули, — ограниченное явление бога.
  
  — Добро бы так, — перебил Остряк, не сводя с него взгляда кошачьих глаз, — учитывая судьбу Драсти.
  
  По гладкому, круглому лицу Старшего бога проскользнуло скорбное выражение.
  
  — Боюсь, на то время — очень ограниченное. Я сделал всё, что мог, Остряк. И сожалею, что этого оказалось недостаточно.
  
  — Я тоже.
  
  — Что ж, — вклинился Рат’Престол Тени, — тогда ты вряд ли можешь быть членом Совета Масок, верно?
  
  Малазанец, названный Скворцом, разразился хохотом, от которого вздрогнули все сидевшие за столом.
  
  Скалла повернулась к Высшему жрецу Тени.
  
  — Твой бог хоть в курсе, какой у тебя на самом деле умишко? В чём дело-то? Старшие боги не знают секретного рукопожатия? Маска у него слишком реалистичная?
  
  — Он бессмертен, шлюха!
  
  — Это гарантирует ему старшинство, — отметил Остряк. — Рано или поздно…
  
  — Думай, над чем зубоскалишь, крысоед!
  
  — И если ты осмелишься ещё раз сказать такое про Скаллу, я тебя убью, — сказал даруджиец. — Что до шуток — тут сложно не шутить. Мы все пытаемся делать выводы из всего этого. Старший бог вступил в борьбу… с тем, что мы считали империей смертных. Тёмная Бездна, во что мы ввязались? Но ты, твоя первая и единственная мысль — членство в жалком, напыщенном совете. Престолу Тени сейчас должно быть очень неловко.
  
  — Думаю, он к этому привык, — едко сказала Скалла, глядя на Высшего жреца, — если речь идёт об этом слизняке.
  
  Рат’Престол Тени изумлённо вытаращился на неё.
  
  — Вернёмся к тому, что нам предстоит, — сказал Бруд. — Твои слова приняты, К’рул. Паннионский Домин тревожит всех нас. Как боги и жрецы вы, без сомнения, найдёте, чем заняться в противостоянии тем угрозам, которые он представляет пантеону и Путям, хотя мы оба знаем, что они не напрямую исходят от Паннионского Провидца. Я говорю о том, что мы здесь обсуждаем организацию сил, которые двинутся с нами дальше на юг, по реке, в сердце Домина. Приземлённые разговоры, но тем не менее необходимые.
  
  — Принято, — ответил К’рул. И добавил: — Временно.
  
  — Почему временно?
  
  — Я предвижу, что на этой встрече слетит несколько масок, Воевода.
  
  Хумбролл Тор прочистил горло.
  
  — Направление достаточно ясно, — прорычал баргаст. — Кафал.
  
  Его сын кивнул.
  
  — Разделение сил, вожди. Часть к Сетте, часть на Лест. Сходимся в Маурике и оттуда — прямо на Коралл. Племя Белолицых баргастов пойдёт с Войском Однорукого, потому что мы оказались здесь их усилиями и моему отцу нравится чувство юмора этого человека, — он махнул рукой в сторону Скворца, тот поднял брови, — как и нашим богам. Желательно, чтобы «Серые мечи», набирающие новобранцев из тенескаури, оказались в другой армии, ибо Белолицые не потерпят этих новобранцев.
  
  Новый Кованый щит заговорила:
  
  — Согласна, при условии, что Каладан Бруд и его разномастное войско потерпят наше присутствие.
  
  — Вы правда видите в этих созданиях что-то стоящее? — спросил её Бруд.
  
  — Мы все чего-то стоим, сударь, — когда принимаем на себя бремя прощения и очищения.
  
  Сказав это, она посмотрела поверх голов и встретилась глазами с Итковианом.
  
  И это мой урок?
   — подумал он. — Почему же её слова тогда вызывают во мне одновременно гордость и боль? Нет, не слова, не совсем. Её вера. Та вера, которую я, к своей скорби, потерял. Это чувство — зависть, сударь. Отбросьте её
  .
  
  — Ну, тогда мы их стерпим, — сказал Каладан Бруд после паузы.
  
  Дуджек Однорукий вздохнул и потянулся за своим кубком.
  
  — Вот всё и решилось, Бруд. Проще, чем можно было ожидать, не так ли?
  
  Воевода обнажил зубы в довольной, но жёсткой ухмылке.
  
  — Да. Мы идём одной дорогой.
  
  — Тогда время перейти к другим вопросам, — проговорила Рат’Огнь, глядя на Каладана Бруда. — Ты — тот, кому был дарован молот, средоточие силы Огни. Тебе было поручено задание: пробудить её в час величайшей нужды…
  
  Ухмылка Воеводы стала опасной.
  
  — И уничтожить все цивилизации мира, да. Не сомневаюсь, её нужда кажется тебе более чем достаточной, Высшая жрица.
  
  — А ты смеешь возражать? — рявкнула она, подаваясь вперёд и опираясь на стол. — Ты предал её!
  
  — Нет. Я ограничил
  её.
  
  Ответ Воеводы лишил жрицу дара речи.
  
  — В Даруджистане есть лавка торговца коврами, — сказал Остряк. — Чтобы пройти по полу лавки, нужно снять эти произведения ткаческого искусства, слой за слоем. Так же и с уроками, которые смертные раскладывают перед богами. Жаль, что те продолжают спотыкаться — кажется, могли бы уже чему-то научиться.
  
  Рат’Огнь набросилась на него:
  
  — Молчать! Ты ничего об этом не знаешь! Если Бруд ничего не сделает, Огнь умрёт! А если она умрёт — умрёт и вся жизнь в этом мире! Вот каков выбор, глупец! Низвергнуть несколько развращённых цивилизаций или уничтожить всё до конца — что бы ты выбрал?
  
  — Ну, раз ты спрашиваешь…
  
  — Я отменяю свой вопрос, ибо видно, что ты настолько же безумен, как и Воевода. Каладан Бруд, ты должен отдать молот. Мне. Здесь и сейчас. Требую именем Огни, Спящей богини.
  
  Воевода встал, отстегнул оружие.
  
  — Держи, — и протянул жрице молот правой рукой.
  
  Глаза Рат’Огни сверкнули, она выпрямилась, обошла стол.
  
  Схватила обитую медью ручку молота обеими руками.
  
  Бруд разжал пальцы.
  
  Молот обрушился на землю. В воздухе раздался хруст костей жрицы. Она закричала, и сам холм задрожал под весом массивной головки молота. Кубки заплясали на столе, расплёскивая по всей поверхности красное вино. Рат’Огнь упала на колени, выпустив молот, сломанные руки бессильно обмякли.
  
  — Артантос, — позвал Дуджек, глядя на Бруда, который безразлично смотрел вниз, на женщину. — Найди нам целителя. Хорошего.
  
  Солдат, который стоял за Первым Кулаком, ушёл.
  
  Воевода обратился к Верховной жрице.
  
  — Женщина, разница между тобой и твоей богиней — в вере. Это просто. Ты видишь только два варианта. Воистину, Спящая богиня сперва тоже так считала. Она дала мне это оружие и дала свободу выбора. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что́ же ещё она мне передала. Я удерживался от действий, удерживался от выбора и считал себя трусом. Возможно, я всё ещё трус, но наконец-то к страху прибавилось немного мудрости…
  
  — Вера Огни, — сказал К’рул. — В то, что ты найдёшь другой выход.
  
  — Да. Её вера.
  
  Появился Артантос с другим малазанцем, но Бруд поднял руку, останавливая их.
  
  — Нет, я сам излечу её. В конце концов, она не знала.
  
  — Слишком щедро, — пробормотал К’рул. — Она давно покинула свою богиню, Воевода.
  
  — Не бывает слишком долгих дорог, — ответил Бруд, опускаясь на колени перед Рат’Огнью.
  
  В последний раз Итковиан видел, как Дэнул открывал Дестриант Карнадас, и сила его была исполнена ядом, отравившим Пути. То, что он видел сейчас… было чистым, простым и потрясающе могущественным.
  
  К’рул внезапно встал, осмотрелся.
  
  Рат’Огнь ахнула.
  
  Странные действия Старшего бога привлекли внимание Итковиана, он проследил за его взглядом и увидел новую группу, которая появилась на вершине холма и стояла на некотором расстоянии от тента, с правой стороны. Из четверых прибывших Итковиан узнал только капитана Парана, но Старший бог смотрел не на него.
  
  Высокий и худой тёмнокожий мужчина слегка улыбался, держался чуть позади и наблюдал за переговорами, в основном, казалось, за Брудом. Вскоре чутьё заставило его посмотреть на К’рула. На пристальное внимание Старшего бога он лишь слегка пожал плечами, неровно, будто неведомая ноша лежала на его левом плече.
  
  Итковиан услышал, как К’рул вздохнул.
  
  Рат’Огнь и Бруд поднялись с земли вместе. Её кости срослись. На обнажённых предплечьях не было ни синяков, ни опухолей. Жрица стояла, потрясённо опираясь на Воеводу.
  
  — Как это? — спросил Каллор. — Путь не выказал и тени отравы.
  
  — Воистину, — улыбнулся К’рул. — Похоже, болезнь вытеснили из этой местности. Временно, но этого достаточно. Возможно, таков ещё один урок силы веры… который я постараюсь усвоить.
  
  Итковиан прищурился. В его словах два смысла.
  
  Один — для нас, второй, более глубокий — для стоящего там человека.
  
  Мгновение спустя крупная, полная женщина, замершая за капитаном Параном, подошла к столу.
  
  Увидев её, Каллор отступил на шаг.
  
  — Неосторожно так бросать молот, — протянула она, обращаясь к Воеводе, который повернулся на её голос.
  
  — Серебряная Лиса. Мы уже гадали, увидим ли тебя снова.
  
  — Ты же отправил Корлат выследить меня, Воевода.
  
  — Только чтобы знать твоё местоположение и направление движения. Похоже, она потерялась, так как ещё не вернулась.
  
  — Взяла неверное направление. Мои т’лан айи сейчас окружили её и ведут сюда. Целую и невредимую.
  
  — Рад это слышать. Судя по твоим словам, можно предположить, что Второе Соединение состоялось.
  
  — Это так.
  
  Скворец увидел капитана Парана и подошёл к нему для отдельного разговора. Высокий темнокожий мужчина присоединился к ним.
  
  — Тогда расскажи нам, — продолжил Воевода, — присоединится ли к походу ещё одна армия?
  
  — Перед моими т’лан имассами стоят задачи, которые требуют путешествия в Паннионский Домин. Это преимущество для вас, если на нашем пути снова окажутся охотники К’елль — к’чейн че’малли, ибо с ними схватимся мы.
  
  — Можно предположить, что обсуждать эти задачи ты не намерена.
  
  — Воевода, это личные дела, не имеющие отношения ни к тебе, ни к твоей войне.
  
  — Не верь ей, — прорычал Каллор. — Они хотят Провидца, ибо знают, что он — яггутский Тиран.
  
  Серебряная Лиса повернулась к Каллору.
  
  — Если ты захватишь Паннионского Провидца — что сделаешь с ним? Он безумен, его разум искалечен Путём Хаоса и обманом Увечного бога. Единственный вариант — казнь. Оставь это нам, мы существуем, чтобы убивать яггутов…
  
  — Не всегда, — перебил её Дуджек.
  
  — Что ты хочешь сказать?
  
  — Разве не один из т’лан имассов сопровождал адъюнкт Лорн, когда та освободила яггутского Тирана к югу от Даруджистана?
  
  Серебряная Лиса казалась встревоженной.
  
  — Лишённый клана. Да. Событие, которого я пока не понимаю. Тем не менее, тот Тиран был пробуждён от проклятого сна, чтобы на самом деле умереть…
  
  — На самом деле Рейст был на удивление оживлён, хоть и выглядел потрёпанным, когда я видел его в последний раз, — проговорил новый голос.
  
  Серебряная Лиса резко развернулась.
  
  — Ганос, что ты хочешь сказать? Тиран был убит.
  
  Невысокий круглый человечек, стоящий теперь рядом с капитаном Параном, вытащил платок из рукава и промокнул лоб.
  
  — Ну, если говорить об этом… не совсем, как с неохотой скажет вам Крупп. Увы, всё немного запуталось…
  
  — Дом Азатов забрал яггутского тирана, — пояснил К’рул. — Малазанцы планировали, насколько я понимаю, вынудить Аномандра Рейка вступить в противостояние, которое ослабило бы его, а может, и вовсе привело бы к его гибели. Вышло же так, что Рейст не встретился лицом к лицу с Владыкой Лунного Семени…
  
  — Не вижу в этом смысла, — оборвала его Серебряная Лиса. — Если Лишённый клана на самом деле нарушил клятву, он ответит мне.
  
  — Я имел в виду, — проговорил Дуджек, — что, согласно твоим словам, т’лан имассы и то, что они делают или не делают, отделено от всего остального и всех остальных. Ты настаиваешь на отделении, но, как ветеран малазанских кампаний, скажу тебе: это абсолютно неверно.
  
  — Может, Логросовы т’лан имассы и вправду… запутались. Но даже в этом случае — подобная неоднозначность осталась в прошлом. Разве что, разумеется, вы решите оспорить власть, для которой я была рождена.
  
  Никто на это не ответил.
  
  Серебряная Лиса кивнула.
  
  — Очень хорошо. Я сказала о позиции т’лан имассов. Мы берём яггутского Тирана. Кто-то ещё хочет оспорить это?
  
  — Учитывая явную угрозу в твоём голосе, женщина, — проскрипел Бруд, — это было бы явной глупостью. Я не буду ни пререкаться, ни тянуть Провидца за ноги. — Он повернулся к Дуджеку. — Первый Кулак?
  
  Однорукий скривился, затем покачал головой.
  
  Внимание Итковиана привлёк невысокий толстый даруджиец — он и сам не мог понять, почему. Полные, слегка жирные губы изгибались в мягкой улыбке.
  
  Здесь собрались ужасающие силы. Почему же мне кажется, что самый их центр — в этом странном человечке? Даже К’рул смотрит на него… будто старый товарищ, с восхищением, словно на удивительного гения. Гения, чьи таланты превзойдут мастерство учителя. Но в этом взгляде нет зависти, нет гордости, которая всегда нашёптывает о чувстве собственника. Нет, это чувство куда более тонкое и сложное…
  
  — Нужно обсудить вопросы снабжения, — сказал наконец Каладан Бруд. Высшая жрица всё ещё жалась к нему. Воевода провёл её к стулу и негромко что-то сказал. Женщина кивнула в ответ.
  
  — Баргасты пришли готовыми, — сказал Кафал. — С таким числом солдат можно управиться.
  
  — А цена? — спросил Дуджек.
  
  Молодой воин ухмыльнулся.
  
  — Она будет приемлема для вас… более или менее.
  
  Серебряная Лиса отошла назад, будто сказала всё, что хотела сказать, и теперь не испытывала интереса к приземлённым вопросам, которые всё ещё требовали обсуждения. Итковиан отметил, что капитан Паран, его тёмнокожий спутник и Скворец уже ушли. Остряк, похоже, задремал на своём стуле, забыв о хмуро глядящей на него с противоположной стороны стола Скалле. Рат’Худ и Рат’Престол Тени сгорбились на своих местах с угрюмым выражением на масках, что вызвало у Итковиана вопрос — насколько жрецы контролируют эти лакированные шарнирные приспособления.
  
  Новый Кованый щит «Серых мечей» сидела неподвижно, глядя на Итковиана с неприкрытой скорбью.
  
  И… жалостью.
  
  Я их отвлекаю. Что ж.
  Он сделал шаг назад, развернулся и пошёл к задней части навеса.
  
  Итковиан был удивлён, застав там Парана, Скворца и тёмнокожего мужчину. Высокая воительница с чёрной кожей присоединилась к ним и теперь разглядывала Итковиана своими необычными миндалевидными глазами цвета выцветшей травы.
  
  Встретив этот взгляд, Итковиан чуть не покачнулся. Фэнеровы Клыки, такая печаль — вечность потерь… пустое существование…
  
  Женщина отвела взгляд, и её лицо из удивлённого стало встревоженным.
  
  Не для меня. Не для моих плеч. Не это. Некоторые раны никогда не исцелятся, некоторые воспоминания никогда не стоит воскрешать. Не стоит проливать свет в эту тьму, сударь. Это чересчур…
  Другое осознание пришло к нему. Фэнера больше не было, вместе с богом исчезла и его защита. Итковиан был уязвим, как никогда. Беззащитен перед болью мира, перед его скорбью.
  
  — Итковиан, — произнёс капитан Паран, — мы надеялись, что ты придёшь. Это мой командир, Скворец. И Быстрый Бен из «Мостожогов». Тисте анди зовут Корлат, она помощница Аномандра Рейка. Мы рады тебе, Итковиан. Присоединишься к нам?
  
  — В моей палатке лежит неприкаянный бочонок алчбинского эля, — сказал Скворец.
  
  Мой обет…
  
  — Отрадное приглашение, судари, рад его принять. Благодарю вас. Госпожа, — обратился он к Корлат, — примите мои глубочайшие извинения.
  
  — Извиниться должна я, — ответила тисте анди. — Я была неосторожна и беспечна, и не учла, кто́ вы.
  
  Трое малазанцев посмотрели на них, переводя взгляд с одной на другого, но никто не сказал ни слова.
  
  — Позвольте, — наконец проговорил Скворец, двинувшись вниз по склону к лагерю Войска Однорукого.
  
  «Мостожог» Быстрый Бен шёл рядом с Итковианом.
  
  — Что ж, похоже, Серебряная Лиса сегодня удивила нас всех.
  
  — Я не знаю её, сударь, потому не могу ничего сказать о её поведении.
  
  — Ты от неё ничего не почувствовал?
  
  — Этого я не говорил.
  
  Мужчина блеснул белозубой ухмылкой.
  
  — Правда. Не говорил.
  
  — Она совершила страшное зло, сударь, но оно ничего не весит на её плечах.
  
  Быстрый Бен со свистом втянул воздух.
  
  — Ничего? Ты уверен? Худов дух, это нехорошо. Совсем нехорошо.
  
  — Ночная Стужа, — отозвался шедший позади них Паран.
  
  Быстрый Бен, оглянувшись, бросил на него взгляд.
  
  — Думаешь?
  
  — Знаю, маг. Хуже того, Ночная Стужа была — и есть, — чем-то большим, чем мы полагали. Не просто Высшая чародейка Империи. Характер жёсткий, как камень. Её возлюбленный, Беллурдан, уравновешивал её, но я совершенно не чувствую теломена.
  
  — А Рваная Снасть?
  
  — В тени. Наблюдает, но, похоже, без особого интереса.
  
  — Мы говорили о женщине по имени Серебряная Лиса, — пробормотал Итковиан, — Но теперь вы упомянули трёх других людей.
  
  — Прости. Они все возродились в Серебряной Лисе. Долгая история.
  
  Итковиан кивнул:
  
  — Необходимость вынуждает их сосуществовать, несмотря на разительное отличие характеров.
  
  — Да, — вздохнул Паран. — Неудивительно, что иногда происходит конфликт воль…
  
  — В ней нет конфликта, — сказал Итковиан.
  
  — Что?
  
  — Между ними согласие, сударь. Она спокойна внутри.
  
  Они спустились с холма, подошли к лагерю малазанцев. Скворец и Корлат шли в полудюжине шагов впереди, бок о бок, близко.
  
  — Вот оно, самое удивительное открытие этого дня, — пробормотал Быстрый Бен.
  
  — Пока что, — отметил Паран. — Что-то мне подсказывает: о это ещё не всё.
  
  — Господа! — прохрипел голос за их спинами. — Пожалуйста, погодите, пока выдающиеся, но трагически короткие ноги Круппа спешно принесут его в ваше общество!
  
  Этой вычурной фразы хватило, чтобы покрыть разделявшее их расстояние, так как трое мужчин остановились, ожидая запыхавшегося Круппа, и продолжили путь уже вместе с ним.
  
  — Ветер удачи! — пыхтел Крупп. — Он донёс до Круппа ваши слова…
  
  — Очаровательно, — сухо проговорил Быстрый Бен. — И у тебя, разумеется, есть замечание или десяток замечаний насчёт Серебряной Лисы.
  
  — Именно! В конце концов, Крупп был свидетелем упомянутого ужасного Соединения. Но тревога, воспоследовавшая за сими событиями, утихла сама по себе, ибо истина вышла из темноты и пала к обутым в туфли ногам Круппа.
  
  — Тут уж несложно себе представить, как ты споткнулся и повалился лицом вниз, даруджиец, — отметил маг.
  
  — Небрежная формулировка, великодушно допускает Крупп, но никто из вас не видел, как Крупп танцует. А танцевать он умеет, да с такой грацией и мастерством, что дух захватывает! Он скользит, словно неразбитое яйцо по смазанной сковороде. Споткнуться? Упасть? Крупп? Никогда!
  
  — Ты говорит про какую-то истину, — напомнил Паран.
  
  — О да! Многие истины скачут вокруг Круппа, будто стая щеночков, и каждую он по очереди треплет по голове, как всякий добрый хозяин. Итог? Крупп говорит, что внутри Серебряной Лисы всё хорошо! Успокойтесь. Расслабьтесь. По… верьте, ох…
  
  — Споткнулся?
  
  — Глупости. Даже оговорки имеют ценность.
  
  — Правда? И какую же?
  
  — Это слишком тонкая материя для слов, увы. Нам нельзя уходить слишком далеко от того, что только что было на языке или даже у ног — от темы истин…
  
  — Которые скачут, как щеночки.
  
  — Именно, капитан! Если точнее — как щенки волчицы.
  
  Двое малазанцев резко остановились, к ним присоединился Итковиан, так как сонный, завораживающий поток слов Круппа внезапно выявил суть, вокруг которой бурлил, словно вокруг камня. Камень… одна из истин Круппа? Эти малазанцы к такому привыкли — или же они просто умнее меня.
  
  — Выкладывай, — прорычал Паран.
  
  — Выкладывать что, дражайший капитан? Крупп упивается ловкой двусмысленностью, так он запасает секреты, как и следует всякому уважающему себя скопидому секретов. Касается ли дело скованного честью бывшего наёмника, что идёт с нами? Да, но не напрямую. Скорее — отряда, который он лишь недавно покинул. Не напрямую, Крупп ещё раз подчёркивает. Двое древних богов, некогда — просто духи, первые, бегущие рядом со смертными, старинными т’лан имассами из плоти и крови, древнейшие из спутников. И родня их, что по сей день бежит с т’лан имассами. Двое богов-волков, да? Есть ли здесь такие, кто не помнит сказку об их разлуке и вечном поиске друг друга? Разумеется, все вы её помните. Печальная история, впечатлительные дети такое не забывают. Но что их разлучило? Что говорит сказка? «Затем однажды на землю пришёл ужас. Ужас с тёмного неба. Спустился, чтобы расколоть мир. И любовники были разлучены, чтобы никогда больше не встретиться». И так далее, и тому подобное. Разумеется, господа, сей ужас был роковым нисхождением Павшего. И то исцеление, каковое требовалось сотворить уцелевшим силам, оказалось сложной, тяжкой задачей. Старшие боги сделали то, что могли, но поймите, они сами были моложе, чем двое богов-волков, и — что важнее — получили власть не потому, что шли в ногу с людьми — или теми, кто однажды станет людьми, то есть…
  
  — Пожалуйста, остановись! — оборвал его Паран.
  
  — Крупп не может! Остановиться здесь значит потерять то, что должно быть сказано! Остались лишь самые туманные воспоминания, и даже они сдаются перед наползающим мраком! Хрупкие фрагменты приходят, точно разорванные сны, и обещание воссоединения и возрождения утрачено, обещанное искупление бродит по тундре неузнанным, воет вместе с ветром, но спасение рядом! Разлучённые духи объединены решимостью. Резкий дух, чтоб удержать остальных на пути, несмотря на всю ту боль, каковую испытывают другие. Другой дух, чтоб крепко держать боль заброшенности, покуда на неё не найдётся подходящего ответа. И третий дух, полный любви и сострадания — пусть и немного бесхитростного, — чтоб скрасить время ожидания. И четвёртый, владеющий силой необходимого излечения старых ран…
  
  — Четвёртый? — быстро проговорил Быстрый Бен. — Кто четвёртый в Серебряной Лисе?
  
  — Как же — дитя заклинателя костей т’лан имассов, разумеется. Дочь Пран Чоля, та, под чьим истинным именем мы все её знаем!
  
  Взгляд Итковиана скользнул мимо Круппа, и он увидел Корлат и Скворца в двадцати шагах впереди, перед большим навесом. Они смотрели назад, на группу, без сомнения с любопытством, но уважительно держались на расстоянии.
  
  — Так что Крупп всем советует, — крайне довольным голосом продолжил после паузы даруджиец, переплетя пухлые пальцы на животе. — Вера. Терпение. Ждите того, чего нужно ждать.
  
  — И это ты называешь объяснением? — хмуро уточнил Паран.
  
  — В этом сама суть объяснения, дорогие друзья. Связно, чисто, разве что изложено немного затейливо. Точность — это искусство. Острота высказывания должна главенствовать, она предотвращает увиливание. Истины — материи нетривиальные…
  
  Итковиан повернулся к Скворцу и Корлат и двинулся вперёд.
  
  — Итковиан? — окликнул его Паран.
  
  — Я вспомнил об алчбинском эле, — бросил тот через плечо. — Много лет прошло, но внезапно жажда стала невыносимой, сударь.
  
  — Я с тобой, погоди.
  
  — Погодите, вы, трое! Как насчёт Крупповой невероятной жажды?
  
  — Милости прошу затейливо погасить её, — ответил Быстрый Бен, нагоняя Итковиана и Парана. — Но сделать это где-то в другом месте.
  
  — О нет! Но не Скворец ли машет рукой Круппу? Щедрый, добрый солдат этот Скворец! Мгновенье! Крупп нагоняет!
  
  Двое морпехов сидели на камнях, которыми прежде обложили типи, в пятнадцати шагах от того места, где стояла Серебряная Лиса. Тени вытягивались по мере того, как над прерией угасал день.
  
  — Ну что, — пробормотала одна из них, — думаешь, ещё долго?
  
  — Кажется, она толкует с т’лан имассами. Видишь, как вокруг неё кружится пыль? Может занять всю ночь.
  
  — Есть хочу.
  
  — Ага. Если честно, я уже кошусь на твои кожаные ремни, дорогая.
  
  — Беда в том, что они про нас забыли.
  
  — Это не беда. Наверное, мы больше не нужны. Ей не требуются охранники. Точно уж не такие сопливые смертные, как мы. А мы уже видели всё, что следовало, то есть с докладом опаздываем.
  
  — Мы и не должны докладывать, милая. Помнишь? Кто хочет услышать от нас новости, приходит сам.
  
  — Да, только давно уже никто не приходил. Что я и хотела сказать.
  
  — Это не значит, что нам можно просто встать и уйти. Кроме того, вон кто-то идёт…
  
  Вторая женщина повернулась на месте. Через миг проворчала:
  
  — Ну, тут нет никого из тех, кому стоило бы докладывать. Худ свидетель, я их даже не знаю.
  
  — Конечно, знаешь. Вот — Харадас, чародейка из тригалльских торговцев.
  
  — А другая — воин, я б сказала. Элинка, бёдра крутые…
  
  — А лицо жёсткое.
  
  — И глаза больные. Может, из этих, «Серых мечей» — я её видела на переговорах.
  
  — Ага. Ну, идут к нам.
  
  — Я тоже, — проговорил голос в нескольких шагах левее. Охранницы повернулись и увидели, что к ним присоединилась Серебряная Лиса. Она пробормотала: — Это опасно.
  
  — Что именно? — спросила её одна из воительниц.
  
  — Собрание женщин.
  
  Малазанка проворчала:
  
  — Мы же не будем сплетничать, правда?
  
  Серебряная Лиса улыбнулась шутке.
  
  — У рхиви сплетничают только мужчины. Женщины слишком заняты, давая им повод для сплетен.
  
  — Хм. Неожиданно. Я думала, есть древние законы против прелюбодеяния и всякого такого. Изгнание, побивание камнями — разве в племенах так не делают?
  
  — Не у рхиви. Возлечь с чужим мужем — отличная забава. Это для женщин так. А мужчины, разумеется, воспринимают всё слишком серьёзно.
  
  — Спроси меня, так они всё воспринимают слишком серьёзно, — пробормотала солдат.
  
  — Это от чувства собственной важности, — ответила, кивая, Серебряная Лиса.
  
  Подошли Харадас и её спутница. За ними, на расстоянии шестидесяти шагов, шагала женщина из баргастов.
  
  Чародейка кивнула Серебряной Лисе, затем двум малазанкам.
  
  — Сумерки — волшебное время, правда?
  
  — Чего ты хочешь? — процедила Серебряная Лиса.
  
  — Задать вопрос, заклинательница, — рождённый из мысли, которая недавно пришла ко мне, отчего я и пришла к тебе.
  
  — Ты слишком долго общалась с Круппом, Харадас.
  
  — Возможно. Две армии продолжают терзаться вопросом снабжения, как ты знаешь. На переговорах Белолицые баргасты предложили предоставить значительную долю всего необходимого. Вопреки их самоуверенности я полагаю, запасы их истощатся в самом скором…
  
  — Ты хочешь спросить про Телланн, — сказала Серебряная Лиса.
  
  — О да. Путь т’лан имассов точно должен был остаться… незаражённым. Если бы наша гильдия могла со всем уважением использовать его…
  
  — Незаражённым. Да, он таким и остался. Тем не менее на Пути Теланн кроется возможность насилия и опасность для ваших караванов.
  
  Харадас приподняла бровь.
  
  — Путь в осаде?
  
  — В некотором роде. За Трон Звериной Обители… сражаются. Среди т’лан имассов есть отступники. Зарок слабеет.
  
  Чародейка вздохнула.
  
  — Благодарю за предупреждение, заклинательница. Разумеется, если речь идёт о Тригалльской торговой гильдии, риск учитывается. Поэтому мы и берём такие деньги за свои услуги. Ты позволишь нам использовать Телланн?
  
  Серебряная Лиса пожала плечами.
  
  — Не вижу причины отказать. А ты можешь открыть портал на наш Путь? Если нет, то я…
  
  — Не нужно, заклинательница, — со слабой улыбкой ответила Харадас. — Мы давно уже нашли средства, но — из уважения к т’лан имассам и учитывая наличие менее… нецивилизованных… путей, такие порталы никогда не применялись.
  
  Серебряная Лиса некоторое время разглядывала чародейку.
  
  — Удивительно. Могу только предположить, что Тригалльской торговой гильдией заведует группа Высших магов исключительного мастерства. Ты знаешь, что даже самым могущественным, самым знающим магам Малазанской империи не удавалось постичь секреты Телланна? Я бы хотела как-нибудь встретиться с основателями твоей гильдии.
  
  Улыбка Харадас стала шире.
  
  — Уверена, они были бы рады и сочли твой визит за честь, заклинательница.
  
  — Возможно, говоря от их имени, ты слишком щедра, чародейка.
  
  — Ничуть, уверяю тебя. Я рада, что мы решили вопрос так легко…
  
  — И вправду опасное собрание, — пробормотала Серебряная Лиса.
  
  Харадас моргнула, затем овладела собой и продолжила:
  
  — Теперь я могу представить тебе нового Кованого щита «Серых мечей» капитана Норул.
  
  Женщина поклонилась.
  
  — Заклинательница. — Норул замялась, затем её лицо ожесточилось решимостью. — «Серые мечи» присягнули Тоггу и Фандерее, Волку и Волчице Зимы.
  
  — Любопытный выбор, — проговорила Серебряная Лиса. — Любовники, разлучённые навечно, но обетом вашего отряда соединённые в духе. Дерзкий и отважный жест, Кованый щит.
  
  — Заклинательница, Тогг и Фандерея более не разлучены, они учуяли запах друг друга. Ваше поведение говорит, что вы не знали об этом, и это меня смущает, сударыня.
  
  Теперь нахмурилась Серебряная Лиса.
  
  — С чего бы вдруг? Я не особо интересуюсь древними богами-волками… — Она постепенно замолкла. Кованый щит заговорила снова:
  
  — Заклинательница, собравшая Второе Соединение т’лан имассов, я формально прошу вас отказаться от т’лан айев, детей наших богов.
  
  Тишина.
  
  Серебряная Лиса смотрела на командира «Серых мечей», полуприкрыв глаза, и её круглое, полное лицо не выражало ничего. Затем его исказила дрожь.
  
  — Ты не понимаешь, — наконец прошептала она. — Они нужны мне.
  
  Кованый щит склонила голову.
  
  — Зачем?
  
  — Д-для… дара
  . Для выкупа. Я поклялась…
  
  — Кому?
  
  — Себе.
  
  — Скажите, сударыня, т’лан айи включены в этот дар? Они бегали с т’лан имассами, это правда. Но ими нельзя владеть
  . Ни т’лан имассам. Ни вам.
  
  — И всё же они присоединились к Обряду Телланна на Первом Соединении…
  
  — Они были… вовлечены. По незнанию. Связанные верностью и любовью к имассам во плоти. В итоге они потеряли свои души. Сударыня, мои боги идут, и в их криках, которые я теперь слышу каждую ночь во снах, они требуют… возмещения.
  
  — Я вынуждена отказать, — сказала Серебряная Лиса. — Пока Тогг и Фандерея не явятся во плоти и не заявят о своей силе, чтобы подкрепить свои требования, я не отдам т’лан айев.
  
  — Заклинательница, вы рискуете жизнью…
  
  — Станут ли боги-волки объявлять войну т’лан имассам? Придут ли они вместе с т’лан айями перегрызть наши глотки, Кованый щит?
  
  — Я не знаю, сударыня. Вам придётся ответить за принятые вами решения. Но мне страшно за вас, заклинательница. Тогг и Фандерея — Взошедшие звери
  . Их души неведомы таким, как вы и я. Кто может предвидеть, что таят сердца подобных существ?
  
  — Где они сейчас?
  
  Кованый щит пожала плечами.
  
  — На юге. Похоже, мы все сойдёмся в Паннионском Домине.
  
  — Тогда у меня есть время.
  
  — Осуществление вашего дара, сударыня, может погубить вас.
  
  — Всегда — честная сделка, честный обмен, — пробормотала Серебряная Лиса наполовину себе самой.
  
  Морпехи переглянулись, услышав эти слова — легендарные в Войске Однорукого.
  
  Женщина из баргастов подошла и остановилась на расстоянии нескольких шагов. Острые тёмные глаза напряжённо следили за разговором Кованого щита и Серебряной Лисы. В паузе она рассмеялась глубоким смехом, чем привлекла к себе внимание.
  
  — Жаль, что нет мужчин, достойных такой компании, — прорычала она. — Это зрелище мне напомнило, где кроется истинное сердце власти в этом мире. Малазанские морпехи, Кованый щит «Серых мечей», ведьма и чародейка. А теперь, для полноты картины, ещё и дочь баргаста из племени Белолицых… с едой и вином.
  
  Солдаты вскочили на ноги, ухмыляясь.
  
  — И я хочу сплетничать! — воскликнула Хетан. — Кованый щит, Итковиан ведь больше не блюдёт обеты, верно? Я могу уложить его в постель…
  
  — Если сумеете поймать, — ответила Норул, приподняв бровь.
  
  — Я бы сумела его поймать, даже если бы у него было пятьдесят ног! Серебряная Лиса! Как насчёт Круппа?
  
  — А что с ним? — озадаченно спросила заклинательница костей.
  
  — Ты уже взрослая женщина. Могла бы подмять его под себя! Чтоб он завизжал!
  
  — Какая ужасная картина.
  
  — Он-то, конечно, круглый, мелкий и скользкий, но умён же, да? Ум сам по себе горячит кровь, разве не так? Я слышала, что хоть ты и выглядишь как женщина, в самом важном смысле — всё ещё дитя. Взбодрись желанием, девочка! Ты слишком долго якшалась с неупокоенными и усохшими! Как я всегда говорю — хватай копьё обеими руками!
  
  Серебряная Лиса медленно покачала головой.
  
  — Говоришь, ты принесла вино?
  
  Хетан подошла, улыбаясь ещё шире.
  
  — Да, два меха, такие же большие, как твои груди, и, без сомнения, такие же сладкие. Подходите же, мои достойные спутницы, и попируем!
  
  Харадас улыбнулась.
  
  — Отличная идея, благодарю.
  
  Кованый щит заколебалась. Она посмотрела на морпехов и принялась снимать свой помятый шлем. Норул глубоко вздохнула:
  
  — Пусть волки подождут, — сказала она. — Я не могу придерживаться тех же жутких ограничений, что мой предшественник…
  
  — Не можешь, — с вызовом спросила Хетан, — или не будешь
  ?
  
  — Не буду, — поправилась воительница, стянув шлем. Вспотевшие, отмеченные сединой волосы свободно рассыпались. — И да простят меня Волки.
  
  — Одна из них точно простит, — заверила её Хетан, выкладывая снедь из своего мешка.
  
  Колл подоткнул меха вокруг хрупкой, высохшей фигурки Мхиби. Её глаза дёргались под закрытыми веками — беспорядочно и резко. В дыхании звучали хрипы. Даруджийский советник посмотрел на неё ещё немного, затем выпрямился и соскользнул с повозки.
  
  Мурильо стоял неподалёку, затягивая ремни бурдюков с водой, прикреплённых к правой стороне повозки. Упакованную пищу, купленную утром у торговца-баргаста, накрыли старыми палатками и прикрепили к другой стороне, отчего рхивийская повозка выглядела теперь широкой и раздутой.
  
  Двое мужчин купили пару лошадей по заоблачной цене у Моттских ополченцев — отряда наёмников при армии Каладана Бруда, который выглядел на удивление бестолковым и о самом существовании которого Колл прежде даже не догадывался. Доморощенные наёмники рядились в лохмотья, которые никак не вязались с военным делом, зато отлично согласовывались с названием отряда. Кони были едва объезжены, толстоногие, но высокие. Ополченцы называли эту породу своей собственной — выведенной из натийских боевых, моттских тягловых и генабарийских ломовых, что в совокупности дало крупных, упрямых, злых животных с удивительно широкими спинами, отчего ехать на них верхом было сплошным удовольствием.
  
  — Если они тебе руку не откусят, — добавил наёмник с неровными зубами, вытягивая вшей из длинных, слипшихся прядей у себя на голове и отправляя в рот. Говорить это ему не мешало.
  
  Колл вздохнул, смутно расстроенный этим воспоминанием, и осторожно подошёл к лошадям.
  
  Кони могли быть близнецами — одинаково медно-рыжие, с нестрижеными гривами и густыми хвостами, усаженными репьём и семенами трав. Сёдла были малазанские — несомненно, старые военные трофеи, толстые попоны под ними — рхивийские. Животные внимательно следили за ним.
  
  Один жеребец случайно качнул крестцом в сторону даруджийца. Тот остановился, выругался себе под нос.
  
  — Сладкий корень, — отозвался Мурильо из-за повозки. — Подкупи их. У нас тут немного есть.
  
  — Вознаградить их за плохое поведение? Нет уж.
  
  Колл кружил на расстоянии. Кони были привязаны к колышку навеса, что позволяло им повторять его движения. Три шага навстречу — и даруджиец получил бы копытом по лбу. Он выругался чуть громче, затем сказал:
  
  — Мурильо, подведи быков к колышку — перекрой их повозкой. Если это не сработает, найди мне молоток.
  
  Мурильо, ухмыляясь, запрыгнул на козлы и взял вожжи. Через пятнадцать ударов сердца он остановил животных возле колышка, и повозка удачно перекрыла коням возможность кружить дальше.
  
  Колл поспешил обойти их так, чтобы повозка находилась между ним и животными.
  
  — Значит, пусть лучше укусит, чем лягнёт, — заметил Мурильо, глядя, как его друг подходит к повозке, взбирается наверх, переступает через бесчувственную фигуру Мхиби и останавливается на расстоянии вытянутой руки от коней.
  
  Животные туго натянули привязь, отступив как можно дальше, и дёргали колышек. Однако это была работа рхиви, рассчитанная на то, чтобы устоять даже на самом сильном степном ветру. Глубоко вбитый в утоптанную землю колышек не шелохнулся.
  
  Затянутая в кожаную перчатку рука Колла протянулась, схватила одну из привязей. Он спрыгнул с повозки и резко дёрнул.
  
  Конь, храпя, дёрнулся в его сторону. Второй встревоженно отшатнулся.
  
  Даруджиец снял поводья с седла, всё ещё удерживая привязь другой рукой, пригнул голову жеребца к земле и медленно двинулся к его плечу. Вставил сапог в стремя и одним движением взлетел в седло.
  
  Конь попытался ускользнуть из-под его веса, прижался боком к своему товарищу, зажав ногу Колла между ними.
  
  Колл закряхтел, но поводья держал крепко.
  
  — Славный будет синяк, — отметил Мурильо.
  
  — Продолжай говорить мне приятные вещи, почему бы нет? — процедил Колл сквозь стиснутые зубы. — Теперь подойди и отвяжи его. И осторожно. Над нами кружит одинокий стервятник, и он полон надежды.
  
  Его товарищ посмотрел в небо, вгляделся, затем прошипел:
  
  — Хорошо, я купился, хватит злорадствовать, — и перевалился через спинку сиденья.
  
  Колл наблюдал, как он мягко спрыгнул на землю и осторожно подошёл к колышку.
  
  — Если подумать, может, стоило принести мне молоток.
  
  — Уже слишком поздно, друг, — сказал Мурильо, развязывая узел.
  
  Конь отпрянул на несколько шагов и встал на дыбы.
  
  На взгляд Мурильо, Колл сделал заднее сальто с почти поэтической грацией. Он искусно приземлился на ноги и тут же отшатнулся назад, чтобы избежать удара двух копыт, который мог бы раздробить ему грудь. Даруджиец с грохотом отлетел на несколько шагов.
  
  Жеребец ускакал, радостно взбрыкивая.
  
  Некоторое время Колл лежал неподвижно, глядя в небо.
  
  — Всё в порядке? — спросил Мурильо.
  
  — Дай мне аркан. И немного сладкого корня.
  
  — Я бы предложил молоток, — ответил Мурильо, — но ты сам знаешь, что делаешь.
  
  Раздался далёкий рёв рогов.
  
  — Худов дух, — проворчал Колл. — Начался поход на Капастан. — Он медленно сел. — Мы же должны быть впереди.
  
  — Мы всегда можем поехать в повозке, друг мой. Вернуть лошадей Моттским ополченцам и забрать свои деньги.
  
  — Повозка уже перегружена, — Колл поднялся на ноги с болезненным выражением лица. — Кроме того, он сказал, товар возврату не подлежит.
  
  Мурильо искоса посмотрел на друга.
  
  — Вот как? И это не вызвало у тебя никаких подозрений?
  
  — Молчи.
  
  — Но…
  
  — Мурильо, хочешь правду? Этот человек был настолько жалок, что я пожалел его, понял? Теперь прекрати мямлить и давай с этим покончим.
  
  — Колл! Он запросил огромные деньги за…
  
  — Довольно, — прорычал Колл. — Я заплатил целое состояние за право убить треклятых зверюг или тебя. Что выбираешь?
  
  — Ты не можешь их убить…
  
  — Ещё одно слово, и на этом холме вырастет курган из камней для старого доброго Мурильо из Даруджистана. Ты меня понял? Хорошо. Теперь передай мне аркан и сладкий корень. Начнём с того, который ещё тут.
  
  — А может, стоит погнаться…
  
  — Мурильо, — предупреждающе сказал Колл.
  
  — Прости. Камни выбирай полегче, пожалуйста.
  
  Зловонные облака бурлили низко над волнами, которые боролись друг с другом среди иззубрённых льдин. Эти волны извивались и колыхались, даже ударяясь о линию берега, так что пена взлетала к небу. Раскаты грома прорезались сквозь скрежет, треск и неумолчное шипение проливного дождя.
  
  — Ничего себе, — пробормотала госпожа Зависть.
  
  Трое сегулехов скорчились с подветренной стороны большого базальтового валуна и густо смазывали жиром оружие. Эти трое представляли собой печальное зрелище — промокшие под дождём, вымазанные в грязи, доспехи изодраны в клочья. Их руки, бёдра и плечи были исполосованы мелкими ранами, более глубокие раны были зашиты ниткой из жил — ряды узлов, почерневших и затвердевших от старой крови, которая под дождём сочилась багровым.
  
  Рядом, взобравшись на выступ, стояла Баальджагг. Спутанная, покрытая струпьями шерсть сбилась в пучки над пятнами голой кожи, из правого плеча торчало обломанное древко копья в человеческую руку длиной — прошло три дня, но волчица не подпускала близко ни Зависть, ни сегулехов. Её лихорадочно блестевшие глаза смотрели на север.
  
  Гарат лежал в трёх шагах позади неё и безудержно дрожал, его раны сочились кровью, будто тело плакало там, где не мог он сам — огромный и полубезумный, он не давал никому подойти к себе — даже волчице.
  
  Судя по внешности, только госпожа Зависть никак не пострадала в ужасной войне, которую они затеяли — её, похоже, не касался даже дождь. На белой телабе не было ни пятнышка. Распущенные чёрные волосы пышно спадали по спине. Губы были накрашены густым и немного угрожающим красным. Сурьма вокруг глаз переливалась оттенками сумерек.
  
  — Ничего себе, — снова прошептала госпожа Зависть. — Как же нам последовать за Тленом через… это? И почему он не т’лан слон или т’лан кит, чтобы перенести нас на спине, в роскошном паланкине? С горячей водой и хитроумным водопроводом.
  
  Рядом с ней возник Мок, с его лакированной маски стекала вода.
  
  — Я с ним сойдусь, — сказал он.
  
  — Вот как. И когда же стычка с Тленом стала важнее, чем твоя миссия по отношению к Провидцу? Как Первый или Второй отнесутся к такому самоуправству с твоей стороны?
  
  — Первый — это Первый, а Второй — это Второй, — лаконично ответил Мок.
  
  Госпожа Зависть закатила глаза.
  
  — Какое точное наблюдение.
  
  — Личные потребности важнее, госпожа. Всегда, иначе победителей не было бы вообще. Не было бы иерархии. Сегулехами правили бы хнычущие мученики, слепо топчущие беспомощных в стремлении к общему благу. Или нами правили бы деспоты, которые прятались бы за армией и считали грубую силу оправданным поводом для чести. Мы знаем о других землях, госпожа. Мы знаем больше, чем вы думаете.
  
  Она повернулась и внимательно посмотрела на него.
  
  — Прекрасно. А я уже думала, что мне отказано в развлекательных беседах.
  
  — Мы неуязвимы для твоего презрения, госпожа.
  
  — Едва ли: ты извиваешься с того самого момента, как я тебя пробудила. Даже нет — кипишь.
  
  — Есть вещи, которые нам стоит обсудить, — сказал Мок.
  
  — Уверен? Ты, случайно, не об этой яростной буре, которая мешает нам идти дальше? Или, может, об остатках армии, загнавшей нас сюда? Они не вернутся, уверяю тебя…
  
  — Ты наслала на них чуму.
  
  — Какое возмутительное обвинение! Чудо, что болезнь не разразилась среди них уже давно, — пожирают друг дружку без малейшего намёка на цивилизованную кулинарию. О, такое обвинение от тебя…
  
  — Гарат тоже болен этой чумой, госпожа.
  
  — Что? Чепуха! Его тревожат раны…
  
  — Раны, которые давно должна была исцелить сила его духа. Лихорадка, которая заполнила лёгкие зверя, — та же, что ударила по паннионцам. — Он медленно повернулся к ней лицом. — Сделай что-нибудь.
  
  — Возмутительно…
  
  — Госпожа.
  
  — Ох, ну ладно. Но разве ты не видишь в этом прекрасной иронии? Полиэль, Королева Мора вступила в союз с Увечным богом. Это решение меня глубоко оскорбляет, к твоему сведению. Как хитро с моей стороны ограбить её Путь и тем самым преградить дорогу её союзникам!
  
  — Сомневаюсь, что жертвы оценили эту иронию, госпожа. Как и Гарат.
  
  — Лучше бы ты и дальше молчал!
  
  — Исцели его.
  
  — Он меня не подпустит!
  
  — Гарат уже не может стоять, госпожа. Он не поднимется с того места, где лежит, если ты не исцелишь его.
  
  — Какое же ты ничтожество! Если ты неправ и он попытается меня укусить, я буду очень недовольна тобой, Мок. Я опустошу твои чресла. Сделаю твои глаза косыми настолько, что любой, кто взглянет на тебя и твою дурацкую маску, не сможет удержаться от смеха. И о другом я тоже подумаю, поверь мне.
  
  — Исцели его.
  
  — Конечно, исцелю! В конце концов, Гарат — мой любимый спутник. Даже если он и пытался однажды обмочить моё платье. Хотя, стоит признать, он в тот момент спал, так что это, вероятно, была одна из шуточек К’рула. Ладно, ладно, не перебивай меня.
  
  Она подошла к огромному псу.
  
  Его глаза были закрыты, каждый вздох отрывисто сотрясал тело. Гарат даже не поднял головы, когда госпожа Зависть приблизилась.
  
  — Ох, прости мою невнимательность, дорогой пёсик. Я думала только о ранах и уже начала скорбеть. Тебя переполняют нехорошие пары? Так нельзя. Но их легко убрать. — Она вытянулась, нежно касаясь пальцами горячего, исходящего паром бока пса. — Вот…
  
  Гарат повернул голову, медленно ощерился.
  
  Госпожа Зависть отшатнулась.
  
  — И так ты меня благодаришь? Дорогой, я тебя исцелила!
  
  — Сначала ты вызвала его болезнь, госпожа, — сказал Мок.
  
  — Тихо, я с тобой больше не разговариваю. Гарат! Посмотри, как возвращается твоя сила, прямо на глазах! Смотри, ты встаёшь! Как чудесно! И — нет, пожалуйста, держись подальше. Разве что, ты хочешь, чтобы тебя погладили. Хочешь, чтобы я тебя погладила? Тогда перестань рычать!
  
  Мок ступил между ними, глядя на ощетинившегося пса.
  
  — Гарат, она нужна нам, так же, как ты нужен нам. Нет смысла в продолжении этой вражды.
  
  — Он тебя не понимает! — сказала госпожа Зависть. — Он пёс
  ! И пёс очень сердитый.
  
  Огромный зверь отвернулся, медленно подошёл туда, где Баальджагг смотрела на ураган. Волчица даже не взглянула на него.
  
  Мок вышел вперёд.
  
  — Баальджагг видит что-то, госпожа.
  
  — Что? Там?
  
  Они поспешили вверх по склону.
  
  Глыбы льда что-то поймали. Меньше чем в тысяче шагов от Зависти и её спутников, на самом краю небольшой бухты, дрейфовала некая конструкция: с двух сторон её ограждали высокие плетёные стены из прутьев, три покрытых инеем дома венчали платформу, которая напоминала скорее оторванный штормом квартал портового города. Между высокими покосившимися домами просматривалась узкая, кривая улочка. Когда невидимое течение повернуло льдину, на которой лежала странная конструкция, с противоположной стороны показалась разбитая пасть деревянного каркаса, уходившего под поверхность улицы. Там проглядывали огромные бальсовые брёвна и что-то вроде огромных пузырей; три из них оказались пробиты и сдулись.
  
  — Какое оригинальное решение, — протянула госпожа Зависть.
  
  — Мекросы, — сказал Мок.
  
  — Прошу прощения?
  
  — Сегулехи живут на острове, госпожа. К нам иногда приплывают мекросы — их города бороздят океан. Они пытаются разграбить наше побережье и всегда забывают о плачевных результатах прежних набегов. Их ярость развлекает учеников Низших школ.
  
  — Хм-м, — фыркнула госпожа Зависть, — что-то я не вижу обитателей этого… заблудшего поселения.
  
  — Я тоже, госпожа. Но посмотри на льдину сразу за обломками. Её подхватило внешнее течение и сейчас унесёт прочь.
  
  — Погоди-ка, ты же не предлагаешь…
  
  Баальджагг ясно ответила на неоконченный вопрос. Волчица развернулась, промчалась мимо них и поспешила вниз, к скалам, о которые бились волны. Через несколько мгновений они увидели, как огромный зверь выскочил из бушующей воды на широкую льдину и пробежал на другую сторону. Затем Баальджагг прыгнула вперёд, приземлилась на следующей льдине…
  
  — Похоже, способ подходящий, — сказал Мок.
  
  Вслед за волчицей к берегу понёсся Гарат.
  
  — Эй! — воскликнула госпожа Зависть и топнула ножкой. — А обсудить
  хоть раз можно было?
  
  — Госпожа, я вижу перед собой дорогу, которая позволит нам добраться до цели и не слишком промокнуть…
  
  — Промокнуть? Кто мокнет? Ладно, зови братьев и веди.
  
  Льдины качались, их заливало волнами. К концу этого безумного и опасного пути все были измотаны. Добравшись до задней плетёной стены, они не обнаружили признаков присутствия Баальджагг или Гарата, но смогли пройти по их следам на покрытом снежной коркой плоту, который, похоже, держал на плаву бо́льшую часть конструкции мекросов, — и оказались у разбитой её стороны, где стены не было.
  
  В хаотическом рисунке балок и распорок расположились под крутыми углами лестницы из толстых досок — несомненно, изначально они нужны были, чтобы поддерживать в порядке ходовую часть плавучего города. На обмёрзших ступенях виднелись глубокие выемки, оставленные лапами пса и волчицы.
  
  По беспорядочной сети балок и распорок стекала вода, давая понять, насколько разбиты дома и улица наверху.
  
  Сену шёл впереди, за ним Турул и Мок, последней — госпожа Зависть. Путешественники поднимались медленно и осторожно.
  
  Наконец они забрались в один из домов через люк в просмоленном полу первого этажа. У трёх из четырёх стен комнаты были свалены завёрнутые в мешковину тюки с припасами. Огромные бочки перевернулись, покатились и собрались теперь в углу. Справа от них виднелись двойные двери, створки выбиты — несомненно, работа Баальджагг и Гарата. Проём вёл на мощёную улицу.
  
  Воздух был пронизывающе холоден.
  
  — Стоит осмотреть каждый из домов, — сказал Мок госпоже Зависти, — этаж за этажом, чтобы определить, какой из них самый крепкий и, как следствие, пригоден для жизни. Тут, похоже, осталось довольно припасов, которыми мы сможем воспользоваться.
  
  — Да, да, — рассеянно отозвалась госпожа Зависть, — оставлю эти приземлённые занятия тебе и твоим братьям. Всё предприятие основывается на непроверенном предположении, будто эта конструкция сама собой отнесёт нас на север — через всю Коралловую бухту — к городу, который и является нашей конечной целью. Похоже, эта деталь заботит здесь лишь меня — и меня одну.
  
  — Как скажешь, госпожа.
  
  — Следи за языком, Мок, — рявкнула она.
  
  Мок склонил голову в маске, извиняясь без слов.
  
  — Похоже, мои слуги забываются. Подумайте, все трое, чем может обернуться мой гнев. А я тем временем прогуляюсь по улице этого города. — Затем она повернулась и неспешно направилась к дверям.
  
  Баальджагг и Гарат стояли в трёх шагах от проёма, дождь бил по их широким спинам с такой силой, что зверей окутала дымка из мелких капель. Оба смотрели на одинокую фигуру во мраке чердачного окна дома напротив.
  
  В первый миг госпожа Зависть чуть не задохнулась, но затем поняла, что не узнаёт фигуру.
  
  — О, а я-то как раз собиралась сказать: «Милый Тлен, ты всё-таки решил нас подождать!» Но ты не он, верно?
  
  Т’лан имасс был ниже и массивнее Тлена. Три широких, необычных клинка из чёрного железа пронзали широкую грудь этого неупокоенного воина, два вошли в спину, один — в левый бок. Переломанные рёбра пробили чёрную, просоленную кожу. Остатки кожаной обмотки мечей свисали гнилыми полосками с деревянных прокладок рукоятей. Изъеденные ржавчиной клинки сочились призрачными остатками старых чар.
  
  Черты лица воина были необыкновенно массивными: надбровье являло собой лишённую кожи выступающую кость с тёмно-коричневыми пятнами, скуловые кости поднимались высоко, обрамляя приплюснутые глазницы овальной формы. Кованые медные колпачки покрывали верхние клыки нежити. Шлема на т’лан имассе не было. Длинные выбеленные волосы свисали по обе стороны широкого лица без подбородка, на концах к ним были прикреплены акульи зубы.
  
  «Какое кошмарное, невыразимо жуткое наваждение», — подумала госпожа Зависть.
  
  — У тебя есть имя, т’лан имасс? — спросила она.
  
  — Я услышала призыв, — ответил воин отчётливо женским голосом. — Он шёл с севера. Куда, впрочем, я и так направлялась. Уже близко. Я прибуду на Второе Соединение и обращусь к своим родичам в Обряде, скажу им, что я, Ланас Тог, принесла весть о судьбе Ифейловых т’лан имассов и своего племени — Керлумовых т’лан имассов.
  
  — Как любопытно, — пробормотала госпожа Зависть. — И что же это за судьба?
  
  — Я — последняя из Керлумов. Ифейлы, которые вняли нашему первому зову, уничтожены почти поголовно. Уцелевшие не могут выйти из этого противостояния. Я сама не ожидала, что уйду целой. Но ушла.
  
  — Какое чудовищное противостояние, — тихо сказала госпожа Зависть. — Где же оно происходит?
  
  — На континенте Ассейл. Наши потери — двадцать девять тысяч восемьсот четырнадцать Керлумовых т’лан имассов. Двадцать две тысячи двести Ифейловых т’лан имассов. Восемь месяцев боёв. Мы проиграли эту войну.
  
  Госпожа Зависть надолго замолчала, потом произнесла:
  
  — Похоже, вы наконец нашли яггутского Тирана, который сильнее вас, Ланас Тог.
  
  Неупокоенная воительница вскинула голову.
  
  — Не яггута. Человека.
  
  Книга четвертая. Память льда
  
  В бой — первые, отступать — последние.
  Девиз «Мостожогов»
  
  Глава двадцать первая
  И друга лицо может маской стать,
  притворство открыться в лёгкой гримасе,
  что сделает незнакомым прежде знакомый лик.
  Или ребёнок — вырос невидимо
  в личной тьме, а ты и не ведала,
  пока не пришло, как камень в висок,
  жестокое откровенье.
  От подобных ран нет брони у души.
  На этой маске написано злое слово,
  и оно же — в глазах у ребёнка,
  чужака, сломавшего всё, что ты знала.
  И это — предательство.
  Минир Отал.
  Смертное бдение Сорулана
  
  Капитан Паран остановил коня возле почерневших от дыма руин редута Восточной стражи. Он развернулся в седле, чтобы бросить последний взгляд на разбитые стены Капастана. Джеларканов дворец вздымался к сияющему голубому небу высокой, тёмной громадой. Полосы чёрного цвета врезались в стену башни словно трещины: символ скорби города о своём погибшем князе. Первый же дождь смоет краску, не оставив ни следа. Говорили, что это здание никогда не носит траура долго.
  
  «Мостожоги» выходили через Восточные ворота.
  
  Первые в бою, последние в отступлении. Они всегда были внимательны к таким жестам.
  
  Впереди шёл сержант Мураш, капрал Хватка — в шаге за ним. Они, похоже, переругивались — ничего нового. Позади них солдаты прочих семи взводов совершенно потеряли обычную выправку: никакого строя рота не держала. Это удивило капитана. Конечно же, он виделся с остальными сержантами и капралами. Знал — по имени и в лицо — каждого выжившего «мостожога». Тем не менее было в них что-то призрачно-странное. Капитан прищурился, глядя, как они шагают по дороге, похожие в клубах пыли на выцветшие фигуры с потёртого гобелена. Паран подумал, что образ марширующей армии — вечен.
  
  Справа послышался топот копыт, и он, обернувшись, увидел Серебряную Лису, которая подъехала ближе и остановила коня рядом с ним.
  
  — Будет лучше, если мы продолжим избегать друг друга, — сказал Паран, возвращаясь взглядом к солдатам на дороге внизу.
  
  — Не стану с этим спорить, — сказала она спустя мгновение. — Но кое-что произошло.
  
  — Я знаю.
  
  — Нет, не знаешь. Я не о том, что ты, несомненно, имеешь в виду, капитан. Речь о моей матери — она пропала. И ещё двое даруджийцев, которые заботились о ней. Где-то в городе они развернули повозку и покинули войска. Похоже, никто этого не видел, хотя, конечно, я не в состоянии расспросить всех солдат…
  
  — Что насчёт твоих т’лан имассов? Разве им сложно найти пропавших?
  
  Серебряная Лиса насупилась, промолчала.
  
  Паран мельком взглянул на неё.
  
  — Они тобой не довольны, да?
  
  — Это не проблема. Я отослала их с т’лан айями за реку.
  
  — Там у нас уже хватает разведчиков, Серебряная Лиса.
  
  — Довольно! Я не испытываю необходимости объяснять свои действия.
  
  — Однако ты просишь меня о помощи…
  
  — Нет. Я лишь спрашиваю, известно ли тебе что-нибудь. Этим даруджийцам наверняка кто-то помогал.
  
  — А что говорит Крупп?
  
  — Он напуган и удручён не меньше моего, и я ему верю.
  
  — Что ж, — произнёс Паран, — люди часто недооценивают Колла. А он вполне способен провернуть подобное самостоятельно.
  
  — Похоже, ты не понимаешь тяжести того, что они содеяли. Похитив мою мать…
  
  — Погоди, Серебряная Лиса. Ты оставила им свою мать, поручив её их заботам. Оставила, верно? Хотя, пожалуй, я слишком мягко выразился. Ты бросила её. И я не сомневаюсь, что Колл и Мурильо отнеслись к своим обязанностям серьёзно, со всем состраданием к Мхиби, которым ты, похоже, не обладаешь. Взгляни на ситуацию с их точки зрения. Они заботились о ней изо дня в день, видели, как она чахнет. Видели дочь Мхиби, но лишь на расстоянии. Дочь, забывшую родную мать. И вот они решили найти кого-то, кто сумеет помочь Мхиби. Или, в крайнем случае, хотя бы придаст её жизни достойный конец. Похищение — это когда человека увозят, чтобы вручить кому-то другому. Да, Мхиби увезли, но кому вручили? Никому. Совсем никому.
  
  Побледневшая Серебряная Лиса медлила с ответом. Когда она заговорила, голос прозвучал резко:
  
  — Ты понятия не имеешь, что́ кроется между нами с ней, Ганос.
  
  — А ты, похоже, не имеешь понятия, как прощать — ни себя саму, ни её. Вина превратилась в пропасть…
  
  — Ох, вот уж кто бы говорил.
  
  Его улыбка была жёсткой.
  
  — Я уже закончил спуск, Серебряная Лиса, и теперь поднимаюсь по другой стороне. Ситуация изменилась для нас обоих.
  
  — То есть ты отвернулся от своих чувств ко мне.
  
  — Я по-прежнему люблю тебя, но после твоей смерти поддался чему-то, похожему на слепую страсть. Убедил себя, будто краткий миг, который был у нас, — нечто более… серьёзное и важное, чем было на самом деле. Из всех орудий, которые мы обращаем против себя, Серебряная Лиса, вина — острейшее. Она способна придать нашему прошлому неузнаваемый облик, исказить память, которая засевает душу всеми видами одержимости.
  
  — Рада, что ты так всё для себя прояснил, Ганос. Тебе не приходило в голову, что беспристрастное изучение самого себя является лишь другим видом одержимости? Для проведения вскрытия нужно, чтобы объект прежде умер — такова, в конце концов, сущность всякого вскрытия.
  
  — Это мне давным-давно объяснил наставник, — ответил Паран. — Но ты упустила более тонкую истину. Я могу изучать себя, каждое своё чувство, хоть до тех пор, когда Бездна поглотит мир, но не приблизиться к мастерству управления эмоциями внутри себя. Ибо они — непостоянны. Равным образом они не обладают защитой от внешнего мира — от того, что говорят или не говорят другие. И потому пребывают в постоянном течении.
  
  — Как необычно, — пробормотала она. — Капитан Ганос Паран, юный мастер самоконтроля, тиран самого себя. Ты и впрямь изменился. Настолько, что я уже не узнаю́ тебя.
  
  Паран пристально посмотрел ей в лицо, выискивая признаки чувств, скрытых за этими словами. Но Серебряная Лиса закрылась от него.
  
  — А вот я, — медленно проговорил капитан, — нахожу тебя вполне узнаваемой.
  
  — Какая ирония, верно? Ты смотришь на меня как на женщину, которую когда-то любил, а я вижу в тебе мужчину, которого никогда не знала.
  
  — Для иронии слишком запутанно, Серебряная Лиса.
  
  — Тогда, возможно, это пафос?
  
  Он отвёл взгляд.
  
  — Мы слишком уклонились от темы. Боюсь, я ничего не могу тебе сказать о судьбе матери. Но, однако, уверен, что Колл и Мурильо делают для неё всё, что могут.
  
  — Тогда ты ещё больший глупец чем они, Ганос. Похитив её, они предрешили её злую участь.
  
  — Вот уж не думал, что тебе свойственна тяга к выспренным сентенциям.
  
  — Мне не сво…
  
  — Она — лишь старая женщина, старая, умирающая
  женщина. Бездна меня побери, оставь её в покое…
  
  — Ты меня не слушаешь! — прошипела Серебряная Лиса — Моя мать в ловушке, внутри кошмара в её собственном сознании. Потеряна и испугана. За ней гонятся!
  Я была ближе к ней, чем любой из вас мог догадываться. Куда ближе!
  
  — Серебряная Лиса, — спокойно произнёс Паран, — если она поймана внутри кошмара, то жизнь её превратилась в проклятье. И подлинное милосердие здесь — найти то, что положит кошмару конец — раз и навсегда.
  
  — Нет! Она моя мать, будь ты проклят! И я не брошу её!
  
  Серебряная Лиса развернула коня, пришпорила.
  
  Паран смотрел, как она скачет прочь. Серебряная Лиса, что за интриги ты плетёшь вокруг твоей матери? Что уготовила ей? Скажи нам, пожалуйста, чтобы мы увидели за явным предательством — нечто иное.
  
  Да и вправду ли иное?
  
  А эти интриги — чьи они? Не Рваной Снасти, это уж точно. Нет, это, должно быть, Ночная Стужа. О, как ты от меня закрылась. А раньше тянулась — непрестанно, безжалостно — лишь бы отомкнуть моё сердце. Похоже, то, что было между нами в Крепи, уже ничего не значит.
  
  Теперь я начинаю теперь думать, что для меня всё это было куда важнее, чем для тебя, Рваная Снасть… ты ведь всё-таки была старше. Уже видела и любовь, и потерю. А я — я тогда и вовсе почти не жил на свете.
  
  Значит, всё кончено.
  
  Эх, заклинательница из плоти и крови, ты стала холодней, чем т’лан имассы, которыми теперь командуешь.
  
  Что ж, наверное, они обрели достойную госпожу.
  
  Беру да хранит нас всех.
  
  Из тридцати барж и паромов, использованных паннионцами для переправы через Серп, в рабочем состоянии осталась только треть. Остальные в течение первого дня битвы пали жертвой чрезмерного усердия баргастов из клана Белолицих. Роты наёмников Каладана Бруда пытались спасти положение, используя обломки как подручный материал, а единственный рабочий паром и десять уцелевших барж сновали через реку, нагруженные войсками, лошадьми и припасами.
  
  Итковиан глядел на них, шагая вдоль берега. Он оставил лошадь на ближайшем бугорке, где росла сочная трава, и теперь прогуливался в одиночестве: только шуршащая под ногами галька да мягкий речной тростник составляли ему компанию. Ветер дул от устья реки, нёс с собой солёное дыхание моря, и поэтому звуки переправы позади — скрип лебёдок, мычание запряжённых волов, крики рулевых — не достигали его ушей.
  
  Подняв взгляд, «Серый меч» увидел фигуру на берегу впереди — человек сидел, скрестив ноги, лицом к переправлявшейся армии. Незнакомец с буйной шевелюрой, одетый в грязные лохмотья, увлечённо рисовал что-то на миткалевом холсте, натянутом на деревянную раму. Итковиан остановился, наблюдая, как художник покачивает головой вверх-вниз, как длинная кисть порхает, повинуясь движениям его руки, и слушал, как тот невнятно разговаривает сам с собой.
  
  Хотя, возможно, и не с самим собой. Один из больших, размером с череп, камней рядом с художником вдруг шевельнулся и обернулся большой, оливково-зелёной жабой.
  
  И это существо ответило на тираду художника низким, урчащим голосом.
  
  Итковиан приблизился.
  
  Жаба увидела его первой и сказала что-то на языке, которого Итковиан не понимал.
  
  Художник поднял взгляд и нахмурился.
  
  — Я не люблю, — сердито сказал он по-даруджийски, — когда меня отвлекают!
  
  — Мои извинения, сударь.
  
  — Подожди! Тебя же зовут Итковиан? Ты — Защитник Капастана!
  
  — Побеждённый защит…
  
  — Да, да, я слышал твои слова на переговорах. Идиотизм. Когда буду писать тебя в этой сцене, обязательно выражу благородное поражение — может, через позу или взгляд? Неуверенный разворот плеч, наверное. Да, теперь вижу! В точности. Превосходно.
  
  — Ты малазанец?
  
  — Конечно, я малазанец! Разве Бруду есть дело до истории? Нет, ему плевать. То ли дело старый император! О да, он-то знал цену истории! Художники в каждой армии! Художники, обладающие чистейшим талантом, острым взглядом, — и даже, осмелюсь признаться, гениальностью
  . Подобно Ормулогуну из Ли-Хэна!
  
  — Боюсь, я не слышал этого имени. Он был великим художником Малазанской империи?
  
  — Был?! Он есть! Это я — Ормулогун из Ли-Хэна, разумеется. Предмет бесконечных подражаний, но всё ещё непревзойдённый. Ормулогун серайт Гамбл!
  
  — Внушительный титул…
  
  — Это не титул, глупец. Гамбл — мой критик, — сказав это, он указал на жабу, после чего обратился к ней. — Взгляни на него хорошенько, Гамбл, и ты заметишь великолепие моего будущего изображения. Он стоит прямо, верно? Но хоть бы кости его было из железа, всё одно на них лежит груз сотен тысяч камней… или, точнее, душ. А черты лица, да? Смотри внимательно, Гамбл, и ты увидишь этого человека в полнейшей мере. И знай, хоть я и ухватил это уже на своём холсте, когда писал переговоры под Капастаном, знай… в этом образе ты узришь, что Итковиану ещё не конец.
  
  «Серый меч» вздрогнул.
  
  Ормулогун осклабился.
  
  — О да, воин, я вижу слишком многое, чтобы ты чувствовал себя уютно рядом со мной. Теперь, Гамбл, выдай свой комментарий, я же вижу, что волна уже набирает силу. Ну, давай!
  
  — Ты чокнутый, — лаконично заявила жаба. — Прости его, Кованый щит, он краски во рту размягчает. Мозг себе отравил…
  
  — Отравил, замариновал, ошпарил, да-да. Я уже столько вариаций на эту тему от тебя слышал, что желудок сводит!
  
  — Тошнота вполне уместна в этом случае, — сказала жаба, сонно моргнув. — Я не критик, Кованый щит. Я лишь скромный наблюдатель, который, когда может, говорит от имени косноязычного множества, известного также как простонародье, или, выражаясь, более точно, чернь. Публики, которая, понимаешь ли, абсолютно не способна к самореализации или внятному произношению и потому обладает удручающе вульгарным вкусом до тех пор, пока её не уведомят о подлинной
  природе того, что им нравится, за исключением, пожалуй, случая, когда они сами как-то узнали об этом. Мой убогий дар, следовательно, состоит в описании для них неких эстетических рамок, в которые загоняют себя большинство художников.
  
  — Эй, склизкий! Да, ты! Слизняк! Вот тебе муха! — Ормулогун сунул измазанные краской пальцы в поясной кошель. Вытащил оттуда слепня и бросил жабе.
  
  Всё ещё живое насекомое с оторванными крыльями приземлилось прямо перед Гамблом, чей язык розовой молнией метнулся вперёд и мгновенно втянул жертву в пасть.
  
  — Как я уже сказал…
  
  — Один момент, если позволите, — перебил его Итковиан.
  
  — Я позволю тебе момент, — сказала жаба, — если он будет восхитительно лаконичным.
  
  — Благодарю вас, сударь. Ормулогун, вы сказали, что это император Малаза ввёл практику посылать художников в войска. Вероятно, для того, чтобы зафиксировать исторические моменты. Однако — разве Войско Однорукого не объявлено вне закона? Для кого, в таком случае, ты рисуешь?
  
  — Так ведь зафиксировать внезаконность чрезвычайно важно! Впрочем, у меня не было особого выбора, кроме как присоединится к армии. Не думаешь же ты в самом деле, что я остался бы ради пропитания писать лучи заката на булыжниках в Даруджистане? Я там оказался в дурной компании. Равно как и в так называемом «сообществе творцов» и их покровителей в так называемом городе Крепь с их так называемыми стилями выражения
  …
  
  — Они ненавидели тебя, — сказал Гамбл.
  
  — А я ненавидел их! Скажи, ты видел в Крепи хоть что-нибудь
  , достойное упоминания? Видел?
  
  — Ну, там была одна мозаика…
  
  — Что?
  
  — К счастью, художник, которому приписывали сие творение, давно мёртв, что позволило мне излить на него потоки восхвалений.
  
  — Ты называешь это восхвалением?! «А он подаёт надежды…» Так ведь ты сказал, а? Да ты сам прекрасно знаешь, что дословно это и произнёс, как только эти пустобрёхи-щёголи проговорились, что художник умер!
  
  — Строго говоря, — заметил Итковиан, — это довольно скользкая шутка.
  
  — И вовсе не скользкая! — возмутился Гамбл.
  
  — Зато сам ты склизкий! А? Ведь правда, слизняк? А?
  
  — Пососи кусочек краски, будь любезен. Вот этот, ртутно-белый. Выглядит очень вкусно.
  
  — Ты просто желаешь моей смерти, чтобы потом исторгать потоки восхвалений, — пробормотал Ормулогун, потянувшись за маленьким липким кусочком краски.
  
  — Как скажешь.
  
  — Ты — кровопийца, знаешь? Таскаешься за мной повсюду. Стервятник.
  
  — Дорогой мой человек, — вздохнул Гамбл, — я — жаба. Тогда как ты — художник. И за это счастливое различие между нами я ежедневно благодарю всех сущих богов, равно как и всех когда-либо бывших.
  
  Итковиан оставил их обмениваться более утончёнными оскорблениями и продолжил путь вдоль берега. Он позабыл взглянуть на холст Ормулогуна.
  
  Как только войска переправятся через реку, они разделятся. Город Лест находится прямо на юге, в четырёх днях пути отсюда, а дорога на Сетту изгибается в западном и юго-западном направлениях. Сетта стоит у подножия гор Видения, которые высятся над берегами реки, давшей имя городу. Та же река течёт к морю южнее Леста, так что обеим половинам придётся рано или поздно переправляться через неё.
  
  Итковиан последует за армией, нацелившей удар на Лест, она состоит из «Серых мечей», подразделений тисте анди, рхиви, баргастов из клана Ильгрес, кавалерийского полка из Сольтана и пригоршни малых наёмных рот из северного Генабакиса. Каладан Бруд остаётся главнокомандующим, с Каллором и Корлат в качестве заместителей. «Серые мечи» были присоединены к армии как союзная сила, где действующий Кованый щит считался равным по чину Бруду. Такое отличие не относилось к прочим наёмным ротам, поскольку они все до единой были подчинены Воеводе, согласно условиям контракта. Даруджиец Остряк и его разношёрстные сторонники рассматривались как целиком независимые, и хоть их и приглашали на военные советы, Легион Трейка был волен делать всё, что заблагорассудится.
  
  Самое главное, заключил Итковиан, система командования смешанная, а иерархия чинов — нечёткая. Точно как в Капастане, где князь и Совет Масок постоянно мутили воду. Быть может, такова отличительная черта севера и его независимых городов-государств — вернее, так было до малазанского вторжения, заставившего их образовать нечто наподобие конфедерации. Впрочем, даже теперь старые распри и наследственная вражда постоянно подрывают это объединение, к вящему преимуществу захватчиков.
  
  Структура, навязанная Первым Кулаком Малаза сопровождавшим его силам, была более ясной в своём иерархическом порядке. Имперский способ организации Итковиан сразу понял — и, честно говоря, сам установил бы подобный, окажись он на месте Дуджека Однорукого. Командует Первый Кулак. Его заместителями являются Скворец и Хумбролл Тор, продемонстрировавший недавно свою мудрость, настояв на главенстве Дуджека, а также командир Чёрных морантов, которого Итковиан пока не встречал. Эти трое могли рассматриваться как равные по рангу, но различались по роду исполняемых обязанностей.
  
  Итковиан услышал топот копыт и повернулся: вдоль прибрежной полосы к нему скакал Скворец, заместитель малазанского главнокомандующего. Похоже, он останавливался переговорить с художником, поскольку Ормулогун начал торопливо собирать вещи.
  
  Скворец подъехал к нему.
  
  — Доброго дня, Итковиан.
  
  — И вам того же, сударь. Вам от меня что-нибудь нужно?
  
  Бородатый воин пожал плечами, окидывая взглядом окрестности.
  
  — Я ищу Серебряную Лису. Её саму или двух морпехов, которые должны сопровождать её.
  
  — Вы, несомненно, хотите сказать «следят за ней». Они проезжали мимо меня, сначала Серебряная Лиса, затем двое солдат. Поехали на восток.
  
  — Кто-нибудь из них говорил с тобой?
  
  — Нет. Они ехали на некотором расстоянии от меня, и посему проявление учтивости с их стороны было неуместным. Со своей стороны я также не предпринимал попыток поприветствовать их.
  
  Полководец поморщился.
  
  — Что-нибудь не так, сударь?
  
  — Быстрый Бен воспользовался своими Путями, чтобы помочь при переправе. Наши силы уже на другом берегу и готовы к маршу, поскольку нам предстоит долгая дорога.
  
  — Верно. Впрочем, разве Серебряная Лиса не рхиви? Или вы просто хотите соблюсти формальности, попрощавшись с нею?
  
  Скворец нахмурился ещё сильнее.
  
  — Она больше малазанка, чем рхиви. Я хочу попросить её сделать выбор — с кем идти.
  
  — Возможно, она уже выбрала, сударь.
  
  — А может быть, и нет, — ответил Скворец, пристально глядя теперь на что-то к востоку от них.
  
  Итковиан развернулся, но, поскольку он не был верхом, двое всадников появились в его поле зрения чуть позже. Морпехи, приближаются ровным галопом.
  
  Солдаты натянули поводья перед своим командиром.
  
  — Где она? — спросил Скворец.
  
  Воительница справа пожала плечами.
  
  — Мы следовали за ней до побережья. Над линией прибоя — гряда бугристых холмов, вокруг — заболоченные канавы. Она въехала в один из этих холмов, Скворец…
  
  — Въехала прямо в склон одного из них, — уточнила другая. — И исчезла. Не задерживалась и не спрыгивала с лошади. Мы приблизились к тому месту, а там — ничего кроме травы, грязи да камней. Мы потеряли её, но думаю, она этого и хотела.
  
  Командир молчал.
  
  Итковиан ожидал по меньшей мере прочувствованного ругательства, и был впечатлён выдержкой этого человека.
  
  — Хорошо. Едем со мной обратно. Мы переправляемся на тот берег.
  
  — Мы видели Гамблову зверушку, когда ехали сюда.
  
  — Я уже послал его и Гамбла обратно. Они едут в последней повозке, и вам хорошо известны приказы Ормулогуна по поводу его коллекции.
  
  Воительницы кивнули.
  
  — Его коллекции? — переспросил Итковиан. — Как много сцен он зарисовал, пока был в Крепи?
  
  — В Крепи?! — ухмыльнулась одна из воительниц. — Там более восьми сотен холстов, в этой повозке. Это лет за десять-одиннадцать. Дуджек здесь, Дуджек тут, Дуджек даже там, где его не было, но где мог бы быть. Он уже закончил одну картинку — про осаду Капастана, где Дуджек в последний момент влетает на коне в ворота, аж в стременах стоит. Там ещё баргаст из Белолицых — притаился в тени ворот и обирает тело мёртвого паннионца. А в грозовых облаках над городом можно даже лицо Ласиин увидеть, если присмотреться повни…
  
  — Хватит! — прорычал Скворец. — Твои слова, солдат, звучат оскорбительно. Человек перед тобой — это Итковиан.
  
  Усмешка воительницы стал ещё шире, но она умолкла.
  
  — Мы знаем, сэр, — произнесла другая. — Потому она его и дразнит. Такой картины нет, Итковиан. Ормулогун — историк Войска, поскольку другого у нас нет, и ему под страхом смерти приказано передавать всё в точности, вплоть до волосков в носу.
  
  — Езжайте, — сказал им Скворец. — У меня личный разговор с Итковианом.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Морпехи ускакали.
  
  — Мои извинения, Итковиан…
  
  — Нет нужды, сударь. Такие мелочи несут приятное облегчение. Признаться, меня порадовало, что они выказали такую раскованность.
  
  — Ну, они так себя ведут только с людьми, которых уважают. Но частенько их понимают ровно наоборот, что ведёт к целому ряду проблем.
  
