Печатается с разрешения The Society of Authors и литературных агентств Campbell Thompson & McLaughlin Ltd и The Marsh Agency Ltd.
Суд и ошибка
Посвящается П.Г. Вудхаузу
Пролог
Симпозиум
– «Святость человеческой жизни сильно преувеличена», – процитировал Феррерс. – Только подумать, какое мужество требуется, чтобы произнести такое перед сборищем убежденных сентименталистов, причем некоторые из них – сентименталисты профессиональные.
– И вы верите, что так и есть? – осведомился преподобный Джек Дэнни.
– Конечно, так и есть.
– А! Ну что ж, вы – журналист, а журналисту причитается быть циничным. – Священник улыбнулся и пригубил свой портвейн.
Феррерс, улыбнувшись учтиво, поправил элегантный узел своего черного галстука. Он был не журналист, – если, конечно, не считать журналистом литературного редактора одного из самых старых и самых почтенных литературных еженедельников в Лондоне; и он распознал колкость в риторическом приеме преуменьшения. Они с Джеком Дэнни были давние противники.
– Так же, Джек, как человеку вашей профессии причитается быть сентиментальным, – не без вызова парировал он.
Сидевшие напротив военный и чиновник, отслуживший свое в Индии, обсуждали Новую Молодежь.
Майор Баррингтон, высокий, привлекательный джентльмен с седыми усами щеточкой, вскоре после войны вышел в отставку из регулярной армии, чтобы принять дипломатическое назначение, и не так давно женился на одной из сравнительно Новых Молодых, так что, можно было надеяться, кое-что об этой биологической разновидности знал. Дейла, чиновника, который вернулся из колонии в довоенном состоянии ума, Новые Молодые ввергали в откровенное замешательство: они даже изъяснялись на наречии, разительно отличавшемся от языка Старых Молодых, к коим когда-то принадлежал он сам.
Уловив отголосок разговора на другом конце стола, Дейл воспользовался им, чтобы подкрепить собственные аргументы.
– «Святость человеческой жизни»! – хмыкнул он, взъерошив седую гриву, которая падала на лоб, делая его похожим на шотландскую овчарку. – Вот именно. Примета времени. Как раз то, о чем я говорил. Они теперь так высоко ставят свои бесценные шкуры, что по сравнению с этим все остальное не важно. Но разумеется, приходится прикрываться велеречивой фразой вроде «святости человеческой жизни».
– Справедливости ради скажу, что они осмотрительны и тогда, когда дело касается чужих шкур, – вступился майор. – Нет, не думаю, что все упирается в эгоизм.
Мистер Тодхантер, как положено доброму хозяину, не упустил шанса сделать разговор общим. Вытянув вперед свою маленькую лысую голову, которая венчала его костлявое тело, как картофелина, не поместившаяся в мешок, сквозь стекла очков он уперся взглядом в чиновника.
– Значит, вы согласны с Феррерсом, Дейл, что человеческой жизни придается слишком большое значение? – спросил он.
– Ну, я выразился не вполне так.
– Но имели в виду именно это, – указал Феррерс. – Признайтесь, будьте мужчиной!
– Ну хорошо. Пожалуй.
– Разумеется. Всякий здравомыслящий человек так думает. Только сентименталисты вроде нашего Джека делают вид, что верят, будто жизнь всякого болвана священна. А, майор?
– Думаю, надо уточнить предмет спора, – заметил тот. – За или против обычной глупости я бы свидетельствовать не стал; но если вы скажете, что подразумеваете ту глупость, которая представляет собой угрозу, я целиком с вами.
– Вот видите, Джек! – Феррерс улыбнулся своей позапрошлого века улыбкой и изобразил легкий поклон. Феррерс был воплощенный восемнадцатый век. – Майор – смелый человек, как, впрочем, и полагается воину. Смелость нужна, чтобы высказать напрямую то, о чем мы все думаем, а именно: лучшее, что могло произойти с этим идиотом-автомобилистом, к примеру, – это что он погибнет как можно скорей, врезавшись в телеграфный столб, нам всем на благо. Или вы настаиваете на том, что его жизнь, которую он расходует нам во вред, священна?
– Конечно, настаиваю, – откинувшись на спинку стула, спокойно откликнулся маленький пухлый священник и улыбнулся соседу с той ласковой уверенностью в своей правоте вопреки всем доказательствам и всякой логике, которая так раздражает всякого, кто имеет глупость ввязаться в спор с духовенством.
Майор Баррингтон повертел в пальцах ножку бокала.
– Я-то даже не об этом бестолковом автомобилисте. А вот возьмите, к примеру, какого-нибудь государственного деятеля, который собирается ввергнуть страну в войну. Предположим, он один способен ее предотвратить и не делает этого. Он может стать причиной гибели сотен тысяч жизней, священных или нет, уж как вам угодно. И предположим, является некий патриотически настроенный убийца и из лучших побуждений стирает его с лица земли. Скажете вы тогда, что это деяние гнусное? Будете вы по-прежнему думать, что жизнь этого политика священна сама по себе, независимо от того, как он ею воспользовался?
– Добрая старая армия, – любезно пробормотал Феррерс. – Он поймал вас, Джек.
– «И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?»1, – произнес священник, глядя сквозь свой бокал. – Что ж, это весьма старая проблема, не так ли?
– Несомненно, – кивнул Феррерс. – Но давайте послушаем, что вы о ней думаете.
– Вот я, знаете ли, часто думал, что это и впрямь лучший способ предотвратить войну, – раздался неуверенный голос с другого конца стола. – Пригрозить одному-двум ведущим политикам, что их убьют, если они объявят ее. Но разумеется, надо сделать так, чтобы они в угрозу поверили.
– Похоже, вы невысокого мнения о политиках, – улыбнулся священник.
– Сдается мне, мы все теперь этого мнения, не так ли? – так же робко отозвался мистер Эмброуз Читтервик.
– Да, – сказал мистер Тодхантер, – но я склонен согласиться с вами, майор, в том, что скорее тот способ, каким мы используем жизнь, нежели чем сам факт существования, вводит в силу представление о святости жизни. Но отсюда следует любопытный вопрос. Каким именно способом лучше всего истратить свою жизнь?
