Дивер Джеффри : другие произведения.

Сад чудовищ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Джеффри Дивер
  Сад чудовищ
  
  Jeffery Deaver
  
  GARDEN OF BEASTS: A NOVEL OF BERLIN 1936
  
  Серия «Звезды мирового детектива»
  
  Copyright No 2004 by Jeffery Deaver
  
  All rights reserved
  
  This edition is published by arrangement with International Creative Management, Inc., c/o Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC
  
  No А. Ахмерова, перевод, 2017
  
  No Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017
  
  Издательство АЗБУКА®
  * * *
  
   Памяти Ганса и Софии Шолль, брата и сестры, казненных в 1943 году за борьбу с нацистским режимом; журналиста Карла фон Осецкого, ставшего лауреатом Нобелевской премии мира 1935 года, будучи узником концлагеря Эстервеген-Папенбург; начальника районной берлинской полиции Вильгельма Крюцфельда, не позволившего разрушить синагогу во время еврейских погромов «Хрустальной ночи», устроенных штурмовыми отрядами нацистов, – эти четверо сказали злу «нет».
  
   [Берлин] полон слухов. Люди шепчутся о незаконных арестах, о пытках пленных в казармах СА. Но ропот подавляется гневным гласом правительства, опровергающим слухи тысячей ртов.
  
   Кристофер Ишервуд. Берлинские рассказы
  
  
  I. Киллер
  13 июля 1936 года, понедельник
  
  Глава 1
  
  Едва переступив порог темной квартиры, Пол понял, что ему крышка.
  
  Он вытер вспотевшую ладонь и огляделся. Абсолютную, как в морге, тишину нарушал только слабый (ночь все-таки) шум транспорта с Адской кухни[1] да ропот засаленной шторы, когда вентилятор «Манки уорд», поворачиваясь, гнал горячий воздух в окно.
  
  Все было не так. Не так, неправильно.
  
  Здесь должен был быть Малоун – отсыпаться после бодуна. Где же он? Где бутылки от бурбона, где хотя бы запах этого кукурузного виски, единственного пойла обалдуя? Похоже, Малоуна давно нет. На столе номер нью-йоркской «Сан» двухдневной давности. Рядом с газетой холодная пепельница и стакан с синеватым кольцом засохшего молока внутри.
  
  Пол включил свет.
  
  Дверь черного хода, конечно, имелась, как он подметил вчера, осматривая квартиру с лестничной площадки. Имелась, но наглухо забитая. А окно, выходящее на пожарную лестницу? Заблокировано мелкой проволочной сеткой, которую из переулка не видно. Другое окно открыто, но от него до булыжной мостовой футов сорок свободного полета.
  
  Тупик…
  
  «Где же Малоун?» – гадал Пол Шуман.
  
  Малоун в бегах. Малоун потягивает пиво в Джерси. Малоун – статуя на бетонном постаменте под причалом в Ред-Хуке.
  
  Какая разница?
  
  Пол сообразил, что при любом раскладе старый алкаш – наживка, а весть о том, что он сегодня здесь появится, – чистая липа.
  
  Снаружи донеслись шаги и звон металла.
  
  Все не так, все неправильно.
  
  Пол Шуман положил пистолет на единственный в комнате столик, вытащил носовой платок и отер лицо. Волна палящей жары со Среднего Запада захлестнула Нью-Йорк. Но если у тебя в поясной кобуре «Кольт М1911», без пиджака не выйдешь. Следовательно, Пол обрек себя на костюм – на серый льняной однобортный пиджак с одной пуговицей. Белая хлопковая рубашка с воротником промокла насквозь.
  
  Шарканье на лестничной площадке, где его караулят, раздалось снова. Послышался шепот и железное лязганье.
  
  Может, выглянуть из окна? Нет, вдруг выстрелят в лицо. Полу хотелось, чтобы в последний путь его провожали в открытом гробу, но не знал ритуальщика, который сумеет замаскировать жуткие следы от пуль или мелкой дроби.
  
  Кто же за ним охотится?
  
  Однозначно не Лучано, заказавший ему Малоуна. И не Мейер Лански. Оба парни опасные, но не змеи. Их заказы Пол всегда выполнял на совесть, не оставлял ни малейшей улики, связывающей их с объектами. К тому же, пожелай они, чтобы Пол исчез, вся эта канитель не понадобилась бы. Он бы просто исчез.
  
  Так кто до него добрался? Если это О’Бэнион или Ротштейн из Уильямсбурга, или Валенти из Бей-Риджа, его уничтожат через пару минут.
  
  Если же это франт Том Дьюи, удовольствие растянется – сколько времени нужно, чтобы обвинить человека и усадить на электрический стул в Синг-Синге? Голосов, долетавших из холла, стало больше, снова звякнул металл.
  
  «С другой стороны, пока все гладко», – подбодрил себя Пол, он ведь еще жив.
  
  Жив, но умирает от жажды.
  
  Пол шагнул к кельвинатору[2]. Внутри оказалось три бутылки молока (содержимое двух скисло), сыр «Крафт», упаковка сушеных персиков «Сансвит» и несколько бутылок колы «Роял краун». Для них нашлась открывашка.
  
  Где-то работало радио. Передавали песню «Stormy Weather»[3].
  
  Он сел за столик и глянул на себя в пыльное зеркало над раковиной со сколами эмали. В голубых глазах читалась тревога, но меньшая, чем можно было предположить в такой ситуации. Парень он крупный, ростом за шесть футов и весом более двухсот фунтов. От матери ему достались каштановые волосы, а бледный цвет лица – от немецких предков с отцовской стороны. Кожа щербатая, но не от оспы, а от кулаков, которыми его били в юности, и боксерских перчаток «Эверласт», которыми били в последнее время. И еще от асфальта и настила ринга.
  
  Обдумывая свое положение, Пол глотнул шипучку. «Роял краун» была ядренее кока-колы, и ему это нравилось.
  
  Вряд ли здесь замешаны О’Бэнион, Ротштейн или Валенти: им плевать на Малоуна, безумного клепальщика с судостроительной верфи, который стал бандитом и зверски убил жену патрульного. Малоун пригрозил, что продолжит в том же духе, если копы будут ему досаждать. Его действия потрясли тузов от Бронкса до Джерси. Реши любой из них избавиться от Пола, почему бы не дождаться, когда он уберет Малоуна?
  
  Получается, это Дьюи.
  
  Мысль о том, чтобы торчать в тюрьме до самой казни, подействовала угнетающе. Однако, если честно, Пол не слишком переживал, что его могут накрыть. Так, мальчишкой он не думая лез в драку с двумя-тремя парнями крепче его, позднее цеплялся к самой безголовой шпане, и ему не раз ломали нос. Нынешняя работа убедила Пола: в один прекрасный день очередной Дьюи или О’Бэнион его уберут.
  
  Вспомнилась любимая поговорка отца: «Солнце садится и в хороший день, и в плохой». Толстяк-отец щелкал цветными помочами и добавлял: «Не кисни, завтра снова скачки!»
  
  Внезапная телефонная трель заставила Пола вздрогнуть. Он долго смотрел на черный бакелитовый аппарат и после седьмого или восьмого звонка снял трубку:
  
  – Алло!
  
  – Пол, ты знаешь, кто это, – бодро заявил молодой голос, звучавший четко, в отличие от местных любителей глотать звуки. – Я в соседней квартире. Тут нас шестеро, еще полдюжины на улице.
  
  Дюжина? Пол ощутил странное спокойствие. С дюжиной ему точно не справиться. Так или иначе его достанут. Он снова отпил «Роял крауна». Жажда замучила. От вентилятора толку мало: гоняет жаркий воздух из одного угла в другой, и все.
  
  – Кто за тобой – бруклинские или вестсайдские? Просто любопытно.
  
  – Пол, слушай, как ты поступишь. У тебя ведь с собой два ствола? Кольт и маленький, двадцать второго калибра. Другие оставил дома?
  
  – Верно, – рассмеялся Пол.
  
  – Сейчас ты разрядишь оба ствола и поставишь затвор кольта в заднее положение. Затем подойдешь к окну, на котором нет сетки, и выбросишь оружие. Затем снимешь пиджак, кинешь на пол, откроешь дверь и встанешь посреди комнаты с поднятыми руками. Руки поднимешь высоко.
  
  – Вы меня застрелите.
  
  – Тебе конец в любом случае. Если послушаешь меня, то, может, протянешь чуть дольше, – пообещал звонивший и отключился.
  
  Пол положил трубку на рычаг и замер, вспоминая, как пару недель назад провел приятнейший вечер. Они с Марион сбежали от жары на Кони-Айленд – поиграть в мини-гольф, поесть хот-догов, попить пива. В парке аттракционов Марион затащила его к гадалке. Псевдоцыганка раскинула карты и навешала ему лапши на уши, а вот сегодняшнего случая не упомянула, хотя уважающим себя гадалкам карты такое рассказывают.
  
  Марион… Пол никогда не говорил ей, чем зарабатывает на жизнь. Обмолвился лишь, что владеет спортклубом и порой ведет дела с парнями сомнительной репутации. Вдруг его осенило: он надеялся, что с Марион у них что-то выйдет. Она была танцовщицей в вестсайдском баре, а днем изучала моду. Сейчас на работе, закончит в час или два ночи. Как она узнает о том, что с ним случилось?
  
  Если это Дьюи, ему позволят ей позвонить.
  
  Если это парни из Уильямсбурга, никаких звонков не будет. Вообще ничего не будет.
  
  Телефон опять разразился трелью.
  
  Не обращая на это внимания, Пол вытащил из кольта магазин, извлек патрон и разрядил маленький револьвер. Подошел к окну и один за другим выбросил стволы, но звуков от ударов при их падении не услышал.
  
  Допил шипучку, снял пиджак и положил на пол. Шагнул к выходу, но вдруг остановился, достал из кельвинатора еще одну бутылку «Роял крауна» и залпом осушил. Снова вытер лоб, вернулся к двери и поднял руки.
  
  Телефон перестал звонить.
  
  – Это наша Комната, – объяснил седой мужчина в отглаженной белой форме, усаживаясь на диванчик. – Ты здесь не бывал, – добавил он с уверенностью, исключавшей возражения. – Ты даже не слышал о ней.
  
  Одиннадцать вечера. Пола прямо из квартиры Малоуна привезли в Верхний Истсайд, в частный дом, на первом этаже которого стояли письменные столы с телефонами и телетайпами, как в конторе, и только в гостиной – диваны и кресла. В углу притаился глобус. На стенах висели фотографии военных кораблей, с портрета над мраморной каминной полкой взирал Франклин Делано Рузвельт. В гостиной царила чудесная прохлада. Подумать только, в частном доме кондиционер!
  
  Пола, по-прежнему в наручниках, усадили в удобное кожаное кресло. Два молодых человека, тоже в белой форме, которые привезли его сюда от Малоуна, сели сзади, но чуть поодаль. По телефону Полу звонил Эндрю Эйвери, розовощекий парень с резким, проницательным взглядом. «Взгляд боксера», – подумал Пол, хотя чувствовал, что в кулачном бою Эйвери участвовать не доводилось. Другой сопровождающий, смуглый Уинсент Маниелли, разговаривал так, что Пол догадался: они с ним выросли в одной части Бруклина. Казалось, Эйвери и Маниелли чуть старше юных соседей Пола, день-деньской игравших в стикбол, а ведь оба лейтенанты флота! Когда Пол служил во Франции, им командовали взрослые лейтенанты.
  
  Пистолеты оба держали в кобуре, но в прямом смысле под рукой, откинув кожаные клапаны.
  
  Седой мужчина, усевшийся на диванчик напротив Пола, имел довольно высокое звание – коммандер ВМС, если за двадцать лет погоны не изменились.
  
  Открылась дверь, вошла миловидная женщина в белой морской форме. Судя по нашивке, звали ее Рут Уиллетс.
  
  – Здесь полный комплект, – объявила она, вручив седому папку.
  
  – Спасибо, старшина.
  
  Рут Уиллетс вышла, даже не взглянув на Пола. Седой вытащил из папки два листочка, ознакомился с их содержанием и поднял голову.
  
  – Я Джеймс Гордон из Управления военно-морской разведки, прозвище Бык.
  
  – Комната – ваша штаб-квартира? – спросил Пол, но коммандер словно не услышал.
  
  – Вы ему представились? – спросил он лейтенантов.
  
  – Да, сэр.
  
  – Проблем не возникло?
  
  – Нет, сэр, – за двоих ответил Эйвери.
  
  – Снимите с него наручники.
  
  Пока Эйвери выполнял приказ, Маниелли страховал его, держа ладонь на кобуре. Крупные заскорузлые лапищи Пола явно его беспокоили. У самого Маниелли тоже были руки боксера, а у Эйвери – розовые, как у бакалейщика.
  
  Дверь снова открылась, вошел мужчина лет за шестьдесят. Высокий, поджарый, он напоминал Джимми Стюарта, которого Пол и Марион пару раз видели в кино. Пол нахмурился: лицо вошедшего он узнал по статьям в «Таймс» и «Геральд трибьюн».
  
  – Сенатор?
  
  Тот ответил, но Гордону:
  
  – Вы говорили, что он умен. Я не подозревал, что заодно и эрудирован.
  
  Будто он не рад, что его узнали! Сенатор пристально оглядел Пола и закурил толстую сигару.
  
  Минуту спустя вошел мужчина в белом льняном костюме, сильно измятом. Он был примерно того же возраста, что и сенатор, но крупный, полный и ходил с тростью. Мужчина мельком глянул на Пола и, не проронив ни слова, сел в углу. Он тоже показался Полу знакомым, но откуда?
  
  – Ситуация такова, Пол, – продолжил Гордон. – Нам известно, что ты работал на Лучано. Нам известно, что ты работал на Лански и еще на пару тузов. Нам известно, какую именно работу ты для них выполнял.
  
  – Да? И какую же?
  
  – Ты киллер, Пол! – радостно выпалил Маниелли, словно готовил ответ загодя.
  
  – В марте прошлого года Джимми Коглин видел, как ты… – Гордон осекся, нахмурившись. – Как вы это называете? «Убил» же вы не говорите?
  
  Пол задумался. Некоторые предпочитают «устранил», сам же он – «убрал». Так сержант Элвин Йорк[4] говорил о вражеских солдатах, убитых на войне. Повторяя за героем, Пол меньше чувствовал себя бандитом. Но рассказывать об этом сейчас, разумеется, не собирался.
  
  – Тринадцатого марта Джимми видел, как ты убил Арча Димичи на складе у Гудзона, – продолжал Гордон.
  
  До появления Димичи Пол следил за складом целых четыре часа. Сопровождающих у Димичи точно не было. Джимми, наверное, лег отоспаться за ящики еще до приезда Пола.
  
  – По слухам, Джимми не самый надежный свидетель. Ребята из налоговой службы поймали его на торговле спиртным, и он, чтобы выпутаться, сдал тебя. На том складе он подобрал гильзу и сохранил ее для страховки. Пальцев твоих на ней нет, для такого ты слишком умный. Но ребята Гувера проверили твой кольт. На выбрасывателе идентичные царапины.
  
  Гувер? Тут замешано ФБР? Кольт уже проверили… А ведь и часа не прошло, как Пол выбросил его из окна квартиры Малоуна!
  
  Пол заскрежетал зубами: на себя он злился страшно. В случае с Димичи он полчаса потратил на поиски клятой гильзы и в итоге решил, что сквозь трещины в полу она провалилась прямо в Гудзон.
  
  – Мы навели справки и выяснили: ты получил пятьсот долларов, чтобы… – Гордон замялся.
  
  «Убрать!»
  
  – …чтобы сегодня уничтожить Малоуна.
  
  – Ерунда! – засмеялся Пол. – У вас информатор кривой! Малоуна я просто навещал. Кстати, где он?
  
  – Мистер Малоун больше не представляет угрозы для полиции и жителей Нью-Йорка, – ответил Гордон после паузы.
  
  – Похоже, кто-то должен вам пять сотен!
  
  Гордон даже не улыбнулся и сказал:
  
  – Ты, Пол, здорово влип и не отвертишься. Но у нас есть предложение. Как там в рекламе подержанных «студебекеров»? Условия уникальные, действуют только здесь и сейчас. Торговаться мы не будем.
  
  Наконец заговорил сенатор:
  
  – Дьюи мечтает добраться до тебя не меньше, чем до остальных мерзавцев из своего списка.
  
  Спецпрокурор нес священную миссию – покончить с организованной преступностью Нью-Йорка. Главными объектами его охоты были криминальный авторитет Лучано, по прозвищу Счастливчик, «Пять семей»[5] и «Национальный синдикат» Мейера Лански. Дьюи славился умом и упорством, потому выигрывал, сажая одного преступника за другим.
  
  – Но тебя он согласился уступить нам, – добавил сенатор.
  
  – Ничего не выйдет, я не стукач.
  
  – Мы и не просим тебя стучать. Дело не в этом.
  
  – Тогда в чем же?
  
  Возникла небольшая пауза, сенатор кивнул Гордону, и тот ответил:
  
  – А сам как думаешь? Пол, ты киллер, вот мы и хотим, чтобы ты кое-кого убил.
  Глава 2
  
  Пол Шуман посмотрел в глаза Гордону, потом на фотографии кораблей на стенах. Комната… В ней витал военный дух, как в офицерском клубе. В армии Полу нравилось: там и друзья, и цель, и дело. Хорошие были времена, простые. Потом он вернулся домой, и начались сложности. Когда жизнь становится сложной, жди беды.
  
  – Вы не морочите мне голову?
  
  – Конечно нет.
  
  «Без резких движений», – говорил прищур Маниелли.
  
  Пол медленно вытащил из кармана пачку «Честерфилда» и закурил.
  
  – Давайте дальше.
  
  – У тебя спортклуб на Девятой авеню, – продолжил Гордон и спросил у Эйвери: – Так себе местечко?
  
  – Вы там были? – удивился Пол.
  
  – Не из шикарных, – подтвердил Эйвери.
  
  – По мне, так сущая дыра! – засмеялся Маниелли.
  
  – Прежде чем заняться нынешней профессией, ты был печатником, – сказал Гордон. – Тебе нравилось в типографии?
  
  – Ну да, – осторожно ответил Пол.
  
  – Ты хорошо печатал?
  
  – Да, хорошо. При чем тут типография?
  
  – Хочешь покончить с прошлым? Начать с чистого листа? Снова стать печатником? Мы можем устроить так, что тебя не станут судить за старые деяния.
  
  – И денег дадим, – вставил сенатор. – Пять тысяч. Подъемные, так сказать.
  
  Пять тысяч? Пол зажмурился. Большинству столько за два года не заработать!
  
  – Как же вы вычистите мое досье?
  
  – Есть такая игра, «Монополия», – ответил сенатор, смеясь. – Играл в нее?
  
  – У племянников видел такую, но сам не играл.
  
  – Там порой кидаешь кубики и попадаешь в квадрат «Тюрьма», потом раз – и получаешь карточку «Вам амнистия». Так вот мы на деле дадим тебе такую карточку. Большего тебе знать не надо.
  
  – Вы хотите, чтобы я кого-то убил. Странно. Дьюи в жизни на такое не согласится.
  
  – Мы не сообщили спецпрокурору о том, зачем ты нам понадобился, – проговорил сенатор.
  
  – Кого нужно убить, Сигела? – спросил Пол, немного помолчав.
  
  Багси Сигел считался самым опасным гангстером современности. Настоящий психопат! Пол видел кровавые следы его жестокости. О безрассудстве Сигела слагали легенды.
  
  – Ах, Пол! – скривился Гордон. – Убивать граждан США запрещено законом. О таком мы не попросили бы.
  
  – Тогда не понимаю, о чем вы.
  
  – Дело тут скорее военное. Ты ведь воевал… – произнес сенатор и повернулся к Эйвери.
  
  – Первая пехотная дивизия, – подсказал тот, – Первая армия, экспедиционные войска. Сен-Миель, Мёз-Аргон. Ты участвовал в серьезных сражениях. Награжден медалями за меткость в бою. Без рукопашной тоже не обошлось?
  
  Шуман пожал плечами. Толстяк в мятом костюме сидел в углу, стиснув золотую рукоятку трости, и молчал. Пол перехватил его взгляд и повернулся к коммандеру:
  
  – Каковы мои шансы дожить до розыгрыша карты с амнистией?
  
  – Достаточные, – ответил Гордон. – Не большие, но достаточные.
  
  Пол дружил со спортивным журналистом и писателем Деймоном Раньоном. Они вместе ходили по бродвейским забегаловкам, на бокс, на бейсбол и другие игры. Пару лет назад Деймон пригласил Пола на вечеринку после премьеры фильма «Маленькая мисс Маркер», снятого по его рассказу. Фильм Шуману очень понравился. На вечеринке Пол с удовольствием познакомился с Ширли Темпл и попросил Деймона поставить автограф на книге. Вот что написал Раньон: «Моему другу Полу. Помни, что в этой жизни все ставки – шесть к пяти».
  
  – А если мы просто скажем, что так шансов у тебя больше, чем в Синг-Синге? – предложил Эйвери.
  
  – Почему я? – спросил Пол. – В Нью-Йорке десятки киллеров. За такие деньги ваше предложение любой примет.
  
  – Ты другой, Пол. Никчемным бандитом тебя не назовешь. Ты мастер. Гувер и Дьюи говорят, что ты убил семнадцать человек.
  
  – У вас точно информатор кривой! – презрительно фыркнул Пол, потому что он убрал тринадцать.
  
  – Говорят, перед тем как браться за дело, ты дважды-трижды все проверяешь. Убеждаешься, что оружие в полном порядке, наводишь справки об объектах – заранее осматриваешь их жилище, выясняешь распорядок дня, следишь, чтобы они его соблюдали, узнаешь, когда они одни, когда звонят по телефону, когда едят.
  
  – Еще ты умный, – добавил сенатор. – Я не ошибся. Для этого дела нам нужен умник.
  
  – Умник?
  
  – Мы были у тебя на квартире, – ответил Маниелли. – Книг у тебя, Пол, целое море. Ты даже состоишь в клубе «Книга месяца».
  
  – У меня не все книги умные. Некоторые – точно нет.
  
  – Но это все равно книги, – заметил Эйвери. – Уверен, многие твои коллеги не любят читать.
  
  – Или не умеют, – сострил Маниелли и засмеялся над собственной шуткой.
  
  Пол глянул на старика в мятом костюме:
  
  – Кто вы?
  
  – Не волнуйся… – начал Гордон.
  
  – Я его спросил!
  
  – Эй, дружище, тут игра по нашим правилам, – проворчал сенатор.
  
  Но толстый старик махнул рукой и ответил Полу:
  
  – Комиксы читаешь? Про маленькую сиротку Энни, девочку без зрачков?
  
  – Да, конечно.
  
  – Тогда считай меня Папашей Уорбуксом.
  
  – То есть?
  
  Вместо ответа, старик повернулся к сенатору:
  
  – Давайте дальше. Мне он нравится.
  
  – Самое главное, ты не убиваешь невинных, – сказал Полу тощий политик.
  
  – По словам Джимми Коглина, ты однажды заявил, что убиваешь только других убийц, – продолжал Гордон. – Как же ты выразился? Ты «исправляешь ошибки Господни»?
  
  – Ошибки Господни, – повторил сенатор, улыбаясь одними губами.
  
  – Так кто мой объект?
  
  Гордон взглянул на сенатора, и тот сменил тему:
  
  – У тебя остались родственники в Германии?
  
  – Близких нет. Моя семья давно сюда перебралась.
  
  – Что тебе известно о нацистах?
  
  – Германией правит Адольф Гитлер, и это никому особо не нравится. Пару лет назад на Мэдисон-сквер-гарден собрали большой митинг против него. Помню, с транспортом творился ужас. Я пропустил первые три раунда боя в Бронксе. Разозлился страшно.
  
  – Пол, ты в курсе, что Гитлер готовится развязать новую войну? – медленно спросил сенатор.
  
  Шуман насторожился.
  
  – Наши информаторы поставляют нам сведения с тридцать третьего года, когда Гитлер пришел к власти. Год назад наш берлинский агент заполучил черновик письма, написанный генералом Беком из нацистского командования.
  
  Гордон протянул Полу листок с машинописным текстом на немецком. Автор письма призывал к поступательному перевооружению немецких войск для защиты и расширения «жилой зоны», как Пол перевел для себя словосочетание. За несколько лет страну следовало подготовить к новой войне.
  
  Пол нахмурился и отложил листок:
  
  – И они впрямь делают это?
  
  – Год назад Гитлер объявил массовый призыв и с тех пор натаскивает армию даже совершеннее, чем рекомендуется в письме. Четыре года назад немецкие войска захватили Рейнланд, демилитаризованную зону на границе с Францией.
  
  – Да, я читал об этом.
  
  – Они строят подводные лодки на Гельголанде и берут под контроль канал Кайзера Вильгельма, чтобы перебросить военный флот с Северного моря на Балтийское. Управляющего финансами в Германии теперь называют иначе: министр военной экономики. А гражданская война в Испании? Гитлер отправляет людей и технику якобы в помощь Франко, а на деле использует испанскую войну для подготовки своих солдат.
  
  – Я вам нужен… Вам нужен киллер, чтобы убрать Гитлера?
  
  – Нет, боже, нет! – ответил сенатор. – Гитлер просто сумасброд, у него не все дома. Хочет перевооружить страну, но не представляет, как это делается.
  
  – А ваш фигурант представляет?
  
  – Еще как! – заверил сенатор. – Зовут его Рейнхард Эрнст. В войну он был полковником, сейчас на гражданской службе. Должность у него – не выговоришь! – уполномоченный по внутренней безопасности. Только это ерунда. Эрнст – истинный мозг перевооружения. Он участвует во всем: контролирует экономику вместе с Шахтом[6], армию с Бломбергом[7], флот с Редером[8], авиацию с Герингом, вооружение с Круппом[9].
  
  – А тот мирный договор? Как его, Версальский? Я думал, у них не может быть армии.
  
  – Большой не может. Равно как и большого военного флота, – объяснил сенатор. – Однако, если верить нашим информаторам, солдаты и военные моряки появляются по всей Германии, как вино на свадьбе в Кане Галилейской.
  
  – Почему же Антанта их не остановит? Мы же победили в войне.
  
  – В Европе никто палец о палец не ударит. В марте прошлого года французы могли полностью остановить Гитлера в Рейнланде. Но не стали. А англичане? Только и умеют ругать собак, нагадивших на ковер.
  
  – А что сделали мы? – спросил Пол.
  
  В мимолетном взгляде Гордона мелькнуло уважение. Сенатор пожал плечами:
  
  – Нам, американцам, нужен лишь мир. Балом правят изоляционисты, а они не желают вмешиваться в европейскую политику. Мужчины хотят работу, матери – чтобы их сыновья больше не гибли на полях Фландрии.
  
  – А президент – чтобы его переизбрали в ноябре, – продолжил Пол, чувствуя, как Франклин Делано Рузвельт взирает на него с портрета над каминной полкой.
  
  Повисла неловкая тишина. Гордон засмеялся, сенатор остался невозмутим.
  
  Пол затушил сигарету.
  
  – Ну, теперь я все понял. Если меня поймают, связи с вами немцы не увидят. Или с ним. – Шуман кивнул в сторону Рузвельта. – Черт подери, я же просто сумасброд гражданский, а не солдат, как эти детки, – взглянул он на молодых лейтенантов.
  
  Эйвери улыбнулся, Маниелли тоже, но совершенно другой улыбкой.
  
  – Да, Пол, ты все понял верно, – подтвердил сенатор.
  
  – Я и по-немецки говорю.
  
  – По нашим данным, довольно бегло.
  
  Гордясь страной своих предков, дед и отец Пола заставляли детей учить немецкий и общались на нем дома. Полу вспомнились нелепые ситуации, когда родители ссорились и мать кричала на отца по-гэльски, а он на нее – по-немецки. Старшеклассником Пол работал у деда в типографии – набирал и корректировал немецкие тексты.
  
  – Каков план? Я не говорю, что согласен, а просто любопытно. Так каков план?
  
  – В Германию отплывает корабль с нашими олимпийцами, их семьями и с журналистами. Отправление послезавтра. Ты поедешь с ними.
  
  – С олимпийцами?
  
  – Мы решили, что это оптимальный вариант. Берлин заполонят иностранцы. Суматоха поднимется такая, что у армии и полиции будет забот полон рот.
  
  – Официально на Олимпиаде тебе работать не придется, – заверил Эйвери. – Игры начинаются первого августа, Олимпийскому комитету известно, что ты журналист.
  
  – Спортивный журналист, – уточнил Гордон. – Это твое прикрытие. Тебе нужно валять дурака и не привлекать к себе внимания. На пару дней поселишься в Олимпийской деревне, потом осторожно выберешься в город. В отель нельзя: нацисты отслеживают гостей, фиксируют паспортные данные. Для тебя забронируют номер в частном пансионе.
  
  Пол – воробей стреляный. Разумеется, у него появились вопросы.
  
  – Я буду там под своим именем?
  
  – Да, останешься собой. Но мы оформим тебе и запасной паспорт – с твоей фотографией, но на чужое имя. Паспорт подданного другой страны.
  
  – Ты похож на русского: высокий, крепкий, – отметил сенатор. – Решено, что будешь русским.
  
  – Я не говорю по-русски.
  
  – Там никто не говорит. Кроме того, запасной паспорт тебе вряд ли понадобится. Он на самый крайний случай, чтобы выехать из Германии.
  
  – Или на случай гибели, чтобы никто не разобрал, кто я и откуда, – добавил Пол.
  
  Неуверенность сенатора и взгляд, украдкой брошенный на Гордона, доказывали, что Шуман попал в точку.
  
  – А на кого я якобы работаю? – не унимался Пол. – Все газеты пришлют в Берлин стрингеров. Они мигом поймут, что я не журналист.
  
  – Об этом мы подумали. Ты внештатник: пишешь статьи, а по возвращении домой предлагаешь их спортивным газетенкам.
  
  – Кто помогает вам в Берлине? – спросил Пол.
  
  – Давай пока без имен, – отозвался Гордон.
  
  – Не надо мне имен. Вы доверяете ему? Если да, то почему?
  
  – Он живет там уже пару лет и снабжает нас ценными сведениями, – ответил сенатор. – В войну он служил под моим началом. Я лично с ним знаком.
  
  – Под каким он там прикрытием?
  
  – Бизнесмен, участник финансового рынка и так далее. Предприниматель.
  
  – Он и оружие тебе предоставит, и необходимую информацию об объекте, – сказал Гордон.
  
  – У меня нет действующего паспорта. В смысле, на мое имя нет.
  
  – Мы в курсе, Пол. Паспорт тебе оформим.
  
  – А мои стволы можете вернуть?
  
  – Нет, – категорично возразил Гордон. – Таков наш общий план, дружище. Наверное, не стоит предупреждать, что если ты надеешься сесть на товарняк и залечь на дно в каком-нибудь западном Гувервилле…[10]
  
  Разумеется, Пол на это надеялся, но тут нахмурился и покачал головой.
  
  – Эти парни не отстанут от тебя ни на шаг до самых доков Гамбурга. На случай если у тебя возникнет желание улизнуть из Берлина, наш помощник за тобой присмотрит. Если исчезнешь, помощник позвонит нам, мы позвоним нацистам и сообщим, что по Берлину разгуливает беглый американский киллер. Имя твое сообщим, фотографию покажем. – Гордон выдержал взгляд Пола. – Если думаешь, что мы ловко тебя выследили, значит ты не знаешь нацистов. По нашим данным, они не тратят времени на суд и смертные приговоры. Ситуация ясна?
  
  – Предельно.
  
  – Отлично. – Коммандер глянул на Эйвери. – Объясни ему, что случится, когда дело будет сделано.
  
  – В Голландии тебя будут ждать самолет и пилоты. Под Берлином есть старый аэродром. Когда закончишь, мы отправим тебя оттуда на самолете.
  
  – На самолете? – переспросил Пол заинтригованно.
  
  Полеты его завораживали. Девятилетним он сломал руку – в первый из бесчисленного множества раз, – когда собрал планер и слетел на нем с крыши двухэтажной дедовой типографии, рухнув на грязную мостовую.
  
  – Именно, Пол, – ответил Гордон.
  
  – Тебе ведь нравятся самолеты? – предположил Эйвери. – В квартире у тебя столько журналов по авиации. И книги. И фотографии самолетов. И модели. Ты сам их собирал?
  
  Пол смутился, потом разозлился из-за того, что чужие нашли его игрушки.
  
  – Ты пилот? – спросил сенатор.
  
  – На самолетах я прежде не летал, – ответил Пол и покачал головой: план казался полным безумием. – Я даже не знаю…
  
  Воцарилась тишина. Нарушил ее толстяк в мятом костюме:
  
  – В войну я был полковником. Так же как Рейнхард Эрнст. Я сражался в Аргонском лесу. Так же как ты.
  
  Пол кивнул.
  
  – Общее число знаешь? – спросил его толстяк.
  
  – Число чего? – не понял Шуман.
  
  – Убитых.
  
  Пол вспомнил море трупов. Американцы, французы, немцы. Раненым было еще хуже. Они рыдали, стонали, звали маму с папой. Забыть такое невозможно. В принципе.
  
  – Американские экспедиционные войска потеряли более двадцати пяти тысяч человек, – с трепетом проговорил толстяк. – Почти сто тысяч ранили. Погибла половина моих подчиненных. За месяц мы потеснили врага на семь миль. Эти цифры не дают мне покоя. Половина моих ребят и семь миль. При этом Мёз-Аргон считается одной из самых успешных операций Антанты… Не хочу, чтобы подобное повторилось.
  
  – Кто вы? – снова спросил Пол, глядя на толстяка.
  
  Сенатор встрепенулся и начал говорить, но толстяк перебил его:
  
  – Я Сайрус Клейборн.
  
  Вот оно что. Господи… Старик – глава «Континентал телефон энд телеграф», самый настоящий миллионер, даже сейчас, в тени Великой депрессии.
  
  – Недаром я назвался Папашей Уорбуксом. Для, скажем так, проектов лучше не брать деньги из государственной кормушки. Я слишком стар, чтобы воевать за свою страну, но я помогаю как могу. Что, парень, любопытство удовлетворено?
  
  – Удовлетворено.
  
  – Отлично. – Клейборн окинул Пола взглядом. – Тогда еще одно. Тебе ведь объяснили, каково вознаграждение? Сумму назвали?
  
  Пол кивнул и услышал:
  
  – Я ее удваиваю.
  
  У Шумана аж лицо вспыхнуло. Десять тысяч долларов? Он представить такого не мог.
  
  Гордон медленно повернулся к сенатору. Пол догадался, что последнее предложение сценарием не предусматривалось.
  
  – А вы наличными заплатите? Не чеком, а наличными?
  
  Почему-то сенатор с Клейборном расхохотались.
  
  – Разумеется, – заверил толстяк. – Любой каприз.
  
  Сенатор придвинул к себе телефон и постучал по трубке:
  
  – Ну так что, сынок? Мы звоним Дьюи или как?
  
  Тишину прервало чирканье спички – Гордон закурил сигарету.
  
  – Подумай, Пол. Мы даем тебе шанс стереть прошлое. Шанс начать с чистого листа. Многим ли киллерам он выпадает?
  II. Город слухов
  24 июля 1936 года, пятница
  
  Глава 3
  
  Наконец-то можно заняться тем, ради чего он здесь!
  
  В шесть утра пароход «Манхэттен», в зловонном коридоре третьего класса которого он, Альберт, сейчас стоял, входил в порт Гамбурга. Из Нью-Йорка они отправились десять дней назад.
  
  Компания «Юнайтед Стейтс лайнс» считала «Манхэттен» своим флагманом: он стал для нее первым исключительно пассажирским кораблем. Огромный, длиной с два футбольных поля, на этом рейсе он был битком набит пассажирами. Как правило, в трансатлантический рейс отправляется сотен шесть пассажиров и сотен пять членов экипажа. На «Манхэттене» же каюты трех классов заняли почти четыреста олимпийцев с тренерами и менеджерами и еще восемьсот пятьдесят пассажиров, в основном члены их семей, друзья и представители Олимпийского комитета США.
  
  Большое число пассажиров, необычные требования спортсменов и журналистов внесли суматоху в жизнь исполнительного, вежливого экипажа и особенно мучили его, лысого толстяка по имени Альберт Хайнслер. Ему, носильщику, день-деньской давали жару, но еще жарче было от истинной роли, которую он тайком от всех играл на «Манхэттене». Хайнслер считал себя агентом, ведь именно так в нацистской разведке называют своих надежных служащих.
  
  На деле этот замкнутый тридцатичетырехлетний холостяк лишь состоял в Германо-американском союзе, разношерстной профашистской организации, порой объединяющейся с Христианским фронтом в выступлениях против евреев, коммунистов и негров. Ненависти к США Хайнслер не испытывал, но не мог забыть бедной юности, ведь из-за антинемецких настроений в Первую мировую войну его семья обнищала. «Ганс, Ганс, Гансишка!» – без конца дразнили Альберта и избивали то в подворотне, то на школьном дворе.
  
  Нет, Хайнслер не чувствовал ненависти к своей родине, зато восхищался Адольфом Гитлером. Ради этого святого человека он был готов на любые жертвы – сесть в тюрьму, погибнуть, если понадобится.
  
  Хайнслер захлебнулся от радости, когда командир джерсийского отряда союза отметил его успешную работу счетоводом на пассажирских лайнерах и устроил на «Манхэттен». Командир-коричневорубашечник встретился с Хайнслером на променаде в Атлантик-Сити и объяснил: вообще-то, нацисты очень гостеприимны, но сейчас опасаются диверсий, которые могут устроить злоумышленники при таком наплыве иностранцев. Хайнслера назначали секретным представителем нацистов на корабле. На сей раз бухучетом он заниматься не станет. Чтобы беспрепятственно передвигаться по «Манхэттену», он будет носильщиком.
  
  Вот настоящее дело его жизни! Хайнслер тотчас уволился из конторы дипломированного присяжного бухгалтера на нижнем Бродвее и несколько дней до отплытия «Манхэттена» готовился к исполнению миссии с обычной для себя одержимостью. Он сутки напролет штудировал план судна, примерял роль носильщика, повторял немецкий и учил международную азбуку Морзе.
  
  Корабль отплыл, и Хайнслер превратился в идеального агента – держался особняком, смотрел, слушал. Пока «Манхэттен» пересекал океан, Хайнслер не мог общаться с Германией: сигнал его портативной радиостанции оказался слишком слаб. На борту, конечно же, имелся мощный беспроводной коротко– и длинноволновой передатчик, но воспользоваться им без корабельного радиста было невозможно, а послания агента никому видеть и слышать не следовало.
  
  Хайнслер глянул в иллюминатор на серую полоску немецкого берега. Пожалуй, «Манхэттен» достаточно близко, чтобы отправить сообщение. В своей крошечной каюте носильщик достал из-под койки переносной аппарат «Аллоччио Баччини» и двинулся с ним к трапу, чтобы подняться на самую верхнюю палубу, откуда слабый сигнал долетит до берега.
  
  Шагая по узкому коридору, Хайнслер в очередной раз продумывал послание. Как ни досадно, имя и организацию называть не стоит. Гитлер втайне восхищался действиями Германо-американского союза, но чересчур ярый антисемитизм коалиции вынудил фюрера прилюдно от нее отречься. Стоит упомянуть принадлежность к союзу – и сообщение останется без внимания.
  
  А это сообщение не должно было остаться без внимания ни в коем случае!
  
  Оберштурмфюреру СС Гамбурга. Я убежденный национал-социалист. Подслушал, что в ближайшие несколько дней человек с русскими корнями планирует устроить крупную диверсию в Берлине. Имя диверсанта я пока не уловил, но постараюсь выяснить и доложить о результатах.
  
  На спаррингах Пол Шуман чувствовал себя живым.
  
  Ощущение непередаваемое. Танцуешь в удобных мягких борцовках, мышцы разогреты, кожа прохладная от пота и одновременно горячая от крови, внутренний мотор не знает промедлений. Боль тоже. Пол считал, что в боли можно услышать многое. Наверное, в этом и состоит цель спарринга.
  
  Еще больше Пол любил спарринг потому, что в нем, как и в самом боксе, успех или поражение зависит лишь от широких исцарапанных плеч, проворных ног, сильных рук и ума. В боксе нет товарищей по команде – только ты и соперник. Если побеждает соперник, значит он лучше. Коротко и ясно. Если побеждаешь ты, заслуга только твоя. Ты прыгал через скакалку, ты отказался от курева и выпивки, ты бесконечными часами думал, как взломать оборону противника и в чем его слабость. Везение возможно на «Эббетс-филд»[11] и на «Янки-стэдиум»[12], а на ринге оно роли не играет.
  
  Сейчас Пол танцевал на ринге, устроенном на верхней палубе «Манхэттена», превращенной в плавучий спортзал. Накануне вечером боксер-олимпиец увидел, как Шуман работает с грушей, и предложил поспарринговать утром перед прибытием в Гамбург. Пол тотчас согласился.
  
  Пол увернулся от нескольких джебов слева, попал фирменным ударом справа, заставив соперника удивленно прищуриться. Вот он пропустил сильный удар в живот, но тут же снова встал в стойку. Сначала тело не очень слушалось: Пол давненько не спарринговал, хотя заранее попросил молодого умницу Джоэла Козлова, спортивного врача, плывшего на «Манхэттене», осмотреть его и получил добро на поединок с боксером, годившимся ему в сыновья.
  
  – Впрочем, я бы ограничился парой-тройкой раундов, – с улыбкой заметил доктор. – У молодых силы хоть отбавляй.
  
  Святая правда, только Пол не возражал. Чем сложнее тренировка, тем лучше, ведь спарринг, как и бой с тенью, и прыжки через скакалку, которыми на корабле он занимался ежедневно, готовили его к берлинскому заданию.
  
  Пол спарринговал два-три раза в неделю и даже в сорок один пользовался спросом как спарринг-партнер, ведь его считали живым учебником по технике бокса. Спарринговал он везде – в спортзалах Бруклина, на открытых рингах Кони-Айленда и даже на серьезных турнирах. Деймон Раньон, вместе с легендарным промоутером Майком Джекобсом и несколькими журналистами, основал «Клуб двадцатого столетия» и вытаскивал Пола тренироваться прямо на нью-йоркский ипподром. Шуман спарринговал и в своем зале у вестсайдских доков. Да, Эйвери, место не из шикарных, но грязную, вонючую дыру Пол считал святилищем. Негр Бедняга Уильямс, живший в подсобке, убирался в его клубе, следил, чтобы не кончались лед, пиво и полотенца.
  
  Молодой боксер задумал обманный маневр, но Пол мигом разгадал его, поставил блок и атаковал ударом в грудь. Следующую блокировку он пропустил, и кожаная перчатка сильно задела его челюсть. Шуман отскочил, не дав противнику нанести завершающий удар, и они снова закружили по рингу.
  
  По ходу поединка Пол отметил, что парень быстр, силен, но не может оторваться от него – захлестывает жажда победы. Нет, она необходима, но еще важнее бесстрастно наблюдать за соперником и предугадывать его маневры. Хорошему боксеру самообладание нужно как воздух.
  
  Хорошему киллеру тоже.
  
  Пол мысленно сравнивал это качество с касанием льда.
  
  Пару лет назад Пол сидел в баре Харнахана на Сорок восьмой улице, прикрывая ладонью подбитый глаз. Биво Уэйн не мог попасть в живот под страхом смерти, а вот брови рассекать умел. Едва Шуман прижал к лицу кусок дешевого бифштекса, в бар вошел здоровенный негр, разносчик льда. Большинство разносчиков пользуются щипцами или перетаскивают ледяные глыбы на спине. Этот парень держал лед голыми руками, без перчаток. На глазах у Пола он подошел к стойке и положил лед в ведро.
  
  – Эй, отколешь мне кусок? – попросил Пол.
  
  Негр глянул на лиловый синячище под глазом у Пола и расхохотался. Вытащил из чехла нож для колки льда и отсек кусочек. Пол завернул его в салфетку и приложил к лицу. Негру он дал десятицентовик, и тот сказал спасибо.
  
  – Слушай, как же ты носишь лед? – спросил Пол. – Неужели не больно?
  
  – Смотри! – Негр показал ему ладони.
  
  Кожа на них была сплошным рубцом – глаже и белее пергамента, на котором в дедовой типографии печатали изысканные приглашения.
  
  – Лед обжигает не хуже огня, аж шрамы остаются – пояснил негр. – Я прикасался к нему столько раз, что больше ничего не чувствую.
  
  Касание льда…
  
  Фраза накрепко засела у Пола в памяти. Он понял, что, выполняя заказы, каждый раз касался льда. Вероятно, лед есть внутри у каждого. Человек либо касается его, либо нет.
  
  Сейчас в невероятном спортзале за тысячу миль от дома Пол растворялся в хореографии спарринга и ощущал то же самое онемение. Перчатка ударялась то о перчатку, то о кожу. Обливаясь потом в утренней прохладе, соперники искали слабости друг друга и подмечали сильные стороны. То попадали в цель, то промахивались, но не теряли бдительности.
  
  На ринге везение роли не играет.
  
  Альберт Хайнслер устроился у трубы на верхней палубе «Манхэттена», подсоединил батарею к рации, вытащил черно-коричневый телеграфный ключ и установил на устройство. Немного беспокоило, что радиотелеграф у него итальянский, а Муссолини пренебрежительно отзывался о фюрере. Хотя это лишь сантименты, а то, что у «Аллоччио Баччини» лучшие рации в мире, – непреложный факт.
  
  Пока лампочки разогревались, Хайнслер опробовал ключ: точка-тире, точка-тире. Еще до поездки он, с присущей ему одержимостью, тренировался часами. Перед самым отплытием Хайнслер засекал время – сейчас радиограмму нужной длины он передавал менее чем за две минуты.
  
  Глядя на приближающийся берег, Хайнслер вдохнул полной грудью. Как хорошо здесь, на верхней палубе! Он не мучился тошнотой, запершей в каютах сотни пассажиров и отдельных членов экипажа, но тюремную обстановку нижних палуб ненавидел. Прежде Хайнслер занимал более уважаемую должность корабельного счетовода и жил в большой каюте на верхней палубе. Хотя разве это важно? Честь служить эрзац-родине перевешивала любые неудобства.
  
  Наконец на лицевой панели радиотелеграфа загорелся свет. Хайнслер нагнулся, подкрутил две ручки, положил палец на маленький бакелитовый ключ и начал набирать сообщение, по ходу переводя его на немецкий.
  
  Точка-точка-тире-точка… точка-точка-тире… точка-тире-точка… точка-точка-точка… тире-точка-точка-точка… точка… точка-тире-точка…
  
  «Für Ober…»
  
  Продолжить не получилось.
  
  Хайнслер охнул: его схватили за шиворот и оттолкнули от рации. Он потерял равновесие и, вскрикнув, упал на дубовый настил палубы.
  
  – Не трогай меня!
  
  Он хотел подняться, но мрачный крепыш в боксерской форме пригрозил кулачищем и покачал головой:
  
  – Не двигаться!
  
  «Ганс, Ганс, Гансишка!»
  
  Доля секунды – боксер выдрал провода из рации и схватил ее.
  
  – Вниз, живо! – велел он, рывком подняв незадачливого агента на ноги.
  
  – Что ты затеял?
  
  – Иди к черту! – огрызнулся лысеющий толстяк, хотя дрожащий голос не вязался с дерзкими словами.
  
  Шуман приволок его к себе в каюту. Рация, батарея и содержимое карманов незваного гостя валялись на койке. Пол повторил вопрос, оживив его устрашающим рыком:
  
  – А ну говори…
  
  В дверь постучали. Пол пригрозил толстяку кулаком и открыл. В каюту ворвался Уинс Маниелли.
  
  – Я получил твое сообщение. Какого черта?.. – Маниелли осекся, увидев пленного.
  
  Пол протянул ему бумажник:
  
  – Это Альберт Хайнслер, Германо-американский союз.
  
  – Господи, только не бунд!
  
  – Вот с чем он забавлялся. – Пол показал на рацию.
  
  – Он шпионил за нами?
  
  – Не знаю. Зато он точно собирался что-то передать.
  
  – Как ты его вычислил?
  
  – Считай, что интуитивно.
  
  Пол лукавил. В определенной степени он доверял Гордону и его ребятам, но не знал, аккуратны ли они. Вдруг в Нью-Йорке они сорили наводками, вдруг слишком распространялись о корабле, о Малоуне и других объектах, о самом Поле? Шуман боялся не нацистов, а, скорее, что его старые враги из Бруклина или из Джерси разведают, что он на «Манхэттене», и решил приготовиться. Едва корабль покинул Нью-Йорк, Пол раскошелился и вручил старшему помощнику капитана сто долларов, попросив выяснить, нет ли среди членов экипажа новеньких, чрезмерно любопытных и нелюдимых. О подозрительных пассажирах Пол тоже попросил сообщать.
  
  Сотня – отличный гонорар за подработку детективом, но за весь рейс Шуман не услышал ничего, вплоть до сегодняшнего утра, когда старший помощник капитана прервал его тренировку с олимпийцем. Он сообщил, что члены экипажа поговаривают о носильщике Хайнслере. Мол, он везде шныряет, ни с кем не общается, а самое странное – по поводу и без повода несет околесицу о Гитлере и нацистах.
  
  Встревоженный Пол бросился искать Хайнслера и обнаружил его на верхней палубе склонившимся над рацией.
  
  – Он успел что-нибудь отправить? – спросил Маниелли.
  
  – Сегодня утром – нет. Я поднимался по трапу следом за ним и видел, как он готовит рацию. Передал несколько букв, не больше. Но вдруг он всю неделю отправлял радиограммы?
  
  Маниелли взглянул на радиотелеграф:
  
  – Только не с такой рацией. У нее сигнал больше нескольких миль не пролетит… Что ему известно?
  
  – У него спроси, – посоветовал Пол.
  
  – Эй, приятель, что ты затеял?
  
  Толстяк молчал.
  
  – Выкладывай! – велел Пол, нависнув над ним.
  
  Хайнслер криво улыбнулся и посмотрел на Маниелли:
  
  – Я слышал ваши разговоры и знаю, что вы задумали. Но они вас остановят.
  
  – Кто тебя подослал сюда? Бунд?
  
  – Никто меня не подсылал!
  
  Хайнслер презрительно усмехнулся и, перестав ежиться от страха, отчеканил:
  
  – Я служу новой Германии и люблю фюрера. Я готов на все ради него и ради его партии. Подобные вам…
  
  – Заткнись, – оборвал его Маниелли. – Какой именно разговор ты подслушал?
  
  Хайнслер ответил самодовольной ухмылкой и уставился в иллюминатор.
  
  – Он подслушал вас с Эйвери? – спросил Пол. – О чем вы говорили?
  
  Лейтенант потупился:
  
  – Даже не знаю… Ну, пару раз план обсудили. Так, в общем. Подробностей не помню.
  
  – Так вы не в каюте разговаривали? На палубе, где рядом мог оказаться любой? Ну как же так?! – не выдержал Пол.
  
  – Я не думал, что нас станут подслушивать, – оправдывался лейтенант.
  
  Сорят наводками…
  
  – Что будешь с ним делать?
  
  – Посоветуюсь с Эйвери. На «Манхэттене» есть карцер. Пока ничего не придумали, посадим туда.
  
  – В Гамбурге можно будет отвести его в консульство.
  
  – Можно, наверное. Только… – Маниелли беспокойно осекся. – Чем это пахнет?
  
  Встревожился и Пол: воздух в каюте неожиданно стал горько-сладким.
  
  – Нет!
  
  Глаза у Хайнслера закатились, в уголках рта появилась белая пена. Он упал на подушку и забился в конвульсиях.
  
  В каюте запахло миндалем.
  
  – Цианид! – вскрикнул Маниелли, бросился к иллюминатору и открыл его пошире.
  
  Пол взял наволочку, осторожно вытер Хайнслеру губы, попробовал нащупать во рту капсулу, но вытащил лишь осколки. Капсула раскололась. Пол принес стакан воды, чтобы промыть толстяку рот, но тот уже умер.
  
  – Он наложил на себя руки! – пролепетал Маниелли, таращась на тело. – Здесь и сейчас… Он наложил на себя руки!
  
  «Ухнул наш шанс что-нибудь выяснить», – с досадой подумал Пол.
  
  Молодой лейтенант потрясенно смотрел на труп:
  
  – Вот так беда! Господи, господи…
  
  – Расскажи об этом Эйвери.
  
  Но Маниелли словно парализовало.
  
  Пол крепко взял его за руку:
  
  – Уинс… расскажи Эйвери. Ты меня слышишь?
  
  – Что? Ах, Эндрю… Я сообщу ему, да.
  
  Стоит привязать Хайнслеру к поясу несколько гантель из спортзала, и он утонет в море, но иллюминаторы на «Манхэттене» лишь восемь дюймов шириной. Коридоры уже наполнялись пассажирами, готовыми к высадке на берег, – с корабля труп не вынести. Придется подождать. Шуман накрыл тело Хайнслера одеялом, повернув его голову так, словно тот спал, затем тщательно сполоснул руки в маленькой раковине, чтобы смыть следы яда.
  
  Десять минут спустя в дверь постучали, и Пол снова впустил Маниелли.
  
  – Эндрю пытается связаться с Гордоном, – сказал Уинс. – В Вашингтоне полночь, но он разыщет.
  
  Лейтенант смотрел на труп как завороженный, потом спросил Пола:
  
  – Ты вещи собрал? Готов к высадке?
  
  – Переодеться надо, – ответил Шуман, глядя на свои боксерские шорты и майку.
  
  – Тогда переодевайся и иди наверх. Эндрю говорит, нельзя, мол, чтобы ситуация выглядела мерзко: ты исчезаешь вместе с этим парнем, а потом начальство не может его найти. Через полчаса встречаемся на палубе у левого борта.
  
  В последний раз взглянув на Хайнслера, Пол взял чемодан, бритвенные принадлежности и отправился в душевую. Там он вымылся, побрился, надел белую рубашку и серые фланелевые брюки, а коричневую шляпу стетсон оставил в чемодане: у троих или четверых пассажиров их трилби и канотье уже улетели за борт.
  
  Десять минут спустя, озаренный слабым утренним светом, Шуман шагал по дубовому настилу палубы. Опершись на леер, закурил «Честерфилд».
  
  Пол задумался о толстяке, только что наложившем на себя руки. Не понимал он самоубийц. Наверное, ключ к разгадке давали глаза носильщика. Горящие глаза фанатика. Хайнслер напомнил ему героев недавно прочитанной книги. Какой же именно? Ах да, про прихожан, которым морочил голову проповедник в «Элмере Гентри», популярном романе Синклера Льюиса.
  
  «Я люблю фюрера. Я готов на все ради него и ради его партии».
  
  Лишать себя жизни при таких обстоятельствах – чистое безумие. Но сильнее пугало то, что случившееся говорило о серой полоске берега, которую сейчас обозревал Шуман. Сколько там одержимых такой страстью? Бандиты, подобные Голландцу Шульцу и Багси Сигелу, опасны, но их можно понять. А поступок Хайнслера, его горящий взгляд, всепоглощающая преданность – аномалия. Таких объектов у Пола прежде не было.
  
  Размышление прервали: к Полу направлялся молодой негр в форменном синем джемпере олимпийской сборной США и в шортах, выставляющих напоказ сильные ноги.
  
  – Как ваши дела, сэр? – спросил негр, когда они обменялись приветственными кивками.
  
  – Хорошо, – ответил Пол. – А ваши?
  
  – Обожаю утренний воздух. Здесь он куда чище, чем в Кливленде или Нью-Йорке.
  
  Оба стали смотреть на воду.
  
  – Сегодня я видел, как вы спаррингуете. Вы профессионал?
  
  – Старик вроде меня профессионал? Нет, я просто тренируюсь.
  
  – Я Джесси.
  
  – Сэр, я знаю, кто вы! Пуля из штата Огайо.
  
  Они пожали друг другу руки, Пол назвал свое имя. Вопреки случившемуся в каюте, губы у него растягивались в улыбке.
  
  – Я смотрел репортажи о прошлогоднем турнире Западной конференции. Ну, о том, в Энн-Арборе. Вы побили три мировых рекорда и поравнялись еще с одним. Я раз десять тот репортаж пересматривал. Да вам, наверное, надоело от всех об этом слушать…
  
  – Не надоело, сэр, нисколько! – возразил Джесси Оуэнс. – Удивляюсь тому, что люди так внимательно следят за моей карьерой. Просто ведь прыгаю и бегаю… Почему-то я почти не видел вас, Пол, во время рейса.
  
  – Нет, я тут был, – уклончиво ответил Пол.
  
  Неужели Оуэнс знает о гибели Хайнслера? Он слышал разговоры? Углядел, как Пол схватил толстяка у трубы на верхней палубе? Нет, знал бы – волновался бы сильнее. У олимпийца другое на уме…
  
  Шуман кивнул на нижнюю палубу:
  
  – Такого большого спортзала я в жизни не видывал. Вам он нравится?
  
  – Хорошо, что есть шанс тренироваться, но дорожка не должна двигаться и уж точно не должна качаться вверх-вниз, как было пару дней назад. Скорее бы на земляную или на гаревую.
  
  – Так я спарринговал с боксером сборной?
  
  – Да. Он славный парень. Я как-то с ним разговаривал.
  
  – И боксирует хорошо, – добавил Пол без особого энтузиазма.
  
  – Наверное, – отозвался легкоатлет.
  
  Он прекрасно понимал, что боксеры отнюдь не сильнейшая часть сборной США, но критиковать товарища по команде не желал. Пол слышал, что Оуэнс очень дружелюбен, – накануне вечером Джесси стал вторым по популярности олимпийцем на борту «Манхэттена», уступив лишь бегуну-стайеру Гленну Каннингэму.
  
  – Я угостил бы вас сигаретой…
  
  – Спасибо, только не меня! – засмеялся Оуэнс.
  
  – Устал предлагать тут покурить или из фляги моей хлебнуть. Вы, ребята, слишком здоровые.
  
  Оуэнс снова засмеялся, потом взглянул на море:
  
  – Пол, у меня есть вопрос. Вы тут официально?
  
  – Официально?
  
  – Ну, от Олимпийского комитета? Или вы чей-то телохранитель?
  
  – Я? С чего вы так решили?
  
  – Просто вы… на солдата похожи. Еще я видел вас на спарринге. Драться вы умеете.
  
  – Я был на войне. Наверное, это вы заметили.
  
  – Возможно, – отозвался Оуэнс, но тут же добавил: – Хотя с тех пор двадцать лет прошло. Еще вы с двумя парнями разговаривали. Они из военно-морских сил. Мы слышали их беседы с членами экипажа.
  
  «Господи, опять наводками сорят…»
  
  – С ними я здесь познакомился, – сказал Пол. – А с вами, ребята, я плыву за компанию… Я журналист, пишу статьи о спорте, точнее о боксе в Берлине, на Олимпиаде.
  
  – Ясно… – кивнул Оуэнс и на минуту задумался. – Раз вы журналист, то, может, что-то знаете… Я хотел спросить, не слышали ли вы что-нибудь о тех двоих?
  
  Оуэнс показал на бегунов, которые тренировались в паре: бегали по палубе и передавали друг другу эстафетную палочку. Казалось, они быстрее молнии.
  
  – Кто это? – спросил Пол.
  
  – Сэм Столлер и Марти Гликман. Хорошие бегуны, одни из лучших в команде. Но поговаривают, что они могут не выступить. Вы ничего об этом не слышали?
  
  – Нет, не слышал. Они не прошли квалификацию? Травму получили?
  
  – Нет, дело в том, что они евреи.
  
  Пол покачал головой. Вспомнилась полемика о неприятии Гитлером евреев, протесты и разговоры о переносе Олимпиады. Некоторым хотелось даже, чтобы американская команда ее бойкотировала. Деймон Раньон кипел от злости. С какой стати, мол, Олимпийскому комитету США отстранять спортсменов только потому, что они евреи?
  
  – Досадно получится… Справедливостью тут и не пахнет!
  
  – Нет, сэр, не пахнет. Вот я и подумал: вдруг вы что-то слышали.
  
  – Увы, дружище, я ничего не знаю.
  
  К ним присоединился еще один негр, представившийся Ральфом Меткалфом. Шуман знал и его: на Олимпиаде тридцать второго года в Лос-Анджелесе Меткалф завоевал несколько медалей.
  
  Оуэнс заметил, что с верхней палубы на них смотрит Маниелли. Лейтенант кивнул и направился к трапу.
  
  – Сюда идет ваш приятель, – сказал олимпиец. – Тот, с которым вы познакомились на «Манхэттене».
  
  Судя по хитрой ухмылке, он не слишком поверил словам Пола. Уставившись на приближающуюся полоску берега, Оуэнс добавил:
  
  – Мы почти в Германии. Вот уж не думал, что буду так путешествовать. Порой жизнь удивляет не на шутку.
  
  – Да уж, – согласился Пол, и спортсмены попрощались с ним.
  
  Подошел Маниелли, встал рядом и, отвернувшись от ветра, скрутил папиросу.
  
  – Это был Оуэнс?
  
  Пол вытащил пачку «Честерфилда», закурил, прикрыв сигарету ладонью, и протянул спички лейтенанту.
  
  – Ага, отличный парень, – ответил Шуман, а про себя подумал: «Только чересчур смекалистый».
  
  – Господи, как он бегает! О чем вы говорили?
  
  – Так, ни о чем, – отозвался Пол и шепотом спросил: – Как там наш толстый приятель?
  
  – Им занимается Эйвери, – неопределенно ответил Маниелли. – Он в радиорубке, скоро выйдет к нам.
  
  Низко над морем пролетел самолет. Шуман и Маниелли следили за ним, не говоря ни слова.
  
  Молодой лейтенант до сих пор переживал из-за Хайнслера. Пол тоже переживал, но иначе: тех, с кем он вот-вот схлестнется, происшествие выставляло в другом, пугающем свете. Маниелли же нервничал, потому что самоубийство случилось у него на глазах. Подобное он увидел впервые, это сомнений не вызывало.
  
  Все молокососы шумят и хорохорятся, у всех сильные руки и огромные кулачищи, но Пол делил их на две группы: одни любят драться, другие – нет. Уинс Маниелли относился ко второй группе. Он был просто хорошим парнем из района. Молодой лейтенант охотно ронял словечки вроде «киллер» и «убрать», показывая, что знает их, но от Пола он был так же далек, как хорошая девочка Марион, флиртовавшая с плохими парнями.
  
  Впрочем, как однажды выразился криминальный туз Лаки Лучано, «флиртовать – это не трахаться».
  
  Маниелли ждал от Пола каких-то слов о самоубийце Хайнслере. Мол, он заслужил смерть или давно свихнулся. Людей тянет говорить о погибших: они сами виноваты, или хотели умереть, или произошло неизбежное. Но смерти чужды порядок и логика, и киллеру сказать было нечего. Шуман и Маниелли стояли молча, и вскоре к ним подошел Эндрю Эйвери с толстой папкой и потрепанным кожаным портфелем. Эйвери огляделся по сторонам: в пределах слышимости не было никого.
  
  – Несите стул.
  
  Пол разыскал белый деревянный шезлонг, нести который куда проще было бы двумя руками, но он сделал это одной. Маниелли аж глаза вытаращил, когда Шуман вернулся с тяжелым шезлонгом и поставил его на палубу, даже не запыхавшись.
  
  – Вот радиограмма, – зашептал лейтенант. – Коммандер велит не беспокоиться об этом Хайнслере. «Аллоччио Баччини» – маломощная рация ближнего действия, используется в поле, в авиации. Даже если сообщение дошло, его вряд ли приняли к сведению: в Германии стыдятся бунда. Впрочем, Гордон сказал, что решать тебе: хочешь выйти из игры – пожалуйста.
  
  – Но карту с амнистией не предлагает?
  
  – Не предлагает, – ответил Эйвери.
  
  – Чем дальше, тем интереснее игра, – невесело рассмеялся киллер.
  
  – Так ты с нами?
  
  – Да, с вами, – сказал Шуман и кивнул на нижнюю палубу. – Куда труп денем?
  
  – Его заберут моряки из консульства в Гамбурге. Они поднимутся на борт, после того как все сойдут на берег. – Эйвери подался вперед и зашептал: – Далее, Пол, план такой: корабль причаливает, ты высаживаешься, мы с Уинсом занимаемся Хайнслером. Потом едем в Амстердам. Ты остаешься с командой. В Гамбурге олимпийцев ждет небольшой прием, потом их поездом перевезут в Берлин. Вечером спортсменам устроят еще один прием, а ты отправишься прямиком в Олимпийскую деревню и затаишься. Завтра утром автобусом приедешь в Тиргартен, это центральный парк Берлина.
  
  Эйвери протянул Полу портфель:
  
  – На, возьмешь с собой.
  
  – Что это?
  
  – Часть твоей легенды. Пресс-карта, бумага, карандаши. Информация об Олимпиаде и о городе. Путеводитель по Олимпийской деревне. Статьи, газетные вырезки, спортивная статистика. Стандартный набор журналиста. Сейчас его изучать не обязательно.
  
  Однако Пол открыл портфель и несколько минут внимательно просматривал содержимое. Эйвери клялся, что пресс-карта подлинная, и в остальном «наборе» ничего подозрительного Пол не обнаружил.
  
  – Никому не доверяешь? – спросил Маниелли.
  
  «Здорово было бы разок врезать молокососу, да посильнее», – подумал Пол и защелкнул портфель.
  
  – А где второй мой паспорт, советский?
  
  – Наш человек даст его тебе на месте, – ответил Эйвери. – У него есть специалист по европейским документам. Завтра не забудь взять портфель: по нему он тебя и узнает.
  
  Эйвери развернул цветную карту Берлина и прочертил маршрут пальцем:
  
  – Выходишь здесь, направляешься вот сюда, к кафе под названием «Бирхаус».
  
  Пол буквально ел карту глазами.
  
  – Возьмешь ее с собой, запоминать все не обязательно.
  
  Шуман покачал головой, а Эйвери продолжил:
  
  – Карта показывает и где ты был, и куда направляешься. Развернешь ее на улице, и все, ты в центре внимания. Если потеряешься, лучше спрашивай дорогу у прохожих. Так лишь один человек узнает, что ты приезжий, а не полгорода.
  
  Эйвери поднял бровь, но подначить Пола не сумел даже Маниелли.
  
  – Возле кафе есть проулок – Дрезденский, – сказал Эндрю.
  
  – У проулка есть название?
  
  – В Германии у проулков есть названия. По крайней мере, у отдельных. Этот проулок – короткий путь. Куда – не важно. В полдень сверни в него и остановись, будто заблудился. К тебе подойдет наш человек. Тот, о котором рассказывал сенатор. Его зовут Реджинальд Морган. Реджи.
  
  – Опиши его.
  
  – Невысокий, темноволосый, с усами. Он заведет с тобой разговор. На немецком. Ты спросишь: «На каком трамвае лучше доехать до Александерплац?» Он ответит: «На сто тридцать восьмом» – потом сделает паузу и поправит себя: «Нет, на двести пятьдесят четвертом удобнее». Ты поймешь, что это он, ведь таких трамвайных маршрутов в Берлине нет.
  
  – Кажется, тебе смешно, – заметил Маниелли.
  
  – Разговор из детектива «Сотрудник агентства „Континенталь“» Дэшила Хэммета.
  
  – Это не шуточки!
  
  Пол не шутил и не считал пароль смешным. Но вся эта интрига беспокоила, и он понимал, по какой причине. Придется целиком положиться на других людей, а Пол Шуман это ненавидел.
  
  – Ясно. Александерплац, трамваи номер сто тридцать восемь и двести пятьдесят четыре. А если пришедший напутает с трамваями? Это не ваш человек?
  
  – Сейчас объясню. Если заподозришь неладное, не бей его, не устраивай сцен. Просто улыбнись и спокойно направляйся по этому адресу. – Эйвери протянул листок с названием улицы и номером дома.
  
  Шуман запомнил адрес, вернул листок молодому лейтенанту, получил от него ключ и спрятал в карман.
  
  – К югу от Бранденбургских ворот, – сказал Эйвери, – есть старый дворец. Там планировали поместить наше новое посольство, но лет пять назад случился сильный пожар. Дворец до сих пор реставрируют, дипломаты не въехали, поэтому англичане, французы и немцы поблизости не шныряют. Но пару комнат мы периодически используем. В кладовой у кухни есть рация. Ты свяжешься с нами, мы – с коммандером Гордоном, он вместе с сенатором решит, что делать дальше. Если все пройдет гладко, Морган о тебе позаботится. Он отвезет тебя в пансион, даст оружие и информацию о человеке… которого тебе нужно навестить.
  
  «У нас говорят „убрать“».
  
  – И запомни, – с явным удовольствием начал Маниелли, – если не явишься в Дрезденский проулок завтра или улизнешь от Моргана позднее, он позвонит нам, а мы позаботимся, чтобы местная полиция обрушилась на тебя, как тонна кирпичей.
  
  Шуман не отреагировал: пусть мальчишка хорохорится. Он чувствовал: Маниелли стыдится своей реакции на самоубийство Хайнслера, вот и спешит натянуть поводок. Вообще-то, сбегать Пол не собирался. Бык Гордон попал в точку: второго такого шанса ему не представится, не говоря о куче денег, позволяющей использовать шанс по максимуму.
  
  Пол и молодые лейтенанты замолчали: о чем еще говорить? Ароматный сырой воздух наполняли шелест ветра, шипение волн, бархатный скрежет двигателей «Манхэттена» – как ни странно, какофония умиротворяла, вопреки самоубийству Хайнслера и сложному заданию, которое предстояло выполнить.
  
  Молодые лейтенанты спустились вниз. Пол встал и снова закурил. Огромный «Манхэттен» входил в гамбургский порт, а мысли Шумана сосредоточились на полковнике Рейнхарде Эрнсте. Для Пола Шумана он был важен не как источник опасности для мира в Европе и жизни невинных людей, просто на таких, как он, киллеры не охотятся.
  
  Через несколько часов после того, как «Манхэттен» встал в док, а олимпийцы с сопровождающими высадились, молодой американский моряк прошел паспортный контроль и отправился гулять по улицам Гамбурга.
  
  У рядовых матросов свободного времени немного – всего-навсего шесть часов, но молодой человек попал за границу впервые и желал получить максимум удовольствия.
  
  Свежевыбритый розовощекий помощник кока полагал, что в городе отличные музеи, а может, и приличные церкви. Он захватил с собой «кодак» и собирался попросить местных снять его на фоне достопримечательностей для папы с мамой. Фразу «Bitte, das Foto?»[13] он отрепетировал. В экзотическом порту наверняка найдутся пивные, таверны и кто знает какие еще развлечения.
  
  Однако, прежде чем сблизиться с иностранной культурой, следовало выполнить поручение. Матрос беспокоился, что оно отнимет много драгоценного времени, но, как оказалось, напрасно. Нужного человека он увидел, едва покинув здание таможни.
  
  Моряк подошел к мужчине средних лет в зеленой форме и черно-зеленой фуражке.
  
  – Bitte… – начал он по-немецки.
  
  – Ja, mein Herr?[14]
  
  Моряк прищурился и, запинаясь, спросил:
  
  – Bitte, du bist ein Polizist…[15] или как это? Soldat?
  
  Мужчина в форме засмеялся и ответил по-английски:
  
  – Да-да, я полицейский, а раньше был солдатом. Чем я могу вам помочь?
  
  Молодой моряк кивком показал на землю и объявил:
  
  – Вот, на дороге валялось. – Он вручил полицейскому белый конверт. – Это слово означает «важно»? – Моряк показал на написанное: «Bedeutend». – Хотелось убедиться, что письмо не пропадет.
  
  Полицейский посмотрел на конверт и после небольшой паузы проговорил:
  
  – Да-да. «Важно».
  
  Помимо этого слова, на лицевой стороне конверта написали: «Оберштурмфюреру СС Гамбурга». Помощник кока понятия не имел, что это значит, а вот полицейский заметно разволновался.
  
  – Где валялся конверт? – спросил он.
  
  – Вон там, на тротуаре.
  
  – Отлично, благодарю вас. – Не отрывая взгляда от запечатанного конверта, полицейский повернул его другой стороной. – Вы не видели, кто его обронил?
  
  – Нет, конверт просто валялся на тротуаре, и я решил стать добрым самаритянином.
  
  – Да-да, самаритянином.
  
  – Ну, я побежал, – проговорил моряк. – Всего хорошего!
  
  – Danke! – рассеянно поблагодарил полицейский.
  
  Молодой моряк отправился к самым интересным достопримечательностям, на ходу гадая, что в конверте. Почему Аль Хайнслер, носильщик с «Манхэттена», накануне вечером попросил его вручить конверт гамбургскому полицейскому или солдату, после того как корабль встанет в док? На «Манхэттене» считали Хайнслера чудаковатым: свою каюту он держал в образцовой чистоте, одежду – отглаженной, ни с кем не дружил, а о Германии говорил со слезами на глазах.
  
  – Хорошо, а что в конверте? – спросил тогда помощник кока.
  
  – Один из пассажиров «Манхэттена» не вызывает доверия. Хочу сообщить о нем немцам. Я пытаюсь посылать радиограммы, но они порой не доходят. Хочу, чтобы власти получили мое послание.
  
  – Что за подозрительный пассажир? Погоди! Знаю, толстяк в клетчатом костюме, разливавший напитки за капитанским столиком.
  
  – Нет, другой.
  
  – Почему не хочешь отдать письмо корабельной службе безопасности?
  
  – Это касается только немцев.
  
  – Ясно. А сам что не доставишь письмо?
  
  Хайнслер сложил пухлые ладони, как для молитвы, – зрелище получилось премерзкое! – и покачал головой:
  
  – Я даже не представляю, сколько дел у меня будет! А тебя, я слышал, на берег отпускают. Это послание очень важно для немцев.
  
  – Ну ладно, хорошо.
  
  – Еще один момент, – тихо добавил Хайнслер. – Лучше сказать, что письмо ты нашел. Иначе тебя могут забрать в участок и начать допрашивать. На это часы уйдут – ты потратишь всю свою увольнительную.
  
  Такая сложность немного напугала молодого моряка. Хайнслер почувствовал это и быстро сориентировался:
  
  – Вот тебе двадцатка.
  
  «Святые небеса!» – подумал молодой моряк, а вслух сказал:
  
  – Считай, ты только что оплатил нарочного.
  
  Сейчас молодой помощник кока спешил обратно к причальной линии и рассеянно думал о том, куда подевался Хайнслер. Со вчерашнего вечера его не видно. Впрочем, мысли о носильщике испарились, едва на глаза попался великолепный вариант для знакомства с немецкой культурой. Клуб «Игривая киса» – манящее название очень кстати написали по-английски. Увы, клуб, как и все подобные заведения в порту, давно закрылся.
  
  «Эх, и впрямь придется рассматривать церкви и музеи!» – с досадой подумал моряк.
  Глава 4
  
  Он проснулся от шороха рябчика, выпорхнувшего из куста крыжовника, что рос за окном спальни в почти загородном Шарлоттенбурге. Он проснулся от аромата магнолии.
  
  Он проснулся от пресловутого берлинского ветра, который, по словам юношей и старых домохозяек, несет щелочную пыль, разжигающую плотские желания.
  
  Волшебный воздух тому виной или возраст, но Рейнхард Эрнст невольно подумал о красавице-жене, брюнетке Гертруде, с которой жил уже двадцать восемь лет. Он повернулся к ней лицом, уставился на пустое углубление в перине и невольно улыбнулся. После шестнадцатичасового рабочего дня он падал с ног, но Гертруда вставала рано: так привыкла. Последнее время в постели они почти не разговаривали.
  
  Из кухни на первом этаже донесся звон посуды. Часы показывали семь утра. Значит, сон длился чуть больше четырех часов.
  
  Эрнст потянулся, высоко поднял раненую руку и помассировал ее, щупая треугольный металлический осколок у плеча. Как ни странно, шрапнель действовала успокаивающе. Он считал, что нужно жить в мире с прошлым, и ценил каждый символ, даже тот, что едва не лишил его руки и жизни.
  
  Пятидесятишестилетний полковник вылез из постели и снял ночную сорочку. Фрида наверняка уже пришла, поэтому, натянув бежевые брюки галифе и отказавшись от рубашки, он перебрался в соседнюю комнату – в кабинет. Короткая стрижка, круглый череп, седина, складки вокруг рта, аккуратный нос с горбинкой, близко посаженные глаза, хищные и умные, – за эти черты на войне его звали Цезарем.
  
  Летом Эрнст часто делал гимнастику с внуком Руди – они катали набивной мяч, поднимали булавы, выполняли упражнения на пресс и бег на месте. Но по средам и пятницам мальчик посещал летнюю школу, где занятия начинались рано, и деду, к его сожалению, приходилось заниматься одному.
  
  Пятнадцатиминутную зарядку Эрнст начал с отжиманий и приседаний, но минут через семь его позвали:
  
  – Дедушка!
  
  Запыхавшийся полковник остановился и выглянул в коридор:
  
  – Доброе утро, Руди!
  
  – Смотри, что я нарисовал.
  
  Семилетний мальчик, одетый в форму, поднял картинку. Без очков Эрнст не мог разобрать, что на ней, но Руди выручил:
  
  – Это орел.
  
  – Да, конечно, я вижу.
  
  – Он летит сквозь грозу.
  
  – Какого храброго орла ты нарисовал!
  
  – Ты будешь завтракать?
  
  – Да. Скажи бабушке, что я спущусь через десять минут. Ты уже съел яйцо?
  
  – Да, – ответил мальчик.
  
  – Отлично. Яйца тебе полезны.
  
  – Завтра я нарисую ястреба! – пообещал худенький белокурый мальчик и побежал вниз по лестнице.
  
  Эрнст вернулся к упражнениям, размышляя о десятках проблем, которыми следовало заняться сегодня. После зарядки он ополоснулся холодной водой. Пока вытирался, зазвонил телефон. В ту пору, какие бы важные вопросы ни решали в правительстве национал-социалисты, звонки в такую рань вызывали беспокойство.
  
  – Рейни! – позвала Гертруда. – Тебя к телефону!
  
  Эрнст натянул рубашку, решив не возиться с носками и обувью, спустился на первый этаж и взял у жены трубку.
  
  – Алло? Эрнст слушает.
  
  – Полковник!
  
  Эрнст узнал голос одной из секретарш Гитлера.
  
  – Фрейлейн Лауэр, доброе утро!
  
  – И вам доброе утро! Меня просили передать, что фюрер срочно вызывает вас в рейхсканцелярию. Если у вас другие планы, их просят изменить.
  
  – Пожалуйста, скажите канцлеру Гитлеру, что я уже выезжаю. Он у себя в кабинете?
  
  – Да.
  
  – Кто еще будет присутствовать?
  
  Секретарша замялась, но ответила:
  
  – Это все, что мне известно, полковник. Хайль Гитлер!
  
  – Хайль Гитлер!
  
  Эрнст отсоединился и уставился на телефон, не убирая руки с трубки.
  
  – Дедушка, ты ботинки не надел!
  
  Руди, до сих пор со своим рисунком, подошел сзади, посмотрел на босые дедовы ноги и засмеялся.
  
  – Да, Руди. Мне нужно обуться. – Эрнст впился взглядом в телефон.
  
  – Что такое, дедушка? Что случилось?
  
  – Ничего, Руди.
  
  – Мама говорит, у тебя завтрак остынет.
  
  – Руди, а ты съел яйцо целиком?
  
  – Да, дедушка.
  
  – Молодец! Передай маме и бабушке, что я спущусь через минуту. Но пусть начинают без меня.
  
  Эрнст поднялся по лестнице, чтобы побриться, чувствуя, что исчезли и желание, которое вызывала красавица-жена, и аппетит.
  
  Сорок минут спустя Эрнст уже шагал по коридорам рейхсканцелярии в центре Берлина на пересечении Вильгельмштрассе и Фоссштрассе, старательно обходя рабочих-строителей. Здание канцелярии было старым – отдельные его части возвели аж в восемнадцатом веке – и служило резиденцией немецких канцлеров, начиная с Бисмарка. Гитлер гневался из-за ветхости здания и, раз новую канцелярию никак не могли достроить, постоянно устраивал реставрацию.
  
  Сейчас Эрнста не интересовали ни сооружение, ни архитектура. Мысли занимало одно: «Как меня накажут за ошибку? Насколько она серьезна?»
  
  Он поднял руку, для проформы салютуя охраннику, который воодушевленно поприветствовал уполномоченного по внутренней безопасности. Носить такое звание тяжелее, чем истертый мокрый пиджак. Эрнст поспешил дальше, за внешней невозмутимостью пряча тревогу о совершенном преступлении.
  
  В чем именно оно заключается?
  
  Не всем поделился с фюрером – вот его вина.
  
  Возможно, в других странах такое считают мелочью, а в Германии – преступлением, караемым смертной казнью. Но ведь всем не поделишься. Если подробно рассказать Гитлеру о своем замысле, он может прицепиться к какой-нибудь мелочи, тогда одно его слово – и пиши пропало. Не поможет и то, что думал ты не о личной выгоде, а исключительно о благе родины.
  
  Но если умолчать… Ах, может получиться еще хуже. Параноик-фюрер решит, что за молчанием кроется злой умысел. Тогда всевидящее око внутрипартийной службы безопасности воззрится на тебя и твоих близких. Порой его взор смертоносен. Таинственный неотложный вызов на незапланированную встречу убеждал Рейнхарда Эрнста, что именно так получилось сегодня. Третий рейх воплощал порядок, систему и организованность, малейшее отклонение тревожило.
  
  Эх, надо было немного рассказать фюреру о Вальдхаймском исследовании еще в марте прошлого года, когда замысел только зародился. Но тогда фюрер, министр обороны фон Бломберг и сам Эрнст занимались возвращением Рейнланда, да так плотно, что исследование потеряло важность: на кону стояла часть родины, украденная союзниками в Версале. К тому же, строго говоря, оно основывалось на научной работе, которую Гитлер счел бы подозрительной, если не провокационной. Эрнсту просто не хотелось поднимать этот вопрос.
  
  Сейчас он поплатится за свою оплошность.
  
  Полковник подошел к секретарше Гитлера, и его проводили к фюреру.
  
  Эрнст пересек порог большой приемной и увидел Адольфа Гитлера, фюрера, канцлера и президента Третьего рейха, главнокомандующего вооруженными силами. В очередной раз Эрнст подумал: «Если харизма, энергия и осторожность – основные компоненты власти, то власти у Гитлера больше всех в мире».
  
  Коричневая форма, на ногах начищенные сапоги – Гитлер склонился над столом и просматривал бумаги.
  
  – Мой фюрер! – проговорил Эрнст, уважительно кивнул и щелкнул каблуками, как повелось во времена Второго рейха, закончившиеся восемнадцать лет назад с капитуляцией Германии и бегством кайзера Вильгельма в Голландию. Приветствия «Хайль Гитлер!» и «Зиг хайль!» требовались от рядовых граждан, а вот каблуками в высших эшелонах власти щелкали только никчемные подхалимы.
  
  – Полковник! – Гитлер глянул на Эрнста.
  
  Голубые глаза из-под набрякших век смотрели так, словно Гитлер думал о десятке вещей сразу. Настроение фюрера, как всегда, не угадаешь. Он нашел нужный документ и, направляясь в большой, но скромно обставленный кабинет, позвал:
  
  – Прошу, присоединяйся к нам.
  
  Эрнст повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его каменном, как у настоящих солдат, лице, а сердце упало, когда он увидел присутствующих.
  
  Дородный, потный Герман Геринг устроился на диване, скрипевшем под его весом. Якобы мучаясь от постоянной боли, круглолицый толстяк ежесекундно ерзал, усаживаясь поудобнее, – смотреть было неловко. В кабинете висел резкий запах его одеколона. Министр авиации кивнул Эрнсту, и тот ответил тем же.
  
  В изящном кресле, скрестив ноги, как женщина, потягивал кофе косолапый скелет Пауль Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды. Эрнст не сомневался в его компетенции. Первые жизненно важные успехи партии в Берлине и Пруссии – заслуга Геббельса. Но Эрнст презирал этого человека, который с обожанием смотрел на фюрера, самодовольно потчевал его изобличающими сплетнями о влиятельных евреях и социалистах, а через минуту – именами немецких актеров и актрис из киностудии УФА. Эрнст поздоровался с ним и сел, вспоминая свежую шутку, передаваемую из уст в уста: «Опишите идеального арийца. Ну, он блондин, как Гитлер, строен, как Геринг, и высок, как Геббельс».
  
  Гитлер протянул документ одутловатому Герингу. Тот прочитал его, кивнул и без лишних слов спрятал в дорогую кожаную папку. Фюрер сел и налил себе шоколада. Он поднял брови и повернулся к Геббельсу, веля продолжать начатый ранее разговор, и Эрнст понял: отвечать за участие в Вальдхаймском исследовании придется не сегодня.
  
  – Как я говорил, мой фюрер, многим гостям Олимпиады понадобятся развлечения.
  
  – У нас есть кафе и театры, есть музеи, парки, кинотеатры. Гости могут посмотреть наши фильмы Бабельсбергской киностудии, увидеть Джин Харлоу или Грету Гарбо. Или Чарльза Лоутона и Микки-Мауса.
  
  Судя по раздраженному голосу, Гитлер отлично понимал, о каких развлечениях толкует Геббельс. Последовали мучительно долгие и жаркие споры о том, стоит ли выпускать на улицы легальных проституток – лицензированных «подконтрольных девушек». Гитлер пробовал возражать, но Геббельс заранее все продумал и спорил убедительно. В итоге Гитлер уступил с условием, что в столичном регионе будет не более семи тысяч девушек. Аналогично решили временно смягчить наказание по статье 175, карающей гомосексуалистов. Слухами обросли и предпочтения самого фюрера: ему приписывали и инцест, и мужеложство, и скотоложство, и копрофилию. Эрнст, впрочем, считал, что Гитлер совершенно безразличен к сексу – ему желанна лишь немецкая нация.
  
  – Напоследок требования к внешнему виду, – продолжал Геббельс вкрадчиво. – Полагаю, можно позволить женщинам немного укоротить длину юбок.
  
  Пока глава Третьего рейха и его адъютант спорили, на сколько юбочных сантиметров приблизить соотечественниц к миру моды, Эрнста снедала тревога. Ну почему пару месяцев назад он ни слова не сказал о Вальдхаймском исследовании? Почему не послал фюреру письмо, в котором упомянул бы о нем вскользь? В таких вопросах необходимо проявлять осторожность.
  
  Споры продолжались. Наконец фюрер решительно объявил:
  
  – Юбки разрешим укоротить на пять сантиметров, и все. Макияж запретим.
  
  – Так точно, мой фюрер!
  
  Немного помолчав, Гитлер уставился в угол кабинета, что случалось нередко, потом пронзил взглядом Эрнста:
  
  – Полковник!
  
  – Да, мой фюрер?
  
  Гитлер поднялся, взял со стола листок и медленно вернулся к остальным. Геринг и Геббельс не сводили взгляда с Эрнста. Оба считали, что полковник имеет особое влияние на фюрера, но опасались, что благосклонность временная или, не дай бог, обманчивая и в любой момент можно оказаться в шкуре Эрнста, то есть в роли барсука на травлю, да и где взять спокойную невозмутимость полковника?
  
  Фюрер вытер усы:
  
  – Дело важное.
  
  Эрнст выдержал взгляд Гитлера и спокойно ответил:
  
  – Конечно, мой фюрер. Я очень постараюсь помочь.
  
  – Оно касается нашей авиации.
  
  Эрнст посмотрел на Геринга: на румяном лице играла фальшивая улыбка. В войну тот проявил себя отважным асом, хотя сам барон фон Рихтгофен уволил его из эскадры за неоднократные обстрелы гражданского населения, а ныне Геринг стал рейхсминистром авиации и главнокомандующим военно-воздушными силами. Последнюю должность, среди десятка прочих, он занимал с особым удовольствием. О военно-воздушных силах Эрнст и Геринг чаще всего разговаривали и яростнее всего спорили.
  
  Гитлер протянул листок Эрнсту:
  
  – Ты читаешь по-английски?
  
  – Немного.
  
  – Это письмо от самого Чарльза Линдберга, – гордо сообщил Гитлер. – Он посетит Олимпиаду в качестве почетного гостя.
  
  Неужели? Вот так новость! Геббельс и Геринг дружно улыбнулись и в знак одобрения застучали ладонями по столу. Эрнст взял письмо правой рукой, тыльную сторону которой, как и плечо, оцарапала шрапнель.
  
  Линдберг… Эрнст внимательно следил за его трансатлантическим перелетом, но куда больше волновался из-за сообщений о гибели сына летчика. Эрнст знал, сколь ужасно терять ребенка. Взрыв порохового погреба на корабле, унесший жизнь Марка, стал душераздирающей трагедией, но сын Эрнста хоть успел покомандовать военным кораблем и увидеть Руди, своего сына. А вот гибель несовершеннолетнего от рук преступников – это просто чудовищно.
  
  Эрнст быстро прочитал письмо и разобрал несколько искренних фраз, выражавших желание увидеть последние достижения немецкой авиации.
  
  – Поэтому я и вызвал тебя, полковник, – продолжал фюрер. – Некоторые считают стратегически выгодным показать миру растущую мощь нашей авиации. Я и сам так думаю. Что скажешь о небольшом авиашоу в честь герра Линдберга, где мы продемонстрируем наш новый моноплан?
  
  Полковник облегченно вздохнул: его вызвали не ради Вальдхаймского исследования. Но легче стало лишь на минуту, потом тревога снова расправила крылья. Эрнст еще раз обдумал вопрос и ожидаемый от него ответ. «Некоторых» в данном случае, очевидно, воплощал Герман Геринг.
  
  – Моноплан, мой фюрер, да…
  
  «Мессершмитт Ме-109», бесподобный истребитель-бомбардировщик, развивал скорость триста миль в час. Существовали в мире и другие истребители-монопланы, но «Ме-109» был быстрее всех да еще цельнометаллическим. Последнего долго добивался Эрнст, ведь это упрощало и массовое производство, и войсковой ремонт, и эксплуатацию. Для разрушительных бомбардировок, которыми Эрнст планировал предварять наземные наступательные операции Третьего рейха, потребуется большое число самолетов.
  
  Полковник склонил голову набок, словно размышляя, хотя решение принял, едва услышав вопрос.
  
  – Мой фюрер, я возражаю.
  
  – Почему? – Гитлер сверкнул глазами, что предвещало вспышку гнева или, скорее, бесконечное разглагольствование о военной истории или политике. – Разве нам не позволено обороняться? Разве стыдно показать миру, что мы отвергаем ничтожную роль, которую пытаются отвести нам союзники?
  
  «Аккуратнее, – велел себе Эрнст. – Действуй как хирург, удаляющий опухоль».
  
  – Я думаю не о том предательском договоре! – ответил он голосом, полным презрения к Версальскому договору. – Я думаю о том, разумно ли показывать этот самолет иностранцам. Сведущие в авиации сразу поймут: эта модель уникальна, и заключат, что она запущена в массовое производство. Линдберг наверняка разберется. Если не ошибаюсь, «Дух Сент-Луиса» испытывали при его участии.
  
  Пряча глаза от Эрнста, Геринг предсказуемо возразил:
  
  – Пора показать врагу нашу мощь.
  
  – Как вариант, на Олимпиаде можно показать опытный образец сто девятой модели, – медленно проговорил Эрнст. – Образцы преимущественно ручной сборки, без бортового вооружения, оснащенные двигателями «роллс-ройс». Так мы продемонстрируем гостям технологический прогресс нации, но введем их в заблуждение двигателями наших бывших врагов. Гости решат, что мы думать не думаем о наступлении.
  
  – Рейнхард, в твоих словах что-то есть, – признал Гитлер. – Авиашоу устраивать не будем, покажем опытные образцы. Отлично, все решено. Полковник, спасибо, что приехал.
  
  – Мой фюрер! – Эрнст поднялся, вне себя от облегчения.
  
  Уже у двери он услышал голос Геринга:
  
  – Чуть не забыл… Рейнхард, кажется, твои документы ошибочно направили ко мне.
  
  Эрнст обернулся: круглое лицо рейхсминистра авиации расплылось в улыбке, но в глазах бурлил гнев. Геринг желал отомстить Эрнсту, победившему его в споре об истребителях.
  
  – О чем же они? – Геринг прищурился. – Кажется, о Вальдхаймском исследовании. Да, точно.
  
  «Боже всемогущий…»
  
  Гитлер не слушал. Он развернул архитектурный чертеж и изучал его.
  
  – Ошибочно направили? – переспросил Эрнст, понимая, что на деле документы стащили шпионы Геринга. – Спасибо, герр министр, сейчас же попрошу кого-нибудь их забрать, – беззаботно проговорил он. – Хорошего дня…
  
  Разумеется, отвлекающий маневр не сработал.
  
  – Тебе повезло, что документы попали ко мне, – продолжил Геринг. – Представь, что подумали бы люди, увидев еврейскую писанину, в которой упомянуто твое имя.
  
  – В чем дело? – насторожился Гитлер.
  
  Геринг, как всегда обливавшийся потом, вытер лицо и ответил:
  
  – Дело в Вальдхаймском исследовании, заказанном полковником Эрнстом.
  
  Гитлер покачал головой, но Геринг не унимался:
  
  – Я думал, мой фюрер в курсе.
  
  – Расскажите мне! – потребовал Гитлер.
  
  – Я ничего не знаю, – ответил Геринг. – Я лишь получил – ошибочно, как уже объяснил, – несколько докладов, написанных еврейскими врачами-психиатрами. Один от того австрийца, Фрейда. Второй – от какого-то Вайсса. Других имен не припомню. Доктора-психоаналитики, – добавил Геринг, скривившись.
  
  В иерархии ненависти на первом месте у Гитлера стояли евреи, на втором – коммунисты, на третьем – интеллектуалы. К психоаналитикам он относился с особым пренебрежением, ибо они отвергали расизм, основу национал-социалистической философии, проповедующий, что поведение человека определено расовой принадлежностью.
  
  – Это правда, Рейнхард?
  
  – В рамках занимаемой должности я читаю много литературы об агрессии и конфликтах, – невозмутимо ответил Эрнст. – В тех документах как раз об этом.
  
  – Ты никогда со мной этим не делился, – заметил Гитлер и, инстинктивно чувствуя малейший намек на заговор, спросил: – Министр обороны фон Бломберг в курсе твоих дел?
  
  – Нет. Докладывать пока не о чем. Как ясно из названия, это лишь исследование, проводимое совместно с Вальдхаймским военным училищем. Я хочу собрать информацию, и только. Возможно, ничего и не получится. – Стыдясь, что опускается до подобного, Эрнст добавил, надеясь, что глаза блестят угоднически, как у Геббельса: – Но возможно, результаты покажут нам, как сделать армию сильнее и эффективнее для достижения великих целей, которые вы наметили для нашей родины.
  