  — Могу себе представить.
  
  — Хорошо, — угрюмо сказал Скворец. Затем он, к удивлению Итковиана, спешился и шагнул к нему, протягивая свою закованную в железо руку.
  
  — Среди солдат Империи, — сказал он, — которые надевают боевые перчатки для войны и только для войны, не снимать перчатку, чтобы пожать другому руку в мире — редчайший жест.
  
  — Который, как я вижу, тоже частенько понимают с точностью до наоборот, — проговорил Итковиан. — Я же, сударь, понимаю его значение верно, и это — большая честь для меня. — Он пожал руку командира. — Вы слишком много мне при…
  
  — Нет, Итковиан. Жаль только, что ты не поедешь с нами, я бы хотел получше тебя узнать.
  
  — Но мы встретимся в Маурике, сударь.
  
  Скворец кивнул.
  
  — До встречи, Итковиан.
  
  Они разжали руки. Командир вновь вскочил в седло и подобрал поводья. Поколебавшись, он спросил:
  
  — Скажи, Итковиан, все элинцы похожи на тебя?
  
  Тот пожал плечами.
  
  — Я не уникален.
  
  — Тогда берегись дня, когда легионы императрицы перейдут границы твоей родины.
  
  — И когда этот день наступит, будете ли вы вести эти легионы? — спросил Итковиан, приподняв бровь.
  
  Скворец усмехнулся.
  
  — Доброго пути, сэр.
  
  Итковиан смотрел вслед Скворцу, тот скакал по берегу, а копыта его коня выбивали из земли комья зеленоватого песка. Внезапно Итковиан испытал необъяснимую уверенность в том, что они никогда больше не увидятся. Через мгновение он тряхнул головой, прогоняя эту ужасную мысль.
  
  — Ну да, разумеется, Крупп благословит сию компанию своим присутствием!
  
  — Ты не понял, — вздохнул Быстрый Бен. — Это был только вопрос, а не приглашение.
  
  — Бедный чародей утомился, да? Столь много Путей чародейства, всё — дабы подменить собою обыкновенные баржи, нутро которых изъязвили проточные течи. Однако Крупп впечатлён твоим мастерством — подобную пляску Путей, почитай, никогда не доводилось видеть сему скромному наблюдателю. И каждый из них — чистый! Будто чтобы сказать «Тьфу!
  » глупцу в цепях! Какой дерзновенный вызов! Какой…
  
  — Ох, помолчи, пожалуйста!
  
  Быстрый Бен стоял на северном берегу реки. Грязь покрывала его штаны до середины бёдер: цена за то, что чародей, как только мог, сократил путь для колонн войск, повозок, скота и запасных лошадей. Он ждал только нескольких отставших, в том числе — Скворца. Усталость усугублялась непрерывным нытьём духа Таламандаса, который не покидал своего невидимого насеста на левом плече мага.
  
  «Слишком много силы было высвобождено здесь. Столько, что чересчуры легко заметить. Неосторожно,
   — шептало чучелко. — По сути, самоубийственно. Увечный бог не может нас не найти. Рад? Проявил удаль? А как же Паннионский Провидец? Уйма ужасных Путей бьются вокруг нас! Показывают, насколько мы неуязвимы для заразы! Думаешь, наши противники будут просто сидеть сложа руки после всего, что они тут увидели?»
  
  — Тихо ты, — пробормотал Быстрый Бен.
  
  Крупп поднял тонкую бровь.
  
  — Одного грубого приказа было довольно, в чём Крупп с высокомерием уверяет жалкого мага!
  
  — Я не тебе. Не обращай внимания. Я просто размышлял вслух.
  
  — Любопытная привычка для мага, верно? И опасная.
  
  — Ты так думаешь? Как насчёт ещё нескольких мыслей вслух, даруджиец? Это умышленная показуха. Я тут проявил силу, именно чтобы растревожить осиные гнёзда. Оба! Неуклюже, с жутким размахом, не таясь! Чтоб громом грохотало для тех, кто ждёт тихого, почти беззвучного топотка мышиных лап и шуршания хвостика. И вот ты гадаешь, зачем же я такое учудил?
  
  — Крупп ни о чём не гадает, кроме, пожалуй, причины, по которой ты столь настойчиво пытаешься объяснить восхитительную обманную тактику сим крикливым чайкам.
  
  Быстрый Бен грозно взглянул на маленького толстяка.
  
  — Правда? Я и не думал, что делаю это столь очевидно. Наверное, нужно её пересмотреть.
  
  — Вздор, Чародей! Твёрдо держись твоей непробиваемой самоуверенности — о да, кто-то может назвать это манией величия, но только не Крупп, поскольку он также обладает столь непробиваемой самоуверенностью, на какую способны лишь смертные. а по праву — лишь горстка по всему миру. Крупп уверяет, ты находишься в исключительной компании!
  
  Быстрый Бен ухмыльнулся.
  
  — Исключительной? А как же чайки?
  
  Крупп отмахнулся пухлой ладонью.
  
  — Ерунда! Если только одна из них не усядется тебе на левое плечо, разумеется. Это уже будет совершенно иное дело, верно?
  
  Быстрый Бен подозрительно прищурился, глядя на даруджийца.
  
  Крупп, как ни в чём не бывало, продолжал:
  
  — В таковом случае бедная невежественная птица напитается такой плеторой хитроумнейших дискурсов, что опорожнится от смущения, ежели только, из милосердия, не будет страдать обстипацией.
  
  Быстрый Бен ошалевше моргнул.
  
  — Что ты сказал?
  
  — Добрый господин, разве мы не изыскивали подходящие места, куда следует поместить затычку? «Тихо», «помолчи» и так далее? Крупп просто сообщает сокровенную версию, согласно которой непрестанные визгливые жалобы чаек умолкнут, закупоренные, к вящему облегчению всех и каждого!
  
  В двухстах шагах справа от берега отвалила очередная баржа с войсками Бруда, быстро двинулось вперёд, оставляя на воде след, который уходил вниз по течению.
  
  Пара морпехов подъехали к Быстрому Бену и Круппу.
  
  Чародей нахмурился.
  
  — Где Скворец?
  
  — В пути, «мостожог». Жаба и её художник тут не пробегали?
  
  — Едва успели запрыгнуть в свой фургон. Они уже на другом берегу.
  
  — Отличная работа. Мы так же переправимся?
  
  — Ну, я подумываю над тем, чтобы уронить вас на полпути к берегу. Давно вы обе купались в последний раз?
  
  Женщины переглянулись, потом одна из них сказала, пожав плечами:
  
  — Не знаю. Месяц назад? Три? Мы были заняты.
  
  — И мы предпочли бы не мокнуть, Чародей, — сказала другая. — А то доспехи и одежда под ними могут разлезться на куски.
  
  — Крупп заявляет: сие зрелище будет незабываемо вовеки!
  
  — Бьюсь об заклад, у тебя аж глаза выскочат, — согласилась воительница. — А если нет, то уж мы им поможем.
  
  — Ну, хоть ногти станут чистыми, — заметила другая.
  
  — А-а! Грубые бабы! Крупп всего лишь стремился сделать комплимент!
  
  — Это тебе нужно искупаться, — сказала воительница.
  
  Лицо даруджийца сначала приобрело потрясённое, а затем удручённое выражение.
  
  — Возмутительное замечание. Соответствующее количество чудесных духов, используемых в течение соответствующих лет, нет, десятилетий, дали результат в виде постоянного и воистину стойкого букета тончайшего аромата. — Он взмахнул пухлыми, бледными руками. — Его дуновение доподлинно притягивает очарованных бабочек…
  
  — По мне, они больше похожи на слепней.
  
  — Эти земли не цивилизованы, но — видите ли вы на мне хотя бы одно насекомое?
  
  — Ну, вон несколько потонуло в твоих сальных волосах, как раз когда ты спросил.
  
  — Точно. Злобных врагов, всех и каждого, ожидает подобная участь.
  
  — Ага! — перебил Быстрый Бен. — А вот и Скворец. Наконец-то. Хвала богам.
  
  Тьма поглотила переулок, когда сумерки спустились на разрушенный город. Несколько масляных ламп освещали главные улицы. Иногда мимо проходил патруль джидратов, освещая путь фонарями.
  
  Кутаясь в плащ, чтобы скрыть доспехи, Колл стоял в алькове и смотрел, как один из таких отрядов шагает мимо выхода из переулка, наблюдал, как медленно уменьшается пятно жёлтого света, пока ночная тьма снова не окутала улицу.
  
  Он выступил из ниши и взмахнул рукой.
  
  Мурильо тряхнул вожжами, понукая волов. Повозка заскрипела и затряслась по растрескавшимися от жара булыжниками.
  
  Колл шагнул вперёд, на улицу. Обломки зданий с неё убрали только выборочно. Три заброшенных храма показались впереди, ни в один, похоже, жрецы ещё не вернулись. Точь-в-точь как и четыре других, найденных ими раньше, вечером.
  
  На настоящий момент дела обстояли скверно. Похоже, из всех жрецов выжили только те, что прятались в Пленнике, а это было последнее место, куда Кол с Мурильо хотели бы пойти. По слухам, политическое соперничество достигло взрывоопасного состояния, поскольку теперь Совет Масок избавился от присутствия могущественных союзников. Равным образом он освободился от влияния монарха, которое традиционно уравновешивало крайние позиции. Будущее Капастана представлялось отнюдь не радужным.
  
  Колл свернул направо, на северо-восток, и зашагал по улице, призывно махнув рукой. Он слышал, как Мурильо бормочет проклятия, хлеща вожжами по спинам пары волов. Животные были утомлены и голодны, а повозка позади них — перегружена.
  
  Худ нас побери, может, мы совершили ужасную ошибку…
  
  Он услышал хлопанье птичьих крыльев над головой, тихое и краткое, но не обратил на него внимания.
  
  Глубокие борозды врезались в мостовую из-за проехавших здесь бесчисленных возов, многие из них в последнее время были нагружены битым камнем, но по ширине они не совпадали с осью повозки рхиви — устойчивого экипажа с широкими колёсами, рассчитанного на езду по высокой траве и илистым топям. Мурильо никак не мог удержать повозку ровно, колёса соскальзывали то в одну, то в другую колею, поскольку волам тоже приходилось петлять по неровной мостовой. В результате повозка неуклюже накренилась на ходу, и ярмо встало под углом, явно неудобным для волов.
  
  Колл услышал позади приглушённый вскрик, перешедший в странное хрюканье, а затем — щелчок поводьев. Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как тело Мурильо валится с козел и с костным хрустом ударяется о мостовую.
  
  Огромная фигура, вся в чёрном и, как ему показалось на кратчайшее мгновение, крылатая, теперь стояла на верхушке повозки.
  
  Мурильо неподвижной грудой лежал у переднего колеса.
  
  Ужас пронзил даруджийца.
  
  — Что за…
  
  Фигура сделала жест рукой. Чёрное заклятие расцвело на ней и мощно обрушилось на Колла.
  
  Выругавшись, даруджиец бросился вправо и покатился по камням. Гремя доспехами о камни, он столкнулся с похожей на полумесяц нижней ступенькой храмовой паперти.
  
  Однако поток магии был слишком широк, чтобы от него уклониться. Бурлящий водоворот чернильной силы внезапным половодьем залил всю улицу.
  
  Лежа на боку и прижавшись к ступеньке, Колл смог только поднять руку, чтобы прикрыть глаза, когда поток навис над ним, обрушился и…
  
  …исчез. Моргнув, Колл крякнул, опустил руку и увидел тёмную фигуру в броне, которая перешагнула через него сзади, со стороны входа в храм.
  
  Боковым зрением он различил пару длинных мечей — один из которых был странно изогнут — скользнувших над ним, когда массивная фигура воина ступила на мостовую.
  
  Нападавший, который умостился на крыше фургона, ошеломлённо произнёс высоким голосом:
  
  — Ты
  должен быть мёртв. Я чувствую холод, исходящий от тебя. Я ощущаю руку Худа, копошащуюся в твоей безжизненной груди. Она удерживает тебя здесь. Заставляет блуждать.
  
  Ха, а мне этот парень особо мёртвым не кажется.
  Глаза Колла обшаривали тени справа от повозки в поисках неподвижного тела Мурильо.
  
  — Не блуждать, — проскрежетал воин, продолжая шагать к нападавшему. —Охотиться.
  
  — На нас? Но ведь мы так мало взяли у вас. Менее двадцати в этом городе. Рыцарь Смерти, разве твой господин не наелся до отвала в последние дни? И я искал лишь обморочную каргу — она лежит здесь, в повозке. Зависла на самом краю пропасти. Я убеждён, твой господин…
  
  — Не для тебя! — громыхнул воин — Её дух ждёт. И ждут её родичи. И звери, чьи сердца пусты. Все они ждут. Не для тебя.
  
  Воздух улицы наполнился злым холодом.
  
  — Ах, ладно, что уж, — вздохнул нападавший. — А как насчёт возницы и его стража? Мне бы пригодились их органы…
  
  — Нет. Услышь слова моего господина, Корбал Брош. Ты освободишь неупокоенных стражей своей усадьбы. Ты и ещё тот, кто называется Бошеленом, должны покинуть город. Нынче же ночью.
  
  — Мы планировали отъезд на утро, Рыцарь Смерти. Ты же настоящий
  Рыцарь, так? Высокий дом Смерти ворочается, пробуждаясь. Теперь я чувствую это. Отъезд утром, так? На юг, вслед за прелюбопытнейшими армиями…
  
  — Нынче ночью, иначе я приду к вам и пожну ваши души. Догадываешься, какую участь припас мой повелитель для вас двоих?
  
  Колл увидел, как лысый бледнолицый человек на крыше повозки поднял руки. Их очертания помутнели, и руки обернулись крыльями цвета полуночи.
  
  — Сперва поймай нас! — хихикнул он. Его черты стали смазанными — и вот на месте, где он стоял, возникла грязная ворона. Она взлетела и, пронзительно каркнув, захлопав крылами, исчезла во тьме.
  
  Воин подошёл к лежащему Мурильо.
  
  Колл глубоко втянул в себя воздух, чтобы унять колотящееся сердце, затем с трудом поднялся на ноги.
  
  — Прими мою благодарность, господин, — пробормотал он, морщась от боли. Наверняка, к утру на правом плече и бедре возникнут лютые синяки. — Мой спутник жив?
  
  Воин, одетый, как Колл мог теперь видеть, в остатки джидратского доспеха, повернулся лицом к нему.
  
  — Он жив. Корбалу Брошу нужно, чтобы жертвы оставались живыми для его… работы. По крайней мере, вначале. Вы пойдёте со мной.
  
  — Эм-м… Когда ты сказал, что охотишься, колдун решил, будто он — твоя добыча. Но ведь это не так, верно?
  
  — Оба они — гордецы.
  
  Колл медленно кивнул. Он замялся, затем произнёс:
  
  — Прости, если я буду груб, но могу ли я узнать, что ты — вернее, твой Господин — собирается с нами делать? Мы должны заботиться об этой престарелой женщине…
  
  — Вы под защитой моего господина. Идём, Храм Худа готов принять вас.
  
  — Не уверен насчёт того, как я должен понять это. Мхиби нуждается в помощи.
  
  — То, в чём нуждается Мхиби, ты не способен дать ей, Колл из Даруджистана.
  
  — А Худ — способен?
  
  — Плоть и кости этой женщины нуждаются в поддержке. Её следует кормить, поить, за ней необходимо ухаживать. Такова твоя обязанность.
  
  — Ты не ответил.
  
  — Следуй за мной. Нам недалеко.
  
  — В данный момент, — тихо сказал Колл, — я склонен считать иначе.
  
  Он потянулся за мечом и обнажил его.
  
  Рыцарь Смерти высоко поднял голову.
  
  — Скажи мне, Колл из Даруджистана, спишь ли ты?
  
  Даруджиец нахмурился.
  
  — Конечно. Что за…
  
  — Я тоже спал раньше. Должен был спать, верно? Но теперь, я не сплю. Вместо этого, я шагаю. Видишь ли, я не помню, как это — спать. Я не могу вспомнить, на что это похоже.
  
  — Я… Мне очень жаль, что это так.
  
  — Итак, некто, кто не спит… и некто в этой повозке, кто не проснётся. Я уверен, Колл из Даруджистана, что мы понадобимся друг другу. Вскоре. Эта женщина и я.
  
  — Понадобитесь для чего?
  
  — Я не знаю. Пойдём, здесь недалеко.
  
  Колл медленно вернул меч в ножны. Он не мог объяснить себе, почему так поступает; ни на один вопрос он не получил удовлетворительного ответа, и от мысли о защите Худа по коже пробегали мурашки. Тем не менее он кивнул и сказал:
  
  — Один момент, если позволишь. Я должен поднять Мурильо в повозку.
  
  — Ах, да. Правильно. Я бы сделал это сам, но, увы, почему-то не могу снять руки с рукоятей мечей. — Воин помолчал какое-то мгновение, затем промолвил: — Корбал Брош заглянул в меня. Его слова сделали мой разум… неспокойным. Колл из Даруджистана, я думаю, что я мёртв. Мёртв? Я — мёртв?
  
  — Не знаю, — ответил даруджиец, — но… я думаю, да.
  
  — Мёртвые, как говорят, никогда не спят.
  
  Колл хорошо знал эту пословицу — и знал, что происходит она из храма самого Худа. Знал он также и её мрачное окончание.
  
  — «А живые — не живут». Не то, чтобы я понимал смысл.
  
  — Я понимаю, — сказал воин. — Ибо теперь знаю, что утратил то, о чём не ведал, пока обладал им.
  
  Кола сбила с толку эта фраза, и он вздохнул.
  
  — Я, наверное, глуп, чтобы понять твои слова… у тебя есть имя?
  
  — Я уверен, что есть, но забыл его.
  
  — Ладно, — произнёс Колл, наклоняясь над Мурильо и обхватывая его руками. — Боюсь, «Рыцарь Смерти» не сгодится. — Он выпрямился, кряхтя от веса друга. — Ты был джидратом, да? И капанцем — я признал это по бронзовому оттенку кожи, более густому, чем…
  
  — Нет. Я не был джидратом. Не был капанцем. Думаю, я вообще не с этого континента. Я не знаю, как и зачем явился сюда. Я недолго пробыл здесь. Таково желание моего повелителя. Из своего прошлого, я помню только одно.
  
  Колл отнёс Мурильо к задку повозки и уложил на дно.
  
  — И что же?
  
  — Я стоял в огне.
  
  Спустя долгое мгновение Колл громко вздохнул.
  
  — Неприятное воспоминание…
  
  — И была боль. Однако я держался. Боролся. Так мне кажется. Вроде бы я принёс клятву защищать жизнь ребёнка. Но уже не ребёнка. Быть может… я не справился.
  
  — Ладно, нам всё ещё нужно имя для тебя.
  
  — Возможно, имя придёт к тебе со временем, Колл из Даруджистана.
  
  — Обещаю.
  
  — Или, быть может, однажды память полностью возвратится ко мне, а вместе с ней — моё имя.
  
  И если Худ обладает хоть крупицей милосердия, этот день никогда не наступит, друг. Ибо я думаю, твоя жизнь была совсем нелегка. Как и твоя смерть. И похоже, он всё-таки милосерден, поскольку удалил тебя от всего, что ты когда-то знал, ибо, если не ошибаюсь, твои черты, несмотря на странную кожу, выдают в тебе малазанца.
  
  Итковиан переправился на последней барже — уже в свете россыпи крошечных звёзд на небе — вместе со Скаллой Менакис, Остряком и его полосатыми последователями, а также примерно сотней рхиви — по большей части стариков — и их собаками. Животные вздорили меж собой и грызлись в тесноте плоскодонного, лёгкого судна, затем успокоились, когда сумели пробиться к бортам, откуда смотрели на реку всю вторую половину пути.
  
  Псы первыми покинули баржу — как только она причалила к южному берегу. Дико лая, животные помчались в тростники, и Итковиан был рад их уходу. Слушая вполуха, как переругиваются Остряк и Скалла, совсем как муж и жена, которые уже слишком давно знают друг друга, он готовил свою лошадь и ждал, пока спустят сходни. Со слабым интересом Кованый щит смотрел, как старики рхиви отправились вслед за собаками, не обращая внимания на топкий береговой ил и густой тростник.
  
  Низкие, выветренные холмы на этой стороне реки всё ещё хранили лёгкую дымку пыли и навозного дыма, который, точно траурная вуаль, окутывал двадцать тысяч или даже больше армейских шатров. Не считая нескольких сотен пастухов рхиви и стада бхедеринов, которое им было приказано переправить на рассвете, все силы захватчиков находились теперь на паннионской территории.
  
  Никто не мешал высадке. Низкие холмы выглядели безжизненными; их склоны не являли взору ничего, кроме старых следов, оставшихся от осадной армии септарха Кульпата.
  
  Остряк подошёл к Кованому щиту.
  
  — Что-то мне подсказывает, что нам придётся идти по разорённым землям аж до самого Коралла.
  
  — Похоже на то, сударь. Так бы и я поступил на месте Провидца.
  
  — Мне иногда интересно, Бруд и Дуджек вообще догадываются о том, что армия, осадившая Капастан, была лишь одной из, в лучшем случае, трёх — не меньшего размера. И хотя Кульпат, конечно, был очень способным септархом, остальные шестеро достаточно компетентны, чтоб устроить нам неприятности.
  
  Итковиан отвёл взгляд от лагеря и внимательно посмотрел на громадного воина рядом с собой.
  
  — Следует предполагать, что враги готовятся встретить нас. Однако внутри самого Домина последние песчинки в часах уже сыплются вниз.
  
  Смертный меч Трича хмыкнул.
  
  — Знаешь что-то, чего остальные ведать не ведают?
  
  — Не совсем, сударь. Я лишь делаю умозаключения на основании сведений, которые сумел извлечь, наблюдая за армией Кульпата и тенескаури.
  
  — Ну, так делись, что ли?
  
  Итковиан вновь повернулся к югу. Миг спустя он вздохнул.
  
  — Города и правительства суть не что иное, как соцветие растения, стеблем которого является крестьянство; и именно крестьянство, чьи корни скрыты в земле, извлекает из неё необходимые средства существования для всего цветка. Тенескаури, сударь, это выжившее крестьянство Домина, люди, оторванные от земли, деревень, домов и ферм. Производство пищи прекращено, и на этой основе возникает ужас каннибализма. Земля, лежащая перед нами, и впрямь разорена, но не как ответная мера на наше вторжение. Она уже была опустошена некоторое время тому назад, сударь. Таким образом, хотя цветок и хранит огненную яркость красок, по сути, он уже мёртв.
  
  — Сохнет на крюке под полкой Увечного бога?
  
  Итковиан пожал плечами.
  
  — Каладан Бруд и Первый Кулак выбрали своими целями города. Лест, Сетта, Маурик и Коралл. Из них, я полагаю, только последний всё ещё жив. Провидец не имеет другого выбора, кроме как собрать силы в том городе, который сам сейчас занимает, а его солдаты не имеют другого выбора, кроме как перенять практику каннибализма от тенескаури. Подозреваю, тенескаури вообще были созданы для этой цели — чтобы стать пищей для солдат.
  
  Лицо Остряка приобрело озабоченное выражение.
  
  — То, что ты описал, Итковиан, — это империя, которая даже по задумке не смогла бы себя прокормить.
  
  — Лишь если она будет безостановочно расширяться.
  
  — Но даже в этом случае она будет жива только на своих внешних, постоянно подвижных границах, которые станут расходиться вовне от мёртвого ядра. И ядро будет расти вместе с ними.
  
  Итковиан кивнул.
  
  — Да, сударь.
  
  — То есть, если Бруд и Дуджек ожидают битв под Сеттой, Лестом и Мауриком, их ждёт разочарование.
  
  — Я так предполагаю.
  
  — Если ты прав, — заключил Остряк, — малазанцам придётся много топать почём зря.
  
  — Возможно, есть и другие соображения, достаточные для решения разделить силы, Смертный меч.
  
  — То есть не так уж они и едины, как хотят нам показать?
  
  — Среди объединённого командования собрались могущественные вожди, сударь. Это просто чудо, что до сих пор не случилось серьёзного столкновения воль.
  
  Остряк умолк на некоторое время.
  
  К носу барки подводили широкие плетёные платформы. Рота наёмников привычно и эффективно наладила понтонный мост.
  
  — Понадеемся, — наконец проворчал Остряк, — что осада Коралла будет недолгой.
  
  — Она будет недолгой, — заявил Итковиан. — Я предсказываю единственную атаку, предпринятую с целью ошеломить противника. Соединение чародейской силы и военной. Воевода и Первый Кулак хотят решительно разбить оборону врага. Оба они хорошо понимают риски, свойственные длительной осаде.
  
  — Звучит паршиво, Итковиан.
  
  Скалла Менакис подошла к ним, ведя в поводу лошадь.
  
  — Шевелитесь, вы оба: задерживаете нас всех, и эта проклятая барка проседает. Если я заполучу хоть одно пятно ила на новую одежду, убью любого, кто будет в том виноват, полосатый он или нет.
  
  Итковиан улыбнулся.
  
  — Я собирался высказать комплимент вашему наряду…
  
  — Чудеса тригалльцев. Всё сделано на заказ моим любимым портным из Даруджистана.
  
  — Похоже, зелёный — ваш любимый цвет, сударыня.
  
  — Видел когда-нибудь джаэльпарду?
  
  Иткован кивнул.
  
  — Эти змеи водятся в Элингарте.
  
  — Джаэльпарда, чей поцелуй смертелен. Вот точно такой же зелёный цвет, как шкура змеи, а? Уж лучше ему быть таким. Именно за это я платила, и недёшево. И бледное золото — видишь? Обивка плаща? Видел когда-нибудь брюшко белого паральта?
  
  — Паука?
  
  — Ага, смертоносного щекотуна. Это его цвет.
  
  — Я бы его ни с чем не спутал, — сказал Итковиан.
  
  — Прекрасно, я рада, что хоть кто-то здесь понимает тонкие нюансы высокой цивилизации. А теперь — веди свою треклятую лошадь, а не то кое-что нецивилизованное вместо седла познакомится с носком моего новенького сапога.
  
  — Слушаюсь, сударыня.
  
  Капрал Хватка смотрела, как Дэторан тащит Вала к своему шатру. Эти двое прошли тихо вдоль самой кромки света из костровой ямы. Прежде чем они вновь исчезли в сумраке, Хватка стала свидетельницей комической пантомимы, когда Вал, с перекошенным дикой гримасой лицом попытался сбежать от Дэторан. В ответ она схватила его за горло и стала трясти его голову взад-вперёд, пока сапёр не перестал сопротивляться.
  
  Когда они исчезли, Дымка проворчала:
  
  — Чего только не скроет милосердная ночь…
  
  — Недостаточно хорошо скрывает, увы, — пробормотала Хватка, подбрасывая в огонь расщеплённый обломок копейного древка.
  
  — Ну, наверное, она сейчас затыкает ему рот кляпом, а затем сорвёт с него…
  
  — Хорошо, хорошо, я тебя поняла.
  
  — Бедный Вал.
  
  — Ничего Вал не бедный, Дымка. Если бы его это не заводило, не повторялось бы из ночи в ночь.
  
  — С другой стороны, мы всё же солдаты, все до единого.
  
  — И что это означает?
  
  — Означает, что мы знаем: исполнять приказы — лучший способ выжить.
  
  — Значит, Валу лучше вытянуться по стойке «смирно», если жить хочет, да? Ты это пытаешься сказать? А я-то думала, что от ужаса он обвиснет и сморщится.
  
  — Дэторан ведь бывший мастер-сержант, помнишь? Я однажды видела, как рекрут полтора колокола стоял по стойке смирно после того,
  как у него сердце остановилось от одной из её тирад. Полтора колокола, Хватка, стоял мёртвый и холодный…
  
  — Да ну, ерунда. Я же была там. Десятую часть колокола он простоял, сама знаешь.
  
  — Ну и что с того? Всё равно я права, и спорю на стопку монет из своего жалованья, что и Вал сейчас стоит точно так же.
  
  Хватка ткнула палкой в костёр.
  
  — Смешно это, — пробормотала она немного погодя.
  
  — Что смешно?
  
  — А, да это, что ты сказала. Не про мёртвого новобранца, а про то, что Дэторан была мастер-сержантом. Всех нас, «мостожогов», прокатили. Почитай, каждого треклятого солдата, начиная с самого Скворца. Молоток командовал кадровыми целителями, когда их ещё хватало, при старом императоре. А Штырь ведь успел когда-то побыть капитаном роты сапёров, да?
  
  — Целых три дня, а потом один из них споткнулся о собственную «ругань»…
  
  — …И все они взлетели на воздух, ага. Мы тогда были в тысяче шагов впереди, а в ушах у меня ещё несколько дней звенело.
  
  — На том сапёрные роты в армии и закончились. Дассем разогнал их после этого, заявив, что Штырь больше не капитан, потому как у нас нет больше специальных корпусов. И что с того, Хватка?
  
  — Ничего. Просто теперь мы все не те, кем были раньше.
  
  — Меня никогда не повышали.
  
  — Тоже мне, сюрприз! Ты же собаку съела на том, чтоб тебя никто не замечал.
  
  — И всё равно. А Мураш был рождён сержантом…
  
  — Потому такой коротышка, ага. Никогда его не разжаловали, это правда, но только потому, что он — худший сержант на свете. Пока он при звании — это всем нам кара, начиная с самого Мураша. Каждый из нас — неудачник, вот и всё, что я говорю.
  
  — Ой, какая приятная мысль, Хватка.
  
  — А кто сказал, что все мысли должны быть приятными? Никто.
  
  — Я могла бы, только не подумала об этом.
  
  — Ха-ха.
  
  Послышался медленный перестук лошадиных копыт. В следующий миг появился капитан Паран с конём в поводу.
  
  — День выдался долгий, капитан, — сказала Хватка. — У нас есть чай, если желаете.
  
  Паран обернул поводья вокруг луки седла и подошёл к женщинам.
  
  — Последний костёр в лагере «Мостожогов». Вы обе что, вообще не спите?
  
  — Мы у вас то же самое можем спросить, сэр, — ответила Хватка. — Но все мы уже знаем, что сон для слабаков, верно?
  
  — Зависит от того, насколько он мирный, я полагаю.
  
  — Вот тут капитан прав, — сказала Дымка Хватке.
  
  — Ну, — фыркнула та, — я-то вполне мирная, когда сплю.
  
  Дымка хмыкнула в ответ:
  
  — Это ты так думаешь.
  
  — Мы получили весть от Чёрных морантов, — сказал Паран, принимая из рук Хватки кружку с горячим травяным отваром.
  
  — Они разведали Сетту.
  
  — Да. Там никого нет. Ни одной живой души, во всяком случае. Весь город — один большой некрополь.
  
  — Так чего ж мы, по-прежнему идём туда? — спросила Хватка — Если только мы не…
  
  — Мы идём туда, капрал.
  
  — Зачем?
  
  — Мы идём на Сетту, потому что не идём на Лест.
  
  — Хорошо, — вздохнула Дымка. — Я рада, что это прояснилось.
  
  Паран сделал глоток чая, затем сказал:
  
  — Я выбрал заместителя.
  
  — Заместителя, сэр? — спросила Хватка. — Зачем?
  
  — Причина очевидна. Так или иначе, я выбрал тебя, Хватка. Ты теперь лейтенант. Скворец дал добро. В моё отсутствие ты — командир «Мостожогов»…
  
  — Нет, спасибо, сэр.
  
  — Это не обсуждается, Хватка. Присвоение звания уже внесли в именные списки. Официально, с печатью Дуджека.
  
  Дымка легонько подтолкнула её локтем.
  
  — Поздравляю… ой, наверное, надо было честь отдать.
  
  — Заткнись! — рыкнула Хватка. — Но в одном ты права: никогда больше не толкай меня, женщина.
  
  — Этот приказ будет тяжеловато исполнить… госпожа лейтенант, сэр. Паран допил чай и выпрямился.
  
  — У меня только один приказ для тебя, лейтенант.
  
  Хватка подняла на него взгляд.
  
  — Капитан?
  
  — «Мостожоги», — сказал Паран, и его голос был неожиданно строг. — Сбереги их, что бы ни случилось. Сбереги, лейтенант.
  
  — Ух… слушаюсь, сэр.
  
  Они смотрели, как Паран вернулся к коню и повёл его прочь.
  
  Обе женщины долго молчали. Наконец Дымка вздохнула:
  
  — Пошли спать, Хватка.
  
  — Ага.
  
  Они затоптали остатки костра. В наступившем полумраке Дымка шагнула ближе и обвила Хватку рукой.
  
  — Всё сводится к тому, — промурлыкала она, — что прячет ночь…
  
  Худа с два оно к этому сводится. Всё сводится к тому, что капитан имел в виду. Вот что мне нужно понять. И что-то мне подсказывает: мирный сон для лейтенанта Хватки закончился.
  
  Они шагнули прочь от угасающей золы, и темнота поглотила их.
  
  Мгновением позже не было видно уже ни единого движения. Звёзды пролили слабый серебряный свет вниз, на лагерь «Мостожогов». Часто расставленные шатры были бесцветны в тусклом, призрачном сиянии. И сам лагерь выглядел призрачным и странно застывшим. И даже по-своему мирным.
  
  Скворец вошёл в командный шатёр Дуджека. Как он и ожидал, Первый Кулак приготовился. Фонарь под колпаком, на походном столе две большие кружки эля и брикет гадробийского козьего сыра. Сам Дуджек сидел на одном из стульев, опустив во сне голову.
  
  — Первый Кулак, — позвал Скворец, снимая латные перчатки и глядя на сыр и эль.
  
  Старый командир заворчал, моргнул и сел прямо.
  
  — Ага.
  
  — Мы потеряли её.
  
  — Жаль, конечно. Ты, должно быть, голоден, так я… а, хорошо. Продолжай жевать и предоставь говорить мне. — Он потянулся вперёд и взял свою кружку. — Артантос нашёл Парана и передал ему приказы. Так что капитан будет держать «Мостожогов» наготове, для чего — они не знают, и это, возможно, к лучшему. Что до самого Парана: ладно, Быстрый Бен меня убедил. Жаль, конечно, но буду честен и скажу: как по мне, мага нам будет не хватать больше, чем этого зелёного аристократа…
  
  Подняв руку, чтобы прервать Дуджека, Скворец запил последний кусок сыра мощным глотком эля.
  
  Первый Кулак вздохнул, подождал.
  
  — Дуджек…
  
  — Смахни крошки с бороды, — проворчал Первый Кулак, — если хочешь, чтобы я воспринимал тебя всерьёз.
  
  — Несколько слов о Паране. С потерей Рваной… то есть Серебряной Лисы, я хотел сказать, значение капитана для нас не может быть переоценено. Нет, не просто для нас — для самой Империи. Быстрый Бен был непреклонен в этом. Паран — Господин Колоды. Внутри него таится сила, способная изменить мир, Первый Кулак. — Он выдержал паузу, обдумывая свои слова. — Теперь для Ласиин, наверное, нет шансов вернуть его расположение, но, в самом крайнем случае, она будет достаточно мудрой, чтобы не сделать взаимоотношения ещё хуже.
  
  Брови Дуджека поползли вверх:
  
  — Именно такой совет я ей и дам. Вот прямо как только её в следующий раз увижу — так сразу.
  
  — Хорошо. Прости. Несомненно, императрица понимает…
  
  — Несомненно. Однако, как я уже сказал, именно потеря Большого Бена — больней всего. То есть — с моей точки зрения.
  
  — Ладно, сэр. То, что задумал чародей… э-эм, я согласен с ним, что чем меньше об этом знают Бруд и компания, тем лучше. Пока разделённые силы продвигаются по плану, у них нет причин сомневаться в том, что Быстрый Бен марширует в ногу с остальными.
  
  — Безумие чародея…
  
  — Первый Кулак, безумие чародея спасало наши шкуры не раз и не два. Не только мою и «Мостожогов», но и твою…
  
  — Мне это отлично известно, Скворец. Уж прости старику его страхи, пожалуйста. Это Бруд, и Рейк, и тисте анди — и треклятые Старшие боги заодно — должны были встать против Увечного бога. Они — со своими бессчётными Путями, ужасающей мощью и могуществом, — а не мы, не смертный взводный чародей и молодой капитан голубых кровей, который уже однажды умер. Даже если они не провалят всё дело, посмотри только, каких врагов мы наживём.
  
  — Если только наши нынешние союзники столь недальновидны, что этого не понимают.
  
  — Скворец, мы — малазанцы, не забыл? Всё, что мы делаем, не предполагает даже намёка на раскрытие наших долгосрочных планов — от смертных империй не ожидают столь далёкого планирования наперёд. И мы с тобой поднаторели в том, чтобы следовать принципу. Худ меня побери, Ласиин перевернула субординацию с ног на голову не просто так!
  
  — Ну да, чтобы правильные люди оказались где нужно, ближе к земле, когда Престол Тени и Котильон сделают свой ход.
  
  — Не только они, Скворец.
  
  — Это нужно сказать Быстрому Бену… и на самом деле — всем «Мостожогам».
  
  — Нет. К тому же, ты правда думаешь, что твой чародей ещё сам не раскумекал всё?
  
  — Если так, почему он отправил Калама за Императрицей?
  
  — Потому что Калама нужно было убедить лично, вот почему. Лицом к лицу с Императрицей. Быстрый Бен это понимал.
  
  — Должно быть, я единственный тупица во всей этой имперской игре, — вздохнул Скворец.
  
  — Возможно, единственный по-настоящему благородный, во всяком случае. Смотри, мы знали, что Увечный бог приготовился сделать ход. Понимали, что боги могут всё испортить. Согласен, мы не предвидели, что вмешаются Старшие боги, но это уж ни туда ни сюда, верно? Я имею в виду, мы знали: приближаются неприятности. Более чем с одного направления — но как мы могли догадаться, что происходящее в Паннионском Домине связано с усилиями Увечного бога? И всё же, не думаю, что именно парочка «мостожогов» случайно
  наткнулась на этого агента Скованного, ну, того больного ремесленника из Даруджистана. И что Быстрый Бен случайно
  оказался рядом, чтобы подтвердить явление Дома Цепей. Ласиин всегда понимала ценность правильной тактической расстановки: Худ свидетель, именно она этому обучила Императора — не наоборот. Карманный Путь Увечного бога блуждает — всегда так было. То, что он забредёт в холмы между Крепью и Даруджистаном, — возможность, которую Увечный бог не мог упустить: если уж он собирался что-то сделать, надо было действовать. И мы его подловили. Может, и не так, как собирались, но подловили.
  
  — Неплохо, — пробормотал Скворец.
  
  — Что до Парана, там тоже есть определённая логика. Всё-таки Тайшренн готовил Рваную Снасть на роль Госпожи Колоды. А когда всё пошло наперекосяк, ну, случился остаточный эффект — навёл прямо на ближайшего к ней в тот момент человека. Не физически, но, определённо, духовно. Во всём этом, Скворец, — если обернуться назад — единственным по-настоящему тупым игроком был Беллурдан Сокрушитель черепов. Мы никогда не узнаем, что произошло между ним и Рваной Снастью там, на равнине, но, клянусь Бездной, этот эпизод числится среди худших провалов в истории Империи. То, что роль Господина Колоды досталась малазанцу, а не какому-нибудь пастуху-гадробийцу, который неподалёку перегонял стадо… Что ж, Опоннова удача сыграла нам здесь на руку, и, думаю, больше тут нечего сказать.
  
  — А вот теперь у меня появились опасения, — сказал Скворец. — Мы такие умные, что я уже начинаю гадать, кто кем манипулирует. Мы играем в теневые игры с Владыкой Тени, гремим цепями Увечного бога, теперь вот даём Бруду больше времени так, что он даже не догадывается об этом, и в то же время отказываем т’лан имассам или, по крайней мере, собираемся…
  
  — Благоприятная возможность, Скворец. Колебания здесь фатальны. Если очутился посреди широкой, бурной реки, плыть можно только в одном направлении. Наша задача — держать голову Ласиин над водой, и вместе с ней — Малазанскую империю. А если Бруд махнёт своим молотом во имя Огни, мы потонем, все до единого. Закон, порядок, мир, цивилизация — всё исчезнет.
  
  — Значит, чтобы уберечь Бруда от этого, мы пожертвовали собой, бросив вызов Увечному богу. Мы — одна-единственная до Худа уставшая армия, которую уже практически погубил очередной приступ паники Ласиин.
  
  — Лучше прости ей эти приступы паники, Скворец. Это хоть подтверждает, что и она — смертная.
  
  — Да под Крепью «Мостожогов» практически стёрли с лица…
  
  — Это был несчастный случай, и хоть тогда ты этого не понял — понимаешь сейчас. Тайшренн приказал им оставаться в тоннелях, поскольку думал, что это было самое безопасное место. Самое. Безопасное.
  
  — Больше похоже на то, что кто-то захотел списать нас как «сопутствующие потери», — сказал Скворец. Нет, не нас. Меня. Будь ты проклят, Дуджек, ты заставил меня подозревать, будто знаешь об этом всём больше, чем я надеялся. Храни нас Беру, надеюсь, что я ошибаюсь…
   — И вместе с тем, что случилось в Даруджистане…
  
  — В Даруджистане был кавардак. Все всех недопоняли. Слишком рано всё случилось после осады Крепи… слишком рано для всех нас.
  
  — Значит, не только один я занервничал.
  
  — Под Крепью? Нет, Худ побери, мы все были на нервах. Битва пошла не так, как планировалось. Тайшренн и вправду верил, что сумеет сбить Лунное Семя — и заставить Рейка выйти в открытую. И если бы он не остался фактически один, всё могло бы пойти по-другому. Я потом выяснил, что Тайшренну не сообщили вовремя, кем на самом деле была Ночная Стужа, но он знал, что она нацелилась на меч Рейка. Вместе с Беллурданом, которого она использовала для поисков. Похоже было на личную игру ради обретения власти, и Ласиин не была готова это позволить. Но даже так, Тайшренн обратился против Ночной Стужи, лишь когда она убрала А’Карониса — того самого Высшего мага, который пришёл к Тайшренну со своими подозрениями на её счёт. Я тут сказал, что убийство Рваной Снасти Беллурданом было худшим провалом в малазанской истории, так вот, тот день под Крепью уверенно претендует в этом перечне на второе место.
  
  — Что-то в последнее время многовато провалов…
  
  Дуджек медленно кивнул, его глаза блеснули в свете фонаря.
  
  — И началось всё, я бы сказал, с того момента, когда т’лан имассы перебили жителей Арэна. Но даже в таком случае, всякий катастрофический провал открывает особую правду. Ласиин не отдавала такого приказа, но кто-то же его отдал? Кто-то вернулся, воссел на Первый Престол, — и этот кто-то, кого считали мёртвым! — использовал т’лан имассов, чтобы отомстить Ласиин, ослабить её власть над Империей. И вот — первый признак того, что император Келланвед вовсе не так мёртв, как нам бы того хотелось.
  
  — И всё так же безумен, да. Дуджек, я думаю, мы приближаемся к очередному «катастрофическому провалу».
  
  — Надеюсь, ты ошибаешься. И вообще, это меня сегодня ночью нужно было утешать.
  
  — Ну, думается, такова цена за перевёрнутую с ног на голову субординацию…
  
  — Знаешь, Скворец, что бы я тут ни говорил, это меня подводит к новому выводу. Не самому приятному…
  
  — Какому?
  
  — Я начинаю думать, будто мы и вполовину не так уверены в том, что собираемся делать, как сами себе воображаем.
  
  — Кто это — «мы»?
  
  — Империя. Ласиин. Тайшренн. Что же до нас с тобой, мы — меньшие игроки, и знаем куда меньше, чем нам нужно знать. Мы взялись штурмовать Лунное Семя под Крепью, практически ничего не зная о том, что на самом деле происходит. И если бы я не прижал потом Тайшренна, так и не выяснил бы.
  
  Скворец разглядывал остатки эля в своей кружке.
  
  — Быстрый Бен умён, — пробормотал он. — Не могу сказать, сколько он на самом деле вычислил. Он иногда бывает очень неразговорчивым.
  
  — Но по-прежнему готов, да?
  
  — О да. И открыто дал понять, что крепко верит в Ганоса Парана. В этого нового Господина Колоды.
  
  — Тебя это не беспокоит?
  
  — Немного. Парана использовали боги. Он входил в меч Драгнипур. В его жилах течёт кровь Псов Тени. И никто из нас не знает, какие изменения всё это произведёт в нём — ни даже, что они предвещают. Он непредсказуем, им почти невозможно управлять — о, он исполнит приказы, которые я ему даю, но, думаю, если Ласиин считает, будто сможет его использовать, её ожидает сюрприз.
  
  — Он тебе нравится, да?
  
  — Я им восхищаюсь, Дуджек. Его стойкостью, способностью изучать себя без страха и жалости, а более всего — его врождённой человечностью.
  
  — Достаточно для крепкой веры, я бы сказал.
  
  — Моим же мечом меня ранил, — поморщился Скворец.
  
  — Лучше уж своим, чем чужим.
  
  — Я подумываю о том, чтобы уйти в отставку, Дуджек. Когда эта война закончится.
  
  — Об этом я догадался, дружище.
  
  Скворец поднял на него взгляд.
  
  — Думаешь, она позволит?
  
  — Думаю, не стоит оставлять ей выбор.
  
  — Я утону, как Краст и Урко? Или все увидят, как меня убили, а потом труп исчезнет, как это было с Дассемом?
  
  — Ну, если вообразить, что всех этих смертей на самом деле не было…
  
  — Дуджек!
  
  — Хорошо, но, признайся, некоторые сомнения всё же остаются.
  
  — Я их не разделяю, и однажды я выслежу Дукера и заставлю открыть правду. Если кто и знает её, то только этот чокнутый историк.
  
  — Быстрый Бен ещё не получил вестей от Калама?
  
  — Даже если получил, мне не скажет.
  
  — А где твой чародей сейчас?
  
  — В последний раз я его видел с тригалльскими торговцами.
  
  — Ему бы лучше поспать — с учётом всего, что будет.
  
  Скворец поставил свою кружку и поднялся.
  
  — Как и нам, старина, — сказал он, морщась от того, что перенёс лишний вес на больную ногу. — Когда прибудут Чёрные моранты?
  
  — Через две ночи, считая от этой.
  
  Скворец хмыкнул и повернулся к выходу из шатра.
  
  — Доброй ночи, Дуджек.
  
  — И тебе, Скворец. А, вот ещё что.
  
  — Да?
  
  — Тайшренн. Он хотел извиниться пред тобой. За то, что случилось с «Мостожогами».
  
  — Он знает, где меня искать, Дуджек.
  
  — Он ждёт подходящего момента.
  
  — И какой же момент — подходящий?
  
  — Не уверен, но он всё до сих пор не наступил.
  
  Скворец ничего не отвечал в течение полудюжины ударов сердца, затем потянулся к пологу шатра.
  
  — Увидимся утром, Дуджек.
  
  — Ага, — ответил Первый Кулак.
  
  Когда Скворец пришёл к своему шатру, он увидел высокую фигуру в тёмных одеждах. Он улыбнулся, приблизившись к ней.
  
  — Я скучал по тебе.
  
  — Я тоже, — ответила Корлат.
  
  — Бруд подкинул тебе работы. Заходи, я сейчас зажгу фонарь.
  
  Он услышал её вздох, когда тисте анди вошла в шатёр.
  
  — Как по мне, лучше не надо.
  
  — Ну, ты можешь видеть в темноте, но…
  
  Она потянулась к нему, прижала к себе и прошептала:
  
  — Если хочешь болтать, говори кратко. Моё желание не утолить словами.
  
  Его руки обвились вокруг неё.
  
  — Хотел только спросить, нашла ли ты Серебряную Лису.
  
  — Нет. Похоже, она умеет странствовать по тропам, которых, как я думала, больше не существует. Более того, двое её неупокоенных волков явились и… проводили меня обратно. Они… необычные.
  
  Скворец вспомнил момент, когда впервые увидел т’лан айев: как волки вставали, точно пыль с пожухлой травы, обретали свой звериный облик и укрывали гигантской стаей склоны холмов.
  
  — Знаю. В их облике есть что-то непропорциональное…
  
  — Да, ты прав. Их облик режет глаз. Слишком длинные лапы, слишком массивные плечи, но короткие шеи, и слишком широкие челюсти. Но не только их физический облик кажется мне… тревожным.
  
  — Даже более тревожным, чем т’лан имассы?
  
  Корлат кивнула.
  
  — У т’лан имассов внутри пустота, подобная непроглядной пещерной тьме. Но у т’лан айев не так. Внутри этих волков… я видела скорбь. Вечную скорбь…
  
  Она задрожала в его руках. Скворец молчал. Ты видишь в их глазах, любовь моя, то, что я вижу в твоих. И это отражение — узнавание! — так потрясло тебя.
  
  — У границы лагеря, — продолжала Корлат, — они рассыпались в пыль. Мгновение назад рысили по бокам и вот вдруг… пропали. Я не знаю почему, но это обеспокоило меня больше, чем всё остальное.
  
  Потому что именно это ждёт нас всех. Даже тебя, Корлат.
  
  — Разговор вроде планировался короткий. Давай его закончим. Идём в постель, любимая.
  
  Она заглянула ему в глаза.
  
  — А потом, после этой ночи?
  
  Он поморщился.
  
  — Да, будет какой-то перерыв.
  
  — Карга возвратилась.
  
  — Уже возвратилась?
  
  Корлат кивнула. Она хотела что-то добавить, но заколебалась, поглядев в его глаза, и промолчала.
  
  Сетта, Лест, Маурик. Эти города пусты. Однако армии всё равно разделятся. И никто не скажет, почему. Обе стороны альянса имеют что скрывать, заботятся о секретности, и чем ближе подходят к Кораллу, тем это сложней.
  
  Большинство тисте анди исчезли. Ушли вместе с Рейком в Лунное Семя. Но где Лунное Семя? И что, во имя Худа, они задумали? Не явимся ли мы в Коралл только затем, чтобы узнать, что город пал, Паннионский Провидец мёртв, его душа взята Драгнипуром, а над головой висит гигантская гора?
  
  Чёрные моранты искали эту треклятую летучую скалу… безрезультатно.
  
  Но и у нас есть секреты. Мы посылаем Парана и «Мостожогов» вперёд; Худ нас побери, мы делаем куда больше, чем только это.
  
  Началась нежелательная борьба за власть, но все мы знали, что она неизбежна. Сетта, Лест, Маурик. Тонкая игра перестала быть тонкой.
  
  — Моё сердце принадлежит тебе, Корлат, — сказал Скворец женщине в своих объятиях. — Ничто больше не имеет значения для меня. Ничто… и никто.
  
  — Пожалуйста… не извиняйся за то, что даже ещё не произошло. Не говори об этом вообще.
  
  — И не думал, любимая.
  
  Лжец. Думал. На свой лад. Ты извинялся.
  
  Она приняла его ложь с кривой улыбкой.
  
  — Хорошо.
  
  Позже, вспоминая свои слова, Скворец желал, чтобы они были более ясными — свободными от скрытых намерений.
  
  Паран смотрел слипающимися от недостатка сна глазами, как Быстрый Бен закончил беседовать с Харадас, а затем вернулся к капитану.
  
  — Сапёры взвоют, — сказал Паран, когда они возобновили свой путь к малазанскому лагерю, заново установленному на южном берегу реки Серп.
  
  Быстрый Бен пожал плечами.
  
  — Я отведу Вала в сторонку на пару слов. В конце концов, Скрипач для него ближе родного брата, и, учитывая, в какую заварушку встрял Скрип, ему пригодится вся помощь, какую он только сможет получить. Единственный вопрос, доставят ли тригалльцы груз вовремя.
  
  — Они необычайные ребята, эти торговцы.
  
  — Они сумасшедшие. Только чокнутые взялись бы делать то, что они делают. Полнейшее безрассудство и наглость — только благодаря им эти ребята всё ещё живы.
  
  — Я бы добавил сюда бесспорное умение путешествовать по враждебным Путям.
  
  — Будем надеяться, этого умения хватит, — ответил чародей.
  
  — Там ведь не только морантская взрывчатка, да?
  
  — Да. Ситуация в Семи Городах самая отчаянная. В любом случае, я сделал всё, что мог. А вот насколько эффективно, покажет будущее.
  
  — Ты удивительный человек, Быстрый Бен.
  
  — А вот и нет. Только лучше об этом помалкивать. Вал будет держать рот на замке, как и Скворец…
  
  — Господа! Какой приятный вечер!
  
  Оба обернулись на голос, раздавшийся прямо за их спинами.
  
  — Крупп! — зашипел Быстрый Бен — Ах, ты, скользкий…
  
  — Ныне и сейчас Крупп умоляет о снисхождении. Сие лишь счастливая случайность, что Крупп услышал твои достойные восхищения слова, покуда ковылял за тобой по пятам столь тишайше; и воистину, теперь он не желает ничего иного, кроме как участвовать, хотя бы и скромно, в сём смелом предприятии.
  
  — Если скажешь кому-нибудь хоть слово, — прорычал Быстрый Бен, — я перережу тебе глотку.
  
  Даруджиец извлёк носовой платок и обтёр себе лоб тремя быстрыми движениями, от чего шёлк явственно пропитался потом.
  
  — Крупп заверяет смертоносного чародея, что молчание для Круппа есть ближайшая подруга, любовница — невиданная и невидимая, непредвиденная и неумолимая. В тот же самое время Крупп провозглашает, что честные граждане Даруджистана не останутся в стороне от столь величественного предприятия — сам Барук поспособствует, и даже лично — настолько, насколько сие возможно. Увы, ему нечего предложить, кроме этого. — С этими словами Крупп встряхнул платком и извлёк из него маленький стеклянный шарик, который тут же уронил на землю. Тот разбился, издав нежный звон. Встал туман, поднялся на высоту колен между даруджийцем и двумя малазанцами и медленно принял облик бхок’арала.
  
  — А-ай, — пробормотал Крупп, — сколь гадкое, визуально оскорбительное создание.
  
  — Только потому, что ты сам на него похож, — отметил Быстрый Бен, глядя на это явление.
  
  Бхок’арал повернул свою чёрную голову размером с грейпфрут и, сверкая глазами, взглянул на чародея. Затем тварь обнажила иглоподобные зубы.
  
  — Привет! Барук! Хозяин! Он! Поможет!
  
  — Удручающе немногословное усилие дорогого, несомненно переутомившегося Барука, — заметил Крупп. — Его наилучшие заклинания выказывают лингвистическое изящество, не сказать, приятную плавность речи, в то время как сие… существо, увы, являет…
  
  — Тихо, Крупп, — буркнул Быстрый Бен. Он обратился к бхок’аралу: — Как бы неожиданно это ни звучало, я рад принять помощь Барука, но хотел бы узнать, каков его интерес. В конце концов, восстание — в Семи Городах. Малазанское дело.
  
  Голова бхок’арала закачалась вверх-вниз.
  
  — Да! Барук! Хозяин! Рараку! Азат! Великая!
  
  — Великая? — эхом откликнулся Паран.
  
  — Великая! Опасность! Азат! Икарий! Больше! Колтейн! Восторг! Честь! Союзники! Да! Да?
  
  — Кхм… похоже, легко не будет, — пробормотал Быстрый Бен. — Ладно, вернёмся к деталям…
  
  Паран развернулся, услышав приближающегося всадника. Появилась фигура — неясная в звёздном свете. Первой деталью, на которую обратил внимание капитан, была лошадь, — мощный боевой конь, гордый и, несомненно, горячий. Женщина верхом на скакуне была, наоборот, весьма невзрачной: старый, видавший виды доспех, под кромкой шлема — непримечательное, моложавое лицо.
  
  Её взгляд скользнул по Круппу, бхок’аралу и Быстрому Бену. Не меняя выражения лица, он обратилась к Парану:
  
  — Капитан, я хотела бы поговорить с вами лично, сударь.
  
  — Как пожелаете, — ответил он и отошёл с ней на пятнадцать шагов от остальных, — достаточно для личной беседы?
  
  — Вполне, — ответила женщина, натягивая поводья и спешиваясь. Она шагнула к нему. — Сударь, я — Дестриант «Серых мечей». Ваши солдаты удерживают некоего пленника, и я прибыла для того, чтобы официально просить препоручить его нашим заботам.
  
  Паран моргнул, затем кивнул.
  
  — А, это, должно быть, Анастер, который прежде командовал тенескаури.
  
  — Верно, сударь. Мы всё ещё не закончили с ним.
  
  — Понимаю… — он замялся.
  
  — Он оправился от раны?
  
  — От потери глаза? Наши лекари оказали ему помощь.
  
  — Возможно, — сказала Дестриант, — мне следует сообщить свою просьбу Первому Кулаку Дуджеку?
  
  — Нет, в этом нет необходимости. Я могу говорить от имени малазанцев. И в этом качестве обязан прежде задать несколько вопросов.
  
  — Как пожелаете, сударь. Извольте.
  
  — Что вы собираетесь сделать с пленником?
  
  Она нахмурилась.
  
  — Сударь?
  
  — Мы не одобряем пыток, невзирая на тяжесть его преступлений. Если потребуется, мы будем вынуждены усилить защиту Анастера и отклонить ваше прошение.
  
  Она коротко посмотрела в сторону, затем снова сосредоточила взгляд на нём, и Паран догадался, что Дестриант гораздо моложе, чем ему показалось поначалу.
  
  — Пытка, сударь, это относительное понятие.
  
  — Вот как?
  
  — Пожалуйста, сударь, позвольте продолжить.
  
  — Милости прошу.
  
  — Этот человек, Анастер, может считать, что мы собираемся пытать его, но данный страх есть порождение невежества. Ему не причинят вреда. На самом деле Кованый Щит стремится сделать нечто совершенно противоположное для этого несчастного.
  
  — Она хочет принять его боль.
  
  Дестриант кивнула.
  
  — Духовное объятие — вроде того, что Итковиан сделал с Рат’Фэнером.
  
  — Именно так, сударь.
  
  Паран молчал некоторое время, затем спросил:
  
  — Это намерение ужасает Анастера?
  
  — Да.
  
  — Почему?
  
  — Потому что более в себе он ничего не знает. Он полностью отождествляет себя с болью в своей душе. И оттого боится её прекращения.
  
  Паран развернулся в сторону малазанского лагеря.
  
  — Следуйте за мной, — сказал он.
  
  — Сударь? — спросила она из-за его спины.
  
  — Он ваш, Дестриант. С моим благословением.
  
  Она отшатнулась после его слов к своему коню, который фыркнул и отступил в сторону.
  
  Паран обернулся.
  
  — Что…
  
  Женщина выпрямилась, подняла руку к бровям и тряхнула головой.
  
  — Прошу прощения. Был особый… вес… в том, как вы сказали это слово.
  
  — Сказал это… ох!
  
  Ох. Худов дух, Ганос, это было ужасно неосторожно.
  
  — И что же? — спросил он неохотно.
  
  — И… Я не уверена, сударь. Но я полагаю, что могу дать вам совет, э-эм, впредь проявлять большую осмотрительность.
  
  — М-да, я полагаю, вы правы. Вы достаточно пришли в себя, чтобы мы могли продолжить?
  
  Дестриант кивнула, взявшись за поводья своего скакуна.
  
  Не думай об этом Ганос Паран. Прими как предостережение — и ничего более. Ты ничего не сделал Анастеру — ты даже его не знаешь. Предостережение — и уж ты к нему прислушаешься!..
  
  Глава двадцать вторая
  Стекло есть песок, а песок — стекло!
  А муравей пляшет вслепую
  (так, как танцуют слепые)
  по краю грани — по грани края.
  Яркая ночью, тусклая днём —
  паучиха не знает улыбки,
  но она улыбнётся, хотя
  муравей всё равно не увидит,
  ведь слепой ничего не видит,
  а вот уже и «не видел»…
  Малезэн Злопамятный
  (род.?).
  Страшные сказки для детей
  
  — Увы, от бездумного страха она дёргается, — прозвучал над ним голос провидомина. — Мне кажется, в последнее время её беспокойство стало… чересчур сильным, Святейший.
  
  Паннионский Провидец взвизгнул:
  
  — По-твоему я сам не вижу? По-твоему, я слепой?
  
  — Ты мудр и всеведущ, — пробормотал провидомин. — Я лишь высказал свои тревоги, Святейший. Он уже не может ходить, а изуродованные рёбра мешают дышать.
  
  «Он»… изувеченные… скрученные рёбра, словно костяные пальцы, сжимают лёгкие всё сильнее. Провидомин. Это обо мне ты говоришь.
  
  Но кто я?
  
  Когда-то я чувствовал силу. Давным-давно.
  
  Был волк.
  
  Волк. Угодивший в ловушку — мою грудь. Эти кости, да, — он не может дышать. Дышать так больно.
  
  Вой исчез. Затих. Волк не может больше звать… звать…
  
  Кого?
  
  Однажды я положил руку на её покрытое шерстью плечо. У самой шеи. Мы с ней ещё не пробудились тогда. Так близко, шли след в след, но ещё не пробудились… печальное неведение. Хоть она подарила мне свои смертные видения, свою единственную историю — такой, какой знала, а глубоко в её сердце спала…
  
  …спала моя возлюбленная.
  
  — Святейший, твоя Мать задушит его в объятиях, если вернуть пленника к ней…
  
  — Ты смеешь мне приказывать? — шипящий голос Провидца дрожал от гнева.
  
  — Нет, Святейший. Я только говорю очевидное.
  
  — Ультентха! Дражайший септарх, подойди-ка сюда! Взгляни на человека у ног твоего провидомина. Что ты думаешь?
  
  — Святейший, — раздался новый, более тихий, голос. — Довереннейший из моих слуг говорит правду. Кости этого человека столь повреждены, что…
  
  — У меня есть глаза!
   — закричал Провидец.
  
  — Святейший, — продолжил септарх. — Освободи пленника от этого кошмара.
  
  — Нет! Не буду! Он мой! Он принадлежит Матери! Ей нужно кого-то обнимать — он нужен ей!
  
  — Её любовь губительна, — подал голос провидомин.
  
  — Вы оба смеете мне перечить? Мне позвать Крылатых? Чтобы они вас обоих отправили в небытие? А сами ссорились за ваши жалкие останки? Да?
  
  — Если такова твоя воля, Святейший.
  
  — Да, Ультентха! Именно! Моя
  воля!
  
  Провидомин подал голос:
  
  — Мне вернуть его Матроне, Святейший?
  
  — Позже. Оставь его здесь. Его вид доставляет мне удовольствие. А теперь, Ультентха, докладывай.
  
  — Укрепления готовы, Святейший. Когда враги пересекут равнину, они упрутся в городскую стену. И не станут посылать лазутчиков в лес на холмах справа, душой ручаюсь.
  
  — Уже поручился, Ультентха. А что эти треклятые великие во́роны? Если хоть один из них увидел…
  
  — Твои Крылатые отогнали их прочь, Святейший. Небо расчистили, и вражеская разведка осталась ни с чем. Мы позволим противнику разбить лагерь на равнине, затем выйдем из укрытий и ударим с фланга. В это же время атакуют боевые маги со стен, Крылатые с неба и септарх Инал от ворот. Святейший, победа будет за нами.
  
  — Я хочу Каладана Бруда. Хочу, чтобы мне принесли его молот. Я хочу, чтобы малазанцев стёрли в порошок. Чтобы боги баргастов ползали у моих ног. Но больше всего я хочу «Серых мечей»! Ясно? Хочу этого человека, Итковиана, и вот тогда
  я дам Матери новую игрушку. Зарубите себе на носу: если хотите милосердия для Тока Младшего, приведите мне Итковиана. Живого.
  
  — Как пожелаешь, Святейший, — отозвался септарх Ультентха.
  
  Всё будет так, как он пожелает. Он — мой бог. Чего бы он ни пожелал. Всё, чего пожелает. Волк не может дышать. Волк умирает.
  
  Он… мы умираем.
  
  — И где враги сейчас, Ультентха?
  
  — Два дня назад после переправы они и в самом деле разделились.
  
  — Они разве не понимают, что все города на их пути мертвы?
  
  — Великие во́роны должны были предупредить об этом, Святейший.
  
  — Тогда зачем?
  
  — Мы не уверены. Крылатые не осмелились подлететь поближе — их ещё не обнаружили, и, полагаю, лучше бы так было и впредь.
  
  — Согласен. Что ж, возможно, они вообразили, что мы приготовили ловушки — засадные отряды или что-то в этом роде — и боятся внезапной атаки с тыла, если не проверят города.
  
  — Благодаря их опасениям у нас больше времени, Святейший.
  
  — Они — болваны, окрылённые победой в Капастане.
  
  — Так точно, Святейший. И за неё они заплатят очень дорого.
  
  Все платят. Никому нет спасения. Я думал, что я в безопасности. Волк был силой — сам по себе, пробуждающейся мощью. К нему я бежал.
  
  Но волк выбрал неправильного человека, неправильное тело. Когда он явился лишить меня глаза — обжигающая серая вспышка, которую я принял за камень, — я был целым, молодым, здоровым.
  
  А теперь я во власти Матроны. С огромных рук слазит старая кожа, воняет заброшенными змеиными ямами. Сжимаются объятия — и кости ломаются вновь и вновь. Так много боли, безбрежный океан страдания. Я чувствовал страх Матроны, о котором говорил Провидец. Вот что лишило меня рассудка. Вот что меня уничтожило.
  
  И лучше бы мне не воскресать. Лучше бы память не возвращалась. Знание — нежеланный дар.
  
  Проклятие осознания. Лежать на холодном полу, чувствовать, как медленно отходят приливные волны боли — я больше не чувствую ног. Я чую соль. Пыль и плесень. Тяжесть на левой руке. Вес моего же тела, от которого рука немеет.
  
  Если бы только я мог пошевелиться.
  
  — …засаливать тела. Пока что недостатка нет. Цинга унесла столько тенескаури, что нашим войскам остаётся лишь собирать трупы, Святейший.
  
  — Обычные хвори не тронут солдат, Ультентха. Я видел это во сне. Госпожа прогуливалась среди тенескаури, — и вот! — плоть их разбухла, пальцы на руках и ногах сгнили и почернели, зубы выпали в потоках крови. Но когда она подошла к моим избранным воинам, то улыбнулась. И ушла прочь.
  
  — Святейший, — спросил провидомин, — почему Полиэль благословила наше дело?
  
  — Не знаю и знать не хочу. Возможно, ей было явлено особое виде́ние — о славе нашего торжества, или, быть может, так она выпрашивает милость. Наши солдаты будут здоровы. А когда захватчики окажутся повержены, мы продолжим свой победоносный марш на новые города и земли и разжиреем благодаря новой добыче.
  
  Захватчики… среди них моя родня. Я был Током Младшим, малазанцем. И малазанцы скоро будут здесь.
  
  Из глотки пленника вырвался тихий булькающий смех, который становился всё громче.
  
  Беседа затихла. Лишь смех заполнял всю комнату.
  
  Голос Провидца прозвучал прямо над малазанцем:
  
  — И что же тебя так развеселило, Ток Младший? Говорить можешь? Ах, да, кажется, я уже спрашивал.
  
  Тяжело отдышавшись, Ток ответил:
  
  — Да, могу. Но ты меня не слышишь. Ты никогда меня не слышишь.
  
  — В самом деле?
  
  — Войско Однорукого, Провидец. Самая смертоносная армия, какую только порождала Малазанская империя. Войско идёт за тобой.
  
  — Мне трястись от страха?
  
  Ток рассмеялся вновь:
  
  — Как пожелаешь. Но твоя Мать знает.
  
  — Думаешь, она боится твоих тупых солдат? Я прощаю твоё невежество, Ток Младший. У дорогой Матушки, как бы это сказать, есть старые… страхи. Лунное Семя. Но позволь я поясню, дабы не возникало дальнейших недоразумений. Тисте анди и их перепуганный Повелитель считают Семя Луны своим домом, но они — лишь ящерицы в заброшенном храме. Они понятия не имеют о великолепии, которое их окружает. Хотя, увы, дорогой Матушке не до таких тонкостей. Теперь в ней теплится разве что огонёк инстинкта, о разуме и речи нет. Яггуты помнят Лунное Семя. Только у меня есть свитки «Блажи Готоса», которые шепчут о к’чейн на’рук — «короткохвостых», неудачных детях Матроны — тех, кто создал механизмы, связавшие чары давно забытыми узлами, строил огромные летающие крепости и оттуда совершал разрушительные нападения на своих длиннохвостых сородичей. Но в конце концов они проиграли. Их уничтожили. Лишь одна повреждённая твердыня уцелела, предоставленная воле ветров. Готос полагает, она уплыла на север, где попалась в ловушку лютой зимы яггутов, на тысячи лет застряла во льдах. Пока её не нашёл Повелитель тисте анди. Теперь ты понимаешь, Ток Младший? Аномандр Рейк понятия не имеет об истинной силе Лунного Семени — силе, которую никогда не получит, даже знай он о ней. Милая Матушка помнит — по крайней мере, какая-то её часть. Конечно, ей нечего бояться. Вокруг на двести лиг нет даже намёка на крепость, мои Крылатые искали высоко в небе, через Пути, всюду. Единственный вывод: Лунное Семя либо утонуло, либо наконец упало. Ты ведь сам говорил, что его изрядно потрепали под Крепью? Теперь ты видишь, Ток, — ваша малазанская армия не пугает никого, включая Матушку. Войско Однорукого сокрушат при нападении на Коралл. И Бруда с его рхиви. И даже Белолицых раздавят — они не приспособлены к таким войнам. Я заберу их всех. И скормлю тебе пару кусочков Дуджека Однорукого — ты же изголодался по мясу? По чему-нибудь, что… не отрыгивали. Верно?
  
  Ток ничего не ответил, даже когда его желудок жадно свело судорогой.
  
  Провидец наклонился ниже и пальцем коснулся виска малазанца.
  
  — Тебя так просто сломать. Все твои надежды. Одну за другой. Даже слишком легко. Ток Младший, твоё единственное спасение — я. Теперь ты это понял, верно?
  
  — Да, — ответил тот.
  
  — Очень хорошо. Тогда молись о милосердии в моей душе. Правда, я там его не нашёл, хотя готов поверить, что маловато искал. Но, возможно, оно там есть. Надейся на это, мой друг.
  
  — Да.
  
  Провидец выпрямился.
  
  — Я слышу крики Матери. Провидомин, отнеси его обратно.
  
  — Как прикажешь, Святейший.
  
  Сильные руки обхватили Тока, легко подняли с холодного пола.
  
  Его вынесли из комнаты. В коридоре провидомин остановился.
  
  — Ток, послушай меня, пожалуйста. Она прикована внизу и часть комнаты вне её досягаемости. Слушай. Я положу тебя туда, куда она не дотянется. Принесу еду, воду, одеяла — Провидец не особо обращает внимание на её крики, особенно сейчас. И вряд ли будет читать в её разуме — он занят куда более важными делами.
  
  — Он сожрёт тебя, провидомин.
  
  — Меня давно уже сожрали, малазанец.
  
  — Мне… мне жаль.
  
  Всё ещё держа Тока на руках, человек ненадолго замолчал, а когда наконец заговорил, его голос дрогнул:
  
  — Ты… ты проявляешь сочувствие. Бездна меня побери, Ток, я потрясён. Просто прими мои скромные усилия…
  
  — С благодарностью, провидомин.
  
  — Спасибо.
  
  Паннионец продолжил путь.
  
  Ток спросил:
  
  — Скажи мне, провидомин, лёд всё ещё сковывает море?
  
  — Не меньше, чем на лигу, Ток. Какой-то неведомый поворот течений расчистил гавань. Но в заливе по-прежнему бушует шторм, а лёд трещит и грохочет, как десять тысяч яростных демонов. Слышишь?
  
  — Нет.
  
  — Да уж, тут почти не слышно. Зато на насыпи в цитадели — уши закладывает.
  
  — Я… я помню ветер…
  
  — Он больше не долетает до нас. Ещё один каприз погоды, которому я рад.
  
  — В пещере Матроны, — произнёс Ток, — ветра нет.
  
  Дерево затрещало, тошнотворный звук прокатился по всей ширине платформы мекросов. Госпожа Зависть шла по склону разбитой улицы вверх, но, услышав треск, остановилась. Уклон неожиданно стал круче, ноги скользили по тонкому слою льда на камнях. Женщина раздражённо зашипела, затем зачерпнула силу своего Пути и взлетела на самую вершину, где стояла Ланас Тог.
  
  Т’ланн имасс даже не покачнулась на своём опасном насесте. Ветер хлестал её изношенную кожу и трепал волосы цвета белой кости. Мечи в груди неупокоенного создания поблёскивали изморозью.
  
  Поравнявшись с ней, госпожа Зависть увидела источник ужасного грохота. Громадная льдина столкнулась с плавучим островом и теперь прокладывала себе путь через платформу. Разрушения сопровождали буруны пенящейся воды с ледяным крошевом.
  
  — Ты только посмотри, — пробормотала Зависть. — Похоже, нас сносит на запад.
  
  — По крайней мере, мы движемся к суше, — ответила Ланас Тог. — И этого вполне достаточно.
  
  — Ещё двадцать лиг до Коралла таким курсом, и всё по пустошам, если я правильно помню карту этих мест. А мне, увы, так надоело ходить пешком. Ты уже видела наш новый дом? Если не обращать внимания на покатый пол и жутковатый вид за окном, он всё-таки роскошен. Ты же знаешь, я терпеть не могу неудобства.
  
  Т’лан имасс не ответила, продолжая смотреть на север.
  
  — Все вы одинаковы, — сморщила носик госпожа Зависть. — Чтобы хоть немного разговорить Тлена, у меня ушли недели.
  
  — Ты раньше уже называла это имя. Кто такой Тлен?
  
  — Онос Т’лэнн, Первый Меч. Когда мы виделись в последний раз, он был даже более грязным, чем ты, дорогая, так что у тебя ещё есть надежда.
  
  — Онос Т’лэнн. Я видела его однажды.
  
  — Дай угадаю — Первое Соединение?
  
  — Да. Он был против Обряда.
  
  — И поэтому ты его ненавидишь.
  
  Т’ланн имасс ответила не сразу. Палуба под ними сильно вздрогнула, их край нырнул вниз, а когда льдина наконец сползла обратно в море, снова выровнялся. Ланас Тог даже не покачнулась. Она заговорила:
  
  — Ненавижу? Нет. Конечно, я была не согласна с ним. Мы все не слушали его, и он сдался. Это общее поверье.
  
  Госпожа Зависть помолчала, затем скрестила руки и спросила:
  
  — Что именно?
  
  — Что истина подтверждается числом сторонников. Если многие верят, что нечто — верно, так оно и обязано быть. Когда я увижу Оноса Т’лэнна в следующий раз, скажу, что только он и был прав.
  
  — Не думаю, чтобы он затаил обиду, Ланас Тог. Я размышляла над этим: мне кажется, именно поэтому он особенный среди всех т’лан имассов.
  
  — Он — Первый Меч.
  
  — Недавно у меня состоялся другой удивительный разговор. С Моком. Мне было любопытно, почему он с братьями до сих пор не вызвал тебя на поединок. И Сену, и Турул сражались с Тленом и проиграли. Мок был следующим. Похоже, сегулехи не дерутся с женщинами, если те их не трогают. Поэтому, в качестве предупреждения: не нападай на них.
  
  — У меня нет на то причин, госпожа Зависть. Однако если они появятся…
  
  — Ладно, скажу прямо. Тлену тяжело далась победа над Сену и Турулом. А с Моком… что ж, это была почти случайность. Думаешь, ты искуснее Первого Меча, Ланас Тог? Если ты действительно хочешь добраться до Второго Соединения целиком, а не по кусочкам, то прояви толику выдержки.
  
  Железо скрипнуло по кости, когда Ланас Тог пожала плечами.
  
  Её собеседница вздохнула:
  
  — Что меня расстроит больше? Попытка поддержать разговор с тобой и сегулехами или печальные глаза страдающей волчицы? О Гарате даже упоминать не хочу — кажется, он до сих пор на меня дуется.
  
  — Проснулась ай, — произнесла Ланас Тог.
  
  — Да знаю я, знаю, и, если честно, моё сердце разрывается от жалости к ней или, по крайней мере, к несчастной богине внутри. Хотя они обе
  заслуживают сочувствия, верно? Провести вечность одинокой не-совсем-смертной волчицей — не самая завидная участь.
  
  Т’лан имасс повернула голову:
  
  — Кто преподнёс ей такой мучительный дар?
  
  Госпожа Зависть пожала плечами, улыбнувшись возможности вернуть жест.
  
  — Брат, который — ошибочно — полагал, будто поступает милосердно. Ладно, может, я слегка упростила ответ. Мой брат нашёл богиню, которая сильно пострадала во время Падения и нуждалась в теплокровном сосуде, где её дух обрёл бы приют и исцеление. Озарение. Стая ай погибла, а сама она была ещё слишком мала, чтобы выжить в одиночку. Хуже того, она осталась последней на всём континенте.
  
  — У твоего брата было странное представление о милосердии, госпожа Зависть.
  
  — Согласна. Оказывается, у нас есть что-то общее! Изумительно!
  
  Мгновение спустя всё возбуждение исчезло, когда она внимательно посмотрела на стоявшую рядом Ланас Тог.
  
  — Ох, — пробормотала Зависть. — Какая же это горькая истина.
  
  Ланас Тог вновь перевела взгляд на северо-запад, туда, где раскинулось во всём своём буйстве море.
  
  — Чаще всего истины именно таковы, — произнесла она.
  
  — Что ж! — Госпожа Зависть запустила руку в волосы. — Пойду, взгляну в тоскливые глаза волчицы. Просто чтобы улучшить настроение, ты же понимаешь. И знаешь, у Тлена было хотя бы чувство юмора.
  
  — Он — Первый Меч.
  
  Что-то бормоча себе под нос, госпожа Зависть спустилась вниз, иногда задевая туфельками оледенелые булыжники и остановилась лишь у входа в дом.
  
  — Ох! Это было довольно забавно! Своеобразно. Так необычно!
  
  Карга уже подпрыгивала от ярости. Бруд свысока смотрел на великую ворониху. С другой стороны стояла Корлат. Каллор находился поодаль в полудюжине шагов. По левую руку внизу на склоне двигалось широкими рядами войско, в то время как справа в двух тысячах шагах ревело стадо бхедеринов.
  
  Корлат отметила, что животных стало меньше. Переправа унесла сотни жизней.
  
  Её размышления прервало громкое шипение Карги.
  
  Великая ворониха наполовину раскрыла крылья, замерев прямо напротив Воеводы.
  
  — Ты не понимаешь, к чему это приведёт! Дурак! Мерин! Где Аномандр Рейк? Отвечай! Мне нужно ему сказать — предупредить его…
  
  — О чём? — спросил Бруд. — О том, что несколько сотен кондоров прогнали тебя?
  
  — В этих гнусных грифах скрывается неведомая магия! Нас специально удерживали на расстоянии, ты, безмозглый детина!
  
  — От Коралла и его окрестностей, — сухо кивнул Каллор. — А мы только-только завидели Лест, Карга. Решать проблемы будем по очереди.
  
  — Идиот! Думаешь, они сидят сложа руки? Они готовятся
  …
  
  — Разумеется, — протянул Каллор, свысока глядя на великую ворониху. — И что с того?
  
  — Что случилось с Лунным Семенем? Мы знаем о планах Рейка — всё ли у него получилось? Я не могу найти цитадель! Я не могу найти его! Где Семя Луны?
  
  Никто не ответил.
  
  Карга поникла.
  
  — Вы знаете ещё меньше, чем я! Верно? Всё это пустая бравада! Нам конец! — Чёрные блестящие глазки великой воронихи нашли и пригвоздили взглядом Корлат. — Твой Повелитель потерпел неудачу, да? И с ним три четверти всех тисте анди! А хватит ли вас, Корлат? Хва…
  
  — Карга, — пророкотал Бруд, — мы спрашивали о малазанцах, а не о твоих страхах.
  
  — Малазанцы? Они идут! Что ещё они могут делать? Бесконечные обозы на дороге, пыль везде. Приближаются к Сетте, которая под завязку забита высохшими на солнце трупами!
  
  Каллор зарычал.
  
  — Тогда они очень быстро пересекут город. Будто в спешке. Воевода, тут какой-то обман.
  
  Бруд нахмурился, скрестил руки.
  
  — Ты слышал птицу, Каллор. Малазанцы идут
  . Быстрее, чем ожидалось, правда, но и только.
  
  — Ты не хочешь замечать очевидного, — раздражённо ответил Каллор.
  
  Не обращая на него внимания, Бруд снова обернулся к великой воронихе.
  
  — Прикажи своим родичам присматривать за ними. О том, что случится в Коралле, будем беспокоиться, когда достигнем Маурика и соберём силы. И наконец — Карга, хотя бы из уважения к своему Повелителю, Аномандру Рейку, верь в него.
  
  — Вы хотите победить верой
  ? Безумие! Мы должны готовиться к худшему!
  
  Мысли Корлат вновь унеслись далеко отсюда. В последнее время она часто витала в облаках. Она позабыла, на что способна любовь, которая пустила корни, оплетая её душу, туманила разум; навязчивые мысли зрели, будто соблазнительный плод. Она чувствовала, как любовь живёт, растёт внутри неё, предъявляя права на всю её, без остатка.
  