Его вежливо выслушали, как положено слушать хозяина, но общее мнение, очевидно, заключалось в том, что поставленный вопрос в силу своей очевидности не делает чести мистеру Тодхантеру.
– Уж конечно, – вступил священник, – на этот счет не может быть никаких сомнений.
– Вы хотите сказать, служа человечеству?
– Разумеется.
– Да, конечно. Но служа в каком именно направлении? Ведь в наличии, как вы понимаете, два, широко говоря, позитивный и негативный. Распространение блага и уничтожение зла. И что лучше: взять за цель благо всего человечества или значительной его части, к примеру, нации, причем риск здесь велик, ибо неведомо, попадешь или промахнешься, – или же сосредоточиться на значительно меньшем числе людей и соответственно повысить вероятность добиться желаемого?
– Боже, да вы поднимаете вопросы заведомо неподъемные!
– Но довольно-таки отвлеченные, не так ли? – уронил Феррерс. Судя по остальным, все до одного понимали, о каких вопросах идет речь.
– Отвлеченные? – переспросил мистер Тодхантер. – Отнюдь. Если сумею, приведу конкретный пример. Погодите-ка. Да вот… Возьмем человека, которому врач сообщает, что жить ему осталось всего несколько месяцев. Он…
– О, я с таким зачином уже сталкивался! – рассмеялся Феррерс. – И скажу вам точно, что будет дальше! Взбудораженный известием о близкой смерти, человек, в обычных обстоятельствах вялый, нерешительный, подкаблучник, внезапно открывает в себе силы, доселе ему неведомые, вступает в отчаянную борьбу с ужасным злодеем, голыми руками справляется с бандой, в которой тот верховодит, влюбляется в непостижимо прекрасную девушку, которую поначалу принимает за бандитскую соучастницу, а затем обнаруживает прикованной к стене подземелья по шею в воде и не может позволить себе жениться на ней ввиду своей надвигающейся кончины, – но в последнюю минуту обнаруживается, что врач ошибся. Вы это имели в виду?
– Да, подобная ситуация частенько используется в романах, – вежливо улыбнувшись, согласился мистер Тодхантер. – Но в жизни она случается еще чаще. В конце концов, на свете столько неизлечимых болезней! И давайте допустим в рамках примера, который я привел, что подобный человек существует, и в последние месяцы своей жизни он желает сделать что-то полезное для своих ближних, желает, можно сказать, посвятить остаток дней тому, чтобы оказать им некую значительную услугу. Как, по вашему мнению, ему наилучшим образом поступить?
Поскольку мистер Тодхантер адресовал свой вопрос не кому-то отдельно, а компании в целом, ответствовал ему, с допустимой расторопностью, каждый.
– Застрелить Муссолини, – не раздумывая сказал майор Баррингтон. – Человек он, по моему убеждению, великий, но представляет опасность для всего мира.
– Нет, Гитлера, – поправил его индийский чиновник. – Гитлер – вот настоящее зло. И потом, я всегда считал евреев очень приличными людьми. Хотя еще лучше было бы истребить всех лидеров милитаристской партии в Японии. Наши собственные политики слишком мелки, чтобы мараться.
– Лично я в политические убийства не верю, – вступил Феррерс. – Уничтожение Гитлера не обязательно уничтожит гитлеризм. Такие движения должны себя изживать. Нет, будь я в таком положении, я бы склонялся к тому, чтобы истребить некоторых, возможно, вполне незначительных людей, которые сознательно делают невыносимой жизнь небольшой группы людей. Выигрыш в итоге, я думаю, будет больше, чем если угробить какого-нибудь диктатора, который, по сути, всего лишь рупор движения.
– Согласен, – произнес мистер Читтервик с таким чувством, словно ему помогли принять решение. – Если, конечно, под рукой нет политика, который лично ведет страну к войне и чья ликвидация поможет предотвратить ее.
Мистер Тодхантер перевел взгляд на священника.
– А вы, Дэнни?
– Я? Ну, вряд ли вы ожидаете, что я подхвачу этот клич к насилию. Я бы предложил себя медицинской клинике, пусть на мне проводят опасные эксперименты, которым нельзя подвергнуть того, кому не предстоит вскорости умереть. И убежден, человечеству от этого будет больше пользы, чем от любого из вас, знатоки кровавых мелодрам.
– Вот это идея новая! – оживился мистер Тодхантер.
Никто не обратил внимания на то, что сам он на свой вопрос никак не ответил.
– Вы, как всегда, ошибаетесь, Джек, – хмыкнул Феррерс. – Во-первых, никакая клиника не воспользуется вашей услугой, это я вам обещаю; шум, если эксперимент окажется слишком опасным, поднимется такой, что риск себя не оправдает. Да и в любом случае толку от вас будет не много, если вообще будет. Проводится ничтожно мало экспериментов, в которых человека нельзя заменить животным.
– Вы в этом уверены? – серьезно спросил мистер Тодхантер.
– Положительно уверен.
Священник пожал плечами:
– Ну, разговор ведь сугубо теоретический.
– Разумеется, – живо согласился мистер Тодхантер. – Тем не менее разве вам не кажется интересным, что из пяти высказавшихся четверо – за устранение, то есть за то, что я назвал негативным направлением, за принесение пользы путем изъятия зла, в противовес пополнению добра. Иными словами, за убийство. Что приводит нас туда, откуда мы начали, – к святости человеческой жизни.
Мистер Тодхантер налил себе еще портвейна и пустил графин по кругу. Дома его никто не ждал, и, следственно, он был волен сидеть за обеденным столом сколько ему вздумается; да и дам за столом в тот вечер не было, чтобы после портвейна присоединиться к ним. Графин обошел стол второй раз, и настроение у присутствующих заметно поднялось. Что может быть лучше, чем необременительно отвлеченная тема для разговора и хороший портвейн… и отсутствие нетерпеливых женщин за дверью тоже казалось благом.