  Возымело ли раболепство эффект, Эрнст не понял. Гитлер поднялся и зашагал по кабинету. Вот он подошел к подробной модели Олимпийского стадиона и долго на нее смотрел. Полковнику казалось, стук сердца отдается у него в зубах.
  
  – Вызовите ко мне архитектора! Немедленно! – закричал Гитлер, обернувшись.
  
  – Да, мой фюрер, – отозвалась помощница и поспешила в приемную.
  
  Минуту спустя в кабинет вошел не Альберт Шпеер[16], а Генрих Гиммлер в черной форме. Слабый подбородок, хилое тело и круглые очки в черной оправе позволяли забыть, что это абсолютный правитель СС, гестапо и других подразделений немецкой полиции.
  
  Гиммлер отдал свой фирменный неуклюжий салют и обратил на Гитлера обожающий взгляд серо-голубых глаз. Фюрер ответил своим стандартным приветствием – вяло махнул рукой через плечо.
  
  Рейхсфюрер СС оглядел кабинет и решил, что может поделиться новостями.
  
  Гитлер рассеянно показал на сервиз с кофе и шоколадом, но Гиммлер качнул головой. Обычно он весь был самообладание – заискивающие взгляды на фюрера не в счет, – но сегодня, как заметил Эрнст, нервничал.
  
  – Я по вопросу безопасности, – доложил он. – Утром командующий СС Гамбурга получил письмо, датированное сегодняшним числом. В послании к нему обращаются не по имени, а по должности и говорится, что в следующие несколько дней русский устроит в Берлине диверсию. Якобы крупную диверсию.
  
  – От кого письмо?
  
  – Автор называет себя убежденным нацистом, а имя не раскрывает. Письмо нашли на улице, о его происхождении ничего не известно. – Гиммлер сверкнул ровными белоснежными зубами, поморщился, как ребенок, огорчивший отца, снял очки, протер стекла и снова надел. – Неизвестный отправитель обещал выяснить имя диверсанта и доложить результат. Больше он ничего не прислал. Конверт был обнаружен случайным прохожим, значит отправителя перехватили и не исключено, что убили. Вряд ли мы выясним подробности.
  
  – На каком языке письмо? – спросил Гитлер. – На немецком?
  
  – Да, мой фюрер.
  
  – Диверсия… О какой диверсии речь?
  
  – Мы не знаем.
  
  – Ах, большевики с удовольствием сорвут нам Олимпиаду, – сказал Гитлер, и его лицо перекосилось от злости.
  
  – Думаете, это не злая шутка? – предположил Геринг.
  
  – Может, это и шутка, – ответил Гиммлер, – но через Гамбург сейчас проезжают десятки тысяч иностранцев. Вдруг кто-то услышал о заговоре, но вмешиваться не захотел, вот и написал анонимку? В Берлине я велю каждому удвоить бдительность, свяжусь с военным командованием, с другими министрами. Службам охраны правопорядка я уже приказал вплотную заняться этим сообщением.
  
  – Сделайте все, что нужно. Абсолютно все! Наша Олимпиада пройдет без сучка без задоринки! – кричал Гитлер хриплым от гнева голосом, а через долю секунды необъяснимо успокоился, голубые глаза засияли.
  
  Он долил себе в чашку горячего шоколада и положил на блюдце две сладкие галеты.
  
  – Спасибо, все могут быть свободны. Я должен обсудить вопросы строительства. Где Шпеер? – спросил он стоявшую в дверях помощницу.
  
  – Явится через минуту, мой фюрер!
  
  Вместе с остальными Эрнст направился к выходу, чувствуя, как пульс успокаивается. В высших эшелонах власти, в узком кругу национал-социалистов подобное считалось нормой. Интрига, чреватая катастрофическими последствиями, распалась у порога кабинета. Касательно козней Геринга нужно…
  
  – Полковник! – окликнул Гитлер.
  
  Эрнст замер и обернулся.
  
  Фюрер смотрел на макет стадиона, приглядываясь к недавно построенному железнодорожному вокзалу.
  
  – Вы подготовите подробный отчет об этом своем Вальдхаймском исследовании. Я получу его в понедельник.
  
  – Так точно, мой фюрер!
  
  У двери Геринг протянул руку, предлагая Эрнсту выйти первым:
  
  – Я позабочусь, Рейнхард, чтобы те документы перенаправили тебе. Искренне надеюсь, что вы с Гертрудой посетите мой олимпийский прием.
  
  – Благодарю, герр министр. Мы обязательно придем.
  
  Теплый, сырой вечер пятницы пах свежескошенной травой, свежевспаханной землей, свеженанесенной краской.
  
  Пол Шуман в одиночестве гулял по Олимпийской деревне, в получасе езды на запад от Берлина.
  
  Прибыл он недавно, из Гамбурга добрался не без проблем. Да, день выдался утомительный, хотя поводов бодриться хватало: он попал за границу, на свою историческую родину, готовился исполнить миссию. Шуман предъявил пресс-карту и проследовал в американскую часть деревни, там в десятках домов расселили по пятьдесят-шестьдесят человек. Оставив чемодан и портфель в комнатушке, где планировал прожить несколько дней, он вышел погулять по чистейшей территории. Разглядывал все вокруг и удивлялся – не привык к опрятным спортивным объектам. У него в клубе, например, не красили лет пять и вечно пахло потом, гнилой кожей и пивом, как тщательно ни скреб и ни мыл Бедняга Уильямс. А тут Шуман оказался в самой настоящей деревне – это было небольшое поселение, симпатичное и обособленное. Березовая роща обрамляла бессчетные акры с аккуратными невысокими домами, озером, дорожками для бега и прогулок, тренировочными полями и даже собственным мини-стадионом.
  
  Согласно путеводителю, который положил ему в портфель Эндрю Эйвери, в деревне имелись таможня, склады, пресс-центр, почта, банк, заправка, магазин спортивных товаров, продовольственные магазины, сувенирные киоски и турбюро.
  
  Сейчас спортсмены были на церемонии приветствия, куда Джесси Оуэнс, Ральф Меткалф и молодой боксер, с которым спарринговал Пол, приглашали и его. Однако Шуману, попавшему в среду своего объекта, следовало сидеть тихо, поэтому он извинился и отклонил приглашение, сославшись на утренние интервью, мол, нужно готовиться. Он перекусил в столовой – такого вкусного бифштекса в жизни не пробовал, – выпил кофе, выкурил «Честерфилд» и теперь заканчивал прогулку по деревне.
  
  Пока, с учетом причины, по которой Пол прибыл в Германию, его беспокоило одно: «связные», они же немецкие солдаты, охраняющие общежития каждой команды. Американский жилой комплекс караулил молодой, сурового вида шатен в серой форме, на вид чудовищно неудобной в жару. Пол старался не попадаться ему на глаза. Реджинальд Морган, местный информатор, предупредил Эйвери, что Полу стоит держаться подальше от военных. В общежитие Шуман заходил только через черный ход и любым способом прятался от охранника.
  
  Шагая по чистейшей дорожке, он увидел американского бегуна с молодой женщиной и ребенком: некоторые спортсмены приехали с семьями. Тотчас вспомнил, как на прошлой неделе, перед самым отплытием «Манхэттена», поговорил с братом.
  
  Последние лет десять Пол отдалялся от брата, сестры и их семей: не хотелось нести в их жизнь насилие и опасность, которые отравляли его существование. Сестра жила в Чикаго, куда Пол наведывался редко, а вот Хэнка периодически встречал. Хэнк обосновался на Лонг-Айленде и владел типографией, доставшейся от деда. Он стал крепким семьянином, а о заработке брата знал одно: Пол якшается с крутыми парнями и преступниками.
  
  О личном Пол не говорил тогда в Комнате ни с Быком Гордоном, ни с другими, но на деле принял берлинский заказ, чтобы вычистить досье и заработать денег, которые позволят воссоединиться с семьей, о чем он мечтал годами.
  
  Стакан виски, еще стакан – Пол взял трубку и позвонил брату домой. После десяти минут болтовни о жаре, бейсболистах «Янкиз» и двух племянниках Пол набрался смелости и спросил, не нужен ли Хэнку партнер в «Типографии Шумана».
  
  – Со старыми приятелями я порвал, – заверил Пол и добавил, что готов вложить в дело десять тысяч долларов. – Деньги чистые, стопроцентно чистые.
  
  – Срань господня! – вырвалось у Хэнка, и братья засмеялись, вспомнив любимое ругательство отца. – Есть одна проблема, – серьезно проговорил Хэнк.
  
  Пол почувствовал, что старший брат, памятуя о его темных делишках, готов сказать «нет», но услышал другое:
  
  – Понадобится новая вывеска. На старой не хватит места, чтобы написать «Типография братьев Шуман».
  
  Лед растаял, и они принялись обсуждать план. Пол удивился, что Хэнк чуть ли не до слез растрогался этой попыткой наладить отношения. Семья для Хэнка стояла на первом месте, и он не понимал, почему целых десять лет Пол отдалялся от близких.
  
  Высокой красотке Марион правильная жизнь тоже понравится. В плохую девчонку она только играла, и проницательный Шуман показывал ей неприглядную правду исключительно малыми порциями. Он познакомил ее с Деймоном Раньоном, угощал пивом в своем клубе, водил в бар в Адской кухне, где Оуни Мэдден[17] очаровывал дам британским выговором и пистолетами с перламутровой рукоятью. Пол хорошо понимал: подобно многим «бунтаркам из колледжа», Марион устанет от лихой жизни, едва в нее погрузившись. Карьера танцовщицы тоже зачахнет, девушке захочется чего-то понадежнее. Роль супруги совладельца процветающей типографии подойдет идеально.
  
  Хэнк пообещал поговорить со своим юристом и к возвращению Пола из «командировки» подготовить партнерское соглашение.
  
  По дороге в общежитие Пол увидел трех мальчишек в шортах, коричневых рубашках, пилотках и черных галстуках. Десятки таких парней помогали здесь командам. Эти трое направлялись к высокому шесту, на котором развевался нацистский флаг. Пол видел этот флаг и в газетах, и в выпусках новостей, но всегда черно-белым. Сейчас, даже в сумерках, знамя казалось ярко-малиновым, как свежая кровь.
  
  Один из мальчиков перехватил его взгляд и спросил по-немецки:
  
  – Вы спортсмен? Вы не на церемонии приветствия, которую для вас устроили?
  
  Пол решил не демонстрировать свои лингвистические способности даже членам гитлерюгенда, поэтому ответил по-английски:
  
  – Извини, по-немецки я говорю плохо.
  
  Паренек перешел на английский:
  
  – Вы спортсмен?
  
  – Нет, я журналист.
  
  – Английский или американский?
  
  – Американский.
  
  – Ах, добро пожаловать в Берлин, герр журналист! – с сильным акцентом отчеканил паренек.
  
  Его товарищ перехватил взгляд Пола и спросил:
  
  – Вам нравится наш флаг? Он… производит впечатление? Наверное, так нужно сказать?
  
  – Да, так.
  
  Звездно-полосатое знамя казалось мягче, а это словно нокаутировало.
  
  – У каждого элемента флага свое значение, и очень важное, – вмешался первый. – Вы об этом слышали?
  
  – Нет, – покачал головой Пол, – расскажи мне, пожалуйста.
  
  Мальчишка с радостью пустился в объяснения:
  
  – Красный цвет обозначает социализм, белый, конечно же, национализм, ну а черный… черный изогнутый крест… Его называют свастикой…
  
  Он вскинул брови, посмотрел на Пола, но продолжать не стал.
  
  – Ну, объясняй до конца, – попросил Пол. – Что означает крест?
  
  Паренек переглянулся со спутниками и удивленно улыбнулся ему:
  
  – Вы наверняка знаете, – а приятелям сказал по-немецки: – Сейчас я спущу флаг.
  
  Мальчик снова улыбнулся Полу и повторил:
  
  – Вы наверняка знаете.
  
  Сосредоточенно нахмурившись, он спустил флаг, а его приятели вытянули руки в салюте, который тут отдавали на каждом шагу.
  
  Пол направился к общежитию, а мальчишки бодрыми неровными голосами затянули песню. Уходя все дальше от флагштока, Шуман слышал ее отрывки, плывшие по горячему летнему воздуху: «Знамена вверх! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды… Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для штурмовых колонн… В последний раз сигнал сыграют сбора! Любой из нас к борьбе готов давно. Повсюду наши флаги будут реять скоро, неволе долго длиться не дано!»[18]
  
  Оглянувшись, Пол увидел, как мальчишки с трепетом складывают флаг и уносят его прочь. Через черный ход он проскользнул в общежитие. У себя в комнате вымылся, почистил зубы и упал на кровать. Перед тем как уснуть, долго смотрел в потолок. Он думал о Хайнслере, который совершил самоубийство на пароходе, пожертвовав собой в глупом фанатическом порыве.
  
  Он думал о Рейнхарде Эрнсте.
  
  Уже засыпая, вспомнил о мальчишке в коричневой форме. О его таинственной улыбке. Снова и снова слышал его голос: «Вы наверняка знаете… Вы наверняка знаете…»
  III. Шляпа Геринга
  25 июля 1936 года, суббота
  
  Глава 5
  
  Улицы в Берлине безупречно чистые, люди вежливые. Многие кивали, когда Пол Шуман с потрепанным портфелем в руках шагал на север через Тиргартен на встречу с Реджи Морганом. Субботнее утро уступало свои права полудню.
  
  В прекрасном парке были и густо растущие деревья, и аллеи, и озера, и цветники. В Центральном парке Нью-Йорка дыхание мегаполиса ощущалось постоянно, небоскребы виднелись отовсюду. В застроенном низкими домами Берлине многоэтажки попадались редко. Называли их ловцами облаков: это выражение Пол услышал в автобусе от женщины, говорящей с маленьким ребенком. Деревья с темными кронами, густая растительность – Пол брел по дорожке, совершенно не чувствуя, что находится в городе. Вспомнился густой лес близ Нью-Йорка, куда дед возил его на охоту каждое лето, пока слабое здоровье старика не поставило на поездках крест.
  
  Пола захлестнуло волнение, впрочем хорошо знакомое: чувства обострялись в начале каждого дела, когда он осматривал контору или квартиру объекта, следил за ним, старался получше узнать. Сейчас по привычке он временами останавливался, оглядывался, словно невзначай, чтобы сориентироваться. Казалось, за ним никто не следит, но полной уверенности не было. Местами царил полумрак, в котором мог запросто скрываться лазутчик. Несколько оборванцев подозрительно смотрели на Пола, потом исчезали среди деревьев или в кустах. «Алкаши или бродяги», – подумал Пол, но решил не рисковать и периодически менял маршрут, дабы сбросить возможный хвост.
  
  Шуман пересек мутную Шпрее, разыскал Шпенерштрассе и двинулся по ней на север от парка, с удивлением отмечая, какие разные на ней здания. Рядом с богатым домом мог стоять заброшенный и запущенный. Передний двор у одного из домов зарос бурыми сорняками, а ведь когда-то здесь явно жили в роскоши. Большинство окон разбиты – молодые хулиганы, как решил Пол, – и забрызганы желтой краской. Судя по объявлению, на субботу запланирована продажа мебели и домашней утвари.
  
  «Небось с налогами проблемы, – подумал Пол. – Но что случилось с хозяевами? Куда они подевались? Настали трудные времена, – мелькнула догадка. – Обстоятельства изменились».
  
  «Солнце садится и в хороший день, и в плохой».
  
  Кафе Шуман нашел быстро и, особо не присматриваясь к вывеске, понял: это пивная. Он уже думал на немецком. Благодаря усилиям деда и отца, а также долгим часам набора немецких текстов в типографии перевод получался автоматически. Пол оглядел кафе: во дворике обедали полдюжины посетителей. Мужчины и женщины, в основном поодиночке, уткнулись в газеты и в тарелки с едой. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего.
  
  Пол свернул в Дрезденский проулок, о котором говорил Эйвери, – словно спустился в прохладное, темное ущелье. До полудня оставалось несколько минут.
  
  Мгновение спустя он услышал шаги – появился грузный мужчина в коричневом костюме с жилетом, во рту зубочистка.
  
  – Добрый день! – бодро проговорил мужчина по-немецки, поглядывая на кожаный портфель.
  
  Пол кивнул в ответ. Пришедший выглядел именно так, как описывал Эйвери, только чуть плотнее, чем ожидал Шуман.
  
  – Удобный проулок, да? – продолжил незнакомец. – Я частенько по нему срезаю.
  
  – Да, конечно. – Пол посмотрел на него. – Не подскажете, на каком трамвае лучше доехать до Александерплац?
  
  – На трамвае? – нахмурился мужчина. – Отсюда?
  
  Пол насторожился.
  
  – Именно. До Александерплац.
  
  – Зачем вам трамвай? На метро куда быстрее.
  
  «Не тот, – подумал Пол. – Выбирайся отсюда. Немедленно. Только иди не спеша».
  
  – Понял. Большое вам спасибо. Хорошего дня!
  
  Но глаза, вероятно, выдали Пола. Рука мужчины скользнула вниз по бедру – Шуман хорошо знал этот жест и догадался: пистолет!
  
  Черт подери пославших его сюда без кольта!
  
  Сжав кулаки, Пол двинулся вперед, но мужчина, даром что толстяк, оказался на диво проворным – отскочил назад и ловко сорвал с пояса черный пистолет. Бежать прочь, других вариантов не было – Пол свернул за угол и помчался в короткое ответвление проулка.
  
  Остановился он быстро: ответвление оказалось тупиком.
  
  Сзади застучали шаги, в спину, как раз на уровне сердца, уткнулся пистолет.
  
  – Ни с места! – велел толстяк на рокочущем немецком. – Брось портфель!
  
  Пол бросил портфель на мостовую – дуло пистолета переместилось со спины на затылок, аккурат под внутреннюю ленту шляпы.
  
  «Отец!» – беззвучно позвал Пол, но не Бога, а собственного родителя, покинувшего этот мир двенадцать лет назад. Он зажмурился.
  
  Солнце садится…
  
  Выстрел грянул, эхом разнесся по проулку и утонул в кирпиче. Съежившись, Пол почувствовал, как дуло плотнее прижимается к затылку. Секунду спустя пистолет с грохотом упал. Пол быстро шагнул в сторону и развернулся – тот, кто хотел его убить, оседал на камни. Широко раскрытые глаза стекленели. Пуля пробила толстяку висок, забрызгав кровью мостовую и кирпичные стены.
  
  Подняв голову, Шуман увидел, что к нему приближается другой мужчина, в темно-сером фланелевом костюме. Инстинкт взял свое – Пол схватил пистолет убитого, автоматический парабеллум с выбрасывателем сверху, прицелился в грудь человеку в сером и присмотрелся. Да, этот тип тоже был в пивной: сидел во дворике и увлеченно читал газету, по крайней мере, так показалось Полу. Сейчас, вооруженный большим пистолетом, он целился – не в Шумана, а в толстяка на мостовой.
  
  – Ни с места! – велел Пол по-немецки. – Бросай оружие!
  
  Мужчина не бросил, но, убедившись, что толстяк мертв, спрятал пистолет в карман и внимательно оглядел Дрезденский проулок.
  
  – Т-ш-ш! – прошипел он и склонил голову набок, прислушиваясь, потом медленно подошел к Полу и спросил: – Шуман?
  
  Пол не ответил. Он держал мужчину под прицелом, а тот опустился на колени перед убитым.
  
  – Часы, – проговорил незнакомец по-немецки с легким акцентом.
  
  – Что?
  
  – Хочу достать часы, только и всего.
  
  Он вытащил карманные часы, открыл их и поднес к носу и рту толстяка. Стекло не запотело.
  
  – Ты Шуман? – снова спросил мужчина, кивая на портфель, лежащий на мостовой. – Я Реджи Морган.
  
  Этот тип тоже соответствовал описанию, которое дал Эйвери, – темные волосы, усы, – хотя был куда стройнее убитого.
  
  Пол оглядел проулок. Никого.
  
  Когда рядом труп, устраивать контрольный обмен репликами абсурдно, но Пол спросил-таки:
  
  – На каком трамвае лучше доехать до Александерплац?
  
  – На сто тридцать восьмом, – быстро ответил Морган. – Нет, на двести пятьдесят четвертом удобнее.
  
  Шуман глянул на труп:
  
  – А это еще кто?
  
  – Сейчас выясним.
  
  Морган склонился над убитым и начал шарить у него по карманам.
  
  – Я посторожу, – пообещал Пол.
  
  – Хорошо.
  
  Шуман отошел в сторону, потом резко обернулся и приставил парабеллум к затылку Моргана:
  
  – Ни с места!
  
  Морган замер:
  
  – В чем дело?
  
  – Покажи мне паспорт! – велел Пол по-английски.
  
  Книжечка подтвердила, что это Реджинальд Морган. Паспорт Пол вернул, а парабеллум оставил у затылка.
  
  – Опиши мне сенатора. По-английски.
  
  – Только со спуском осторожнее, прошу тебя! – взмолился Морган (судя по выговору, он рос в Новой Англии). – Сенатора тебе? Так, ему шестьдесят два года. Он седой, из-за скотча виден каждый сосуд на носу. Он тощий как жердь, хотя бифштекс с косточкой съедает целиком и в нью-йоркском «Дельмонико», и «У Эрни» в Детройте.
  
  – Что он курит?
  
  – В прошлом году, когда мы виделись, он не курил ничего. Из-за жены. Но грозился начать снова. До того курил доминиканские сигары, которые пахли, как горелые покрышки шины. Хватит, а? Не хочу умирать из-за старика, который не может расстаться с пагубной привычкой.
  
  Пол убрал пистолет:
  
  – Извини.
  
  Морган вернулся к осмотру трупа, ничуть не смущенный проверкой, которую устроил Пол.
  
  – Лучше работать с осторожным типом, который оскорбляет тебя, чем с беспечным, который не оскорбляет.
  
  Он залез толстяку в карманы.
  
  – Гостей нет?
  
  Пол оглядел Дрезденский проулок и сказал:
  
  – Пока никого.
  
  – Вот и славно, – заметил Морган, с досадой рассматривая нечто. – Зато здесь, брат, проблема.
  
  – Какая?
  
  Морган показал что-то вроде удостоверения. На лицевой стороне красовался орел, ниже – свастика в кругу, выше – буквы СА.
  
  – Что это значит?
  
  – Это значит, дружище, что ты в Берлине меньше дня, а мы уже убили штурмовика.
  Глава 6
  
  – Кого? – не понял Пол.
  
  – Члена Sturmabteilung. Штурмовиков. Коричневорубашечников. Они вроде партийной гвардии. Считай, гитлеровская банда. – Морган покачал головой. – Нам это ничего хорошего не сулит. Этот тип не в форме, значит он из коричневой элиты, из верхушки.
  
  – Как он узнал обо мне?
  
  – Не уверен, что он искал именно тебя. Он стоял в телефонной будке и приглядывался ко всем прохожим.
  
  – Я его не видел, – отозвался Пол, злясь на себя за то, что не заметил слежку. Все здесь было не так, непонятно, на что обращать внимание, на что – нет.
  
  – Едва ты свернул в проулок, он двинулся за тобой. По-моему, он просто решил проверить, что ты, чужак, делаешь в этом районе. Каждая группа контролирует определенный район. Вероятно, это его территория. – Морган нахмурился. – Вот только настороженность его непонятна. Почему высокопоставленный штурмовик следит за прохожими? Такое рядовым поручают. Может, их оповестили об опасности? – Морган снова взглянул на труп. – В любом случае у нас проблема. Когда полиция обнаружит его, они не успокоятся, пока не разыщут убийцу. Искать они умеют. В городе их десятки тысяч. Они как тараканы.
  
  Шок от выстрела прошел, инстинкты восстанавливались. Из ответвления-тупика Пол вернулся в основную часть Дрезденского проулка. Она по-прежнему пустовала, в окнах свет не горел, двери не открывались. Пол жестом велел Моргану молчать, дошагал до начала проулка и глянул из-за угла на пивную. Немногочисленные посетители выстрела явно не слышали.
  
  Пол доложил Моргану, что все тихо, и спросил:
  
  – Где гильза?
  
  – Какая еще гильза?
  
  – Стреляная, от твоего пистолета.
  
  Оба осматривали мостовую, пока Пол не заметил маленький желтый цилиндр. Он поднял его, вытер носовым платком, на случай если остались отпечатки пальцев Моргана, и бросил в водосток. Гильза подребезжала и с плеском упала в воду.
  
  – Мне говорили, что ты хорош, – кивнул Морган.
  
  Хорош, а в Штатах попался полиции. И все из-за такой вот гильзочки.
  
  Морган раскрыл старый перочинный нож и сказал:
  
  – Срежем с его одежды все этикетки и знаки отличия. Потом уйдем отсюда, и побыстрее, пока они его не нашли.
  
  – Кто такие «они»?
  
  – В Германии это все, – невесело рассмеялся Морган.
  
  – Штурмовики делают татуировки? Свастику, например, или буквы СА?
  
  – Вполне вероятно.
  
  – Тогда ищи татуировку, – сказал Пол. – На груди или на плече.
  
  – А если найду? – хмуро спросил Морган. – Что с того?
  
  Пол показал на нож.
  
  – Ты шутишь? – не понял Морган.
  
  Судя по выражению лица Шумана, он и не думал шутить.
  
  – Я не смогу, – прошептал Морган.
  
  – Тогда смогу я. Это необходимо. Нельзя, чтобы его опознали.
  
  Опустившись на колени, Пол расстегнул пиджак и рубашку убитого. Он понимал слабость Моргана, только киллер – та же профессия. Либо отдаешь ей себя целиком, либо подыскиваешь новую. Крошечная татуировка порой определяет, жить тебе или погибнуть.
  
  Впрочем, отметин не обнаружилось, кожу срезать не пришлось.
  
  Крик.
  
  Оба замерли. Морган оглядел проулок и взялся за пистолет. Пол тоже взял парабеллум убитого штурмовика.
  
  Снова крик. Потом воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом транспорта. Секунду спустя Пол уловил жуткий вой сирен. Вой звучал все ближе и ближе.
  
  – Уходи! – велел Морган. – Я сам с ним закончу. – Он задумался. – Встретимся через сорок пять минут. К северо-западу от Александерплац на Розенталерштрассе есть ресторан «Летний сад». Один мой информатор добыл сведения об Эрнсте. В ресторане мы с ним и встретимся. Возвращайся к пивной, там поймаешь такси. Трамваи и автобусы частенько проверяет полиция, поэтому лови такси или, если получится, ходи пешком. Смотри прямо перед собой, в глаза никому не заглядывай.
  
  – «Летний сад», – повторил Шуман, поднял портфель, отряхнул от грязи и спрятал в него парабеллум. – Дальше давай говорить по-немецки. Меньше подозрений.
  
  – Отличная мысль, – по-немецки отозвался Морган. – Ты говоришь хорошо, лучше, чем я думал. Только «г» смягчай, у берлинцев оно мягкое.
  
  Снова крик. Вой сирен совсем близко.
  
  – Шуман… если я не приду через час… Гордон говорил тебе о рации в посольском здании?..
  
  Пол кивнул.
  
  – Позвонишь Гордону и скажешь, что тебе нужны новые указания. – Морган невесело засмеялся. – Заодно сообщишь, что я погиб. Ну, иди! Смотри вперед как ни в чем не бывало. Что бы ни случилось, не беги.
  
  – Не бежать? Почему?
  
  – В этой стране слишком много людей побежит лишь потому, что бежишь ты. Ну, иди скорее!
  
  Морган принялся работать перочинным ножом с ловкостью портного.
  
  Грязный, помятый автомобиль притормозил у проулка, который охраняли трое шутцполицейских, шупо[19], в безукоризненной зеленой форме с оранжевыми пластинками по углам воротников и в черно-зеленых киверах.
  
  Немолодой усатый мужчина в бежевой льняной тройке встал с пассажирского сиденья, и оно, освободившись от его внушительного веса, тотчас поднялось на несколько дюймов. Голову – волосы старательно зачесаны назад – он прикрыл панамой и вытряхнул тлеющий табак из пенковой трубки.
  
  Мотор захрипел, кашлянул и, наконец, заглох. Инспектор Вилли Коль спрятал желтеющую трубку в карман и раздраженно посмотрел на машину. Командиры СС и следователи гестапо разъезжали на «БМВ» и «мерседесах», а инспекторам крипо, то есть уголовной полиции, даже старшим вроде Коля, полагались автомобили концерна «Ауто унион». Логотип концерна – четыре перекрещивающихся кольца, символизирующие материнские компании: «Ауди», «ДКВ», «Хорьх» и «Вандерер». Разумеется, Колю предоставили двухлетнюю «ДКВ», авто скромнейшей из четырех марок. Машина, нужно отдать ей должное, ездила на бензине, но чувствовалось, что изначально компания производила паровые двигатели.
  
  Конрад Янссен, как и многие инспекторы-кандидаты, гладко брился и шляпу не носил. Он слез с водительского сиденья, застегнул двубортный пиджак из зеленого шелка, достал из багажника портфель и фотоаппарат «лейку».
  
  Коль похлопал себя по карманам, проверяя, взял ли блокнот и конверты для вещдоков, и зашагал к полицейским.
  
  – Хайль Гитлер, инспектор! – поприветствовал старший из троицы.
  
  Прозвучало довольно фамильярно. Коль не узнал его и стал гадать, встречались ли они раньше. Шупо, городские патрульные, порой помогают инспекторам, но структурно не находятся в подчинении у крипо. Коль пересекался с ними лишь периодически. Он поднял в ответ руку наподобие партийного салюта, затем спросил:
  
  – Где труп?
  
  – Здесь, герр инспектор, в Дрезденском проулке.
  
  Двое полицейских помладше стояли чуть ли не по стойке смирно. Не охрана, а сама осторожность! Шупо отлично ловит нарушителей правил дорожного движения и карманников, блестяще сдерживает толпу, когда Гитлер едет по широкому бульвару Унтер-ден-Линден, а вот сегодняшнее убийство требовало проницательности. Если убийца – вор, следовало бдительно караулить место преступления, а если это дело рук члена СА или СС, следовало поскорее исчезнуть и забыть увиденное.
  
  – Расскажите, что вам известно, – потребовал Коль у старшего.
  
  – Конечно, герр инспектор, только рассказывать почти нечего. В тиргартенский участок поступил звонок, и я сразу примчался сюда. Первым оказался.
  
  – Кто звонил? – Спрашивая, Коль шагнул в проулок, обернулся и нетерпеливо махнул рукой: за мной, мол, скорее.
  
  – Женщина. Не представилась. Сказала, что слышала здесь выстрел.
  
  – Когда это было?
  
  – Около полудня, герр инспектор.
  
  – А когда вы сюда прибыли?
  
  – Как только мой командир сообщил мне о звонке.
  
  – Когда вы сюда прибыли? – повторил Коль.
  
  – В двадцать минут первого. Или в половине первого.
  
  Полицейский жестом показал на узкое ответвление проулка, заводящее в тупик.
  
  На мостовой навзничь лежал тучный мужчина лет за сорок. Смерть, вне сомнений, наступила от выстрела в висок, погибший потерял много крови. Волосы взъерошены, карманы вывернуты… Убили его в этом самом месте: форма кровавых пятен исключала иные варианты.
  
  – Поищите свидетелей, особенно в начале и в конце проулка, – велел инспектор молодым патрульным. – И в окрестных домах. – Он кивнул на два примыкающих кирпичных здания, но тут же отметил, что они без окон. – И в кафе, которое мы проезжали. «Бирхаус», так оно называется.
  
  – Так точно, герр инспектор! – Полицейские резво сорвались с места.
  
  – Убитого обыскали?
  
  – Нет, – ответил старший и тотчас уточнил: – Разумеется, мы удостоверились, что он не еврей.
  
  – Так, значит, обыскали?
  
  – Я просто расстегнул ему брюки. Потом, как видите, снова застегнул.
  
  «Интересно, придавший убийствам обрезанных меньшую важность в курсе, что порой по медицинским показаниям такую операцию делают и арийским младенцам?» – подумал Коль.
  
  Инспектор порылся в карманах убитого, но удостоверения личности не обнаружил. Он вообще ничего не обнаружил. Любопытно.
  
  – Вы ничего не забрали? Документы убитого видели? А личные вещи?
  
  – Нет, герр инспектор.
  
  Тяжело дыша, Коль опустился на колени, внимательно осмотрел труп и выяснил, что ладони у убитого без мозолей. Заговорил он, обращаясь наполовину к себе, наполовину к Конраду Янссену:
  
  – Руки мягкие, ногти и волосы аккуратно подстрижены, на коже следы талька… Вряд ли он занимался физическим трудом. Чернила на ладонях есть, но немного, значит он не типографский работник. Так пачкаются при письме – убитый вел корреспонденцию или заполнял гроссбухи. Он не журналист: следов грифеля на руках я не вижу…
  
  Коль говорил уверенно: с тех пор как к власти пришли национал-социалисты, он расследовал дюжину убийств журналистов. Ни одно из них не велось как полагается, ни одно не было раскрыто.
  
  – …человек свободной профессии, бизнесмен, госслужащий, правительственный…
  
  – Герр инспектор, под ногтями тоже чисто.
  
  Коль кивнул и ощупал ноги убитого.
  
  – Занимался интеллектуальным трудом, однако мускулист. Посмотрите, как туфли сносил! От одного взгляда на них у меня самого ноги ноют! Думаю, прогулки он любил или походы.
  
  – Пообедает рано – и гулять.
  
  – Скорее всего. Вот зубочистка, возможно, что убитого.
  
  Коль поднял ее и понюхал. Чесночный запах. Он наклонился к губам убитого и уловил тот же запах.
  
  – Да, верно.
  
  Он убрал зубочистку в коричневый конверт и запечатал его.
  
  – Так его ограбили? – спросил Янссен.
  
  – Не исключено, – медленно проговорил Коль. – Но мне так не кажется. Вор забрал у жертвы абсолютно все? Ни на шее, ни на ухе пороховых ожогов нет. Значит, стреляли с расстояния. Грабитель подошел бы ближе и оказался бы лицом к лицу с жертвой. Этому человеку стреляли в висок сзади. – Лизнув огрызок карандаша, Коль записал эти наблюдения в мятый блокнот. – Да-да, я в курсе, что иные грабители сидят в засаде, стреляют в жертву, потом грабят, но ведь большинство воров действуют иначе.
  
  Члены СА, СС и гестапо тоже действуют иначе – стреляют в упор в переднюю часть мозга или в заднюю.
  
  – Чем же убитый занимался в проулке? – задумчиво спросил инспектор-кандидат, разглядывая мостовую, словно ответ лежал среди булыжников.
  
  – Янссен, этот вопрос нас пока не интересует. Дрезденским проулком пользуются многие: это быстрый и короткий путь со Шпенерштрассе к Кальвинштрассе. Может, убитый и замышлял нечто противозаконное, но об этом нам расскажут другие улики. Маршрут не в счет.
  
  Коль снова осмотрел рану на голове, потом стену, значительная часть которой была забрызгана кровью.
  
  – Ах! – радостно воскликнул инспектор.
  
  Он нашел пулю на том самом месте, где кирпичная стена упиралась в булыжник. Пуля лишь слегка деформировалась, и Коль сразу ее узнал: девятимиллиметровая. Получается, стреляли из автоматического пистолета, который выбрасывает стреляные латунные гильзы.
  
  – Пожалуйста, обыщите мостовую, буквально каждый сантиметр, – велел Коль старшему полицейскому. – Нужна латунная гильза.
  
  – Есть, герр инспектор!
  
  Коль достал из кармана жилета монокль и, прищурившись, осмотрел находку.
  
  – Пуля в отличном состоянии. Это радует. Интересно, что в штаб-квартире, в «Алексе», удастся выжать из следов от полей нарезов и их граней? Они довольно четкие.
  
  – Значит, у убийцы новый пистолет? – предположил Янссен и уточнил: – Или старый, но редко используется.
  
  – Отлично, прямо с языка у меня сняли.
  
  Коль спрятал пулю в другой коричневый конверт, запечатал и сделал запись в блокноте. Янссен снова оглядел труп.
  
  – Раз его не ограбили, то зачем их вывернули? – спросил он. – Карманы.
  
  – Я и не говорю, что его вообще не грабили. Я просто не уверен, что ограбление было основным мотивом… Вот как… Пожалуйста, расстегните ему пиджак.
  
  Янссен повиновался.
  
  – Видите нитки?
  
  – Где?
  
  – Вот здесь! – показал Коль.
  
  – Да, герр инспектор.
  
  – Бирку срезали. На других его вещах то же самое?
  
  – Опознание, – кивнув, проговорил инспектор-кандидат. – Убийца не хотел, чтобы мы установили личность его жертвы.
  
  – На обуви бирки есть?
  
  Янссен разул убитого и проверил туфли.
  
  – Нет, герр инспектор.
  
  Коль рассмотрел их, потом ощупал пиджак убитого.
  
  – Костюм сшит… из эрзац-ткани.
  
  Инспектор едва не сказал «из гитлеровской», мол, материал искусственный, из древесных волокон. Многие шутили: порвешь костюм – полей и выставь под солнце, дыра мигом зарастет. Фюрер объявил, что сделает страну независимой от иностранного импорта. Эластик, маргарин, бензин, моторное масло, резина, ткань – все изготавливалось из заменителей, доступных в Германии. Вот только, как и везде, с заменителями возникла проблема – они сильно уступали по качеству, и люди пренебрежительно называли их гитлеровскими товарами. Прозвище это на людях употреблять не следовало: донесут, не ровен час.
  
  Суть открытия заключалась в том, что убитый, вероятно, немец. У большинства иностранцев имелась валюта и, как следствие, высокая покупательная способность. По своей воле никто из них не приобретет дешевую одежду вроде этой.
  
  Так зачем убийце препятствовать опознанию жертвы? Эрзац-ткань свидетельствовала, что ничего особенного он собой не представлял. С другой стороны, мало зарабатывали и высокие чиновники национал-социалистической партии. Те, кто получал неплохо, часто носили эрзац-одежду из верности фюреру. Неужели мотив убийства – партийная работа жертвы или его служба в правительстве?
  
  – Интересно, – проговорил Коль, тяжело поднимаясь. – Киллер стреляет в жертву в людной части города. Он понимает, что выстрел могут услышать, но рискует быть застигнутым ради того, чтобы срезать бирки с одежды жертвы. Для меня это дополнительный повод выяснить, кто этот несчастный господин. Янссен, снимите у него отпечатки пальцев, а то когда еще коронер постарается.
  
  – Есть, герр инспектор!
  
  Янссен достал из портфеля принадлежности и взялся за дело.
  
  Коль всмотрелся в булыжную мостовую.
  
  – Я говорю «киллер» и «убийца», то есть в единственном числе, хотя их могла быть добрая дюжина. На мостовой я следов не вижу.
  
  На открытом месте пыльный ветер Берлина запечатлел бы хореографию случившегося на земле, а тут закрытый проулок.
  
  – Герр инспектор! – позвал старший полицейский. – Я обыскал проулок полностью, но гильзу не нашел.
  
  Коля это известие встревожило, Янссен заметил, как он изменился в лице.
  
  – Получается, убийца не только срезал бирки с одежды жертвы, но и гильзу разыскать потрудился, – проговорил инспектор.
  
  – Итак, он профессионал.
  
  – Янссен, когда строите дедуктивные выводы, не подменивайте достоверности собственными заключениями. В таких случаях вы подсознательно отсекаете другие варианты. Лучше предположите, что подозреваемый – человек аккуратный и педантичный. Может, он профессиональный преступник, может – нет. Может, блестящую вещицу утащили крысы или птицы. Может, школьник поднял ее и убежал, испугавшись мертвеца. Может, убийца – бедняк, который сдаст латунь на переработку.
  
  – Да, герр инспектор, – закивал Янссен, словно запоминал слова Коля.
  
  За недолгое время совместной работы инспектор узнал о Янссене две вещи: парень не умеет шутить, зато учится молниеносно. Второе качество стало находкой для нетерпеливого инспектора. Касательно первого, Колю хотелось, чтобы молодой напарник шутил почаще: для стража порядка юмор ценится на вес золота.
  
  Янссен снял отпечатки пальцев, что удавалось ему мастерски.
  
  – Теперь покройте булыжник вокруг трупа дактилоскопическим порошком. Если обнаружатся отпечатки пальцев, сфотографируйте. Вдруг киллеру хватило ума срезать этикетки с одежды, а не касаться при этом земли он не догадался.
  
  Добрых пять минут Янссен посыпал порошком булыжник вокруг трупа, потом объявил:
  
  – Герр инспектор, кое-что есть. Посмотрите!
  
  – Да, хорошие отпечатки. Сфотографируйте их.
  
  Янссен сфотографировал следы, потом, отступив на шаг, сделал еще несколько снимков тела и места преступления. Инспектор медленно обошел труп, снова вытащил из кармана монокль и повесил себе на шею на зеленом шнуре, который сплела на Рождество дочка Ханна. Рассмотреть он решил булыжник у самого трупа.
  
  – По-моему, тут чешуйки кожи. – Коль внимательно взглянул на них. – Сухие и старые. Коричневые. Для перчаток слишком жесткие. Скорее, от обуви или от ремня, от сумки или от портфеля, которые могли принадлежать как убийце, так и убитому.
  
  Коль собрал чешуйки, высыпал в очередной коричневый конверт и запечатал его.
  
  – Герр инспектор, у нас свидетель! – крикнул молодой шутцполицейский. – Только помогать не очень стремится.
  
  Свидетель? Великолепно! Коль вернулся в начало проулка. Другой патрульный вел ему навстречу мужчину лет сорока в рабочей одежде. Левый глаз стеклянный, правая рука висит как плеть – этот мужчина пережил войну, но неведомое происшествие непоправимо искорежило ему тело. Таких, как он, четыре миллиона.
  
  Полицейский подтолкнул рабочего к Колю.
  
  – Достаточно, благодарю вас, – строго сказал патрульному инспектор и повернулся к свидетелю. – Предъявите удостоверение личности!
  
  Мужчина протянул бумагу, Коль пробежал ее глазами. Имя и фамилию рабочего он забыл, едва вернув удостоверение, но даже быстрая проверка документов делает свидетелей невероятно покладистыми.
  
  Хотя не каждого.
  
  – Я хочу помочь, но уже рассказал все полицейскому. Видел я немного. – Свидетель замолчал.
  
  – Хорошо, хорошо, расскажите о том, что вы видели, – нетерпеливо махнул пухлой рукой Коль.
  
  – Да, герр инспектор. Я мыл подвальную лестницу в сорок восьмом доме. Вон там. – Мужчина показал на дом за проулком. – Как видите, я был ниже уровня тротуара. Мне показалось, я услышал хлопок в карбюраторе.
  
  Коль аж крякнул. С тридцать третьего года только идиоты думают о хлопках в карбюраторе. Теперь все думают о пулях.
  
  – Я решил, что ничего страшного, и стал мыть дальше. – В доказательство мужчина продемонстрировал влажные брюки и рубашку. – Минут через десять раздался свист.
  
  – Свист? Свист полицейского?
  
  – Нет, герр инспектор, свистели не в свисток, а сквозь зубы. Очень громко. Я поднял голову и увидел, как из проулка выходит мужчина. Свистел он, чтобы поймать такси. Машина притормозила напротив сорок восьмого дома, и я услышал, как тот человек просит отвезти его к ресторану «Летний сад».
  
  «Свист, как странно, – подумал Коль. – Свистом подзывают собак и лошадей, а таксист мог оскорбиться. В Германии все профессии в почете. Так подозрительный тип – иностранец? Или просто грубиян?»
  
  Он записал услышанное в блокнот и для проформы спросил:
  
  – Номер такси?
  
  – Не помню, герр инспектор, – был ожидаемый ответ.
  
  – «Летний сад» – название расхожее. Который именно ресторан?
  
  – Кажется, я слышал, что на Розенталерштрассе.
  
  Коль кивнул, радуясь, что так много узнал уже на раннем этапе расследования.
  
  – Так, быстро… Опишите того мужчину.
  
  – Герр инспектор, я же стоял под лестницей. Того мужчину я видел со спины, когда он такси останавливал. Ростом он за два метра. Крупный, но не толстый. Еще у него акцент.
  
  – Какой акцент? Как у жителя другого района Германии? Как у иностранца?
  
  – Вроде как у южан. Хотя у меня брат в Мюнхене, и он говорит иначе.
  
  – Значит, как у иностранца? Их тут сейчас много. Олимпиада же.
  
  – Не знаю, герр инспектор. Я всю жизнь живу в Берлине. За границей бывал лишь раз. – Мужчина показал на безжизненную руку.
  
  – Кожаная сумка у того человека была?
  
  – По-моему, да.
  
  – Вот откуда кожаные чешуйки, – сказал Коль Янссену, а у свидетеля спросил: – Лица вы не видели?
  
  – Нет, герр инспектор, как и говорил.
  
  Коль понизил голос:
  
  – А если пообещаю не записывать ваше имя, чтобы больше никуда не вызывать, вспомните, как он выглядел?
  
  – Честное слово, герр инспектор. Лица его я не видел.
  
  – А возраст?
  
  Свидетель покачал головой.
  
  – Помню только, что он крупный, одет в легкий костюм… Боюсь, цвет я не разобрал… Ах да! У него была шляпа, как у министра авиации Геринга.
  
  – Это какая?
  
  – С узкими полями. Коричневая.
  
  – Вот, ценная информация. – Коль оглядел уборщика с головы до ног. – Благодарю вас, можете идти.
  
  – Хайль Гитлер! – с пафосом воскликнул мужчина и выбросил вперед руку. Вероятно, энтузиазм он хотел компенсировать тем, что салютовал левой рукой.
  
  – Хайль! – рассеянно ответил инспектор, вернулся к трупу и вместе с Янссеном быстро собрал свои принадлежности. – К «Летнему саду», скорее!
  
  Они зашагали обратно к машине. Вилли Коль смотрел себе под ноги и морщился. Даже баснословно дорогие кожаные ботинки и мягчайшая ягнячья шерсть почти не помогали его страдающим пальцам и сводам стоп. Булыжник – сущая пытка.
  
  Шедший рядом Янссен внезапно сбавил шаг и шепнул:
  
  – Гестапо!
  
  Приунывший Коль поднял голову: к ним направлялся Петер Краусс в поношенном коричневом костюме и фетровой шляпе трилби в тон. Два его помощника, молодые люди, ровесники Янссена, держались поодаль.
  
  Только не сейчас! В эту самую минуту подозреваемый может сидеть в ресторане, не догадываясь, что его выследили.
  
  Краусс неторопливо шагал к инспекторам крипо. Министр пропаганды Геббельс постоянно направлял партийных фотографов снимать образцовых арийцев и их семьи, чтобы потом использовать в публикациях. Высокий стройный блондин Петер Краусс мог бы блистать на доброй сотне таких фото. Его, бывшего коллегу Коля, пригласили в гестапо благодаря опыту работы в отделе «1А» уголовной полиции, занимавшемся политическими преступлениями. Сразу после прихода к власти национал-социалистов отдел расформировали и превратили в гестапо. Как у многих пруссаков, в жилах Краусса текла скандинавская кровь с примесью славянской. Впрочем, в уголовной полиции болтали, что Краусс бросил их ради службы на Принц-Альбрехтштрассе лишь после того, как изменил имя: от Петра чересчур разило славянами.
  
  Коль слышал, что Краусс – следователь методичный, хотя вместе им работать не доводилось. Инспектор вечно отказывался вести политические дела, а сейчас их крипо не поручали.
  
  – Добрый день, Вилли! – поздоровался Краусс.
  
  – Хайль! Петер, что привело тебя сюда?
  
  Янссен кивнул, следователь гестапо ответил тем же и пояснил:
  
  – Со мной связался по телефону наш босс.
  
  «Неужели сам Генрих Гиммлер?» – подумал Коль.
  
  Такое не исключалось. Ровно месяц назад Гиммлер взял все полицейские силы Германии под личный контроль и создал зипо, «полицию в штатском», объединяющую гестапо, крипо и знаменитую СД, разведывательное подразделение СС. Гиммлера только что назначили шефом немецкой полиции. Коль считал, что этот титул чересчур скромен для самого влиятельного правоохранителя на земле.
  
  – Фюрер велел ему чистить город от скверны во время Олимпиады. Нам приказано расследовать все серьезные преступления в окрестностях стадиона, Олимпийской деревни и центра города, а также следить, чтобы виновных оперативно задерживали. А тут убийство в двух шагах от Тиргартена! – Краусс потрясенно зацокал языком.
  
  Коль, не таясь, взглянул на часы: ему нужно в «Летний сад», и поскорее!
  
  – Петер, боюсь, мне пора.
  
  Следователь гестапо присел на корточки и внимательно осмотрел труп:
  
  – В городе столько иностранных журналистов… Сложно их отслеживать и контролировать.
  
  – Да-да, но…
  
  – Преступление нужно раскрыть прежде, чем о нем станет известно. – Краусс поднялся и медленно обошел труп. – Личность убитого установлена?
  
  – Пока не установлена: при нем нет удостоверения. Петер, скажи, СС или СА тут никак не замешаны?
  
  – Насколько я знаю, нет, – ответил Краусс и нахмурился. – А что?
  
  – По пути сюда мы с Янссеном заметили куда больше патрулей, чем обычно. То и дело останавливают, документы проверяют. Нам ни о какой операции не сообщали.
  
  – Ничего особенного, рядовой вопрос правопорядка, – пренебрежительно отмахнулся Краусс. – Немного усилили меры безопасности. Крипо волноваться не о чем.
  
  Коль снова взглянул на часы:
  
  – Петер, мне действительно пора.
  
  – Убитого ограбили? – не унимался гестаповец.
  
  – В карманах у него пусто, – нетерпеливо ответил Коль.
  
  Краусс долго рассматривал труп, а Коль думал лишь о подозреваемом в «Летнем саду»: тот небось уже съел полпорции шницеля или колбасы.
  
  – Нам пора возвращаться, – объявил Коль.
  
  – Секунду! – Краусс все изучал труп, потом, не поднимая головы, изрек: – Не исключено, что убийца – иностранец.
  
  – Иностранец? Так ведь… – начал Янссен, подняв брови.
  
  Недовольный взгляд Коля заставил его замолчать.
  
  – Так ведь что? – заинтересовался Краусс.
  
  – Так ведь непонятно, откуда такое предположение, – быстро нашелся инспектор-кандидат.
  
  – Глухой проулок, отсутствие удостоверения личности, хладнокровный расстрел… С опытом, инспектор-кандидат, вы научитесь интуитивно чувствовать совершивших подобные убийства.
  
  – Какие «подобные»? – не удержавшись, уточнил Коль.
  
  Человек, застреленный в глухом проулке, – в сегодняшнем Берлине такое уникальным не считалось.
  
  Краусс не ответил.
  
  – Думаю, это цыган или поляк. Агрессия у них в крови, да и поводов убивать невинных немцев хоть отбавляй. Или убийца – чех, с востока, конечно, не из Судетской области. Они вечно в спину стреляют.
  
  «Как и штурмовики», – едва не добавил Коль, но вслух сказал:
  
  – Тогда можно надеяться, что преступник окажется славянином.
  
  Краусс не отреагировал на упоминание своих предков. Он снова взглянул на труп.
  
  – Вилли, я наведу об этом справки. Прикажу помощникам связаться с нашими агентами в этом районе.
  
  – Использовать партийных информаторов – мысль отличная! – сказал Коль. – Их же так много!
  
  – В самом деле.
  
  Янссен – вот молодец! – нетерпеливо глянул на часы и напомнил:
  
  – Герр инспектор, мы на встречу опаздываем.
  
  – Да-да, опаздываем. – Коль попятился в проулок, потом застыл и спросил Краусса: – Можно вопрос?
  
  – Да, Вилли.
  
  – Какую шляпу носит министр авиации Геринг?
  
  – В каком смысле?
  
  – Ну, Геринг… Какую шляпу он носит?
  
  – Ой, не знаю! – удрученно ответил Краусс, словно хорошему гестаповцу следовало владеть такой информацией. – А что?
  
  – Так, ничего.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль!
  
  Коль и Янссен поспешили к «ДКВ».
  
  – Отдайте пленку любому патрульному и велите скорее отвезти к нам в штаб-квартиру. Фотографии мне нужны немедленно, – тяжело дыша, распорядился Коль.
  
  – Есть, герр инспектор.
  
  Янссен отошел в сторону, передал пленку и указания шупо, затем нагнал инспектора.
  
  – Когда приедет служба коронера, скажите, пусть поторопятся с отчетом о вскрытии! – крикнул Коль молодому шутцполицейскому. – Хочу знать, какими заболеваниями страдал наш приятель. Туберкулез и сифилис особенно интересны. Если есть, то на какой стадии. А также содержимое его желудка, татуировки, сломанные кости, послеоперационные рубцы.
  
  – Есть, герр инспектор!
  
  – Не забудьте сказать, что дело срочное.
  
  В последнее время службе коронера доставалось столько работы, что порой труп забирали только через восемь-десять часов, а на вскрытие уходило по несколько дней.
  
  Торопливо шагая к «ДКВ», Коль поморщился: ягнячья шерсть в ботинках сдвинулась.
  
  – Как быстрее всего проехать к «Летнему саду»? Не важно, сами сообразим. – Инспектор огляделся по сторонам. – Вот он! – Коль показал на газетный киоск. – Янссен, скупите там все газеты.
  
  – Есть, герр инспектор! Но зачем?
  
  Коль упал на водительское сиденье «ДКВ» и нажал кнопку зажигания. Он запыхался, но в голосе явственно слышалось раздражение.
  
  – Нам нужен портрет Геринга в шляпе. Зачем же еще?!
  Глава 7
  
  С хлипкой «Берлин журналь» в руках Пол стоял на углу и наблюдал за «Летним садом»: дамы в легких перчатках потягивали кофе, мужчины жадно пили пиво, вытирали усы, потом смахивали пену салфеткой. Немцы курили, наслаждаясь полуденным солнцем.
  
  Пол Шуман замер и наблюдал, наблюдал, наблюдал.
  
  Все не так, непонятно, непривычно…
  
  Почти как в типографии, когда Пол готовил шрифт для набора – выбирал металлические буквы из наборной кассы «Калифорния» и складывал слова и предложения. «Аккуратнее с „p“ и „q“!» – вечно напоминал отец. Две буквы, зеркальные отражения друг друга, считались особенно коварными.
  
  Сейчас Пол рассматривал публику «Летнего сада» с тем же тщанием. Он проглядел штурмовика, следившего за ним у Дрезденского проулка, и твердо решил не повторять столь непростительный для киллера промах.
  
  За несколько минут Пол не почувствовал прямой угрозы, хотя кто знает? Посетители «Летнего сада» могли оказаться простыми обывателями, которые за едой и разговорами коротают жалкий субботний полдень и посторонними не интересуются, а могли – и подозрительными нацистами-фанатиками вроде Хайнслера, самоубийцы с «Манхэттена».
  
  «Я люблю фюрера…»
  
  Пол бросил газету в урну, пересек улицу и вошел в ресторан.
  
  – Пожалуйста, мне столик на троих, – попросил он.
  
  – Любой выбирайте! – отозвался издерганный метрдотель.
  
  Пол занял столик внутри ресторана и, словно невзначай, огляделся. Никто не обращал на него внимания.
  
  Вроде бы не обращал.
  
  Мимо столика профланировал официант:
  
  – Вы готовы сделать заказ?
  
  – Принесите пиво.
  
  – Какое именно? – уточнил официант и перечислил сорта, Шуману совершенно незнакомые.
  
  – Самое первое. Большую порцию.
  
  Официант отошел к стойке и принес высокий стакан с пивом. Пол жадно сделал глоток и понял: сладковатый фруктовый вкус напитка ему не нравится. Отодвинув стакан, он закурил (сигарету вытащил из пачки под столом, чтобы никто не заметил американское название).
  
  В ресторан вошел Реджинальд Морган. Как ни в чем не бывало он огляделся по сторонам, заметил Пола и направился к нему.
  
  – Дружище, как я рад видеть тебя снова! – воскликнул Морган по-немецки, пожал Полу руку, уселся напротив и вытер вспотевшее лицо носовым платком; в глазах плескалась тревога. – Едва успел. Только закончил, и шупо подъехали.
  
  – Тебя кто-нибудь видел?
  
  – Вряд ли. Из проулка я вышел с другой стороны.
  
  – Здесь безопасно? – спросил Пол, оглядываясь. – Не стоит ли перебраться в другое место?
  
  – Нет. В это время суток неестественно убегать из ресторана, не поев. Мы же не в Нью-Йорке! Берлинцы к еде относятся трепетно. Здесь даже конторы на два часа закрываются, чтобы люди обедали без спешки. Завтракают они дважды! – Морган похлопал себя по животу. – Теперь ясно, почему я так радовался, что меня сюда отправили? Вон, – он протянул Полу толстую книгу, – видишь, я не забыл, что вернуть должен.
  
  На обложке было написано «Mein Kampf», и Шуман перевел название как «Моя борьба». Автором значился Гитлер.
  
  «Неужели он правда написал книгу?» – удивился Пол.
  
  – Спасибо! Ты мог не торопиться.
  
  Пол затушил сигарету в пепельнице, но едва она остыла, спрятал в карман, чтобы не оставлять следов, которые укажут на него.
  
  Морган подался вперед, словно шепча сальную шутку:
  
  – В книге сто марок. Еще адрес пансиона, в котором ты остановишься. Он к югу от Тиргартена, на Лютцовплац. Как добраться, я тоже написал.
  
  – Комнаты на первом этаже?
  
  – Твои комнаты? Не знаю, не спрашивал. Думаешь об отходном пути?
  
  Если конкретно, то Пол думал о притоне Малоуна с заблокированными окнами и дверями и о торжественном знакомстве с вооруженными моряками.
  
  – Ну, глянешь на пансион. Возникнут проблемы – подыщем другой. Хозяйка, кажется, ничего. Зовут Кэт Рихтер.
  
  – Она нацистка?
  
  – Не употребляй здесь это слово, – тихо посоветовал Морган. – Оно тебя выдаст. «Наци» – жаргонное баварское слово, означает «простак». Нужно говорить «нацо», но и это слово здесь почти не услышишь. Некоторые используют аббревиатуру НСДАП[20], некоторые говорят «партия». В таком случае слово произносится с почтением. Что касается фрейлейн Рихтер, у нее, видимо, политических пристрастий нет.
  
  Морган кивнул на стакан с пивом и спросил:
  
  – Не нравится?
  
  – Моча молодого поросенка.
  
  – Это пшеничное пиво, – засмеялся Морган, – его дети пьют. Зачем ты его заказал?
  
  – У них тысяча сортов! Я ни одного не знаю.
  
  – Я возьму для нас обоих, – пообещал Морган и сказал подоспевшему официанту: – Нам два пшоррских эля. Еще, пожалуйста, сосиски и хлеб. К ним капусту, маринованные огурчики и масло, если оно сегодня есть.
  
  – Да, майн герр, – отозвался официант и унес стакан Пола.
  
  – Кроме того, в книге советский паспорт с твоей фотографией и рубли, их примерно на тысячу долларов. В крайнем случае пробирайся к швейцарской границе. Немцы будут рады спровадить очередного русского и тебя выпустят. Рубли они не заберут, так как потом не смогут их обменять. А вот швейцарцев не смутит, что ты большевик. Они с удовольствием впустят тебя в страну: только деньги потрать! От границы поезжай в Цюрих и отправь сообщение в американское посольство. Гордон тебя вызволит. После случая в Дрезденском проулке нужно удвоить бдительность. Говорю, в городе творится странное. Патрулей на улице куда больше обычного. Штурмовикам я не очень удивляюсь: они только и делают, что маршируют и патрулируют. А вот СС и гестапо настораживают.
  
  – СС? Кто они?
  
  – Видел во дворике «Бирхауса» двоих в черной форме?
  
  – Да.
  
  – Создавали их для охраны Гитлера, а теперь это очередная личная армия. Большинство членов СС носят черное, хотя у некоторых серая форма. Гестапо – тайная полиция, ее служащие в штатском. Гестаповцев немного, но они весьма опасны и занимаются в основном политическими преступлениями. Хотя в Германии сейчас любое преступление политическое. Плюнешь на улице – ты оскорбил честь фюрера. Отправляйся в Моабитскую тюрьму или в концлагерь.
  
  Принесли еду и пшоррский эль. Пол залпом выпил полстакана. Пиво оказалось густым, с насыщенным вкусом.
  
  – Вот это я понимаю!
  
  – Нравится? Когда приехал сюда, я понял, что американского пива могу больше не попробовать. Пивоварение – целая наука, ее годами постигают. Мастерство пивовара ценится, как университетский диплом. Пивоваренная столица Европы – Берлин, но самое лучшее пиво в баварском Мюнхене.
  
  Пол ел жадно, хотя мысли занимали не пиво и не еда.
  
  – Нужно торопиться! – шепнул он, зная, что для киллера каждый час, проведенный рядом с местом устранения, увеличивает риск поимки. – Мне необходимы оружие и информация.
  
  – Мой товарищ появится с минуты на минуту, – кивнув, отозвался Морган. – Ему кое-что известно о человеке… в гости к которому ты приехал. Потом мы отправимся к ростовщику. У него есть хорошая винтовка.
  
  – Винтовка? – нахмурился Пол.
  
  – Ты не умеешь стрелять из винтовки?
  
  – Умею, я в пехоте служил. Но работать предпочитаю на близком расстоянии.
  
  – На близком? Тебе так проще?
  
  – Дело не в простоте, а в эффективности.
  
  – Поверь, Пол, подобраться к объекту вплотную и застрелить из пистолета если и возможно, то очень непросто. Вокруг столько коричневорубашечников, эсэсовцев и гестаповцев, что тебя наверняка поймают. Смерть твоя будет долгой и мучительной, гарантирую. Есть еще один повод использовать винтовку – объект нужно устранить прилюдно.
  
  – Почему? – спросил Пол.
  
  – По словам сенатора, в немецком правительстве каждому известно, сколь важную роль играет Эрнст в перевооружении. Его потенциальный преемник должен понимать: идти той же дорогой опасно для жизни. Если Эрнст погибнет незаметно, Гитлер выставит его жертвой несчастного случая или болезни.
  
  – Тогда выполню заказ прилюдно и из винтовки. Но к ней нужно пристреляться и привыкнуть. Еще нужно выбрать подходящее место, заранее осмотреть его, разобраться с ветром, освещением, подъездными и отходными путями.
  
  – Да, конечно. Ты же профессионал. Сделаешь все, что сочтешь нужным.
  
  – После случившегося в Дрезденском проулке мне лучше спрятаться – забрать вещи из Олимпийской деревни и скорее перебраться в пансион. Комнаты уже готовы?
  
  Морган заверил, что да.
  
  Пол хлебнул пива, положил книгу Гитлера себе на колени, нашел в ней паспорт, деньги и адрес. Листок с информацией о пансионе вытащил, а книгу убрал в портфель. Выучив написанное наизусть, он «небрежно» уронил листок в лужицу пива на столе и смял в комок, который бросил в карман, где уже лежали окурки. Мусор выбросит потом.
  
  Морган поднял брови.
  
  «Мне говорили, что ты хорош».
  
  Пол кивнул на книгу и шепотом спросил:
  
  – «Моя борьба», книга Гитлера, о чем она?
  
  – Кто-то назвал ее собранием ста шестидесяти тысяч грамматических ошибок. По идее, это философия Гитлера, на деле – непроходимая чушь. Но книгу лучше не выбрасывай, – с улыбкой посоветовал Морган. – Берлин – город дефицита, туалетной бумаги не достать.
  
  Пол хохотнул и спросил:
  
  – Этот твой информатор… Почему стоит ему доверять?
  
  – В Германии доверие – штука любопытная. Риск настолько велик и вездесущ, что нельзя доверять человеку лишь потому, что он твой единомышленник. Брат моего информатора организовал политическую ячейку и был убит штурмовиками, отсюда единомыслие. Только на одно единомыслие я не полагаюсь, поэтому щедро плачу Максу. Как говорится, чей хлеб ешь, того и обычай тешь. Так вот, Макс съел немало моего хлеба. Тем более он в непростом положении, так как уже продал мне полезный, компрометирующий себя материал. Пожалуйста, яркий пример доверия по-немецки: либо подкупаешь, либо угрожаешь, а я предпочитаю то и другое вместе.
  
  Дверь распахнулась, и Морган прищурился, увидев знакомого:
  
  – Вот и он.
  
  В ресторан вошел худой мужчина в рабочем комбинезоне, с рюкзаком через плечо. Он огляделся по сторонам, щурясь, чтобы привыкнуть к полумраку. Морган помахал рукой, и мужчина подсел к ним. Он явно нервничал: то на Пола посмотрит, то на других посетителей, то на тени в коридорах, ведущих в уборную и на кухню, то снова на Пола.
  
  «Кто такие „они“?» – «В Германии это все».
  
  Сначала Макс сел за столик спиной к двери, потом пересел так, чтобы видеть остальную часть ресторана.
  
  – Добрый день! – проговорил Морган.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль! – отозвался Пол.
  
  – Мой друг просит звать его Максом, – представил ему товарища Морган. – Он, так сказать, работает на человека, в гости к которому ты приехал. В доме у него работает. Доставляет туда товар, знаком с экономкой и садовником. Макс и живет в том же городе, что и он, в Шарлоттенбурге, это к западу отсюда.
  
  От еды и пива Макс отказался, но взял кофе, в который насыпал сахар, оставивший на поверхности серую пену, и принялся перемешивать свой напиток.
  
  – Мне нужно знать все, что ты можешь о нем рассказать, – шепнул Пол.
  
  – Да-да, я расскажу вам, – пообещал информатор, но затих и огляделся по сторонам.
  
  Подозрительность его бросалась в глаза не меньше, чем бриолин, которым он пригладил редеющие волосы. Такое беспокойство казалось Полу неприятным и опасным. Макс вынул из рюкзака темно-зеленую папку и протянул ему. Пол откинулся на спинку стула, чтобы никто не разглядел содержимое папки, раскрыл ее и увидел с полдюжины мятых фотографий. С них смотрел мужчина в пиджачной паре, сшитой на заказ, – так одеваются добросовестные педанты. Круглая голова, короткие седые волосы – мужчине было за пятьдесят. Он носил очки в проволочной оправе.
  
  – Это точно он? Не двойник?
  
  – У него нет двойника, – ответил Макс, дрожащими руками поднес ко рту чашку с кофе и снова оглядел ресторан.
  
  Просмотрев снимки, Пол хотел вернуть их Максу, чтобы тот уничтожил фото, когда доберется домой, но бедняга слишком нервничал. Шуман не исключал, что в панике Макс оставит их в трамвае или метро. Лучше положить папку в портфель, рядом с книгой Гитлера, и ликвидировать потом.
  
  – Теперь расскажи мне о нем, – потребовал Шуман, подавшись вперед. – Все, что тебе известно.
  
  Макс рассказал. Рейнхард Эрнст сохранил военные дух и дисциплину, хотя давно уволился со службы. Встает рано, работает допоздна, и так по шесть-семь дней в неделю. Он регулярно делает зарядку и отлично стреляет. С собой часто носит автоматический пистолет. Работает в рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе, куда ежедневно ездит один, лишь изредка с охраной. Водит «мерседес-кабриолет».
  
  Пол обдумал услышанное.
  
  – Он каждый день в этой канцелярии?
  
  – Как правило, да. Хотя порой ездит на судостроительные верфи, а в последнее время и на заводы Круппа.
  
  – Кто такой Крупп?
  
  – На заводах его семьи производят оружие и бронетехнику.
  
  – Когда мой знакомый ездит в канцелярию, где он ставит машину?
  
  – Не знаю, я там не бывал.
  
  – Можешь выяснить, где он будет в ближайшие несколько дней? Когда на работу поедет?
  
  – Постараюсь… – Макс замолчал. – Не знаю, стоит ли… – И снова осекся.
  
  – Что? – вскинулся Пол.
  
  – Мне и о личной жизни полковника кое-что известно. Про его жену, невестку, внука. Об этом вам рассказывать? Или лучше не надо?
  
  Касание льда…
  
  – Надо, – ответил Пол. – Расскажи мне все.
  
  Не жалея мотора маленькой «ДКВ», сотрудники крипо мчались к ресторану «Летний сад» на Розенталерштрассе.
  
  – Герр инспектор, можно вопрос? – спросил Конрад Янссен.
  
  – Какой?
  
  – Инспектор Краусс надеется, что убийца – иностранец, а у нас есть доказательство, что наш подозреваемый – иностранец. Почему вы не сказали ему об этом?
  
  – Прежде всего, наше доказательство лишь предполагает, что подозреваемый может быть иностранцем. Без особой убедительности. Мы просто выяснили, что тот человек говорил с акцентом и свистел, подзывая такси.
  
  – Да, герр инспектор, но не стоило ли об этом рассказать? Возможности гестапо нам пригодились бы.
  
  На жаре грузный Коль тяжело дышал и обливался потом. Он любил лето за шанс отдохнуть с семьей в Тиргартене или луна-парке, за пикники на озере Ванзее и на реке Хафель, но погода ему больше подходила осенняя.
  
  Инспектор вытер пот со лба и ответил:
  
  – Нет, Янссен, нам не следовало ни упоминать подозреваемого, ни просить помощи гестапо. Почему? Во-первых, потому, что с тех пор, как месяц назад их объединили, СС и гестапо из кожи вон лезут, чтобы лишить крипо независимости. Нам ее нужно сохранить во что бы то ни стало, а это значит, вести расследования самостоятельно. Во-вторых и в главных, «возможности» гестапо – это зачастую аресты всех, на кого падает хоть малейшее подозрение. Зачастую это аресты совершенно невинных, просто потому, что так удобно.
  
  В штаб-квартире крипо было шестьсот камер. Изначально в них, как и в камерах любого полицейского участка, арестованных держали до суда или освобождения. Сейчас же в камерах, набитых до отказа, сидели обвиненные в непонятных политических преступлениях. Караулили их штурмовики, свирепые молодчики в коричневой форме с белыми нарукавниками. Те камеры считались перевалочным пунктом на пути в концлагерь или штаб-квартиру гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Или на кладбище.
  
  – Нет, Янссен, мы – виртуозы высокого полицейского искусства, а не саксонские крестьяне, серпами вырезающие десятки горожан ради поисков одного виновного.
  
  – Верно, майн герр.
  
  – Помните об этом! – покачал головой инспектор. – Ах, насколько труднее нам работать в этой моральной трясине!
  
  Подогнав «ДКВ» к обочине, Коль глянул на помощника:
  
  – За то, что я сейчас наговорил, вы могли бы арестовать меня и отправить на год в Ораниенбург.
  
  – Я никому не расскажу, герр инспектор.
  
  Вилли Коль выключил зажигание. Они вылезли из машины и по широкому тротуару зашагали к «Летнему саду». Когда приблизились, инспектор уловил аромат хорошо промаринованного жаркого, которым славился ресторан. У него аж в животе заурчало.
  
  Янссен нес с собой номер «Народного обозревателя», нацистской газеты, на первой странице которой красовался фотопортрет Геринга в стильной шляпе необычного для Берлина фасона. Подумав о шляпах, Коль глянул на помощника. Под июльским солнцем лицо светлокожего Янссена покраснело. Неужели молодежь не понимает, что головные уборы носят не просто так?
  
  У ресторана Коль знаком велел Янссену сбавить шаг. Они остановились у фонарного столба и стали рассматривать «Летний сад». В этот час посетителей оказалось немного. Два эсэсовца расплачивались, готовясь уйти, что было только к лучшему, ведь по изложенным Янссену причинам Коль не желал распространяться о расследовании. Кроме эсэсовцев, в ресторане сидели только мужчина средних лет в ледерхозене и пенсионер.
  
  Коль отметил плотные шторы, защищавшие их от взглядов изнутри. По его знаку они с Янссеном вошли на террасу. Каждого посетителя инспектор спросил, не видел ли тот в ресторане крупного мужчину в коричневой шляпе.
  
  – Крупного мужчину? – переспросил пенсионер и кивнул. – Да, детектив. Я к нему не присматривался, но, думаю, внутрь он вошел минут двадцать назад.
  
  – Он еще там?
  
  – Я не заметил, чтобы он выходил.
  
  Янссен замер, как почуявшая след гончая.
  
  – Герр инспектор, не стоит ли вызвать орпо?
  
  Служащие орпо, или полиции порядка, носили форму, жили в казармах и, как свидетельствует название, поддерживали порядок ружьями, автоматическими карабинами и дубинками. Коль представил, какой переполох поднимут они своим появлением, особенно если подозреваемый вооружен, а в ресторане много посетителей.
  
  – Думаю, не стоит, Янссен. У нас ловчее получится. Идите к черному ходу ресторана и ждите у двери. Если кто выйдет, хоть в шляпе, хоть без, задержите. Помните, наш подозреваемый вооружен. Действуйте скрытно.
  
  – Есть, герр инспектор.
  
  Молодой человек остановился и, отнюдь не скрытно махнув рукой, исчез за углом.
  
  Коль как ни в чем не бывало зашагал дальше, потом замер, якобы изучая вывешенное меню. Сделал еще несколько шагов, остро чувствуя, как револьвер оттягивает карман. До прихода к власти национал-социалистов редкие детективы крипо носили оружие. Но пару лет назад министр внутренних дел Геринг расширил многочисленные силы правопорядка, приказав каждому полицейскому носить оружие и, к огромному изумлению Коля и его коллег по крипо, применять его без ограничений. Он даже издал указ, согласно которому не выстрелившему в подозреваемого объявляли выговор, а застрелившему невиновного – не объявляли.
  
  Вилли Коль не использовал огнестрельное оружие с тысяча девятьсот восемнадцатого года.
  
  Однако, вспомнив пробитый череп погибшего в Дрезденском проулке, Коль обрадовался, что оружие при нем. Он поправил пиджак, убедился, что, если потребуется, мгновенно вытащит пистолет, сделал глубокий вдох и толкнул дверь в обеденный зал.
  
  Коль вошел и замер в панике: в «Летнем саду» царил полумрак и он, привыкший к яркому свету, на миг ослеп.
  
  «Вот дурак! – беззвучно отругал себя Коль. – Почему не подумал об этом?»
  
  На лбу, можно сказать, написано «крипо», сейчас он идеальная мишень для вооруженного подозреваемого.
  
  Инспектор шагнул вглубь зала и закрыл за собой дверь. Посетителей и персонал ресторана он видел, как сквозь вату. Кто-то стоял. Кто-то приближался к нему.
  
  Встревоженный Коль отступил к двери, рука поползла к карману с револьвером.
  
  – Вам столик, майн герр? Выбирайте любой.
  
  Коль прищурился. Зрение понемногу возвращалось.
  
  – Майн герр! – снова позвал официант.
  
  – Нет, спасибо, я ищу кое-кого.
  
  Наконец зрение инспектора пришло в норму.
  
  В обеденном зале сидело не больше дюжины посетителей. Крупного мужчину в светлом костюме и коричневой шляпе Коль не заметил и отправился на кухню.
  
  – Майн герр, вам нельзя…
  
  Коль показал официанту удостоверение.
  
  – Можно, майн герр, – пролепетал тот.
  
  Через одурманивающе жаркую кухню Коль прошел к двери черного хода и распахнул ее.
  
  – Янссен!
  
  – Герр инспектор, отсюда никто не выходил.
  
  Вместе с помощником Коль вернулся в обеденный зал и подозвал официанта:
  
  – Как вас зовут?
  
  – Йоган.
  
  – Йоган, за последние двадцать минут вы не видели здесь мужчину в такой вот шляпе? – Коль кивнул Янссену, и тот показал фотографию Геринга.
  
  – Видел, майн герр. Он и его спутники ушли пару минут назад. И что подозрительно – через боковую дверь.
  
  Официант показал на пустой столик, и Коль раздосадованно вздохнул. Столик стоял у окна. Да, на нем висела плотная штора, но с боку на ней зияла крошечная прореха. Подозреваемый, вне сомнения, видел, как они с Янссеном опрашивают людей на террасе.
  
  – Пойдемте, Янссен, скорее!
  
  Через боковую дверь Коль и его помощник выбежали в чахлый садик, каких в городе десятки тысяч. Берлинцы любят цветущие растения, но земля такая дорогая, что сады разбивают даже на крохотных участках. Дорога из садика была лишь одна, вела она на Розенталерштрассе. Коль и Янссен выбрались на оживленную улицу, огляделись по сторонам, но подозреваемого не увидели.
  
  Коль злился. Если бы Краусс не задержал, они, может, и успели бы перехватить подозреваемого в шляпе. Впрочем, куда больше инспектор злился на себя за небрежность на террасе «Летнего сада».
  
  – В спешке первый блин у нас получился комом, – сказал он Янссену. – Но вдруг мы не испортим остальные?
  
  Инспектор развернулся и зашагал к главному входу в «Летний сад».
  
  Пол, Реджи Морган и тощий нервный тип по имени Макс стояли в липовой рощице футах в пятидесяти от ресторана по Розенталерштрассе.
  
  У них на глазах мужчина в бежевом костюме и его молодой помощник выбежали в садик у ресторана, оглядели улицы, потом вернулись к главному входу.
  
  – Не думаю, что они нас ищут, – проговорил Морган. – Быть такого не может.
  
  – Кого-то они искали, – заметил Пол. – За боковую дверь они вылетели следом за нами. Это не совпадение.
  
  – По-вашему, это гестапо или крипо? – дрожащим голосом уточнил Макс.
  
  – Кто такие крипо? – спросил Пол.
  
  – Уголовная полиция. Детективы в штатском.
  
  – Эта пара точно из какой-то полиции, – уверенно заявил Пол.
  
  Тех двоих он заподозрил, как только увидел у «Летнего сада». За столик у окна Пол сел намеренно, чтобы следить за улицей, и, конечно же, заметил, как толстяк в панаме и второй, тоньше и моложе, в зеленом костюме, расспрашивают посетителей на террасе. Потом молодой исчез, вероятно, отправился караулить черный ход, а полицейский в бежевом остановился у меню и изучал его неестественно долго.
  
  Пол тогда вскочил, бросил на стол деньги – только бумажные купюры, на которых не отыщешь отпечатков пальцев, – и скомандовал:
  
  – Уходим немедленно!
  
  Вместе с Морганом и перепуганным Максом они через боковую дверь выбрались на улицу, у садика подождали, пока толстый коп не войдет в ресторан, и быстро спустились по Розенталерштрассе.
  
  – Полиция, – пролепетал Макс, чуть не плача. – Нет, нет, нет!
  
  Слишком много тут преследователей… Слишком много ищеек-охотников… Слишком много доносчиков.
  
  «Я готов на все ради него и ради его партии».
  
  Пол снова посмотрел в сторону «Летнего сада»: никто их не преследовал. Однако ему не терпелось услышать от Макса, где искать Эрнста, и вплотную заняться устранением.
  
  – Мне нужно знать… – начал он, повернувшись туда, где стоял информатор, и осекся.
  
  Макс исчез.
  
  – Где он?
  
  Теперь обернулся и Морган.
  
  – Черт подери! – пробормотал он по-английски.
  
  – Он нас предал?
  
  – Вряд ли, ведь это чревато и его арестом, хотя… – Морган не договорил, глядя через плечо Пола. – Нет!
  
  Пол обернулся и увидел Макса в паре кварталов от липовой рощицы. Его и еще нескольких человек остановили двое в черной форме. Макс их явно проглядел.
  
  – Эсэсовцы устроили личный досмотр.
  
  В ожидании допроса Макс нервно озирался. Вот он вытер лицо – вид у него был виноватый, как у подростка.
  
  – Максу не о чем беспокоиться, – прошептал Пол. – Документы у него в порядке. Фотографии Эрнста он отдал нам. Если не запаникует, все кончится хорошо.
  
  «Успокойся! – беззвучно велел Максу Пол. – Не оглядывайся…»
  
  Макс улыбнулся и шагнул к эсэсовцу.
  
  – У него все будет хорошо, – заверил Морган.
  
  «Нет, не будет, – подумал Пол. – Макс сбежит».
  
  В ту самую секунду мужчина развернулся и дал деру.
  
  Эсэсовцы оттолкнули пару, которую опрашивали, и рванули за ним:
  
  – Стой! Немедленно остановитесь!
  
  – Нет! – прошептал Морган. – Ну зачем он так? Зачем? Почему?
  
  «Потому что он испуганный свидетель», – подумал Пол.
  
  Макс, куда тоньше эсэсовцев в громоздкой форме, начал от них отрываться.
  
  Вдруг у него получится? Вдруг он…
  
  Выстрел эхом разнесся по улице, Макс рухнул на асфальт, на спине у него распустился кровавый цветок. Пол обернулся: третий эсэсовец вытащил пистолет и выстрелил с другой стороны улицы. Макс пополз к тротуару, но его быстро настигли первые два эсэсовца, запыхавшиеся от бега. Один из них выстрелил бедняге в голову и прижался к фонарному столбу, чтобы перевести дух.
  
  – Идем! – шепнул Пол Моргану. – Скорее!
  
  Они повернули обратно на Розенталерштрассе и зашагали на север вместе с другими пешеходами, без спешки удалявшимися от места стрельбы.
  
  – Боже милостивый! – пробормотал Морган. – Я же месяцами его обрабатывал и помогал ему добывать сведения об Эрнсте. Что нам сейчас делать?
  
  – Что бы мы ни придумали, действовать нужно быстро, пока кто-нибудь не связал его, – Пол глянул на труп Макса, – с Эрнстом.
  
  Морган вздохнул и задумался:
  
  – Из окружения Эрнста я больше никого не знаю… Зато у меня есть человек в Министерстве информации.
  
  – У тебя есть агент прямо там?
  
  – Национал-социалисты – параноики, но есть у них недостаток, паранойю компенсирующий. Это их эгоизм. Они внедрили множество агентов и даже не предполагают, что кто-то может внедриться к ним. Мой человек лишь секретарь, но что-нибудь да разузнает.
  
  На оживленном перекрестке они остановились, и Пол сказал:
  
  – Я заберу вещи из Олимпийской деревни и переберусь в пансион.
  
  – Лавка ростовщика, у которого мы достанем винтовку, возле станции Ораниенбургер. Встретимся на площади Ноября 1923 года под большой статуей Гитлера. Допустим, в полпятого. У тебя карта есть?
  
  – Раздобуду.
  
  Мужчины пожали друг другу руки, глянули на обступивших несчастного и отправились каждый своей дорогой. Тем временем сирена снова завыла на чистых, аккуратных улицах города, заселенного вежливыми, улыбчивыми людьми. В том самом городе за два часа произошло как минимум два убийства.
  
  Шуман понял, что бедняга Макс его не предал. Зато напрашивался другой, куда более тревожный вывод. Два копа или гестаповца шли по его следам, или по следам Моргана, или их обоих от Дрезденского проулка до «Летнего сада» и едва-едва их не поймали. В Нью-Йорке полиция так здорово не работает.
  
  «Откуда, черт подери, взялись эти двое?» – недоумевал Пол.
  
  – Йоган, как именно был одет тот мужчина в коричневой шляпе? – спросил Вилли Коль официанта.
  
  – Он был в светло-сером костюме, белой рубашке и с зеленым галстуком, который показался мне аляповатым.
  
  – Мужчина крупный?
  
  – Очень, майн герр, но не толстый. Может, культурист?
  
  – Еще какие-то отличительные черты?
  
  – Больше я ничего не заметил.
  
  – Он иностранец?
  
  – Не знаю. По-немецки говорил безупречно. Если только с легким акцентом.
  
  – Волосы у него какие?
  
  – Не знаю. Скорее темные, чем светлые.
  
  – Возраст?
  
  – Не молод, но и не стар.
  
  Коль вздохнул:
  
  – Вы упомянули спутников?
  
  – Да, майн герр. Тот человек пришел первым, затем к нему присоединился другой, тщедушнее, в черном или темно-сером костюме. Галстука я не заметил. За вторым подоспел третий. На вид чуть за тридцать. Судя по коричневому комбинезону, рабочий. Он появился позднее.
  
  – У крупного мужчины был с собой портфель или чемодан?
  
  – Да, коричневый портфель.
  
  – Его спутники тоже говорили по-немецки?
  
  – Да.
  
  – Вы подслушали их разговор?
  
  – Нет, герр инспектор.
  
  – Лицо описать сможете? Лицо того мужчины в шляпе? – спросил Янссен.
  
  Официант замялся:
  
  – Его лица я не видел. Равно как и лиц его спутников.
  
  – Вы подавали им еду и не увидели лиц? – удивился Коль.
  
  – Не обратил внимания. В зале же полумрак. Да и здесь у нас столько людей… Глаза смотрят, но не видят, если вы меня понимаете.
  
  Коль понимал, что это так, впрочем, понимал он и то, что с тех пор, как три года назад к власти пришел Гитлер, слепота превратилась в общенациональный недуг. Люди доносят на сограждан за преступления, которых не видели, а вот подробностей увиденных преступлений вспомнить не могут. Лишняя осведомленность грозит попаданием в «Алекс», штаб-квартиру крипо, или в штаб-квартиру гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и просмотром бесчисленных фотопортретов уголовников. Добровольно в такие места не рвется никто: сегодня ты свидетель, а завтра арестованный.
  
  Встревоженный взгляд официанта метался по полу, на лбу выступил пот. Коль пожалел беднягу.
  
  – Раз лицо описать не можете, поделитесь с нами другими наблюдениями, и мы обойдемся без поездки в полицейское управление. Вдруг вспомните что-то полезное?
  
  Официант поднял голову: на душе у него явно полегчало.
  
  – Я помогу вам, – пообещал инспектор. – Начнем с конкретики. Что он ел и пил?
  
  – Вот об этом расскажу. Сначала тот мужчина заказал пшеничное пиво. Прежде он точно его не пробовал: пригубил и сразу отодвинул стакан. Зато до дна выпил пшоррский эль, который заказал его спутник.
  
  – Хорошо, – отозвался Коль.
  
  Никогда не знаешь, что в итоге принесут такие штрихи к портрету подозреваемого. Может, укажут на его родину, может, на что-то более определенное. В любом случае зафиксировать стоило, и Вилли Коль записал в замусоленном блокноте, лизнув кончик карандаша.
  
  – А ел он что?
  
  – Капусту с сосисками, к ним много хлеба и маргарина. Они заказали одно и то же. Здоровяк съел все, он явно проголодался. Его спутник – половину.
  
  – А третий человек?
  
  – Только кофе выпил.
  
  – А номер один, назовем его Здоровяком, как он держал вилку?
  
  – Вилку?
  
  – Он отрезал кусок сосиски, перекладывал вилку в другую руку и ел отрезанное? Или он подносил вилку ко рту, не перекладывая в другую руку?
  
  – Я… я не уверен, герр инспектор, но, думаю, вилку он перекладывал. Я говорю так, потому что он то и дело откладывал вилку, чтобы выпить пиво.
  
  – Отлично, Йоган.
  
  – Я рад оказать фюреру любую помощь.
  
  – Да-да, конечно, – устало отозвался Коль.
  
  Перекладывание вилки… В других странах это норма, в Германии – диковинка. Как и свист таксисту. Значит, выговор у него и впрямь иностранный.
  
  – Он курил?
  
  – По-моему, да.
  
  – Трубку? Сигары? Сигареты?
  
  – Вроде сигареты. Только я…
  
  – Не разглядел фабричную марку.
  
  – Не разглядел, герр инспектор.
  
  Через зал Коль прошел к столику подозреваемого, внимательно рассмотрел его и стулья, стоящие вокруг. Ничего полезного. В пепельнице оказался пепел и ни одного окурка. Коль нахмурился.
  
  Очередное доказательство того, что подозреваемый умен?
  
  Коль опустился на корточки и зажег спичку над полом у стола.
  
  – Ах, Янссен, взгляните! Такие же чешуйки коричневой кожи, как мы видели ранее. Это точно наш фигурант. В пыли характерные следы: вероятно, тут стоял его портфель.
  
  – Интересно, что в нем? – проговорил Янссен.
  
  – Нет, это нам неинтересно, – отозвался Коль, сгребая чешуйки в конверт. – Пока неинтересно. Сейчас важен сам портфель и связь, которую он устанавливает между этим человеком и Дрезденским проулком.
  
  Коль поблагодарил официанта, с тоской взглянул на блюдо с венским шницелем и вышел из ресторана. Янссен следом.
  
  – Давайте опросим местных: вдруг нашего господина кто-то видел. Вы займитесь противоположной стороной улицы, а я – цветочницами. – Коль невесело рассмеялся: берлинские цветочницы вежливостью не славились.
  
  Его помощник достал носовой платок, вытер лоб и тихонько вздохнул.
  
  – Янссен, вы устали?
  
  – Нет, герр инспектор, ничуть. – Молодой человек замялся, потом продолжил: – Просто порой мы стараемся без надежды на успех. Столько труда ради убитого толстяка!
  
  Коль вытащил свою желтую трубку из кармана и нахмурился: его угораздило сунуть пистолет в один карман с трубкой, вот чаша и поцарапалась.
  
  Он наполнил трубку табаком и сказал:
  
  – Вы правы, Янссен: погибший был толстяком средних лет. Но ведь мы умные детективы и знаем о нем кое-что еще.
  
  – Что именно, герр инспектор?
  
  – Что он был чьим-то сыном.
  
  – Ну… да, конечно.
  
  – А может, и чьим-то братом. Может, чьим-то мужем и любовником. Если посчастливилось, то отцом сыновей и дочерей. Надеюсь, есть и бывшие возлюбленные, которые порой о нем вспоминают. В будущем у него могли появиться новые возлюбленные. Он мог подарить миру еще троих-четверых детей. – Инспектор чиркнул спичкой о коробок и раскурил трубку. – Если рассматривать случившееся с этой позиции, то мы расследуем не таинственное убийство толстяка. Нам досталась трагедия, паутиной охватывающая много жизней, географических точек, много лет. Печально, не правда ли? Теперь понимаете, почему наша работа важна?
  
  – Да, герр инспектор.
  
  Коль почувствовал, что молодой напарник действительно понял.
  
  – Янссен, вам нужна шляпа! Касательно следующего задания я передумал. Вы займетесь тенистой стороной улицы. Да, вам придется опрашивать цветочниц! Они научат вас словечкам, которые и возле казарм штурмовиков не услышишь. Зато вернетесь к жене в нормальном состоянии, а не цвета молодой свеклы.
  Глава 8
  
  Пол Шуман шагал к людной площади, чтобы поймать такси. Периодически оборачивался. Закурил «Честерфилд», глянул на дома, магазины, прохожих: нет ли чего странного и непонятного.
  
  Он скользнул в общественную уборную, оказавшуюся безупречно чистой, и укрылся в кабинке. Там затушил сигарету, бросил ее вместе с другими окурками и обрывками записки с адресом Кэт Рихтер в унитаз. Фотографии Эрнста он изорвал на десятки кусочков, кинул туда же и смыл.
  
  На улице он постарался отрешиться от мыслей о печальной и столь нелепой гибели Макса и сосредоточиться на предстоящем деле. Он уже много лет не убивал выстрелом из винтовки. Из длинноствольного оружия он стрелял хорошо. Люди называют стволы уравнителями, но это не совсем так. Пистолет весит фунта три, ружье – более двенадцати фунтов. Чтобы как следует держать ствол, нужна сила. Крепкие руки Пола помогли ему стать лучшим стрелком батальона.
  
  Тем не менее он объяснил Моргану, что сейчас предпочитает убирать объекты пистолетом. Подходит он вплотную, буквально в спину дышит, жертве не говорит ни слова, в глаза не заглядывает, не дает понять, что вот-вот случится. Бесшумно, насколько это возможно для крупного мужчины, появляется у жертвы за спиной и стреляет в голову, убивая мгновенно. Пол и не помышлял о садистских выходках в духе Багси Сигела или недавно погибшего Голландца Шульца, которые медленно избивали жертв до смерти, мучили, издевались. Для Пола киллерские будни не имеют отношения ни к злости, ни к радости, ни к извращенному удовольствию, ни к мести – он творит зло, дабы устранить еще большее зло.
  
  За такое лицемерие Пол Шуман упорно и настойчиво платил. Убийства терзали его, смерти отравляли и калечили, ввергали в пучину вины и страданий. При каждом убийстве умирала частица его самого. Однажды в грязном вестсайдском баре пьяный Пол решил, что он антипод Христа: он умирает, чтобы умирали другие. Пол надеялся, что он пьян в дым и мысль не запомнится. Увы, она засела в сознании.
  
  Впрочем, Полу казалось, что Морган прав насчет использования винтовки. Деймон Раньон однажды сказал, что победить может лишь готовый шагнуть за грань. Пол делал так нередко, хотя умел вовремя останавливаться. Суицидные наклонности у него отсутствовали. Пару раз он медлил с выполнением заказа, чувствуя, что расклад не в его пользу. Может, шесть к пяти еще куда ни шло, но если ситуация хуже? Пол никогда…
  
  Грохот заставил его вздрогнуть. Что-то вылетело из окна книжного магазина и рухнуло на тротуар в нескольких ярдах от него. Стеллаж! За ним полетели книги. Пол заглянул внутрь и увидел немолодого мужчину, прижавшего ладонь к окровавленному лицу. Похоже, ему разбили щеку. Рыдающая женщина крепко держала его за руку. Оба были сильно испуганы. Вокруг них стояли четверо молодчиков в коричневой форме. Пол решил, что это штурмовики, коричневорубашечники.
  
  Один из них держал книгу и орал на продавца:
  
  – Такое дерьмо продавать нельзя! Это противозаконно! Это ваш билет в Ораниенбург!
  
  – Это же Томас Манн! – возразил продавец. – Ничего против нашего фюрера он не пишет. Я…
  
  Штурмовик ударил его раскрытой книгой по лицу.
  
  – Это… – Еще один сильный удар. – Томас… – Снова удар, сломавший корешок книги… – Манн!
  
  Издевательства разозлили Пола, только разве это его проблема? Привлекать к себе внимание таким образом он не мог и зашагал дальше. Но вдруг штурмовик схватил женщину за руку и вытолкнул ее за дверь. Бедняга налетела на Шумана и повалила на тротуар. Перепуганная до смерти, она его даже не заметила. Битое оконное стекло до крови порезало ей локти и колени.
  
  Командир штурмовиков выволок на улицу мужчину и приказал спутникам:
  
  – Громите магазин!
  
  Троица начала переворачивать стеллажи и прилавки, срывать со стен картины, ломать крепкие стулья, швыряя их на пол. Командир глянул на Шумана, сильно ударил под дых продавца – тот со стоном перевернулся на живот, и его вырвало, – потом схватил женщину за волосы. Он хотел ударить ее по лицу, но Шуман машинально стиснул ему руку.
  
  Командир развернулся, брызжа слюной на свое большое грубое лицо, и уставился Полу в глаза:
  
  – Ты кто такой? Ты в курсе, кто я? Я Хуго Фельштедт из штурмового отряда Штадтшлосс. Александр! Штефан!
  
  Пол легонько оттолкнул женщину в сторону. Та отстранилась и помогла встать продавцу-мужчине, который вытирал рот, беззвучно плача от боли и унижения.
  