  Страх за свой народ и Повелителя казался почти бессмысленным. Если действительно возникнет необходимость — она откроет Путь и свяжется с Рейком через Куральд Галейн. Но она не видела нужды в этом. Война управится и сама.
  
  Все до единого её желания таились в глазах одного человека. Смертного мужчины, решительного, отчаянно благородного. Уже немолодой, душа испещрена шрамами — но всё же он доверился ей.
  
  Почти невозможно поверить.
  
  Она вспомнила их первую встречу вблизи. Она стояла подле Мхиби и Серебряной Лисы и держала ребёнка за руку. Он прибыл на место переговоров с Дуджеком. Солдат, чьё имя она уже знала как имя заклятого врага, чьи тактические умения побеждали Бруда раз за разом, несмотря на малое количество малазанцев.
  
  Уже тогда он притягивал к себе её взгляд, как магнит.
  
  И не только её, поняла она внезапно. Повелитель назвал его другом. У неё до сих пор перехватывало дыхание от одной только мысли об этом. Аномандр Рейк за всё время их знакомства назвал другом только одного человека. Каладана Бруда. И между этими двумя мужчинами лежали тысячи лет разделённого на двоих опыта, нерушимого товарищества. Бессчётные столкновения, конечно, были, но никогда не случалось последней, разрушительной ссоры.
  
  Корлат прекрасно понимала, что ключом к их мирному сосуществованию было внушительное расстояние друг от друга, которое лишь подчёркивали редкие встречи.
  
  Она верила, что эти взаимоотношения никогда не прекратятся. И из них, спустя века, выросла дружба.
  
  Но Рейк провёл лишь несколько вечеров в компании Скворца. Они говорили неизвестно о чём. И этого оказалось достаточно.
  
  Что-то общее породнило их. Что-то, чего я не могу увидеть. Аномандра Рейка нельзя понять, нельзя прикоснуться к его истинной сущности. Я никогда не знала, что кроется в глазах моего Повелителя. Чувствовала лишь невообразимую глубину, но не могла ухватить главного.
  
  Однако Скворец — мой дорогой смертный возлюбленный — я не могу увидеть всего сокрытого в нём, лишь догадываюсь о цене такой сдержанности. Вижу кровь, но не рану. И я ощущаю его силу — даже в последний раз, когда он был так утомлён…
  
  Прямо на юге виднелись стены Леста. Похоже, со времени паннионского завоевания их даже не начали чинить. Воздух над городом был чистым — ни единой птицы. Разведчики рхиви доложили, что за стенами нет ничего, кроме обуглившихся костей, усеявших улицы. Когда-то Лест славился своими садами, но поток воды иссяк много недель назад, а огонь, охвативший весь город, не оставил от деревьев ничего, кроме пепла — даже отсюда Корлат видела тёмные пятна копоти на стенах.
  
  — Погибель! — каркнула Карга. — Лишь о ней повествует всё! Отсюда до самого Маурика. Пока наш союз не распадётся на наших глазах.
  
  — Ничего подобного, — пробасил Бруд, между его бровей залегли глубокие складки.
  
  — Да? И где же Серебряная Лиса? Что случилось с Мхиби? Почему «Серые мечи» и Легион Трейка идут так далеко впереди? Почему малазанцы столь жаждут поскорее покинуть наши ряды? А теперь ещё и Аномандр Рейк в Лунном Семени исчез! Тисте анди…
  
  — Живы, — отрезала Корлат. Её терпение наконец лопнуло.
  
  Карга развернулась к ней.
  
  — Ты уверена?
  
  Корлат кивнула. Но… уверена ли я? Нет. Должна ли я найти их? Нет. Мы увидим в Коралле то, что до́лжно. И это всё.
  Её взгляд медленно скользнул на запад. А ты, мой дорогой возлюбленный, похититель всех моих мыслей, ты когда-нибудь отпустишь меня?
  
  Пожалуйста. Не надо. Никогда.
  
  Итковиан ехал возле Остряка и смотрел на двух «серых мечей», верхом направлявшихся к Кованому щиту и Дестрианту.
  
  — Откуда они? — спросил Остряк.
  
  — Фланговый арьергард, — ответил Итковиан.
  
  — Похоже, с вестями.
  
  — Вероятно, сударь.
  
  — Да? И тебе не любопытно? Они обе просили тебя ехать с ними — если бы ты согласился, то уже слушал бы доклад, а не топтался бы тут вместе с нами, голью да швалью. Хм, а это идея — разделю своё войско на две роты и назову одну Голь, а вторую…
  
  — Заткнись, Худа ради! — рявкнула сзади Скалла.
  
  Остряк развернулся в седле:
  
  — И давно ты прячешься в нашей тени, женщина?
  
  — Я никогда не пряталась в тени, Остряк. Ни твоей, ни Итковиана. Ни любого другого мужчины. Кроме того, солнце от нас по правую руку, и я могла бы сказать, что это вы в моей тени, но, конечно, я этого не скажу.
  
  — Конечно. Иными словами, — ухмыльнулся Смертный меч, — ты — женщина за мной.
  
  — На что ты намекаешь, свинья?
  
  — Всего лишь говорю очевидное, красавица.
  
  — В самом деле? Но ты ошибся. Я вообще-то ехала к «Серым мечам», только вот вы мне, олухи, путь перегородили.
  
  — Скалла, это не дорога, это равнина. Как, Худ побери, мы перегородили тебе путь, когда ты можешь поехать на лошади куда угодно?
  
  — Придурки. Ленивые свиньи. Хоть кому-то
  должно же быть интересно? И у этого кого-то должны быть мозги. Видимо, именно поэтому вы двое просто ошиваетесь рядом, изнывая от любопытства, о чём там говорят всадники, и ни Худа не делая, чтобы это узнать. Потому что вы оба — безмозглые. А я…
  
  — А вы, сударыня, — сухо перебил её Итковиан, — разговариваете с нами. Кстати, грубо вмешавшись в чужую беседу…
  
  — Которая закончилась! — рявкнула женщина, рывком повернула голову лошади влево и поскакала прочь.
  
  Мужчины смотрели, как Скалла приближается в другой колонне.
  
  Спустя мгновение, Остряк пожал плечами и произнёс:
  
  — Хотел бы я знать, что она услышит.
  
  — Я тоже, — отозвался Итковиан.
  
  Они продолжили путь, кони шли неторопливо. Позади шёл Легион Остряка — беспорядочной толпой, точно морские пираты, что рыщут по округе в поисках деревеньки для грабежа. Недавно Итковиан предположил, что немного муштры не повредило бы войску. Остряк на это только ухмыльнулся и промолчал.
  
  Смертный меч Трейка презирал армии; на самом деле, он презирал всё, что хоть как-то связано с военным делом. Ему было плевать на дисциплину, у него был один офицер — к счастью, бывший солдат-лестиец — который кое-как управлялся с уже полутора сотнями последователей: фанатичных оборванцев, которых Остряк в шутку назвал Легионом Трейка.
  
  Остряк был полной противоположностью Итковиана.
  
  — Она возвращается, — пробасил Смертный меч.
  
  — У неё не очень довольный вид, — заметил Итковиан.
  
  — Ага. Говорят, им иногда бывает неприятно сидеть в седле.
  
  Итковиан взглянул на собеседника:
  
  — Примите мои извинения. Я полагал, что вы с ней…
  
  — Пару раз, — ответил Остряк. — Увы, когда мы оба были пьяные. Думаю, она порядком тогда захмелела. Мы не обсуждали это, в общем-то. Как-то раз разговор об этом зашёл, но мы тут же заспорили о том, кто больше опозорился… Эй, красавица! Что нового?
  
  Она натянула вожжи, лошадь подняла копытами пыль.
  
  — И с какого Худа я должна тебе говорить?
  
  — И с какого Худа ты тогда вернулась к нам?
  
  Скалла сердито нахмурилась.
  
  — Я возвращалась на своё место, олух. Итковиан, если только что на твоём лице был хотя бы намёк на улыбку, мне придётся тебя убить.
  
  — Никоим образом, сударыня.
  
  — Рада это слышать.
  
  — Итак? — спросил у неё Остряк.
  
  — Что?
  
  — Вести, женщина!
  
  — Ах, это. Удивительные вести, конечно, только такие и слышно в последнее время, верно? Приятные откровения. Счастливые времена…
  
  — Скалла.
  
  — Старые друзья, Остряк. Плетутся в лиге позади нас. Большая костяная карета, запряжённая Худ знает кем. И тащит за собой ещё два фургона со всяким хламом… я сказала «хламом»? То есть «добычей», конечно, в том числе и несколько почерневших на солнце трупов. А на ко́злах сидит старик. С паршивой кошкой на коленях. Кто бы мог подумать? Старые знакомые, да?
  
  Лицо Остряка окаменело, взгляд похолодел.
  
  — Бука не было?
  
  — Даже его лошади. Либо он улетел, либо…
  
  Смертный меч развернулся и пришпорил лошадь.
  
  Итковиан растерялся. Он взглянул на Скаллу и удивился, увидев в её зелёных глазах неприкрытое сочувствие.
  
  — Догони его, а? — тихо попросила женщина.
  
  Итковиан кивнул, опустил забрало малазанского шлема. Чуть сместил свой вес, слегка тронул поводья, и конь уже развернулся.
  
  Жеребец явно радовался возможности размять ноги, и — поскольку нёс меньший груз — сумел довезти Итковиана до Остряка через две трети лиги. Лошадь Смертного меча уже тяжело дышала.
  
  — Сударь! — окликнул даруджийца Итковиан. — Шагом, сударь! Иначе обратно нам придётся ехать вдвоём в одном седле!
  
  Остряк выругался так, будто хотел заставить лошадь скакать ещё быстрее, затем сдержался, выпрямился в седле, отпустил поводья — галоп быстро сменился карьером.
  
  — Теперь, быстрой рысью, сударь, — посоветовал Итковиан. — На шаг перейдём шагов через сто, чтобы она смогла вытянуть шею и открыть дыхательные пути.
  
  — Прости, Итковиан, — сказал Остряк чуть погодя. — В последнее время жара в моей ярости нет, но от того она, боюсь, лишь смертоноснее.
  
  — Трейк бы…
  
  — Нет, друг, даже не пытайся. Я уже говорил. Мне плевать, чего там Трейк от меня хочет или ожидает. Так что всем вам лучше перестать меня считать Худ знает чем. «Смертный меч» — терпеть не могу титулатуру. Ещё когда караваны охранял, ненавидел, если называли меня «капитаном». С таких я обычно больше денег брал.
  
  — Вы собираетесь навредить тем путешественникам, сударь?
  
  — Ты прекрасно знаешь, кто они.
  
  — Да.
  
  — У меня был друг…
  
  — Да. Его ведь зовут Бук? Я его помню. Человек, раздавленный горем. Я предлагал принять его бремя, но он отказался.
  
  Остряк резко повернулся.
  
  — Предлагал?.. А он?..
  
  Итковиан кивнул.
  
  — Возможно, мне стоило быть более… прямолинейным.
  
  — Тебе стоило схватить его за шкирку и сделать это, хотел он там или нет. Ведь то же сделала с Первым Сыном Мёртвого Семени, Анастером, эта женщина, ну, которая стала новым Кованым щитом, верно? И он теперь скачет с ней бок о бок…
  
  — И ничего не помнит. Он — ничто, пустая оболочка, сударь. В нём не было ничего, кроме боли. А когда её забрали, вместе с ней исчезла и его сущность. Вы бы хотели такой же участи для Бука, сударь?
  
  Остряк нахмурился.
  
  Обзор закрывали изъеденные ветром холмы, но, по словам Скаллы, им оставалось меньше лиги, с ветром уже доносился приглушённый стук, который предупреждал двух мужчин о приближении фургона.
  
  Едва они достигли вершины холма, сразу пришлось натянуть поводья, чтобы не врезаться в запряжённых волов.
  
  На голове Эмансипора Риза красовалась широкая грязная повязка, которая обхватывала его голову, частично прикрывая разбухшую щёку и заплывший правый глаз. Увидев двух неожиданно появившихся всадников, кошка на коленях Риза завопила и вскарабкалась по груди слуги на левое плечо, запрыгнула на крышу жуткого фургона, где скрылась в куче шкур и костей к’чейн че’маллей. Риз и сам запрыгнул на облучок, чуть не свалившись с него, прежде чем выровняться.
  
  — Плидулки! Фачем фы это фделали? Худоф дух!
  
  — Наши извинения, сударь, за то, что так вас испугали, — сказал Итковиан. — Вы ранены…
  
  — Ланен? Дфа. Фуба. Фломал их. Олифкофая коффочка.
  
  Итковиан недоумённо посмотрел на Остряка.
  
  Смертный меч пожал плечами:
  
  — Оливковая косточка, наверное?
  
  — Да! — Риз быстро закивал и тут же вздрогнул от резкого движения. — Ффо фам нуфно?
  
  Остряк глубоко вдохнул, затем сказал:
  
  — Правда, Риз. Где Бук?
  
  Слуга пожал плечами.
  
  — Неф его.
  
  — Они его…
  
  — Неф! Уфол! Улефел! — он помахал руками вверх-вниз. — Флоп-флоп! Дофло? Неф?
  
  Остряк выдохнул, отвёл взгляд, затем медленно кивнул.
  
  — Вполне, — ответил он немного погодя.
  
  Открыв дверцу, из фургона выглянул Бошелен.
  
  — Почему мы останови… о, капитан… и «Серый меч», я полагаю, но где твоя форма, господин?
  
  — Не думаю, что…
  
  — Неважно, — прервал его Бошелен, вылезая. — На самом деле мне неинтересно. Итак, господа, у вас, видимо, есть какое-то дело ко мне? Прошу простить за грубость, я в последнее время крайне утомлён и нетерпелив, увы. И прежде чем вы скажете ещё хоть слово, я бы порекомендовал не раздражать меня. Если меня бесцеремонно перебьют ещё хоть раз, у меня окончательно лопнет терпение, а это крайне неприятно заканчивается для окружающих, уверяю вас. А теперь — что вам от нас нужно?
  
  — Ничего, — ответил Остряк.
  
  Тонкая чёрная бровь некроманта взлетела вверх:
  
  — Ничего?
  
  — Я пришёл спросить о Буке.
  
  — О Буке? Кто… ах да, о нём. Что ж, когда увидите его в следующий раз, передайте, что он уволен.
  
  — Передам.
  
  Последовавшее молчание прервал Итковиан, прочистив горло.
  
  — Сударь, — обратился он к Бошелену. — Ваш слуга сломал зуб и, похоже, испытывает значительное неудобство. Уверен, что с вашим искусством…
  
  Бошелен обернулся и посмотрел на Риза:
  
  — Ах, это объясняет повязку на голове. Признаться, я уже и сам задумывался… думал, может, новая местная мода? Но, как оказалось, вовсе нет. Что ж, Риз, похоже, мне придётся ещё раз попросить Корбала Броша подготовиться к операции — это уже третий сломанный зуб, да? Снова оливки, не сомневаюсь. Если ты настолько уверен, что косточки оливок смертельно ядовиты, то почему проявляешь подобную беспечность, употребляя эти плоды в пищу? Ах, не бери в голову.
  
  — Не нафа опелации, пошалуйффа! Неф! Плофу!
  
  — Что ты там бормочешь, старик? Тихо! И вытри слюну — это отвратительно. Думаешь, я не вижу, что ты страдаешь, слуга? Из твоих глаз катятся слёзы, и ты бледен — мертвенно-бледен. Посмотри, как тебя трясёт — нельзя больше медлить! Корбал Брош! Выходи и захвати свою чёрную сумку! Корбал!
  
  Фургон в ответ слегка затрясся.
  
  Остряк развернул коня. Итковиан последовал его примеру.
  
  — Что ж, до встречи, господа! — сказал им Бошелен. — Будьте покойны, я благодарен вам за то, что обратили моё внимание на состояние слуги. И он, разумеется, тоже благодарен и, несомненно, сказал бы вам «спасибо», если бы мог говорить.
  
  Остряк поднял руку в прощальном жесте.
  
  Они поехали догонять Легион Трейка.
  
  Некоторое время оба молчали, пока внимание Итковиана не привлекли тихие звуки со стороны Остряка. Смертный меч смеялся.
  
  — Что вас так развеселило, сударь?
  
  — Ты, Итковиан. Думаю, Риз будет проклинать твою заботу до конца своих дней.
  
  — Странное проявление благодарности. Разве его не вылечат?
  
  — Нет, я уверен, что вылечат, Итковиан. Но вот тебе тема для размышлений. Иногда лечение хуже болезни.
  
  — Вы не могли бы пояснить?
  
  — Спроси Эмансипора Риза в следующий раз, когда увидишь.
  
  — Что ж, сударь, так и сделаю.
  
  Зловоние дыма впиталось в стены, а старые пятна крови на коврах свидетельствовали о гибели аколитов в коридорах, залах и пристройках по всему зданию.
  
  Колл гадал, рад ли Худ тому, что его чад отправили к нему прямиком из храма.
  
  Казалось, осквернить место, посвящённое смерти, не так-то легко. Даруджиец сидел на каменной лавочке перед погребальным залом и чувствовал дыхание неугасшей силы, холодной и безразличной.
  
  Мурильо мерил шагами широкий главный коридор справа, то появляясь, то исчезая из поля зрения.
  
  В святой гробнице Рыцарь Смерти готовил место для Мхиби. Уже прошло три колокола с тех пор, как избранный слуга Худа вошёл в зал и двери за ним сами собой захлопнулись.
  
  Колл выждал, пока Мурильо снова появится.
  
  — Он не может выпустить из рук мечи.
  
  Мурильо остановился, бросил на друга взгляд.
  
  — И?
  
  — Ну, — пробормотал Колл, — наверное, у него ушло три колокола на то, чтобы сделать кровать.
  
  Лицо Мурильо выражало явственное подозрение.
  
  — Это ты пошутить пытался?
  
  — Не совсем. Я думал более приземлённо. Пытался представить, насколько же неудобно что-либо делать с прилипшими к рукам мечами. Вот и всё.
  
  Мурильо хотел было что-то сказать, но передумал, выругался под нос, развернулся и возобновил своё занятие.
  
  Они привезли Мхиби в храм пять дней назад, уложив её в комнате, которая принадлежала прежде какому-то важному жрецу. Разгрузили повозку, разложили еду и воду на полках среди осколков сотен разбитых кувшинов. Стены и пол оказались липкими от вина, воздух пропитался приторной сладостью, словно передник корчмаря.
  
  Вся еда теперь отдавала вином, напоминая Коллу о без малого двух потерянных годах беспробудного пьянства, когда он погружался в тёмные глубины страдания так, как может утопать только человек, упоённый жалостью к себе. Он был бы рад теперь назвать человека, которым был, незнакомцем, но у мира была неприятная привычка незаметно вертеться, и то, к чему ты вроде бы повернулся спиной, возникало вдруг прямо перед носом.
  
  Даже хуже, для него попытки самопознания были воронкой в песке, на дне которой ждала паучиха. И Колл понимал, что легко может сам себя сожрать.
  
  Мурильо вновь вошёл в зал.
  
  — Муравей пляшет вслепую, — произнёс Колл.
  
  — Что?
  
  — Старая детская сказка, помнишь её?
  
  — Ты свихнулся, да?
  
  — Пока что нет. По крайней мере, не думаю.
  
  — Но очень на это похоже. В конце концов, сам-то не узнаешь, свихнулся или нет, Колл.
  
  Тот смотрел, как Мурильо вновь развернулся, сделал шаг и скрылся за углом.
  
  Мир незримо вращается вокруг нас. Слепой танец по кругу. Нельзя убежать от себя самого, и все мечты — яркие ночью, но тусклые днём. И те, и другие — заведомо губительны. Как звали того прокля́того поэта? Злопамятный. Утверждал, что сирота. И написал тысячу историй, чтобы запугивать детишек. Толпа его побила камнями в Даруджистане, но он уцелел. Думаю, дело происходило много лет назад. А сейчас его истории живут на улицах. Дети играют и поют песенки-считалочки.
  
  Проклятый ублюдок, как по мне.
  
  Колл встряхнулся, пытаясь очистить разум перед новой волной воспоминаний. Прежде чем украсть его титул, прежде, чем уничтожить его, Симтал сказала, что у неё будет от него ребёнок. Колл гадал, а был ли ребёнок вообще — Симтал сражалась ложью там, где другие использовали кинжал. Не было никакого торжественного объявления о рождении. Впрочем, Колл вполне мог пропустить такую весть, поскольку именно тогда усердно опускался на самое дно. Но друзья должны были знать. Должны были сказать ему, если не тогда, то сейчас…
  
  Мурильо опять появился в поле зрения.
  
  — Погоди-ка, — пробасил Колл.
  
  — Что теперь? Жуки опрокинулись на спину? Черви ползают в норах по кругу?
  
  — Вопрос, Мурильо.
  
  — Ну, если настаиваешь.
  
  — Ты когда-нибудь слышал о ребёнке Симтал?
  
  Он пристально следил за лицом друга, сощурив глаза.
  
  — Не тот вопрос, который стоит задавать в этом храме, Колл.
  
  — Я уже его задал.
  
  — Не думаю, что ты готов…
  
  — Не тебе судить и не тебе лучше знать об этом, Мурильо. Проклятье, я сидел в Совете месяцами! И я все ещё не готов?
  Что за глупость считать…
  
  — Хорошо-хорошо! Ответ такой: ходят слухи.
  
  — Не ври мне.
  
  — Не вру. Сразу после твоего, кхм… падения… она больше, чем несколько месяцев, не показывалась на людях. Объяснялось, конечно, трауром, но все понимали…
  
  — Я знаю, что они понимали. Значит, она пряталась некоторое время. Продолжай.
  
  — Ну, мы думали, она укрепляет позиции. За кулисами. Раллик следил за ней. По крайней мере, я думаю, что следил. Он должен знать больше.
  
  — И вы двое никогда не обсуждали подробности того, что она замышляет или как она выглядит? Мурильо…
  
  — Ну что Раллик знает о материнстве?
  
  — Когда бабы ждут ребёнка, у них животы раздуваются, и грудь набухает. Полагаю, наш убийца видел парочку-другую брюхатых женщин на улицах Даруджистана — или он думал, они проглотили по арбузу целиком?
  
  — Можно и без сарказма, Колл. Я говорю только, что он не был уверен.
  
  — А как насчёт слуг поместья? Недавно родившие женщины?
  
  — Раллик никогда не упоминал…
  
  — Ого, какой наблюдательный убийца.
  
  — Ладно! — прервал его Мурильо. — Вот что я думаю! У неё был ребёнок. Она отослала его. Куда-то. Она бы его не бросила просто так, потому что рано или поздно ребёнок бы пригодился — его можно было бы представить законным наследником, устроить выгодный брак, да что угодно. Симтал не была благородного происхождения: какие бы связи у неё ни сохранились из прежней жизни — она их скрывала ото всех, включая тебя самого, как ты прекрасно знаешь. Думаю, она кому-то из таких знакомых передала ребёнка, отослала туда, где никто и не подумает искать.
  
  — Почти три, — произнёс Колл. Медленно откинулся, оперев голову о стену. Прикрыл глаза. — Три года…
  
  — Наверное. Но всё это время не было никакого способа найти…
  
  — Вам всего-то и нужна была моя кровь. И тогда Барук…
  
  — Ну да, — оборвал Мурильо, — мы бы просто ночью пришли и пустили бы тебе кровь, пока ты был в стельку пьян.
  
  — Почему нет?
  
  — Потому, дубина, что от этого не было бы никакого проку!
  
  — Убедил. Но я уже несколько месяцев как завязал, Мурильо.
  
  — Так сделай это, Колл. Пойди к Баруку.
  
  — Пойду. Теперь-то я знаю.
  
  — Послушай, друг, я видел много пьяниц за свою жизнь. Ты держишься четыре, пять месяцев, и тебе это кажется вечностью. Но я-то до сих пор вижу человека, который счищает рвоту с одежды. Человека, который может скатиться обратно в любой момент. Я не собираюсь давить — ещё слишком рано…
  
  — Я услышал тебя и не виню за такое решение. Ты прав в своих опасениях. Но то, что я вижу теперь — причину. Наконец-то настоящая причина, чтобы держать себя в руках.
  
  — Колл, я надеюсь, ты не собираешься просто так взять, прийти в чей-то дом, где вырос твой ребёнок, и забрать его?
  
  — Почему нет? Он мой.
  
  — А дальше его ждёт место на каминной полке, да?
  
  — Думаешь, я не смогу вырастить ребёнка?
  
  — Я знаю,
  что ты не можешь, Колл. Но если ты всё-таки хочешь это сделать правильно, то можешь заплатить, чтобы видеть, как он растёт и что у него есть возможности, которые иначе он не получит.
  
  — Тайный благодетель. Ха. Это будет… благородно.
  
  — Давай по-честному: это будет удобно,
  Колл. Не благородно, не героично.
  
  — И ты называешь себя другом.
  
  — Да.
  
  Колл вздохнул.
  
  — Имеешь полное на то право, в то время как я понятия не имею, что сделал, чтобы заслужить такую дружбу.
  
  — Я не хочу вгонять тебя в ещё большее уныние, так что обсудим это как-нибудь попозже.
  
  Тяжёлые каменные двери в гробницу распахнулись.
  
  Рыцарь Смерти шагнул в коридор и встал точно перед Мурильо.
  
  — Принесите женщину, — произнёс воин. — Приготовления закончены.
  
  Колл подошёл ко входу и заглянул внутрь. Посреди гладкого каменного пола в центре залы зияла огромная дыра. У боковой стены валялась груда битого камня. Внезапно похолодев, даруждиец протиснулся мимо Рыцаря Смерти.
  
  — Худов дух! — воскликнул он. — Да это же саркофаг!
  
  — Что? — взвыл Мурильо, стремглав кинувшись к Коллу. Он вытаращился на погребальную яму, затем обернулся к Рыцарю. — Мхиби жива, ты, болван!
  
  Воин вперил безжизненный взгляд в Мурильо.
  
  — Приготовления завершены, — повторил Рыцарь Смерти.
  
  Мхиби брела пустошью, по щиколотку утопая в пыли. Тундра исчезла вместе с её преследователями, демоническими охотниками, которые так долго составляли ей непрошеную компанию. Мхиби поняла, что опустошение вокруг оказалось гораздо хуже. Ни травы под ногами, ни сладкого прохладного ветерка. Жужжание мух, этих мелких жадных до её плоти созданий, тоже исчезло, хотя кожа всё ещё чесалась, словно несколько насекомых избежали уничтожения.
  
  Рхиви слабела. Молодые мышцы будто каким-то невообразимым образом истончились. Не только усталость, но и что-то вроде постоянного растворения. Она медленно таяла, и понимание этого было страшней всего.
  
  На бесцветном небе над головой не было ни облака, ни даже солнца, хотя из невидимого источника лился слабый свет. Небо казалось невозможно далёким — смотреть вверх грозило потерей рассудка, сознание отказывалось понимать то, что видели глаза.
  
  Поэтому Мхиби старалась смотреть только перед собой. Взгляду, куда ни кинь, было не за что зацепиться. Она, должно быть, уже ходила по кругу, пусть и очень большому, но собственных следов пока не встречала. У неё не было целей в этом путешествии духа, как и воли, чтобы попытаться изменить гибельный пейзаж, теперь Мхиби это понимала.
  
  Её лёгкие болели, будто тоже отказывались работать. Мхиби казалось, что она и сама скоро растворится, это юное тело умрёт совсем не так, как она боялась так долго. Её не разорвут на части волки. Волки исчезли. Нет, она знала, что всё изменилось — стало другим, таинственным, обернулось загадкой, которую она ещё не разрешила. А сейчас слишком поздно. Небытие пришло и к ней.
  
  Бездна, которая являлась к ней в кошмарах давным-давно, была оплотом хаоса, ярости, взращённой в душах, ядовитых воспоминаний, которые множились и разлетались всё дальше на крыльях бури. Наверное, те видения породил её собственный разум. Теперь, куда бы ни устремила взгляд, она видела истинную Бездну…
  
  Что-то нарушило неясную линию горизонта справа, что-то чудовищное и сгорбленное, звериное. Этого создания не было там мгновение назад.
  
  Или, может, было. Может, этот мир был очень изогнут, и когда она сделала несколько шагов, увидела то, что лежало за краем.
  
  Рхиви в ужасе закричала, когда её ноги сами изменили направление, понесли её прямо к чудовищу.
  
  С каждым пройдённым шагом оно становилось всё больше, кошмарно разрасталось, пока не заняло треть неба. Розовые прожилки, хрупкие, вздымающиеся вверх кости, клетка из рёбер, каждое испещрено шрамами, узловатыми канатами, пористыми наростами, трещинами, сколами и надломами. Натянутая кожа между костями просвечивала, открывая взору внутренности. Кровеносные сосуды пронизывали кожу, дрожали и пульсировали тусклым красным светом.
  
  Для этого существа буйство жизни заканчивалось. Как и для неё.
  
  — Ты моё? — спросила Мхиби дрожащим голосом, когда подошла ещё на двадцать шагов к кошмарной клетке. — Это моё сердце лежит внутри? Замедляясь с каждым ударом? Ты — это я?
  
  Внезапно её захлестнули чувства — не её собственные, а пришедшие откуда-то из глубины клетки. Мука. Невыносимая боль.
  
  Она хотела убежать.
  
  Но существо почувствовало её. И приказало остаться.
  
  Подойти ближе.
  
  На расстояние вытянутой руки.
  
  Коснуться.
  
  Мхиби закричала. Она упала на колени в забивающем глаза облаке пыли, чувствуя, как будто разрывается на части — её дух, каждая её частичка восстала в последний раз в отчаянной попытке выжить. Сопротивляться призыву. Убежать.
  
  Но она не могла пошевелиться.
  
  К ней потянулась сила. Потащила.
  
  Земля вздрогнула и накренилась. Пыль улеглась. Стала гладкой, как стекло.
  
  Стоя на четвереньках, Мхиби вскинула голову, мир вращался перед слезящимися глазами.
  
  Рёбра исчезли. Вместо них вздымались ноги.
  
  Кожа превратилась в паутину.
  
  Мхиби скользила вниз.
  
  Глава двадцать третья
  
  Если бы Чёрные моранты были разговорчивы, история Свершителя Вывиха была бы известна. И знай мы о ней — о временах до союза с Малазанской империей, о его деяниях во время кампании в Генабакисе, а также о его жизни в самой Морантской гегемонии — можно предположить, что повесть эта породила бы не одну легенду.
  Бадарк Натийский.
  Утраченные герои
  
  На западе, затмевая звёзды, высились горы Видения. Прислонившись спиной к корням поваленного дерева, Хватка плотнее закуталась в плащ. По левую руку от неё, за освещённой звёздами рекой чернели изрезанной линией далёкие стены Сетты. Город оказался ближе к реке и горам, чем указывали карты, и это было хорошо.
  
  Хватка не сводила взгляда с тропы внизу, чтобы не упустить малейшего движения. Добро хоть дождь закончился, хотя уже начал собираться туман. Она прислушалась к мерной капели: отовсюду с сосновых ветвей текла вода.
  
  Сапог чавкнул по мокрой, замшелой земле, затем скрипнул на граните. Хватка подняла взгляд, затем вновь посмотрела на тропу.
  
  — Ждать ещё долго, — прошептал Паран. — Путь неблизкий.
  
  — Ага, — согласилась Хватка. — Только Дымка быстро ходит, сэр. У неё глаза, как у кошки.
  
  — Будем надеяться, она не бросит остальных сзади.
  
  — Не бросит. — Пусть только попробует
  .
  
  Паран неспешно присел рядом.
  
  — Думаю, мы могли бы просто пролететь над городом. Сэкономить время и не посылать пеших солдат на проверку.
  
  — И если там сидят дозорные, они нас заметят. Не стоит в своих решениях сомневаться, капитан. Мы не знаем, как Паннионский Провидец следит за этими землями, но уж точно мы тут не одни. И так уже рискуем, раз считаем, будто можем передвигаться ночью и нас не увидят.
  
  — Быстрый Бен говорит, тут только кондоры и больше никого, лейтенант, а они поднимаются в небо только днём. Пока держимся в укрытии днём, всё у нас должно получиться.
  
  Хватка медленно кивнула в темноте.
  
  — Штырь то же говорит. И Перл, и Чубук, и Пальчик. Капитан, пока мы и только мы, «Мостожоги», порхаем с места на место с морантами, поводов для тревоги мало. Но раз уж мы летим прямо в…
  
  — Тс-с! Смотри, внизу. Я что-то видел.
  
  Дымка — в своей обычной манере — двигалась словно тень, напрочь пропадала на один, два, три удара сердца, а затем вновь возникала на десять шагов ближе, зигзагами поднимаясь к тому месту, где ждали Хватка и Паран.
  
  Несмотря на то, что никто из офицеров не шевелился и не произнёс ни звука, Дымка их всё равно нашла. Белые зубы блеснули в улыбке, когда она присела напротив.
  
  — Браво, браво, — проворчал Паран. — Ты отчитаешься сама или предоставишь эту возможность человеку, который и должен бы это делать? Если, конечно, ты не бросила Мураша пол-лиги тому назад.
  
  Улыбка исчезла.
  
  — Ух, нет, сэр. Они шагах в тридцати отсюда — вы их не слышите? Вот же, это был Штырь… волосяной рубашкой зацепился за ветку. А шаги спереди — это Мураш, он же кривоногий, ходит, как большая обезьяна. Позвякивание? Вал. Тише всех Дэторан, как ни странно.
  
  — Ты на ходу выдумываешь? — уточнил Паран. — Потому что я ничего вообще не слышу.
  
  — Никак нет, сэр, — невинно ответила Дымка.
  
  Хватке остро захотелось схватить её за грудки.
  
  — Иди и приведи их, Дымка, — прорычала она. Если они так шумят, значит, с тропы сбились, идиотка! Не то чтобы они шумели. Или сбились. Паран тебя пришпилил, и тебе это не понравилось. —
  Живо!
  
  — Так точно, лейтенант, — вздохнула Хватка.
  
  Оба смотрели, как Дымка скользнула обратно на тропу, затем исчезла.
  
  Паран хмыкнул.
  
  — А я чуть не купился.
  
  Хватка покосилась на него.
  
  — Она думает, что купился.
  
  — Это точно, думает.
  
  Хватка ничего не сказала, но ухмыльнулась. Проклятье, похоже, ты теперь — наш капитан. Наконец-то нашли себе подходящего
  .
  
  — А вот и они, — заметил Паран.
  
  В незаметности «мостожоги» были ровней Дымке — или почти ровней. Двигались бесшумно, оружие подвязано, доспехи приглушены. Мураш поднял руку, подав знак остальным остановиться, описал указательным пальцем в воздухе кольцо. Взвод рассыпался, каждый нашёл себе укрытие. Разведка закончилась.
  
  Сержант взобрался туда, где сидели Хватка с Параном. Но прежде, чем он успел добраться до укрытия, к офицерам присоединился Быстрый Бен.
  
  — Капитан, — еле слышным шёпотом проговорил он, — я поговорил с заместителем Вывиха.
  
  — И?
  
  — Морант тревожится, сэр. За своего командира — инфекция поднялась уже выше плеча. Вывиху осталось несколько недель, и приходится терпеть неслабую боль — Худ ведает, как он вообще держит себя в руках.
  
  — Ясно, — Паран вздохнул. — Продолжим разговор об этом после. Давай сейчас выслушаем Мураша.
  
  — Ладно.
  
  Сержант подобрался к офицерам, уселся перед ними. Хватка передала ему фляжку, Мураш сделал с полдюжины глотков, затем вернул вино. Сержант громогласно высморкался, затем вытер усы и ещё несколько мгновений приглаживал и расправлял их.
  
  — Если начнёшь сейчас подмышки отмывать, — предупредил Паран, — я тебя убью. Когда отступит тошнота, разумеется. Итак, вы ходили в Сетту — что видели, сержант?
  
  — Ух, так точно, капитан. В Сетту. Город-призрак, жуткий до икотки. Улицы пустые, дома пустые, объядки…
  
  — Об… что?
  
  — Объядки. На площадях. Здоровые кучи пепла и обгорелых костей. Человеческих. Объядки. Да, и здоровые птичьи гнёзда на четырёх городских башнях — Дымка к одному близко подобралась.
  
  — Вот как?
  
  — Ну, ближе, чем остальные, стало быть. Мы ещё, когда солнце не совсем село, дерьмо птичье на стенах башне увидели. В общем, там спят эти горные трупоеды.
  
  Быстрый Бен выругался.
  
  — А Дымка точно уверена, что её не заметили?
  
  — На все сто, маг. Ты же знаешь Дымку. Но мы всё одно держались так, чтоб никто не приметил — на всякий случай. Нелёгкое, кстати, дело, башни хорошо расставлены. Но птицы и вправду позасыпали.
  
  — Великих воронов видели? — поинтересовался Быстрый Бен.
  
  Сержант заморгал.
  
  — Нет. А что?
  
  — Ничего. Но правило прежнее — ничему в небе не верь, Мураш. Повтори всем, чтоб знали и не забыли, хорошо?
  
  — Как скажешь, маг.
  
  — Это всё? — спросил Паран.
  
  Мураш пожал плечами.
  
  — Да, вроде ничего больше. Сетта мертва, мертвее некуда. И Маурик, наверное, тоже.
  
  — Забудь про Маурик, — сказал Паран. — Мы его пропустим.
  
  Этим он привлёк полное внимание Хватки.
  
  — Только мы, капитан?
  
  — Мы летим прямо к цели, — ответил Быстрый Бен.
  
  Мураш что-то пробурчал себе под нос.
  
  — Говори громче, сержант, — приказал Паран.
  
  — Да ничего, сэр.
  
  — Говори уж, Мураш.
  
  — Ну, просто, капитан, Вал и Штырь и остальные сапёры… жаловались, мол, пропал же ящик со взрывчаткой — они надеялись поправить дело в Маурике. Они скулить будут, сэр.
  
  Хватка заметила, как Паран покосился на Быстрого Бена. Чародей помрачнел.
  
  — Забыл я переговорить с Валом. Виноват. Сейчас займусь.
  
  — Дела такие, — продолжил Мураш, — что у нас припасов недостача, вот и всё. Если дойдёт до беды…
  
  — Да брось, сержант, — проворчала Хватка. — Когда мосты сожгли за спиной, толку пялиться на огонь тех, что впереди. Скажи сапёрам, чтоб собрались. Если вляпаемся в такую передрягу, что полутора десятков «руганей» и тридцати-сорока «шрапнелей», которые у нас остались, не хватит, всё одно превратимся в кучу «объядков».
  
  — Хватит языком трепать, — объявил Паран. — Бен, вели морантам готовиться — сегодня ещё один перелёт. Мы должны к утру оказаться в пределах видимости от реки Эрин. Хватка, проверь ещё раз каирны, пожалуйста. Они должны быть хорошо замаскированы. Если сейчас попадёмся — дело будет жаркое.
  
  — Так точно, сэр.
  
  — Хорошо, за дело.
  
  Паран смотрел вслед своим солдатам. Через несколько мгновений он почувствовал чужое присутствие и обернулся. Командир Чёрных морантов, Вывих, остановился рядом.
  
  — Капитан Паран.
  
  — Да?
  
  — Я бы хотел знать, дал ли ты своё благословение богам баргастов. В Капастане или, быть может, потом.
  
  Паран нахмурился.
  
  — Меня предупреждали, что они могут о таком попросить, но нет — никто не обращался ко мне.
  
  Воин в чёрных доспехах некоторое время молчал, затем сказал:
  
  — Но ты признаёшь их место в пантеоне.
  
  — Не вижу, почему бы и нет.
  
  — Это значит «да», капитан?
  
  — Хорошо. Да! А что? Что не так-то?
  
  — Всё так. Я скоро умру и хочу знать, что ждёт мою душу.
  
  — Поплечники баргастов наконец признали, что у них с морантами общая кровь?
  
  — Их признания и заявления не имеют значения.
  
  — А мои — имеют?
  
  — Ты — Господин Колоды.
  
  — Что вызвало этот раскол, Вывих? Между морантами и баргастами?
  
  Свершитель медленно поднял усохшую руку.
  
  — Возможно, в ином мире эта рука здорова и сильна, а остальное моё тело сухое и безжизненное. Возможно, — продолжил морант, — она уже чувствует хватку — сильную и цепкую — некоего духа. Который ныне лишь ждёт моего перехода в иной мир.
  
  — Любопытный взгляд на вещи.
  
  — Иная перспектива, капитан. Баргасты хотели бы увидеть нас всех сухими и безжизненными — и отрубить.
  
  — А вы — наоборот?
  
  Вывих пожал плечами.
  
  — Мы не боимся изменений. Мы не противимся им. Баргасты должны признать, что расти — нужно, пусть и болезненно. Они должны постигнуть то, что моранты постигли давным-давно, когда мы отказались обнажать мечи и стали разговаривать с тисте эдур — серокожими мореплавателями. Разговаривать, чтобы узнать: они столь же растерянны, сколь и мы, столь же устали от войны, столь же готовы к миру.
  
  — Тисте эдур?
  
  — Дети Расколотого Пути. Осколок его нашли в бескрайнем Морантском лесу, которому было суждено стать нашим новым домом. Куральд Эмурланн, истинное лицо Тени. Так мало осталось тисте эдур, что мы решили принять их. Последние уже ушли из Морантского леса — давным-давно, но их наследие сделало нас теми, кто мы есть ныне.
  
  — Свершитель, мне потребуется время, чтобы осознать то, что ты сейчас сказал. У меня есть вопросы…
  
  Вывих вновь пожал плечами.
  
  — Мы не убили тисте эдур. В глазах баргастов это — наше величайшее преступление. Однако мне интересно: Старшие Духи — ставшие ныне богами — относятся к этому так же или иначе?
  
  — У них было много времени на размышления, — прошептал Паран. — Иногда — только это и нужно. Сердце мудрости — терпимость. Я думаю так.
  
  — Тогда, капитан, ты должен гордиться.
  
  — Гордиться?
  
  Свершитель медленно повернулся на тихие выкрики, которые давали знать, что отряд его готов к полёту.
  
  — Я возвращаюсь к Дуджеку Однорукому, — морант помолчал, затем добавил: — Малазанская империя мудра. Я нахожу это даром редким и драгоценным. И потому желаю ей — и вам всем — добра.
  
  Паран смотрел вслед уходившему Вывиху.
  
  Пора было идти.
  
  Терпимость. Может быть. Запомни это слово, Ганос. Что-то шепчет, оно станет осью, на которой завертится всё, что ещё случится…
  
  Мул Круппа бодро взобрался по насыпи, протиснулся через плотные ряды морпехов на дороге — те расступились, — а затем скатился вниз с другой стороны и оказался на равнине. Воздух оглашали крики и полезные советы.
  
  — Тварь безмозглая! Слепое, упрямое, громогласное порождение Бездны! Стой, повелевает Крупп! Стой! О нет, не туда…
  
  Мул завернул полукруг и, петляя, помчался быстрой рысью к ближайшему клану Белолицых баргастов.
  
  Навстречу ему бросилась дюжина покрытых ритуальной раскраской детей.
  
  Мул перепугался и резко остановился, так что Круппа бросило вперёд, на шею животного. Затем мул развернулся и перешёл на шаг, похлопывая хвостом по крупу.
  
  Кряхтя и постанывая, даруджиец сумел выпрямиться в седле.
  
  — Зарядка — для безумцев! — прокричал он детям, которые весело бежали рядом. — Узрите сих ужасных сорванцов, ныне уже столь мускулистых, что они лишь насмехаются над печальной судьбою Круппа! Проклятье бодрости и здоровья отравило их мозг. О, драгоценный Крупп, прости их, как подобает твоей благородной натуре, со свойственной тебе приветливой невозмутимостью, с безупречной непринуждённостью в компании соучастников столь трагически юных годами. Ах, несчастные создания, столь коротконогие, но столь же самообманутые, сколь глубоко выражение маломысленной мудрости на ваших лицах. Бежите с ногу с сим обезумевшим мулом и тем самым обнажаете трагический факт — племя ваше обречено, провозглашает Крупп! Обречено!
  
  — Они ни слова не понимают, Человек Сала!
  
  Крупп повернулся и увидел, как у нему подъезжают Хетан и Кафал. Женщина ухмылялась.
  
  — Ни слова, даруджиец, и это хорошо. Иначе они бы вырвали тебе сердце из груди за такие проклятия!
  
  — Проклятия? Дражайшая дама, тому виной лишь сквернейший характер Круппа. Его добела раскалённая ярость, что столь опасна для всех окружающих! Этот неразумный зверь…
  
  — Даже есть его не стоит, — заметила Хетан. — Как думаешь, брат?
  
  — Худой слишком, — согласился Кафал.
  
  — И тем не менее Крупп испрашивает прощения от собственного достославного имени, а также от имени безнадёжно бессловесного зверя, на коем восседает. Извините нас, довольно длинноногие порождения Хумбролла Тора, о прощении молим вас!
  
  — У нас к тебе вопрос, Человек Сала.
  
  — Лишь задай его, и Крупп ответствует. Осиянными истиной словами, подобными гладкостью маслу, каковое умастит твою безупречную кожу — вон там, точно над левой грудью, например? У Круппа с собою…
  
  — Не сомневаюсь, — перебила Хетан. — И если тебя не остановить, война закончится прежде, чем мне представится шанс задать вопрос. А теперь заткнись, даруджиец, и слушай. Смотри на строй малазанцев вон там на дороге. Крытые фургоны, немногочисленные отряды, что идут при них пешком, поднимая тучи пыли…
  
  — О, драгоценная дева, ты — истинное отраженье сердца самого Круппа! Умоляю, продолжай задавать сей невопрошающий вопрос, говори больше, скатывай слова свои в толстенную восковую свечу, дабы Крупп смог возжечь на ней неутолимый огнь своей любви и страсти.
  
  — Я сказала «смотри», даруджиец. Наблюдай! Ничего странного не замечаешь сейчас в наших союзниках?
  
  — Сейчас! И прежде, и, несомненно, в будущем тоже, заверяет Крупп. Малазанские загадки, о да! Любопытнейший народ, утверждает Крупп. Дисциплина на марше растворилась почти до невидимости, пыль поднята такая, что видно на лиги окрест, но что видно-то — лишь одна пыль!
  
  — Всё скрыто от взгляда, — прорычала Хетан.
  
  — Даже столь острого.
  
  — Значит, ты тоже заметил.
  
  — Что заметил, восхитительная? Роскошные извивы твоего тела? Как мог Крупп упустить из виду столь чудесную, пусть и слегка диковатую красоту? Точно цветок прерий…
  
  — …который тебя сейчас убьёт, — с ухмылкой заметила Хетан.
  
  — Цветок прерий, отмечает Крупп, подобный тем, что расцветают на колючих кактусах…
  
  — Рискуешь оступиться, Человек Сала.
  
  — О, ступица Круппа редко рискует, ибо на риск ступает лишь тупица, не ведающий… кхм…
  
  — Сегодня утром, — продолжила миг спустя Хетан, — я видела, как одна-единственная рота морпехов ставила шатры для трёх рот. По всему малазанскому лагерю. Одна — на трёх, снова и снова.
  
  — О да, на малазанцев можно рассчитывать!
  
  Хетан подъехала вплотную, схватила Круппа за ворот плаща. Она почти стащила даруджийца с седла и ухмыльнулась чуть шире.
  
  — Человек Сала, — прошипела Хетан, — когда я объезжу — скоро — этому мулу понадобится волокуша, чтобы тащить то, что от тебя останется. Затягивать всех в свою паутину слов — добрый талант, но сегодня я выбью дыхание у тебя из груди. Оставлю немым на долгие дни. И я это сделаю, чтобы показать, кто из нас — главный. А теперь — ещё хоть слово, и я не буду ждать вечера — устрою для этих детей и всех остальных такое представление, с которым ты жить дальше не сможешь. Ага, по выпученным глазам вижу, что ты меня понял. Хорошо. А теперь прекрати сдавливать мула коленями — ему это не нравится. Сиди в седле так, будто он — конь, потому что конём этот зверь себя считает. Он смотрит, как едут все остальные, смотрит, как лошади несут своих седоков. Взгляд его ничего не упускает — это ты заметил? Это самый внимательный зверь, какого только видел сей мир — и не спрашивай, почему. Всё, довольно слов. До вечера, Человек Сала, когда я тебя расплавлю. — Хетан отпустила Круппа.
  
  Задыхаясь, даруджиец плюхнулся обратно в седло. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но поспешно захлопнул. Кафал хмыкнул:
  
  — Он быстро учится, сестра.
  
  Та фыркнула:
  
  — Все вы такие, брат.
  
  Баргасты поехали прочь.
  
  Глядя им вслед, Крупп вытащил носовой платок из рукава и вытер пот со лба.
  
  — Ох ты. Ах ты, как же так? Ты слыхал, мул? Это Крупп обречён. Обречён!
  
  Скворец внимательно посмотрел на двух женщин перед собой, затем сказал:
  
  — В разрешении отказано.
  
  — Её же тут нет, сэр, — повторила одна из морпехов. — Так что нам присматривать не за кем, верно?
  
  — Но в роту свою вы не вернётесь, солдаты. Останетесь при мне. Хотели что-то ещё обсудить? Нет? Свободны.
  
  Женщины обменялись взглядами, затем отдали честь и пошли прочь.
  
  — Иногда, — проговорил Артантос, стоявший в полудюжине шагов от командира, — он поворачивается и кусает за ногу, да?
  
  Скворец покосился на знаменосца.
  
  — Кто поворачивается?
  
  — Стиль командования Дассема Ультора. Солдатам позволено думать, сомневаться, спорить…
  
  — И это делает нас лучшей армией, какую только видел мир, знаменосец.
  
  — Тем не менее…
  
  — Нету никаких «тем не менее»! Именно поэтому
  мы лучшие. И когда настанет время для тяжёлых приказов — увидишь дисциплину, сейчас, может, она и не заметна, но есть, глубоко внутри — и строгая.
  
  — Как скажешь, — ответил Артантос, пожимая плечами.
  
  Скворец продолжил вести своего коня в крааль. Огненный шар солнца уже начал прятаться за горизонт. Повсюду суетились солдаты — ставили шатры, разводили костры. Командир видел, как они устали. Слишком много двойных нарядов днём, да ещё и лишний колокол на марше перед закатом. Скворец понимал, что придётся так продолжать ещё по меньшей мере три дня, а затем добавить два колокола отдыха перед Кораллом, чтобы пехота успела оправиться. Измотанная армия — побеждённая армия.
  
  Конюх принял поводья у Скворца, и командир направился к шатру Дуджека.
  
  Перед входом на вещмешках расселся взвод морпехов — в доспехах и шлемах, на лицах по-прежнему шарфы, которыми солдаты прикрывали лица от дневной пыли. Никто и не подумал подняться при появлении Скворца.
  
  — Вольно, — саркастически прорычал он, шагая между солдатами ко входу в шатёр.
  
  Дуджек стоял на коленях. Он расстелил на ковре карту и теперь разглядывал её в свете фонаря, бормоча что-то себе под нос.
  
  — Итак, — проговорил Скворец, придвигая походный стул и усаживаясь, — разделённая армия… снова разделяется.
  
  Дуджек поднял взгляд, его кустистые брови на миг сошлись в мрачной гримасе, но затем военачальник снова уставился на карту.
  
  — Мои телохранители снаружи?
  
  — Ага.
  
  — Они и в лучшие времена были так себе, а уж теперь и подавно.
  
  Скворец вытянул ноги, поморщился от застарелой боли в левой.
  
  — Они же все из Унты, да? Давненько я их не видел.
  
  — Ты их не видел, потому что я им приказал скрыться с глаз. «Так себе» — это я ещё мягко сказал. Они не из Войска, и — насколько это будет зависеть от них — никогда его частью не станут. И будь я проклят, если не согласен с ними в этом. В общем, они бы тебе честь не отдали, даже если бы мы не разделялись на два командования. Они и мне через раз честь отдают, а ведь именно меня они клялись защищать.
  
  — Армия у нас уставшая.
  
  — Я знаю. Если Опонны одарят удачей, вернёмся к вменяемому режиму, когда переправимся через Маурик. Оттуда три дня, спустив поводья и вытянув шеи, до Коралла. Мы успевали и быстрей.
  
  — Успевали попасть на порку, ты хотел сказать. Тот переход к Мотту нас едва не добил, Дуджек. Мы не можем себе позволить повторения — на сей раз рискуем потерять куда больше.
  
  Первый Кулак выпрямился и начал скатывать карту.
  
  — Верь, друг мой.
  
  Скворец огляделся, заметил походный мешок у центральной распорки, старый короткий меч в таких же старых ножнах, притороченный к заплечному ремню.
  
  — Так скоро?
  
  — Ты невнимателен, — буркнул Дуджек. — Мы пересылались без перерыва каждую ночь с самого разделения. Проведи перекличку, Скворец, увидишь, что шести тысяч не хватает. К утру получишь обратно свою армию — ну, точнее, примерно половину. Тебе бы в пляс пуститься от радости.
  
  — Нет, это я должен сегодня лететь, а не ты, Дуджек. Риск…
  
  — Именно, — прорычал Первый Кулак. — Риск. Ты всё никак не поймёшь, что ты — важнее для этой армии, чем я. Всегда так было. Для солдат я — просто однорукий людоед в причудливой форме. Проклятье, они ко мне относятся как к домашнему животному.
  
  Скворец покосился на поношенные, лишённые украшений доспехи Дуджека и грустно ухмыльнулся.
  
  — Фигура речи, — поправился Первый Кулак. — К тому же это — приказ Императрицы.
  
  — Так ты всё время говоришь.
  
  — Скворец, Семь Городов сами себя пожирают. Вихрь стоит над политыми кровью песками. Адъюнкт с новой армией уже плывёт туда, но слишком поздно для малазанских войск на континенте. Я знаю, ты бы посоветовал отступить, но посмотри на это с точки зрения Ласиин. У неё осталось только два военачальника, которые знают Семь Городов. И скоро останется лишь одна опытная армия — та, что застряла тут, в Генабакисе. Если уж она должна рискнуть одним из нас на Паннионской войне, то мной.
  
  — Она собирается послать Войско в Семь Городов?! Худ нас побери, Дуджек…
  
  — Если новая адъюнкт проиграет Ша’ик, какой у неё останется выбор? Важнее другое, она хочет, чтобы командовал ею ты.
  
  Скворец медленно моргнул.
  
  — А с тобой что?
  
  Дуджек поморщился.
  
  — Думаю, она не рассчитывает, что я останусь жив. А если каким-то чудом выживу, что ж, корельская кампания идёт отвратительно…
  
  — Ты не хочешь туда ехать.
  
  — Чего я хочу, не имеет значения, Скворец.
  
  — И то же сказала бы обо мне Ласиин, я так понимаю. Дуджек, я уже говорил, я собираюсь в отставку. Исчезну, если будет нужно. Хватит с меня всего этого. Деревянная хибара где-нибудь в приграничном королевстве, вдалеке от Империи…
  
  — И жена, которая лупит тебя сковородкой по голове. Семейная идиллия, домашний уют. Думаешь, Корлат на это согласится?
  
  Скворец улыбнулся мягкой иронии Первого Кулака.
  
  — Примерно так она себе это и представляет — без сковородки! — это уже твоя личная придумка, Дуджек. Но всё остальное… ладно, не деревянная хибара. Скорее дальняя, побитая всеми ветрами горная крепость. Местечко с уникальным видом…
  
  — М-да-а-а, — протянул Дуджек, — ты ещё можешь высадить небольшой огородик на плацу. Воевать с сорняками. Ладно, тогда это будет наш секрет. Не повезло Ласиин. Если выживу под Кораллом, я поведу Войско на Семь Городов. А если не выживу, что ж, мне уже будет плевать на судьбу Малазанской империи.
  
  — Ты прорвёшься, Дуджек. Всегда прорывался.
  
  — Попыточка так себе, но я её приму. Ну что, пообедаешь в последний раз со мной? Моранты не прилетят до полуночного колокола.
  
  Это был странный выбор слов, они повисли в воздухе между старыми друзьями и создали на миг напряжённую тишину.
  
  — В последний раз до моего отлёта, я хотел сказать, — со слабой улыбкой поправился Дуджек. — До Коралла.
  
  — С удовольствием, — отозвался Скворец.
  
  Пустоши к юго-западу от реки Эрин раскинулись под звёздами, пески гоняли ветра, рождённые на Заселённой равнине, в самом сердце материка. Впереди, на краю горизонта, виднелся хребет Божий шаг, юные, зазубренные горы — стена длиной в шестьдесят лиг, преграждавшая путь на юг. Восточную оконечность хребта поглотили леса, они тянулись непрерывно до Ортналова Разреза и Коралловой бухты, а на другой её стороне вновь смыкались вокруг города Коралла.
  
  Река Эрин вливалась в Ортналов Разрез в двадцати с лишним лигах от Коралловой бухты, там, где красноватые воды реки обрушивались в глубокую расселину и, по слухам, становились чёрными и опасными. Сама Коралловая бухта казалась лишь продолжением этой расселины.
  
  Даже с такой высоты Паран ещё не видел Разреза, но знал, где тот находится. Разведчики Чёрных морантов, которые сейчас везли его с «Мостожогами» вниз по течению реки, подтвердили, что до ущелья уже недалеко — небесполезные сведения, иногда ведь карты ошибаются. К счастью, бо́льшая часть Чёрных морантов расположилась в горах Видения уже несколько месяцев назад, откуда воины на кворлах еженощно вылетали на разведку, чтобы изучить ландшафт и наметить наилучшие подходы к Кораллу — на будущее.
  
  Скорее всего они доберутся до устья Эрин ещё до рассвета, если, конечно, не улягутся ровные ветра, которые несут кворлов к Божьему шагу. А на следующую ночь «Мостожоги» уже будут порхать над чёрными водами Разреза, лететь к самому Кораллу.
  
  А на месте — выясним, что там задумал Провидец. Выясним и, по возможности, расстроим его планы. А когда справимся, придёт время для меня с Быстрым Беном…
  
  Повинуясь невидимому сигналу, кворлы спикировали вниз, повернули к западному берегу реки. Паран крепко вцепился в костяные выступы на броне всадника-моранта, ветер со свистом ворвался в щель забрала, взвыл в ушах. Скрипя зубами, Паран пригнулся за спиной воина, когда тёмная земля быстро устремилась им навстречу.
  
  Громкий треск крыльев остановил падение лишь на высоте человеческого роста над усыпанным валунами берегом, а затем кворлы бесшумно заскользили вдоль кромки воды. Паран повернулся, увидел, что остальные летят следом одной шеренгой. Капитан постучал пальцем по доспехам всадника, склонился вперёд.
  
  — Что происходит?
  
  — Падаль впереди, — ответил морант, вставляя в слова странные щёлкающие звуки, к которым Паран никак не мог привыкнуть.
  
  — Проголодался?
  
  Воин в хитиновой броне не ответил.
  
  Ладно, это и вправду вышло грубовато.
  
  Ужасное зловоние донеслось до Парана с берега впереди.
  
  — Это обязательно? Кворлам надо поесть? У нас есть на это время, морант?
  
  — Наши разведчики ничего здесь не видели прошлой ночью, капитан. Никогда прежде эта река не приносила подобную тварь. Возможно, то, что так случилось сейчас, — важно. Нужно выяснить.
  
  Паран сдался.
  
  — Хорошо.
  
  Кворл свернул вправо, перелетел травянистое всхолмье и уселся на ровную землю за ним. Вскоре подоспели и остальные.
  
  Прислушиваясь к отчаянно ноющим суставам, Паран развязал ремни и осторожно спешился. Хромая, к нему заковылял Быстрый Бен.
  
  — Бездна меня побери, — проворчал маг, — ещё немного, и у меня ноги отвалятся.
  
  — Хоть примерно представляешь, что они там нашли? — спросил капитан.
  
  — Только вонь чую.
  
  — Какая-то дохлая тварь вроде бы.
  
  Полдюжины морантов собрались вокруг первого всадника. Они быстро переговаривались на своём языке, полном щелчков и жужжания. Затем офицер (на кворле которого ехал Паран) жестом подозвал капитана и мага.
  
  — Тварь, — заявил морант, — лежит вон там. Мы хотим, чтобы вы её тоже осмотрели, как и мы. Говорите прямо, чтобы мы смогли облететь правду и так узнать её цвет. Идёмте.
  
  Паран покосился на Быстрого Бена, но тот лишь пожал плечами.
  
  — Веди, — ответил капитан.
  
  Труп лежал среди валунов на берегу, в полусотне шагов от бегущей на юг реки. Вывернутые конечности, прорвавшие плоть обломки костей — обнажённая фигура, раздутая разложением. Земля вокруг него кишела речными раками — они щёлкали, скрипели, тут и там сцеплялись в эпических битвах за участие в пиршестве: эту деталь Паран сначала нашёл забавной, но затем ощутил невыразимую тревогу. На раков он отвлёкся лишь на миг, а затем сосредоточил всё внимание на теле.
  
  Быстрый Бен тихо спросил что-то у офицера морантов, тот кивнул в ответ. Маг взмахнул рукой и приглушённое сияние возникло среди валунов, осветив труп.
  
  Худов дух.
  
  — Это тисте анди?
  
  Быстрый Бен подошёл ближе, присел, долго молчал, затем сказал:
  
  — Если и так, то он не из народа Аномандра Рейка… нет, думаю, это вообще не тисте анди.
  
  Паран нахмурился.
  
  — Смотри, какой он высокий, маг. И черты лица — такие мы видели…
  
  — Кожа у него слишком бледная, капитан.
  
  — Её выбелили вода и солнце.
  
  — Нет. Видал я тела тисте анди. В Чернопёсьем лесу и в болотах вокруг него. Во всяких состояниях видал. Ничего подобного. Его, конечно, раздуло от дневной жары, и приходится предположить, что его рекой принесло, но воды в нём нет почти. Капитан, ты видел когда-нибудь жертву магии Серка?
  
  — Тропы Неба? Нет, не припоминаю.
  
  — Есть там заклятье, которое жертву выворачивает наизнанку. Взрывает изнутри. Как-то регулирует давление: то ли сильно изменяет, то ли вовсе убирает. Или, судя по этому трупу, увеличивает снаружи тела в сотню раз. Его погубило сумасшедшее давление, будто его поразил маг Высшего Серка.
  
  — Хорошо.
  
  — Ничего не хорошо, капитан! Очень даже плохо. — Быстрый Бен поднял взгляд на офицера морантов. — Облететь правду, говоришь? Ладно. Говори.
  
  — Тисте эдур.
  
  Где же я это… ах, да. Вывих говорил о них. Какая-то древняя война… расколотый Путь
  …
  
  — Согласен. Хоть никогда прежде ни одного не видел.
  
  — Он умер не здесь.
  
  — Тут ты прав. И не утонул тоже.
  
  Морант кивнул.
  
  — Не утонул. И погиб не от магии — запах не тот.
  
  — Ага, чарами не запачкано. Продолжай облетать.
  
  — Голубые моранты, те, что бороздят моря и забрасывают сети в глубокие расселины, говорят, будто улов их приходит на палубу уже мёртвым. Такова сила и природа давления.
  
  — Могу поверить.
  
  — Его убила обратная перемена. Он внезапно оказался в месте, где давление было огромным.
  
  — Ага, — вздохнул Быстрый Бен, окинув взглядом реку. — Где-то там расселина, трещина — это видно по тому, как течение выше замедляется посередине. Ортналов Разрез даже сюда дотягивается, расколол дно реки. И трещина эта глубокая.
  
  — Погоди-ка, — вмешался Паран. — То есть ты хочешь сказать, что этот тисте эдур внезапно оказался на дне этой подводной расселины? Но такое возможно, только если он открыл Путь, чтобы попасть туда — это о-о-очень сложный способ покончить с собой.
  
  — Только если он собирался покончить с собой, — возразил Быстрый Бен. — Только если это он сам и открыл туда Путь. Если хочешь убить кого-то — жестоко — брось его, толкни, замани — не важно! — во враждебный портал. Думаю, этого несчастного ублюдка убили.
  
  — Высший маг Серка?
  
  — Скорей уж Высший маг Руза — Тропы моря. Капитан, Малазанская империя — мореходная, точнее, корни её мореходные. Но во всей империи не найдёшь ни одного истинного Высшего мага Руза. Это самый трудный для овладения Путь. — Быстрый Бен обернулся к моранту. — А среди ваших Голубых морантов? Или Серебряных? Или Золотых? Есть Высшие маги Руза?
  
  Воин покачал головой в закрытом шлеме.
  
  — И даже в анналах прошлого такие не упомянуты.
  
  — А какой период охватывают эти ваши анналы? — небрежно поинтересовался Быстрый Бен, вновь переводя взгляд на труп.
  
  — Семьдесят.
  
  — Десятилетий?
  
  — Веков.
  
  — Выходит, — проговорил, поднимаясь, чародей, — имеем дело с уникальным убийцей.
  
  — Так почему тогда, — пробормотал Паран, — я начинаю думать, что его убил другой тисте эдур?
  
  Морант и Быстрый Бен одновременно молча обернулись к нему. Паран вздохнул.
  
  — Просто догадка, наверное. Интуиция.
  
  — Капитан, — сказал чародей, — не забывай, чем ты стал. — Он вновь внимательно посмотрел на труп. — Другой тисте эдур. Ладно, давай и этот вариант облетим.
  
  — Не вижу противоречий, — заявил офицер морантов. — Такая возможность есть.
  
  — Но тисте эдур — порождения Старшей Тени, — заметил Быстрый Бен.
  
  — В глубине морей плавают тени. Куральд Эмурланн. Путь тисте эдур, Старшей Тени, расколот и утрачен для смертных.
  
  — Утрачен? — Быстрый Бен поднял брови. — Ещё не найден, ты хотел сказать. Меанас, где живут Престол Тени и Котильон с Гончими…
  
  — Это лишь врата, — закончил офицер морантов.
  
  Паран хмыкнул.
  
  — Если бы тень могла отбрасывать тень, то эта тень и была бы Меанасом — это вы оба хотите сказать? Престол Тени властвует над привратницкой? — Быстрый Бен ухмыльнулся.
  
  — Какой прекрасный образ, капитан.
  
  — Скорей, тревожный, — проворчал Паран в ответ.
  
  Псы Тени — они сторожат врата. Проклятье, слишком похоже на правду, чтобы оказаться просто ошибкой. Только Путь этот был расколот на части, а значит, врата могут никуда не вести. Или, например, вести на самый крупный обломок. А Престол Тени знает правду? Знает, что его великий Трон Тени — это просто… что? Стульчик кастеляна? Скамейка привратника? Ах ты, ох ты, как сказал бы Крупп
  .
  
  — Хм-м, — вздохнул Быстрый Бен, ухмылка его поблекла. — Кажется, я понимаю, о чём ты. Тисте эдур вновь вступили в игру, судя по тому, что мы тут видим. Они возвращаются в мир смертных: возможно, они пробудили истинный Трон Тени, и, может быть, собираются заглянуть на огонёк к своему новому привратнику.
  
  — Вновь война в пантеоне. Цепи Увечного бога больше не звенят от его смеха. — Паран потёр щетину на подбородке. — Извините, мне нужно побыть одному. Продолжайте осмотр, если хотите — я скоро вернусь.
  
  Надеюсь, что скоро
  . Паран отошёл шагов на двадцать прочь от реки, остановился, глядя на северо-запад, рассматривая далёкие звёзды. Так, хорошо, я ведь это уже проделывал. Давай попробуем во второй раз…
  
  Переход произошёл так быстро и так легко, что Паран едва не упал, споткнувшись о неровные плиты пола в пыльной темноте. Выругавшись, капитан восстановил равновесие. Резные изображения под ногами начали слабо мерцать — холодным, смутным светом.
  
  Итак, я здесь. Вот так просто. И как теперь найти изображение, которое мне нужно? Рейст? Ты сейчас занят? Что за вопрос! Если бы ты был занят, мы все были бы в большой беде, верно? Ладно, не важно. Сиди, где сидишь, где бы ты ни был. Это задачка для меня одного.
  
  Это не в Колоде Драконов — мне ведь не привратницкая нужна, правильно? Значит, Старшая Колода — Колода Обителей…
  
  Плита прямо у ног Парана тут же подёрнулась новым изображением — такого он прежде не видел, но сразу же интуитивно узнал то, что искал. Резьба грубая, изношенная, глубокие борозды, из которых сплеталась сложная паутина теней.
  
  Паран почувствовал, как его затягивает вперёд, внутрь.
  
  Он оказался в широком, низком зале. Стены из простого обтёсанного камня украшали потёки воды, лишайник, плесень и мох. По обе стороны от него высоко в стенах были прорезаны горизонтальные бойницы — окна, затянутые ползучими растениями и лозами, которые проникли в зал и вились теперь по полу и ковру из мёртвой листвы.
  
  В воздухе пахло морем, а где-то за пределами зала раздавались крики чаек над мерным гулом прибоя.
  
  Сердце Парана гулко колотилось в груди. Этого он не ожидал. Это не другой мир. Мой
  .
  
  В семи шагах перед ним на возвышении стоял трон, вырезанный из единого ствола алого дерева, неоструганного, так что на боках остались широкие полосы коры, многие потрескались, отстали от древесины. По этой коре текли тени, катились по глубоким бороздам, выливались в воздух вокруг, прежде чем растаять в полумраке зала.
  
  Трон Тени. Он не в каком-то скрытом, давно забытом Владении, а здесь — в моём мире… Маленький, изорванный осколок Куральд Галейн
  .[1]
  
  …и тисте эдур хотят его найти. Ищут, пересекая моря, разыскивают это место. Откуда я это знаю?
  
  Паран шагнул вперёд. Тени взвились над троном в бешеной пляске. Ещё шаг. Ты хочешь мне что-то сказать, Трон, да?
  Капитан подошёл к возвышению, протянул руку…
  
  Тени окутали его.
  
  — Пёс — не Пёс! Кровь — и не кровь! Господин — и смертный!
  
  — О, потише! Расскажите мне об этом месте.
  
  — Бродячий остров! Не бродит! Бежит! Да! Совратились Дети, отравились души эдур! Буря безумия — мы убегаем! Защити нас, Пёс-не-Пёс! Спаси нас — они идут!
  
  — Бродячий остров. Это Плавучий Авали? К западу от Квон-Тали. Я думал, на этом острове должны жить тисте анди…
  
  — Поклялись защищать! Потомки Аномандра Рейка — ушли! Оставили кровавый след, сбили эдур с пути, проливая собственные жизни — о, где же Аномандр Рейк? Они зовут его, зовут и зовут! Умоляют о помощи!
  
  — Боюсь, он сейчас занят.
  
  — Аномандр Рейк, Сын Тьмы! Эдур поклялись уничтожить Мать Тьму. Предупреди его! Отравленные души ведёт тот, кто был убит сотню раз, о, берегись этого нового Императора эдур, этого Тирана Боли, Владыки Полуночного Прилива!
  
  Неимоверным усилием Паран вырвался из мысленных объятий, пошатнулся, отступил на шаг, затем ещё на шаг. По телу градом катился пот, Паран весь дрожал после пережитого ужаса.
  
  Едва понимая, что делает, он резко развернулся — зал вокруг него смазался, погрузился во тьму, а затем — скрежещущий переход куда-то… глубже, чем тьма.
  
  — Ох, Бездна…
  
  Усеянная камнями равнина под мёртвым небом. Вдалеке справа стон огромных деревянных колёс, звон и треск цепей, бессчётные тяжкие шаги.
  
  В воздухе висела такая ощутимая пелена страдания, что Паран чуть не задохнулся на месте.
  
  Сжав зубы, он развернулся навстречу жутким звукам, заставил себя пойти вперёд.
  
  Вдали возникли зернистые фигуры, они двигались прямо на Парана. Склонившись вперёд, налегали на цепи. За ними, примерно в двух сотнях шагов, высилась ужасная повозка, наполненная извивающимися телами. Она скрипела и подскакивала на камнях, окутанная туманным мороком.
  
  Паран неуверенно шёл вперёд.
  
  — Драконус! — закричал он. — Где ты, во имя Худа? Драконус!
  
  На зов поднялись лица, затем все кроме одного — скрытого капюшоном и неразличимого — вновь опустились.
  
  Капитан проскользнул между жертвами Драгнипура, приближаясь к одинокому затенённому лицу, ступая совсем близко от безумных, оглушённых, умирающих, но никто даже не попытался остановить его, никто даже не обратил на него внимания. Паран шёл сквозь толпу, словно призрак.
  
  — Привет тебе, смертный, — сказал Драконус. — Иди со мной.
  
  — Я искал Рейка.
  
  — А нашёл его меч. Чем я вовсе не опечален.
  
  — Да, я говорил с Ночной Стужей, Драконус, но не дави на меня в этом деле. Когда я приму решение, ты узнаешь о нём первым. Мне нужно поговорить с Рейком.
  
  — Да, нужно, — пророкотал древний воин. — Объясни ему одну истину, смертный. Он слишком милосерден, чтобы владеть Драгнипуром. Ситуация становится отчаянной.
  
  — О чём ты говоришь?
  
  — Драгнипур нужно питать. Оглянись вокруг, смертный. Есть те, кто наконец пали под тяжестью нашего общего бремени. Их относят в повозку и забрасывают внутрь — думаешь, так и следует делать? Они слишком слабы, чтоб шевелиться, и скоро оказываются погребёнными под телами себе подобных. Погребёнными навеки. И чем больше тел на повозке, тем тяжелее бремя, которое приходится тащить всем остальным — тем, кто ещё способен налегать на цепи. Понимаешь? Драгнипур нужно кормить. Нам нужны… свежие ноги. Скажи Рейку: он должен обнажать меч. Должен забирать души. Желательно — могучие. И необходимо начать это делать очень скоро…
  
  — А что случится, если повозка остановится, Драконус?
  
  Человек, выковавший собственную темницу, долго молчал.
  
  — Направь свой взор нам за спину, смертный. Узри сам, что́ преследует нас.
  
  Преследует?
  Паран закрыл глаза, но сцена не исчезла — повозка катилась дальше, бессчётные пленники продолжали идти мимо, словно призраки. Наконец огромный фургон проехал мимо, его скрип стих позади. По сторонам от Парана пролегли колеи от его колёс, каждая — шириной с имперскую дорогу. Земля пропиталась кровью, желчью и потом, зловонная жижа засасывала его сапоги, обхватила его щиколотки.
  
  Взгляд Парана побежал по этим колеям дальше, к самому горизонту.
  
  Где бесновался хаос. Небо укрывала буря, подобной он не видел никогда в жизни. Из неё лился неутолимый голод. Безумное, иссуплённое стремление.
  
  Потерянная память.
  
  Сила, рождённая из разорванных душ.
  
  Злоба и желание, сила, почти обладающая самосознанием, сотни тысяч глаз, направленных на повозку позади Парана.
  
  Такой… невыносимый голод…
  
  Паран отшатнулся.
  
  Ахнув, он вдруг вновь оказался рядом с Драконусом. Отзвук увиденного не уходил, заставлял сердце отбивать в груди бешеный ритм. Лишь тридцать шагов спустя он нашёл в себе силы поднять голову и заговорить.
  
  — Драконус, — прохрипел Паран, — ты сотворил очень неприятный меч.
  
  — Тьма всегда воевала против Хаоса, смертный. Всегда отступала. И всякий раз, когда Мать смягчалась — от Прихода Света, от Рождения Тени, — сила её умалялась, и разница в мощи становилась ещё более внушительной. Так обстояли дела миров в те давние дни. Разница росла. Покуда Хаос не подступил к самим вратам Куральд Галейн. Нужно было защищаться. Нужны были… души…
  
  — Прошу, постой. Мне необходимо подумать…
  
  — Хаос вожделеет силы этих душ — тех, что забрал Драгнипур. Если он пожрёт их, мощь его возрастёт десятикратно. Стократно. Довольно, чтобы проломить Врата. Взгляни на свой смертный мир, Ганос Паран. Разрушительные, губительные для цивилизации войны, гражданские войны, погромы, раненые и умирающие боги — ты сам и твой род с опасной скоростью мчитесь по пути, проложенному Хаосом. Ослеплённые яростью, жаждой отмщения, самыми тёмными страстями…
  
  — Постой…
  
  — Для которых история ничего не значит. Уроки её забыты. Память — человечества, всего человеческого —
  утрачена. Без равновесия, Ганос Паран…
  
  — Но ты же хочешь, чтобы я разрушил Драгнипур!
  
  — А-а-а, теперь я понимаю, почему ты противишься всему, что я говорю. Смертный, у меня было время подумать. Признать чудовищную ошибку, которую я совершил. Я верил, Ганос Паран, в те давние дни, что лишь во Тьме может проявиться сила, которая есть порядок.
  Я хотел помочь Матери Тьме, ибо казалось, что сама она не способна себе помочь. Она не отвечала, даже не давала знать, что вообще видит своих детей. Она отступила в дальние глубины своего Владения, удалилась от всех нас, так далеко, что мы уже не могли её найти.
  
  — Драконус…
  
  — Выслушай меня, прошу. Прежде Домов были Обители. Прежде обителей было странствие.
  Твои собственные слова, верно? Но ты был одновременно и прав, и неправ. Не странствие, но миграция. Ежегодный путь — предсказуемый, циклический. То, что казалось бесцельным, случайным, было на самом деле извечным, подчинённым собственным законам. Истина — сила! — которую я не смог распознать.
  
  — И разрушение Драгнипура вновь выпустит Врата — позволит им мигрировать.
  
  — Да, вернёт им собственную силу, которая позволяла противостоять Хаосу. Драгнипур обрёк Врата Тьмы на вечное бегство, но если истощатся души, которые влекут их…
  
  — Бегство замедлится…
  
  — И Хаос настигнет нас.
  
  — Значит, либо Рейк начнёт убивать — забирать души — или же Драгнипур следует уничтожить.
  
  — Первое необходимо — чтобы выиграть время — прежде чем свершится второе. Меч должен быть разрушен. Сама цель его существования оказалась ошибочной. И в этом — ещё одна истина, которую я обрёл — слишком поздно, увы, по крайней мере, для меня самого.
  
  — И в чём она?
  
  — Как Хаос способен защищаться в этой вечной войне, изменяя собственную природу себе на пользу, так может и Порядок. Он не привязан исключительно к Тьме. Он понимает, если угодно, ценность равновесия.
  
  Парана охватило интуитивное озарение.
  
  — Дома Азатов. Колода Драконов!
  
  Скрытая капюшоном голова слегка повернулась, и Паран ощутил на себе холодный, нечеловеческий взгляд.
  
  — Да, Ганос Паран.
  
  — Дома забирают души…
  
  — И связывают на одном месте. Там, где до них не дотянется Хаос.
  
  — Тогда не важно, падёт ли Тьма.
  
  — Не будь глупцом. Потери и преимущества накапливаются, меняют расположение сил, но не всегда настолько, чтобы восстановить равновесие. Сейчас оно нарушено,
  Ганос Паран, и приближается к пределу. Война, что казалась нам, пойманным в ней, вечной, может завершиться. Что именно ждёт нас всех, если это произойдёт… что ж, смертный, ты сам почувствовал его дыхание позади нас.
  
  — Я должен поговорить с Рейком.
  
  — Тогда найди его. Если, конечно, он по-прежнему носит с собой меч.
  
  Легко сказать…
  
  — Постой… Что ты имеешь в виду? «Если он носит меч?»
  
  — То, что сказал, Ганос Паран.
  
  Но зачем бы ему отказываться от меча? На что ты намекаешь, Драконус, Худ тебя побери? Проклятье, мы же говорим про Аномандра Рейка! Если б мы жили в какой-нибудь безмозголой сельской сказке про дурачка, который в поле нашёл волшебный меч, тогда, конечно, он бы мог его и потерять. Но… Аномандр Рейк? Сын Тьмы? Владыка Лунного Семени?
  
  Драконус хмыкнул, это привлекло внимание Парана. Прямо перед ними, запутавшись в ослабших цепях, лежала огромная демоническая фигура.
  
  — Бирис. Я сам его убил. Давно, так давно. Вот уж не думал… — Драконус подошёл к чернокожему созданию, наклонился и — к вящему удивлению Парана — взвалил тело на плечо. — В повозку, старый мой враг… — проговорил Драконус.
  
  — Кто призвал меня, — пророкотал демон, — чтобы биться с тобой?
  
  — Всегда один и тот же вопрос, Бирис. Я не знаю. Никогда не знал.
  
  — Кто призвал меня, Драконус, умереть от меча?
  
  — Он уже наверняка давно умер.
  
  — Кто призвал…
  
  Драконус и демон у него на плече продолжали свой бессмысленный разговор, а Паран почувствовал, что его уносит прочь, слова стали неразборчивы, образы поблекли… и вот он вновь стоял на каменных плитах в Доме Финнэста.
  
  — Аномандр Рейк. Рыцарь Тьмы, Высокого дома Тьмы… — Он напряг глаза, чтобы выхватить призванное изображение среди бесконечного ряда резных фигур на плитах.
  
  Но оно не явилось.
  
  Почувствовав внезапный холод в животе, Паран мысленно потянулся, устремился к Высокому дому Тьмы, разыскивая фигуру с чёрным мечом, увитым призрачными цепями…
  
  Капитан и сам не понял, что́ ринулось ему навстречу, ослепило, ударило в голову — вспыхнуло…
  
  …затем пришло беспамятство.
  