– Отлично, – сказал Феррерс, – итак, чтобы разговор сделал полный круг, повторюсь: ценность человеческой жизни сильно преувеличена. И на этот раз попрошу каждого не согласного с этим пояснить мне, что это за святость такая в существовании алчного ростовщика, или шантажиста, или сифилитика, соблазняющего юных дев, или тупого чинуши, который в угоду вздорному хозяину выбрасывает на улицу приличных работящих людей, у которых на руках семьи… – Тут голос Феррерса неожиданно наполнился горечью. Он обвел взглядом сидящих за столом и взял себя в руки. – Да, если угодно, даже неизлечимо скорбного разумом… Итак, Джек?
– Вы хотите сказать, что назначите себя судьей жизни и смерти? – задал встречный вопрос священник.
– Отчего ж нет? Из меня получится весьма приличный судья.
– И цель ваша будет состоять в том, чтобы уничтожать людей, а не исправлять их?
– Если сочту, что исправить их невозможно.
– Значит, вы будете судить не только человека, но и самоё душу его, сколько добра содержится в ней, сколько зла?
Феррерса это нимало не испугало.
– Отчего ж нет? Это не так трудно, как вам кажется.
– Хотел бы я разделить вашу убежденность!
– Но не сможете, вероисповедание не дает. Вам приходится верить – или притворяться, что верите, – что души шантажистов, ростовщиков и соблазнителей исправимы. Я в это не верю. Но даже будь они исправимы, процесс стал бы слишком долгим и дорогостоящим, чтобы игра стоила свеч, если принять во внимание интересы всего общества.
– И вы по-прежнему думаете, что величайшее добро, которое человек способен сделать в том случае, который я привел, состоит в уничтожении источника зла? – вступил мистер Тодхантер со своей обычной серьезностью.
– Источника несчастья или несправедливости, – поправил Феррерс. – Меня не интересует абстрактное зло. Да, по-прежнему. По сути дела, я убежден в этом. Во всем, начиная с политической системы и кончая человеческим телом, надо сначала отсечь плохое, чтобы хорошее возросло. Приступишь к делу в обратном порядке, сведешь на нет всю работу. Вы согласны со мной, майор?
– Да, согласен. Да, полагаю, это суждение здравое.
– Полностью согласен, – кивнул чиновник.
Все посмотрели на мистера Читтервика. Тот покраснел.
– Да… боюсь, я тоже должен согласиться. Звучит мрачновато, но нам следует принимать вещи такими, как они есть, а не какими мы предпочли бы их видеть.
– В таком случае эта позиция прояснена, – подытожил мистер Тодхантер, – и, принимая во внимание следствия, скажем, что тезис о святости человеческой жизни имеет свои исключения, и величайшее благо, на которое способен человек, состоит в том, чтобы уничтожить избранного злоумышленника, смерть которого непременным образом должна осчастливить большую или маленькую группу людей. Все согласны?
– Не все, – твердо сказал священник. – Вы представили весьма благовидный предлог для убийства, но на это есть непреодолимый ответ: убийство не может быть оправдано, ни при каких обстоятельствах, никогда.
– Помилуйте, сэр! – возразил майор. – Разве это довод? Это просто суждение, причем ничем не доказанное. С тем же успехом и я могу сказать, что в некоторых случаях убийство оправдано. Это тупик.
Феррерс сверкнул глазами.
– Вы хотите сказать, майор, что впервые столкнулись с тем, что на девять десятых доводы Джека – всегда недоказуемые суждения? Но что еще остается бедному пастору, когда он призван защищать то, что доказать невозможно? Вот он и повторяет то, что выучен принимать за аксиомы. И если мы с вами их за таковые не принимаем, то тогда, конечно, разговор заходит в тупик.
– Вы-то сильно выиграли бы, Лайонел, если б приняли некоторые из них, – дружелюбно сказал священник.
– Сомневаюсь. Но конечно, вам положено так говорить.
– Хорошо, – сказал мистер Тодхантер. – Значит, мы пришли к тому, что человек, которому жить осталось всего несколько месяцев, не может сделать ничего лучше, чем совершить убийство оговоренного нами вида. Вы в самом деле верите в это?
– Меня не пугает неприятное слово, – улыбнулся Феррерс. – Как ни назови, убийство или уничтожение, это именно то, во что я верю.
– У человека в подобном положении, если он решился на праведное убийство, есть определенные преимущества, не так ли? – рассудил мистер Читтервик. – По крайней мере если правильно рассчитать время, то можно не бояться самого сильного довода против убийства – виселицы.
– Да, это истинная правда, – с интересом сказал мистер Тодхантер. – Но если мы сошлись на убийстве, какого рода убийство это должно быть? Двое из вас высказались в пользу политического убийства, на основании той идеи, что это послужит всему человечеству или хотя бы одной стране, а двое предпочитают убийство частное. Любопытно было бы выслушать аргументы обеих сторон.
– Ну, свое предложение насчет Муссолини я снимаю, – сказал майор Баррингтон. – Я сказал это легкомысленно, не подумав. Кроме того, для меня это слишком большая ответственность, решить, отвечают или нет Гитлер и Муссолини неким потребностям современного общества, – может быть, отвечают, хотя бы исходя из того принципа, что все должно ухудшиться для того, чтобы потом стало лучше. Иначе говоря, подобно Феррерсу, я отказываюсь от политического убийства.
– А вы, Дейл?
– Ну, если майор снял Муссолини, то я снимаю своего кандидата. Хотя должен сказать, не возражал бы, если б в нашей стране бесчестных политиков расстреливали.
– Кто ж тогда останется? – улыбнулся Феррерс.
– Помилуйте, – запротестовал священник. – У нас есть Стэнли Болдуин2.
– И его трубка.
– Трубка мира, да.
– Мира любой ценой – хоть и за полтора миллиарда фунтов. Да, и еще его свиньи. Что ж, они-то и заполнят вакантные места в кабинете министров. Мы никогда не заметим разницы.
– Еще как заметим, – усмехнулся майор. – Свиньи никогда не подписали бы тот возмутительный договор с французскими премьер-министрами, который уронил нас в глазах всего мира, так что пришлось потом публично его дезавуировать. Тут как раз свиньи пришлись бы кстати.
– Пожалуй, – сказал мистер Тодхантер. – Значит, теперь мы пришли к тому, что убийство частного человека предпочтительней убийства политического. Любопытно услышать, какого рода частное лицо окажет большее благодеяние своим ближним, если умрет.