  Два штурмовика вышли из магазина.
  
  – Это еще кто? – спросил один из них.
  
  – Предъяви удостоверение личности! Немедленно! – крикнул Фельштедт.
  
  Пол боксировал с самого детства, но уличных ссор избегал. Отец строго-настрого запрещал ему драться, если никто не следит за правилами. И в школьных дворах запрещал драться, и в подворотнях. «Сынок, ты меня слушаешь?» – «Да, папа, конечно!» – послушно отвечал Пол. Но иногда единственным вариантом было встретиться с Джейком Магуайром или Малышом Биллом Картером и как следует им наподдать. Почему выбора не оставалось именно в те разы, Пол объяснить не мог, но порой он просто не мог развернуться и уйти.
  
  Хотя, наверное, в большинстве случаев уйти он мог, но откровенно не хотел.
  
  Пол оценивающе взглянул на Фельштедта: тот напоминал лейтенанта Винсента Маниелли. Молодой, мускулистый, он явно предпочитал слово делу. Шуман перенес вес на носки, нашел точку опоры и нанес хук справа, почти незаметно ударив Фельштедта под дых.
  
  Тот отпрянул, раскрыл рот, жадно глотая воздух, и застучал себя по груди, словно потерял сердце.
  
  – Ты, свинья! – визгливо выкрикнул другой штурмовик и потянулся за пистолетом.
  
  Рывок вперед – Пол схватил его за правую руку, столкнул ее с кобуры и левым прямым ударил по лицу. В боксе нет ничего болезненней мощного удара в нос. Хрящ треснул, кровь хлынула на светло-коричневую форму, штурмовик жалобно взвыл и, обливаясь слезами, попятился к стене.
  
  Хуго Фельштедт уже упал на колени и потерял интерес к своему сердцу: теперь он давился рвотой, сложившись пополам.
  
  Третий штурмовик потянулся за пистолетом.
  
  Пол двинулся к нему, стиснув кулаки, и негромко предупредил:
  
  – Не смей!
  
  Коричневорубашечник рванул прочь и понесся по улице с воплями:
  
  – Я помощь приведу! Я помощь приведу!
  
  Из магазина вышел четвертый штурмовик. Пол направился к нему, но тот закричал:
  
  – Не трогай меня! Пожалуйста, не трогай!
  
  Не сводя со штурмовика глаз, Пол опустился на колени, открыл портфель и начал перебирать бумаги в поисках пистолета.
  
  На мгновение Шуман опустил взгляд, а штурмовик схватил осколки оконного стекла и швырнул в него. Пол пригнулся, но штурмовик бросился на него и ударил кастетом по щеке. Оглушенный, Шуман навзничь упал в заросший сорняками садик у магазина. Штурмовик наскочил на него, и они сцепились. Ни силой, ни умением драться коричневорубашечник не блистал, и через секунду Пол поднялся на ноги. Обозленный тем, что его застигли врасплох, он резко вывернул запястье обидчика и услышал треск.
  
  – Ох! – прошелестел штурмовик, осел на асфальт и потерял сознание.
  
  Фельштедт перекатился в положение сидя и вытер лицо, очистив его от рвоты.
  
  Пол вытащил пистолет из его поясной кобуры и зашвырнул на крышу невысокого здания, стоявшего неподалеку.
  
  – Бегите отсюда, скорее! – повернулся он к продавцу книг и женщине.
  
  Пострадавшие молча смотрели на него.
  
  – Ну, бегите! – нетерпеливо шепнул Пол.
  
  В конце улицы раздался свист. Кто-то закричал.
  
  – Бегите же!
  
  Продавец снова вытер рот и в последний раз посмотрел на разбитый магазин. Женщина обняла его за плечи, и они поспешили прочь.
  
  Шуман глянул на противоположный конец Розенталерштрассе: к ним спешило с полдюжины коричневорубашечников.
  
  – Еврейская свинья! – пробормотал штурмовик со сломанным носом. – Ну, тебе крышка!
  
  Пол схватил портфель, затолкал в него рассыпавшиеся бумаги и рванул в соседний переулок. Оглянулся – следом бежала целая ватага здоровяков. Черт подери, откуда они взялись? Из переулка Пол выскочил на улицу, где стояли жилые дома, рядом ручные тележки, кроме того, запущенного вида рестораны и магазины с аляповатыми вывесками. Пол оглядел шумную улицу.
  
  Вон торговец поношенной одеждой… Пол выбрал момент и, когда торговец отвернулся, сорвал с кронштейна с мужскими вещами темно-зеленый пиджак, свернул его и поспешил в другой переулок, чтобы надеть.
  
  За спиной закричали:
  
  – Вон он! Это ведь он?.. Эй ты, остановись!
  
  Слева на него показывали еще трое штурмовиков. Весть о случившемся у книжного магазина явно передавалась из уст в уста. Пол поспешил в проулок, длиннее и темнее первого. За спиной снова раздались крики. Потом грянул выстрел. Щелк – это пуля ударилась о кирпичную стену, неподалеку от его головы. Он оглянулся. К погоне присоединились еще трое или четверо в форме.
  
  «В этой стране слишком много людей побежит лишь потому, что бежишь ты…»
  
  Пол плюнул на стену и с трудом набрал воздуха в легкие. Секунду спустя он рванул из переулка на улицу куда оживленнее первой. Сделал глубокий вдох и растворился в толпе отправившихся в субботу по магазинам. Окинул улицу внимательным взглядом: от нее ответвлялись три или четыре проулка.
  
  Который выбрать?
  
  Судя по воплям за спиной, штурмовики уже свернули на эту улицу. Мешкать Пол не мог и выбрал ближайший к себе проулок.
  
  Он прогадал! Проулок упирался в пять или шесть дверей, все как одна закрытых.
  
  Шуман побежал обратно, но остановился. Теперь дюжина коричневорубашечников прочесывала толпу, постепенно приближаясь к тупиковому проулку. Большинство штурмовиков держали в руках пистолеты. Сопровождали их мальчишки, одетые так же, как юнцы с флагом, которых Шуман накануне встретил в Олимпийской деревне.
  
  Успокоив дыхание, Пол плотно прижался к кирпичной стене.
  
  «Ерунда полная!» – зло подумал он.
  
  Шляпу, галстук и костюмный пиджак он запихал в портфель и натянул зеленый пиджак.
  
  Портфель опустил на асфальт, вытащил пистолет и убедился, что он заряжен, а патрон в патроннике. Опершись на стену, удобно взял оружие и осторожно выглянул из проулка, целясь в вожака коричневорубашечников – в Фельштедта.
  
  Штурмовикам так просто не сообразить, откуда стреляют. Пол надеялся, что они бросятся искать укрытие, а он прорвется сквозь ряды тележек, стоящих неподалеку. Рискованно… но коричневорубашечники вот-вот появятся в проулке. Был ли у него выбор?
  
  Они уже ближе… Еще ближе…
  
  Касание льда…
  
  Шуман постепенно увеличивал давление на спусковой крючок и целился Фельштедту в центр груди: целик и мушка совместились там, где портупея накрывала штурмовику сердце.
  
  – Не стреляй! – настойчиво шепнули на ухо.
  
  Пол обернулся, направив пистолет на мужчину, беззвучно подошедшего сзади. На вид ему было чуть за сорок, ростом на пару дюймов ниже Пола, носил пушистые усы, а густые волосы, смазанные бриолином, убирал назад. Круглый живот его нависал над ремнем, костюм знал лучшие времена. В руках мужчина держал большую картонную коробку.
  
  – Прицелься в другое место, – спокойно посоветовал толстяк.
  
  Шуман пропустил эти слова мимо ушей.
  
  – Кто вы такой?
  
  – Побеседуем чуть позже. Сейчас у тебя есть заботы поважнее.
  
  Он прошел мимо Пола и, глянув за угол, объявил:
  
  – Двенадцать штурмовиков. Видно, сильно ты им досадил.
  
  – Я избил трех таких молодчиков.
  
  Толстый немец изумленно изогнул бровь:
  
  – Уверяю тебя, если застрелишь одного-двух коричневорубашечников, за считаные минуты их сослуживцы набегут сюда сотнями. Они и тебя поймают, и в процессе убьют дюжину невинных. Я могу помочь тебе спастись.
  
  Пол замялся.
  
  – Если не примешь мою помощь, они тебя точно убьют. Строем ходить и убивать – вот и все умения штурмовиков.
  
  – Поставьте коробки на асфальт, – велел Пол.
  
  Мужчина послушался, тогда Шуман приподнял полы его пиджака и жестом велел повернуться спиной.
  
  – Я не вооружен.
  
  Шуман повторил безмолвную просьбу, на этот раз нетерпеливо.
  
  Немец повернулся спиной. Пол похлопал его по карманам и брючинам. Оружия не нащупал.
  
  – Я следил за тобой. Ты снял пиджак и шляпу – это хорошо. А то в своем кричащем галстуке ты выделялся из толпы, как девственница на Ноллендорфплац[21]. Впрочем, тебя наверняка обыщут. Одежду надо выбросить. – Немец кивнул на портфель.
  
  Топот бегущих приблизился. Пол отступил на шаг, обдумывая совет, который показался дельным. Шуман вытащил одежду из портфеля и двинулся к мусорному баку.
  
  – Нет, только не сюда, – остановил его немец. – Хочешь избавиться от чего-то в Берлине – не думай о баках для пищевых отходов: охотники за объедками раскопают твой секрет. В мусоросборники тоже не кидай: в них регулярно роются агенты службы безопасности, в том числе секретные. Единственное надежное место – канализация. В канализационные коллекторы никто не заглядывает. По крайней мере, пока.
  
  Пол приметил ближайшую водоприемную решетку и скрепя сердце запихал под нее одежду.
  
  Прощай, зеленый «ирландский» галстук!
  
  – Хочу немного обогатить твой образ Сбежавшего от коричневорубашечников, – сказал немец и, достав из кармана пиджака несколько головных уборов, выбрал панаму из светлой холстины. – Надень ее!
  
  Шуман надел.
  
  – Теперь пистолет. От него надо избавиться. Твои сомнения понятны, только на деле особой пользы он тебе не принесет. Ни в одном пистолете не хватит пуль, чтобы перестрелять всех штурмовиков Берлина, а в слабеньком парабеллуме и подавно.
  
  Бросить или нет?
  
  Интуиция подсказывала, что и этот совет дельный. Шуман сел на корточки и опустил пистолет в решетку. Где-то глубоко-глубоко раздался плеск.
  
  – Теперь за мной!
  
  Толстый немец поднял коробку и, увидев, что Пол замялся, зашептал:
  
  – А, ты гадаешь, можно ли мне довериться? Ты ведь совершенно меня не знаешь. Только, по-моему, вопрос сейчас звучит иначе: «Можно ли не довериться мне?» Выбор за тобой. Секунд десять у тебя есть. – Немец засмеялся. – Такая штука – жизнь, чем важнее решение, тем быстрее нужно его принять.
  
  Немец шагнул к двери, отпер ее ключом и обернулся. Пол шел следом. Оба укрылись на складе, и немец запер дверь. В грязное оконце Пол увидел, как штурмовики влетают в проулок, оглядываются, спешат дальше.
  
  Попал Шуман на склад, заставленный ящиками, коробками, пыльными винными бутылками.
  
  Немец остановился, кивнув на коробку:
  
  – Возьми ее. Используем как реквизит для нашей байки. Авось выручит.
  
  – Одежду и пистолет я мог оставить у вас на складе! – раздраженно проговорил Пол. – Напрасно выбросил.
  
  Толстяк выпятил нижнюю губу:
  
  – Ну да, пожалуй. Только это не мой склад. Ну, бери коробку. Пожалуйста, нам надо спешить.
  
  Шуман поставил портфель на коробку, поднял все вместе и двинулся за немцем. Они вышли в грязную переднюю, мужчина глянул в немытое окно и направился к двери.
  
  – Погодите! – остановил его Пол и осторожно коснулся щеки – ссадина от удара кастетом слегка кровоточила. Шуман провел ладонью по пыльному стеллажу и размазал пыль по ране, пиджаку и брюкам. Грязные пятна и разводы привлекут меньше внимания, чем кровь.
  
  – Отлично! – похвалил немец, распахивая дверь. – Теперь ты потный грузчик, а я твой начальник. Нам сюда!
  
  Толстяк направился прямо к небольшой группе штурмовиков, беседовавших с дамой, которая стояла у фонарного столба, держа на красном поводке карликового пуделя.
  
  Пол замер в нерешительности.
  
  – Ну, не сбавляй шагу! – приказал ему немец.
  
  Они почти прошли мимо, когда коричневорубашечники окликнули их:
  
  – Эй вы, остановитесь и предъявите документы!
  
  Двое коричневорубашечников перегородили им дорогу, один вытащил пистолет. Пол глянул на толстяка, и тот нахмурился.
  
  – Документы? Ах, простите, майн герр, простите! Нас сегодня на службу вызвали, сами видите! – Толстяк показал на коробку. – Незапланированный заказ, да еще срочный.
  
  – Документы надо всегда носить с собой.
  
  – Нам тут близко, – вмешался Пол.
  
  – Мы ищем крупного мужчину в сером костюме и в коричневой шляпе. Он вооружен. Видели такого?
  
  Пол озадаченно посмотрел на штурмовиков и ответил:
  
  – Нет.
  
  В поисках оружия второй коричневорубашечник похлопал Пола и толстого немца по спине и штанинам, потом заглянул в портфель и вытащил «Мою борьбу». Пол отчетливо видел выпуклость, скрывавшую советский паспорт и рубли.
  
  – Там ничего интересного, – поспешно заверил толстый немец. – Но я вот вспомнил, что документы у нас таки есть. В коробку загляните!
  
  Коричневорубашечники переглянулись. Вытащивший книгу Гитлера засунул ее обратно, опустил портфель на асфальт и вскрыл коробку, которую держал Пол.
  
  – Как видите, мы братья Бордо.
  
  Коричневорубашечники захохотали, а толстяк не унимался:
  
  – Дополнительная проверка не помешает. Для пущей уверенности захватите пару штук с собой!
  
  Штурмовики вытащили несколько бутылок красного и замахали руками: все, мол, не задерживайтесь. Пол взял портфель, и они двинулись дальше.
  
  Через пару кварталов немец показал на другую сторону улицы:
  
  – Нам сюда!
  
  Показывал он на ночной клуб, украшенный нацистскими знаменами и деревянной вывеской.
  
  «Арийское кафе», – прочитал Пол и спросил толстяка:
  
  – Да вы свихнулись?
  
  – До сих пор я не ошибался, так ведь, дружище? Идем, место там безопаснейшее. Коричневорубашечников сюда не пускают, да и дороговат для них клуб. Если ты не избивал эсэсовцев и высокопоставленных партийцев, бояться нечего… Ты ведь не избивал?
  
  Шуман покачал головой, неохотно проследовал за толстяком в клуб и тотчас понял, почему тот упомянул плату за вход. «20 долларов/40 марок» – гласило объявление.
  
  «Ничего себе!» – беззвучно удивился Пол.
  
  В «Дебонэйре», самом шикарном из нью-йоркских клубов, которые он посетил, за вход брали пять долларов.
  
  Сколько денег у него при себе? Заплатить нужно половину того, что дал Морган. Но швейцар был явно знаком с сопровождающим Пола и пропустил их бесплатно.
  
  Толстяк провел его в маленький темный бар, завешенный кинопостерами, заставленный антиквариатом, сувенирами, пыльными бутылками.
  
  – Отто! – окликнул толстяка бармен и подал ему руку.
  
  Отто поставил свою коробку на стойку и жестом велел Шуману последовать его примеру.
  
  – Мы ведь об одной коробке договаривались?
  
  – Приятель помог мне принести вторую коробку, в ней только десять бутылок. Получается, весь заказ на семьдесят марок.
  
  – Мне нужна одна коробка. Я заказывал одну и заплачу за одну.
  
  Пока немцы торговались, Пол прислушался к тому, что громко вещали по радио:
  
  «…современной науке известно множество способов защиты человека от недугов, однако, если пренебрегать элементарной гигиеной, можно сильно заболеть. В связи с наплывом иностранцев в наш город появляется риск вспышки новых видов инфекции, поэтому соблюдение санитарных правил жизненно важно».
  
  Видимо, переговоры закончились удачно для Отто. Он выглянул в окно.
  
  – Эти там до сих пор рыщут. Давай пива выпьем. Можешь меня угостить.
  
  Он заметил, что Пол косится на большой радиоприемник за стойкой. Другие посетители про гигиену не слушали, хотя громкость включили на максимум.
  
  – Что, нравится бархатный голос нашего министра пропаганды? Впечатляет? А ведь недомерок недомерком! У меня полно знакомых на Вильгельмштрассе, в каждом здании рейхсканцелярии. За глаза его называют Микки-Маусом. Пойдем в другой зал, слушать не могу, как он бубнит. В любом берлинском заведении должно стоять радио и передавать наших вождей. Когда они выступают, громкость следует увеличивать, иначе ты преступник. Здесь приемник держат за стойкой, чтобы правила соблюсти. Настоящий клуб в подсобках. Кого предпочитаешь, мужчин или женщин?
  
  – Что?!
  
  – Мужчин или женщин, кого предпочитаешь?
  
  – Я не намерен…
  
  – Ясно, только раз уж нам придется ждать, пока коричневорубашечникам не наскучат поиски, и ты расщедрился на пиво, пожалуйста, скажи, на кого желаешь смотреть? На мужчин, танцующих в мужских нарядах, на мужчин в женских нарядах или на женщин в женских?
  
  – На женщин.
  
  – Ах, я тоже. В Германии гомосексуализм нынче считается преступлением. Но ты удивишься, сколько национал-социалистов проводят друг с другом немало времени и беседуют отнюдь не о политике правых. Нам сюда. – Отто раздвинул синий бархатный занавес.
  
  Второй зал предназначался для мужчин – любителей дам. Они сидели за шатким плетеным столиком среди черных стен, украшенных китайскими фонариками, бумажными гирляндами и звериными головами, не менее пыльными, чем нацистский флаг, свисающий с потолка.
  
  Пол протянул Отто панаму, и тот спрятал ее в карман.
  
  – Спасибо!
  
  – Ну а друзья на что? – кивнул Отто и огляделся по сторонам: где же официантка?
  
  – Я сейчас вернусь, – пообещал Пол и направился в уборную.
  
  Он ополоснул лицо, смыв кровавые подтеки, и с помощью лосьона убрал волосы назад. Теперь волосы казались короче и темнее, а Пол мало напоминал человека, которого искали коричневорубашечники. Из уборной он шмыгнул в служебную часть клуба и нашел гримерку. В глубине ее сидел мужчина, курил сигару и читал газету. Он и бровью не повел, когда Шуман макнул палец в баночку с гримом. Пол вернулся в уборную и замазал синяк тональником. Он умел накладывать грим: хорошие боксеры понимают, как важно прятать от противника свои раны и повреждения.
  
  Шуман вернулся к столику, когда Отто жестами подзывал симпатичную темноволосую официантку. Та оказалась занята. Толстяк раздосадованно вздохнул, повернулся к Полу и пристально на него посмотрел.
  
  – Итак, ты явно нездешний, потому что не знаком с нашей культурой. Я о радио. Еще о штурмовиках, которым, будь ты немцем, отпора не дал бы. Хотя говоришь ты прекрасно. Акцент едва уловимый. Ты не француз, не испанец и не славянин. Какой же ты породы?
  
  – Благодарю вас за помощь, Отто, но на отдельные вопросы я предпочитаю не отвечать.
  
  – Ничего страшного. По-моему, ты англичанин или американец. Скорее, американец. По фильмам сужу: фразы ты строишь, как в американских фильмах. Да, ты американец! За кем погналось бы стадо коричневорубашечников, как не за наглым американцем, которому сам черт не брат? Ты из страны бесстрашных ковбоев, которые в одиночку сражаются с индейским племенем. Где же эта… официантка? – Отто огляделся и пригладил усы. – Пора нам познакомиться. Я Отто Вильгельм Фридрих Георг Веббер. А ты кто? Или свое имя ты предпочитаешь не называть?
  
  – По-моему, это самое разумное.
  
  Толстяк усмехнулся и сказал:
  
  – Ты поколотил трех штурмовиков, за что снискал вечную любовь этой гвардии и сученышей.
  
  – Это еще кто?
  
  – Гитлерюгенд, малолетние подхалимы штурмовиков.
  
  Веббер глянул на красные костяшки пальцев Пола и спросил:
  
  – Герр Безымянный, бокс любишь? Ты на спортсмена похож. Билет на Олимпиаду не желаешь? Их уже раскупили, но я могу достать. Хорошие места, дневные бои.
  
  – Спасибо, не надо.
  
  – Или могу провести на олимпийскую вечеринку. На одной из них будет Макс Шмелинг.
  
  – Шмелинг? – поднял брови Пол.
  
  Он восхищался самым успешным из немецких чемпионов-тяжеловесов и лишь месяц назад с трибун «Янки-стэдиума» наблюдал за боем Шмелинга и Джо Луиса. Всем на удивление, в двенадцатом раунде Шмелинг нокаутировал Коричневого Бомбардировщика. Тот вечер стоил Полу шестьсот восемь долларов: восемь за билет, шестьсот за проигранную ставку.
  
  – Шмелинг придет с красавицей-женой, – продолжал Веббер. – Зовут ее Анни Ондра, она актриса. Вечер получится незабываемый! Стоит это недешево, но я могу устроить. Конечно, понадобится смокинг. Его я тоже найду. За символическую плату.
  
  – Я пас.
  
  – Ох! – вырвалось у Веббера, словно Пол совершил величайшую ошибку в жизни.
  
  К столику подошла официантка, приблизилась к Полу вплотную и улыбнулась.
  
  – Меня зовут Лизель, а тебя?
  
  – Герман, – соврал Пол.
  
  – Что закажешь?
  
  – Принеси нам обоим пиво. Мне пшоррский эль.
  
  – Ах! – воскликнул Веббер, презрительно усмехнувшись выбору Пола. – Мне берлинский лагер. Низового брожения. Большую порцию.
  
  На него Лизель посмотрела холодно, словно он недавно сбегал от нее, не заплатив по счету, потом заглянула Шуману в глаза, игриво улыбнулась и поплыла к другому столику.
  
  – Что, Не-Герман, поклонницу завел? Хорошенькая, ага.
  
  – Очень.
  
  – Если хочешь, могу… – подмигнув, начал Веббер, но Пол перебил его:
  
  – Не надо.
  
  Веббер поднял брови и сосредоточил внимание на сцене, где извивалась полуголая женщина. Грудь обвисшая, руки дряблые, морщины вокруг рта видели даже зрители, хотя танцовщица натянуто улыбалась, двигаясь в такт хриплым звукам граммофона.
  
  – Днем живой музыки здесь нет, – пояснил Веббер, – а вот ночами играют неплохие оркестры. Духовые… Обожаю духовые оркестры и частенько слушаю одну пластинку. Джона Филипа Сузы, великого английского дирижера.
  
  – Простите, но Суза – американец.
  
  – Нет!
  
  – Это правда.
  
  – Ай да Америка, ай да страна! Там и кино замечательное, и миллионы машин… А теперь выясняется, что Джон Филип Суза тоже там!
  
  Покачивая стройными бедрами, к ним подошла Лизель и поставила на столик пиво. Три-четыре минуты отсутствовала, а успела надушиться! Она улыбнулась Полу, тот улыбнулся в ответ и глянул на чек. В немецкой валюте он еще не разобрался и не хотел привлекать к себе внимание, путаясь в мелочи, поэтому дал банкноту в пять марок, что примерно равнялось двум с половиной долларам.
  
  Лизель решила, что сдачи не надо, и сердечно поблагодарила Пола, сжав ему ладонь обеими руками. Пол испугался, что она его поцелует. Как попросить сдачу, он не знал и списал трату на незнание местных обычаев. Вот, будет ему уроком. Лизель с обожанием взглянула на Пола и мигом помрачнела от перспективы обслуживать другие столики. Веббер чокнулся с Полом, и оба сделали по большому глотку.
  
  Пристально посмотрев на Пола, Веббер спросил:
  
  – Ну, какие аферы проворачиваешь?
  
  – Аферы?
  
  – Когда увидел тебя в проулке с пистолетом, я сразу подумал: «Так, он не соци и не коси».
  
  – Что?
  
  – Соци – это социал-демократ. Раньше они были крупной политической партией, а сейчас вне закона. Коси – это коммунисты. Они законом не запрещены, но просто вымерли. Я понял, что ты не агитатор, а один из нас, из аферистов, мастеров на темные делишки. – Веббер огляделся. – Не переживай, если шума не поднимать, разговаривать можно спокойно. Микрофонов здесь нет. Верности партии тоже особо не наблюдается, только не в этих стенах. В конце концов, мужчина склонен слушать свою головку, а не голову и совесть, а у национал-социалистов вообще нет совести. Так какие аферы ты проворачиваешь? – снова осведомился Веббер.
  
  – Аферами не занимаюсь. Я на Олимпиаду приехал.
  
  – Неужели? – подмигнул Веббер Полу. – Значит, в этом году появилась новая олимпийская дисциплина, о которой я ни разу не слышал.
  
  – Я спортивный журналист.
  
  – Ах журналист! Их тех, что нападают на коричневорубашечников, не называют своего имени, разгуливают с парабеллумом в кармане. Потом этот журналист зачесывает назад волосы и накладывает плотный грим.
  
  Веббер постучал себя по щеке и понимающе улыбнулся.
  
  – Я случайно увидел, как штурмовики терроризируют семейную пару, и остановил их. А парабеллум я у них, у штурмовиков, украл, – сказал Шуман.
  
  – Ну, как скажешь. Ты с Аль-Капоне знаком?
  
  – Конечно нет! – раздраженно отозвался Пол.
  
  В шумном вздохе Веббера послышалось искреннее разочарование.
  
  – Я слежу за преступным миром Америки. Многие немцы следят. Мы постоянно читаем детективные страшилки, романы то бишь, почти в каждом место действия – Америка. Я с огромным интересом следил за судьбой Джона Диллинджера. Сперва его выдала женщина в красном платье, потом застрелили у кинотеатра, где они посмотрели фильм. По-моему, здорово, что Диллинджер посмотрел кино перед тем, как его убили. Он погиб, но перед смертью получил удовольствие. Лучше бы, конечно, он посмотрел кино, напился, покувыркался в постели с той женщиной, а потом нарвался на пулю. Так было бы идеально. Да, вопреки твоим заверениям, я думаю, что ты настоящий гангстер, мистер Джон Диллинджер. Красотка Лизель! Красотка Лизель! Еще два пива на наш столик! Мой друг купит еще два пива!
  
  Кружка Веббера опустела, а у Пола осталась полной на три четверти.
  
  – Мне пива не нужно, – сказал он Лизель. – Неси только одно, для него.
  
  Лизель поплыла к стойке, одарив Пола очередным обожающим взглядом. Блестящими глазами и стройной фигурой она напоминала Марион. Как у нее дела? Чем занимается сейчас, если разница во времени с Америкой шесть или семь часов? «Позвони мне», – сказала она в последней беседе с Полом, думая, что он отправляется в командировку в Детройт. Пол выяснил, что трансатлантические телефонные разговоры возможны, только стоят почти пятьдесят долларов за минуту. Кроме того, ни один киллер не оставит такую наводку на свое местопребывание.
  
  Шуман оглядел присутствующих в зале нацистов – вот эсэсовцы или солдаты в безукоризненной черной или серой форме, вот бизнесмены… Одни основательно захмелели, другие еще наслаждались послеобеденной выпивкой. Некоторые бодро улыбались, хотя начисто лишенное сексуальности шоу наскучило всем.
  
  Официантка вернулась и принесла не одно пиво, а два. Одну кружку она поставила перед Веббером, которого воспринимала исключительно как посетителя, а Полу сказала:
  
  – За друга заплатишь, а твоя порция – подарок от меня.
  
  Она положила ладонь Пола на ручку кружки и добавила:
  
  – Двадцать пять пфеннигов.
  
  – Спасибо! – поблагодарил Пол, подумав, что сдачи с пятерки хватило бы на целый бочонок.
  
  Лизель затрепетала от удовольствия, словно Шуман подарил ей кольцо с бриллиантом, и поцеловала его в лоб.
  
  – Пей с удовольствием, – пожелала она и снова уплыла прочь.
  
  – Ах, тебе сделали дружескую скидку. Я вот плачу пятьдесят пфеннигов. Большинство иностранцев – марку семьдесят пять пфеннигов.
  
  Веббер залпом выпил треть кружки, тыльной стороной ладони вытер с усов пену и вытащил пачку сигар:
  
  – Мерзкое курево, но мне нравится.
  
  Он протянул сигары Полу, но тот покачал головой.
  
  – Это капустный лист, пропитанный табачным раствором и никотином, – пояснил Отто. – Настоящие сигары сейчас найти трудно.
  
  – Ну а вы чем занимаетесь? – спросил Шуман. – Помимо импорта вина?
  
  Веббер засмеялся, жеманно взглянул на Пола, вдохнул едкий дым и задумчиво изрек:
  
  – Всякой всячиной. Большей частью куплей-продажей дефицита. Сейчас бешеный спрос на военные товары. Конечно, речь не об оружии, а о знаках отличия, флягах, поясах, сапогах, форме. Форму у нас тут любят. Пока мужья работают, жены покупают им форму, даже тем, кто нигде не служит и звания не имеет. Форму и дети носят, даже малыши! Медали, нашивки, орденские ленты, погоны, уголки на воротник. Военные товары я продаю и правительству для настоящих солдат. В стране мобилизация, армия растет как на дрожжах. Нужна форма, а ткани не напасешься. Я покупаю форму у знакомых, слегка видоизменяю ее и перепродаю для нашей армии.
  
  – Так вы продаете одному правительственному источнику то, что украли у другого?
  
  – Ах, мистер Джон Диллинджер, до чего же ты смешной! – Веббер оглянулся по сторонам. – Секунду… Ганс, пойди сюда, Ганс!
  
  Мужчина в белом смокинге подошел к столику, подозрительно посмотрел на Шумана, но Веббер тотчас заверил, что это друг, и объявил:
  
  – Мне тут масло достали. Тебе не нужно?
  
  – Сколько?
  
  – Сколько масла или сколько стоит?
  
  – И то и другое, конечно же.
  
  – Десять кило. Семьдесят пять марок.
  
  – Если качество такое, как в прошлый раз, значит это шесть килограммов сливочного масла плюс четыре килограмма минерального, воды и желтой краски. За шесть кило сливочного масла это слишком дорого.
  
  – Тогда меняю на два ящика французского шампанского.
  
  – Один ящик.
  
  – Десять кило масла за один ящик? – негодующе выпалил Веббер.
  
  – Я же объяснил, что там шесть кило.
  
  – Восемнадцать бутылок.
  
  Главный официант пожал плечами:
  
  – Ладно, добавь побольше краски, и я соглашусь. В прошлом месяце двенадцать посетителей отказались есть твое белое масло, и упрекать их язык не поворачивается.
  
  После ухода Ганса Пол допил пиво и вытащил из пачки «Честерфилд», снова под столом, чтобы никто не увидел американскую марку. Закурить удалось с третьей или четвертой попытки: дешевые клубные спички ломались одна за другой.
  
  – Я не виноват, дружище, – кивнув, проговорил Веббер. – Спички не я поставляю.
  
  Пол глубоко затянулся и спросил:
  
  – Отто, зачем вы мне помогли?
  
  – Потому что ты нуждался в помощи.
  
  – Так вы благодетель? – Пол изогнул бровь.
  
  Веббер пригладил усы и сказал:
  
  – Ладно, давай начистоту. В наше время хорошие возможности появляются реже, чем прежде.
  
  – Так я хорошая возможность?
  
  – Кто тебя знает, мистер Джон Диллинджер. Может, да, может, нет. Если нет, я потерял лишь час на распитие пива с новым другом, а это вовсе не потеря. Если да, то, может, мы оба выиграем.
  
  Веббер подошел к окну и глянул за толстую штору:
  
  – Думаю, путь свободен… Чем бы ты ни занимался в нашем колоритном городе, не исключено, что я именно тот, кто тебе нужен. У меня тут много знакомых, в важных инстанциях свои люди. Нет, не в самой верхушке. Скорее, это люди, которых полезно знать в нашем деле.
  
  – Какие именно?
  
  – Маленькие люди в самых важных инстанциях. Слышал шутку про баварский город, где заменили флюгер госслужащим? Почему, спрашивается? Потому что госслужащие лучше всех знают, в какую сторону дует ветер. Ха! – хохотнул Веббер, но мигом посерьезнел и осушил свою кружку. – Если честно, я подыхаю здесь. Подыхаю со скуки. Тоскую по старым временам. Ну, заглядывай ко мне или оставляй весточки. Я обычно здесь. В этом зале или в баре.
  
  Отто написал адрес на салфетке и пододвинул ее к Полу. Шуман всмотрелся в бумажный квадратик, выучил адрес наизусть и отодвинул салфетку.
  
  – А ты журналист не промах, – отметил Веббер, наблюдая за ним.
  
  Они вместе прошли к двери, и Шуман пожал ему руку:
  
  – Благодарю вас, Отто.
  
  – Счастливо, дружище! – сказал Веббер на улице. – Надеюсь, еще увидимся. – Он нахмурился. – А мне теперь что? Нужно искать желтую краску. Ах, во что превратилась моя жизнь! Сплошное сало да желтая краска.
  Глава 9
  
  В рейхсканцелярии полковник Рейнхард Эрнст сидел в своем просторном кабинете и перечитывал небрежно нацарапанную записку:
  
   Полк. Эрнсту
  
   Жду отчет о Вальдхаймском исследовании, который ты обещал подготовить. В понедельник я выделил время на его изучение.
  
   Адольф Гитлер
  
  Эрнст протер очки в проволочной оправе и снова надел их. Интересно, что небрежная записка говорит об авторе? Подпись казалась особенно характерной. «Адольф» напоминало сжатый зигзаг молнии. «Гитлер» получилось четче, хотя странно и довольно резко сползало к правому нижнему углу.
  
  Сидя в кресле, полковник развернулся и выглянул в окно. Он чувствовал себя командиром, который понимает, что наступающий враг обязательно нападет, однако не ведает, когда это случится, с применением какой тактики, где встанут ударные отряды и с какой стороны они двинутся в обход.
  
  Тот командир также понимал, что битва имеет решающее значение, что на кону судьба армии, если не всей страны.
  
  Сложности положения Эрнст не преувеличивал. Просто он знал о Германии такое, о чем догадывались и могли сказать вслух немногие. Он знал, что у власти Гитлер долго не продержится.
  
  Фюрер нажил слишком много врагов и в Германии, и за ее пределами. Он был Цезарем, он был Макбетом, он был Ричардом. Когда его безумие исчерпает себя, его изгонят или убьют, или он сам себя убьет (вспышки гнева у него дышат безумием), образуется гигантская лакуна, которую займут другие. Не Геринг, которого погубит плотская или духовная несдержанность. Эрнст предчувствовал, что, потеряв двух лидеров (а Геббельса доконает гибель любимого фюрера), национал-социалисты ослабнут и силу наберет центрист-пруссак, новый Бисмарк, блестящий государственный деятель, если империалист, то разумный.
  
  Эрнст вполне мог поучаствовать в этих переменах. Ибо, если не считать бомбы или пули, единственную серьезную угрозу для Адольфа Гитлера представляла армия.
  
  В июне тысяча девятьсот тридцать четвертого года, во время так называемой Ночи длинных ножей, Гитлер и Геринг уничтожили и арестовали почти всю верхушку СА. Чистку сочли необходимой, чтобы умиротворить регулярную армию, которая завидовала многочисленной милиции коричневорубашечников. Гитлер четко разделял орду головорезов и немецких военных, прямых наследников батальонов Гогенцоллернов из девятнадцатого века, и без малейшего колебания предпочел последних. Два месяца спустя, после смерти президента Гинденбурга, Гитлер сделал два шага для укрепления своей позиции. Во-первых, он объявил себя абсолютным властителем страны; во-вторых, потребовал от всего личного состава рейхсвера присягнуть в верности лично ему.
  
  Де Токвиль[22] говорил, что в Германии революция невозможна: полиция не позволит. Вот и Гитлер не боялся народного восстания, по-настоящему его пугала только армия.
  
  Созданию новой, просвещенной армии Эрнст посвятил свою жизнь с тех пор, как кончилась война. Такая армия защитит Германию и ее граждан от любых угроз, возможно даже от самого Гитлера.
  
  Однако Гитлер еще стоял у власти, и Эрнст не мог игнорировать автора записки, беспокоившей его, примерно как далекий рокот бронетехники, приближающейся во мраке ночи.
  
  «Полк. Эрнсту: Жду отчет…»
  
  Эрнст надеялся, что интрига, которую раздул Геринг, угаснет сама собой, но лист тонкой бумаги свидетельствовал об обратном. Следовало действовать быстро – подготовиться к атаке и отразить ее.
  
  Тщательно обдумав ситуацию, полковник принял решение. Он спрятал письмо в карман и вышел из кабинета, сказав секретарше, что вернется через полчаса.
  
  Эрнст прошел по одному коридору, потом еще по одному – в старом здании повсеместно велась реставрация. Всюду копошились рабочие, занятые даже по выходным. Рейхсканцелярия стала символом новой Германии, страны, поднимающейся из праха Версаля, и реставрация шла согласно популярной гитлеровской философии: каждого гражданина, каждое учреждение нужно «подогнать под стандарты национал-социализма».
  
  По очередному коридору Эрнст зашагал под строгими очами фюрера. Казалось, с портрета в три четверти Гитлер смотрит в будущее страны.
  
  Эрнст вышел под колючий ветер, нагретый горячим полуденным солнцем.
  
  – Хайль, полковник!
  
  Эрнст кивнул двум охранникам, вооруженным маузерами со штык-ножами. Приветствие позабавило Эрнста. К членам правительства следовало обращаться, называя должность полностью, но «герр уполномоченный» звучало до смешного нелепо.
  
  Полковник спустился по Вильгельмштрассе мимо Фоссштрассе и Принц-Альбрехтштрассе, посмотрев направо на дом номер восемь, бывшее здание отеля и художественной школы, а ныне штаб-квартиру гестапо. Он повернул на юг, к своему любимому кафе и заказал кофе. Посидев там пару минут, направился к телефонной будке, набрал номер, бросил пфенниги в прорезь, и его соединили.
  
  – Добрый день! – проговорил женский голос.
  
  – Фрау Кейтель?
  
  – Нет, майн герр, я экономка.
  
  – Можно попросить профессора Кейтеля? Говорит Рейнхард Эрнст.
  
  – Минуту.
  
  Вскоре в трубке послышался приятный мужской голос:
  
  – Добрый день, полковник. Добрый, хотя и жаркий.
  
  – Да, Людвиг… Нам нужно встретиться. Сегодня же. Возникла срочная проблема, касается исследования. Сможешь выбрать время?
  
  – Срочная проблема?
  
  – Да, очень. Сможешь прийти ко мне в кабинет? Я жду новостей из Англии, поэтому должен быть на месте. В четыре тебе удобно?
  
  – Да, конечно.
  
  Эрнст отсоединился и вернулся к своему кофе.
  
  Какие абсурдные меры приходилось принимать, чтобы просто найти телефон, не прослушиваемый окружением Геринга.
  
  «Я видел войну снаружи и изнутри, – думал Эрнст. – На поле боя ужасно, до немыслимого ужасно, только насколько чище, проще, даже невиннее война по сравнению с борьбой, в которой враги не напротив, а рядом с тобой».
  
  От Берлина до Олимпийской деревни пятнадцать миль по широкому, идеально гладкому шоссе. Радостно насвистывая, таксист сообщил Полу Шуману, что в Олимпиаду он ждет много щедрых пассажиров.
  
  Внезапно он затих: из приемника полилась нудная классическая музыка. В «опеле» стояло целых два приемника, один для диспетчерской связи водителя, другой для пассажиров.
  
  – Бетховен, – пояснил водитель, – его всегда включают перед официальными сообщениями. Мы послушаем.
  
  Секунду спустя музыка стихла, и резкий, взволнованный голос заговорил:
  
  – Во-первых, легкомысленное отношение к инфекционным заболеваниям совершенно недопустимо. Нужно понимать, что здоровье в настоящем и будущем зависит не только от симптоматического лечения болезни, но и от устранения ее причин. Посмотрите на пруды со стоячей грязной водой. Это же рассадники микробов! Быстрые реки подобной опасности не представляют. Наша цель – разыскивать и осушать пруды со стоячей водой, таким образом лишая среды размножения микробов, мух и комаров, их переносящих. Кроме того…
  
  Пол послушал еще немного, но монотонная болтовня наскучила. Он отключил звук и уставился на согретый солнцем пейзаж – на дома, гостиницы. Такси ехало на запад, уютные предместья Берлина сменялись малонаселенной местностью. Водитель свернул на Гамбургское шоссе и притормозил у главного входа в Олимпийскую деревню. Пол заплатил таксисту, который в знак благодарности поднял бровь, но не сказал ни слова, внимательно слушая радио. Попросить его подождать? Пол решил, что в город разумнее вернуться другим транспортом.
  
  Деревня плавилась в лучах полуденного солнца, ветер пах солью, точно с моря, а на деле был сухим и нес мелкий песок. Шуман предъявил пропуск и зашагал по идеально ровному тротуару мимо стройных деревьев, посаженных с идеальной аккуратностью прямо на кругах из мульчи среди идеально-зеленой травы. Горячий ветер развевал нацистский флаг, красно-бело-черный.
  
  «Вы наверняка знаете…»
  
  В американское общежитие Шуман прошел не через приемную, а черным ходом и скользнул к себе в комнату. Он переоделся: в отсутствие сточных канав затолкал зеленый пиджак на дно корзины с грязным бельем, натянул кремовые фланелевые брюки, белую тенниску и легкий свитер крупной вязки.
  
  Только Шуман выбрался на улицу с чемоданом и портфелем в руках, его окликнули:
  
  – Эй, Пол!
  
  Подняв голову, Шуман увидел Джесси Оуэнса в спортивном костюме, возвращающегося в общежитие.
  
  – Куда собрались?
  
  – В город. Дела есть.
  
  – Ну, Пол, а мы надеялись, что вы останетесь. Вчера вечером отличный прием пропустили. Еду местную попробуйте. Первоклассная!
  
  – Знаю, что так, но я, увы, пас. У меня интервью в городе.
  
  Оуэнс приблизился на шаг и кивнул, заметив синяк и ссадину у Пола на лице. Потом зоркий взгляд бегуна скользнул по костяшкам пальцев Шумана, покрасневшим от недавней драки.
  
  – Надеюсь, оставшиеся интервью пройдут удачнее утреннего. Опасная же работа у спортивных журналистов в Берлине!
  
  – Я ушибся. Так, ничего серьезного.
  
  – Для вас, может, и ничего, – весело проговорил Оуэнс. – А как насчет парня, которого вы ушибли?
  
  Пол невольно улыбнулся. Этот бегун – сущий ребенок, но в нем чувствовалась житейская мудрость. Вероятно, темнокожему пареньку, выросшему на юге и на Среднем Западе, пришлось быстро повзрослеть. Да и школа сразу после Великой депрессии наверняка заставила повзрослеть.
  
  Пол стал другим, начав работать самостоятельно. Профессия мигом его изменила.
  
  – Пол, чем вы тут занимаетесь на самом деле? – шепотом спросил Оуэнс.
  
  – Выполняю свою работу, – спокойно ответил Пол. – Просто выполняю свою работу. Кстати, есть новости о Столлере и Гликмане? Надеюсь, их не отстранили.
  
  – Нет, их участие до сих пор запланировано, – хмуро ответил Оуэнс. – Только вот слухи недобрые.
  
  – Удачи им! И тебе, Джесси! Привезите домой золото!
  
  – Постараемся. Мы ведь еще увидимся?
  
  – Наверное.
  
  Пол пожал Оуэнсу руку и зашагал к выходу из деревни, где ждали такси.
  
  – Эй, Пол!
  
  Шуман обернулся. Быстрейший человек в мире приветствовал его, подняв руку, и улыбался.
  
  Опрос торговок и отдыхающих на Розенталерштрассе результатов не дал, хотя одна цветочница впрямь научила Янссена новым ругательствам, когда выяснила, что он побеспокоил ее, чтобы опросить, а не чтобы купить букет. Неподалеку произошла перестрелка, но, как выяснил Коль, дело касалось исключительно СС: «текущие вопросы безопасности» – их вотчина. Никто из элитной гвардии не удосужился обсудить перестрелку с крипо.
  
  Зато по возвращении в штаб-квартиру детективов ждал чудесный сюрприз: на столе у Вилли Коля лежали фотографии убитого и отпечатков пальцев из Дрезденского проулка.
  
  – Янссен, только взгляните на это! – Коль показал на глянцевые фотографии, аккуратно собранные в папку.
  
  Коль уселся за видавший виды стол в своем кабинете в большом старом здании, прозванном в честь шумной площади Александерплац и района, где оно находилось. Казалось, реставрируются все здания госучреждений, кроме «Алекса». Уже много лет крипо занимала те же закопченные здания. Впрочем, Колю это нравилось из-за удаленности от Вильгельмштрассе: полиции давалась практическая автономность, хотя административной удаленности уже не было.
  
  Колю посчастливилось иметь отдельный кабинет, комнатушку шесть на четыре, где стояли письменный стол, журнальный и три стула. На дубовой крышке письменного стола валялась тысяча бумажек, стояли пепельница, стеллаж для трубок и дюжина фотографий жены, детей и родителей Коля.
  
  Качнувшись на скрипучем деревянном стуле, инспектор просмотрел фото, места убийства и отпечатков пальцев.
  
  – Янссен, да вы талант. Снимки отличные.
  
  – Спасибо, майн герр, – кивнул молодой человек и склонился над снимками.
  
  Коль вгляделся в него. Сам инспектор поднялся по карьерной лестнице обычным способом. Юный Вилли, сын прусского крестьянина, познакомился с Берлином и службой в полиции через книги и потерял голову. Восемнадцатилетним он перебрался в столицу, стал патрульным, прошел начальную подготовку в знаменитом Берлинском институте полиции, дослужился до младшего сержанта, потом до сержанта, попутно получив высшее образование. Уже имея жену и двоих детей, Коль окончил офицерскую школу при институте, перевелся в крипо и от младшего детектива-инспектора дослужился до детектива-оберинспектора.
  
  Его молодой протеже пошел другой дорогой, очень популярной в последнее время. Несколько лет назад Янссен окончил приличный университет, сдал квалификационный экзамен по юриспруденции, прослушал курс в Институте полиции и совсем молодым стал кандидатом в инспекторы, помощником Коля.
  
  Янссен отличался необщительностью, такого не разговоришь. Он успел жениться на серьезной брюнетке, которая сейчас ожидала их второго ребенка. Оживлялся Янссен, лишь когда заговаривали о его семье или о походах, пеших и на велосипеде. В связи с приближающейся Олимпиадой вся полиция трудилась сверхурочно, а до этого по средам детективы работали полдня. В ту пору по средам Янссен надевал спортивные шорты прямо в уборной «Алекса» и отправлялся в поход с женой или братом.
  
  Что бы ни мотивировало Янссена, умом и амбициями его не обделили, то есть Колю очень повезло с помощником. За последние годы немало талантливых инспекторов крипо перебралось в гестапо, где шансов не в пример больше. Когда Гитлер пришел к власти, в крипо служило двенадцать тысяч детективов. Сейчас осталось лишь восемь тысяч. Среди них появилось немало бывших гестаповцев, переведенных в крипо в обмен на молодежь, а на деле – никчемных пропойц.
  
  Зазвонил телефон, и инспектор поднял трубку:
  
  – Коль слушает.
  
  – Инспектор, это Шрайбер, продавец, с которым вы сегодня разговаривали. Хайль Гитлер.
  
  – Да-да, хайль!
  
  По пути из «Летнего сада» Коль и Янссен заглянули в галантерейный отдел «Титца», большого универмага к северу от Александерплац, возле штаб-квартиры крипо. Коль показал продавцу фотографию Геринга в шляпе и спросил, что это за модель. Сразу продавец не ответил, но обещал выяснить.
  
  – Ну как, получилось? – спросил Коль.
  
  – Да-да, я выяснил. Это шляпа стетсон, изготовлена в Соединенных Штатах. Общеизвестно, что у министра Геринга тонкий вкус.
  
  Последнее замечание Коль комментировать не стал.
  
  – У нас такие носят?
  
  – Нет, майн герр. У нас они редкость. Сами понимаете, дорого.
  
  – В Берлине где такие продают?
  
  – Честно говоря, не знаю, майн герр. Говорят, что министру авиации их поставляют из Лондона.
  
  Коль поблагодарил продавца, отсоединился и пересказал услышанное Янссену.
  
  – Значит, убийца – американец, – заключил Янссен. – Хотя, может, и нет, раз у Геринга такая же шляпа.
  
  – Вот вам крошечный кусок головоломки, Янссен. Но вы удивитесь, узнав, как часто несколько крошечных кусочков говорят о преступлении больше, чем один крупный.
  
  Коль вытащил из кармана коричневые конверты с вещдоками и отложил тот, в который спрятал пулю.
  
  У крипо имелась собственная криминалистическая лаборатория, оснащенная во времена, когда прусская полиция считалась верховным правоохранителем страны (если не мира, ведь в Веймарской республике крипо раскрывала девяносто семь процентов убийств, совершенных в Берлине). Увы, лучшее оборудование и персонал утекли в гестапо. И в компетентности, и в аккуратности нынешние лаборанты значительно уступали прежним, поэтому Вилли Коль решил стать экспертом в отдельных областях криминалистики. Огнестрельное оружие не интересовало его совершенно, но он очень серьезно занимался баллистикой, взяв за образец методики баллистической лаборатории ФБР, лучшей в мире.
  
  Из конверта Коль выложил пулю на чистый лист бумаги. Приставив к глазу монокль, взял пинцет и тщательно изучил сердечник пули.
  
  – Янссен, посмотрите, у вас зрение острее.
  
  Инспектор-кандидат осторожно взял пулю и монокль, а Вилли Коль снял с полки папку, в которой хранились фотографии и зарисовки самых разных видов пуль. В папке набралось семьсот страниц, но инспектор рассортировал пули по калибру, по числу следов, оставляемых нарезами в канале оружия, и по стороне наклона следов. Тип пули Янссен определил уже через пять минут.
  
  – Хорошие новости! – обрадовался Коль.
  
  – Почему хорошие?
  
  – Наш убийца использовал необычное оружие. Смотрите, это девятимиллиметровый патрон ларго, вероятнее всего, испанского «Стар модело А». Для нас это плюс, ибо марка редкая. Как вы сами подметили, пистолет либо новый, либо из него мало стреляли. Надеюсь, дело в первом. Янссен, вы умеете четко выражать свои мысли. Пожалуйста, отправьте телеграмму во все полицейские участки района. Пусть выяснят в оружейных магазинах, не продавали ли они в последние несколько месяцев новые или малоподержанные «Стар модело А» или патроны к такому пистолету. Нет, путь лучше за последний год проверят. Нужны имена и адреса всех покупателей.
  
  – Есть, майн герр.
  
  Молодой инспектор-кандидат записал информацию и двинулся в телетайпный зал.
  
  – Стойте! Добавьте к тексту словесный портрет подозреваемого и что он вооружен.
  
  Инспектор выбрал самую четкую фотографию отпечатков пальцев подозреваемого и карточку с красковыми отпечатками пальцев убитого и произнес:
  
  – А я сейчас должен стать дипломатичным. Господи, как же я это ненавижу!
  Глава 10
  
  – Простите, инспектор Коль, но отдел занят.
  
  – Полностью?
  
  – Да, майн герр, – ответил чопорный лысый тип в тесном костюме, застегнутом до самого горла. – Несколько часов назад нам приказали отложить текущие расследования и составить список всех занесенных в наше досье, с русскими корнями и характерной внешностью.
  
  Разговор проходил в приемной крупного отдела идентификации, где занимались анализом отпечатков пальцев и снимали антропометрию.
  
  – Всех жителей Берлина?
  
  – Да, в городе объявили тревогу.
  
  Ну вот, опять рядовые вопросы безопасности, которые Краусс не удосужился обсудить с крипо.
  
  – Так для проверки личных досье они используют дактилоскопистов? Да еще наших дактилоскопистов?
  
  – Мне приказали бросить все, – отозвался лысый. – Из штаб-квартиры зипо приказали.
  
  «Зипо, полиция безопасности, значит снова Гиммлер», – подумал Коль.
  
  – Герхард, пожалуйста, это очень важно! – взмолился Коль, показывая карточку с отпечатками пальцев и фотографии.
  
  – Фотографии хорошие, – похвалил Герхард, просматривая снимки. – Очень четкие.
  
  – Пожалуйста, посадите за них трех-четырех дактилоскопистов. Большего не прошу.
  
  Смех Герхарда прозвучал как-то сдавленно.
  
  – Трех? Это невозможно, инспектор! Невозможно!
  
  Коля захлестнула досада. Изучая зарубежную криминалистику, он завидовал США и Англии, где судебно-медицинская идентификация почти полностью основана на дактилоскопическом анализе. Отпечатки пальцев использовались и в Германии, но, в отличие от США, немцы не разработали единой системы анализа: в каждом районе страны анализировали по-своему. Полицейский из Вестфалии анализировал отпечаток одним способом, берлинский крипо – совершенно иначе. Пересылая образцы туда-сюда, можно было добиться результата, но на это тратились недели. Коль давно выступал за стандартизацию дактилоскопического анализа, но сталкивался с колоссальным сопротивлением и косностью. Он также призывал начальство закупить американские фототелеграфы, которые за считаные минуты пересылают по телефонной линии четкие факсимильные копии любых изображений, включая фотографии и отпечатки пальцев. Впрочем, фототелеграфы – удовольствие дорогое, и начальник Коля отклонил просьбу, даже не обсудив ее с полицай-президентом.
  
  Еще сильнее беспокоило Коля то, что с приходом к власти национал-социалистов стали уделять меньше внимания дактилоскопии, чем допотопному бертильонажу, антропометрической системе, в которой преступников идентифицировали по росту, длине и объему головы, длине рук, пальцев, стоп. Вслед за большинством прогрессивных криминалистов Коль отвергал бертильонаж как неудобный метод. Да, телосложение у каждого уникально, только чтобы классифицировать преступника, нужно сделать дюжину точных замеров. К тому же другие части тела оставляют следы куда реже, чем пальцы, то есть связать конкретного человека с конкретным местом преступления с помощью бертильонажа очень тяжело.
  
  Впрочем, интерес национал-социалистов к антропометрии выходил за рамки идентификации преступников. На нем основывалась криминобиология, так называемая наука, классифицирующая людей как преступников не по деяниям, а исключительно по физиологическим данным. Сотни гестаповцев и эсэсовцев занимались поиском связи между длиной носа, оттенком кожи и склонностью к совершению преступлений. Гиммлер стремился не привлечь преступников к ответственности, а предупредить преступление.
  
  Коль считал это пугающей глупостью.
  
  Огромный кабинет, длинные столы, мужчины и женщины склонились над документами… Коль понял, что напрасно призывал себя к дипломатичности. Эта тактика не сработала, требовалась другая – обман.
  
  – Отлично. Тогда скажите, когда сможете начать анализ. Назовите конкретную дату. Я должен выдать Крауссу хоть что-то. Он уже несколько часов ответ требует.
  
  Возникла пауза.
  
  – Наш Петер Краусс?
  
  – Да, гестаповский Краусс. Я скажу ему… Что же мне сказать ему, Герхард? Анализ займет неделю? Десять дней?
  
  – Гестапо тут замешано?
  
  – Место преступления мы с Крауссом осматривали сообща.
  
  По крайней мере, тут Коль сказал правду. Относительную.
  
  – Вдруг происшествие связано с той угрозой безопасности? – куда неуверенней предположил Герхард.
  
  – Почти не сомневаюсь, – заявил Коль. – Вдруг отпечатки принадлежат искомому русскому?
  
  Герхард молча уставился на фотографии. Он же тощий, зачем ему такой тесный костюм.
  
  – Я передам отпечатки лаборанту. Результат сообщу вам.
  
  – Любая ваша помощь бесценна, – проговорил Пол, а сам подумал: «Одному лаборанту? Наверное, полному бездарю, если нормальный специалист чудом не подвернется».
  
  Коль поблагодарил Герхарда, по лестнице поднялся к себе на этаж и вошел в кабинет Фридриха Хорхера, своего начальника, главного инспектора Берлина и Потсдама.
  
  Поджарый седовласый Хорхер со старомодными напомаженными усами в свое время считался хорошим следователем и ловко плыл по водам современной немецкой политики. К национал-социалистам Хорхер относился неоднозначно. В страшные дни инфляции он тайно состоял в партии, потом вышел из нее из-за радикальных взглядов Гитлера. Лишь недавно он снова примкнул к партии: вероятно, поплыл по течению или искренне проникся идеями национал-социализма. В чем именно дело, Коль не знал.
  
  – Вилли, как продвигается расследование? Ну, убийства в Дрезденском проулке?
  
  – Медленно, майн герр, – ответил Коль и мрачно добавил: – Видимо, всех людей задействовали. Наших людей.
  
  – Да, что-то творится. Похоже на оповещение о тревоге.
  
  – В самом деле.
  
  – Ты ничего об этом не слышал? – поинтересовался Хорхер.
  
  – Ничего.
  
  – Мы под колоссальным давлением. Власти уверены, что за Берлином наблюдает целый мир и одно убийство близ Тиргартена непоправимо испортит репутацию города.
  
  Для Хорхера в его нынешней должности ирония стала опасной роскошью, и в голосе шефа Коль ее не уловил.
  
  – Подозреваемые есть? – спросил начальник.
  
  – Есть отдельные черты его портрета и небольшие наводки. Только и всего.
  
  Хорхер поправил бумаги на своем столе.
  
  – Не помешало бы, если бы злоумышленник оказался…
  
  – Иностранцем? – произнес Коль.
  
  – Вот именно.
  
  – Посмотрим… Хочу кое-что предпринять, майн герр. Убитый до сих пор не опознан, что очень нам мешает. Опубликовать бы его фотографию в «Народном обозревателе» и в «Журнале». Вдруг его узнают?
  
  – Опубликовать в газете фотографию трупа? – засмеялся Хорхер.
  
  – Тяжело вести расследование, не зная личности жертвы.
  
  – Я изложу просьбу в Министерстве пропаганды. Посмотрим, что скажет министр Геббельс. Разрешение нужно спрашивать у него.
  
  – Благодарю, майн герр. – Коль развернулся, чтобы уйти, но остановился. – Еще один момент, главный инспектор. Я до сих пор жду доклад из Гатова. Целую неделю жду… Может, вы его получили?
  
  – А что случилось в Гатове? Ах да, огнестрел.
  
  – Двойной огнестрел, – уточнил Коль.
  
  В первом случае расстреляли две семьи, устроившие пикник у реки Хафель, к юго-западу от Берлина – семь человек, в том числе трое детей. Днем позже случилось второе побоище – расстреляли восьмерых рабочих, живших в домах-фургонах между Гатовом и Шарлоттенбургом, элитным западным предместьем Берлина.
  
  Начальник полиции Гатова с такими делами прежде не сталкивался и велел одному из своих жандармов обратиться за помощью к крипо. Молодой энергичный полицейский Рауль поговорил с Колем и переслал в «Алекс» фотографии места преступления. На своем веку Вилли Коль расследовал немало убийств, но и его потрясли снимки застреленных матерей с детьми. Неполитические преступления по всей Германии были в юрисдикции крипо, и Коль хотел придать убийствам первостепенное значение.
  
  Вот только формальная юрисдикция – одно, а распределение ресурсов – совершенно другое, особенно если речь о преступлениях, жертвы которых – евреи и поляки соответственно.
  
  «Мы доверим расследование жандармерии Гатова», – неделю назад заявил Хорхер.
  
  «Убийства такой тяжести?» – с тревогой и сомнением спросил Коль.
  
  Жандармы из предместий и провинции расследуют дорожные происшествия и кражи скота. А Вильгельм Мейерхофф, начальник полиции Гатова, слыл вялым лентяем, который самостоятельно и сладкий сухарик не найдет.
  
  Коль не отставал от Хорхера, пока тот не разрешил изучить отчет об осмотре места преступления. Инспектор связался с Раулем, разъяснил ему основные приемы криминалистики и велел опросить свидетелей. Жандарм пообещал прислать отчет, как только его одобрит начальство. Фотографии Коль получил, но больше ничего.
  
  – Нет, Вилли, я ничего не слышал, – ответил Хорхер. – Только… евреи, поляки… У нас иные приоритеты.
  
  – Да, майн герр, я понимаю, – задумчиво проговорил Коль. – Только бы коси безнаказанными не остались.
  
  – Коммунисты? Они-то тут при чем?
  
  – Эта мысль окончательно сформировалась лишь после того, как я увидел фотографии. Впрочем, убийства мне сразу показались организованными, но без намека на скрытность. По-моему, все чересчур очевидно, если не напоказ.
  
  Хорхер обдумал услышанное.
  
  – Думаешь, коси хотели повесить убийства на СС или на гестапо? Да, Вилли, ход умный. Красные ублюдки и до такого опустятся.
  
  – Тем более Олимпиада, в городе столько иностранных журналистов, – добавил Коль. – Коси ведь спят и видят, чтобы опозорить нас в глазах всего мира.
  
  – Я изучу тот доклад, Вилли, свяжусь с кем нужно. Мысль отличная, молодчина!
  
  – Благодарю, майн герр!
  
  – Теперь займись убийством в Дрезденском проулке. Раз шеф полиции желает очистить город от скверны, нужно очистить.
  
  Коль вернулся к себе в кабинет, тяжело опустился на стул и, глядя на фото убитых семей, размял стопы. Хорхеру он наговорил ерунды. В Гатове случилось что угодно, только не коммунистический заговор. Но ведь национал-социалисты обожают заговоры, примерно как свиньи – помои. Вот и приходилось играть в игры. Ах, чему только не пришлось учиться с января тысяча девятьсот тридцать третьего!
  
  Фотографии Коль спрятал в папку, подписанную «Гатов/Шарлоттенбург», и отложил в сторону. Коричневые конверты со свежесобранными вещдоками он сунул в коробку, на которой написал: «Убийство в Дрезденском проулке». Фотографии отпечатков пальцев, места преступления и убитого отправились туда же. Коробку он поставил себе на стол, выбрав самое видное место.
  
  Коль позвонил судмедэксперту, но доктор ушел пить кофе. Его помощник сообщил, что неопознанный труп А 25-7-36-Q из Дрезденского проулка получен, но когда им займутся, неизвестно. Возможно, поздно вечером. Коль нахмурил брови: он-то надеялся, что вскрытие идет, а то уже и закончено – и повесил трубку.
  
  Вернулся Янссен.
  
  – Телеграммы разосланы по участкам, майн герр. Я указал, что дело срочное.
  
  – Благодарю.
  
  Зазвонил телефон, Коль взял трубку и услышал голос Хорхера:
  
  – Вилли, министр Геббельс не позволил опубликовать фото убитого в газетах. Я убеждал его, очень старался, думал, получится, но в итоге не вышло.
  
  – Что же, спасибо, главный инспектор! – Коль отсоединился, цинично думая: «Убеждал он, конечно! Небось вообще не звонил».
  
  Коль передал инспектору-кандидату слова шефа.
  
  – Ах, пройдут дни, а то и недели, прежде чем дактилоскопист хотя бы сузит список кандидатов по отпечаткам пальцев, которые мы сняли. Янссен, возьмите фотографию убитого. Нет-нет, вон ту, на ней он не такой мертвый. Отнесите в нашу типографию, пусть сделают пятьсот копий. Скажите, дело очень срочное, совместная операция крипо и гестапо. Извлечем хоть какую-то пользу из инспектора Краусса, раз уж из-за него мы опоздали к «Летнему саду». Если честно, меня это до сих пор возмущает.
  
  – Есть, майн герр!
  
  Вернулся Янссен минут десять спустя, как раз к очередному телефонному звонку. Коль поднял трубку:
  
  – Коль слушает.
  
  – Это Георг Ягер. Как дела?
  
  – Георг, я в полном порядке. Работаю в эту субботу, хотя надеялся отправиться в Люстгартен[23] с семьей. Ничего, бывает. А ты как?
  
  – Тоже работаю. Постоянно работаю.
  
  Несколько лет назад Ягер, талантливейший детектив, был протеже Коля. После прихода к власти национал-социалистов его пригласили в гестапо. Ягер категорически отказался, чем сильно обидел каких-то чиновников. В результате его перевели к носящим форму орпо, а для детектива крипо это шаг назад. Впрочем, Ягер преуспел и на новой службе и вскоре возглавил участок орпо на севере центрального Берлина. Поразительно, но «в ссылке» Ягер казался счастливее, чем в погрязшем в интригах «Алексе».
  
  – Звоню в надежде на помощь, профессор.
  
  Коль засмеялся: именно так называл его Ягер в пору совместной службы.
  
  – На какую именно?
  
  – Мы только что получили телеграмму о подозреваемом в убийстве, которое вы расследуете.
  
  – Да-да, Георг! Ты нашел магазин, который продал испанский «Стар модело А»? Уже нашел?
  
  – Увы, нет. Зато недавно я слышал, как штурмовики жалуются на мужчину, напавшего на них у книжного магазина на Розенталерштрассе. Он соответствует вашим описаниям.
  
  – Ах, Георг, твоя помощь неоценима! Ты ведь организуешь мне встречу с ними на месте нападения?
  
  – Штурмовики не захотят помочь. Только у себя в участке я найду управу на этих идиотов. Я позабочусь, чтобы они с тобой встретились. Когда?
  
  – Сейчас! Немедленно!
  
  – Так точно, профессор!
  
  Ягер продиктовал адрес на Розенталерштрассе, а потом спросил:
  
  – Как жизнь в «Алексе»?
  
  – Давай об этом в другой раз? За шнапсом и пивом?
  
  – Конечно-конечно! – понимающе ответил командир орпо.
  
  Он наверняка подумал, что Коль не желает обсуждать отдельные темы по телефону.
  
  Ягер не ошибся. Впрочем, Коль спешил закончить разговор не столько из-за козней недоброжелателей, сколько из-за насущной необходимости разыскать человека в шляпе Геринга.
  
  – Ах, детектив крипо явился к нам на выручку? – съязвил коричневорубашечник. – Смотрите, ребята, диковинка так диковинка!
  
  Он был под два метра ростом и, как многие его сослуживцы, крепким, во-первых, из-за работы, которой он занимался до поступления в СА, во-вторых, из-за бесконечного, бездумного хождения строем, которым он занимался сейчас. Штурмовик сидел на обочине, держа свое кепи за клапан.
  
  Второй коричневорубашечник, чуть пониже, но такой же крепыш, прислонился к витрине продуктовой лавки с объявлением: «Масла нет, говядины нет». К лавке примыкал книжный магазин с разбитыми окнами. На тротуаре валялись осколки и рваные книги. Здоровой рукой крепыш поддерживал перевязанное запястье и морщился от боли. Третий штурмовик с мрачным видом сидел поодаль. На рубашке у него запеклась кровь.
  
  – Инспектор, чего ради вы выбрались из кабинета? – не унимался первый штурмовик. – Точно не ради нас. Коммунисты могли расстрелять нас, как Хорста Весселя, а вы на Александерплац не оторвались бы от кофе с кексом.
  
  От такого хамства Янссен сжался, как пружина, но Коль предостерегающе взглянул на помощника, потом сочувственно – на штурмовиков. Правительственный или полицейский служащий уровня Коля мог безнаказанно оскорбить штурмовиков невысокого звания, но сейчас инспектору требовалась их помощь.
  
  – Ну, господа хорошие, зачем вы так? Крипо беспокоится о вас не меньше, чем о других немцах. Пожалуйста, расскажите о той засаде.
  
  – Да-да, инспектор, мы впрямь попали в засаду! – закивал высокий крепыш, одобряя тщательно подобранное Колем слово. – Он напал сзади, пока мы применяли закон в отношении запрещенной литературы.
  
  – Вы будете?..
  
  – Хуго Фельштедт, командир отряда Штадтшлосс.
  
  Коль знал, что Штадтшлосс, он же городской дворец, на деле – заброшенный пивоваренный склад, в который заселились две дюжины штурмовиков. Так что вместо «дворец» можно было спокойно говорить «ночлежка».
  
  – А там кто работал? – Коль показал на книжный магазин.
  
  – Мужчина и женщина. Муж с женой, насколько я понял.
  
  С трудом изобразив тревогу, Коль огляделся по сторонам:
  
  – Они тоже скрылись?
  
  – Верно.
  
  – Они все заранее спланировали, сомнений нет, – наконец проговорил третий штурмовик, точнее процедил сквозь выбитые зубы. – Двое отвлекали нас, третий напал сзади, с дубинкой набросился.
  
  – Ясно. Он был в шляпе? В стетсоне, как у министра Геринга? И в зеленом галстуке?
  
  – Да, так, – согласился крепыш. – В вызывающем еврейском галстуке.
  
  – А лицо вы рассмотрели?
  
  – У него крупный нос и толстые щеки.
  
  – И губы толстые, а брови кустистые.
  
  – Да-да, он толстяк, – вставил Фельштедт. – Как на обложке «Штурмовика» за прошлую неделю. Видели его? Тот жирдяй прямо с обложки.
  
  В «Штурмовике», порнографической антисемитской газете Юлиуса Штрайхера[24], публиковали статьи о преступлениях, которые якобы совершили евреи, и разную ерунду об их расовой неполноценности. На обложках красовались нелепые карикатуры на евреев. Читать такое брезговали даже национал-социалисты, но газетенка нравилась Гитлеру, посему выпускалась.
  
  – Жаль, я не успел купить тот выпуск, – сухо проговорил Коль. – Злоумышленник говорил по-немецки?
  
  – Да.
  
  – С акцентом?
  
  – Да, с еврейским.
  
  – Это понятно, но не расслышали ли вы другого акцента? Баварского? Вестфальского? Саксонского?
  
  – Может быть. – Здоровяк кивнул. – Да, пожалуй. Он не навредил бы нам, если бы сразился с нами как мужчина, а не как трусливый…
  
  – А не с иностранным ли акцентом говорил тот человек? – перебив, спросил Коль.
  
  Штурмовики переглянулись:
  
  – Откуда нам знать? Мы всю жизнь в Берлине живем.
  
  – Если только с палестинским, – вставил один.
  
  – Ясно. Так он напал на вас сзади с дубинкой?
  
  – Да, еще вот с этим. – Третий штурмовик показал латунный кастет.
  
  – Это его кастет?
  
  – Нет, мой. Свой он унес.
  
  – Ясно, ясно. Злоумышленник напал на вас сзади. Тем не менее у вас разбит нос.
  
  – Я упал ничком, после того как он меня ударил.
  
  – Где именно он на вас напал?
  
  – Вот здесь. – Штурмовик показал на садик, упирающийся в тротуар. – Наш товарищ отправился за подмогой, а когда вернулся, жирный еврей удрал, как заяц.
  
  – В каком направлении?
  
  – Вон туда, на восток. Он несколько переулков пробежал. Я готов показать.
  
  – Да, через минуту, – отозвался Коль. – А портфель у него был?
  
  – Да.
  
  – Злоумышленник унес его с собой?
  
  – Да. В портфеле он прятал свои дубинки.
  
  Коль поманил Янссена в садик.
  
  – Мы зря теряем время, – шепнул инспектор-кандидат. – Огромный еврей с кастетом и дубинкой напал на штурмовика, которому на подмогу примчались еще пятьдесят.
  
  – Янссен, я отношусь к словам подозреваемых и свидетелей, как к дыму. Сами по себе они зачастую бессмысленны, зато могут привести к огню.
  
  Крипо обошли садик, внимательно глядя под ноги.
  
  – Смотрите, майн герр! – воскликнул Янссен.
  
  Он нашел маленький путеводитель по Олимпийской деревне на английском.
  
  Коль обрадовался. Район довольно безликий. Вряд ли иностранный турист забрел сюда и потерял путеводитель как раз на месте драки. Страницы сухие, без единого пятнышка. Значит, в траве брошюра пролежала недолго. Коль поднял брошюрку. Предварительно обернув ладонь носовым платком (порой на бумаге попадаются отпечатки пальцев), Коль бережно открыл путеводитель, но не обнаружил ни рукописных записей, ни других наводок на прежнего обладателя. Прямо в носовом платке он опустил путеводитель в карман и позвал штурмовиков:
  
  – Подойдите сюда, пожалуйста!
  
  Штурмовики прошагали в сад.
  
  – Встаньте в ряд вот здесь. – Инспектор показал на клочок голой земли.
  
  Штурмовики построились – это у них получалось отлично. Коль осмотрел их сапоги и сравнил размер со следами на земле. Выяснилось, что злоумышленник носил обувь размером больше и со стоптанными каблуками.
  
  – Отлично, – похвалил Коль и обратился к Фельштедту: – Покажите, в каком направлении вы его преследовали. Ваши товарищи могут быть свободны.
  
  – Инспектор, как разыщете его, сообщите нам, – велел штурмовик с окровавленным лицом. – У нас в казармах есть камера. Там мы с ним разберемся.
  
  – Да-да, пожалуй, это можно устроить. Времени получите предостаточно: наверное, для разбирательства понадобятся не три человека, а больше.
  
  Штурмовик замялся, гадая, не издеваются ли над ним. Он оглядел свою рубашку, усеянную багровыми пятнами.
  
  – Только посмотрите на это! Ну, как доберемся до него, всю кровь из него выпустим! Пойдем, дружище!
  
  Два штурмовика зашагали прочь.
  
  – Сюда, толстый еврей побежал сюда. – Фельштедт провел Коля и Янссена через два проулка к оживленной Горманнштрассе. – Он точно свернул в один из этих проулков. Наши люди караулили с обеих сторон, но еврей исчез.
  
  Коль глянул на проулки: от Горманнштрассе ответвлялось несколько, один тупиковый, другие соединялись с улицами.
  
  – Ну хорошо, майн герр, дальше мы сами.
  
  Без своих товарищей Фельштедт держался куда проще.
  
  – Инспектор, этот человек и впрямь опасен.
  
  – Вы уверены, что точно описали его внешность?
  
  – Он еврей, – после небольшой паузы ответил Фельштедт. – Да, точно еврей. Курчавые эфиопские волосы, еврейский нос, еврейские глаза. – Штурмовик потер пятно на рубашке и зашагал прочь.
  
  – Кретин! – прошептал Янссен и с опаской глянул на Коля.
  
  – Это мягко сказано, – отозвался инспектор, задумчиво оглядывая проулки. – Командир Фельштедт патологически слеп, однако его рассказу я верю. Нашего подозреваемого загнали в угол, но он скрылся, сбежал от дюжин штурмовиков. Янссен, нужно проверить мусорные контейнеры в этих проулках.
  
  – Есть, майн герр! Думаете, чтобы спастись, он выбросил часть одежды или портфель?
  
  – По-моему, это вполне логично.
  
  Они проверили каждый проулок, заглянули в мусорные контейнеры, но обнаружили только старые картонки, бумажки, бутылки и гнилые объедки.
  
  Подбоченившись, Коль осмотрелся и спросил:
  
  – Янссен, кто занимается вашими рубашками?
  
  – Рубашками?
  
  – Ну да, они всегда безупречно выстираны и выглажены.
  
  – Жена, разумеется.
  
  – Тогда извиняюсь перед ней за то, что сегодняшнюю вашу рубашку ей придется чинить и стирать.
  
  – Почему ей придется стирать мою рубашку?
  
  – Потому что сейчас вы ляжете животом на мостовую и пороетесь в водостоке.
  
  – Но…
  
  – Понимаю, понимаю, но я этим занимался много раз, и мне, старику, полагается скидка. Снимите пиджак, Янссен, он у вас хороший, шелковый, жаль, если и его чинить придется.
  
  Молодой человек вручил Колю пиджак из темно-зеленого шелка. Красивый, ничего не скажешь. К счастью, Янссен был из обеспеченной семьи и получал ежемесячный доход, помимо нищенского жалованья детектива-крипо. Янссен опустился на колени и, поддерживая себя одной рукой, опустил другую во тьму водостока.
  
  На деле рубашка испачкалась несильно, ведь молодой человек через минуту закричал:
  
  – Майн герр, здесь что-то есть!
  
  Поднявшись, он продемонстрировал мятое бурое нечто – шляпу Геринга, да еще с сюрпризом. Внутри был зеленый галстук, пожалуй впрямь ярковатый.
  
  Янссен объяснил, что сокровища лежали на выступе, буквально на полметра ниже отверстия водостока. Он поискал снова, но больше ничего не обнаружил.
  
  – Вот, Янссен, ответы на часть наших вопросов, – проговорил Коль, рассматривая шляпу изнутри.
  
  «Стетсон Мити-лайт» было написано на фабричном ярлыке. Рядом пришили ярлык магазина: «Мужская одежда Мэнни, Нью-Йорк».
  
  – Еще пара штрихов к портрету подозреваемого. – Коль вытащил монокль из кармана жилета и рассмотрел полоски, прилипшие к внутренней ленте. – Волосы у него средней длины, темно-русые, с каштановым отливом. Не черные и точно не курчавые. Прямые, ни следа крема или бриолина.
  
  Коль отдал шляпу и галстук Янссену, лизнул кончик карандаша и занес последние наблюдения в блокнот.
  
  – Куда теперь, майн герр? Обратно в «Алекс»?
  
  – Что нам там делать? Лакомиться кофе с кексами? Наши товарищи из СА уверены, что именно этим мы занимаемся целыми днями. Или наблюдать, как гестаповцы транжирят наши кадры, арестовывая каждого русского в городе? Нет, давайте лучше прокатимся. Только бы «ДКВ» снова не перегрелась! А то недавно решили мы с Хайди вывезти детей за город, потом часа два сидели под Фалькенхагеном и от нечего делать смотрели на коров.
  Глава 11
  
  От Олимпийской деревни такси довезло Пола до Лютцовплац, шумной площади у зловонного бурого канала к югу от Тиргартена.
  
  Шуман вышел из машины, понюхал воздух и медленно огляделся по сторонам, пытаясь сориентироваться. Ни пристальных взглядов поверх газет, ни скрытых типов в коричневых костюмах или в форме он не заметил и зашагал в восточном направлении. Он приехал в тихий жилой район, где попадались и красивые дома, и скромные. Без труда вспомнив указания Моргана, Пол сначала двигался параллельно каналу, потом пересек его и свернул на Принц-Генрихштрассе. Вскоре он оказался на Магдебургер-аллее, застроенной четырех-, пятиэтажными домами, точь-в-точь как уютные старые многоквартирки в манхэттенском Вестсайде. Почти на каждом доме развевались флаги, в основном красно-бело-черные, нацистские, но попадались и олимпийские, с переплетенными кольцами. Нужный Полу дом, номер двадцать шесть, украшал олимпийский флаг. Пол нажал на кнопку звонка, через секунду послышались шаги. Занавеска на боковом окне всколыхнулась, словно на ветерке. Пауза. Скрежет металла. Дверь открылась.
  
  – Добрый день! – по-немецки сказал Пол женщине, с опаской выглянувшей на улицу.
  
  – Вы Пол Шуман?
  
  – Он самый.
  
  Женщине было под сорок или чуть больше. Фигура стройная, цветастое платье ниже колен. Марион окрестила бы такое безвкусицей, вышедшей из моды пару лет назад. Короткие русые волосы женщина завивала и, подобно большинству жительниц Берлина, не пользовалась косметикой. Кожа тусклая, в карих глазах усталость, но эти несовершенства легко устранялись хорошей едой и парой ночей спокойного сна. Удивительно, но именно несовершенства привлекали Пола. Ничего похожего на подружек Марион – да и на нее саму, – порой за внешним лоском не разберешь, какие они на самом деле.
  
  – Я Кэт Рихтер, добро пожаловать в Берлин…
  
  Ладонь у нее тонкая, красная, рукопожатие крепкое.
  
  – …я точно не знала, когда вы приедете. Герр Морган говорил, что в эти выходные. В любом случае ваши комнаты готовы. Пойдемте, прошу вас.
  
  Пол вошел в переднюю, где пахло бензином от противомольного средства, а еще корицей и, едва уловимо, сиренью от ее духов. Кэт заперла дверь и глянула в занавешенное окно, проверив, что творится на улице. Потом она взяла портфель и чемодан Пола.
  
  – Не надо, я…
  
  – Вещи я понесу, – коротко сказала Кэт. – Сюда!
  
  Хозяйка повела Шумана по темному коридору, где древние газовые лампы соседствовали с новыми электрическими светильниками. На стенах висели поблекшие картины маслом с изображением пасторальных сцен. Кэт открыла дверь посреди коридора и поманила Шумана внутрь. Комнаты оказались большие, чистые, а мебели маловато. Сразу за дверью была гостиная, за ней, слева, спальня, а прямо по стене – кухонька, отделенная от жилой зоны японской ширмой, усеянной пятнами. На столах стояли фигурки животных, куклы, облупленные лаковые шкатулки, лежали дешевые бумажные веера. Кроме того, Пол заметил две шаткие электрические лампы, в углу – граммофон, рядом с ним напольный приемник, который Кэт сразу включила.
  
  – Курительная в передней части дома. Вы наверняка привыкли к курительным только для мужчин, но этой могут пользоваться все. Так я решила.
  
  Пол вообще не привык к курительным и молча кивнул.
  
  – Вам нравятся комнаты? Если нет, у меня есть другие.
  
  – Эти меня устраивают, – сказал Пол, оглядевшись.
  
  – Что вас еще интересует? Шкафы? Водопровод? Вид из окна?
  
  Пол уже отметил, что квартира на первом этаже, окна без решеток, значит можно выбраться из окна спальни, из окна гостиной или из коридорной двери, которая ведет в другие квартиры, то есть к другим вариантам побега.
  
  – Если вода не из канала, который я видел по пути сюда, то все в порядке. Видом из окна я вряд ли успею насладиться: слишком много работы.
  
  Радиолампы нагрелись, гостиную заполнил мужской голос. Господи! «Санитарная» лекция до сих пор продолжалась, а с ней – разговоры об осушении болот и истреблении комаров опрыскиванием. У президента Рузвельта, по крайней мере, «беседы у камелька» получались милыми и лаконичными. Пол покрутил ручку приемника, разыскивая музыку. Ничего не попалось, и он отключил радио.
  
  – Вы ведь не возражаете?
  
  – Комната ваша. Делайте что хотите. – Кэт с сомнением взглянула на онемевший приемник и сказала: – Герр Морган говорил, что вы американец, но у вас очень хороший немецкий.
  
  – Это благодаря родителям и бабушке с дедушкой.
  
  Пол взял у нее чемодан, прошел в спальню и поставил его на кровать. Чемодан едва не утонул в матрасе, и Пол подумал, что матрас пуховый. Бабушка рассказывала, что, пока они не иммигрировали в Штаты и жили в Нюрнберге, она спала на пуховой перине. Полу с детства казалось, что спать на птичьих перьях здорово.
  
  Когда он вернулся в гостиную, Кэт объявила:
  
  – Через коридор от ваших комнат с семи до восьми я подаю легкий завтрак. Пожалуйста, сообщайте мне с вечера, когда именно его подавать. После обеда, разумеется, подаю кофе. Раковина в спальне, уборная в конце коридора, общая для всех гостей. Сейчас вы у меня один, но ближе к Олимпиаде соберется больше постояльцев. Сегодня вы король дома номер двадцать шесть по Магдебургер-аллее. Замок в вашем распоряжении. – Кэт шагнула к двери. – Сейчас принесу полуденный кофе.
  
  – Не надо, я…
  
  – Надо, надо, кофе входит в стоимость проживания.
  
  Кэт вышла в коридор, а Шуман вернулся в спальню, где по полу носилась добрая дюжина черных жуков. Он вытащил из чемодана «Майн кампф» с фальшивым паспортом и рублями и поставил в книжный шкаф. Снял свитер, закатал рукава тенниски, вымыл руки и вытер стареньким полотенцем.
  
  Кэт вернулась с подносом, на котором стояли помятый серебряный кофейник, чашка и тарелочка, накрытая кружевной салфеткой. Поднос она поставила на стол у вытертого дивана.
  
  – Садитесь, прошу вас.
  
  Пол сел, расправив рукава тенниски.
  
  – Вы хорошо знакомы с Реджи Морганом?
  
  – Нет, он просто откликнулся на объявление о комнатах и заплатил вперед.
  
  На такой ответ Пол и надеялся. Хорошо, что она не общалась с Морганом, значит подозреваемой не станет. Он заметил, что Кэт смотрит ему на щеку.
  
  – Вы поранились?
  
  – Нет, я просто высокий и всегда ударяюсь головой.
  
  Пол легонько коснулся щеки, будто стукая себя в подтверждение своих слов. Пантомима показалась глупой, и он опустил руку.
  
  – Погодите! – велела Кэт, вставая.
  
  Через пару минут она вернулась с лейкопластырем, который протянула Полу.
  
  – Спасибо.
  
  – А вот йода, увы, нет. Я везде смотрела.
  
  Пол удалился в спальню. За раковиной там стояло зеркало. Глядя в него, он прижал пластырь к щеке.
  
  – Потолки у нас тут высокие, можете не опасаться, – крикнула из гостиной Кэт.
  
  – Это ваш дом?
  
  – Нет, его владелец сейчас в Голландии, – ответила Кэт. – Я веду хозяйство в обмен на жилье и пропитание.
  
  – А он связан с Олимпиадой?
  
  – С Олимпиадой? Нет, а что?
  
  – Большинство флагов на улице нацистские, то есть национал-социалистические. А у вас олимпийский флаг.
  
  – Ну да, – с улыбкой ответила Кэт. – Мы же все тут пропитаны олимпийским духом.
  
  По-немецки Кэт говорила с безукоризненной грамотностью, мысли выражала четко. Пол чувствовал, что в прошлом у нее было иное занятие, куда интереснее нынешнего, но шершавые руки, обломанные ногти и усталые-усталые глаза говорили, что в последнее время ей несладко. Хотя энергию и решимость дотерпеть до лучших времен Пол тоже чувствовал. Наверное, отчасти этим Кэт его и привлекала.
  
  Она налила ему кофе и объявила:
  
  – Сахара сейчас нет. Кончился.
  
  – Я пью без сахара.
  
  – Зато у меня есть штрудель. Я испекла его, когда продукты еще были.
  
  Кэт подняла салфетку – на тарелке лежали четыре кусочка сладкой выпечки.
  
  – Вы знаете, что такое штрудель?
  
  – Моя мама пекла штрудели, – ответил Пол. – Каждую субботу. Мои брат с сестрой помогали: тесто раскатывали так тонко, что хоть читай сквозь него.
  
  – Да-да, я тоже так раскатываю! – воодушевилась Кэт. – А вы не помогали раскатывать тесто?
  
  – Нет, никогда. На кухне я не блещу талантами.
  
  Пол откусил кусочек и продолжил:
  
  – Зато я съел немало… Ваш очень вкусный! – Он кивнул на кофейник: – Хотите кофе? Я налью вам.
  
  – Я? – удивилась Кэт. – Нет, спасибо.
  
  Пол пригубил кофе: напиток оказался слабым, его наверняка варили из гущи.
  
  – Давайте говорить на вашем языке, – предложила Кэт и перешла на английский: – Я никогда не была в вашей стране, но очень хотела бы поехать.
  
  Кэт неправильно произносила лишь звук «в», но для немцев он самый сложный.
  
  – У вас хороший английский, – похвалил Пол.
  
  – То есть ваш английский хорошо? – машинально поправила Кэт и улыбнулась: вот, мол, уличила вас в ошибке.
  
  – Нет, – ответил Пол. – Либо «у вас хороший английский», либо «вы хорошо говорите по-английски». «Хороший» – прилагательное, «хорошо» – наречие.
  
  Кэт нахмурилась.
  
  – Дайте подумать… Да-да, вы правы. Мне очень неловко. Мистер Морган упоминал, что вы писатель. Вы, конечно же, университет окончили.
  
  Пол отучился два года в небольшом бруклинском колледже, потом отправился добровольцем во Францию. Учебу он так и не закончил. Когда вернулся с войны, жизнь вдруг стала сложной, и колледж отошел на второй план. Впрочем, в типографии деда и отца он узнал о словах и книгах куда больше, чем надеялся усвоить в колледже. Разумеется, Пол не стал рассказывать об этом Кэт.
  
  – Я учительница. Точнее, была учительницей. Учила молодежь литературе и словесности. Заодно и премудростям грамматики, в том числе разнице между наречием и прилагательным, поэтому сейчас мне неловко.
  
  – Вы учитель английской литературы?
  
  – Нет, немецкой. Хотя английские книги тоже люблю.
  
  Возникла небольшая пауза. Пол вытащил из кармана паспорт и протянул Кэт. Та взяла, нахмурившись.
  
  – Я тот, за кого себя выдаю.
  
  – В каком смысле?
  
  – Вы предложили мне говорить по-английски, дабы удостовериться, что я действительно американец, а не информатор национал-социалистов?
  
  – Я… – Кэт потупилась, ей было очень неловко.
  
  – Все в порядке, – кивнув, заверил Пол. – На фотографию взгляните.
  
  Кэт собралась вернуть паспорт, но потом открыла и сравнила фотографию с лицом гостя. Пол забрал паспорт.
  
  – Да, вы впрямь тот, за кого себя выдаете. Мистер Шуман, простите меня, пожалуйста.
  
  – Пол.
  
  – Уверена, вы очень хороший журналист, раз вы такой… проницательный? Это верное слово? – с улыбкой спросила Кэт.
  
  – Да, это верное слово.
  
  – Думаю, партия не столь дотошна и не столь богата, чтобы нанимать американских шпионов для слежки за людьми вроде меня. Наверное, можно сказать вам, что я в немилости. – Кэт вздохнула. – Сама виновата, не подумала. Мы со студентами проходили Гёте, и я обмолвилась, что уважаю его за смелость запретить сыну сражаться против Наполеона. В современной Германии пацифизм стал преступлением. За одну фразу меня уволили, а книги конфисковали. – Кэт махнула рукой. – Простите, что жалуюсь. Вы его читали? В смысле, Гёте?
  
  – Боюсь, что нет.
  
  – Гёте вам понравится. Он великолепен. Он помогает почувствовать многоцветие слов. Из всех книг, что у меня отняли, по Гёте я скучаю с особенной силой.
  
  Кэт с вожделением глянула на тарелку со штруделем. До сих пор она не съела ни кусочка. Пол протянул ей тарелку.
  
  – Нет-нет, спасибо! – отозвалась она.
  
  – Если не съедите, я подумаю, что вы национал-социалистическая шпионка, которую подослали меня отравить.
  
  Кэт снова глянула на штрудель, взяла кусочек и быстро съела. Пол потянулся за своей чашкой и краем глаза заметил, что она пальцами собрала сладкие крошки со стола и отправила в рот, ежесекундно следя, не подсматривает ли гость.
  
  – Ах, мы с вами беспечны, как часто случается при первых встречах, – посетовала Кэт, когда Пол снова к ней повернулся. – Нужно быть осторожнее. Кстати, пока не забыла… – Кэт показала на телефон. – Всегда отключайте его, знаете ведь о прослушке. Если решитесь-таки позвонить, говорите с расчетом на национал-социалистического приспешника. Это касается и междугородних звонков с почты, а вот телефонные будки, наоборот, сравнительно безопасны.
  
  – Спасибо, – поблагодарил Шуман. – Только мои разговоры слухачам наскучат: каково население Берлина, сколько бифштексов съедят спортсмены, сколько времени ушло на строительство стадиона и так далее.
  
  – Ах, наши с вами сегодняшние разговоры многим покажутся скучными, хотя за них можно запросто угодить в гестапо, – тихо сказала Кэт, вставая. – А то и в место пострашнее.
  Глава 12
  
  «ДКВ» концерна «Ауто унион», потрепанная машина Вилли Коля, проехала двадцать километров от города до Олимпийской деревни, не перегревшись на безжалостном солнце, которое заставило обоих детективов снять пиджаки в пику уставу крипо и их вкусам.
  
  Сначала ехали на запад от Берлина, через Шарлоттенбург, затем на юго-запад, к Гатову. Возле тех двух городов погибли польские рабочие и еврейские семьи. Жуткие фотографии с мест преступления терзали память Коля, примерно как несвежая рыба терзает нутро.
  
  Детективы подъехали к главному входу в деревню, у которого царила невероятная суета. Частные машины, такси, автобусы высаживали спортсменов и обслуживающий персонал, грузовики подвозили ящики, багаж, оборудование. Детективы снова облачились в пиджаки, подошли к воротам, показали удостоверения охранникам, бойцам регулярной армии, и вошли на большую ухоженную территорию. Вокруг кто-то катил багаж по широким асфальтированным дорожкам, кто-то, облачившись в шорты и футболки, разминался и бегал.
  
  – Смотрите! – воскликнул Янссен, кивая на группу японцев или китайцев.
  
  Коль с удивлением отметил, что они в белых футболках и во фланелевых брюках, а не… он даже не знал в чем. Не в набедренных повязках и вышитых шелковых халатах. Неподалеку шли несколько смуглых арабов, двое смеялись над тем, что говорил третий. Вилли Коль глазел на них, как школьник. Олимпиада на следующей неделе, он посмотрит ее с удовольствием, но ему также хотелось увидеть представителей почти каждой страны мира, ведь из крупных держав спортсменов не прислали только СССР и Испания.
  
  Крипо разыскали американские общежития, приемную в главном из них и обратились к немецкому офицеру связи.
  
  – Лейтенант! – позвал Коль, глянув на его погоны.
  
  Тот мигом вытянулся по стойке смирно, а когда Коль представился и представил своего помощника, присмирел окончательно.
  
  – Хайль Гитлер! Майн герр, вы здесь на задании?
  
  – Так точно.
  
  Коль описал подозреваемого и спросил, не видел ли офицер такого.
  
  – Нет, майн герр. Только в американских общежитиях людей сотни. Сами понимаете, деревня большая.
  
  Коль кивнул:
  
  – Хочу поговорить с кем-то из американской команды. Лучше с чиновником.
  
  – Есть, майн герр, я устрою встречу.
  
  Пять минут спустя лейтенант вернулся с долговязым мужчиной за сорок, представившимся одним из главных тренеров. Тренер был в белых слаксах и, жаре вопреки, в белом жилете крупной вязки поверх белой же рубашки. Пару минут назад приемная пустовала, а сейчас дюжина спортсменов вошла в нее якобы по делу. С армейских времен Коль помнил: среди совместно проживающих новости распространяются быстрее всего.
  
  Немецкий лейтенант предложил себя в переводчики, но Колю хотелось говорить напрямую.
  
  – Сэр, я есть инспектор из немецкая уголовная полиция, – начал он на ломаном английском и предъявил удостоверение.
  
  – Что-то случилось?
  
  – Мы точно не знаем. Но, мм, мы ищем человек, с которым хотим говорить. Может, вы знаете этот человек?
  