  Он открыл глаза навстречу пятнам солнечного света. По виску пробежала прохладная струйка воды. Свет на миг заслонила тень, а затем возникло знакомое круглое лицо с маленькими, цепкими глазками.
  
  — Молоток, — прохрипел Паран.
  
  — Мы уж сомневались, что вы вообще вернётесь, капитан. — Он поднял мокрую тряпку. — Вас некоторое время била лихорадка, сэр, но теперь вроде бы отступила…
  
  — Где?
  
  — В устье реки Эрин. У Ортналова Разреза. Сейчас полдень — Быстрому Бену пришлось вас вчера разыскивать, капитан. Слишком большой риск, что на открытой местности нас засекут перед рассветом. Мы вас просто привязали к кворлу и быстро улетели.
  
  — Быстрый Бен! — пробормотал Паран. — Зови его сюда. Живо.
  
  — Вот это запросто, сэр. — Молоток отодвинулся и махнул кому-то сбоку.
  
  Возник чародей.
  
  — Капитан. Поблизости четыре кондора пролетели с рассвета — если они нас ищут…
  
  Паран покачал головой.
  
  — Не нас. Семя Луны.
  
  — Может, и так, но, стало быть, они его пока не увидели, а это очень маловероятно. Как спрятать летающую гору? Скорей уж…
  
  — Аномандр Рейк.
  
  — Что?
  
  Паран закрыл глаза.
  
  — Я искал его — через Колоду, как Рыцаря Тьмы. Чародей, по-моему, мы его потеряли. И Семя Луны. Мы потеряли тисте анди, Быстрый Бен. Аномандра Рейка больше нет
  .
  
  — Гнусный город! Грязный! Гадкий! Гротескный! Крупп горько жалеет, что вообще увидел это поселение…
  
  — Это ты уже говорил, — пробормотал Скворец.
  
  — Зловещее знаменуют оные зловещие знамения. Ужас вселяют в сердце оные безлюдные улицы и оные гигантские стервятники, что поселились в нём и парят свободно в чистом небе — прямо над благородной главою Круппа. Когда, о, когда же явится тьма? Когда падёт милосердная тьма, вновь вопрошает Крупп, дабы благословенная слепота увенчала достойных нас и даровала таким образом вдохновению возможность озарить и открыть хитрость из хитростей, ловчайшую ловкость рук, неиллюзорность иллюзии и…
  
  — Два дня, — простонала Хетан, с другой стороны от Скворца. — Я лишила его голоса на… два дня. Надеялась, что хватит на дольше, сердце у него чуть не выпрыгнуло.
  
  — Заткни его снова, — буркнул Кафал.
  
  — Сегодня вечером. И если повезёт, он слова не сможет сказать до самого Маурика.
  
  — Прекрасная дама неверно поняла несвойственную Круппу молчаливость! Он клянётся! О нет! Он истинно умоляет избавить его от грядущих заполошных телодвижений ночи — сей и всякой последующей! Ибо Крупп слишком тонок душевной организацией, слишком легко обретает синяки, царапины и ушибы. Никогда прежде Крупп не ведал ужасов кувырков и вовсе не жаждет вновь испытать указанного терзания собственного совершенного тела. Итак, в объяснение оной противоестественной лаконичности, роковые два дня, когда в одеяния молчания столь неуместно облачился достойный Крупп, будто в лихой саван уныния… В объяснение да будет сказано! Крупп, дражайшие друзья, размышлял. О да! Предавался думам! Таким, каковых никогда прежде и не подумал бы удумать. Никогда и нигде! Думам, столь осиянным славой, столь ярким, что ослепили бы его смертных сородичей, столь сногсшибательным, что они лишили бы всякого страха, оставив лишь незамутнённую отвагу, коя, будто тончайший парус, несёт плот мыслей в самое устье рая!
  
  Хетан фыркнула.
  
  — Да какие там кувырки. Так — перекатики. Но ладно, сегодня я тебя по полной покувыркаю, скользкий человек!
  
  — Крупп молит, о, как беззаветно молит он небеса никогда не укрываться тьмою! Умоляет глубины породить лишь краткую вспышку, незаметную в мире, исполненном чудодейственного света! Сдержись, о, милосердная тьма! Нам следует идти вперёд, отважный Скворец! И только вперёд! Без отдыха, без передышки, без малой задержки! О, пусть ноги наши изотрутся по колено, молит отчаянный Крупп! Ночь, о ночь! Не зови к себе смертоносные виденья — узри мула, который ведь был там и не мог не видеть, а ныне измучен и истощён увиденным! Измучен до полусмерти одним лишь простым сочувствием! О, не слушай Круппа и его тайного вожделения покончить с жизнью в руках изумительной женщины! О не слушай! Не слушай, покуда само значение слов не растает…
  
  Хватка смотрела на чёрные воды Ортналова Разреза. Куски льда качались в потоке, со скрежетом ломились вверх по течению. На юго-востоке Коралловая бухта белела, словно зимнее поле под звёздами. Путь от устья реки Эрин занял всего половину ночи. Отсюда «Мостожоги» пойдут пешком, перемещаясь из укрытия в укрытие, обходя тёмные, заросшие лесом горы по сравнительно ровной местности между Разрезом и хребтом.
  
  Хватка покосилась на пологий склон — туда, где капитан Паран сидел с Быстрым Беном, Штырём, Чубуком, Пальчиком и Перлом. Сборища магов всегда заставляли её нервничать, особенно если приходил Штырь. Под кожей, под волосяной рубахой в нём жила душа сапёра — полоумная, как и у всех сапёров. Чары Штыря были печально непредсказуемы, и много раз она сама видела, как Штырь открывал Путь одной рукой, а другой в это время бросал морантскую взрывчатку во врага.
  
  Остальными магами «Мостожогов» тоже особо гордиться не стоило. Перл — тонкопалый напанец, который брил голову и напускал на себя важный вид, утверждая, что обладает глубокими познаниями о Пути Руз.
  
  У Чубука в роду были сэти, и он всячески подчёркивал важность своей родословной тем, что обвешивался бесчисленными амулетами и талисманами этого северного племени из Квон-Тали, хотя сами сэти уже давно фактически исчезли — настолько полно ассимилировались в квонскую культуру и быт. Но всё равно Чубук носил поверх обычной формы романтические сэтийские одеяния, которые, правда, сшила на заказ портниха, работавшая обычно на одну из театральных трупп в Унте. Хватка не знала толком, какой Путь использовал Чубук, поскольку его ритуалы призыва силы обычно длились дольше среднестатистической битвы.
  
  Пальчик заслужил своё имя привычкой отрезать пальцы ног у мёртвых врагов — не важно, сам он их убил или нет. Он выдумал какой-то сушильный порошок, которым обрабатывал трофеи, прежде чем нашить на свой жилет — несло от него, как из склепа в сухую погоду или как из землянки нищего во время дождя. Пальчик утверждал, будто он — некромант и какой-то ужасно неудачный ритуал сделал его сверхчувствительным к призракам — они, мол, теперь ходят за Пальчиком, но если отрезать пальцы на ногах, они теряют равновесие, часто падают, и ему удаётся от них легко оторваться.
  
  Выглядел он и вправду как человек, которого преследуют призраки, но Дымка как-то заметила, что такой вид был бы у всякого, кто нашивает на одежду пальцы мертвецов.
  
  Дорога выдалась трудная. Сидеть привязанной к кворлу, дрожать лигу за лигой под пронизывающими ветрами, всё это выводило из себя, наполняло руки и ноги свинцовой тяжестью. Царившая в горном лесу сырость тоже радости не добавляла. Хватка промёрзла до костей. Дождь и туман продержатся всё утро — солнечного тепла не видать до второй половины дня.
  
  Подошёл Молоток.
  
  — Лейтенант.
  
  Хватка хмуро покосилась на него.
  
  — Как думаешь, о чём они там болтают, целитель?
  
  Молоток посмотрел на магов.
  
  — Беспокоятся они. Из-за кондоров. Они их хорошо рассмотрели в последнее время, и уже мало сомнений, что эти птицы… что угодно, но не обычные птицы.
  
  — Ну, это что угодно, но не новость.
  
  — Ага, — Молоток пожал плечами и добавил: — И ещё я думаю, Парановы вести про Аномандра Рейка и Семя Луны их тоже не успокоили. Если они потеряны, как подозревает капитан, брать Коралл — и свергать Паннионского Провидца — будет куда как труднее.
  
  — В смысле, нас могут просто перебить.
  
  — Ну…
  
  Хватка наконец сосредоточила внимание на целителе.
  
  — Говори уж! — прорычала она.
  
  — Просто предчувствие, лейтенант.
  
  — Ну и?
  
  — Быстрый Бен и капитан. Они что-то своё задумали, между собой договорились. Так мне кажется. Я Бена давно знаю, понимаешь, и хорошо. Соображаю уже, как он работает. Мы ведь тут тайно, так? Передовые части Дуджека. Но для этих двоих это двойной финт — под одним тайным заданием сидит другое, и сомневаюсь, что Однорукий про него хоть что-то знает.
  
  Хватка медленно кивнула.
  
  — А Скворец?
  
  Молоток печально ухмыльнулся.
  
  — Не могу сказать, лейтенант.
  
  — Это только твои подозрения, целитель?
  
  — Нет. Всего прежнего взвода Скворца. Вал. Тротц — треклятый баргаст всё время зубы скалит, а это обычно значит, что он знает, мол, что-то затевается, но толком не знает, что именно, и показать этого не хочет. Если понимаешь, о чём я.
  
  Хватка кивнула. В последнее время Тротц ухмылялся почти непрерывно, когда на него ни посмотри. Жутковатая картина, вне зависимости от объяснений Молотка.
  
  Перед ними возникла Дымка.
  
  Хватка нахмурилась ещё сильнее.
  
  — Прости, лейтенант, — сказала Дымка. — Капитан меня унюхал — не знаю, как, но сумел. Особо подслушать ничего не вышло. Но всё равно, он мне поручил тебе передать, мол, пора готовить взводы.
  
  — Ну, наконец-то, — пробормотала Хватка. — Я уже чуть к земле не примёрзла.
  
  — Так-то оно так, — проговорил Молоток, — но я уже почти соскучился по морантам — тёмный тут лес, ничего не скажешь.
  
  — Зато безлюдный, верно?
  
  Целитель пожал плечами.
  
  — Похоже на то. Но днём нам надо будет неба бояться, а не леса вокруг.
  
  Хватка поднялась.
  
  — Идите за мной, вы двое. Пора поднимать остальных…
  
  Переход к Маурику превратился в гонку, различные подразделения армии Бруда двигались с той скоростью, какую только могли развить, — или, в случае «Серых мечей» и легиона Остряка, с той, какую избрали. В итоге армия растянулась вдоль исхоженного торгового тракта, меж выжженных крестьянских угодий, почти на лигу. «Серые мечи», Легион Трейка и другие отдельные отряды стали фактически арьергардом из-за того, что двигались неспешно.
  
  Итковиан предпочёл остаться в отряде Остряка. Здоровяк-даруджиец и Скалла Менакис рассказывали бесконечные истории из своего общего прошлого, чем развлекали Итковиана, — возмутительностью описываемых событий не меньше, чем расхождениями в воспоминаниях.
  
  Давным-давно Итковиан не позволял себе такого удовольствия. Он стал высоко ценить их общество, в особенности ужасающее презрение к вежливости.
  
  Изредка он подъезжал к «Серым мечам», разговаривал с Кованым щитом и Дестриантом, но неловкость вскоре гнала его прочь — бывший отряд Итковиана начал исцеляться, втягивая в свою ткань новобранцев-тенескаури, которых тренировали и обучали на марше, а также на вечерних стоянках. Чем более сплачивались солдаты, чем больше Итковиан чувствовал себя чужим — и тем больше тосковал по единственной семье, какую знал во взрослой жизни.
  
  Но в то же время они были его наследниками, Итковиан даже позволял себе с некоторой гордостью смотреть на «Серых мечей». Новый Кованый щит приняла титул и всё, что с ним было связано, — впервые Итковиан понял, каким видели его другие в те времена, когда он сам носил это звание. Отстранённым, бескомпромиссным, замкнутым и сдержанным. Суровая фигура, готовая свершить жесточайший суд. Конечно, сам он получал поддержку от Брухалиана и Карнадаса. Но в распоряжении у нового Кованого щита была лишь Дестриант — молодая немногословная капанка, которая и сама совсем недавно являлась новобранцем. Итковиан прекрасно понимал, какой одинокой она должна себя чувствовать, но не мог придумать, как облегчить её бремя. Всякий совет, какой только способен дать Итковиан, исходил бы, по его собственному убеждению, от человека, который подвёл своего бога.
  
  Каждый раз, возвращаясь к Остряку и Скалле, он чувствовал горький привкус бегства.
  
  — Ты во всё вгрызаешься глубже, чем любой другой человек, какого я только знал, — заметил Остряк.
  
  Удивлённо моргая, Итковиан покосился на даруджийца.
  
  — Сударь?
  
  — Хотя нет, если подумать. Вот Бук…
  
  С другой стороны фыркнула Скалла.
  
  — Бук? Бук был пьяницей.
  
  — Он был намного большим, жалкая ты женщина, — возразил Остряк. — У него на плечах…
  
  — Ни слова, — предупредила Скалла.
  
  К удивлению Итковиана, Остряк вдруг замолчал. Бук… ах, да, припоминаю. У него на плечах — смерть его родных.
  
  — Нет нужды в такой несвойственной чувствительности, Скалла Менакис. Я понимаю, чем кажусь вам обоим похожим на Бука. Мне любопытно: ваш опечаленный друг искал искупления своей жизни? Хоть он и отказал мне, когда я был ещё Кованым щитом, он мог черпать силы из какого-то внутреннего источника.
  
  — Худа с два, Итковиан, — откликнулась Скалла. — Бук пил, чтобы боль свою пригасить. Не искал он никакого искупления. Он хотел умереть — вот так просто и ясно.
  
  — Не так уж и просто, — возмутился Остряк. — Он хотел заслужить достойную смерть, какой не досталось его родным — так он искупил бы их гибель. Признаю, это хитровымороченная идея, но думается, я лучше многих других понимаю, что у него в голове варилось.
  
  — Потому что ты сам так думаешь! — огрызнулась Скалла. — Хоть и не потерял семью в пожаре. Самая страшная твоя потеря — это та шлюшка, которая вышла замуж за торговца…
  
  — Скалла! — прорычал даруджиец. — Я потерял Драсти. И чуть не потерял тебя.
  
  Это признание явно лишило её дара речи. Ах, эти двое…
  
  — Различие между мной и Буком, — проговорил Итковиан, — состоит в понимании искупления. Я принимаю страдание, какое досталось мне, и тем самым — ответственность за всё, что сделал и не сделал. Когда я был Кованым щитом, вера требовала, чтобы я избавлял других от боли. Именем Фэнера я должен был приносить мир всем душам, без предвзятости и осуждения. Это я сделал.
  
  — Но твоего бога больше нет, — сказала Скалла. — Так кому же, Худово семя, ты передал эти души?
  
  — Как кому? Никому, Скалла Менакис. Я по-прежнему несу их с собой.
  
  Скалла покосилась на Остряка, тот в ответ мрачно пожал плечами.
  
  — Как я тебе и сказал, девочка, — пробормотал он.
  
  Скалла накинулась на Итковиана.
  
  — Дурак набитый! А новый Кованый щит — с ней что? Разве она не примет «твоё бремя» или что вы там делаете? Она не возьмёт эти души — у неё-то есть бог!
   — Скалла подобрала поводья. — Если она вообразила, что…
  
  Итковиан удержал Скаллу рукой.
  
  — Нет, сударыня. Она предложила, как и должна была. Но она не готова к такому бремени — оно убьёт её, уничтожит её душу — а это ранит её бога, быть может, смертельно.
  
  Скалла отдёрнула руку, но осталась рядом. Широко распахнула глаза.
  
  — И что конкретно ты собираешься сделать с… с… со всеми этими душами?
  
  — Я должен найти способ искупить их, Скалла Менакис. Как это сделал бы мой бог.
  
  — Сдурел?! Ты же не бог! Ты же треклятый смертный! Ты не можешь…
  
  — Но должен. В этом, видите ли, я похож, но в то же время и не похож на вашего друга, Бука. Прошу прощения, что «вгрызаюсь» в такие вещи. Я знаю, что ответ ждёт меня — и надеюсь, довольно скоро — здесь вы правы, мне лучше просто проявить спокойное терпение. Я ведь продержался до сих пор.
  
  — Будь как будет, Итковиан, — сказал Остряк. — Мы просто слишком много языками треплем со Скаллой. Вот и всё. Прости нас.
  
  — Здесь нечего прощать, сударь.
  
  — Ну почему же мне не достались нормальные друзья? — вопросила в пустоту Скалла.
  
  — Такие — без тигриных полосок да тигриных глаз? Без сотни тысяч душ за плечами? Вон, смотри, скачет кто-то из других отстающих — может, он
  нормальный! Видит Худ, одет как крестьянин, выглядит как порожденье близкородственных браков, так что вряд ли больше одного предложения сможет связать. Отличный мужик! Эй! Ты! Да нет, чего колеблешься? Езжай к нам! Пожалуйста!
  
  Долговязый всадник верхом на странной породы ломовой лошади осторожно направил своего скакуна к ним. Он выкрикнул по-даруджийски с чудовищным акцентом:
  
  — Привет, друзья! Момент плохой? Вы, вроде, ссоритесь…
  
  — Ссоримся? — фыркнула Скалла. — Ты слишком долго прожил в лесу, если считаешь, что это «ссора»! Подходи ближе и скажи, ради Бездны, где ты раздобыл такой гигантский нос?
  
  Крестьянин сник и замялся.
  
  — Скалла! — возмущённо прикрикнул Остряк, а затем обратился к всаднику: — Эта женщина грубит и хамит всем подряд, солдат.
  
  — Я не хамила! — воскликнула Скалла. — Большие носы — это как большие руки, вот и всё…
  
  Все молчали.
  
  Длинное, вытянутое лицо незнакомца начало густо наливаться румянцем.
  
  — Добро пожаловать, сударь, — сказал Итковиан. — Увы, прежде мы не встречались — а ведь всех нас, похоже, давно обошли подразделения Бруда, и рхиви, и все остальные отряды.
  
  Крестьянин через силу кивнул.
  
  — Ага. Мы заметили. Я — главмаршал Корешок, из Моттских ополченцев. — Остряк поймал на себе взгляд бесцветных, водянистых глаз. — Татухи ничего так. У меня тоже одна есть. — Он закатал засаленный рукав так, что показался мутный бесформенный рисунок на грязном плече. — Не знаю, чего там с ней приключилось, но вообще это должна была быть квакша на пеньке. Оно конечно, квакшу не так-то легко разглядеть, ну и в этом смысле очень даже хорошо вышло — в смысле, пятно, вот здесь, я лично думаю, что это квакша. Хотя, может, и грибочек. — Корешок улыбнулся так, что показались огромные зубы, вновь опустил рукав и поудобнее уселся в седле. Он вдруг нахмурился. — А вы знаете, куда мы вообще идём-то? И почему все так поспешают?
  
  — Уф…
  
  Только это и смог выдавить Остряк, поэтому отвечать пришлось Итковиану:
  
  — Великолепные вопросы, сударь. Мы идём к городу, который называется Маурик, чтобы там воссоединиться с малазанской армией. Из Маурика мы направимся дальше на юг, к городу Кораллу.
  
  Корешок помрачнел.
  
  — А под Мауриком будет битва?
  
  — Нет, город оставлен жителями. Это просто удобная точка для соединения сил.
  
  — А в Коралле?
  
  — Да. Там, скорее всего, битва будет.
  
  — Города вообще-то не убегают никуда. С чего тогда все так торопятся?
  
  Итковиан вздохнул.
  
  — Весьма прозорливое наблюдение, сударь, оно ведёт к некоторым сомнениям в прежде озвученных утверждениях.
  
  — Чего?
  
  — Он говорит, мол, хороший вопрос, — протянула Скалла.
  
  Маршал кивнул.
  
  — Потому и задаю. Я тем и славен, что хорошие вопросы задаю.
  
  — Это мы видим, — ровным голосом ответила она.
  
  — Бруд торопится, — сказал Остряк, — потому что хочет попасть в Маурик прежде малазанцев, а те вроде маршируют быстрее, чем мы вообще себе могли вообразить.
  
  — И что?
  
  — Ну, хм, союз в последнее время стал… немножко шатким.
  
  — Они ж малазанцы — чего вы ждали?
  
  — Честно говоря, — сказал Остряк, — не думаю, что Бруд вообще знал, чего ждать. А ты, говоришь, не удивлён расколом?
  
  — Расколом? А, понял. Нет. В любом случае, ясно как день, почему малазанцы так быстро рванули.
  
  Итковиан подался вперёд в седле.
  
  — В самом деле?
  
  Корешок пожал плечами.
  
  — Есть у нас там свои людишки…
  
  — У вас есть шпионы
  в армии малазанцев? — требовательно спросил Остряк.
  
  — Само собой. Всегда есть. Полезно знать, чего они задумали, особенно, когда мы с ними дрались. То, что мы с ними засоюзничали, это ж не повод перестать за ними приглядывать.
  
  — Так почему же они так быстро идут, маршал Корешок?
  
  — Так Чёрные моранты ведь. Каждую ночь прилетают и целыми ротами забирают солдат. На дороге едва ли четыре тысячи малазанцев осталось, из тех половина — вспомогательные бригады. Дуджек сам улетел. Скворец ведёт оставшихся: они дошли до реки и строят баржи.
  
  — Баржи?
  
  — Точно. Чтоб по реке вниз сплавляться, я так думаю. Не переправляться, там же брод был и так, да и баржи стоят от него вниз по течению.
  
  — А река, конечно, — пробормотал Остряк, — приведёт их прямо к Маурику. За несколько дней.
  
  Итковиан обратился к маршалу.
  
  — Сударь, вы известили об этом Каладана Бруда?
  
  — Нет.
  
  — Почему же?
  
  Корешок снова пожал плечами.
  
  — Ну, мы с братьями Валунами малость об этом поговорили.
  
  — И?
  
  — Решили, что Бруд вроде как забыл.
  
  — Забыл, сударь? Что забыл?
  
  — Про нас. Моттских ополченцев. Мы так подумал, что он вроде как собирался нас оставить на севере. В Чернопёсьем лесу. Тогда вроде как был какой-то там приказ, что-то вроде того, чтоб мы остались, когда он на юг пойдёт. Мы не сильно уверены. Не смогли толком вспомнить.
  
  Остряк откашлялся.
  
  — А вы не думали ему сказать, что вы здесь?
  
  — Ну, мы ж не хотим его разозлить. Я-то прикидываю себе, что был
  всё же какой-то там приказ, понимаете? Что-то вроде «уходите» или как-то так.
  
  — «Уходите»? С чего бы Бруду вам такое говорить?
  
  — Ну, в том-то и дело. Не Воевода сказал. Каллор. Это нас и попутало. Мы его приказы обычно по ветру пускаем. И вот, значит, мы здесь. А вы кто, ребята?
  
  — Я думаю, сударь, — проговорил Итковиан, — вам следует послать вестового к Бруду — с докладом о малазанцах.
  
  — Да ну, есть у нас люди и там, в авангарде. Они хотели до Воеводы дойти, да Каллор их отваживает.
  
  — А вот это любопытно, — пробормотал Остряк.
  
  — Каллор говорит, мол, нас тут вообще быть не должно. Говорит, Воевода страх как обозлится. Так что мы больше близко не подходим. Думаем даже назад повернуть. Скучаем мы по Моттскому лесу — тут-то деревьев нет. Мы дерево любим. Всякое — мы вот только-только обратно добыли один чудный стол… без ножек, правда, они вроде как отломались.
  
  — Ну, что до нас, — объявил Остряк, — мы бы не хотели, чтоб вы уходили, маршал.
  
  Вытянутое лицо Корешка помрачнело.
  
  — Деревья же есть! — вдруг воскликнула Скалла. — На юге! Лес вокруг Коралла!
  
  Главмаршал повеселел.
  
  — Правда?
  
  — Воистину так, — подтвердил Итковиан. — Согласно донесениям, там растут кедры, ели и пихты.
  
  — А, тогда другое дело. Я остальным расскажу. Опять все будут рады, и лучше, когда они все рады. Они в последнее время оружие тупили. А это дурной знак, когда они начинают оружие тупить.
  
  — Тупить, сударь?
  
  Корешок кивнул.
  
  — Клинки затуплять, зазубринки делать. Так они страшней раны оставляют. Дурной знак, когда они в таком настрое ходят. Очень дурной. Тут уж только оглянись, а они начали плясать вокруг костров по ночам. А потом и это кончается, а когда кончается, знаешь, что хуже быть не может, потому как парни готовы разбиваться на отряды и ломиться в ночь, чтоб кого-нибудь убить. Они и так уж приглядывали к здоровому фургону, который за нами катится…
  
  — Ого! — ахнул Остряк. — Не делайте этого! Скажи им этого не делать, маршал. Эти люди…
  
  — Некроманты, знаю. Мрачные. Сильно мрачные. Не любим мы некромантов, особенно братья Валуны не любят. Один было поселился на их земле, в какой-то разрушенной башне в болоте. Призраки да привидения всякую ночь. В общем, пришлось наконец Валунам что-то с этим делать, так они пошли да и зажарили его. Мерзкое было дело, уж поверьте мне — в общем, что от него осталось они повесили у Нижнего перекрёстка, чтоб прочие знали и не совались.
  
  — Эти братья Валуны, — проговорил Итковиан, — должно быть, внушительная пара.
  
  — Пара? — Брови Корешка поползли вверх. — Их всего двадцать три. И ни одного ниже меня. Вдобавок смекалистые — ну, некоторые из них. Читать не умеют, конечно, но считают до десяти и дальше, а это уж много значит, верно? Ладно, пора мне. Расскажу всем про деревья на юге. Бывайте.
  
  Все смотрели ему вслед.
  
  — А ответа на свой вопрос он так и не получил, — сказал через некоторое время Остряк.
  
  Итковиан покосился на него.
  
  — На который?
  
  — Кто мы такие.
  
  — Не будь дураком, — буркнула Скалла. — Он точно знает, кто мы.
  
  — Думаешь, это он притворялся?
  
  — Главмаршал Корешок! Бездна меня побери, разумеется, притворялся! И оба вы купились? Ну, уж не я. Я его раскусила. Сразу.
  
  — Думаете, Бруду следует сообщить, сударыня? — поинтересовался Итковиан.
  
  — О чём?
  
  — Ну, о малазанцах, для начала.
  
  — А какая разница? Бруд всё равно доберётся до Маурика первым. Ну, подождём два дня, а не две недели, что с того? Быстрей со всей этой ерундой разберёмся — Худ знает, может, Дуджек уже захватил Коралл, и как по мне, так пусть ему и достаётся.
  
  — Тут ты права, — пробормотал Остряк.
  
  Итковиан отвёл взгляд. Возможно, права. Куда я еду? Чего ещё ищу в этом мире? Не знаю. Мне плевать на этого Паннионского Провидца — он не примет моих объятий, даже если малазанцы сохранят ему жизнь, что само по себе маловероятно
  .
  
  Поэтому я так отстал от тех, кто изменит мир? Я столь равнодушен, лишён тревог? Похоже, мне конец — почему я не могу принять эту истину? Мой бог умер — бремя отныне лишь моё. Быть может, для меня и не существует ответа — не это ли видит новый Кованый щит, когда смотрит на меня с таким сожалением во взгляде?
  
  Неужели вся полнота жизни уже позади, если не считать ежедневного копошения бренного тела?
  
  Быть может, это всё. Наконец-то всё…
  
  — Не грусти, Итковиан! — сказал Остряк. — Может, война закончится, прежде чем мы туда доберёмся — вот ведь будет славный взвизг в конце истории, а?
  
  — Реки — для того, чтоб пить и чтоб в них тонуть, — простонала Хетан, обхватив рукой бочонок.
  
  Скворец улыбнулся.
  
  — Я-то думал, ваши предки были мореходами, — заметил он.
  
  — Которые потом одумались и закопали свои треклятые каноэ раз и навсегда.
  
  — Что-то ты без обычного почтения о них отзываешься, Хетан.
  
  — Я сейчас тебе на сапоги сблюю, старик. Как ещё мне говорить?
  
  — Не обращай внимания на мою дочь, — сказал Хумбролл Тор, оглушительно топая по палубе ногами в меховых сапогах. — Её одолел даруджиец.
  
  — Не смей упоминать этого слизня! — прошипела Хетан.
  
  — Тебя может порадовать то, что он последние три дня пробыл на другой барже, пока ты страдала, — сообщил Скворец. — Оправлялся.
  
  — Он сбежал только потому, что я поклялась его убить, — пробормотала Хетан. — Не должен он был влюбляться, червяк скользкий! Нижние духи, ну и аппетиты!
  
  Хумбролл Тор рокочуще захохотал.
  
  — Никогда не думал увидеть такой славный…
  
  — Ой, отец, молчи!
  
  Огромный вождь баргастов подмигнул Скворцу.
  
  — Я уже жду не дождусь знакомства с этим человеком из Даруджистана.
  
  — Тогда я обязан тебя предупредить, что внешность — обманчива, — сказал Скворец. — Особенно в случае Круппа.
  
  — О, я его видел издали, когда дочь моя его таскала за собой туда-сюда, по крайней мере, вначале. А поздней я заметил, что роли поменялись. Замечательно. Хетан, видишь ли, во всём — дочь моей жены.
  
  — А где твоя жена?
  
  — Уже настолько далеко в дальних пределах Белолицей гряды, чтобы я мог дышать спокойно. Почти. Может, ближе к Кораллу…
  
  Скворец улыбнулся и в который раз подивился тем дарам дружбы, которые обрёл в последнее время.
  
  Мимо тянулись некогда ухоженные берега реки Маурик. В камышах виднелись рыбацкие причалы и швартовые столбы; в иле и песке на берегу догнивали старые лодки. Вокруг рыбацких хижин недалеко от воды поднялась высокая трава. Пустота и заброшенность этого места сразу же омрачили настроение Скворца.
  
  — Даже для меня, — проворчал позади Хумбролл Тор, — это невесёлое зрелище.
  
  Скворец вздохнул.
  
  — Мы приближаемся к городу, да?
  
  Малазанец кивнул.
  
  — Ещё день, скорее всего.
  
  В ответ на эти слова сзади отчаянно застонала Хетан.
  
  — Думаешь, Бруд знает?
  
  — Полагаю, да, по крайней мере, отчасти. У нас среди конюхов и вожатых есть Моттские ополченцы…
  
  — Это кто ещё такие, командир?
  
  — Это что-то вроде отряда наёмников, вождь. Преимущественно лесорубы да крестьяне. Они случайно сформировались — и это мы, малазанцы, тому виной. Мы как раз взяли город Ораз и двигались на запад, к Мотту, который в срок сдался, если не считать окраин Моттского леса. Дуджек не хотел, чтоб партизаны нападали на наши линии снабжения, ведь мы уходили всё дальше и дальше от моря, вглубь материка. Так что он послал «Мостожогов» в Моттский лес с приказом выловить их — они нам нос расквасили не раз и не два. Также обошлись и с Золотыми морантами. В конце концов Дуджек нас отозвал, но к тому времени Моттских ополченцев уже нанял Бруд. Включил в свою армию. В любом случае, — малазанец пожал плечами, — они ребята хитрые, возвращаются снова и снова, точно глисты — пришлось научиться с ними жить.
  
  — Поэтому ты знаешь, что твой враг о тебе знает, — кивнул Хумбролл.
  
  — Более или менее.
  
  — Вы, малазанцы, — сказал баргаст, качая головой, — играете в сложную игру.
  
  — Иногда, — согласился Скворец. — А в иные дни мы просты донельзя.
  
  — Однажды ваши легионы пойдут на Белолицую гряду.
  
  — Сомневаюсь.
  
  — Почему? — резко спросил Хумбролл Тор. — Неужели мы не достойные враги, командир?
  
  — Слишком достойные, вождь. Нет, правда в другом. Мы заключили с вами договор, а Малазанская империя относится к таким вещам очень серьёзно. К вам придут с уважением и предложениями установить торговлю, границы и тому подобное — если вы того пожелаете. Если нет, послы уйдут, и больше вы не увидите малазанцев до тех пор, пока сами того не пожелаете.
  
  — Странные вы завоеватели, чужеземцы.
  
  — Да, в этом — такие.
  
  — А почему вы в Генабакисе, командир?
  
  — Малазанская империя? Мы здесь, чтобы объединить, и через объединение разбогатеть. Но мы не против, если не только мы разбогатеем.
  
  Хумбролл Тор стукнул по своей кольчуге из монет.
  
  — И лишь серебро вас интересует?
  
  — Ну, вождь, есть разные виды богатства.
  
  — Разве? — Могучий баргаст подозрительно прищурился.
  
  Скворец улыбнулся.
  
  — Встреча с кланами Белого Лица — одна из таких наград. Разнообразие — большое богатство, Хумбролл Тор, ибо оно — родина мудрости.
  
  — Твои слова?
  
  — Нет, Императорского историка, Дукера.
  
  — А он говорит от имени Малазанской империи?
  
  — В лучшие времена.
  
  — А эти времена — лучшие?
  
  Скворец встретил взгляд тёмных глаз баргаста.
  
  — Возможно.
  
  — Да заткнитесь вы оба! — прорычала позади Хетан. — Я умираю.
  
  Хумбролл Тор развернулся, посмотрел на свою дочь, скорчившуюся у бочонка с зерном.
  
  — Мысль, — пророкотал он.
  
  — Какая?
  
  — Может быть, у тебя и не морская болезнь, дочь.
  
  — Да ну! Что же тогда… — Глаза Хетан широко распахнулись. — Нижние духи!
  
  В следующий миг Скворцу пришлось неуклюже навалиться на планширь и свесить ноги, чтобы поток хорошенько отмыл его сапоги.
  
  Шторм обрушился на Маурик некоторое время спустя после того, как город был оставлен, он повалил декоративные деревья и насыпал увитые водорослями дюны под стенами домов. Улицы укрыл чистый, белый песчаный ковёр, так что не было видно ни обломков, ни тел.
  
  Корлат в одиночестве ехала по главной улице портового города. Слева темнели приземистые, широкие склады, справа — жилые дома, таверны и лавки торговцев. Сверху между складами и плоскими крышами лавок были натянуты верёвки, на которых висела морская трава, словно кто-то украсил город перед морским праздником.
  
  Если не считать лёгкого шевеления под дыханием тёплого ветра, никакого движения не было видно ни на улице, ни в примыкающих переулках. Двери и окна зияли чёрными, печальными провалами. Со складов забрали всё, огромные раздвижные двери оставили открытыми.
  
  Тисте анди подъехала к западной оконечности города, запах моря остался позади, уступил сладковатой вони цветущей пресной воды в реке за складами слева.
  
  Каладан Бруд, Каллор и другие решили объехать Маурик со стороны материка, чтобы выбраться на заиленные низины. Некоторое время в небе над головой парила Карга, но и та вскоре свернула и исчезла. Корлат никогда не видела праматерь великих воронов такой расстроенной. Если потеря связи и вправду означала, что Аномандр Рейк погиб, а Семя Луны уничтожено, Карга потеряла и своего господина, и гнездовье своего рода. И то, и другое — крайне неприятная перспектива. Вполне хватает, чтобы сложить крылья в отчаянии, но ворониха продолжала лететь на юг.
  
  Корлат решила, что поедет одна — более длинным маршрутом, чем остальные, — через город. В конце концов, в спешке не было необходимости, а ожидание тянулось медленнее на стоянках, чем в дороге: лучше выбрать более долгий путь и следовать по нему размеренным шагом. О многом следовало подумать. Если Владыка жив и здравствует, Корлат следует предстать перед ним и торжественно разорвать клятву службы — уничтожить отношения, которые связывали их четырнадцать сотен лет, хотя, скорее, временно приостановить их. На все те годы, что остались в жизни одного смертного человека.
  А если трагическая судьба постигла Аномандра Рейка, Корлат окажется командиром дюжины тисте анди, которые также остались с армией Бруда. От этой ответственности она бы побыстрей избавилась, ибо не испытывала никакого желания править своими родичами. Корлат освободит их, пусть сами решают свою судьбу.
  
  Аномандр Рейк объединил тисте анди лишь силой своего характера — какой сама Корлат не отличалась, и прекрасно знала об этом. Разнообразные предприятия, в которые он ввязывался сам и вовлекал свой народ, казались ей рядом вариаций на одну-единственную тему — но тема эта и природа её ускользали от Корлат. Были войны, борьба, враги, союзники, победы и поражения. Череда тянулась сквозь века и казалась случайной не только ей самой, но остальным её сородичам.
  
  Внезапная мысль поразила Корлат, провернулась, будто тупой нож в груди. А вдруг Аномандр Рейк тоже не знает? Может, эта бесконечная череда предприятий — лишь отражение его собственного поиска. Я всегда подозревала простую цель — дать нам смысл к существованию, примерить на себя благородные побуждения других… других, тех, для кого борьба имела какой-то смысл. Разве не это — сквозной мотив, описывающий всё, что мы делали? Почему теперь я сомневаюсь? Почему теперь я думаю, что если мотив и существует, он совершенно в другом?
  
  Что он куда менее благороден…
  
  Корлат попыталась отбросить эти мысли, прежде чем они приведут её к отчаянию. Ибо отчаяние — смертный враг и погибель тисте анди. Часто я видела, как родич падал на поле битвы, и знала в глубине души, что мои братья и сёстры умирают не от неспособности защититься. Они умирали, потому что решили умереть. Пали жертвой собственного отчаяния
  .
  
  Самой смертоносной опасности для нас.
  
  Может, Аномандр Рейк ведёт нас прочь от отчаяния — и это его главная, единственная цель? Может, его мотив — мотив бунтарства? Если так, то, дорогая Матерь Тьма, он был прав, удерживая нас от понимания, был прав, не позволяя осознать свою единственную, жалкую цель. А я… я не должна была думать об этом, не должна была приходить с трудом к этому выводу.
  
  Узнав тайну своего Владыки, я не обрела никакой награды. Проклятье Света, он веками уходил от моих вопросов, отваживал все попытки узнать его получше, пробиться сквозь завесу таинственности. А я обижалась, огрызалась на него не раз и не два, он же стоял под градом моего гнева и разочарования. Молча.
  
  Не хотел открывать мне… а я думала — это гордыня, высокомерие худшего толка — как меня это бесило… ах, Владыка, сколько ты стерпел из милосердия.
  
  И если отчаяние терзает нас, то тебя оно мучит стократ сильнее…
  
  Корлат поняла, что не оставит свой народ. Как Рейк, она не сможет бросить их, как Рейк, не сможет открыть истину, даже если сородичи будут умолять — или требовать — оправданий.
  
  И если этот миг скоро настанет, я должна набраться сил — сил, чтобы вести их, чтобы скрывать истину от своего народа.
  
  О, Скворец, как же мне рассказать тебе это? Наши мечты были так… просты. Романтическая глупость. Нет в мире рая ни для тебя, ни для меня, возлюбленный. Поэтому всё, что я могу тебе предложить, — присоединиться ко мне, остаться со мной. И я молю Мать Тьму, молю всей душой, чтобы этого оказалось для тебя довольно…
  
  Окраины города тянулись вдоль реки — полуразвалившиеся рыбацкие хибары, коптильни, растянутые для просушки сети, изорванные штормом, заваленные мусором. Поселение выходило практически на заиленные низины, десяток хижин на сваях стояли уже над морем камышей.
  
  Двойной ряд шестов с этой стороны реки отмечал место, где жители выкопали глубокий подводный канал, ведущий на заливные низины, в которых установили широкие, крепкие настилы. В устье реки Маурик к востоку могли войти лишь суда с самой низкой осадкой, поскольку рисунок дна постоянно менялся под влиянием приливов и течений, песчаные мели возникали и пропадали за несколько колоколов. Припасы, которые сплавили вниз по реке, выгружались к западу от устья — здесь, на заливных низинах.
  
  Воевода, Каллор, всадник Хурлокель и помощник Корлат, Орфантал, стояли на настиле, привязав коней у дороги, которая подходила к платформе со стороны материка.
  
  Все четверо смотрели куда-то вверх по течению реки.
  
  Корлат вывела коня на перешеек, соединявший город и настилы. Добравшись до насыпной дороги, она увидела первую из малазанских барж.
  
  Их создавали явно не без магии. Крепкие, мощные суда, широкие и плоскодонные. Массивные, необтёсанные брёвна охватывали корпуса. Как минимум половину каждой палубы укрывал навес из просмолённой парусины. Со своего места Корлат насчитала не меньше двух десятков. Даже с помощью чар выстроить их наверняка было нелегко. Вдобавок — так быстро
  …
  
  Ага, не этим ли занимались всё это время Чёрные моранты? Если так, значит, Дуджек и Скворец задумали это с самого начала.
  
  Над флотилией парили великие во́роны, в их криках слышалось явственное презрение.
  
  На передней барже было видно солдат, баргастов и лошадей. У материкового края настила Корлат натянула поводья рядом с конями остальных, спешилась. Поводья у неё принял кто-то из рхиви. Корлат благодарно кивнула и зашагала вдоль платформы, чтобы встать рядом с Каладаном Брудом.
  
  Лицо Воеводы было непроницаемым, а на губах Каллора застыла уродливая ухмылка.
  
  Орфантал подошёл к Корлат и поклонился.
  
  — Сестра, — сказал он на языке тисте анди, — доставила ли тебе радость поездка через Маурик?
  
  — Как давно ты стоишь здесь, брат?
  
  — Колокола полтора.
  
  — Тогда я ни о чём не жалею.
  
  Орфантал улыбнулся.
  
  — Полтора колокола в молчании.
  Почти хватает, чтобы заставить тисте анди потерять бдительность.
  
  — Обманщик. Мы можем неделями стоять и молчать, ты, брат, это отлично знаешь.
  
  — Да, но ведь в этом не будет эмоций, не так ли? По себе знаю, я просто слушаю ветер и поэтому не беспокоюсь.
  
  Корлат покосилась на брата. Без эмоций? А вот теперь ты серьёзно кривишь душой
  .
  
  — И осмелюсь сказать, — добавил Орфантал, — напряжение продолжает расти.
  
  — Эй, вы двое! — зарычал Каллор. — Раз уж вам вздумалось поболтать, говорите на языке, который все понимают. Здесь и так уже лицемерия и обмана хватит на целую жизнь.
  
  Орфантал обернулся к нему и ответил по-даруджийски:
  
  — Но не твою
  жизнь, верно, Каллор?
  
  Древний воитель лишь беззвучно оскалил зубы.
  
  — Довольно, — пророкотал Бруд. — Не хочу, чтобы малазанцы увидели, как мы грызёмся между собой.
  
  Корлат уже видела Скворца, тот стоял у широкого, плоского носа передней баржи. В шлеме и полном доспехе. Рядом с ним возвышался Хумбролл Тор, монеты на его кольчуге ярко блестели. Баргаст явно наслаждался происходящим, он стоял властно и горделиво, положив ладони на рукояти метательных топоров за поясом. Знаменосец Артантос маячил позади, скрестив на груди руки, по его худому лицу блуждала полуулыбка.
  
  Солдаты взялись за длинные вёсла и, покрикивая друг на друга, направили судно между шестами. Манёвр был выполнен безупречно, грузная баржа соскользнула с сильного течения и мягко поплыла в сторону.
  
  Корлат не сводила глаз со Скворца — тот тоже её заметил — а судно подходило всё ближе к настилу.
  
  С приглушённым хрустом и треском баржа подошла вплотную к причалу. Солдаты со швартовыми спрыгнули на настил и закрепили концы. Остальные баржи тоже повернули к берегу и начали готовиться к высадке на топкой полосе земли.
  
  Между вождём баргастов и Скворцом появилась Хетан, оттолкнулась и спрыгнула на платформу. В лице у неё не было ни кровинки, а ноги чуть не подогнулись. Орфантал рванулся, чтобы предложить ей руку помощи, но женщина с рычанием оттолкнула её и заковыляла прочь, к дальнему концу настила.
  
  — Благое намерение, — громогласно расхохотался Хумбролл Тор. — Но если дорожишь жизнью, тисте анди, оставь мою дочь, она в печали. Воевода! Благодарю за торжественную встречу! Мы ведь теперь скорей прибудем в Коралл, да? — Вождь шагнул на настил, за ним поспешил Скворец.
  
  — Если только где-то на реке не отстали ещё сто барж, вы потеряли две трети своих солдат, — проворчал Бруд. — Как же это произошло?
  
  — Три клана решились плыть, Воевода, — с ухмылкой ответил Хумбролл Тор. — Остальные предпочли идти пешком. Наши духи-боги позабавились, да? Хотя, конечно, не без издёвки, признаю.
  
  — Здравствуй, Воевода, — сказал Скворец. — Увы, у нас недостаточно суден, чтобы перевезти всё войско. Потому Дуджек Однорукий решил разделить армию…
  
  — И где он, во имя Худа? — потребовал ответа Каллор. — Как будто это я должен спрашивать… — добавил он.
  
  Скворец пожал плечами.
  
  — Чёрные моранты везут его и солдат…
  
  — В Коралл, да, — перебил Каллор. — Зачем, малазанец? Чтобы принести город под знамя вашей империи?
  
  — Сомневаюсь, что это возможно, — ответил Скворец. — Но даже если и так — что, не перетерпишь, когда прибудешь к покорённому уже Кораллу? Раз ты настолько жаждешь крови…
  
  — Мне не приходится долго ждать возможности, чтобы утолить эту жажду, малазанец, — отрезал Каллор, и его рука потянулась к полуторному мечу за плечами.
  
  — Похоже, — проговорил Бруд, не обращая на Каллора внимания, — в план, который мы все прежде сочли разумным, были внесены значительные изменения. Более того, — продолжил он, переводя взгляд на баржи, — продумывая эту кампанию, вы с самого начала готовили обман.
  
  — Не согласен, — возразил Скворец. — Ты и сам кое-что придумал для Семени Луны — что бы там Рейк ни собирался с ним сделать. Вот и мы решили, что нам не помешало бы озаботиться чем-то подобным. Прецедент создал ты, Воевода, — поэтому не думаю, что тебе стоит жаловаться.
  
  — Командир, — процедил Бруд, — мы никогда не собирались использовать Семя Луны, чтобы нанести опережающий удар по Кораллу и получить преимущество над предполагаемыми союзниками. Мы выбрали время для совместного наступления.
  
  — И здесь Дуджек по-прежнему согласен с тобой, Воевода. Как и я. Скажи, Карга сумела подобраться ближе к Кораллу?
  
  — Она вновь пытается это сделать.
  
  — И вероятнее всего, её вновь отгонят прочь. А значит, у нас нет данных разведки о приготовлениях врага. Если Паннионский Провидец или его советники обладают хоть сколько-нибудь смыслят в военном деле, они приготовили для нас ловушку — такую, в которую мы войдём по собственной воле, как только окажемся в пределах видимости стен Коралла. Воевода, наши Чёрные моранты высадили капитана Парана и «Мостожогов» за десять лиг от города, чтобы люди Парана тайком подобрались ближе и выяснили, что́ задумали паннионцы. Но сил одних «Мостожогов» не хватит, чтобы помешать врагам, в чём бы ни заключался их план. Поэтому Дуджек повёл за собой шесть тысяч солдат, доставленных на место Чёрными морантами, чтобы разрушить ловушку паннионцев.
  
  — И с какого Худа нам стоит тебе верить? — возмутился Каллор. — Вы только и делаете, что лжёте — с самого начала.
  
  Скворец вновь пожал плечами.
  
  — Если шести тысяч малазанских солдат хватит, чтобы взять Коралл и уничтожить Паннионский Домин, значит, мы серьёзно переоценили своего врага. В этом я сомневаюсь. Думаю, нас ждёт серьёзная битва, и любое преимущество, какое только мы сможем получить заранее, нам наверняка пригодится.
  
  — Командир, — сказал Бруд, — силы паннионцев поддерживают боевые маги, а также эти противоестественные кондоры. Как Дуджек собирается защищаться против них? В вашей армии нет чародеев, о которых стоило бы упоминать.
  
  — Там Быстрый Бен, и он придумал способ обращаться к своим Путям беспрепятственно. Во-вторых, у Дуджека есть Чёрные моранты, которые могут потягаться с птицами за контроль над небом, а также значительный запас взрывчатки. Но я готов согласиться: этого может быть недостаточно.
  
  — Вы рискуете потерять больше половины своей армии, командир.
  
  — Подобное не исключено, Воевода. Так что, если для вас это приемлемо, мы бы теперь предложили поспешить к Кораллу.
  
  — Да уж! — проворчал Каллор. — Может, нам стоит подождать, пока паннионцы потратят время и силы, уничтожая Дуджека и его шесть тысяч, а уже потом
  вступить в бой. Воевода, выслушай меня. Малазанцы сами создали для себя потенциально смертельную угрозу, а теперь приползли просить, чтобы мы их выручили. Я говорю — пусть там гниют, ублюдки.
  
  Корлат почувствовала, что Бруд принял во внимание доводы Каллора. Увидела, что Воевода колеблется.
  
  — Мелочный подход, — фыркнула она. — Вызванный эмоциями. И оттого, вероятно, тактически самоубийственный для всех нас.
  
  Каллор резко развернулся.
  
  — Ты,
  женщина, уж точно не можешь претендовать на объективность! Ясное дело, ты встанешь на сторону своего любовника!
  
  — Если бы его позиция была несостоятельной, даже и не подумала бы,
  Каллор. И в этом — разница между мной и тобой. — Она обратилась к Каладану Бруду. — Теперь я говорю от имени тисте анди, которые сопровождают твою армию, Воевода. Я призываю тебя ускорить переход к Кораллу, в помощь Дуджеку. Командир Скворец привёл достаточно барж, чтобы быстро переправиться на южный берег реки. Пять дней быстрого марша приведут нас к Кораллу.
  
  — Или восемь дней в обычном темпе, — сказал Каллор, — и тогда мы прибудем на место отдохнувшими. Неужели слава Войска Однорукого столь раздута, что они не продержатся три дня?
  
  — Пытаешься зайти с другой стороны? — спросил у Каллора Орфантал.
  
  Седой воин лишь пожал плечами. Бруд с шипением выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы.
  
  — Он высказывает сейчас разумные соображения, тисте анди. Пять дней или восемь. Утомлённые или отдохнувшие солдаты, готовые сразу же вступить в бой. Какой вариант выглядит более разумным с точки зрения тактики?
  
  — Разница в том, чтобы присоединиться к готовой к бою армии или найти лишь изрубленные на куски трупы, — сказал Скворец. Он встряхнулся. — Решайте, как хотите. Мы вам оставим баржи, разумеется, но мои войска переправятся первыми. Мы рискнём прийти усталыми. — Он развернулся и помахал рукой Артантосу, который оставался на палубе. Знаменосец кивнул, нагнулся и поднял полдюжины сигнальных флажков, а затем направился к корме.
  
  — Ты это предвидел, не так ли? — прошипел Каллор.
  
  Что сегодня ты одержишь верх? Да, я полагаю, он предвидел.
  
  Скворец промолчал.
  
  — И, таким образом, твои силы первыми подойдут к Кораллу. Очень умно́, ублюдок. Воистину, очень умно́.
  
  Корлат шагнула к Бруду.
  
  — Воевода, ты сохранил веру в тисте анди?
  
  Великан нахмурился.
  
  — Веру в тебя и твой народ? Разумеется, сохранил!
  
  — Хорошо. В таком случае, мы будем сопровождать командира Скворца, Хумбролла Тора и их силы. И тем самым представлять твои интересы. Мы с Орфанталом — одиночники. Один из нас, если потребуется, сможет быстро доставить тебе вести об опасности или предательстве. Более того, наше присутствие может оказаться решающим, если Дуджеку потребуется отступить из боя, который невозможно выиграть.
  
  Каллор расхохотался.
  
  — Любовнички льнут друг к другу, а нам предлагают склониться перед притворной объективностью…
  
  Орфантал шагнул к Каллору.
  
  — Это было последнее оскорбление, которое ты нанёс тисте анди, — тихо произнёс он.
  
  — Прекратите! — взревел Каладан Бруд. — Каллор, знай: я доверяю тисте анди. Что бы ты ни сказал — ничто не подорвёт мою веру в них, ибо она была заслужена столетия тому назад, стократ подтверждена и никогда — предана. А вот твоя верность вызывает у меня всё больше и больше сомнений…
  
  — Берегись своих страхов, Воевода, — прорычал Каллор. — А то ещё сделаешь их истинными.
  
  Бруд ответил так тихо, что Корлат лишь чудом его расслышала.
  
  — Теперь ты провоцируешь меня, Каллор?
  
  Седой воин медленно побледнел.
  
  — Какой мне в том толк? — тихо, ровно спросил он.
  
  — Действительно.
  
  Корлат повернулась к брату.
  
  — Собери наших родичей, Орфантал. Мы будем сопровождать командира и вождя.
  
  — Как скажешь, сестра. — Тисте анди повернулся, затем замер и пристально посмотрел на Каллора, прежде чем сказать: — Думаю, старик, когда всё это закончится…
  
  Каллор оскалился.
  
  — Что же ты думаешь?
  
  — Что я приду за тобой.
  
  Каллор в ответ лишь улыбнулся шире, но напряжение выдал тик, от которого подёргивалась одна щека.
  
  Орфантал направился к лошадям.
  
  Напряжённое молчание разорвал глубокий смех Хумбролла Тора.
  
  — А мы-то думали, вы будете ссориться, когда мы явимся.
  
  Корлат повернулась к барже — и встретила взгляд Скворца. Он через силу улыбнулся, чем сразу выдал, в каком напряжении находился. Но сердце у неё забилось от другого, от того, что тисте анди увидела в этом взгляде. Любовь и облегчение, нежность… и животное предвкушение.
  
  О, Мать Тьма, ведь умеют же эти смертные жить!
  
  Итковиан и Остряк бок о бок подъехали к насыпи, ведущей к настилу. Небо на востоке бледнело, воздух был холодным и ясным. Два десятка пастухов-рхиви гнали последних из первых трёх сотен бхедеринов по огороженному трапу.
  
  В нескольких сотнях шагов за мужчинами к насыпи двигались следующие три сотни животных. За ними скопились ещё по меньшей мере две тысячи бхедеринов, и обоим всадникам было ясно, что, если они захотят переправить свои отряды через реку в ближайшее время, придётся вклиниться между стадами.
  
  Малазанцы строили на совесть: на каждой барже были установлены широкие трапы, которые соединяли их от носа к носу, а кормы спроектировали таким образом, чтобы их можно было сомкнуть. Благодаря этому баржи собирались в мост — гибкий там, где это было нужно, и надёжный по всей длине, а также удивительно широкий — так что два фургона могли проехать бок о бок.
  
  Командир Скворец и его части Войска переправились через реку больше пятнадцати часов назад, за ними последовали три клана баргастов Хумбролла Тора. Остряк знал, что Итковиан надеялся вновь встретиться с обоими, особенно со Скворцом, но к тому времени, когда они увидели реку, малазанец и баргаст уже оказались на другом берегу.
  
  Каладан Бруд разбил лагерь для своих войск на этой стороне реки Маурик и поднял солдат за три колокола до рассвета. Они только что закончили переправляться. Остряк отметил разницу в скорости союзных армий.
  
  Всадники натянули поводья и остановились среди пастухов-рхиви. Высокий, неуклюжий мужчина, который явно выглядел не как рхиви стоял в стороне, глядя, как бхедерины с топотом преодолевают первую баржу под выкрики и свист погонщиков.
  
  Остряк спешился и подошёл к одинокому мужчине.
  
  — Моттское ополчение? — спросил он.
  
  — Главмаршал Хлев, — ответил тот с кривой ухмылкой. — Я рад, что вы здесь — совсем не понимаю этих коротышек. Уж как ни пытался. Сдаётся мне, они на другом каком-то языке говорят.
  
  Остряк с каменным лицом оглянулся на Итковиана, затем вновь посмотрел на главмаршала.
  
  — Так и есть. Давно тут стоишь?
  
  — С прошлой ночи. Много народу уже переправили. Много. Видел, как баржи рядком поставили. Быстро у них вышло. Малазанцы умеют с деревом обращаться. Знали, что Скворец был подмастерьем у каменщика, прежде чем стал солдатом?
  
  — Нет, не знал. А какое отношение это имеет к плотницкому делу, главмаршал?
  
  — Да никакого. Это я просто так, к слову.
  
  — Остальных своих соратников ждёшь? — спросил Остряк.
  
  — Да нет, хотя, думаю, рано или поздно они подтянутся. Но уж после бхедеринов, ясное дело, чтобы навоз собрать. Коротышки тоже это делают. Мы с ними из-за этого пару раз подрались. Помахались. По-доброму, разумеется. Глянь, чего они творят — скатывают навоз в кучу да и стерегут её. Если я ближе подойду, за ножи возьмутся.
  
  — Ну, я бы тогда советовал ближе не подходить, главмаршал.
  
  Хлев снова ухмыльнулся.
  
  — Иначе ж веселья никакого не будет. Я тут не просто так стою, знаешь ли.
  
  Итковиан спешился и подошёл к ним.
  
  Остряк повернулся к пастухам и спросил на довольно пристойном рхивийском:
  
  — Кто из вас тут главный?
  
  Вперёд вышел жилистый старик.
  
  — Скажи ему, чтоб ушёл! — рявкнул он, указывая пальцем на главмаршала Хлева.
  
  — Извини, — ответил Остряк, пожимая плечами, — я ему ничего приказать не могу. Я здесь ради своего легиона и «Серых мечей». Мы бы хотели переправиться… перед остальной частью вашего стада…
  
  — Нет. Нельзя так. Нет. Вам надо подождать. Подождать. Бхедерины не любят, когда их разделяют. Нервные становятся. Несчастные. Нам они нужны на переправе спокойными. Ты же понимаешь, да? Нет, вам придётся ждать.
  
  — И сколько времени, по-твоему, это займёт?
  
  Рхиви пожал плечами.
  
  — Закончим, когда закончим.
  
  Вторые три сотни бхедеринов загрохотали копытами, поднимаясь по трапу. Навстречу им выдвинулись погонщики.
  
  Остряк услышал глухой стук, а затем рхиви с воплями побежали назад. Даруджиец обернулся вовремя, чтобы заметить, как главмаршал Хлев, завернувший в подол рубахи здоровый кусок навоза, стремглав промчался мимо, взлетел на трап, а потом дальше по палубе баржи.
  
  Пастух-рхиви, которого явно поставили охранять навоз, лежал на спине возле разграбленной кучи без сознания, и на челюсти его краснел отпечаток костистого кулака.
  
  Остряк ухмыльнулся старому пастуху, который от ярости подпрыгивал на месте и плевался. Итковиан подошёл ближе.
  
  — Сударь, вы это видели?
  
  — Нет, увы, только самый конец.
  
  — Удар был молниеносный — я даже не заметил, как он подошёл вплотную. Бедняга рхиви просто упал, как мешок…
  
  — С навозом?
  
  Долгое время спустя — такое долгое, что Остряк уже потерял надежду, Итковиан всё-таки улыбнулся.
  
  Тучи пришли с моря, яростный ветер принёс ливень, капли падали на шлемы, щиты и кожаные дождевики с такой силой, что разлетались облачками тумана. Стоявшие вдоль дороги заброшенные крестьянские угодья скрылись за серой стеной, торговый тракт превратился в полосу липкой грязи под копытами, колёсами и сапогами.
  
  Вода стекала через забрало, которое Скворец опустил, пытаясь хоть немного защитить глаза от дождя, пока командир пытался разобраться в происходящем. Из авангарда его призвал вестовой, который кричал что-то о сломанной оси, заторе на дороге, беспорядке и раненых животных. Сейчас Скворец мог разглядеть только толпу измазанных в грязи солдат, которые поскальзывались, неслышно орали друг на друга и вязали узлы на верёвках, а также по меньшей мере три фургона, которые по самую ось ушли в жидкую грязь, бывшую прежде торговым трактом. Ревущих волов оттаскивали подальше.
  
  Командир сидел на коне и смотрел. Не было толку проклинать капризы природы, ненадёжность перегруженных фургонов или скорость, с которой армии приходилось двигаться. Несмотря на кажущийся хаос, морпехи делали то, что нужно было делать. Учитывая время года, непогода вряд ли задержится, а потребность в солнце была отчаянной. Тем не менее командир невольно гадал, какой бог ополчился против него, ведь после переправы дня не проходило без непредвиденных неприятностей — и ни одна из них не щадила малазанцев.
  
  До Коралла им оставалось идти по меньшей мере два дня. Последние вести от Быстрого Бена Скворец получал ещё до прихода в Маурик; тогда чародею, Парану и «Мостожогам» оставалась половина ночного перехода до окрестностей Коралла. Командир был уверен, что сейчас они уже добрались до города, а Дуджек и его полки на подходе к месту сбора. Если битва начнётся, то очень скоро.
  
  Скворец развернул коня, пустил его вдоль обочины, чтобы вернуться к авангарду. Быстро приближалась ночь, и необходимо было остановиться, хотя бы на несколько колоколов. Тогда у него будет несколько бесценных минут наедине с Корлат — испытания тяжёлого марш-броска слишком часто разделяли их, и хотя Скворец с Корлат полагали, что Владыку Аномандра Рейка рано списывать со счетов, она приняла на себя роль командира тисте анди: стала холодной, отчуждённой, сосредоточенной исключительно на состоянии своих братьев и сестёр.
  
  Под руководством Корлат они исследовали Куральд Галейн, свой Путь Тьмы, черпали его силу, пытаясь очистить Путь от заразы Увечного бога. В те редкие моменты, когда они появлялись на людях, Скворец мог оценить, какую цену платил за эти усилия Орфантал и другие тисте анди. Но Корлат хотела, чтобы к тому моменту, когда начнётся битва за Коралл, сила Куральд Галейн была под рукой — и без злотворного влияния.
  
  Скворец чувствовал, что она изменилась. Некая мрачная решимость закалила всё в её душе. Возможно, виной была вероятная смерть Аномандра Рейка, которая заставила дух Корлат ожесточиться. Или, быть может, — мысли о грядущих судьбах, которые они столь наивно связали, не думая о суровых требованиях реального мира. Прошлое никогда не покидало их насовсем — их обоих.
  
  В душе Скворец был твёрдо уверен, что Аномандр Рейк жив. И даже не потерян. Во время полудюжины ночных бесед с Владыкой Лунного Семени малазанец прочувствовал этого тисте анди: несмотря на различные союзы, в том числе давнишнее сотрудничество с Каладаном Брудом, Аномандр Рейк был одиночкой, обладавшим почти патологической тягой к независимости. Его не трогали потребности других, каких бы увещеваний и успокоений они ни требовали или просили. Он сказал, что прибудет на штурм Коралла, значит — прибудет.
  
  Впереди, в сероватом мороке, Скворец уже различал авангард — группу верховых офицеров, окружавших на дороге Хумбролла Тора, Хетан, Кафала, Круппа и Корлат. За ними, заметил он, приблизившись, небо было чище. Скоро они выйдут из-под яростного покрова бури и, если Опонны оделят их удачей, прежде, чем двинуться дальше, ещё успеют на привале, в последних тёплых лучах заката, приготовить горячую еду.
  
  Он слишком многого требовал от своих четырёх тысяч солдат. Это были лучшие воины, какими только ему приходилось командовать, но он ждал от них невозможного. Хоть малазанец и мог его понять, внезапное разочарование Каладана Бруда потрясло Скворца больше, чем он готов был показать другим, даже Корлат. Марш-бросок объединённой армии мог бы ошеломить Провидца — вид подходящих один за другим легионов заставил бы всякого генерала подумать об отступлении из боя с Дуджеком. Несмотря на измотанность войск, уже одно их количество могло устрашить врага. Ресурсы паннионцев были ограниченны: Провидец не станет упорствовать в битве за стенами города, если это подставит под удар его основную армию.
  
  Появление четырёх тысяч вымазанных в грязи, шатающихся от усталости солдат скорее вызовет у Провидца улыбку. Скворцу придётся разумно распорядиться наличными силами — двенадцать тисте анди, клан Ильгрес и лучшие кланы Белолицых баргастов Хумбролла Тора, скорее всего, сыграют решающую роль, хотя баргастов у него меньше двух тысяч.
  
  Мы перешли на бег слишком рано, слишком далеко от добычи. В бессмысленной спешке мы оставили пятьдесят тысяч Белолицых далеко позади. Это решение может оказаться фатальным…
  
  Чувствуя себя безмерно старым, с истерзанной, угнетённой душой, Скворец подъехал к авангарду.
  
  Вода ручьями стекала по длинной кольчуге, длинные седые волосы промокли и прилипли к ней на спине и широких, но худых плечах. В тускло-сером шлеме размыто отражалось оловянное небо. Склонив голову, человек неподвижно стоял перед неглубокой долиной. Конь ждал в дюжине шагов позади.
  
  Невыразительный, безжизненный взгляд изучал мокрую землю прерии сквозь прорезь забрала. Неморгающие глаза сузились. Вгляделись в поток грязной воды, иссечённый яростным ливнем, в ручейки и крошечные речушки, бесконечные струи в мелких промоинах, на голых камнях, меж спутанных корней травы.
  
  Вода мчалась на юг.
  
  И здесь, в этой долине, быстрые ручьи несли странно окрашенный ил вверх по склону.
  
  Из пыли… в грязь. Так значит, вы всё-таки идёте с нами. Нет-нет, поймите правильно, я даже рад.
  
  Каллор развернулся, зашагал обратно к своему коню.
  
  Он поскакал назад по собственным следам, и когда сумерки уже собирались под свинцовыми тучами, вернулся в лагерь. Перед рядами шатров не горели костры, только тусклый свет фонарей пробивался сквозь пелену дождя. На размокших дорожках теснились великие во́роны, нахохлившиеся под ливнем.
  
  Оказавшись перед командным шатром Каладана Бруда, Каллор натянул поводья, спешился и вошёл внутрь.
  
  Всадник Хурлокель стоял у самого полога, чтобы послужить Бруду гонцом, если в том возникнет нужда. Юноша был бледен и стоя чуть ли не спал. Не обращая на него внимания, Каллор поднял забрало и прошёл мимо.
  
  Воевода сгорбился на походном стуле, на коленях у него неподвижно лежал молот. Бруд даже не озаботился тем, чтобы счистить жидковатую грязь с доспехов и сапог. Он поднял взгляд, осмотрел Каллора и вновь опустил диковинные, звериные глаза.
  
  — Я совершил ошибку, — пророкотал Бруд.
  
  — Согласен, Воевода.
  
  Эти слова привлекли внимание Бруда.
  
  — Ты, должно быть, не понял…
  
  — Отнюдь. Мы должны были идти со Скворцом. Уничтожение Войска Однорукого — как бы это ни радовало меня лично — станет тактической катастрофой для этой кампании.
  
  — Очень хорошо, Каллор, — пророкотал Бруд, — но теперь-то уж мало что с этим можно поделать.
  
  — Гроза пройдёт, Воевода. Утром ты можешь приказать ускорить марш. Так мы сумеем нагнать примерно день. Однако я пришёл сюда по другой причине. Которая, впрочем, связана с тем, что мы передумали.
  
  — Говори прямо, Каллор, или вообще молчи.
  
  — Я собираюсь выехать вперёд и догнать Скворца и Корлат.
  
  — Зачем? Чтобы извиниться?
  
  Каллор пожал плечами.
  
  — Если от этого будет прок. Но говоря прямо, ты, кажется, позабыл о моём… опыте. Хоть я и раздражаю вас всех, я ходил по этой земле, когда т’лан имассы ещё были детьми. Я командовал армиями в сотни тысяч воинов. Я опалил пламенем своего гнева целые континенты и в одиночку восседал на высоких тронах. Понимаешь, что́ это значит?
  
  — Да. Ты ничему не учишься.
  
  — Очевидно, — огрызнулся Каллор, — не понимаешь. Я знаю поле боя лучше, чем любой из живущих, включая тебя.
  
  — Малазанцы, кажется, отлично справляются на этом континенте и без твоей помощи. К тому же — с чего ты взял, что Скворцу или Дуджеку понадобятся твои советы?
  
  — Они практичные люди, Воевода. И похоже, ты забываешь обо мне ещё кое-что. За сотню тысяч лет я не знал поражений с мечом в руках.
  
  — Каллор, ты хорошо выбираешь врагов. Сражался ты с Аномандром Рейком? Дассемом Ультором? Сивогривом? Первым из сегулехов?
  
  Ему не нужно было добавлять «со мной».
  
  — Ни с кем из них мне не придётся биться в Коралле, — прорычал Каллор. — Там только провидомины, урдомы, септархи…
  
  — И пара-тройка к’чейн че’маллей?
  
  — Я не думаю, что они ещё остались, Воевода.
  
  — Может, ты прав. А может, и нет. Меня слегка удивляет, Каллор, твоё внезапное… рвение.
  
  Высокий воитель пожал плечами.
  
  — Отвечу за собственный дурной совет, вот и всё. Ты позволяешь мне догнать Скворца и Корлат?
  
  Бруд некоторое время смотрел на Каллора, затем вздохнул и махнул на него заляпанной грязью рукавицей.
  
  — Езжай.
  
  Каллор развернулся и вышел из шатра. Под дождём приблизился к своему коню.
  
  Лишь несколько замёрзших, нахохлившихся под повозкой великих воронов увидели, как Каллор внезапно улыбнулся.
  
  Куски льда у каменистого пляжа заливала тёмная вода. Госпожа Зависть смотрела, как Баальджагг и Гарат шлёпают по этой воде в направлении поросшего лесом берега. Вздохнув, госпожа приоткрыла завесу своего Пути ровно настолько, чтобы перейти и не промокнуть.
  
  Она была уже по горло сыта бурными морями, чёрными водами, ледяными горами и холодными дождями — и даже начала выдумывать подходящее жуткое проклятье для Неррузы и Беру: богине — за то, что не навела порядок на своих водах, а богу — за то, что так некрасиво вышел из себя, когда его грубо использовали. Разумеется, такое проклятие может ещё сильней ослабить пантеон, а это нежелательно. Госпожа Зависть вздохнула.
  
  — Что ж, придётся отказаться от этого удовольствия… по крайней мере, на время. Ладно. — Обернувшись, она увидела, как Сену, Турул и Мок спускаются по отвесной белой стене на льдину. В следующий миг сегулехи уже шлёпали по воде к берегу.
  
  Ланас Тог некоторое время назад исчезла, только чтобы появиться строго напротив них, под деревьями.
  
  Госпожа Зависть шагнула на обледеневшую, вымороженную мостовую улицы Мекроса, неспешно пошла в сторону ледового моста. Она приблизилась к неровной череде камней на берегу потока, у которых собрались остальные.
  
  — Наконец-то! — сказала она, осторожно ступая на мокрый мох рядом с Ланас Тог. По крутому, неровному склону позади неупокоенной воительницы маршировали во тьму огромные кедры. Смахнув снежинки со своей телабы, госпожа Зависть некоторое время разглядывала мрачный лес, затем перевела взор на Ланас Тог.
  
  С мечей, пронзивших её, свисали длинные, узкие сосульки. Иссушенное лицо нежити покрывали пятна изморози.
  
  — Ох, милочка, ты таешь!
  
  — Я отправлюсь на разведку, — сказала Ланас Тог. — Недавно по берегу проходили люди. Больше двадцати, меньше пятидесяти, некоторые — с тяжёлой ношей.
  
  — В самом деле? — Госпожа Зависть огляделась по сторонам, но не заметила и следа того, чтобы кто-то проходил рядом с тем местом, где они стояли. — Ты уверена? Ах, не важно. Забудь о моём вопросе. Хорошо! В каком направлении они шли?
  
  Неупокоенная воительница посмотрела на восток.
  
  — В том же, что и мы.
  
  — Как любопытно! Мы их случайно не нагоним?
  
  — Вряд ли, госпожа. Они опережают нас дня на четыре…
  
  — Четыре дня! Они уже добрались до Коралла!
  
  — Да. Хочешь отдохнуть или пойдём дальше?
  
  Госпожа Зависть обернулась, чтобы осмотреть остальных. В плече Баальджагг по-прежнему сидел наконечник стрелы, но он, судя по всему, медленно выходил наружу, и кровотечение сильно замедлилось. Зависть хотела бы исцелить рану волчицы, но ай не позволяла ей подойти достаточно близко. Гарат выглядел здоровым, хотя густая паутина старых шрамов покрывала пёструю шкуру пса. Сегулехи как смогли починили доспехи и оружие, заново выкрасили маски и теперь терпеливо ждали.
  
  — Гм-м, похоже, никакой задержки не будет, вовсе никакой! Подобное рвение, ах, бедный, несчастный Коралл! — Вдруг она развернулась. — Ланас Тог, скажи, а Онос Т’лэнн тоже прошёл здесь?
  
  — Не знаю, госпожа. Однако за смертными, что были тут прежде нас, шёл хищник. Из любопытства, наверное. Я не чувствую здесь памяти о насилии — зверь, должно быть, оставил их, оценив силу.
  
  — Зверь? Какой именно зверь, милочка?
  
  Неупокоенная воительница пожала плечами.
  
  — Большая кошка. Тигр, наверное. Им, кажется, нравятся такие леса.
  
  — Просто очаровательно! Будь добра, Ланас Тог, иди по этому судьбоносному следу — мы не отстанем ни на шаг!
  
  Траншеи и входы в тоннели были так хорошо замаскированы кедровыми ветвями и грудами мха, что без сверхъестественных умений магов «мостожоги» могли бы их и не заметить.
  
  Паран спустился в тоннель, который про себя называл «штабным», миновал стойки с оружием — пиками, алебардами, сулицами, длинными луками и стрелами, — альковы, плотно набитые едой, водой и другими припасами, и наконец оказался в большом, укреплённом зале, где септарх, очевидно, собирался устроить свой штаб.
  
  Быстрый Бен и его разношёрстная команда магов сидели и лежали полукругом у дальней стены, за столом для карт. Выглядели они точно стая водяных крыс, которая вломилась в бобровую хатку.
  
  Проходя мимо, капитан бросил взгляд на большую, раскрашенную шкуру, приколотую к столу, на которой паннионцы любезно изобразили весь лабиринт тоннелей и траншей, расположение припасов разного типа, а также подходы и пути к отступлению.
  
  — Ну, хорошо, — сказал Паран, остановившись подле магов, — что у вас?
  
  — Кто-то в Коралле, — сказал Быстрый Бен, — проморгался и понял, что здесь надо держать роту для охраны. Тротц следил за городом и заметил, как они вышли. Доберутся до нас где-то через колокол.
  
  — Рота? — нахмурился Паран. — Это сколько по паннионским понятиям?
  
  — Четыре сотни беклитов, двадцать урдомов, четыре провидомина, один из них — главный и, скорее всего, чародей.
  
  — И какой подход они выберут, как думаешь?
  
  — По трём лестницам двинутся, — ответил Штырь и поскрёб грудь под волосяной рубахой. — Так они всё время будут находиться под деревьями, а тропа часто петляет, так что этим ублюдкам будет трудно рвануть на наши позиции, когда мы покажемся.
  
  Паран отвернулся, чтобы рассмотреть карту.
  
  — Предположим, они проявят гибкость. Какую альтернативу выберут?
  
  — Главную насыпь, — отозвался Быстрый Бен, вставая и подходя к капитану. Он постучал пальцем по карте. — Ту, по которой собирались спускаться, когда наши войска попадут в засаду. Прикрытия нет никакого, но если они сумеют сомкнуть щиты и построиться «черепахой»… ну, нас тут всего четыре десятка…
  
  — Взрывчатка?
  
  Чародей оглянулся на Штыря, тот печально скривился:
  
  — Маловато. Если хорошо ею распорядимся, может, и расквасим эту роту, но тогда Провидец поймёт, что случилось, и пошлёт на эту гору двадцать тысяч. Если Дуджек не явится совсем скоро, нам придётся отступить, капитан.
  
  — Знаю, Штырь, поэтому и прошу приберечь «ругань» и «огневики» — нужно заминировать тоннели. Если придётся отступить, оставим от здешних укреплений только грязь да пепел.
  
  У сапёра отвисла челюсть.
  
  — Капитан, без «ругалок» и «горелок» Провидцу вслед за этой ротой и посылать никого не придётся — они нас запросто вычистят!
  
  — Если только у них останется достаточно сил, чтобы перегруппироваться и повторить штурм по главной насыпи. Иными словами, Штырь, собери сапёров и заварите самую крутую кашку на этой тайной тропе. Если сумеем заставить их поверить, что тут окопалась вся малазанская армия… или даже лучше, если сумеем сделать так, чтобы ни один солдат из этой роты не вернулся живым, выиграем необходимое время. Чем меньше уверенности будет у Провидца, тем спокойней будет нам. Так что закрой рот и найди Вала с остальными. Пришёл твой миг славы, Штырь, — не прозевай.
  
  Бормоча что-то себе под нос, тот выскользнул прочь из зала. Паран обратился к остальным:
  
  — Говоришь, провидомин-чародей? Значит, когда начнётся веселье, надо его пораньше уложить. Что думаете по этому поводу, господа?
  
  Чубук ухмыльнулся.
  
  — Мой номер, капитан. Классика — смертоносная, поскольку неожиданная. Я уже завершил ритуал, подготовил его к исполнению — Быстрому Бену нужно только сказать мне, когда он высмотрит этого ублюдка.
  
  — Какой ритуал, Чубук?
  
  — Хитроумный, капитан. Перл мне одолжил заклятье, но запретил его описывать, записывать и показывать. Слова и значения висят в воздухе, просачиваются в подозрительные умы и вызывают приступы нутряного чутья. Заклятье очень легко блокировать, если знаешь, чего ждать — работает, только когда не ждёшь.
  
  Хмурясь, Паран повернулся к Быстрому Бену. Чародей пожал плечами.
  
  — Чубук не согласился бы лезть на передовую, если б не был уверен в этом заклятии, капитан. Я вычислю провидомина, как он и попросил. И подготовлю парочку запасных вариантов, если этот не выгорит.
  
  Перл добавил:
  
  — Штырь ещё припасёт «шрапнель» с именем этого мага на ней.
  
  — В буквальном смысле, — вклинился Пальчик. — И это всё меняет, Штырь ведь маг и всё такое.
  
  — Да? А часто это всё меняло в прошлом, Пальчик?
  
  — Ну, кхм, тогда сошлась целая череда косвенных обстоятельств…
  
  — Чёрная Бездна! — выругался Паран. — Быстрый Бен, если мы не вырубим этого мага, будем всем составом корни удобрять.
  
  — Мы знаем, капитан. Не волнуйся. Припечатаем его, прежде чем он включится.
  
  Паран вздохнул.
  
  — Пальчик, найди мне Хватку. Нужно вытащить луки наружу и раздать всем, у кого нет взрывчатки или заклятий в рукаве, каждому по двадцать стрел. И пики тоже пусть разберут.
  
  — Так точно, сэр. — Пальчик поднялся на ноги. Он поднял к губам толстый засушенный палец ноги, висевший на шее, и поцеловал. Затем направился прочь.
  
  Перл сплюнул на землю.
  
  — Меня прямо выворачивает всякий раз, когда он это делает.
  
  Полтора колокола спустя капитан лежал рядом с Быстрым Беном, глядя на центральную тропу со ступеньками, где в тусклом вечернем свете поблёскивали шлемы и оружие.
  
  Паннионцы не озаботились выслать вперёд разведчиков, даже передовой отряд не выставили. Эту самоуверенность Паран надеялся обратить в их фатальную ошибку.
  
  В мягкую землю перед собой Быстрый Бен воткнул в ряд полдюжины сучьев. Между ними зашелестели слабые чары, которые капитан мог различить лишь краем глаза. Сзади, шагах в двадцати, сидел Чубук — он сгорбился над скромным, выложенным камешками ритуальным кругом. Шесть палочек от той же ветки, которую использовал Быстрый Бен, взводный маг воткнул в мох перед собой — вокруг наполненного водой бычьего пузыря. На палочках поблёскивали капельки росы.
  
  Паран услышал, как Быстрый Бен тихонько вздохнул. Чародей вытянул руку, выставил указательный палец над третьим сучком, а затем коснулся его.
  
  Чубук увидел, как одна из его палочек дёрнулась. Он ухмыльнулся, прошептал последнее слово ритуала, высвобождая его силу. Пузырь вдруг сдулся, опустел.
  
  На тропе внизу чародей-провидомин, третий в ряду солдат, вдруг повалился на землю. Изо рта у него хлынула вода, заполнившая лёгкие. Паннионец вцепился ногтями в собственную грудь.
  
  Чубук прикрыл глаза. По лицу его струился пот. Маг быстро наложил связывающее заклятье на воду, которая наполняла лёгкие провидомина, отчаянно, судорожно пытавшегося избавиться от смертоносной жидкости.
  
  Солдаты закричали, столпились вокруг извивавшегося на земле чародея.
  
  Четыре «шрапнели» влетели в толпу.
  
  Послышались множественные взрывы. По крайней мере, один из них потревожил «шрапнели», закопанные вдоль тропы, а те, в свою очередь, включили «трещотки» у корней соседних деревьев. Могучие стволы начали валиться на опешивших солдат.
  