– Владелец газеты, который нагревает руки на том, что сознательно вводит читателей в заблуждение, – предложил майор.
– Не будет ли это означать всех владельцев газет? – осведомился мистер Читтервик, отнюдь не желая быть циничным.
Феррерс, приняв это на свой счет, вскинул бровь.
– О, «Лондонское обозрение» мы, разумеется, исключим, – успокоил его священник. – Мы все знаем, что «Лондонское обозрение» в газетном мире занимает место из ряда вон. Иначе Лайонел бы там не работал.
– «Лондонское обозрение» – не газета, – проворчал Феррерс.
– Ну а я бы отдал свой голос за злобного сочинителя анонимных писем, – сказал Дейл. – Вреда он приносит неисчислимо, а схватить за руку и призвать к ответу его трудней, чем кого-то еще.
– Разве еще шантажиста, вы не думаете? – вставил мистер Читтервик.
– Ну уж вам-то следует знать что-нибудь об убийствах, Читтервик, – сказал Феррерс. – Вы ведь были замешаны в двух, не так ли?
– Д-да, пожалуй, некоторым образом… – смущенно признал мистер Читтервик. – Однако…
– Конечно, конечно. Строго доверительно. Между друзьями и все такое. Не для публикации, обещаю. Ну же?
Несмотря на сопротивление, мистера Читтервика принудили рассказать случай-другой из его практики. Графин обошел стол в третий раз.
На этом мистер Тодхантер позволил дискуссии заглохнуть. Дальнейшие попытки продлить ее выглядели бы, на его взгляд, подозрительно. Да и в любом случае он выяснил что хотел.
Ибо неделю назад врач мистера Тодхантера сообщил ему, что он вряд ли протянет дольше нескольких месяцев, и тогда он созвал этот кружок тщательно избранных и отличных по духу и роду занятий людей, чтобы они, сами того не подозревая, порекомендовали, чем занять время, оставшееся ему.
И, к огромному удивлению мистера Тодхантера, оказалось, что рекомендация, причем поразительно единодушная, состоит в том, что ему следует совершить убийство.
Часть I, плутовская
Мистер Тодхантер подыскивает жертву
Глава 1
1
Когда мистер Лоуренс Тодхантер узнал от своего врача, что страдает аневризмой аорты и что жить ему осталось всего ничего, он решительно отказался этому верить.
– Пятьдесят один, – ответил мистер Тодхантер, застегивая сорочку на своей тощей груди.
– Именно. И похвастаться особым здоровьем вы никогда не могли.
– В последние годы – да, – вдумчиво сказал мистер Тодхантер, – безусловно, не мог.
Врач взмахнул своим стетоскопом.
– И чего же вы ожидали? Кровяное давление у вас высокое уже много лет. Не следуй вы так старательно моим указаниям, давно б уже были мертвы.
Давнишний знакомый, эскулап в этой ситуации мог бы, на вкус мистера Тодхантера, проявить больше сердечности. Надеясь обозначить свой скепсис, приговоренный к смерти засмеялся свойственным ему кудахтающим смешком, однако и сам понял, что изобразил скорее что-то вроде жалкой бравады.
– Это все так, но услышать, что тебе осталось несколько месяцев… Похоже скорее на сцену из романа, чем на настоящую жизнь.
– И в настоящей жизни такое не редкость, – сухо сказал доктор. – В конце концов, на свете много неизлечимых болезней, помимо той хвори, которая досталась вам. И потом – рак! Раньше или позже тело сдается. А это, знаете ли, чрезвычайно сложный механизм. Чудо еще, что все его детали так долго функционируют.
– Похоже, к смерти вы относитесь очень легко, – не без упрека заметил мистер Тодхантер, под «смертью» подразумевая «мою смерть».
– Это так, – с полуулыбкой признался доктор.
– Что?! – переспросил мистер Тодхантер, ошеломленный тем, что можно легко относиться к смерти, да еще его собственной.
– Я сказал, это так. Нет-нет, это не потому, что я религиозен. По крайней мере не религиозен в привычном для нас понимании. Просто так случилось, что я твердо верю в бессмертие.
– О! – выдохнул озадаченный мистер Тодхантер.
– Я, видите ли, верю в то, что наша текущая жизнь в физическом плане – ужасная докука, и чем скорее мы из нее выберемся, тем лучше. Просить меня о сострадании к умирающему – то же самое, что просить о сострадании к человеку, которому предстоит выйти из тюрьмы на свободу.
– Черт побери! – не отрывая от него глаз, покачал головой мистер Тодхантер. – Должен сказать, для человека, который так любит добрый кларет, это чересчур!
– Ну должны же быть у заключенного какие-то радости! Нет, если уж сострадать, – разговорился доктор, – то тем, кто остается в тюрьме. Они горюют, потеряв близкого человека… хотя, строго говоря, разумней было бы завидовать, а не горевать. Однако в вашем случае, дорогой друг, не будет и этого. У вас ни жены, ни детей. Даже близких родственников и то нет. Вам повезло, вы счастливчик. Вы можете выйти на волю со спокойной душой.
Мистер Тодхантер, который ничуть не находил, что он счастливчик, сердито хмыкнул.
– Впрочем, – продолжил доктор, – если вы смотрите на вещи иначе, я полагаю, мы должны постараться и как можно дольше задержать вас в тюрьме. Не могу, впрочем, умолчать, что не прочь бы поменяться с вами местами. По правде сказать, на мой взгляд, вы похожи на того бедного старика из Музея мадам Тюссо, которого, помните, освободила из каземата Бастилии толпа, и он не смог этого пережить.
– Перестаньте нести ерунду! – мрачно сказал мистер Тодхантер.