  – Дело весьма серьезное, – вставил Янссен.
  
  Коль восхитился его произношением. Он и не подозревал, что его помощник так здорово владеет английским.
  
  – Да-да, – продолжал инспектор, – тот человек потерял книгу. – Коль показал путеводитель, развернув носовой платок, которым его оборачивал. – Такие ведь дают людям, которые имеют связь с Олимпиадой?
  
  – Верно, хотя не только спортсменам, а вообще всем. Нам раздали около тысячи. Кстати, английский вариант у представителей многих стран.
  
  – Да, но мы обнаружили его шляпа. Она сделана в Нью-Йорк. Значит, этот человек, скорее всего, американец.
  
  – Шляпу обнаружили? – удивился тренер. – Неужели?
  
  – Мы считаем, что это крупный мужчина с красно-черно-коричневыми волосами, – продолжал инспектор.
  
  – С красно-черно-коричневыми?
  
  Раздосадованный убожеством своего английского, Коль глянул на Янссена, и тот выручил:
  
  – У него прямые темно-русые волосы с каштановым отливом.
  
  – Он носить светло-серый костюм с этот шляпа и галстук.
  
  Коль кивнул Янссену, который достал из портфеля вещдоки.
  
  Тренер равнодушно посмотрел на них и пожал плечами:
  
  – Может, лучше скажете, в чем дело?
  
  Коль в очередной раз подумал, что в Америке живут совершенно иначе. Ни один немец не осмелится спросить, зачем полицейский задает вопросы.
  
  – Это дело государственной безопасности.
  
  – Государственной безопасности? Угу. Я с удовольствием помог бы. С удовольствием. Но без конкретики…
  
  Коль огляделся по сторонам.
  
  – Может, кто-то из присутствующих знает этот человек?
  
  – Эй, ребята, никто не знает, чьи это вещи? – громко спросил тренер.
  
  – Нет… Не знаю… – отозвались спортсмены, качая головой.
  
  – Тогда, надеюсь, у вас есть этот… как его… список прибывших в Германию. С адресами. Чтобы выяснить, кто из Нью-Йорк.
  
  – У нас есть только список членов команд и тренеров. Вы же не намекаете…
  
  – Нет-нет! – Коль считал, что убийца не из команды. Спортсмены постоянно на виду, приехали накануне, вряд ли один из них выскользнул из деревни, убил человека, заглянул в несколько мест, выполняя некое задание, и вернулся, не вызвав подозрений. – Сомневаюсь, что это спортсмен.
  
  – Тогда, боюсь, помочь мне вам нечем. – Тренер скрестил руки на груди. – Уверен, у вашей иммиграционной службы есть информация об адресах гостей страны. Они же отслеживают въезжающих и выезжающих? Слышал, вы в Германии следить мастера.
  
  – Да-да, я об этом подумать. К сожалению, в тех досье нет домашних адресов. Только национальность.
  
  – Ах, невезуха.
  
  – Я больше надеялся на судовой манифест, на список пассажиров «Манхэттена». Так ведь часто адреса указывают? – упирался Коль.
  
  – Ну да. Судовой манифест точно есть. Но вы ведь понимаете, что пассажиров была почти тысяча?
  
  – Понимаю. Но, пожалуйста, я очень хотел бы видеть список пассажиров.
  
  – Ясное дело. Только… По-моему, у нашего общежития… ну… По-моему, у нас дипломатический статус. Олимпийская деревня – суверенная территория. Так что, думаю, вам нужен ордер на обыск.
  
  Коль помнил времена, когда для обыска в доме подозреваемого или для требования представить доказательство требовалось распоряжение судьи. Веймарская конституция, учредившая в Германии республику, содержала много защитных норм, большей частью заимствованных у американцев. Имелся у нее и серьезный изъян, которым не преминул воспользоваться Гитлер, – право президента приостанавливать действие прав человека на неопределенный срок.
  
  – Ну, я лишь хочу прояснить несколько вопросов. Ордера у меня нет.
  
  – С ордером мне было бы спокойнее.
  
  – Дело довольно срочное.
  
  – Уверен, что так. Да ведь с ордером и вам будет спокойнее. Мне же не хотим мутить воду. Ну, в дипломатическом смысле. «Мутить воду», вы понимаете, о чем я?
  
  – Да, смысл слов мне ясен.
  
  – Так пусть ваш босс позвонит в посольство или в Олимпийский комитет. Если получу разрешение, тогда, все, что хотите, преподнесу вам на серебряном подносе.
  
  – Ну хорошо. Да-да.
  
  Коль подумал, что, если правильно изложить просьбу, посольство США, вероятно, согласится. Американцы не захотят, чтобы пошли разговоры о том, как с их олимпийской командой в Германию проник убийца.
  
  – Очень хорошо, сэр, – вежливо отозвался Коль. – По вашему совету я свяжусь с посольством и с Олимпийским комитетом.
  
  – Отлично. Ну, берегите себя и удачи на Олимпиаде! Ваши парни дадут нам жару.
  
  – Я непременно поприсутствую, – заверил Коль. – Билеты я купил больше года назад.
  
  Детективы попрощались и вышли на улицу.
  
  – Янссен, из машины свяжемся по рации с Хорхером. Он ведь наверняка может связаться с американским посольством. Вдруг получится… – Коль осекся, уловив резкий запах, знакомый, но здесь неуместный. – Тут что-то не то.
  
  – О чем это вы?
  
  – Сюда, скорее!
  
  Коль быстро зашагал вдоль заднего фасада главного американского общежития. Пахло дымом, но не так, как летом часто пахнет от мангалов, а древесным дымом, как от печи, что для июля редкость.
  
  – Янссен, что здесь написано? На этой вывеске? Не пойму, как перевести с английского.
  
  – Написано «Душевая/парная».
  
  – О нет!
  
  – В чем дело, майн герр?
  
  Коль толкнул дверь и ворвался в просторное, выложенное кафелем фойе. По правую руку располагались уборные, по левую – душевые, отдельная дверь вела в парную. Коль побежал к той двери и распахнул настежь. Внутри была печь, на ней – большой поддон с камнями, рядом ведра с водой, которой поливали камни, чтобы пошел пар. Два молодых негра в спортивных костюмах стояли у печи, а в ней бушевало пламя. У одного, наклонившегося к заслонке, было красивое круглое лицо и высокий лоб, у другого, худощавого, – волосы гуще, а лоб ниже. Круглолицый выпрямился, закрыл печную заслонку, обернулся, поднял брови и мило улыбнулся инспектору.
  
  – Добрый день, молодые люди, – начал Коль на чудовищном английском. – Я есть…
  
  – Мы знаем. Как дела, инспектор? Отличное место вы тут для нас устроили. Я о деревне.
  
  – Я почуял дым и встревожился.
  
  – Мы просто огонь развели.
  
  – Для натруженных мышц нет ничего лучше пара, – добавил его тощий приятель.
  
  Коль глянул сквозь стеклянную заслонку: вьюшка открыта, бушующее пламя превращает в пепел листы белой бумаги.
  
  – Майн герр, – позвал по-немецки Янссен, – что они…
  
  Коль оборвал его, покачав головой, и глянул на первого из говоривших.
  
  – Вы будете?.. – Коль прищурился и вытаращил глаза. – Да-да, вы Джесси Оуэнс, великий бегун!
  
  Немецкий акцент Коля превратил имя в Йесса Овенс.
  
  Удивленный спортсмен протянул потную руку. Ответив на его крепкое рукопожатие, Коль глянул на второго негра.
  
  – Ральф Меткалф, – представился худощавый спортсмен и пожал руку Колю.
  
  – Он тоже в команде, – сообщил Оуэнс.
  
  – Да-да, я и о вас слышал. Вы победили на прошлой Олимпиаде в Лос-Анджелесе, штат Калифорния. Добро пожаловать!
  
  Взгляд Коля метнулся к пламени.
  
  – Вы принимаете паровые ванны до тренировки?
  
  – Иногда до, иногда после, – ответил Оуэнс.
  
  – Инспектор, вы любите паровые ванны? – спросил Меткалф.
  
  – Принимаю иногда. Сейчас в основном ноги грею.
  
  – Гудящие ноги. – Оуэнс поморщился. – Знаю, каково это. Слушайте, давайте выйдем отсюда. На улице в тысячу раз свежее.
  
  Оуэнс придержал дверь для Коля и Янссена, которые, немного помешкав, вслед за Меткалфом вышли на лужок за общежитием.
  
  – У вас очень красиво, инспектор, – сказал Меткалф.
  
  – Да-да.
  
  Коль посмотрел на дым, поднимающийся из металлической трубы над парной.
  
  – Надеюсь, вам удастся найти человека, которого вы ищете, – сказал Оуэнс.
  
  – Да-да. Предполагаю, не полезно спрашивать, не знаете ли вы того, кто носил шляпу стетсон и зеленый галстук? Человека большого размера?
  
  – Извините, но таких я не знаю. – Оуэнс глянул на Меткалфа, и тот покачал головой.
  
  – А вы не знаете таких, кто прибыл сюда с командой, но скоро уехал? – спросил Янссен. – Отправился в Берлин или куда-то еще?
  
  Спортсмены переглянулись.
  
  – Нет, увы, нет, – ответил Оуэнс.
  
  – И я точно не знаю, – добавил Меткалф.
  
  – Познакомиться с вами – большая честь.
  
  – Спасибо, сэр.
  
  – Я следил за новостями о ваших выступлениях… где же вы бежали, в Мичигане? В прошлом году… На отборочном этапе.
  
  – В Энн-Арборе. Так вы в курсе? – засмеялся Оуэнс, в очередной раз удивляясь.
  
  – Да-да. Мировые рекорды… Жаль, что новости из Америки теперь до нас почти не доходят. Но я очень жду Олимпиаду. Билета у меня четыре, и это на пятерых детей, жену и будущего зятя. Мы будем ходить… как это… посменно? Жара вам не помешает?
  
  – Я вырос и начал бегать на Среднем Западе. Там погода почти такая же.
  
  – Знаете, в Германии многие надеются, что вы не победите, – внезапно посерьезнев, заявил Янссен.
  
  – Из-за того, что идиот Гитлер говорит о цветных? – хмуро спросил Меткалф.
  
  – Нет, – отозвался молодой помощник Коля, расплывшись в улыбке, – из-за того, что наших букмекеров арестуют, если они начнут принимать ставки на иностранцев. Мы можем ставить только на немецких спортсменов.
  
  – Так вы ставите против нас? – удивился Оуэнс.
  
  – Разумеется, мы поставили бы на вас, – ответил Коль. – Но, увы, не можем.
  
  – Потому что это незаконно?
  
  – Нет, потому что мы бедные полицейские без денег. Так что бегите как Luft, как ветер, так ведь говорят американцы? Бегите, как ветер, герр Оуэнс и герр Меткалф. Я буду на трибунах. Буду болеть за вас, хоть и беззвучно… Пойдемте, Янссен.
  
  Коль сделал несколько шагов и обернулся:
  
  – Вынужден спросить снова: вы точно не видели никого в коричневом стетсоне? Хотя нет, конечно нет, вы сказали бы мне. Хорошего дня!
  
  Детективы подошли к главному входу в общежитие, потом к воротам деревни.
  
  – Майн герр, это был судовой манифест с именем нашего убийцы? Его негры сожгли в печи?
  
  – Возможно. Нужно говорить «подозреваемый», а не «убийца».
  
  Запах горелой бумаги плыл по горячему воздуху, щекотал Колю ноздри, усиливая досаду.
  
  – Что нам с этим делать?
  
  – Ничего, – коротко ответил Коль и зло вздохнул. – Это моя вина.
  
  – Ваша вина, майн герр?
  
  – Ах, Янссен, тонкости нашей службы… Не желая раскрывать карты, я заявил, что интересуюсь тем мужчиной по делу «государственной безопасности», что, пожалуй, в последнее время мы говорим слишком часто. Из моих слов следует, что преступление совершено не против невинной жертвы, а, скорее, против государства, с которым их государство воевало менее двадцати лет назад. В боях против армии кайзера Вильгельма большинство американских солдат наверняка потеряли родственников, а то и отцов. То есть из патриотических чувств они склонны защищать нашего подозреваемого. Сейчас уже слишком поздно, моих необдуманных слов не вернешь.
  
  У ворот деревни детективы перешли через дорогу, и Янссен повернул туда, где припарковал «ДКВ».
  
  – Куда это вы? – спросил Коль.
  
  – Разве мы не возвращаемся в Берлин?
  
  – Пока нет. Судовой манифест нам не дали, только уничтожение улик подразумевает причину уничтожения, а причина логически связана с целью такого действия. Нужно продолжить поиски – пойти по сложному пути, не жалея ног… Ах, как божественно пахнет едой! Для спортсменов они готовят как следует. Помню, одно время я плавал каждый день. Давно это было, много лет назад. Тогда я ел что вздумается и не набирал ни грамма. Боюсь, это дело прошлое. Направо, Янссен, нам направо.
  
  Рейнхард Эрнст положил трубку на рычаг и, закрыв глаза, откинулся на спинку тяжелого кресла в своем кабинете в рейхсканцелярии. Впервые за последние несколько дней он чувствовал удовлетворение, нет, даже радость. Эрнста переполняло чувство победы, не меньшее, чем в битве при Вердене, когда вместе с шестьюдесятью семью уцелевшими он отбил северо-западный редут от нападок войск Антанты. Тогда в награду он получил Железный крест первой степени и восхищенный взгляд Вильгельма II (если бы не искалеченная рука, кайзер сам приколол бы орден Эрнсту на грудь). За сегодняшний успех публичной похвалы не удостоят, но, разумеется, он куда слаще.
  
  Одна из главных проблем возрождения военного флота Германии заключалась в разделе Версальского договора, согласно которому Германии запрещалось иметь подводные лодки, а число боевых кораблей ограничивалось шестью линкорами, двенадцатью эсминцами и двенадцатью миноносцами.
  
  Абсурд, конечно, даже для основных оборонных мероприятий.
  
  Но год назад Эрнст предпринял удачный маневр. Вместе с дерзким Иоахимом фон Риббентропом, специальным уполномоченным, они заключили Англо-германское морское соглашение, которое разрешало строительство подводных лодок и увеличивало допустимую мощь немецкого флота до тридцати пяти процентов от совокупной мощи флота Британской империи. Но существеннейшая часть соглашения раскрывалась лишь сейчас. По наущению Эрнста процентное соотношение, оговоренное Риббентропом, касалось не числа кораблей, как было в Версальском договоре, а общего тоннажа флота.
  
  Германия получила законное право построить больше кораблей при условии, что тоннаж не превысит заветные тридцать пять процентов. Кроме того, Эрнст и Эрих Редер, главнокомандующий кригсмарине, изначально хотели строить боевые корабли маневреннее, легче, смертоноснее громадин-линкоров, которые составляли костяк английского военного флота и были уязвимы с воздуха и для атак подводных лодок.
  
  Возникал единственный вопрос: не опротестуют ли англичане соглашение, когда изучат доклады с верфей и поймут, что кригсмарине будет больше, чем ожидалось?
  
  Эрнст только что беседовал по телефону с сотрудником немецкой дипломатической службы в Лондоне, и тот сообщил, что английское правительство рассмотрело доклады, изучило цифры и одобрило без задней мысли.
  
  Вот так успех!
  
  Эрнст написал донесение фюреру, чтобы передать хорошие новости, и отправил нарочного: пусть доставит записку лично в руки.
  
  Едва настенные часы пробили четыре, в кабинет к Эрнсту вошел лысый мужчина среднего возраста, одетый в твидовый пиджак и вельветовые брюки.
  
  – Полковник, я…
  
  Эрнст покачал головой, приложил палец к губам, мол, тише, и посмотрел в окно:
  
  – Чудесный день, не правда ли?
  
  Профессор Людвиг Кейтель нахмурился: день выдался жаркий, под тридцать четыре градуса, ветер нес колючую пыль. Кейтель вскинул брови и промолчал.
  
  Эрнст показал на дверь, Кейтель кивнул, и они вместе вышли из кабинета, затем из рейхсканцелярии. На Вильгельмштрассе направились на север, зашагали по Унтер-ден-Линден, свернули на запад, болтая о погоде, Олимпиаде и новом американском фильме, который должен был вскоре появиться в прокате. Как и фюреру, Эрнсту и Кейтелю нравилась американская актриса Грета Гарбо. Фильм с ее участием «Анна Каренина» недавно одобрили к показу в Германии, вопреки русскому антуражу и сомнительной морали. Обсуждая свежие фильмы Гарбо, Эрнст и Кейтель вошли в Тиргартен чуть дальше Бранденбургских ворот.
  
  Кейтель огляделся: нет ли хвоста или слежки, и наконец спросил:
  
  – В чем дело, Рейнхард?
  
  – Доктор, мы тонем в безумии, – вздохнул Эрнст.
  
  – Эй, ты что, шутишь? – язвительно спросил профессор.
  
  – Вчера фюрер велел мне подготовить отчет о Вальдхаймском исследовании.
  
  – Сам фюрер? – уточнил Кейтель, обдумав услышанное.
  
  – Я надеялся, фюрер забудет, у него ведь мысли только об Олимпиаде, но увы. – Эрнст протянул Кейтелю записку Гитлера и объяснил, каким образом фюрер услышал об исследовании. – Спасибо человеку, у которого много титулов, а лишнего веса еще больше.
  
  – Толстяку Герману, – громко проговорил Кейтель и с досадой вздохнул.
  
  – Т-ш-ш! – зашипел Эрнст и велел: – Говори намеками!
  
  В последнее время под «намеками» подразумевалось «на людях говори о партийной верхушке только хорошее».
  
  Кейтель пожал плечами и тихо спросил:
  
  – А ему-то до нас какое дело?
  
  У Эрнста не было времени и сил говорить об интригах в правительстве с человеком, посвятившим жизнь науке.
  
  – Дружище, что нам делать? – поинтересовался Кейтель.
  
  – Я решил перейти в наступление. Мы нанесем мощный ответный удар. К понедельнику мы подготовим отчет, подробнейший.
  
  – За два дня? – усмехнулся Кейтель. – У нас пока только первичная информация, и та весьма ограниченна. Может, пообещаешь через пару месяцев подготовить обстоятельный анализ? Мы бы…
  
  – Нет, доктор, – смеясь, перебил Эрнст, переходя на шепот, раз не получается говорить намеками. – Фюрера не попросишь ждать пару месяцев, только пару дней или минут. Действовать лучше сейчас же, молниеносно. Геринг продолжит свои интриги и может напакостничать так, что фюрер начнет копать глубже, ужаснется увиденному и полностью остановит исследование. Геринг украл доклад Фрейда и во всеуслышание упомянул о нем на вчерашнем собрании. «Еврейский врач-психиатр», кажется, так он выразился. Видел бы ты лицо фюрера! Я думал, меня сейчас же отправят в Ораниенбург.
  
  – Фрейд великолепен, – прошептал Кейтель. – Его идеи очень важны.
  
  – Идеи Фрейда использовать можно. Равно как и идеи других психологов. Но…
  
  – Фрейд – психоаналитик.
  
  «Ах, ученые, еще хуже политиков», – подумал Эрнст, а вслух сказал:
  
  – Но в исследовании ссылаться на них не станем.
  
  – Это интеллектуальное жульничество, – мрачно изрек Кейтель. – Высокие моральные принципы очень важны.
  
  – Только не в нынешних обстоятельствах, – категорично возразил Эрнст. – Мы не станем публиковать результаты исследования в университетских журналах. Цель у нас совершенно иная.
  
  – Хорошо, хорошо, – раздраженно отозвался Кейтель. – Меня-то тревожит иное – у нас данных маловато.
  
  – Знаю. Я решил, что нам нужно больше добровольцев. Дюжина. Соберем самую многочисленную группу, чтобы произвести впечатление на фюрера и заставить его проигнорировать Геринга.
  
  – Да нам времени не хватит. К утру понедельника? – насмешливо переспросил Кейтель. – Нет, мы точно не успеем.
  
  – Успеем, нужно успеть. Исследование слишком важно, чтобы потерять его в этом выяснении отношений. Завтра после обеда устроим конференцию в училище. Я изложу фюреру нашу чудесную концепцию новой немецкой армии. Задействую весь свой дипломатический талант. Я знаю нужные фразы. – Эрнст огляделся по сторонам и снова зашептал: – Выбьем почву из-под жирных ног министра авиации!
  
  – Можно попробовать, – неуверенно отозвался Кейтель.
  
  – Нет, выбьем, – заявил Эрнст. – Что значит «попробуем»? Мы либо стоим на своем, либо нет. – Эрнст почувствовал, что разговаривает, как начальник с подчиненным, и невесело улыбнулся. – Людвиг, мне спешка нравится не больше, чем тебе. В эти выходные я надеялся отдохнуть и вместе с внуком смастерить деревянный корабль. Ничего, потом отдохну. На том свете.
  
  Кейтель промолчал, но полковник почувствовал его удивленный взгляд.
  
  – Я шучу, дружище, просто шучу, – заверил Эрнст. – Теперь послушай чудесные новости о нашем военном флоте…
  Глава 13
  
  Позеленевший бронзовый Гитлер, возвышавшийся над поверженным, но несломленным войском на площади Ноября 1923 года, выглядел впечатляюще, однако район площади сильно отличался от уже увиденных в Берлине Полом Шуманом. Пыльный ветер нес рваные газеты, в воздухе витал кислый запах помоев. Лотошники продавали дешевый товар и фрукты, художник на хлипкой телеге предлагал нарисовать портрет за несколько пфеннигов. У подъездов слонялись стареющие проститутки без лицензии и молодые сутенеры. Калеки с нелепыми протезами из металла и кожи ковыляли или катались по тротуару на колясках и просили милостыню. Один приколол к груди плакат с надписью: «Я отдал стране ноги. Что ты отдашь мне?»
  
  Казалось, Пол очутился за занавесом, которым Гитлер заслонил грязь и изгоев Берлина.
  
  Шуман прошел за ржавую калитку и сел на скамейку лицом к статуе Гитлера. Половина соседних скамей оказались заняты.
  
  Пол заметил бронзовую пластинку, прочел надпись и узнал, что памятник воздвигнут в честь «Пивного путча», случившегося осенью 1923 года, когда, если верить напыщенным словам, благородные провидцы национал-социализма схлестнулись в неравном бою с коррумпированным правительством Веймарской республики, дабы свергнуть «вероломных-предателей-стреляющих-в-спину» (Пол знал, склеивать несколько слов воедино – характерная особенность немецкого языка).
  
  Длинные напыщенные восхваления Гитлера и Геринга скоро надоели. Пол откинулся на спинку скамьи и вытер лицо. Солнце уже садилось, но светило ярко и пекло немилосердно. Реджи Морган перешел через дорогу, прошагал за калитку и подсел к Полу.
  
  – Вижу, ты не заблудился, – проговорил Морган на безупречном немецком, засмеялся, кивнул на статую и чуть слышно продолжил: – Величественно? На деле ватага алкашей попыталась захватить Мюнхен, но их прихлопнули, как мух. При первом же выстреле доблестный Гитлер бухнулся наземь и выжил лишь потому, что накрылся трупом «товарища».
  
  Морган посмотрел на Пола и заметил:
  
  – Ты иначе выглядишь – переоделся, волосы по-другому уложил. Что случилось? – добавил он, заметив пластырь.
  
  Пол рассказал о стычке со штурмовиками.
  
  – Это из-за инцидента в Дрезденском проулке? – спросил Морган, нахмурившись. – Штурмовики тебя искали?
  
  – Нет, они избивали владельцев книжного магазина. Не хотелось ввязываться, но бросить продавцов на верную гибель я не мог. Вот я и переоделся. Волосы зачесал назад. Но от коричневорубашечников мне лучше держаться подальше.
  
  Морган кивнул и сказал:
  
  – Вряд ли ты в большой опасности. Ни СС, ни гестапо штурмовики не привлекут: мстить они предпочитают самостоятельно. Те, с кем ты схлестнулся, останутся в районе Розенталерштрассе. Далеко они не уходят. Серьезных повреждений у тебя нет? Рабочая рука в порядке?
  
  – Да, в порядке.
  
  – Отлично, Пол, но будь осторожен. За подобные выходки расстреливают. Никаких допросов, никаких арестов – тебя казнили бы на месте.
  
  – Что твой информатор в министерстве узнал про Эрнста? – спросил Пол, понизив голос.
  
  – Творится странное, – мрачно ответил Морган. – По словам информатора, на всей Вильгельмштрассе проходят тайные встречи. По субботам там обычно пустовато, но всюду СС и служба безопасности. Ему нужно больше времени. – Морган глянул на часы. – Зато наш ружейник тут неподалеку. Сегодня ради нас лавочка закрыта, но живет он рядом. Он ждет нас. Нужно ему позвонить.
  
  Морган встал и огляделся. Из всех окрестных забегаловок лишь кафе «Эдельвейс» предлагало таксофон.
  
  – Я сейчас вернусь, – сказал он и зашагал через дорогу.
  
  Провожая его взглядом, Пол увидел, как ветеран-калека приблизился к веранде ресторана и попросил милостыню. К ограде подошел крепыш-официант и прогнал его.
  
  Немолодой мужчина, сидевший через несколько скамей, поднялся, подсел к Шуману, ухмыльнулся, обнажив желтые зубы, и проворчал:
  
  – Видал? Некоторые относятся к героям совершенно преступным образом.
  
  – Да уж, – отозвался Пол.
  
  Что ему делать? Если встанет и уйдет, получится еще подозрительнее. Замолчал бы этот немец!
  
  Однако немец присмотрелся к нему и проговорил:
  
  – Ты не молод. Ты воевал.
  
  Незнакомец не спрашивал, а утверждал, и Пол решил, что при нормальных обстоятельствах мужчина старше двадцати просто не мог не участвовать в боях той войны.
  
  – Да, конечно, – отозвался Пол, у которого путались мысли.
  
  – В какой битве тебе досталось? – Немец кивнул на шрам на подбородке Пола.
  
  Та «битва» к военным действия отношения не имела, противником в ней стал киллер-садист по имени Моррис Старбл. Он полоснул Шумана ножом в таверне Адской кухни, за которой погиб пять минут спустя.
  
  Немец ждал ответа, и Пол назвал битву, которую знал не понаслышке:
  
  – В Сен-Миеле.
  
  В сентябре тысяча девятьсот восемнадцатого года Пол с товарищами по оружию из Первой пехотной дивизии IV корпуса четыре дня брели сквозь ливень и грязь на штурм немецких окопов восемь футов глубиной, укрепленных колючей проволокой и пулеметными точками.
  
  – Да-да, я тоже там был! – просиял немец и тепло пожал Полу руку. – Какое совпадение! Мой боевой товарищ!
  
  «Угораздило битву выбрать!» – с досадой подумал Пол.
  
  Кто знал, что так получится? Он постарался изобразить, что приятно удивлен встрече. Немец намертво вцепился в своего товарища:
  
  – Ты из дивизии С? Ах, тот ливень! Ни до, ни после битвы я такого не видел. Вы где стояли?
  
  – На западной стороне выступа.
  
  – А мы схлестнулись со Вторым французским колониальным корпусом.
  
  – Мы – с американцами, – отозвался Пол, судорожно вспоминая события двадцатилетней давности.
  
  – Полковник Джордж Паттон – безумный гений, воистину! Он гнал свое войско по всему полю боя. А танки! Они появлялись откуда ни возьмись. Мы только гадали, в каком направлении Паттон нанесет следующий удар. Пехоты я не боялся, но танки… – Немец покачал головой и поморщился.
  
  – Да, серьезная была битва.
  
  – Если шрам – твоя единственная рана, ты счастливчик.
  
  – Да, нужно сказать, Господь меня миловал. А тебя куда ранили? – спросил Пол.
  
  – В икре у меня застрял осколок шрапнели. Он до сих пор во мне. Рану я племяннику показываю. Она по форме как песочные часы. Он трогает мой шрам и смеется от восторга. Ах, времена были! – Мужчина хлебнул из фляги. – В Сен-Миеле многие потеряли друзей. Я – нет. Мои друзья погибли раньше.
  
  Немец затих и протянул флягу Полу, но тот покачал головой.
  
  Из кафе вышел Морган и жестом подозвал Пола.
  
  – Мне пора, – объявил Шуман. – Приятно было встретить ветерана и поделиться воспоминаниями.
  
  – Ага.
  
  – Всего хорошего, хайль Гитлер.
  
  – Ага, хайль Гитлер.
  
  – Ростовщик готов нас принять, – сказал Морган, когда Пол подошел.
  
  – Ты не объяснил ему, зачем мне ружье?
  
  – Правду точно не сказал. Он думает, ты немец и хочешь застрелить криминального туза из Франкфурта, который тебя надул.
  
  Шуман и Морган прошли еще шесть или семь кварталов по улице, дома вдоль которой становились все беднее, пока не попали к лавке ростовщика. За грязными зарешеченными витринами теснились музыкальные инструменты, чемоданы, бритвы, ювелирные украшения, куклы, сотни единиц другого товара. На двери висела табличка: «Закрыто». Шуман и Морган простояли в вестибюле несколько минут и дождались невысокого лысеющего хозяина. Он кивнул Моргану, проигнорировал Пола, огляделся и впустил их в лавку. Ростовщик снова посмотрел на улицу, запер дверь и задвинул шторы.
  
  Они проследовали вглубь пыльной, пахнущей затхлостью лавки.
  
  – Сюда!
  
  Ростовщик повел гостей за две толстые двери, которые тут же запер, потом вниз по лестнице в сырой подвал, освещенный двумя слабыми лампочками. Когда глаза привыкли к полумраку, Пол заметил, что в пирамидах у стены две тысячи ружей.
  
  Хозяин протянул Полу ружье с оптическим прицелом.
  
  – Это карабин Маузера калибром 7,92 миллиметра. Он хрупкий, поэтому носите в чемодане. Гляньте на прицел, это лучшая оптика в мире.
  
  Ростовщик щелкнул выключателем – свет загорелся в длинном, метров сто, туннеле, в конце которого лежали мешки с песком, к одному из них была приколота бумажная мишень.
  
  – Здесь полная звукоизоляция. Это подводящий туннель, вырыт давным-давно.
  
  Пол взял карабин, почувствовал гладкость шлифованного лакированного приклада, вдохнул аромат масла, креозота, кожаного ремня. В работе он редко использовал винтовки, потому сладкие ароматы вкупе с надежным деревом и металлом вернули его в прошлое. Пол окунулся в запахи окопов, дерьма, керосиновой гари. И в аромат смерти, так похожий на запах мокрого гниющего картона.
  
  – Для карабина и пули специальные, полые у наконечника, как сами видите. Они куда смертоноснее стандартных патронов.
  
  Патронник пустовал, но Пол несколько раз спустил курок, чтобы его прочувствовать. Он вставил пули в магазин, сел на скамью и, опустив винтовку на деревянный блок, застеленный тканью, начал стрелять. Выстрел грянул оглушительно, а Пол едва заметил. Он просто смотрел в прицел, сосредоточившись на черных точках. Немного отрегулировав прицел, он без спешки расстрелял двадцать пуль, оставшихся в коробке с патронами.
  
  – Хорошо! – прокричал Пол, потому что слух притупился. – Ружье хорошее!
  
  Кивнув, он вернул маузер ростовщику, который разобрал его, вычистил и вместе с пулями уложил в потертый чемодан со стенками, проложенными мягкой тканью.
  
  Морган взял чемодан и вручил конвертик ростовщику, тот погасил свет в тире и повел их наверх. Там он выглянул за дверь, кивнул, мол, все спокойно, и Морган с Шуманом зашагали прочь от лавки. Улицу наполнил металлический голос.
  
  – От этих нравоучений никакого спасения! – засмеялся Пол.
  
  Через дорогу на трамвайной остановке висел громкоговоритель, из которого опять вещали о санитарии и гигиене.
  
  – Они что, не останавливаются? – изумился Пол.
  
  – Нет, не останавливаются, – ответил Морган. – Потом это назовут национал-социалистической культурой – уродливые здания, безвкусная скульптура из бронзы, бесконечные речи…
  
  Морган кивнул на чемодан с маузером:
  
  – Пора вернуться на площадь и связаться с моим информатором. Пора выяснить, добыл ли он достаточно информации, чтобы ты использовал этот великолепный образец немецкой техники.
  
  Пыльная «ДКВ» свернула на площадь Ноября 1923 года и, не найдя места для парковки на оживленной улице, едва не столкнулась с продавцом сомнительных фруктов, который ехал наполовину по обочине.
  
  – Янссен, мы на месте, – объявил Вилли Коль, вытирая лицо. – У вас пистолет наготове?
  
  – Так точно, майн герр.
  
  – Тогда вперед, на охоту.
  
  Детективы выбрались из машины.
  
  После визита в общежитие сборной США они задержались в Олимпийской деревне, чтобы побеседовать с таксистами. Предусмотрительные национал-социалисты допустили к обслуживанию спортсменов лишь таксистов, владеющих иностранными языками. Последних было, во-первых, немного, а во-вторых, после поездки в город они наверняка возвращались в деревню. По мнению Коля, из этого, в свою очередь, следовало, что один из таксистов подвозил подозреваемого.
  
  Детективы поделили таксистов, опросили две дюжины, и Янссену попался способный заинтересовать Коля. Его пассажир недавно выехал из Олимпийской деревни с чемоданом и старым коричневым портфелем. Здоровый, сильный, он говорил с легким акцентом. Водитель не назвал его волосы отросшими и не заметил каштанового отлива, – по его словам, волосы у пассажира темные, гладкие, убранные назад. Коль решил, что дело в бриолине или в лосьоне. Пассажир был не в костюме, а в чем-то светло-коричневом: подробностей водитель не вспомнил.
  
  Пассажир вышел на Лютцовплац и растворился в толпе. Там один из самых шумных и оживленных перекрестков в городе, надежды выследить подозреваемого почти нет. Впрочем, таксист добавил, что подозреваемый спрашивал, где площадь Ноября 1923 года и как до нее добраться с Лютцовплац.
  
  – О площади он что-то еще спрашивал? Что-то конкретное? О своих делах говорил? О партнерах, с которыми намерен встретиться? Хоть что-то?
  
  – Нет, герр инспектор, ничего. Я объяснил, что к той площади пешком идти долго. Он поблагодарил меня и выбрался из машины. Это все. В лицо ему я не смотрел, только на дорогу.
  
  «Общенациональная слепота», – мрачно подумал Коль.
  
  Детективы вернулись в штаб-квартиру, забрали распечатанные объявления об убитом в Дрезденском проулке и примчались сюда, к памятнику неудавшемуся путчу 1923 года. Только национал-социалисты превратили бы позорный провал в ошеломительный успех. Если Лютцовплац слишком большая для тщательных поисков, то площадь Ноября 1923 года куда меньше, ее и обыскивать проще.
  
  Коль оглядел собравшихся на площади – нищих, торговцев, проституток, покупателей, безработных в маленьких кафе, вдохнул воздух, пропитанный резким запахом помоев, и спросил:
  
  – Янссен, чуете здесь нашу добычу?
  
  – Я…
  
  Вопрос явно смутил молодого человека.
  
  – У меня предчувствие, – продолжал Коль, оглядывая площадь, укрывшись в тени непокорного бронзового Гитлера. – Сам я в оккультизм не верю. А вы?
  
  – Нет, майн герр. Я не верующий, если вы это имели в виду.
  
  – Ну, я полностью от религии не отказался. Хайди это не понравится. Впрочем, я говорю об иллюзии восприятия, основанной на опыте и ощущениях. У меня сейчас такое чувство. Наш преследуемый рядом.
  
  – Да, майн герр, – отозвался инспектор-кандидат. – Почему вам так кажется?
  
  «Резонный вопрос», – подумал Коль.
  
  Он считал, что молодым детективам следует расспрашивать наставников. Он объяснил, мол, это северный Берлин. Здесь много инвалидов войны, безработных, бедняков, подпольных коммунистов, социал-демократов, неформальных «Пиратов Эдельвейса»[25], сторонников заводской организации[26], ушедших на дно, когда профсоюзы запретили. Здесь живут немцы, сильно тоскующие по прошлому, не по веймарскому, конечно, – республика не нравилась никому, – а по славе Пруссии, по Бисмарку, по Вильгельму, по Второму рейху. Это значит, приверженцев национал-социалистов здесь мало. Следовательно, мало потенциальных осведомителей, готовых с доносом бежать в гестапо или в местный гарнизон штурмовиков.
  
  – Что бы ни затевал подозреваемый, именно в таком месте он найдет поддержку и товарищей. Отойдите назад, Янссен. Всегда легче заметить разыскивающих подозреваемого, то есть таких, как мы, чем самого подозреваемого.
  
  Молодой человек отступил в тень рыбного лотка, зловонные лари которого почти опустели. Угри и карпы с душком, склизкая форель из Ландвер-канала – вот и весь ассортимент. Пару минут детективы разглядывали улицу, высматривая преследуемого.
  
  – Янссен, давайте подумаем. С чемоданом и с изобличающим портфелем он вышел из такси на Лютцовплац. Он не попросил таксиста доставить его прямо до места, вероятно, потому, что занес багаж туда, где поселился, а сюда приехал с другой целью. С какой? Что-то доставить, например портфель? Или забрать кого-то или что-то? Он был в Олимпийской деревне, в Дрезденском проулке, в «Летнем саду», на Розенталерштрассе, на Лютцовплац, а теперь здесь. Интересно, что связывает эти места?
  
  – Не стоит ли осмотреть все магазины и лавки?
  
  – По-моему, нужно обязательно. Но знаете, Янссен, лишение пищи – проблема серьезная. У меня голова кружится. Давайте сначала проверим кафе и одновременно раздобудем еду для себя.
  
  В плену ботинок пальцы ног Коля скрючились от боли. Ягнячья шерсть сдвинулась, ноги снова пронзила острая боль. Инспектор кивнул на ближайшее заведение, у которого они припарковались, – на кафе «Эдельвейс», и они с Янссеном вошли внутрь.
  
  Кафе оказалось грязным. Некоторые посетители отвели глаза – так обычно встречают чиновников. Детективы оглядели обеденный зал: вдруг любитель «Мужской одежды Мэнни, Нью-Йорк» сидит здесь, и Коль предъявил официанту удостоверение. Тот мигом вытянулся по струнке:
  
  – Хайль Гитлер! Чем я могу помочь?
  
  Коль сомневался, что в прокуренной забегаловке кто-то занимает должность главного официанта, поэтому попросил управляющего.
  
  – Да, майн герр, я сейчас приведу герра Гролле. Пожалуйста, присядьте за этот столик. Если желаете выпить кофе или перекусить, пожалуйста, дайте мне знать.
  
  – Мне кофе и яблочный штрудель, двойную порцию. А моему коллеге?.. – Коль поднял брови и посмотрел на Янссена.
  
  – Только кока-колу.
  
  – Подать к штруделю взбитые сливки? – спросил управляющий.
  
  – Разумеется! – ответил Коль таким тоном, словно считал штрудель без сливок кощунством.
  
  По дороге от оружейника к кафе «Эдельвейс», откуда Морган собирался позвонить своему человеку из Министерства информации, Пол спросил:
  
  – Что он нам расскажет? О местонахождении Эрнста?
  
  – По его словам, Геббельс хочет знать, когда высшие официальные лица появятся на публике. Мол, он решит, стоит ли посылать фотографа или съемочную группу, чтобы заснять происходящее. – Морган невесело рассмеялся. – Захочешь так посмотреть «Мятеж на „Баунти“», а тебе и мультфильма про Микки-Мауса не покажут без нудного двадцатиминутного ролика о Гитлере с младенцами на руках или о Геринге в нелепой форме, вышагивающем перед тысячей работников Имперской службы труда.
  
  – Эрнст относится к высшим официальным лицам?
  
  – Очень на это надеюсь. По слухам, полковник не выносит пропаганду, ненавидит и Геббельса, и Геринга, но научился играть в игры. Если не умеешь играть в игры, сегодня и сейчас успеха в правительстве не добиться.
  
  Они приблизились к кафе «Эдельвейс», и у самого входа, на обочине возле статуи Гитлера Пол заметил дешевую черную машину. Похоже, Детройт не утратил преимущества над немецкой автомобильной промышленностью. Пол видел в Берлине и красивые «мерседесы», и «БМВ», но большинство машин были вроде этой – обшарпанные ящики на колесах. Когда вернется в США и получит десять тысяч, он купит машину своей мечты – блестящий черный «линкольн». В самый раз для красотки Марион!
  
  Внезапно захотелось пить. Пока Морган звонит, Пол решил занять столик. Кафе специализировалось на кофе и сладкой выпечке, но в жару ни того ни другого не хотелось.
  
  «Нет, – решил Пол, – лучше продолжу знакомство с немецким пивоваренным искусством».
  Глава 14
  
  Сидя за расшатанным столиком в кафе «Эдельвейс», Вилли Коль допил кофе и доел штрудель. Вот так-то лучше, а то от голода руки тряслись. Разве можно не есть столько времени? Это вредно для здоровья.
  
  Ни управляющий, ни другие не видели похожих на подозреваемого. Коль надеялся, что хоть кто-то в этом убогом районе видел погибшего в Дрезденском проулке.
  
  – Янссен, фотографии бедняги убитого у вас с собой?
  
  – В машине, майн герр.
  
  – Так принесите.
  
  – Есть, майн герр!
  
  Молодой человек допил колу и пошел к машине.
  
  Коль двинулся за ним к двери, бездумно барабаня по пистолету в кармане. Он вытер лоб и, услышав рев очередной сирены, посмотрел направо. Хлопнула дверца «ДКВ», и Коль повернулся к Янссену. Тут слева, за спиной у помощника, кто-то метнулся прочь.
  
  Мужчина в темном костюме, с футляром для музыкального инструмента или с чемоданом в руке, резко развернулся и поспешил во двор высокого ветхого дома по соседству с кафе «Эдельвейс». Торопливость, с которой он свернул с тротуара, показалась неестественной. Да и что человек в костюме забыл в том ветхом доме?
  
  – Янссен, вы это видели?
  
  – Что?
  
  – Как тот мужчина свернул во двор?
  
  Молодой человек пожал плечами:
  
  – Краем глаза видел мужчин на тротуаре.
  
  – Мужчин?
  
  – Кажется, их было двое.
  
  – Нужно проверить! – сказал Коль, вняв голосу интуиции.
  
  Жилой дом соединялся со зданием справа. Оглядев проулок, Коль не увидел дверей черного хода.
  
  – Там сзади наверняка служебный вход, как в «Летнем саду». Перекройте его, а я пройду через главную дверь. Считайте, что оба мужчины вооружены и готовы на все. Держите пистолет наготове. Бегом! Вы нагоните их, если поспешите.
  
  Инспектор-кандидат рванул в проулок. Коль вытащил пистолет и медленно двинулся во двор.
  
  Ловушка!
  
  Совсем как в квартире Малоуна.
  
  Запыхавшись от короткой пробежки, Пол и Реджи Морган стояли на мрачном дворе, среди мусора и дюжины буреющих кустов можжевельника. Двое подростков в пыльной одежде швыряли камни в голубей.
  
  – Это ведь другие полицейские? – тяжело дыша, спросил Морган. – Не те же, что в «Летнем саду»? Такого быть не может.
  
  – Те же.
  
  Пол точно не знал, заметили их или нет, но молодой полицейский в зеленом шелковом пиджаке посмотрел в их сторону в тот самый момент, когда Пол затащил Моргана во двор. Следовало считать, что их заметили.
  
  Проигнорировав вопрос, Пол огляделся по сторонам и подбежал к деревянной двери в центре дома. Дверь оказалась заперта. Окна первого этажа в восьми футах над землей: влезть сложно. Большинство окон были закрыты, но Пол приметил открытое. Квартира, в которую оно вело, пустовала.
  
  Морган перехватил его взгляд и сказал:
  
  – Да, там можно спрятаться и задернуть шторы. Только как туда влезть?
  
  – Эй, вы здесь живете? – спросил Шуман парнишку, который швырял камни.
  
  – Нет, майн герр, мы только играть сюда приходим.
  
  – Хотите заработать целую марку?
  
  – Боже милостивый! – С круглыми от изумления глазами мальчишка подошел к незнакомцам. – Да, хотим.
  
  – Отлично, только действовать нужно быстро.
  
  Вилли Коль остановился у внутреннего двора.
  
  Вот, теперь Янссен наверняка прикрыл дверь черного хода. Можно свернуть за угол. Ни следа подозреваемого из Дрезденского проулка или мужчины с чемоданом. Лишь несколько подростков собрались у ящиков из-под молока, составленных штабелем поперек двора. Мальчишки испуганно посмотрели на полицейских и зашагали прочь.
  
  – Эй, ребята! – позвал Коль.
  
  Подростки остановились, встревоженно переглядываясь.
  
  – Что?
  
  – Идите сюда!
  
  После секундного замешательства мальчишки рванули прочь со двора, подняв пыль. Коль даже не попытался их преследовать. Сжав пистолет, он внимательно осмотрел двор. Во всех квартирах первого этажа окна зашторены или на подоконниках стоят чахлые цветы, показывая, что в доме живут. Лишь одна, без штор, явно пустовала.
  
  Коль медленно подошел к голому окну, заметил на земле отпечатки и тут же догадался, что это следы ящиков из-под молока. Подозреваемый заплатил мальчишкам, чтобы те подтащили ящики к окну, потом вернули их на место, после того как он с сообщником залезет в квартиру.
  
  Не выпуская пистолет из рук, инспектор стиснул кнопку звонка, вызывая швейцара.
  
  Секунду спустя показался издерганный мужчина. Седой жилистый швейцар открыл дверь и испуганно уставился на пистолет в руке у Коля.
  
  Инспектор переступил порог и, глядя швейцару через плечо, заметил судорожное движение в дальнем конце темного коридора. Только бы Янссен не потерял бдительность! Сам Коль, по крайней мере, бывал на поле боя. В него стреляли, но и сам он, как ему казалось, подстрелил пару вражеских солдат. А Янссен? Он хороший снайпер, но стрелял только по бумажным мишеням. Как он поведет себя, если завяжется перестрелка?
  
  – Вторая квартира справа на этом этаже пустует? – шепотом спросил Коль швейцара.
  
  – Да, майн герр.
  
  Коль вышел из подъезда, чтобы следить и за двором: вдруг преследуемые выпрыгнут из окна и попытаются сбежать?
  
  – Черный ход караулит другой полицейский, – сказал он швейцару. – Позовите его!
  
  – Да, майн герр.
  
  Не успел он отойти, как появилась дородная старуха в синей косынке и бордовом платье.
  
  – Герр Грайтель! Герр Грайтель! Скорее вызывайте полицию!
  
  Коль повернулся к старухе.
  
  – Полиция уже здесь, фрау Хегер, – проговорил швейцар.
  
  – Что? Как так получилось? – захлопала глазами старуха.
  
  – Зачем вам полиция? – спросил ее Коль.
  
  – Совершена кража!
  
  Интуиция подсказывала Колю, что это дело рук преследуемых.
  
  – Рассказывайте скорее, майне фрау.
  
  – Моя квартира в фасадной части дома. Из окна я увидела, как двое мужчин прячутся за ящиками, которые, замечу, вы, герр Грайтель, обещали увезти несколько недель назад.
  
  – Продолжайте, майне фрау, вдруг дело очень срочное?
  
  – Эти двое явно прятались. Потом, буквально минуту назад, выбрались из-за ящиков и взяли велосипеды с подставки у главного входа. Насчет второго велосипеда не знаю, но первый точно принадлежит фрейлейн Бауэр. Она уже два года без кавалера, значит велосипед им не одалживала.
  
  – Нет! – пробормотал Коль и бросился во двор.
  
  Теперь инспектор догадался: подозреваемый заплатил мальчишкам, чтобы те бросили ящики под окна – надо же оставить следы, – а потом снова сложили в штабель, за которым он спрятался вместе с сообщником. Мальчишкам он велел напустить испуганный, виноватый вид, намекая полицейским, что их преследуемые спрятались в доме.
  
  Коль выбежал со двора и увидел живое доказательство статистических данных, которые он, как добросовестный полицейский, отлично знал: самый популярный вид транспорта в Берлине – велосипед. Местные улицы кишели велосипедистами, скрывавшими преследуемых не хуже, чем плотная дымовая завеса.
  
  Они побросали велосипеды и шагали по оживленной улице прочь от площади Ноября 1923 года.
  
  Пол и Реджи Морган искали другое кафе или бар с таксофоном.
  
  – Как ты догадался, что в кафе «Эдельвейс» засада? – спросил Морган, запыхавшийся от быстрой езды на велосипеде.
  
  – По машине. По той, что стояла на обочине.
  
  – По черной?
  
  – Да. Сначала я ничего не заподозрил, но потом меня осенило. Вспомнилось, как пару лет назад я шел на дело. Выяснилось, что к Бо Джиллетту спешил не один я. Бруклинские копы опередили меня, но они оказались лентяями и припарковались прямо у дома, аж на обочину залезли. Думали, машина не маркирована, никто внимания не обратит. Бо обратил. Он пришел, сообразил, что его ищут, и исчез. Я потом целый месяц его искал. «Полицейская машина», – мелькнуло у меня в подсознании. Когда молодой парень вышел из кафе, я тотчас понял, что видел его на террасе «Летнего сада».
  
  – Они преследуют нас от Дрезденского проулка. В «Летний сад» за нами пришли, потом сюда… Господи, как им это удалось?
  
  Пол задумался. Он не обмолвился Кэт Рихтер, что собирается сюда, он дюжину раз проверял и убеждался, что от пансиона до стоянки такси его не преследуют. В Олимпийской деревне он тоже помалкивал. В кафе «Эдельвейс» полицию мог подослать ростовщик, но тот не знал о «Летнем саде». Нет, два трудолюбивых копа выследили их самостоятельно.
  
  – Такси, – наконец ответил Пол.
  
  – Что?
  
  – Это единственная связь между «Летним садом» и кафе «Эдельвейс». Теперь либо добираемся на своих двоих, либо высаживаемся за два-три квартала до места.
  
  Они уходили все дальше от площади Ноября 1923 года и через несколько кварталов отыскали пивную с таксофоном. Морган отправился звонить своему информатору, а Пол заказал пиво и, сама бдительность и нервозность, караулил снаружи. Он не удивился бы, заметив тех двоих копов, спешащих по их следам.
  
  Кто они такие, черт подери?
  
  Морган вернулся за столик встревоженным.
  
  – У нас проблема, – объявил он, хлебнул пива и вытер усы. – Рейхсканцелярия не разглашает информацию. По приказу Гиммлера или Гейдриха – мой информатор не знает, кого именно, – информация о публичных выступлениях правительственных и партийных чиновников не разглашается до особого уведомления. Никаких пресс-конференций. Ничего. Приказ распространили несколько часов назад.
  
  Пол залпом выпил полкружки пива.
  
  – Что же нам делать? Ты хоть что-нибудь знаешь о распорядке дня Эрнста?
  
  – Я даже не знаю, где он живет, только что где-то в Шарлоттенбурге. Можно подкараулить Эрнста у рейхсканцелярии, проследить за ним. Но это очень непросто. Окажешься в пятистах шагах от высокого партийного чиновника – могут остановить для проверки документов, а то и задержать, если полиции что-то не понравится.
  
  Пол задумался:
  
  – У меня есть идея. Я мог бы раздобыть информацию.
  
  – О чем?
  
  – Не о чем, а о ком. Об Эрнсте, – ответил Пол.
  
  – Ты? – искренне удивился Морган.
  
  – Но мне понадобится пара сотен марок.
  
  – Столько у меня есть.
  
  Морган отсчитал купюры и протянул Шуману.
  
  – Как думаешь, твой человек в Министерстве информации сумеет навести справки о том, кто не состоит на госслужбе? – спросил Пол.
  
  – Точно сказать не могу, – пожал плечами Морган. – Но одно знаю точно: если национал-социалисты на что-то способны, так это собирать информацию о своих гражданах.
  
  Янссен и Коль вышли со двора.
  
  Фрау Хегер не смогла описать подозреваемых. По иронии судьбы слепота ее была не политической, а физической. Катаракта позволила хлопотунье увидеть, как чужаки прячутся за ящиками, потом удирают на велосипедах, а шанса разглядеть подробности лишила.
  
  Удрученные, Коль и Янссен вернулись на площадь Ноября 1923 года и продолжили поиски – расхаживали по улице, беседовали с лоточниками и официантами, показывали фотографию убитого, спрашивали о подозреваемом.
  
  Удача улыбнулась детективам, лишь когда они добрались до булочной напротив парка, скрытой в тени статуи Гитлера. Полный булочник в несвежем белом фартуке сказал Колю, что видел, как примерно час назад на другой стороне улицы остановилось такси. По словам булочника, такси здесь – явление редкое, местным жителям не по карману, а из других районов сюда приезжать незачем, тем паче на такси.
  
  Булочник заметил, как крупный мужчина с зачесанными назад волосами выбрался из машины, подошел к статуе, немного посидел на скамейке и ушел.
  
  – Как он был одет?
  
  – В светлое. Я плохо разглядел.
  
  – Что-то еще заметили?
  
  – Нет, майн герр. У меня был покупатель.
  
  – Тот мужчина нес портфель или чемодан?
  
  – По-моему, нет, майн герр.
  
  Итак, предположения Коля подтвердились: подозреваемый остановился неподалеку от Лютцовплац, а сюда приехал по заданию.
  
  – Куда он пошел?
  
  – Не знаю, майн герр, извините.
  
  Слепота, ну конечно… По крайней мере, детективы получили подтверждение, что их подозреваемый недавно сюда приезжал.
  
  Из-за угла выехал черный «мерседес», притормозил и остановился.
  
  – Ах! – негромко воскликнул Коль, наблюдая, как Петер Краусс выбирается из салона и оглядывается.
  
  Коль понимал, как Краусс его выследил. Устав обязывал инспектора сообщать дежурным, когда он отлучается из «Алекса» в рабочее время и куда направляется. Он думал, стоит ли делиться своими планами сегодня. Впрочем, Вилли Коль не любил нарушать устав и перед отъездом написал: «Площадь Ноября 1923 года» и ориентировочное время возвращения.
  
  – Вилли, я просто район объезжаю, – пояснил Краусс, кивнув в знак приветствия. – Хочу знать, как продвигается расследование.
  
  – Какое еще расследование? – из чистой вредности уточнил Коль.
  
  – Убийства в Дрезденском проулке, разумеется.
  
  – Ну, похоже, ресурсы нашего отделения подтаяли, – посетовал Коль и сухо добавил: – По неведомым причинам. Но мы считаем, что подозреваемый недавно приезжал сюда.
  
  – Я обещал тебе связаться с партийными информаторами. Рад сообщить: моему информатору доподлинно известно, что убийца – иностранец.
  
  Коль достал блокнот и карандаш.
  
  – Как зовут подозреваемого? – спросил инспектор.
  
  – Он не знает, – ответил Краусс.
  
  – А по национальности?
  
  – Он не уточнил.
  
  – Так кто твой информатор?
  
  – Этого я раскрыть не могу.
  
  – Петер, я должен его опросить. Вдруг он свидетель?
  
  – Он не свидетель. У него собственные каналы…
  
  – …тоже не раскрываемые.
  
  – Именно. С тобой я делюсь, чтобы порадовать: твои подозрения подтвердились.
  
  – Мои подозрения? – переспросил Коль.
  
  – Ну, что убийца не немец.
  
  – Я такого не говорил.
  
  – Кто вы? – спросил Краусс, повернувшись к булочнику.
  
  – Инспектор расспрашивал меня о человеке, которого я видел.
  
  – О подозреваемом? – спросил Краусс Коля.
  
  – Возможно.
  
  – Ты молодец, Вилли. Мы в километрах от Дрезденского проулка, а ты выследил подозреваемого до этой дыры. – Краусс глянул на свидетеля. – Он помогает?
  
  – Майн герр, я ничего не видел, – дрожащим голосом проговорил булочник. – Практически ничего. Только как мужчина выбирался из такси.
  
  – Где был тот человек?
  
  – Я не…
  
  – Где? – прорычал Краусс.
  
  – Через дорогу. Майн герр, я правда ничего не видел. Он стоял ко мне спиной. Он…
  
  – Лжец!
  
  – Клянусь… Клянусь фюрером!
  
  – Дающий лживую клятву – тоже лжец.
  
  Краусс кивнул своему помощнику, молодому круглолицему гестаповцу, и сказал Колю:
  
  – Мы отвезем его на Принц-Альбрехтштрассе. Посидит там денек и даст нам полный словесный портрет.
  
  – Не надо, майн герр, пожалуйста, не надо! Я хочу помочь, честное слово, хочу!
  
  – А на деле не помогаете, – заметил Вилли Коль, пожав плечами.
  
  – Я же сказал вам…
  
  Коль попросил у булочника удостоверение личности. Тот протянул дрожащими руками, Коль раскрыл и стал изучать.
  
  – Наручники ему, – велел Краусс помощнику. – Везите в штаб-квартиру.
  
  Молодой гестаповец заломил булочнику руки за спину и надел наручники. Булочник чуть не плакал.
  
  – Я пытался вспомнить. Я правда…
  
  – Вспомните, уверяю, вспомните.
  
  – Мы занимаемся очень важными делами, – сказал Коль. – По-моему, вам стоит помочь нам сейчас же. Раз мой коллега хочет отвезти вас на Принц-Альбрехтштрассе, – подняв брови, инспектор взглянул на перепуганного булочника, – боюсь, дела ваши плохи, герр Гейдрих, очень плохи.
  
  Булочник вытер слезы и захлопал глазами:
  
  – Майн герр, я ведь не…
  
  – Да-да, еще как увезут… – Коль осекся и снова взглянул на удостоверение личности. – Так вы… где вы родились?
  
  – В Гёттбурге, неподалеку от Мюнхена, майн герр.
  
  – Ясно, – невозмутимо ответил Коль и медленно кивнул.
  
  Краусс смерил его взглядом.
  
  – Майн герр, мне кажется… – промямлил булочник.
  
  – Городок тот маленький?
  
  – Да, майн герр, только я…
  
  – Тише, пожалуйста! – попросил Коль, буравя взглядом удостоверение личности.
  
  – Вилли, да в чем там дело? – не выдержал Краусс.
  
  Коль отвел его в сторонку и прошептал:
  
  – Думаю, крипо не станет использовать этого свидетеля. Поступай с ним как хочешь.
  
  Краусс ответил не сразу, пытаясь разобраться, почему Коль вдруг изменил намерения.
  
  – Почему?
  
  – И сделай одолжение, не упоминай, что мы с Янссеном его задерживали.
  
  – Вилли, я снова спрашиваю: почему?
  
  – Начальник службы безопасности СД Гейдрих – из Гёттбурга.
  
  Рейнхард Гейдрих, начальник разведывательного отдела СС, первый заместитель Гиммлера, слыл самым безжалостным человеком Третьего рейха. Бессердечная машина, однажды он обрюхатил девушку, потом бросил ее, потому что презирал распутниц. Говорили, что Гитлер не любит причинять боль, но, если нужно, мирится с ее использованием. Гиммлер любит причинять боль, но не умеет использовать ее в своих целях. А вот Гейдрих обожает причинять боль и мастерски использует ее себе во благо.
  
  Краусс покосился на булочника и встревоженно спросил:
  
  – Так они… хочешь сказать, что они родственники?
  
  – Предпочитаю не рисковать. К тому же гестапо ладит с СД куда лучше, чем крипо. Ты можешь допрашивать его, особо не тревожась о последствиях, а вот если в СД увидят мое имя в связи с этим булочником и расследованием, моей карьере конец.
  
  – И тем не менее… допрашивать родственника Гейдриха… – Краусс потупился и спросил Коля: – По-твоему, он знает что-нибудь важное?
  
  Коль вгляделся в несчастного булочника.
  
  – Думаю, он знает больше, но ничего особо ценного для нас. То, что ты счел уклончивостью, наверняка связано с привычкой подмешивать в муку опилки или готовить на масле с черного рынка. – Инспектор огляделся по сторонам. – Уверен, если мы с Янссеном продолжим поиски здесь, мы выясним все, что можно, касательно инцидента в Дрезденском проулке, а еще… – Коль понизил голос, – не вылетим со службы.
  
  Меряя улицу шагами, Краусс, вероятно, вспоминал, называл ли свое имя человеку, который, не дай бог, упомянет его при кузене Гейдрихе.
  
  – Снимите с него наручники! – приказал он помощнику.
  
  Пока молодой гестаповец суетился, Краусс повернулся к Колю:
  
  – Вилли, скоро нам понадобится отчет об инциденте в Дрезденском проулке.
  
  – Да, конечно.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль!
  
  Гестаповцы сели в «мерседес», объехали статую фюрера и влились в поток транспорта.
  
  Когда машина скрылась, Коль вернул булочнику удостоверение личности.
  
  – Ну вот, герр Розенбаум, можете возвращаться к себе в лавку. Мы вас больше не потревожим.
  
  – Спасибо вам, ой, спасибо! – взахлеб лепетал булочник; руки у него тряслись, слезы заливали носогубные складки. – Благослови вас Бог, майн герр!
  
  – Т-ш-ш! – прошипел Коль, раздосадованный столь бурной благодарностью. – Возвращайтесь в булочную.
  
  – Да, майн герр! Хотите свежего хлеба? Или штрудель?
  
  – Нет-нет! Вас булочная ждет!
  
  Бедняга поспешил к себе в лавку.
  
  – Так фамилия у него не Гейдрих, а Розенбаум? – спросил Янссен по дороге к машине.
  
  – Об этом вам, Янссен, вопросы лучше не задавать. Мои ответы не помогут вам стать хорошим инспектором.
  
  – Есть, майн герр! – Молодой человек заговорщицки кивнул.
  
  – Так, нам известно, что подозреваемый выбрался из такси и сидел на лавке, прежде чем отправиться на неведомое задание. Давайте спросим безработных, не видел ли кто чего.
  
  С праздными людьми им не повезло, ведь, как объяснил Коль Янссену, многие из них не жаловали ни партию, ни полицию. Впрочем, невезение кончилось, когда детективы добрались до человека, сидящего в тени бронзового фюрера. Коль взглянул на него и понял: это солдат либо регулярной армии, либо фрайкора, неформальных милицейских отрядов, сформированных после войны.
  
  Коль спросил о подозреваемом, и мужчина энергично кивнул:
  
  – Да-да, я знаю, о ком вы.
  
  – Майн герр, назовитесь, пожалуйста.
  
  – Я Гельмут Гершнер, бывший капрал армии кайзера Вильгельма.
  
  – Что вы можете рассказать нам, капрал?
  
  – Я разговаривал с этим мужчиной менее сорока пяти минут назад. Он соответствует вашему описанию.
  
  Коль почувствовал, как сердце пускается бешеным галопом.
  
  – Он еще здесь, капрал?
  
  – Нет, я его не вижу.
  
  – Так расскажите нам о нем.
  
  – Хорошо, инспектор. Мы с ним говорили о войне. Поначалу я чувствовал в нем товарища, потом – что-то странное.
  
  – Что именно, майн герр?
  
  – Он вспоминал Сен-Миельскую операцию и был совершенно спокоен.
  
  – Спокоен?
  
  Мужчина кивнул:
  
  – У нас было столько убитых, пятнадцать тысяч в плен попали. Для моей дивизии С это день траурный. Настоящая трагедия! Американцы и французы оттеснили нас к Гинденбургской позиции. Тому человеку немало известно об операции. Подозреваю, что он в ней участвовал, но ужасной не считает. В глазах у него я прочел полное безразличие. А еще он отказался выпить со мной, отказался погибших помянуть! – гневно добавил мужчина. – Не знаю, зачем вы его ищете, такая реакция подозрительна сама по себе. Не удивлюсь, если он дезертир. А то и предатель.
  
  «Или сражался на другой стороне», – с сухой иронией подумал Коль, а вслух спросил:
  
  – Он что-нибудь рассказывал о своих делах в городе или в другом месте?
  
  – Нет, майн герр, не рассказывал. Мы беседовали совсем недолго.
  
  – Он был один.
  
  – По-моему, нет. Ушел он с другим мужчиной, не таким высоким и крепким. Но того, второго, я плохо видел. Извините, майн герр, не приглядывался.
  
  – Вы просто молодец! – похвалил Янссен и сказал Колю: – Наверное, во дворе мы видели его сообщника. Невысокого, в темном костюме.
  
  – Наверное, – кивнул Коль. – Одного из сидевших в «Летнем саду». А тому, высокому, сколько лет?
  
  – Под сорок. Как и мне.
  
  – Его вы хорошо разглядели?
  
  – О да, майн герр. Он же сидел там, где сейчас сидите вы. Я могу подробно его описать.
  
  «Хвала небесам, хоть кто-то слепотой не заразился!» – подумал Коль и оглядел площадь, высматривая человека, которого видел час назад.
  
  Он повел хромого ветерана через дорогу, жестом останавливая машины.
  
  – Майн герр! – обратился Коль к художнику, сидевшему у дешевой тележки, на которой выставлял свои работы.
  
  Уличный художник оторвался от работы над цветочным натюрмортом, отложил кисть и, увидев удостоверение Коля, испуганно вскочил:
  
  – Инспектор, я много раз запрашивал разрешение, но…
  
  – Вы рисуете только красками или и карандашом тоже? – резко спросил Коль.
  
  – Я…
  
  – Карандашом рисуете?
  
  – Да, майн герр. Я часто делаю наброски карандашом, а после…
  
  – Отлично! У меня для вас задание.
  
  Коль усадил хромого капрала на хлипкий брезентовый стульчик и сунул художнику блокнот.
  
  – Хотите, чтобы я нарисовал портрет этого человека? – спросил художник удивленно, но с готовностью.
  
  – Нет, хочу, чтобы вы нарисовали портрет человека, которого этот мужчина опишет.
  Глава 15
  
  Такси промчалось мимо большого отеля, на котором развевались черно-бело-красные нацистские знамена.
  
  – А это «Метрополь», – пояснил водитель. – Знаете, кто сейчас там живет? Лилиан Харви, великая актриса и певица! Я сам ее видел. Вы ведь любите мюзиклы?
  
  – Она прелесть, – отозвался Пол, не представляя, кто эта Лилиан.
  
  – Сейчас она снимается в Бабельсберге для киностудии «УФА». С удовольствием подвез бы Лилиан, но у нее, конечно, лимузин.
  
  Пол равнодушно посмотрел на шикарный отель – такой в самый раз для кинозвезды. Потом «опель» свернул на север, и, квартал за кварталом, пейзаж начал портиться.
  
  – Вот, мне сюда, – пять минут спустя сказал Пол водителю.
  
  Тот высадил его у обочины. Понимая теперь, сколь опасны таксисты, Пол выждал, пока «опель» не скроется, прошел два квартала до Драгонерштрассе, потом до «Арийского кафе».
  
  Искать Отто Веббера не пришлось: тот сидел за столиком в первом зале и спорил с мужчиной в грязном голубом костюме и шляпе канотье. Завидев Пола, Веббер просиял и быстро распрощался с собеседником.
  
  – Мистер Джон Диллинджер! Иди, иди сюда! Как дела, дружище? – Веббер порывисто обнял Пола.
  
  Они уселись за столик, и, едва Пол расстегнул пиджак, появилась Лизель, красивая молодая официантка, обслуживавшая их раньше.
  
  – Ах, ты вернулся, – заворковала она и сильно стиснула Полу плечо. – Не смог без меня, не вытерпел. Я знала! Ну, что закажешь сегодня?
  
  – Мне пшоррский эль, ему берлинский лагер.
  
  Лизель легонько погладила Пола по затылку и удалилась.
  
  Веббер проводил Лизель взглядом:
  
  – Ну вот, завел ты себе зазнобу. Зачем же на самом деле явился? Ради прелестей Лизель? Или снова поколотил коричневорубашечников и просишь помощи?
  
  – Просто думал, мы с вами наконец делами займемся.
  
  – Твои слова как Моцарт для моих ушей. Я всегда знал, что ты парень не промах.
  
  Пиво Лизель принесла быстро. Пол отметил, что их она обслужила в обход двух клиентов, которые сделали заказ раньше.
  
  – Мне нужно работать! – посетовала она, наморщив лоб. – А то посидела бы с вами, ты угостил бы меня шнапсом…
  
  Девушка удалилась, бурля от негодования.
  
  – Спасибо за пиво! – чокнулся Веббер с Полом и кивнул на мужчину в голубом костюме, который отошел к стойке. – Проблемы у меня тут – ты не поверишь! На прошлогоднем Берлинском автосалоне Гитлер представил новую машину. Лучше «ауди», дешевле «ДКВ». Ее назовут «фольксваген», машина для народа. Платишь за нее в рассрочку, потом забираешь. Задумка неплохая. Автопроизводитель пользуется деньгами, а если не расплатишься, заберет машину себе. Разве не здорово?
  
  Шуман кивнул.
  
  – Я тут тысячу шин раздобыл, – признался Отто.
  
  – «Раздобыл»?
  
  Веббер пожал плечами:
  
  – И вот узнаю, что клятые инженеры изменили размер колес у той сраной машинки. Мой товар теперь не нужен.
  
  – Много потеряли?
  
  Веббер уставился на пивную пену и ответил:
  
  – Ну, деньги я не потерял. Но и заработать не смогу, а это так же досадно. Машины – единственное, что еще умеют делать у нас. Коротышка и дороги восстановил. У нас тут шутка есть: «В Германии можно путешествовать с комфортом, на высокой скорости. Только зачем путешествовать? Куда ни поедешь, везде рожи национал-социалистов».
  
  Веббер оглушительно захохотал.
  
  Лизель выжидающе смотрела на Пола через зал. Что ей угодно? Еще один заказ на пиво? Покувыркаться на сене? Предложение руки и сердца? Пол повернулся к Вебберу.
  
  – Отто, признаюсь, вы были правы. Я не просто спортивный журналист.
  
  – Если ты вообще журналист.
  
  – У меня есть предложение.
  
  – Чудесно, чудесно. Давай поговорим на четыре глаза. Ты ведь понимаешь, о чем я? Наедине поговорим? Есть место надежнее этого, а мне нужно кое-что доставить.
  
  Они допили пиво, Пол оставил на столе чаевые. Веббер взял с собой полотняную хозяйственную сумку с напечатанной сбоку надписью: «КДВ – лучший магазин на свете». Из бара они с Полом выскользнули, не простившись с Лизель.
  
  – Нам сюда.
  
  Выйдя наружу, свернули на север, прочь от центра, от магазинов, от шикарного отеля «Метрополь» и попали в район, терявший привлекательность с каждым шагом.
  
  Здесь хватало и ночных клубов, и кабаре, но все оказались заколочены.
  
  – Ты только посмотри! Мой старый район исчез без следа. Слушай, мистер Джон Диллинджер, меня в Берлине знали все. В детективах пишут, что у вас в Америке банды, а у нас тут были Ringvereine.
  
  Такого слова Пол не знал, буквально оно означало «общества кольца», а из объяснения Веббера получалось «банды кольца».
  
  – Много их было, очень-очень влиятельных, – продолжал Веббер. – Моя называлась «Ковбои», в честь вашего Дикого Запада. – «Ковбои» Веббер произнес по-английски. – Одно время я был президентом. Да, президентом. Ты удивлен? Мы главарей на выборах избирали.
  
  – Прямо демократия.
  
  – Не забывай, что тогда у нас была республика, – посерьезнел Веббер. – С правительством, с президентом Гинденбургом. Банды наши славились прекрасной организацией. Мы вообще славились. Мы владели зданиями и ресторанами, мы устраивали светские приемы. Даже маскарады! Приглашали политиков, руководство полиции. Мы пользовались уважением, даром что преступники. Ну и конечно, гордились аферами, которые проворачивали. Самыми удачными из своих афер я однажды перед тобой похвалюсь. Не знаю, как ваши бандиты, мистер Джон Диллинджер, – Аль-Капоне, например, или Голландец Шульц, – а наши выросли в боксерских клубах. Работяги после смены ходили боксировать и объединялись в банды. После войны у нас несколько лет не утихали волнения и мятежи. Борьба с коммунистами. Безумие. Потом жуткая инфляция… Дешевле было сжигать банкноты и греться, чем покупать на них дрова. За один ваш доллар давали миллиарды марок. Страшные были времена, страшные. У нас говорят: «В пустом кармане хозяйничает дьявол» – а карманы пустовали у каждого. Потому Коротышка и пришел к власти. Потому я и добился успеха. Жизнь превратилась в бартер и в черный рынок. Я процветал в такой атмосфере.
  
  – Представляю, – отозвался Пол, потом кивнул на кабаре с заколоченным входом. – А нацисты навели порядок.
  
  – Можно и так сказать. Зависит от того, что считать порядком. У Коротышки не все дома. Он не курит, не пьет, не ходит ни по девочкам, ни по мальчикам. Видел, как он на митингах прикрывает шляпой пах? У нас говорят, он защищает последних немецких безработных! – Веббер расхохотался. – Только это не шутка. Благодаря ему заключенные захватили тюрьмы.
  
  Некоторое время они шли молча, потом Веббер остановился и показал на ветхое здание:
  
  – Нам сюда, дружище, взгляни на название.
  
  «Техасский клуб» – по-английски вещала поблекшая вывеска.
  
  – Тут был наш штаб. Ну, штаб «Ковбоев», про которых я рассказывал. В ту пору тут было куда уютнее. Смотри под ноги, мистер Джон Диллинджер! Порой под дверью алкаши отсыпаются. Ах, я ведь уже сокрушался о переменах?
  
  Веббер доставил таинственную сумку бармену и забрал конверт.
  
  Насквозь прокуренный зал пропах чесноком и помоями. На полу валялись сигары и сигареты, выкуренные до крошечных пеньков.
  
  – Тут пей только пиво, – предупредил Веббер. – Его они не разбавляют: из пивоварни бочонки привозят запечатанными. А остальное… Шнапс мешают с этилом и пищевыми экстрактами. Вино… Ах, лучше не спрашивай! А еда…
  
  Он кивнул на вилки, ложки и ножи, цепью прикрепленные к стене у каждого столика. Парень в грязной одежде обходил столики и споласкивал использованные в жирном ведре.
  
  – Лучше уйти голодным, – заметил Веббер, – а то вообще не уйдешь.
  
  Они сделали заказы и сели за столик. Бармен принес пиво, буравя Пола мрачным взглядом. Прежде чем сделать глоток, Отто и Пол вытерли края стаканов. Веббер случайно посмотрел вниз, нахмурился и, подняв массивную ногу на колено, осмотрел брюки. Отвороты по низу штанины протерлись так, что нитки висели.
  
  – Ох, это же брюки из Англии. С Бонд-стрит! Ничего, мои девочки починят.
  
  – Девочки? У вас есть дочери?
  
  – Не исключено. И сыновья тоже. Точно не знаю. Говорил я о женщинах, с которыми живу.
  
  – О женщинах? Вы живете с несколькими сразу?
  
  – Конечно нет, – отозвался Веббер. – Я то в одной квартире, то в другой. Неделю тут, неделю там. Одна из моих женщин – повариха, одержимая Эскофье[27], другая гениально шьет, третья неподражаема в постели. Ах, они все бесценны, каждая по-своему.
  
  – А они…
  
  – Знают друг о друге? – Веббер пожал плечами. – Может, да, может, нет. Я им не говорил. – Он подался вперед. – Ну, мистер Джон Диллинджер, чем могу быть полезен?
  
  – Отто, хочу кое-что вам рассказать. Вы вправе встать и уйти, и в таком случае я вас пойму. Или же вы останетесь и выслушаете до конца. Если останетесь и если поможете мне, то очень неплохо заработаете.
  
  – Я заинтригован, продолжай.
  
  – В Берлине у меня есть партнер. Его информатор только что собрал сведения о вас.
  
  – Обо мне? Я польщен!
  
  Судя по тону Веббера, так оно и было.
  
  – Вы родились в Берлине в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, в двенадцать лет перебрались в Кёльн, но через три года вернулись, потому что вас исключили из школы.
  
  – Я сам ушел, – недовольно поправил Веббер. – Ту историю часто искажают.
  
  – Исключили вас за кражу продуктов с кухни и за любовную связь с уборщицей.
  
  – Это она соблазнила меня, а еще…
  
  – За плечами у вас семь арестов и в общей сложности тринадцать месяцев в Моабите.
  
  Веббер лучезарно улыбнулся и воскликнул:
  
  – Столько арестов за такую короткую жизнь! Это лишь подтверждает: связи у меня что надо и где надо.
  
  – Англичане злятся на вас из-за прогорклого масла, которое вы продали их посольству год назад, – продолжал Пол. – Французы тоже злятся – из-за конины, которую вы продали под вином баранины. Они даже указание распространили: с вами больше не связываться.
  
  – Ах эти французы! – ухмыльнулся Веббер. – Так ты напоминаешь мне об этом, дабы удостовериться, что мне можно доверять, ибо я ловкий преступник, каковым себя считаю, а не тупой шпион национал-социалистов? Ты осторожничаешь. На что же тут обижаться?
  
  – Обидеть вас может то, что мой партнер поведал о вас кое-кому в Берлине и в нашем правительстве. Теперь, если угодно, можете уйти и больше не иметь со мной дела. Я расстроюсь, но пойму. А вот если вы решите помочь нам, а потом предадите, кое-кто вас разыщет. Последствия вам не понравятся. Понимаете, о чем я?
  
  Как говорил Реджи Морган, подкуп и угрозы – краеугольные камни доверия по-берлински.
  
  Отто Веббер вытер лоб, потупился и пробурчал:
  
  – Я спас тебе жизнь, а ты так ко мне относишься?
  
  Пол вздохнул. Во-первых, невероятный Отто Веббер ему понравился; во-вторых, он казался единственным, кто в силах выведать местонахождение Эрнста. Только выбора не было – информатор Моргана навел справки о Веббере и позаботился, чтобы он их не предал.
  
  – Что же, допьем пиво в тишине и пойдем каждый своей дорогой, – сказал Пол.
  
  Через минуту Веббер расплылся в улыбке:
  
  – Я не обижен, герр Шуман, хотя обидеться следовало.
  
  Пол захлопал глазами: своего имени он Вебберу не называл.
  
  – Видишь, я тоже в тебе сомневался. В «Арийском кафе», когда мы только встретились, ты прошел мимо меня, чтобы припудрить носик, как говорят мои девочки. Я вытащил у тебя паспорт и посмотрел. Вообще-то, национал-социалистом от тебя не пахло, но, сам говоришь, в нашем безумном городе осторожность не помешает, поэтому я навел справки о тебе. По данным моего информатора, с Вильгельмштрассе ты не связан. Кстати, как тебе мое мастерство? Ничего ведь не почувствовал, когда я паспорт у тебя вытащил?
  
  – Ничего, – печально улыбнулся Пол.
  
  – Думаю, у нас с тобой достаточно взаимоуважения, – ухмыльнулся Веббер, – чтобы говорить о делах. Продолжай, мистер Джон Диллинджер. Расскажи, что ты задумал.
  
  Пол отсчитал сто марок, полученных от Моргана, и передал Вебберу, который поднял брови.
  
  – Что желаешь купить?
  
  – Сведения.
  
  – Ах сведения! Ну-ну… Они могут стоить и сто марок, и намного дороже. О ком или о чем тебе нужны сведения?
  
  Пол заглянул в темные глаза сидящего напротив и сказал:
  
  – О Рейнхарде Эрнсте.
  
  Веббер склонил голову набок и выпятил нижнюю губу.
  
  – Ну вот головоломка и сложилась. Ты приехал участвовать в новом, интереснейшем виде олимпийской программы. В охоте на крупного зверя. Ты не прогадал, дружище.
  
  – Не прогадал? – спросил Пол.
  
  – Конечно нет. Полковник затеял большие перемены, и не во благо Германии. Он готовит нас к чему-то нечестивому. Коротышка – дурак, но окружает себя умниками, и Эрнст в числе умнейших его умников.
  
  Веббер закурил свою капустную сигару, Пол – «Честерфилд», на сей раз сломав лишь две спички, прежде чем загорелось пламя.
  
  Взор Веббера устремился вдаль.
  
  – Я служил кайзеру три года. Пока мы не капитулировали. Знаешь, я и подвиги совершал. Моя рота потеснила англичан на сто с лишним метров, потратив на это лишь два месяца. Потом нас даже медалями наградили. То есть наградили выживших. Кое-где в деревнях есть мемориальные доски с единственным словом: «Павшим», а в городах жалеют бронзу, чтобы написать имена всех погибших. – Веббер покачал головой. – У вас, янки, были пулеметы максим, у нас – машингеверы, такие же как максимы. Не помню, мы украли у вас конструкцию или вы у нас. А вот у англичан… да, у них были «виккерсы». С водяным охлаждением. Настоящая мясорубка, машина будь здоров… Нет, мы не хотим новой войны, что бы ни кричал Коротышка, войны не хочет никто. Это будет конец света. А полковник добивается именно этого.
  
  Веббер спрятал деньги в карман, затянулся фальшивой сигарой и спросил:
  
  – Какие сведения тебе нужны?
  
  – Его график на Вильгельмштрассе. Когда приезжает на службу, когда уезжает, какую машину водит, где паркуется, приедет ли на службу завтра, в понедельник или во вторник. Какими маршрутами ездит, в какие кафе заглядывает.
  
  – Дай срок, выяснить можно все. Яйцо!
  
  – Яйцо?
  
  – Деньги! – Веббер похлопал себя по карману. – Буду откровенен, мистер Джон Диллинджер. Речь не о том, чтобы продать трехдневную форель из затопленного рва под видом свежайшей из Хафеля. Ради твоего задания мне придется на время отвлечься от других дел. Неизбежны серьезные последствия, мне придется уйти на дно. Задание…
  
  – Отто, назовите сумму.
  
  – …очень опасное… Да и что деньги для вас, американцев? У вас есть Франклин Делано Рузвельт. У вас денег птицы не клюют.
  
  – Куры не клюют, – поправил Пол. – Назовите сумму.
  
  – Тысяча долларов.
  
  – Что?!
  
  – Долларов, не марок. Нам твердят, инфляция закончилась, но никто из переживших те времена не верит. В двадцать восьмом году литр бензина стоил пятьсот тысяч марок, а, к примеру…
  
  – Сумма огромная, – покачал головой Пол.
  
  – На самом деле нет, если я добуду сведения, а я точно добуду. Авансом прошу только половину.
  
  Пол показал на карман Веббера, где осели марки.
  
  – Вот ваш аванс.
  
  – Но…
  
  – Остальное получите, если и когда добудете сведения. И если они подтвердятся.
  
  – А накладные расходы?
  
  Пол передал ему еще сотню:
  
  – Вот.
  
  – Этого, конечно, мало, но я постараюсь уложиться. – Веббер пристально взглянул на Пола. – Мне очень любопытно.
  
  – Что именно?
  
  – Твоя история, мистер Джон Диллинджер.
  
  – Нет у меня никакой истории.
  
  – История всегда есть! Давай расскажи Отто свою историю. Мы теперь партнеры, значит ближе, чем любовники. Помни, Отто сразу видит, где правда, где ложь. Ты не подходишь для таких заданий, хотя, может, именно поэтому тебя отправили в наш чудесный город. Как ты приобщился к нашей благородной профессии?
  
  – Мой дед перебрался в Америку много лет назад, – ответил Пол после небольшой паузы. – Он участвовал во Франко-прусской войне и решил, что войн с него хватит. Открыл типографию.
  
  – Как его звали?
  
  – Вольфганг. Он говорил, что в жилах у него типографская краска, что его предки жили в Майнце и работали с Гутенбергом.
  
  – Дедушкины сказки, – понимающе кивнул Веббер. – Мой набивался в двоюродные братья к Бисмарку.
  
  – Типографию он открыл в Нижнем Вестсайде, в немецком квартале города. В тысяча девятьсот четвертом году случилась трагедия: более тысячи жителей квартала погибли на прогулочном пароходе «Генерал Слокам». Он шел по Ист-Ривер и загорелся.
  
  – Вот так трагедия!
  
  – Дед плыл на том теплоходе. Они с бабушкой уцелели, но дед спасал людей, сильно обгорел и больше не мог работать. Потом большая часть немецкой диаспоры перебралась в Йорквилл, на севере Манхэттена. Слишком грустно стало жить в Маленькой Германии. Дедушка болел, поток заказчиков таял, бизнес пошел на спад. Деда сменил мой отец. Вообще-то, он мечтал играть в бейсбол, а не работать в типографии. Вы же слышали про бейсбол?
  
  – Ну конечно!
  
  – Только выбора не оставалось. Папе следовало содержать маму, меня с братом и сестрой, а теперь еще и своих родителей. Но он, по его собственным словам, не подвел семью и исполнил долг. Он перебрался в Бруклин и расширил бизнес, добавив печатные услуги на английском языке. Типография стала доходной. Когда началась война, моего брата в армию не взяли, и, пока я воевал во Франции, он работал в типографии с отцом. Потом вернулся я, и вместе мы сделали нашу типографию прекрасной. – Пол засмеялся. – Не знаю, в курсе ли вы, но у нас был сухой закон. Может, слышали…
  
  – Ну конечно! Я же детективы читаю. Спиртное запрещено законом! Безумие!
  
  – Папина типография стояла прямо на реке. У нас был док и большой склад для готовой продукции. Местная банда решила использовать док для хранения виски, который ввозили через бухту. Отец воспротивился. Однажды его навестила пара головорезов. Они избили моего брата, но отец не уступал. Тогда они сунули ему руки в большой печатный станок.
  
  – Нет, дружище, нет!
  
  – Они его здорово покалечили, – продолжал Пол. – Через несколько дней отец умер, а еще через неделю мама и брат продали типографию бандитам за сто долларов.
  
  – Ты остался без работы и пошел по скользкой дорожке? – подсказал Веббер, кивнув.
  
  – Не совсем, – тихо отозвался Пол. – Я пошел в полицию. Там не пожелали разыскивать этих убийц. Вы меня понимаете?
  
  – Понимаю ли я, что существует продажная полиция? – хохотнул Веббер.
  
  – Тогда я взял свой армейский кольт и выяснил, кто убийцы. Я неделю ходил за ними по пятам и узнал о них все. Я убрал их.
  
  – Убрал?
  
  Пол сообразил, что перевел слово буквально, а в немецком точного соответствия нет.
  
  – У нас говорят «убрал». Я вогнал по пуле им в затылки.
  
  – А, ясно, – прошептал Веббер, перестав улыбаться. – У нас говорят «замочил».
  
  – Ясно. Еще я выяснил, на кого они работали. Вычислил бутлегера, приказавшего пытать моего отца. Его я тоже убрал.
  
  Веббер притих. Пол вдруг понял, что прежде никому об этом не рассказывал.
  
  – Так ты вернул себе типографию?
  
  – Нет, – ответил Пол, – после налета федералов ее конфисковало правительство. Я спрятался на Адской кухне в Манхэттене и приготовился умереть.
  
  – Умереть?
  
  – Я же убил главаря банды, большую шишку. Я понимал, что его сообщники или кто-то другой разыщут меня. Следы я замел как следует, полиция бы меня не нашла. Но бандиты-то знали, что главаря убил я. Подставлять под удар семью я не хотел – мой брат к тому времени открыл собственную типографию, – поэтому я не влился в семейный бизнес, а устроился в спортклуб – спарринговал и убирался в обмен на проживание.
  
  – Ты ждал смерти… Не могу не заметить, мистер Джон Диллинджер, что ты жив-живехонек. Как же так вышло?
  
  – Другие ребята…
  
  – Главари других банд.
  
  – …узнали о случившемся. Им не нравился убитый, не нравился его стиль – что он пытал моего отца и убивал полицейских. Они считали, что преступники должны вести себя профессионально. По-джентльменски.
  
  – Как я. – Веббер ударил себя кулаком в грудь.
  
  – Им рассказали, как я убрал того гангстера и его людей. Сработал я чисто, свидетелей не оставил. Невинных не тронул. Меня попросили сделать то же самое с другим плохим парнем. Я отказывался, пока не узнал о его зверствах. Он убил свидетеля вместе с семьей, двоих детей не пощадил. Я согласился. Убрал его. Мне хорошо заплатили. Тогда я снова убил. Деньги за такие заказы я откладывал и купил небольшой спортклуб. Я собирался завязать, но… Вы знаете, что значит попасть в колею?
  
  – Конечно знаю.
  
  – Эта колея годами была моей жизнью… – Пол замолчал. – Вот вам моя история. Чистая правда, ни слова лжи.
  
  – Тебя это беспокоит? – наконец спросил Веббер. – То, что ты зарабатываешь на жизнь таким образом?
  
  – Думаю, это должно беспокоить сильнее, – ответил Пол после небольшой паузы. – Я больше мучился, когда в войну убирал ваших солдат. В Нью-Йорке я убираю только других киллеров. Плохих ребят. Тех, кто творит то же, что сотворили с моим отцом. – Пол засмеялся. – Я исправляю ошибки Господни.
  
  – Мне это нравится, мистер Джон Диллинджер, – кивнул Веббер. – Ошибок Господних у нас тут немало.
  
  Веббер допил свое пиво и произнес:
  
  – Сегодня суббота, не лучшее время, чтобы добывать сведения. Встретимся завтра утром у Тиргартена. В конце Штерн-аллее есть озерцо. Давай к югу от него. В какое время тебе удобно?
  
  – Пораньше, в восемь например.
  
  – Замечательно, – хмуро отозвался Веббер. – Рановато, но я успею.
  
  – Мне нужно еще кое-что, – сказал Пол.
  
  – Что? Виски? Табак? Могу даже кокаин найти. В городе его почти не осталось, но я…
  
  – Не для меня. Нужен подарок даме.
  
  Веббер расплылся в улыбке:
  
  – Ай да мистер Джон Диллинджер, ай да молодец! В Берлине без году неделя, а уже внял голосу сердца. Ну или другой части тела. Твоей подруге понравится красивый пояс с чулками в тон? Все французское, разумеется. А красно-черное бюстье? Или она скромница? Тогда кашемировый свитер. Или бельгийский шоколад. Или кружево. Духи никогда не помешают. Для тебя, дружище, разумеется, по особой цене.
  Глава 16
  
  Столько забот!
  
  Десятки разных дел могли занимать мысли крупного потеющего мужчины, который в этот субботний вечер сидел в просторном, под стать ему самому, кабинете в Министерстве авиации. Недавно построенное здание площадью четыреста квадратных футов по адресу Вильгельмштрассе, 81–85, было больше рейхсканцелярии и апартаментов Гитлера, вместе взятых.
  
  Герман Геринг мог, к примеру, вернуться к работе по созданию огромной промышленной империи, которую он замыслил и назвать решил, конечно, в свою честь. Он мог составлять циркуляр сельским жандармериям, напоминая, что написанный им закон о защите животных надлежит неукоснительно соблюдать и любой уличенный в псовой охоте на лис будет строго наказан.
  
  Геринг мог – разве не важное дело? – планировать прием в честь Олимпиады, для которого на территории министерства он строил собственную Олимпийскую деревню. Геринг заглянул в планы Геббельса и решил перещеголять его на десятки тысяч марок. Мог он – дело не менее важное – думать о том, что наденет на прием. Он мог даже обсудить с адъютантами свою миссию в Третьем рейхе – создание лучших военно-воздушных сил в мире.
  
  Но сорокатрехлетний Герман Геринг обратил все мысли к вдовствующей пенсионерке в два раза старше себя, которая жила в домишке неподалеку от Гамбурга.
  
  Разумеется, человек, среди должностей которого значились министр без портфеля, уполномоченный по авиации, премьер-министр Пруссии, рейхсминистр авиации и имперский лесничий, не занимался фрау Руби Кляйнфельдт сам. Дюжина его приспешников и гестаповцы шныряли по Вильгельмштрассе и по Гамбургу, копались в записях, опрашивали людей.
  
  Сам Геринг сейчас смотрел из окна своего огромного кабинета и уплетал спагетти – любимое блюдо Гитлера. Накануне Геринг наблюдал, как тот ковыряется в тарелке. Оставленная фюрером еда разбудила желание, уступив которому Геринг сегодня проглотил три большие порции.
  
  «Что мы о тебе узнаем?» – безмолвно спрашивал Геринг старуху, не подозревавшую, что о ней активно наводят справки. Затея вопиюще несвоевременная: не решено столько важных проблем. Однако Геринг считал ее первоочередной, ибо она могла погубить Рейнхарда Эрнста.
  
  Солдатчина была сутью Германа Геринга, который частенько вспоминал счастливые военные дни: на белоснежном биплане «Фоккер Д-7» он летал над Францией и Бельгией, обстреливая пилотов Антанты, которым хватило глупости оказаться в небе неподалеку. По официальным данным, двадцать два поплатились жизнью за свою беспечность, хотя Геринг твердо верил, что убил больше. Сейчас он превратился в слона, которому не влезть в кабину самолета, в человека, жизнь которого состояла из еды, обезболивающих, денег, искусства, власти. Но если бы Геринга спросили, в чем его суть, он ответил бы: «Я солдат».
  
  Солдат этот знал, как лучше вернуть Германии военное величие – нужно продемонстрировать силу. Не договариваться, не ходить вокруг да около, аки юнец, мечтающий шмыгнуть в кусты и покурить отцовскую трубку, – полковник Рейнхард Эрнст вел себя именно так.
  
  Этот человек работал по-женски. Даже гомик Рём, лидер штурмовиков, убитый Герингом и Гитлером во время путча два года назад, казался бульдогом в сравнении с Эрнстом. Тайные, через контрагентов, сделки с Круппом, судорожное перебрасывание средств с верфи на верфь, приказ «армии» в ее нынешнем состоянии тренироваться на деревянном оружии и мелкими группами, чтобы не привлечь внимания, и так далее в том же жеманном репертуаре.
  
  В чем причина такой нерешительности? По мнению Геринга, верность полковника идеалам национал-социализма вызывала много вопросов. Ни фюрер, ни Геринг не отличались наивностью и понимали: их поддерживают далеко не все. Ружьями и кулаками можно завоевать голоса, но отнюдь не сердца. В сердцах многих немцев не было преданности национал-социализму. Эрнст вполне мог вставлять свои прусские палки в колеса Гитлеру и Герингу, дабы лишить их средства, в котором оба отчаянно нуждались, – сильной армии. Очень вероятно, что Эрнст надеялся сместить обоих правителей и взойти на трон.
  
  Вкрадчивый голос, осмотрительность, хорошие манеры, два Железных креста, черт бы их драл, и другие награды сделали Эрнста нынешним фаворитом Волка. Герингу нравилось прозвище, которое Гитлеру дали женщины: казалось, оно сближает его с фюрером. Впрочем, произносил его Геринг лишь мысленно.
  
  А как вчера Эрнст накинулся на Геринга из-за показа истребителя «Ме-109» на Олимпиаде! Разъяренный министр авиации полночи глаз не сомкнул, вновь и вновь представляя, как Волк устремляет на Эрнста голубые глаза и соглашается с ним!
  
  В очередном припадке ярости Геринг швырнул тарелку со спагетти на пол, и она разбилась.
  
  Ординарец, ветеран войны, вбежал в кабинет, хромая на покалеченную ногу:
  
  – Майн герр?
  