  Дым, крики раненых и умирающих, раскиданные тела — придавленные деревьями, скованные ветвями.
  
  Паран увидел Вала и четырёх других сапёров, включая Штыря, — они устремились вниз по склону справа от тропы. Из рук «мостожогов» вылетели бомбы.
  
  Поваленные деревья — кора и ветки были буквально пропитаны ламповым маслом — разом вспыхнули, когда взорвался первый «огневик». Через мгновение тропа и вся пойманная на ней рота были объяты пламенем.
  
  Чёрная Бездна, а мы не самые дружелюбные соседи, а?
  
  Внизу, за спинами паннионцев, из укрытия вышли взводы Хватки с луками в руках. Паран надеялся, что они добивают убегающих врагов, которым удалось избежать ловушки.
  
  Сейчас капитан слышал лишь оглушительный рёв огня и вопли. Мрак приближавшейся ночи развеялся над тропой, и в лицо Парану пахнуло жаром. Он покосился на Быстрого Бена.
  
  Глаза чародея были закрыты.
  
  Внимание капитана привлекло лёгкое движение на плече мага — там сидела крошечная куколка из веток и верёвочек. Паран моргнул. Фигурка исчезла, так что он засомневался, видел ли вообще хоть что-нибудь… дикие отсветы пожара, пляшущие тени… нет, почудилось, наверное. Слишком мало спал, кошмарная пляска пламени, все чувства на взводе — и треклятые крики
  …
  
  Но те уже стихали, да и пламя утрачивало свой голод, оно не смогло далеко забраться в пропитанный дождевой водой лес. Дым окутал тропу, поплыл между ограждавшими её валунами. Почерневшие тела лежали на тропе в радужных, опалённых пластинчатых доспехах, кожа сморщилась и потрескалась, сапоги вздулись и разрывались с ужасным шипящим звуком.
  
  Если приберёг Худ яму для своих самых гнусных слуг, там место для морантов, которые изготовили эту взрывчатку. И для нас, раз уж мы ею пользуемся. Это была не битва. Это была бойня.
  
  В Парану подбежал Молоток.
  
  — Капитан! Моранты пикируют с неба на наши укрепления. Дуджек прибыл — с ним первая волна. Сэр, подкрепление здесь.
  
  Быстрый Бен смахнул рукой ряд сучьев.
  
  — Хорошо. Они нам понадобятся.
  
  Да, Провидец эти укрепления не сдаст без боя.
  
  — Спасибо, целитель. Возвращайся к Первому Кулаку и сообщи, что я скоро к нему присоединюсь.
  
  — Так точно.
  
  Глава двадцать четвёртая
  
  Иногда прилив приходит незримо. Жрецы и жрицы парного культа Тогга и Фандереи очень долго предводительствовали в своих храмах лишь горсткой верующих, да и сами храмы были редки, расположены далеко друг от друга. На заре правления Ласиин эти культы ненадолго обрели популярность в малазанской армии, но затем увяли сами собой. Оглядываясь назад, можно сказать, что этот расцвет был лишь отчасти преждевременным, меньше чем на десять лет он опередил события, которые пробудили древние культы и вывели их на передний план. Первые признаки такого пробуждения стали заметны на дальних границах Империи (строго говоря, даже вдали от них. — Прим. Иллиса Даруджистанского
  ), в недавно освобождённом городе Капастане, где все увидели их истинную силу…
  Корум Т’бал.
  Культы Воскрешения
  (в переводе Иллиса Даруджистанского)
  
  Две фигуры в масках, древние и усохшие, медленно ковыляли в сторону низкого широкого входа в храм Худа. Колл закончил проверять моттских лошадей и тихо замер в тени стены, наблюдая за тем, как ближайший к нему силуэт — женщина — поднял трость и резко постучал ею в дверь.
  
  Вдали ещё звучали барабаны, указывая, что коронация князя Арарда продолжается. Учитывая, что церемонию проводил Совет Масок, Колл сильно заинтересовался, увидев здесь двух членов Совета, которые явно намеревались нанести неофициальный личный визит. Подозрения вызывало и то, что никто, как он предполагал, не знал о новых обитателях храма Худа.
  
  От низкого голоса рядом Колл вздрогнул.
  
  — Что хорошего из этого выйдет, как думаешь?
  
  Ещё один жрец в маске стоял в тени рядом с даруджийцем, странно расплывчатый, в капюшоне. Руки в перчатках были сложены над выпуклым, словно горшок, животом, хотя остальные части тела мужчины казались худыми.
  
  — Откуда ты взялся? — прошипел Колл, чьё сердце дико билось в груди.
  
  — Я? Я был здесь ещё до тебя! Дурачьё, это моя
  тень! Взгляни на факел — там, где мы стоим, должно быть яркое пятно. Все аристократы Даруджистана так же глупы, как ты?
  
  Колл скривился.
  
  — Ну ладно, жрец из тени, ты шпионил — за кем? Какие государственные секреты ты узнал, глядя, как я чищу лошадей?
  
  — Только то, что они ненавидят тебя, даруджиец. Каждый раз, когда ты поворачивался спиной, они собирались тебя укусить, но ты всякий раз отходил в точности в тот момент…
  
  — Да, отходил, потому что знал об их намерениях. Всякий раз.
  
  — Неужели я слышу в твоём голосе гордость? За то, что ты перехитрил двух лошадей?
  
  — Ещё одно такое замечание, жрец, и я вышвырну тебя за стену.
  
  — Ты не посмеешь… ладно, ладно, посмеешь. Не подходи ближе. Я буду вежливым. Даю слово.
  
  Оба повернулись на скрип открывающихся дверей храма.
  
  — Ай-ай! — прошептал Рат’Престол Тени. — Кто это там?
  
  — Мой друг Мурильо.
  
  — Не он, идиот, тот, другой!
  
  — Тот что с мечами? Он, ну, работает на Худа.
  
  — А Рат’Худ об этом осведомлён?
  
  — Ты меня спрашиваешь?
  
  — Ну, навещал он вас?
  
  — Нет.
  
  — Безмозглый кретин!
  
  Колл хмыкнул:
  
  — Этим качеством обладают все твои знакомые?
  
  — Насколько мне известно, да, — пробормотал Рат’Престол Тени.
  
  — Эти двое, — сказал Колл, — какие маски они носят под капюшонами?
  
  — Хочешь выяснить, узнаю́ ли я их? Разумеется. Старик — Рат’Тогг. Старуха Рат’Фандерея. Для Совета они всё равно что мебель. За все годы в Пленнике я не припомню, чтобы слышал от них хоть слово. Но что ещё больше забавляет меня, так это то, что они — любовники, которые никогда не притрагивались друг к другу.
  
  — Как такое возможно?
  
  — Используй воображение, даруджиец. Хо, их пригласили внутрь! Что же кипит в этом котле?
  
  — Котле? Каком котле?
  
  — Заткнись.
  
  Колл улыбнулся.
  
  — Ладно, что-то с тобой слишком весело. Пора идти внутрь.
  
  — Я иду с тобой.
  
  — Не идёшь. Не люблю шпионов. — С этими словами Колл врезал жрецу кулаком по челюсти. Тот повалился в лошадиный навоз.
  
  Тени медленно растаяли в мерцании факелов.
  
  Колл потёр костяшки и направился в храм.
  
  Он закрыл за собой дверь. Мурильо, воина и гостей не было видно. Колл направился ко входу в погребальный зал. Одну из дверей оставили приоткрытой. Даруджиец толкнул её и вошёл внутрь.
  
  Мурильо сидел рядом с местом, где они поставили койку для Мхиби — погребальная камера пустовала, вопреки постоянным призывам неупокоенного воина положить старую женщину туда. Вооружённый мечами прислужник Худа стоял, глядя на двух Советников в масках. Между ними чернела погребальная яма. Все молчали.
  
  Колл подошёл к Мурильо.
  
  — Что случилось? — прошептал он.
  
  — Ничего. Ни слова, если только они не перебрасываются ими прямо из головы в голову, но что-то я сомневаюсь.
  
  — Значит… ждут.
  
  — Похоже на то. Бездна их побери, они хуже стервятников…
  
  Колл долгое время смотрел на друга, потом сказал:
  
  — Мурильо, ты знаешь, что сидишь на углу Худова алтаря?
  
  За северной стеной Коралла раскинулся парковый лес, широкие поляны перемежались рощами молодых деревьев, которые не подстригали как минимум три сезона. Торговый тракт змеёй вился через заросли, выпрямляясь лишь там, где местность переходила в поле шириной в двести шагов, за которым виднелся тонкий каменный мост над глубоким, сухим рвом прямо под стеной. Ворота — шириной едва ли с один фургон — представляли собой массивную конструкцию с дополнительными опорами и контрфорсами. Створки были обиты бронзовыми пластинами.
  
  Лейтенант Хватка стряхнула влагу с ресниц. Она провела Мураша и его отряд так далеко, как только было возможно, и теперь лежала плашмя на краю заросшей тропы дровосеков в тридцати или сорока шагах выше по восточному склону горы. Высокие стены Коралла темнели справа, на юго-востоке; поле раскинулось напротив леса слева. Плотные шеренги паннионских беклитов выстроились лицом к горе и укреплениям, которые находились под контролем Дуджека и его шеститысячного Войска.
  
  Сержант, лежавший рядом с ней, заворчал:
  
  — Вон, смотри, выезжают через ворота. Штандарт какой-то… и сами всадники… слишком уж гордо гарцуют.
  
  — Септарх и его офицеры, — согласилась Хватка. — Ну что, Мураш, наши подсчёты сходятся?
  
  — Двадцать пять, может, тридцать тысяч, — пробормотал мужчина, потягивая себя за усы.
  
  — Но высота за нами.
  
  — Да, только эти траншеи и тоннели не предназначены для обороны, они созданы, чтобы прятаться. Слишком много прямых проходов, нет тупиков, нет ловушек, неоткуда вести перекрёстный огонь, и слишком много, Худ их побери, деревьев!
  
  — Сапёры же…
  
  — У них нет времени!
  
  — Похоже на то, — согласилась Хватка. — Кстати, ты видишь кондоров, которые бы собирались поддержать атаку?
  
  — Нет, но это не значит, что…
  
  — Это значит, сержант, что Провидец придерживает их. Он знает, что мы не основная атакующая сила. Мы испортили ему засаду, уговорили одну роту, и это, без сомнения, раздражает его настолько, что он выслал — ну, может, третью часть своей армии? Личный состав магов для защиты септарха? И если они обнаружат, что мы тут как медведь в берлоге, сомневаюсь, что решатся атаковать…
  
  — Если только Провидец не решит, что треть его армии — хорошая цена за то, чтобы прикончить шесть тысяч солдат Войска Однорукого, Хватка. На его месте я бы…
  
  Женщина поморщилась.
  
  — Да, я бы тоже. — Я бы стёрла нас в порошок, раздавила бы, пока не прибыли остальные.
   — Но настолько ли проницателен Провидец? Сомневаюсь. В конце концов, что он знает про малазанцев? Далёкие истории про войны на севере… затянувшееся вторжение. Откуда ему знать, на что мы способны?
  
  — Хватка, ты рыбачишь без наживки на крючке. Провидец знает, что мы как-то захватили его полевые укрепления. Знает, что мы проскользнули мимо кондоров, не пощекотав ни единого клювика. Знает, что мы морантской взрывчаткой подняли на воздух целую роту. Знает, что мы сидим тут, смотрим, как строится его армия, и не бежим со всех ног. И он знает, что — по крайней мере пока — нам не могут оказать никакой поддержки, и возможно — только возможно! — мы вляпались в болото до того, как проторили себе путь из него.
  
  Некоторое время Хватка молчала. Паннионские легионы закончили строиться, офицеры разъехались, чтобы занять свои места во главе каждого подразделения. Послышалась барабанная дробь. Пики поднялись к небу. Затем перед каждым выстроившимся легионом начало переливаться колдовство.
  
  Ого-о…
  
  — Где Дымка?
  
  — Здесь.
  
  — Мчись со всех ног, доложи Дуджеку…
  
  — Так точно, лейтенант. Началось.
  
  Сидевший на отвесном заграждении над склоном Быстрый Бен медленно встал.
  
  — Штырь, Перл, Пальчик, Чубук — извольте подойти ко мне.
  
  Четыре мага взобрались наверх, каждый что-то тараторил.
  
  — Дюжина чародейов!
  
  — Тянут из одного Пути!
  
  — Чистого и жуткого!
  
  — Они плетут
  , Бен!
  
  — Работают вмес…
  
  — Замолчите, все вы.
  
  — Мы все умрём!
  
  — Проклятье, Пальчик, заткнись!
  
  Он яростно смотрел на них, пока четверо магов не успокоились, продержал ещё миг мрачное выражение лица, после чего ухмыльнулся.
  
  — Двенадцать ублюдков, да? И кто же это стоит тут рядом с вами? Быстрый Бен. Правильно? Бен Адаэфон Делат. Теперь, если кто-то из вас уже успел наложить в подштанники, сходите переоденьтесь и возвращайтесь к ротам, к которым вас определили. Всё, что проскользнёт мимо меня, — ваша забота. Справляйтесь, как умеете. — Оглянувшись, он увидел подходивших Дуджека, Парана и Дымку, последняя явно запыхалась и была не в своей тарелке. — Ладно, личный состав, вольно.
  
  Маги поспешно разбежались.
  
  Дуджек был полностью одет в броню — Быстрый Бен видел его таким впервые за многие годы. Чародей приветственно кивнул.
  
  Паран заговорил:
  
  — Быстрый Бен, Дымка принесла плохие вест…
  
  — Знаю, капитан. Я разделил кадровых магов, чтобы нас не уничтожили всех одновременно. Я отвлеку их внимание на себя, прямо здесь…
  
  — Погоди, — прорычал Дуджек. — Они ведь на деле не кадровые маги, и, что хуже, сами это знают. Во-вторых, ты не боевой маг. Если мы потеряем тебя слишком рано…
  
  Чародей пожал плечами.
  
  — Первый Кулак, я всё, что у тебя есть. Я займу их какое-то время.
  
  Паран сказал:
  
  — Я приставлю «мостожогов» охранять тебя — мы пополнили боезапас…
  
  — Это очень большое преувеличение — перебил его Дуджек. — Пол-ящика, по большей части — снаряжение для ближнего боя. Если враг подберётся так близко, что придётся им воспользоваться — ты, чародей, будешь слишком хорошей мишенью для случайной стрелы. Это меня не радует, совсем не радует.
  
  — Я тоже не сказал бы, что в полном восторге, — ответил Быстрый Бен. Он ждал. Было слышно, как Первый Кулак скрипит зубами.
  
  — Капитан? — буркнул Дуджек.
  
  — Да, сэр?
  
  — «Ругани» и «трещотки» на месте? Мы можем обрушить этот треклятый склон?
  
  — Вал говорит, всё готово, Первый Кулак. Мы можем завалить все тоннели и засыпать все траншеи.
  
  — Значит, мы можем просто отступить и оставить паннионцев отвоёвывать… дымящуюся кучу ничего.
  
  — Можем, сэр.
  
  — И это будет означать, что мы прошли полконтинента только для того, чтобы отступить перед первым сражением.
  
  — Временно отступить, сэр, — уточнил Паран.
  
  — Или можем расквасить им нос… не исключено — прикончить десять тысяч беклитов, десять или двенадцать магов и Септарха. Это может стоить нам всей армии, включая Быстрого Бена. Господа, это справедливый обмен?
  
  — Вам решать… — начал было Паран, но Дуджек его перебил.
  
  — Нет, капитан. Не справедливый. Не в этот раз.
  
  Быстрый Бен встретился взглядами с Первым Кулаком. Я дал обещание Огни. У нас с капитаном были… планы. Чтобы исполнить всё это, я сейчас говорю «нет». И мы взрываем траншеи и сваливаем. Но, с другой стороны, я солдат. «Мостожог». И жестокая правда заключается в том, что в тактическом плане это более чем справедливый обмен. Мы делаем это для Скворца. Для грядущей осады. Мы спасаем жизни.
  Он посмотрел на Парана и увидел в глазах капитана схожие мысли. Чародей повернулся к Дуджеку.
  
  — Первый Кулак, это справедливый обмен.
  
  Дуджек дотянулся до забрала и опустил его.
  
  — Ладно, тогда за работу.
  
  Быстрый Бен посмотрел вслед двум офицерам, затем вздохнул.
  
  — Чего тебе, Дымка?
  
  — Сэр?
  
  — Не сэркай мне, женщина. Ты сейчас обратно к своему взводу пойдёшь или хочешь поближе посмотреть на мою неизбежную кончину?
  
  — Я подумала, что могла бы… ну, помочь тебе.
  
  Быстрый Бен посмотрел на Дымку, прищурив глаза.
  
  — Это как?
  
  — Ну… — Она вытащила из-за ворота маленький камешек на ремешке. — Я этот талисман пару лет назад нашла.
  
  Чародей приподнял бровь.
  
  — И как же он работает, Дымка?
  
  — Э-м-м, с ним меня сложнее заметить — работает он, кажется, очень недурно.
  
  — И где ты его нашла?
  
  — У старого торговца из пустошей Пан’потсуна.
  
  Быстрый Бен улыбнулся.
  
  — Оставь его себе, девочка.
  
  — Но…
  
  — Если отдашь, какая же ты будешь Дымка, а?
  
  — Ну, да. Только…
  
  — Возвращайся к своему взводу. И скажи Хватке, чтоб держала парней и девиц подальше от заварушки: ваше дело оставаться на далёком склоне и наблюдать за городом. Если неожиданно покажутся кондоры — ноги в руки и бегом ко мне.
  
  — Так точно, сэр.
  
  — Тогда не теряй времени.
  
  Дымка поспешила прочь.
  
  Ну и ну, будь я проклят. Девица покупает бесполезный камешек у гральского мошенника и враз становится невидимкой. Дар необученный, но чистый, талант в крови, а она о нём даже не догадывается.
  
  Под прикрытием кустов и папоротников Хватка и её взвод ясно видели паннионские легионы: передние шеренги стояли у самого края безлесой насыпи, которая вела к укреплениям. Серое чародейство развернулось в стену запутанной паутины перед заунывно распевающими что-то беклитами. Командиры-провидомины были оплетены магией, шли на шаг вперёд своих рот, неумолимо маршируя вверх по склону. Высоко над паннионцами на холме стоял Быстрый Бен и глядел вниз. Один. Абсолютно незащищённый. По крайней мере, так ей сказала Дымка — деревья слева заслоняли обзор.
  
  Самоубийство.
  Хватка знала, что чародей хорош, но хорош лишь потому, что держался тише воды, ниже травы и делал всё за спинами, оставаясь в тени незримым. Он не был ни Рваной Снастью, ни Локоном, ни Калотом. За все годы знакомства Хватка ни разу не видела, чтобы Бен открыто использовал Путь. Это было не только не в его стиле, но, как она подозревала, и не в его силах.
  
  Для этой битвы ты выбрал не то оружие, Первый Кулак…
  
  Неожиданное движение в первом квадрате паннионцев. Крики. Глаза Хватки расширились. Появились демоны. Не один, а шесть, нет — семь. Восемь.
  Огромные, высоченные чудовища прорывались через толпу солдат. Брызги крови. Во все стороны летят конечности.
  
  Чародеи-провидомины развернулись.
  
  — Будь я проклята, — прошептала рядом с ней Дымка. — Они купились.
  
  Хватка пристально посмотрела на женщину.
  
  — О чём ты?
  
  — Это иллюзия, лейтенант. Ты что, не видишь?
  
  Нет.
  
  — Это всё неуверенность — они не знают, против чего выступают. Быстрый Бен сыграл на их страхах.
  
  — Дымка! Погоди! Как, Худ тебя побери, ты
  это поняла?
  
  — Сама не знаю, но поняла.
  
  Провидомин высвободил волны серой магии, которая разошлась над легионом и извилистыми корнями поползла к восьми демонам.
  
  — Это должно их вырубить, — сказала Дымка. — Если Быстрый Бен проигнорирует атаку, паннионцы что-то заподозрят. Посмотрим, как… ого!
  
  Чары обрушились на рычащих демонов, словно клубки гадюк, оплетая чудовищные тела. В предсмертной агонии они бились в слепой ярости, атакуя, убивая и раня ещё больше солдат со всех сторон. Но умирали — один за другим.
  
  Строй первого легиона рассыпался — повсюду валялись изодранные тела. Подъём прекратился, а на восстановление порядка потребуется время.
  
  — Удивительно, что случается, если ты сам веришь, — сказала спустя какое-то время Дымка.
  
  Хватка покачала головой.
  
  — Если чародеи могут такое делать, так почему у нас нет иллюзиониста в каждом треклятом взводе?
  
  — Это работает, лейтенант, только потому, что случается крайне редко. Кроме того, нужно обладать неслыханным мастерством, чтобы сымитировать одного демона — как Быстрый Бен создал сразу восемь таких…
  
  Маги-провидомины контратаковали. Трескучая, рокочущая волна понеслась вверх по склону, перемалывая землю и вырывая деревья с корнями.
  
  — Катит прямо на него! — прошипела Дымка, сжав одной рукой плечо Хватки так, что пальцы болезненно впились в плоть.
  
  — Ай! Отпусти!
  
  Оглушительный взрыв потряс землю и воздух.
  
  — Боги! Его убили! Испепелили! Уничтожили — храни нас всех Беру!
  
  Хватка уставилась на воющую от горя женщину, затем заставила себя вновь перевести взгляд на происходящее у насыпи.
  
  Из рядов легиона показался другой чародей-провидомин, верхом на огромном гнедом боевом гоне. По его доспеху плясали чары — бледные, мрачные, они то и дело вспыхивали на двусторонней секире в правой руке паннионца.
  
  — Ого, — прошептала Дымка. — Вот это отменная иллюзия.
  
  Он поскакал к одному из паннионских магов.
  
  Тот обернулся.
  
  Топор вылетел из руки всадника, оставляя за собой в воздухе кристаллики льда. В полёте изменился — вот уже чёрные, извивающиеся, когтистые лапы цвета полуночи потянулись к провидомину.
  
  Несчастный завизжал, когда призрак ударил его. Магия смерти прорвалась через защитные волны колдовства хаоса, словно наконечник копья через кольчугу, и вонзилась в тело.
  
  Призрак вновь явился в тот же миг, когда провидомин повалился — вырвался из головы в шлеме, в россыпи обломков железа, костей, крови и мозга. В своих чёрных когтистых лапах зверь сжимал душу провидомина — пылающий сгусток, который бился от ужаса. Призрак сгорбился над своей добычей, зигзагами побежал в сторону леса и скрылся во мраке.
  
  Швырнув призрачное оружие, всадник пришпорил коня. Огромный зверь повернулся, стуча копытами, нагнал второго провидомина, повалил его шквалом ударов, и спустя миг в воздух взлетели пропитанные кровью кусочки грязи.
  
  На всадника покатились серые чары.
  
  Он поскакал вперёд. Перед ним возник разрыв, поглотил человека и лошадь, захлопнулся за миг до того, как их настигла магия хаоса.
  
  Водоворот колдовства рассыпался с раскатом грома, оставив на склоне кратер.
  
  Мураш хлопнул по другому плечу Хватки.
  
  — Смотри! Дальше вниз! На задние легионы!
  
  Она повернулась. Прямо на глазах солдаты, разорвав строй, бросились врассыпную, чтобы укрыться в лесу по обе стороны насыпи.
  
  — Проклятье, кто-то поумнел.
  
  — Кто поумнел? Они же наткнутся прямо на нас!
  
  Паран увидел, как из врат Пути вывалился Быстрый Бен — от его обгоревшей кожаной брони шёл дым. Мгновение назад капитан подумал, что чародея уничтожила трескучая волна хаотической магии, которая врезалась в холм там, где стоял маг. Серые языки пламени ещё полыхали на развороченной почве вокруг Быстрого Бена.
  
  — Капитан!
  
  Паран повернулся и увидел солдата, который быстро взбирался к нему по валу.
  
  — Сэр, нам доложили: легионы идут наверх, скрываются среди деревьев.
  
  — Первый Кулак знает?
  
  — Да, сэр! Он отправил вам ещё одну роту для удержания этой позиции.
  
  — Хорошо, солдат. Возвращайся к нему и попроси пустить слово по рядам: у меня там взвод, они будут подниматься перед врагом, скорее всего, бежать.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Паран посмотрел вслед вестовому. Затем окинул взором свои окопавшиеся войска. Их было тяжело разглядеть — над солдатами щедро растянулась тень, заполняя ямы и связывающие их траншеи. Капитан повернул голову к Быстрому Бену. Чародей согнулся, его было почти не видно за вихрящимися тенями.
  
  Земля под насыпью кипела и бурлила. Скалы и камни выталкивались из земли, трещали и сталкивались, вода на них испарялась, покрывала растущую груду камней облаком пара.
  
  Два пути открыты — нет, должно быть, три — камни раскалены докрасна.
  
  Тени сорвались вниз по склону, потекли между камнями и под ними.
  
  Он готовит оползень, который враг не заметит… пока не будет слишком поздно.
  
  Паран уже мог различить внизу, между деревьев, движение — нестройные ряды паннионцев карабкались всё выше и ближе к ним. Ни шеренг с сомкнутыми щитами, ни черепах — когда они пойдут на сближение, ужасающих потерь беклитам не избежать.
  
  Проклятье, где Бездна носит Хватку и её взвод?
  
  У насыпи первый легион вновь выстроился и трусцой устремился вверх с тремя магами-провидоминами во главе. Паутина колдовства соткала вокруг них защитную вуаль.
  
  Три стремительные волны магии с грохотом пронеслись вверх по насыпи. Первая текла в сторону Быстрого Бена, увеличиваясь по мере приближения. Остальные две катились прямо к «штабным» окопам, перед которыми стоял капитан.
  
  Паран резко обернулся.
  
  — Ложись! — заревел он и кинулся на землю, хотя и знал, что смысла в этом было мало. Ни его предупредительный крик, ни то, что он успел распластаться по земле, не играло никакой роли. Повернувшись в мокрой грязи, он мог наблюдать за неумолимым приближением бурлящей волны.
  
  Первое заклятье, то, что метило в Быстрого Бена, уже должно было ударить в цель, но звука ужасного взрыва не было… вместо этого он прогремел где-то внизу холма, сотрясая землю, разбивая деревья в щепы. Послышались отдалённые крики.
  
  Капитан не мог оторвать взгляда от катившейся на него магии.
  
  Однако за миг до того, как заклятье добралось до капитана и его солдат, перед чарами, разрывая самый воздух, вспыхнула тьма, резко растянувшись вдоль всей насыпи.
  
  С шипящим шелестом заклятье обрушилось в портал.
  
  Ещё один взрыв далеко внизу, среди бесчисленных легионов.
  
  Вторая волна последовала за первой.
  
  Миг спустя донеслось эхо третьего взрыва. Разрыв сузился и исчез.
  
  Не веря своим глазам, Паран вывернул шею и увидел Быстрого Бена.
  
  Маг соорудил над склоном перед собой стену из камней, которая начала медленно двигаться среди текущих теней, клонясь вниз, сдвигаясь, проталкивая вперёд грунт. Внезапно тени устремились вниз по склону, между деревьев, сбивающей с толку, непреодолимой волной. За ней последовали валуны — грохочущая лавина потащила за собой деревья, словно жидкость полилась навстречу неровным рядами солдат, которые карабкались вверх по склону.
  
  Даже если бы они увидели угрозу, всё равно не успели бы и вскрикнуть. Оползень продолжал расти, погребая под собой все признаки беклитов на этой стороне холма, пока, как показалось Парану, весь склон не пришёл в движение. Сотни деревьев рушились, рассекая воздух.
  
  Внимание Парана привлекла взорвавшаяся на другом склоне «шрапнель». Беклиты на той стороне добрались до крайней траншеи. Вслед за смертоносным градом «шрапнелей» из окопов поднялись малазанцы, выстроились в защитный строй, ощетинившийся копьями. Среди них стояли морпехи — в тяжёлой броне и с осадными арбалетами.
  
  Беклиты рвались вверх и умирали один за другим.
  
  Затем на малазанский строй практически в упор обрушилось колдовство. Тела вспыхнули серым пламенем.
  
  Когда пары магии рассеялись, Паран увидел на краю вала лишь искромсанные трупы. Беклиты карабкались вверх. Над ними с трудом взвился обратно в небо кондор, принёсший серое пламя.
  
  Тридцать Чёрных морантов вылетели ему навстречу. Два десятка арбалетных стрел метнулись к огромной птице. От кондора хлестнула серая молния, испепелила снаряды. Бурлящая волна разрезала небеса, кося ряды Чёрных морантов. Броня и плоть вспыхнули.
  
  Быстрый Бен доковылял до Парана и принялся с отчаянной поспешностью счищать лесную подстилку, пока не показался клочок голой земли.
  
  — Что ты…
  
  — Рисуй эту треклятую птицу, капитан! Пальцем — рисуй карту!
  
  — Но я не могу…
  
  — Рисуй!
  
  Паран вывел указательным пальцем прямоугольник на сырой земле. Дрожащей рукой в перчатке он пытался вывести основные черты кондора.
  
  — Это безумие… ничего не получится… боги, я даже рисовать не умею!
  
  — Закончил? Это она?
  
  — Да какого Худа ты от меня хочешь?
  
  — Отлично! — рявкнул маг. Он сжал руку в кулак и ударил изображение.
  
  Над ними демонический кондор вновь начал пикировать.
  
  Внезапно он отчаянно захлопал крыльями, будто не чувствовал воздуха под собой. Птица резко упала вниз.
  
  Быстрый Бен вскочил на ноги, потащил за собой Парана.
  
  — Идём! Доставай свой треклятый меч, капитан!
  
  Они бежали вдоль края укреплений, маг мчался туда, где упал кондор — сразу за разгромленной траншеей.
  
  Миг спустя оба уже неслись среди дымящихся кусков брони и тлеющей плоти — это всё, что осталось от роты малазанцев. Первая волна беклитов пробилась ко второй траншее и сошлась в яростной битве с тяжёлой пехотой Дуджека. Справа от Парана и Быстрого Бена, менее чем в тридцати шагах ниже по склону, показалась вторая волна.
  
  — Ещё один провидомин! — закричал Быстрый Бен и повалил Парана на землю.
  
  Из второй шеренги беклитов вырвалось колдовство, покатилось прямо на двух мужчин.
  
  Быстрый Бен выругался, перевернулся на бок.
  
  — Держись, капитан!
  
  Вокруг них открылся Путь.
  
  Оба внезапно оказались под водой, тяжёлая броня тянула вглубь, в темноту.
  
  Над ними дико и свирепо метался серый свет, громоподобный взрыв уже почти настиг обоих мужчин.
  
  Со всех сторон взорвалась вода, твёрдые корни врезались Парану в рёбра. Кашляя и хрипя, он впился пальцами в землю.
  
  Рука схватила его за пояс и потащила по промокшей лесной подстилке.
  
  — Где твой треклятый меч?
  
  Паран сумел подтянуть ноги и встать.
  
  — Меч? Ты, ублюдок! Я чуть не утонул!
  
  — Проклятье! — ругнулся Маг. — Молись, чтоб птица ещё не очухалась.
  
  Одного убийственного взгляда было достаточно, чтобы оценить печальное состояние Быстрого Бена — кровь ручьём текла из его ушей, носа и рта. Кожаная броня разошлась по швам. Паран посмотрел вниз и увидел, что его чешуйчатый доспех тоже покорёжило. Капитан вытер рот и обнаружил, что рукавица измазана кровью.
  
  — У меня всё ещё при себе нож.
  
  — Доставай. Думаю, мы уже близко.
  
  Впереди, между деревьями, земля была усыпана сломанными ветвями и дымилась.
  
  Потом Паран увидел его — и, судя по тому, что Быстрый Бен предупредительно сжал руку капитана, чародей тоже заметил чёрное тело в тени, тушу, которая слегка искрилась при движении.
  
  Промелькнула бледно-серая шея, блеснул изогнутый клюв. Колдовство завивалось, танцевало и нарастало вокруг.
  
  Паран отбросил сомнения, рывком миновал чародея, доставая клинок из ножен.
  
  Создание было огромным — тело размером с самку бхедерина, шея тянулась из сутулых плеч, как змея. Чёрная склизкая голова с кошмарными глазами, которые уставились на него.
  
  Что-то неожиданно пронеслось мимо Парана — призрак когтистыми руками потянулся к кондору.
  
  Чудовище зашипело, отступая, после чего выбросило вперёд голову на длинной шее.
  
  Вспышка колдовства.
  
  Призрак исчез.
  
  Паран уклонился от клюва кондора и вонзил длинный стилет глубоко в спину птицы. Капитан почувствовал, как клинок отскочил от хребта, и выругался.
  
  Пронзительный крик, молниеносное движение, и Парана уже охватили чёрные, сальные крылья.
  
  Сильная боль разлилась по виску, когда в него впился изогнутый клюв, прорезаясь ниже и отрывая ухо — капитан услышал мерзкий хруст, почувствовал, как на шею хлынула горячая кровь.
  
  Сознание ускользало, высвобождая нарастающую звериную ярость.
  
  В десяти шагах от них на коленях стоял Быстрый Бен, потрёпанный настолько, что мог только смотреть. Не веря своим глазам, он уставился на то, как два силуэта сцепились в битве. Паран почти исчез внутри извивающейся, свитой из тени гончей. Он не одиночник, а это — не превращение. Это два существа — человек и зверь, каким-то образом… сплетённые вместе. И сила, стоящая за этим, — Тень. Куральд Эмурланн.
  
  Массивные челюсти пса с клыками длиной в человеческий палец вцепились в кондора, прогрызая через плечи путь к шее. В ответ демон вновь и вновь терзал клювом зверя, чьи бока уже были изодраны в клочья и истекали слишком уж настоящей для тени кровью.
  
  Земля дрожала под двумя чудовищами. Вскинутое крыло врезалось в дерево. Кость и древесина треснули одновременно. Кондор закричал.
  
  Обломанный ствол дерева — по колено высотой — вылетел из земли и обрушился вниз, пронзая бьющееся крыло. Ствол опрокинулся назад, раздробив конечность, и был отброшен вихрем веток и коры.
  
  Челюсти гончей сомкнулись на шее кондора.
  
  Позвоночник хрустнул.
  
  Голова птицы со стуком грохнулась на разворошённый лесной пол.
  
  Тень победившего пса вспыхнула и погасла — с ней исчез и сам зверь.
  
  Паран скатился с трупа птицы.
  
  Быстрый Бен едва мог разглядеть мужчину под клочками плоти и крови. Глаза чародея расширились от удивления, когда бледная фигура, пошатываясь, встала на ноги. Вдоль правого виска свисала полоса кожи, оголяя кость. Половины правого уха недоставало, из раны сочилась кровь.
  
  Паран поднял голову и перехватил взгляд чародея.
  
  — Что произошло?
  
  Быстрый Бен смог подняться на ноги.
  
  — Иди за мной, капитан. Мы пройдём по Пути к целителю.
  
  — Целителю? — спросил Паран. — Зачем?
  
  Чародей посмотрел в глаза капитану и не увидел в них и тени осознания случившегося.
  
  — Ладненько, — сказал Бен, взяв Парана за руку. — Пошли…
  
  Хватка пробиралась через ветки, пока не увидела внизу под собой лесной настил. Никого в поле видимости. Грязные следы — всё, что осталось от беклитов, миновавших их пол-удара колокола назад. Она слышала выше по склону звуки битвы, у траншей, а может, и за ними.
  
  Снизу, в начале насыпи, прекратились вспышки колдовства, разносящие легионы, и это был повод для волнения. Лавина здорово напугала, но, к счастью, миновала малазанцев, прошла почти в ста шагах. Будто Быстрый Бен узнал, где мы. Как-то. Что ещё невероятнее, треклятый чародей сумел удержать контроль над доброй третью горы. Может, если бы дюжина Высших магов очутились тут, чтобы помочь ему, я бы в это поверила.
  
  Или какой-нибудь бог…
  
  Вздрогнув от этой мысли, Хватка начала потихоньку спускаться с дерева.
  
  В небе недавно летали кондоры, и как минимум один напал на малазанцев в укреплениях. Битва продлилась недолго. Хватка не имела ни малейшего понятия о том, куда делись остальные.
  
  Спасибо Худу, что они не здесь…
  
  С высоты человеческого роста она спрыгнула не землю, звякнув бронёй.
  
  — Изящно.
  
  Хватка вздрогнула.
  
  — Чтоб тебя, Дымка…
  
  — Тс-с… хм, лейтенант.
  
  — Знаешь, где остальные?
  
  — Более-менее. Собрать их?
  
  — Это было бы полезно.
  
  — А потом что?
  
  Проклятье, женщина, если бы я знала.
  
  — Просто приведи их, Дымка.
  
  — Так точно, лейтенант.
  
  Паран очнулся от вони. Пахло блевотиной, и как он понял по затхлому привкусу во рту — его собственной. Мыча, капитан перевернулся на бок. Было темно. Рядом приглушённые голоса вели диалог. Он не видел, но чувствовал, что в окопе, где он очутился, лежали также другие.
  
  Другие… убитые и раненые…
  
  Кто-то широкий и толстый приблизился к нему.
  
  Паран дотянулся до своего виска и вздрогнул, коснувшись пальцами зашитого пореза. Он прошёлся пальцами вдоль раны — до влажных бинтов, покрывающих ухо.
  
  — Капитан?
  
  — Молоток, это ты?
  
  — Так точно, сэр. Мы только вернулись.
  
  — Хватка?
  
  — Отряд ещё цел, сэр. Получили пару царапин пока поднимались, но ничего такого, что могло бы нас задержать.
  
  — Почему так темно?
  
  — Никаких факелов, сэр. Никаких фонарей. Приказ Дуджека — мы собираемся.
  
  Собираемся. Нет, спрошу об этом позже.
  
  — Быстрый Бен ещё жив? Последнее, что я помню, как мы нашли упавшего кондора…
  
  — Жив, хотя судя по тому, что я слышал, это вы гусёнка общипали, капитан. Бен принёс вас сюда, и хирурги вас собрали по частям… более-менее. Раны поверхностные, чему вы, думаю, рады — а я пришёл вернуть лицу былую красоту.
  
  Паран медленно сел.
  
  — Тут полно солдат, которым твоё целительное касание нужнее, чем мне, Молоток.
  
  — С этим не поспоришь, сэр, но Дуджек приказал…
  
  — Я готов смириться со шрамами, лекарь. Лучше посмотри, что можешь сделать для этих раненых. И скажи, где найти Первого Кулака и Быстрого Бена.
  
  — В штабе, капитан. Тот большой зал…
  
  — Я знаю, где это. — Паран поднялся, постоял на месте пока головокружение и тошнота не прошли. — Куда более важный вопрос — где я?
  
  — Главная траншея, сэр. Идите налево и прямо.
  
  — Спасибо.
  
  Капитан медленно миновал ряды раненых солдат. По всему выходило, что битва пошла тяжёло, впрочем, могло быть и хуже.
  
  Унтанские телохранители Дуджека заслоняли вход в тоннель. Судя по форме, они ещё не окропили кровью клинки. Их офицер жестом приказал пропустить капитана.
  
  Спустя тридцать шагов Паран достиг зала.
  
  Первый Кулак Дуджек, Быстрый Бен и лейтенант Хватка сидели вокруг картографического стола, небольшая лампа свисала с укреплённого деревянными балками потолка прямо над ними. Все трое повернулись к капитану.
  
  Дуджек сердито нахмурился.
  
  — Молоток не нашёл тебя?
  
  — Нашёл, Первый Кулак. Со мной всё в порядке.
  
  — Парень, ты будешь весь покрыт шрамами.
  
  Паран пожал плечами.
  
  — Так что произошло? Беклиты не любят ночные сражения?
  
  — Они отступили, — ответил Дуджек. — И перед тем, как ты спросишь, отвечу: нет, это не потому, что мы им не по зубам — они могли и дальше давить нас, и поступи они так, мы бы сейчас убегали в леса, по крайней мере, те, кому посчастливилось бы уцелеть. И ещё за нами прилетел только один кондор. Мы, капитан, собрались тут и ломаем голову над тем, почему они просто бросили подбитую добычу.
  
  — И какие ответы на этот вопрос вы нашли, сэр?
  
  — Только один. Мы думаем, что Скворец и Бруд приближаются слишком быстро. Провидец не хочет, чтобы к моменту их прибытия его войска возились с нами. И он не хочет рисковать ещё вторым треклятым кондором.
  
  — Одного было более чем достаточно, — пробормотал Быстрый Бен.
  
  Истощение не прошло для мага бесследно — он казался постаревшим и почти сломленным. Стоял, опираясь на стол двумя руками и глядя на его рубцеватую поверхность красными глазами.
  
  Оцепеневший от увиденного Паран отвёл взгляд от мага, вновь посмотрел на Первого Кулака.
  
  — Молоток сказал, что мы собираемся, сэр. Поскольку лейтенант Хватка здесь, могу ли я предположить, что у вас есть задача для «Мостожогов»?
  
  — Есть. Мы ждали только вас, капитан.
  
  Паран молча кивнул.
  
  — В окопах невозможно защищаться, — прорычал Дуджек. — Здесь мы слишком открыты. Два или три таких кондора, и нам крышка, как и Чёрным морантам. И я не буду рисковать, отправляя новых морантских гонцов к Скворцу — последнего перехватили птицы Провидца не дальше десятой части лиги от горы. Видимо, рядом с Кораллом они готовы летать даже по ночам. Быстрый Бен тоже не в той форме, чтобы пытаться с помощью магии установить связь со Скворцом. А значит, мы не будем ждать.
  
  Мы отправляемся в Коралл. По ночному небу, прямо на улицы города.
  
  — Приказ понял, Первый Кулак. «Мостожоги» пойдут в бой первыми, сэр?
  
  — Первыми в бой… — медленно кивнул Дуджек.
  
  И отступят последними.
  
  — Вы ударите по цитадели. Пробьёте дыру в стене внутреннего двора. Чёрные моранты доставят вас так близко, как смогут.
  
  — Сэр, — сказал Паран, — если Бруд и Скворец не так близко, как вы думаете…
  
  Дуджек пожал плечами.
  
  — Как я уже говорил, капитан, у нас не та позиция, чтобы сидеть и ждать их. Мы идём внутрь. Моя первая волна выступит через полколокола после вас.
  
  Мы можем угодить в змеиное гнездо…
  
  — Тогда нам с лейтенантом следует подготовить взводы.
  
  — Да. С вами будет Быстрый Бен, а его кадровые маги — со своими взводами. В распоряжении Вала и его сапёров шесть «руганей», десять «трещоток» и двадцать «шрапнелей» — ваша задача пробить брешь в стене и отступить к нам. Сами по душу Провидца не идите, понял?
  
  — Понял, Первый Кулак.
  
  — Отлично, тогда вы трое — за дело.
  
  До рассвета оставалось ещё два колокола. Серый, низкий туман растянулся по лесу с северной стороны Коралла, дотягиваясь щупальцами до равнины за ним.
  
  Корлат скакала туда, где на поросшей деревьями вершине холма остановился Скворец, и натянула поводья рядом с ним.
  
  Малазанец не тратил времени даром:
  
  — Что он сказал?
  
  — Нечто весьма необычное, Скворец. Формальные извинения от своего имени и лично от Бруда. Он скромно предлагает свой меч и, как он выразился, своё тактическое мастерство. Должна заметить, это меня… тревожит.
  
  Скворец пожал плечами.
  
  — Я буду рад любому совету от Каллора.
  
  Он заметил, но проигнорировал последовавший за этим заявлением косой, недоверчивый взгляд Корлат.
  
  Спустя миг малазанец продолжил:
  
  — Следуй за мной.
  
  Он погнал лошадь вперёд, вниз по широкому торговому тракту, который извивался среди рощ и неровных полян.
  
  Лошади часто спотыкались, опуская головы, рысили сквозь тьму. Спустя некоторое время всадники приблизились к другому холму, в отличие от первого — безлесому. Чем ближе они подъезжали, тем выше за ним медленно поднимался город Коралл, выстроенный в несколько ярусов, освещенных мрачными отблесками от уличных факелов. Над последним ярусом нависала нечёткая тёмная громада цитадели.
  
  Они добрались до холма и остановились.
  
  Корлат осмотрела лежавшие перед ними земли. Поле перед стенами города было длиной в одну шестую лиги, лишь каменный мост пересекал ров под стеной. В полулиге на западе виднелась поросшая лесом гора, ближайший склон её окутывал то ли дым, то ли туман.
  
  — Именно, — сказал Скворец, проследив за её взглядом. — Оттуда были замечены вспышки колдовства. И именно там, будь я Провидцем, я спрятал бы армию, чтобы заставить нас снять осаду.
  
  — А Дуджек расстроил его планы.
  
  — Подозреваю, что так. Его, скорее всего, отбросили или окружили, магия, которую мы видели в небе, в основном своём принадлежала паннионцам. Быстрого Бена, наверное, одолели. Я думаю, Дуджек подставился под удар, Корлат. Мы должны отвлечь Провидца от этой горы, дать Первому Кулаку время перегруппироваться.
  
  Она молча смотрела на него некоторое время, затем сказала:
  
  — Твои солдаты валятся с ног, Скворец.
  
  Как и ты сам, любовь моя.
  
  — Тем не менее к рассвету мы должны расположиться на гребне — клан Ильгрес слева, Тор и его Белолицые справа. — Он взглянул на Корлат. — Признаюсь, твой второй… облик, меня малость тревожит. Но если бы вы с Орфанталом взмыли в небо…
  
  — Мы с братом уже обсудили это, Скворец. Он собирался лететь к Дуджеку. Его присутствие может сдержать кондоров Провидца.
  
  — Скорее притянет их, как магнит, Корлат. Но если вы будете вместе, прикрывая друг другу спины…
  
  — Даже поодиночке с нами нелегко справиться. Нет, Дуджеку он нужнее. Я приму облик одиночницы и прикрою твои войска. Орфантал атакует гору. По крайней мере, он сможет выяснить расположение Первого Кулака и его войска.
  
  Тисте анди увидела, как под его бородой напряглись желваки и сжались зубы. Наконец он вздохнул и сказал:
  
  — Я боюсь за тебя, Корлат, — ты будешь над нами совсем одна.
  
  — С оставшимися сородичами — магами в рядах твоих войск, любовь моя, я буду не так одинока, как ты думаешь.
  
  Скворец подобрал поводья.
  
  — Ты чувствуешь хоть что-то, подтверждающее присутствие своего Повелителя?
  
  Корлат покачала головой.
  
  — Это тебя беспокоит? Нет, можешь не отвечать.
  
  Действительно, похоже, я мало что могу от тебя скрыть.
  
  — Нам лучше вернуться, — продолжил Скворец.
  
  Если бы они говорили на полдюжины ударов сердца дольше, Корлат с её сверхъестественным зрением увидела бы, как с покрытого лесом склона горы отправляются в полёт первые чёрные моранты — сорок душ, низко и стремительно помчались к городу.
  
  Полдюжины ударов сердца вертится монетка Опоннов…
  
  Один ленивый поворот…
  
  От Госпожи к Господину.
  
  Меньше чем на высоте человеческого роста, под ними промелькнули городские стены. Миновав их, кворлы морантов опустились, нырнули в промежуток между домами, оказались ниже уровня крыш. Резкий поворот на перекрёстке направил полёт к цитадели.
  
  Паран изо всех сил старался не обращать внимания на неистовый жгучий зуд свежих швов. Капитан рискнул посмотреть вниз. На улице виднелись жаровни, многие из них ещё тлели блёклым красным светом и дымились. Там и тут факелы на стенах освещали заваленную мусором мостовую. Казалось, будто город внизу спит — Паран не увидел ни одного стражника или солдата.
  
  Капитан вновь обратил внимание на цитадель. Её наружные стены — высокие и хорошо укреплённые — были, похоже, крепче городских. Здания за стенами были сложены из камня или же высечены в скале. Цитадель вгрызлась в саму плоть горы.
  
  Чудовищные гаргульи улеглись на неровном краю крыши. Чёрные и сутулые — на фоне ночного неба они едва выделялись, будто более тёмные кляксы.
  
  Потом Паран заметил, как одна из них шевельнулась.
  
  Кондоры. Вот теперь мы в Бездне…
  
  Он ткнул моранта в плечо и указал рукой в перчатке на улицу внизу. Офицер кивнул.
  
  Кворлы с «Мостожогами» одновременно спикировали, скользнули на высоту дюжины шагов от земли и, взмахнув крыльями, приземлились.
  
  Солдаты вывалились из сёдел и бросились в ближайшие тени.
  
  Моранты на кворлах взмыли в небо, развернулись для обратного полёта.
  
  Скорчившись в тёмном переулке, Паран ждал, пока взводы соберутся вокруг него. Первым рядом возник Быстрый Бен.
  
  — Крыша цитадели…
  
  — Я видел, — прорычал Паран. — Если идеи, маг?
  
  Мураш заговорил:
  
  — Можем найти погреб и спрятаться, капитан.
  
  Быстрый Бен глянул на сержанта, затем осмотрелся.
  
  — Где Вал?
  
  Сапёр сделал шаг вперёд, сгибаясь под весом набитых кожаных мешков.
  
  — Видел этих проклятых воробушков? — спросил у него чародей, делая странное движение левым плечом.
  
  — Так точно. Нам нужны меткие стрелки на стене. У меня есть двенадцать болтов со «шрапнелью» вместо наконечников. Если всё сделаем правильно, можем убрать столько же…
  
  — Дождь из птичьего мяса, — перебил его Штырь. — Горящие перья.
  
  — Разве хуже воняет, чем жжёная волосяная рубаха, Штырь?
  
  — Тихо, — отрезал Паран. — Хорошо, закидывайте крюки на стены и выстраивайте сверху наших гениальных арбалетчиков. Вал, найди место, чтобы установить связку «ругани» и «трещоток», да сделай это побыстрее — мы должны выбрать правильное время. Я хочу, чтобы об этих птицах позаботились на насестах, а не в воздухе. Первая волна Дуджека, скорее всего, уже в пути, так что приступаем.
  
  Капитан взмахом руки приказал Хватке возглавить отряд. «Мостожоги» двинулись к стене цитадели.
  
  Добравшись до другого конца улицы, Хватка подняла руку и припала к земле. Все замерли.
  
  Паран подошёл к ней сзади. Она обернулась.
  
  — Стражники-урдомы, — прошептала Хватка. — Ворота в двадцати шагах налево, хорошо освещены…
  
  — Стражники хорошо освещены?
  
  — Так точно.
  
  — Идиоты!
  
  — Согласна, но я вот что думаю…
  
  — Что?
  
  — Мы поворачиваем и идём направо, поднимаемся ещё раз, и окажемся на углу стены. Вал любит углы.
  
  — А стражников оставим сторожить?
  
  — Так точно, капитан. Видит Худ, в таком свете они ничего не заметят. И мы будем достаточно далеко, чтобы если крюки и звякнут, стражники не услышали.
  
  — Это ты надеешься.
  
  — Они же все в топфхельмах,[2] сэр.
  
  — Хорошо, веди, лейтенант.
  
  — Один момент, сэр. Дымка?
  
  — Здесь.
  
  — Останешься. Не своди со стражников глаз.
  
  — Так точно, лейтенант.
  
  Хватка кивнула Парану и направилась обратно по улице. Взводы повернулись и последовали за ней.
  
  Капитану казалось, что звуки издаёт только он сам — и очень много звуков. Тридцать солдат вокруг были бесшумны, точно призраки. Не останавливаясь, они перебегали из тени в тень.
  
  Одну шестую колокола спустя Хватка вновь приблизилась к улице, ведущей к стене. Прямо над ними темнела квадратная башня с зубчатой вершиной. Отряд остановился за лейтенантом.
  
  Паран услышал, как сапёры, глядя на башню, злорадно перешёптывались:
  
  — А красиво она будет падать…
  
  — Словно картошка на тонкой веточке…
  
  — Ставьте «трещотки», ладно? Поместите заряды под таким углом, чтобы сила взрыва входила в несущий камень на глубину вытянутой руки…
  
  — Решил дедушке рассказать, где сладкая дырочка, Рантер? Заткнись и предоставь это нам со Штырём, ага?
  
  — Я просто говорил, Вал…
  
  Паран перебил их:
  
  — Прекратите-ка, вы все. Прежде, чем хоть что-то предпримите, арбалетчики должны занять места на стене.
  
  — Так точно, сэр, — согласился Вал. — Приготовьте крюки, милочки. Арбалетчики, стройсь и получай на руки стрелы со «шрапнелью»! Эй, не лезь без очереди, женщина, где твои манеры?
  
  Паран отвёл Быстрого Бена на пару шагов от остальных.
  
  — Двенадцать взрывных стрел, маг, — проворчал он на выдохе. — Там как минимум тридцать кондоров.
  
  — Ты не думаешь, что атака Дуджека внутри городских стен их отвлечёт?
  
  — Конечно, ровно настолько, чтобы они уничтожили первую волну, оставили кружить в воздухе двух кондоров встретить следующую и вернулись сюда разделаться со всеми нами.
  
  — И ты что-то надумал, капитан?
  
  — Вторая диверсия, чтобы оттянуть остальных кондоров от Дуджека и «Мостожогов». Бен, ты можешь доставить нас Путём на крышу?
  
  — Нас, сэр?
  
  — Тебя и меня, да. А ещё Мураша, Штыря, Дэторан, Молотка и Тротца.
  
  — Я могу сделать это, капитан, но я почти выдохся…
  
  — Просто доставь нас туда, чародей. Где Штырь? — Паран обернулся к остальным и кивнул, найдя взглядом солдата. — Жди здесь. — Капитан поспешил туда, где Штырь присел с остальными сапёрами, дотянулся до него и вытащил из толпы. — Вал, тебе придётся справиться без этого парня.
  
  Вал ухмыльнулся.
  
  — Какое облегчение, капитан.
  
  — Эй!
  
  — Тихо, Штырь. — Паран оттащил его туда, где ждал Быстрый Бен.
  
  — Что ты удумал? — спросил чародей, как только они прибыли.
  
  — Всему своё время. Бен, эти кондоры — чем именно они являются?
  
  — Я не уверен, сэр.
  
  — Не тот ответ, которого я жду, чародей. Попытайся ещё раз.
  
  — Хорошо, я думаю, что они когда-то были настоящими кондорами — меньшего, точнее нормального размера. А потом Провидец нашёл способ засунуть в…
  
  — Засунуть птицам, га-га! — хихикнул Штырь.
  
  Быстрый Бен дотянулся и дал сапёру подзатыльник.
  
  — Больше не перебивай меня, Штырь. Демонов, капитан. Одержимость. Они аспектированы на Хаос, поэтому тела и не справляются.
  
  — Значит и демон, и птица.
  
  — Один управляет другим.
  
  — Конечно. А какой из них отвечает за полёт?
  
  — Ну, кондор… — глаза Быстрого Бена сузились. Он взглянул на Штыря и ухмыльнулся.
  
  — А что, может…
  
  — О чём это вы говорите?
  
  — У тебя с собой есть взрывчатка, Штырь? — спросил Паран.
  
  — Шесть «шрапнелей».
  
  — Хорошо. Это на случай, если что-то пойдёт не так.
  
  Они повернулись на шипение Хватки и увидели, как полдюжины солдат растянулись по улице и встали под стеной. Крюки и верёвки были наготове.
  
  — Проклятье, я не осознавал раньше, насколько высокая эта стена, как они…
  
  — Да ну, сэр, — сказал Быстрый Бен, — с ними Пальчик.
  
  — И что?
  
  — Смотрите, сэр.
  
  Взводный маг открыл свой Путь. Паран попытался вспомнить специальность этого чародея и получил ответ, увидев, как рядом с Пальчиком возникли дымные призраки. Паран хмыкнул:
  
  — Если это те, что всё время за ним…
  
  — Нет, это местные духи, капитан. Люди постоянно падают со стен, а раз этой более чем пару сотен лет, то и неудачников накопилось. Так или иначе, большинство призраков в некотором роде… зацикленные. Последнее, что они помнят, это то как они были на стене — патрулировали, стояли там, охраняли, да что угодно. Вот они и хотят вновь туда забраться…
  
  Паран наблюдал, как шестеро духов каким-то образом понесли вверх крюки. Ещё шесть схватили Пальчика своими призрачными руками и начали поднимать его вверх. Взводный маг не выглядел особенно счастливым, пока его ноги болтались на ветру.
  
  — Я думал, Пути отравлены.
  
  Быстрый Бен пожал плечами.
  
  — Худ нанёс сильный ответный удар, капитан. Очистил немного места…
  
  Паран нахмурился, но ничего не сказал.
  
  Оказавшись наверху, Пальчик принялся собирать и закреплять все крюки. Было понятно, что духи либо не способны на такие точные физические действия, либо не хотят этого делать. Магу пришлось поспорить с парочкой из них, чтобы вырвать у них из рук привязанные к верёвкам крюки. Наконец он всё приготовил. Разматываясь, верёвки полетели вниз, к солдатам.
  
  Первые шесть арбалетчиков начали взбираться на стену.
  
  Паран бросил тревожный взгляд на ряд кондоров, восседавших на главном здании. Ни один не пошевелился.
  
  — Слава Худу, они глубоко спят.
  
  — О да, набираются сил для будущего боя. Далеко на своём Пути Хаоса.
  
  Паран повернулся и осмотрел тёмное небо на северо-западе. Ничего. С другой стороны, вряд ли он вообще смог бы что-то разглядеть. Они будут лететь низко, так же, как несли «Мостожогов».
  
  Вторая группа из шести солдат с арбалетами за спинами пересекла улицу, взялась за верёвки.
  
  — Чародей, готовь Путь.
  
  — Всё готово, капитан.
  
  Вдруг Хватка бешено замахала в сторону Парана. Ругаясь шёпотом, капитан подбежал к ней. Оставшийся отряд оттянулся прочь от улицы.
  
  — Капитан! Высуньтесь, сэр, и посмотрите на ворота.
  
  Паран так и сделал.
  
  Что-то происходило. Ворота открылись, и оттуда один за другим выходили огромные ящероподобные воины — к’чейн че’малли — так вот как выглядят эти твари, будь они прокляты.
  
  Худов дух.
  Пять… десять… пятнадцать… ещё больше — они маршировали в город, вперёд — к северной стене.
  
  А Дуджек собирается высадиться прямо в их лапы…
  
  Паран отдвинулся и встретился взглядом с Хваткой.
  
  — Лейтенант, мы должны отвлечь этих тварей.
  
  Она потерла лицо и окинула взглядом остаток отряда.
  
  — Мёртвые ящерицы, наверное, до Худа проворные, но учитывая все эти улицы и переулки… — она вновь посмотрела на Парана и быстро кивнула. — У нас есть пара «шрапнелей» на руках — дадим им хорошую причину обратить на нас внимание.
  
  — Только всегда держитесь на шаг впереди, лейтенант. Если сможете, не разделяйтесь.
  
  — Сэр, это вряд ли — как по мне, нам придётся разделиться, просто чтобы запутать этих тварей.
  
  — Хорошо, но в любом случае — постарайся.
  
  — А вы, капитан?
  
  — Мы с Беном и взводом Мураша отправляемся на крышу цитадели. У нас будет своя диверсия с оставшимися кондорами. «Мостожоги» полностью переходят под твоё командование, лейтенант.
  
  — Так точно, капитан. Так что, как думаете, кто умрёт первым — вы или мы?
  
  — Слишком рано гадать.
  
  Она ухмыльнулась:
  
  — Ставлю половину жалованья, капитан, что мы будем на шаг позади вас. Заплатите у Врат Худа.
  
  — Ставка принята, лейтенант. А теперь оставь Вала и сапёров подрывать башню, забери Дымку и отправляйся.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Паран уже было сделал шаг в сторону, но Хватка прикоснулась к его руке.
  
  — Капитан?
  
  — Что?
  
  — Ну, эм-м, про ножи, которые вам могли ткнуть в спину… Они уже некоторое время в другую сторону смотрят. Просто хотела, чтоб вы знали.
  
  Паран кинул взгляд в сторону.
  
  — Спасибо, лейтенант.
  
  Быстрый Бен собрал вместе Мураша и его взвод — всех, кроме Вала и Дымки. Как только Паран присоединился к ним, маг кивнул и сказал:
  
  — По вашей команде, капитан.
  
  Паран окинул взглядом стену. Канаты свободно свисали. Наверху никого не было видно.
  
  — Как давно видели их в последний раз?
  
  Чародей пожал плечами.
  
  — Сэр, предположу, что они уже заняли позицию. Вал, похоже, почти готов.
  
  Паран опустил глаза на команду сапёров, сбившихся в тесную, нервно мнущуюся группку у основания башни.
  
  — Быстро.
  
  — Вал молниеносен, когда сильно напуган, сэр. Нам лучше…
  
  — Да. Открывай Путь. — Он посмотрел на Мураша. Сержант, Дэторан, Тротц и Молоток опустили забрала на шлемах. Оружие наготове. Штырь присел рядом, сжимая в правой руке «шрапнель».
  
  — Погоди, Бен, ты сказал Штырю, что…
  
  — Так точно, сэр, и он уже работает над этим.
  
  Штырь выдавил из себя слабую ухмылку.
  
  — Отлично. Пошли.
  
  Портал мгновенно открылся, заливая улицы тьмой. Глаза Парана расширились.
  
  Куральд Галейн. Какого…
  
  — За мной! — прошипел Быстрый Бен и ринулся в портал.
  
  Взвод метнулся за ним, исчез. Паран бросился следом.
  
  Переход был почти мгновенным. Капитан ступил на гладкие плиты — на крыше цитадели, в тридцати шагах за спиной ряда кондоров…
  
  Дюжина громадных, демонических созданий неожиданно взорвались, разбрызгивая кровь и плоть по всей крыше. Остальные одновременно вздрогнули и проснулись. С пронзительными криками они расправили широкие крылья и взмыли вверх.
  
  Штырь уже открыл свой Путь, и результат не заставил себя долго ждать.
  
  Кондоры визжали от ужаса, в панике били крыльями, мотали головами на дёргающихся шеях, когда смертный зверь внутри каждого тела сжался от страха, вызванного диковинным даром Штыря. Они воевали с демонами за контроль над своим телом.
  
  Залп арбалетных стрел вдоль всей стены врезался в мечущихся чудовищ.
  
  Цитадель вздрогнула. Паран повернулся и увидел, как внутренняя башня слева от него неожиданно рухнула, ныряя огромной зубчатой головой на улицу. Заклубился дым. Затем послышались крики, под которые «мостожоги», выстроившиеся вдоль стены, бросились к верёвкам.
  
  С восточных улиц донеслось эхо «шрапнели» — Хватка и оставшиеся с ней «мостожоги» только что удивили колонну к’чейн че’маллей, и началась погоня.
  
  Быстрый Бен подтянул к себе Парана.
  
  — Демоны побеждают!
  
  Кондоры медленно набирали высоту, уходя всё дальше от влияния Пути Штыря. Если арбалетные стрелы и причинили им какое-то неудобство, виду они не подавали. Вокруг птиц затрещало чародейство.
  
  — Они вернутся за нами, капитан, — предупредил Быстрый Бен.
  
  — Лучше за нами, чем за Дуджеком. Сможем мы чем-то их занять на время, маг?
  
  — О да, большинство из них.
  
  — Как?
  
  — Ну, для начала, мы можем пробежаться к южной стороне этого здания.
  
  Пробежаться? И всё?
  
  — Тогда вперёд.
  
  За восточной стеной города, недалеко от изрезанного, каменистого берега, с земли поднялся ленивый вихрь пыли и превратился в фигуру.
  
  Тлен медленно уложил свой кремнёвый меч в заплечную петлю, его бездонный взгляд пробежал по заброшенным лачугам вокруг и сосредоточился на массивной каменной преграде.
  
  Пыль на ветру могла бы взлететь и перевалить за эту стену. Пыль могла бы ручьями течь сквозь щебень под фундаментом. Т’лан имасс мог войти незаметно.
  
  Но Паннионский Провидец схватил Арала Фэйла. Тока Младшего. Смертного… который назвал Тлена другом.
  
  Он зашагал вперёд, разметая замотанными в шкуры ногами разбросанные по земле кости.
  
  Пришло время Первому Мечу т’лан имассов заявить о себе.
  
  Вторая волна с ещё одной тысячей солдат спикировала и приземлилась на улицы прямо за позицией Дуджека в тот самый момент, когда взрывы осветили небо на юге — вдоль крыши цитадели, а затем прямо под ней. Последний звук был глубже, катился по земле и сотрясал камни — этот звук Первый Кулак узнал. Брешь пробили.
  
  — Пора прорываться вперёд, — рявкнул он своим офицерам. — Принимайте командование взводами — мы атакуем цитадель.
  
  Дуджек поднял забрало. В небе над ними шелестели крылья кворлов.
  
  Вторая волна взлетала обратно в ночное небо, а третья уже приближалась с севера — миг до прибытия следующей тысячи солдат.
  
  С восточной части города доносилось эхо «шрапнелей». Дуджек остановился, гадая, что это, как вдруг небо вспыхнуло серой, бурлящей волной, которая стремительно покатилась к третьему крылу.
  
  Первый Кулак молча смотрел, как между двумя ударами его похолодевшего сердца тысяча Чёрных морантов, их кворлы и пять рот Воинства Однорукого сгинули в сером пламени.
  
  За волной по небу плыли три чёрных и смертоносных кондора.
  
  Моранты второй волны, которые ещё до того взлетели ввысь, намереваясь повернуть и отступить на север, появились вновь над тремя кондорами, скопом пикируя на тварей.
  
  Внимание птиц привлекло четвёртое звено перевозчиков, которое приближалось с северо-запада.
  
  Всадники на кворлах раз за разом пикировали на кондоров в самоубийственных атаках. Одетые в чёрную броню воины глубоко вгоняли копья в покрытые перьями тела. Кворлы мотали треугольными головами, отрывая хитиновыми челюстями куски плоти, даже когда столкновение разбивало их хрупкие тела и сминало куда более хрупкие крылья. Сотни кворлов погибли, их всадники падали на крыши и мостовую, оставались лежать — изломанные, неподвижные.
  
  За ними рухнули три кондора, умерев ещё в воздухе.
  
  У Дуджека не было времени осознавать ту ужасную цену, которую моранты заплатили за временную победу. Четвёртое звено опустилось на улицы, солдаты выбирались из сёдел и искали укрытие.
  
  Первый Кулак жестом подозвал к себе вестового.
  
  — Новый приказ всем офицерам — их роты должны захватить все строения, которые возможно оборонять. Цитадель подождёт, нам нужна крыша над головой…
  
  Появился ещё один гонец.
  
  — Первый Кулак!
  
  — Что?
  
  — Паннионские легионы собираются, сэр, — на всех улицах от северных ворот до цитадели.
  
  — А мы контролируем западную треть города. Они собираются выбить нас отсюда. Ладно, — Дуджек посмотрел на первого вестового и сказал: — Передай это офицерам, чтобы они могли подготовить оборону…
  
  Но второй вестовой ещё не закончил:
  
  — Первый Кулак, сэр, простите… С легионами к’чейн че’малли.
  
  Тогда где же Серебряная Лиса и её треклятые т’лан имассы?
  
  — Да хоть бы и драконы, — помолчав, прорычал полководец. — Иди, — сказал Дуджек первому гонцу.
  
  Солдат отдал честь и ушёл. Первый Кулак окинул взглядом второго вестового:
  
  — Найди Вывиха и сообщи, что нам нужно звено его тяжёлых всадников, один пролёт чуть восточнее нашей позиции. Скажи, что они, скорее всего, не вернутся, так что пусть придержит кого-то в резерве. — Дуджек осмотрел небо над головой. Наступал рассвет — пятое и шестое звенья уже доставили войска и казались далёкими пятнышками, которые быстро летели обратно к горе. Готово, мы все в Коралле. И если в ближайшее время не прибудет помощь — мы уже его не покинем.
  
  — Это всё, — кивнул он солдату.
  
  Кондоры кружили над крышей, перекрикиваясь, опускались и пикировали вниз, а затем, шлёпая крыльями по воздуху, взмывали обратно в бледнеющее небо.
  
  Не веря своим глазам, Паран уставился вверх.
  
  — Они должны были увидеть нас! — прошипел он.
  
  Солдаты присели под низкой стеной, за которой начинался парапет с видом на гавань и Коралловую бухту. Поглотившая их тень быстро рассеивалась.
  
  — Они не видят нас, — пробормотал сидящий рядом Быстрый Бен, — потому, что я не даю им нас увидеть. Но они знают, что мы где-то… здесь.
  
  И потому кружат над нами. Ладно. Хорошо. Это означает, что они не займутся уничтожением армии Дуджека.
  
  Цитадель под ними вздрогнула, каменные плиты загрохотали.
  
  — Худов дух, а это ещё что?
  
  Чародей нахмурился.
  
  — Не уверен. Не похоже на взрывчатку… но точно могу сказать, что в стене цитадели пробили ещё одну брешь.
  
  Ещё одну? Кто?
  Взрыв произошёл где-то у пристани, на востоке. Клубящаяся туча пыли взлетела в воздух.
  
  Паран осторожно приподнял голову, чтобы заглянуть за низкую стену.
  
  Далеко над пристанью кричали чайки. Внизу, покрытое ледовой коркой, грохотало море. На юге в небо били струи воды. Собирался шторм.
  
  Будем надеяться, он идёт сюда — нам бы пошло на руку замешательство.
  
  — Опусти голову! — прошипел Быстрый Бен.
  
  — Прости.
  
  — У меня и без того полно проблем, капитан, нужно быть начеку — прекрати лягаться, Дэторан, чего тебе? Ой, капитан, сэр, посмотрите на север! Высоко в небе!
  
  Паран повернулся.
  
  Эскадрилья морантов — на таком расстоянии лишь пятнышки в небе — летела над городом с востока на запад.
  
  Шесть кондоров взмыли ввысь, чтобы перехватить их.
  
  Моранты обрушили на восточную часть города другие, ещё меньшие пятнышки.
  
  Падение длилось будто вечность, но вот первое ударилось о крышу дома. Взрыв разнёс верхний этаж и кровлю. Затем грохот стал непрерывным, «ругани» падали на город одна за другой.
  
  Колдовство вырвалось из шести кондоров, устремилось к отдалённым морантам.
  
  Скинув бомбы, эскадрилья рассыпалась, но даже так от колдовской волны уйти удалось едва ли десятку.
  
  Дым и пыль окутали восточную часть Коралла.
  
  Оставшиеся кондоры над капитаном и отрядом визжали от ярости.
  
  — Сработало, более или менее, — прошептал Быстрый Бен. — Те улицы, похоже, были забиты паннионскими солдатами.
  
  — Не говоря уж, — сквозь зубы процедил Паран, — об остальных «мостожогах».
  
  — Они уже отступили оттуда.
  
  Паран слышал, что обнадёживающие слова дались чародею нелегко.
  
  «Ругани» обрушились на улицы в пятнадцати шагах позади Хватки и её потрёпанных взводов и в менее чем десяти шагах от нагоняющих к’чейн че’маллей. Взрыв уничтожил охотников К’елль, чьи туши приняли на себя бо́льшую часть смертельного града из раздробленного камня.
  
  Обрывки иссохшей кожи, плоти и осколки костей разбросало по улице. Они чуть не долетели до «мостожогов».
  
  Хватка подняла руку, приказав солдатам замереть на месте. Не только ей нужно было перевести дыхание и подождать, пока сердце перестанет колотиться.
  
  — Это всё меняет, — тяжело дыша, сказала стоявшая рядом с лейтенантом Дымка.
  
  Хватка не удосужилась ответить, но не могла не согласиться с горьким замечанием Дымки. Как и приказывал Паран, они отвлекли внимание по крайней мере некоторых к’чейн че’маллей.
  
  И заплатили за это.
  
  При последнем подсчёте у неё было шестнадцать «мостожогов», способных сражаться, и шесть раненых, трое из которых уже стучались во врата Худа. К’чейн че’малли были не просты проворны — молниеносны. И неумолимы. Даже «шрапнель» их только раззадорила.
  
  В любом случае, снаряды кончились. Хватка развернула солдат на одного из охотников К’елль, чтобы помериться силами в ближнем бою. Больше она так не поступит. Им вообще повезло, что удалось отступить. Видеть, как со всех сторон друзей рубят на мелкие куски — зрелище, которое будет преследовать Хватку каждый оставшийся день жизни. День моей жизни? У меня нет дней. Удивлюсь, если доживу до конца этого колокола.
  
  — Худ нас побери, ещё один!
  
  Лейтенант обернулась на крик.
  
  Очередной охотник показался из углового переулка, царапая брусчатку когтями. Голова низко опущена, клинки наготове.
  
  Менее чем в пятнадцати шагах. Голова чудовища резко качнулась к малазанцам.
  
  Отлично… перевела дух.
  
  — Врассыпную!
  
  В тот момент, когда «мостожоги» начали разбегаться, стена рядом с к’чейн че’малле взорвалась наружу. С пылью и кирпичами из дыры вывалился ещё один охотник, этот — весь изрубленный, голова дико качается, связанная с шеей тонкой жилкой, не хватает одной руки, нога отрублена на уровне лодыжки. Чудовище упало, врезавшись в брусчатку, ломая рёбра и больше не шевелилось.
  
  «Мостожоги» замерли на месте.
  
  Как и первый охотник К’елль. Затем он зашипел и повернул морду к дыре в разрушенной стене.
  
  Из клубов пыли появился т’лан имасс. Иссушенная плоть разорвана и свисает кусками, повсюду оголяя кости, на голове шлем с обломанными рогами. На кремнёвом мече было столько зазубрин, что он казался зубчатым.
  
  Не обращая внимания на малазанцев, он повернулся к охотнику К’елль.
  
  К’чейн че’малле зашипел и бросился в атаку.
  
  Глаза Хватки не смогли полностью уловить молниеносный обмен ударами. Внезапно показалось, что к’чейн че’малле начал валиться: его ноги чуть выше колена были отсечены. Клинок с лязгом упал на брусчатку месте с отрубленной рукой. Т’лан имасс сделал шаг назад, снова двинулся вперёд и с замаха разрубил кости вниз от плеча через грудь и бёдра, пока клинок не выскочил из ящера на брусчатку, подняв сноп ярких искр.
  
  Охотник К’елль рухнул на землю.
  
  Одинокий т’лан имасс повернулся к цитадели и начал идти.
  
  Хватка и остальные смотрели, как воин миновал их и продолжил шагать по улице.
  
  — Худов дух! — пробормотала Дымка.
  
  — Пошли! — рявкнула Хватка.
  
  — Куда? — уточнил капрал Бестолочь.
  
  — За ним, — ответила она уже на ходу. — Кажется, самое безопасное место в этом городе — в тени этого создания.
  
  — Но оно же направляется в цитадель!
  
  — Значит, и мы тоже!
  
  Покрытые коркой грязи, шаркая сапогами, солдаты Скворца медленно выстроились лицом к полю перед мостом и городу за ним. Далеко на флангах стояли баргасты — клан Ильгрес с одной стороны, Белолицые — с другой.
  
  Корлат оставила лошадь с остальными и направилась к низкому холму на запад от торгового тракта, где уже стояли Скворец, Каллор и знаменосец Артантос.
  
  Все они видели воздушные баталии над Кораллом, уничтожение Чёрных морантов и, как минимум, одного звена, несущего солдат Войска Однорукого. Они наблюдали за бомбардировкой, но ни один солдат на склоне не ликовал. Жестокую правду было не скрыть: Дуджек оказался в ловушке за стенами Коралла, его солдат резали, как скот, а Скворец и его измотанное воинство мало чем могли помочь.
  
  Многие видели, что кондоры последовали за Чёрными морантами к укреплениям на горе, но там их встретит Орфантал. В облике одиночника её брат уступал лишь самому Аномандру Рейку. Корлат завидовала ему, ведь у брата была возможность немедленно отомстить.
  
  Тисте анди приблизилась к спутникам, мысленно готовясь принять драконий облик. Приходившая с превращением сила всегда пугала её, ибо была холодным, жёстким проявлением чего-то одновременно нечеловеческого и бесчеловечного. Но на этот раз Корлат с радостью примет её.
  
  Добравшись до вершины, она увидела то, что видели другие. Северные ворота были распахнуты. Наружу выходили к’чейн че’малли и строились шеренгой. Восемьсот, возможно, больше.
  
  Малазанцы держали оружие наготове. Когда Скворец даст приказ, они двинутся вниз, навстречу строю неупокоенных убийц.
  
  И умрут. На восемьсот к’чейн че’маллей меньше в Коралле. Восемьсот к’чейн че’маллей… на время заняты. Знает ли Дуджек? Бруд ещё в половине дня пути от нас. «Серые мечи» в двух ударах колокола, может, больше — не ожидала услышать это от Каллора, — но в итоге они скакали слишком долго и слишком быстро.
  
  Остряк со своим Легионом, кажется, и вовсе пропал. Неужели мы потеряли свои ударные войска? Бездна свидетель, этот даруджиец не любит сражения…
  
  Понимает ли Дуджек, чем мы заплатим за него сегодня?
  
  Восемьсот к’чейн че’маллей на равнине. Сколько ещё в городе? Сколько прорезают себе путь через трупы в рядах Войска Первого Кулака?
  
  Примерно двадцать кондоров оставались в пределах города, все как один кружили над цитаделью — возможно, показывая уверенность Провидца в том, что их участие в грядущем сражении не понадобится.
  
  Эта мысль неприятно горчила.
  
  Когда Корлат подошла, Скворец повернулся и приветственно кивнул.
  
  — Ты нашла Круппа? Уверен, он выбрал безопасное место.
  
  — Он с Хетан, — ответила Корлат, — требует дать ему белую краску для лица.
  
  Скворец почти смог улыбнуться.
  
  — Мои тисте анди пойдут в наступление перед твоим солдатами, — сказала спустя миг Корлат, — посмотрим, как эта нежить справится с Куральд Гелейном.
  
  На лице Каллора проступала самодовольная улыбка.
  
  — Твой Путь по-прежнему осаждён, Корлат. Чтобы очистить, его придётся полностью открыть — всему вашему народу, а не только тем тисте анди, что стоят здесь. Твои братья и сёстры пойдут на бойню.
  
  Её глаза сузились. Полностью открыть. Каллор, ты слишком много знаешь о нас.
  
  — Я ценю твою тактическую проницательность, — сухо ответила она.
  
  Она увидела, как Скворец оглянулся на Артантоса, который стоял в пятнадцати шагах от остальных, кутаясь от утреннего холода в меховой плащ. Мужчина не обращал на остальных внимания, он уставился на поле внизу, слегка нахмурившись, но не настолько, чтобы на лбу появилась хотя бы морщина.
  
  Двое верховых приближались с востока, скакали перед малазанским строем.
  
  Две воительницы Скворца…
  
  Лошади тяжело дышали, с губ падали клочья пены, но животные не сбавляя галопа помчались вверх по склону. Наконец обе женщины натянули поводья.
  
  — Командир! — прокричала одна.
  
  Вторая добавила:
  
  — Мы нашли её! — и указала пальцем.
  
  Из строя на востоке вышла… Серебряная Лиса.
  
  Звук тысячи голосов, которые удивлённо ахнули, встревожил Корлат. Она обернулась и увидела, как поле перед к’чейн че’маллями покрылось неожиданной пеленой пыли, которая быстро поредела, превратившись в бесчисленные ряды т’лан имассов.
  
  Серебряная Лиса приблизилась. Казалось, она выбрала своей целью Артантоса. Её глаза были полуприкрыты, на тяжёлом круглом лице не отражалось никаких чувств.
  
  Утренний воздух сотрясался от рёва армии Скворца.
  
  — Да… — прохрипел Каллор, стоявший рядом с ней.
  
  Корлат оторвала взгляд от Серебряной Лисы, привлёченная тоном Каллора.
  
  Вовремя, чтобы увидеть, как грубый клинок мелькнул у её головы.
  
  Всплеск боли. Миг замешательства, когда всё вокруг так странно застыло, потом земля врезалась в бок. Жар потёк вниз по лицу, струясь со лба. Она моргнула, удивляясь тому, что её тело забилось в конвульсиях.
  
  Путь…
  
  …Хаоса…
  
  Каллор…
  
  Перед глазами всё размыто, она смотрит с земли.
  
  Череп… проломлен… умираю…
  
  Зрение прояснилось, каждая чёрточка, каждая грань стала острой, точно лезвие клинка, который резал её душу на ленточки. Каллор с самодовольным рёвом рванулся к Серебряной Лисе, кольчужная броня потекла за ним, словно плащ. Сероватые чары плясали на земле вокруг древнего воина.
  
  Рхиви остановилась, открыв рот, в её глазах мелькнул ужас. Она что-то прокричала… что-то…
  
  «Т’лан айи защитите меня!»
  
  Но она оставалась одна…
  
  Каллор приближался, сжав меч руками в боевых перчатках. Приближался, высоко вскинув клинок.
  
  Затем на его пути встал Скворец, длинный меч взметнулся, со звоном встретил клинок Каллора. Резкий и яростный обмен ударами, летят искры. Каллор отскочил назад, взвыв от разочарования, зацепился каблуком и…
  
  Скворец увидел подходящий момент. Рывок с мечом, дуэльный выпад, — он полностью вытянулся, перенёс весь вес на ведущую ногу…
  
  Которая подломилась.
  