– Поменьше гневайтесь, – дал рекомендацию доктор. – Это самое главное: никаких сильных эмоций, прошу вас, не то в момент вылетите из своего узилища. Точно так же – поменьше физических усилий. Ходите медленно, бегать нельзя, поднимаясь по лестнице, на каждой второй ступеньке отдыхайте. Возбуждение вам вредно, помните, что необходимо избегать резких нагрузок. Жизнь будет невеселая, но зато вы сможете продлить ее, раз уж вам в самом деле так этого хочется. Устрожить вашу диету мы не сможем просто потому, что дальше уже некуда, не то я б, конечно, это порекомендовал. В любом случае стенка артерии почти наверняка разорвется в течение полугода – о годе и речи нет, – как бы осторожны вы ни были. Ну, знаете, вы сами просили говорить с вами начистоту!
– О да, просил, – с горечью кивнул мистер Тодхантер.
– Отдыхайте как можно больше, – продолжил врач. – Алкоголя следует избегать. Курить нельзя. Помогай вам Бог, но на вашем месте я бы сейчас прямиком помчался домой, чтобы прибежать туда мертвым. Завещание сделали, полагаю?
– Даже представить не мог, – с отвращением посмотрел на него мистер Тодхантер, – какой вы на самом деле садист!
– Ничего подобного! – возмутился доктор. – Нашли садиста! Это все ваш дьявольский консерватизм, Тодхантер. Всегда склонялись перед условностями. Правила приличия диктуют нам горевать по мертвым – да, невзирая на религию, которая учит, что каждый, кто не негодяй, от смерти только выигрывает, – и вот вы считаете, что я должен преисполниться к вам сочувствия, а когда я говорю, что ничего подобного, я вам завидую, вы говорите, что я садист!
– Хорошо, – с достоинством произнес мистер Тодхантер, – пусть не садист. Но не могу не полюбопытствовать, не окрашен ли ваш диагноз вашей бескорыстной обо мне заботой. Иначе говоря, я бы хотел услышать и мнение другого специалиста тоже.
Врач ухмыльнулся и протянул ему листок бумаги.
– Меня это нисколько не задевает. Сделайте милость, выслушайте другого врача, и третьего, и четвертого тоже. Они все поддержат меня. Вот вам адрес. Весьма серьезный специалист, пожалуй, самый основательный как раз в этих вопросах. Он сдерет с вас три гинеи, но так вам и надо!
– Вот интересно, – с усилием произнес мистер Тодхантер, медленно натягивая пиджак, – вы в самом деле такой сукин сын, или мне кажется?
– Вы имеете в виду, есть ли смысл в том, что я говорю? Дорогой мой, да сколько угодно. Я глубоко убежден, что доказательства бессмертия существуют – научные доказательства! И что это нам дает? А то, что нет состояния более низкого и соответственно более неприятного, чем состояние физическое. Соответственно всякое последующее состояние должно – для обыкновенного приличного человека – быть значительно более приятным. А отсюда с уверенностью следует, что…
– Ну и ну, – пробормотал мистер Тодхантер и вышел за дверь.
2
Чувствуя себя непонятно на каком свете, мистер Тодхантер взял такси до Вэлбек-стрит. Хотя это было ему вполне по средствам, он впервые взял такси, чтобы доехать от Ричмонда, где жил, до Вест-Энда, ибо в финансовых делах мистер Тодхантер был не менее основателен, чем в вопросах здоровья. Однако случай был из ряда вон, и на этот раз потребовалось такси.
Специалист взял с него три гинеи и подтвердил как диагноз, так и, во всех деталях, прогноз.
Потрясенный мистер Тодхантер снова взял такси. Человек он был осторожный и редко принимал решения, не выяснив предварительно, что думают по этому поводу хотя бы три человека. Следовательно, он велел отвезти себя еще к одному специалисту, который никак не мог быть в сговоре с двумя первыми. Когда и тот полностью поддержал их выводы, мистеру Тодхантеру ничего не оставалось, как принять их.
Он взял такси и поехал в Ричмонд.
3
Мистер Тодхантер был холостяк.
Таков был его собственный выбор, поскольку, несмотря на полное отсутствие качеств, способных пробудить страсть в представительницах прекрасного пола, ему не раз намекали, что дело поправимо. И не то чтобы мистер Тодхантер питал отвращение к дамам, нет. Но характер его, который он не в силах был скрыть под маской циничного разочарования в жизни, был необычно мягок. Мистер Тодхантер, правду сказать, принадлежал к тем несчастным, которые то и дело напрашиваются на неприятности, неисправимо веря в лучшее в своих ближних. Никому не под силу было убедить мистера Тодхантера в том, что его друзья способны на недостойные поступки. Он знал, что, случается, взрослые обижают маленьких, что приличные на вид женщины пишут непристойные анонимные письма и что в этом далеком от совершенства мире, должно быть, многие ведут себя неприятно. Но это всегда кто-то другой вел себя таким странным, удивительным образом, никогда это не были друзья и знакомые мистера Тодхантера, которых мистер Тодхантер автоматически наделял своими высокими стандартами; и если ему предъявляли явные доказательства противного, их мистер Тодхантер с великим негодованием отвергал.
Это его свойство было сразу же очевидно любой женщине старше тридцати, и они, естественным образом, смотрели на мистера Тодхантера как на небесами сконструированного супруга. Дамы помоложе могли искоса поглядывать на его длинное костлявое тело, на небольшую лысую голову, виснущую с широких плеч, чтобы к ним адресоваться, на пыльный воротник его пиджака, как, впрочем, и на его, точно он старая дева, суетливость, озабоченность собственным здоровьем, равнодушие к их прелестям и некоторую даже обременительную ученость. Поглядывать они могли очень и очень искоса, не обладай мистер Тодхантер достоинством, которое перевешивало любую непривлекательность и какое угодно количество пыльных воротников, – а именно весьма приличным доходом.
Именно этот доход позволял мистеру Тодхантеру жить в комфортабельном доме на очень хорошей улице в Ричмонде под опекой экономки, горничной и человека, присматривающего за башмаками, садом и печными трубами.