  – Убери это!
  
  – Сейчас принесу ведро…
  
  – Я не сказал «вымой пол». Просто собери спагетти и осколки. Пол вечером вымоют.
  
  Тучный Геринг взглянул на свою рубашку, увидел пятна от томатного соуса и разозлился еще сильнее.
  
  – Мне нужна чистая сорочка! – рявкнул он. – Тарелки слишком маленькие для нормальных порций. Вели повару найти побольше. У фюрера есть бело-зеленый мейсенский сервиз. Хочу тарелки, как у него.
  
  – Так точно, майн герр!
  
  Ординарец наклонился, чтобы убрать осколки, но Геринг крикнул:
  
  – Нет, сперва рубашку!
  
  – Так точно, герр министр авиации.
  
  Ординарец поспешил прочь и через минуту принес темно-зеленую рубашку на плечиках.
  
  – Не эту! В прошлом месяце, когда ты дал ее мне, я сказал, что похож в ней на Муссолини.
  
  – Майн герр, та была черная. Ее я выбросил. А эта зеленая.
  
  – Я хочу белую. Принеси мне белую рубашку. Шелковую!
  
  Ординарец мигом исполнил приказ, на этот раз без ошибок.
  
  Минуту спустя в кабинет вошел старший помощник Геринга.
  
  Министр авиации отложил рубашку в сторону. Он стеснялся лишнего веса и ни за что не стал бы переодеваться при подчиненных. Геринг вспомнил подтянутого Эрнста и снова разозлился.
  
  Пока ординарец собирал осколки, помощник сообщил:
  
  – Герр министр авиации, у нас хорошие новости.
  
  – Что?
  
  – Наши гамбургские агенты разыскали письма о фрау Кляйнфельдт. В них предполагается, что она еврейка.
  
  – Предполагается?
  
  – Они доказывают этот факт, герр министр. Доказывают.
  
  – Чистокровная еврейка?
  
  – Нет, наполовину, но с материнской стороны. Так что факт неоспорим.
  
  По Нюрнбергским расовым законам, принятым год назад, евреи лишались немецкого гражданства и становились субъектами. Законы запрещали браки между евреями и арийцами, а также определяли, кто из имеющих предков-метисов считается евреем. У фрау Кляйнфельдт одни дед с бабкой – евреи, другие нет, значит она полукровка.
  
  Весть была не столь изобличительна, как надеялся Геринг, но очень радовала, ведь внуком фрау Кляйнфельдт приходился профессор Людвиг Кейтель, партнер Эрнста по Вальдхаймскому исследованию, сути которого Геринг до сих пор не понял. Впрочем, изобличающих фактов хватало: Эрнст сотрудничал с человеком еврейского происхождения, пользовался трудами еврейского врача-психиатра Фрейда. Что возмутительнее всего, Эрнст скрывал исследование от двух важнейших персон Германии – от Волка и от него, Геринга.
  
  Геринга удивило, что Эрнст его недооценивал. Полковник решил, что министр авиации не контролирует таксофоны в кафе неподалеку от Вильгельмштрассе. Неужели уполномоченному невдомек: в эпоху параноиков эти таксофоны – самые «хлебные»? Геринг получил стенограмму утреннего разговора Эрнста с профессором Кейтелем, в котором полковник просил о срочной встрече.
  
  Не важно, что случилось на той встрече. Важно, что Геринг узнал имя уважаемого профессора и выяснил, что в жилах у того жидовская кровь. Каковы будут последствия? Последствия во много зависели от желания Геринга. Кейтеля, полуеврейского интеллигентишку, отправят в Ораниенбург, в этом сомнений нет. А Эрнст? Геринг решил, что полковника лучше оставить на виду. С высоких правительственных должностей его сместят и переведут на какую-нибудь мелкую работу. Да, к следующей неделе Эрнст будет счастлив бегать за министром обороны фон Бломбергом и носить ему портфель.
  
  Полный энтузиазма, Геринг проглотил еще несколько обезболивающих, велел принести новую порцию спагетти и наградил себя за успешно сплетенные козни, подумав об олимпийском приеме. Кем он нарядится? Немецким охотником? Арабским шейхом? Робин Гудом с луком и колчаном стрел за спиной?
  
  Ах, решить порой так непросто!
  
  Реджи Морган сильно беспокоился:
  
  – Я не имею права разрешить взятку в тысячу долларов. Господи Иисусе, тысяча долларов!
  
  Они шли по Тиргартену мимо штурмовика, который стоял на импровизированной трибуне и хриплым голосом наставлял небольшую группу людей. Кому-то из них явно хотелось оказаться в другом месте, кто-то смотрел на оратора с презрением, а кто-то завороженно. Полу вспомнился Хайнслер с парохода.
  
  «Я люблю фюрера. Я готов на все ради него и ради его партии…»
  
  – Угроза-то сработала? – спросил Морган.
  
  – О да. Думаю, он зауважал меня еще сильнее.
  
  – А он действительно в силах раздобыть полезную информацию?
  
  – Если кто-то в силах, так это он. Я таких людей знаю. Поразительно, сколь изобретательными они становятся, если помахать перед ними купюрой.
  
  – Тогда попробуем раздобыть купюры.
  
  Они вышли из парка, повернули на юг к Бранденбургским воротам и через несколько кварталов увидели богато украшенный дворец, который, когда его отремонтируют после пожара, станет посольством США.
  
  – Ты только посмотри! – воскликнул Морган. – Величественное зрелище. Ну или будет таковым.
  
  Официально здание еще не стало посольством США, но на фасаде развевался американский флаг. При виде его Полу стало легче и спокойнее.
  
  Вспомнились мальчишки из гитлерюгенда в Олимпийской деревне.
  
  «Ну а черный… черный изогнутый крест… Его называют свастикой… Вы наверняка знаете…»
  
  Морган свернул в проулок, потом в другой и, оглянувшись, отпер дверь. Они с Полом вошли в тихое, темное здание и коридорами прошагали к небольшой двери у кухни. Дверь вела в скудно обставленную комнату, где, помимо нескольких стульев, стоял радиоприемник. Такого большого Пол в жизни не видывал. Морган включил его, лампочки разогрелись, приемник загудел.
  
  – Нацисты прослушивают все зарубежные коротковолновые радиостанции, – предупредил Морган, – поэтому вещать будем через радиореле в Амстердаме и Лондоне, а оттуда нас по телефонной линии перенаправят в Штаты. Частоту нацистам быстро не вычислить, – продолжал он, надевая наушники. – Но предположим, что им повезло, они нас слушают. Что бы ты ни говорил, держи это в памяти.
  
  – Конечно.
  
  – Придется спешить. Ты готов?
  
  Кивнув, Пол взял наушники, которые протянул Морган, и воткнул толстый штепсель в розетку. На передней панели радиоприемника загорелась зеленая лампочка. Морган подошел к окну, оглядел проулок и опустил штору.
  
  Он поднес микрофон к губам и нажал кнопку на корпусе:
  
  – Запрашиваю трансатлантическое соединение с нашим южным другом.
  
  Морган повторил просьбу, отпустил кнопку включения передатчика и пояснил Полу:
  
  – Южный друг – это Бык Гордон, он же в Вашингтоне. Северный друг – это сенатор.
  
  – Вас понял, – ответил молодой голос, и Пол узнал Эйвери. – Секунду, пожалуйста, направляю ваш вызов.
  
  – Привет! – сказал Пол.
  
  – И тебе привет, – отозвался Эйвери. – Как дела?
  
  – Лучше некуда! Рад слышать твой голос. – Полу не верилось, что он попрощался с молодым лейтенантом только вчера. Казалось, прошли месяцы. – Как твоя вторая половина?
  
  – На рожон не лезет.
  
  – Верится с трудом, – отозвался Пол, гадая, язвит ли Маниелли при голландских солдатах так, как делал в Америке.
  
  – Эй, ты здесь из репродуктора говоришь, – раздраженно предупредил Маниелли. – Просто чтобы ты знал.
  
  Пол засмеялся, потом повисла тишина с треском помех.
  
  – Сколько сейчас времени в Вашингтоне? – спросил Пол Моргана.
  
  – Около полудня.
  
  – Сегодня суббота. Где Гордон?
  
  – Это не наша забота. Его разыщут.
  
  В наушниках послышался женский голос:
  
  – Секунду, пожалуйста. Направляю ваш вызов.
  
  Секунду спустя Пол впрямь услышал телефонный звонок, потом другой женский голос проговорил:
  
  – Алло?
  
  – Пригласите супруга, пожалуйста, – попросил Морган. – Извините за беспокойство.
  
  – Подождите, – сказала женщина, словно понимала: кто звонит, спрашивать нельзя.
  
  Вскоре раздался голос Гордона:
  
  – Алло!
  
  – Сэр, это мы, – пояснил Морган.
  
  – Продолжайте!
  
  – Планы немного изменились. За сведениями пришлось обратиться к местному жителю.
  
  – Кто это? – спросил Гордон после небольшой паузы. – В общих чертах?
  
  По сигналу Моргана ответил Пол:
  
  – Он знает человека, который поможет нам подобраться к клиенту.
  
  Морган кивнул, одобряя выбор слов, и добавил:
  
  – У моего поставщика кончился товар.
  
  – А этот человек работает на другую компанию? – поинтересовался коммандер.
  
  – Нет, он работает на себя.
  
  – Иные варианты у нас есть?
  
  – Только сидеть, ждать и надеяться на лучшее, – ответил Морган.
  
  – Вы ему доверяете?
  
  – Да, – почти сразу ответил Пол, – он такой же, как мы.
  
  – Как мы?
  
  – Как я, – уточнил Пол. – Он мой коллега. Мы с ним… хм… достигли определенного уровня доверия.
  
  – Речь зашла о деньгах?
  
  – Поэтому мы и звоним, – ответил Морган. – Он хочет много и немедленно.
  
  – Что значит много?
  
  – Тысячу. Вашими деньгами.
  
  – Тут может возникнуть проблема, – помолчав, сказал Морган.
  
  – У нас нет выбора, – заявил Пол. – Вы должны это устроить.
  
  – Мы можем пораньше вернуть тебя из командировки.
  
  – Нет, вы так не поступите! – категорично сказал Пол.
  
  Шелест в трубке мог быть волной помех, а мог – вздохом Быка Гордона.
  
  – Немного терпения. Свяжусь с вами при первой же возможности.
  
  – Так что мы получим за мои деньги?
  
  – Подробностей не знаю, – ответил Бык Гордон Сайрусу Адаму Клейборну, которому позвонил в Нью-Йорк. – Они не сообщили. Сами понимаете, боятся прослушки. Но похоже, нацисты перекрыли доступ к информации, нужной Шуману для поисков Эрнста. Я так думаю.
  
  Клейборн закряхтел.
  
  Гордон чувствовал себя на диво непринужденно, с учетом того, что разговаривал с четвертым или пятым богатейшим человеком страны. Прежде Клейборн занимал второе место, но из-за краха фондового рынка сдал несколько позиций. Казалось бы, у Гордона с Клейборном ничего общего, но их объединяли военное происхождение и патриотизм. Эти важные черты компенсировали разницу в уровне доходов и в статусе.
  
  – Тысячу? Наличными?
  
  – Да, сэр.
  
  – Мне этот Шуман нравится. Та фраза про перевыборы попала точно в цель. Рузвельт дрожит как осиновый лист. – Клейборн усмехнулся. – Я тогда подумал, что сенатор обделается!
  
  – Я тоже.
  
  – Ладно, деньги я предоставлю.
  
  – Спасибо, сэр.
  
  Клейборн предугадал следующий вопрос Гордона.
  
  – В столице гансов поздний вечер субботы, а деньги нужны немедленно?
  
  – Да, сэр.
  
  – Не вешай трубку.
  
  Прошло целых три минуты, прежде чем голос магната послышался снова.
  
  – Пусть обратятся к клерку в обычном месте. Морган его знает. Это «Маритайм бэнк оф Америкас» в доме номер сорок восемь по Уддер-ден-Линден, или как называется этот бульвар. Никак не могу запомнить.
  
  – Унтер-ден-Линден. Переводится «под липами».
  
  – Вот и отлично. Охранник передаст и сверточек.
  
  – Спасибо, сэр.
  
  – Бык!
  
  – Да, сэр?
  
  – В стране у нас маловато героев. Хочу, чтобы тот парень вернулся домой целым и невредимым. С учетом имеющихся ресурсов… – (Подобные Клейборну никогда не скажут «с моими деньгами».) – С учетом имеющихся ресурсов, – повторил бизнесмен, – что можно сделать, чтобы повысить его шансы?
  
  Гордон задумался. В голову пришло только одно.
  
  – Молиться, – проговорил он, положил трубку, но через секунду взял ее снова.
  Глава 17
  
  Инспектор Вилли Коль сидел за своим рабочим столом в унылом «Алексе», пытаясь постичь непостижимое, – играл в игру, особо популярную во всех отделах полиции.
  
  Человека любопытного, Коля всегда интересовало, как, например, смешав простой уголь, селитру и серу, получают порох; как работают подводные лодки; почему птицы садятся на определенные части телеграфных проводов; каким образом на митингах бойкие нацисты превращают рассудительных граждан в безумцев.
  
  Сейчас Коль размышлял о том, что за человек способен лишить жизни другого. С какой целью?
  
  И конечно, кто этот человек? «Кто ты?» – вслух шептал Коль, вглядываясь в рисунок уличного художника с площади Ноября 1923 года. Янссен отправился вниз, чтобы распечатать портрет, как распечатали фотографию убитого. По мнению Коля, рисунок удался. Кое-где остались подтирки неудачных штрихов, однако лицо получилось выразительное: квадратная челюсть, волнистые волосы, шрам на подбородке, пластырь на щеке.
  
  «Кто же ты?» – прошептал Коль.
  
  Факты Вилли Коль знал: и рост, комплекцию, и возраст того мужчины, и цвет его волос, и вероятную национальность, и даже потенциальный город проживания. Впрочем, за годы службы инспектор понял: чтобы разыскать некоторых преступников, одних фактов мало. Чтобы по-настоящему понять их, необходимо большее – интуиция и проницательность. Ни того ни другого Колю не занимать. Порой он делал выводы и заключения, которыми пугал даже самого себя. Но сейчас интуиция молчала. С этим делом было что-то не так.
  
  Коль сидел в кресле, просматривал свои записи, посасывал горячую трубку (одним из преимуществ службы в отверженной крипо было то, что ненависть Гитлера к курению не проникала сюда, за эти грешные стены). Инспектор выпустил дым к потолку и вздохнул.
  
  Результаты предыдущих запросов откровенно разочаровали. Лаборант не обнаружил отпечатков пальцев на путеводителе по Олимпийской деревне, который им попался на месте потасовки со штурмовиками, а дактилоскопист (Коль с досадой отметил, что дактилоскопист работал только один) не нашел соответствий отпечаткам пальцев из Дрезденского проулка. От коронера вестей не поступало. Черт подери, сколько времени нужно, чтобы вскрыть труп и сделать анализ крови?
  
  За день в крипо поступили десятки сообщений о пропавших, но ни один из них не соответствовал описанию стопроцентного сына, потенциального отца, мужа, любовника…
  
  Из предместий Берлина пришли телеграммы с именами купивших испанский «Стар модело А» и патроны ларго в прошлом году. Вот только список имен удручал незавершенностью. Коль ошибся: пистолет оказался не таким уж редким. Из-за тесной связи между Германией и испанскими националистами Франко в Берлине продавалось множество этих мощных, эффективных пистолетов. На данный момент в списке насчитывалось пятьдесят шесть жителей Берлина и окрестностей, притом что данные из одних магазинов еще не поступили, в других не хранили записи, а третьи не работали по выходным.
  
  Кроме того, если убийца прибыл в город лишь накануне, как казалось сейчас, он вряд ли приобрел пистолет сам. Хотя список покупателей мог принести пользу. Вдруг убийца украл пистолет, взял у убитого или у сообщника, который живет в Берлине дольше?
  
  Постичь непостижимое…
  
  Не теряя надежды получить судовой манифест «Манхэттена», Коль отправил телеграммы с запросом о копии манифеста портовым чиновникам в Гамбург и в Пароходство Соединенных Штатов, владельцу и оператору судна. Впрочем, особого оптимизма он не испытывал: у капитана порта могло и не оказаться копии. А если и есть, ее нужно найти, затем по почте или телетайпом отправить в штаб-квартиру крипо. На это уйдут дни. В любом случае пока на эти запросы не ответили.
  
  Коль послал телеграмму даже в «Мужскую одежду Мэнни, Нью-Йорк», спросив, кто недавно купил у них «Стетсон Мити-лайт». И на этот запрос пока не ответили.
  
  Инспектор раздраженно посмотрел на медные часы на столе. Вечерело, и он проголодался. Хотелось или каких-то подвижек по делу, или домой, поужинать в семейном кругу.
  
  В кабинет вошел Конрад Янссен:
  
  – Готово, майн герр!
  
  Он показал распечатку наброска, сделанного уличным художником, которая еще пахла типографской краской.
  
  – Отлично… Простите, Янссен, но на сегодня у меня для вас еще одно задание.
  
  – Конечно, майн герр. Сделаю, что смогу.
  
  Еще одним достоинством серьезного Янссена было то, что работы он не гнушался.
  
  – Возьмите «ДКВ» и возвращайтесь в Олимпийскую деревню. Показывайте распечатку портрета и американцам, и всем, кого встретите: вдруг нашего фигуранта узнают? Несколько копий оставьте там с нашим телефоном. Если в деревне не повезет, завезите несколько копий в участок на Лютцовплац. Если разыщут подозреваемого, пусть задержат его как свидетеля и тотчас свяжутся со мной. Пусть хоть домой мне звонят.
  
  – Есть, майн герр!
  
  – Спасибо, Янссен… Погодите, вы ведь первый раз убийство расследуете?
  
  – Да, майн герр.
  
  – Первое навсегда запоминается. Вы держитесь молодцом.
  
  – Благодарю, майн герр.
  
  Коль протянул ему ключи от «ДКВ».
  
  – Аккуратнее с дросселем. Воздух машина любит не меньше бензина. А то и больше.
  
  – Есть, майн герр!
  
  – Я буду дома. Как появятся новости, звоните.
  
  Едва молодой человек ушел, Коль расшнуровал и снял ботинки, потом из ящика стола вытащил коробку с ягнячьей шерстью и обернул пальцы, чтобы защитить чувствительные места. Несколько комков он заложил в ботинки и, поморщившись, обулся.
  
  Взгляд Коля скользнул по портрету вероятного убийцы и задержался на мрачных фотографиях из Гатова и Шарлоттенбурга. Новых докладов с места преступления и отчетов о допросе свидетелей он не получал. Значит, байка о заговоре коси, которую он скормил главному инспектору Хорхеру, не сработала.
  
  На фотографиях мертвый мальчик, женщина, едва не дотягивающаяся до ноги мужчины, рабочий, сжимающий сбитую лопату… Душераздирающе! Коль завороженно смотрел на фотографии. Расследовать те дела опасно и для карьеры, а возможно, и для жизни. Только выбора не оставалось.
  
  Почему? Ну почему он чувствует себя обязанным расследовать каждое убийство до конца?
  
  Поразительно, но смерть Вилли Коль считал разумной и здравой. Точнее, считал здравым привлекать к ответственности тех, кто несет смерть. В этом он видел свое призвание. Проигнорировать убийство – хоть толстяка из проулка, хоть еврейской семьи – значило пойти против себя и, как следствие, согрешить.
  
  Инспектор убрал фотографии, надел шляпу, вышел в коридор старого здания и зашагал по камню и прусской плитке, сильно стертым, но безупречно чистым, намытым до блеска. Коридор озаряли розоватые лучи заката. В это время года солнце было единственным источником света в штаб-квартире крипо. При национал-социалистах величественный «Алекс» стал транжирой. «Пушки важнее масла!» – без конца повторял Геринг, и техники здания старательно экономили ресурсы.
  
  Машина у Янссена, значит домой Коль поедет на трамвае. Инспектор спустился по двум лестничным пролетам к двери черного хода: от нее ближе к остановке.
  
  Указатели в конце лестницы говорили, что камеры направо, а архив – прямо. Коль пошел прямо, вспоминая, как младшим детективом-инспектором просиживал в архиве, как читал досье, не только дабы поучиться у великих прусских детективов, а еще потому, что с удовольствием знакомился с историей Берлина по рассказам городских правоохранителей.
  
  Генрих, жених его дочери, был госслужащим, но мечтал работать в полиции. Коль решил, что однажды приведет парня сюда и они вместе пороются в архиве. Может, он даже покажет ему дела, которые расследовал много лет назад.
  
  Коль толкнул дверь и… встал как вкопанный. Архив исчез. Сбитый с толку инспектор попал в ярко освещенный коридор, в котором находились шесть вооруженных мужчин, причем не в зеленой форме шупо, а в черной гестаповской. К Колю они повернулись почти синхронно.
  
  – Добрый вечер, майн герр! – поприветствовал гестаповец, стоявший к Колю ближе других, худощавый тип с удивительно длинным лицом. – Вы будете…
  
  – Детектив-инспектор Коль. А вы кто?
  
  – Если вы ищете архив, он теперь на втором этаже.
  
  – Я лишь хотел воспользоваться черным ходом.
  
  Коль шагнул к двери. Эсэсовец перегородил ему дорогу, пусть и не слишком демонстративно.
  
  – Извините, но эта дверь больше не используется.
  
  – Я об этом не слышал.
  
  – Неужели? Правило введено пару дней назад. Вам придется снова подняться по лестнице.
  
  Коль услышал странное механическое стук, стук, стук… Что это?
  
  Яркое солнце осветило коридор: два эсэсовца открыли дальнюю дверь, вкатили тележки с картонками и завезли в комнату в конце коридора.
  
  – Я имел в виду ту самую дверь, – сказал Коль охраннику. – Очевидно, она используется.
  
  – Она закрыта для общего пользования.
  
  Опять странные звуки: стук, стук, а в качестве фона рев какого-то мотора…
  
  Коль посмотрел направо и в приоткрытую дверь разглядел несколько больших механических устройств. Женщина в белом халате загружала стопку бумаги в одно из них. Вероятно, это отдел типографии крипо. Но тут Коль заметил, что загружаются не листы бумаги, а картонные карточки с отверстиями, а устройство их сортирует.
  
  Ну понятно… Вот ларчик и раскрылся! Недавно Коль слышал, что правительство дает напрокат «Дехомаги», большие счетно-сортировочные машины, произведенные немецкой дочерней компанией американской Ай-Би-Эм. Машины использовали для анализа и сортировки данных. Коля та новость очень обрадовала: для уголовной полиции «Дехомаги» бесценны – баллистические и дактилоскопические данные они обработают в сотни раз быстрее, чем лаборант вручную. Сопоставление данных можно использовать для привязки преступника к совершенному преступлению, для слежки за досрочно освобожденными и рецидивистами.
  
  Радость поутихла, когда Коль понял, что «Дехомаги» не для крипо. Тогда он гадал: где они, кому достались. Сейчас он с недоумением обнаружил, что как минимум две машины стоят менее чем в ста метрах от его кабинета и охраняются гестапо.
  
  Коль спросил, для чего машины.
  
  – Не знаю, майн герр, – срывающимся голосом ответил эсэсовец. – Мне не сообщили.
  
  Женщина в белом халате обернулась, замерла и обратилась к кому-то. Коль не видел ее собеседника, не слышал ее слов. Дверь захлопнулась бесшумно, словно по волшебству.
  
  Охранник с длинным лицом прошагал мимо Коля и открыл дверь, которая вела на лестницу.
  
  – Герр инспектор, я повторяю: выхода здесь нет. Подниметесь на один пролет, затем…
  
  – Мне известно, как пройти, – запальчиво ответил Коль и вернулся на лестницу.
  
  – У меня для вас подарок, – сказал Пол.
  
  Кэт Рихтер стояла у него в гостиной, в пансионе на Магдебургер-аллее. Сверточек она взяла с настороженным любопытством, словно подарки ей не дарили уже много лет, и потерла большими пальцами коричневую бумагу, скрывавшую то, что достал Отто Веббер.
  
  – Ох! – тихонько воскликнула она, увидев томик в кожаном переплете, на обложке которого значилось: «Йоган Вольфганг фон Гёте. Избранные стихотворения».
  
  – По словам моего приятеля, Гёте еще не запрещен, но уже не разрешен. То есть скоро его запретят.
  
  – В подвешенном состоянии, – кивнула Кэт. – Не так давно то же самое было с американским джазом, а теперь он запрещен.
  
  Улыбаясь, Кэт вертела томик в руках.
  
  – Не подозревал, что в семье у нас его тезки, – проговорил Пол и, поймав недоуменный взгляд Кэт, пояснил: – Моего деда звали Вольфганг, а отца – Йоган.
  
  Кэт улыбнулась совпадению и перелистала книгу.
  
  – Я тут подумал, если вы не заняты, то как насчет ужина?
  
  Улыбка померкла.
  
  – Я ведь объяснила, что подаю лишь завтрак, а не…
  
  – Нет-нет! – засмеялся Пол. – Хочу пригласить вас на ужин. Заодно и Берлин посмотреть.
  
  – Вы хотите…
  
  – Пригласить вас на свидание.
  
  – Я… Нет, я не могу.
  
  – У вас есть муж или друг… – Пол посмотрел Кэт на руки, колец не увидел, впрочем, кто знает, что в Германии символизирует серьезные отношения. – В таком случае приглашаю и его.
  
  Кэт потеряла дар речи, но потом проговорила:
  
  – Никого у меня нет, но…
  
  – Никаких «но», – отрезал Пол. – Я в Берлине ненадолго, вот и хочу, чтобы мне показали город.
  
  Он улыбнулся и продолжил по-английски:
  
  – Знаете, мисс, со мной «нет» не прокатит.
  
  – «Не прокатит» я не понимаю, но в ресторане не была очень давно. Вечер может получиться приятным.
  
  – У вас проблемы с английским, – недовольно заявил Пол.
  
  – Где я ошиблась? – спросила Кэт.
  
  – Нужно сказать: «Вечер должен получиться приятным», а не «может получиться».
  
  Кэт негромко засмеялась. Они с Полом договорились встретиться через полчаса. Кэт пошла к себе в комнату, Пол – под душ и переодеваться.
  
  Спустя полчаса в дверь постучали. Пол открыл и прищурился от удивления: Кэт преобразилась до неузнаваемости.
  
  Черное платье одобрила бы даже Марион, гуру моды с Манхэттена. Обтягивающее, полупрозрачное, с дерзким вырезом сбоку и крошечными рукавчиками, оно попахивало нафталином. Кэт немного стеснялась, словно в последнее время носила только халаты, а в стильном платье чувствовала себя неловко. Зато глаза у нее сияли, и Пол снова подумал, что Кэт светится потаенной красотой и страстью, которые полностью нивелируют и тусклую кожу, и тощие пальцы, и бледные щеки, и морщинистый лоб.
  
  Пол иначе уложил волосы, по-прежнему темные от бриолина. На улице он спрячет их под шляпу, совершенно непохожую на коричневый стетсон. Темную широкополую трилби он купил после обеда, когда расстался с Морганом. Он надел темно-синий льняной костюм, белую рубашку «Эрроу» и повязал серебристый галстук. Вместе со шляпой он приобрел немного косметики, чтобы замаскировать синяк и порез. Пластырь он выкинул.
  
  Кэт взяла сборник Гёте, который оставила у Пола в гостиной, и перелистала.
  
  – Вот это стихотворение мне особенно по душе. Называется «Близость любимой».
  Я думаю о тебе, когда солнце своими лучами,
  Ликуя, над морем сверкает.
  Я думаю о тебе, когда луна, мерцая ночами,
  В родниках свой свет отражает.
  Я слышу тебя в шуме волн и в глухом их дыханье,
  И в брызгах морского прибоя.
  Я в тихие рощи иду, чтобы услышать в молчанье
  Влекущий твой зов за собою[28].
  
  Кэт читала вполголоса, и Пол представил ее в классной комнате перед студентами, завороженными ее любовью к слову.
  
  Кэт подняла блестящие глаза на Шумана и засмеялась:
  
  – Спасибо вам за подарок!
  
  Крепко держа книгу, она содрала кожаный переплет и выбросила в мусорное ведро.
  
  Пол ответил недовольным взглядом.
  
  – Стихи я сохраню, – грустно улыбнулась Кэт, – но должна избавиться от переплета, ведь на нем и название, и имя поэта. Теперь ни гости, ни посетители случайно не опознают книгу и не захотят донести на меня. Вот какое сейчас время! Да, и лучше оставить книгу у вас в гостиной. По улицам такие носить не стоит, даже без переплета. А теперь пойдемте! – воскликнула Кэт с девичьим трепетом и перешла на английский: – Хочу покутить! Так ведь правильно?
  
  – Ага. Покутить. Куда хотите пойти? У меня два условия.
  
  – Назовите, пожалуйста.
  
  – Во-первых, я голоден и привык есть много. Во-вторых, хотелось бы увидеть вашу знаменитую Вильгельмштрассе.
  
  На миг Кэт снова посерьезнела:
  
  – Там работает наше правительство.
  
  Пол понимал: Кэт досталось от национал-социалистов и гулять по Вильгельмштрассе ей неприятно. Только для устранения Эрнста требовалось удобное место, а одинокий мужчина вызывает больше подозрений, чем гуляющий с дамой. Реджи Морган сегодня сделал два дела – раскопал прошлое Отто Веббера, а заодно добыл сведения о Кэт Рихтер. Ее действительно уволили с преподавательской должности, пометили как интеллигентку и пацифистку. В роли шпионки нацистов она не упоминалась ни разу.
  
  Сейчас Пол наблюдал, как Кэт смотрит на сборник стихов, и испытывал угрызения совести за то, что использует ее. Утешал себя тем, что она не поборница нацизма и, помогая ему, вносит свой вклад в крушение планов Гитлера.
  
  – Конечно, я покажу вам Вильгельмштрассе, – пообещала Кэт. – Что же до первого условия, я знаю один ресторан. Вам понравится. В самый раз для таких, как мы с вами, – добавила она с таинственной улыбкой.
  
  «Мы с вами… Что она имела в виду?» – гадал Пол.
  
  Они вышли навстречу теплому летнему вечеру. Пола позабавило, что, едва выбравшись из дома, они оба завертели головой, проверяя, не следит ли кто за ними.
  
  По дороге говорили об этом районе, о погоде, дефиците, инфляции. Еще о семье Кэт. Родители у нее умерли, осталась сестра, которая с мужем и четырьмя детьми жила в соседнем Шпандау. Кэт тоже задавала вопросы, но осторожный киллер давал уклончивые ответы и неизменно переводил разговор на саму Кэт.
  
  Кэт пояснила, что пешком до Вильгельмштрассе идти слишком долго. Пол вспомнил карту и согласился. На такси он ехать побаивался, но ни одного и не попалось: в последние выходные перед Олимпиадой все хлынули в город. По предложению Кэт они сели на двухэтажный автобус, поднялись наверх и устроились рядышком на безукоризненно чистом сиденье. Пол огляделся, но не заметил, чтобы кто-то обращал на них внимание. А ведь он ждал, что увидит тех двоих, преследовавших его целый день, – плотного копа в бежевом костюме и стройного в зеленом.
  
  Покачиваясь, автобус проехал Бранденбургские ворота, едва не задев каменную колонну. Пассажиры заохали, якобы от испуга, почти как на горках на Кони-Айленд. Пол решил, что это берлинская традиция.
  
  Кэт подала сигнал водителю, они вышли на Унтер-ден-Линден возле Вильгельмштрассе и зашагали на юг по широкой улице, считавшейся резиденцией нацистского правительства. По обеим сторонам серые офисные здания – чистейшая, совершенно безликая улица источала пугающую силу. Пол видел фотографии Белого дома и здания конгресса – они казались вполне живописными и приветливыми. А здесь монолитные фасады с оконцами, бездушные, отталкивающие камень и бетон.
  
  Что еще важнее, здания усиленно охранялись. Такой охраны Пол еще не видел.
  
  – Где рейхсканцелярия? – спросил он.
  
  – Вот это. – Кэт показала на красивое старое здание, фасад которого почти целиком покрывали строительные леса.
  
  Цепким взглядом Пол ощупал рейхсканцелярию и приуныл. У фасада вооруженная охрана. Дюжины эсэсовцев и солдат регулярной армии патрулируют улицу и проверяют документы. На крышах тоже солдаты с ружьями. Вокруг добрая сотня людей в форме. Позицию для выстрела найти будет практически невозможно. Даже если удастся, при отступлении его поймают или убьют.
  
  Пол сбавил шаг.
  
  – Кажется, я увидел достаточно.
  
  Он глянул на крепышей в черной форме, требовавших документы у двух прохожих.
  
  – Не так живописно, как вы ожидали? – засмеялась Кэт и начала говорить что-то вроде «я предупреждала», но передумала. – Если выберете время, то не беспокойтесь, я могу показать вам по-настоящему красивые места. А теперь ужинать?
  
  – Да, ужинать.
  
  Они вернулись на остановку у Унтер-ден-Линден, сели на трамвай и, немного проехав, сошли.
  
  Кэт поинтересовалась, каковы его первые впечатления о Берлине. Пол ответил что-то неопределенное, потом снова перевел разговор на нее.
  
  – Вы… ты с кем-то встречаешься?
  
  – Встречаюсь?
  
  Пол выразился буквально:
  
  – Ну, ты кем-то увлечена?
  
  – Недавно у меня был любовник, – прямо ответила Кэт. – Мы расстались, но он по-прежнему живет в моем сердце.
  
  – Чем он занимается? – спросил Пол.
  
  – Он журналист, как и ты.
  
  – Я не совсем журналист. Я пишу статьи и продаю их. Пишу, так сказать, на темы, интересующие широкую аудиторию.
  
  – О политике?
  
  – Нет, о спорте.
  
  – О спорте, – с явным пренебрежением повторила Кэт.
  
  – Ты не любишь спорт?
  
  – Извини, но нет, спорт я не люблю.
  
  – Почему?
  
  – Потому что не только в Германии, но и во всем мире много по-настоящему важных вещей, а спорт… Это так, нечто легкомысленное.
  
  – Как и прогулка по Берлину приятным летним вечером, но мы с тобой гуляем, – парировал Пол.
  
  – Ах! – с досадой воскликнула Кэт. – Сегодняшнее немецкое образование развивает не мышление, а исключительно тело. Наши мальчики играют в военные игры и день-деньской ходят строем. Слышал, что у нас объявлена мобилизация?
  
  Пол вспомнил, как Бык Гордон рассказывал про всеобщий призыв, а сам ответил:
  
  – Нет.
  
  – Каждый третий мальчик к службе не годен, потому что от школьного хождения строем у них плоскостопие. Это просто кошмар!
  
  – Ну, переборщить можно с чем угодно, – заметил Пол. – Мне спорт нравится.
  
  – Да, ты выглядишь спортивным. Ты развиваешь мускулатуру?
  
  – Немного. В основном боксирую.
  
  – Боксируешь? То есть бьешь людей?
  
  – Существует только один вид бокса, – засмеялся Пол.
  
  – Варварский.
  
  – Да, бывает, но это если потеряешь бдительность.
  
  – Ты шутишь, – проговорила Кэт. – Но как можно поощрять людей избивать друг друга?
  
  – Даже не знаю. Мне нравится. Бывает очень весело.
  
  – Весело, – с издевкой повторила Кэт.
  
  – Да, весело! – огрызнулся разозлившийся Пол. – Жизнь тяжелая. Порой, когда вокруг все катится к черту, нужно цепляться за веселье… Почему бы тебе хоть раз не сходить на бокс? На Макса Шмелинга? Выпьешь пива, наорешься до хрипоты. Вдруг понравится?
  
  – Какфиф, – отрезала Кэт.
  
  – Что?
  
  – Какфиф, – повторила Кэт. – Или ни в коем разе.
  
  – Ну, как хочешь.
  
  – Я же пацифистка, как объясняла тебе сегодня, – немного помолчав, сказала Кэт. – Все мои берлинские друзья – пацифисты. Для нас веселье не совместимо с причинением боли.
  
  – Я не избиваю невинных, как штурмовики. Мои спарринг-партнеры хотят драться.
  
  – Так ты будишь желание причинять боль.
  
  – Нет, я отбиваю желание причинять боль мне. В этом суть спарринга.
  
  – Как дети, – пробормотала Кэт. – Вы как дети.
  
  – Ты просто не понимаешь.
  
  – Почему ты так уверен? – резко спросила Кэт. – Потому что я женщина?
  
  – Может, поэтому. Может, просто не понимаешь.
  
  – Я не глупая.
  
  – Дело не в глупости, а лишь в том, что драться для женщин противоестественно.
  
  – Для нас противоестественна агрессия. Понадобится защитить свой дом – мы будем драться.
  
  – Иногда злой волк прямо в доме. Вы попробуете его убить?
  
  – Нет.
  
  – Станете терпеть и надеяться, что он уйдет?
  
  – Именно. И отучим причинять вред.
  
  – Абсурд! – парировал Пол. – Волка стать овцой не уговоришь.
  
  – А я думаю, что при желании можно, – возразила Кэт. – И при большом старании. Но многие мужчины не хотят меняться. Они хотят драться. Они хотят разрушать, потому что это им в радость.
  
  Оба замолчали, а когда Кэт заговорила, ее голос звучал куда мягче.
  
  – Пол, извини, пожалуйста! Благодаря тебе я впервые за долгие месяцы выбралась покутить, а сама веду себя как стерва. Американские стервы такие же?
  
  – Есть такие же, есть другие. Только ты не стерва.
  
  – Со мной непросто. Пойми, Пол, многие жительницы Берлина такие. Нам приходится такими быть. После войны мужчин в стране не осталось. Вот мы и превратились в мужчин, стали жесткими, как они. Извини меня.
  
  – Не извиняйся. Я люблю спорить. Споры как спарринг.
  
  – Ах спарринг! А я-то пацифистка! – Кэт по-девичьи засмеялась.
  
  – Что скажут твои друзья?
  
  – В самом деле – что? – переспросила Кэт и за руку повела Пола через дорогу.
  Глава 18
  
  Вопреки политическому индифферентизму – Коль даже в партии не состоял, – инспектор имел ряд привилегий ярого национал-социалиста.
  
  Например, когда старшего сотрудника крипо перевели в Мюнхен, Колю предложили занять его просторную четырехкомнатную квартиру неподалеку от Шарлоттенбурга, в чистом, обсаженном липами переулке возле Берлинерштрассе. После войны в Берлине возникла острая нехватка жилья, и многих инспекторов крипо, даже уровня Коля, расселили по тесным общежитиям, жмущимся друг к другу в безликих кварталах.
  
  Коль не до конца понимал, почему ему так повезло. Вероятно, потому, что он всегда помогал коллегам анализировать отчеты с мест преступления, улики, допросы свидетелей или подозреваемых. Коль понимал: на любой службе самый бесценный сотрудник тот, благодаря кому коллеги и особенно начальство тоже кажутся бесценными.
  
  Коль считал квартиру своей крепостью, столь закрытой для посторонних, сколь открыто его рабочее место. Жили в ней самые близкие ему люди: супруга, дети, а порой и Генрих, жених Шарлотты (разумеется, спал он исключительно в гостиной).
  
  Квартира находилась на втором этаже. Коль, морщась от боли, поднялся по лестнице и уловил запах мяса, жаренного с луком. В приготовлении еды Хайди никакого графика или расписания не придерживалась. Отдельные сослуживцы Коля торжественно объявляли, к примеру, понедельник, среду и пятницу постными днями в знак верности партии. Семья Коля, как минимум семь ртов, из-за дефицита и дороговизны частенько обходилась без мяса, а вот ограничивать себя новой традицией Хайди не пожелала. Сегодня она могла приготовить баклажаны с беконом в сливочном соусе, или пудинг с почками, или жаркое из маринованной говядины, или даже блюдо в итальянском стиле из пасты с помидорами. И разумеется, сладкое. Вилли Коль любил линцкий торт и штрудель.
  
  Едва Вилли, запыхавшийся от подъема по лестнице, распахнул дверь, к нему бросилась одиннадцатилетняя Ханна, настоящая скандинавская блондинка при родителях-шатенах.
  
  – Папа! – воскликнула она, обнимая его. – Давай я отнесу твою трубку!
  
  Коль вытащил пенковую трубку, и девочка отнесла ее на полку, где лежали десятки других.
  
  – Я дома! – объявил он.
  
  Вышла Хайди и расцеловала мужа в обе щеки. Она была немного моложе его, за годы замужества поправилась – на несколько килограммов после каждого ребенка, – отрастила второй подбородок и пышный бюст. Все правильно, Коль считал, что супруги должны расти вместе и духовно, и физически. За пятерых детей Хайди получила грамоту от партии. (Родившие больше детей удостаивались более высоких наград, за девятерых давали золотую звезду. А вот супругам менее чем с четырьмя отпрысками не разрешалось называться семьей.) Хайди в гневе затолкала грамоту в недра письменного стола. Детей она родила потому, что любила их и все, что с ними связано, – рожать, растить, направлять и защищать, а не потому, что Коротышка возжелал увеличить население Третьего рейха.
  
  Хайди исчезла, но тут же вернулась с рюмкой шнапса. Она позволяла мужу лишь рюмку крепкого напитка перед ужином. Коль ворчал, но втайне радовался такому ограничению: слишком много полицейских не останавливались на второй рюмке. А то и на второй бутылке.
  
  Коль поздоровался с семнадцатилетней Хильдой, как всегда ушедшей с головой в чтение. Девушка обняла его и снова села читать. Высокая, стройная, в семье она считалась умницей. В последнее время ей жилось нелегко. Сам Геббельс объявил, что единственное назначение женщины – украшать собою Третий рейх и увеличивать его население. Университеты фактически закрылись для девушек, а там, где принимали, предлагали только два курса: домоводство (такой диплом насмешливо именовался пудинговым) или педагогику. Хильда желала изучать математику и преподавать в университете. Увы, женщинам в Германии позволялось учительствовать лишь в начальных классах. Коль считал старших дочерей одинаково способными, но учеба легче давалась Хильде, чем бойкой крепенькой Шарлотте, которой исполнился двадцать один. Он часто удивлялся, что у них с Хайди такие непохожие, но в то же время одинаковые дети.
  
  Инспектор выбрался на балкончик, где порой просиживал до ночи и курил трубку. Балкон выходил на запад, и сейчас инспектор разглядывал пронзительно-алые облака, подсвеченные спрятавшимся солнцем, и пригубил обжигающий шнапс. Второй глоток оказался мягче. Коль удобно устроился на стуле, пытаясь не думать ни о толстяке-убитом, ни о трагически погибших в Гатове и Шарлоттенбурге, ни о Петре, пардон, Петере Крауссе, ни о «Дехомагах», таинственно стучащих в подвалах крипо. Ни о ловкаче-подозреваемом, клиенте «Мужской одежды Мэнни».
  
  «Кто же ты?»
  
  Из передней донесся шум: громко топая по ступеням, возвращались мальчишки. Младший, Герман, первым протиснулся в дверь, хотел захлопнуть ее перед носом у Гюнтера, но тот заблокировал дверь и затеял потасовку. Но братья заметили, что отец дома, и борцовский поединок закончился.
  
  – Папа! – воскликнул Герман и обнял отца.
  
  Гюнтер приветственно кивнул: шестнадцатилетний парень перестал обнимать родителей ровно восемнадцать месяцев назад. Коль считал, что сыновья ведут себя так со времен Отто Первого, а то и со дня мироздания.
  
  – Вымойтесь перед ужином! – велела Хайди.
  
  – Мы же плавали. Ходили в бассейн на Вильгельмштрассе.
  
  – В таком случае смойте с себя воду бассейна, – уточнил отец.
  
  – Мама, а что на ужин? – полюбопытствовал Герман.
  
  – Чем быстрее вымоешься, тем быстрее узнаешь, – ответила Хайди.
  
  Мальчишки, два ходячих катаклизма, помчались по коридору.
  
  Через пару минут пришли Генрих с Шарлоттой. Молодой человек Колю нравился (он не отдал бы дочь замуж за того, кого не уважал). Увы, служба в полиции магнитом притягивала белокурого симпатягу Генриха, и он принялся расспрашивать Коля, как прошел день. Чтобы сменить тему, Коль заговорил об Олимпиаде. Команд понаехало столько, что у каждого в семье имелись любимые спортсмены и свежие сплетни об олимпийцах.
  
  Вскоре они уже сидели за обеденным столом. Коль открыл две бутылки рислинга из Мозель-Саар-Рувера и налил каждому – даже дети получили по капельке. Как обычно, в семье Коля за столом обсуждали сразу несколько тем. Инспектор дорожил этими вечерними часами: близкие рядом, можно говорить без утайки. Домочадцы болтали, спорили, смеялись, а Коль поочередно наблюдал за каждым – внимательно смотрел и слушал, подмечая жесты и выражения. Можно было подумать, что он занимается этим машинально, что сказывается многолетняя служба в полиции. Ничего подобного. Коль наблюдал и делал выводы исключительно как родитель. Сегодня он углядел нечто тревожное и взял на заметку, совсем как главную улику на месте преступления.
  
  Поужинали сравнительно быстро, примерно за час: жара подпортила аппетит всем, кроме Коля и его сыновей. Генрих предложил сыграть в карты, но Коль покачал головой.
  
  – Я пас. Хочу покурить, – объявил он. – И ноги погрею. Гюнтер, принеси мне горячей воды.
  
  – Да, папа.
  
  Коль принес в кабинет таз и соль и рухнул в кожаное кресло, в котором, отработав целый день в поле, отдыхал его отец. Инспектор набил трубку и закурил. Через несколько минут старший сын доставил чайник с кипятком, весивший килограммов десять. Но Гюнтер, легко удерживая его в одной руке, наполнил корыто. Вилли Коль засучил рукава, снял носки, стараясь не смотреть на грубые натоптыши и желтые мозоли, опустил ноги в таз с горячей водой и насыпал соли.
  
  – О да!
  
  Парень развернулся, чтобы уйти, но отец его окликнул:
  
  – Гюнтер, погоди!
  
  – Да, папа.
  
  – Присядь.
  
  Смущенный подросток поставил чайник на пол и сел. Вид у него был по-мальчишечьи виноватый, и Коль-старший принялся гадать, какие грешки мысленно перебирает сын. Он баловался сигаретами? Пробовал шнапс? Щупал юную Лизу Вагнер?
  
  – Гюнтер, в чем дело? Ты весь ужин чем-то мучился. Я же видел.
  
  – Все в порядке, папа.
  
  – В порядке?
  
  – Да.
  
  – Выкладывай! – мягко, но решительно потребовал Коль.
  
  Паренек потупился и неохотно проговорил:
  
  – Скоро начнется учеба.
  
  – Еще через месяц.
  
  – Да, но… Папа, мне хотелось бы перевестись в другую школу, можно?
  
  – Почему? Школа Гинденбурга одна из лучших в городе. Директор Мюнц – человек очень уважаемый.
  
  – Пожалуйста!
  
  – Что не так в школе?
  
  – Все так. Мне там просто не нравится.
  
  – Отметки у тебя хорошие. Учителя тебя хвалят.
  
  Гюнтер промолчал.
  
  – Дело не в уроках?
  
  – Даже не знаю.
  
  Так в чем же проблема?
  
  Гюнтер пожал плечами.
  
  – Пожалуйста, можно мне перевестись в другую школу до декабря?
  
  – Но почему?
  
  Паренек молча разглядывал пол.
  
  – Выкладывай, – мягко проговорил Коль.
  
  – Потому что…
  
  – Ну!
  
  – Потому что в декабре нужно вступать в гитлерюгенд. А теперь… Ты же мне не позволишь.
  
  Опять это… Проблема-то старая, но неужели эти новости – правда? Неужели гитлерюгенд станет обязательным? Перспектива пугающая. С приходом к власти национал-социалисты объединили ряд молодежных организаций Германии в гитлерюгенд, а остальные объявили вне закона. Коль верил в силу детских организаций – сам подростком состоял в клубах пловцов и путешественников, причем с большим удовольствием. Но гитлерюгенд занимался лишь доармейской военной подготовкой, объединял юнцов, управлялся – ни дать ни взять – ими же и самыми радикальными нацистами.
  
  – Ты хочешь вступить?
  
  – Не знаю. Надо мной все смеются, потому что я не в гитлерюгенде. Сегодня на футбол пришел Гельмут Грубер, наш шарфюрер, и сказал, что мне лучше вступить, и поскорее.
  
  – Но ведь не ты один не в гитлерюгенде.
  
  – Каждый день вступает все больше ребят, – отозвался Гюнтер. – К тем, кто не в гитлерюгенде, относятся плохо. Когда во дворе мы играем в арийцев и евреев, я всегда еврей.
  
  – Во что вы играете? – недовольно спросил Коль, о подобном он еще не слышал.
  
  – Папа, это такая игра: арийцы и евреи. Арийцы гоняются за нами, а вот больно делать не должны, так говорит профессор Клиндст. По сути, это просто салки. Но когда он не смотрит, арийцы сбивают нас с ног.
  
  – Ты же сильный парень, а я учил тебя обороняться. Ты хоть сдачу даешь?
  
  – Иногда. Просто арийцев слишком много.
  
  – Боюсь, тебе нельзя перевестись в другую школу, – проговорил Коль.
  
  Гюнтер глянул на облачко трубочного дыма, поднимавшееся к потолку, и просветлел лицом.
  
  – Может, донести кое на кого? Может, тогда меня возьмут играть арийцем?
  
  Коль нахмурился. Доносы – еще один бич национал-социалистов.
  
  – Ты ни на кого не донесешь, – твердо сказал он сыну. – Того человека посадят в тюрьму, станут пытать, а то и убьют.
  
  Гюнтеру реакция отца не понравилась:
  
  – Папа, я же на еврея донесу!
  
  Руки задрожали, сердце бешено заколотилось – Коль потерял дар речи. Заставив себя успокоиться, он спросил:
  
  – Ты готов донести на еврея без причины?
  
  – Конечно нет, – смутился Гюнтер. – Я донесу на него, потому что… потому что он еврей. Я подумал… отец Хелены Моррел работает в универмаге «Карштадт». Его начальник – еврей, хотя всех убеждает в обратном. На него следует донести.
  
  Коль сделал глубокий вдох и, взвешивая каждое слово, как мясник – дефицитное мясо, проговорил:
  
  – Сынок, мы живем в непростое время. В ситуации трудно разобраться даже мне, а тебе и подавно. Одно нужно помнить, но прилюдно не упоминать: человек сам решает, что хорошо, а что плохо. Он определяет это по жизненному опыту, по наблюдениям за другими людьми, по ощущениям. Он определяет это по подсказкам сердца.
  
  – Но ведь евреи плохие. Не зря же нас так в школе учат!
  
  Услышав такое, Вилли Коль содрогнулся от боли и гнева.
  
  – Гюнтер, ты ни на кого доносить не станешь, – проговорил он строго. – Это мое желание.
  
  – Хорошо, папа, – отозвался сын, собравшись уйти.
  
  – Гюнтер! – снова окликнул Коль.
  
  Паренек застыл у самой двери.
  
  – Сколько человек у тебя в школе не вступили в гитлерюгенд?
  
  – Точно не знаю, папа. Ребята вступают каждый день. Скоро один я останусь играть за евреев.
  
  Ресторан, который выбрала Кэт, оказался винным баром «Люттер и Вегнер». По словам Кэт, за сто с лишним лет существования бара его название стало для берлинцев именем нарицательным. В темных прокуренных залах обстановка приватная. Здесь нет ни коричневорубашечников, ни эсэсовцев, ни людей в штатском с повязкой, украшенной изогнутым крестом, про который «вы наверняка знаете».
  
  – Я привела тебя сюда, потому что в этом баре прежде собирались люди вроде нас с тобой.
  
  – Вроде нас с тобой?
  
  – Ну да. Богема. Пацифисты, мыслители и твои коллеги, писатели.
  
  – Да-да, писатели.
  
  – Здесь находил вдохновение Эрнст Теодор Амадей Гофман. Шампанское он пил бутылками, а потом писал ночи напролет. Ты наверняка читал его.
  
  Пол не читал Гофмана, но согласно кивнул.
  
  – Кто из представителей немецкого романтизма ярче Гофмана? Я таких не знаю. «Щелкунчик и Мышиный король» Гофмана куда мрачнее и реалистичнее интерпретации Чайковского. Балет – детская сказка в чистом виде, согласен?
  
  – Целиком и полностью, – ответил Пол.
  
  Он смутно помнил, что видел балет еще в детстве, на Рождество. Сейчас он жалел, что не прочел ту повесть-сказку и не может по-настоящему ее обсудить. Как же ему нравилось просто разговаривать с Кэт! Потягивая коктейль, он думал о «спарринге», случившемся у них по дороге сюда. Он сказал правду: такой спор воодушевлял. За месяцы отношений они с Марион вряд ли поссорились хоть раз. Пол даже не помнил, чтобы она сердилась. Порой, когда рвались новые чулки, она позволяла себе «черт!» или «проклятье!». Но потом она прижимала пальчики к губам, как перед воздушным поцелуем, и извинялась за ругань.
  
  Официантка принесла меню, и они заказали свиные ножки, шпецле, капусту и хлеб.
  
  «Настоящее масло!» – изумленно прошептала Кэт, глядя на желтые прямоугольнички.
  
  Вино Кэт выбрала золотое, сладкое. Они ели не спеша, болтали и смеялись. Потом Пол закурил сигарету. Кэт явно не могла на что-то решиться. Словно обращаясь к студенту, она проговорила:
  
  – После стольких серьезных разговоров не помешает шутка. – Она понизила голос до шепота. – Ты ведь слышал о Германе Геринге?
  
  – Он из правительства?
  
  – Да, самый близкий друг Гитлера. Странный человек. Очень тучный, а душой – «павлин»: обожает вычурные костюмы, компанию звезд и красавиц. Так вот, в прошлом году он наконец женился.
  
  – Это и есть шутка?
  
  – Нет, шутка будет сейчас. Он в самом деле женился. – Кэт картинно надула губки. – Слышал про жену Геринга? Бедняжка отказалась от религии. Спроси меня почему.
  
  – Пожалуйста, объясни, почему жена Геринга отказалась от религии.
  
  – Потому что после первой брачной ночи она утратила веру в воскрешение плоти.
  
  Оба расхохотались.
  
  – Боже, Пол, я позволила себе скабрезную шутку в обществе малознакомого человека! – проговорила густо покрасневшая Кэт. – Нас могут в тюрьму посадить.
  
  – Не нас, а тебя, – с непроницаемым лицом уточнил Пол. – Я-то не шутил.
  
  – Ах, арестовать могут даже за то, что ты смеялся над такой шуткой.
  
  Он заплатил по счету, и, отказавшись от трамвая, они отправились в пансион пешком, улочкой, огибавшей Тиргартен с юга.
  
  Пол редко пил вино, и сейчас оно ударило в голову. Нет, ощущение показалось приятным, куда лучше, чем от кукурузного виски. Приятным были и теплый ветерок, и рука Кэт, сжимавшая его ладонь.
  
  На обратном пути они болтали о книгах, о политике, немного смеялись, немного спорили – невероятная пара, бредущая по улицам безупречно чистого города.
  
  Послышались голоса: в их сторону шли люди. Впереди, метрах в ста, Пол увидел трех штурмовиков. Они громко разговаривали, шутили. Коричневая форма, мальчишечьи лица – штурмовики напоминали довольных школьников. В отличие от воинствующих головорезов, с которыми Пол сегодня схлестнулся, эти трое, казалось, просто наслаждаются погожим вечером. На прохожих они внимания не обращали.
  
  Кэт сбавила шаг, и Пол взглянул на нее. Лицо его спутницы превратилось в маску, руки задрожали.
  
  – В чем дело?
  
  – Не хочу идти мимо них.
  
  – Тебе не о чем волноваться.
  
  В панике Кэт посмотрела налево: поток транспорта плотный, до пешеходного перекрестка несколько кварталов. Оставался один способ разминуться с коричневорубашечниками – свернуть в Тиргартен.
  
  – Ты правда в безопасности, – успокаивал Пол. – Не волнуйся!
  
  – Я чувствую твою руку. Ты готов с ними подраться.
  
  – Поэтому ты в безопасности.
  
  – Нет, – отрезала Кэт и посмотрела на парковые ворота. – Нам сюда!
  
  Они свернули в парк. Густая листва почти полностью глушила шум транспорта – ночной мрак наполняли лишь писк насекомых и баритон лягушек. Штурмовики прошагали мимо по тротуару, занятые оживленной беседой и песнями. На парк они даже не посмотрели, но Кэт не поднимала головы. Ее напряженная походка напомнила Полу, как сам он однажды плелся с тренировки со сломанным ребром.
  
  – Эй, ты как, ничего? – спросил он.
  
  Молчание.
  
  Кэт, дрожа, огляделась по сторонам.
  
  – Тебе здесь страшно? – допытывался Пол. – Хочешь уйти?
  
  В ответ снова молчание. Они дошли до пересечения пешеходных дорожек, одна из которых уводила налево, к югу, прочь из парка и прямо к пансиону.
  
  Кэт замерла, но быстро сориентировалась:
  
  – Нам сюда, пошли!
  
  Она развернулась и поманила Шумана по петляющим тропкам на север, вглубь парка. Они добрались до небольшой лодочной станции на пруду. Десятки прокатных лодочек покачивались на воде. Душной летней ночью у пруда не было ни души.
  
  – Я не была в Тиргартене три года, – прошептала Кэт.
  
  Теперь промолчал Пол.
  
  – Я же говорила про своего любовника? – наконец спросила она.
  
  – Да, про журналиста.
  
  – Его звали Михаэль Кляйн, он работал в газете «Мюнхенер пост». Карьера Гитлера началась в Мюнхене. Михаэль много писал о нем, о его взлете, о его тактике – запугивании, побоях, убийствах. Он вел подсчет нераскрытых убийств оппозиционеров. Он даже считал, что в тридцать втором Гитлер убил свою племянницу, мол, влюбился в нее, а она не ответила взаимностью. Партия и штурмовики угрожали Михаэлю и другим сотрудникам газеты. «Мюнхенер пост» они прозвали Ядовитой кухней. Впрочем, до прихода национал-социалистов к власти журналистов не трогали. Потом Рейхстаг подожгли… Смотри, отсюда его видно, вон он. – Кэт показала на северо-восток, и Пол разглядел высокое здание с куполом. – Наш парламент. Через пару недель после назначения Гитлера канцлером кто-то поджег Рейхстаг изнутри… Гитлер с Герингом обвиняли коммунистов, задерживали их тысячами, а заодно и социал-демократов. Их, Михаэля в том числе, арестовали по закону о чрезвычайном положении. Его отправили во временную тюрьму под Берлином и продержали там несколько недель. Я буквально обезумела. Никто не объяснил ни в чем дело, ни где он. Ужас, настоящий ужас! Потом Михаэль рассказал, что его били, кормили в лучшем случае раз в день, заставляли голым спать на бетонном полу. В итоге судья отпустил его, ведь Михаэль не совершил никакого преступления. Мы встретились у него на квартире неподалеку отсюда. Стоял погожий майский день. В два пополудни мы решили покататься на лодке, здесь, на этом самом пруду. Я принесла черствый хлеб, чтобы покормить птиц. Мы стояли здесь, когда появились четверо штурмовиков и швырнули меня на землю. Они следили за нами. По их словам, судья принял незаконное решение и они собрались исполнить приговор. – Кэт запнулась. – Они избили Михаэля до смерти прямо у меня на глазах. Прямо здесь. Я слышала хруст его костей. Видишь…
  
  – Ох, Кэт…
  
  – Видишь тот бетонный квадрат? Туда упал Михаэль. На четвертый квадрат от газона. Там лежала его голова, когда он умирал.
  
  Пол ее обнял. Кэт не отпрянула, но и не прильнула к нему. Застыла.
  
  – Отныне май для меня – ужаснейший месяц в году, – прошептала она и обвела взглядом рельефный полог летнего парка. – Это место называется Тиргартен.
  
  – Знаю.
  
  – «Тир» переводится как «животное» или «зверь», – по-английски пояснила Кэт. – Ну а «гартен», конечно же, «сад». В общем, это сад зверей. Во времена Германской империи члены королевских семей приезжали сюда на охоту. На сленге «тир» – это «головорез», «преступник». Убившие моего любовника – преступники. Михаэля убили в саду чудовищ.
  
  Пол обнял ее сильнее.
  
  Кэт снова глянула на пруд и на бетонный квадрат, четвертый от газона.
  
  – Пожалуйста, Пол, отведи меня домой, – попросила она.
  
  У двери его комнаты они остановились.
  
  Шуман нащупал в кармане ключ и посмотрел на Кэт. Она разглядывала пол.
  
  – Спокойной ночи! – шепнул Пол.
  
  – Я столько позабыла, – проговорила она, посмотрев на него. – Как гулять по городу, как встречаться с любовниками в кафе, как выдавать скабрезные шутки, как сидеть там, где сидели известные писатели и мыслители, и прочие удовольствия. Я забыла, каково это. Я столько позабыла…
  
  Ладонь Пола скользнула по изящным фестонам на рукавах платья, по изгибу шеи, коснулась хрупких, обтянутых кожей косточек.
  
  «Худая, – подумал он. – Какая худая!»
  
  Свободной рукой Пол убрал волосы с глаз Кэт и поцеловал ее.
  
  Кэт замерла, и Шуман осознал, что ошибся. Она такая ранимая, она видела место гибели своего любовника, она прошла по саду чудовищ… Пол хотел отстраниться, но Кэт судорожно обняла его и впилась ему в губы. От ее поцелуев у Пола пошла кровь.
  
  – Извини! – изумленно пролепетала она.
  
  Пол тихонько засмеялся, вслед за ним и Кэт.
  
  – Говорю, я столько позабыла, – шепнула она. – Боюсь, это один из утраченных навыков.
  
  Пол привлек ее к себе, и они остались в темном коридоре. Руки и губы творили безумие. Образы кружились, как в калейдоскопе: облако ее волос, позолоченное светом лампы, сливочное кружево комбинации поверх молочного кружева бюстгальтера, пальчики Кэт, ощупывающие шрам, оставленный пулей из «дерринджера», который прятал Альберт Райли, – пулька калибра 0,22, маленькая, немощная, но от удара о кость перевернулась и прошила Полу бицепс, вылетев сбоку, – ее жалобный стон, его ладонь на ее ладони: пусть проведет по лабиринту слоев тонкой ткани и застежек, ее пояс, изношенный и аккуратно зашитый.
  
  – Ко мне в комнату! – шепнул Пол.
  
  Через пару секунд дверь открылась, и они, спотыкаясь, шагнули через порог туда, где воздух был жарче, чем в жарком коридоре.
  
  До кровати многие мили, а розовый диван с подлокотниками в виде крыла чайки вдруг оказался прямо под ними. Пол навзничь упал на подушки и услышал треск дерева. Кэт оседлала его, крепко-крепко держа за руки, словно, если отпустит, он утонет в мутных водах Ландвер-канала.
  
  Страстный поцелуй, и Кэт уткнулась Полу в шею.
  
  – Сколько времени прошло? – шептала она ему, себе самой или никому вообще. – Долгие годы!
  
  Пол подумал, что у него-то давность не такая большая. Но вот он ловким движением освободил ее от платья и комбинации и понял: недавно у него были другие, а подобного он не испытывал много лет.
  
  Он прижал ладони к лицу Кэт, притянул ее к себе, потом ближе, еще ближе и, окончательно теряя контроль, успел мысленно поправить себя: ничего подобного он не испытывал никогда.
  Глава 19
  
  Вечерние ритуалы в семействе Коль завершились. Посуду вытерли, столовое белье убрали, одежду выстирали.
  
  Ноги перестали ныть – инспектор вылил воду из таза, высушил его и убрал на место. Банку с солью тщательно закрыл и спрятал под раковину.
  
  Он вернулся в кабинет, где ждала трубка, чуть позже к нему присоединилась Хайди. Она устроилась в своем кресле и взяла вязанье. Коль рассказал ей о разговоре с Гюнтером.
  
  – Так вот в чем дело, – покачала головой Хайди. – Гюнтер и вчера вернулся с футбола расстроенный. Мне ни слова не сказал. Эта тема не для бесед с матерью.
  
  – Нам нужно поговорить с детьми, – заявил Коль. – Кому-то нужно научить их тому, что уяснили мы. Пусть знают, что хорошо, что дурно.
  
  Моральное болото…
  
  Толстые деревянные спицы проворно мелькали у Хайди в руках. Она вязала одеяло для первенца Шарлотты и Генриха, который, по ее подсчетам, родится через девять с половиной месяцев после их свадьбы, назначенной на следующий май.
  
  – И что потом? – спросила Хайди хриплым шепотом. – Гюнтер расскажет школьным приятелям, что его отец против сожжения книг или что он хочет вернуть в Германию американские газеты. Потом ты навсегда сгинешь. Или мне пришлют твой прах в коробке со свастикой.
  
  – Мы велим помалкивать. Мол, это игра, секрет, который нужно сохранить.
  
  – Они же дети, дорогой мой! – улыбнулась Хайди. – Они не умеют хранить секреты.
  
  «Верно, – подумал Коль, – совершенно верно! Фюрер и его прихвостни – блестящие преступники. Они захватывают нацию, захватывая наших детей. Гитлер обещал тысячелетний рейх. Вот как он этого добьется».
  
  – Я поговорю…
  
  Из коридора послышался стук – кто-то колотил бронзовым дверным молотком в форме медведя.
  
  – Боже милостивый! – воскликнула Хайди, бросила вязанье и посмотрела на комнаты детей.
  
  Вилли Коль вдруг понял, что СД или гестапо поставили им в дом жучок и услышали много сомнительных разговоров между ним и Хайди. Гестапо действует именно так – тайком собирает доказательства, потом арестовывает человека дома, рано утром либо за ужином, либо сразу после него, когда их совершенно не ждут.
  
  – Включи радио, вдруг вещание не закончилось, – велел Коль жене, словно гестаповцы поверили бы, что они слушали болтовню Геринга.
  
  Хайди включила. Загорелся желтый огонек, но из колонок не донеслось ни звука: приемник разогревался не сразу.
  
  В дверь снова постучали.
  
  Инспектор подумал о пистолете, но он держал его в «Алексе», не желая хранить оружие там, где дети. Да и окажись пистолет под рукой, чем это поможет против отряда эсэсовцев или гестаповцев? Коль прошел в гостиную: Генрих и Шарлотта стояли рядом, встревоженно переглядываясь. В дверях появилась Хильда с книгой в руках.
  
  Из приемника наконец полился пафосный баритон Геббельса, вещающего об инфекции, здоровье и болезнях.
  
  Направляясь к двери, Коль подумал: вдруг Гюнтер уже поболтал с друзьями о родителях? Вдруг паренек уже донес, например, на своего отца, пусть даже невольно? Коль оглянулся на Хайди. Та стояла, обняв младшую дочь. Коль отпер и распахнул тяжелую дубовую дверь.
  
  На пороге стоял Конрад Янссен, свежий, как мальчик на причащении. Он глянул инспектору через плечо и обратился к Хайди:
  
  – Простите за вторжение, фрау Коль. В столь поздний час это непростительно.
  
  «Боже милостивый!» – подумал Коль.
  
  Руки у него дрожали, сердце бешено колотилось. Вдруг инспектор-кандидат слышит его стук?
  
  – Ничего страшного, Янссен. Время значения не имеет. Только, пожалуйста, в следующий раз не колотите в дверь так сильно.
  
  – Да, конечно.
  
  По-юношески свежее лицо, обычно невозмутимое, источало волнение.
  
  – Майн герр, – сказал помощник, – я показал фотографию подозреваемого всей Олимпийской деревне и, по-моему, доброй половине берлинцев.
  
  – И что?
  
  – Я нашел журналиста английской газеты. Он прибыл из Нью-Йорка на пароходе «Манхэттен». Он пишет статью о спортплощадках по всему миру и вот…
  
  – Этот англичанин и есть наш подозреваемый? Он изображен на портрете?
  
  – Нет, но…
  
  – Тогда, Янссен, эта часть истории нас не интересует.
  
  – Конечно, майн герр, простите. Скажу лишь, что этот английский журналист узнал нашего фигуранта.
  
  – Отлично, Янссен, и что он о нем знает?
  
  – Немного, майн герр. Наш подозреваемый впрямь американец.
  
  Из-за этой ничтожной новости у Коля чуть инфаркт не случился. Он вздохнул.
  
  Однако инспектор-кандидат еще не закончил.
  
  – Еще имя. Его зовут Пол Шуман.
  
  Слова, сказанные во тьме.
  
  Слова, сказанные будто во сне.
  
  Они так близки, вместе им так уютно – колено прижато к колену, изгиб живота к спине, подбородок – к плечу. Кровать только помогала, на перине под их весом продавилась клинообразная, плотно обволакивающая ложбинка. Они не оторвались бы друг от друга, даже если захотели бы.
  
  Слова, сказанные в анонимности нового романа: страсть утолена, хотя лишь на мгновение.
  
  Аромат духов Кэт – это они пахли сиренью, когда Пол впервые ее увидел.
  
  Пол целовал ее в затылок.
  
  Слова, сказанные любовниками, – ни о чем и обо всем на свете. Фантазии, шутки, факты, рассуждения, надежды… поток слов.
  
  Кэт рассказывала, как живет в роли хозяйки пансиона. Потом затихла. В открытое окно снова полилась музыка Бетховена, полилась с новой силой, ведь кто-то из соседей увеличил громкость. Минуту спустя влажную ночь прорезал твердый, решительный голос.
  
  – Ах, это наш фюрер, – покачала головой Кэт. – Выступает сам Гитлер.
  
  Говорилось снова о микробах, о стоячей воде, об инфекциях.
  
  – Почему он так помешан на здоровье? – смеясь, поинтересовался Пол.
  
  – На здоровье?
  
  – По радио только и говорят что о микробах и чистоте. Целый день одно и то же.
  
  – О микробах? – засмеялась Кэт.
  
  – Что смешного?
  
  – Неужели не понимаешь, о чем он говорит?
  
  – Нет… не понимаю.
  
  – Речь не о микробах, а о евреях. На время Олимпиады Гитлеру переписали все речи. Он не говорит «евреи», но имеет в виду именно их. Гитлер не хочет обидеть иностранцев, но не позволяет нам забыть национал-социалистическую догму. Пол, ты что, не знаешь, что здесь творится? На время Олимпиады с половины отелей и пансионов сняли вывески, но их вернут в день, когда уедут иностранцы. «Евреев не обслуживаем», «Не для евреев» – вот что гласят эти вывески. По дороге к дому моей сестры в Шпандау есть крутой поворот, так там висит знак «Опасный поворот. Скорость 30 километров в час. Евреям – 70». Это знак дорожного движения! Его не вандалы намалевали, его повесило наше правительство!
  
  – Ты серьезно?
  
  – Да, Пол, конечно! Ты же сам видел флаги на Магдебургер-аллее. Ты говорил о них, когда приехал.
  
  – Тут олимпийский флаг.
  
  – Да-да, а не флаг национал-социалистов, как на большинстве местных домов. Знаешь почему? Этот дом принадлежит еврею. Он не имеет права вывешивать немецкий флаг. Он хочет гордиться родиной, как и все остальные. Хочет, но не может. Да и разве вывесил бы он флаг нацистов? Свастику? Ломаный крест? Это же символ антисемитизма.
  
  Ах вон оно что!
  
  «Вы наверняка знаете…»
  
  – Слышал про арианизацию?
  
  – Нет.
  
  – Правительство отбирает у евреев бизнес и недвижимость. Воровство, чистой воды воровство. Заправляет им Геринг.
  
  Полу вспомнились пустые дома, которые он видел утром, когда шел на встречу с Морганом в Дрезденском проулке. Объявления гласили, что мебель и домашняя утварь продаются.
  
  Кэт придвинулась к нему еще ближе и после долгого молчания проговорила:
  
  – Один человек… Он выступает в ресторане под названием «Мечта», и это правда мечта. Ресторан отличный. Я туда ходила, и посреди обеденного зала в стеклянной клетке сидит тот мужчина. Знаешь, кто он? Голодарь.
  
  – Кто-кто?
  
  – Голодарь, как в рассказе Франца Кафки. Он залез в ту клетку на шесть недель и выжил на одной воде. Он сидел в клетке у всех на виду и ничего не ел.
  
  – Как же он…
  
  – Его отпускают в уборную, но кто-то всегда сопровождает его и проверяет, что он не ест. И так день ото дня.
  
  Слова, сказанные во тьме, слова, сказанные любовниками.
  
  Зачастую те слова не важны. Порой это не так.
  
  – Продолжай, – шепнул Пол.
  
  – Я встретилась с ним после того, как он просидел в клетке сорок восемь дней.
  
  – Без еды? Он превратился в скелет?
  
  – Да, он сильно похудел и выглядел больным. Он выходил из клетки на несколько недель. Тогда моя подруга нас познакомила. Голодарь рассказал, что несколько лет проработал в госструктурах, в каком-то транспортном управлении. Но к власти пришел Гитлер, и он уволился.
  
  – Его уволили, потому что он не национал-социалист?
  
  – Нет, он бросил службу потому, что не разделял национал-социалистических ценностей и не желал работать на такое правительство. Но у него ребенок, значит нужны деньги.
  
  – Ребенок?
  
  – Да, и деньги нужны. Он искал, но не мог найти службу, не оскверненную нацистами. Он понял, что единственное, чем может зарабатывать, не изменяя себе, то есть сохраняя моральную инте… Как бишь то слово?
  
  – Интегральность.
  
  – Да, интегральность. Так вот, единственный вариант для него – стать голодарем. Это чистый заработок, не оскверненный. Знаешь, сколько людей приходит на него посмотреть? Тысячи! Тысячи приходят посмотреть на честного человека. Вот как мало честности осталось в нашей жизни.
  
  Кэт вздрогнула, и Пол понял, что она плачет.
  
  Слова, сказанные любовниками…
  
  – Кэт?
  
  – Что они наделали? – Она задыхалась. – Что они наделали? Не понимаю, как это случилось. Мы, немцы, любим музыку и беседу, ценим тонкое шитье, держим улицы в безукоризненной чистоте, загораем на пляже у Ванзее, покупаем детям обновки и сласти. Нас до слез трогает «Лунная соната», стихи Гёте и Шиллера… А теперь мы, немцы, одержимы дьяволом. Почему? Почему? – все тише вопрошала Кэт, а через минуту прошептала: – Боюсь, на этот вопрос ответят слишком поздно.
  
  – Уезжай из Германии, – тихо сказал Пол.
  
  Кэт повернулась к нему. Ее руки, набравшие силу от мытья полов и натирания кранов, поползли по его телу. Ее ступня уперлась ему в поясницу, пододвигая его ближе, ближе и ближе…
  
  – Уезжай, – повторил он.
  
  Кэт перестала дрожать и задышала ровнее.
  
  – Не могу.
  
  – Почему?
  
  – Это моя страна, – просто ответила она. – Я не могу ее бросить.
  
  – Это уже не твоя страна, а их. Как ты их назвала? Звери, чудовища, преступники. Твою страну захватили чудовища… Уезжай. Беги, пока не стало хуже.
  
  – Думаешь, станет хуже? Скажи мне, Пол. Ты писатель. Я плохо знаю жизнь, умею только учить молодых, знаю Гёте, поэзию… Ты человек умный. Как ты думаешь?
  
  – Я думаю, что станет хуже. Тебе надо уезжать. Чем скорее, тем лучше.
  
  Кэт перестала за него цепляться.
  
  – Не могу, даже если бы хотела. После увольнения меня занесли в список невыездных. У меня паспорт забрали, так что выездных документов я не получу. Они боятся, что мы станем бороться с ними из Англии или Франции. Держат нас на коротком поводке.
  
  – Поехали со мной. Я увезу тебя…
  
  Слова, сказанные любовниками…
  
  – …поехали в Америку…
  
  Она что, не слышала? Или уже решила не ехать?
  
  – …у нас прекрасные школы. Будешь преподавать. Английский у тебя вполне приличный.
  
  Кэт сделала глубокий вдох:
  
  – Что ты предлагаешь?
  
  – Поехали со мной.
  
  Раздался ее хриплый смех.
  
  – Женщина плачет, и мужчина обещает горы-долы, чтобы ее утешить. Я же тебя не знаю.
  
  – Я тоже тебя не знаю, – парировал Пол. – И я не предположение делаю, не утверждаю, что мы должны жить вместе. Я лишь говорю: убирайся отсюда подобру-поздорову. Я могу это устроить.
  
  Повисла тишина, и Пол подумал, что о брачном предложении речи, разумеется, нет. Но, положа руку на сердце, разве он предлагал лишь сбежать из этого жуткого места? Нет, женщин у него было немало – хороших девочек, плохих девочек, хороших девочек, изображающих в постели плохих. Кого-то из них он думал, что любил, а кого-то знал, что любил. Но ни к одной он не испытывал чувств, которыми воспылал к этой женщине за столь короткое время. Да, по-своему Пол любил и Марион. Порой он оставался на ночь у нее в Манхэттене или она у него в Бруклине. Они лежали рядышком, перекидывались словом-другим – о кино, о длине юбок в следующем сезоне, о ресторане Луиджи, о матери Марион, о ее сестре. О бейсбольной команде «Доджерс». Но Пол Шуман понимал: это не слова любовников. Не чета тому, что сегодня он сказал этой сложной страстной женщине.
  
  – Я не могу поехать, – проговорила Кэт раздраженно, презрительно. – Как же я поеду без паспорта и выездных документов?
  
  – Это я и пытаюсь объяснить. О документах не беспокойся. У меня есть связи.
  
  – Связи?
  
  – В Америке есть люди, кое-чем мне обязанные.
  
  Тут Пол не солгал. Он подумал о Маниелли и Эйвери, которые ждут в Амстердаме, готовые в любой момент отправить за ним самолет.
  
  – У тебя здесь есть близкие? Сестра? – спросил он.
  
  – Моя сестра… Она замужем за ярым национал-социалистом. Меня она даже не навещает, стыдится, наверное. – Кэт ненадолго замолчала, потом добавила: – Из близких у меня здесь только призраки. Но призраки – повод не остаться, а уехать отсюда.
  
  С улицы донеслись крики и пьяный смех. «Вот кончится Олимпиада, и будет нож жидам наградой…» – пропел заплетающийся мужской голос. Зазвенело битое стекло, и на сей раз песню затянули несколько голосов: «Знамена вверх! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды… Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для штурмовых колонн…»
  
  Шуман узнал песню, которую мальчишки из гитлерюгенда пели накануне вечером, когда опускали флаг в Олимпийской деревне. Красно-бело-черный флаг с изогнутым крестом.
  
  «Вы наверняка знаете…»
  
  – Пол, ты правда вытащишь меня отсюда без документов?
  
  – Да, но уеду я скоро. Надеюсь, что завтра вечером. Или послезавтра.
  
  – Но как?
  
  – Организацию предоставь мне. Ты хочешь уехать немедленно?
  
  – Да, хочу, – после недолгого молчания ответила Кэт.
  
  Она взяла Пола за руку и переплела его пальцы со своими. За весь сегодняшний вечер они не были так близки.
  
  Пол крепко обнял Кэт и, вытянув руку, коснулся чего-то твердого. Ощупав предмет, понял: под подушкой томик Гёте, который он ей сегодня подарил.
  
  – Ты же не…
  
  – Т-ш-ш! – шепнул он и погладил Кэт по голове.
  
  Пол Шуман понимал: порой словам любовников настает конец.
  IV. Шесть к пяти
  26 июля 1936 года, воскресенье – 27 июля 1936 года, понедельник
  
  Глава 20
  
  Вот уже час, с пяти утра, инспектор сидел в «Алексе», в своем кабинете, и старательно переводил на английский телеграмму. Текст он придумал бессонной ночью, когда лежал рядом с мирно спящей Хайди, благоухающей пудрой, которой она пользовалась на ночь.
  
  Вилли Коль перечитал написанное:
  
   Я ВИЛЛИ КОЛЬ СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР КРИПО (УГОЛОВНАЯ ПОЛИЦИЯ) ГОРОД БЕРЛИН ТЧК МЫ ИЩЕМ ИНФОРМАЦИЮ ОБ АМЕРИКАНЦЕ ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ИЗ НЬЮ-ЙОРКА КОТОРЫЙ СЕЙЧАС В БЕРЛИНЕ ПО ПОДОЗРЕНИЮ В УБИЙСТВЕ ТЧК ИМЯ ПОЛ ШУМАН ОН ПРИЕХАЛ С ОЛИМПИЙСКОЙ КОМАНДОЙ ТЧК КОМАНДОЙ ТЧК ПРОШУ ПЕРЕДАЙТЕ МНЕ ИНФОРМАЦИЮ ОБ ЭТОМ ЧЕЛОВЕКЕ В ШТАБ-КВАРТИРУ УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ НА АЛЕКСАНДЕРПЛАЦ В БЕРЛИНЕ ДЛЯ ИНСПЕКТОРА ВИЛЛИ КОЛЯ ТЧК ОЧЕНЬ СРОЧНО ТЧК ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРЮ ТЧК
  
  Английские слова подбирались с трудом. В штате крипо имелись переводчики, но в воскресенье ни один не работал, а Коль хотел отослать телеграмму немедленно. В Америке утро еще не наступило. Коль плохо разбирался во временных поясах, но подсчитал, что за океаном под полночь. Он надеялся, что у американских блюстителей закона, как и у их коллег в большинстве стран, длинные смены.
  
  Инспектор перечитал телеграмму и счел текст не безупречным, но вполне приемлемым. На отдельном листе он написал распоряжение отослать телеграмму в Международный олимпийский комитет, в Департамент полиции Нью-Йорка и в Федеральное бюро расследований. Коль заглянул в телетайпный зал, но никого из связистов на месте не оказалось. Обозленный, Коль вернулся к себе в кабинет.
  
  После нескольких часов сна Янссен сейчас снова направлялся в Олимпийскую деревню. Вдруг там обнаружатся другие зацепки? А что делать Колю? Если только требовать у судмедэксперта отчет о вскрытии, а у дактилоскописта – анализ отпечатков пальцев. Разумеется, они еще не на местах, а в воскресенье могут вообще не прийти на службу.
  
  Досада накрыла Коля с головой. Взгляд упал на телеграмму, составленную с таким трудом.
  
  – Что за ерунда!
  
  Ждать Коль не мог. Интересно, трудно пользоваться телетайпом? Инспектор встал и поспешил обратно в телетайпный зал, решив, что лучше самому отправить телеграмму в Америку. А если он, неловкий, по ошибке перешлет телеграмму в сотню разных мест, выйдет даже лучше.
  
  Не так давно, около шести утра, Кэт уходила к себе в комнату, а сейчас вернулась к Полу. Она надела темно-синий халат, волосы собрала в пучок и чуть подрумянилась. Пол стоял в дверях и стирал с лица остатки пены для бритья. Он надел колпачок на бритву и убрал ее в перепачканную холщовую сумку.
  
  Кэт принесла кофе, тосты, бледный маргарин, сыр, сухую колбасу и водянистый мармелад. В свете солнца, льющегося в низкое пыльное окно, она прошла по гостиной и поставила поднос на столик у кухни.
  
  – Ну вот, не нужно идти в комнату для завтрака, – начала она, кивнув на поднос, посмотрела на Пола и отвела взгляд. – У меня есть домашние дела.
  
  – Ты как, не сдулась? – спросил Шуман по-английски.
  
  – Что значит «не сдулась»?
  
  – Это значит то, о чем я вчера тебя спрашивал, – пояснил Пол, целуя ее. – Не передумала ехать со мной?
  
  Кэт поправила посуду на подносе, и без того расставленную аккуратнейшим образом.
  
  – Я не сдулась, а ты?
  
  – Я не позволил бы тебе сдуться, – пожал плечами Шуман. – Какфиф, ни в коем разе.
  
  Кэт засмеялась, но потом строго произнесла:
  
  – Есть один момент.
  
  – Какой?
  
  – Я частенько высказываю свое мнение. – Кэт потупилась. – Причем без обиняков. Михаэль звал меня бурей. Касательно спорта: я попробовала бы его полюбить.
  
  – Лучше не надо, – покачал головой Пол.
  
  – Не надо?
  
  – Тогда мне придется полюбить стихи.
  
  Кэт уткнулась ему в грудь, и Полу показалось, что на лице у нее улыбка.
  
  – Америка тебе понравится, – пообещал он. – Но если нет, вернешься, когда все это отшумит. Не факт, что ты уезжаешь из Германии навсегда.
  
  – Ах, мой мудрый писатель! Думаешь, это… – как же ты выразился? – когда-нибудь отшумит?
  
  – Думаю, да, национал-социалистам у власти не удержаться.
  
  Он взглянул на часы: почти половина восьмого.
  
  – Мне пора, – объявил Пол, – нужно встретиться с партнером.
  
  – В воскресенье утром? Ну, кажется, я разгадала твой секрет.
  
  Пол опасливо улыбнулся.
  
  – Ты пишешь о священниках-спортсменах! – засмеялась Кэт. – Об этом твоя статья?
  
  Неожиданно она посерьезнела и спросила:
  
  – Но почему тебе необходимо уехать так быстро, если ты пишешь о спорте или о кубических метрах бетона, используемых под стадион?
  
  – Необходимости быстро уезжать нет. Просто в Штатах у меня важные встречи.
  
  Пол залпом допил кофе и съел кусок тоста с колбасой.
  
  – Доедай, а то у меня нет аппетита, – сказал он.
  
  – Ладно, скорее возвращайся. Я буду собираться. Возьму только одну сумку. Если возьму слишком много, в одной может спрятаться призрак. – Кэт засмеялась. – Ах, я говорю, как героиня рассказа нашего жуткого приятеля Эрнста Теодора Амадея Гофмана.
  
  Пол поцеловал Кэт и вышел из пансиона навстречу утру, уже жаркому, мгновенно покрывающему кожу по́том. Оглядев улицу, он перешел на другой берег канала и углубился в Тиргартен, или Сад чудовищ.
  
  Реджи Моргана Пол обнаружил на скамейке перед тем самым прудом, у которого три года назад до смерти избили любовника Кэт Рихтер.
  
  Даже в столь ранний час людей вокруг было немало – гуляющие, велосипедисты. Морган снял пиджак и закатал рукава рубашки.
  
  Пол сел рядом, и Морган похлопал по конверту во внутреннем кармане пиджака.
  
  – Зелень на месте, – шепнул он по-английски.
  
  Они перешли на немецкий.
  
  – Чек обналичили в субботу вечером? Мы что, в сказку попали? – смеясь, поинтересовался Пол.
  
  – Думаешь, Веббер появится? – недоверчиво спросил Морган.
  
  – Непременно, ведь дело пахнет деньгами. Только не знаю, окажется ли он полезным. Вчера вечером я осмотрел Вильгельмштрассе. Там десятки, а то и сотни охранников. Выполнять задание слишком рискованно. Придется послушать, что скажет Отто. Вдруг подберет другое место?
  
  Оба замолчали. Морган обводил взглядом парк, казалось, ему грустно.
  
  – Я буду очень скучать по Германии, – признался он, и на миг его умные, проницательные глаза стали печальными. – Хорошие здесь люди. По-моему, берлинцы добрее парижан, общительнее лондонцев, а жизнью они наслаждаются куда больше ньюйоркцев. Будь у нас время, я показал бы тебе Люстгартен и луна-парк. Мне очень нравится и здесь, в Тиргартене. Люблю наблюдать за птичками. – Худощавый Морган смутился. – Глупое развлечение.
  
  Пол беззвучно засмеялся, вспомнил модели самолетов на своей книжной полке в Бруклине. Воистину каждому свое, и к глупости это тоже относится.
  
  – Так ты уезжаешь? – спросил Пол.
  
  – Оставаться нельзя. Я здесь слишком долго. С каждым днем все больше шансов на ошибку, на промах, который наведет на меня нацистов. После того как мы выполним задание, они станут приглядываться к каждому иностранцу, который недавно здесь работал. Когда жизнь войдет в нормальную колею, когда национал-социалистов свергнут, я вернусь.
  
  – Чем займешься в Штатах? – спросил Пол.
  
  Лицо Моргана просветлело.
  
  – Я хотел бы стать дипломатом. Для этого я здесь и кручусь. После того, что я повидал в окопах… – Он показал на шрам от пули у себя на руке. – Так вот, я решил бороться против войны. Дипломатический корпус напрашивался сам собой. Я написал сенатору, и он предложил Берлин. «Страна в состоянии постоянных перемен» – так он назвал Германию. И вот я здесь. Через пару лет надеюсь стать сотрудником по вопросам информации и связи. Потом послом или консулом. Как наш посол Додд здесь, в Германии. Он гений, настоящий политик! Сюда меня, разумеется, не отправят, особенно на первых порах. Слишком важная страна. Можно начать с Голландии. Или с Испании, когда там кончится гражданская война. Если от Испании что-нибудь останется. Франко не лучше Гитлера. Зверств не избежать. Впрочем, я с удовольствием работал бы здесь, когда в Германию вернется здравомыслие.
  
  Тут на тропинке Пол завидел Отто Веббера. Тот шел медленно, неуверенно, щурясь на ярком солнце.
  
  – А вот и он.
  
  – Да? Он похож на бургомистра. Причем на такого, который вечерами рюмку мимо рта не проносит. На него мы должны положиться?
  
  Тяжело дыша, Веббер опустился на скамейку.
  
  – Жара, какая жара! Я даже не знал, что по утрам бывает так жарко. В такую рань я почти не встаю. Равно как и коричневорубашечники, значит, нашей встрече не помешают. Вы партнер мистера Джона Диллинджера?
  
  – Диллинджера? – переспросил Морган.
  
  – Меня зовут Отто Веббер. – Он энергично пожал Моргану руку. – А вас?
  
  – Если вы не против, я не назовусь.
  
  – Кто, я? Я, конечно, не против. – Веббер присмотрелся к Моргану. – Послушайте, у меня есть хорошие брюки, несколько пар. Могу продать вам дешево. Очень-очень дешево. Брюки отличные, качество отменное. Мои девочки подгонят их вам по фигуре. Ингрид сейчас свободна. Она настоящий талант! И миловидная. Редкая жемчужина.
  
  Морган посмотрел на свои брюки из серой фланели:
  
  – Нет, одежда мне не нужна.
  
  – А шампанское? Чулки?
  
  – Отто, – строго осадил его Пол, – сейчас нас интересует лишь дело, о котором мы говорили вчера.
  
  – Конечно, мистер Джон Диллинджер. Но, увы, у меня плохие новости. Мои информаторы хором сообщают, что завеса тишины накрыла Вильгельмштрассе. Местных что-то насторожило. Охраны стало больше прежнего. И все за один день. Сведений о вашем фигуранте просто нет.
  
  Пол скривился от разочарования.
  
  – А я полночи деньги собирал…
  
  – Отлично! – обрадовался Веббер. – Доллары ведь собирали?
  
  – Дружище, деньги вы получите только за результат, – едко заметил поджарый Морган.
  
  – Ну, дело не безнадежное. Я смогу-таки вам помочь.
  
  – Продолжайте! – нетерпеливо велел Морган, снова взглянул себе на брюки и потер грязное пятно.
  
  – Я не могу сказать, где цыпленочек, – начал Веббер, – но, допустим, я мог бы провести вас в курятник, чтобы вы сами выяснили.
  
  – Куда провести?
  
  – В рейхсканцелярию, – понизив голос, ответил Веббер. – Эрнсту завидуют все министры. Каждому хочется устроиться поближе к Коротышке и занять кабинет в рейхсканцелярии, но большинству достается лишь местечко неподалеку. То, что Эрнст там работает, многих раздражает.
  
  – Видел я вчера рейхсканцелярию, – насмешливо проговорил Пол. – Там на каждом шагу охрана. Вы не сможете провести меня туда.
  
  – Ах, дружище, я категорически с тобой не согласен.
  
  – Как же у вас получится, черт подери?! – по-английски выпалил Пол, затем повторил вопрос по-немецки.
  
  – Благодаря Коротышке. Он одержим архитектурой, рейхсканцелярию реставрирует с тех пор, как дорвался до власти. Ремонтники трудятся семь дней в неделю. Я дам тебе форму, фальшивое удостоверение личности и два пропуска в здание. Мой информатор там штукатурит и имеет доступ ко всем документам.
  
  Морган подумал и кивнул, настроенный куда менее скептически.
  
  – По словам моего приятеля, Гитлер пожелал застелить коврами кабинеты на самых важных этажах. Кабинет Эрнста в том числе. Поставщики ковров меряют кабинеты: некоторые уже измерили, некоторые нет. Очень надеюсь, что кабинет Эрнста не успели. Если же да, извинишься и скажешь, что нужно перемерить. Я дам тебе пропуск от компании, которая, помимо всего прочего, славится хорошими коврами. Рейку и блокнот тоже дам.
  
  – Почему вы уверены, что тому человеку можно доверять? – спросил Пол.
  
  – Потому что он использует дешевую штукатурку и присваивает разницу между ее стоимостью и тем, что платит партия. За такое его казнят, ведь он ремонтирует оплот гитлеровской власти. У меня есть на него управа, значит он мне не соврет. К тому же он думает, что мы замутили аферу из желания занизить цену ковров. Ну и кусок яйца я ему пообещал.
  
  – Кусок яйца? – не понял Морган.
  
  – Часть выручки, – перевел Шуман.
  
  Чей хлеб ешь, того и обычай тешь…
  
  – Кусок возьмете из тысячи долларов.
  
  – Замечу, что я еще не получил тысячу долларов.
  
  Морган покачал головой, запустил руку в карман пиджака и отсчитал сотню.
  
  – Отлично! Видите, я не жадный.
  
  – Не жадный! – Морган посмотрел на Пола и закатил глаза. – Да он как Геринг!
  
  – Ах, майн герр, для меня это комплимент. Наш министр авиации – очень ловкий бизнесмен. – Веббер повернулся к Полу. – Чиновники появляются в канцелярии даже по воскресеньям. Но, по словам моего информатора, в основном это высокопоставленные и ошиваются они рядом с фюрером, в левом крыле здания. Туда вас не пустят. В правом крыле кабинеты чиновников помельче, в том числе и Эрнста. Мелкие чиновники, их помощники и секретари на месте вряд ли окажутся. Ты успеешь просмотреть его кабинет, если повезет, найдешь календарь, заметку или записку с расписанием на ближайшие несколько дней.
  
  – Неплохо, – похвалил Морган.
  
  – Мне нужно около часа, чтобы все зарядить. Я достану комбинезоны, документы, фургон. Встречаемся возле той статуи, ну, возле дамы с большой грудью, в десять утра. Еще брюки захвачу специально для вас, – сказал он Моргану. – Двадцать марок, отличная цена. – Веббер улыбнулся Полу. – Мистер Джон Диллинджер, твой партнер косо на меня смотрит… По-моему, он мне не доверяет.
  