  Она увидела серебристую кость, вырвавшуюся из затянутого в кожу бедра.
  
  Увидела боль на лице возлюбленного, неожиданное осознание…
  
  И тогда огромный меч Каллора впился ему в грудь. Скользнул между рёбер. Прорвался по диагонали сквозь сердце и лёгкие в секущем ударе, направленном внутрь.
  
  Скворец умер на этом клинке — но встретился взглядом с Корлат перед тем, как жизнь покинула его.
  
  Каллор высвободил своё оружие.
  
  Внезапно он дрогнул, пронзённый двумя арбалетными стрелами. Магия Хаоса взвилась на древках, уничтожила их. Брызнула кровь. Каллор не обратил на это никакого внимания, поднял меч навстречу двум воительницам, которые одновременно пошли к нему.
  
  Они были великолепны, сражались как единое целое.
  
  Но человек, против которого они бились…
  
  Предсмертный крик — правая воительница пошатнулась, обливаясь кровью, наклонилась, чтобы подхватить вываливающиеся и раскручивающиеся кишки, затем рухнула на землю. Её покрытая шлемом голова отлетела от тела до того, как колени коснулись земли.
  
  Вторая женщина ринулась на Каллора, нанося мечом удар высоко, метя прямо в лицо.
  
  Шаг в сторону, нисходящий рубящий удар отсёк ей руку…
  
  Но женщина осознанно пожертвовала ею, чтобы левая рука, сжимающая стилет, беспрепятственно врезалась в живот Каллору, вогнала клинок сквозь звенья кольчуги.
  
  Лезвие меча Каллора рассекло горло малазанки. Та закрутилась в алых брызгах и упала.
  
  Задыхаясь, древний воин отшатнулся, желтоватая кровь текла из дыры в его желудке.
  
  — Скованный! — закричал он. — Исцели меня!
  
  Жар… Путь… не Хаос… где же?
  
  Волна переплетённого золота врезалась в Каллора и охватила яростным пламенем. Древний воин завопил, когда его оторвало от земли, швыряя в разные стороны, пока магия вгрызалась в него, окрасив воздух кровью, когда Каллор повалился на землю.
  
  Вторая волна покатилась в сторону воителя, сверкая солнечным огнём…
  
  Путь, открывшийся вокруг Каллора, был зловонным пятном, болезненным разрывом, который закрутился вокруг него…
  
  …и исчез вместе с Каллором.
  
  Золотое заклятье дрогнуло и рассеялось.
  
  Нет… такой контроль. Кто?
  
  Тело Корлат больше не содрогалось. Оно онемело и похолодело, стало до странности чужим. Кровь залила один глаз. Ей приходилось моргать, чтобы очистить его. Она наконец-то поняла, что лежит на земле. Каллор ударил её…
  
  Кто-то упал на колени рядом с ней, положил на щёку мягкую, тёплую руку.
  
  Корлат постаралась сосредоточиться.
  
  — Это я, Серебряная Лиса. Помощь уже в пути…
  
  Тисте анди попыталась поднять руку, чтобы как-то указать в сторону Скворца, но желание осталось лишь в мыслях, звучало вновь и вновь, но по слабому ощущению сырой травы под ладонью тисте анди понимала, что рука не слушается.
  
  — Корлат! Смотри на меня. Пожалуйста. Бруд идёт — и я вижу чёрного дракона, он летит с запада — это Орфантал? Воевода владеет Высшим Дэнулом, Корлат. Ты должна держаться…
  
  Тень на лице. Серебряная Лиса взглянула вверх, лицо скривилось от горечи.
  
  — Скажи, — сказала она подошедшему, — колдовство, сопутствовавшее предательству Каллора, — неужели оно было настолько эффективным, что парализовало тебя так надолго? Или ты воздержался? Выжидал, наблюдал за последствиями своего бездействия? Ведь ты и раньше так делал, Тайшренн, да?
  
  Тайшренн?
  
  Но дрожащий от боли голос, ответивший ей, принадлежал Артантосу, знаменосцу.
  
  — Серебряная Лиса. Пожалуйста. Я бы не…
  
  — Не стал бы?
  
  — Нет. Скворец, он…
  
  — Я знаю, — прервала его Серебряная Лиса.
  
  Плохо сросшаяся нога… всегда не вовремя — Бруд мог бы…
  
  Он мёртв. О, любовь моя, нет…
  
  Со всех сторон теперь маячили размытые фигуры. Малазанские солдаты. Баргасты. Кто-то начал горестно завывать.
  
  Мужчина, которого Корлат знала под именем Артантос, склонился над ней. Колдовство рассекло плоть на его лице — касание Хаоса, которое она узнала. Касание, куда яростнее того, что она способна была бы пережить. В душе она знала, что Высший маг не хотел тянуть с ответом. То, что ему хоть что-то удалось было… невероятным. Корлат встретила его взгляд и увидела отголоски той боли, которая всё ещё мучила чародея.
  
  — Сере…
  
  — Корлат?
  
  — Женщина, — сказала тисте анди невнятно, но слышно, — этот человек…
  
  — Да? Он — Тайшренн, Корлат. Часть меня — Ночная Стужа, она знала его давным-давно. Я собиралась призна…
  
  — …поблагодари его.
  
  — Что?
  
  — За… то… что… спас… тебе… жизнь. Поблагодари его, женщина… — Корлат всё ещё смотрела в глаза Тайшренну. Темно-серые, как у Скворца. — Каллор — он застал нас всех врасплох…
  
  Высший маг вздрогнул и медленно кивнул.
  
  — Мне жаль, Корлат. Я должен был предвидеть…
  
  — Да. Я тоже. И Бруд.
  
  Она чувствовала, как под ней по земле стучат лошадиные копыта, вибрация шла вверх и замирала в костях.
  
  Погребальный бой. Барабаны, звук потери. Лошади выбивают его… не зная причины, они всё же идут. Ближе. Бездумные, но подстёгиваемые спешкой непостижимых хозяев.
  
  Однако смерть уже проехала по этому холму.
  
  Не зная причины.
  
  Любовь моя.
  
  Теперь он твой, Худ… улыбаешься ли ты?
  
  Моя любовь… теперь твоя…
  
  Отважный и великолепный во всей красе, скакун Итковиана двигался, пошатываясь. Остряк разбудил Кованого щита за два колокола да рассвета с несвойственной краткостью:
  
  — Что-то пошло не так, — прорычал он. — Мы должны ехать в Коралл, друг.
  
  «Серые мечи» не останавливались на ночёвку — Итковиан следил за ними так долго, как мог, пока ночной мрак не скрыл их от его глаз. Кованый Щит решил скакать на помощь Скворцу. Он был равнодушен к своему решению и тому, что означал их отъезд, тем не менее, уныние наполнило его сердце — и сон, который со временем к нему пришёл, был тревожным. Когда Остряк резко разбудил его, Итковиан попытался отгородиться от источника беспокойства, но это ему не удавалось.
  
  Седлая коня, Итковиан почти не обращал внимания на Остряка и его Легион — и только забравшись в седло и взяв поводья, он заметил, что ожидавший его даруджиец и его последователи были пешими.
  
  Итковиан неодобрительно посмотрел на Остряка.
  
  — Смертный меч, каковы ваши намерения?
  
  Тот скривился и сказал:
  
  — Для этого путешествия необходима скорость. Для этого путешествия, — повторил он, бросая взгляд на яростно хмурящуюся Скаллу Менакис, — Трейк рискует средоточием своей силы.
  
  — Не мой бог! — огрызнулась Скалла.
  
  Остряк печально улыбнулся ей.
  
  — К сожалению, не твой. Ты должна будешь просто ехать верхом с Итковианом. Мы не станем вас ждать, но, возможно, вы сможете идти с нами вровень… хоть какое-то время.
  
  Итковиан ничего из сказанного не понял.
  
  — Сударь, — сказал он Остряку, — вы отправитесь с помощью Пути?
  
  — Нет. Точнее, не совсем. Возможно. Откуда мне знать? Я просто знаю, откуда-то знаю, что мой Легион способен… ну, на нечто другое. Нечто… быстрое.
  
  Итковиан окинул женщину взглядом и пожал плечами.
  
  — Скалла Менакис и я благословлены великолепными конями. Мы попытаемся не отставать.
  
  — Хорошо.
  
  — Смертный меч.
  
  — Что, Итковиан?
  
  — Сударь, что ждёт нас впереди и столь вас тревожит?
  
  — Я не уверен, друг, но у меня будто кишки свело. Мне кажется, нас скоро предадут.
  
  Итковиан долгое время ничего не отвечал, затем сказал:
  
  — Сударь, если пересмотреть недавние события незатуманенным взором, то можно понять, что предательство уже свершилось.
  
  Остряк просто пожал плечами, поворачиваясь к своим последователем.
  
  — Держитесь близко, треклятые недоноски. Если в начале пути кто-то отстанет, там и останется.
  
  Скалла подошла к Итковиану, ведя в поводу своего коня.
  
  — Вы знаете, — спросил Итковиан, — что сейчас произойдёт?
  
  — Наверное, ничего, — огрызнулась она, запрыгивая в седло. — Остряк, видать, головой ударился об…
  
  Она не закончила предложение: Остряк и его Легион будто размылись, слились в неразборчивом мерцании тёмных полос в единую огромную фигуру, прижавшуюся к земле. Нечто ринулось вперёд, пружинисто, словно кошка, и исчезло в ночи.
  
  — Храни нас Беру! — прошипела Скалла. — За ним! — крикнула она, вгоняя каблуки в бока лошади.
  
  И они пустились в галоп.
  
  Проезжая мимо лагеря Бруда, они заметили оживление, хотя до рассвета оставался ещё колокол, солдаты поспешно собирались.
  
  Они увидели, не обменявшись ни словом, яркие огни колдовства в небе на юго-западе.
  
  Иногда во тьме мелькало огромное существо, за которым они следовали, блёклое мерцание жёлтого с чёрными полосками; создание мчалось словно в невероятно высокой траве, будто под покровом листвы джунглей, увитое тенью, смертоносное благодаря своей скорости и беззвучности.
  
  Затем небо начало светлеть и на юге показался горизонт, стволы деревьев и вьющийся между ними торговый тракт.
  
  Полосатый зверь достиг холмов паркового леса и там скрылся из глаз.
  
  Взмыленные, с пеной у рта, лошади неслись вперёд, тяжело и прерывисто стуча копытами. После такого испытания не оправится ни одно животное, и Итковиан знал это. Смерть ждала лишь окончания бешеной скачки.
  
  Отважный и великолепный скакун, — Итковиан гадал, стоила ли жертва того.
  
  Они проехали по дороге между рощами, тракт мягко поднимался к тому, что показалось Итковиану каким-то откосом.
  
  Затем прямо перед ними возникли повозки. Несколько фигур повернулись, глядя на их приближение.
  
  Если люди и видели полосатое создание, то ничем себя не выдали — все выглядели спокойными, никто не бил тревогу.
  
  Итковиан и Скалла проехали мимо малазанского арьергарда.
  
  Неподалеку затрещало колдовство.
  
  Солдаты выстроились в шеренгу на гребне впереди, строй, обращённый к югу, но вот он рассыпался в беспорядочном движении. Итковиан ощутил напор тревоги — поток резкой боли, чувство неизмеримой потери.
  
  Он пошатнулся в седле, но снова заставил себя сесть прямо. Необходимость поразила его сейчас, неожиданная и всеохватная.
  
  Скалла кричала, повернула спотыкающуюся лошадь вправо, покинула дорогу, приближаясь к холму, где повисло в безветренном воздухе знамя малазанцев. Итковиан последовал за ней, но медленнее, держась сзади. Его душа утопала в ледяном ужасе.
  
  Конь сбился с галопа, вытянул шею. Перешёл сперва на карьер, затем — на вихляющийся нетвёрдый шаг. Приостановился, медленно волоча копыта в двадцати шагах от подножья холма.
  
  И умер.
  
  Оцепенев, Итковиан вытащил сапог из стремени, перекинул больную ногу через тело животного и свалился на землю.
  
  На холме справа он увидел Скаллу, та слезала со своей лошади — склон победил и её. Женщина принялась карабкаться вверх. Остряк и его войска прибыли. Вернувшись в человеческое обличье, они столпились на холме и, казалось, ничего не предпринимали.
  
  Итковиан отвёл взгляд и заковылял вдоль дороги, которая выпрямилась на последнем участке до поля перед мостом и города за ним.
  
  Леденящий душу страх.
  
  Его бог пропал. Его бог не мог отразить подобного ужаса, как сделал это однажды, месяцы назад, на равнинах к западу от Капастана.
  
  Горе и утрата, каких он ещё никогда не испытывал.
  
  Истина. Которую я знал. В сердце. Сокрытая ранее, теперь открыта. Но я ещё не закончил. У меня ещё есть дело.
  
  Он шагал, не видя солдат справа и слева. Вышел из неровного строя, оставляя позади стоявшую с опущенным оружием армию, сломленную ещё до начала битвы — сломленную смертью одного-единственного человека.
  
  Итковиан не обращал внимание ни на что. Он достиг спуска и продолжил идти.
  
  Вниз.
  
  Туда, где перед восьмью сотнями к’чейн че’маллей ждали ряды т’лан имассов. Т’лан имассов, которые — все, как один, — медленно повернулись.
  
  На вершине холма вспыхнули Пути.
  
  Остряк проревел приказы своим последователям занять места на южном склоне. Долгое время он неподвижно стоял, всё ещё содрогаясь от силы своего бога. Обещание убийства заполнило его, невозмутимое, но уверенное намерение хищника, которое он уже чувствовал однажды в городе, оставшемся далеко на севере.
  
  Его взгляд был слишком острым, каждое движение привлекало внимание. Он осознал, что сжимает в руках сабли.
  
  Остряк видел, как из врат Пути вышел Орфантал, за ним появился Бруд. Он видел Скаллу Менакис, смотревшую на три трупа. Затем Воевода протолкнулся мимо неё, бросил на тела короткий взгляд и отправился к четвёртому телу, лежавшему ближе к месту, где стоял Остряк. Женщина тисте анди. Два человека присели рядом с ней. Один, чью душу по-прежнему сжимала свирепая хватка магии Хаоса. Вторая… Серебряная Лиса, по её круглому лицу текли слёзы.
  
  Он видел Круппа, рядом с которым стояли Хетан и Кафал. Даруджиец был бледен, с остекленевшим взглядом, казалось, он вот-вот упадёт в обморок. Странно, что не горе так ударило по даруджийцу. Он видел, как Хетан неожиданно потянулась к Круппу ещё прежде, чем тот упал.
  
  Но того, кого Остряк высматривал, нигде не было видно.
  
  Он отправился на южный гребень, чтобы оглядеть расположение своего Легиона. Последователи готовили оружие. Ниже собирались «Серые мечи», явно готовясь наступать на город…
  
  …город, укрытый дымом, полыхающий вспышками колдовства и взрывчатки, город, разрывающий сам себя на части…
  
  Остряк наконец отыскал взглядом нужного ему человека.
  
  Итковиан.
  
  Идёт к т’лан имассам.
  
  Резкий крик прозвучал с холма за спиной Остряка. Он повернулся и увидел, как Серебряная Лиса отстраняется от Корлат, оборачивается…
  
  Но десятки тысяч т’лан имассов теперь смотрели на Итковиана.
  
  Остряк видел, как его друг медленно шёл, пока не остановился в двадцати шагах перед неупокоенными воинами.
  
  Поняв, Серебряная Лиса закричала и бросилась бежать…
  
  О да, Призывательница. Ты хотела натравить их на к’чейн че’маллей.
  
  Остряку не нужно было стоять близко и слышать Итковиана, чтобы узнать, что́ тот сказал безмолвным т’лан иассам.
  
  Вам больно. Сейчас я приму вас…
  
  Он почувствовал растущий ужас своего бога, пересиливающий его собственный…
  
  Когда т’лан имассы ответили.
  
  Упав на колени. Склонив головы.
  
  Ах, Призывательница…
  
  А теперь было уже слишком поздно.
  
  Глава двадцать пятая
  
  Невозможно правдиво передать миг предательства, ибо, скрытый в себе самом, он приносит такое внезапное понимание, что человек готов отдать собственную душу, лишь бы отменить произошедшее. Невозможно правдиво передать предательство, но изображение Ормулогуна — подходит чрезвычайно близко к тому идеалу, которого только может надеяться достичь смертный…
  Н’арул.
  Комментарий к «Смерти Скворца» Ормулогуна
  
  Звук шагов в зале сообщил, что в храм явился ещё один гость — Колл понятия не имели, званый ли. Поэтому даруджиец оторвал взгляд от двух Рат’жрецов, которые стояли на коленях у погребальной камеры, и увидел, как в двери входит фигура в очень просторном балахоне. Несмотря на отсутствие маски, лицо человека казалось до странности неразличимым.
  
  Доспехи звякнули, когда Рыцарь Смерти обернулся к пришедшему.
  
  — К’рул, — проскрежетал он, — мой Повелитель приветствует тебя в своей священной обители.
  
  К’рул? В Даруджистане ведь есть один старый храм с колокольней — К’руловой колокольней. Это кто-то из Старших…
  Колл чуть повернул голову, перехватил взгляд Мурильо, увидел, как на лице его друга проявляется понимание. Старший бог вошёл в этот храм. Стоит в полудюжине шагов. Храни нас Беру! Ещё один кровожадный ублюдок родом из седого прошлого…
  К’рул направился к Мхиби. Положив ладонь на рукоять меча, Колл шагнул наперерез Старшему богу. От страха у даруджийца пересохло в горле.
  
  — Стой, — прохрипел он. Сердце бешено колотилось, Колл посмотрел в глаза К’рулу и… ничего в них не увидел. Совсем ничего. — Если ты удумал перерезать ей горло на алтаре, то знай — я тебе это дело не облегчу, Старший ты бог или нет.
  
  На другой стороне погребальной ямы Рат’Тогг ахнул и разинул беззубый рот.
  
  Рыцарь Смерти издал странный звук, который, видимо, заменял ему смех, затем проговорил — чужим голосом:
  
  — Да уж, в смелости смертным не откажешь.
  
  Мурильо поднялся и встал рядом с Коллом, дрожащей рукой сжал рукоять рапиры.
  
  К’рул взглянул на неупокоенного воителя и улыбнулся.
  
  — Это их самый замечательный дар, Худ.
  
  — Возможно. Пока он не толкает их в драку. Затем лучшим ответом на такой дар будет уничтожение.
  
  — Твоим ответом. — Старший бог обратился к Коллу: — Я не желаю вреда Мхиби. Воистину я здесь, чтобы принести ей… спасение.
  
  — Тогда, может, объяснишь, — резко бросил Мурильо, — зачем тут могила?!
  
  — Со временем это станет понятно… надеюсь, что станет. Знайте: кое-что произошло. Далеко на юге. Нечто… неожиданное. Последствия неизвестны — никому из нас. Тем не менее, настало время Мхиби…
  
  — И что именно это означает? — подозрительно осведомился Колл.
  
  — Ныне, — ответил Старший бог, проходя мимо даруджийцев и опускаясь на колени рядом с Мхиби, — она должна войти в настоящее сновидение.
  
  Они исчезли. Пропали из её души, и этот уход — то, что сделал, продолжал делать Итковиан, — погубил, уничтожил всё, чего она надеялась добиться.
  
  Серебряная Лиса похолодела от потрясения, замерла в полной неподвижности.
  
  Внезапное нападение Каллора обнажило ещё одну жестокую истину — т’лан айи покинули её. Эта потеря терзала сердце, точно зазубренный клинок.
  
  Вновь — предательство, бездушная погибель веры. Древняя доля Ночной Стужи. Рваная Снасть и Беллурдан — обоих погубили интриги Тайшренна, слуги Императрицы. И теперь… Скворец. Две воительницы, две моих преданных тени. Убиты.
  
  За рядами коленопреклонённых т’лан имассов ждали неупокоенные к’чейн че’малли. Огромные ящеры не сделали и шага к т’лан имассам — пока. Им только и нужно, что подойти, начать рубить, уничтожать. Мои дети лишились воли к сопротивлению. Им уже всё равно. О, Итковиан, благородный глупец.
  
  И армия смертных…
  
  Она увидела внизу «Серых мечей» — те готовили арканы, метательные копья и щиты, собираясь атаковать к’чейн че’маллей. Солдаты Дуджека гибли внутри города — северный ворота нужно было взять. Серебряная Лиса увидела Остряка, Смертного меча Трейка, тот вёл свой растрёпанный легион на соединение с «Серыми мечами». Она увидела, как офицеры скачут вдоль дрогнувшего строя малазанцев, подбадривая потрясённых, растерянных солдат. Увидела, как Артантос — Тайшренн — готовится открыть свой Путь. Каладан Бруд стоял на коленях подле Корлат, тисте анди окутывало облако Высшего Дэнула. Рядом с Воеводой замер Орфантал — Серебряная Лиса ощутила дракона в его крови, ледяной голод, желание вернуться.
  
  Всё зря. Провидец и его демоны-кондоры… и к’чейн че’малли… всех их перебьют.
  
  У неё не было выбора. Придётся начать. Вопреки отчаянию привести в действие план, задуманный давным-давно. Безо всякой надежды сделать первый шаг.
  
  Серебряная Лиса открыла Путь Телланн.
  
  И исчезла в портале.
  
  Материнская любовь — терпение.
  
  Но я не должна была становиться матерью. Я была не готова. Не готова отдать столько… себя. Своей самости, которую лишь начала постигать.
  
  Мхиби могла отказаться. В самом начале. Могла бы воспротивиться Круппу, воспротивиться Старшему богу, имассу — что ей до этих потерянных душ? Все они — малазанцы. Враги. Жестокие чародеи. У всех на руках — кровь рхиви.
  
  Дети должны быть долгожданным подарком. Физическим воплощением любви между мужчиной и женщиной. И ради такой любви можно пойти на любые жертвы.
  
  Довольно ли того, что ребёнок вышел из моей плоти? Прибыл в этот мир тем же путём, что и все другие дети? Неужели простая боль родов — источник любви? Все остальные так считают. Они принимают узы между матерью и ребёнком как данность, как естественное последствие самого рождения.
  
  Не следовало им этого делать.
  
  Моего ребёнка уж никак не назвать невинным.
  
  Зачатая из жалости, а не по любви; зачатая с чудовищной целью — командовать т’лан имассами, втянуть их в новую войну — предать их.
  
  А теперь Мхиби была в ловушке. Заблудилась во сне слишком необъятном для понимания, сне, где могучие силы сталкивались, требовали, чтобы она сделала… что-то
  .
  
  Древние боги, звериные духи, мужчина в ловушке боли, в изломанном, изуродованном теле. Рёбра, грудная клетка передо мной — его ли? Того, с кем я говорила давным-давно? Того, кто извивается в материнских объятьях? Мы ведь похожи с ним? Оба оказались заперты в истерзанных телах, обречены скатываться всё глубже в бесконечную пытку боли?
  
  Зверь ждёт меня — мужчина ждёт меня. Мы должны тянуться друг к другу. Коснуться, доказать друг другу, что мы не одиноки.
  
  Это нас ждёт?
  
  Клетка из рёбер — тюрьма, которую нужно разбить снаружи.
  
  Дочь — может, ты и оставила меня. Но этого человека, этого своего брата я не оставлю.
  
  Мхиби сама уже не знала наверняка, но ей показалось, будто она вновь поползла.
  
  Зверь завыл в её сознании, голос был полон животной агонии.
  
  Мхиби освободит его, если сможет. Из жалости. Не из любви
  .
  
  Да, теперь понимаю… Всё так.
  
  Он примет их всех. Возьмёт на себя их боль. В этом мире, где у него самого отнято всё, где у него нет цели, кроме как бродить, согнувшись под бременем жизней и смертей десятков тысяч смертных душ — он не мог дать им мир, не мог — не желал — просто отбросить их. Он ещё не закончил.
  
  Он примет их всех. Этих т’лан имассов, которые извратили всю мощь Пути Телланн в обряде, пожравшем их души. Обряде, который превратил их — в глазах всех живых — в бездушные трупы, оживлённые лишь целью, которая лежит вне их самих, скованные этой целью — навечно.
  
  Трупы… нет.
  
  Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.
  
  Иншарак Улан, который родился третьим у Инала Туума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, — родился весной года Гнилого Мха под Землёй Медной Руды, и я помню…
  
  Я помню…
  
  Снежный заяц, дрожит, всего полтени до него, вот тянется детская рука — моя. Полоски на белой шёрстке, обещание лета. Дрожит рука, дрожит заяц, оба родились в уходящем снегу. Тянутся. Две жизни встретились — малое-сердце-колотится, медленно-бьётся-голод в груди моей, откликается на тайную музыку мира. Я помню…
  
  Калас Агкор — руки мои обнимают малышку Ялу, младшую сестру, горячую от лихорадки, но жар стал слишком силён, и вот к рассвету она остыла в моих объятиях, точно камень, мать плачет — Яла, как уголёк, потухла, и с того дня в очах матери я стал лишь пеплом того уголька…
  
  Ультан Арлад гонит стадо по снегу, видит космы линялой шерсти, айи идут по бокам, мы голодали в тот год, но держались обычного пути, древнего и привычного…
  
  Карас Ав оседлала сына заклинателя Тала в долине Глубого Мха, под солнцем мы нарушаем древний закон — я нарушаю древний закон, я, супруга Ибинала Чода, сделала мальчика мужчиной прежде, чем завязали узел в его круге…
  
  …в год Сломанного Рога мы нашли волчат…
  
  …мне снилось, будто я выступила против Обряда, будто встала на сторону Оноса Т’лэнна…
  
  …по лицу текут слёзы, мои слёзы…
  
  …Чод. Вижу, как моя супруга ведёт мальчика в долину, и знаю, что из ребёнка родится мужчина — знаю, что он — в самых нежных руках…
  
  …степь горела…
  
  …ранаги в Рогатом Кругу…
  
  …я любил её так…
  
  Голоса, потоп воспоминаний — неупокоенные воины не утратили их. Сохранили, будто живые создания — внутри собственных мёртвых тел.
  
  Знали их.
  
  Почти триста тысяч лет.
  
  …друг Онрака из Логросовых имассов, в последний раз я его видел на коленях, он стоял среди трупов своего клана. Все погибли на улицах, но одиночников наконец сломили. Ох, какой ценой…
  
  …ах, сердце бросила к его ногам. Милый Легана Брид. Такой умный, такой весёлый, о как смеялась…
  
  …глаза наши встретились — мои и Маэнаса Лота, а Обряд уже начал действовать, и мы увидели страх друг в друге — наша любовь, мы хотели завести ещё детей, вместо тех, которых потеряли во льдах, жизни, точно сплетённые тени — наша любовь, которой теперь нужно пожертвовать…
  
  …я, Канниг-Тол, видел, как мои охотники метнули копья. Она рухнула, не издав ни звука, последняя на этом континенте и, если бы у меня было сердце, оно бы тогда разорвалось. Не было справедливости в этой войне. Мы бросили позади своих богов, и преклоняли колени лишь перед алтарём жестокости. Это правда. И я, Канниг-Тол, не отвернусь от правды…
  
  Душа Итковиана дрогнула, отступила, попыталась отгородиться от бешеного потока памяти, избавиться от собственного ответного горестного вопля, остановить потоп разбивающих сердце истин, тайн т’лан имассов… нет, Обряд… как… Фэнеровы Клыки, как же вы сотворили с собой такое?
  
  А она отвергла вас. Отвергла всех вас…
  
  Итковиан не мог спастись — он принял их боль, и поток воспоминаний медленно уничтожал его. Слишком много, слишком сильные чувства пережиты, каждый миг вновь пережит заблудшими, немёртвыми созданиями… Итковиан тонул.
  
  Он обещал им освобождение, но теперь понял, что не справится. Невозможно, немыслимо охватить такой томительный дар, такую отчаянную мольбу, такое жгучее желание.
  
  Итковиан был один…
  
  …я — Пран Чоль, слушай меня, смертный!
  
  Один. Начал таять, блекнуть…
  
  Услышь меня, смертный! Есть место — я могу тебя отвести туда! Ты должен отнести всё, что мы даём тебе — не далеко, не долго — отнеси нас туда, смертный! Есть место!
  
  Таять…
  
  Смертный! Ради «Серых мечей» — ты должен это сделать! Держись, превозмогай, и ты принесёшь им бесценный дар. Я отведу тебя!
  
  Ради «Серых мечей»…
  
  Итковиан потянулся…
  
  …и его запястье сжала рука — крепкая и тёплая…
  
  Она ползла по земле. Лишайники — зелёные стебли, зелёные чашечки с красным внутри; и другие — белые, словно кость, сложные, словно коралл; а под ними — шершавый и серый, точно акулья кожа, камень — целый мир всего на ширине ладони от земли.
  
  Она ползла — медленно, неуклонно, уничтожая всё это, оставляя широкий след в изодранном, смятом лишайнике. Ей хотелось заплакать.
  
  Впереди, уже совсем рядом, клетка — кость и грязная кожа, создание внутри — огромная, бесформенная тень.
  
  Которая взывала к ней, повторяла свою ужасную просьбу.
  
  Дотянуться.
  
  Коснуться ужасной преграды.
  
  Мхиби вдруг замерла на месте, словно огромная, невидимая тяжесть придавила её к земле.
  
  Что-то происходит.
  
  Земле под ней выгнулась, вспышки замерцали в густеющих сумерках, воздух внезапно стал горячим. Рокот грома…
  
  Подтянув ноги, она оттолкнулась одной рукой и сумела перевернуться на спину. Хриплое дыхание вырвалось из груди, она увидела…
  
  Рука держала крепко. Итковиан начал понимать. За воспоминаниями ждала боль, ждало всё, что он решил принять. Взамен памяти он может дать ответный дар — освобождение, оправдание — если только сумеет выжить…
  
  Рука вела его. По мысленному ландшафту. Итковиан шагал по нему, словно великан, земля была где-то далеко-далеко внизу.
  
  Смертный, сей эти воспоминания. Освободи их, чтоб пропитали землю осенним даром. В землю, смертный, — через тебя эта память может вернуть жизнь умирающей, опустошённой стране.
  
  Пожалуйста. Ты должен понять. Памяти место в почве, в камне, в ветре. Воспоминания — невидимый смысл земли, тот, что трогает душу всякому, кто только её увидит — по-настоящему увидит. Трогает легчайшим шёпотом, старыми, почти бесформенными отзвуками, к которым смертная жизнь добавляет свои собственные.
  
  Напитай этот сон, смертный.
  
  И знай. Мы преклоняемся перед тобой. Сердца наши онемели от того, что́ ты нам предлагаешь, что́ даёшь от себя.
  
  Ты — Итковиан, и ты — примешь т’лан имассов.
  
  Сей воспоминания — плачь о нас, смертный…
  
  Грозная, вздувшаяся туча — там, где прежде был лишь бесформенный, бесцветный, невероятно далёкий свод. Туча росла, расползалась во все стороны, заполнила всё небо, она набросила тёмный занавес поверх лиловой радуги. Багровые молнии вспыхивали тут и там по всему горизонту.
  
  Мхиби видела, как туча разверзлась, излилась дождём — нет, градом…
  
  Удар. Барабанный рёв обрушился на землю так, что заложило уши — приблизился…
  
  Сейчас накроет.
  
  Она закричала, вскинула руки.
  
  Каждый удар был взрывом, куда бо́льшим, чем просто кусочек замёрзшего дождя.
  
  Жизни. Древние, давно забытые жизни.
  
  И воспоминания…
  
  Сыпались градом вниз.
  
  Невыносимая боль…
  
  Вдруг прекатилась. Тень укрыла её, рядом под немолчным градом сгорбился некий силуэт. Тёплая, мягкая рука коснулась её лба, голос…
  
  — Уже совсем немного, милая девочка. Эта гроза — неожиданность… — Голос замолк, охнул, когда град усилился. — И всё же… чудесная. Но тебе нельзя сейчас останавливаться. Вот, Крупп тебе поможет…
  
  Как смог, он укрыл её от града, а затем потащил вперёд, ближе и ближе…
  
  Серебряная Лиса заблудилась. Льющиеся ручьём слёзы почти ослепили её. Всё, что она начала ещё ребёнком на позабытом кургане у Крепи, всё, что начала давным-давно, вдруг показалось таким жалким.
  
  Она отвергла т’лан имассов.
  
  Отвергла т’лан айев.
  
  Лишь на время… так она думала. На краткий срок, пока она будет трудиться, творить мир, который их ждёт. Она собрала духов, которые служили бы древнему народу, стали бы ему богами — она хотела принести исцеление т’лан имассам, облегчение — их позабытым душам.
  
  Мир, где её мать снова стала бы молодой.
  
  Мир-сон, дар К’рула. Дар даруджийца Круппа.
  
  Дар любви — в обмен на всё, что забрала у матери.
  
  Но т’лан айи ушли, молчанием отвечали на её отчаянный зов — и теперь погиб Скворец. И две женщины, на безмолвное присутствие которых Серебряная Лиса так привыкла полагаться — куда больше, чем они сами могли бы вообразить. Обе погибли, защищая её.
  
  Скворец. Всё, что было в ней от Рваной Снасти, преисполнилось неутолимой печалью. От него она тоже отвернулась. Но Скворец всё равно встал на пути Каллора.
  
  Сделал это потому, что остался тем человеком, каким был всегда.
  
  А теперь потеряны и т’лан имассы. Смертный, Итковиан, Кованый щит без бога, человек, который принял в себя тысячи убитых в Капастане, распахнул перед ними объятия…
  
  Невозможно принять боль т’лан имассов. Даже оставайся бог по-прежнему с тобой, он отказал бы. Невозможно. Их слишком много. А ты? Ты — лишь один человек, одинокий, ты не сможешь нести их бремя. Это невозможно.
  
  Столь отважно.
  
  Но невозможно.
  
  Ах, Итковиан…
  
  Серебряная Лиса чувствовала себя побеждённой — отвагой, но не своей — сама она смелостью никогда не отличалась — нет, храбростью людей вокруг. Со всех сторон: Колл и Мурильо, одержимые ошибочным пониманием чести, похитили её мать и наверняка даже сейчас берегут и охраняют её — умирающую; Скворец и две женщины; Итковиан. И даже Тайшренн, который пострадал — сильно, — когда открыл свой Путь, чтобы отбросить Каллора. Такая безрассудная, трагически неуместная отвага…
  
  Я — Ночная Стужа, Старшая богиня. Я — Беллурдан, теломен, Сокрушитель черепов. Я — Рваная Снасть, бывшая прежде смертной. И я — Серебряная Лиса, заклинательница костей из плоти и крови, Призывательница т’ланов.
  
  И я побеждена.
  
  Смертными…
  
  Небо над ней потемнело — Серебряная Лиса подняла взгляд. И поражённо замерла…
  
  Волк метался, бился о костяные прутья клетки — его клетки… о мои рёбра. Он в ловушке. Умирает
  …
  
  И я делю с ним эту боль.
  
  Грудь горела огнём, вспышки мучительной агонии хлестали, будто снаружи гроза с градом терзала кожу на рёбрах…
  
  …но буря не усиливалась, наоборот, как будто стихала, словно с каждым ударом что-то передавалось ему, дар…
  
  Дар? Эта боль? Но как… что это? Что приходит ко мне?
  
  Стар, так стар. Горькие и сладкие, полузабытые мгновения удивления, радости, горя — буря воспоминаний, не его — слишком много, валятся словно ледышки, затем тают в ярком столкновении — Ток чувствовал, как тело немеет под этим напором…
  
  …вдруг его потащили прочь…
  
  Ток заморгал в темноте, единственный глаз был так же слеп, как и второй — тот, что он потерял у стен Крепи. Что-то рвалось в уши, кажется, звук. Вопли, пол и стены дрожат, цепи рвутся, с низкого потолка сыпется пыль. Я здесь не один. Кто? Что?
  
  На каменной плите рядом с его головой оставили борозды когти — жадные, тревожные.
  
  Тянется. Хочет меня. Кто? И кто я ей?
  
  Взрывы загрохотали ближе. И голоса, отчаянные крики по ту сторону стены… видимо, в коридоре. Звон оружия, вопли, хрип, звон доспехов — части брони падают на пол.
  
  Ток повернул голову — и увидел кого-то во тьме. Огромное, напряжённое, визжащее, воющее без передышки. Огромные когтистые лапы умоляюще тянутся… тянутся…
  
  Ко мне.
  
  В пещере вспыхнул сероватый свет, мгновенно осветил чудовищную, заплывшую жиром рептилию, прикованную к стене напротив Тока. В глазах твари светился ужас. Камни рядом с ящером были изборождены глубокими царапинами, метками безумия, которые вызвали у малазанца ужас… ибо это безумие он опознал в себе самом.
  
  Она… она — моя душа…
  
  Провидец стоял перед ним, его движения были отчаянными, дёргаными — тело старика, которое так давно одержал яггут, разваливалось на куски. Монотонно напевая себе под нос какое-то песнопение, Провидец, будто забыв о Токе, подходил всё ближе и ближе к Матроне, к Матери.
  
  Гигантская тварь съёжилась, когти скрежетнули по камню, когда она прижалась к стене. Крики рептилии не прекращались, гулко отражались от свода пещеры.
  
  Провидец держал что-то в руках, бледное, гладкое, продолговатое — яйцо, но не птичье. Яйцо ящерицы, увитое сероватой магией.
  
  И чары крепли с каждым словом песнопения.
  
  Ток видел, как что-то вырвалось из тела Матроны, сияние силы, которое устремилось было вверх…
  
  …но угодило в паутину чародейства, в колдовской силок, который затем утянул свет внутрь яйца, что лежало в руках Провидца.
  
  Крики Матроны внезапно оборвались. С бессмысленным всхлипом рептилия опустилась на пол.
  
  В оглушающей тишине пещеры Ток яснее расслышал шум битвы в коридоре. Ближе и ближе.
  
  Сжимая Финнэст, Провидец развернулся и посмотрел на Тока. Усохшие губы трупа дёрнулись от улыбки яггута.
  
  — Мы вернёмся, — прошептал он.
  
  Чары вновь расцвели, и когда тяжёлые цепи свободно упали на пол, вернулась тьма.
  
  Ток понял, что он один в пещере. Провидец забрал силу Матери, а затем взял и её саму.
  
  Волк бился в груди малазанца, вгонял шипы боли в сломанные, изуродованные руки и ноги. Он жаждал выпустить запертый вой, зов, обращённый к возлюбленной и родичам. Но не мог вздохнуть…
  
  …не может дышать. Он умирает. Град, эти дикие дары, они ничего не значат. Из-за меня, роковой ошибки этого бога, мы оба умираем…
  
  Звуки боя прекратились. Ток услышал, как ломаются один за другим железные прутья, услышал, как железо зазвенело по камню.
  
  А затем кто-то присел рядом. На лоб Току легла ладонь, от которой осталось немногим больше, чем кость и сухожилия.
  
  Малазанец ничего не видел. Света не было. Но рука была прохладной, касание — лёгким.
  
  — Худ? Ты пришёл за нами? — Слова ясно прозвучали в сознании, но наружу вырвались лишь хриплые звуки. Ток понял, что языка у него больше нет.
  
  — Ах, друг мой, — хрипло проговорил знакомый голос. — Это я, Онос Т’лэнн, некогда из клана Тарад, из Логросовых т’лан имассов, а ныне — родич Арала Фэйла, Тока Младшего.
  
  Родич.
  
  Иссохшие руки обняли его.
  
  — Сейчас мы уйдём, младший брат.
  
  Уйдём?
  
  Хватка ещё раз посмотрела на пролом. Бравада, которая заставила её заявить, что «мостожоги» пойдут за т’лан имассом в цитадель, развеялась и сменилась осторожностью, когда малазанцы оказались рядом с крепостью. Цитадель брали штурмом, и неведомый противник паннионцев хорошенько пнул осиное гнездо.
  
  К’чейн че’малли с топотом мчались обратно в ворота. Всю крепость потрясали чародейский взрывы. На стенах бегали урдомы и беклиты. Извилистая серая молния взметнулась с южной крыши, поразив два десятка кондоров, которые парили над цитаделью. Небо над гаванью затягивала огромная грозовая туча, в глубинах которой вспыхивали зарницы.
  
  Лейтенант Хватка обернулась и окинула взглядом свои потрёпанные взводы. Как она и ожидала, трёх тяжело раненных солдат они потеряли. Никто из «мостожогов» на этой затянутой дымом улице не остался цел — Хватка видела слишком много крови на их измазанной сажей форме.
  
  С северо-запада по-прежнему доносились звуки битвы, теперь они приближались. Хватка понимала, что Дуджек сделает всё возможное, чтобы дойти до цитадели. Однако, судя по звукам, его оттесняли — улица за улицей.
  
  Гамбит провалился.
  
  И мы остались одни.
  
  — К’чейн че’малле! — прошипел один из солдат в заднем ряду. — Позади нас!
  
  — Ну, тогда решено, — пробормотала Хватка. — К Валову пробою — бегом марш!
  
  «Мостожоги» помчались по заваленной каменными обломками улице.
  
  Дымка первой взобралась на руины башни. Сразу за ней высилось полуразрушенное здание — три стены и половина крыши ещё стояли. Внутри царила пыльная тьма, в левой части дальней стены виднелось что-то похожее на дверь.
  
  Хватка отстала от Дымки всего на два шага, она спрыгнула с развалин и приземлилась на пол комнаты — где столкнулась с Дымкой, которая отступала и сыпала проклятьями.
  
  Обе упали.
  
  — Чтоб тебя, Дымка!..
  
  — Стража…
  
  Прозвучал третий голос:
  
  — Хватка! Лейтенант!
  
  Солдаты подходили сзади, когда Хватка села и увидела Вала, Перла и ещё семь «мостожогов» — тех, что пошли с арбалетами на стену и сумели выжить.
  
  — Мы пытались дать вам знать…
  
  — Не важно, Вал, — сказала Хватка, поднимаясь на ноги. — Вы всё сделали правильно, солдат, уж поверь мне…
  
  В руке Вал держал «ругань», теперь он с ухмылкой поднял бомбу.
  
  — Одну приберегли…
  
  — Тут т’лан имасс не пробегал?
  
  — Ага, побитый ублюдок, по сторонам не смотрел — просто прошёл мимо нас, внутрь цитадели…
  
  «Мостожог» в заднем ряду закричал:
  
  — К’чейн че’малле сзади!
  
  — Туда, в дверь! — взвизгнул Вал. — Дорогу дайте, идиоты! Я этого ждал…
  
  Хватка начала толкать солдат к задней стене.
  
  Сапёр вскарабкался по камням к пролому.
  
  То, что произошло дальше, смешалось в воспоминаниях Хватки…
  
  Дымка схватила её за руку и отшвырнула к дверям, за которыми один за другим исчезали солдаты. Хватка выругалась, но руки Дымки вдруг ударили её в спину, толкнули лицом вперёд в проём. Хватка с рычанием развернулась и увидела за плечом Дымки…
  
  К’чейн че’малле размазанным пятном промчался по развалинам, вскидывая руки-клинки.
  
  Вал поднял глаза — увидел, что оказался в четырёх шагах от рептилии.
  
  Хватка услышала, как он коротко, почти неслышно хмыкнул…
  
  Сапёр бросил «ругань» себе под ноги.
  
  К’чейн че’малле уже взмахнул клинками…
  
  Взрыв смёл обоих.
  
  Волна выбросила Хватку и Дымку за дверь. Каменное крошево гулко застучало по шлему, забралу и нащёчникам шлема, так что голова лейтенанта откинулась назад. Некоторые камешки пролетели внутрь, ударили в лицо; рот и нос Хватки наполнились кровью.
  
  Оглушённая, она отступила в клубах дыма и пыли.
  
  Крики — будто издалека, но затем — совсем рядом.
  
  Сверху падали камни; рухнула просмолённая, объятая пламенем балка. Глухой удар, хруст костей — предсмертный крик в хаосе, так близко, что Хватке на миг показалось, будто крик был её собственный.
  
  Её вновь схватили руки, потащили, толкнули в какой-то коридор.
  
  Проход заполнили дым и пыль — нечем дышать — топот сапог, люди вслепую сталкиваются друг с другом, проклятия — темнота — вдруг развеялась.
  
  Спотыкаясь, Хватка влетела в толпу солдат, сплюнула кровь, закашлялась. В комнате было полно мёртвых беклитов, другую дверь — напротив — похоже, выбили одним ударом. На крюке над головой бешено раскачивалась одинокая лампа.
  
  — Смотри-ка! — выдохнул кто-то. — Собака лейтенанту подбородок пожевала!
  
  Даже не шутка — просто абсурдное безумие битвы. Покачав головой (так что кровь брызнула на камни), Хватка снова сплюнула и оглядела своих солдат красными, слезящимися глазами.
  
  — Дымка? — Имя прозвучало не очень внятно, но понятно.
  
  Тишина.
  
  — Бакланд! Назад в коридор! Найди её!
  
  Сержант двенадцатого взвода вернулся несколько мгновений спустя, волоча за собой окровавленное тело.
  
  — Ещё дышит — Худ знает как! У неё в спине полно камней и осколков!
  
  Хватка упала на колени рядом с подругой.
  
  — Дура набитая, — прошептала она.
  
  — Молоток с нами должен был пойти, — проворчал Бакланд.
  
  Да. И это не единственная наша ошибка в этой дурацкой игре.
  
  — Ой! — воскликнул женский голос. — Да вы не паннионцы!
  
  Оружие обратилось к дверному проёму.
  
  На пороге стояла женщина в ослепительно-белой телабе, её длинные чёрные волосы блестели — невозможно чистые, идеально расчёсанные. Ошеломительно прекрасные глаза задумчиво разглядывали солдат.
  
  — Вы, часом, не видели трёх воинов в масках? Они должны были здесь пройти в поисках тронного зала, если, конечно, тут таковой имеется. Вы могли слышать звуки драки…
  
  — Нет, — прорычал Бакланд. — То есть да, слышали звуки драки. Повсюду, госпожа. То есть…
  
  — Заткнись, — вздохнула Хватка. — Нет, — сказала она женщине, — не видели мы никаких воинов в масках…
  
  — А т’лан имасса?
  
  — Вообще-то видели…
  
  — Великолепно! Скажите, в её теле ещё держатся три меча? Не могу себе представить, чтобы она оставила…
  
  — Какие три меча? — удивилась Хватка. — И это был мужчина. По-моему.
  
  — Точно, — согласилась одна из «мостожогов», и тут же покраснела, когда товарищи обернулись к ней и заулыбались.
  
  — Мужчина т’лан имасс? — Женщина в белой телабе поднесла пальчик к пухлым губам, затем улыбнулась. — Ах, так ведь это же Тлен! Великолепно! — Улыбка исчезла. — Если, конечно, Мок его не найдёт.
  
  — Кто ты такая? — проворчала Хватка.
  
  — Знаешь, милая, тебя становится трудно понимать из-за крови во рту. Вы все, как я понимаю, малазанцы? Невольные союзники, но вы все так ужасно изранены. У меня есть идея, чудесная идея — как и все мои идеи, разумеется. Чудесная. Мы здесь, видите ли, чтобы вызволить некоего Тока Младшего, солдата…
  
  — Тока Младшего? — переспросила Хватка. — Тока? Но он же…
  
  — В плену у Провидца, увы. Печальный факт, а я не люблю грустить. Это меня раздражает. Безмерно. Итак, как я говорила, у меня есть идея. Помогите мне его освободить, и я исцелю тех из вас, кому нужно исцеление — то есть, похоже, всех.
  
  Хватка указала на Дымку.
  
  — По рукам. Начни с неё.
  
  Когда женщина вошла в комнату, Бакланд заорал и отскочил от двери.
  
  Хватка подняла взгляд. В коридоре стоял огромный волк, глаза его мерцали в пыльном сумраке. Женщина обернулась.
  
  — Ах, не беспокойтесь. Это Баальджагг. Гарат куда-то убежал, кажется. Наверное, убивать паннионцев. Ему, похоже, пришлись по вкусу провидомины… ладно, займёмся этой бедной женщиной — мы тебя очень скоро поставим на ноги, милочка…
  
  — Что за Худова срань там происходит?
  
  По другую сторону низкой стены лестница выводила на парапет, с которого открывался вид на гавань и бухту — точнее, так решил Паран, поскольку лишь это объяснение имело бы смысл. Так или иначе, но за лестницу шёл бой, и, судя по воплям, неведомый противник, который пробивался к плоской крыше, сеял смерть среди защитников.
  
  Рядом с Параном слегка приподнял голову Быстрый Бен.
  
  — Не знаю — и высовываться, чтобы посмотреть, не буду, — ответил он на вопрос капитана, — но понадеемся, что это отвлечёт внимание. Я недолго смогу нас здесь укрывать так, чтобы кондоры не заметили.
  
  — Что-то их уже отвлекло, — заявил Штырь, — и ты это знаешь, Бен. Если бы кто-то из них решил присмотреться — нас бы давно клевали птенчики у него в гнезде.
  
  — Ты прав.
  
  — Так какого Худа мы до сих пор тут делаем?
  
  Хороший вопрос.
  Паран вывернулся, взглянул назад — на север. Там в полу виднелся люк.
  
  — Мы до сих пор тут, — процедил Быстрый Бен, — потому что именно тут нам и нужно быть…
  
  — Прекратите, — проворчал Паран, утирая со лба пот — рука почему-то окрасилась алым: швы на виске разошлись. — Не совсем так, Бен. Здесь нужно быть тебе и мне. Молоток, если от «Мостожогов» ещё что-то осталось, ты им сейчас нужен.
  
  — Да, капитан, я знаю, и это знание меня гложет.
  
  — Хорошо. Слушайте. В цитадели под нами разверзлась огненная Бездна. Понятия не имею, кто там раздухарился, но знаю одно — они не друзья паннионцам. Так что, Молоток, бери Штыря и остальных — люк вон там и, похоже, такой хлипкий, что можно выбить, если закрыт.
  
  — Так точно, капитан. Только как мы туда доберёмся, чтобы нас не заметили?
  
  — Штырь прав по поводу кондоров — они сейчас заняты чем-то другим, и с каждым ударом сердца выглядят всё более нервными. Короткая перебежка, целитель. Но если не хочешь рисковать…
  
  Молоток покосился на Штыря, затем на Дэторан и Тротца. Наконец, взглянул на Мураша. Сержант кивнул. Молоток вздохнул.
  
  — Так точно, сэр. Попробуем.
  
  Паран посмотрел на Быстрого Бена.
  
  — Возражения, маг?
  
  — Никак нет, капитан. По крайней мере… — Он замолчал.
  
  По крайней мере, так у них будет больше шансов уйти отсюда живыми. Я тебя понял, Бен.
  
  — Молоток, бегите, когда будете готовы.
  
  — Толкай да тяни, капитан.
  
  — И тебе того же, целитель.
  
  Услышав хриплый приказ, взвод метнулся к люку.
  
  Дуджек затащил раненого солдата в дверь и лишь потом заметил, что ноги несчастного остались снаружи, а кровавый след, ведущий к ним, становился всё тоньше и практически сошёл на нет у порога. Кулак уронил тело и осел, прислонившись к косяку.
  
  К’чейн че’малле искрошил отряд всего за дюжину ударов сердца и, несмотря на потерянную в бою руку, быстро помчался на запад — видимо, искать ещё один отряд злосчастных малазанцев.
  
  Телохранители Дуджека, элита тяжёлой пехоты Унты, лежали, изрубленные на куски, у дверей дома, в который успели втолкнуть Первого Кулак. Они исполнили присягу, отдали жизнь, защищая его. Но сейчас Дуджек предпочёл бы, чтобы они не преуспели, а ещё лучше — сбежали.
  
  С самого рассвета Войско Однорукого ввязалось в бой с беклитами, урдомами и провидоминами и показали себя более чем достойно.
  
  Когда появилась первая дюжина к’чейн че’маллей, морантская взрывчатка — «ругань» и «огневики» — уничтожила неупокоенных охотников К’елль. Та же судьба постигла и вторую волну. Но когда подошла третья, «ругань» закончилась, и солдаты гибли десятками. Пятую и шестую волны встретили лишь мечи, и битва превратилась в бойню.
  
  Дуджек понятия не имел, сколько живых осталось из пяти тысяч малазанцев, которых доставили в город моранты. Судя по всему, организованной обороны уже не было. Битва превратилась в охоту — простую и жестокую. К’чейн че’малли планомерно зачищали очаги малазанского сопротивления.
  
  До недавнего времени он слышал звуки битвы — рушились стены, гремели чародейские взрывы — из цитадели; хотя, подумал Кулак, это, наверное, ошибка — грозовая туча на юге сама по себе порождала гром, молнии расчертили небо, хлестали бурное море внизу. Ярость бури поглотила все прочие звуки.
  
  Топот сапог позади. Дуджек резко обернулся, сжимая в руке короткий меч.
  
  — Первый Кулак!
  
  — Из какой роты, солдат?
  
  — Одиннадцатой, сэр! — выдохнула женщина. — Капитан Хареб отправил взвод искать вас, Первый Кулак. Осталась только я.
  
  — Хареб ещё держится?
  
  — Так точно, сэр. Мы собираем сувениры — куски к’чейн че’маллей.
  
  — И как же вы, Худовы дети, сумели это сделать?
  
  — Вывих, сэр. Он привёл последний лётный отряд с боеприпасами — по большей части «шрапнель» и «трещотки», Первый Кулак — но сапёры минируют здания по пути нашего отступления, обрушивают тонны кирпичей и камней на треклятых ящериц — виновата, сэр, — на охотников К’елль.
  
  — Где сейчас рота Хареба, солдат?
  
  — Недалеко, Первый Кулак. Следуйте за мной.
  
  Хареб, аристократ из Семи Городов, с вечной насмешливой ухмылкой. Боги, я готов его расцеловать.
  
  Подходя к передовому отряду своего легиона, Остряк заметил рядом нового Кованого щита «Серых мечей». Женщина натянула поводья, как только он остановился.
  
  — Приветствую вас, сударь, — сказала она. Из-под широких, блестящих нащёчников виднелась лишь нижняя половина лица. — Мы собираемся пойти в атаку на врага. Поддержите нас с фланга?
  
  Даруджиец поморщился.
  
  — Нет, Кованый щит.
  
  Женщина замялась, затем резко кивнула и подобрала поводья.
  
  — Как пожелаете, сударь. Нет ничего бесчестного в том, чтобы отказаться идти в самоубийственную атаку.
  
  — Ты не поняла, — перебил Остряк. — Мой легион идёт вперёд, вы следуете за нами — так близко, как сможете. Мы перейдём каменный мост и двинем прямо на ворота. Не спорю, выглядят крепкими, но, думаю, у нас есть шанс их развалить.
  
  — Мы все попытаемся прийти на помощь Дуджеку Однорукому, согласны, Смертный меч?
  
  — Да.
  
  И мы оба знаем, что ничего из этого не выйдет
  .
  
  Они обернулись, заслышав вой рогов и внезапную дробь малазанских барабанов.
  
  Знаменосец — чары вихрились вокруг него, словно золотые блёстки — принял командование и теперь созывал офицеров. Строй поднял щиты, сомкнул их внахлёст. Пики длиной в два человеческих рота шатались над строем, будто камыш на ветру — эта необычная неуверенность встревожила Остряка.
  
  Артантос отправил всадника, который галопом поскакал к даруджийцу и Кованому щиту.
  
  Малазнец натянул поводья.
  
  — Господа! Высший маг Тайшренн желает знать о ваших намерениях!
  
  Остряк осклабился.
  
  — Тайшренн, значит? Давай-ка сперва послушаем о его планах.
  
  — Дуджек, господа. К’чейн че’маллей необходимо разогнать, ворота — пробить, атаковать защитников…
  
  — А что будет делать сам Высший маг? — поинтересовалась женщина.
  
  — На стенах есть чародеи, госпожа. Тайшренн попытается исключить их вмешательство. Орфантал и его тисте анди поддержат нашу атаку против к’чейн че’маллей, как и поплечники Белолицых.
  
  — Сообщите Высшему магу, — сказала она, — что Легион Трейка откроет атаку при поддержке моего отряда.
  
  Солдат отдал честь и поскакал обратно к строю малазанцев.
  
  Остряк обернулся и принялся разглядывать своих последователей. В который раз он удивился тому, как дар Повелителя Лета повлиял на этих мрачных капанцев. Точно д’иверсы… только наоборот. Из многих — один, и такая мощь!
  Они шли по земле быстро, словно летящая тень. Сам Остряк уже видел мир глазами тигра — нет, не просто тигра, а бессмертного зверя, обладателя неизмеримой силы, огромной массы мускулов и костей, внутри которой скрывался Легион. Его
  Легион. Слитая воедино воля, ужасающе сосредоточенная.
  
  А теперь они вновь станут этим зверем. На этот раз — чтобы вступить в битву.
  
  Бог Остряка, похоже, испытывал особенную ненависть к этим к’чейн че’маллям, будто Трич хотел за что-то с ними поквитаться. Хладнокровный убийца готов был отдаться жажде крови — это чувство слегка встревожило Остряка.
  
  Его взгляд метнулся к вершине холма — там стоял Каладан Бруд, рядом медленно поднималась Корлат. Расстояние не имело значения — женщина была покрыта кровью, и даруджиец почуял мучительную боль, которая текла и кипела в тисте анди.
  
  Путь Бруда тоже пострадал, и если дело настолько плохо, значит и…
  Остряк обернулся, пригляделся к Артантосу — Высшему магу Тайшренну, который стоял перед строем малазанцев. Ага, вижу, какую он платит цену…
  
  — Кованый щит.
  
  — Сударь?
  
  — Берегитесь магов на стенах города.
  
  — Мы ждём вас, сударь.
  
  Остряк кивнул.
  
  В следующий миг Смертный меч и его Легион стали единым целым, кости и мускулы срастались, личности — целые жизни — тонули в потопе холодной, животной ярости.
  
  Рыжеватый вихрь рванулся, потёк вперёд.
  
  К’чейн че’малли вскинули руки-клинки. Приготовились защищаться.
  
  Снова. Мы это уже делали… нет, не мы. Наш Господь. Рвал мёртвую плоть… фонтан крови… крови… о, Худ…
  
  Куральд Галейн, тьма в самой сердцевине души, потекла наружу, заполнила её руки и ноги, поглотила чувства — утешение забвения. Корлат стояла, повернувшись спиной к трём безжизненным фигурам на вершине холма, а они по-прежнему лежали там, где пали. Корлат стояла молча, сила Пути — дрожащая, меркнущая от приступов боли — потянулась, разыскивая её родичей.
  
  Каладан Бруд замер рядом с молотом в руках. Он говорил, голос Воеводы рокотал, словно далёкий гром в небе над морем:
  
  — Под вечер. Не раньше. Всё закончится задолго до того… так или иначе. Корлат, пожалуйста, послушай меня. Ты должна найти своего Владыку — вон там грозовая туча, не в ней ли прячется Семя Луны? Он сказал, что придёт. В нужный момент. Сказал, что ударит…
  
  Корлат его больше не слышала.
  
  Орфантал превращался — прямо перед марширующим строем малазанцев: чернота ринулась вовне, расправила крылья, вытянула длинную шею — гулко громыхнули чары, и дракон взлетел в воздух, начал набирать высоту…
  
  Из крепости вылетели кондоры, дюжина демонических созданий связанных между собой перекрученной цепью хаотической магии.
  
  На равнине внизу зверь, который был Смертным мечом и Легионом Трейка, мелькнул в поле зрения — размазанное, смертоносное движение — и ударил в строй к’чейн че’маллей.
  
  Словно запятнанные кровью простыни, чары взметнулись в воздух вокруг них, когда в ярящемся вихре блеснули клинки. Охотник К’елль отступил и повалился, все кости у него были разбиты на мелкие кусочки. Огромный тигр метался из стороны в сторону, а клинки опускались, врезались в его бока. Куда бы ни входил меч, из тела зверя выпадала человеческая фигура — отрезанные руки, рассечённые тела, раскроенные головы.
  
  Магия вскипала на стенах города.
  
  Корлат увидела, как Артантос — Тайшренн — шагнул вперёд, чтобы встретить её.
  
  Внезапно позади к’чейн че’маллей вспыхнула золотая волна, на миг поднялась, набирая мощь, а затем покатилась вперёд. Земля позади неё пылала, затем волна взвилась, потекла по стене к паннионским магам.
  
  Это… те же чары, что он бросил против Лунного Семени. Вот с чем боролся мой Повелитель. Один — перед лицом такой мощи…
  
  Земля содрогнулась у неё под ногами, когда волна магии обрушилась на парапет к западу от ворот. Ослепительная вспышка — это Высший Тэлас, Путь Огня — чадо Телланна
  …
  
  Магия хаоса взорвалась в пламени, разлетелась, точно шрапнель. Затем ревущее пламя рассеялось.
  
  Верхняя треть городской стены от ворот и примерно сорок шагов на запад просто перестала существовать. А вместе с ней исчезли и паннионские маги.
  
  На поле Легион Трейка оказался окружён к’чейн че’маллями, которые вполне могли потягаться в неимоверной скорости с огромным зверем. Охотники К’елль падали один за другим, но тигра буквально кромсали на куски.
  
  «Серые мечи», все верхом, пытались пробить для него проход сбоку. Вгоняли в охотников сзади длинные, странно зазубренные копья, которые сковывали шаги, когда рептилии оборачивались, чтобы ответить на удар. Арканы взвились в воздух, затянулись на шеях и конечностях…
  
  Серая волна чародейства покатилась от магов, что стояли на стене к востоку от ворот, промчалась над головами сражавшихся на поле, проползла по воздуху, точно какое-то многоногое создание — к Артантосу.
  
  Ослепительное пламя взметнулось навстречу чарам хаоса, и заклятья будто поглотили друг друга. Когда они развеялись, Артантос стоял на коленях. Из строя малазанцев к нему побежал солдат.
  
  Выдохся. Слишком рано…
  
  — Корлат!
  
  От оглушительного рёва она вздрогнула. Моргая, обернулась к Бруду.
  
  — Что?
  
  — Зови своего Владыку, Корлат! Зови его!
  
  Звать? Я не могу. Не могу… не смею.
  
  — Корлат! Да посмотри же на эту треклятую тучу!
  
  Тисте анди повернула голову. За городом чёрной, необъятной колонной поднималась в небо грозовая туча, разрывалась на части в воздухе, но вздымалась всё выше и выше, заворачивалась вихрем так, что в прорехи пробивались солнечные лучи…
  
  Семени Луны… нет внутри. В туче ничего не было. Ничего, кроме бессмысленного, пустого насилия. И оно рассыпается.
  
  Звать его?
  Корлат охватило отчаяние. Словно со стороны, она услышала свой усталый ответ:
  
  — Аномандра Рейка больше нет, Воевода.
  
  Он мёртв. Наверняка…
  
  — Тогда помоги своему растреклятому брату, женщина! Его одолевают…
  
  Корлат подняла голову, увидела Орфантала высоко в небе, в окружении чёрных точек. Чары впивались в чёрного дракона, точно дротики.
  
  Брат…
  Корлат посмотрела вниз, на строй малазанцев, который шёл на сближение с к’чейн че’маллями. Тьма окружила солдат — шёпот Куральд Галейна. Шёпот… но лишь тихий
  …
  
  — Корлат!
  
  — Отойди от меня, Воевода. Сейчас я превращусь… и полечу к брату.
  
  — Когда покончите с кондорами, вы…
  
  Тисте анди отвернулась от поля боя.
  
  — Эта битва проиграна, Каладан Бруд. Я лечу спасать Орфантала. — Не дожидаясь ответа, она шагнула вниз по склону, расправляя скрытую внутри силу. Драконья кровь, холодная, как лёд в венах, обещание убийства. Жестокий, неутолимый голод.
  
  Крылья, в небо.
  
  Треугольная голова приподнялась, взор остановился на кондорах, описывающих круги вокруг брата. Её когти дрогнули, затем вытянулись от предвкушения.
  
  Каладан Бруд стоял у самого склона, сжимая в руках молот. К’чейн че’малли отвлеклись от Легиона Трейка — гигантский тигр умирал в окружении сверкающих клинков — и врезались в плотный строй малазанцев, сокрушая солдат десятками. Другие бросились догонять «Серых мечей», которым пришлось уходить врассыпную от неимоверно быстрых охотников.
  
  С флангов подоспели баргасты и добавили свою кровь в общий поток резни.
  
  Воевода медленно обернулся и оглядел вершину холма. Три тела. Четверо малазанских солдат, которые принесли бесчувственного Круппа на вершину и теперь укладывали даруджийца на землю.
  
  Взгляд Бруда задержался на Круппе, Воевода задумался о причинах внезапного, необъяснимого обморока, но затем вновь повернулся.
  
  Десятки тысяч т’лан имассов по-прежнему неподвижно стояли на коленях перед Итковианом, который и сам осел на землю, точно смертное отражение неупокоенного воинства. Происходящее явно увело их далеко-далеко, в мир, из которого нет возврата — а даже если и есть, когда они вернутся, будет уже слишком поздно.
  
  Нет выбора.
  
  Огнь… прости меня…
  
  Каладан Бруд вновь повернулся лицом к городу. Не сводя глаз с кровавой битвы на поле, Воевода медленно поднял свой молот…
  
  И вдруг замер.
  
  Они вошли в очередной коридор, заваленный мёртвыми и умирающими. Хватка нахмурилась.
  
  — Госпожа, сколько людей в этой армии сегулехов?
  
  — Трое, милая моя. Мы явно на верном пути…
  
  — Пути куда, госпожа Зависть?
  
  Та обернулась.
  
  — Гм-м, любопытный вопрос. Сегулехи наверняка решительно добиваются аудиенции с Провидцем, но кто поручится, что Провидец держит Тока Младшего при себе? Куда разумнее было бы предположить, что наш друг лежит в цепях где-то в подвалах…
  
  Из-за плеча Хватки подала голос Дымка:
  
  — Там дальше вроде площадка. Похоже, лестница…
  
  — Наблюдательная, — одобрительно пробормотала госпожа Зависть. — Баальджагг, девочка моя, поведёшь нас?
  
  Огромная волчица беззвучно скользнула вперёд, каким-то образом ухитрившись не произвести ни звука, даже когда пробиралась по телам в коридоре. В дальнем конце она замерла, повернула назад вытянутую голову, глаза блеснули, точно раскалённые уголья.
  
  — Ага, всё чисто, — вздохнула госпожа Зависть и тихонько хлопнула в ладоши. — Идёмте же, о мрачные малазанцы.
  
  Посреди коридора Дымка потянула Хватку за рукав.
  
  — Лейтенант, — прошептала она, — там, впереди, бой…
  
  Они вышли на площадку. На ведущих вверх ступенях бесформенной грудой лежали трупы урдомов. На пролёте, уходившем вниз, виднелись лишь потёки застывающей крови.
  
  Дымка шагнула вперёд, присела рядом со ступенями.
  
  — Тут следы в крови, — сообщила она. — Три человека… один, кхм, костлявый, а за ним кто-то в мокасинах… мне кажется, женщина…
  
  — В мокасинах? — приподняла брови госпожа Зависть. — Как любопытно. Костяные следы, вероятнее всего, принадлежат Тлену или Ланас Тог. Но кому же понадобилось идти за ними? Загадка! А последняя пара?
  
  Дымка пожала плечами.
  
  — Поношенные сапоги. Мужские.
  
  Звуки боя, которые первой услышала Дымка, теперь услышали и остальные — доносились они откуда-то сверху, издалека — наверное, с верхней площадки, до которой оставалось не меньше полудюжины этажей.
  
  Баальджагг подошла к Дымке. Волчица опустила голову, принюхалась к следам в крови.
  
  В следующий миг она серой молнией метнулась вниз и скрылась из виду.
  
  — Ну, хорошо! — сказала госпожа Зависть. — Вопрос, кажется, решён, не так ли? Бедная девочка чувствует некоторую… привязанность к Току Младшему. Сродство, если говорить точнее.
  
  — Прошу прощения, — не выдержала Хватка, — но что ты вообще несёшь?
  
  Ещё одно загадочное заявления, и я этой дамочке просто мозги вышибу
  .
  
  — Фу, как грубо. Тем не менее, скажу, что это — секрет, причём не мой, так что я могу о нём спокойно рассказать.
  
  — Ну, приехали, — пробурчал кто-то из солдат за спиной Хватки, — сплетни.
  
  Госпожа Зависть резко развернулась.
  
  — Кто это сказал?
  
  Все молчали.
  
  — Я ненавижу
  сплетни, учтите это, вы все. А теперь я расскажу вам историю о двух древних богах, которые — каждый в свой срок — обрели смертную плоть, точнее, условно смертную — в случае Баальджагг, и слишком смертную в случае очаровательного Тока Младшего.
  
  Хватка уставилась на женщину и уже собиралась заговорить, но тут кто-то из солдат со вкусом выругался — зазвенели клинки…
  
  …крики…
  
  Два десятка урдомов подошли сзади, и коридор вдруг превратился в поле отчаянного ближнего боя.
  
  Хватка вытянула руку, вцепилась в одеревеневший от крови плащ Дымки и потянула на себя. Вытаскивая меч из ножен, лейтенант прошипела:
  
  — Дуй вниз по лестнице, девочка! Мы догоним, когда тут разберёмся. — Она толкнула Дымку в сторону ступенек и развернулась.
  
  — Это надолго? — поинтересовалась госпожа Зависть.
  
  Её голос каким-то образом перекрыл шум битвы и зазвенел в ушах Хватки, когда та рванулась в бой. Урдомы были лучше вооружены, не устали, да ещё и напали врасплох. Хватка увидела, как Бакланд покачнулся — ему снесли полголовы.
  
  — Нет, — прохрипела она, когда упали ещё двое «мостожогов», — ненадолго…
  
  Дэторан пошла вперёд, остальные четверо «мостожогов» последовали за ней по коридору. Молоток двигался в пяти шагах позади огромной напанки, Штырь едва не наступал ему на пятки, следом топал Мураш, а Тротц отстал на дюжину шагов, чтобы охранять тыл. До сих пор им попадались только мёртвые — мёртвые паннионцы, изрубленные клинками.
  
  — Кто-то тут оторвался на всю катушку, — пробормотал за плечом целителя Штырь.
  
  Они слышали звуки боя, но эхо отражалось от стен, и определить направление было трудно.
  
  Дэторан остановилась и подняла руку, затем поманила Молотка к себе.
  
  — Лестница впереди, — буркнула она. — Вниз.
  
  — Чисто, — заметил целитель.
  
  — Пока что.
  
  Мураш подошёл к ним.
  
  — Почему стоим? Двигаться надо.
  
  — Мы знаем, сержант, — ответил Молоток, затем снова обратился к напанке. — Придётся так. Веди нас вниз, Дэторан.
  
  Каменные ступени были усыпаны трупами, идти было трудно.
  
  Они спустились на два пролёта — никого. На полпути к следующей площадке, там, где лестница поворачивала, Молоток вдруг услышал, как Дэторан ахнула. Зазвенело оружие.
  
  Бессловесный крик сзади превратился в баргастский боевой клич.
  
  — Проклятье! — прорычал Молоток. Бой впереди и позади — дело плохо. — Штырь, дуй к Мурашу и Тротцу! Я подсоблю Дэт!
  
  — Так точно!
  
  Целитель пробежал полдюжины ступеней до поворота. Дэторан уже оттеснила нападавших на нижнюю площадку. Перед напанкой целитель увидел не меньше шести провидоминов с тяжёлыми, короткими двулезвийными секирами в руках. Дэторан — короткий меч в левой руке, палаш в правой — только что зарубила одного из паннионцев. Без колебаний она переступила умирающего воина и оказалась на площадке.
  
  Провидомины бросились на Дэторан.
  
  Но обойти напанку не смогли. Бормоча проклятия, Молоток бросил в ножны короткий меч и схватился за арбалет. Стрелу на ложе удерживал кожаный ремешок, который целитель быстро сорвал. Не обращая внимания на вопли и звон клинков, он зацепил «козьей ногой» плетёную тетиву и взвёл арбалет.
  
  Сзади, за поворотом, Тротц затянул заунывную песню, которую прервал только зловещий вопль Мураша. Горячая кровь, смешанная с желчью, потекла по ступеням.
  
  Молоток отступил, чтобы выстрелить поверх головы Дэторан.
  
  Напанка всадила короткий меч в голову провидомина снизу вверх. Клинок застрял в челюсти. Дэторан не стала вытягивать клинок, а просто оттолкнула врага вместе с оружием так, что тот чуть не сбил с ног двух воинов позади. Широкими взмахами палаша она удерживала другого провидомина на расстоянии. Он лупил своими короткими топорами по клинку, пытаясь отбить его в сторону, чтобы приблизиться, но Дэторан заставила тяжёлый палаш порхать так, будто он был тонкой дуэльной рапирой.
  
  Молоток сосредоточился на двух других провидоминах. Третий оттаскивал в сторону труп с мечом напанки. Целитель вскинул арбалет и нажал на спусковой рычаг. Приклад ударил его в плечо.
  
  Один из провидоминов вскрикнул, стрела по самое оперенье вошла в грудь паннионцу. Он грузно упал.
  
  Скатившееся по ступенькам тело сбило Молотка с ног, когда он собрался перезарядить оружие. Изрыгая проклятья, целитель отодвинулся к стенке и, пытаясь подобрать стрелу, собрался было оттолкнуть труп сапогом, но увидел, что это был Мураш. Ещё живой, хотя всю грудь залила кровь. Судя по звукам, Тротц оттеснял врагов обратно наверх по лестнице.
  
  Молоток резко обернулся на крик Дэторан. Она сбилась с ритма, чтобы увести клинок от отчаянного блока. Затем направила клинок под кромку шлема провидомина, вспорола ему шею — но секира в другой руке паннионца уже взлетела вверх и рухнула на голову Дэторан.
  
  Напанка подставила под удар плечо.
  
  Кольчуга лопнула, хлынула кровь. Лезвие секиры высвободилось, вырвав бо́льшую часть мышц с плеча Дэторан.
  
  Напанка попятилась. Кровь лилась рекой, но Дэторан выпрямилась и ринулась на двух оставшихся провидоминов.
  
  Ближайший паннионец метнул в неё одну из своих секир.
  
  Напанка отбила её в сторону и нанесла обратный удар, который провидомин едва успел парировать. Дэторан оказалась рядом, выпустила палаш и вонзила пальцы в прорезь его шлема. Инерция пронесла её мимо врага, так что его голова резко повернулась.
  
  Молоток услышал громкий треск позвонков, когда заново взвёл арбалет. Он вскинул оружие…
  
  Сверкнули секиры последнего провидомина.
  
  И отсекли вытянутую правую руку Дэторан на полпути между плечом и локтем.
  
  Вторая секира глубоко вошла ей между лопаток, так что напанка отлетела вперёд и ударилась о стену.
  
  Провидомин шагнул вперёд, чтобы выдернуть вторую секиру.
  
  Стрела Молотка вошла ему в подмышку.
  
  Паннионец согнулся, затем под оглушительный звон доспехов рухнул.
  
  Укладывая следующую стрелу на ложе, целитель подобрался к тому месту, где всё ещё стояла, упершись лицом в стену, Дэторан. Поток крови из её ран сменился слабым ручейком.
  
  Целителю не нужно было даже касаться напанки, чтобы понять: она мертва.
  
  Сзади застучали сапоги по ступеням. Целитель развернулся и увидел, как на площадку вывалился Штырь. Он пропустил удар, который пришёлся по потхельму и своротил налобник с заклёпками. По щеке мага текла кровь. Глаза были безумными.
  
  — Их два десятка, Молоток! Тротц их сдерживает…
  
  — Треклятый идиот! — Целитель закончил перезаряжать арбалет, поднялся по ступеням, остановившись на миг, чтобы осмотреть Мураша. — Найди себе новый шлем, Штырь, а потом — за мной!
  
  — А как же Мураш?
  
  — Протянет ещё немного. Быстрей, чтоб тебя!
  
  Лестница была усыпана свежими трупами — до самой верхней площадки.
  
  Как только Молоток поднялся, на него обрушились тела — провидомины, и среди них — рычащий Тротц, который и повалил эту кучу малу на целителя. Клинок — баргаста! — вошёл Молотку в плечо, затем отдёрнулся, когда все они покатились по каменным ступеням. Секиры, кинжалы, латные перчатки, шлемы и наголенники превратили эту человеческую лавину в поток боли, которая не оборвалась, даже когда все они со звонким ударом врезались в стену у поворота лестницы.
  
  Тротц выпутался первым, начал бить вниз коротким мечом, бить и топтать врагов сапогами. Не переставая сыпать проклятьями, Молоток убрался подальше от безумной ярости баргаста. Рана в плече горела огнём.
  
  Через несколько мгновений на лестнице слышно было лишь хриплое дыхание.
  
  Целитель полуобернулся, обнаружил стену за спиной и, опираясь на неё, медленно поднялся. Гневно уставился на Тротца.
  
  — Ты меня мечом ударил, ублюдок!
  
  Молоток ещё не договорил, глядя на баргаста, но уже пожалел о своих словах. Огромный воин получил больше ран, чем целитель вообще считал возможным. Его буквально изрубили на куски. Но Тротц даже не пошатнулся, ухмыляясь Молотку.
  
  — Ударил тебя? Здорово.
  
  Молоток поморщился.
  
  — Ну да, понимаю, пёс ты синезубый. Почему тебе досталось всё веселье?
  
  — Ага. Где Мураш, и Дэт, и Штырь?
  
  — На площадке внизу. Дэт погибла. Мураша придётся нести. Судя по звукам, Штырь до сих пор ищет себе новый шлем.
  
  — Все ему будут велики, — проворчал Тротц. — Нужно найти кухню. Там есть чашки.
  
  Молоток оттолкнулся от стены.
  
  — Хорошая мысль. Пошли, что ли.
  
  — Я — первым. Повара опасный народ.
  
  Истекающий кровью баргаст прошёл мимо целителя.
  
  — Тротц.
  
  Тот задержался.
  
  — Что?
  
  — Штырь сказал — два десятка.
  
  — Ага.
  
  — Всех убил?
  
  — Может, половину. Остальные сбежали.
  
  — Распугал их, выходит?
  
  — Да не я, наверно, — Штырёва рубаха. Пойдём, целитель.
  
  Голова Тока безвольно болталась, так что мир плавно покачивался, пока т’лан имасс нёс его по освещённому факелами коридор. Несколько раз Тлен переступил через мёртвые тела.
  
  Младший брат. Так он меня назвал.
  
  У меня ведь нет брата.
  
  Только мать.
  
  И бог. Провидец, где ты? Неужели не придёшь за мной? Волк умирает. Ты победил. Освободи меня, Владыка Всего. Освободи, чтоб я смог пройти во врата Худа.
  
  Они подошли к сводчатому проёму: разбитая в щепки дверь валялась рядом. Прибитые к бронзовым полосам доски зашатались под ногой Тлена. Перед ними открылся большой купольный зал длиной в двадцать шагов. Прежде он был заполнен странными механизмами — машинами для пыток, — но их разломали, отшвырнули к стенам, где обломки жутких приспособлений валялись, точно звериные скелеты с переломанными костями.
  
  Жертвы ярости… это Тлен сделал? Этот неупокоенный, бесчувственный… т’лан имасс?
  
  Внезапно за сводчатым проёмом напротив послышался лязг клинков.
  
  Т’лан имасс остановился.
  
  — Сейчас мне придётся тебя уложить.
  
  Уложить. В могилу? Да. Уже пора.
  
  Ток повернул голову, когда Тлен медленно опустил его на каменные плиты. В проёме на другом конце зала стояла фигура. Маска, белая эмаль, две полосы. В каждой руке по мечу. О, я тебя знаю, правда?
  
  Человек ничего не сказал, он просто ждал, пока Тлен сделает шаг прочь от Тока. Изломанный т’лан имасс вытащил свой двуручный меч из петли за плечом, затем сказал:
  
  — Мок, Третий среди сегулехов, когда покончишь со мной, ты унесёшь Тока Младшего прочь из этого места?
  
  Лёжа на боку, Ток увидел, как воин в маске склонил голову в знак согласия. Мок, проклятый глупец. Ты же сейчас убьёшь моего друга… моего брата
  .
  
  Молниеносное движение, два воина сошлись так быстро, что единственный глаз Тока не сумел их толком разглядеть. Железо и камень запели. Посыпались искры, выхватывая из сумрака сломанные пыточные инструменты вокруг — тени плясали среди изломанных досок и металлических прутьев, и Току почудилось, будто всю боль, которую эти механизмы впитали за свою жизнь, вдруг освободили.
  
  Искры.
  
  Два воина… и всё то, что лежало в ножнах их скрытных душ.
  
  Боль освободилась, извиваясь, пританцовывая, будто ужаленная — безумная, непредсказуемая, точно ответ
  …
  
  Ответ…
  
  Где-то внутри — под гром битвы, в которой воин в маске оттеснял т’лан имасса всё дальше и дальше — шевельнулся волк.
  
  В ловушке. В этом скрюченном, но не сломанном механизме, в этой пыточной клетке из костей…
  Рядом Ток увидел разбитый каркас… чего-то. Мощная перекладина с чёрным бронзовым наконечником. Над которым виднелись пятна — плоть. Плоть и волосы.
  
  Клетка.
  