Но сказать, что мистер Тодхантер жил в полном довольстве во всей этой красоте, – нет, нельзя. Его тревожила совесть, заставляя страдать, что он так избалован судьбой, когда два миллиона его соотечественников едва сводят концы с концами. Даже тот факт, что правительство прямыми и косвенными методами освободило его по меньшей мере от половины его состояния, с тем чтобы субсидировать его сограждан и убивать граждан других стран, не мог облегчить мук мистера Тодхантера. Не успокаивался он и тем, что на свои то ли одиннадцать, то ли двенадцать сотен в год обеспечивает комфортную жизнь одной экономке, одной горничной и одному старику, где-то еще поддерживает в докучливом безделье по меньшей мере одного трудоспособного, но потерявшего надежду рабочего и его семью, в значительной мере содержит неведомого ему чиновника, очень может быть, что никому и не нужного, и ежегодно дает своей стране полдюжины снарядов и, пожалуй, еще какую-нибудь существенно важную деталь для пулемета-другого… Нет, не удовлетворяясь всем этим, мистер Тодхантер регулярно переправлял все собранное по крохам, что удавалось сэкономить, в частные благотворительные общества, которые сам выбирал, а также собственноручно раздавал тем, кто стучался в его дверь с повествованием о жизненных передрягах.
Теперь, после всех консультаций, мистер Тодхантер рухнул в кресло, поспев как раз к чаю. Чай ему подавали в библиотеку ровно в пятнадцать минут пятого ежедневно. Ежели чай прибывал в четырнадцать минут пятого, мистер Тодхантер отсылал его назад с указанием, чтобы принесли в положенное время, а ежели на полминуты опаздывал, то мистер Тодхантер устраивал прислуге джентльменский разнос. Сегодня, поскольку ко времени хозяин не появился, чай опоздал на целых пять минут, и мистер Тодхантер, ссутулившись в своем кресле, ни слова на это не сказал.
– Ну и ну! – двумя минутами позже заметила горничная экономке. – А я-то думала, он в меня, можно так сказать, сахарницей запустит! Дурные известия получил, вот верьте слову!
– Помолчи, Эди, – одернула ее миссис Гринхилл.
Но Эди была права, и обе они это знали. Только очень плохая новость могла заставить мистера Тодхантера пропустить мимо глаз такую провинность.
4
Странные мысли бродили в голове мистера Тодхантера.
Они продолжали бродить всю последующую неделю, набираясь странности все больше и больше.
Всего три дня ушло у него на то, чтобы, затягивая как можно дольше, убедиться в том, что дела у него в порядке; и, как же иначе, в полном порядке они и были. После того оставалось только посиживать там и тут и никогда не взбегать по лестнице. Такое поведение, на взгляд мистера Тодхантера, выглядело неестественно, не говоря уж о скуке.
И вот тут-то эти странные мысли и вторглись в его мозг, ибо, просидев еще три дня, он понял, что больше сидеть не может. Он должен что-то сделать. Что именно, он не знал. Ну что-то. И хорошо бы что-то необыкновенное. Он вдруг осознал не без изумления, что прожил самую заурядную жизнь, и если эту унылую рутину надо прервать, то сейчас самое время. Впервые обыкновенный, подчиняющийся условностям человек, он испытал странное, нечестивое желание сделать что-то яркое, бьющее на эффект, один только раз сделать, а уж потом можно и умереть.
К несчастью, все яркие поступки других, которые приходили на ум, выглядели таким вздором! Кто-то, кажется, бросился под копыта в Дерби, чтобы доказать, что женщины имеют право голосовать. Кого-то за какую-то выходку вывели с публичной галереи палаты общин. И разумеется, этот Мосли3, самый эффектный из всех и самый – Господи Боже мой! – дурацкий. Хотя, конечно, можно вспомнить Лоуренса Аравийского… Но вряд ли шанс, выпавший Лоуренсу, представится кому-то еще.
Что же тогда остается, все чаще думал мистер Тодхантер, в комфорте посиживая в своей библиотеке и потирая костлявые ладони, что же остается человеку в его положении, когда, движимый потребностью в самоутверждении, он жаждет совершить что-то из ряда вон, но при этом не связанное с поднятием тяжестей, беготней по лестницам и потреблением алкоголя? Ответа, кажется, не было.
Да и весь опыт жизни мистера Тодхантера ничего ему не подсказывал.
Он всегда жил, что называется, без тревог и забот. Сначала его оберегала матушка; потом закон, во время последней европейской войны запретивший брать в армию полуинвалидов и тем самым оградивший мистера Тодхантера от участия в ней, – вопреки его воле, но, нельзя не признать, во благо британской армии. Потом в чрезвычайно закрытой школе, где он одно время счел нужным трудиться, дабы избавиться от снедающего чувства своей никчемности, его щадили юные джентльмены, которые, безбожно донимая других учителей, обладали достаточным Чувством Приличия, чтобы понимать, что дразнить мистера Тодхантера – все равно что надеть перчатки на двухлетнее дитя и поставить его боксировать с чемпионом школы. Когда же несколько лет назад умерла матушка мистера Тодхантера, заботиться о нем стала его почтенных лет экономка; и всегда он был защищен от единственной воистину невыносимой напасти этого мира своим скромным, но достаточным состоянием. Таким образом, помочь мистеру Тодхантеру в том положении, в которое он попал, опыт его предыдущей жизни не мог ничем.
Что же касается его связей с внешним миром, они ограничивались игрой в бридж в кругу друзей среднего или преклонного возраста раз-другой в неделю, если по радио не передавали хорошей музыки; детской больницей, где по зову совести он каждую неделю проводил, преодолевая брезгливость, часов по шесть, обихаживая золотушных детишек ричмондских бедняков; и наконец, по средам, посещениями отдела литературы журнала «Лондонское обозрение», в котором мистер Тодхантер, обладавший ученостью и способностью к здравым, хоть и несколько буквоедским суждениям, каждую пятницу публиковал колонку с рецензией то на достойную внимания биографию, то на исторический труд. В самом деле среды, когда предстоял поход на Флит-стрит, где он в течение блаженного получаса перебирал в кабинете редактора дюжины томов, ждущих рецензии, или беседовал с самим Феррерсом, были отрадой жизни мистера Тодхантера.