  – Сейчас объясню, Отто Вильгельм Фридрих Георг Веббер. – Реджи Морган пожал плечами и глянул на Пола. – Как сообщил мой коллега, мы позаботились, чтобы вы нас не предали. Так что дело не в доверии, дружище. А косо смотрю я на вас потому, что не пойму: что, черт подери, не так с моими брюками?
  
  Он смотрел на маленького мальчика и видел Марка.
  
  Разумеется, вполне естественно видеть в сыне отца, но из колеи выбивает.
  
  – Руди, иди сюда! – позвал внука Рейнхард Эрнст.
  
  – Да, дедушка.
  
  Ранним воскресным утром экономка убирала посуду со стола, залитого желтым, как пыльца, солнцем. Они позавтракали, и Гертруда на кухне осматривала ощипанного гуся, которого сегодня подадут на ужин. Невестка Эрнста отправилась в церковь зажечь свечи в память о Марке Альбрехте Эрнсте, том самом молодом человеке, которого полковник сейчас видел в Руди.
  
  Эрнст завязал внуку шнурки, еще раз заглянул ему в глаза и снова увидел Марка. Теперь на лице «Марка» читались прозорливость и любопытство.
  
  Воистину невероятно!
  
  Как же полковник скучал по сыну…
  
  Восемнадцать месяцев минуло с тех пор, как Марк попрощался с родителями, женой и Руди. Все они стояли на Лертерском вокзале за оградой. Эрнст отдал честь двадцатисемилетнему моряку – не фашистский салют, а настоящий, – и тот сел в поезд до Гамбурга, чтобы принять командование кораблем.
  
  Молодой капитан прекрасно понимал, что старый корабль представляет опасность, но храбро смотрел ей в лицо. Разве не это долг каждого моряка и солдата?
  
  Эрнст думал о сыне ежедневно. Но никогда прежде дух Марка не был так близко, как сейчас. У Руди та же мимика, тот же взгляд – прямой, уверенный, любопытный. Значит, и характер у него отцовский. Через десять лет Руди призовут в армию. Какой станет тогда Германия? Мирной? Растерзанной войной? Подконтрольной странам, уничтоженным Версальским договором? Гитлер исчезнет, перегорит, как случается с мощнейшими двигателями? Или фюрер останется у руля, шлифуя свое видение новой Германии? Сердце подсказывало: обо всем этом стоит побеспокоиться. А вот рассудок твердил, что беспокоиться бесполезно. Он в силах лишь исполнить свой долг.
  
  Каждый обязан исполнить свой долг.
  
  Даже если он подразумевает командование старым учебным кораблем, не предназначенным для перевозки снарядов и пороха, погреб боеприпасов на котором расположен чересчур близко к камбузу, или к машинному отделению, или к искрящему проводу. Точно теперь не определить. В итоге корабль, отрабатывавший военные маневры в холодном Балтийском море, за секунду превратился в облако едкого дыма и искореженный корпус, стремительно идущий ко дну.
  
  Долг…
  
  Даже если это подразумевает ежедневные битвы на Вильгельмштрассе – если нужно, то и с самим фюрером, – за лучшее будущее Германии.
  
  Эрнст крепко затянул внуку шнурки – теперь они не развяжутся и мальчик не споткнется. Он встал и, посмотрев на маленькую копию сына, поддался порыву, что позволял себе редко.
  
  – Руди, утром у меня встреча, но потом мы можем поехать вместе на Олимпийский стадион. Хочешь?
  
  – Да, дедушка! – просиял Руди. – Я могу бегать по настоящим дорожкам.
  
  – Ты быстро бегаешь.
  
  – У нас в школе есть Гунни, он на два года старше меня. Мы с ним бегали от дуба до крыльца, и я выиграл.
  
  – Вот молодец! Значит, тебе понравится. Ты поедешь со мной и пробежишься по стадиону, на котором будут соревноваться олимпийцы. Через неделю начнется Олимпиада, и ты расскажешь всем, что бегал по тем же дорожкам. Разве не здорово?
  
  – Здорово, дедушка, очень!
  
  – Мне нужно идти, но в полдень я тебя заберу.
  
  – Я пока буду бегать, тренироваться.
  
  – Да, конечно.
  
  Эрнст забрал из кабинета документы по Вальдхаймскому исследованию, заглянул в кладовую и сказал жене, что в полдень заедет за Руди. А сейчас что? Да, сегодня воскресенье, но у него важные дела. Нет, подождать они не могут.
  
  При всех своих недостатках Герман Геринг был неутомим.
  
  К примеру, сегодня он приехал на службу в Министерство авиации к восьми утра. И это в воскресенье. И притом что по пути сделал остановку.
  
  Обливаясь потом, Геринг полчаса назад зашел в рейхсканцелярию и направился к кабинету Гитлера. Вдруг Волк не спит, то есть еще не спит? Страдающий бессонницей Гитлер часто ложился на заре. Увы, сегодня фюрер спал. По словам охранников, он лег около пяти и приказал не будить его.
  
  Недолго думая, Геринг написал записку и оставил охранникам.
  
   Мой фюрер! Я получил сведения чрезвычайной важности. Опасаюсь, что речь о предательстве. На карту поставлены наши долгосрочные планы. Подробности изложу лично в любое удобное вам время.
  
   Геринг
  
  Изумительный выбор слов. «Предательство» гарантированно заводит с пол-оборота. Евреи, коммунисты, социал-демократы, республиканцы – короче, изменники – в конце войны продали страну союзникам и до сих пор норовили сыграть Понтия Пилата для Иисуса-Гитлера.
  
  «Предательство» Волка взбудоражит.
  
  «Долгосрочные планы» не менее удачны. Все, что сулит провал Третьего рейха в видении Гитлера, тотчас привлечет его внимание.
  
  Рейхсканцелярия за углом, жарким летним утром прогулка не обрадовала толстяка Геринга. Впрочем, выбора не оставалось. Звонить или посылать нарочного нельзя. Рейнхард Эрнст в интригах не искушен и собственными шпионами в рейхсканцелярии не обзавелся. Зато многие другие с удовольствием украдут сообщение о еврейских корнях Людвига Кейтеля и представят фюреру как собственную находку. Тот же Геббельс, главный конкурент Геринга в борьбе за внимание Волка, решится на такое и глазом не моргнув.
  
  Теперь на часах было почти девять, и министр авиации сосредоточился на удручающе пухлой папке с документами по арианизации крупной химической компании на западе и поглощению ее заводами Германа Геринга. Зазвонил телефон.
  
  Из приемной послышался голос помощника:
  
  – Кабинет министра Геринга.
  
  Министр выглянул в приемную. Помощник с трубкой у уха вытянулся по стойке смирно. Вот он закончил разговор и подошел к двери:
  
  – Майн герр, фюрер ждет вас через полчаса.
  
  Геринг кивнул и подошел к столу в другом конце кабинета. Устроившись за ним, он наложил себе еды с полного яств подноса. Помощник налил ему кофе. Министр авиации просматривал финансовую информацию о химической компании, но сосредоточиться не мог, таблицы с цифрами затмевала яркая, нарисованная воображением картинка: два гестаповца выводят Рейнхарда Эрнста из рейхсканцелярии. В лице полковника, всегда до возмутительного спокойном, шок и бессилие.
  
  Пустая фантазия, но Геринг с удовольствием на нее отвлекся, уминая огромную порцию колбасы и яиц.
  Глава 21
  
  Дом на Краузенштрассе построили при Бисмарке и Вильгельме, располагался он в полукилометре к югу от правительственных зданий. В квартире того дома, просторной, но грязной и запущенной, за изысканным обеденным столом сидели два молодых человека и спорили вот уже несколько часов. Спор получился долгим и яростным, потому что речь шла ни о чем-то, а о выживании. Как зачастую в те времена, суть разногласий сводилась к доверию.
  
  Тот человек вызволит их и спасет или предаст, заставив заплатить жизнью за свою доверчивость?
  
  Бом! Бом! Бом!
  
  – Прекрати стучать! – велел Курт Фишер, старший из белокурых братьев.
  
  Ганс бряцал ножом по тарелке, на которой лежали огрызок яблока и сырные корки – остатки их жалкого завтрака. Он постучал еще пару секунд и отложил нож.
  
  Братьев разделяли не только пять лет, но и противоречия куда серьезнее возрастных.
  
  – Он донесет на нас из-за денег. Или потому, что опьянен национал-социализмом. Или потому, что сегодня воскресенье и ему захочется на кого-нибудь донести.
  
  И ведь с этим не поспоришь…
  
  – Еще раз спрашиваю, к чему спешка? Почему именно сегодня? Я хотел бы встретиться с Ильзой. Ты ведь ее помнишь? Она красотка, не хуже Марлен Дитрих.
  
  – Ты что, шутишь?! – раздраженно спросил Курт. – Наши жизни на кону, а ты сохнешь по грудастой девке, с которой знаком меньше месяца.
  
  – Давай лучше завтра. Или после Олимпиады? Некоторые будут рано уходить с соревнований и выбрасывать дневные билеты. Мы сможем попасть на вечернюю программу.
  
  Олимпиада, дело наверняка в ней. В жизни молодого красавчика Ганса появится еще немало Ильз. Ни красотой, ни умом девушка не блистала, а вот по стандартам национал-социализма считалась распущенной. Ганса же беспокоило то, что из-за побега из Германии он пропустит Олимпиаду.
  
  Курт вздохнул с досадой. Его младшему брату девятнадцать, в таком возрасте молодые люди занимают ответственные должности в армии или в торговле. Увы, Ганс родился импульсивным мечтателем, да еще с ленцой.
  
  «Что же делать?» – думал Курт, споря уже не с братом, а с собой.
  
  Он положил в рот кусок черствого хлеба. Масла они не видели неделю. Еды вообще почти не осталось. На улицу Курт выходил неохотно: он чувствовал себя беззащитным, хотя, как ни странно, куда уязвимее братья были в квартире, за которой, возможно, приглядывали гестапо или СД.
  
  Как ни крути, дело только в доверии. Решиться или не решиться?
  
  – Что-что? – спросил Ганс, удивленно подняв бровь.
  
  Курт покачал головой. Он не подозревал, что говорит вслух. Вопрос адресовался тем двоим, которые единственные на свете могли дать честный и здравый ответ, – родителям. Но Альбрехта и Лотты Фишер рядом не было. Социал-демократы, пацифисты, два месяца назад они отправились в Лондон на мирную конференцию. Перед самым возвращением супруги выяснили, что их имена в списках гестапо. Тайная полиция намеревалась арестовать их прямо в аэропорту Темпельхоф. Альбрехт дважды пытался проскользнуть на родину за сыновьями, сначала через Францию, потом через Судетскую область Чехословакии. Обе попытки провалились, во второй раз его едва не арестовали.
  
  Родители устроились в Лондоне у коллег, подрабатывали уроками и переводами. Расстроенные неудачами, они сумели переслать сыновьям пару писем, настойчиво советуя уезжать из Германии. Но у Курта с Гансом отобрали паспорта, в удостоверениях личности поставили особые штампы. Во-первых, они дети пацифистов и убежденных соци; во-вторых, гестапо завело досье на самих юношей. Молодые Фишеры разделяют политические взгляды родителей, посещают запрещенные свинговые и джазовые клубы, где играют негритянскую музыку, где девушки курят, а в пунш подливают русскую водку. У них и друзья активисты.
  
  Вообще-то, ничего антиправительственного, однако арест обоих был лишь вопросом времени. Равно как и голод. Курта уволили с работы. Ганс отработал шестимесячную трудовую повинность и вернулся домой. Его исключили из университета – гестапо позаботилось, – и он, как и брат, сидел без работы. В будущем оба вполне могли стать попрошайками на Александерплац или на Ораниенбургерштрассе.
  
  Тут и встал вопрос доверия. Альбрехту Фишеру удалось связаться с бывшим коллегой, Герхардом Унгером из Берлинского университета. Пацифист и соци, Унгер оставил преподавательскую деятельность вскоре после прихода к власти национал-социалистов и вернулся на кондитерскую фабрику своей семьи. Унгер частенько выезжал за границу и, будучи убежденным антигитлеровцем, с удовольствием вызвался вывезти мальчиков из Германии. Утром каждого воскресенья грузовики Унгера отправлялись в Голландию, чтобы доставить конфеты и забрать продукты, необходимые для производства. На Олимпиаду съезжалось множество иностранных гостей, значит пограничникам будет не до фабричного грузовика, совершающего регулярные рейсы.
  
  Но можно ли доверить Унгеру свои жизни?
  
  Объективных возражений нет. Унгер – соратник и друг отца. Он ненавидит национал-социалистов.
  
  Только разве нынче для предательства нужен особый повод?
  
  «Он донесет на нас, потому что сегодня воскресенье…»
  
  Имелась еще одна причина, по которой Курт Фишер сомневался насчет отъезда. Пацифистом и социал-демократом парень стал в основном под влиянием отца и его друзей. Сам он прежде жил свиданиями, путешествиями и лыжными прогулками. Но с приходом к власти национал-социалистов с удивлением почувствовал в себе желание бороться с ними, рассказывать людям, сколько зла и нетерпимости у этой партии. Разве не должен он остаться и помочь свержению нацистов?
  
  Но они так сильны, так вероломны. Так смертоносны.
  
  Курт взглянул на часы на каминной полке. Опять встали! Они с Гансом вечно забывают их заводить. Этим занимался отец, и при взгляде на замерший механизм у Курта разрывалось сердце. Он достал свои карманные часы и посмотрел на время.
  
  – Нужно либо идти, либо позвонить и сказать ему, что мы не едем.
  
  Бом! Бом! Бом! Нож снова застучал по тарелке.
  
  Долгая пауза.
  
  – Давай останемся, – предложил Ганс, а сам выжидающе посмотрел на брата. Между ними всегда существовало соперничество, но младший принимал любое решение старшего.
  
  «Правильно ли я решу?»
  
  Выживание…
  
  – Едем! Бери рюкзак!
  
  Бом! Бом!
  
  Курт повесил на плечи свой рюкзак и с вызовом взглянул на младшего брата. Однако настроение Ганса менялось быстрее весенней погоды. Он вдруг захохотал, показывая на свою одежду. Оба брата надели шорты, рубашки с коротким рукавом и походные ботинки.
  
  – Только взгляни на нас! Немного коричневой краски, и будет вылитый гитлерюгенд!
  
  Курт невольно улыбнулся.
  
  – Пойдем, товарищ! – позвал он с иронией, ведь так обращались друг к другу штурмовики и члены гитлерюгенда.
  
  Курт даже не обернулся: не дай бог, еще расплачется, взглянув на квартиру в последний раз. Он открыл дверь и вышел в коридор.
  
  В другом конце лестничной площадки румяная дородная фрау Луц, потерявшая мужа на войне, чистила половик. Держалась вдова особняком, но порой заглядывала к соседям (исключительно к тем, кто соответствовал ее высоким стандартам) и приносила свои чудесные угощения. Фишеров она считала друзьями и годами угощала их пудингом из говяжьих легких, сливовыми клецками, зельцем, маринованными огурчиками, чесночной колбасой и лапшой с рубцом. Сейчас от одного взгляда на нее у Курта потекли слюнки.
  
  – А, братья Фишер!
  
  – Доброе утро, фрау Луц. Такая рань, а вы уже за работой.
  
  – Говорят, опять будет жарко. Вот бы дождь пошел!
  
  – Ничто не должно испортить Олимпиаду! – с иронией отозвался Ганс. – Мы так ее ждем!
  
  – Хотите увидеть, как бегают и прыгают идиоты в исподнем? – засмеялась фрау Луц. – Кому они нужны, когда мои бедные цветочки умирают от жажды? Посмотрите на куриную слепоту у двери. И на бегонии! Теперь скажите, где ваши родители? До сих пор в командировке?
  
  – Да, в Лондоне.
  
  Мало кто знал о политических проблемах Фишеров-старших, и, разумеется, братья о них помалкивали.
  
  – Их нет уже несколько месяцев. Пусть уж скорее возвращаются, не то не узнают вас. А вы куда собрались?
  
  – В поход. Отправимся в Груневальд.
  
  – Ой, там хорошо! Куда прохладнее, чем в городе.
  
  Фрау Луц снова взялась за половик.
  
  Братья спустились по лестнице, и Курт, глянув на Ганса, заметил, что тот снова помрачнел.
  
  – В чем дело?
  
  – Ты, видимо, уверен, что Берлин – царство дьявола. Но это не так. Здесь миллионы таких, как она. – Ганс кивнул на соседку. – Миллионы хороших, добрых людей. А мы бежим от них. Ради чего, спрашивается? Ради страны, где мы чужие, где говорят на чужом языке, где у нас нет работы. Ради страны, которая лишь двадцать лет назад воевала с нашей родиной. По-твоему, как там нас примут?
  
  Опровержений у Курта не нашлось: младший брат попал в самую точку. Причин не ехать имелась еще добрая сотня.
  
  Братья внимательно оглядели раскаленную улицу. Прохожих в такой час немного. Никто не обращал на них внимания.
  
  – Идем! – скомандовал Курт и зашагал по тротуару, размышляя о том, что фактически не соврал фрау Луц.
  
  Они с братом отправились в поход – только не к охотничьему домику в лесу к западу от города, а на чужбину, навстречу малопонятной новой жизни.
  
  Звонок телефона испугал не на шутку.
  
  В надежде, что звонит судмедэксперт по убийству в Дрезденском проулке, инспектор схватил трубку:
  
  – Коль слушает.
  
  – Вилли, зайди ко мне.
  
  Короткие гудки.
  
  Через минуту Коль уже шагал по коридору к кабинету Фридриха Хорхера, слушая, как бешено стучит сердце.
  
  И что теперь? Главный инспектор на службе воскресным утром? Петер Краусс выяснил, что Коль сочинил байку про Рейнхарда Гейдриха и Гёттбург (свидетель был из Галле), дабы спасти пекаря Розенбаума? Кто-то подслушал какую-то небрежную фразу, брошенную Янссену? Сверху поступило указание сделать выговор инспектору, ворошащему убийство евреев в Гатове?
  
  Коль заглянул в кабинет к Хорхеру:
  
  – Майн герр?
  
  – Заходи, Вилли!
  
  Хорхер поднялся, закрыл дверь и показал Колю на стул. Инспектор сел и выдержал взгляд начальника – именно так он учил сыновей поступать перед лицом трудностей.
  
  В полной тишине Хорхер уселся в свое роскошное кресло и закачался взад-вперед, рассеянно теребя малиновую повязку на левой руке. Мало кто из руководителей крипо носил такую повязку в «Алексе».
  
  – Убийство в Дрезденском проулке… с этим делом много хлопот?
  
  – Да, майн герр, но оно интересное.
  
  – Вилли, я так скучаю по расследованиям!
  
  – Да, майн герр.
  
  Хорхер старательно поправил на столе документы.
  
  – На Олимпиаду пойдешь?
  
  – Я купил билеты год назад, майн герр.
  
  – Правда? Твои дети ждут не дождутся Олимпиады?
  
  – Да, майн герр. И жена тоже.
  
  – Да, отлично.
  
  Хорхер не слышал ни слова из сказанного Колем. На миг снова стало тихо. Хорхер пригладил напомаженные усы, что привык делать, когда не теребил малиновую повязку.
  
  – Порой, Вилли, необходимо принимать нелегкие решения, особенно на такой службе, как наша. Ты согласен? – спросил Хорхер, пряча взгляд.
  
  Беспокойству вопреки, Вилли Коль подумал, что Хорхеру не продвинуться по партийной линии: он не способен бесстрастно сообщать плохие новости.
  
  – Да, майн герр.
  
  – В нашей уважаемой организации интересуются тобой, и не первый день.
  
  Подобно Янссену, на сарказм Хорхер способен не был. «Уважаемые» он говорил на полном серьезе, хотя, учитывая непостижимую иерархию полиции, Коль не представлял, о какой организации речь. Слова Хорхера, ответившие на этот вопрос, потрясли его до глубины души.
  
  – У СД на тебя внушительное досье, собранное совершенно независимо от гестапо.
  
  У Коля кровь застыла в жилах. Гестапо могло завести досье на любого госчиновника. Не иметь такого досье считалось позором. Но СД, элитная разведслужба СС? Ее возглавлял не кто иной, как Рейнхард Гейдрих. Вот как аукнулась байка о родном городе Гейдриха! А все ради спасения еврейского пекаря, которого Коль даже не знает.
  
  Дыхание сбилось, ладони вспотели так, что на штанинах появились пятна. Вилли Коль молча кивнул, а перед его мысленным взором замаячил конец карьеры, а то и жизни.
  
  – Очевидно, о тебе говорили на самом верху.
  
  – Да, майн герр!
  
  Коль надеялся, что у него не дрожит голос. Он перехватил взгляд Хорхера, но тот отвел глаза и уставился на бакелитовый бюст Гитлера, стоявший на столике у двери.
  
  – Появилось одно дело. К сожалению, я тут совершенно бессилен.
  
  Разумеется, разве стоит ждать помощи от Фридриха Хорхера? Он лишь глава крипо, младшего звена зипо, а еще трус.
  
  – Да, майн герр, что это за дело?
  
  – Высказано пожелание, точнее – приказ, чтобы ты представил крипо в Международной комиссии уголовной полиции, которая соберется в Лондоне в феврале следующего года.
  
  Коль медленно кивнул, ожидая продолжения. Однако, видимо, плохие новости на этом закончились.
  
  Международная комиссия уголовной полиции, основанная в двадцатые годы в Вене, объединяла полицейских всего мира. Представители разных стран обменивались данными о преступности, преступниках и методах охраны порядка по радио, через телеграммы и печатные публикации. Германия входила в комиссию, США – нет, но, Колю на радость, представители ФБР собирались приехать, чтобы оценить перспективы вступления.
  
  Хорхер разглядывал стол, на который с портретов в деревянных рамах взирали Гитлер, Геринг и Гиммлер.
  
  Коль продышался, чтобы успокоиться, и сказал:
  
  – Для меня это большая честь.
  
  – Честь? – Хорхер нахмурился и, подавшись вперед, прошептал: – Да ты одолжение нам делаешь!
  
  Коль понимал насмешку начальника. Присутствие на конференции – пустая трата времени. Национал-социалисты шумно ратовали за самодостаточную Германию, поэтому обмен информацией с зарубежными правоохранительными организациями не интересовал Гитлера совершенно. Гестапо, или тайная полиция, называлась так не случайно.
  
  Коля посылали как номинального представителя, чисто для проформы. Никто из руководства ехать не отважится: нациста двухнедельная командировка за рубеж могла привести к потере должности. А Коль – рабочая пчела, он может отлучиться безболезненно, если только не встанет расследование десятка дел и убийцы с насильниками не уйдут от ответственности.
  
  Да разве в верхах это кого-нибудь интересует?
  
  Реакция Коля очень обрадовала Хорхера.
  
  – Вилли, когда ты в последний раз был в отпуске? – спросил он с воодушевлением.
  
  – Мы с Хайди часто ездим на Ванзее и в Шварцвальд.
  
  – Я имел в виду, за границей?
  
  – Ну… несколько лет назад мы были во Франции, а однажды – в Брайтоне.
  
  – Возьми жену с собой в Лондон.
  
  Щедрым предложением Хорхер загладил свою вину. По здравом размышлении он предупредил Коля:
  
  – Говорят, в это время года паром и поезда дорогие. – Хорхер снова замолчал. – И проездные, и жилье мы, разумеется, тебе оплатим.
  
  – Как великодушно!
  
  – Жаль, Вили, что этот крест придется нести тебе, зато хоть поешь и попьешь как следует. Английское пиво якобы не так отвратительно, как говорят. И Тауэр увидишь!
  
  – Да я с удовольствием.
  
  – Лондонский Тауэр прекрасен! – радостно повторил главный инспектор. – Ну, хорошего дня, Вилли!
  
  – Хорошего дня, майн герр.
  
  По коридорам, жутковато мрачным, вопреки солнцу, льющемуся на дуб и мрамор, Коль возвращался к себе в кабинет, медленно оправляясь от испуга.
  
  Он тяжело опустился в кресло и посмотрел на коробку с уликами и своими заметками по убийству в Дрезденском проулке.
  
  Потом взгляд скользнул к папке, лежащей рядом. Коль взял телефонную трубку, позвонил оператору в Гатов и попросил соединить его с домашним номером.
  
  – Да? – опасливо ответил молодой мужчина, видимо не привыкший к звонкам воскресным утром.
  
  – Полицейский Рауль? – спросил Коль.
  
  – Да, – ответил молодой человек после небольшой паузы.
  
  – Говорит инспектор Вилли Коль.
  
  – Да, инспектор, хайль Гитлер! Вы звоните на домашний номер. В воскресенье.
  
  – В самом деле, – усмехнулся Коль. – Простите за беспокойство. Я хотел поговорить об отчете с места расстрела семьи в Гатове и места гибели рабочих.
  
  – Простите, майн герр. Я человек неопытный, а вы наверняка сочли мой отчет сырым и небрежным. Я сделал все, что мог.
  
  – Хотите сказать, что отчет составлен?
  
  Снова пауза, еще длиннее первой.
  
  – Да, майн герр. Отчет составлен и подан начальнику полиции Мейерхоффу.
  
  – Ясно. Когда?
  
  – Кажется, в минувшую среду. Да, именно.
  
  – Он его изучил?
  
  – В пятницу вечером я видел экземпляр отчета у него на столе. Я также просил отослать один экземпляр вам, майн герр. Странно, что вы до сих пор его не получили.
  
  – Мы с вашим начальником в этом разберемся… Скажите, Рауль, вы довольны осмотром места преступления?
  
  – По-моему, я как следует все проверил.
  
  – Вы пришли к какому-нибудь заключению? – спросил Коль.
  
  – Я…
  
  – На этом этапе расследования гипотезы совершенно приемлемы.
  
  – Ограбление как мотив не рассматривается? – спросил Рауль.
  
  – Вы меня спрашиваете?
  
  – Нет, майн герр. Я излагаю свое заключение. Вернее, гипотезу.
  
  – Отлично. Имущество погибших было при них?
  
  – Деньги пропали, а ювелирные изделия и другие предметы остались, даже ценные. Вот только…
  
  – Продолжайте.
  
  – Когда тела погибших привезли к нам в морг, ценности были при них. Но потом, увы, исчезли.
  
  – Рауль, это не интересует меня и не удивляет. Вы обнаружили признаки того, что у погибших были враги? У кого-то из них?
  
  – Нет, майн герр, по крайней мере у семей из Гатова. Люди были тихие, трудолюбивые, очевидно порядочные. Евреи, но свою религию не исповедовали. В партии, конечно, не состояли, но и не диссидентствовали. А польские рабочие приехали из Варшавы только три дня назад посадить деревья для Олимпиады. Как коммунистов или агитаторов их никто не знал.
  
  – Другие мысли есть?
  
  – Убийц было по меньшей мере двое. По вашим указаниям я нашел следы. Одинаковые на местах обоих убийств.
  
  – Какое оружие использовалось?
  
  – Не знаю, майн герр. Когда я приехал, гильзы уже исчезли.
  
  – Исчезли? – спросил Коль, удивляясь: в Берлин высадился целый десант убийц-аккуратистов? – Нам помогут свинцовые сердечники. Вы нашли хоть один в нормальном состоянии?
  
  – Ни единого, а ведь я тщательно осмотрел место убийства.
  
  – Коронер-то наверняка обнаружил сердечники.
  
  – Я спрашивал, майн герр, но он сказал, что нет.
  
  – Ни одного?
  
  – Извините, майн герр.
  
  – Я сержусь не на вас, Рауль. Полиция держится на таких, как вы. Простите, что позвонил вам домой. У вас есть дети? Кажется, я слышу плач младенца. Я разбудил его?
  
  – Ее, майн герр. Когда моя дочь подрастет, я расскажу, что ей повезло: вы, знаменитый следователь, разбудили ее своим звонком.
  
  – Всего хорошего!
  
  – Хайль Гитлер!
  
  Трубку Коль положил в полном недоумении. Судя по фактам, убийства – дело рук эсэсовцев, гестаповцев или штурмовиков. Но в таком случае Колю и полицейскому из Гатова приказали бы немедленно остановить расследование, как недавно случилось с делом о контрабанде продуктов. Там следователь нащупал ниточки, ведущие к адмиралу Редеру и генерал-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу.
  
  Им не мешали вести расследование, но откровенно вставляли палки в колеса. Как понимать такую неоднозначность?
  
  Казалось, убийства, каким бы ни был их мотив, использовали, чтобы испытать патриотизм Коля. Неужели начальник полиции Мейерхофф позвонил в крипо по наущению СД, дабы выяснить, станет ли Коль расследовать убийства евреев и поляков?
  
  Нет, это чистой воды паранойя. Он так думает, потому что узнал о досье, которое завели на него в СД.
  
  Не в силах ответить на этот вопрос, Коль поднялся и снова зашагал по безмолвным коридорам в телетайпный зал. Вдруг случилось еще одно чудо и американские коллеги решили ответить на его срочные запросы?
  
  Обшарпанный фургон, внутри которого было жарко, как в пекле, притормозил на Вильгельмплац и остановился в проулке.
  
  – Как мне обращаться к людям? – спросил Пол.
  
  – Майн герр, – ответил Веббер. – И никак иначе.
  
  – Женщин я не встречу?
  
  – Хороший вопрос, мистер Джон Диллинджер! Парочку, может, и встретишь. Не чиновниц, разумеется, а обслугу вроде тебя. Секретарш, уборщиц, регистраторов, машинисток. Они незамужние: замужним работать не разрешают, так что обращайся к ним «фрейлейн». Возникнет желание – пофлиртуй, это вполне в духе представителя ковровой компании. Впрочем, поймут они и желание быстренько все закончить и отправиться домой на воскресный ужин.
  
  – В дверь стучать или сразу заходить?
  
  – Стучать обязательно, – подсказал Морган, и Веббер кивнул.
  
  – И говорить «хайль Гитлер!»?
  
  – Да, так часто, как душа пожелает, – подначил Веббер. – За лишний «хайль!» в тюрьму не сажают.
  
  – Салютовать тоже нужно? Ну, руку вперед вытягивать?
  
  – Рабочему салютовать не обязательно, – отозвался Морган. – Не забывай смягчать «г». Говори как берлинец. Усыпляй подозрения в зачатке.
  
  В глубине душного фургона Пол переоделся в рабочий комбинезон, который привез Веббер.
  
  – Отлично сидит, – похвалил Отто. – Если нравится, могу продать.
  
  – Отто! – вздохнул Пол и внимательно осмотрел потрепанное удостоверение личности: мужчина на фотографии напоминал его самого. – Кто это?
  
  – Есть один склад, малоиспользуемый, где при Веймарской республике собрали досье солдат – участников войны. Их там миллионы. Я ими периодически пользуюсь для подделки паспортов и других бумаг – подбираю фотографию, на которой изображен человек, похожий на покупающего документы. Фотографии тех времен очень ветхие, хотя и наши удостоверения личности свежими не назовешь, мы ведь постоянно их с собой таскаем. – Веббер глянул на фотографию, потом на Пола. – Этот человек погиб в Мёз-Аргоне. В досье упомянуто, что его наградили несколькими медалями, хотели дать ему Железный крест. Для погибшего ты выглядишь роскошно.
  
  Веббер вручил Полу два пропуска, с которыми позволят войти в канцелярию. Свой паспорт и фальшивый советский Шуман оставил в пансионе, купил немецкие сигареты, а в «Арийском кафе» прихватил спички без этикетки. Веббер предупредил, что у входа в канцелярию его тщательно обыщут.
  
  – Возьми! – Веббер протянул Полу блокнот, ручку и исцарапанную рейку.
  
  Еще он дал ему короткую стальную линейку, чтобы использовать как фомку и при необходимости взломать дверь в кабинет Эрнста.
  
  Пол оглядел свою экипировку и спросил Веббера:
  
  – Они впрямь на это купятся?
  
  – Ах, мистер Джон Диллинджер, если хочешь полной уверенности, почему не подыщешь себе другую работу? – ответил Веббер и вытащил капустную сигару.
  
  – Вы же не намерены курить здесь? – сказал Морган.
  
  – А где прикажете курить? На пороге обиталища фюрера? А спичку чиркать о жопу охранника-эсэсовца? – Он закурил самокрутку и кивнул Полу. – Мы подождем тебя здесь.
  
  Герман Геринг шагал по рейхсканцелярии как хозяин.
  
  Он искренне верил, что однажды им станет.
  
  Министр авиации любил Адольфа Гитлера, как апостол Петр – Христа.
  
  Но Иисуса в итоге пригвоздили к деревянному кресту, и Петр стал командовать парадом.
  
  Геринг знал: именно так в итоге случится в Германии. Гитлер не от мира сего, для мировой истории он персона уникальная, завораживающая, непередаваемо гениальная. Именно поэтому он не доживет до старости. Мир не приемлет провидцев и спасителей. Лет через пять Волк погибнет, и Геринг, сломленный неутолимым, искренним горем, будет биться и рыдать. На время длительного траура он станет исполняющим обязанности. А потом поведет страну к господству над миром. Гитлер обещал тысячелетний рейх. Герман Геринг добьется, чтобы его рейх длился вечно.
  
  Однако сейчас перед Герингом стояли цели поскромнее: устроить так, чтобы роль фюрера досталась именно ему.
  
  Расправившись с яйцами и колбасой, министр снова переоделся (как правило, он менял одежду четыре-пять раз в день). На сей раз выбрал зеленую военную форму, до вычурного обильно покрытую позументом, лентами, наградами, частью заслуженными, в большинстве купленными. Нарядился Геринг потому, что считал, что выполняет миссию. Какова его цель? Прибить к стене голову Рейнхарда Эрнста. В конце концов, Геринг – имперский лесничий!
  
  Геринг шагал по темным коридорам. Папку, изобличающую еврейское происхождение Кейтеля, он зажал под мышкой, словно стек. Свернув за угол, поморщился от боли: напомнила о себе рана в паху, полученная в ноябре двадцать третьего года, во время «Пивного путча». Таблетки он принял лишь час назад, но онемение уже проходило. Небось аптекарь перепутал дозировку! Нужно потом его отчитать… Геринг кивнул охранникам-эсэсовцам, вошел в приемную фюрера и улыбнулся секретарю, который сказал:
  
  – Герр министр, фюрер просил, чтобы вы сразу вошли.
  
  По ковру Геринг прошествовал в кабинет. Гитлер стоял в излюбленной позе, прислонившись к краешку стола. Спокойно Волку не сиделось – то по кабинету расхаживает, то на стол присядет, то раскачивается в кресле, глядя в окно. Вот он хлебнул горячего шоколада, поставил чашку и блюдце на стол и с серьезным видом кивнул кому-то, сидящему в кресле с высокой спинкой.
  
  – А, герр министр авиации! Входи-входи!
  
  Гитлер показал записку, которую рано утром написал Геринг.
  
  – Хочу узнать все подробности. Удивительно, что ты упомянул заговор… У нашего товарища точно такие же новости.
  
  Посреди просторного кабинета Геринг замер как вкопанный и захлопал глазами: сидевший в кресле с высокой спинкой поднялся. Рейнхард Эрнст! Полковник кивнул и улыбнулся:
  
  – Доброе утро, герр министр!
  
  Не удостоив его вниманием, Геринг спросил Гитлера:
  
  – Новости о заговоре?
  
  – Именно, – отозвался фюрер. – Мы тут обсуждали Вальдхаймское исследование, проект полковника. Наши враги сочинили компромат на профессора Людвига Кейтеля, его партнера. Они опустились до заявлений, что профессор Кейтель еврейского происхождения, можешь себе представить?! Теперь, пожалуйста, Герман, садись и расскажи о заговоре, который раскрыл ты.
  
  Рейнхард Эрнст подумал, что до конца жизни не забудет, как изменился в лице Герман Геринг.
  
  Ухмылка слетела с красного одутловатого лица. В глазах отразилось глубокое потрясение. Бузотер, которому помешали.
  
  Впрочем, блестящий маневр не особо порадовал полковника, ведь потрясение в глазах Геринга тотчас сменилось лютой ненавистью.
  
  Фюрер не заметил их безмолвного выяснения отношений и постучал по столу какими-то документами.
  
  – Я запросил у полковника Эрнста отчет об исследовании, которое он сейчас проводит. Исследование касается наших вооруженных сил, а отчет он подготовит к завтрашнему дню…
  
  Гитлер пронзил Эрнста взглядом, и тот кивнул:
  
  – Так точно, мой фюрер!
  
  – В процессе подготовки к отчету полковник выяснил, что кто-то подделал досье родственников профессора Кейтеля и других приближенных к правительству. Среди них представители концернов «Крупп», «Фарбен», «Сименс».
  
  – Я испытал настоящий шок, поняв, что на этом провокация не заканчивается, – негромко добавил Эрнст. – Подделаны досье многих лидеров партии. Большая часть компромата распространялась в Гамбурге и его окрестностях. Львиную долю обнаруженного я счел нужным уничтожить. – Эрнст смерил Геринга взглядом. – Компромат относится и к весьма высокопоставленным особам. Есть в нем намеки на внебрачную связь с еврейскими лудильщиками, на незаконнорожденных детей и так далее.
  
  – Ужасно! – мрачно отозвался Геринг и стиснул зубы, разгневанный не только поражением, но и намеком Эрнста, что у самого министра авиации еврейские корни. – Кто способен на такую низость?
  
  – Кто? – негромко переспросил Гитлер. – Коммунисты, евреи, социал-демократы. Самому мне в последнее время досаждают католики. Нельзя забывать, что они против нас. Не стоит уповать на нашу общую ненависть к евреям. Кто знает? Врагов у нас много.
  
  – В самом деле.
  
  Геринг снова глянул на Эрнста, который предложил налить ему горячего шоколада.
  
  – Спасибо, Рейнхард, не нужно, – холодно ответил министр авиации.
  
  Еще солдатом Эрнст усвоил, что эффективнейшее оружие военного – надежные разведданные. Он старался быть в курсе вражеских замыслов. Эрнст просчитался, решив, что таксофон в паре кварталов от рейхсканцелярии не прослушивается шпионами Геринга. Из-за его оплошности министр авиации узнал имя его партнера по Вальдхаймскому исследованию. К счастью, у Эрнста, пусть и неискушенного в интригах, имелись верные люди в стратегически важных местах. Накануне вечером информатор из Министерства авиации убрал разбитую тарелку, принес Герингу чистую рубашку и немедля передал Эрнсту все, что Геринг узнал о бабушке Кейтеля.
  
  Играть в такую игру мерзко, но риск огромен, и Эрнст без промедления отправился к Кейтелю. Профессор считал, что у фрау Кляйнфельдт действительно еврейское происхождение, но с ней он не общался уже много лет. Минувшей ночью Эрнст и Кейтель просидели несколько часов, собственноручно изготавливая фальшивые документы, согласно которым у бизнесменов и правительственных чиновников, на деле чистокровных арийцев, появлялись еврейские корни.
  
  Только бы попасть к Гитлеру раньше Геринга! Одним из приемов военной тактики, в который Эрнст верил, был «молниеносный удар». Полковник сам придумал это название и подразумевал под ним атаку столь быструю, что противник, пусть даже превосходящий в силе, не успевает подготовить оборону. Рано утром полковник влетел к фюреру в кабинет, изложил свою теорию заговора и представил доказательства-подделки.
  
  – Мы разберемся, в чем тут дело, – пообещал Гитлер и отошел от стола, чтобы подлить себе горячего шоколада и взять с тарелки несколько сладких сухариков. – Герман, так что с твоей запиской? Какой заговор раскрыл ты?
  
  Геринг улыбнулся и кивнул Эрнсту, отказываясь капитулировать, потом нахмурился и покачал головой:
  
  – В Ораниенбурге волнения. К охранникам там относятся отвратительно. Я опасаюсь бунтов и рекомендую принять карательные меры, причем самые жесткие.
  
  Абсурд! Основательно перестроенный рабами, переименованный в Заксенхаузен, концлагерь был сама надежность: бунты исключались. Узники напоминали загнанных зверей с вырванными когтями. Геринг упомянул концлагерь чисто из мести: пусть на совести Эрнста будут невинные жертвы.
  
  Гитлер задумался, а Эрнст, словно невзначай, заметил:
  
  – Мой фюрер, я не слишком хорошо осведомлен о том лагере, но министр авиации прав. Мы обязаны исключить волнения.
  
  – Но… полковник, я чувствую неуверенность, – проговорил Гитлер.
  
  Эрнст пожал плечами:
  
  – Я только подумал, не стоит ли отложить карательные меры до окончания Олимпиады. Тем более что лагерь недалеко от Олимпийской деревни. В городе столько иностранных журналистов… Если поползут слухи, получится некрасиво. По-моему, на время Игр внимание к лагерю лучше не привлекать.
  
  Замечание Гитлеру не понравилось, Эрнст это сразу почувствовал. Но не успел Геринг возразить, заговорил фюрер:
  
  – Согласен, так лучше всего. Вернемся к этому вопросу через пару месяцев.
  
  Эрнст искренне надеялся, что за этот срок и он, и Геринг забудут об Ораниенбурге.
  
  – Герман, а ведь полковник принес и хорошие новости. Англичане полностью согласились с квотами наших военных кораблей и подводных лодок в рамках прошлогоднего соглашения. План Рейнхарда сработал.
  
  – Какая удача! – буркнул Геринг.
  
  – Министр авиации, та папка для меня? – Зоркие глаза фюрера скользнули по документам, которые Геринг держал под мышкой.
  
  – Нет, майн герр. Здесь ничего важного.
  
  Фюрер подлил себе горячего шоколада и подошел к модели Олимпийского стадиона.
  
  – Взгляните на новые постройки, господа! По-моему, очень красивые, я бы даже сказал – элегантные. Современный стиль мне очень по вкусу. Муссолини считает, что он его создал, но Муссолини – вор, это известно каждому.
  
  – Так точно, мой фюрер! – поддакнул Геринг.
  
  Эрнст что-то пробормотал в знак одобрения. Глаза у Гитлера сияли, почти как у Руди, когда мальчик показывал дедушке причудливый замок из песка, который построил на пляже.
  
  – Говорят, сегодня жара спадет. Ради нашей сегодняшней фотосессии надеюсь, что так и получится. Полковник, вы наденете форму?
  
  – Вряд ли, мой фюрер, – ответил Эрнст. – В конце концов, я лишь госслужащий. Не хотелось бы выглядеть пафосно на фоне моих прославленных коллег.
  
  Он впился взглядом в макет стадиона, запрещая себе коситься на парадную форму Геринга.
  
  Кабинет уполномоченного по внутренней безопасности – табличку набрали броским готическим шрифтом – находился на третьем этаже рейхсканцелярии. Ремонт там почти закончили, но краской, лаком и штукатуркой пахло сильно.
  
  В здание Шуман попал без проблем, хотя его тщательно обыскали два охранника в черном, вооруженные винтовками со штык-ножами. Документы Веббера сгодились, хотя на третьем этаже Пола снова остановили.
  
  Шуман дождался, когда охранники уйдут, и постучал в окно из рифленого стекла на двери в кабинет Эрнста.
  
  Ответа не последовало.
  
  Пол повернул ручку двери – кабинет не заперли. Через темную приемную он прошел к другой двери, в сам кабинет, и замер, испугавшись, что полковник на месте, ведь из-под двери сочился яркий свет. Пол снова постучал, но ответа не получил. Шуман открыл дверь и убедился, что так ярко сияет солнце. Кабинет выходил на восток, и утренние лучи заливали кабинет. Немного подумав, Пол оставил дверь открытой: закрывать ее, вероятно, запрещено правилами, и охранники, если устроят обход, могут всполошиться.
  
  «Какой бардак!» – было первой мыслью Пола. Документы, буклеты, бланки счетов, подшитые отчеты, карты, письма завалили рабочий стол Эрнста и большой стол в углу. Книги, в основном по военной истории, стояли на полках, очевидно, в хронологическом порядке, начиная с «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря. После жалоб Кэт на цензуру Пол с удивлением обнаружил у Эрнста книги, как посвященные англичанам и американцам, так и написанные ими: Першинга, Теодора Рузвельта, лорда Корнуоллиса[29], Улисса Гранта, Авраама Линкольна, лорда Нельсона.
  
  В кабинете имелся камин, тем утром, разумеется, не разожженный и безукоризненно чистый. На черно-белой каминной полке красовались наградные таблички, штык, боевые знамена, фотографии молодого Эрнста в форме вместе с усатым толстяком в шипастом шлеме.
  
  Пол раскрыл свой блокнот, в котором заранее набросал десяток планов кабинета, шагами измерил периметр, начертил в блокноте схему и добавил свежие цифры. С рейкой возиться не стал: ему требовалась убедительность, а не точность. На рабочем столе полковника тоже стояли фотографии в рамках. Пол увидел Эрнста с семьей, красивую брюнетку, вероятно фрау Эрнст, и другую семью – молодого человека в форме, девушку и грудного ребенка. На фотографиях парой лет свежее остались только двое – молодая женщина и ребенок.
  
  Пол оторвал взгляд от фотографий и быстро прочел десяток лежащих на столе записок. Он уже потянулся к стопке документов, но замер, уловив звук, точнее отсутствие звука. Просто разномастный фоновый шум стих. Пол тотчас встал на колени, приготовил мерную рейку и принялся расхаживать от одной стены к другой. Когда он поднял голову, в кабинет вошел мужчина, с любопытством глядя на него.
  
  Фотографии на каминной полке и те, что показывал Макс, информатор Моргана, были сделаны несколько лет назад, но сомнений не оставалось – перед Полом возник полковник Рейнхард Эрнст.
  Глава 22
  
  – Хайль Гитлер! – начал Пол. – Простите за беспокойство, майн герр!
  
  – Хайль! – апатично отозвался мужчина. – Вы кто?
  
  – Фляйшман, делаю замеры для ковров.
  
  – А, ковры…
  
  В кабинет вошел еще один человек, крепыш-охранник в черной форме. Он потребовал у Пола документы, внимательно их проверил и вернулся в приемную, поставив себе стул прямо у двери.
  
  – И какого размера у меня кабинет? – спросил Эрнст Пола.
  
  – Восемь на девять с половиной метров, майн герр, – ответил Пол, у которого сердце неслось галопом: с языка едва не сорвалось «ярдов».
  
  – Я думал, больше.
  
  – Так и есть, майн герр. Я назвал размеры ковра. Если полы хорошие, как здесь, большинство клиентов оставляют кромку непокрытой.
  
  Эрнст посмотрел на пол, словно увидел дубовый настил впервые, снял пиджак и повесил на манекен за рабочим столом. Вот он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и потер их. Потом расправил плечи, надел очки в проволочной оправе и принялся читать документы.
  
  – Майн герр, вы работаете в воскресенье? – спросил Пол.
  
  – Как и вы, – ответил Эрнст, не поднимая головы.
  
  – Фюрер спешит закончить ремонт канцелярии.
  
  – Совершенно верно.
  
  Нагнувшись, чтобы обмерить маленькую нишу, Пол искоса глянул на Эрнста. На ладони шрам, вокруг рта морщины, глаза красные, поведение человека, обремененного тысячами мыслей, тысячами обязанностей.
  
  Негромко скрипнул стул – Эрнст повернулся к окну и снял очки. Казалось, он впитывает солнечный свет жадно, с удовольствием, даже с тоской человека, обожающего природу, но по долгу службы просиживающего за столом.
  
  – Фляйшман, вы давно на этой работе? – спросил он, не оборачиваясь.
  
  Пол поднялся, локтем прижимая блокнот к себе.
  
  – Всю жизнь, майн герр. С тех пор, как война кончилась.
  
  Эрнст грелся на солнышке – откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Пол тихо подошел к каминной полке. Штык длинный – потемневший, давно не затачивался, но для смертельного удара сгодится.
  
  – Вам она нравится? – спросил Эрнст.
  
  – Она меня устраивает.
  
  Можно схватить ужасный штык, подскочить к Эрнсту сзади и молниеносно убить. Пол и раньше убивал холодным оружием. Это отнюдь не фехтование, как в фильмах с Дугласом Фэрбэнксом[30]. Лезвие лишь смертоносное продолжение руки. Хороший боксер и ножом мастерски владеет.
  
  Касание льда…
  
  А как насчет охранника у двери? Ему тоже придется умереть. Но Пол прежде не убивал телохранителей объекта, даже не ставил себя в ситуацию, когда такое может понадобиться. Что, если зарезать Эрнста, потом оглоушить охранника? Солдат вокруг столько, что кто-то может услышать шум и арестовать его. Кроме того, Эрнста велели убрать прилюдно.
  
  – Она вас устраивает, – повторил Эрнст. – Простая жизнь, без противоречий, без трудных решений.
  
  Зазвонил телефон, и Эрнст ответил:
  
  – Алло? Да, Людвиг, встреча прошла удачно… Да, да… Ты нашел добровольцев? Ну хорошо… Еще бы пару-тройку… Да, там и встретимся. Хорошего дня!
  
  Полковник повесил трубку, глянул на Шумана, потом на каминную полку.
  
  – Часть моих реликвий. Я всю жизнь живу среди солдат, любовь к таким сувенирам у нас общая. Разве не странно хранить памятки об ужасных событиях? Порой мне это кажется безумием. – Эрнст посмотрел на часы. – Фляйшман, вы закончили?
  
  – Да, майн герр.
  
  – Меня ждет работа, требующая уединения.
  
  – Спасибо, что позволили снять замеры, майн герр. Хайль Гитлер!
  
  – Фляйшман?
  
  Пол уже подошел к двери и обернулся.
  
  – Вам повезло найти работу по душе. Это большая редкость.
  
  – Да, майн герр. Хорошего дня.
  
  – Хайль!
  
  В приемную, в коридор…
  
  Перед глазами лицо Эрнста, в ушах голос Эрнста – Пол спускался по лестнице, глядя прямо перед собой. Он незаметно пробирался меж рабочих в серой и черной форме. Всюду с портретов строго взирали трое, чьи имена выгравировали на медных пластинках: «А. Гитлер», «Г. Геринг», «П. Й. Геббельс».
  
  На первом этаже Шуман повернул к распахнутой входной двери, выходившей на Вильгельмштрассе. Его шаги гулким эхом разносились по рейхсканцелярии. Веббер удачно подобрал ношеные сапоги, сочетавшиеся с рабочим комбинезоном, вот только один гвоздь прорезал кожу и громко цокал при каждом шаге, как Пол ни выворачивал ноги.
  
  Пятьдесят футов до открытой двери, до ослепительного солнца в обрамлении гало.
  
  Сорок футов.
  
  Цок! Цок! Цок!
  
  Двадцать футов.
  
  Пол уже видел улицу и поток машин.
  
  Десять футов.
  
  Цок… Цок…
  
  – Эй, ты! А ну стой!
  
  Пол замер. Обернувшись, он увидел, что к нему спешит мужчина средних лет в серой форме.
  
  – Ты по лестнице спустился. Где ты был?
  
  – Я просто…
  
  – Предъяви документы!
  
  – Я снимал замеры для ковров, майн герр, – пояснил Пол, вытаскивая из кармана бумаги, которые дал Веббер.
  
  Эсэсовец быстро их проверил, сравнил фотографию с лицом Пола, прочел, что написано на заказе-наряде. Он даже рейку отобрал, словно посчитал ее оружием.
  
  – А где спецпропуск? – спросил эсэсовец, возвращая заказ-наряд.
  
  – Спецпропуск? Я не знал про такой.
  
  – Для доступа на верхние этажи нужен спецпропуск.
  
  – Начальник не предупредил меня.
  
  – Не наша забота. Для доступа на верхние этажи требуется спецпропуск. Где твой партбилет?
  
  – Я… я не взял его с собой.
  
  – Так ты не член партии?
  
  – Я верный национал-социалист, честное слово, майн герр.
  
  – Нет, ты не верный национал-социалист, раз партбилет с собой не носишь.
  
  Эсэсовец обыскал его, пролистал блокнот, просмотрел чертежи кабинетов, замеры и покачал головой.
  
  – На неделе я сюда вернусь, майн герр. Тогда принесу вам спецпропуск и партбилет, – заверил Пол и добавил: – Могу и ваш кабинет обмерить.
  
  – Мой кабинет на первом этаже, да еще в глубине. Ту часть здания не ремонтируют, – безрадостно заявил эсэсовец.
  
  – Тем больше причин постелить отличный персидский ковер. Их у нас на несколько штук больше, чем заказано канцелярией. Теперь могут на складе сгнить.
  
  Эсэсовец задумался, потом глянул на часы:
  
  – Мне этим заниматься некогда. Я унтерфюрер службы безопасности Шехтер. Спустишься по лестнице и направо, мой кабинет там. На двери табличка с именем. Сейчас иди, но в следующий раз не забудь спецпропуск, иначе загремишь на Принц-Альбрехтштрассе.
  
  Фургон, пропахший горелой капустой и потом, катил прочь от Вильгельмплац, когда неподалеку завыла сирена. Пол и Реджи Морган испуганно посмотрели в окно.
  
  – Это «скорая помощь», успокойтесь! – засмеялся Веббер, и через минуту из-за угла выехала карета неотложки. – Я знаю голоса всех машин экстренных служб. В сегодняшнем Берлине это подспорье.
  
  – Я с ним встретился, – тихо сказал Пол после небольшой паузы.
  
  – С кем еще? – спросил Морган.
  
  – С Эрнстом.
  
  У Моргана чуть глаза на лоб не вылезли.
  
  – Он был на службе?
  
  – Он вошел в кабинет вскоре после меня.
  
  – Что же нам делать? – всполошился Веббер. – В рейхсканцелярию нам не вернуться. Как теперь выясним, где будет Эрнст?
  
  – Это я выяснил, – ответил Шуман.
  
  – Правда? – удивился Морган.
  
  – Пока полковник не вернулся, я успел осмотреть его стол. Сегодня он будет на стадионе.
  
  – На каком именно? – уточнил Морган. – В Берлине десятки стадионов.
  
  – На Олимпийском. Я видел записку. Сегодня после обеда Гитлер устраивает там фотосессию партийной элиты. – Пол глянул на часовую башню у дороги. – На подготовку всего несколько часов. Отто, думаю, нам опять понадобится ваша помощь.
  
  – Ах, мистер Джон Диллинджер, я подготовлю тебя к чему угодно. Я творю чудеса… ты их оплачиваешь. Именно поэтому мы так здорово спелись. Кстати, об оплате, мою американскую наличность, пожалуйста!
  
  Отто оставил фургон хрипеть на второй передаче и сидел, протянув правую руку, пока Морган не положил ему в ладонь конверт.
  
  Вскоре после этого Пол почувствовал взгляд Моргана.
  
  – Как тебе Эрнст? Похож на опаснейшего человека Европы?
  
  – Он вежливый, занятой и усталый. Еще грустный.
  
  – Грустный? – переспросил Веббер.
  
  Пол кивнул, вспомнив быстрый, но отягощенный заботами взгляд человека, ожидающего тяжелых испытаний.
  
  Солнце садится…
  
  Морган глянул на широкий бульвар Унтер-ден-Линден с его магазинами, домами, флагами.
  
  – А это проблема?
  
  – В смысле?
  
  – Встреча с Эрнстом не заставит тебя… усомниться в целесообразности твоего приезда? Она что-нибудь изменит?
  
  Полу Шуману очень хотелось сказать «да». Хотелось, чтобы встреча и разговор с человеком растопили лед, заставили его усомниться в целесообразности убийства. Но он ответил честно:
  
  – Нет, она ничего не изменит.
  
  Люди потеют от жары, а Курт Фишер потел от страха.
  
  Еще два квартала до площади, где братьев встретит Унгер, который вызволит их из тонущей страны и поможет воссоединиться с родителями.
  
  Человек, которому они доверяли свои жизни…
  
  Ганс поднял камень и запустил его так, что он запрыгал по воде Ландвер-канала.
  
  – Прекрати! – зашипел Курт. – Не привлекай внимание.
  
  – Успокойся, брат! Швыряние камней в воду не привлекает внимание. Их все швыряют. Господи, ну и жара! Давай купим имбирную шипучку.
  
  – По-твоему, мы на каникулах?
  
  Курт огляделся по сторонам. Людей вокруг почти не было: час ранний, а жара уже невыносимая.
  
  – Ты видишь преследователей? – насмешливо поинтересовался Ганс.
  
  – А ты все-таки хочешь остаться в Берлине?
  
  – Я просто понимаю, что если мы бросим наш дом, то никогда его больше не увидим.
  
  – А если не бросим, то никогда не увидим папу с мамой. А может, вообще никого не увидим.
  
  Ганс насупился и швырнул еще один камешек.
  
  – Ты видел? Три раза!
  
  – Пошли скорее!
  
  Они свернули на рыночную площадь, где торговцы разбивали свои лотки. На дороге и на тротуарах стояли грузовики с репой, свеклой, яблоками, картофелем, форелью из канала, тресковым жиром – товаром, менее востребованным, чем мясо, сахар, оливковое и сливочное масло. Несмотря на это, люди уже выстраивались в очередь, чтобы купить лучшее или, по крайней мере, не самое худшее.
  
  – Вон он, смотри! – воскликнул Курт и зашагал через дорогу к старому грузовику, стоявшему на краю площади.
  
  Кудрявый шатен прислонился к кабине, курил и листал газету. Завидев парней, он чуть заметно кивнул и бросил газету в кабину.
  
  Дело только в доверии…
  
  Не все люди разочаровывают. А ведь Курт сомневался, что Унгер приедет.
  
  – Герр Унгер! – позвал Курт, когда они приблизились, и мужчина крепко пожал ему руку. – Это мой брат Ганс.
  
  – Ах, он вылитый отец.
  
  – Вы продаете шоколад? – спросил Ганс, глядя на грузовик.
  
  – Я произвожу и продаю конфеты. Прежде я был профессором, но сегодня эта работа не перспективна. Образование ныне бессистемно, а вот поедание конфет – вне политики и вне времени. Поговорим позднее. Сейчас нужно выбираться из Берлина. До границы поедете со мной в кабине, потом переберетесь в кузов. В такую жару я пользуюсь льдом, чтобы шоколад не растаял, и вам придется лежать под досками, покрытыми льдом. Не бойтесь, насмерть не замерзнете. В борту я прорезал отверстия, чтобы пустить теплый воздух. Границу мы пересечем как обычно. Пограничников я знаю и подкармливаю шоколадом. Они никогда меня не обыскивают.
  
  Унгер подошел к грузовику сзади и закрыл дверь.
  
  Ганс влез в кабину, взял газету и стал читать. Курт вытер лоб, обернулся и в последний раз глянул на город, в котором прожил всю жизнь. Жара и дымка придавали Берлину итальянский облик. Курту вспомнилась поездка в Болонью. Отец две недели читал лекции в местном университете, и родители взяли его с собой.
  
  Курт уже повернулся, чтобы сесть в кабину рядом с братом, когда собравшиеся на площади дружно охнули.
  
  Он замер, широко раскрыв глаза.
  
  Три черные машины резко затормозили у грузовика Унгера, из них выскочили шестеро в черной форме СС.
  
  Нет!
  
  – Ганс, беги! – закричал Курт.
  
  Но два эсэсовца бросились к пассажирской двери кабины, распахнули ее и выволокли Ганса на улицу. Тот отбивался, пока его не стукнули дубинкой по животу. Ганс взвизгнул, перестал сопротивляться и сжался в комок, обхватив живот руками. Солдаты рывком поставили его на ноги.
  
  – Нет, нет, нет! – закричал Унгер.
  
  – Документы! Вывернуть карманы!
  
  Трое задержанных повиновались. Командир эсэсовцев просмотрел их удостоверения личности и кивнул:
  
  – Фишеры, они самые.
  
  – Я не предавал вас, клянусь! – заверил Курта Унгер, по щекам которого текли слезы.
  
  – Он не предавал, – подтвердил эсэсовец, вытащил парабеллум из кобуры, взвел ударник и выстрелил Унгеру в голову.
  
  Несчастный упал на тротуар, а Курт охнул от ужаса.
  
  – Она предала, – добавил эсэсовец, кивнув на крупную женщину средних лет, которая выглядывала из черной машины.
  
  – Предатели! Мерзавцы! – обрушилась на парней женщина.
  
  Это была фрау Луц, вдовая соседка, которая только что пожелала братьям хорошего дня.
  
  В шоке глядя на безжизненное тело Унгера, из которого рекой текла кровь, Курт услышал ее надрывный крик:
  
  – Неблагодарные свиньи! Я следила за вами, я знаю, чем вы занимались, знаю, кто к вам наведывался. Я записывала все, что видела. Вы предали нашего фюрера!
  
  Командир эсэсовцев раздраженно на нее посмотрел, кивнул молодому солдату, и тот толкнул фрау Луц обратно в машину.
  
  – Вы оба давно у нас в черном списке.
  
  – Мы ничего не сделали! – Не в силах отвести взгляд от крови Унгера, от растекающейся малиновой лужицы, Курт зашептал: – Ничего, клянусь. Мы просто хотим к родителям.
  
  – Незаконный выезд из страны, пацифизм, экстремизм – сплошь преступления, караемые смертной казнью. – Эсэсовец подтащил Ганса к себе и прицелился ему в голову.
  
  – Пожалуйста, не надо! – захныкал Ганс. – Пожалуйста!
  
  Курт шагнул вперед, но эсэсовец сильно ударил его в живот. Курт согнулся пополам, но увидел, как командир приставляет пистолет к затылку Ганса.
  
  – Нет!
  
  Командир прищурился и чуть подался назад, чтобы не забрызгаться кровью и ошметками плоти.
  
  – Майн герр, прошу вас!
  
  – Майн герр, нам же приказано, – зашептал другой эсэсовец. – На время Олимпиады максимальная сдержанность.
  
  Он кивнул в сторону рынка, на котором собралась толпа. Люди смотрели на них во все глаза.
  
  – Там могут быть иностранцы, журналисты, – добавил эсэсовец.
  
  Командир долго раздумывал, а потом прошипел:
  
  – Ладно, везите их в Колумбия-Хаус.
  
  По уровню жестокости и секретности Колумбия-Хаус уступал Ораниенбургу и в итоге был преобразован в тюрьму, пожалуй самую известную в Берлине.
  
  Командир кивнул на труп Унгера:
  
  – Выбросьте его куда-нибудь. Если он женат, пошлите супруге окровавленную рубашку.
  
  – Есть, майн герр! Пояснение приложить?
  
  – Рубашка сама – пояснение.
  
  Командир убрал пистолет и зашагал к машине. Он глянул на Фишеров, но словно не увидел их. Словно считал братьев трупами.
  
  – Пол Шуман, где же ты?
  
  «Кто ты?» – спрашивал вчера безымянного подозреваемого Вилли Коль, вот и сейчас вопрошал он вслух, с досадой, без надежды на ответ. Инспектор думал, что имя подозреваемого ускорит расследование, но ошибся.
  
  Ни Федеральное бюро расследований, ни Олимпийский комитет на его телеграммы не ответили. Краткий ответ поступил из Департамента полиции Нью-Йорка, мол, вопрос Коля они рассмотрят, «если представится возможность». Выражения этого Коль не знал, но, справившись в англо-немецком словаре, угрюмо насупился. За последний год он не раз чувствовал нежелание американских правоохранителей сотрудничать с крипо. Отчасти это объяснялось антинацистским настроем американцев, отчасти – похищением ребенка Линдберга; Бруно Гауптман сбежал из-под стражи в Германии, улизнул в Америку и там убил малыша.
  
  На своем нескладном английском Коль набрал еще одну короткую телеграмму – поблагодарил Департамент полиции Нью-Йорка и напомнил, что дело срочное. Пограничников он предупредил, чтобы задержали Шумана, если тот попробует покинуть Германию, но его распоряжение получат лишь на основных пограничных переходах.
  
  Малопродуктивной оказалась и вторая поездка Янссена в Олимпийскую деревню. Пол Шуман не был официально связан с командой США. В Берлин он прибыл как пишущий журналист-фрилансер. Из Олимпийской деревни Шуман уехал вчера, с тех пор никто его не видел и не знал, куда он мог отправиться. Шуман не значился среди недавно купивших патроны ларго или пистолет «Стар модело А», что не удивляло, ведь он лишь в пятницу приехал в Германию со сборной.
  
  Коль раскачивался взад-вперед в кресле, просматривал коробку с вещдоками, читал свои карандашные заметки… Подняв голову, он увидел в дверях кабинета Янссена: тот болтал с молодыми инспекторами-кандидатами и помощниками инспектора.
  
  Шумная компания в штатском заставила Коля нахмуриться.
  
  Молодые служащие крипо засвидетельствовали ему почтение.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль, инспектор Коль!
  
  – Хайль, хайль…
  
  – Мы идем на лекцию. Давайте с нами?
  
  – Нет, я занят, – буркнул Коль.
  
  С тех пор как в тридцать третьем году к власти пришли национал-социалисты, в актовом зале «Алекса» раз в неделю устраивались часовые лекции. Служащих крипо обязывали их посещать, но политически индифферентный Коль присутствовал крайне редко. В последний раз это случилось два года назад. На лекции под названием «Гитлер, пангерманизм и основы социальных перемен» Вилли Коль заснул.
  
  – Может приехать сам начальник СД Гейдрих.
  
  – Полностью мы не уверены, – с энтузиазмом добавил другой молодой человек. – Но это не исключено. Представляете? Можно пожать ему руку!
  
  – Говорю же, я занят! – Коль посмотрел на своего помощника, словно не замечая молодых, восторженных лиц его спутников. – Ну что у вас там?
  
  – Хорошего дня, инспектор! – проговорил молодой служащий крипо, и шумная компания ушла прочь по коридору.
  
  Коль сверлил Янссена мрачным взглядом, и тот поморщился:
  
  – Простите, майн герр. Они липнут ко мне, потому что я прикреплен…
  
  – Ко мне?
  
  – Да, майн герр.
  
  Коль кивнул на коридор, где исчезла шумная компания:
  
  – Они уже вступили?
  
  – В партию? Некоторые – да.
  
  До прихода Гитлера к власти полицейским запрещалось состоять в политической партии.
  
  – Вы, Янссен, вступлением не соблазняйтесь. Кажется, что это поможет карьере, а на самом деле – нет. Скорее, в паутину затянет.
  
  – В моральное болото, – процитировал своего начальника Янссен.
  
  – Вот именно.
  
  – Да и когда мне вступать? – серьезно спросил Янссен, а потом в кои веки улыбнулся. – Пока я у вас под началом, на митинги ходить некогда.
  
  Коль улыбнулся в ответ и спросил:
  
  – Так что вы принесли?
  
  – Отчет о вскрытии трупа убитого в Дрезденском проулке.
  
  – Давно пора.
  
  Двадцать четыре часа на вскрытие. Непростительно долго.
  
  Инспектор-кандидат вручил начальнику папку с двумя листочками.
  
  – Что это? Судмедэксперт делал вскрытие во сне?
  
  – Я…
  
  – Ничего страшного, – пробормотал Коль, читая отчет.
  
  Начинался он стандартно: малопонятным языком анатомии и физиологии объяснялось, что смерть наступила от сильного повреждения мозга, вызванного прохождением пули. Ни венерических заболеваний, ни военных ран у убитого не обнаружили, только артрит в легкой форме. Натоптыши роднили его с Колем, да и мозоли на ногах говорили, что погибший много ходил пешком.
  
  – Смотрите, майн герр, он палец ломал, – проговорил Янссен, глядя Колю через плечо. – Кость неправильно срослась.
  
  – Янссен, это нам неинтересно. Речь о мизинце, который сломать несложно. То ли дело необычное повреждение, которое открыло бы нам характер убитого. Ну или свежий перелом… Тогда мы обзвонили бы врачей на северо-западе Берлина: вдруг кто узнал бы пациента. Но тут перелом старый, – сказал Коль и вернулся к чтению.
  
  Алкоголь в крови подсказывал, что незадолго до гибели убитый выпил. В желудке обнаружили цыпленка, чеснок, лук, пряные травы, картофель, морковь, соус бордового цвета и кофе. Судя по степени переваривания, в последний раз убитый ел за полчаса до смерти.
  
  – Ах! – радостно воскликнул Коль, занося эти факты в свой старый блокнотик.
  
  – Что, майн герр?
  
  – Вот наконец нечто интересное, Янссен. Полной уверенности нет, но похоже, что последним блюдом погибшего стало нечто изысканное. Вероятно, это кок-о-ван, французский деликатес, венчающий цыпленка с неожиданным партнером – красным вином, как правило бургундским, например с шамбертеном. У нас его готовят редко. Знаете почему? У нас, немцев, красное вино отвратительно, а австрийцы, у которых оно прекрасно, нам его почти не присылают. Да-да, новость хорошая.
  
  Коль задумался и подошел к карте Берлина, которая висела на стене. Он нашел кнопку и воткнул ее в Дрезденский проулок.
  
  – В полдень он погиб здесь, а тридцатью минутами раньше отобедал в ресторане. Помните, Янссен, ходоком он был отличным. О таких мускулистых ногах мне остается только мечтать, а какие у него мозоли… Конечно, к месту роковой встречи он мог поехать на такси или трамвае, но мы предположим, что он пришел пешком. Пару минут после обеда дадим ему на перекур… Вы же заметили желтые пятна у него на кончиках пальцев?
  
  – Вообще-то, нет, майн герр.
  
  – Тогда будьте внимательнее. Дадим ему время выкурить сигарету, оплатить чек, насладиться кофе… Получается, до Дрезденского проулка он шел минут двадцать. Ноги крепкие, ходок хороший… Какое расстояние мог он покрыть за это время?
  
  – Думаю, километра полтора.
  
  – Я тоже так думаю, – насупившись, отозвался Коль, изучил легенду карты Берлина и нарисовал кружок вокруг места убийства.
  
  – Посмотрите, зона-то огромная, – покачал головой Янссен. – Нужно показать фотографию убитого в каждом ресторане внутри того круга?
  
  – Нет, только там, где подают кок-о-ван, причем по субботам в обед. Беглого взгляда на часы работы и меню хватит, чтобы понять, нужны ли дальнейшие расспросы. Впрочем, дело непростое и срочное.
  
  Молодой человек вгляделся в карту.
  
  – Займемся им только мы с вами, да, майн герр? Как же вдвоем обойти все эти заведения? Как это возможно? – Янссен сокрушенно покачал головой.
  
  – Разумеется, никак.
  
  – И что же?
  
  Вилли Коль откинулся на спинку стула и обвел взглядом кабинет. Взгляд задержался на рабочем столе.
  
  – Янссен, ждите здесь телеграмм и новостей по расследованию, – велел Коль и снял панаму с вешалки в углу кабинета. – У меня есть одна мысль.
  
  – Куда вы, майн герр?
  
  – По следу французского цыпленка!
  Глава 23
  
  Беспокойство, снедавшее троих приехавших в пансион, напоминало холодный дым.
  
  Пол Шуман прекрасно знал это ощущение по последним минутам перед выходом на ринг, когда вспоминал все, что слышал о противнике, старался представить себе его оборонные действия, планировал, когда лучше нырнуть под его удары, когда подняться на носки и ударить прямой левой или наотмашь, как использовать его недостатки и нейтрализовать свои.
  
  Шуман знал это ощущение и с другой позиции – как киллер перед устранением объекта. С неизменным беспокойством он просматривал карты, которые аккуратно чертил заранее, перепроверял кольт и запасной пистолет, перечитывал свои заметки о распорядке дня, вкусах, привычках и знакомых объекта.
  
  Все это «до».
  
  Тяжелое, неприятное «до». Затишье перед убийством. Обдумывание уже известных фактов, сдобренное раздражительностью и нервозностью. И конечно, страхом. От него не избавиться. По крайней мере, хорошему киллеру.
  
  С каждым разом чувств меньше, сердце немеет.
  
  Он научился касаться льда.
  
  В темной комнате с закрытыми, зашторенными окнами и, разумеется, с отключенным телефоном Пол и Реджи Морган рассматривали карту и два десятка рекламных фотографий Олимпийского стадиона, которые добыл Веббер, а заодно и серые фланелевые брюки с острыми стрелками (сначала Морган взглянул на них скептически, но в итоге решил оставить).
  
  – Где вы?.. – начал Морган, показав на одну фотографию.
  
  – Секундочку! – перебил Веббер, поднялся и, насвистывая, зашагал по комнате.
  
  Он пребывал в прекрасном настроении: тысяча долларов в кармане, какое-то время можно не думать о сале и желтой краске.
  
  Пол и Реджи Морган недовольно переглянулись. Веббер опустился на колени и принялся вытаскивать пластинки из шкафчика под старым граммофоном.
  
  – Нет, нет здесь Джона Филипа Сузы! – посетовал он. – Ищу-ищу его пластинки, да их днем с огнем не найдешь. – Веббер посмотрел на Моргана. – Мистер Джон Диллинджер твердит, что Суза – американец. По-моему, мистер Джон Диллинджер шутит. Пожалуйста, скажите, этот дирижер – англичанин?
  
  – Нет, американец, – ответил Морган.
  
  – Я слышал другое.
  
  Морган изогнул бровь:
  
  – Возможно, вы правы. Давайте заключим пари. На сто марок, например?
  
  – Пожалуй, я снова наведу справки, – подумав, ответил Веббер.
  
  – Сейчас не время для музыки, – добавил Морган, наблюдая, как тот разглядывает пластинки.
  
  – Зато, по-моему, самое время замаскировать нашу беседу, – вставил Пол.
  
  – Вот именно, – согласился Веббер. – А для маскировки используем… – он пригляделся к этикетке на пластинке, – сборник немецких охотничьих песен.
  
  Отто завел граммофон и поставил иглу на дорожку пластинки. Гостиную заполнил бравурный скрежет.
  
  – Это «Охотник на оленей»! – Веббер засмеялся. – В самый раз для нашей операции!
  
  Гангстеры Лански и Лучано поступали точно так же – включали радио, чтобы заглушить разговоры, на случай если парни Дьюи или Гувера посадили в комнату жучка.
  
  – Так о чем вы?
  
  – Где именно состоится фотосессия?
  
  – В пресс-центре, если верить записке на столе у Эрнста.
  
  – Это здесь, – проговорил Веббер.
  
  Пол внимательно посмотрел на карту и остался недоволен. Стадион огромен, а пресс-центр футов двести длиной. Он с южной стороны сооружения, у самой вершины. Можно встать на северных трибунах, но тогда стрелять придется через весь стадион.
  
  – Слишком далеко. Малейший ветерок или скос окна… Нет, смертельного выстрела я не гарантирую. А если в другого попаду?
  
  – И что? – апатично спросил Веббер. – Ну, в Гитлера попадешь. Или в Геринга… А что, он огромный, как самолет, такого и слепой поразит. – Он снова взглянул на карту. – Эрнста можно застрелить, когда он выйдет из машины. Что скажете, мистер Морган?
  
  После успеха операции в рейхсканцелярии Веббер заслужил право узнать его имя.
  
  – Но мы же не знаем точного времени приезда, – напомнил Морган. – На стадионе десяток проходов и галерей, Эрнста могут повести по любому. Предугадать невозможно, а тебе нужно спрятаться до его приезда. Соберется весь нацистский пантеон, значит охраны будет видимо-невидимо.
  
  Пол не сводил глаз с карты. Морган не ошибался. Судя по карте, стадион окружала подземная подъездная дорога, вероятно для безопасности лидеров. Эрнст мог вообще не выйти на улицу.
  
  Какое-то время сообщники молча смотрели на карту, потом у Пола появилась идея, и с помощью фотографий он объяснил ее суть. Задние галереи стадиона открыты. Из пресс-центра можно коридором выйти либо на запад, либо на восток, по лестнице спуститься на первый этаж к стоянке, широкому проезду и пешеходным дорожкам, которые ведут на вокзал. Футах в ста от стадиона, у стоянки и проезда, примостились небольшие строения, на карте обозначенные как «Складские помещения».
  
  – Если Эрнст пройдет по этому коридору и спустится по лестнице, я застрелю его из флигеля. Вот из этого.
  
  – Сможешь?
  
  – Да без проблем, – кивнул Пол.
  
  – Но мы ведь не уверены, что Эрнст выберет этот маршрут.
  
  – А если заставить его выйти? Выкурить, как зверя из норы?
  
  – Каким образом? – поинтересовался Морган.
  
  – Мы его вызовем.
  
  – Вызовем? – нахмурился Морган.
  
  – Передадим ему в пресс-центр сообщение, что срочно требуется его присутствие. Некто желает поговорить с ним наедине по архиважному делу. Эрнст коридором выйдет на крыльцо, в поле моего зрения.
  
  Веббер закурил капустную сигару.
  
  – Но ради какого дела Эрнст прервет встречу с фюрером, Герингом и Геббельсом?
  
  – Насколько я понял, Эрнст одержим своей службой. Скажем ему, что проблема касается армии или флота. Так наверняка его внимание привлечем. А этот Крупп, производитель оружия, о котором говорил Макс? Может Крупп прислать срочное сообщение?
  
  – Крупп – да, может, – кивнул Морган. – Но как мы передадим сообщение Эрнсту во время фотосессии?
  
  – Элементарно, – отозвался Веббер. – Я ему позвоню.
  
  – Как?
  
  Отто затянулся эрзац-сигарой.
  
  – Узнаю номер пресс-центра и позвоню. Сам позвоню. Попрошу к телефону Эрнста и скажу, что внизу ждет водитель с запиской. Только для его глаз. От самого Густава Круппа фон Болена. Позвоню я с почты, и, когда гестаповцы наберут семерку, чтобы вычислить звонящего, наводки они не получат.
  
  – Где вы возьмете номер? – допытывался Морган.
  
  – У информаторов.
  
  – Отто, неужели телефонный номер без взятки не выяснить? – подначил Пол. – Уверен, он известен половине спортивных журналистов Берлина.
  
  – Ах! – в полном восторге засмеялся Веббер и сказал по-английски: – В яблочко бьешь! – Затем перешел на немецкий: – Это, конечно же, правда, но самое важное – знать цену вопроса и кому его задать.
  
  – Ясно, – раздраженно проговорил Морган. – Так какова цена вопроса? Имейте в виду, мы не бездонный колодец.
  
  – Еще две сотни, можно марок. В качестве бесплатного бонуса, мистер Джон Диллинджер, я проведу тебя на стадион и выведу с него. И полная эсэсовская форма. Ты повесишь винтовку на плечо, пройдешь на стадион, как сам Гиммлер, и никто тебя не остановит. Тренируй «хайли» и гитлеровские салюты – выбрасывай немощную руку вперед, как наш паршивый фюрер.
  
  Морган нахмурился:
  
  – Если Пола поймают в эсэсовской форме, то застрелят как шпиона.
  
  Пол с Веббером переглянулись и захохотали.
  
  – Мистер Морган, умоляю вас! – начал Веббер. – Наш друг собирается убить нашего военного туза. Если его поймают, то застрелят в любом случае, даже если он нарядится в Джорджа Вашингтона и будет насвистывать «Звезды и полосы навсегда»[31].
  
  – Я просто думал, как привлечь меньше внимания, – буркнул Морган.
  
  – Реджи, план отличный, – сказал Пол. – После выстрела охрана постарается быстрее увезти партийцев в Берлин. С охраной я и уеду, а в городе смешаюсь с толпой.
  
  У Бранденбургских ворот Пол собирался проскользнуть в посольство и послать радиограмму Эндрю Эйвери и Уинсу Маниелли в Амстердам, чтобы они прислали за ним самолет.
  
  Когда сообщники снова всмотрелись в карты стадиона, Пол решился.
  
  – Хотел сказать… – начал он. – Со мной кое-кто полетит.
  
  Морган глянул на Веббера, и тот расхохотался:
  
  – Ну и что вы вообразили? Что я смогу жить где-то, кроме райского сада Пруссии? Нет-нет, Германию я променяю лишь на небеса!
  
  – Женщина, – уточнил Пол.
  
  – Вон та? – Поджав губы, Морган кивнул на коридор пансиона.
  
  – Верно, Кэт, – отозвался Пол и добавил: – Ты же проверил ее и знаешь, что подвохов нет.
  
  – Что ты ей рассказал? – с тревогой спросил Морган.
  
  – Гестаповцы забрали ее паспорт и рано или поздно арестуют.
  
  – Здесь многих рано или поздно арестуют. Что ты рассказал ей, Пол?
  
  – Нашу байку о спортивном журналисте, и только.
  
  – Но…
  
  – Кэт едет со мной.
  
  – Но…
  
  – Я позвоню в Вашингтон или сенатору.
  
  – Звони кому угодно. Она едет со мной.
  
  Морган посмотрел на Веббера.
  
  – Ах, я был женат трижды, нет, четырежды, – сказал Отто. – А сейчас… сложные отношения. В сердечных делах я вам не советчик.
  
  – Господи, самолет же вызываем, – покачал головой Морган.
  
  Пол пригвоздил его взглядом:
  
  – Еще один момент. На стадионе в качестве удостоверения личности у меня будет лишь советский паспорт. Если я провалюсь, Кэт не узнает, в чем дело. Пожалуйста, скажи ей… скажи, что мне пришлось уехать, ладно? Пусть не думает, что я ее бросил. И постарайся вытащить ее отсюда.
  
  – Конечно.
  
  – Ты не провалишься, мистер Джон Диллинджер! Ты же американский ковбой с большими яйцами! – сказал Веббер.
  
  Он вытер пот со лба и, поднявшись, достал из буфета три стакана, налил из фляги что-то прозрачное и угостил сообщников.
  
  – Фруктовый шнапс. Слышали о таком? Лучший напиток на свете, полезен для крови и для души. Выпейте, джентльмены, и вперед, менять судьбу моего несчастного народа.
  
  – Чем больше помощников найдете, тем лучше для меня, – сказал Вилли Коль.
  
  Его собеседник осторожно кивнул:
  
  – Вопрос не в том, чтобы найти помощников. Их у нас всегда хватает. Вопрос в том, сколь необычно задание. Дело-то из ряда вон выходящее.
  
  – Из ряда вон выходящее, верно, – согласился Коль. – Начальник полиции Гиммлер назвал его особенным и архиважным. Мои сослуживцы заняты не менее важными расследованиями, и я вынужден проявлять изобретательность, поэтому я и пришел к вам.
  
  – Гиммлер? – удивился Йоган Мюнц, немолодой мужчина, остановившийся в дверях дома на Грюнштрассе в Шарлоттенбурге.
  
  Аккуратно постриженный, бритый, в костюме, он выглядел так, словно только что вернулся из церкви. Хотя, если дорожишь местом директора одной из лучших школ Берлина, посещать воскресные службы рискованно.
  
  – Вы же понимаете, что организация эта автономна. Она полностью самоуправляема. Указывать им я не вправе. Если откажутся, я ничего поделать не смогу.
  
  – Доктор Мюнц, я прошу лишь возможности обратиться к ним, в надежде, что они пожелают помочь свершению правосудия.
  
  – Но сегодня воскресенье. Как мне с ними связаться?
  
  – Полагаю, нужно лишь позвонить старшему домой, и он обеспечит явку.
  
  – Хорошо, инспектор, я так и поступлю.
  
  Через три четверти часа Вилли Коль стоял на заднем дворе у Мюнца перед двумя дюжинами парней, большинство которых были в коричневых рубашках и шортах, в белых носках и черных галстуках с плетеными кожаными зажимами, то есть членами шара гитлерюгенда при школе Гинденбурга. Как предупредил директор Мюнц, взрослым гитлерюгенд не подчинялся. Члены шара сами выбирали старшего и решали, чем заняться – играть в футбол, ходить в походы или доносить на предателей.
  
  – Хайль Гитлер! – начал Коль.
  
  Его поприветствовали громогласным «хайль!» и вытянутыми руками.
  
  – Я старший детектив-инспектор Коль из крипо.
  
  Чьи-то глаза заблестели от восхищения, чьи-то остались безразличными, как у толстяка, убитого в Дрезденском проулке.
  
  – Мне нужна ваша помощь в распространении национал-социализма. Дело чрезвычайной важности.
  
  Коль посмотрел на белокурого паренька, которого представили как Гельмута Грубера, фюрера гинденбургского шара. Чуть ниже большинства своих спутников, Грубер держался с уверенностью взрослого. Взгляд человека на тридцать лет старше он встретил сурово и холодно.
  
  – Майн герр, ради фюрера и нашей страны мы сделаем все, что требуется.
  
  – Отлично, Гельмут, а теперь послушайте. Задание может показаться странным. Раздам вам два вида распечаток. Первый – карта района Тиргартена. Вторая – фотография человека, которого мы стараемся опознать. Под фотографией название блюда, которое подают в ресторане. Кок-о-ван. Название французское, произношение запоминать не нужно. Ваша задача – обойти рестораны в районе, очерченном кружком, проверить, работал ли он вчера и есть ли в меню это блюдо. Если есть, покажите метрдотелю фотографию и спросите, не заходил ли к ним вчера этот человек. Если заходил, немедленно звоните мне в штаб-квартиру крипо. Ну как, согласны?
  
  – Да, инспектор Коль, – ответил шарфюрер Грубер, не удосужившись посоветоваться с другими.
  
  – Прекрасно. Фюрер будет гордиться вами. Сейчас я раздам распечатки. – Коль остановился, перехватив взгляд паренька в простой одежде, который держался чуть поодаль. – Еще один момент. Прошу отнестись к нему с деликатностью.
  
  – С деликатностью? – нахмурился Грубер.
  
  – Да. Это значит, не болтать о том, что я скажу сейчас. За помощью к вам я обратился по совету моего сына Гюнтера.
  
  Несколько парней оглянулись на Гюнтера, которому Коль по телефону велел прийти к дому директора. Юноша сильно покраснел и потупился.
  
  – Вряд ли вам известно, что в ближайшем будущем Гюнтер станет помогать мне в важных делах государственной безопасности, поэтому я не разрешаю ему вступать в вашу замечательную организацию. Он должен, так сказать, держаться за кулисами. Лишь так он сможет трудиться во славу родины. Прошу вас сохранить это в тайне. Договорились?
  
  На Гюнтера Гельмут посмотрел без прежнего гонора, вероятно вспомнив игры в евреев и арийцев, в которые играть не следовало.
  
  – Конечно, герр инспектор, – отозвался Грубер.
  
  Коль заметил, что сын прячет улыбку, и скомандовал:
  
  – Теперь всем построиться в ряд, я раздам распечатки. Шарфюрер Грубер и мой сын распределят вас по объектам.
  
  – Так точно, майн герр. Хайль Гитлер!
  
  – Хайль Гитлер! – Коль заставил себя вытянуть руку в салюте и вручил распечатки Гельмуту и Гюнтеру. – Так, еще один момент.
  
  – Да, майн герр! – Гельмут вытянулся по стойке смирно.
  
  – Строго соблюдать правила дорожного движения! Улицы переходить осторожно.
  Глава 24
  
  Пол постучался, и Кэт впустила его к себе в комнату.
  
  Казалось, она стесняется своего жилища в пансионе. Ни одного комнатного растения, голые стены, колченогая мебель: Кэт либо домовладелец передвинули все, что получше, в сдаваемые комнаты. Личных вещей Пол тоже не увидел. Возможно, Кэт их заложила. Солнечный свет, отраженный окном дома напротив, падал на выцветший коврик в форме трапеции.
  
  По-девичьи засмеявшись, Кэт обняла Пола и крепко поцеловала.
  
  – Ты пахнешь по-другому. Мне нравится. – Кэт понюхала его лицо.
  
  – Кремом для бритья?
  
  – Да, пожалуй, им.
  
  Пол использовал немецкий крем, который нашел в уборной, вместо своего «Берма шейв» из страха, что охранники на стадионе почувствуют незнакомый запах американского крема и заподозрят неладное.
  
  – Очень приятно.
  
  На кровати Пол увидел один-единственный чемодан, на голом столе – томик Гёте и чашку некрепкого кофе. На поверхности плавали белые комки, и Пол спросил, есть ли в Германии особые гитлеровские коровы, которые дают гитлеровское молоко.
  
  Кэт снова засмеялась. Она, мол, слышала, что среди гитлеровцев немало ослов, а вот про эрзац-коров пока не говорилось.
  
  – Даже настоящее молоко сворачивается, когда теряет свежесть.
  
  – Мы уезжаем сегодня, – объявил Пол.
  
  – Сегодня? – хмуро переспросила Кэт и кивнула. – Значит, «немедленно» ты сказал на полном серьезе.
  
  – Я приду сюда за тобой в пять.
  
  – А сейчас куда направляешься?
  
  – Брать последнее интервью.
  
  – Удачи, Пол! Потом с удовольствием прочту твою статью, даже если она… ну, о черном рынке, а не о спорте.
  
  Кэт пронзила его многозначительным взглядом. Она женщина умная и наверняка подозревает, что Пол не только статьи пишет, а, как половина берлинцев, занят чем-то полулегальным. Следовательно, она уже приняла его «с изнанки» и не расстроится, если он впоследствии расскажет ей правду о своем задании. В конце концов, враг у них общий.
  
  Пол поцеловал Кэт, насладился ее вкусом, вдохнул аромат сирени, ощутил прикосновение кожи. Однако, в отличие от прошлой ночи, никакого трепета не было. Пол не беспокоился: должно быть именно так. Сердце полностью обледенело.
  
  – Как могла она нас предать?!
  
  В ответ на вопрос своего брата Курт Фишер в отчаянии покачал головой.
  
  Поступок соседки разбил сердце и ему. Надо же, фрау Луц! Женщина, которой каждый сочельник они носили теплый мамин штоллен, кривобокий, полный цукатов… Женщина, которую их родители утешали на каждую годовщину капитуляции Германии. В тот день она оплакивала мужа, погибшего на войне, но когда именно, неизвестно.
  
  – Как она могла? – снова прошептал Ганс.
  
  Объяснений у Курта Фишера не нашлось.
  
  Если бы соседка донесла на них с братом за желание расклеить диссидентские плакаты или поколотить членов гитлерюгенда, Курт мог бы понять. Но ведь они лишь задумали бежать из страны, политический лидер которой заявил: «Пацифисты – враги национал-социализма». Вероятно, фрау Луц, как и многие другие, потеряла голову от Гитлера.
  
  Камера в Колумбия-Хаус примерно три на три метра, из неотесанного камня, без окон, вместо двери деревянная решетка, выходящая в коридор. Братья слышали, как капает вода и скребутся крысы. Под потолком голая слепящая лампочка, но в коридоре видны лишь силуэты охранников. Порой они проходили мимо одни, порой вели узников, которые не издавали ни звука, разве что всхлипнут изредка или жалобно вскрикнут. Их молчаливый страх пугал сильнее воплей.
  
  От невыносимой жары зачесалась кожа. Курт не понимал, почему так жарко: они же под землей, здесь должно быть прохладнее. Потом в углу он заметил трубу, из которой валил горячий воздух. Тюремщики гнали воздух от печи, чтобы узники мучились без малейшей передышки.
  
  – Зря мы все это затеяли, – бубнил Ганс. – Говорил я тебе…
  
  – Да, сидели бы дома – точно бы спаслись, – отозвался Курт с горькой иронией. – Надолго ли? До следующей недели? До завтра? Не понимаешь, что она следила за нами? Видела наших гостей, слышала разговоры.
  
  – Сколько нас тут продержат?
  
  Как ответить на этот вопрос? Они попали туда, где каждая секунда – вечность. Курт сидел на полу – больше присесть было негде – и апатично смотрел на темную пустую камеру напротив.
  
  Открылась дверь, по бетонному полу застучали ботинки.
  
  Курт принялся считать шаги – один, два, три…
  
  На двадцать восьмом охранник поравняется с их камерой. За недолгое время в тюрьме Курт уже приучился считать шаги: узнику важна любая информация, любая определенность.
  
  Двадцать, двадцать один, двадцать два…
  
  Братья переглянулись. Ганс сжал кулаки.
  
  – Я сделаю им больно. Я пущу им кровь, – бормотал он.
  
  – Не надо глупостей, – осадил его Курт.
  
  Двадцать пять, двадцать шесть…
  
  Шаги замедлились.
  
  Щурясь от яркого света, Курт увидел двух крупных мужчин в коричневой форме. Пришедшие глянули на братьев и отвернулись.
  
  Потом один отпер камеру напротив камеры Фишеров и хрипло скомандовал:
  
  – Гроссман, выходи!
  
  Темнота шевельнулась, и Курт понял, что все это время смотрел на человека. Узник с трудом встал и шагнул вперед, держась за решетку. Какой грязный! Если в тюрьму он попал чисто выбритым, то, судя по щетине, провел в камере как минимум неделю.
  
  Узник прищурился, посмотрел на двух крепышей, потом через коридор на Курта.
  
  Один из стражников зачитал с листа:
  
  – Али Гроссман, ты приговорен к пяти годам заключения в лагере Ораниенбург за преступление против государства. Выйди из камеры!
  
  – Но я…
  
  – Молчать! Тебя подготовят к переезду в лагерь.
  
  – Вшей мне уже вывели. Какая еще подготовка?
  
  – Я сказал, молчать!
  
  Один охранник что-то шепнул напарнику, и тот ответил:
  
  – Ты что, своих не принес?
  
  – Нет.
  
  – Ладно, бери мои.
  
  Он протянул напарнику светлые кожаные перчатки. Тот натянул их и, кряхтя, как теннисист, выполняющий мощную подачу, ударил Гроссмана кулаком в живом. Бедняга вскрикнул, его вырвало.
  
  Стражник молча ударил его в подбородок.
  
  – Нет! Нет! Нет!
  
  Следующие удары пришлись Гроссману в пах, лицо, живот. Из носа и рта потекла кровь, из глаз – слезы.
  
  – Майн герр, прошу вас! – задыхаясь, хрипел несчастный.
  
  Братья в ужасе наблюдали, как человека превращают в сломанную куклу. Наконец стражник, избивавший Гроссмана, сказал напарнику:
  
  – Прости за перчатки. Моя жена вычистит и починит.
  
  – Если ее не затруднит.
  
  Они подняли Гроссмана и поволокли по коридору. Громко хлопнула дверь.
  
  Курт и Ганс уставились на пустую камеру. Курт словно онемел. Никогда в жизни ему не было так страшно.
  
  – Гроссман наверняка совершил ужасное преступление? – спросил Ганс. – Раз с ним так обращались?
  
  – Думаю, он диверсант, – ответил Курт дрожащим голосом.
  
  – Я слышал про пожар в правительственном здании. В транспортном управлении, кажется. Ты не в курсе? Уверен, это дело рук Гроссмана.
  
  – Да, он наверняка поджигатель.
  
  Братья сидели, парализованные ужасом, а горячий воздух из трубы в углу раскалял их тесную камеру.
  
  Не прошло и минуты, как дверь открылась и тут же захлопнулась снова. Братья переглянулись.
  
  Гулкое эхо подхватило шаги – соприкосновения кожи и цемента. Шесть, семь, восемь…
  
  – Я убью того, кто справа, – шепнул Ганс. – Он крупнее. Я справлюсь. Мы заберем ключи, а потом…
  
  Курт придвинулся к брату и вдруг стиснул его лицо обеими руками.
  
  – Нет! – зашептал он с таким жаром, что Ганс аж рот открыл. – Ничего ты не сделаешь! Не станешь ни драться, ни дерзить. Ты в точности выполнишь их требования, а если они тебя ударят, снесешь боль молча.
  