  Ток Младший подтянул изуродованные ноги, упёрся опухшим, деформированным локтем в каменную плиту, почувствовал, как разрывается плоть, когда он вывернулся, приподнялся, чтобы встать на колени — затем на руки, намертво сжатые в кулаки, оттолкнулся от пола. Встал на четвереньки, откинулся, чтобы перенести вес на бёдра, которые заскрипели и будто треснули под слоем сухожилий и тонких мускулов.
  
  Ток вновь упёр руки в камень, подтянул бесформенные комки, бывшие прежде ступнями, оторвал от пола колени.
  
  Равновесие… сейчас. И воля.
  
  Дрожа, мокрый от пота под изодранной туникой, Ток медленно поднимался на ноги. Голова бешено кружилась, накатывала чернота, но он держался.
  
  Крупп запыхтел, поднимая её, потянул за руку.
  
  — Ты должна его коснуться, девочка. Этот мир — он был сделан для тебя, понимаешь? Дар — здесь есть нечто, что нужно освободить.
  
  «Освободить».
  
  Да, это слово она поняла. Желала его, боготворила, преклоняла колени, склоняла голову до земли перед его алтарём. Освободить. Да, это нужно сделать.
  
  Точно эта овеществлённая память льда, что падает, падает градом на нас.
  
  Освободить… чтобы напоить землю…
  
  …избавленье — от смысла, эмоций; дар истории — земля под ногами, слои, так много слоёв…
  
  Чтобы напоить землю.
  
  Что это за место?
  
  — Потянись, дражайшая Мхиби, умоляет тебя Крупп! Коснись…
  
  Она подняла дрожащую руку…
  
  Вверх.
  
  Увидел, как Тлен качается под градом ударов, кремнёвый меч движется всё медленней навстречу безжалостным, сверкающим клинкам.
  
  Вверх. Встать. Шаг. Единственный шаг. И хватит
  .
  
  Клетка, волк шевельнулся, волк хочет вздохнуть… и не может…
  
  Он рванулся к перекладине и вздёрнутому бронзовому наконечнику.
  
  Единственный шаг, затем упасть.
  
  Вперёд, высоко подняв руки — чтоб не помешали — наконечник словно сам собой рванулся навстречу. Навстречу груди — рёбрам — кости хрустнули, вспыхнула, взорвалась боль…
  
  Коснуться…
  
  Клетка! Разбита! Свободен!
  
  Волк вздохнул. И завыл.
  
  Молот в руках Бруда задрожал, железо содрогнулось…
  
  Когда вой бога взорвал воздух, пронзительный, воющий зов…
  
  И ответ.
  
  На поле боя из земли поднялись т’лан айи, единой, серой волной устремились на к’чейн че’маллей — разрывая неупокоенных рептилий на части, терзая — и гигантские, бронированные чудовища дрогнули, повалились под этим напором.
  
  Другие охотники К’елль развернулись, побежали обратно к воротам — волки гнались за ними.
  
  Высоко в небе кондоры вырвались из смертоносного танца с двумя чёрными драконами, помчались обратно к цитадели, за ними — Корлат и Орфантал… и десятки тысяч великих воронов…
  
  …а над цитаделью творилось что-то…
  
  Держа на руках потерявшую сознание Мхиби, Крупп неловко отступил на шаг, когда Тогг вырвался из разбитой клетки, и вой бога обжёг воздух.
  
  Мощный град прекратился. Внезапно. Небо потемнело.
  
  Давление, сила — древняя и звериная. Росла.
  
  Тогг, огромный, одноглазый, белый, серебристый мех… воет…
  
  Бог-волк явился с силой падающего камня, его зов будто охватил всё небо.
  
  И на этот зов пришёл ответ.
  
  Отовсюду.
  
  Паран пригнулся ещё ниже, когда внезапно навалилась тьма, холод, тяжкий вес пригвоздил капитана.
  
  Рядом застонал Быстрый Бен, затем прошептал:
  
  — Вот оно, друг. Это Куральд Галейн. Я могу воспользоваться… перетащить нас за стену… мы должен увидеть…
  
  Что увидеть? О, боги, меня сейчас раздавит!
  
  Вдруг давление ослабло. Чьи-то руки ухватили его за перевязь, вздёрнули под звон металла и скрип кожи, перебросили через низкую стену, так что Паран шлёпнулся на другой стороне.
  
  Сверхъестественная тьма продолжала сгущаться, солнце поблекло, превратилось в сероватый, судорожно мерцающий диск.
  
  Кондоры наверху закричали…
  
  …и в этом крике был чистый, беспримесный ужас…
  
  Паран вывернулся, взглянул на парапет. В тридцати шагах от него, на дальнем конце скорчилась фигура, в которой капитан интуитивно опознал Провидца. Человеческая плоть сошла, словно змеиная кожа, остался лишь яггут — голый, окружённый мглой ледяных кристаллов. В руке Провидец сжимал яйцо размером с «ругань». Рядом с ним — огромная, бесформенная к’чейн че’малле — нет, Матрона.
  То, что Паран почувствовал в ней, переполнило его ужасом и жалостью. Она была лишена сознания, лишена души, преисполнена боли, которую не могла даже почувствовать — единственная милость, которую ей оказали.
  
  Два тяжело бронированных охотника К’елль сторожили свою Мать, но теперь устремились вперёд, поднимая руки-клинки навстречу двум фигурам, которые появились из люка в пятнадцати шагах слева от Парана. Лица воинов скрывали маски, оба они были с ног до головы измазаны кровью, оба держали в руках парные мечи, оба легко выскочили из коридора, заваленного телами урдомов и провидоминов.
  
  — Худ нас дери! — выругался Быстрый Бен. — Это же сегулехи!
  
  Но Паран уже отвёл взгляд, не обращая внимания на сражение, которое вспыхнуло между двумя сегулехами и охотниками К’елль. Грозовая туча, что так долго бурлила над головой, почти скрылась во мраке. Похолодев, он осознал: приближается… нечто.
  
  — Капитан! За мной!
  
  Быстрый Бен двигался вдоль низкой стены, следуя её изгибам, — в направлении гавани.
  
  Паран двинулся за чародеем. Они остановились так, чтобы видеть весь порт и залив.
  
  Далеко в бухте гряда льда на горизонте взорвалась по всей длине, взлетела в воздух белыми облаками.
  
  Вода в гавани замерла, стала почти зеркально-гладкой в тёмном безветрии. Паутина верёвок — с хижинами, провисшими канатами и иссохшими трупами — внезапно задрожала.
  
  — Худов дух, что за…
  
  — Тс-с! Ох, Бездна! Смотри!
  
  И капитан посмотрел.
  
  Зеркально-ровная вода в гавани… вздрогнула… набухла… выпятилась.
  
  А затем — невозможным образом — хлынула во все стороны.
  
  Чёрное, неимоверное нечто
  поднималось из глубин.
  
  Море забурлило, наружу рванулось кольцо пены. Внезапный порыв холодного ветра врезался в парапет, заставил Парана покачнуться, задрожать.
  
  Скала — зазубренная, иссечённая — просто Худова гора!
   — поднималась из вод гавани и тянула за собой огромную сеть канатов.
  
  Гора становилась всё больше, поднималась всё выше, тьма текла из неё чёрными волнами.
  
  — Они открыли Куральд Галейн! — закричал Быстрый Бен, чтобы перекрыть рёв ветра. — Все они!
  
  Паран неверяще уставился на скалу.
  
  Семя Луны.
  
  Взлетает.
  
  Рейк спрятал его…
  
  …о, Бездна, вот как Рейк её спрятал!
  
  Семя поднималось, вода мощными потоками катилась по его изломанным склонам, превращалась в туман, из которого вздымалась летающая крепость — всё выше и выше.
  
  Разрез. Ортналов Разрез — в этой расселине…
  
  — Смотри! — прошипел Быстрый Бен. — Трещины вон там…
  
  И капитан увидел цену гамбита Рейка. Огромные трещины изрезали поверхность Лунного Семени, и из них по-прежнему вырывались мощные потоки воды.
  
  Семя поднималось.
  
  Уже на две трети вышло из взбаламученного моря.
  
  Крепость медленно вращалась, так что стал виден уступ…
  
  На котором возвышалась одинокая фигура.
  
  Память… исчезла. А за ней стоят десятки тысяч душ. Молча.
  
  — Ко мне — я приму вашу боль.
  
  — Ты — смертный.
  
  — Я — смертный.
  
  — Ты не сможешь нести нашу боль.
  
  — Смогу.
  
  — Ты не сможешь передать её…
  
  — Передам.
  
  — Итковиан…
  
  — Вашу боль, т’лан имассы. Сейчас.
  
  Волна неимоверной высоты поднялась перед ним, вознеслась, точно башня, а затем обрушилась на Итковиана. И они увидели — все до единого. Увидели, как Итковиан улыбнулся.
  
  Окутанное тьмой, Семя Луны поднялось над городом. Каладан Бруд не мог оторвать от него глаз. Плавно опускались облака тумана, лилась каскадами вода. Драконы — вылетели наружу, чёрные, один — алый, волны Куральд Галейн расплескались во все стороны, испепелили демонов-кондоров.
  
  Семя Луны накренилось — огромный кусок полуночного камня откололся с одной стороны, так что вся крепость перекосилась — накренилось, скользнула вперёд, к цитадели…
  
  На поле под стеной рассыпались оставшиеся в живых солдаты — малазанцы, баргасты, «Серые мечи», Остряк и горстка последователей — всё, что осталось от Легиона. Все они пересекли каменный мост и теперь приближались к разбитым северным воротам. Не встречая сопротивления. На стене к востоку от ворот не осталось магов, вообще никого не осталось.
  
  Огонь освещал город за стеной. Небо наполнилось Чёрным морантами, великими во́ронами — Куральд Галейн тёк вниз, на Коралл…
  
  Путь открыт полностью. Все тисте анди соединили силы в ритуале магии. Никогда мир не знал подобного — за все тысячелетия со времени их прихода — никогда не видел подобного. Ах, сердце Огни, что же это повлечёт за собой?
  
  Бруд продолжал смотреть, его одолела неподъёмная, оглушительная беспомощность.
  
  Сила потекла к Корлат. Глаза драконицы блеснули, когда она с братом заскользила по знакомым потокам Куральд Галейна к Лунному Семени.
  
  Летающая крепость умирала — это было видно. Умирала, но ещё не выполнила своего ужасного, смертоносного задания.
  
  Корлат видела, как Семя двигалось, приблизилось к парапету цитадели — там она разглядела Провидца: яггут сжимал в руках Финнэст Матроны, ошеломлённо смотрел вверх, замер на месте, а чёрная гора неумолимо приближалась.
  
  Тьма, пришла в этот мир. В это место, в этот город.
  
  Тьма, которая не развеется.
  
  Коралл. Чёрный, чёрный Коралл…
  
  Не более полудюжины ударов сердца прошло, прежде чем госпожа Зависть, глядя на то, как «мостожоги» падают под ударами урдомов, осознала, что неверно поняла последние слова Хватки. Не самоуверенность, даже не бравада. Скорее, замечание, исполненное глубокого фатализма, наверняка типичного для этих солдат, но совершенно нового для госпожи Зависти.
  
  Осознав происходящее, она начала действовать. Чуть шевельнула правой рукой.
  
  Этого хватило, чтобы разорвать плоть урдомов.
  
  Паннионцы повалились все как один.
  
  Но непоправимое уже случилось.
  
  На ногах остались всего двое «мостожогов», и оба были ранены.
  
  Зависть смотрела, как они проверяли павших товарищей и наконец вытащили на открытое пространство одного. Лишь один из павших ещё дышал.
  
  Топот тяжёлых сапог раздался в коридоре — всё ближе и ближе.
  
  Госпожа Зависть нахмурилась и вновь подняла руку…
  
  — Стой! — завопила Хватка. — Это же Молоток! Штырь! Сюда, ублюдки!
  
  Вслед за первой парой — видимо, Молотком и Штырём — в комнату ввалились ещё двое солдат в форме «Мостожогов». Все были жестоко изранены, особенно баргаст — доспехи разорваны в клочья, всё тело — смесь из порезов и колотых ран. Прямо у неё на глазах воин зашатался, упал на колени, оскалил зубы в ухмылке…
  
  И умер.
  
  — Молоток!
  
  Здоровяк, который вошёл первым, резко развернулся и пошатнулся от этого движения — госпожа Зависть отметила сквозную рану под правым плечом. Солдат заковылял назад, к баргасту.
  
  — Боюсь, для него уже слишком поздно, — сказала госпожа Зависть. — А ты, целитель, — Молоток, — ты исчерпал свой Путь, и сам это прекрасно знаешь. Соберитесь вокруг меня, и я помогу. Что до тебя, Хватка, более честный ответ на мой вопрос мог бы предотвратить это ужасное происшествие.
  
  Вытирая кровь с глаз, Хватка только молча смотрела на неё.
  
  — Ах, да что там, — вздохнула госпожа Зависть, — наверное, к лучшему, что ты не помнишь этой колкости. Подходите же, все вы… ой!
  
  Она вдруг покачнулась, сверху обрушилась магия — Куральд Галейн — чародейство сокрушительной силы.
  
  — Вниз по лестнице! — закричала она. — Нужно отсюда выбраться! Живо!
  
  Четверо выживших «мостожогов» подхватили пятого, раненого, и последовали за госпожой Завистью.
  
  Осколки кости ударились о стену. Тлен, шатаясь, отступил, врезался в камень, меч выпал у него из рук, застучал по плитам.
  
  Мок поднял оба клинка…
  
  …и отлетел в сторону, завертелся в воздухе так, что мечи выпали у него из рук, ударился о стену, а затем сполз и замер среди груды изрубленных досок и погнутого металла.
  
  Тлен поднял голову.
  
  Огромная чёрная пантера — губы приподняты в беззвучном рычании — медленно двинулась к бесчувственному сегулеху.
  
  — Нет, сестра.
  
  Одиночница помедлила, затем покосилась на т’лан имасса.
  
  — Нет. Оставь его.
  
  Пантера повернулась к нему, превратилась.
  
  Однако ярость продолжала светиться в глазах Килавы, когда она шагнула к Тлену.
  
  — Ты потерпел поражение! Ты! Первый Меч!
  
  Тлен медленно нагнулся, чтобы подобрать свой иззубренный меч.
  
  — Да.
  
  — Он же смертный!
  
  — Катись в Бездну, Килава. — Тлен выпрямился, кости спины хрустнули о камень стены, на которую т’лан имасс продолжал опираться.
  
  — Давай я убью его. Сейчас же. Тогда у тебя вновь не будет достойного соперника.
  
  — Ах, сестра, — вздохнул Тлен. — Неужели ты не понимаешь? Наше время прошло. Мы должны уступить своё место в этом мире другим. Мок — человек, которого ты так небрежно ударила в спину — он ведь Третий. Второй и Первый превосходят его в умении владеть мечами. Ты понимаешь меня, Килава? Оставь его… оставь всех их.
  
  Он начал поворачиваться, но замер, увидев Тока Младшего.
  
  Тело, пронзённое деревянной перекладиной, не шевелилось.
  
  — Древний бог-волк освободился, — сказала Килава, проследив его взгляд. — Ты его не слышишь?
  
  — Нет. Не слышу.
  
  — Вой наполнил другой мир, звук рождения. Мир… который сотворила Призывательница. А вот жизнь ему сейчас даёт нечто другое, нечто совсем
  другое.
  
  Шорох у двери.
  
  Оба повернули головы.
  
  В арке стояла ещё одна женщина из т’лан имассов. Тело пробито тремя мечами, на клыках — коронки из меди.
  
  — Где она?
  
  Тлен склонил голову.
  
  — Кого ты ищешь?
  
  — Ты — Онос Т’лэнн. — Она перевела взгляд на Килаву. — А ты — его сестра, Отрекшаяся…
  
  Губы Килавы изогнулись в вызывающей усмешке.
  
  — Ею и остаюсь.
  
  — Онос Т’лэнн, Первый Меч, где Призывательница?
  
  — Я не знаю. Кто ты?
  
  — Ланас Тог. Я должна найти Призывательницу.
  
  Тлен оттолкнулся от стены.
  
  — Тогда мы будем искать её вместе, Ланас Тог.
  
  — Глупцы! — Килава сплюнула.
  
  Позади Ланас Тог послышался перестук когтей по камню — она резко обернулась, затем посторонилась.
  
  Хромая, Баальджагг вошла в зал. Волчица не смотрела ни на кого, кроме Тока Младшего. Приблизилась к телу и заскулила.
  
  — Он освободился, — сказал Баальджагг Тлен. — Твой супруг.
  
  — Она не глухая, слышит вой, — пробормотала Килава. — Тогг перешёл на Путь Телланн, а затем… дальше. Брат, выбери этот путь, раз уж ты упорствуешь в том, чтобы найти Призывательницу. Они сходятся — все как один.
  
  — Идём с нами.
  
  Килава отвернулась.
  
  — Нет.
  
  — Сестра. Идём с нами.
  
  Килава крутанулась на месте, лицо её потемнело.
  
  — Нет! Я пришла за Провидцем. Ты меня понимаешь? Я пришла…
  
  Взгляд Тлена упал на изломанный труп Тока.
  
  — За искуплением. Да. Я понимаю. Что ж, найди его.
  
  — И найду! Теперь, когда я тебя спасла, могу делать всё, что захочу.
  
  Тлен кивнул.
  
  — А когда закончишь, сестра, разыщи меня вновь.
  
  — И зачем это мне?
  
  — Килава. Родная моя кровь. Разыщи меня.
  
  Долгое время она молчала, затем коротко кивнула.
  
  Ланас Тог подошла к Тлену.
  
  — Веди меня, Первый Меч.
  
  Оба т’лан имасса рассыпались в пыль, затем и пыль пропала.
  
  Килава осталась в зале одна.
  
  Если не считать бесчувственного сегулеха.
  
  И волчицы-ай, которая лежала рядом с трупом.
  
  Килава помедлила, сделала шаг к неподвижному телу Мока, затем вздохнула, развернулась и подошла к Баальджагг.
  
  — Ты скорбишь об этом смертном, — прошептала она, положив руку на опущенную голову зверя. — Ради него откладываешь то, чего так жаждешь — воссоединение с потерянным супругом. Этот человек был достоин подобной преданности? Нет, не спеши с ответом — он и так ясно виден в твоих глазах… Тогда я скажу тебе кое-что, Баальджагг, то, чего ты явно не осознаёшь. Душа этого смертного — она скачет на духе Тогга — и твой супруг доставит её, но не к вратам Худа. Иди же, иди по следу. Смотри, я открою для тебя Путь.
  
  Килава выпрямилась, взмахнула руками.
  
  Распахнулся Путь Телланн. Пыльный воздух в зале всколыхнулся. Сладковатый запах влажной тундры, едких мхов и мягких лишайников потёк внутрь лёгким, тёплым ветерком.
  
  Волчица прыгнула в портал.
  
  Килава закрыла его за зверем.
  
  И вышла вон из комнаты.
  
  В следующий миг из тени выступила Дымка. Она подошла туда, где среди изломанного дерева и металла лежал Мок, посмотрела на бесчувственное тело. Ох, какая маска. Такое искушение
  …
  
  Переполошенные крики из коридора позади, солдаты явно кинулись во все стороны, затем послышались изощрённые проклятия.
  
  — …растреклятая пантера!
  
  — Килава, — ответила госпожа Зависть. — Я уже с ней встречалась прежде. Действительно, очень грубо, — так неуважительно нас всех растолкала.
  
  Дымка обернулась навстречу отряду.
  
  Госпожа Зависть остановилась, взгляд затуманенных глаз метнулся к Моку, затем к Току Младшему.
  
  — О, милый мой юноша… — тихо проговорила она, — лучше бы ты оставался с нами.
  
  Хватка. Молоток. Штырь. Мураш. Перл.
  
  Дымка закрыла глаза.
  
  — Что ж, выходит, тем дело и окончилось, — проговорила госпожа Зависть. — Мы возвращаемся на крышу цитадели. Быстро, пока Килава не лишит меня сладкой мести Провидцу.
  
  — Ты можешь возвращаться на крышу, — прорычала Хватка. — Мы уходим.
  
  «Уходим», ох, любовь моя…
  
  Госпожа Зависть скрестила на груди руки.
  
  — Я из сил выбиваюсь, чтобы вас исцелить, неблагодарные солдафоны, и вот так вы мне отвечаете? Мне нужна компания!
  
  Молоток и Штырь подошли, чтобы снять с перекладины тело Тока.
  
  Хватка устало прислонилась к стене, покрасневшими глазами разглядывая госпожу Зависть.
  
  — За исцеление — спасибо, — пробормотала она. — Но нам надо вернуться к Войску Однорукого.
  
  — А если там ещё рыскают паннионские солдаты?
  
  — Тогда мы присоединимся к убитым братьям и сёстрам. Что с того?
  
  — О-о-о, все вы одинаковые!
  
  В вихре белых одежд госпожа Зависть развернулась и стрелой вылетела из зала.
  
  Дымка подошла ближе к Хватке и тихо сказала:
  
  — Вроде свежим воздухом тянет… из-за той двери.
  
  Лейтенант кивнула.
  
  — Веди.
  
  Перекошенное набок, окутанное чёрным туманом, Семя Луны подплывало всё ближе к парапету цитадели. Расколотый базальт выл, будто живое существо.
  
  Подавленный ошеломительным весом Куральд Галейна, безумный Провидец скорчился, задрал голову к летающей крепости, с отчаянной жадностью сжимая в руках Финнэст. Рядом Матрона пыталась когтями вырыть себе убежище в камне под ногами. Давление было чудовищным.
  
  Сегулехам не удалось попасть на крышу невредимыми, и охотники К’елль оказались более чем достойными противниками. Оба воина в масках вынуждены были отступить к низкой кольцевой стене, оставляя за собой кровавый след. Но всё равно никогда прежде Паран не видел такого искусства. Мечи сегулехов, превратившись в размазанные в воздухе пятна, разили будто со всех сторон одновременно, рубили охотников К’елль на части, хоть те и наступали. Капитан думал было помочь этим двум незнакомцам, но потом решил, что больше помешает им.
  
  Паран обернулся, взглянул в небо на севере.
  
  Драконы пикировали на город, метали вниз волны силы, которые с грохотом врезались в улицы и дома, вздувались пузырями тьмы.
  
  Великие во́роны парили над крышами, торжествующе каркали.
  
  — М-да, не развеется…
  
  Капитан нахмурился в ответ на странное заявление Быстрого Бена. Развеется? Что не…
  Он резко повернул голову к Лунному Семени. Ах, верно.
  
  Основание летающей горы оказалось ровно напротив — и подплывало всё ближе. Так близко —
  чёрный базальт заслонял небо.
  
  — Я думал, Рейк хотя бы лично спустится, — продолжил чародей. — А он выбрал способ… менее аккуратный.
  
  То есть решить уничтожить цитадель и всех в ней.
  
  — Быстрый Бен…
  
  — Ага, лучше нам поторопиться.
  
  Огромная чёрная пантера взлетела вверх по лестнице, замешкалась, мерцающими глазами окинула всё происходящее на крыше, затем уставилась на Провидца.
  
  Быстрый Бен вдруг вскочил на ноги.
  
  — Нет! — заорал он зверю. — Подожди!
  
  Крупная голова пантеры развернулась к магу, глаза засверкали, губы приподнялись, обнажая клыки.
  
  — Мне кажется, она не хочет ждать.
  
  Пантера начала бить себя хвостом по бокам и сделала ещё шаг к ошеломлённому Провидцу, который стоял спиной к ним…
  
  — Проклятье!
   — прошипел Быстрый Бен. — Давай, Таламандас!
  
  Кто?
  
  Лунное Семя врезалось в край парапета с гнетущим, скрежещущим хрустом. Неумолимая глыба вспахивала камень…
  
  Матрона закричала…
  
  Влажный, курящийся паром базальт придавил к’чейн че’малле, затем будто вобрал её в себя. Хлынула кровь, хрустнули кости, гребень Лунного Семени полз дальше по крыше, оставляя за собой расколотые плиты и пятна крови и плоти.
  
  Провидец закричал, отступил спиной вперёд — прямо к пантере, которая внезапно сжалась…
  
  Семя Луны вдруг опустилось, упало на высоту человеческого роста, пробило крышу.
  
  Плиты подались под ногами Парана, кирпичи посыпались со всех сторон — мир закачался.
  
  Быстрый Бен ударил. Грохочущие чары врезались в бок пантеры, так что она взлетела в воздух, выпустив когти…
  
  — За мной! — закричал маг и рванулся вперёд.
  
  Пытаясь удержать равновесие, Паран ухватился рукой за плащ чародея и потащился сзади. А теперь пора обмануть всех. Простите нас боги
  .
  
  Провидец обернулся к ним.
  
  — Что?
  
  — Таламандас! — заревел Быстрый Бен, подлетая к Провидцу. Затем чародей бросился на яггута…
  
  Путь раскрылся вокруг них…
  
  …и захлопнулся.
  
  Умирающий портал вспыхнул, когда в него прыгнула пантера.
  
  Лунное Семя опустилось ниже, и парапет развалился, кирпичи полетели во все стороны. Сегулехи отскочили прочь от охотников К’елль, перемахнули низкую стену, за которой прятались Паран и Быстрый Бен, и помчались к дальнему краю крыши. Позади, там, где прежде сидел Провидец, огромный кусок базальта откололся в потоке солёной воды, рухнул на двух охотников К’елль, пробил крышу, а затем, этаж за этажом, провалился в самые недра цитадели.
  
  Остряк покачнулся, упёрся плечом в стену и медленно осел, оставляя на камне красный потёк. Перед ним восемь женщин-капанок согнулись от изнеможения и боли, опустились на колени или стояли — пустые, пепельные лица. Три — совсем юные, почти девочки, ещё две — совсем седые. Волосы спутаны, слиплись от пота, оружие едва держится в дрожащих руках. Все, кто у него остался.
  
  Лейтенант-лестиец погиб, его тело осталось где-то на поле перед воротами.
  
  Остряк опустил сабли, прислонил голову к камням стены и прикрыл глаза.
  
  С запада доносились звуки боя. В ту сторону ускакали «Серые мечи» — разыскивать Дуджека. Чёрные моранты вновь взлетели в небо над западной третью города, они сосредоточились над одной зоной, пикировали небольшими группами вниз, к улицам, будто участвовали в отчаянной защите. Эхом отдавались разрывы «шрапнелей».
  
  Совсем рядом, прямо напротив Остряка и жалких остатков его Легиона, «ругань» врезалась в стену большого дома. Объятое пламенем здание было готово вот-вот развалиться. Среди обломков на улице лежали тела паннионских солдат.
  
  А Семя Луны медленно прорезало путь через цитадель, оставляя за собой полосу разрушения и смерти, и кровоточило тьмой на разорённый город.
  
  Остряк не открывал глаз.
  
  По каменному крошеву протопали сапоги, затем один из них легонько пнул Остряка в бедро.
  
  — Боров ленивый!
  
  Смертный меч вздохнул.
  
  — Скалла…
  
  — Драка ещё не закончилась.
  
  Остряк открыл глаза, посмотрел на неё.
  
  — Закончилась. Коралл пал — ха, нет, он падает.
  Сладкая победа. Ты-то где была?
  
  Покрытая коркой пыли, в которой оставили следы ручейки пота, женщина пожала плечами, взглянула на рапиру в руке.
  
  — То тут, то там. Делала, что могла, хоть это и немного. Моттские ополченцы здесь, ты знал? Худов дух, как им это вообще удалось? Будь я проклята, когда мы с «Серыми мечами» вошли в ворота, они уже были внутри, а мы-то считали, что мы — первые.
  
  — Скалла…
  
  Сверхъестественная тьма вдруг резко сгустилась.
  
  Семя Луны наконец выбралось из цитадели, повалились последние стены. Летающая гора по-прежнему кренилась набок, по-прежнему поливала город потоками воды и обломками чёрного базальта, подплывала всё ближе на высоте нескольких ростов над крышами зданий, заполняла собой небо — теперь прямо над Остряком и Скаллой.
  
  На каменном выступе уже никого не было. Великие во́роны парили рядом со склонами Лунного Семени, приближались и удалялись с громкими криками.
  
  — Бездна нас побери, — прошептала Скалла, — выглядит так, будто в любой момент может рухнуть. Просто хлоп — и всё. Или на куски в полёте развалится. Ей конец, Остряк. Конец.
  
  Он не собирался спорить. Базальтовая глыба, похоже, действительно была готова развалиться на куски.
  
  На поднятое к небу лицо Остряка полился солёный дождь, туман от Семени затянул всё над головой. Внезапно стало темно, точно безлунной ночью, и если бы не отблески пожаров в городе, Лунное Семя было бы совершенно невидимым. Ох, боги, лучше бы так и было
  .
  
  Звуки боя на западе стихли, до странности внезапно.
  
  По мостовой застучали копыта. В следующий миг в круг света от горящих домов въехала Дестриант «Серых мечей».
  
  Увидев их, всадница перешла с рыси на шаг, развернула боевого коня и остановилась рядом.
  
  — Мы нашли Первого Кулака, господа. Он жив, как и, по меньшей мере, восемь сотен его солдат. Город взят. Я возвращаюсь на наши позиции за воротами. Вы составите мне компанию, господа? Там собираются…
  
  Выжившие.
  Остряк снова огляделся по сторонам. Т’лан айи исчезли. Если бы не атака неупокоенных волков, к’чейн че’малли перебили бы всех за стенами города. Может, они тоже собираются вокруг холма за городом. А Итковиан? Эх, проклятый дурень. Неужто до сих пор стоит на коленях перед т’лан имассами? Да и жив ли ещё?
  Остряк вздохнул, заставил себя медленно встать. Его взгляд вновь упал на горстку оставшихся последователей. И все жертвы — лишь ради того, чтобы на пятьдесят шагов войти в город.
  
  — Да, Дестриант, составим.
  
  Широко расправив крылья, Корлат неслась по наполненному силой воздуху, заложила вираж около Лунного Семени. Окровавленные перья и кусочки плоти всё ещё липли к её когтям. В конце убивать демонических кондоров стало легко — лишнее подтверждение тому, что Провидец сбежал или погиб. Быть может, Владыка спустился вниз и обнажил Драгнипур, чтобы забрать душу яггута. Скоро она узнает правду.
  
  Повернув голову, Корлат взглянула на брата, который летел рядом, прикрывая её с фланга. Орфантал был ранен, но не дрогнул, его могущество и воля оставались сильны, тисте анди был готов к любой неожиданности.
  
  Но ничего неожиданного не произошло.
  
  Они вылетели к морю, к востоку от Коралла. Вдалеке над океаном мерцал предвечерний свет.
  
  И в нём Корлат увидела — в полулиге от берега — четыре боевых корабля с поднятыми парусами, под флагами малазанского Императорского флота. Они лавировали между тающими ледяными глыбами.
  
  Артантос — Тайшренн… о, планы внутри планов, игры обмана и хитроумия…
  
  Наша история, утраченный мой возлюбленный, наша история погубила всех нас.
  
  Драконы вновь развернулись, подлетели к Кораллу под другим углом, в стороне от пути Лунного Семени, которое продолжало плыть на север. Внизу — разбитые ворота. Фигуры, свет факелов.
  
  Корлат увидела Каладана Бруда, солдат «Серых мечей», баргастов и остальных.
  
  Орфантал обратился к ней в мыслях:
  
  — Спускайся, сестра. Я буду охранять небо. Я, наши родичи-одиночники и Силана. Смотри, Карга спускается. Следуй за ней.
  
  — Я буду охранять тебя, брат…
  
  — Враг уничтожен, Корлат. Если останешься со мной, будешь охранять лишь своё сердце. Беречь его от боли. От потери. Сестра, он заслуживает большего. Спускайся. Скорбь — дар живущих, дар, который столькие из наших родичей давно утратили. Не отступай. Спустись в смертный мир, Корлат.
  
  Она изогнула крылья, по спирали стала спускаться к земле.
  
  — Спасибо, брат
  .
  
  Корлат превратилась, как только приземлилась на небольшой площади за северными воротами. Её появление заставило солдат разбежаться, пусть лишь на миг. Оказавшись вновь в облике тисте анди, она почувствовала слабость от раны, которую Бруд сумел исцелить, но исцелить лишь отчасти. Она споткнулась, когда пошла к воротам, где ждал Воевода. Карга сообщила ему что-то и теперь вновь взмыла во тьму неба.
  
  Никогда Корлат не видела Бруда таким… побеждённым. Сама победа казалась… незначительной перед лицом такой личной потери. Для всех нас
  .
  
  Когда она подошла ближе, рядом с Воеводой возник человек. Худой, сутулый, спутанные длинные волосы почему-то стояли дыбом. Корлат увидела, как он отдал честь и сказал:
  
  — Главмаршал Пень, сэр. Моттское ополчение. По поводу этого приказа…
  
  — Какого приказа? — перебил Бруд.
  
  Пень улыбнулся так, что показались длинные белые зубы.
  
  — Да не важно. В общем, мы там были…
  
  — Где?
  
  — Ну, с этой стороны стены, к востоку от ворот, сэр, и на ней сидели маги. Братьям Валунам это не понравилось, и они их малость отмужичили. Все колдуны перемёрли. В общем, чего нам теперь делать-то?
  
  С каменным лицом Каладан Бруд посмотрел на него, затем покачал головой.
  
  — Понятия не имею, главмаршал Пень.
  
  Выходец из Мотта кивнул.
  
  — Ну, мы можем пожары потушить.
  
  — Тогда этим и займитесь.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Корлат стояла в стороне во время разговора, а теперь, когда главмаршал заковылял прочь, приблизилась.
  
  Бруд смотрел ему вслед.
  
  — Воевода?
  
  — Мы же их вроде бы оставили в тылу, — пробормотал он. — А потом… они уже в городе. Оказались по ту сторону к’чейн че’маллей — за воротами, за стеной, и перебили магов. Как же они смогли…
  
  — Воевода, в бухте малазанские корабли. Они приближаются.
  
  Бруд медленно кивнул.
  
  — Об этом мне сообщил Артантос — прежде, чем уйти по Пути на палубу флагмана. На борту имперская делегация — посол, легат, губернатор…
  
  — Все трое?
  
  — Нет, человек-то один. Титулов много — в зависимости от того, как пойдут переговоры, такой он и выберет.
  
  Корлат глубоко вздохнула. Удержи боль, потерю — ещё чуть-чуть.
  
  — Поскольку Войско Однорукого так… пострадало… малазанцы не смогут вести переговоры с позиции силы.
  
  Бруд прищурился и посмотрел на неё.
  
  — Корлат, — тихо проговорил он, — как по мне, малазанцы заслужили всё, чего только ни попросят. Если хотят Коралл, пусть забирают.
  
  Корлат вздохнула.
  
  — Воевода, открытие Куральд Галейн… необратимо. Город теперь лежит настолько же на Пути тисте анди, насколько и в этом мире.
  
  — Да, значит, и переговоры малазанцы должны вести с Рейком. Не со мной. Скажи, твой повелитель заявит свои притязания на Коралл? Семя Луны…
  
  Продолжать не было необходимости. В самых глубоких чертогах города внутри летающей горы по-прежнему лежал огромный груз воды, груз, который она не сможет долго нести. Лунное Семя умирало. Корлат понимала, что его придётся оставить. Так долго она служила нам домом. Буду ли я горевать? Не знаю
  .
  
  — Я не говорила с Аномандром Рейком, Воевода. И не могу предсказать его намерения. — Корлат отвернулась и зашагала к воротам.
  
  Бруд окликнул её.
  
  Ещё чуть-чуть.
  
  Корлат пошла дальше, миновала арку ворот, её взгляд был прикован к вершине холма за ковром мёртвых тел, укрывшим поле. Там я его найду. Всё, что осталось. Его лицо, дар памяти, теперь холодных. Я видела, как жизнь ушла из его глаз. Миг умирания, смерти. Уходила из глаз, уходила в глубину и прочь. Оставив… меня
  .
  
  Шаги замедлились, боль утраты навалилась на неё.
  
  О, Мать Тьма, смотришь ли ты на меня сейчас? Видишь меня, своё дитя? Улыбаешься, видя, как я сломлена? Я ведь повторила твою собственную роковую ошибку. Отдала своё сердце, поверила глупым мечтам — танец Света, ты ведь так желала его объятий, да?
  
  И была предана.
  
  Ты оставила нас, Мать… в вечном молчании.
  
  Но…
  
  Мать Тьма, открыв Путь, я почувствовала тебя. Совсем рядом. Неужели горе отдалило тебя, увело так далеко от твоих детей? Когда мы — жестоко, по-детски, чудовищно бесчувственно — прокляли тебя. И добавили ещё один слой боли.
  
  Эти шаги… ты ведь тоже шла так когда-то.
  
  Как же тебе не улыбаться?
  
  Дождь коснулся её лба, обжёг открытую рану. Корлат замерла, подняла глаза, увидела прямо над головой Семя Луны… чёрная гора лила слёзы прямо на неё…
  
  …и на поле трупов вокруг, и дальше — на тысячи коленопреклонённых т’лан имассов. Мёртвые, заброшенные… Цвета будто набрали силу, словно под дождём, набрав влаги, всё вокруг стало крепче, материальней. Не поблекшее полотно, которое привыкли холодно разлядывать тисте анди. Обрезанная жизнь заострила все детали, смыла все цвета, сделала всякий миг болью.
  
  Больше Корлат не могла сдерживаться. Скворец. Любовь моя.
  
  В следующий миг её собственные слёзы слились с солёным потоком, омывавшим лицо.
  
  Из сумрака ворот Каладан Бруд смотрел на Корлат, которая остановилась уже за каменным мостом, на полпути к холму, среди трупов и расчленённых к’чейн че’маллей. Видел, как она медленно запрокинула голову, подставляя лицо серому савану дождя. Семя Луны — трещины продолжали расширяться, а изнутри доносились рокочущие стоны умирающей чёрной горы — зависло в воздухе точно над тисте анди. Сердце, некогда каменное и ставшее вновь смертным.
  
  С безнадёжной уверенностью Бруд понял, что эту картину — ту, что сейчас увидел, — он не забудет никогда.
  
  Серебряная Лиса шла, как ей показалось, уже довольно долго, не зная дороги, не обращая внимания на мир вокруг, пока движение вдалеке не привлекло её. Серебряная Лиса стояла посреди бесплодной тундры, под плотным пологом белых туч, и смотрела, как приближаются духи рхиви.
  
  Маленький отряд, печально маленький — меньше сорока человек — почти неразличимый издали, терялся в огромном пейзаже, под безграничным небом. Сырой воздух пронзил её кости безжалостным холодом, словно напоил кровью поражения.
  
  Что-то произошло. Где-то в этом новорожденном мире. Это Серебряная Лиса явственно чувствовала — град, поток памяти, источник которого был ей неведом. И хотя воспоминания хлестали её так же, как землю вокруг, Серебряная Лиса ощутила лишь смутный отзвук их содержимого.
  
  Если это и дар, то горький.
  
  А если проклятье, то и сама жизнь тогда — проклятье. Ибо в этом замёрзшем дожде скрыты жизни. Целые жизни просыпались градом, иссекли плоть этого мира, растаяли, просочились, напитали почву плодородием.
  
  Но это не моих рук дело.
  
  Всё это. Всё, что я желала создать… уничтожено. Этот мир-сон сам по себе был памятью. Призрачный мир Телланна, воспоминание о моём собственном мире, давнем, очень давнем. Воспоминания, взятые у заклинателя костей, который был при моём пересотворении, взятые у духов рхиви, Первого Клана, взятые у К’рула, у Круппа. Взятые у самой спящей земли — плоти самой Огни.
  
  А у меня… ничего не было. Я просто украла их.
  
  Чтобы создать мир для своей матери, мир, где она вновь стала бы молодой, где она прожила бы нормальную жизнь, состарилась с обычной скоростью.
  
  Всё, что я у неё украла, я бы вернула.
  
  Горечь переполняла Серебряную Лису. Всё началось с того, первого кургана у стен Крепи. С веры в допустимость, необходимость кражи. Кражи, оправданной достойными, благими намерениями.
  
  Но обладание без права владения — ложь, обман. Всё, что она накопила, лишилось ценности. Воспоминания, мечты, жизни.
  
  Всё обратилось в пыль. В прах.
  
  Злополучный отряд духов рхиви подобрался ближе — осторожно, неуверенно.
  
  Да. Я понимаю. Что я потребую у вас теперь? Сколько ещё пустых обещаний дам? У меня был для вас народ. Народ, который давно потерял своих собственных богов, своих духов, которым когда-то давал клятвы, народ, бывший на деле лишь горсткой пыли, праха. Народ.
  
  Для вас.
  
  Он потерян.
  
  Какой урок для четырёх сплетённых душ — связанных без свата и жреца, для нас четверых.
  
  Серебряная Лиса не знала, что им сказать — этим скромным, робким духам.
  
  — Заклинательница, мы приветствуем тебя.
  
  Она сморгнула влагу с глаз.
  
  — Старший дух. Я…
  
  — Ты видела?
  
  В этот миг Серебряная Лиса заметила на их лицах удивление и радость. Нахмурилась в ответ.
  
  — Заклинательница, — продолжил первый рхиви, — мы нашли кое-что. Недалеко отсюда. Ты знаешь, о чём мы говорим?
  
  Она покачала головой.
  
  — Там троны, заклинательница. Два трона. В длинной хижине из костей и шкур.
  
  Троны?
  
  — Что?.. Откуда? Откуда взялись троны в этом мире? Кто?..
  
  Старший дух пожал плечами, затем ласково улыбнулся ей.
  
  — Они ждут, заклинательница. Мы это чуем. Скоро. Скоро придут истинные хозяева этого Пути.
  
  — Истинные хозяева! — Гнев вспыхнул в груди Серебряной Лисы. — Этот мир… он был для вас!
  Кто бы ни попытался узурпировать…
  
  — Нет, — тихий ответ духа словно рассёк ей грудь, выбил воздух из лёгких. — Не для нас. Заклинательница, мы не настолько сильны, чтобы править таким миром. Он вырос слишком большим, слишком могучим. Не бойся — мы не хотим уходить и попытаемся договориться с новыми хозяевами. Думаю, они позволят нам остаться. Возможно, мы даже будем рады им служить.
  
  — Нет!
  
  Нет! Всё должно было быть не так!
  
  — Заклинательница, нет нужды так сильно переживать. Творение продолжается. Воплощение твоих желаний ещё возможно — пусть и не в том виде, как ты изначально планировала…
  
  Она его уже не слышала. Отчаяние разъедало душу. Как я сама крала… украли и у меня. Нет здесь никакого преступления, никакой несправедливости. Прими эту истину.
  
  Сила воли Ночной Стужи.
  
  Сочувствие Рваной Снасти.
  
  Преданность Беллурдана.
  
  Радость девочки-рхиви.
  
  Этого было мало. Никто не мог — сам или вместе с другими — простить совершённые поступки, принятые решения, прозвучавшие отказы.
  
  Оставь их. Оставь им всё это и всё, что ещё будет.
  Серебряная Лиса отвернулась.
  
  — Тогда разыщите её. Идите.
  
  — Ты не пойдёшь с нами? Твой дар ей…
  
  — Идите.
  
  Мой дар ей. Мой дар вам. Все они — один. Великое поражение, неудача, рождённая моими недостатками. Я не стану свидетелем собственного позора — не могу. Мне не хватит на это смелости.
  
  Простите.
  
  Серебряная Лиса пошла прочь.
  
  Краткая жизнь цветка. От семени — стебель, затем — смертоносное цветение, всё за один-единственный день. Ярко-горящий яд, губивший всех, кто подходил слишком близко.
  
  Чудовище.
  
  Духи рхиви — маленький отряд, мужчины, женщины, дети и старики в мехах и шкурах, круглые лица отполированы солнцем и ветром — смотрели вслед Серебряной Лисе. Старейшина, который говорил с ней, не двинулся с места, пока заклинательница не скрылась за выветренной грядой, а затем провёл четырьмя пальцами по глазам — жест печального расставания — и сказал:
  
  — Разведите костёр. Подготовьте лопатку ранага. Мы уже довольно прошли по этой земле, чтобы рассмотреть карту в ней.
  
  — Снова, — вздохнула старуха.
  
  Старейшина пожал плечами.
  
  — Заклинательница приказала, чтобы мы отыскали её мать.
  
  — Она просто вновь убежит от нас. Как убежала от айев. Будто заяц…
  
  — И всё равно. Заклинательница приказала. Мы положим лопатку на огонь. Мы увидим, как на ней проступит карта.
  
  — И почему на этот раз она должна стать правдивой?
  
  Старейшина медленно опустился и прижал ладонь к мягкому мху.
  
  — Почему? Прислушайся к своим чувствам, недоверчивая. Эта земля… — он улыбнулся, — …ожила.
  
  Бежит.
  
  Свободен!
  
  Верхом на душе бога, в мускулах могучего зверя. Верхом на душе…
  
  …вдруг запел от радости. Мох и лишайник под лапами, брызги недавнего дождя на шерсти. Запах богатой, щедрой жизни — мира…
  
  Бежит. Боль уже лишь блёклая память, невнятное воспоминание о клетке из костей, о растущем давлении, о нехватке воздуха.
  
  Запрокинув голову, громогласно завыл — так, что задрожало небо.
  
  Ответный вой вдали.
  
  Всё ближе и ближе.
  
  Тени — серые, бурые и чёрные движущиеся пятна в тундре — текут по холмам, ныряют в неглубокие долины, широкие морены. Айи. Родичи. Дети Баальджагг — Фандереи — призраки памяти, бывшие душами т’лан айев. Баальджагг не отпустила их, удерживала в себе, в своих снах — в безвременном мире, в который Старший бог вдохнул вечную жизнь.
  
  Айи.
  
  Их бог бросил вызов небесам своим звериным голосом, и они явились к нему.
  
  И… она.
  
  Тогг замедлил шаг, поднял голову — айи окружили его, клан за кланом, длинноногие волки тундры…
  
  Она здесь. Она пришла.
  
  Нашла его.
  
  Бежит. Уже совсем рядом. Плечом к плечу с Баальджагг, волчицей, которая так долго несла её раненую, потерянную душу. Баальджагг вернулась к своим родичам — родичам из снов.
  
  Эмоции. Безмерной глубины…
  
  И вот Фандерея бежит бок о бок с ним.
  
  Мысли зверей соприкоснулись. Лишь на миг. Больше ничего. Больше ничего и не нужно было.
  
  Вместе, касаясь друг друга плечами…
  
  Два древних волка. Бог и богиня.
  
  Он смотрел на них, не зная, кто он сам, не ведая, где он, где стал свидетелем их встречи. Смотрел и чувствовал одну лишь нежную радость.
  
  Бегут.
  
  Впереди ждут их троны.
  
  Мхиби вскинула голову, тело её одеревенело, она начала извиваться, вырываться. Хоть он и был невысоким, но сумел её удержать.
  
  — Это волки, девочка. Нам нечего бояться.
  
  «Нечего бояться». Ложь. Они охотились за мной. Находили снова и снова. Гнались за мной по этой пустой земле. А теперь, слушай, они вновь пришли. А у даруджийца нет даже ножа.
  
  — Что-то там, впереди, — пропыхтел Крупп, перехватывая её тело в неуклюжих объятиях, сгибаясь под её весом. — Легче было, — выдохнул он, — когда ты была старухой! Теперь, если б нашла в себе волю, могла бы меня повалить — нет! Сама могла бы меня нести!
  
  Волю. Нужно лишь найти в себе волю? Чтобы вырваться? Убежать?
  
  Куда бежать?
  
  — Девочка, услышь слова Круппа! Он тебя умоляет! Этот… этот мир — более не сон Круппа! Понимаешь? Он должен перейти от меня. Должен перейти к другому!
  
  Они карабкались по пологому склону.
  
  Волки выли позади — всё ближе и ближе.
  
  Брось меня.
  
  — О, дражайшая Мхиби, столь уместно названная! Ныне ты воистину — сосуд! Внутрь, в себя — прими от меня этот сон. Позволь ему наполнить твой дух. Крупп должен передать его тебе — понимаешь?
  
  Волю.
  
  Вдруг она вывернулась, ткнула локтем в живот Круппу. Тот ахнул, согнулся. Мхиби вырвалась из его объятий, вспрыгнула на ноги…
  
  Позади них — десятки тысяч волков. Ринулись к ней. Впереди — вожаки, два гигантских зверя, сиявших ослепительной силой.
  
  Мхиби вскрикнулся, развернулась.
  
  Перед ней раскинулась неглубокая долина. В ней — низкая, длинная хижина из выгнутых костей и шкур, связанных пеньковой верёвкой, вход открыт.
  
  А рядом, на холмике, стоит отряд рхиви.
  
  Мхиби, спотыкаясь, подбежала к ним.
  
  Вдруг волки оказались со всех сторон, завертелись безумным, диким колесом вокруг хижины. Не обращая внимания на рхиви. Не обращая внимания на неё.
  
  Протяжно стеная, Крупп с нескольких попыток сумел встать на ноги. Пошатываясь, подошёл к ней. Мхиби непонимающе смотрела на него.
  
  Даруджиец вытащил выцветший носовой платок из рукава и утёр пот со лба.
  
  — Ещё бы чуть-чуть ниже локтем, милая моя, и…
  
  — Что? Что происходит?
  
  Крупп замолк, огляделся.
  
  — Значит, они уже внутри.
  
  — Кто?
  
  — Как «кто»? Тогг и Фандерея, разумеется. Явились, чтобы занять Звериный трон. Точнее, в данном случае, троны.
  Конечно же, если мы войдём в хижину, мы не увидим двух волков на креслах. Одно лишь присутствие утверждает владение. Воображение Круппа рисует другие, скажем так, более прозаические картины, но лучше мы о них умолчим, верно? Теперь же, девочка, позволь Круппу отступить. Те, кто явятся к тебе теперь… что ж, это передача сна от одного к другому, и благородный Крупп ныне должен отступить на задний план.
  
  Мхиби обернулась.
  
  Старейшина рхиви обратился к ней с печальной улыбкой.
  
  — Мы просили её прийти с нами, — сказал он.
  
  Мхиби нахмурилась.
  
  — Просили кого?
  
  — Твою дочь. Этот мир — он для тебя. Более того, он и существует внутри тебя. Этим даром, этим миром — твоя дочь просит прощения.
  
  — Она с-с-сотворила его?..
  
  — Много было соучастников, все они стремились исправить постигшую тебя несправедливость. Было некое… отчаяние в тот день, когда твою дочь… создали. Человек, известный как Крупп. Старший бог К’рул. Тот, кого зовут Пран Чоль. И ты сама. И когда она собрала нас в себе — мы сами. Серебряная Лиса хотела исправить и другое — трагедию т’лан имассов и т’лан айев. Возможно, — добавил он, сотворив знак утраты, — то, чего искало её сердце, оказалось слишком огромным…
  
  — Где она? Где моя дочь?
  
  Старейшина покачал головой.
  
  — Отчаяние увело её. Прочь.
  
  Мхиби замолчала. За мной охотились. Вы охотились за мной. И волки.
  Она посмотрела вниз, медленно подняла молодые руки. Значит, это на самом деле?
  Мхиби медленно повернулась, посмотрела в глаза Круппу.
  
  Даруджиец улыбнулся.
  
  Старуха…
  
  — Я проснусь?
  
  Крупп покачал головой.
  
  — Та женщина ныне спит вечным сном, девочка. Зачарованная, защищённая. Дочь твоя говорила с Худом. Они заключили договор. Она полагает, что, потеряв т’лан имассов, нарушила его. Но нельзя не заметить, что есть иные грани у такой… развязки. Крупп сохраняет веру.
  
  Договор. Свобода для т’лан имассов. Конец. Их души… перешли бы к Худу.
  
  Нижние духи — она их потеряла? Потеряла т’лан имассов?
  
  — Худ не потерпит…
  
  — Ах, почему же? Отчего не потерпит, дорогая моя? Если уж Владыка Смерти лишён терпения, то Крупп может станцевать на островерхой голове Колла! А это явно и очевидно не так. Ты не вернёшься
  в то старое тело.
  
  Мхиби вновь взглянула на духов рхиви.
  
  — Я состарюсь здесь? Рано или поздно вновь стану…
  
  Старейшина пожал плечами.
  
  — Не знаю, но сомневаюсь. Ты — сосуд. Ты — Мхиби.
  
  Мхиби… Ох, Серебряная Лиса. Доченька. Почему же ты не здесь? Почему я не могу взглянуть тебе в глаза? И тоже попросить прощения.
  Она глубоко вздохнула, почувствовала сладкий запах жизни в прохладном, влажном воздухе. Так легко принять в себя этот мир.
  Она сняла первый медный браслет, протянула его рхиви.
  
  — Это ведь ваше, как я понимаю.
  
  Старейшина улыбнулся.
  
  — Его сила хорошо тебе послужила?
  
  Она кивнула.
  
  — Безмерно…
  
  В её сознании возникло присутствие.
  
  — Мхиби
  …
  
  Тогг, рокочущая сила, воля самой зимы.
  
  — Мы живём в этом владении, в мире Звериных тронов, но ты — его госпожа. Со мной здесь друг. Смертный дух. Драгоценный дух. Я хочу отпустить его. Мы хотим отпустить его. Из этого мира. Ты дашь нам…
  
  — Да. Отпустите его.
  
  Благословение. Лишённый бога, он не мог его дать. В истинной форме.
  
  Но он не понимал собственной огромной вместимости, способности смертной души принять в себя страдания десятков тысяч, великого множества тех, что прожили с чувством боли и утраты почти три сотни тысяч лет.
  
  Он видел лица, бесчисленные лица. Усохшие, глаза — лишь тёмные впадины. Сухая, изорванная кожа. Видел кости, поблёскивавшие между слоёв похожих на древесные корни сухожилий и мускулов. Видел руки — расколотые, разбитые, пустые, — но пальцы по-прежнему сжимали призрачные мечи.
  
  Он стоял на коленях, смотрел на ряды т’лан имассов. Шёл дождь, немолчный ливень, в котором раздавались глухие стоны, скрежет из трещин во тьме над головой.
  
  Он взглянул на имассов — неподвижных, склонивших головы.
  
  Но всё равно видел лица. Каждое. Каждое лицо.
  
  Я принял вашу боль.
  
  Головы медленно поднялись.
  
  Он почувствовал их, почувствовал, как их наполнила внезапная лёгкость. Я сделал всё, на что способен. Да, этого недостаточно, я знаю. Но… Я принял ваши страдания
  …
  
  — Ты принял наши страдания, смертный.
  
  В себя…
  
  — Мы не понимаем, как.
  
  И теперь я покину вас…
  
  — Мы не понимаем… почему.
  
  Ибо всё это не способна вынести моя плоть…
  
  — Мы не можем дать ответ на твой дар.
  
  Я заберу с собой.
  
  — Пожалуйста, смертный…
  
  Как-то.
  
  — Назови причину. Пожалуйста. Почему ты так облагодетельствовал нас…
  
  Я…
  
  — Смертный?
  
  Прошу прощения, господа. Вы хотите узнать меня. Я… смертный, как вы и сказали. Человек, рождённый три десятилетия назад в городе Эрин. Моё родовое имя, прежде чем я отказался от него, вступив в Устав Фэнера, было Отанталиан. Мой отец был суровым, справедливым человеком. Моя мать улыбнулась лишь раз за все годы, что я её помню. В тот миг, когда я уехал. И всё же я помню эту улыбку. Теперь я думаю, что мой отец обнимал, чтобы завладеть. Что она была пленницей. Теперь я думаю, что её улыбку вызвал мой побег. Теперь я думаю, что, уходя, я забрал с собой часть её. То, что заслуживало освобождения.
  
  Устав Фэнера. В Уставе… сам не знаю, может быть, в нём я нашёл себе лишь новую тюрьму?
  
  — Она свободна в тебе, смертный.
  
  Это было бы… хорошо.
  
  — Мы не солгали бы тебе, Итковиан Отанталиан. Она свободна. И по-прежнему улыбается. Ты рассказал нам, кем был. Но мы всё ещё не понимаем твоей… щедрости. Твоего сострадания. И вот — спрашиваем вновь. Почему ты сделал это для нас?
  
  Господа, вы говорите о сострадании. Теперь я понимаю кое-что о сострадании. Изволите выслушать?
  
  — Говори, смертный.
  
  Мы, люди, не понимаем сострадания. Во всякий миг своей жизни мы предаём его. Да, мы знаем его ценность, но даже зная, мы даём ему цену, а потому бережём его, не раздаём, думаем, что его следует заслужить. Т’лан имассы. Сострадание бесценно в самом истинном смысле этого слова. Его следует раздавать даром. Всем и каждому.
  
  — Мы не понимаем, но как следует обдумаем твои слова.
  
  Похоже, всегда остаётся работа.
  
  — Ты не ответил на наш вопрос…
  
  Да.
  
  — Почему?
  
  Под дождём, в сгущавшейся тьме, все лица обратились к Итковиану, а он замкнулся, сжался вокруг всего, что держал в себе, закрылся, затем отступил.
  
  Отступил.
  
  Потому что. Я был Кованым щитом. Но теперь…
  
  Я закончил.
  
  И под проливным дождём Лунного Семени он умер.
  
  Посреди бескрайней, возрождённой тундры, объятой сладким дыханием весны, Серебряная Лиса подняла взгляд.
  
  Перед ней стояли два т’лан имасса. Одна была пронзена мечами. Другой — так изломан, что едва мог стоять.
  
  За ними — неподвижные, безмолвные т’лан айи.
  
  Серебряная Лиса хотела отвернуться.
  
  — Нет. Ты не уйдёшь.
  
  Серебряная Лиса гневно воззрилась на искалеченного воина.
  
  — Как ты смеешь меня мучить? — прошипела она.
  
  Т’лан имасс пошатнулся перед лицом её ярости, затем выровнялся.
  
  — Я — Онос Т’лэнн, Первый Меч. Ты — Призывательница. Ты меня выслушаешь.
  
  Серебряная Лиса долго молчала, затем кивнула.
  
  — Хорошо. Говори.
  
  — Освободи т’лан айев.
  
  — Они отреклись от меня…
  
  — Ныне они стоят перед тобой. Они пришли. Их духи ждут их. Они вновь станут смертными в этом мире, который ты сотворила. Смертными, не заблудшими в снах, Призывательница. Смертными. Дай им этот дар. Сейчас.
  
  Дай им этот дар…
  
  — И этого они хотят?
  
  — Да. Коснись их — и узнаешь, что это правда.
  
  Нет, хватит боли.
  Она воздела руки, зачерпнула силу Телланна, закрыла глаза. Слишком долго они были скованы. Слишком долго эти создания несли бремя верности…
  
  …и освободила их от власти Обряда. Это потребовало от неё такого ничтожного усилия, что Серебряная Лиса испугалась. Так просто — отпустить. Вновь отпустить на свободу
  .
  
  Она открыла глаза. Неупокоенные волки исчезли.
  
  Но не погрузились в небытие. Она знала, что их души воссоединились с плотью и костями. Айи перестали быть вымершим видом. По крайней мере, в этом мире с его богами-волками. Она ведь была заклинательницей костей. И могла наделять подобными дарами. Нет, это не дары. Это — то, ради чего меня создали. Моя цель. Моя единственная цель
  .
  
  Кости Оноса Т’лэнна скрипнули, когда он медленно осмотрелся по сторонам, разглядывая опустевшую равнину. Плечи его поникли.
  
  — Призывательница. Спасибо. Древняя несправедливость исправлена.
  
  Серебряная Лиса внимательно посмотрела на Первого Меча.
  
  — Чего ещё ты от меня хочешь?
  
  — Та, что стоит рядом со мной, — Ланас Тог. Они приведёт тебя обратно к т’лан имассам. Следует обменяться словами.
  
  — Хорошо.
  
  Онос Т’лэнн не шевельнулся.
  
  Серебряная Лиса нахмурилась.
  
  — Чего же ты ждёшь?
  
  Ещё некоторое время он не двигался, затем медленно обнажил свой кремнёвый меч.
  
  — Себя, — проскрежетал воин, подняв меч…
  
  …а затем отпустил его. Клинок упал к его ногам.
  
  Серебряная Лиса хмуро посмотрела на оружие, гадая о значении этого жеста — со стороны воителя, которого называли Первым Мечом.
  
  Понимание вдруг затопило её, глаза широко распахнулись.
  
  Ради этого, в конечном итоге, меня и создали
  …
  
  — Время пришло.
  
  Колл вздрогнул. Он задремал.
  
  — Что? Какое время?
  
  Мурильо метнулся к Мхиби.
  
  Рыцарь Смерти продолжил:
  
  — Она готова к погребению. Мой Повелитель поклялся вечно защищать её.
  
  Старший бог, К’рул, разглядывал огромного, неупокоенного воина.
  
  — Я по-прежнему в замешательстве. Нет, я поражён. С каких это пор Худ стал щедрым и великодушным богом?
  
  Рыцарь медленно обернулся к К’рулу.
  
  — Мой Повелитель всегда щедр и великодушен.
  
  — Она ещё жива, — заявил Мурильо. Он выпрямился и встал между Мхиби и Рыцарем Смерти. — Время не
  пришло.
  
  — Это не похороны, — сказал ему К’рул. — Мхиби теперь спит, и будет спать вечно. Она спит, чтобы видеть сон. А внутри её сна, Мурильо, живёт целый мир.
  
  — Как Огнь? — спросил Колл.
  
  Старший бог улыбнулся в ответ.
  
  — Погодите-ка! — рявкнул Мурильо. — Да сколько ж вообще спящих старушек?
  
  — Её нужно упокоить, — пробасил Рыцарь Смерти.
  
  Колл шагнул вперёд, положил ладонь на плечо Мурильо.
  
  — Ладно, давай сделаем так, чтоб ей там было удобно — меховые шкуры, одеяла…
  
  Мурильо задрожал под рукой Колла.
  
  — Вот просто так? — Он утёр глаза. — Мы её… просто бросим? Здесь, в могиле?
  
  — Помоги мне с постелью, друг, — проговорил Колл.
  
  — В этом нет нужды, — сказал Рыцарь. — Она ничего не почувствует.
  
  — Не в этом дело, — вздохнул Колл. Он хотел добавить что-то ещё, но увидел, что Рат’Фандерея и Рат’Тогг сняли маски. Бледные, морщинистые лица, из-под прикрытых век льются слёзы. — Что это с ними? — встревоженно спросил Колл.
  
  — Их боги наконец нашли друг друга, Колл. В мире-сне Мхиби, где теперь стоят Звериные троны. Ты видишь не горе, но радость.
  
  Через некоторое время Колл хмыкнул.
  
  — Ладно, за работу, Мурильо. А потом пойдём домой.
  
  — Я всё равно хочу знать, что́ это за история со старушками, которые за просто так творят миры во сне!
  
  Путь вспыхнул, три фигуры вывалились из портала, подняв тучу серой пыли.
  
  Паран откатился в сторону от Быстрого Бена и Провидца, те продолжали бороться, вокруг них гудели чары. Когда капитан обнажил меч, он услышал вскрик яггута. Чёрная паутина взметнулась, туго оплела отчаянно сопротивлявшегося Провидца.
  
  Задыхаясь, Быстрый Бен оттолкнулся от яггута ногами, сжимая в руках Финнэст.
  
  На груди Провидца скорчилась маленькая фигурка из веток и пучков травы, она злорадно хихикала.
  
  — Да кто это, Худово…
  
  С шипящим рычанием из портала вырвалась массивная чёрная тень. Паран вскрикнул, развернулся, отчаянно взмахнул мечом.
  
  Клинок впился в мышцы, затем в кость.
  
  Что-то — лапа — ударило Парана в грудь так, что капитан упал навзничь.
  
  — Стой, треклятая кошка!
  
  Неистовый вопль Быстрого Бена завершился чародейским взрывом, который заставил пантеру взвыть от боли.
  
  — Вставай, Паран! — прохрипел чародей. — Я выдохся.
  
  «Вставай»? Боги, да у меня, наверное, все кости переломаны, а он хочет, чтобы я встал.
  Каким-то чудом капитан поднялся на ноги, зашатался, вновь оказавшись перед чёрным зверем.
  
  Пантера припала к земле в шести шагах от него, хвост бил по бокам, пылавшие, словно уголья, глаза уставились на Парана. Она оскалила клыки в беззвучном рычании.
  
  Где-то внутри капитана родилось ответное ворчание. Более глубокое, чем могло бы произвести человеческое горло. Звериная сила потекла в его тело, похитила само ощущение тела — единственное, что Паран понял, — он вдруг оказался на одном уровне с глазами гигантской пантеры.
  
  Позади раздался хриплый шёпот Быстрого Бена:
  
  — Нижняя Бездна!..
  
  Пантера прижала уши, она явно колебалась.
  
  Да что же, Худово семя, они оба видят?
  
  — Заклинательница! — рявкнул Быстрый Бен. — Стой. Оглянись вокруг — видишь, где мы? Мы не враги тебе — мы желаем того же, чего и ты. Здесь. Сейчас.
  
  Пантера приблизилась ещё на шаг, и Паран заметил, как она напряглась для прыжка.
  
  — Одной мести мало! — закричал чародей.
  
  Гигантская чёрная кошка вздрогнула. В следующий миг Паран заметил, как мускулы её расслабились, а затем вся пантера замерцала, изменила форму — и вот перед ними уже стояла невысокая, смуглая, коренастая женщина. На правом плече у неё зияла глубокая рана, кровь свободно стекала по руке, капала с пальцев на пыльную землю. Чёрные, неимоверно красивые глаза холодно рассматривали Парана.
  
  Капитан медленно вздохнул, почувствовал, как что-то опускается в нём — вновь почувствовал собственное тело, ноги дрожали, рукоять меча в ладони стала липкой от пота.
  
  — Кто ты? — спросила она.
  
  Капитан пожал плечами.
  
  Женщина отвела взгляд, посмотрела ему за плечо.
  
  — Морн, — сказал она.
  
  Паран медленно повернулся.
  
  Разрыв он ощутил, словно физический удар в сердце. Язва в воздухе, почти над самой изломанной крышей заброшенной башни. Рана, истекающая болью — такой болью… вечной — нижние боги, там внутри душа. Ребёнок. В ловушке. Закрывает эту рану. Я помню эту девочку — ребёнка из снов
  …
  
  Быстрый Бен поднялся на ноги и теперь смотрел сверху вниз на спелёнатого магией Провидца, на груди которого восседало чучелко.
  
  Исполненные ужаса нечеловеческие глаза яггута встретили взгляд чародея.
  
  Тот улыбнулся.
  
  — Мы с тобой, Провидец, сейчас договоримся. — Бен по-прежнему держал в руке Финнэст, а теперь медленно поднял его. — Могущество Матроны… скрыто в этом яйце. Правильно? Сила, не способная себя осознать, но всё равно живая. Вырванная из тела, в котором прежде обитала, она, по-видимому, не чувствует боли. Она просто существует здесь, в Финнэсте, и всякий может ею воспользоваться. Кто угодно.
  
  — Нет! — прохрипел яггут, глаза его расширились от ужаса. — Финнэст аспектирован на меня. На меня одного. Ты — глупый…
  
  — Довольно оскорблений, Провидец. Хочешь услышать моё предложение? Или Парану просто отойти и оставить тебя в нежных когтях заклинательницы?
  
  Тёмноволосая женщина подошла ближе.
  
  — Что ты задумал, чародей?
  
  Быстрый Бен покосился на неё.
  
  — Договор, заклинательница, — такой, чтобы все оказались в выигрыше.
  
  Она презрительно усмехнулась.
  
  — Никто не оказывается в выигрыше. Никогда. Оставь его мне.
  
  — Обет Т’лана столько для тебя значит? Не думаю. Ты из плоти и крови, значит, не принимала участия в Обряде.
  
  — Я не давала никаких обетов, — ответила она. — Сейчас я действую ради своего брата.
  
  — Брата? — переспросил Паран, вкладывая меч в ножны.
  
  — Оноса Т’лэнна. Который знал некоего смертного и назвал его родичем.
  
  — Думаю, это честь… редкая, — признал Паран, — но при чём тут Провидец?
  
  Она посмотрела на связанного яггута.
  
  — В отмщение за смерть Тока Младшего, брата Оноса Т’лэнна, я должна убить тебя, Провидец.
  
  Паран выпучил глаза, он не мог поверить, что услышал именно это имя.
  
  Яггут в ответ лишь оскалил нижние клыки. Затем сказал:
  
  — Тебе следовало убить нас ещё тогда. Да! Я тебя помню. Помню твою ложь!
  
  — Ток Младший? — переспросил Быстрый Бен. — Из Войска Однорукого? Но…
  
  — Он пропал, — сказал Паран. — Локон бросил его в портал на Путь Хаоса.
  
  Чародей нахмурился.
  
  — И оттуда он угодил в лапы Провидцу? Это как-то не очень…
  
  — Он появился здесь, — вклинилась женщина. — В Морне. Провидец перехватил его по пути на север, когда Ток пытался вернуться к своим, и в дороге человек какое-то время был спутником Оноса Т’лэнна. Провидец пытал этого смертного, уничтожил его.
  
  — Ток умер? — спросил Паран, в мыслях его царил полный беспорядок.
  
  — Да, я видела его тело. А теперь я верну этому яггуту боль — сполна.
  
  — А ты этого ещё не сделала? — прошипел яггут.
  
  Лицо заклинательницы окаменело.
  
  — Постойте, — сказал Быстрый Бен, глядя теперь на обоих — женщину и Парана. — Послушайте меня. Пожалуйста. Я тоже знал Тока, и я тоже скорблю. Но это ничего не изменит — здесь и сейчас. — Он вновь обратился к Провидцу. — Она ведь по-прежнему там, ты знаешь.
  
  Яггут вздрогнул, глаза его испуганно распахнулись.
  
  — Ты этого не понял? Матрона могла забрать только одного. Тебя.
  
  — Нет…
  
  — Твоя сестра всё ещё там. Её душа закрывает рану. Так Пути лечатся, чтобы не перетекать друг в друга. В первый раз это место заняла Матрона — к’чейн че’малле. Пришло время отправить её обратно, Провидец. Худ знает, что сделает этот Финнэст — когда ты его освободишь, когда пошлёшь его в Разрыв…
  
  Яггут через силу улыбнулся.
  
  — Осободить мою сестру? Для чего? Глупец! Ты — слепой, бестолковый глупец. Спроси заклинательницу — сколько моя сестра проживёт в этом мире? Теперь т’лан имассы начнут за нами охотиться всерьёз. Ну освобожу я сестру — и что? Краткая жизнь — бесконечное бегство… я помню его, смертный. Я помню!
  Бегство. Никогда не выспишься. Мама несёт нас, оступается в грязи… — Он чуть шевельнул головой. — И как же хорошо я помню тебя,
  заклинательница! Ты бросила нас в эту рану… ты…
  
  — Я ошиблась, — сказала женщина. — Я думала… я верила, что это портал в Омтоз Феллак.
  
  — Лжёшь! Может, ты из плоти и крови, но в ненависти к яггутам ты ничем не отличаешься от своих неупокоенных родичей. Нет, ты просто придумала для нас ещё более ужасную судьбу.
  
  — Нет. Я думала, что спасаю вас.
  
  — И так и не узнала правды? Так никогда и не поняла?
  
  Паран заметил, как женщина замкнулась, глаза стали невыразительными.
  
  — Я не нашла способа исправить то, что сделала.
  
  — Трусиха! — взвизгнул яггут.
  
  — Хватит! — вмешался Быстрый Бен. — Теперь мы можем всё исправить. Верни Матрону в рану, Провидец. Освободи сестру.
  
  — Зачем? Для чего? Чтобы увидеть, как нас обоих порежут на части т’лан имассы?
  
  — Он прав, — сказала женщина. — Даже это, яггут, лучше, чем вечная боль, которую испытывает сейчас твоя сестра.
  
  — Нужно только подождать. Однажды, — прошептал Провидец, — какой-нибудь дурак придёт сюда, разнюхает, потянется к порталу…
  
  — И совершит обмен? Освободит твою сестру?
  
  — Да! И этого не увидят, не узнают т’лан имассы! Они никогда…
  
  — Маленькая девочка, — проговорил Быстрый Бен. — Одна. В пустоши. У меня есть идея получше.
  
  Яггут оскалил зубы в беззвучном рычании.
  
  Чародей медленно опустился на корточки рядом с Провидцем.
  
  — Омтоз Феллак. Твой Путь в осаде, верно? Т’лан имассы давным-давно пробили его защиту. И теперь, где бы его ни открыли, они об этом узнают. Узнают, где, и придут туда…
  
  Яггут молча смотрел на мага. Быстрый Бен вздохнул.
  
  — Штука в том, Провидец, что я нашёл для него место. Такое, где можно… скрыться. Там т’лан имассы не смогут его почувствовать. Омтоз Феллак может выжить, Провидец, во всей своей мощи. Выжить и исцелиться
  .
  
  — Лжёшь!
  
  Чучелко на груди Провидца заговорило:
  
  — Слушай этого чародея, яггут. Он предлагает тебе милость, которой ты не заслуживаешь.
  
  Паран откашлялся и сказал:
  
  — Провидец. Ты знал, что тобой манипулируют? Твоя сила — это был не Омтоз Феллак, верно?
  
  — Я, — проскрежетал яггут, — использовал всё, что мог найти.
  
  — Да, Путь Хаоса. Где заключён раненый бог, Скованный, создание неимоверной мощи, страдающее от боли, существо, которое стремится уничтожить этот мир — все Пути, включая Омтоз Феллак. Ему плевать на твои желания, Провидец, он использовал
  тебя. Хуже того, яд его души — он говорил… через тебя. Упивался болью и страданиями… через тебя.
  С каких пор яггутам стало интересно одно лишь разрушение? Даже Тираны не правили с такой жестокостью, как ты. Скажи мне, Провидец, ты по-прежнему чувствуешь внутри такое же зло? Ты по-прежнему радуешься мысли о том, чтобы принести другим боль?
  
  Долгое время яггут молчал.
  
  О боги, надеюсь, ты прав, Быстрый Бен. Надеюсь, безумие этого Провидца принадлежало не ему. Что оно теперь ушло — вырвалось…
  
  — Я себя чувствую… — прохрипел яггут, — опустошённым
  . Но с чего мне вам верить?
  
  Паран посмотрел на яггута, затем сказал:
  
  — Отпусти его, Бен.
  
  — Ну-ка погоди…
  
  — Освободи его. Нельзя вести переговоры с пленником и ждать, что он поверит хоть одному твоему слову. Провидец, то место, о котором говорил Быстрый Бен, — никто, никто
  не сумеет там тобой манипулировать. И наверное, важнее то, что оттуда ты сможешь заставить, чтобы Скованный дорого заплатил за своё безрассудство. И наконец, у тебя будет сестра — ещё ребёнок — которой потребуется исцеление. Провидец, ей будешь нужен ты
  .
  
  — Ты слишком много ставишь на то, что этот яггут ещё сохранил крохи чести и способность к состраданию, — заявила заклинательница. — Учитывая, всё, что он совершил — по своей воле или нет, — он изуродует душу этого ребёнка, как был изуродован сам.
  
  Паран пожал плечами.
  
  — Тогда ей повезло, потому что они с братом не будут там совсем одни.
  
  Провидец подозрительно прищурился.
  
  — Не одни?
  
  — Освободи его, Быстрый Бен.
  
  Чародей вздохнул, затем обратился к чучелку, которое сидело на груди яггута:
  
  — Отпусти его, Таламандас.
  
  — Скорее всего, мы об этом пожалеем, — ответила фигурка, слезая.
  
  Чародейская паутина мигнула, затем исчезла. Провидец поднялся на ноги. Затем замялся, глядя на Финнэст в руках Быстрого Бена.
  
  — А это место, — наконец прошептал он, переводя взгляд на Парана, — оно далеко?
  
  Яггутская девочка, совсем ещё маленькая, шагнула из разрыва Пути, будто заблудилась. Шла неуверенно, сложив ручки на подоле так, как научила мама. Эта крохотная деталь придавала ей ауру такого трогательного достоинства, что у Парана на глаза навернулись слёзы.
  
  — Что она помнит? — прошептала Килава.
  
  — Надеюсь, ничего, — ответил Быстрый Бен. — Мы с Таламандасом, кхм, поработали над этим.
  
  Внимание Парана привлёк тихий возглас Провидца. Яггут дрожал, неотрывно глядя на подходившую всё ближе девочку: она уже увидела их, но явно искала кого-то другого и замедлила шаг.
  
  — Иди к ней, — сказал Провидцу Паран.
  
  — Она помнит… брата
  …
  
  — А найдёт дядюшку.
  
  Тот всё ещё колебался.
  
  — Мы, яггуты, не славимся… привязанностью к своим кровным родичам…
  
  Паран поморщился.
  
  — Как будто люди славятся. Не только для тебя такие вещи — мука. Тебе многое предстоит исправить, починить, Паннион, начиная с собственной души, с того, что́ ты сделал. И в этом пусть ребёнок — твоя сестра — станет тебе проводником. Иди, чтоб тебя! Вы нужны друг другу.
  
  Он неуверенно шагнул вперёд, затем вновь остановился, обернулся, чтобы взглянуть в глаза Парану.
  
  — Человек. То, что я сделал с твоим другом, Током Младшим… Теперь я сожалею об этом. — Яггут перевёл взгляд на Килаву. — Ты сказала, что у тебя есть родич, заклинательница. Брат.
  
  Та покачала головой, будто в ответ на незаданный вопрос.
  
  — Он — т’лан имасс. Часть Обряда.
  
  — Значит, тебя тоже ждёт долгая дорога.
  
  Килава вскинула голову.
  
  — Дорога?
  
  — К искуплению, заклинательница. Знай, что я не могу тебя простить. Пока не могу.
  
  — Я тебя тоже.
  
  Яггут кивнул.
  
  — Нам обоим предстоит многому научиться.
  
  С этими словами он вновь повернулся. Выпрямив спину, зашагал к сестре.
  
  Та сразу узнала сородича, и она ещё не лишилась любви, потребности в родне. Прежде чем Паннион поднял руки к ней навстречу, девочка распахнула ему свои объятия.
  
  По стенам бесконечных пещер пробегали волны, сверху стекала водянистая грязь. Паран ошеломлённо глазел на ближайшего великана, который подпирал руками, утыканными алмазами, потолок. Он словно таял на глазах. Инфекция в теле Огни была явно заметна — воспалённые полосы расходились от одной точки прямо над ними.
  
  Великан был не одинок — по всей длине гигантской пещеры, куда ни падал взгляд, возвышались такие же громадные, похожие на детей служители. Если они и заметили появление чужаков, то не подали виду.
  
  — Она спит, — прошептала Килава, — чтобы видеть сон.
  
  Быстрый Бен бросил на неё острый взгляд, но промолчал. Чародей, похоже, чего-то ждал. Паран посмотрел на чучелко, Таламандаса.
  
  — Ты ведь был когда-то баргастом, не так ли?
  
  — Я и по сей день баргаст, Господин Колоды. Мои новорождённые боги — со мной.
  
  На самом деле в тебе куда больше силы Худа, чем твоих баргастских богов.
  Но капитан просто кивнул.
  
  — Это ты позволил Быстрому Бену использовать Пути.
  
  — Да. Но я — нечто намного большее.
  
  — Не сомневаюсь.
  
  — Вот она! — с облегчением объявил Быстрый Бен.
  
  Паран обернулся и увидел фигуру, которая ковыляла по длинному, извилистому тоннелю. Старуха в лохмотьях опиралась на два кривых костыля.
  
  — Добро пожаловать! — окликнул её Быстрый Бен. — Я не был уверен…
  
  — Молодёжь совсем веру потеряла, и ты, Пустынный Змей, не исключение! — Она перенесла вес на один костыль, а свободную руку запустила в складки плаща. Порывшись, она извлекла небольшой камешек. — Ты ведь мне его оставил, да? Призыв твой услышали, чародей. Ладно, где уж эти ваши зловещие яггуты? Ага — ещё и заклинательница-одиночница здесь. Вот так удивительная компания — чудна́я, должно быть, история свела вас всех вместе! Нет, рассказывать не надо, не настолько мне любопытно. — Старуха остановилась перед Провидцем, и некоторое время разглядывала девочку у него на руках, прежде чем перевести острый взгляд на самого яггута. — Я — старая женщина, — прошептала она. — Старая женщина, которую Спящая богиня избрала, чтобы помочь тебе заботиться о сестре. Но прежде ты должен открыть свой Путь. Холодом ты будешь бороться с этой заразой. Холодом ты замедлишь разрушение, придашь твёрдость легиону служителей. Омтоз Феллак, яггут. Освободи его. Здесь. Сейчас тебя обнимет Огнь.
  
  Паран поморщился.
  
  — Неудачный выбор слов.
  
  Старая ведьма захихикала.
  
  — Но слова-то зато он поймёт, а?
  
  — Если только ты не собираешься его убить.
  
  — Не будь педантом, солдат. Яггут, открывай свой Путь!
  
  Провидец кивнул, распахнул Омтоз Феллак. Воздух стал вдруг очень холодным, заполнился изморозью и ледяным туманом. Быстрый Бен ухмылялся.
  
  — Ну что, холодно тебе, ведьма?
  
  Та вновь захихикала.
  
  — Я сразу поняла, что ты не дурак, Змей Пустыни.
  