Там-то он и пришел к мысли, что нужно, как у него водилось, спросить совета на стороне. Дело было, однако, такое, что консультацию следовало провести втайне. Поэтому он пригласил к себе на ужин тщательно отобранную компанию и за портвейном умело направил беседу в нужное русло. То единодушие, с которым гости, все как один безукоризненно порядочные люди, высказались за то, что проблему его решит убийство, повергло мистера Тодхантера в шок; он совсем не был уверен, что преподобный Джек Дэнни, популярный проповедник и неплохой игрок в крикет, не присоединился бы к остальным, выпей он лишний бокал портвейна, забудь про сутану и выскажись как мужчина.
Да, такой поворот дела мистера Тодхантера потряс – но и до глубины души впечатлил тоже. Мысль об убийстве никогда не приходила ему в голову. Он созвал этот ужин, имея самое смутное представление о некоем действии неопределенно-благотворительного характера, про которое и ясно-то только то, что совершить его следует во имя общественного блага. Но если вдуматься, убийство великолепно отвечало этой задаче. Разве устранение особи, представляющей угрозу миру, не полезнее человечеству, чем что угодно другое, и разве это не яркий поступок? Уж куда ярче!
И если так, то правы ли советчики, не рекомендуя браться за политическое убийство?
Мистер Тодхантер хоть и имел привычку советоваться, прежде чем склониться к решению, вовсе не следовал советам слепо. Зачастую его действия были прямо противоположны, – что, конечно, ничуть не умаляло пользы совета. Однако на этот раз вопрос был такой чрезвычайной важности, что остановиться на чем-то он оказался не в состоянии.
С точки зрения теории все выглядело вполне убедительно. Для человеколюбивого убийства его ситуация была идеальна. В минуты блаженного покоя, ввечеру, смакуя тот единственный бокал портвейна в день, в котором он, назло эскулапу, не стал себе отказывать, мистер Тодхантер воображал себя вершителем великого дела, личностью, изменяющей ход истории, слугой человечества. Это было захватывающе интересно и весьма утешительно в его положении больного, которому осталось недолго. Но на практике… нет, на практике убийство – вещь омерзительная. И только представив себе, до какой степени это гадко, мистер Тодхантер принимался сызнова подыскивать какой-то иной, столь же яркий способ облагодетельствовать своих ближних. И не находил ни единого.
И так, день за днем, понемногу мистер Тодхантер смирился с самой идеей убийства. Две или три недели ушло на то, чтобы мысль его перестала ходить по кругу. Остановилась, и больше ни с места. Да, убийство так убийство. Причем убийство именно политическое. В этом мистер Тодхантер уверился почти окончательно. В конце концов, с точки зрения общественного блага с политическим убийством ничто не сравнится, надо только правильно выбрать жертву, а уж в чем в чем, а в подходящих кандидатах недостатка не наблюдается. Если стереть с лица земли Гитлера, Муссолини или даже Сталина – в любом случае человечество сделает шаг по пути прогресса.
И вот, придя к выводу, что с пистолетом в руках он вернее всего человечеству послужит, мистер Тодхантер решил вновь просить совета. Нельзя допустить, чтобы столь благоприятная ситуация пропала даром, оружие следует направить на цель самую достойную. Необходимо только проконсультироваться у человека самого в этой области сведущего. Всесторонне обдумав этот вопрос, мистер Тодхантер не нашел ничего лучше, как прибегнуть к компетенции мистера А.У. Фёрза. И он позвонил мистеру Читтервику, который утверждал, будто немного знаком с Фёрзом, и выказал немалое хитроумие, чтобы его этому джентльмену представили.
Три дня спустя после знакомства последовало приглашение пообедать в клубе, членом которого состоял мистер Фёрз, каковое мистер Тодхантер с благодарностью принял.
Глава 2
1
Фёрз потер ладонью высокий лоб.
– Правильно ли я понял, – осторожно сказал он, – что вы предлагаете убить любого, кого я вам порекомендую?
Мистер Тодхантер поперхнулся.
– Хм… ну, если угодно без обиняков, то да.
– Думаю, в таких делах лучше избегать двусмысленности.
– О, несомненно.
Фёрз в задумчивости пожевал, потом обвел взглядом ресторан клуба. Стены были на месте, почтенные официанты тоже, и говяжий филей на столе с холодными закусками. Все выглядело абсолютно нормально, если бы не его гость.
– Что ж, позвольте, я суммирую то, что сейчас услышал. Вы неизлечимо больны. Жить вам осталось несколько месяцев. Но чувствуете вы себя неплохо. Вы хотите воспользоваться этой ситуацией, чтобы сделать для мира что-то хорошее, такое, на что способен только человек в вашем положении. И вы пришли к выводу, что наилучшим образом вашему желанию отвечает целесообразное убийство. Верно?
– Д-да, но я уже говорил, собственно идея принадлежит не мне. Несколько недель назад я пригласил на ужин друзей и предложил им обсудить этот случай, представив его сугубо гипотетическим. Все, кроме священника, сошлись на убийстве.
– Ясно. И теперь вы просите моего совета, ехать ли вам в Германию, чтобы убить Гитлера?
– Да, очень прошу.
– Что ж, я вам отвечу: нет, не ехать.
– Нет?
– Нет. Во-первых, вас к нему не подпустят. Во-вторых, вы сделаете все только хуже. Гитлер может оказаться не так страшен, как тот, кто придет после него. То же самое относится к Муссолини, Сталину и даже сэру Стаффорду Криппсу4. Другими словами, держитесь подальше от диктаторов, действующих или потенциальных.
У мистера Тодхантера нашелся контраргумент:
– Разве вы не согласны с тем, что убийца Хьюи Лонга5 принес Америке больше пользы, чем даже Рузвельт?
– Пожалуй, согласен. Да и Синклер Льюис обратил наше внимание на моральную сторону этого дела. Но это единичный случай. Со смертью Хьюи Лонга движение распалось, но гитлеризм, если убить Гитлера, не исчезнет. Напротив, немецким евреям придется еще хуже.
– В этом примерно смысле высказались и мои приятели, – нехотя признал мистер Тодхантер.
– Толковые люди. Кстати, Читтервик знает, о чем вы хотели поговорить со мной?
– Ни в коем случае! Как и все остальные, он считает, что мы обсуждали тогда за ужином сугубо отвлеченный вопрос.
Фёрз позволил себе улыбнуться.