  Все его мечты о борьбе с национал-социалистами и изменении существующего строя бесследно исчезли.
  
  – Но…
  
  Курт с силой притянул брата к себе:
  
  – Ты поступишь так, как я сказал!
  
  …тринадцать, четырнадцать…
  
  Шаги звучали, как удары олимпийского колокола, каждый вызывал у Курта Фишера приступ страха.
  
  …семнадцать, восемнадцать…
  
  На двадцать шестом они замедлятся.
  
  На двадцать восьмом остановятся.
  
  И польется кровь.
  
  – Мне больно! – пожаловался Ганс – парень он сильный, но отцепиться от брата не смог.
  
  – Если тебе станут выбивать зубы, ты промолчишь. Если станут ломать пальцы, рыдай от боли, но их не оскорбляй ни словом. Ты выживешь. Понял меня? Чтобы выжить, огрызаться нельзя.
  
  Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре.
  
  На пол перед дверью-решеткой легла тень.
  
  – Понял меня?
  
  – Да, – шепнул Ганс.
  
  Курт обнял брата за плечи, и они повернулись к коридору.
  
  У их камеры остановились двое мужчин, но не охранники, а седой худощавый тип в костюме и плотный лысеющий в коричневом твидовом пиджаке и в жилете. Пришедшие оглядели братьев.
  
  – Вы Фишеры? – спросил седой.
  
  Ганс посмотрел на Курта, и тот кивнул.
  
  Седой вытащил из кармана листок и прочел:
  
  – Курт. Ты наверняка Курт, – сказал он, подняв глаза. – А ты Ганс.
  
  – Да.
  
  В чем дело?
  
  – Откройте камеру! – велел седой, глянув в коридор.
  
  Снова шаги. Подоспел стражник, глянул на братьев, отпер дверь и шагнул назад, держа руку на дубинке, которая висела у него на поясе.
  
  Посетители вошли в камеру.
  
  – Я полковник Рейнхард Эрнст, – представился седовласый.
  
  Имя Курт слышал. Полковник занимал высокую должность в правительстве Гитлера, хотя какую именно, молодой человек не знал. Второго мужчину представили как профессора Кейтеля из военного училища под Берлином.
  
  – В регистрации вашего ареста написано: «Преступление против государства», но так всем пишут. Что именно вы совершили?
  
  Курт рассказал про родителей и как они с братом пытались незаконно покинуть страну.
  
  Эрнст склонил голову набок и внимательнее вгляделся в братьев.
  
  – Пацифизм… – пробормотал он и повернулся к Кейтелю.
  
  – Вы совершали антиправительственные действия? – спросил профессор.
  
  – Нет, майн герр.
  
  – Вы «Пираты Эдельвейса»?
  
  Так назывались неформальные антинацистские объединения молодежи – кто-то называл их бандами, – появившиеся в знак протеста против бездумной муштры гитлерюгенда. «Пираты» тайно встречались поговорить о политике и искусстве, а еще, чтобы вкусить благ, осуждаемых партией, по крайней мере официально: попробовать алкоголь, сигареты, внебрачный секс. Братья водили знакомство с «Пиратами», но сами там не состояли. Так Курт и сказал посетителям.
  
  – Вроде бы ничего серьезного, но, – Эрнст показал формуляр, – вас приговорили к трем годам в лагере Ораниенбург.
  
  Ганс охнул, а Курт потерял дар речи, подумав о бедном герре Гроссмане, которого избили у них на глазах. Курт знал, что приговоренные к коротким срокам в Ораниенбурге и Дахау порой исчезают навсегда.
  
  – Суда же не было! – выпалил Курт. – Нас арестовали час назад! Сегодня воскресенье. Как же нам вынесли приговор?!
  
  Эрнст пожал плечами:
  
  – Как видишь, суд был.
  
  Полковник вручил Курту протокол, на котором среди имен десятков заключенных значились имена братьев Фишер. Рядом с каждым именем стоял срок заключения.
  
  – «Народный суд», – прочел Курт шапку протокола.
  
  Этот печально известный суд состоял из двух настоящих судей и пяти представителей партии, СС или гестапо. Решения народного суда обжалованию не подлежали.
  
  Курт молча смотрел на протокол.
  
  – В целом здоровье у вас хорошее? – спросил профессор.
  
  Братья переглянулись и кивнули.
  
  – Еврейской крови нет?
  
  – Нет.
  
  – Трудовую повинность отработали?
  
  – Мой брат отработал, а меня не взяли по возрасту, – ответил Курт.
  
  – У нас к вам дело, – нетерпеливо проговорил Кейтель. – Хотим предложить вам альтернативу.
  
  – Альтернативу?
  
  – Кое-кто у нас в правительстве считает, что некоторым людям нельзя служить в армии. Например, представителям определенных рас или национальностей, или интеллектуалам, или не доверяющим существующей власти. Я же считаю, что сила любого народа – в его армии, а по-настоящему сильная армия должна включать представителей всех слоев общества. Мы с профессором Кейтелем проводим исследование, которое, как мы надеемся, изменит взгляды правительства на вооруженные силы Германии. – Эрнст глянул в коридор и сказал охраннику: – Можете нас оставить.
  
  – Но, майн герр…
  
  – Можете нас оставить. – Голос Эрнста звучал спокойно, но Курту почудилось, что он неумолимее крупповской стали.
  
  Стражник снова глянул на братьев и ушел по коридору.
  
  – В конечном итоге это исследование вполне может изменить отношение правительства ко всем гражданам. Мы ищем людей вроде вас, чтобы помогли нам.
  
  – Нам нужны здоровые молодые мужчины, не допущенные до военной службы по политическим или иным причинам, – уточнил Кейтель.
  
  – Что нам нужно будет делать?
  
  – Стать солдатами, разумеется, – хохотнул Эрнст. – Прослужите год в армии, на флоте или в авиации. В регулярных войсках.
  
  Полковник глянул на Кейтеля, и тот продолжил:
  
  – Служить будете, как обычные солдаты, с той лишь разницей, что мы станем следить за вашей службой. Ваши командиры будут писать отчеты, а мы по мере поступления информации – анализировать ее.
  
  – Если отслужите год, ваше досье преступников уничтожится, – проговорил Эрнст, кивнув на исполнительный лист. – Если захотите, вам позволят эмигрировать. Впрочем, правила вывоза валюты останутся в силе: вам позволят взять с собой ограниченную сумму в марках. И обратно не пустят.
  
  Курт обдумывал услышанное. «Например, представителям определенных рас или национальностей…» Неужели Эрнст предвидел, что евреи и другие неарийцы однажды будут служить в немецкой армии?
  
  Если да, то что это значит для страны в целом? Какие перемены задумали эти двое?
  
  – Вы пацифисты, – продолжал Эрнст, – другие, согласившиеся нам помочь, не стояли перед столь сложным выбором. Имеет ли пацифист моральное право служить в армии? Но мы хотим, чтобы вы участвовали. У вас скандинавская внешность, доброе здоровье, военная выправка. Думаю, благодаря таким участникам отдельные члены правительства охотнее примут наши предложения.
  
  – Касательно ваших убеждений скажу следующее, – начал Кейтель. – Как военный историк и профессор военного училища, я считаю их наивными. Однако мы учтем ваши чувства и подберем соответствующий вид службы. Если у человека акрофобия, пилота из него не сделаешь, а если клаустрофобия, не отправишь на подводную лодку. В армии немало работы, которую может выполнять пацифист, к примеру медицинская служба.
  
  – Со временем ваше отношение к войне и миру может стать реалистичнее, – вставил Эрнст. – Глубоко убежден, что армия – лучшая школа жизни.
  
  «Не может быть», – подумал Курт, но промолчал.
  
  – Впрочем, если ваши убеждения не позволяют служить в армии, есть альтернатива, – напомнил Эрнст, кивнув на исполнительный лист.
  
  Курт посмотрел на брата:
  
  – Можно нам обсудить это наедине?
  
  – Разумеется, – ответил Эрнст. – Но у вас лишь несколько часов. Группу отправляют сегодня вечером, а завтра начинается подготовка.
  
  Полковник взглянул на часы:
  
  – Сейчас у меня встреча. Вернусь в два или три и выясню, что вы решили.
  
  Курт протянул полковнику исполнительный лист, но тот покачал головой:
  
  – Оставь себе. Вдруг он поможет вам определиться?
  Глава 25
  
  От центра Берлина они ехали минут двадцать и сразу за Шарлоттенбургом, на Адольф-Гитлерплац, свернули на север. Вел белый фургон Реджи Морган. Он и Пол Шуман, сидящий рядом, смотрели налево, на Олимпийский стадион. У входа стояли две тяжелые прямоугольные колонны, между ними развевался флаг с пятью олимпийскими кольцами.
  
  На Олимпикштрассе они свернул налево, и Пол снова отметил, сколь огромен комплекс. Согласно указателям, помимо самого стадиона, в нем имелись бассейн, хоккейное поле, театр, спортивная площадка, множество служебных построек и автостоянок. Белый, высокий, длинный, сам стадион напоминал Полу не строение, а неприступный линкор.
  
  Сколько народа! В основном рабочие и поставщики, хотя солдат и охранников в черной и серой форме, обеспечивающих безопасность национал-социалистической элиты на фотосессии, тоже предостаточно. Если Бык Гордон и сенатор приговорили Эрнста к смерти на публике, лучше места не найти.
  
  Оказалось, что можно проехать аж на центральную стоянку стадиона. Но лейтенант СС – звание совершенно бесплатно обеспечил Отто Веббер, – выходящий из частного автомобиля, непременно возбудит подозрения, поэтому стадион они решили обогнуть. Морган высадит Пола среди деревьев у стоянки, которую Шуман станет патрулировать – досматривать грузовики и рабочих, медленно подбираясь к флигелю напротив пресс-центра в южной части стадиона.
  
  Фургон съехал с дороги на лужок и остановился, со стадиона невидимый. Пол вылез из салона и собрал маузер. Оптический прицел он с винтовки снял – такие приспособления охранники не носят – и спрятал в карман. Винтовку повесил на плечо, а на голову надел черный шлем.
  
  – Как я выгляжу? – спросил Пол.
  
  – Пугающе убедительно. Удачи тебе!
  
  «Удача мне понадобится», – мрачно подумал Пол, из-за деревьев глядя на толпы работников, способных и готовых указать на чужака, и на сотни охранников, которые с удовольствием его пристрелят.
  
  Шесть к пяти…
  
  Черт подери! Шуман посмотрел на Моргана и почувствовал желание поднять руку в американском салюте, поприветствовать его как ветеран ветерана. Но Пол Шуман прекрасно понимал свою задачу.
  
  – Хайль! – проговорил он и вытянул руку вперед.
  
  Морган подавил улыбку и ответил тем же.
  
  Пол уже повернулся, чтобы уйти, но Морган негромко его окликнул:
  
  – Погоди, Пол! Сегодня утром я связывался с Быком Гордоном и сенатором. Они желают тебе удачи. Коммандер велел передать, что в качестве первого заказа ты напечатаешь приглашения на свадьбу его дочери. Знаешь, о чем он?
  
  Пол кивнул и, сжав ремень маузера, направился к стадиону. Из-за деревьев выбрался на огромную стоянку, вмещавшую тысяч двадцать машин. Шагал он решительно и уверенно, внимательно оглядывая машины, – ни дать ни взять добросовестный страж порядка.
  
  Десять минут спустя Пол вышел со стоянки к высоким воротам стадиона. Здесь несли вахту солдаты – проверяли документы и обыскивали всех желающих попасть внутрь. Но за пределами стадиона Пол был лишь очередным охранником, на которого никто не обращал внимания. Одному кивнет, другому скажет «Хайль Гитлер!» – Шуман огибал стадион, подбираясь к флигелю. Он прошел под огромным колоколом, на звуковом кольце которого написали: «Я призываю молодежь мира».
  
  Приблизившись к флигелю, Пол заметил, что в нем нет ни окон, ни двери черного хода. Скрыться после выстрела будет непросто. Уходить придется через главные ворота, на виду у всего стадиона. Пол лишь надеялся, что акустика помешает определить, где стреляли. Да и разномастные голоса стройки – копров, пил, клепальных машин и так далее – заглушат выстрел. Сделав дело, Пол медленно выйдет из флигеля, выдержит паузу, оглянется, возможно даже позовет на помощь, если удастся сделать это, не возбуждая подозрений.
  
  На часах половина второго. Отто Веббер, дожидающийся на Потсдамерплац, позвонит в пресс-центр около четверти третьего. Времени хоть отбавляй.
  
  Шуман шел прогулочным шагом, осматривался, заглядывал в припаркованные машины.
  
  – Хайль Гитлер! – поприветствовал он работников, которые, раздевшись до пояса, красили забор. – Жарковато сегодня красить.
  
  – Ерунда! – отозвался один. – А если и жарко, что с того? Мы же работаем на благо родины!
  
  – Фюрер гордится вами, – заверил Пол и продолжил свою «охоту из укрытия».
  
  Пол с любопытством оглядел флигель, якобы изучая его безопасность. Он натянул черные кожаные перчатки, дополнявшие форму охранника, открыл дверь и вошел. Внутри обнаружил картонки, перевязанные шпагатом. Спасибо работе в типографии, Пол мгновенно узнал запахи – горьковатый бумажный и сладкий чернильный. Итак, во флигеле хранились программы Олимпиады или сувенирные буклеты. Несколько связок картона Пол составил у порога – получилась ударная позиция. Лечь он собирался справа от нее, там и постелил пиджак, чтобы не растерять гильзы, пока передергивает затвор. Мелочи вроде сбора гильз и контроля отпечатков пальцев вряд ли имели здесь значение. В Германии на него досье нет, а к полуночи он ее покинет. Тем не менее профессионализм исключал небрежность.
  
  Вот и убеждаешься, что все так, все ладно.
  
  Вот и следишь за «p» и «q».
  
  Прямо из флигеля Пол оглядел стадион через оптический прицел маузера. За пресс-центром открытый коридор, по нему Эрнст дойдет до лестницы, потом спустится к посыльному или к водителю, о котором услышит от Веббера. Едва полковник покажется в дверях, Пол получит отличную мишень. Окна здесь тоже большие, значит сквозь них можно стрелять, если Эрнст приблизится.
  
  На часах без двадцати два.
  
  Шуман сел по-турецки и положил винтовку на колени. Со лба бежали ручейки пота. Пол вытер лицо рукавом рубашки и начал устанавливать прицел на винтовку.
  
  – Что скажешь, Руди?
  
  Ответа Рейнхард Эрнст не ждал. Его внук улыбался и завороженно смотрел на огромный стадион. Они были в южном крыле, в длинном пресс-центре над трибуной фюрера. Эрнст приподнял мальчишку, чтобы тот посмотрел в окно. Руди чуть ли не приплясывал от восторга.
  
  – Кто тут у нас? – спросил голос.
  
  Обернувшись, Эрнст увидел Адольфа Гитлера с двумя телохранителями.
  
  – Мой фюрер!
  
  Гитлер с улыбкой шагнул к мальчику.
  
  – Это Руди, сын моего Марка.
  
  В глазах фюрера мелькнуло сочувствие: он явно подумал о Марке, погибшем на военных учениях. Сперва Эрнст удивился, что Гитлер помнит, но потом понял, что удивлялся напрасно. Ум Гитлера, безграничный, как олимпийское поле, работал с пугающей скоростью и хранил все, что хотел сохранить.
  
  – Руди, поздоровайся с нашим фюрером. Отдай ему салют, как я тебя учил.
  
  Мальчик вытянул руку в нацистском приветствии. Гитлер засмеялся от восторга и, потрепав его по макушке, спросил о школе, любимых предметах и о спорте. Затем подошел к окну, начал показывать отдельные элементы стадиона и что-то объяснять с неподдельным энтузиазмом.
  
  Из коридора снова донеслись голоса. Геббельс и Геринг, два непримиримых соперника, приехали вместе!
  
  «Ну и поездка у них была!» – подумал Эрнст, пряча улыбку.
  
  Геринг улыбался, но Эрнст чувствовал: от утреннего фиаско он не оправился. Как непохожи два самых влиятельных человека Германии… Гитлеровские вспышки раздражения, по общему согласию чудовищные, редко касались личного. Если не получал любимый шоколад или больно стукался голенью о стол, Гитлер не злился. Когда срывались дела государственной важности, он пугал своими скандалами даже самых близких друзей, но едва проблему решали, тотчас переключался на другую. Геринг же напоминал жадного ребенка. Если ему не угождали, он давился злостью, пока не предоставлялась возможность отомстить.
  
  Гитлер объяснял Руди, в какой части стадиона будут соревноваться в том или ином виде спорта. Эрнст с изумлением наблюдал, что, вопреки широкой улыбке, Геринг злится пуще прежнего: фюрер уделяет столько внимания внуку его соперника.
  
  В следующие десять минут подъехали остальные чиновники: министр имперской обороны Вернер фон Бломберг, президент Рейхсбанка Ялмар Шахт, вместе к которым Эрнст разработал сложную систему финансирования военной промышленности с помощью неотслеживаемых векселей «Мефо»[32]. Второе и третье имена, Хорас Грили, Шахт получил в честь американского журналиста и политика, вот Эрнст и шутил, что у блестящего экономиста ковбойские корни. Кроме того, приехали Гиммлер, обладатель квадратной челюсти Рудольф Гесс и змееглазый Рейнхард Гейдрих, поприветствовавший Эрнста отчужденно и холодно, впрочем, так он приветствовал всех.
  
  Фотограф тщательно установил «лейку» и прочее оборудование, чтобы запечатлеть и людей, и стадион и чтобы из окон не лил ослепительный свет. Эрнсту нравилось фотографировать. Себе он купил несколько «леек», а для Руди планировал приобрести американский «кодак», которым пользоваться проще, чем немецкой прецизионной фототехникой. Часть семейного отдыха полковник уже отразил на снимках, особенно подробно – поездки в Берлин и Будапешт, вылазку в Шварцвальд и сплав по Дунаю.
  
  – Отлично, можем начинать, – объявил фотограф.
  
  Сначала Гитлер пожелал сделать портрет с Руди. Он посадил мальчишку на колени, смеялся и болтал с ним, как добрый дядюшка. Затем началась запланированная фотосессия.
  
  Эрнст радовался, что Руди весело, но в душе нарастала досада. Зачем привлекать столько внимания? Если честно, проведение Олимпиады в Германии он считал серьезным тактическим промахом. Перевооружение во всем его многообразии следовало держать в секрете. Разве не заметят иностранцы военный потенциал Германии, который наращивается день ото дня?
  
  Полыхнули вспышки, камера запечатлела политических лидеров Третьего рейха улыбающимися, задумчивыми или хмурыми. В перерывах между снимками Эрнст разговаривал с Руди или стоял один, сочинял письмо фюреру о Вальдхаймском исследовании, решал, о чем сказать, о чем – нет.
  
  Порой всем не поделишься…
  
  В дверях появился охранник-эсэсовец, перехватил взгляд Эрнста и позвал:
  
  – Герр министр!
  
  Обернулись сразу несколько человек.
  
  – Герр министр Эрнст!
  
  Геринг разозлился, а полковник позабавился: официально-то он не государственный министр.
  
  – Что случилось?
  
  – Майн герр, вам звонит секретарь Густава Круппа фон Болена. У него для вас срочные новости. Дело крайне важное, касается вашей последней встречи.
  
  Каких важных тем они касались в прошлый раз? Говорили о вооружении для боевых кораблей, но что здесь срочного? Раз англичане согласились с новыми квотами кригсмарине, может, Крупп не справляется с возросшим объемом производства? Нет, барону не сообщили об этой дипломатической победе. Крупп – блестящий капиталист и техник, но он еще и трус, сторонившийся партии, пока к власти не пришел Гитлер. Тогда он превратился в истого национал-социалиста. Эрнст подозревал, что политические взгляды барона если и изменились, то незначительно. Впрочем, без Круппа и его сына перевооружение немыслимо, игнорировать их нельзя.
  
  – Можете воспользоваться любым телефоном. Вызов я перенаправлю.
  
  – Мой фюрер, простите, я на минуту.
  
  Гитлер кивнул и снова принялся обсуждать ракурс снимка с фотографом.
  
  Тут зазвонил один из настенных телефонов. Загоревшийся огонек показал, какой именно. Эрнст подошел к нему и снял трубку:
  
  – Полковник Эрнст слушает.
  
  – Это Штрауд, помощник барона фон Болена. Простите, что беспокою. Барон отправил вам документы для изучения. Водитель уже привез их на Олимпийский стадион.
  
  – Что за документы?
  
  Пауза.
  
  – Барон не велел говорить об этом по телефону.
  
  – Хорошо. Где водитель?
  
  – Ждет вас на подъездной аллее к югу от стадиона. Прошу соблюдать максимальную осторожность, майн герр, то есть приходите один. Такие распоряжения получил я.
  
  – Да, конечно.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль!
  
  Эрнст повесил трубку. Геринг следил за ним, как разжиревший сокол.
  
  – Министр, что-то случилось?
  
  Полковник проигнорировал и фальшивое сочувствие, и насмешливое упоминание должности министра. Вместо того чтобы солгать, он сказал правду:
  
  – У Круппа какие-то проблемы. Он прислал мне сообщение.
  
  В основном Крупп производил бронетехнику, артиллерийское вооружение и боеприпасы, поэтому чаще вел дела с Эрнстом, с командующими сухопутными войсками и флотом, чем с Герингом, министром авиации.
  
  – А-а… – Толстяк снова повернулся к зеркалу, которое поставил фотограф, и принялся водить пальцем по лицу, поправляя грим.
  
  Эрнст двинулся к двери.
  
  – Дедушка, можно мне с тобой?
  
  – Конечно, Руди, идем!
  
  Мальчик бросился за дедушкой и вместе с ним попал во внутренний коридор, соединявший комнаты пресс-центра. Эрнст обнял внука за плечи. Он сориентировался и определил, какая дверь приведет на лестницу южного крыла. К ней они и направились. Поначалу Эрнст глушил тревожное предчувствие, но сам волновался все сильнее. Крупповская сталь признана лучшей в мире; шпиль на величественном Крайслер-билдинг в Нью-Йорке покрыт легендарной крупповской «эндуро КА-2». Но из этого следовало и то, что зарубежные военные стратеги внимательно следили за продукцией и объемами производства предприятий Круппа. Вдруг англичане или французы уже выяснили, сколько стали идет не на рельсы или стиральные машины, а на бронетехнику?
  
  Внук и дед пробирались сквозь толпу рабочих и прорабов, которые энергично завершали строительство пресс-центра – подпиливали двери, ставили арматуру, шкурили и красили стены. Когда они обогнули рабочее место столяра, Эрнст глянул себе на рукав и поморщился.
  
  – Дедушка, что случилось? – прокричал Руди сквозь визг пилы.
  
  – Посмотри, как я испачкался!
  
  На рукав попали брызги штукатурки. Эрнст старательно отряхнул ее и подумал, не стоит ли намочить пальцы и вычистить. Но так штукатурка может намертво въесться в ткань, тогда Гертруда не обрадуется. Пока лучше оставить пятно в покое. Эрнст взялся за ручку двери, за которой начинался открытый коридор, ведущий на лестницу.
  
  – Полковник! – закричал кто-то.
  
  Эрнст обернулся.
  
  За ним бежал охранник-эсэсовец и пытался перекричать визг пилы.
  
  – Майн герр, привезли собак фюрера. Он спрашивает, не сфотографируется ли ваш внук с ними.
  
  – Собаки? – радостно встрепенулся Руди.
  
  Гитлер любил немецких овчарок и держал сразу несколько. Собаки у него были добрые, ручные.
  
  – Хочешь с ними сфотографироваться? – спросил Эрнст.
  
  – Да, дедушка, пожалуйста!
  
  – Только не задирай их.
  
  – Не буду.
  
  Эрнст проводил мальчика обратно в пресс-центр. Овчарки уже обнюхивали комнату. Гитлер засмеялся, глядя, как Руди обнимает самого крупного пса и целует его макушку. Пес лизнул мальчишку огромным языком. Геринг с трудом нагнулся и тоже погладил собаку, улыбаясь совсем по-детски. Жестокий и бездушный во многих отношениях, животных он искренне любил.
  
  Полковник еще раз вышел в коридор и прошагал к двери на лестницу. Он снова попробовал сдуть с рукава сухую штукатурку, остановился у большого южного окна и посмотрел на улицу. Солнце так и палило. Шляпа осталась в пресс-центре. Может, вернуться за ней?
  
  Нет, не стоит. Лучше…
  
  Сильнейший удар сотряс его тело и вышиб воздух из легких. Эрнст упал на брезент, защищающий мрамор от брызг. Он задыхался от боли, смятения, страха… Но при падении на первый план вышла другая мысль: «Ну вот я и краской костюм испачкал. Что скажет Гертруда?»
  Глава 26
  
  Ресторанчик «Мюнхенский дом» располагался в десяти кварталах к северу от Тиргартена и в пяти – от Дрезденского проулка.
  
  Вилли Коль бывал в нем несколько раз. Особенно ему понравился венгерский гуляш, в который здесь добавляли изюм и тмин. Пил он прекрасное австрийское вино блауфранкиш.
  
  Припарковав «ДКВ» у входа, Коль бросил карточку крипо на приборную панель, чтобы отогнать усердных шупо со штрафными талонами. Он вытряхнул из пенковой трубки остатки табака и поспешил к ресторану, Конрад Янссен следом.
  
  Внутренняя отделка оказалась типично баварской – коричневое дерево, желтеющая штукатурка, везде бордюры из деревянных гардений, грубовато вырезанных и раскрашенных. Обеденный зал пропах мясом на гриле и кислыми приправами. Коль мигом проголодался: он успел лишь позавтракать – съесть пирожное и выпить кофе. В ресторане было очень дымно: время обеда заканчивалось, посетители курили и пили кофе.
  
  Коль увидел своего сына Гюнтера, шарфюрера Грубера и еще двух подростков в форме. Даже в обеденном зале парни не сняли пилотки, не то из невежества, не то в знак неуважения.
  
  – Парни, я получил ваше сообщение.
  
  Шарфюрер гитлерюгенда вытянул руку в приветствии и проговорил:
  
  – Хайль Гитлер, детектив-инспектор Коль. Мы опознали человека, которого вы разыскиваете. – Он показал фотографию убитого в Дрезденском проулке.
  
  – Опознали?
  
  – Так точно, майн герр.
  
  В лице Гюнтера читалось противоречие. Он радовался, что вырос в глазах гитлерюгенда, но огорчался, что поиском ресторана руководил Гельмут. Коль надеялся, что случившееся принесет двойную пользу: выявит личность убитого и покажет Гюнтеру, каково жить среди национал-социалистов.
  
  Лысеющий крепыш в пыльном черном костюме и поношенном жилете в золотую полоску, не то метрдотель, не то владелец ресторана, отдал Колю салют. Говорил он с явной опаской, ведь члены гитлерюгенда слыли активнейшими доносчиками.
  
  – Инспектор, ваш сын и его друзья спрашивали об этом человеке.
  
  – Да, а вы кто будете?
  
  – Герхард Клемп. Я управляю этим рестораном уже шестнадцать лет.
  
  – Этот человек вчера у вас обедал?
  
  – Да, майн герр. И вчера, и как минимум три раза в неделю со дня приезда. Приехал он пару месяцев назад. Он говорил, что мы готовим больше чем немецкую еду, поэтому ему у нас нравится.
  
  Колю не хотелось распространяться об убийстве при мальчиках, и он сказал:
  
  – Спасибо, Гельмут! И тебе, Гюнтер, и всем остальным. Теперь за дело возьмемся мы. Германия гордится вами!
  
  – Детектив-инспектор, ради нашего фюрера я готов на все, – объявил Гельмут с соответствующим пафосом. – Хорошего дня, майн герр!
  
  Грубер еще раз вытянул руку. Отсалютовал и Гюнтер, и Коль тоже ответил им нацистским салютом.
  
  – Хайль! – проговорил он, игнорируя насмешливый взгляд Янссена.
  
  На улицу подростки высыпали, смеясь и болтая. В кои веки они казались нормальными мальчишками, а не машинами из «Метрополиса», фантастического фильма Фрица Ланга. Коль перехватил взгляд сына. Гюнтер улыбнулся и помахал ему, спеша вслед за остальными. Инспектор надеялся, что не прогадал, решив за сына: Гюнтеру легко попасть под влияние гитлерюгенда.
  
  Коль снова повернулся к Клемпу и постучал по фотографии:
  
  – В какое время он здесь вчера обедал?
  
  – Пришел он рано, около одиннадцати, когда мы только открывались. Ушел минут через тридцать-сорок.
  
  Коль чувствовал, что Клемп обеспокоен гибелью клиента, но жалеть его опасается: вдруг убитый окажется врагом государства? Управляющий любопытен, но боится расспрашивать о расследовании и говорить то, о чем не спрашивают. По крайней мере, общенациональной слепотой не страдал.
  
  – Он был один?
  
  – Да.
  
  – Но может, вы заметили, что он с кем-то пришел или с кем-то встретился после обеда? – спросил Янссен, показав на высокие незанавешенные окна ресторана.
  
  – Нет, я никого не видел.
  
  – Может, он периодически с кем-то обедал?
  
  – Нет, как правило, в одиночестве.
  
  – А в какую сторону он ушел вчера после обеда? – спросил Коль.
  
  Лизнув кончик карандаша, он записывал в блокнот все услышанное.
  
  – По-моему, на юг. То есть налево отсюда.
  
  В направлении Дрезденского проулка…
  
  – Что вы о нем знаете? – спросил Коль.
  
  – Ну, кое-что. Например, адрес, если это вам поможет.
  
  – Конечно поможет! – обрадовался Коль.
  
  – Когда он стал приходить сюда регулярно, я предложил открыть у нас счет.
  
  Клемп повернулся к архивной коробке, в которой хранились аккуратно заполненные карточки, и написал адрес на листочке.
  
  – Майн герр, это в двух кварталах отсюда, – проговорил Янссен, взглянув на листок.
  
  – Что-нибудь еще о нем знаете?
  
  – Боюсь, не много. Общительностью он не отличался. Разговаривали мы редко. И дело не в языке, а в его занятости. Он постоянно читал то газету, то книгу, то деловые документы и общаться не желал.
  
  – Что значит, дело не в языке?
  
  – Он был американцем.
  
  Коль удивленно посмотрел на Янссена:
  
  – Неужели?
  
  – Да, майн герр, – ответил Клемп, еще раз взглянув на фотографию убитого.
  
  – И как его звали?
  
  – Реджинальд Морган, майн герр.
  
  – Кто вы такой?
  
  В ответ на вопрос Эрнста Роберт Таггерт предостерегающе поднял указательный палец и внимательно посмотрел в окно, у которого стоял Эрнст, прежде чем он, Таггерт, набросился на него, чтобы убрать с линии прицеливания Пола Шумана, притаившегося во флигеле. Там Таггерт разглядел черный прямоугольник двери и очень смутно – дуло маузера, двигающееся взад-вперед.
  
  – На улицу не выходить! – крикнул Таггерт работникам. – К дверям и окнам не приближаться!
  
  Он снова повернулся к Эрнсту, сидевшему на ящике с баночной краской. Работники, помогавшие ему подняться с пола, стояли неподалеку.
  
  Таггерт попал на стадион с опозданием. На белом фургоне ему пришлось сделать большой крюк, отъехать далеко на северо-запад, чтобы Шуман точно его не заметил. Затем он показал свои пропуска охранникам, взбежал по лестнице в пресс-центр и увидел Эрнста у окна. Вокруг стоял страшный шум, из-за визга электропил полковник не расслышал криков Таггерта. На глазах у дюжины изумленных работников Таггерт промчался по коридору и буквально сбил Эрнста с наблюдательной позиции у окна.
  
  Сейчас полковник держался за голову, которой ударился о покрытый брезентом пол. Крови не было, да и ушибся он несильно, хотя неожиданный наскок Таггерта повалил его и сбил ему дыхание.
  
  – Я из Вашингтона, представляю американский дипломатический персонал. – Таггерт протянул документы – дипломатическую карточку и американский паспорт, настоящий, а не подделку на имя Реджинальда Моргана, агента Управления военно-морской разведки, которого накануне он застрелил в Дрезденском проулке на глазах у Пола Шумана и с тех пор изображал. – Хочу сообщить, что на вас готовится покушение. Убийца сейчас на улице.
  
  – Но Крупп… Барон фон Болен тут замешан?
  
  – Крупп? – Таггерт изобразил удивление и выслушал рассказ Эрнста о телефонном звонке. – Нет, звонил один из заговорщиков, дабы выманить всех на улицу. – Он показал на дверь. – Убийца во флигеле в южной части стадиона. По нашим данным, это русский, но в эсэсовской форме.
  
  – Русский? Да, мы получали оповещение о русском.
  
  На деле опасность Эрнсту не грозила, даже если бы он помедлил у окна или вышел на крыльцо. Шуман сейчас держал в руках ту же винтовку, которую накануне опробовал на площади Ноября 1923 года, однако ночью Таггерт забил ее ствол свинцом. Выстрели Шуман, пуля из дула не вылетела бы. Но в таком случае американский гангстер понял бы, что его подставили, и мог сбежать, даже раненный при разрыве винтовки.
  
  – Наш фюрер в опасности!
  
  – Нет, – покачал головой Таггерт, – он охотится только за вами.
  
  – За мной? – Эрнст огляделся по сторонам. – Мой внук! – Он резко поднялся. – Мой внук здесь. Ему тоже грозит опасность.
  
  – Нужно передать всем, чтобы не приближались к окнам, – сказал Таггерт, – и эвакуировать находящихся рядом. Гитлер в пресс-центре?
  
  – Он был там пару минут назад.
  
  Ситуация складывалась куда лучше, чем надеялся Таггерт. Когда в пансионе Пол Шуман сообщил, что на фотосессию приедет Гитлер и другие партийные лидеры, Таггерт страшно обрадовался, хотя виду, конечно же, не подал.
  
  – Мне нужно передать ему то, что узнали мы, – сказал Таггерт Эрнсту. – Лучше не мешкать, чтобы убийца не сбежал.
  
  Они проследовали в пресс-центр. Таггерт на миг зажмурился, оказавшись среди влиятельнейших людей Германии, которые с любопытством повернулись в его сторону. Проигнорировали его лишь две немецкие овчарки и симпатичный мальчик лет шести-семи.
  
  Адольф Гитлер заметил, что Эрнст держится за голову и испачкался в краске и штукатурке.
  
  – Рейнхард, ты ранен? – спросил он с тревогой.
  
  – Дедушка! – закричал Руди и бросился к Эрнсту.
  
  Полковник обнял мальчика и быстро отвел его в центр комнаты, подальше от окон и дверей.
  
  – Ничего страшного, Руди. Я просто облился… Всем отойти от окон!
  
  Он жестом подозвал охранника-эсэсовца:
  
  – Отведите моего внука в коридор и ждите с ним там.
  
  – Есть, майн герр! – отозвался эсэсовец и исполнил приказ.
  
  – В чем дело? – спросил Гитлер.
  
  – Этот человек – американский дипломат, – ответил Эрнст. – По его словам, на территории комплекса находится русский с винтовкой. Он якобы прячется во флигеле к югу от стадиона.
  
  Гиммлер кивнул охраннику:
  
  – Немедленно вызовите сюда подкрепление! На первом этаже постройте отряд!
  
  – Есть, герр начальник полиции.
  
  Эрнст объяснил про Таггерта, и Гитлер подошел к американцу, который в присутствии первого человека Германии едва не задыхался от волнения. Гитлер оказался низкорослым, не выше самого Таггерта, но куда плотнее и крепче. Бледное лицо прорезали морщины: Гитлер внимательно изучал документы американца. Верхние веки диктатора набрякли, нижние отекли, зато голубые глаза, как и рассказывали Таггерту, пронизывали.
  
  «Он любого загипнотизирует», – подумал Таггерт, чувствуя харизму Гитлера.
  
  – Мой фюрер, вы позволите взглянуть? – спросил Гиммлер.
  
  Гитлер протянул ему документы Таггерта. Начальник полиции просмотрел их и осведомился:
  
  – Вы говорите по-немецки?
  
  – Да, говорю.
  
  – При всем уважении, майн герр, вы вооружены?
  
  – Да, – ответил Таггерт.
  
  – Поскольку здесь присутствуют наш фюрер и другие государственные деятели, я заберу у вас оружие до тех пор, пока мы не выясним все о случившемся.
  
  – Конечно.
  
  Таггерт завернул полы пиджака и позволил эсэсовцу забрать у него пистолет. Этого он и ожидал. В конце концов, Гиммлер – глава СС, изначальная задача которого – охранять Гитлера и партийных лидеров.
  
  Другому эсэсовцу Гиммлер приказал осмотреть флигели: вдруг обнаружат предполагаемого убийцу.
  
  – Поторопитесь!
  
  – Есть, герр начальник полиции.
  
  Эсэсовец бросился в коридор, а в комнату вошли вооруженные охранники и рассредоточились с целью защитить присутствующих.
  
  Таггерт повернулся к Гитлеру и с почтением поклонился:
  
  – Господин рейхсканцлер-президент, несколько дней назад мы узнали, что русские готовят диверсию.
  
  – В пятницу мы получили разведданные из Гамбурга. В них тоже говорится о русском, якобы готовящем диверсию, – вставил Гиммлер, кивая.
  
  Гитлер знаком велел Гиммлеру молчать, а Таггерту рассказывать дальше.
  
  – Мы не придали этой новости особого значения. Клятые русские вечно пугают диверсиями. Но несколько часов назад у нас появились подробности: мишень диверсии – полковник Эрнст, который сегодня после обеда направляется на Олимпийский стадион. Я полагал, что убийца хочет осмотреть стадион, дабы застрелить полковника во время Игр. Я приехал сюда и заметил, как мужчина проскользнул во флигель к югу от стадиона. Потом с ужасом понял, что и полковник, и другие государственные деятели собрались здесь.
  
  – Как диверсант проник на территорию комплекса? – в ярости спросил Гитлер.
  
  – Мы думаем, что с помощью формы СС и фальшивых документов, – пояснил Таггерт.
  
  – Я собирался выйти на улицу, – сказал Эрнст. – Этот человек спас мне жизнь.
  
  – А как насчет Круппа? Ну, его звонка? – спросил Геринг.
  
  – Я уверен, Крупп тут ни при чем, – отозвался Таггерт. – Звонил наверняка соучастник диверсии, чтобы выманить полковника из пресс-центра.
  
  Гиммлер кивнул Гейдриху. Тот подошел к телефону, сказал несколько слов и отсоединился.
  
  – Нет, звонил не Крупп, если только он теперь не пользуется таксофоном на почте на Потсдамерплац.
  
  – Почему об этом не знали мы? – с угрозой спросил Гитлер Гиммлера.
  
  Таггерт знал, что Гитлер одержим заговорами, и выручил Гиммлера, сказав:
  
  – Эти русские очень умны. Мы сами узнали о диверсии случайно от наших московских информаторов… Прошу вас, господин рейхсканцлер-президент, нужно действовать быстро. Если убийца поймет, что его план раскрыт, то может сбежать и попробовать снова.
  
  – Но почему Эрнст? – спросил Геринг.
  
  «Точнее, почему не я», – подумал Таггерт, но ответил Гитлеру:
  
  – Господин рейхсканцлер-президент, мы понимаем, что полковник Эрнст связан с перевооружением Германии. Мы, американцы, этим не обеспокоены, так как считаем Германию своей основной европейской союзницей и хотим видеть ее сильной военной державой.
  
  – Ваши соотечественники так считают? – спросил Гитлер.
  
  В дипломатических кругах знали, что его очень беспокоит антинацистское настроение американцев.
  
  Не в силах расстаться с амплуа спокойного Реджи Моргана, Таггерт проговорил с нажимом:
  
  – Господин рейхсканцлер-президент, порой информация не доходит до вас в полном объеме. Евреи поднимают шум и у нас в стране, и у вас, а левацкие элементы вечно ноют, равно как пресса, коммунисты и социалисты. Но они лишь малая часть населения. Наше правительство и большинство американцев хотят быть вашими союзниками. Они хотят видеть Германию свободной от ярма Версальского договора. Перевооружение Германии тревожит лишь русских. Господин рейхсканцлер-президент, у нас остались считаные минуты. Убийца…
  
  Тут вернулись охранники-эсэсовцы.
  
  – Майн герр, все так, как сказал он. За стоянкой есть несколько флигелей. Дверь одного отрыта, и да, видно дуло винтовки, нацеленной на стадион.
  
  Кое-кто из присутствующих заохал и возмущенно зароптал. Йозеф Геббельс нервно дернул себя за ухо. Геринг вытащил из кобуры свой парабеллум и стал водить им из стороны в сторону – получилось до смешного нелепо, эдакий мальчишка с деревянным пистолетиком.
  
  Руки у Гитлера тряслись, голос дрожал от гнева:
  
  – Грязные жидовские коммунисты! Приезжают ко мне в страну и устраивают такое! Предатели… Перед самой Олимпиадой! Они… – Гитлер не закончил свою изобличительную тираду: ярость лишила его слов.
  
  – Я говорю по-русски, – сказал Таггерт Гиммлеру. – Окружите флигель и позвольте мне убедить его сдаться. Уверен, СС или гестапо заставят его рассказать, кто его сообщники и где они.
  
  Гиммлер кивнул и обратился к Гитлеру:
  
  – Мой фюрер, вам и всем остальным необходимо уехать. Немедленно. Через подземную подъездную дорогу. Возможно, убийца один, но также возможно, что диверсантов несколько и американец о них не знает.
  
  Как все, читавшие разведданные о Гиммлере, Таггерт считал бывшего продавца удобрений полуненормальным и неисправимым подхалимом в придачу. Впрочем, свою нынешнюю задачу Таггерт представлял четко и подыграл Гиммлеру:
  
  – Начальник полиции Гиммлер прав. Я не уверен, что мы обладаем полной информацией. Прошу вас, уезжайте в безопасное место. Я помогу вашим охранникам поймать диверсанта.
  
  Эрнст пожал Таггерту руку:
  
  – Примите мою благодарность.
  
  Таггерт кивнул. У него на глазах Эрнст забрал внука из коридора и, в окружении охраны, вместе с остальными стал спускаться по внутренней лестнице к подземной подъездной дороге.
  
  Лишь когда партийных лидеров увели, Гиммлер вернул пистолет Таггерту. Затем начальник полиции вызвал эсэсовца, который собирал отряд на первом этаже:
  
  – Где ваши люди?
  
  Эсэсовец объяснил, что две дюжины охранников отправлены в восточную часть комплекса, которая из флигеля не просматривается.
  
  – Мы с начальником СД Гейдрихом останемся здесь и объявим в районе общую тревогу. Приведите нам того русского.
  
  – Хайль Гитлер! – Стражник повернулся на каблуках и поспешил вниз по лестнице.
  
  Таггерт следом. Они добежали до восточной части комплекса, присоединились к отряду, вместе с которым широкой, изогнутой к югу дугой направились к флигелю.
  
  Бежали они быстро. Среди бесстрастных эсэсовцев, среди сухого щелканья болтов и рычагов – оружие заряжали на ходу, – среди сильного напряжения и накала страстей Роберту Таггерту впервые за последние несколько дней стало легче. Подобно Реджи Моргану, убитому им в Дрезденском проулке, Таггерт существовал в тени правительственных чиновников, дипломатов, бизнесменов, выполняя их распоряжения порой законными, но чаще незаконными способами. Среди моря лжи, вылитой на Пола Шумана, попадались капли правды, например его страсть к дипломатии, к постам, которые заслуживались в безумно рискованных операциях. В таких, как операция с простофилей Шуманом.
  
  Из США прислали элементарно простые инструкции: Реджи Морганом придется пожертвовать. Таггерт убьет его и станет им. Он поможет Полу Шуману готовить убийство Рейнхарда Эрнста, а в самый последний момент вдруг «спасет» немецкого полковника, доказав, как твердо США поддерживают нацистов. Слухи о спасении и заверения Таггерта в той поддержке дойдут до Гитлера. Однако на деле получилось намного лучше. Обязательную программу Таггерт исполнил прямо перед Гитлером и Герингом.
  
  Что случится с Шуманом, не важно: либо он погибнет сейчас, что легче и удобнее, либо его поймают и будут пытать. В последнем случае Шуман рано или поздно заговорит… И расскажет фантастическую историю о том, как разведывательное управление ВМС США наняло его, чтобы убить Эрнста. Немцы ему точно не поверят, ведь сдал Шумана Таггерт, то есть американцы. Шуман – германо-американский гангстер, а не русский? Значит, его наняли русские.
  
  Инструкции элементарно простые.
  
  Однако с самого начала посыпались неудачи. Таггерт планировал убить Моргана несколько дней назад и при первой встрече с Шуманом назваться им. Но Морган был очень осторожным человеком и талантливым конспиратором. До Дрезденского проулка убить его шанса не представлялось. А как он рисковал тогда…
  
  Реджи Морган знал только старый пароль, не фразу про трамвай до Александерплац, поэтому они с Шуманом при встрече восприняли друг друга как враги. Таггерт очень своевременно убил Моргана и убедил Шумана, что он и есть американский агент. Помогли верный пароль, фальшивый паспорт и точное описание сенатора. Таггерт также постарался первым обыскать убитого. Он якобы нашел доказательство, что Морган – штурмовик, хотя обнаружил лишь карточку внесшего пожертвование в фонд ветеранов войны. Такие карточки есть у половины берлинцев: «взносы» коричневорубашечники собирают мастерски.
  
  Немало хлопот доставил сам Шуман. Да, он оказался куда умнее головореза, которого ожидал встретить Таггерт. По характеру недоверчивый, пойди догадайся, что у него на уме. Таггерту приходилось постоянно следить за собой и старательно вживаться в образ Реджи Моргана, неприметного, усердного госслужащего. К примеру, когда Шуман предложить проверить, нет ли у убитого татуировок, Таггерт перепугался. Они запросто могли обнаружить наколку «ВМФ США», а то и название корабля, на котором Морган служил в войну. Но судьба смилостивилась над Таггертом: у Моргана татуировок не было.
  
  Наконец Таггерт и охранники в черном подошли к флигелю. Таггерт заметил дуло маузера: Шуман искал свою мишень. Рассредоточились эсэсовцы беззвучно: командир направлял их жестами. Таггерт в очередной раз восхитился блестящей тактической выучкой немцев.
  
  Ближе, еще ближе…
  
  Шуман занят, он осматривает балкон за ложей прессы. Наверняка гадает, что случилось. Почему Эрнст не выходит? Звонок Веббера не сработал так, как надо?
  
  Эсэсовцы окружали флигель, лишая Шумана шансов спастись, а Таггерт напомнил себе, что, когда закончит здесь, нужно будет вернуться в Берлин, разыскать Отто Веббера и убить его. А заодно и Кэт Рихтер.
  
  Когда молодые солдаты встали на изготовку, Таггерт шепнул:
  
  – Я войду, поговорю с ним по-русски и заставлю сдаться.
  
  Командир эсэсовцев кивнул. Таггерт вытащил пистолет из кармана. Он понимал, что никакой опасности нет: ствол маузера забит, но сам двигался медленно, якобы с осторожностью.
  
  – Оставайтесь на местах, – шепнул он. – Я войду первым.
  
  Эсэсовец вскинул брови, но кивнул, удивляясь отваге американца.
  
  Таггерт поднял пистолет и пошел к двери. Дуло маузера так и скользило взад-вперед. Таггерт ощущал разочарование Шумана, не видящего свою жертву.
  
  Раз – Роберт Таггерт распахнул дверь и вытянул руку с пистолетом, прижав палец к спусковому крючку.
  
  Он шагнул во флигель – и ахнул, чувствуя, как стынет кровь.
  
  Маузер упорно искал мишень на стадионе, двигаясь взад-вперед. Вот только держала его не рука потенциального диверсанта, а веревка, которую сорвали с картонного ящика и привязали к кровельной балке.
  
  Пол Шуман исчез.
  Глава 27
  
  Бегом!
  
  Бег – далеко не любимое его упражнение, хотя Пол частенько нарезал круги или бегал на месте, чтобы привести в порядок ноги и очистить организм от пива, табака и кукурузного виски. Сейчас он бежал, как Джесси Оуэнс.
  
  Бегом от смерти!
  
  В отличие от бедняги Макса, застреленного на улице при побеге от эсэсовцев, Пол внимания к себе не привлекал. Он был в спортивном костюме и в обуви, украденных в раздевалке олимпийского бассейна, и напоминал одного из тысяч спортсменов, готовящихся к Олимпиаде в Шарлоттенбурге и его окрестностях. Он уже преодолел мили три на восток от стадиона. Под аккомпанемент бешеного пульса Пол мчался в Берлин, прочь от предательства, в котором еще предстояло разобраться.
  
  Он удивлялся, что Реджи Морган допустил небрежность после столь искусной и сложной подставы. Разумеется, есть киллеры, не проверяющие оружие, прежде чем выполнить заказ. Но это полное безумие. Когда тебе противостоят безжалостные, наверняка вооруженные люди, нужно убедиться, что ствол в полной готовности и неприятные сюрпризы исключены.
  
  В раскаленном флигеле Пол поставил на винтовку оптический прицел и убедился, что настройки те же, что были вчера в тире. Напоследок он отвел защелку затвора – но дуло оказалось чем-то забито. Пол подумал, что это грязь или креозот от обивки чемодана. Он засунул в ствол проволоку, подвигал туда-сюда и осмотрел то, что выпало. Ствол забили свинцом. Выстрели он из маузера, ствол разорвался бы или затвор вылетел бы Полу в лицо.
  
  На ночь маузер забирал Морган, и винтовку не подменили: еще вчера, пристреливаясь, Пол заметил уникальную конфигурацию пороховых зерен. Значит, Морган, или кто это на самом деле, повредил оружие.
  
  Дальше Пол действовал быстро: сорвал веревку с коробки, подвесил маузер к потолку: пусть думают, что он еще во флигеле, сам же вместе с отрядом эсэсовцев перебрался в северную часть спорткомплекса. Там он скользнул в бассейн, отыскал сменную одежду и обувь, выбросил эсэсовскую форму, порвал и смыл в унитаз советский паспорт.
  
  С тех пор минуло полчаса, а Пол бежал, бежал, бежал…
  
  Обильно потея в толстом костюме, Пол свернул с шоссе в центр маленькой деревни, подскочил к фонтану, сделанному из старого водопойного корыта, и, нагнувшись к крану, выпил кварту горячей ржавой воды, ополоснул лицо.
  
  Далеко ли он от города? Наверное, милях в четырех. На глазах у Шумана двое в зеленой форме и черно-зеленых касках остановили крупного мужчину и потребовали у него документы.
  
  Как можно спокойнее Пол отвернулся от них и побежал переулками, думая, что пешком добираться до Берлина рискованно. Он заметил стоянку – ряды машин вокруг железнодорожной станции, – отыскал «ДКВ-кабриолет» и, убедившись, что никто не видит, камнем вбил замок зажигания в приборную панель. В бреши он нащупал провода, зубами содрал тканевую изоляцию, переплел медные жилы и нажал кнопку стартера. Мотор заурчал, но не завелся. Пол поморщился: он забыл про дроссельную заслонку. Он максимально открыл сечение и попробовал снова. Мотор ожил, зафырчал. Пол отрегулировал рукоятку рычага так, чтобы мотор работал нормально. С передачами он разобрался не сразу, но довольно скоро уже ехал по улицам городка, гадая, кто его предал.
  
  Из-за чего? Из-за денег? По политическим причинам? По другим?
  
  В тот момент ответов на вопросы не нашлось. Все мысли были о побеге.
  
  Пол до упора нажал педаль газа и свернул на широкое, безупречно чистое шоссе. Придорожный указатель уверял, что до центра Берлина шесть километров.
  
  Скромная квартира на северо-западе города за Бремерштрассе. Как и большинство окрестных зданий, мрачный каменный дом на четыре квартиры построили при Втором рейхе, хотя жилище Реджи Моргана Пруссию совершенно не прославляло.
  
  Вилли Коль и инспектор-кандидат выбрались из «ДКВ». Снова завыли сирены, по дороге промчался грузовик с эсэсовцами – очередное проявление мер безопасности, усиленных по неизвестной причине, блокпостов в городе добавилось. Коля с Янссеном тоже остановили. Эсэсовец презрительно глянул на удостоверение крипо и махнул рукой. Инспектор спросил, в чем дело, но эсэсовец в ответ лишь буркнул: «Проезжайте!»
  
  Теперь Коль звонил в крепкую переднюю дверь. Пришлось ждать, и инспектор нетерпеливо топал ногой. Лишь после двух долгих трелей коренастая хозяйка в темном платье и фартуке открыла дверь и испуганно уставилась на двух суровых мужчин в костюмах.
  
  – Хайль Гитлер! Простите, что так долго не открывала! Ноги у меня уже…
  
  – Инспектор Коль, уголовная полиция.
  
  Коль показал удостоверение, чтобы женщина немного успокоилась: они не из гестапо.
  
  – Вы знаете этого человека? – Янссен протянул ей фотографию убитого в Дрезденском проулке.
  
  – Да это же герр Морган, мой жилец. Да ведь он… Он умер?
  
  – Да, умер.
  
  – Боже милости… – Политически сомнительный возглас оборвался.
  
  – Мы хотели бы осмотреть его комнаты.
  
  – Конечно, майн герр, конечно! Пойдемте со мной.
  
  Хозяйка повела их во внутренний двор, такой унылый, что, как подумал Коль, огорчился бы и неунывающий моцартовский Папагено[33]. При ходьбе хозяйка раскачивалась взад-вперед.
  
  – Если честно, мне он всегда казался странноватым, – объявила она, запыхавшись.
  
  Хозяйка опасливо поглядывала на Коля, безмолвно намекая, что она не сообщница Моргана, которого могли уничтожить национал-социалисты. При этом она давала понять, что ее жилец не вел себя настолько подозрительно, чтобы донести на него самой.
  
  – Мы не видели его целый день, – сообщила хозяйка. – Он ушел вчера перед самым обедом и не вернулся.
  
  Они прошли через двор к другой запертой двери и поднялись два пролета по лестнице, на которой сильно пахло луком и маринадом.
  
  – Долго он у вас жил? – спросил Коль.
  
  – Три месяца. Он заплатил за полгода вперед. И чаевые дал… – тише добавила хозяйка. – Но небольшие.
  
  – Комнаты у него меблированные?
  
  – Да, майн герр.
  
  – Посетителей он принимал?
  
  – На моей памяти – нет. Я никому дверь не открывала.
  
  – Янссен, покажите ей рисунок.
  
  Кандидат-инспектор показал хозяйке портрет Пола Шумана.
  
  – Этого человека видели?
  
  – Нет, майн герр. Он тоже погиб? – спросила она, но тут же добавила: – То есть нет, майн герр, я никогда его не видела.
  
  Коль перехватил ее взгляд, уклончивый, испуганный, но не лживый, поэтому поверил ей. При опросе хозяйка поведала, что Морган – бизнесмен, квартирным телефоном не пользовался, корреспонденцию забирал на почте. Есть ли у него контора, она не знала: ничего конкретного о своей работе он не рассказывал.
  
  – Пожалуйста, оставьте нас.
  
  – Хайль Гитлер, – отозвалась хозяйка и, как мышь, шмыгнула прочь.
  
  Коль обвел комнату взглядом:
  
  – Янссен, теперь понимаете, что я сделал неверное предположение?
  
  – Какое, майн герр?
  
  – Я решил, что герр Морган – немец, потому что у него одежда из гитлеровской ткани. Однако, что бы мы ни думали, не все иностранцы настолько богаты, чтобы жить на Унтер-ден-Линден и одеваться в «Ка-Де-Ве».
  
  Янссен задумался.
  
  – Верно, майн герр. Хотя эрзац-одежду он мог носить и по другой причине.
  
  – Чтобы выдать себя за немца?
  
  – Да, майн герр.
  
  – Отлично, Янссен, но, вероятно, он хотел не столько выдать себя за одного из нас, сколько привлечь к себе меньше внимания. При любом раскладе желание подозрительное. Давайте проверим, вдруг удастся сделать нашу тайну менее таинственной. Начните со шкафов.
  
  Инспектор-кандидат открыл дверцы и начал осматривать содержимое.
  
  Сам Коль выбрал менее хлопотное занятие – опустился на скрипучий стул и стал перебирать бумаги у Моргана на столе. Американец представлялся ему посредником, помогающим американским компаниям в Германии. За комиссионные он сводил американского покупателя с немецким продавцом и наоборот. Когда американский бизнесмен приезжал в Берлин, Моргана нанимали, чтобы организовать ему досуг и встречи с представителями «Борзига», «Сименса», «Опеля», «Баты», «И. Г. Фарбена» и десятков других.
  
  Попалось несколько фотографий Моргана и документов, подтверждающих его личность. Но, как ни странно, ничего личного – ни семейных фотографий, ни памяток.
  
  «А может, и чьим-то братом. Может, чьим-то мужем и любовником. Если посчастливилось, то отцом сыновей и дочерей. Надеюсь, есть и бывшие возлюбленные, которые порой о нем вспоминают…»
  
  Почему нет личных вещей? Морган – одиночка? У него имелись особые причины прятать свою личную жизнь?
  
  Янссен рылся в шкафу.
  
  – Майн герр, я ищу что-то конкретное?
  
  Растраченные деньги, носовой платок замужней любовницы, записку шантажиста, письмо беременной школьницы… Любое объяснение того, почему бедного герра Моргана жестоко убили на чистейшей мостовой Дрезденского проулка.
  
  – Ищите любую подсказку, которая поможет нам в расследовании. Других объяснений у меня нет. Это самое сложное в работе детектива. Используйте интуицию и воображение.
  
  – Да, майн герр.
  
  Коль снова взялся за бумаги на столе.
  
  – Майн герр, взгляните! – через минуту воскликнул Янссен. – Герр Морган прятал в коробке фотографии обнаженных женщин.
  
  – Фотографии массово растиражированные? Или он сам их сделал?
  
  – Нет, майн герр, это открытки. Он их где-то купил.
  
  – Ну, Янссен, тогда они нам неинтересны. Нужно различать ситуации, когда человеческие слабости играют роль и когда нет. Уверяю вас, в настоящий момент чувственные открытки не важны. Пожалуйста, возвращайтесь к поискам.
  
  Есть люди, спокойствие которых растет прямо пропорционально к отчаянности ситуации. Такие люди очень редки и очень опасны, ведь милосерднее они не становятся, а голову не теряют никогда.
  
  Роберт Таггерт относился к таким людям. Он разозлился, что чертов киллер из Бруклина провел его и поставил на карту его будущее, но он не позволил эмоциям взять верх над здравым смыслом.
  
  Таггерт понял, как Шуман догадался о подставе. На полу флигеля валялись проволока и кусочки свинца. Разумеется, Шуман проверил дуло и увидел, что оно забито. Ну почему он не вытряхнул порох и не вставил пулю обратно в медную гильзу? Так и Эрнст не пострадал бы, и Шуман не догадался бы о предательстве до тех пор, пока эсэсовцы не окружили бы флигель. Тогда было бы слишком поздно…
  
  Впрочем, дело не безнадежное.
  
  При второй, краткой встрече с Гиммлером и Гейдрихом в олимпийском пресс-центре Таггерт поведал им, что о заговоре знает чуть больше, чем объяснял ранее. Потом он уехал со стадиона, пообещав немцам немедленно связаться с вашингтонскими коллегами и выяснить, не появились ли у них подробности. Когда Таггерт уходил, Гейдрих и Гиммлер вполголоса обсуждали заговоры евреев и русских. Таггерт удивился, что его так просто выпустили со стадиона: арест казался нелогичным, хотя в охваченной подозрениями и паранойей стране риск определенно присутствовал.
  
  Таггерт подумал о своем преследуемом. Пол Шуман далеко не дурак. В Берлин его заслали как русского, и он понимает, что именно русского станут искать немцы. Он наверняка уже избавился от фальшивого паспорта и снова стал американцем. Но немцам об этом говорить не стоит. Куда лучше предъявить им убитого русского и его сообщников – бандита-спекулянта и диссидентку. У Кэт Рихтер наверняка найдутся друзья, сочувствующие коси, и байка о русском диссиденте прозвучит правдоподобнее.
  
  Да, ситуация отчаянная.
  
  Но вот белый фургон переехал канал, бурый, как форма штурмовиков, свернул на восток, и к Таггерту вернулось непоколебимое спокойствие. Он припарковался на оживленной улице и выбрался из фургона. Шуман вернется в пансион за Кэт Рихтер, это сомнений не вызывало. Он ведь упорно твердил, что та женщина отправится с ним в Америку. Следовательно, он ее не бросит даже в нынешней ситуации. Еще он непременно явится за ней лично, а не позвонит. Шуману же известно, что в Германии телефоны прослушиваются.
  
  Таггерт быстро зашагал по улицам, ощущая уютную тяжесть пистолета на боку, затем свернул на Магдебургер-аллее. Он остановился и осмотрел короткую улочку: пустынная, грязноватая, нагретая полуденным солнцем. Таггерт прошагал мимо пансиона Кэт Рихтер и, не почувствовав опасности, вернулся и спустился к двери подвала. Он плечом толкнул дверь и проник в сырой подвал.
  
  Таггерт стал подниматься по деревянной лестнице, наступая на ступени сбоку, чтобы меньше скрипели. Вот он добрался до верхней, открыл дверь и, вытащив пистолет из кармана, вошел в коридор первого этажа. Пусто. Ни движения, ни звуков, помимо отчаянного жужжания жирной мухи, застрявшей между стеклами.
  
  Таггерт прокрался в конец коридора, послушал у каждой двери, но не услышал ничего. В конце концов он вернулся к двери, на которой красовалась грубо написанная вывеска: «Экономка».
  
  – Фрейлейн Рихтер! – позвал он, постучавшись.
  
  Интересно, как она выглядит? О комнатах для Шумана договаривался настоящий Реджинальд Морган. Видимо, лично они не встречались – беседовали по телефону, соглашение пересылали друг другу почтой, деньги – пневмопочтой, распространенной в Берлине.
  
  Таггерт снова постучал:
  
  – Я по поводу комнаты. Парадная дверь у вас открыта.
  
  Нет ответа.
  
  Он толкнул ручку, дверь оказалась не заперта. Скользнул в комнату. На кровати лежал открытый чемодан, рядом – книги и одежда. Таггерт успокоился: значит, Шумана еще нет. Где же Кэт? Может, пошла в банк за деньгами или, скорее, занимать их у друзей и родственников. Легальная эмиграция из Германии означала отъезд с носильными вещами и минимальной суммой на карманные расходы. Кэт решила нелегально сбежать с Шуманом, то есть постарается собрать побольше. Радио работает, свет горит – Кэт Рихтер скоро вернется.
  
  На полке у двери Таггерт увидел ключи от всех комнат. Он отыскал ключи от комнаты Шумана, прокрался по коридору, отпер дверь, скользнул за порог и поднял пистолет.
  
  Гостиная пустовала. Таггерт запер ее и беззвучно проник в спальню. Чемодан оказался на месте, Шуман – нет. Таггерт застыл посреди комнаты, гадая, что делать дальше. Как трепетно ни относился бы Шуман к Кэт Рихтер, он профессионал до мозга костей и, прежде чем войти, непременно проверит окна с обоих фасадов, желая выяснить, есть ли кто в доме.
  
  Таггерт решил устроить засаду, но для себя нашел лишь одно подходящее место – шкаф. Дверцу он закроет не до конца и услышит вернувшегося Шумана. Когда киллер начнет собирать чемодан, Таггерт выскользнет и убьет его. Если повезет, Кэт Рихтер окажется рядом, тогда Таггерт сразу убьет и ее. Если нет, он подождет у нее в комнате. Разумеется, она может вернуться первой. Тогда Таггерт первой убьет ее или дождется возвращения Шумана. Нужно решить, какой вариант лучше. Потом он обыщет комнаты, убедится, что нет доказательств того, кто Шуман на самом деле, и доложит СС и гестапо: русский диверсант обезврежен.
  
  Таггерт забрался в большой шкаф, закрыл дверь почти до конца и расстегнул на рубашке несколько верхних пуговиц, чтобы меньше страдать от жары. Он глубоко дышал, засасывая воздух в гудящие легкие. Пот усеял лоб, жег подмышки, только разве это важно? Таггерта поддерживало, нет, пьянило нечто эффективнее жидкого кислорода – эйфория власти. Паренек из серого унылого Хартфорда, которого били, потому что он думал быстрее, а бегал медленнее соседей по безликому району, только что встречался с Адольфом Гитлером, самым искушенным политиком современности. В пронзительных голубых глазах этого политика Таггерт прочел восхищение и уважение. Уважением к нему проникнутся и в Америке, когда Таггерт вернется домой и отрапортует об успехе операции.
  
  Посол в Англии, в Испании. А может, и здесь, в любимой им Германии… Таггерт отправится, куда пожелает.
  
  Он снова вытер лицо и подумал, долго ли придется ждать Шумана.
  
  Ответ получил через секунду. Скрипнула парадная дверь, тяжелые шаги застучали по коридору, но у этой комнаты не остановились. Таггерт услышал стук в дверь.
  
  – Кэт! – позвал далекий голос.
  
  Голос Пола Шумана.
  
  Он войдет к ней в комнату и подождет там?
  
  Нет, шаги снова застучали по коридору. Приблизились.
  
  Звякнул ключ, скрипнули старые петли, хлопнула дверь – ее закрыли. Пол Шуман вошел в комнату, где он умрет.
  Глава 28
  
  Сердце у Роберта Таггерта колотилось, как у любого охотника, когда добыча близко. Он обратился в слух.
  
  – Кэт! – позвал голос Пола Шумана.
  
  Заскрипел деревянный пол, зажурчала вода в раковине. Потом послышались глотки: так пьют измученные жаждой.
  
  Таггерт поднял пистолет. Разумеется, лучше выстрелить Шуману в грудь, словно он нападал. СС он нужен живым, чтобы допросить. Они не обрадуются, если Таггерт убьет его выстрелом в спину. Разумеется, рисковать нельзя. Шуман слишком крупный и опасный, чтобы сойтись с ним лицом к лицу. Таггерт скажет Гиммлеру, что диверсант пытался сбежать или выхватил нож, вот и пришлось его застрелить.
  
  Шаги удалились в спальню. Вскоре оттуда донесся шорох: Шуман рылся в выдвижных ящиках и складывал чемодан.
  
  «Пора», – подумал Таггерт, приоткрыл дверцу шкафа, чтобы увидеть спальню, и поднял пистолет.
  
  Шумана он не обнаружил, только чемодан на кровати. Еще книги и другие вещи, разбросанные по полу. Таггерт нахмурился: у двери в спальню стояли мужские спортивные туфли. Прежде их не было.
  
  О нет…
  
  Таггерт догадался, что Шуман прошел в спальню, снял туфли и в одних носках вернулся в гостиную. Книги он швырял через порог, дабы внушить Таггерту, что он в спальне. Это значит…
  
  Огромный кулак пробил дверцу шкафа, как паутинку, ударил Таггерта по шее, потом в челюсть. Перед глазами у Таггерта растеклась алая краска. Шатаясь, он выбрался из шкафа, выронил пистолет и схватился за горло. Больно, как больно…
  
  Шуман сгреб Таггерта за лацканы пиджака и швырнул через всю комнату. Таггерт врезался в стол и рухнул на пол, беспомощный, как немецкая фарфоровая кукла, упавшая рядом. Кукла не разбилась и смотрела в потолок жутковатыми сиреневыми глазами.
  
  – Ты крыса. Ты не Реджи Морган.
  
  Пол не удосужился пояснить, но он сделал то, что должно каждому ловкому киллеру, – запомнил, как выглядела комната на момент ухода, и сравнил с тем, как она выглядела на момент возвращения. Шуман заметил, что дверца шкафа, которую он закрыл, приоткрылась на пару дюймов. Понимая, что Таггерту придется выследить его и убить, Пол сразу сообразил, где тот укрылся.
  
  – Я…
  
  – Кто? – прогремел Пол.
  
  Лже-Морган промолчал, тогда Пол одной рукой схватил его за шиворот, другой вытряхнул из карманов пиджака бумажник, несколько американских паспортов, дипломатическую карточку на имя Роберта Таггерта и карточку СА, которую он показывал Шуману при встрече в проулке.
  
  – Не двигаться! – шепнул Пол и осмотрел находки.
  
  Бумажник принадлежал Реджи Моргану. В нем хранились удостоверение личности, визитки с вашингтонским адресом и берлинским, на Бремерштрассе. Еще Пол увидел фотографии, все запечатлели убитого в Дрезденском проулке. Одну фотографию сделали на приеме – Морган обнимал за плечи пожилых мужчину и женщину. Все трое улыбались в объектив.
  
  Потрепанный, испещренный штампами паспорт о въезде и выезде также был на имя Моргана. С фотографии смотрел убитый в проулке.
  
  Второй паспорт, который накануне видел Пол, выдали Реджинальду Моргану, а с фотографии смотрел сидящий перед Шуманом. Пол поднес документ к лампе и пригляделся. Похоже, фальшивка. Еще один паспорт казался подлинным, в нем стояли десятки штампов и визы на имя Роберта Таггерта. В дипломатической карточке стояло то же имя. В двух оставшихся паспортах, американском на имя Роберта Гарднера и немецком на имя Артура Шмидта, были фотографии присутствующего в этой комнате.
  
  Пол понял: этот тип убил Реджи Моргана, берлинского информатора, и занял его место.
  
  – В чем «фишка»?
  
  – Угомонись, дружище. Не делай глупостей, – ответил Таггерт.
  
  Амплуа манерного Реджи Моргана было сброшено. Из-под него показался бойкий тип, вроде манхэттенских помощников Лаки Лучано, щеголяющих в костюмах из блестящей ткани.
  
  Шуман поднял паспорт, который посчитал подлинным.
  
  – Вот кто ты. Таггерт, да?
  
  Наглец растирал покрасневшую щеку и шею – удары Пола угодили именно туда.
  
  – Ты раскусил меня, Полио.
  
  – Как все сработало? – Шуман нахмурил лоб. – Ты перехватил пароль о трамвае? Поэтому Морган в проулке так допытывался. Он решил, что крыса – я, потому что я запорол фразу про трамваи, а я то же самое подумал о нем. Потом, когда обыскивал труп, ты подменил документы.
  
  Пол прочел надпись на карточке СА: «Помощь ветеранам».
  
  – Вот дерьмо! – выпалил он, раздраженный, что как следует не осмотрел карточку, когда ее показывал Таггерт. – Кто ты, черт возьми, такой?
  
  – Бизнесмен. Оказываю разные услуги.
  
  – Тебя выбрали, потому что ты немного похож на настоящего Реджи Моргана?
  
  Таггерт обиделся:
  
  – Меня выбрали потому, что я отличный профи.
  
  – А как насчет Макса?
  
  – Он не подставной. Морган заплатил ему сто марок за сведения об Эрнсте. А я заплатил двести, чтобы он помог мне изобразить Моргана.
  
  Пол кивнул.
  
  – Вот почему бедолага так нервничал. Он не СС боялся, а меня, – пояснил Таггерт.
  
  Но воспоминания о подставе уже наскучили ему.
  
  – Дружище, вернемся к нашим баранам, – нетерпеливо начал он. – Сейчас…
  
  – Так в чем «фишка»?
  
  – Полио, думаешь, сейчас время болтать? Тебя половина гестапо ищет.
  
  – Нет, Таггерт, если я правильно понял твои объяснения, гестаповцы ищут русского. Как я выгляжу, они понятия не имеют. Сюда ты их не приведешь, по крайней мере пока не убьешь меня. Времени у нас хоть отбавляй, так что выкладывай.
  
  – Дружище, дело не в тебе и не во мне, а куда серьезнее. – Таггерт осторожно подвигал челюстью. – Черт, зубы теперь шатаются.
  
  – Выкладывай!
  
  – Сейчас не время…
  
  Пол шагнул к нему, сжав руку в кулак.
  
  – Успокойся, громила, успокойся! Хочешь знать правду? Вот тебе подноготная: в Штатах много тех, кто не желает ввязываться в очередную драку.
  
  – Господи, я ведь занимался именно этим – срывал перевооружение.
  
  – На самом деле перевооружение гансов нас не колышет. Нам нужно радовать Гитлера, понял? Внушать ему, что Штаты на его стороне.
  
  Тут до Пола дошло:
  
  – Так меня выбрали в пасхальные агнцы? Меня изобразили русским диссидентом, потом сдали, мол, пусть Гитлер считает Америку добрым другом, так?
  
  – В точку, Полио, – кивнул Таггерт.
  
  – Ты что, слепой, мать твою?! Не видишь, что здесь творится? Разве можно дружить с нацистами?
  
  – Господи, Шуман, в чем проблема? Да пусть Гитлер забирает часть Польши, Австрию и Судетскую область! – засмеялся Таггерт. – Черт, да пусть и Францию забирает! Нам-то что?
  
  – Он убивает людей. Этого никто не видит?
  
  – Ну, немного евреев перебьет…
  
  – Что? Ты понимаешь, что говоришь?
  
  Таггерт поднял руки:
  
  – Ну, все не так страшно. Дело-то временное. Нацисты, как дети, забавляются с новой игрушкой, своей страной. До конца года им надоест арийская дурь. Гитлер только болтать горазд. Он угомонится и поймет: евреи ему нужны.
  
  – Нет, не поймет! – категорично возразил Пол. – Гитлер – сумасброд, он в тысячу раз страшнее Багси Сигела!
  
  – Ладно, Полио, только это не нам с тобой решать. Ты раскусил нас, надо отдать тебе должное. Мы хотели тебя околпачить, но ты просек ситуацию. Только я нужен тебе, приятель. Без меня тебе отсюда не выбраться. Вот как мы поступим – найдем бедолагу со славянской внешностью, убьем и позвоним в гестапо. Тебя же никто не видел. Я даже позволю тебе сыграть героя. Встретиться с Гитлером и с Герингом. Чертову медаль получишь. Подругу домой заберешь. В качестве бонуса я подкину работенку твоему дружку Вебберу. Контрабандные доллары! Он обрадуется! Ну, что скажешь? Мне это по силам. И все только выиграют. Или же… ты можешь здесь погибнуть.
  
  – У меня только один вопрос, – отозвался Пол. – Это Бык Гордон, он стоит за этой аферой?
  
  – Бык? Не-а, он ни при чем. Тут, хм, другие интересы.
  
  – Что значит «другие интересы»? Мне нужен ответ.
  
  – Прости, Полио, но с языком как помело я ничего не добился бы. Такая у меня работа.
  
  – Ты не лучше нацистов.
  
  – Что? – процедил Таггерт. – А ты, киллер, имеешь право меня судить?
  
  Он поднялся, отряхнул пиджак и спросил:
  
  – Ну, что скажешь? Пойдем разыщем славянского сезонника, перережем ему горло и преподнесем гансам большевика. Пошли!
  
  Все только выиграют…
  
  Пол не переступил с ноги на ногу, не прищурился – своих намерений не выдал ничем. Раз – его правый кулак врезался Таггерту в грудь. У того глаза вылезли из орбит, дыхание остановилось. Он даже не увидел, как левый кулак Шумана сминает ему горло. Падая на пол, Таггерт уже бился в предсмертных конвульсиях, из разверстого рта вылетал хрип. В раздавленном ли сердце дело или в сломанной шее, но через тридцать секунд он умер.
  
  Какое-то время Пол смотрел на труп. Теперь руки дрожали у него самого, но не от могучих ударов, а от предательства. И от слов Таггерта.
  
  «Да пусть и Францию забирает… Ну, немного евреев перебьет…»
  
  Пол бросился в спальню, снял потную ворованную одежду, обтерся мокрой губкой и надел чистое. В дверь постучали. Кэт вернулась! Пол вдруг сообразил, что труп Таггерта лежит в гостиной на виду. Нужно скорее перетащить его в спальню!
  
  Как только он наклонился, чтобы спрятать труп в шкафу, открылась дверь его комнаты. Пол поднял голову. В переднюю стучала не Кэт – перед Шуманом стояли двое мужчин. Круглый усач в мятом льняном костюме с жилетом держал в руке панаму. Его стройный молодой спутник в темном костюме сжимал автоматический пистолет.
  
  Нет! Это те самые копы, которые преследуют его со вчерашнего дня. Пол вздохнул и медленно поднялся.
  
  – Ах, мистер Пол Шуман, наконец-то! – удивленно хлопая глазами, сказал усач по-английски, но с сильным акцентом. – Я детектив-инспектор Коль. Вы арестованы за убийство Реджинальда Моргана, которое совершили вчера в Дрезденском проулке.
  
  Коль глянул на труп Таггерта и добавил:
  
  – А также, видимо, за убийство кого-то еще.
  Глава 29
  
  – Не делайте резких движений. Поднимите руки вверх, мистер Шуман.
  
  Коль отметил, что американец крупный, на добрых четыре фута выше его, и широкоплечий. Уличный художник изобразил его довольно точно, вот только шрамов на лице у Шумана оказалось побольше, чем на портрете, а глаза… Глаза у него были голубые, бдительные, но спокойные.
  
  – Янссен, проверьте, мертв ли тот человек, – велел Коль молодому коллеге и сам взял Шумана на мушку.
  
  Помощник склонился над лежащим на полу и осмотрел его, хотя Коль почти не сомневался: перед ними труп.
  
  Инспектор-кандидат кивнул и поднялся.
  
  Вилли Коль удивился и обрадовался, застав Шумана здесь. На такое он не рассчитывал. Лишь двадцатью минутами ранее в комнате Реджинальда Моргана на Бремерштрассе он наткнулся на соглашение о съеме комнат в этом пансионе, заключенное от имени Пола Шумана. Инспектор, впрочем, считал, что, убив Моргана, ловкий Шуман не задержится в комнатах, которые для него сняли. Коль с Янссеном поспешили сюда в надежде обнаружить свидетелей или улики, которые приведут к Шуману, но не самого американца.
  
  – Вы из гестапо? – спросил Шуман по-немецки.
  
  Свидетели не преувеличивали: акцента у него почти нет, а «г» как у коренного берлинца.
  
  – Нет, мы из уголовной полиции. – Коль предъявил удостоверение. – Янссен, обыщите его!
  
  Молодой человек умело проверил все места, явные и тайные, которые могли сойти за карман. Он обнаружил американский паспорт Шумана, деньги, расческу и пачку сигарет.
  
  Янссен передал все Колю, а тот велел надеть на Шумана наручники, потом раскрыл паспорт и тщательно проверил. Документ оказался подлинным, выданным на имя Пола Джона Шумана.
  
  – Я не убивал Реджи Моргана. Это он его убил, – заявил Шуман, кивнув на труп. – Его зовут Таггерт, Роберт Таггерт. Он и меня пытался убить. Поэтому мы подрались.
  
  Коль сомневался, что слово «драка» применимо к схватке верзилы с красными мозолистыми ручищами и погибшего, комплекцией напоминающего Йозефа Геббельса.
  
  – Подрались?
  
  – Он грозил мне пистолетом! – Шуман кивнул на пистолет, лежавший на полу. – Мне пришлось защищаться.
  
  – Испанский «Стар модело А»! – выпалил Янссен. – Орудие убийства!
  
  «Пистолет того же типа, что орудие убийства, – мысленно уточнил Коль. – Сравнение пуль покажет, тот ли это пистолет».
  
  Однако в присутствии подозреваемого он не стал поправлять коллегу, даже младшего. Янссен накрыл пистолет носовым платком, поднял и показал серийный номер.
  
  Лизнув кончик карандаша, Вилли Коль записал номер в блокнот и попросил у Янссена список купивших такие пистолеты, составленный полицейскими разных участков Берлина. Молодой человек вытащил список из портфеля.
  
  – Теперь принесите из машины дактилоскопический набор и снимите отпечатки у наших друзей, и у живого, и у мертвого.
  
  Коль просмотрел список покупателей, но фамилии Шуман не увидел.
  
  – Попробуйте Таггерта, – посоветовал американец. – Или одно из тех имен. – Он показал на паспорта, стопкой сложенные на столе. – Все паспорта он носил с собой.
  
  – Можете сесть, – отозвался Коль и усадил закованного в наручники Шумана на диван.
  
  Никогда прежде подозреваемые ему не помогали, но инспектор внял совету Шумана и взял паспорта: вдруг в них подсказка?
  
  Подсказки действительно обнаружились. Один из паспортов, стопроцентно подлинный, принадлежал Реджинальду Моргану, убитому в Дрезденском проулке. В другие, выданные на разные имена, вклеили фотографию убитого в этом доме. В нацистской Германии любой следователь фальшивые документы видит издалека. Подлинным Коль считал лишь паспорт на имя Роберта Таггерта, в нем же стояли «настоящие» визы и штампы о въезде и выезде. Инспектор сравнил имена в паспортах со списком покупателей пистолета. За одно имя глаз зацепился.
  
  Янссен принес дактилоскопический набор и «лейку».
  
  – Видимо, убитый впрямь купил «Стар модело А», – объявил Коль, показывая список покупателей. – В прошлом месяце. Под именем Артура Шмидта.
  
  Это, впрочем, не мешало Шуману убить Моргана, ведь Таггерт мог просто одолжить или продать ему пистолет.
  
  – Снимите отпечатки пальцев, – велел Коль молодому коллеге.
  
  Тот открыл чемодан и взялся за дело.
  
  – Говорю же, я не убивал Реджи Моргана. Это он его убил, – снова сказал Пол.
  
  – Пожалуйста, герр Шуман, нам нужна тишина.
  
  А вот и бумажник Реджинальда Моргана. Коль внимательно его просмотрел, задержавшись на фотографии с приема, где убитый стоял с пожилой парой.
  
  «Мы знаем о нем кое-что еще… Он был чьим-то сыном… А может, и чьим-то братом. Может, чьим-то мужем и любовником».
  
  Инспектор-кандидат покрыл дактилоскопическим порошком пистолет, снял отпечатки пальцев у Таггерта, затем попросил Шумана:
  
  – Майн герр, пожалуйста, наклонитесь вперед!
  
  Колю очень понравилась вежливость молодого коллеги.
  
  Шуман послушался. Янссен снял у него отпечатки пальцев, потом вытер ему руки вязким очистителем, входившим в дактилоскопический набор. Пистолет и две карточки с отпечатками молодой человек положил на стол, шефу на проверку, и позвал:
  
  – Майн герр!
  
  Приставив к глазу монокль, Вилли Коль внимательно осмотрел пистолет и отпечатки пальцев. Экспертом он себя не считал, но заключил, что отпечатки на пистолете принадлежат только Таггерту.
  
  Янссен прищурился и кивком показал на пол. Коль проследил за его взглядом и увидел потрепанную кожаную сумку. Знаменитый портфель! Коль поднял его, расстегнул и просмотрел содержимое, старательно разбирая английские слова. Он обнаружил многочисленные заметки о спорте и об Олимпиаде, пресс-карту на имя Пола Шумана, безобидные вырезки из американских газет.
  
  «Значит, он врал, – подумал инспектор. – Портфель указывает на его присутствие в Дрезденском проулке».
  
  Однако, присмотревшись, он отметил, что портфель старый, но кожа мягкая, не осыпается чешуйками. Потом Коль посмотрел на труп, поставил портфель на пол и склонился над туфлями убитого. Коричневые, поношенные, лупящиеся, по цвету и блеску они совпадали с чешуйками, найденными на мостовой Дрезденского проулка и в «Летнем саду». Инспектор поморщился, злясь на себя за очередное ошибочное предположение. Шуман говорил-таки правду. Наверное.
  
  – Янссен, обыщите его, – велел Коль, поднимаясь, и кивнул на труп.
  
  Инспектор-кандидат опустился на колени и начал тщательный осмотр. Коль наблюдал за ним, изогнув бровь. Янссен обнаружил деньги, перочинный нож, пачку сигарет, карманные часы на массивной золотой цепи. Потом Янссен нахмурился и проговорил:
  
  – Майн герр, взгляните!
  
  Он протянул инспектору шелковые этикетки с одежды, явно срезанные с одежды Реджинальда Моргана в Дрезденском проулке. На этикетках значились немецкие производители или магазины.
  
  – Я объясню, как все было, – предложил Шуман.
  
  – Да, конечно, через минуту. Янссен, свяжитесь со штаб-квартирой. Пусть кто-нибудь обратится в американское посольство и спросит о Роберте Таггерте. Скажите, что у него дипломатическая карточка. Про гибель пока не упоминайте.
  
  – Есть, майн герр!
  
  Янссен нашел телефон, как отметил Коль, отключенный от розетки. В нынешние времена это не редкость. Олимпийский флаг на доме и отсутствие нацистского означали, что владелец или управляющий – еврей или лицо опальное, следовательно, телефон может прослушиваться.
  
  – Янссен, свяжитесь по рации, она в машине.
  
  Инспектор-кандидат кивнул и снова вышел на улицу.
  
  – Теперь, майн герр, можете меня просветить. Пожалуйста, поподробнее.
  
  – В Германию я приехал с олимпийской сборной, – по-немецки начал Шуман. – Я спортивный журналист. Фрилансер. Вы понимаете?..
  
  – Да, мне знаком этот термин.
  
  – Я должен был встретиться с Реджи Морганом для знакомства с героями будущих статей. Я хотел то, что мы называем «соком», – информацию о злачных местах Берлина, гэмблерах, хастлерах, боксерских клубах.
  
  – А чем занимался этот Реджи Морган? Я имею в виду, профессионально?
  
  – Он был просто американским бизнесменом, о котором я слышал. Он жил в Берлине несколько лет и неплохо знал город.
  
  – Вы приехали с американской сборной, но олимпийцы не желали говорить со мной о вас. Любопытно, вам не кажется?
  
  Шуман невесело засмеялся:
  
  – Вы живете в Германии и спрашиваете меня, почему люди не желают откровенничать с полицией?
  
  «Это дело государственной безопасности…»
  
  Ни один мускул не дрогнул на лице Вилли Коля, хотя истинность слов Шумана обескуражила его. Он присмотрелся к американцу: казалось, тот совершенно спокоен. Притворства Коль не ощущал, хотя славился особым чутьем на лгунов.
  
  – Продолжайте.
  
  – Вчера я должен был встретиться с Морганом.
  
  – В котором часу и где?
  
  – Около полудня. За пивной на Шпенерштрассе.
  
  «Почти в Дрезденском проулке, – подумал Коль. – И почти во время убийства. Скрывай что-то Шуман, он не поставил бы себя так близко к месту преступления. Или поставил бы?»
  
  Нацистские преступники в большинстве своем отличались глупостью. А в Шумане Коль почувствовал человека умного, вот только преступник он или нет, инспектор не понимал.
  
  – Но, как вы утверждаете, на встречу пришел не Морган, а этот Таггерт.
  
  – Верно. Только вчера я этого не знал. Таггерт назвался Морганом.
  
  – Что случилось при встрече?
  
  – Мы толком не поговорили. Таггерт затащил меня в проулок, сказал, что у него изменились планы и мы встретимся позже. В ресторане…
  
  – Как он назывался?
  
  – «Летний сад».
  
  – Где вам не понравилось пшеничное пиво.
  
  Шуман прищурился, а потом спросил:
  
  – А оно кому-то нравится?
  
  – Так вы встретились с Таггертом в «Летнем саду»? – уточнил Коль, сдержав улыбку.
  
  – Да, к нам подсел его приятель. Не помню его имя…
  
  «Ага, рабочий».
  
  – Он шепнул что-то Таггерту. Тот встревожился и сказал, что нужно сматывать удочки. – Пол нахмурился: английскую идиому он перевел буквально. – То есть уходить немедленно. Приятель считал, что рядом гестапо или еще кто-то, и Таггерт согласился. Мы выскользнули через дверь черного хода. Мне следовало догадаться, что тут нечисто, но ведь получилось настоящее приключение. Именно то, что нужно для моих статей.
  
  – Местный колорит, – медленно проговорил Коль, размышляя о том, как легко сделать большую ложь правдоподобной, если сдабривать ее кусочками правды. – Были у вас другие встречи с этим Таггертом? – спросил он, кивая на труп. – Помимо сегодняшней, разумеется.
  
  Коль гадал, расскажет ли Пол о поездке на площадь Ноября 1923 года.
  
  – Да, – ответил Шуман. – В тот же день на какой-то площади. Район там ужасный. Возле станции Ораниенбургер. У большой статуи Гитлера. Мы должны были встретиться с другим информатором, но он так и не появился.
  
  – И оттуда вы тоже смотали удочки.
  
  – Да, Таггерта снова спугнули. Явно творилось что-то неладное. Тогда я и решил больше не связываться с этим типом.
  
  – Что стало с вашим стетсоном? – быстро спросил Коль.
  
  В глазах Шумана мелькнула тревога.
  
  – Буду откровенен, детектив Коль. Я шел по улице, когда молодые… – Пол замялся, подыскивая слово. – Головорезы? Бандиты?
  
  – Да, бандиты.
  
  – В коричневой форме.
  
  – Коричневорубашечники.
  
  – Бандиты, – с отвращением повторил Шуман. – Они избивали продавца книжного и его жену, я думал, что они убьют обоих. Я помешал бандитам, а секунду спустя за мной гналась целая шайка. Одежду я выбросил в водосток, чтобы меня не узнали.
  
  «Какой скользкий тип, – подумал Коль. – И какой умный».
  
  – Вы арестуете меня за избиение нацистских бандитов?
  
  – Герр Шуман, меня это не интересует. Зато меня очень интересует, с какой целью герр Таггерт устроил весь этот маскарад.
  
  – Он рассчитывал на договорные результаты во время Олимпиады.
  
  – На договорные результаты?
  
  Американец призадумался и пояснил:
  
  – На то, чтобы спортсмены намеренно проигрывали. Этим он и занимался последние несколько месяцев – устраивал в Берлине букмекерские конторы. Коллеги Таггерта собирались ставить против американских фаворитов. Мне следовало подкупать олимпийцев, чтобы они проигрывали. Наверное, поэтому Таггерт нервничал эти два дня. Он задолжал кругленькую сумму местным криминальным авторитетам, как он их называл.
  
  – Морган погиб, потому что Таггерт пожелал им представиться?
  
  – Да, именно.
  
  – Да, план тщательно проработан, – отметил Коль.
  
  – На кону стояли большие деньги. Сотни тысяч долларов.
  
  Коль снова взглянул на неподвижное тело.
  
  – Вы упомянули, что вчера решили больше не связываться с герром Таггертом. Но вот он здесь, перед нами. Как же вы подрались, так ведь вы изволили выразиться?
  
  – Таггерт не смирился с моим отказом. В деньгах он нуждался отчаянно: он слишком много занял под будущие ставки. Сегодня он явился сюда с угрозами. Обещал устроить так, чтобы в убийстве Моргана заподозрили меня.
  
  – Чтобы вынудить вас помогать ему.
  
  – Да, правильно. Только я заявил, что не боюсь, что все равно сдам его. Таггерт нацелил на меня пистолет. Мы подрались, он упал и, наверное, сломал шею.
  
  Коль машинально сопоставлял сказанное Шуманом с фактами и собственным пониманием человеческой природы. Часть услышанного соответствовала, часть – диссонировала. Вилли Коль старательно учил себя анализировать место преступления непредвзято, воздерживаться от скоропалительных выводов. Сейчас же его мысли самопроизвольно заблокировались, словно перфокарта застряла в «Дехомаге».
  
  – Вы дрались, защищая свою жизнь, а он упал и умер.
  
  – Да, получилось именно так, – проговорил женский голос.
  
  Коль обернулся и увидел в дверях женщину лет сорока, стройную, привлекательную, хотя усталое лицо дышало тревогой.
  
  – Пожалуйста, назовите свое имя.
  
  – Кэт Рихтер. – Женщина машинально протянула удостоверение личности. – Я экономка, присматриваю за этим домом в отсутствие владельца.
  
  В удостоверении личности значилось то же имя, и Коль вернул Кэт документы.
  
  – Вы стали свидетельницей драки?
  
  – Я была в передней, услышала шум в комнатах, приоткрыла дверь и увидела, как все случилось.
  
  – Тем не менее, когда приехали мы, вас у двери не было.
  
  – Я заметила вашу машину и испугалась. Не хотела вмешиваться.
  
  Так, она в списках СД или гестапо.
  
  – Но в итоге вмешались.
  
  – После недолгих колебаний я рискнула предположить, что в Берлине еще есть полицейские, ищущие правду, – проговорила она запальчиво.
  
  Тут вернулся Янссен, глянул на женщину, но Коль не обмолвился о ней ни словом.
  
  – Ну? – спросил инспектор.
  
  – Майн герр, в американском посольстве заявили, что не имеют сведений о человеке по имени Роберт Таггерт.
  
  Коль кивнул, продолжая размышлять о ситуации. Он приблизился к трупу Таггерта и отметил:
  
  – Какое удачное падение! Удачное, разумеется, для вас, герр Шуман. Фрейлейн Рихтер, спрошу вас снова: вы видели драку собственными глазами? Вы должны быть честны со мной.
  
  – Да, тот человек держал в руке пистолет. Он собирался убить герра Шумана.
  
  – Погибший вам знаком?
  
  – Нет, я никогда его не видела.
  
  Коль снова взглянул на труп и сунул большой палец в жилетный карман для часов.
  
  – Герр Шуман, у детективов странное ремесло. Мы разбираемся в уликах и идем туда, куда они ведут. В этом расследовании улики погнали меня по вашему следу и привели сюда, прямо к вам. Теперь же из тех самых улик следует, что все это время я искал другого человека.
  
  – Ну, жизнь прожить – не поле перейти.
  
  По-немецки фраза звучала бессмысленно. Коль решил, что это калька английской идиомы, но значение угадал и согласился целиком и полностью.
  
  Коль вытащил изо рта трубку, не раскурив, сунул в рот и пожевал.
  
  – Что же, герр Шуман, я решил не задерживать вас, по крайней мере пока. Я позволю вам уйти, но паспорт вам не верну до тех пор, пока досконально не разберусь в случившемся. Не покидайте Берлин. Как вы, наверное, заметили, немецкие госорганы вполне компетентны в поиске людей на территории нашей страны. К сожалению, пансион вам придется покинуть. Это место преступления. Где еще я смогу вас найти?
  
  – Я сниму номер в отеле «Метрополь», – ответил Шуман, немного подумав.
  
  Коль записал это в блокнот и спрятал в карман паспорт Пола.
  
  – Отлично, майн герр. Не желаете сообщить мне что-нибудь еще?
  
  – Нет, инспектор. Но я постараюсь оказывать вам посильную помощь.
  
  – Можете идти. С собой возьмите лишь самое необходимое. Янссен, снимите с него наручники.
  
  Инспектор-кандидат послушался. Коль подошел к своему чемодану и под пристальным взглядом Коля сложил бритвенные принадлежности, зубную щетку и зубную пасту. Потом инспектор вернул ему сигареты, спички, деньги и расческу.
  
  – Проводите меня до трамвайной остановки? – спросил Шуман у Кэт Рихтер.
  