  — Честно говоря, это Парану надо сказать спасибо, он подал мне идею. В ту ночь, когда я встретился с Увечным богом. Ну и твои намёки на холод.
  
  Ведьма повернулась и сурово воззрилась на Килаву.
  
  — Заклинательница, — проскрежетала старуха. — Запомни мои слова хорошенько — этот Путь не должны штурмовать ни ты, ни твои родичи. Ты никому не расскажешь об этом, последнем явлении Омтоз Феллака.
  
  — Я тебя поняла, ведьма. Здесь, похоже, начинается и мой путь к искуплению. Я уже столько раз отрекалась от своей родни, что безболезненно сделаю это снова. — Килава повернулась к Быстрому Бену. — Теперь, чародей, я хочу уйти. Ты выведешь нас отсюда?
  
  — Нет, лучше пусть Господин Колоды нас уведёт — так следов не останется.
  
  Паран заморгал.
  
  — Я?
  
  — Сотвори карту, капитан. Перед мысленным взором.
  
  — Карту? Какую?
  
  Чародей пожал плечами.
  
  — Придумай что-нибудь.
  
  Солдаты отнесли три тела в сторону, укрыли их армейскими плащами. Остряк увидел, что там же, спиной к нему, стоит Корлат.
  
  Даруджиец застыл у ближнего к торговому тракту склона, под которым лежал Итковиан. Неподвижный, почти потерявшийся вдали.
  
  Т’лан имассы исчезли.
  
  Выжившие «Серые мечи» медленно приближались к Итковиану — все спешились, за исключением одноглазого Анастера, который сидел на своей ломовой лошади, равнодушный ко всему, включая гигантскую летающую гору в небе над северной грядой и мрачную тень Лунного Семени, укрывшую парковый лес.
  
  На вершине холма, лицом к городу, стоял Каладан Бруд, по правую руку от него возвышался Хумбролл Тор, по левую — Хетан и Кафал.
  
  Остряк видел, как неровной шеренгой выходят из северных ворот выжившие солдаты Дуджека. Их осталось совсем немного. В Коралл заезжали пустые повозки рхиви, чтобы вернуться под бременем тел. До заката оставалось меньше колокола — впереди ждала долгая ночь.
  
  К основанию холма подошла группа малазанских офицеров во главе с Дуджеком. Среди них — провидомин, который представлял капитулировавшую армию Домина.
  
  Остряк подошёл ближе к Бруду и баргастам.
  
  Первый Кулак уже знал — Остряк сразу это понял по тому, как Дуджек сгорбился, как раз за разом проводил единственной рукой по вытянувшемуся лицу. Дух его был явно и непоправимо сломлен.
  
  Справа от Бруда открылся портал. Из него вышли полдюжины малазанцев во главе с Артантосом. Лица — мрачные, но форма — яркая и чистая.
  
  — Смертный меч?
  
  Остряк обернулся. Перед даруджийцем стояла одна из старших женщин в Легионе.
  
  — Да?
  
  — Мы хотим поднять Детское знамя, Смертный меч.
  
  — Не здесь.
  
  — Господин?
  
  Остряк указал на поле перед воротами.
  
  — Там, среди наших павших.
  
  — Господин, это же внутри тьмы.
  
  Даруджиец кивнул.
  
  — Верно. Там и поднимите.
  
  — Будет исполнено, господин.
  
  — И хватит тут сыпать этими «господинами» да «смертными мечами». Меня зовут Остряк. Я — охранник караванов, временно безработный.
  
  — Господин, ты же Смертный меч Трейка!..
  
  Его глаза сузились. Её взгляд метнулся к полю у ворот.
  
  — Этот титул оплачен кровью, господин.
  
  Остряк вздрогнул, отвёл глаза и долго молчал. Затем кивнул.
  
  — Ладно. Но учти, я не солдат. Ненавижу войну. Ненавижу убийство.
  
  И очень хочу больше никогда в жизни не видеть поля боя
  .
  
  Женщина лишь пожала плечами и отправилась обратно к своему крошечному взводу.
  
  Остряк снова посмотрел на группу малазанских послов.
  
  Артантос — Тайшренн — представлял гостей. Полномочный посол Араган — высокий, покрытый боевыми шрамами мужчина, как будто страдавший от головной боли — явился сюда, чтобы говорить от имени императрицы Ласиин на переговорах о дальнейшей судьбе Чёрного Коралла. С ним было несколько прихлебателей.
  
  Бруд ответил, что формальные переговоры придётся отложить до прибытия Аномандра Рейка, которое ожидается в самом скором времени.
  
  Взгляд Остряка вернулся к Дуджеку, который как раз подошёл со своими офицерами. Первый Кулак не сводил глаз с Корлат, которая стояла у трёх укрытых тел, что лежали в траве. Дождь не ослабевал, зловонный дым пожарищ тяжёлой пеленой висел в воздухе.
  
  О да, день этот кончается пеплом и дождём.
  
  Пеплом и дождём.
  
  Бег, память о славе и радости. Он держался за это чувство, этот побег от боли, из темницы костей, из огромных лап — влажных, чешуйчатых, из подвала без ветра, без света, без тепла.
  
  От холодного мяса. Бледного, варёного. Чёрного, зажаренного. От бесчувственных, бесформенных пальцев, которыми засовывал кусочки в рот, жевал и чувствовал вкус собственной крови. От жёсткого, холодного камня, покрытого патиной человеческих испражнений.
  
  От изуродованной, осквернённой плоти, зловония грязного тела…
  
  Бег…
  
  Взрыв боли, он угас так же быстро, как вспыхнул. Кровь в жилах. Неровное дыхание — но глубокое, здоровые лёгкие.
  
  Он открыл единственный глаз.
  
  Ток огляделся. Он сидел на крепкой ломовой лошади. Солдаты в серых плащах окружили его, смотрели из-под видавших не одну битву шлемов.
  
  Я… я же… целый.
  
  Здоровый.
  
  Я…
  
  Вперёд шагнула женщина в полном доспехе.
  
  — Вы оставите теперь своего бога, сударь?
  
  Моего бога? В одеянии из мёртвой плоти жестокая яггутская душа — нет, это не бог. Провидец. Перепуганный. Опалённый предательством.
  
  Мой бог?
  
  Бег. Свобода. Зверь.
  
  Волк.
  
  Тогг.
  
  Мой тёзка…
  
  — Он спас вас, сударь, но ничего не требует взамен. Мы знаем, что ваша душа бежала с богами-волками. Но теперь вы снова в смертном мире. Тело, в котором вы ныне оказались, благословлено. Оно теперь ваше. Однако, сударь, вы должны сделать выбор. Вы оставите своих богов?
  
  Ток посмотрел на свои руки, мускулы на бёдрах. Длиннопалые руки. Потрогал лицо. Свежий шрам на месте того же глаза. Ерунда. К этому он уже привык. Молодое тело — моложе, чем прежнее.
  
  Он вновь посмотрел на женщину, затем на кольцо солдат.
  
  — Нет, — сказал Ток.
  
  Солдаты опустились на одно колено, склонили головы. Женщина улыбнулась.
  
  — Ваш отряд приветствует вас, Смертный меч Тогга и Фандереи.
  
  Смертный меч.
  
  Значит, я побегу снова…
  
  На Пути Телланн Ланас Тог подвела Серебряную Лису к краю широкой долины. Её заполонили собравшиеся кланы т’лан имассов. Стояли неподвижно…
  
  Но стали другими.
  
  Будто сбросили бремя?
  
  Боль и сожаление наполнили её. Я подвела вас всех… и во всём
  …
  
  Пран Чоль шагнул вперёд. Неупокоенный заклинатель костей склонил голову в знак приветствия.
  
  — Призывательница.
  
  Серебряная Лиса поняла, что дрожит.
  
  — Можешь ты простить меня, Пран Чоль?
  
  — Простить? Тут нечего прощать, Призывательница.
  
  — Я никогда бы не стала отказывать вам окончательно, лишь ненадолго — пока… пока…
  
  — Мы понимаем. Не нужно плакать. Ни из-за нас, ни из-за себя.
  
  — Я… я освобожу вас сейчас, как уже освободила т’лан айев — я сниму с вас Обет, Пран Чоль, чтобы освободить… через Врата Худа, как вы и хотели.
  
  — Нет, Призывательница.
  
  Она молча, потрясённо смотрела на Пран Чоля.
  
  — Мы услышали Ланас Тог, воительницу, что стоит рядом с тобой. Наши родичи, Призывательница, гибнут на далёком южном континенте. Они не могут спастись от своей войны. Мы отправимся туда. Мы спасём своих братьев и сестёр. Призывательница, когда это будет исполнено, мы вернёмся к тебе — за небытием, которое нас заждалось.
  
  — Пран Чоль… — Её голос сорвался. — Вы продолжите свою муку…
  
  — Мы должны спасти родичей, Призывательница, если только сумеем. В Обете кроется наша сила. Она нам понадобится.
  
  Серебряная Лиса медленно взяла себя в руки, утишила горе, сдержала дрожь.
  
  — Тогда я пойду с вами, Пран Чоль. Мы пойдём. Ночная Стужа, Рваная Снасть, Беллурдан и Серебряная Лиса.
  
  Заклинатель костей долго молчал, затем сказал:
  
  — Это честь для нас, Призывательница.
  
  Серебряная Лиса замялась, затем проговорила:
  
  — Вы… изменились. Что же сделал Итковиан?
  
  Море костяных шлемов всколыхнулось, тысячи голов склонились при упоминании этого имени. У неё перехватило дыхание. Клянусь Бездной, что же он сделал?
  
  Пран Чоль долго размышлял над ответом.
  
  — Оглянись вокруг, Призвательница. Узри жизнь, что царит ныне в этом мире. Протяни руку и ощутишь мощь, здесь, в земле.
  
  Она нахмурилась.
  
  — Я не понимаю. В этом мире обитель Звериных тронов. Здесь духи рхиви… боги-волки…
  
  Пран Чоль кивнул.
  
  — И не только они. Ты сотворила — быть может, ненамеренно — мир, где Обет Телланна разрушается. Т’лан айи… ныне вновь смертны. И это потребовало от тебя куда меньше сил, чем ты ожидала, ведь правда? Призывательница, Итковиан освободил наши души и нашёл здесь, в этом мире, созданном тобой, место. Для нас.
  
  — Он дал вам… искупление!
  
  — Искупление? Нет, Призывательница. На это способна лишь ты. Но т’лан имассы пробудились. Наша память — она вновь жива, в земле у нас под ногами. К ней мы вернёмся в тот день, когда ты освободишь нас. Заклинательница… мы не ждали ничего, кроме небытия от этого освобождения. Даже представить себе не могли, что возможен… другой путь.
  
  — А теперь? — прошептала она.
  
  Пран Чоль вскинул голову.
  
  — Мы не можем постигнуть… то, что добровольно принял один смертный человек. — Он развернулся, чтобы вернуться в строй нежити, затем остановился и обернулся к ней. — Призывательница.
  
  — Да.
  
  — Лишь одно дело ждёт нас… прежде чем мы отправимся в долгое странствие…
  
  Хватка сидела на покрытом пятнами сажи фундаментном камне и полными усталости глазами смотрела, как ходят по развалинам рхиви, разыскивают тела. Им помогали безоружные паннионские солдаты — похоже, все остальные жители города либо погибли, либо их ещё прежде обглодали до костей.
  
  «Мостожогов», которые погибли в цитадели, уже увезли на повозке — Хватка и её немногочисленные солдаты подобрали почти всех по пути обратно, хотя крепость уже начала рушиться. Ещё несколько тел удалось обнаружить и извлечь при помощи чар тисте анди, некоторые из народа Корлат всё ещё оставались в городе, словно ждали чего-то или кого-то. Пока не отыскали только тел Быстрого Бена и Парана. И Хватка подозревала, что их и не найдут, поскольку никаких тел здесь нет.
  
  Площадку освещали факелы, жалкие огоньки в неравной битве с магической тьмой, которая окутала город. В воздухе стоял густой запах дыма и известковой пыли. То и дело вдалеке раздавались крики боли, словно неотвязные воспоминания.
  
  Мы были хрупкими. Нас уничтожили задолго до этого, под стенами Крепи, просто горстке уцелевших потребовалось много времени, чтобы это понять. Вал, Тротц, Дэторан. Ходячие трупы, которые продолжали отдавать честь…
  
  Рядом заговорила Дымка:
  
  — Я попросила рхиви с нашей повозкой подождать у северных ворот.
  
  Наша повозка. Повозка с мёртвыми «мостожогами».
  
  Первые в бой.
  
  Последние в отступлении.
  
  В последний раз.
  
  Среди развалин цитадели вспыхнул Путь, из открывшегося портала появились фигуры. Исполосованный пёс — похоже, пастушья порода — за ним госпожа Зависть и два сегулеха, которые несли между собой третьего воина в маске.
  
  — Ну что, — пробормотала Дымка, — это вроде как закрывает вопрос, да?
  
  Хватка не совсем поняла, что она имела в виду, но переспрашивать не стала. Госпожа Зависть заметила их.
  
  — Ах, лейтенант! Милочка! Как я рада видеть, что ты в добром здравии. Не поверишь, какую выходку учудил этот беловолосый меч в штанах…
  
  — Я полагаю, речь обо мне? — спросил глубокий мужской голос.
  
  Из мрака выступил Аномандр Рейк.
  
  — Если б я знал, что ты находишься внутри цитадели, госпожа Зависть, опустил бы Лунное Семя до самого подвала.
  
  — Фу, как не стыдно такое говорить!
  
  — Что ты здесь делаешь? — прорычал Сын Тьмы.
  
  — Ах, то да сё, любовь моя. Ты нынче вечером такой воинственный — ещё ведь вечер, не так ли? Тут это непросто понять.
  
  — Ого, — прошептала Дымка, — да у этих двоих за плечами целая история.
  
  — Быть не может, — тихо процедила Хватка. — Как же ты догадалась?
  
  Растреклятая баба — ни пятнышка на телабе. Вот уж точно я из другого мира. Но мы же стояли рядом, там в коридоре
  .
  
  Аномандр Рейк пристально разглядывал женщину перед собой.
  
  — Чего ты хочешь, Зависть?
  
  — Подумать только! А я-то прошла пешком полконтинента, неблагодарный ты мужлан, чтобы только передать тебе слова чрезвычайной важности.
  
  — Хорошо, я слушаю.
  
  Госпожа Зависть моргнула, огляделась по сторонам.
  
  — Здесь, любовь моя? Может, отыщем несколько более… интимный уголок?
  
  — Нет. У меня есть дела. Говори.
  
  Женщина скрестила на груди руки.
  
  — Ну и ладно! Хотя видят боги, я уже сама не понимаю, ради чего терплю и сношу всё это с улыбкой и…
  
  — Зависть.
  
  — Хорошо. Услышь меня, Владелец Драгнипура. Мой дражайший отец, Драконус, решил вырваться из цепей внутри меча. Откуда мне это известно? Кровь шепчет, Аномандр.
  
  Владыка Лунного Семени хмыкнул.
  
  — Удивлён, что это заняло у него столько времени. Но что с того?
  
  Глаза Зависти широко распахнулись.
  
  — Это бравада или чистое безумие? Если ты вдруг забыл, нам пришлось немало потрудиться, чтобы убить его в первый раз!
  
  Хватка бросила через плечо взгляд на Дымку, увидела, что та тоже с отвисшей челюстью уставилась на Рейка и Зависть.
  
  — Не припомню, чтобы ты тогда особенно трудилась, — заметил Аномандр Рейк. — Просто стояла в стороне и смотрела на битву…
  
  — Вот именно! И что́, по-твоему, мой отец об этом думает?
  
  Владыка Лунного Семени пожал плечами.
  
  — Он знал достаточно, чтобы не просить тебя о помощи, Зависть. В любом случае, я учту твоё предостережение, хоть и мало что могу с этим поделать. По крайней мере, до того, как Драконус сумеет освободиться.
  
  Тёмные глаза женщины сузились.
  
  — Скажи, дорогой, что ты знаешь — если вообще что-то знаешь — о Господине Колоды?
  
  Рейк приподнял брови.
  
  — О Ганосе Паране? Смертном, который входил в Драгнипур? И отправил двух Псов Тени во врата Куральд Галейна?
  
  Зависть топнула ножкой.
  
  — Ты просто невыносим!
  
  Повелитель тисте анди отвернулся.
  
  — Разговор окончен, Зависть.
  
  — Они же попытаются разбить меч!
  
  — Да, могут попытаться.
  
  — Сама твоя жизнь зависит от прихоти смертного человека!
  
  Аномандр Рейк остановился, оглянулся на неё.
  
  — Тогда лучше мне быть осторожным, не так ли? — В следующий миг он вновь зашагал к немногочисленной группе тисте анди.
  
  Зависть зашипела от ярости и бросилась в погоню.
  
  Дымка медленно повернулась к Хватке.
  
  — Ганос Паран? Капитан?
  
  — В другой раз подумаем об этом, — ответила Хватка. — В любом случае, нас это не касается. — Она медленно поднялась. — Собирай их, Дымка. Пойдём к Северным воротам.
  
  — Так точно. Это я быстро.
  
  — Я буду у арки.
  
  — Лейтенант? Хватка?
  
  — Чего?
  
  — Ты сделала, что могла.
  
  — Только этого было мало, да? — Не дожидаясь ответа, Хватка пошла прочь. Тисте анди расступились, чтобы дать ей дорогу. Хватка подошла к почерневшей арке ворот.
  
  — Постой-ка.
  
  Она обернулась и увидела Аномандра Рейка.
  
  Хватка невольно отвела взгляд от суровых, нечеловеческих глаз тисте анди.
  
  — Я пойду с тобой, — заявил он.
  
  Встревоженная таким нежданным вниманием, Хватка покосилась через плечо на госпожу Зависть, которая осматривала бесчувственного воина-сегулеха. А ты смелая баба, Зависть — даже не вздрогнула
  .
  
  Сын Тьмы, должно быть, заметил этот взгляд, поскольку вздохнул и сказал:
  
  — Я не испытываю никакого желания продолжать этот
  разговор, лейтенант. А если она решит привести в чувство сегулеха — и учитывая её нынешнее настроение, она вполне на это способна — что ж, тот старый спор я также не склонен возобновлять. Полагаю, ты и твой взвод пойдёте к ставке командования к северу от города.
  
  А мы пойдём? Я настолько далеко не планировала.
  
  Хватка кивнула.
  
  — Позволите к вам присоединиться?
  
  Нижние боги!
  Хватка глубоко вздохнула, затем ответила:
  
  — Мы сейчас не самая весёлая компания, Владыка.
  
  — Верно. Но вы — достойная
  компания.
  
  Она удивлённо посмотрела ему в глаза. Аномандр Рейк поморщился и добавил:
  
  — Я сожалею, что прибыл так поздно. И я не знал, что в цитадели были малазанские солдаты.
  
  — Это без разницы, Владыка, — пробормотала Хватка и даже смогла пожать плечами. — Говорят, роты Дуджека тоже покромсали, хоть они и не были в цитадели.
  
  Аномандр Рейк на миг отвёл глаза, взгляд его стал напряжённым.
  
  — Печальное завершение союза.
  
  Оставшиеся в живых «мостожоги» подошли ближе и молча слушали. Хватка вдруг осознала, что они здесь, что они слышали сказанное, догадались о несказанном.
  
  — Что касается нас, — сказала она, — это был верный союз.
  
  Нас. Тех, кто стоит сейчас перед тобой
  .
  
  Наверное, он понял.
  
  — Тогда я бы хотел ещё один раз пройти вместе со своими союзниками.
  
  — Это честь для нас, сэр.
  
  — К ставке командования к северу от города.
  
  — Так точно.
  
  Повелитель тисте анди вздохнул.
  
  — Там лежит павший солдат, которому я хочу… отдать последнюю дань уважения…
  
  Да. Самая печальная новость за этот треклятый день.
  
  — Как и все мы, Владыка.
  
  Аномандр Рейк зашагал рядом с Хваткой, а пятеро последних «мостожогов» последовали за ними.
  
  Она подошла к нему, тоже посмотрела на фигуры, которые собирались на вершине холма вокруг.
  
  — Знаешь, чего бы я хотела?
  
  Остряк покачал головой.
  
  — Нет, Скалла. Чего бы ты хотела?
  
  — Чтобы Драсти был здесь.
  
  — Да.
  
  — Пусть хотя бы его тело. Ему место здесь, среди других павших. А не под неприметной горсткой камней Худ знает где.
  
  Что же, Драсти, выходит, ты стал первой жертвой на этой войне? Наш лихой отряд стал первым в этом военном союзе?
  
  — Помнишь мост? — спросила Скалла. — Разваленный, где Драсти ещё рыбачил с опоры. А мы видели Семя Луны, помнишь? На горизонте, на юге. Плыло себе на восток. А теперь — вот они мы, стоим в тени этой треклятой громадины.
  
  Каладан Бруд и Дуджек подошли к Корлат, которая продолжала неподвижно стоять над тремя укрытыми телами. На два шага от них отстал Тайшренн, чародейская патина молодости полностью сошла с него.
  
  В тёмном воздухе повисла такая неестественная тишина, что любой голос разносился очень далеко.
  
  Дуджек прошёл мимо Корлат, опустился на колени перед тремя павшими малазанцами.
  
  — Кто был здесь? — прохрипел он, потирая рукой лицо. — Кто видел, что произошло?
  
  — Я, — ровным голосом ответила Корлат. — И Тайшренн. Когда появилась Серебряная Лиса, Каллор ударил сперва нас двоих, чтобы мы не смогли вовремя ответить. Думаю, он не ждал, что Скворец и два морпеха встанут у него на пути. Они его задержали настолько, что Тайшренн успел оправиться. Каллору пришлось бежать к своему новому господину — Увечному богу.
  
  — Скворец скрестил мечи с Каллором? — Дуджек убрал плащ с тела Скворца, молча всмотрелся в лицо друга. — Сломанная нога — это из-за неё?..
  
  Остряк увидел, как Корлат, стоявшая позади Дуджека, замялась, затем сказала:
  
  — Нет, Первый Кулак. Она сломалась уже после смертельного удара.
  
  Долгое время спустя Дуджек покачал головой.
  
  — Мы ему говорили, что нужно исцелить её как следует. «Потом» говорил он. Всегда «потом». Ты уверена, Корлат? Что нога сломалась после?
  
  — Да, Первый Кулак.
  
  Дуджек нахмурился, не сводя глаз с мёртвых солдат.
  
  — Скворец был великолепным фехтовальщиком… тренировался с Дассемом Ультором, и даже самому Дассему приходилось долго стараться, чтобы пробиться через его защиту. — Малазанец вновь покосился через плечо на Корлат, затем на Тайшренна. — И если с флангов его прикрывали два морпеха… как долго ты приходил в себя, Высший маг?
  
  Тайшренн поморщился, бросил взгляд на Корлат, затем сказал:
  
  — Лишь несколько мгновений, Дуджек. На несколько мгновений… опоздал.
  
  — Первый Кулак, — сказала Корлат, — Каллор владеет мечом… он — могучий воин.
  
  Остряк заметил, как Дуджек нахмурился ещё сильнее.
  
  Скалла прошептала себе под нос:
  
  — Не вяжется это всё. По всему выходит, что сперва нога сломалась.
  
  Остряк схватил её за руку, затем покачал головой.
  
  Нет, у Корлат наверняка есть причины для такого… обмана
  .
  
  Скалла насупилась, но промолчала.
  
  С тяжёлым вздохом Дуджек поднялся.
  
  — Я потерял друга, — сказал он.
  
  По какой-то причине неприкрытая простота этих слов поразила Остряка в самое сердце. Он ощутил ответный укол боли и горя.
  
  Драсти… мой друг.
  
  Итковиан…
  
  Остряк отвернулся и быстро заморгал.
  
  Прибыл Аномандр Рейк, ворониха Карга, громко хлопая крыльями, убралась у него с дороги. Рядом с Сыном Тьмы была Хватка. Остряк увидел позади неё других «мостожогов»: Дымку, Молотка, Мураша, Штыря, Перла. Доспехи разорваны в клочья, покрыты запекшейся кровью, в глазах не осталось ничего живого.
  
  На склонах холма собрались выжившие солдаты Войска Однорукого. Остряк прикинул, что их меньше тысячи. За малазанцами — баргасты и рхиви, тисте анди и остальные солдаты армии Бруда. Стояли молча, отдавая почести павшим.
  
  Целитель, Молоток, сразу направился туда, где лежало тело Скворца.
  
  Остряк видел, как малазанец осматривает раны, видел, как в глазах целителя рождается понимание. Коренастый солдат пошатнулся, отступил на шаг, обхватил себя руками, будто рассыпался на части где-то внутри. Дуджек оказался рядом как раз вовремя, чтобы подхватить его, усадить на землю.
  
  Есть раны, которые никогда не исцелятся, и этот человек только что получил именно такую рану. Если бы только Дуджек оставил тело Скворца под плащом…
  
  Аномандр Рейк стоял рядом с Корлат. Долгое время он молчал, затем отвернулся.
  
  — Корлат, как ты ответишь на это?
  
  Тисте анди ответила ровным тоном:
  
  — Орфантал готовится, Владыка. Мы с братом отыщем Каллора.
  
  Рейк кивнул.
  
  — Когда найдёте, не убивайте его. Он заслужил Драгнипур.
  
  — Будет исполнено, Владыка.
  
  Затем Сын Тьмы обратился к остальным.
  
  — Первый Кулак Дуджек. Высший маг Тайшренн. Лунное Семя умирает, посему мой народ покидает его. Семя будет отправлено на восток — в океан, сила внутри Луны слабеет, и скоро она опустится под воду. Я прошу, чтобы этих трёх павших малазанцев — убитых предателем, которого привели сюда мы с Каладаном Брудом — этих трёх малазанцев похоронили в Лунном Семени. Полагаю, это будет достойный саркофаг.
  
  Все молчали. Рейк взглянул на Хватку.
  
  — И я прошу, чтобы все мёртвые «мостожоги» также были похоронены там.
  
  — А там хватит места всем
  павшим? — спросила Хватка.
  
  — Увы, нет. Большинство чертогов внутри затоплены.
  
  Хватка глубоко вздохнула, затем взглянула на Дуджека.
  
  Первый Кулак, казалось, не мог решиться.
  
  — Кто-нибудь видел капитана Парана?
  
  Никто не ответил.
  
  — Ладно. Что касается захоронения павших «мостожогов», решение принимать тебе, лейтенант Хватка.
  
  — Им всегда было любопытно, что там внутри Лунного Семени, — сказала та, криво ухмыльнувшись. — Думаю, им бы это понравилось.
  
  К обозу, беспорядочно раскинувшемуся в парковом лесу к северу от поля боя, медленно стягивались семьсот двадцать два Моттских ополченца, каждый тащил джутовый мешок, набитый добычей из города.
  
  К стволу дерева прислонилась массивная столешница, так, что виден был рисунок на днище. Ножки давно отломились, но так её было легче перевозить.
  
  Прежде, чем кто-либо заметил, изображение какое-то время уже светилось — а вот теперь внушительная толпа собралась рядом и пялилась на чудо. Наконец Путь внутри рисунка открылся, наружу ступил Паран, а за ним — Быстрый Бен и невысокая, мускулистая женщина с чёрными волосами.
  
  Все трое были покрыты изморозью, которая начала таять, как только портал закрылся у них за спинами.
  
  Один из Моттских ополченцев выступил вперёд.
  
  — Здрасте. Я — главмаршал Джиб Валун, и кой-чего не могу уразуметь.
  
  Паран, который всё ещё дрожал от беспощадного холода Омтоз Феллака, некоторое время смотрел на ополченца, затем пожал плечами.
  
  — И чего же, главмаршал?
  
  Джиб Валун почесал в затылке.
  
  — Ну, это ведь стол, а не дверь…
  
  Чуть позже, когда Паран и Быстрый Бен шагали в сумерках к полю боя, чародей тихо рассмеялся. Капитан покосился на него.
  
  — Что?
  
  — Лесной юморок, Паран. Случается, когда говоришь с самыми страшными магами, каких мы только встречали.
  
  — Магами?
  
  — Ну, может, это и не лучшее слово. Скорее, с колдунами. Болотными колдунами. Такими, с древесной корой в волосах. Если уйдут в лес, ты их ни за что не найдёшь, разве только сами решат показаться. Эти братья Валуны — худшие из всей этой компании, хотя говорят, у них есть единственная сестра, с которой мы тоже совсем не хотим встречаться — никогда.
  
  Паран покачал головой.
  
  Килава ушла, как только они вернулись в смертный мир. Заклинательница простыми словами поблагодарила их обоих, и это, как почувствовал Паран, само по себе было исключительным знаком доверия с её стороны, — а затем скрылась в сумраке леса.
  
  Капитан и чародей добрались до торгового тракта и уже видели, как он выпрямляется, взбирается к гряде рядом с полем боя и городом. Лунное Семя висело практически у них над головой, истекая дождём и туманом. Несколько пожаров ещё полыхали в Коралле, но, похоже, тьма Куральд Галейна как-то их притушила.
  
  Паран никак не мог выбросить из головы последние события. Он не привык быть рукой… искупления.
  Спасение яггутской девочки из раненого портала в Морне потрясло его.
  
  Давным-давно… у стен Крепи. Я почувствовал её, почувствовал эту девочку — в тисках вечной боли, она не понимала, что сделала, чем заслужила всё это. Думала, что найдёт свою маму — так ей сказала Килава. Держала за руку брата…
  
  А затем всё это пропало.
  
  Внезапно — одна.
  
  И одна лишь боль.
  
  Тысячи лет.
  
  Быстрый Бен с Таламандасом что-то сделали с девочкой, чарами избавили её от воспоминаний о произошедшем. Паран почувствовал личное участие Худа в этом колдовстве — лишь богу подобное было бы по силам: не просто заблокировать память, но полностью удалить её, очистить лист.
  
  И вот — девочка потеряла брата. Но нашла дядю.
  
  Только отнюдь не доброго дядюшку. Провидец страдает от собственных ран…
  
  И теперь во владениях Огни появились новые жители. В её мире поселился древнейший Путь.
  
  «Память льда, — сказал тогда Быстрый Бен. — Жар кроется в этой отраве хаоса — жар, силы которого хватит, чтобы уничтожить служителей. Мне нужно было найти способ замедлить распространение инфекции, ослабить яд. Я ведь предупредил Увечного бога, знаешь ли. Сказал ему, что встану у него на пути. Мы ему хорошо врезали, знаешь ли…»
  
  Паран улыбнулся этим воспоминаниям. Даже сами боги не могли сравниться в самомнении с Быстрым Беном. Но всё равно чародей заслужил право на некоторое чувство злорадного удовлетворения, не так ли? Они выкрали Провидца из-под носа у Аномандра Рейка. Исправили древнейшее преступление и — к счастью — даже смогли привести туда Килаву, так что заклинательница приняла участие в этом искуплении. Они избавили этот континент от угрозы Провидца. И, наконец, сохранив Оматоз Феллак, замедлили продвижение заразы Увечного бога.
  
  А девочке вернули её жизнь.
  
  — Капитан, — пробормотал Быстрый Бен, положив руку ему на плечо.
  
  Впереди, за последними деревьями, на склонах широкого холма с плоской вершиной толпились люди. Факелы покачивались, точно упавшие звёзды.
  
  — Не нравится мне всё это, — пробормотал чародей.
  
  Когда тьма развеялась, тела исчезли — три на вершине и все из повозки, которую Хватка со своими солдатами подвели к краю дороги у склона внизу. Ничего сложного или изысканного. Расположение павших внутри огромной летающей горы оставили тисте анди, самому Аномандру Рейку.
  
  Остряк обернулся и задрал голову, чтобы посмотреть на Лунное Семя. По-пьяному кренясь, крепость дрейфовала к морю, закрывая яркие звёзды, которые уже было посеребрили землю. Естественная тьма ночи скоро поглотит чёрную базальтовую глыбу целиком.
  
  Семя Луны уносило за собой свою тень, и вот, на гряде с другой стороны торгового тракта, проявился небольшой отряд солдат. Они стояли полукругом вокруг похоронных носилок и небольшой кучи камней.
  
  Остряк не сразу понял, что́ видит. Затем он подтянул Скаллу ближе к себе.
  
  — Пойдём, — прошептал он.
  
  Она не протестовала, и даруджиец повёл женщину прочь с холма, вниз по склону, через безмолвный, призрачный строй, который, впрочем, расступился, чтобы дать им дорогу. Через дорогу, за неглубокую канаву, затем вверх по склону к гряде.
  
  Туда, где оставшаяся сотня «Серых мечей» выстроилась, чтобы отдать последние почести человеку, который был Кованым щитом Фэнера.
  
  Кто-то пошёл вслед за Остряком и Скаллой, но те не обернулись, чтобы узнать, кто.
  
  Они приблизились к скромному собранию.
  
  Солдаты отстирали форму, начистили до блеска оружие. Остряк заметил среди них — в основном женщин-капанок и новобранцев-тенескаури — Анастера, который по-прежнему сидел верхом на лошади. Кошачьи глаза Смертного меча превратились в щёлки, когда он посмотрел на одноглазого юношу. Э нет, он не тот, кем был. Уже не… пустой. Чем же он стал, если я вдруг чую его как своего… соперника?
  
  Дестриант стояла ближе всех к неподвижному телу на носилках, разглядывала бледное, омертвевшее лицо Итковиана. Наконец женщина повернулась.
  
  — Мы отмечаем смерть этого человека, душа которого не идёт ни к одному из богов. Он миновал врата Худа — и всё. Вошёл. Один. Он не бросит своё бремя, ибо в смерти остаётся тем, кем был в жизни. Итковианом, Кованым щитом Устава Фэнера. Помните его.
  
  Она уже хотела дать знак начать захоронение, когда кто-то прошёл мимо Остряка и Скаллы, шагнул к Дестрианту.
  
  Малазанский солдат, с каким-то свёртком под мышкой. Запинаясь, он сказал по-даруджийски:
  
  — Пожалуйста, Дестриант, я хочу почтить Итковиана…
  
  — Прошу.
  
  — Я ещё… кое-что хочу сделать.
  
  Она вскинула голову.
  
  — Сударь?
  
  Малазанец развернул свёрток — показался шлем Итковиана.
  
  — Я… я не хотел поживиться за его счёт. Но… он настаивал, что это он остался в выигрыше при обмене. Неправда это, Дестриант. Сами смотрите. Все смотрите. Видите шлем на нём — это мой. Я его заберу. Его нужно вот в этом хоронить, в его собственном…
  
  Дестриант развернулась, вновь посмотрела на тело, долгое время молчала, затем покачала головой.
  
  — Нет, сударь. Итковиан бы отказал вам в этой просьбе. Ваш дар пришёлся ему по душе, сударь. Тем не менее, если вы решили теперь, что шлем, который вы ему отдали, имеет бо́льшую цену, он без колебаний вернул бы его… — Говоря это, женщина развернулась, её взгляд упал на солдата-малазанца — тот плакал. Затем она посмотрела куда-то ему за спину, и слова её погасли в тишине.
  
  Остряк увидел, как глаза молодой женщины медленно распахнулись.
  
  Звякнули доспехи — это вдруг повернулась Кованый щит «Серых мечей», затем, мгновение спустя, остальные солдаты последовали её примеру.
  
  Развернулись и Остряк со Скаллой.
  
  Одинокий малазанец был лишь первым из многих. В серебристом свете звёзд все выжившие солдаты Дуджекова Войска выстроились у основания гряды. Рядом с ними — ряды тисте анди, и дальше — рхиви, баргасты, Чёрные моранты — огромная толпа людей в полном молчании…
  
  …а затем взгляд Остряка скользнул дальше на восток, к полю боя, и там вновь стояли т’лан имассы, и они тоже двигались вперёд.
  
  Позади них стояла Серебряная Лиса, смотрела.
  
  «Серые мечи» погрузились в ошеломлённое молчание, медленно расступились, когда первые т’лан имассы добрались до гряды.
  
  Первым подошёл заклинатель костей, в руке он держал старую морскую раковину на кожаном ремешке. Неупокоенный шаман остановился и сказал Дестрианту:
  
  — За дар, которым этот смертный нас удостоил, каждый принёс ответный подарок. Все вместе они станут ему курганом, и будет он неприступным. Если вы нам в этом откажете, мы воспротивимся вашей воле.
  
  Дестриант покачала головой.
  
  — Нет, сударь, — прошептала она. — Отказа не будет.
  
  Заклинатель подошёл к Итковиану, уложил ему на грудь свою раковину.
  
  Остряк вздохнул. Ах, Итковиан, похоже, у тебя появились новые друзья.
  
  Торжественная процессия, скромные дары — зачастую лишь отполированный водой камень — один за другим ложились в растущую груду, укрывшую тело. Церемония продолжалась всю ночь, звёзды завершили свой великий круг и небо побледнело в лучах рассвета.
  
  Когда малазанский солдат положил на курган шлем Итковиана, началась вторая волна, один за другим солдаты поднимались по склону, чтобы оставить покойному дар. Перстни, диадемы, кольца, кинжалы.
  
  Всё это время Остряк и Скалла стояли в стороне и смотрели, как и «Серые мечи».
  
  Когда последние солдаты спустились с холма, Остряк шевельнулся. Он взглянул на огромный, поблёскивающий курган, заметил слабую эманацию чародейства Телланна, которое сохранит его — удержит всякий предмет на своём месте, навсегда, — и поднял левую руку. Послышался тихий щелчок, торквесы скатились в ладонь.
  
  Извиняй, Трич. Учись жить с чувством утраты.
  
  Мы ведь живём.
  
  Солнце наконец вынырнуло из моря на востоке, но весь город Коралл по-прежнему окутывала тьма. Паран стоял рядом с Быстрым Беном. Оба они видели процессию, но так и не покинули своего места на холме. Видели, как Дуджек присоединился к молчаливой шеренге дарителей: один солдат почтил другого.
  
  Капитан чувствовал себя ужасно от того, что не мог поступить так же. Парану казалось, смерть Скворца разбила его, не оставила сил пошевелиться. Они с Беном прибыли слишком поздно и не успели принять участие в официальном прощании вместе со всеми остальными — Паран и не думал, что простой ритуал имеет для него такое огромное значение. Он бывал на похоронах прежде — ещё ребёнком, в Унте — видел торжественные процессии, шёл рядом со своими сёстрами, с матерью и отцом, чтобы в конце концов оказаться у какого-нибудь склепа в некрополе, где тело очередного державного мужа предавали в руки предков. Помнил длинные церемонии, во время которых ёрзал, не испытывая ни малейшей скорби по человеку, которого не знал. Плакать над пустым телом казалось ему глупой тратой времени.
  
  Мать. Отец. Он не был на их похоронах, но чувствовал себя спокойно, зная, что Тавор наверняка организовала достойную церемонию с должным почтением.
  
  Здесь солдаты свели весь церемониал к минимуму. Просто стояли навытяжку, неподвижно, каждый погружён в свои мысли и чувства. Но все вместе. Их связывало общее горе.
  
  А они с Беном всё пропустили, пришли слишком поздно. Тело Скворца уже исчезло. И Ганос Паран чувствовал утрату, сердце его превратилось в глубокую, тёмную пещеру, где звенело эхо чувств, которые он никому не стал бы, не смог бы выказывать.
  
  Они с чародеем молча смотрела на Лунное Семя, которое дрейфовало всё дальше на восток и теперь уже находилось на расстоянии трети лиги. Летающая крепость плыла низко над землёй, и вскоре — наверное, примерно через месяц — она коснётся волн где-нибудь в океане, а затем вода вновь хлынет в трещины, заполнит чертоги внутри и Семя Луны затонет. Скроется в глубинах бесчувственного моря…
  
  К ним никто не подходил.
  
  Наконец чародей повернулся.
  
  — Капитан.
  
  — Что, Быстрый Бен?
  
  — Семя Луны. Нарисуй его.
  
  Паран нахмурился, затем у него перехватило дыхание. Он колебался, но вот — присел на корточки, разгладил ладонью небольшой участок земли. Указательным пальцем начертил прямоугольник со скруглёнными углами, а внутри него грубый, но узнаваемый силуэт. Некоторое время он рассматривал свою работу, а затем взглянул на Быстрого Бена и кивнул.
  
  Чародей вцепился рукой в плащ Парана и сказал:
  
  — Веди нас.
  
  Так. И как же это сделать? Смотри на карту, Паран… Нет! Так мы окажемся на треклятой поверхности горы, а потом последует краткий, но точно смертельный полёт в воду. Зал, сказала Хватка. Тронный зал Рейка. Думай о тьме. Куральд Галейн, никакого света, тишина, завёрнутые в ткань трупы…
  
  Зажмурившись, Паран шагнул вперёд, потащил за собой Быстрого Бена.
  
  И ступил сапогом на камень.
  
  Он открыл глаза и увидел лишь чернильную черноту, но воздух здесь был… другой. Он сделал ещё шаг, услышал, как чародей вздохнул позади. Быстрый Бен пробормотал что-то, и над ними возник тусклый светящийся шарик.
  
  Чертог с высоким сводом, наверное, шагов двадцать в ширину и более сорока в длину. Они оказались рядом с главным входом — позади, за аркой, виднелся коридор. Впереди, в дальнем конце чертога — возвышение.
  
  Массивное кресло с высокой спинкой, которое раньше стояло в центре возвышения, отодвинули в сторону, две ножки стояли на нижней ступеньке, так что трон накренился. В центре помоста теперь высились три саркофага из чёрного дерева.
  
  По сторонам от центрального прохода стояли другие саркофаги — вертикально. По ним вилась чёрная паутина чародейства.
  
  Быстрый Бен тихонько присвистнул сквозь зубы.
  
  — Ну, берегитесь, грабители могил.
  
  Паран присмотрелся к тонкому танцу магии на неукрашенных саркофагах.
  
  — Защитные чары? — спросил он.
  
  — И не только, капитан. Но нам бояться нечего. «Мостожоги» внутри тех, что стоят по сторонам прохода. Да, и один Чёрный морант. — Маг указал на саркофаг, который с точки зрения Парана ничем не отличался от остальных. — Вывих. Яд в руке убил его за колокол до первой волны Дуджека. — Быстрый Бен медленно подошёл к другому саркофагу. — Здесь… всё, что осталось от Вала. Немного. Этот ублюдок себя подорвал «руганью». — Чародей остановился перед гробом. — Хватка всё хорошо описала, Вал. И я расскажу Скрипачу. Как только его увижу. — Он ещё немного помолчал, затем с ухмылкой обернулся к Парану. — Я себе представляю его, то есть — его душу, как она присела у врат Худа и закладывает «трещотку» между камнями…
  
  Паран улыбнулся, но через силу. Он направился к возвышению. Чародей пошёл за ним.
  
  Быстрый Бен тихо называл имена на ходу:
  
  — Чубук… Пальчик… Дэторан… Бестолочь… Рантер… Грунт… Бакланд… Сказка… Лисс… Мамзель… Тротц — эх, я-то думал, что баргасты… но нет. Он был такой же «мостожог», как и все мы. Там, под крышкой, Паран, он всё ещё ухмыляется…
  
  Пока они шли, Быстрый Бен называл вслух имена всех, мимо кого они проходили. Около тридцати «мостожогов», павшие подчинённые Парана.
  
  Они подошли к возвышению.
  
  И не смогли пройти дальше. Чары охватили весь помост поблёскивающими нитями Куральд Галейна.
  
  — Это рука самого Рейка, — пробормотал маг. — Эти… заклятья. Он их лично накладывал.
  
  Паран кивнул. Он это уже слышал от Хватки, но понимал, что Быстрому Бену нужно говорить, заполнить чертог эхом своего голоса.
  
  — Это всё нога, знаешь ли. Сломалась в неподходящий момент. Наверное, на выпаде… а значит, он подловил Каллора. Убил бы его. Иначе ни за что бы так не выставился. Треклятая нога. На неё мраморная колонна упала — там, в саду, в Даруджистане… А Скворец просто стоял в неудачном месте в неудачное время.
  
  — И вот оно чем обернулось.
  
  А теперь Хватка и остальные присматривают за Молотком. В любой момент — кто-то рядом. Целитель может попытаться упасть на нож в любой момент… если ему дать шанс. Ах, Молоток, он всё тебя отгонял. «В другой раз, у меня сейчас забот полон рот. Просто побаливает, ничего особенного. Когда с этим закончим, тогда и займёмся». Это не твоя вина, Молоток. Солдаты умирают.
  
  Капитан заметил, как Быстрый Бен достал из кошеля маленький камешек и положил на пол перед возвышением.
  
  — Я ещё, может, захочу потом сюда заглянуть, — сказал он и слабо, грустно улыбнулся Парану. — С Каламом…
  
  Ох, чародей…
  
  Паран поднял взгляд на три саркофага. Он не знал, кто в каком лежит. Но это его почему-то совершенно не волновало. Скворец и два морпеха — они стояли за Рваную Снасть — до конца
  .
  
  Всегда честная сделка, чародейка.
  
  — Я готов их оставить, капитан.
  
  Паран кивнул.
  
  Они повернулись и медленно пошли обратно.
  
  Добравшись до арки, остановились.
  
  Быстрый Бен выглянул в коридор.
  
  — Они всё оставили, знаешь ли.
  
  — Что? Кто?
  
  — Рейк. И тисте анди. Вещи свои оставили. Все.
  
  — Но почему? Они ведь теперь поселятся в Чёрном Коралле, разве нет? В городе никого не осталось…
  
  Быстрый Бен пожал плечами.
  
  — Тисте анди, — бросил он таким тоном, словно говорил: «Мы этого никогда не узнаем».
  
  У них за спиной возник неровный портал. Чародей негромко хмыкнул.
  
  — Да уж, в этих вещах у тебя точно есть свой стиль, капитан.
  
  Точно, стиль «неуклюжий неумеха».
  
  — Входи, чародей.
  
  Он увидел, как Быстрый Бен исчез в портале. Затем Паран обернулся — в последний раз взглянуть на чертог. Световой шарик быстро угасал.
  
  Скворец, за всё, чему ты меня научил, я благодарю тебя. «Мостожоги», я бы хотел сделать для вас больше. Особенно в конце. По крайней мере, я мог бы умереть с вами.
  
  Ладно, теперь уж, наверное, слишком поздно. Но я благословляю вас. Всех и каждого
  .
  
  Он развернулся и шагнул в портал.
  
  В безмолвном чертоге свет померк, шарик блеснул в последний раз и исчез.
  
  Но в зале зародилось новое свечение. Слабое, будто пляшущее в такт с чёрной паутиной на саркофагах.
  
  Загадочный танец.
  
  Костяной фургон громыхал по торговому тракту, Эмансипор нахлёстывал поводьями широкие, чёрные спины волов.
  
  Остряк, который уже добрался до середины дороги, остановился, подождал.
  
  Слуга скривился, неохотно остановил экипаж. Постучал кулаком в стенку у себя за спиной — кожа рептилии загудела, словно армейский барабан.
  
  Распахнулась дверца, и наружу выбрался Бошелен, а за ним — Корбал Брош.
  
  Бошелен подошёл, остановился перед Остряком, однако взгляда своих невыразительных серых глаз он не сводил с тёмного города.
  
  — Невероятно, — выдохнул он. — Вот такое место… я бы смог назвать домом.
  
  Остряк жёстко рассмеялся.
  
  — Ты так думаешь? Там теперь тисте анди. Более того, город теперь — часть Малазанской империи. Думаешь, кто-то из них согласится терпеть увлечения твоего друга?
  
  — Он прав, — заскулил у фургона Корбал Брош. — Мне там будет совсем не весело.
  
  Бошелен улыбнулся.
  
  — Ах, Корбал, только подумай, сколько там свежих трупов. Взгляни на поле перед воротами! К’чейн че’малли, которых уже даже любезно расчленили — на удобные кусочки разделили, если угодно. Тут довольно материалов, дражайший коллега, чтобы выстроить целую усадьбу.
  
  Остряк увидел, что Корбал Брош вдруг заулыбался.
  
  Боги, не приведите такое увидеть — никогда, пожалуйста.
  
  — Теперь же, полосатый капитан, — проговорил Бошелен, — будь так любезен, и уберись с дороги. Но прежде, с твоего позволения, я задам один вопрос.
  
  — Какой?
  
  — Я недавно получил записку. Ужасный почерк, и, хуже того, написано на берёзовой коре. Похоже, некий Джиб Валун и его братья вознамерились нанести мне визит. Ты случайно не знаешь ли этих благородных господ? Я бы не отказался от совета по этикету — как их принять?..
  
  Остряк улыбнулся.
  
  — Надевай всё лучшее, Бошелен.
  
  — Вот как. Благодарю, капитан. А теперь, сделай любезность…
  
  Остряк махнул ему рукой и пошёл дальше.
  
  «Серые мечи» разбили временный лагерь в пятидесяти шагах к востоку от внушительного, блестящего кургана, который уже получил название — Дар Итковиана. Потрёпанные группы тенескаури — измотанных и больных — вышли из Чёрного Коралла и лесов, и теперь все расположились вокруг лагеря. Весть о… перерождении Анастера распространилась среди них, и в этих словах — обещание спасения.
  
  Рекрутируют. Эти тенескаури уже никогда не смогут стать теми, кем были прежде. Им тоже необходимо переродиться. Незнакомцу в теле Анастера — этому новому Смертному мечу Тогга и Фандереи — предстоит много работы…
  
  Остряк решил, что пришло время присмотреться к нему внимательней. Из него-то, небось, получится Смертный меч получше, чем из меня. Наверное, самодовольный ханжа — вон как расселся на своей дрянной кобылке. Ладно, надо признать, я уже готов этого ублюдка возненавидеть.
  
  Остряк направился к Анастеру, который медленно ехал на лошади по старому лагерю тенескаури. Исхудавшие люди-скелеты тянулись к нему со всех сторон, касались его самого и лошади. В полудюжине шагов позади шагала Дестриант, и Остряк почуял, как вокруг неё вихрится целительная магия — объятия Устава Волка уже раскрылись.
  
  Анастер наконец выехал за пределы лагеря. Единственный глаз сразу заметил Остряка, и юноша натянул поводья, чтобы дождаться даруджийца.
  
  Он заговорил, прежде чем Остряк успел раскрыть рот:
  
  — Ты — Остряк, Смертный меч Трейка. Дестриант мне о тебе рассказывала. Я рад, что ты пришёл. — Анастер оглянулся на тенескаури, которые остались в лагере, словно по его границе протянулась невидимая, неприступная стена, затем юноша спешился. — Кованый щит настаивает, что я должен оставаться на виду, — проворчал он и поморщился, разминая ноги. — Если так продолжать, я скоро ходить начну, как виканец.
  
  — Говоришь, рад, что я пришёл, — пробурчал Остряк. — Почему?
  
  — Ну, ты же Смертный меч, верно? Меня они тоже так называют. Я подумал, ну, в общем… Что это вообще означает, кстати?
  
  — Ты не знаешь?
  
  — Нет. А ты?
  
  Остряк долго молчал, затем ухмыльнулся.
  
  — В общем, тоже толком не знаю.
  
  С нескрываемым облегчением Анастер вздохнул. Шагнул ближе.
  
  — Слушай. Прежде чем — ну, попасть в это тело, я был разведчиком в малазанской армии. И уж точно считал, что храмы — это такие дома, где бедняки скидываются на дорогое вино для жреческих подвалов. Не нужны мне «последователи». А Дестриант у меня, да что там, Кованый щит — вот уж жёсткая женщина! Они на меня навалили столько надежд и ожиданий — чувствую себя так, как, наверное, чувствует этот парень, Итковиан, под курганом, хотя он-то, думаю, уже ничего не чувствует. Худов дух, только назвал его по имени, и уже сердце ноет, а я ведь его даже не знал.
  
  — Я его знал, Анастер. Расслабься, парень. По всем поводам. Думаешь, я
  просился в Смертные мечи Трейка? Да я был охранником каравана, притом жалким, и очень тому радовался…
  
  — Радовался, что был жалким?
  
  — До самых печёнок.
  
  Анастер вдруг улыбнулся.
  
  — Я тут обнаружил бочонок эля — в лагере «Серых мечей». Нам надо прогуляться, Остряк.
  
  — Ага, в лесочек. Я найду Скаллу — это подруга. Тебе она понравится, наверное.
  
  — Женщина? Она мне уже нравится. Я пошёл за элем, встречаемся здесь же.
  
  — Хороший план, Анастер. Только ни слова Дестрианту или Кованому щиту…
  
  — Ни слова, даже если они меня будут пытать… — Голос его сорвался, и Остряк заметил, что юноша вдруг стал бледнее обычного. Затем встряхнул головой. — До скорой встречи, друг.
  
  — Ага.
  
  Друг… Да, наверное, так.
  
  Он смотрел, как Анастер взлетел в седло, — человек, которым он был прежде, явно недурно умел ездить на лошади.
  
  Нет, не «человек, которым он был». Человек, которым он есть.
  Остряк ещё некоторое время смотрел вслед Анастеру, а затем повернулся и пошёл искать Скаллу.
  
  Пар и дым по-прежнему валили от чётырёх фургонов Тригалльской торговой гильдии, которые стояли у подножия холма. Быстрый Бен убежал, чтобы поговорить с начальником каравана — роскошно разодетым толстяком, смертельную усталость которого легко было разглядеть даже с пятидесяти шагов.
  
  Паран вместе с «мостожогами» ждал Дуджека на гребне холма. Отсюда он видел, как чародей и тригалльский маг завели длинный разговор, итог которого, похоже, поставил Бена в тупик. Затем к ним подошёл даруджиец Крупп, и спор продолжился — с новым накалом.
  
  — Чего это у них там? — поинтересовалась Хватка.
  
  Паран покачал головой.
  
  — Понятия не имею, лейтенант.
  
  — Сэр?
  
  Что-то в её тоне заставило Парана обернуться.
  
  — Да?
  
  — Нельзя было меня оставлять за главного — я всё провалила, сэр.
  
  В её глазах Паран прочёл острую боль, и не отвёл взгляд, хотя очень хотелось.
  
  — Не ты, лейтенант. Это ведь в конечном счёте был мой приказ. Это я вас бросил.
  
  Хватка покачала головой.
  
  — Бен нам рассказал, что вы делали, капитан. Вы были там, где должны были быть, сэр. Хорошо отыграли. Мы-то думали, что уж в этом месиве никакой победы не найти, а теперь знаем, что это не так — а такое значит больше, чем вы думаете.
  
  — Лейтенант, ты вышла из цитадели сама и вывела выживших. Никто бы не справился лучше.
  
  — Согласен, — прорычал новый голос.
  
  Внезапное появление Дуджека заставило обоих замолчать. Первый Кулак словно постарел на десять лет за одни сутки. Он сутулился, единственная рука дрожала.
  
  — Лейтенант, собери «Мостожогов». Я хочу поговорить со всеми вами.
  
  Хватка повернулась и жестом подозвала пятерых солдат.
  
  — Хорошо, — буркнул Дуджек. — Теперь, слушайте меня. Вон там половина Тригалльского фургона забита задержанным жалованьем. Жалованьем для роты, известной как «Мостожоги». В полном составе. Довольно, чтобы каждому из вас купить по усадьбе и жить в заслуженной идиллии. Тригалльцы отвезут вас в Даруджистан — не рекомендую возвращаться обратно в Империю. Что до меня, Тайшренна и Кулака Арагана — для нас ни один «мостожог» живым из цитадели не вышел. Нет, ни слова, солдаты! Именно так Скворец и собирался всё для вас обустроить. Худов дух, и для себя тоже! Уж это-то уважьте! К тому же у вас есть ещё одно задание, и оно требует, чтобы вы оказались в Даруджистане. Тригалльцы привезли кое-кого. Он сейчас под опекой Высшего алхимика Барука. И этот человек не здоров — думаю, вы ему нужны. Малазанцы. Солдаты. Сделайте для него в Даруджистане всё, что сумеете, а когда решите, что больше ничего не способны сделать, можете быть свободны. — Дуджек помолчал, разглядывая их, затем кивнул и сказал: — Это всё, «Мостожоги». Тригалльцы вас ждут. Капитан, задержитесь на миг — хочу с вами с глазу на глаз перемолвиться. Да, Хватка, пошли Высшего мага Быстрого Бена сюда, хорошо?
  
  Хватка заморгала.
  
  — Высшего мага?!
  
  Дуджек поморщился.
  
  — Этот ублюдок не может дальше прятаться. Тайшренн настоял.
  
  — Так точно, сэр.
  
  Паран смотрел, как маленький отряд начал спускаться с холма.
  
  Дуджек провёл дрожащей рукой по лицу, отвернулся.
  
  — Пойдём со мной, Паран.
  
  Капитан последовал за Дуджеком.
  
  — Вы хорошо всё устроили, сэр.
  
  — Нет, плохо, Ганос, но это всё, что я могу сделать. Я не хочу, чтобы последние «мостожоги» погибли на поле боя или в каком-нибудь безымянном городке, который до последнего бьётся за свою свободу. Я поведу остатки своего Войска в Семь Городов, чтобы усилить карательную армию адъюнкта Тавор. Если хочешь…
  
  — Нет, сэр. Я бы отказался.
  
  Дуджек кивнул, будто такого ответа и ждал.
  
  — Там для тебя тоже дюжина-другая столбиков лежит, у фургонов. Отправляйся со своей ротой — и моим благословением. Запишу тебя в список погибших при исполнении.
  
  — Благодарю, Первый Кулак. Наверное, я просто не гожусь для того, чтобы быть солдатом.
  
  — Ни слова об этом, капитан. Думай, что хочешь, но мы тебя будем помнить, каким знали — благородным…
  
  — Аристократом.
  
  — Да не в этом смысле благородным, Ганос. В том смысле, который надо заслужить, только он чего-то и стоит. Потому что в наши дни и годы это большая редкость.
  
  — В этом, сэр, я при всём уважении не могу с вами согласиться. Про эту кампанию я твёрдо запомню одно — как раз за разом оказывался поражён и посрамлён теми, с кем мне выпала честь служить.
  
  — Иди к остальным «мостожогам», Ганос Паран.
  
  — Слушаюсь, сэр. Прощайте, Первый Кулак.
  
  — Прощай.
  
  Спускаясь вниз по склону, Паран споткнулся, но тут же восстановил равновесие. К остальным «мостожогам»… что ж, всё-таки меня причислили к ним, пусть и ненадолго.
  
  Я стал «мостожогом».
  
  Не обращая внимания на суровых солдат повсюду, Ток — Анастер — натянул поводья у небольшого шатра, который выделили ему «Серые мечи». Да, я помню Анастера, и это, может, его тело — но не более того.
  Он соскользнул с седла и вошёл.
  
  Порывшись, Ток отыскал небольшой бочонок, спрятал его в кожаном мешке, который повесил на плечо, а затем поспешил обратно.
  
  Когда Ток вновь забирался в седло, к нему подошёл человек.
  
  Ток нахмурился, глядя на него сверху вниз. Это был не тенескаури, и не «Серый меч». Мехами и потёртой кожаной одеждой он скорее походил на баргаста.
  
  Всё тело покрыто шрамами — столько боевых шрамов Ток никогда прежде не видел на одном человеке. Но вопреки всему этому было в его лице что-то мягкое, благородное. На вид незнакомцу нельзя было дать больше двадцати, лицо резко очерченное, костистое, длинные чёрные волосы без единого фетиша или косички. На Тока смотрели глубокие карие глаза.
  
  Ток никогда не видел этого человека прежде.
  
  — Здравствуй. Ты чего-то хочешь? — спросил он, поскольку ему не терпелось уехать.
  
  Незнакомец покачал головой.
  
  — Я хотел лишь взглянуть на тебя, убедиться, что у тебя всё хорошо.
  
  Он думает, что я — Анастер. Старый друг, наверное, но не один из приближённых, я бы его запомнил. Ну, не буду его разочаровывать.
  
  — Спасибо, я в порядке.
  
  — Это меня радует. — Незнакомец улыбнулся, положил ладонь на ногу Току. — Сейчас я уйду, брат. Знай, что тебя я храню в памяти. — Продолжая улыбаться, он развернулся и зашагал прочь, мимо удивлённых «Серых мечей», на север, к лесу.
  
  Ток уставился ему вслед. Что-то… такое знакомое в походке…
  
  — Смертный меч…
  
  Ток увидел, что это приближается Кованый щит, и торопливо подобрал поводья.
  
  — Не сейчас, — крикнул он. — Позже! — Развернул коня. — Ну, ладно, старушка, покажи-ка, что можешь ещё гнать галопом. — Ток ударил пятками по бокам лошади.
  
  Сестра ждала его на опушке леса.
  
  — Всё сделал? — спросила она.
  
  — Да.
  
  Оба вошли в тень под деревьями.
  
  — Я скучала по тебе, брат.
  
  — Я по тебе тоже.
  
  — У тебя нет меча.
  
  — Да. Думаешь, он мне нужен?
  
  Сестра наклонилась к нему поближе.
  
  — Теперь — нужнее, чем прежде, как мне кажется.
  
  — Возможно, ты права. Тогда необходимо найти каменоломню.
  
  — Баргастова гряда. Там кремень цвета крови — я его зачарую, разумеется, чтобы не дробился.
  
  — Как прежде, сестра.
  
  — Давным-давно.
  
  — Да, так давно.
  
  Под невозмутимыми взглядами двух братьев госпожа Зависть развеяла чары, которые удерживали Мока в бессознательном состоянии. Она смотрела, как Третий медленно приходит в себя, глаза под маской потускнели от боли.
  
  — Ну-ну, — проворковала Зависть. — Тебе здорово досталось, не так ли?
  
  Мок с трудом сел, взгляд его стал жёстким, когда отыскал двух братьев.
  
  Госпожа Зависть выпрямилась и оценивающе посмотрела на Сену и Турула. Через некоторое время она вздохнула.
  
  — Да уж, вид тот ещё. Им без тебя тоже досталось, Третий. Впрочем, — радостно заметила она, — тебе пришлось не лучше! Должна тебе сказать, Мок, что у тебя маска треснула.
  
  Сегулех поднял руку, нерешительно провёл пальцами по тонкой трещине, которая отсекла две трети маски с левой стороны. Госпожа Зависть добавила:
  
  — Впрочем, вынуждена признать, что у всех вас фасады слегка… потрескались. Можете себе представить? Аномандр Рейк — Седьмой — бесцеремонно выставил нас из города.
  
  Мок неуверенно поднялся на ноги, огляделся.
  
  — Да, — сказала госпожа Зависть, — мы опять в том же лесу, по которому столько дней топали. Ваша карательная экспедиция завершилась — уж не знаю, удовлетворительно ли. Паннионского Домина, увы, более не существует. Пришло время, мрачные мои слуги, отправляться домой.
  
  Мок осмотрел свои клинки, затем обернулся к ней.
  
  — Нет. Мы потребуем встречи с Седьмым…
  
  — О нет, дурачок! Он вас не примет! Хуже того, чтобы добраться до него, вам придётся перебить несколько сотен тисте анди — а они и не подумают с вами фехтовать, просто сметут чародейством. Они очень практичные ребята — Чада Матери Тьмы. И вот, я решила проводить вас троих до дома. Правда, очень мило с моей стороны?
  
  Мок смотрел на неё, молчание затягивалось.
  
  Госпожа Зависть ответила сегулеху ослепительной улыбкой.
  
  В долгом пути на север баргасты Белого Лица разбились на кланы, затем на семейные группы, которые широко рассыпались по равнине. Хетан шагала рядом с Кафалом, чуть позади отца и его ближайших соратников, которые двигались западнее.
  
  Солнце припекало голову и плечи, лёгкий ветерок приносил запах воды от берега в двух сотнях шагов справа.
  
  Около полудня они с братом заметили впереди двух путников. Близкие родичи, решила Хетан, когда подошла ближе. Оба довольно низкорослые, но крепкие, черноволосые, они медленно шагали рядом почти у самого берега.
  
  Похожи на баргастов, но такого клана Хетан и Кафал не знали. Вскоре они поравнялись с двумя незнакомцами.
  
  Взгляд Хетан сразу впился в мужчину, пробежался по удивительным шрамам, исчертившим его тело.
  
  — Привет вам, незнакомцы! — окликнула она путников.
  
  Оба повернулись, их явно удивило, что они не одни.
  
  Теперь Хетан посмотрела в лицо мужчине. То, что женщина рядом — его сестра, стало совершенно очевидно. Вот и хорошо.
  
  — Эй, ты! — окликнула она мужчину. — Как тебя зовут?
  
  От улыбки незнакомца сердце Хетан забилось чаще.
  
  — Онос Тлэнн.
  
  Хетан подошла ближе, подмигнула темноволосой женщине, а затем снова взглянула на мужчину по имени Онос Тлэнн.
  
  — Я вижу больше, чем ты думаешь, — низким голосом сказала она.
  
  Молодой воин вскинул голову.
  
  — Правда?
  
  — О да — и то, что я вижу, говорит мне, что ты не ложился с женщиной уже о-очень давно.
  
  Глаза мужчины широко распахнулись — ах, такие прекрасные глаза, глаза любовника…
  
  — Правда, — согласился он и улыбнулся шире.
  
  О да, глаза моего любовника…
  
  Эпилог
  
  Паран толчком распахнул дверь. С тяжёлым, набитым золотом мешком на плече, шагнул в прихожую.
  
  — Рейст! Ты где?
  
  Облачённый в доспехи яггут явился откуда-то, молча замер перед Параном.
  
  — Ага, именно, — пробормотал Паран, — я решил тут поселиться.
  
  Голос Рейста прозвучал холодным скрипом:
  
  — Верно.
  
  — Да. Трёх недель в этой распроклятой таверне хватило с головой, уж поверь. Так что — вот он я, набрался смелости, чтобы поселиться в ужасном и зловещем Доме Финнэста — и сразу вижу, что в смысле домашнего хозяйства дела у тебя обстоят из рук вон плохо.
  
  — А два тела на пороге — что ты с ними собираешься делать?
  
  Паран пожал плечами.
  
  — Ещё не решил. Что-то да сделаю. Но пока хочу просто бросить тут золото — а то устал уже спать вполглаза. У них сегодня открытие, знаешь ли…
  
  Огромный воин ответил:
  
  — Нет, Господин Колоды, не знаю.
  
  — Ну и ладно. Я обещал прийти. Видит Худ, сомневаюсь, что ещё кто-то из всего города явится. Кроме, может, Круппа, Колла и Мурильо.
  
  — Куда прийти, Господин Колоды?
  
  — Лучше «Ганос». Или «Паран». Куда? В Хваткину новую таверну, вот куда.
  
  — Я ничего не знаю о…
  
  — Я понимаю, что не знаешь, поэтому и рассказываю…
  
  — …и знать не желаю, Ганос Паран, Господин Колоды.
  
  — Ну, значит, не повезло тебе, Рейст. В общем, говорю, Хватка открывает новую таверну. Со своими партнёрами. Они половину своего жалованья спустили на этот безумный проект.
  
  — Безумный?
  
  — Да. Ты что, не знаешь, что значит «безумный»?
  
  — Слишком хорошо знаю, Ганос Паран, Господин Колоды.
  
  От этого Паран опешил. Он посмотрел на укрытое шлемом лицо, увидел лишь тени в узких прорезях забрала. По телу малазанца пробежала лёгкая дрожь.
  
  — Кхм, да. Короче, они купили храм К’рула, колокольню и всё остальное. И превратили…
  
  — В таверну.
  
  — Храм, который весь город считает про́клятым.
  
  — Что ж, в таком случае, — проговорил Рейст, отворачиваясь, — я полагаю, продали задёшево…
  
  Паран оторопело уставился в спину яггуту.
  
  — Ладно, увидимся, — сказал малазанец.
  
  И услышал негромкий ответ:
  
  — Если тебе угодно…
  
  Как только Паран вышел из ворот на улицу, он едва не споткнулся о дряхлого человека в капюшоне, который неуклюже устроился на краю канавы. Из лохмотьев появилась грязная ладонь, потянулась к малазанцу.
  
  — Добрый господин! Подай монетку! Всего одну монетку!
  
  — Повезло тебе, старик, я и больше одной могу потратить. — Паран сунул руку в кожаный кошель у пояса. Вытащил пригоршню серебряных.
  
  Нищий ахнул, подтянулся поближе, волоча за собой ноги, точно мёртвый груз.
  
  — Богатый человек! Послушай меня. Мне нужен партнёр, о щедрый господин! У меня есть золото. Новые «советы»! Они спрятаны в тайнике на склонах Тахлинских гор! Целое состояние, господин мой! Нам только и останется, что организовать туда поход — ведь недалеко.
  
  Паран бросил монеты в ладонь старика.
  
  — А там закопан клад? Ну, разумеется.
  
  — Господин, сумма внушительная, и я с радостью расстанусь с половиной. Твоё вложение вернётся по меньшей мере десятикратно.
  
  — Мне не нужно больше денег, — улыбнулся Паран. Он сделал шаг прочь от попрошайки, но затем остановился и добавил: — Кстати, не стоит тебе задерживаться у этих ворот. Дом не привечает чужих.
  
  Старик съёжился. Голова его свесилась набок.
  
  — Ве-ерно, — протянул он из-под рваного капюшона, — этот
  Дом — не привечает. — Затем послышался тихий смешок. — Но я знаю другой, где привечают.
  
  В ответ на загадочные слова нищего Паран лишь пожал плечами, развернулся и пошёл прочь.
  
  Позади попрошайка надсадно закашлялся.
  
  Хватка не могла отвести от него глаз. Мужчина сидел, сгорбившись, на стуле, которому ещё не нашлось стола, продолжая сжимать в руках обрывок изорванной ткани, на которой что-то было написано. Алхимик сделал всё возможное, чтобы вернуть жизнь в практически уничтоженное, иссохшее тело, но даже внушительные дарования Барука подверглись серьёзному испытанию — в этом не было сомнений.
  
  Она про него слышала, разумеется. Все слышали. И все знали, откуда он явился.
  
  Человек молчал. Не сказал ни слова с самого воскрешения. И Барук категорически настаивал, что речь у него отнял отнюдь не какой-то физический недостаток.
  
  Императорский историк онемел. И никто не знал, почему.
  
  Хватка вздохнула.
  
  Торжественное открытие «К’руловой корчмы» обернулось катастрофой. Столы пустовали, терялись в огромном главном зале. Паран, Штырь, Дымка, Мураш, Молоток и Перл сидели за тем, что стоял ближе к очагу, и редко когда бросали друг другу хоть слово. Рядом находился второй занятый стол, за которым расположились Крупп, Мурильо и Колл.
  
  И всё. О боги, мы прогорели. Зачем только послушали Мураша…
  
  Входная дверь распахнулась.
  
  Хватка с надеждой подняла глаза. Но это был только Барук.
  
  Высший алхимик задержался в прихожей, затем медленно направился к столу, где сидели остальные даруджийцы.
  
  — Дражайший друг благородного Круппа! Барук, доблестный защитник Даруджистана! Кто мог бы пожелать лучшего общества нынче вечером? И он здесь, о да! За этим самым столом! Крупп как раз повествовал, повергая в оторопь своих достойных товарищей, равно как и мрачнолицых отставных солдат за соседним столом, — он рассказал удивительную и поучительную историю о том, как Крупп и тёзка сей корчмы совместно задумали сотворить новый мир.
  
  — Так значит, история окончена? — спросил, подходя, Барук.
  
  — Увы, но Крупп с радостью…
  
  — Отлично! Тогда я её выслушаю в другой раз. — Высший алхимик бросил взгляд на Дукера, но Императорский историк даже не поднял глаз. Сидел по-прежнему, склонив голову, неотрывно глядя на обрывок ткани в руках. Барук вздохнул. — Хватка, есть у тебя горячее вино с пряностями?
  
  — Так точно, — отозвалась она. — За тобой, у очага.
  
  Мураш потянулся за глиняным кувшином, поднялся, чтобы налить чашу Баруку.
  
  — Хорошо, — громко сказала Хватка, подходя к очагу. — Ну что же. Отлично. Огонь славно полыхает, выпили мы достаточно, и я лично хотела бы послушать какую-нибудь историю — нет! Не ты, Крупп! Твои рассказы мы уже все слышали. Но вот Барук, например, и Колл с Мурильо, наверно, захотели бы послушать историю о том, как всё-таки взяли Коралл.
  
  Колл медленно наклонился вперёд.
  
  — Так ты, наконец, заговоришь, Хватка? Давно пора.
  
  — Не я, — ответила та. — Поначалу — уж точно. Капитан? Налейте себе ещё, сэр, и начните рассказ.
  
  Паран поморщился, но покачал головой.
  
  — Я бы рад, Хватка.
  
  — Слишком свежо ещё, — проворчал Штырь, кивнул и отвернулся.
  
  — Худов дух, ну и жалкая же вы компания!
  
  — Само собой! — огрызнулся Штырь. — Такой рассказ, чтоб заново нам всем сердце разбить! Какая в нём ценность?
  
  Хриплый, надломленный голос ответил:
  
  — Ценность есть.
  
  Все замолчали, повернулись к Дукеру.
  
  Императорский историк поднял взгляд, рассматривал их тёмными глазами.
  
  — Ценность. Да. Я думаю, великая ценность. Но не ваша, солдаты. Ещё нет. Слишком свежо для вас. Слишком рано.
  
  — М-да, — пробормотал Барук, — наверное, тут ты прав. Мы хотим слишком многого…
  
  — От них. Да. — Старик вновь посмотрел на кусок ткани в руках.
  
  Молчание затягивалось.
  
  Дукер не шевелился.
  
  Хватка уже начала поворачиваться к своим товарищам, когда он вновь заговорил:
  
  — Что ж, позвольте мне, с вашего разрешения, занять этот вечер. И вновь разбить вам сердца. Это повесть о «Собачьей цепи». О Колтейне из клана Воро́ны, недавно назначенном Кулаке Седьмой армии…
  
  И так заканчивается третье сказание из Малазанской книги павших
  
  Глоссарий
  
  Паннионский Домин
  
  Паннионский Провидец: политический и духовный лидер Домина
  
  Септарх: правитель одной из семи провинций Домина (также военачальник)
  
  Урдо: командир отряда элитной тяжёлой пехоты (урдомов)
  
  Урдомы: элитная тяжёлая пехота, фанатичные последователи Провидца
  
  Провидомины: фанатики, секта телохранителей и убийц в Домине
  
  Бетаклиты: средняя пехота
  
  Беклиты: обычная регулярная пехота (известны также как «Сотня Тысяч»)
  
  Бетруллиды: лёгкая кавалерия
  
  Бетакуллиды: средняя кавалерия
  
  Скаланди: лёгкая тактическая пехота, стрелки
  
  Десанди: сапёры
  
  Тенескаури: крестьянская армия
  
  Капастан
  
  «Серые мечи»: религиозный культ, наёмники, нанятые для защиты от Паннионского Домина
  
  Совет Масок: Верховные жрецы Четырнадцати Взошедших, культы которых представлены в Капастане
  
  Джидраты: солдаты на службе одного из четырнадцати храмов
  
  Капанталл: городской гарнизон стражи Капастана, дружина князя Джеларкана
  
  Коралльская рота: приверженцы изгнанного князя Арарда из Коралла
  
  Лестийская гвардия: беженцы, бывшая дворцовая гвардия города Леста
  
  Капанцы: этническая группа изолированных кварталов, также — народ Капастана
  
  Даруджийский квартал: старый город, центр Капастана
  
  Пленник: старая даруджийская цитадель, где заседает Совет Масок
  
  Четырнадцать Взошедших капастанского Совета Масок
  
  Фэнер/Теннерок
  
  Трейк/Трич
  
  Д’рек
  
  Худ
  
  Огнь
  
  Тогг
  
  Беру
  
  Маури
  
  Опонны
  
  Солиэль и Полиэль
  
  Королева грёз
  
  Фандерея
  
  Дэссембрей
  
  Престол Тени
  
  Народы и географические названия
  
  Рхиви: скотоводы-кочевники центральных равнин Генабакиса
  
  Баргасты: воинственные, кастовые племена, которые можно обнаружить на разных континентах:
  
  Клан Ильгрес
  
  Клан Белолицых (племенной союз сэнанов, гилков, ахкратов, барахнов и нит’риталов)
  
  Т’лан имассы (Армии в Рассеянии):
  
  Логросовы, Стражи Первого престола
  
  Кроновы, Первые на Соединении
  
  Бетруловы (потеряны)
  
  Ифейловы (потеряны)
  
  Бентрактовы (потеряны)
  
  Оршайновы (потеряны)
  
  Керлумовы (потеряны)
  
  Тисте анди: Старшая раса
  
  Яггуты: Старшая раса
  
  К’чейн че’малли: одна из четырёх рас-основательниц, предположительно вымершая
  
  Моранты: жёстко структурированная культура с центром в Облачном лесу
  
  Даруджийцы: культурная и языковая группа в Генабакисе
  
  Капанцы: жители Капастана
  
  Паннионский Домин: название новой империи в Генабакисе
  
  Лестийцы: жители города Леста
  
  Коральцы: жители города Коралла
  
  Морн: про́клятые руины на юго-западном побережье Генабакиса
  
  Коралл: город в Паннионском Домине
  
  Лест: город в Паннионском Домине
  
  Капастан: город на северном берегу реки Серп
  
  Даруджистан: последний Вольный город в Генабакисе
  
  Равнина Ламатат: равнины к югу от Даруджистана
  
  Яггра-Тиль: т’лан имасское название ныне высохшего внутреннего моря
  
  Мир чародейства. Пути (Тропы — Пути, доступные людям)
  
  Д’рисс: Тропа камня
  
  Дэнул: Тропа целительства
  
  Меанас: Тропа тени и иллюзий
  
  Рашан: Тропа тьмы
  
  Руз: Тропа моря
  
  Серк: Тропа неба
  
  Тир: Тропа света
  
  Тропа Худа: Тропа смерти
  
  Тэннес: Тропа земли
  
  Старшие Пути
  
  Куральд Галейн: Путь Тьмы тисте анди
  
  Куральд Эмурланн: Путь тисте эдур
  
  Омтоз Феллак: яггутский Путь
  
  Старвальд Демелейн: Путь Тиамы, Первый Путь
  
  Теланн: Путь т’лан имассов
  
  Колода Драконов — Оракулы (и соответствующие Взошедшие)
  
  Высокий дом Жизни
  
  Король
  
  Королева (Королева грёз)
  
  Поборник
  
  Жрец
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Ткач
  
  Каменщик
  
  Дева
  
  Высокий дом Смерти
  
  Король (Худ)
  
  Королева
  
  Рыцарь (прежде — Дассем Ультор)
  
  Маг
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Дева
  
  Высокий дом Света
  
  Король
  
  Королева
  
  Поборник
  
  Жрец
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Швея
  
  Строитель
  
  Девица
  
  Высокий дом Тьмы
  
  Король
  
  Королева
  
  Рыцарь (Сын Тьмы)
  
  Маг
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Жена
  
  Высокий дом Тени
  
  Король (Престол Тени / Амманас)
  
  Королева
  
  Убийца (Узел / Котильон)
  
  Маг
  
  Пёс
  
  Независимые
  
  Опонны (Шуты Удачи)
  
  Обелиск (Огнь)
  
  Корона
  
  Скипетр
  
  Держава (иначе — Сфера)
  
  Престол
  
  Взошедшие
  
  Апсалар, Госпожа воров
  
  Беру, Владыка бурь
  
  Великие во́роны, во́роны, которые питаются магией
  
  Геддерона, Госпожа Весны и Возрождения
  
  Джесс, Королева-Пряха
  
  Д’рек, Червь Осени (иногда Королева мора, см. Полиэль)
  
  Дэссембрей, Господин трагедий
  
  К’рул, Старший бог
  
  Каладан Бруд, Воевода
  
  Каллор, Верховный король
  
  Королева грёз (Королева Высокого дома Жизни)
  
  Котильон / Узел (Убийца Высокого дома Тени)
  
  Маури, Госпожа нищих, рабов и сервов
  
  Нерруза, Госпожа тихого моря и лёгкого ветра
  
  Огнь, Госпожа Земли, Спящая богиня
  
  Опонны, Шуты, Близнецы Удачи
  
  Оссерк, Господин неба
  
  Полиэль, Госпожа мора
  
  Престол Тени / Амманас (Король Высокого дома Тени)
  
  Псы (Гончие Высокого дома Тени)
  
  Солиэль, Госпожа Исцеления
  
  Сын Тьмы / Владыка Луны / Аномандр Рейк
  
  (Рыцарь Высокого дома Тьмы)
  
  Теннерок / Фэнер, Вепрь о Пяти Клыках
  
  Тогг (см. Фандерея), Волк Зимы
  
  Трейк / Трич, Тигр Лета и Битвы
  
  Трич, Первый герой
  
  Увечный бог, Король Цепей
  
  Фандерея, Волчица Зимы
  
  Фэнер, Вепрь (см. Теннерок)
  
  Худ (Король Высокого дома Смерти)
  
  Шеденуль / Солиэль, Госпожа Здравия
  
  Примечания
  
  1
  
  У Эриксона именно так. Однако нам кажется, что по логике здесь должен был бы упоминаться Куральд Эмурланн, Путь тисте эдур. — Прим. пер. и ред
  .
  
  2
  
  В основном применявшийся в кавалерии тип шлемов, полностью закрывал голову и сильно ограничивал обзор; мог быть цилиндрической, бочкообразной, горшкообразной формы или в виде усечённого конуса.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"