– А вы не думаете, что, будь они в курсе истинного положения вещей, вряд ли стали бы так настойчиво рекомендовать вам убийство?
– О, в этом я абсолютно уверен! – Мистер Тодхантер усмехнулся не без злорадства и пригубил кларет. – Видите ли, я и представил им дело как ситуацию вымышленную, потому что знал: иначе мне искреннего ответа не получить.
– Да, именно так. И Читтервик ничего не заподозрил, когда вы попросили нас познакомить?
– Ну, с какой стати ему что-то подозревать? Я сказал, что всегда восхищался вашей деятельностью и хотел бы пообедать с вами, потолковать. Но вы опередили меня, любезно пригласив на обед.
– Хорошо… – пробормотал Фёрз. – Нет, одного понять не могу, за каким дьяволом вам понадобился мой совет. Такие вопросы каждый решает сам. Зачем же навязывать мне ответственность за такое безумие?
Мистер Тодхантер навис над столом, более обычного напоминая собой черепаху, когда та тянет голову из-под панциря.
– Я вам отвечу, – истово сказал он. – Видите ли, у меня создалось впечатление, что вы не боитесь ответственности. Почти все боятся. Я и сам боюсь. И более того, мне кажется, то, что вы назвали «безумием», вас привлекает.
Фёрз вдруг расхохотался, да так, что официант вздрогнул.
– А что, тут вы, пожалуй, правы!
– И потом, – серьезно продолжал мистер Тодхантер, – вы один из немногих знакомых мне людей, которые в самом деле приносят пользу.
– Бросьте, – возразил Фёрз. – Множество людей трудятся, не привлекая внимания, не ожидая ни благодарности, ни почета. Вы не поверите, как их много.
– Вполне возможно, – отозвался мистер Тодхантер. – Но, так или иначе, Читтервик рассказывал мне, чего вы добились с начала войны для Лиги умеренных. И я знаю, сколько усилий вы приложили для того, чтобы все эти законы о страховании рабочих и прочем прошли через парламент… По словам Читтервика, в огромной мере это осуществилось только благодаря вам. Вот мне и подумалось, что вы как раз тот человек, с кем можно посоветоваться, как лучше использовать мое положение на общее благо.
– Все это чепуха. Десятки людей трудятся не покладая рук, чтобы хоть как-то выправить положение безработных. Слава Богу, альтруистов пока довольно, хотя никто не знает, насколько нас хватит. А что касается вашего случая, если уж вы действительно хотите услышать мое мнение…
– Да-да! – вскинулся мистер Тодхантер.
– Дайте себе волю, постарайтесь повеселиться на славу и выбросьте из головы Гитлера и иже с ним.
На лице мистера Тодхантера мелькнуло разочарование, он было втянул голову, словно пряча ее под панцирь, но тут же вытащил ее навстречу своему собеседнику.
– Да, я понимаю. Таков ваш совет. А теперь скажите, как бы вы поступили на моем месте?
– Ну, это совсем другое дело, – ответил Фёрз. – Но об этом я, если не возражаете, умолчу. В конце концов, мы с вами только что познакомились. Уверен, все, что рассказывает о вас Читтервик, правда, но я в самом деле не могу допустить, чтобы впоследствии меня обвинили в том, что я был осведомлен о преступлении и не предотвратил его.
– Прекрасно вас понимаю, – вздохнул мистер Тодхантер. – Да, конечно, идея звучит совершенно неправдоподобно. Вообще вы были очень любезны, что выслушали меня.
– Ну что вы, мне было интересно. Попробуете сыр? Зеленый чеддер здесь бывает неплох.
– Благодарю вас, нет. Боюсь, мне противопоказаны все сыры.
– Неужели? Вот жалость! Между прочим, как вы относитесь к крикету? Я был на «Лордс» в прошлую среду и…
– Удивительно. И я там был. Отличный получился финиш, верно? И кстати, помнится, мы ведь когда-то с вами играли друг против друга.
– В самом деле?
– Да-да. Я тогда играл в команде бедолаг, которая приезжала в Винчестер во время войны, вы тогда на воротцах стояли.
– В команде «Калеки»? Поразительно! Прекрасно помню тот матч. Так, значит, вы знакомы с Диком Уорбуртоном?
– Да, и близко. Мы в один год поступили в Шерборн.
– А, так вы Шерборн окончили? Сейчас там учится мой младший кузен.
– Правда? В каком отделении?
Встречаются еще темные и невежественные люди, которые утверждают, будто от привилегированных частных школ нет никакого проку. Как ошибочна эта идея, свидетельствует казус мистера Тодхантера, который мы только что описали. Ибо после десяти минут подобных воспоминаний он вернулся к своему главному вопросу и снова его задал:
– А теперь скажите как на духу, Фёрз, как бы вы поступили на моем месте?
На этот раз ответ был получен. Согретый воспоминаниями о школе, Фёрз снова потер лоб и сказал следующее:
– Не принимайте мои слова как руководство к действию, но будь я на вашем месте, я бы постарался найти человека, который отравляет жизнь доброй полудюжине ближних – по злобе или просто по недомыслию. Шантажиста, к примеру, или какого-нибудь богатого старого тирана, который и не умирает, и не дает ни гроша мрущим от голода потомкам, и… в общем, есть вещи, о которых не говорят.
– Боже, какое удивительное совпадение! – воскликнул потрясенный мистер Тодхантер. – Именно это посоветовали мне мои знакомые!
– Ну что же, – усмехнулся Фёрз, – несомненно, verbum sapienti sat est6.
Но тут он вспомнил, что его собеседник – человек, которому вынесен смертный приговор, и убрал усмешку с лица.
Надо, впрочем, отметить, что во всем этом горячем обсуждении, возможно ли убийство из любви к человечеству, Фёрз ни слова не принял всерьез. И был глубоко не прав.
2
Ибо мистер Тодхантер был настроен чрезвычайно серьезно. Фёрз произвел на него впечатление; как это обычно бывает, мистер Тодхантер охотнее был готов прислушаться к его, малознакомого человека, совету, чем к совету друзей. Но, так или иначе, политическое убийство было отметено, и узнай об этом Гитлер и Муссолини, они, несомненно, вздохнули бы с облегчением.