  – Да, конечно.
  
  – Фрейлейн Рихтер, вы живете в этом доме? – уточнил Коль.
  
  – Да, на этом же этаже, в самом конце коридора.
  
  – Хорошо, я свяжусь и с вами.
  
  Когда Пол Шуман и Кэт Рихтер вышли на улицу, Янссен недовольно спросил:
  
  – Майн герр, как же вы отпустили его? Вы поверили его рассказам?
  
  – Отчасти да. Достаточно, чтобы временно его освободить.
  
  Коль поделился с младшим коллегой своими опасениями. Он верил, что Шуман убил Таггерта, защищая себя. Факты действительно указывали на то, что Реджинальда Моргана убил Таггерт. Впрочем, многие вопросы остались без ответа. В любой другой стране Коль задержал бы Шумана до выяснения обстоятельств. Но он понимал, что, если задержать Шумана и продолжить расследование, гестапо безапелляционно объявит американца виновным (нужен ведь Гиммлеру преступник-иностранец) и сегодня же отправит в Моабит или в Ораниенбург.
  
  – Во-первых, человек погибнет за преступление, которое не совершал. Во-вторых, дело закроют, и мы никогда не выясним правду, а ведь в этом основная цель нашей службы.
  
  – Но не стоит ли мне хотя бы проследить за ним?
  
  – Янссен, много ли преступников мы задержали благодаря слежке? – со вздохом спросил Коль. – Как пишут в американских детективах? «Копы опекали преступника»?
  
  – Благодаря слежке мы не задержали никого, только…
  
  – Поэтом оставим слежку книжным детективам. Мы же знаем, где искать Шумана.
  
  – Но «Метрополь» – огромный отель со множеством выходов. Там он без труда ускользнет от нас.
  
  – Янссен, это нам не слишком интересно. Вскоре мы вернемся к роли герра Шумана в этой драме. Сейчас наша задача – как следует осмотреть эту комнату… Кстати, поздравляю, инспектор-кандидат!
  
  – С чем, майн герр?
  
  – С раскрытием убийства в Дрезденском проулке. – Коль кивнул на труп. – Совершивший его погиб, и мы избавлены от утомительного служебного разбирательства.
  Глава 30
  
  В сопровождении охранника-эсэсовца полковник Рейнхард Эрнст привез Руди домой в Шарлоттенбург. Эрнст радовался, что Руди маленький и до конца не понял опасности на стадионе. Мрачные лица взрослых, суета в пресс-центре и срочный отъезд напугали его, но сути случившегося мальчик не уловил. Он знал только, что дедушка упал и немного поранился, благо полковник описал все внуку как веселое приключение.
  
  Впрочем, больше всего мальчика впечатлили не огромный стадион, не встреча с влиятельнейшими людьми мира, не суета из-за диверсанта, а собаки. Теперь Руди захотелось собаку, лучше сразу двух. О собаках он говорил без остановки.
  
  – Там везде строительство, – пожаловался Эрнст Гертруде. – Я костюм испортил.
  
  Гертруда, конечно, не обрадовалась, но куда больше взволновало ее то, что супруг упал. Она тщательно осмотрела ему голову.
  
  – У тебя шишка. Будь осторожнее, Рейни. Сейчас лед принесу.
  
  Эрнсту претило врать жене, но не говорить же ей, что он стал мишенью диверсанта! Узнай об этом Гертруда, она умоляла бы, нет, требовала бы, чтобы Эрнст остался дома. А ему пришлось бы отказать, что по отношению к жене он делал нечасто. Это Гитлер мог прятаться под трупами во время путча в ноябре двадцать третьего года, а Эрнст никогда не избегал встречи с врагом, если долг требовал обратного.
  
  При иных обстоятельствах Эрнст, пожалуй, посидел бы дома пару дней, пока диверсанта не отыщут, что непременно случится, раз запущены мощные механизмы гестапо, СД и СС. Однако сегодня полковника ждали важные дела – испытания в училище вместе с профессором Кейтелем и подготовка отчета о Вальдхаймском исследовании для фюрера.
  
  Эрнст велел экономке принести ему в кабинет кофе, хлеб и сосиски.
  
  – Но, Рейни, сегодня же воскресенье! – раздраженно напомнила Гертруда. – Гусь…
  
  Семейные ужины по выходным давно стали у Эрнстов традицией, нарушать которую очень не хотелось.
  
  – Прости, дорогая. У меня нет выбора. Обещаю все следующие выходные провести с тобой и с семьей.
  
  Эрнст вошел в кабинет, сел за стол и взялся за записи.
  
  Десять минут спустя Гертруда сама принесла большой поднос.
  
  – Не позволю тебе питаться как попало! – заявила она, убирая с подноса салфетку.
  
  Эрнст улыбнулся, взглянув на большую порцию жареного гуся с апельсиновым мармеладом, капустой, отварным картофелем и зеленой фасолью с кардамоном. Полковник встал и поцеловал жену в щеку. Гертруда ушла, а Эрнст, без особого аппетита поедая ужин, стал печатать на машинке черновик докладной записки.
  
   СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
  
   Адольфу Гитлеру, фюреру,
  
   рейхсканцлеру, президенту Германии,
  
   главнокомандующему вооруженными силами;
  
   фельдмаршалу Эрнсту фон Бломбергу,
  
   министру имперской обороны
  
   Мой фюрер, герр министр!
  
   Вы запрашивали информацию об исследовании, проводимом мной и профессором Людвигом Кейтелем из Вальдхаймского военного училища. Я с удовольствием изложу суть исследования и текущие результаты.
  
   Данное исследование обусловлено указаниями, полученными мною от вас, привести вооруженные силы Германии в боевую готовность, дабы оптимальным образом достичь целей, которые вы наметили для нашей великой нации…
  
  Эрнст остановился и привел мысли в порядок. Чем поделиться, а чем не стоит?
  
  За полчаса Эрнст напечатал полторы страницы и сделал несколько поправок карандашом. Пока этот вариант сойдет. Он попросит Кейтеля прочитать его, поправить, перепечатает начисто, а завтра лично доставит фюреру. Эрнст написал Кейтелю записку с просьбой внести замечания и прикрепил к черновику.
  
  Полковник отнес поднос на кухню, попрощался с Гертрудой и вышел из дома. По настоянию Гитлера у дома выставили охрану, по крайней мере до поимки диверсанта. Эрнст не возражал, но сейчас попросил охранников держаться незаметно, чтобы не пугать его семью. Он также согласился с требованием фюрера не водить свой «мерседес-кабриолет», а ездить в закрытой машине с охранником-эсэсовцем.
  
  Сначала они поехали в Темпельхоф, в Колумбия-Хаус. Водитель выбрался из машины и огляделся по сторонам, убеждаясь, что у входа в тюрьму безопасно. Он подошел к двум охранникам у парадной двери и переговорил с ними, хотя Эрнст не представлял себе идиота, решившегося на убийство перед эсэсовским изолятором. Секунду спустя водитель махнул рукой, Эрнст выбрался из машины, прошел к парадной двери, спустился по лестнице, дождался, когда перед ним откроют несколько дверей, и оказался у камер.
  
  Эрнст снова зашагал по длинному коридору, сырому, жаркому, провонявшему мочой и дерьмом.
  
  «Мерзкое отношение к людям!» – подумал он.
  
  На войне к пленным американцам, англичанам и французам относились с уважением. Эрнст отдавал честь офицерам, болтал с рядовыми и сержантами, следил, чтобы они были сыты и здоровы. Сейчас его переполняло презрение к тюремщику в коричневой форме, который вел его по коридору, насвистывая «Песню» Хорста Весселя, и периодически колотил дубинкой по решетке, просто чтобы напугать узников.
  
  Прошагав три четверти коридора, Эрнст остановился и заглянул в камеру. От жары кожа отчаянно зудела.
  
  Братья Фишер обливались потом. Разумеется, они боялись: в таком месте боятся все, но в глазах у них читалось кое-что еще – юношеская непокорность.
  
  Эрнста захлестнуло разочарование: похоже, братья отвергнут его предложение. Они выбрали Ораниенбург? Он-то не сомневался, что Фишеры согласятся участвовать в Вальдхаймском исследовании. Они подошли бы идеально.
  
  – Добрый день!
  
  Старший из братьев кивнул, Эрнст почувствовал странный холодок. Курт напомнил ему сына. Как же он раньше не заметил? Наверное, дело в спокойствии и самоуверенности, которых утром не наблюдалось. Или он никак не может забыть взгляд маленького Руди? Так или иначе, сходство основательно выбило полковника из колеи.
  
  – Мне нужен ответ о вашем участии в исследовании.
  
  Братья переглянулись. Курт открыл рот, чтобы ответить, но Ганс опередил его:
  
  – Мы согласны.
  
  Так он ошибался! Искренне обрадованный, Эрнст улыбнулся и кивнул.
  
  – При условии, что вы позволите нам отправить письмо в Англию.
  
  – Письмо?
  
  – Мы хотим связаться с родителями.
  
  – Боюсь, это не позволено.
  
  – Но вы же полковник! – напомнил Ганс. – Разве не вы решаете, что позволено, а что нет?
  
  Эрнст наклонил голову и присмотрелся к пареньку. Но внимание снова переключилось на старшего брата. Как же он похож на Марка!
  
  – Хорошо, только одно письмо. Отправите его в ближайшие два дня, пока вы под моим контролем. Сержанты-инструкторы не позволят отправить письмо в Лондон. Они-то однозначно не решают, что позволено, а что нет.
  
  Братья снова переглянулись. Курт кивнул. Вслед за ним кивнул и полковник. Потом отдал Фишерам салют, такой же как сыну на прощание, – не фашистский, вытянув руку вперед, а традиционный, подняв ладонь ко лбу. Охранник в коричневой форме якобы ничего не заметил.
  
  – Добро пожаловать в новую Германию! – проговорил Эрнст шепотом, противоречащим решительному салюту.
  
  Они свернули за угол и направились к Лютцовплац, чтобы уйти подальше от пансиона и уж потом ловить такси. Пол оглянулся, проверяя, нет ли слежки.
  
  – В «Метрополе» мы не остановимся, – заявил Пол, осматривая улицу. – Я найду безопасное место. Мой друг Отто поможет. Прости, но имущество в пансионе придется бросить. Возвращаться туда нельзя.
  
  Они остановились на оживленном перекрестке. Пол, наблюдая за транспортом, машинально обнял Кэт за талию, но она словно окаменела, а потом отстранилась. Он мрачно на нее взглянул.
  
  – Пол, я вернусь в пансион, – бесстрастно проговорила она.
  
  – В чем дело?
  
  – Я солгала инспектору крипо.
  
  – Ты…
  
  – Я стояла у двери и смотрела. Солгал ты. Ты убил мужчину в гостиной. Вы не дрались. Он не грозил тебе пистолетом. Он стоял там совершенно беспомощный, а ты ударил его и убил. Ужасное зрелище. Ничего ужаснее я не видела с тех самых пор, как…
  
  Четвертый квадрат от газона…
  
  Пол промолчал.
  
  Мимо проехал грузовик с полудюжиной эсэсовцев в кузове. Они что-то кричали собравшимся на улице и хохотали. Кто-то из прохожих помахал им рукой. Грузовик быстро свернул за угол.
  
  Пол подвел Кэт к скамейке в небольшом сквере, но она не желала садиться.
  
  – Нет! – шепнула она и, сложив руки на груди, пронзила Шумана ледяным взглядом.
  
  – Все не так просто, как ты думаешь, – шепотом же ответил Пол.
  
  – Непросто?
  
  – Причина моего приезда в Берлин гораздо серьезнее. Я не говорил тебе, потому что не хотел впутывать.
  
  – Так вот в чем причина лжи! – выплеснула свой гнев Кэт. – Ты не хотел меня впутывать! Пол, ты же просил меня поехать в Америку. Разве могла я не впутаться?!
  
  – Я имел в виду не впутывать тебя в свои старые дела. В свою прежнюю жизнь.
  
  – В прежнюю жизнь? Ты солдат?
  
  – Да, пожалуй. – Пол замялся. – Нет. Это неправда. В Америке я был преступником, сюда приехал, чтобы их остановить.
  
  – Их?
  
  – Твоих врагов. – Шуман кивком показал на сотни красно-бело-черных флагов, развевавшихся на ветру. – Мне следовало убить правительственного чиновника, чтобы не допустить новой войны. После этой операции моя прежняя жизнь закончится. Я получу чистое досье и смогу…
  
  – Когда же ты собирался рассказать мне свой маленький секрет, а, Пол? Когда мы доберемся до Лондона? До Нью-Йорка?
  
  – Поверь, с прошлым покончено.
  
  – Ты использовал меня.
  
  – Я никогда…
  
  – Вчера вечером, тем чудесным вечером, ты заставил меня показать тебе Вильгельмштрассе. Ты ведь прикрывался мной? Ты хотел разыскать место, где можно убить того чиновника.
  
  Шуман глянул на яркий, хлопающий на ветру флаг и промолчал.
  
  – А если в Америке я совершила бы нечто тебе неугодное? Ты ударил бы меня? Убил бы?
  
  – Ну что ты! Конечно нет.
  
  – Это просто слова. А ведь ты уже лгал мне.
  
  Кэт вытащила из сумочки носовой платок. Пол тотчас ощутил аромат сирени, и сердце болезненно сжалось, как на поминках любимого человека. Кэт вытерла глаза и убрала платок.
  
  – Скажи, Пол, чем ты от них отличаешься? Скажи – чем? Нет-нет, ты впрямь отличаешься. Ты безжалостнее их. Знаешь почему? – Кэт сдержала подступившие слезы. – Ты дал мне надежду, а потом отнял ее. Чудовища из сада надежду не дают. Никогда не дают. Но и не лицемерят, как ты. Нет, Пол, не лицемерят. Уезжай в свою прекрасную страну, а я останусь здесь. Останусь, пока в дверь не постучат. Тогда я сгину. Как мой Михаэль.
  
  – Кэт, я не был с тобой откровенен. Но ты должна со мной уехать… Пожалуйста!
  
  – Знаешь, как говорил наш философ Ницше? «Сражающемуся с чудовищами следует позаботиться о том, чтобы самому не стать чудовищем». Истинная правда, Пол. Истинная правда.
  
  – Поехали со мной, пожалуйста! – Пол обнял ее за плечи и крепко сжал.
  
  Только силы Кэт Рихтер не занимать. Она вырвалась из объятий и отступила на шаг. Впившись глазами в Пола, отчеканила:
  
  – Лучше делить страну с десятью тысячами убийц, чем постель с одним.
  
  Она развернулась, на миг застыла и быстро зашагала прочь под взгляды зевак, недоумевавших, из-за чего влюбленные так повздорили.
  Глава 31
  
  – Вилли, Вилли, Вилли…
  
  Главный инспектор Фридрих Хорхер повторял имя нараспев.
  
  Коль вернулся в «Алекс» и почти добрался до своего кабинета, когда его настиг начальник.
  
  – Да, майн герр?
  
  – Я тебя искал.
  
  – Искали?
  
  – Речь о гатовском деле. Об убийстве, помнишь его?
  
  Как же не помнить… Те снимки навсегда врезались ему в память. Женщины… Дети… Колю стало страшно. Вдруг это впрямь испытание его патриотизма? Вдруг люди Гейдриха проверяли, бросил ли Коль дело, и выяснили, что он совершил нечто худшее – тайно позвонил молодому жандарму домой?
  
  Хорхер поправил малиновую повязку на левой руке:
  
  – У меня для тебя хорошие новости. Дело раскрыто. И шарлоттенбургское убийство польских рабочих тоже. Убийца один и тот же.
  
  Облегчение – его не арестуют! – быстро сменилось замешательством.
  
  – Кто раскрыл дело? – спросил Коль. – Кто-то из крипо?
  
  – Нет-нет, сам Мейерхофф, начальник полиции. Представь себе.
  
  Ах… Дело прояснялось – к вящему неудовольствию Вилли Коля. Он ничуть не удивился, услышав от шефа подробности.
  
  – Убийца – чешский еврей. Умалишенный. Почти как Влад Цепеш. Он ведь чех? Или венгр? Или румын? Точно не помню. История у меня всегда хромала. В любом случае подозреваемый задержан. Он признался и уже передан СС. – Хорхер усмехнулся. – Они отвлеклись от важного и секретного оповещения о тревоге, чтобы заняться настоящей полицейской работой.
  
  – А сообщник у него был? – спросил Коль. – Или, может, несколько?
  
  – Сообщник? Нет, чех действовал один.
  
  – Один? Но ведь жандарм из Гатова заключил, что преступников было двое-трое, а то и больше. Фотографии подтверждают его вывод, да и сама логика тоже, учитывая число жертв.
  
  – Ох, Вилли, нам, опытным полицейским, известно, что зрительное восприятие порой подводит. А что сказать о молодом жандарме из провинции? Разве он умеет осматривать место преступления? Так или иначе, еврей признался. Дело раскрыто. Убийца на пути в лагерь.
  
  – Я хотел бы допросить его.
  
  Хорхер замялся, потом растянул губы в улыбке, снова поправив малиновую повязку.
  
  – Я попробую это устроить. Только есть вероятность, что он уже в Дахау.
  
  – В Дахау? Почему его послали в Мюнхен? Почему не в Ораниенбург?
  
  – Наверное, мест нет. Хотя дело-то закрыто, объективных причин допрашивать его нет.
  
  Разумеется, того еврея уже нет в живых…
  
  – Кроме того, тебе нужно максимально сосредоточиться на убийстве в Дрезденском проулке. Как идет расследование?
  
  – Определенный успех есть, – ответил Коль шефу, стараясь не выдать злость и разочарование. – Думаю, через пару дней мы получим ответы на все вопросы.
  
  – Замечательно. – Хорхер нахмурился. – На Принц-Альбрехтштрассе суетятся пуще прежнего. Ты в курсе? Новые сигналы тревоги, новые меры безопасности. Даже среди эсэсовцев мобилизация, а я до сих пор не знаю, в чем дело. Ты, случаем, ничего не слышал?
  
  – Нет, майн герр.
  
  «Бедняга Хорхер! Отчаянно боится, что кто-то осведомлен лучше его».
  
  – Скоро я доложу вам об убийстве в Дрезденском проулке, – пообещал Коль.
  
  – Хорошо. В убийцах… вырисовывается тот иностранец? Ты вроде бы так говорил.
  
  «Нет, это ты так говорил», – подумал Коль, а вслух сказал:
  
  – Расследование идет быстро.
  
  – Отлично! Вилли, ты посмотри на нас: по воскресеньям работаем. Можешь себе представить? Помнишь, когда мы в последний раз отдыхали вторую половину субботы, а потом еще в воскресенье? – спросил главный инспектор и ушел прочь по тихому коридору.
  
  Коль дошагал до порога своего кабинета и заметил на столе пустые места – там прежде лежали заметки и фотографии с места преступления в Гатове. Хорхер их «заархивировал», то есть их постигла участь злосчастного чешского еврея. Материалы по гатовскому делу наверняка сожжены, как судовой манифест «Манхэттена», и хлопьями пепла разносятся по городу пыльным ветром.
  
  Коль устало прислонился к дверному косяку и подумал: «Основная черта убийств – необратимость. Украденные деньги возвращаются, синяки и ссадины заживают, сожженные дома отстраиваются, жертвы похищений обнаруживаются измученными, но живыми. А те дети, родители, польские рабочие… их смерть окончательна».
  
  Но Вилли Колю твердили, что это не так, что законы вселенной в Германии не действуют. Посему смерть тех детей, родителей и польских рабочих вымарана из памяти, ведь иначе добропорядочные люди не успокоились бы, пока в трагедии не разберутся, погибших не оплачут, а виновных не накажут. Последнее как раз по части Коля.
  
  Инспектор повесил шляпу на крючок, тяжело опустился на скрипучий стул и просмотрел свежую почту. Ничего касательно Шумана. С помощью монокля Коль сравнил отпечатки пальцев, которые Янссен снял у Таггерта, с фотографиями найденных на мостовой в Дрезденском проулке. Идентичные! Коль вздохнул с облегчением: значит, он не выпустил убийцу на свободу, ведь Реджинальд Морган пал от руки Таггерта.
  
  Хорошо, что Коль сам сравнил отпечатки пальцев. Судя по записке из отдела идентификации, всем экспертам и лаборантам велели оставить текущие дела крипо и быть в полном распоряжении гестапо и СС, как того требовал «изменившийся уровень террористической угрозы».
  
  Коль подошел к Янссену и узнал, что помощники коронера до сих пор не забрали тело Таггерта из пансиона. Коль покачал головой и вздохнул.
  
  – Что сможем, мы сделаем здесь. Попросите баллистиков проверить испанский пистолет и убедиться, что это действительно орудие убийства.
  
  – Есть, майн герр.
  
  – Янссен, если специалистов по баллистике также направили искать того русского, проведите тесты самостоятельно. Вы ведь справитесь?
  
  – Да, майн герр.
  
  Молодой человек ушел, а Коль снова сел за стол и начал составлять список вопросов о Моргане и о таинственном Таггерте, которые он переведет и отправит в посольство США.
  
  На порог легла чья-то тень.
  
  – Телеграмма, майн герр! – объявил молодой посыльный в сером кителе и протянул ее Колю.
  
  – Спасибо! – поблагодарил Коль, думая, что телеграмма от «Юнайтед Стейтс лайн» касательно судового манифеста или от «Мужской одежды Мэнни» с кратким сообщением, что помощи не будет. Инспектор вскрыл конверт.
  
  Коль ошибся. Телеграмму прислали из Департамента полиции Нью-Йорка, разумеется на английском, но смысл инспектор понял.
  
   ДЕТЕКТИВУ-ИНСПЕКТОРУ В. КОЛЮ
  
   УГОЛОВНАЯ ПОЛИЦИЯ АЛЕКСАНДЕРПЛАЦ БЕРЛИН
  
   В ОТВЕТ НА ВАШ СЕГОДНЯШНИЙ ЗАПРОС СООБЩАЮ ЧТО ДОСЬЕ П ШУМАНА ЛИКВИДИРОВАНО ТЧК РАССЛЕДОВАНИЕ ДЕЛА В КОТОРОМ ОН ФИГУРИРОВАЛ ПРИОСТАНОВЛЕНО НА НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ СРОК ТЧК ДРУГОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ НЕ РАСПОЛАГАЕМ ТЧК С УВАЖЕНИЕМ КАПИТАН ДЖ О’МЭЙЛИ
  
   УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ НЬЮ-ЙОРКА
  
  Коль нахмурился. Он сверился с англо-немецким словарем и уточнил значение отдельных слов. Инспектор перечитал телеграмму несколько раз, и с каждым новым прочтением ему становилось все жарче.
  
  Так уголовная полиция занималась Шуманом? В связи с чем? Почему его досье уничтожили, а расследование остановили?
  
  Какие выводы позволяет сделать телеграмма? Во-первых, Пол Шуман, возможно, не убивал Реджинальда Моргана, но в Берлин, вероятно, явился с преступными намерениями.
  
  Во-вторых, Коль собственноручно выпустил потенциально опасного человека в город.
  
  Следовало найти Шумана или хоть информацию о нем, и поскорее. Не дожидаясь возвращения Янссена, Вилли Коль взял панаму, быстро прошагал по темному коридору и спустился по лестнице. Погруженный в свои мысли, он спустился на запрещенный этаж, распахнул дверь и тотчас столкнулся с эсэсовцем. Среди хлопанья «Дехомагов», сортирующих перфокарты, охранник начал:
  
  – Майн герр, это закрытая…
  
  – Вы дадите мне пройти! – рыкнул Коль с такой яростью, что молодой охранник испугался.
  
  Другой охранник, вооруженный пистолетом-пулеметом Эрма, посмотрел в их сторону.
  
  – Из своего служебного здания я выйду через дверь в конце этого коридора. На кружной путь у меня нет времени.
  
  Молодой эсэсовец встревоженно огляделся по сторонам. Никто не говорил ни слова. В итоге он кивнул.
  
  Ноги болели, но Коль прошагал коридор и вышел навстречу жаркому полуденному солнцу. Сообразив, куда идти дальше, он поправил ягнячью шерсть в правом ботинке. Потом отправился на север, к отелю «Метрополь».
  
  – А-а, мистер Джон Диллинджер! – Отто Веббер показал Полу на стул в темном углу «Арийского кафе».
  
  Он схватил Пола за руку и прошептал:
  
  – Я за тебя беспокоился! А то новостей нет. Звонок мой сработал? По радио ничего не говорят. Хотя разве наш крысенок Геббельс станет вещать по государственному радио об убийстве?
  
  Улыбка Веббера померкла.
  
  – Дружище, что случилось? Вид у тебя не радостный.
  
  Не успел Шуман ответить, его заметила официантка Лизель и подлетела к столику.
  
  – Привет, любимый! – проворковала она и надулась. – Бесстыдник, в прошлый раз ты даже не поцеловал меня на прощание. Что тебе принести?
  
  – Пшоррский эль.
  
  – С удовольствием! Я скучала по тебе.
  
  Проигнорированный официанткой, Веббер раздраженно проговорил:
  
  – Эй, простите, простите! Мне берлинский лагер.
  
  Лизель наклонилась и поцеловала Пола в щеку. Он вдохнул резкий аромат ее духов, не улетучившийся даже после ее ухода. Он подумал о сирени, подумал о Кэт, а потом, решительно отринув эти думы, объяснил, что случилось на стадионе и потом.
  
  – О нет, наш друг Морган! – в ужасе воскликнул Веббер.
  
  – Выдававший себя за Моргана. Крипо забрали мой паспорт, узнали мое имя, но не думают, что Моргана убил я. Ни с Эрнстом, ни со стадионом они меня не связали.
  
  Лизель принесла пиво. Отступая от столика, она игриво сжала Полу плечо и на миг прильнула к нему. Снова запахло ее духами. Пол наклонился в сторону, чтобы вырваться из ароматного плена, а Лизель сладострастно улыбнулась и поплыла прочь.
  
  – Невдомек ей, что она мне неинтересна? – пробормотал Шуман, злясь оттого, что не может выбросить Кэт из головы.
  
  – Кому невдомек? – уточнил Веббер, сделав несколько больших глотков.
  
  – Ей, Лизель, – кивнул Пол на официантку.
  
  – Нет, мистер Джон Диллинджер, – нахмурился Веббер, – это не она, а он.
  
  – Что?!
  
  – Ты считал Лизель женщиной?
  
  Пол захлопал глазами:
  
  – Так она…
  
  – Разумеется! – Отто хлебнул пива и вытер усы тыльной стороной ладони. – Я думал, ты в курсе. Дело-то очевидное.
  
  – Господи Иисусе! – Пол стал скрести щеку на месте поцелуя Лизель и обернулся. – Может, вам очевидно.
  
  – Для твоей профессии ты сущий простофиля.
  
  – Когда вы спросили про здешние шоу, я упомянул, что предпочитаю женщин.
  
  – Так это в шоу участвуют женщины, а половина официанток – мужчины. Разве я виноват, что представители обоих полов считают тебя привлекательным? Да ты сам виноват: чаевые оставлял ей со щедростью арабского шейха.
  
  Пол закурил, чтобы заглушить аромат духов, который теперь считал отвратительным.
  
  – Итак, мистер Джон Диллинджер, вижу, у тебя проблемы. За лже-Морганом те самые люди, которые должны были вытащить тебя из Берлина?
  
  – Пока не знаю.
  
  Шуман оглядел полупустой клуб, но, подавшись вперед, зашептал:
  
  – Отто, мне снова нужна ваша помощь.
  
  – Я всегда готов помочь. Я, Спаситель-от-коричневорубашечников, Маслодел, Торговец шампанским, Пародист Круппа!
  
  – Только денег у меня не осталось.
  
  – Деньги! – ухмыльнулся Веббер. – В конце концов, деньги – корень всех зол. Что тебе нужно, дружище?
  
  – Машина. Форма. Новое ружье, винтовка.
  
  – Твоя охота продолжается, – тихо заметил Веббер.
  
  – Именно.
  
  – Вот бы в мою банду десяток таких, как ты… Только Эрнста будут охранять серьезнее. Он может и из города на время выехать.
  
  – Может, но, думаю, не сразу. У него в кабинете я услышал, что сегодня у Эрнста две встречи. Первая была на стадионе, вторая назначена в каком-то Вальдхаймском училище. Где это?
  
  – Вальдхайм? – переспросил Веббер. – Это…
  
  – Дорогой, хочешь еще пива? Или, может, меня?
  
  Пол аж подскочил: горячее дыхание обожгло ему ухо, сильные руки оплели тело. Лизель подошла сзади.
  
  – Первый раз дам бесплатно, – прошептала официантка. – Наверное, второй тоже.
  
  – Прекрати! – рявкнул Пол.
  
  Лицо официантки превратилось в бесстрастную маску.
  
  Услышав правду, Пол отметил: лицо у Лизель миловидное, но черты явно мужские.
  
  – Не груби, дорогуша!
  
  – Извини, – отозвался Пол, отстраняясь. – Мужчины меня не интересуют.
  
  – Я не мужчина, – невозмутимо проговорила Лизель.
  
  – Ты понимаешь, о чем я.
  
  – Тогда не надо было флиртовать! – рявкнула Лизель. – С тебя четыре марки за пиво. Нет, пять, я сосчитала неправильно.
  
  Пол заплатил, официантка демонстративно отвернулась и, бормоча себе под нос, начала шумно вытирать соседний столик.
  
  – У моих девчонок такое бывает, – пренебрежительно сказал Веббер. – Порой так надоедает!
  
  Они вернулись к прежнему разговору, и Пол спросил:
  
  – Что вы знаете о Вальдхаймском училище?
  
  – Это военное училище неподалеку отсюда. Кстати, оно по пути в Ораниенбург, где находится наш чудесный концлагерь. Раз окажешься здесь, почему бы не постучать к ним и не сдаться. Избавишь СС от необходимости тебя выслеживать.
  
  – Машина и форма, – повторил Пол. – Хочу быть военным, но не солдатом, как было на стадионе. Наверное, этого ждут снова, а еще…
  
  – Знаю! Ты будешь рейхсарбайтсфюрером.
  
  – Кем-кем?
  
  – Комбатом Имперской службы труда. Вожаком солдат с лопатой. Все наши юноши проходят трудовую повинность. Небось ее тот же Эрнст придумал – еще один хитрый способ подготовки солдат. Лопаты они носят на манер ружей, а строем ходят не меньше, чем копают. Ты слишком стар, чтобы проходить повинность, но командиром быть можешь. С рабочих участков на плацы юношей возят на грузовиках. В провинции их немало. Тебя никто не заметит. Я знаю, где достать отличный грузовик. И форму. Она у них изысканного сизого цвета. В самый раз для тебя.
  
  – А винтовку? – шепотом спросил Пол.
  
  – С ней сложнее. Впрочем, у меня есть идея. – Отто допил пиво. – Когда желаешь приступить?
  
  – В Вальдхаймское училище мне нужно к половине шестого. Не позднее.
  
  – Тогда тебя нужно скорее превратить в нацистского чиновника, – проговорил Веббер, кивая, и засмеялся. – Специальной подготовки не требуется. Бог свидетель, у настоящих чиновников нет никакой.
  Глава 32
  
  Сначала он слышал только помехи, потом треск сгустился в его имя:
  
  – Гордон!
  
  – Мы имен не называем, – напомнил коммандер, прижимая бакелитовую трубку к уху, чтобы лучше слышать Берлин.
  
  Пол Шуман звонил с помощью рации, сигнал проходил через Лондон. Воскресное утро, на часах почти десять, но Гордон сидел за рабочим столом в Управлении военно-морской разведки, за которым провел всю ночь, ожидая вести об уничтожении Эрнста.
  
  – Ты как, в порядке? Что происходит? Мы просматриваем прессу, следим за радиопередачами, но ничего…
  
  – Молчать! – рявкнул Шуман. – У меня нет времени на северных и южных друзей. Просто послушайте.
  
  Гордон наклонился вперед:
  
  – Слушаю тебя.
  
  – Морган погиб.
  
  – О нет!
  
  Гордон на миг закрыл глаза, скорбя о погибшем. Он не знал Моргана лично, но всегда получал от него достоверные разведданные, а любого, кто рискует жизнью ради страны, Гордон считал положительным.
  
  Тут Шуман и выдал сенсационную новость:
  
  – Его убил американец, некто по имени Роберт Таггерт. Вы его знаете?
  
  – Что? Американец?
  
  – Вы его знаете?
  
  – Нет, никогда о нем не слышал.
  
  – Он и меня пытался убить. Прежде чем я успел выполнить ваше задание. Последние два дня на связь с вами выходил не Морган, а Таггерт.
  
  – Как, говоришь, его зовут?
  
  Шуман назвал имя по буквам и сказал Гордону, что Таггерт вполне мог быть связан с дипломатической службой США. Коммандер написал имя на листочке и крикнул:
  
  – Старшина Уиллетс!
  
  Секунду спустя в дверях появилась Рут Уиллетс. Гордон сунул ей листочек.
  
  – Соберите максимум данных об этом парне, – велел он.
  
  Уиллетс исчезла, а Гордон спросил по телефону:
  
  – Эй, ты как, ничего?
  
  – Вы в этом замешаны?
  
  – В чем?
  
  Плохой связи вопреки, Гордон чувствовал, что Шуман злится.
  
  – Мое задание – подстава от начала до конца. Вы в этом замешаны?
  
  Окно было открыто, в кабинете гулял жаркий, сырой ветер вашингтонского лета.
  
  – Не понимаю, о чем ты.
  
  После небольшой паузы Шуман рассказал все – как убили Моргана, как Таггерт выдавал себя за него, как сорвал операцию, поведав о ней нацистам.
  
  Гордон был искренне потрясен.
  
  – Богом клянусь, нет, я никогда не поступил бы так со своим человеком. А тебя я считаю своим.
  
  – Таггерт заявил, что вы ни при чем, – проговорил Шуман после небольшой паузы. – Но мне хотелось услышать это от вас.
  
  – Клянусь…
  
  – Коммандер, значит, предатель рядом с вами. Вам нужно его вычислить.
  
  Раздавленный услышанным, Гордон откинулся на спинку стула. В немом оцепенении он уставился на стену, украшенную благодарностями в приказе, дипломом Йельского университета и двумя портретами – президента Рузвельта и Теодора Б. М. Мейсона, лейтенанта ВМС, ставшего первым главой Управления военно-морской разведки.
  
  Предатель…
  
  – Что говорит этот Таггерт?
  
  – Что у кого-то имелись «интересы». Больше никаких подробностей. Мол, все старались радовать босса. В смысле, главного босса.
  
  – Так побеседуй с ним снова, разузнай подробности.
  
  – Не могу, – ответил Шуман после очередной паузы.
  
  Намек Гордон понял: Таггерт погиб.
  
  – Еще на корабле мне сообщили пароль про трамваи. Таггерт знал его, а Морган – нет. Как так получилось?
  
  – Я переслал пароль своим людям на корабле. Отдельно я переслал его туда, где ты сейчас находишься. Специально для Моргана.
  
  – Значит, Таггерт получил верный пароль, а Моргану отправил другой. Шпион бунда, подосланный на корабль, ничего не передал. Это не его рук дело. Если не он, то кто? Кто знал верные фразы?
  
  В мыслях у Гордона сразу возникли два имени. Солдат до мозга костей, он понимал, что коммандеру следует рассмотреть каждую возможность. Но молодой Эндрю Эйвери был ему как сын. Уинсента Маниелли он знал хуже, но безупречный послужной список лейтенанта не давал повода усомниться в его верности.
  
  Словно прочитав его мысли, Шуман спросил:
  
  – А с теми двумя парнями вы давно работаете?
  
  – Нет, такое почти невозможно.
  
  – Слово «невозможно», черт его дери, сейчас имеет совершенно другое значение. Кто придумал клятый пароль? Папаша Уорбукс?
  
  Гордон задумался. Толстосум Сайрус Клейборн знал о плане лишь в общих чертах.
  
  – Он даже не подозревает, что пароль существовал.
  
  – Так кто придумал фразы?
  
  – Мы с сенатором.
  
  Снова треск в трубке. Шуман молчал.
  
  – Нет, это не может быть он, – возразил Гордон.
  
  – Вы при нем пароль пересылали?
  
  – Нет, он был в Вашингтоне.
  
  «Сенатор переговорил со мной, потом мог отправить пароль в Берлин для Таггерта и устроить так, чтобы Морган получил неверные фразы», – подумал Гордон, а вслух сказал:
  
  – Невозможно.
  
  – Гордон, это слово я уже слышал. Только не очень верю.
  
  – Слушай, операцию вообще придумал сенатор. Он переговорил с людьми в администрации, потом пришел ко мне.
  
  – Получается, он собирался подставить меня с самого начала, – заключил Шуман и угрожающе добавил: – Вместе с людьми из администрации.
  
  Факты закружились в голове у Гордона. Шуман прав? Куда приведет это предательство?
  
  – Да разбирайтесь там как хотите, – сказал Пол. – Меня-то вы на самолет посадите?
  
  – Да, сэр. Даю честное слово. Я лично свяжусь с людьми в Амстердаме. Самолет прилетит часа через три с половиной.
  
  – Нет, мне нужно позднее. В районе десяти.
  
  – В темноте нам не приземлиться. Мы пользуемся брошенной взлетно-посадочной полосой. В половине девятого света будет еще достаточно. Это время подходит?
  
  – Нет. Тогда давайте завтра на заре.
  
  – Почему?
  
  Шуман ответил не сразу.
  
  – На этот раз я его не упущу.
  
  – Так ты хочешь…
  
  – Сделать то, ради чего меня сюда послали, – прорычал Шуман.
  
  – Нет-нет, нельзя… Сейчас это слишком опасно. Возвращайся домой. Займись работой, о которой говорил. Ты это заслужил. Ты…
  
  – Коммандер… вы слушаете?
  
  – Да, говори.
  
  – Ну, я здесь, вы там и остановить меня не сможете, так что разговоры – лишь пустая трата времени. Позаботьтесь, чтобы завтра на заре самолет сел на том аэродроме.
  
  В дверях появилась старшина Рут Уиллетс.
  
  – Не клади трубку, – попросил Гордон Шумана.
  
  – Сэр, на Таггерта ничего нет. Мне позвонят из отдела документации, как только что-нибудь разыщут.
  
  – Где сенатор?
  
  – В Нью-Йорке.
  
  – Найдите мне самолет, чтобы немедленно туда отправиться. Частный, военный – какой угодно.
  
  – Есть, сэр!
  
  Гордон снова заговорил в трубку:
  
  – Пол, мы тебя оттуда вывезем. Но, пожалуйста, послушай голос разума. Все изменилось. Ты хоть представляешь, каков риск?
  
  Помехи усилились и заглушили слова Шумана. Быку Гордону почудился смех, а потом какая-то фраза киллера. Он расслышал лишь часть – «…шесть к пяти».
  
  Потом Гордон услышал тишину, куда громче всех прежних помех.
  
  На складе в восточной части Берлина (Отто Веббер называл его своим, хотя внутрь они проникли, разбив окно) обнаружились кронштейны с формой Имперской службы труда. Веббер снял броский китель с вешалки.
  
  – Говорил я, сизый тебе идет.
  
  Возможно, так оно и было, но сизая форма впрямь бросалась в глаза, а ведь на территории Вальдхаймского училища стрелять, по словам Веббера, придется в чистом поле или в лесу. Еще форма оказалась плотно облегающей, тяжелой, жаркой. В форме он подберется к училищу, а для самого устранения лучше захватить комплект практичнее – парусиновые брюки, темную рубашку и ботинки.
  
  У делового партнера Веббера имелся доступ к государственному автопарку. Веббер поклялся, что однажды вернет грузовик государству (именно вернет, а не попытается продать), и получил ключи в обмен на кубинские сигары румынского производства.
  
  Оставалась лишь винтовка.
  
  Пол подумал о ростовщике, державшем лавку возле площади Ноября 1923 года, который снабдил его маузером. Но как знать, не участвовал ли ростовщик в подставе Таггерта? Или что крипо или гестапо не определили, откуда ружье, и не арестовали его.
  
  Веббер сказал, что винтовки часто хранятся на маленьком складе близ Шпрее, куда он сам частенько поставляет оружие и боеприпасы.
  
  Они поехали на север, пересекли реку у Вюлленвеберштрассе, свернули на запад и углубились в район, застроенный невысокими административными и коммерческими зданиями. Веббер коснулся руки Пола и показал на темное строение слева:
  
  – Нам сюда, дружище.
  
  Как и ожидалось, склад пустовал – воскресенье все-таки, а, по словам Веббера, отдых требовался даже нечестивцам-коричневорубашечникам. Вот только склад обнесли высоким забором с колючей проволокой, а большая, сейчас пустующая стоянка перед ним отлично просматривалась с оживленной улицы.
  
  – Как же мы?..
  
  – Успокойся, мистер Джон Диллинджер, – перебил Веббер. – Я знаю, что делаю. Со стороны реки есть ворота для лодок и барж. С улицы его не видно, а с берега не определишь, что склад нацистский: ни орлов, ни свастики на причале нет, то есть на нас внимания никто не обратит.
  
  Грузовик оставили на полквартала дальше склада, и по проулку Веббер повел Пола на юг, к реке. Они вскарабкались на каменный парапет над бурой водой, остро пахнущей тухлой рыбой, потом по старым каменным ступеням спустились на бетонный причал, у которого стояло семь лодок. Веббер забрался в одну, Пол следом.
  
  Они отчалили и, проработав веслами несколько минут, оказались у такой же пристани за военным складом.
  
  Веббер привязал лодку и осторожно вскарабкался на камень, скользкий от птичьего помета. Пол за ним. Обернувшись, он увидел на реке лодки, в основном прогулочные. Отто не ошибся: никто не обращал на них внимания. По ступенькам они поднялись к двери черного хода, и Пол заглянул в окно. Внутри свет не горел, солнце сочилось сквозь матовые слуховые окна, но просторное помещение казалось пустым. Отто достал из кармана связку ключей, попробовал несколько и отыскал подходящий. Замок тихо щелкнул, Веббер глянул на Пола и кивнул. Шуман распахнул дверь.
  
  На складе было жарко, душно, от паров креозота слезились глаза. Оглядевшись, Пол увидел сотни ящиков, а у стены – козлы с винтовками. Армия или СС использовали склад в качестве сборного пункта – вынимали ружья из ящиков, сдирали с них вощеную бумагу, счищали креозот, который защищает от ржавчины. В козлах стояли маузеры, вроде того, что разыскал для Пола Таггерт, но длинноствольные, что очень радовало. Такие винтовки бьют точнее, а в Вальдхайме Пол мог оказаться далеко от Эрнста. Оптических прицелов не оказалось, но ведь ни в Сен-Миеле, ни в Аргонском лесу у Пола Шумана на «спрингфилде» не было оптики, а меткость не подвела.
  
  Пол подошел к козлам, выбрал маузер, оглядел и отвел затворную рукоятку. Приятный щелчок прекрасно собранного механизма. Шуман прицелился и несколько раз выстрелил вхолостую, привыкая к спусковому крючку. Они с Отто разыскали ящики с пометкой «7,92 мм», то есть калибра патронов для маузера. В ящиках лежали картонные коробки с орлами и свастикой. Пол вытащил пять патронов, зарядил маузер и выбросил один патрон, убеждаясь, что они в порядке.
  
  – Ну, пора отсюда выбираться, – сказал Пол Отто, пряча в карман две коробки патронов. – Давай…
  
  Договорить он не успел. Передняя дверь распахнулась, яркое солнце осветило их с Отто. Оба развернулись, подслеповато щурясь. На пороге стоял молодой человек в черной эсэсовской форме и целился в них из пистолета.
  
  – Эй ты, бросай оружие! Руки вверх!
  
  Шуман положил маузер на пол и медленно выпрямился в полный рост.
  Глава 33
  
  – Ты что творишь? – набросился на эсэсовца Отто Веббер. – Мы с военного завода Круппа. Нас послали удостовериться, что нужная партия боеприпасов…
  
  – Тихо!
  
  Молодой охранник нервно огляделся по сторонам, выясняя, нет ли на складе кого еще.
  
  – Возникли проблемы с доставкой. Нам позвонили с…
  
  – Сегодня воскресенье. Почему вы работаете в воскресенье?
  
  – Мой юный друг, – смеясь, начал Веббер, – когда мы ошибаемся с доставкой для СС, то исправляем ошибку хоть в выходной, хоть среди ночи. Мой начальник…
  
  – Тихо!
  
  Молодой солдат заметил телефон на пыльной рабочей станции и направился к нему, держа Пола и Отто на мушке. Он почти дошел до стола, когда Веббер опустил руки и зашагал к нему.
  
  – Абсурд какой! – возмутился он. – У меня есть удостоверение.
  
  – А ну стой! – Охранник вытянул вперед руку с пистолетом.
  
  – Я покажу тебе документ от моего начальника, – предложил Веббер, наступая на него.
  
  Эсэсовец нажал на спусковой крючок. Резкое металлическое бам! – и стены содрогнулись.
  
  Не зная, ранен Веббер или нет, Шуман поднял маузер с пола, отполз за высокий штабель ящиков с винтовками и загнал патрон в патронник.
  
  Молодой охранник рванул к телефону, снял трубку с базы и снова отступил.
  
  – Прошу, послушайте меня! – закричал он в трубку.
  
  Пол резко поднялся. Эсэсовца он не видел, поэтому выстрелил в телефон, который раскололся на дюжину бакелитовых осколков. Молодой охранник вскрикнул.
  
  Пол снова укрылся за ящиками. Но чуть раньше он заметил, что Отто Веббер корчится на полу, держась руками за окровавленный живот.
  
  О нет!
  
  – Жидовская свинья! – загремел охранник. – Бросай оружие, сейчас же! Сюда вот-вот подъедет сотня наших.
  
  Пол пробрался в переднюю, откуда просматривались обе двери, выглянул в окно и у главного входа увидел мотоцикл. Ясно, молодой охранник дежурил, вот и проверил склад. Подмоги не ожидается. Впрочем, выстрел могли услышать, а эсэсовец мог держать Пола на мушке, пока командир его не хватится и не пришлет на склад подкрепление.
  
  Пол опасливо выглянул из-за ящиков. Где эсэсовец, он понятия не имел. Он…
  
  Грянул еще один выстрел. Разбилось окно по переднему фасаду дома – совсем не там, где прятался Пол.
  
  Эсэсовец стрелял в окно, чтобы привлечь внимание, стрелял прямо на улицу, не думая о том, что может кого-то задеть.
  
  – Свинья жидовская! – снова загремел эсэсовец. – Встань и подними руки, не то сдохнешь в Колумбия-Хаус!
  
  На сей раз вопли доносились из другого места, ближе к главному входу на склад. Пол прополз вперед, чтобы отдалиться от противника.
  
  Эсэсовец снова пальнул в окно. На улице засигналила машина.
  
  Пол пробрался за следующий ряд ящиков. Он водил маузером туда-сюда, удерживая палец на спусковом крючке. Громоздкий маузер идеально подходил для стрельбы на расстоянии, а для замкнутого пространства склада – не очень. Проход меж ящиками пустовал. Шуман аж подскочил, когда эсэсовец снова пальнул в окно. Теперь пальбу наверняка услышали. Или увидели пулю, угодившую в стену дома напротив. Или выстрелом поцарапало машину. Или прохожего ранило.
  
  Шуман направился в следующий проход. Быстро, маузер наготове.
  
  Фигура в черном мелькнула и исчезла. Эсэсовец услышал Пола либо предугадал его маневр и скользнул за другой штабель ящиков.
  
  Ждать больше нельзя. Эсэсовца пора остановить. Единственный вариант – прорваться сквозь центральный ряд ящиков, совсем как через вражеские окопы на войне, и надеяться, что противника он убьет прежде, чем тот осыплет его пулями из полуавтоматического пистолета.
  
  «Ладно, приготовиться!» – велел себе Пол и сделал глубокий вдох.
  
  Еще вдох…
  
  Вперед!
  
  Пол вскочил на ноги, забрался на ящик, стоявший перед ним, и поднял винтовку. Он уже ступил на второй ящик, когда услышал шорох сзади справа. Эсэсовец обошел его сбоку! Едва Шуман развернулся, закопченные окна вновь сотряс выстрел. Пол застыл.
  
  Эсэсовец появился прямо перед ним, футах в двадцати. Шуман судорожно поднял маузер, но не успел выстрелить, как солдат кашлянул. Изо рта брызнула кровь, парабеллум упал на пол. Эсэсовец покачал головой, рухнул рядом со своим пистолетом и замер, только черная форма краснела от крови.
  
  Справа, тоже на полу, Шуман увидел Отто Веббера, одной рукой стиснувшего окровавленный живот. В другой руке он держал маузер. Отто сумел доползти до козел с винтовками, зарядить одну и выстрелить. Вот тяжелая винтовка выскользнула из ослабевшей руки.
  
  – Ты спятил?! – в гневе прошептал Пол. – Зачем нападать на него, если сам ранен? Думал, он не выстрелит?
  
  – Нет! – засмеялся бледный, потный толстяк. – Я не думал, что он выстрелит. – Веббер охнул от боли. – Пойди проверь, не откликнулся ли кто на его малодушный крик о помощи.
  
  Пол выбежал через переднюю дверь и отметил, что возле склада по-прежнему никого. Через дорогу высилось безоконное здание, фабрика или склад, в воскресенье закрытое. Вероятно, пули ударились в стену того здания, никем не замеченными.
  
  – Все чисто, – доложил он, вернувшись к Вебберу, который успел сесть и рассматривал свой окровавленный живот.
  
  – Ох!
  
  – Нужно найти доктора, – заявил Пол, вешая винтовку на плечо.
  
  Он помог Вебберу подняться и через дверь черного хода вывел к лодке. Бледный, потный Отто лег головой к носу лодки, а Пол налег на весла, направляя лодку к пристани, возле которой остался грузовик.
  
  – Куда мне отвезти тебя? Ну, к доктору?
  
  – К доктору? – смеясь, переспросил Веббер. – Слишком поздно, мистер Джон Диллинджер. Оставь меня и делай свое дело. Я чувствую, уже слишком поздно.
  
  – Нет, я отвезу тебя к доктору, – настаивал Пол. – Скажи, где найти такого, который не побежит в СС или в гестапо?
  
  Шуман подогнал лодку к причалу, пришвартовал и вылез на мостки. Маузер он положил на клочок травы и обернулся, чтобы помочь Вебберу выбраться из лодки.
  
  – Нет! – прошептал Пол.
  
  Собрав остатки сил, Веббер развязал веревку и оттолкнул лодку от причала. Течение уже отнесло ее от берега футов на десять.
  
  – Нет, Отто, нет!
  
  – Говорю, уже слишком поздно, – прохрипел Веббер и невесело засмеялся. – Ты только глянь, похороны викинга! Когда вернешься домой, поставь Джона Филипа Сузу и вспомни меня. Хотя я до сих пор считаю его англичанином. Вы, американцы, слишком много присваиваете. Ступай, мистер Джон Диллинджер! Сделай то, ради чего сюда приехал!
  
  Глаза закрываются, Отто оседает в лодку, все быстрее уплывающую по мутным водам Шпрее, – таким Пол Шуман в последний раз увидел своего друга.
  
  Двенадцать молодых людей, поставивших жизнь и свободу выше чести. Как назвать их решение, трусливым или свободным? Курт Фишер гадал, одного ли его мучает этот вопрос.
  
  Автобус, вроде того, на котором братья студентами ездили на пикники, вез их на север от Берлина по сельской местности. Толстяк-водитель ловко гнал автобус по извилистой дороге и безуспешно заставлял парней спеть охотничью или походную песню.
  
  Братья сидели рядом и, слушая чужие истории, постепенно познакомились с попутчиками. В основном с ними ехали арийцы, все из семей среднего класса, все с образованием, учатся в университетах или намерены поступить, отбыв трудовую повинность. Половина молодых людей оказались интеллектуальными или политическими оппозиционерами вроде Курта и Ганса – социалистами, пацифистами. Вторую половину составляли «безбашенные детки» из семей побогаче, бунтующие против нацистов, но не по политическим, а, скорее, по культурным причинам – из-за цензуры в кино и музыке.
  
  Евреев, славян, цыган в автобусе, разумеется, не оказалось. Коммунистов тоже. Вопреки заверениям полковника Эрнста, Курт понимал: пройдут годы, прежде чем представителей этих этнических и политических групп допустят в армию и правящие круги Германии. Курт не сомневался: пока у власти троица Гитлер, Геринг, Геббельс, такому не бывать.
  
  По мнению Курта, с попутчиками их объединяла сложная ситуация, необходимость выбирать между гибелью в концлагере и организацией, которую они не принимали морально.
  
  «Я трус, раз принял такое решение?» – спросил себя Курт.
  
  Он вспомнил, как в апреле тридцать третьего Геббельс призывал ко всенародному бойкоту еврейских магазинов. Национал-социалисты рассчитывали на безоговорочную поддержку населения. Они просчитались, ведь многие немцы, в том числе и родители мальчиков, открыто проигнорировали бойкот. Целые тысячи отправлялись в магазины, где прежде не бывали, дабы поддержать еврейских сограждан.
  
  Вот это смелость! Неужели его, Курта, отвагой обделили?
  
  – Курт!
  
  Молодой человек поднял голову: его звал Ганс.
  
  – Ты не слушаешь.
  
  – Что ты сказал?
  
  – Когда мы поужинаем? Я проголодался.
  
  – Понятия не имею. Откуда мне знать?
  
  – В армии-то хорошо кормят? Я слышал, что хорошо. Хотя, наверное, не везде. На позиции один рацион, на базе – другой. Интересно, как там?
  
  – В смысле? Питание?
  
  – Нет, каково сидеть в окопах и…
  
  – Мы не станем сидеть в окопах. Новой войны не будет. А если будет, слышал, что сказал полковник Эрнст? Воевать нас не заставят. Нам дадут другую работу.
  
  Похоже, младшего брата заверения не убедили. Больше пугало то, что перспектива увидеть бой Ганса не расстраивала, а, скорее, интриговала. Подобного настроя Курт за братом прежде не замечал и очень встревожился.
  
  «Интересно, как там…»
  
  Разговоры в автобусе продолжались – о спорте, о пейзаже за окном, об Олимпиаде, об американских фильмах. И конечно, о девушках.
  
  Наконец автобус свернул с шоссе и покатил по длинной, обсаженной кленами аллее, которая вела на территорию Вальдхаймского военного училища.
  
  Что подумали бы родители-пацифисты, увидев сыновей в таком месте?
  
  Заскрипев, автобус остановился перед зданием из красного кирпича. Курта изумило несоответствие: учреждение, занимающееся теорией и практикой военного дела, расположено в идиллической долине. Трава здесь – как зеленый ковер, плющ обвивает древние здания, за территорией леса и холмы – спокойное, мирное обрамление сказочного пейзажа.
  
  Парни взяли рюкзаки и вылезли из автобуса. Молодой, чуть старше их, солдат представился инструктором и пожал им руки, приветствуя в училище. Он объяснил, что профессор Кейтель вот-вот подойдет. Он показал футбольный мяч, который только что гонял с другим солдатом, и кинул его Гансу. Тот ловко отдал пас своему попутчику.
  
  Далее случилось то, что неизменно случается, когда молодые люди с мячом попадают на луг. Через пару минут прибывшие разделились на команды, и началась игра.
  Глава 34
  
  В 17:30 грузовик Имперской службы труда выехал на безупречное шоссе, петлявшее среди высоких сосен и болиголова. В воздухе кружилась пыль, ленивые насекомые умирали на плоском лобовом стекле.
  
  Пол Шуман старался думать только о Рейнхарде Эрнсте, своем объекте. Нащупывал лед.
  
  Об Отто Вильгельме Фридрихе Георге Веббере думать нельзя. Только как не думать? Пола захлестнули воспоминания о человеке, которого он знал лишь день. В нью-йоркском Вестсайде Отто был бы как рыба в воде. Выпивал бы с Раньоном, Джекобсом и боксерским окружением. Может, начал бы немного спарринговать. Но особенно Веббер оценил бы неограниченные возможности – свободу проворачивать бесконечные аферы и жульничества.
  
  «Самыми удачными из своих афер я однажды перед тобой похвалюсь…»
  
  Потом воспоминания притихли: по плавной дуге Шуман выехал на боковую дорогу и примерно через километр увидел аккуратную вывеску: «Вальдхаймское военное училище». Трое или четверо парней в походной одежде устроились на траве в окружении свертков, корзин и остатков воскресного ужина. Знак по соседству с ними показывал на широкую подъездную аллею к главному зданию. Вторая аллея вела к стадиону, спортзалу и учебным зданиям 1–4, третья – к учебным зданиям 5–8. В пятом здании через полчаса у Эрнста назначена встреча, так прочитал Шуман у него в расписании. Пол отъехал от развилки ярдов на сто, свернул на немощеную, заросшую травой дорогу и чуть углубился в лес, чтобы грузовик не увидели с трассы.
  
  Глубокий вдох. Пол потер глаза и смахнул пот со лба.
  
  «Приедет ли Эрнст? – гадал он. – Или получится, как с Голландцем Шульцем в Джерси-Сити?»
  
  Знаменитый гангстер пропустил встречу, интуитивно почувствовав, что ему готовят засаду. Некоторые тогда называли Шульца ясновидящим.
  
  Только что оставалось Полу? Уповать на то, что полковник на встречу явится. Судя по мнению, которое у него сложилось, получится именно так. Решительно все указывало на то, что полковник от обязанностей не увиливает. Шуман вылез из грузовика, снял тяжелую сизую форму и аккуратно сложил под переднее сиденье, где спрятал запасной костюм, на случай если придется снова переодеваться для побега. Он быстро натянул рабочую одежду, которую украл со склада, взял ружье, патроны и направился в чащу, стараясь не шуметь.
  
  Пол медленно пробирался по безмолвному благоухающему лесу. Осторожничал, ожидая солдат или охранников (как-никак в тот день на жизнь Эрнста покушались), но, к своему удивлению, не обнаружил никого. Ближе к колледжу увидел из-за кустов нужное здание номер пять, а возле него – людей и машины. На подъездной аллее футах в ста от входа стоял черный «мерседес» седан. Машину охранял эсэсовец в форме с автоматом за спиной. Автомобиль Эрнста? Солнце било в стекла и мешало рассмотреть.
  
  Шуман также заметил небольшой фургон и автобус, возле которого гоняли мяч парни в гражданском и солдат в серой форме. Второй солдат прислонился к автобусу и следил за игрой, подбадривая футболистов.
  
  Зачем человеку в должности Эрнста встречаться с маленькой группой студентов? Если только их не отобрали для подготовки в офицеры. На внешность юноши – образцовые национал-социалисты: подтянутые, светловолосые, стройные. Кем бы они ни были, полковник встретится с ними в классной комнате, то есть пройдет футов пятьдесят от «мерседеса» до пятого здания. Времени, чтобы убрать его, будет предостаточно. Вот только позиция не устраивала Пола: ветки колыхались на жарком ветру, мешали наблюдать за жертвой, а самое главное, могли отразить пулю.
  
  Дверца «мерседеса» распахнулась, и из салона вылез лысеющий мужчина в коричневом пиджаке. Пол присмотрелся к заднему сиденью. Да, Эрнст был в «мерседесе»! Дверца захлопнулась, полковник не вышел, и Пол потерял его из вида. Мужчина в коричневом понес толстую папку к другой машине – «опелю», стоящему в лощине неподалеку от Шумана. Мужчина положил папку на сиденье и вернулся на лужайку перед зданием.
  
  Пол сосредоточил внимание на «опеле»: он пустовал. Эта машина – и отличная стрелковая позиция, и защита от солдат, и временная фора на обратном пути к грузовику.
  
  Решено, быть «опелю» охотничьей будкой! Зажав маузер под мышкой, Пол медленно двинулся вперед под жужжание насекомых, хруст сухой июльской травы под ногами и веселые крики юношей, увлеченных игрой в футбол.
  
  Верные друзья, колеса концерна «Ауто унион» катились по шоссе на жалких шестидесяти километрах в час, бешено громыхая даже на зеркально-гладкой дороге. Из-за обратной вспышки мотор задыхался. Вилли Коль отрегулировал дроссельную заслонку и снова газанул. «ДКВ» содрогнулась, но поехала чуть быстрее.
  
  Штаб-квартиру крипо инспектор покинул через запрещенную дверь черного хода – получилось вызывающе и, да, глупо – и направился к отелю «Метрополь». Вблизи отеля услышал музыку. Написанная Моцартом много лет назад, она лилась со струн камерного оркестра, игравшего в роскошном фойе.
  
  Через окно Коль взглянул на блистающие люстры, на стены, расписанные сценами из «Кольца Нибелунга», на официантов в безукоризненных черных брюках и безукоризненных белых смокингах, удерживающих серебряные подносы на ладони. Инспектор прошагал мимо, не задержавшись ни на секунду. Он с самого начала понимал, что Пол Шуман соврал о планах здесь поселиться. Расследование показало, что американец из тех, кому по душе не шампанское, лимузины и Моцарт, а пшоррский эль и колбаски. Он из тех, кто носит старые туфли и обожает бокс. Он из тех, кто заводит знакомства в неблагополучном районе возле площади Ноября 1923 года. Если человек, не задумываясь, бросается с кулаками на четверых штурмовиков, он не поселится в декадентском «Метрополе», да и не по карману ему подобные места.
  
  Однако именно «Метрополь» Шуман назвал в ответ на вопрос о новом адресе, значит он недавно его видел. Раз пансион фрейлейн Рихтер в другом конце города, напрашивается вывод, что отель Шуман видел по пути на север Берлина, в опасный район, начинавшийся через квартал от «Метрополя». Север Берлина идеально соответствовал вкусам и темпераменту Пола Шумана.
  
  Район большой – в стандартной ситуации понадобилось бы полдюжины следователей, чтобы опросить местных жителей и собрать информацию о подозреваемом. Впрочем, Коль надеялся, что определенные улики помогут ему ощутимо сузить зону поисков. Еще в пансионе он обнаружил в кармане Шумана хлипкий коробок дешевых спичек, который засунули в пачку немецких сигарет. Такие спички Коль уже встречал у других подозреваемых: они брали их в разных заведениях злачных районов города вроде северного.
  
  Знакомых у Шумана здесь, может, и нет, но для начала поисков место вполне подходящее. С паспортом американца в руках Коль обходил южную окраину района, подмечая, какие спички дают в заведениях. Если видел нужные, то показывал фото Шумана барменам и официантам.
  
  «Нет, герр инспектор… Очень жаль. Боже милостивый… Нет, его я не видел. Буду начеку… Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!»
  
  Коль заглянул в ресторан на Драгонерштрассе. Безрезультатно. Зашел в клуб чуть дальше по улице, показал удостоверение охраннику, проследовал в бар. Да, спички те же, что у Шумана. Коль поочередно заглядывал в залы, показывал паспорт Шумана, спрашивал, не видели ли его здесь. Большинство гражданских страдали слепотой, большинство эсэсовцев не желали помогать. Один даже рявкнул: «Эй, криповец, ты не прозрачный! Давай шевелись!» Но вот инспектор показал фотографию официантке, и та гневно сверкнула глазами.
  
  – Вы его знаете? – спросил Коль.
  
  – Ах, знаю ли я его? Да-да.
  
  – Вас зовут?..
  
  – Лизель. Этот тип назвался Германом, но я сразу почувствовала: врет. – Она кивнула на паспорт. – Ничуть не удивлена. Он был здесь час назад со своим гадким дружком Отто Веббером.
  
  – Кто этот Веббер?
  
  – Говорю же, гадина.
  
  – Чем они здесь занимались?
  
  – Пили, болтали, чем же еще?.. И флиртовали… Мужчина флиртует с девушкой, потом бессердечно ее отвергает. Настоящая жестокость…
  
  Кадык Лизель заходил ходуном, и Коль разгадал сюжет печальной истории.
  
  – Вы его арестуете? – спросила она.
  
  – Пожалуйста, скажите, что вы о нем знаете? Где он остановился? Чем занимается?
  
  Знала Лизель немного, хотя один факт оказался бесценным. После обеда Шуман и Веббер планировали с кем-то встретиться. Отвергнутая официантка назвала ту встречу тайной.
  
  – Встречаются по гадкому делу. В каком-то училище… Да, в Вальдхаймском военном училище.
  
  Коль бросился прочь из «Арийского кафе», сел в «ДКВ» и поспешил в Вальдхайм. Завидев военное училище, он аккуратно свернул на гравийную бровку возле невысоких кирпичных колонн, увенчанных двуглавыми орлами. Студенты, сидевшие на траве с корзинами для пикника, уставились на пыльную черную машину.
  
  Коль жестом подозвал студентов к машине, и белокурый парень почувствовал его авторитет и быстро подошел.
  
  – Хайль Гитлер!
  
  – Хайль, – ответил Коль. – Занятия еще идут? Даже летом?
  
  – Сейчас идут курсы, майн герр. Но сегодня занятий нет, и мы отправились в поход.
  
  Как и сыновья Коля, эти студенты попали в водоворот национал-социалистического образования, хотя на этих парней оно влияет сильнее, ведь основная задача училища – готовить солдат.
  
  «Фюрер и его прихвостни – блестящие преступники. Они захватывают нацию, захватывая наших детей…»
  
  Коль раскрыл паспорт Шумана и показал фотографию.
  
  – Ты видел этого человека?
  
  – Нет, герр инспектор, – ответил парень, глянул на друзей, и те отрицательно закачали головой.
  
  – Давно вы тут сидите?
  
  – Примерно час.
  
  – За это время кто-нибудь приехал?
  
  – Да, майн герр. Недавно приехал школьный автобус, за ним «опель» и «мерседес». Черный, с мотором объемом пять литров. Новый.
  
  – Нет, там двигатель на семь целых семь десятых, – поправил приятель.
  
  – Да ты слепой! Он куда меньше.
  
  – Еще грузовик Имперской службы труда, – вспомнил третий парень. – Только въехал он не здесь.
  
  – Точно, он проехал мимо, потом свернул с дороги. Вот там, – показал парень, – у входа в другое учебное здание.
  
  – Грузовик Имперской службы труда, говоришь?
  
  – Да, майн герр.
  
  – С полным кузовом рабочих?
  
  – Кузов мы не видели.
  
  – А водителя?
  
  – Тоже нет, майн герр.
  
  – И я не видел.
  
  Имперская служба труда… Коль задумался. Проходящих повинность, как правило, отправляют на поля или на общественные работы. А тут вдруг в училище, да еще в воскресенье.
  
  – Имперская служба труда здесь чем-то занимается?
  
  – По-моему, нет, майн герр.
  
  – По-моему, тоже нет.
  
  – О моих вопросах никому не рассказывайте! – велел Коль. – Ни-ко-му.
  
  – Дело государственной безопасности? – спросил один из парней, заинтересованно улыбаясь.
  
  Коль приложил палец к губам и ушел, оставив студентов сплетничать о том, что имел в виду таинственный полицейский.
  Глава 35
  
  Пол Шуман приближался к серому «опелю».
  
  Прополз немного, остановился, снова пополз. Совсем как в Сен-Миеле и вековых чащобах Аргона.
  
  Он вдыхал ароматы нагревшейся травы и старого навоза, которым удобряли поле. Вдыхал ароматы масла и креозота на маузере. Вдыхал аромат собственного пота.
  
  Еще несколько футов. Пауза.
  
  Двигаться приходилось медленно из-за отсутствия укрытия. Любой на лугу вокруг пятого здания мог взглянуть в ту сторону и заметить странное колыхание травы или отблески света, отраженного стволом маузера.
  
  Снова пауза.
  
  Пол еще раз посмотрел на луг. Мужчина в коричневом забирал стопку документов из автофургона. Солнечный свет, отражаясь от окон, скрывал из вида Эрнста на заднем сиденье. Эсэсовец все караулил «мерседес».
  
  Очередной взгляд на учебное здание: лысеющий мужчина собрал парней в штатском. Те неохотно оставили футбол и направились в класс.
  
  Пока никто не смотрел в его сторону, Пол быстрее двинулся к «опелю», распахнул заднюю дверцу и забрался в раскаленную машину, чувствуя, как кожу щиплет от пота. Посмотрев в окно слева, он отметил: стрелковая позиция великолепна. Он прекрасно видел участок вокруг машины Эрнста – отрезок в сорок-пятьдесят ярдов, на котором он уложит Эрнста. Охранники и солдаты не сразу поймут, откуда прилетела пуля.
  
  Пол Шуман основательно коснулся льда. Он снял маузер с предохранителя и прицелился в машину Эрнста.
  
  – Здравствуйте, будущие солдаты! Добро пожаловать в Вальдхаймское военное училище!
  
  Курт Фишер с попутчиками ответили профессору Кейтелю по-разному, но большей частью сказали «Хайль Гитлер».
  
  Курт удивился, что сам Кейтель от этого приветствия уклонился.
  
  Инструктор, игравший с ними в футбол, стоял перед классом рядом с профессором и держал в руках тяжелые конверты. Инструктор подмигнул Курту, который недавно не справился с его ударом и пропустил гол.
  
  Новобранцы сели за дубовые парты. На стенах висели карты и флаги, которые Курт не опознал. Ганс, тоже оглядывавшийся по сторонам, наклонился к нему и шепнул:
  
  – Боевые знамена армий Второго рейха.
  
  Курт шикнул на брата, раздраженный, во-первых, тем, что тот мешает Кейтелю, а во-вторых, тем, что тот знает нечто, самому Курту неведомое.
  
  «Откуда сыну пацифиста известно про боевые знамена?» – с тревогой гадал он.
  
  – Сейчас я объясню, чем вы займетесь в ближайшие несколько дней, а вы внимательно послушаете, – продолжал неказистый профессор.
  
  – Да, майн герр! – ответили новобранцы.
  
  – Прежде всего, вы заполните карточку призывника и прошение зачислить вас на военную службу. Затем вы ответите на вопросы анкеты о своих вкусах и личных качествах. Ответы мы проанализируем и используем для определения ваших способностей и пригодности к различным видам службы. Так, одних лучше готовить для ближнего боя, других – в радисты, третьих – для работы в штабе. Следовательно, на вопросы нужно отвечать честно.
  
  Курт посмотрел на брата, но тот его взгляд не перехватил. Вообще-то, они договорились отвечать на подобные вопросы так, чтобы гарантированно попасть в штаб или даже заниматься физическим трудом – что угодно, только бы не заставили убивать себе подобных. Но вдруг сейчас Ганс настроен иначе? Вдруг он соблазнен перспективой строевой службы?
  
  – Когда закончите заполнять, к вам обратится полковник Эрнст. Потом вас проведут в общежитие и накормят ужином. Завтра вы начнете тренироваться, следующий месяц посвятите строевой подготовке и физическому совершенствованию, а затем прослушаете теоретический курс.
  
  Кейтель кивнул инструктору, и тот начал раздавать конверты. У парты Фишеров инструктор остановился. Они с Куртом договорились: если не стемнеет, до ужина снова погонять мяч. Вслед за Кейтелем инструктор вышел из класса, чтобы принести новобранцам карандаши.
  
  Курт бездумно разглаживал свои бланки и, вопреки горестям мучительно-трудного дня, ощущал удовлетворение. Примешивалась к нему и благодарность полковнику Эрнсту и профессору Кейтелю за то, что они спасли их с Гансом. Еще просыпалось предчувствие, что это шанс перехитрить злодейку-судьбу и сделать нечто важное. Отсидеть или погибнуть в Ораниенбурге было бы смело, но, пожалуй, бессмысленно. А вот абсурдное решение добровольцем записаться в армию могло стать тем самым актом протеста, который хотел совершить Курт, небольшим, но весомым вкладом в спасение родины от коричневой чумы.
  
  Курт улыбнулся брату и разгладил конверт с бланками, впервые за многие месяцы полностью довольный собой.
  Глава 36
  
  Вилли Коль остановил «ДКВ» рядом с грузовиком Имперской службы труда, припаркованным метрах в пятидесяти от дороги, явно с целью скрыть его от посторонних глаз.
  
  Инспектор тихо двинулся к грузовику, надвинув панаму на самые глаза, чтобы защитить их от солнца. Вытащил пистолет, прислушался: ни шагов, ни голосов не уловил, лишь пение птиц, стрекот сверчков и цикад. Он подкрался к грузовику, заглянул в кузов и увидел ожидаемые мешки, лопаты и мотыги – «оружие» Имперской службы труда. Зато в кабине обнаружилось нечто куда интереснее – форма офицера Имперской службы труда, сложенная аккуратно, явно с намерением скоро надеть ее снова. Сложивший ее стремился избежать подозрительных помятостей. Еще важнее оказалось найденное в бумажном свертке под сиденьем – двубортный синий костюм и белая рубашка, и то и другое большого размера. Рубашку сшила американская фирма «Эрроу», ну а костюм… Коль взглянул на бирку внутри пиджака, и сердце у него бешено заколотилось. «Мужская одежда Мэнни, Нью-Йорк».
  
  Любимый магазин Пола Шумана.
  
  Коль вернул одежду на место и огляделся: где Шуман, где гадина Веббер, где кто-нибудь еще?
  
  Никого.
  
  Судя по следам на земле у грузовика, Шуман лесом направился к училищу. Старый служебный проезд, ведущий в ту сторону, давно зарос травой, но казался более или менее ровным. Зато он как на ладони, а вот в кустах по обе стороны Шуман волне мог устроить засаду. Единственная альтернатива – пробираться по лесистым холмам, заваленным камнями и буреломом. Ах… Многострадальные ноги инспектора заныли, едва он взглянул на холмы. Только выбора не оставалось. Вилли Коль двинулся через полосу препятствий.
  
  «Пожалуйста, полковник Эрнст, выйди из машины! – молил Пол Шуман. – Пожалуйста, выйди на открытое место».
  
  В стране, отвергнувшей Бога, молитв не возносят, так что, может, эту Он услышит?
  
  Очевидно, время для Божественной помощи еще не настало: полковник оставался в салоне. Свет, отражаясь от лобового стекла и окон, мешал рассмотреть, где именно сидит Эрнст. Если выстрелить через стекло и промахнуться, второго шанса не будет.
  
  Пол снова огляделся и подумал: «Ветра нет. Света достаточно, и он сбоку, а не в глаза. Условия идеальные».
  
  Он вытер пот со лба и, раздосадованный, откинулся на спинку сиденья. В бок уперлось что-то жесткое, и Пол нащупал папку, которую лысеющий мужчина положил в машину минут десять назад. Шуман столкнул было папку с сиденья, но машинально глянул на верхний документ и тут же поднял. То и дело поглядывая на «мерседес» Эрнста, он стал читать записку.
  
   Людвиг!
  
   Прилагаю черновой вариант доклада фюреру о нашем исследовании. Обрати внимание, что я упомянул испытание, которое мы проведем в Вальдхайме сегодня. Результаты добавим вечером.
  
   Считаю, что на раннем этапе исследования убитых испытуемыми солдатами лучше изобразить врагами государства. Поэтому в докладе я называю еврейские семьи, уничтоженные нами в Гатове, подрывниками; польских рабочих, убитых в Шарлоттенбурге, – иностранными лазутчиками; цыган – половыми извращенцами, а молодых арийцев, которых убьют в Вальдхайме сегодня, – политическими диссидентами. Полагаю, впоследствии мы сможем откровеннее говорить о невиновности уничтоженных нашими испытуемыми, но боюсь, что сейчас условия для этого неблагоприятные.
  
   Анкеты, которые ты вручаешь новобранцам, я не называю психологическим тестом. Считаю, что этот термин не будет воспринят благосклонно.
  
   Пожалуйста, ознакомься с докладом и сообщи мне о желаемых изменениях. В понедельник 27 июля я планирую представить его фюреру.
  
   Рейнхард
  
  Пол нахмурился. В чем тут дело? Он взял следующий лист и прочел:
  
   СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
  
   Адольфу Гитлеру, фюреру,
  
   рейхсканцлеру, президенту Германии,
  
   главнокомандующему вооруженными силами;
  
   фельдмаршалу Эрнсту фон Бломбергу,
  
   министру имперской обороны
  
   Мой фюрер, герр министр!
  
   Вы запрашивали информацию об исследовании, проводимом мной и профессором Людвигом Кейтелем из Вальдхаймского военного училища. Я с удовольствием изложу суть исследования и текущие результаты.
  
   Данное исследование обусловлено указаниями, полученными мною от вас, привести вооруженные силы Германии в боевую готовность, дабы оптимальным образом достичь целей, которые вы наметили для нашей великой нации.
  
   Командуя нашими доблестными войсками в годы войны, я немало узнал о поведении человека в бою. Если приказы выполняет любой хороший солдат, то к физическому уничтожению врага отношение разное. Полагаю, что причина – разница в характере.
  
   Если коротко, то исследование включает опрос солдат до и после казни признанных врагами государства и анализ ответов. Казни совершались в самых разных ситуациях – отличаются способы уничтожения осужденных, личность осужденных, отношения испытуемых и осужденных, биографии испытуемых и так далее.
  
   На сегодняшний день проведены следующие испытания.
  
   18 июля сего года в городе Гатове солдат (Испытуемый А) длительное время допрашивал две группы евреев, задержанных за подрывную деятельность. После допроса Испытуемому А приказали казнить подрывников, расстреляв из автоматического оружия.
  
   19 июля в городе Шарлоттенбурге солдат (Испытуемый Б) аналогичным образом казнил группы польских лазутчиков. Испытуемый Б стал непосредственной причиной гибели лазутчиков, хотя, в отличие от испытания в Гатове, прежде с ними не контактировал.
  
   21 июля в специальном помещении на территории училища солдат (Испытуемый В) казнил группу цыган, уличенных в извращенном половом поведении. Умертвили цыган угарным газом из выхлопной системы автомобиля. Подобно Испытуемому Б, Испытуемый В не имел предварительных контактов с казненными, но, в отличие от него, непосредственно их гибель не наблюдал.
  
  Пол Шуман охнул от ужаса и вернулся к первой записке. По признанию самого Эрнста, казненные невиновны. Еврейские семьи, польские рабочие… Шуман перечитал доклад, убеждаясь, что понял правильно. Может, он с переводом напутал? Нет, сомнения исключены. Пол снова глянул через запыленный луг на черный «мерседес», в котором до сих пор скрывался Эрнст, и продолжил читать дальше.
  
   26 июля на территории Вальдхаймского военного училища солдат (Испытуемый Г) казнил двенадцать политических диссидентов. Особенность этого испытания – арийское происхождение упомянутых диссидентов. Перед самой казнью Испытуемый Г провел с диссидентами чуть более часа – разговаривал, играл в мяч, узнал имена некоторых. Испытуемому Г приказали наблюдать за гибелью диссидентов.
  
  Господи… это же сегодня, здесь!
  
  Шуман подался вперед: что творится за лугом? Солдат в сером, игравший с парнями в футбол, вытянул руку, приветствуя мужчину в коричневом, затем толстым шлангом соединил выхлопную трубу автобуса с приспособлением на стене учебного корпуса.
  
   В данный момент мы собираем ответы, данные испытуемыми солдатами. Запланировано еще несколько казней, каждая в новом варианте, дабы получить больше полезной информации. Результаты первых четырех исследований приложены к настоящему отчету.
  
   Пожалуйста, не сомневайтесь: мы начисто отвергаем порочную еврейскую доктрину предателей вроде доктора Фрейда и убеждены, что национал-социалистическая философия и наука позволят нам сопоставить типы личности солдат со способами умерщвления, происхождением казненных, взаимоотношением палачей и казненных для оптимального достижения целей, намеченных вами для нашей великой нации.
  
   В течение двух месяцев мы представим вам результаты исследования в полном объеме.
  
   С глубочайшим уважением,
  
   полковник Рейнхард Эрнст,
  
   уполномоченный по внутренней безопасности
  
  Шуман снова глянул через луг: солдат посмотрел на парней в классной комнате, закрыл дверь, спокойно прошагал к автобусу и завел мотор.
  Глава 37
  
  Когда дверь классной комнаты закрылась, студенты огляделись по сторонам. Курт Фишер встал, подошел к окну и постучал.
  
  – Вы забыли дать нам карандаши! – крикнул он.
  
  – Здесь есть несколько, – сказал кто-то.
  
  На полочке у доски Курт нашел три карандашных огрызка.
  
  – Но ведь на всех их не хватит.
  
  – Как отвечать на вопросы без карандашей?
  
  – Откройте окно! Здесь так жарко!
  
  Высокий блондин, угодивший в тюрьму за сатирическое стихотворение о гитлерюгенде, подошел к окну и попытался поднять щеколду.
  
  Курт вернулся за парту, вскрыл конверт и вытащил бланки, чтобы увидеть, какую личную информацию запрашивают и есть ли вопросы о родителях-пацифистах. От удивления Курт засмеялся:
  
  – Вы только гляньте! У меня бланки неотпечатанные.
  
  – У меня тоже.
  
  – Они у всех пустые.
  
  – Какая глупость!
  
  – Окна не открываются! – посетовал высокий блондин и посмотрел на измученных духотой товарищей. – Ни одно из них.
  
  – Я открою! – пообещал молодой здоровяк, но щеколды не поддались и ему. – Окна заблокированы. Интересно зачем? – Парень посмотрел внимательнее. – Стекло здесь тоже непростое. Очень толстое!
  
  Тогда Курт и почувствовал резкий сладковатый запах выхлопных газов, змеящихся из отверстия над дверью.
  
  – А это что? Тут что-то нечисто!
  
  – Они нас убивают! – крикнул кто-то. – Посмотрите в окна!
  
  – Гляньте, шланг!
  
  – Бейте, бейте окна!
  
  Здоровяк, пытавшийся поднять щеколду, огляделся по сторонам:
  
  – Нужен стул, стол, что угодно!
  
  Но столы и скамьи оказались привинчены к полу. В обычном на вид классе не нашлось ни указок, ни глобусов, ни даже чернильниц, которыми можно разбить окно. Несколько парней попытались высадить дверь, но, во-первых, она была из тяжелого дуба, во-вторых, заперта снаружи. Голубоватая змейка выхлопных газов неудержимо заползала в класс.
  
  Парни попытались высадить окна. Однако стекло было в самом деле толстым: такое без тяжелых инструментов не выбить. Имелась в классе и вторая дверь, но ее тоже плотно закрыли и заперли.
  
  – Заткните чем-нибудь вытяжку!
  
  Двое сняли рубашки, а Курт и еще один парень подсадили их. Однако их убийцы, Кейтель и Эрнст, предусмотрели все. Вытяжки оказались толстой решеткой размером метр на полметра. Гладкую поверхность не заткнешь.
  
  Парни начали задыхаться. Они расползались по углам класса, подальше от вытяжки. Кто-то плакал, кто-то молился.
  
  Курт Фишер выглянул на улицу. «Инструктор», который забил ему гол, стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал за ними примерно так, как наблюдают за игрой медведей в загоне зоопарка на Будапештштрассе.
  
  Пол Шуман видел перед собой черный «мерседес», до сих пор скрывавший его жертву.
  
  Он видел охранника-эсэсовца, бдительно оглядывавшегося по сторонам.
  
  Он видел лысеющего мужчину. Тот подошел к солдату, приладившему шланг к стене учебного здания, поговорил с ним и что-то записал на листочке.
  
  Он видел пустой луг, на котором двенадцать юношей только что провели последние минуты жизни, играя в футбол.
  
  Над этими разрозненными образами он видел то, что их объединяло, – жуткий призрак бесстрастного зла. Рейнхард Эрнст – не просто гитлеровский архитектор войны, он убийца невинных. И ради чего – ради пополнения информационного фонда.
  
  В этом чертовом мире все не так, все неправильно.
  
  Пол нацелил маузер на лысеющего мужчину и на солдата. Еще один солдат в сером прислонился к фургону и курил. Солдаты стояли поодаль друг от друга, но Шуман вполне мог уложить обоих. Лысеющий мужчина – не профессор ли, упомянутый в письме Гитлеру? – почти наверняка без оружия и удерет при первом же выстреле. Тогда Пол подбежит к учебному зданию, откроет дверь и, пока парни выбираются, прикроет их огнем.
  
  Эрнст и его охранник скроются или будут прятаться за машиной, пока не подоспеет помощь. Но не обрекать же этих парней на погибель!
  
  Пол прицелился солдату в грудь и стал давить пальцем на спусковой крючок, потом раздосадованно вздохнул и снова взял под прицел «мерседес».
  
  Нет, он здесь с конкретной целью – убить Рейнхарда Эрнста. Парни в классной комнате – не его забота. Ими придется пожертвовать. Как только он застрелит Эрнста, солдаты рванут в укрытие и станут отстреливаться. Пол отступит в лес, а парни задохнутся.
  
  Стараясь не думать об ужасном классе, о том, каково сейчас тем парням, Пол Шуман снова коснулся льда. Он задышал ровно.
  
  В этот самый момент небо услышало его молитву. Задняя дверь машины Эрнста открылась.
  Глава 38
  
  «Когда-то я плавал часами и пропадал в походах сутками», – с досадой думал Вилли Коль.
  
  Прислонившись к дереву, он переводил дыхание. Несправедливо, что ему достались и хороший аппетит, и склонность к сидячей работе.
  
  Разумеется, сказывался и возраст.
  
  И проблемы с ногами тоже.
  
  Прусских полицейских готовят лучше всех в мире, однако выслеживание подозреваемых в лесу, как Геринг в охоте на медведя, в учебный план не входит. Коль не видел следов ни Пола Шумана, ни других. Продвигался он черепашьим темпом – перед особо густыми зарослями останавливался проверить, не целятся ли в него, затем осторожно крался дальше.
  
  Наконец впереди за кустами показалась кошенина вокруг учебного здания. Рядом стояли черный «мерседес», автобус и фургон, с другой стороны луга – «опель». Коль увидел несколько человек, среди них двух солдат, а возле «мерседеса» – эсэсовца.
  
  Это связано с подпольными делишками, которые проворачивают Шуман с Веббером? Если да, то где они?
  
  Вопросы, сплошные вопросы.
  
  Потом Коль заметил нечто необычное. Он подкрался поближе, раздвинул ветки, вытер пот с глаз и присмотрелся внимательнее. От выхлопной трубы автобуса к школе тянулся шланг. Зачем это? Наверное, вредителей травят.
  
  Секундой позже Коль начисто забыл об этой странности. Его внимание переключилось на «мерседес», задняя дверь которого открылась. Из салона вышел мужчина, которого потрясенный Коль опознал как Рейнхарда Эрнста, министра, ответственного якобы за внутреннюю безопасность, а на деле – военного гения, занимающегося перевооружением страны.
  
  Что он здесь делает? Неужели…
  
  – О нет! – вслух прошептал Эрнст. – Боже милостивый…
  
  Коль внезапно угадал суть и тревожных оповещений, и связи между Морганом, Таггертом и Шуманом, и миссии американца в Германии.
  
  Стиснув пистолет, инспектор помчался на луг. Он проклинал СС, гестапо и Петера Краусса, не поделившихся с ним сведениями. Он проклинал двадцать лет и двадцать пять килограммов, изменивших его тело за время службы в полиции. Что касается ног, то желание предотвратить гибель Эрнста заставило начисто забыть о боли.
  
  «Чистой воды ложь! Все, что они наговорили, – ложь. Они заманили нас в газовую камеру!»
  
  Курт считал, что струсил, согласившись на службу в армии, и вот-вот поплатится жизнью за такое решение. А ведь отправься они с Гансом в концлагерь, то вполне могли бы выжить.
  
  Вялый и апатичный Курт Фишер сидел в пятом учебном здании, в самом углу класса, рядом с братом. Испуганный и отчаявшийся не меньше своих спутников, он, в отличие от них, не пытался оторвать железные парты от пола и не высаживал дверь плечом. Он понимал: Эрнст и Кейтель предвидели это и позаботились, чтобы неприступное, герметичное здание стало гробом для новобранцев. Воистину, национал-социалисты – мастера своего дьявольского дела.
  
  Вырваться Курт не старался, он избрал себе другое занятие. Огрызком карандаша, найденным в классе, он выводил неровные строчки на чистом листе, вырванном из конца книги. Называлась она «Тактика кавалерии во Франко-прусской войне, 1870–1871» – вот так сарказм, если учесть, что в этот страшный класс братья попали за пацифизм.
  
  Вокруг испуганное хныканье, злые крики, плач – Курт едва их слышал.
  
  – Не бойся! – велел он брату.
  
  – Я не боюсь, – срывающимся голосом пролепетал объятый ужасом паренек.
  
  Вместо ободряющего письма, которое Курт собирался написать родителям, а Эрнст обещал отправить, у него получилось совершенно другое.
  
   Альбрехту и Лотте Фишер
  
   Принц-Джордж-стрит, 14
  
   Свисс-коттедж,
  
   Лондон, Англия
  
   Если вы чудом получите это письмо, пожалуйста, знайте, что сейчас, в последние минуты жизни, мы думаем о вас. Погибнем мы так же нелепо, как десятки тысяч погибших здесь прежде. Очень просим: продолжайте свое дело, думая о нас, чтобы это безумие прекратилось. Говорите всем и каждому: в Германии творится кошмар, какой представить себе невозможно. Он не прекратится, пока у кого-то не хватит смелости положить ему конец.
  
   Помните, что мы вас любим.
  
   Ваши сыновья
  
  В классе стало тише: парни падали на колени и ложились на живот, целуя плинтусы и вытертые половицы, чтобы вдохнуть воздуха из-под пола. Кто-то чуть слышно молился.
  
  Курт Фишер перечитал свое письмо и тихонько засмеялся. Он вдруг понял, что это и есть высокая цель, которую он искал, – отправить послание родителям, а через них, он свято надеялся, всему миру. Это его удар по нацистам. Его оружие – собственная смерть.
  
  Сейчас, у последней черты, Курт вдруг поверил, что его письмо найдут и доставят, что с помощью родителей или других людей оно сломает стену, которой нацистские тюремщики обнесли Германию.
  
  Карандаш выпал из рук.
  
  Теряя сознание и последние силы, Курт сложил листок и убрал в бумажник, который, скорее всего, вытащит местный доктор или могильщик. Только бы они нашли письмо и не побоялись его переслать!
  
  Курт взял брата за руку и закрыл глаза.
  
  Полу Шуману так и не представился шанс выстрелить.
  
  Рейнхард Эрнст нервно расхаживал взад-вперед у «мерседеса» и говорил в микрофон, проводом прикрепленный к щитку у переднего сиденья. Да еще высокий охранник загораживал Полу обзор.
  
  Винтовка готова, палец на спусковом крючке, только бы Эрнст остановился…
  
  Касание льда…
  
  Пол заставлял себя ровно дышать, терпеть жару, терпеть мух, жужжащих у лица.
  
  «Остановись! – беззвучно кричал он Рейнхарду Эрнсту. – Ради бога, остановись! Позволь мне закончить с этим и уехать домой, к своей типографии, к брату… к семье, которая у меня была и, возможно, есть до сих пор».
  
  Перед мысленным взором возникла Кэт Рихтер – Пол увидел ее глаза, почувствовал ее слезы, услышал ее голос: «Лучше делить страну с десятью тысячами убийц, чем постель с одним».
  
  Палец погладил спусковой крючок маузера, лицо Кэт исчезло, голос заглушила ледяная крошка.
  
  Тут Эрнст остановился, прикрепил микрофон к щитку «мерседеса» и отошел от машины. Скрестив руки на груди, он смотрел на классную комнату и болтал с охранником, который мерно ему кивал.
  
  Пол прицелился Эрнсту в грудь.
  Глава 39
  
  У самого луга Вилли Коль услышал громкий выстрел.
  
  Выстрел эхом отразился от учебных зданий и утонул в высокой траве и зарослях можжевельника. Инспектор машинально пригнулся. За лугом высокая фигура Рейнхарда Эрнста упала на землю возле «мерседеса».
  
  «Нет… Полковник Эрнст погиб! Это я виноват! Из-за моей глупости и халатности погиб человек, жизненно необходимый Германии».
  
  Присев на корточки, охранник-эсэсовец искал глазами диверсанта.
  
  «Что я наделал?» – казнил себя инспектор.
  
  Но тут грянул второй выстрел.
  
  Укрывшись за толстым дубом у самого луга, Коль увидел, как солдат регулярной армии рухнул на землю. Чуть дальше на траве лежал еще один солдат с окровавленной грудью. Неподалеку от него лысеющий мужчина в коричневом пиджаке отползал за автобус.
  
  Коль снова взглянул на «мерседес». Что такое? Он ошибся. Министр не пострадал. Эрнст бросился на землю при первом же выстреле, а сейчас опасливо поднимался, держа в руках пистолет. Его охранник снял автомат с плеча и пытался определить, кто стреляет.
  
  Шуман не убил Эрнста!
  
  Над лугом грянул третий выстрел. Он попал в «мерседес», разбив окно. Четвертый выстрел пробил шину и камеру «мерседеса». Потом на лугу началось движение. Шуман собственной персоной! Он бежал от «опеля» к учебному зданию, периодически стреляя из винтовки по «мерседесу», чтобы Эрнст и его охранник не высовывались. Когда он достиг двери училища, охранник-эсэсовец поднялся и несколько раз выстрелил. Однако автобус заслонял американца от пуль охранника.
  
  От Вилли Коля автобус не заслонял.
  
  Инспектор вытер ладони о брюки и нацелил револьвер на Шумана. С такого расстояния поразить его непросто, но возможно. По крайней мере, Коль задержит его до приезда подкрепления.
  
  Коль уже начал давить на спусковой крючок, когда Шуман распахнул входную дверь учебного здания. Он исчез внутри, но тут же снова вышел за порог, волоча за собой парня. За ними выбрались еще несколько. Парни шатались, держали себя за грудь, кашляли, кого-то рвало. Следом выбрался еще один, за ним еще трое.
  
  «Боже милостивый! – потрясенно думал Коль. – Вот кого травили газом, а не крыс и не мышей».
  
  Шуман жестом велел парням бежать к лесу. Не успел Коль оправиться от шока и снова прицелиться, американец уже палил по «мерседесу», позволяя парням скрыться в чаще.
  
  При очередном выстреле маузер сильно ударил Пола в плечо. Он прицелился низко, надеясь попасть по ногам Эрнсту или его охраннику. Однако «мерседес» стоял в канаве, и под ним Пол ничего не видел. Он глянул на учебное здание: последние узники, пошатываясь, вышли из класса и бросились в лес.
  
  – Бегите! – крикнул им Пол. – Бегите!
  
  Он выстрелил еще дважды, чтобы Эрнст и его охранник не пробовали подняться.
  
  Смахивая пот со лба, Шуман пытался приблизиться к «мерседесу», однако Эрнст и его охранник оказались, во-первых, при оружии – у эсэсовца был автомат, во-вторых, хорошими стрелками. Они палили без перерыва, держа Пола на расстоянии. Пока Шуман болтал, чтобы дослать патрон в патронник, охранник палил по автобусу и прилегающему участку. Эрнст заскочил на переднее сиденье «мерседеса», схватил микрофон и скрылся за дальней от Шумана стороной машины.
  
  Когда подоспеет помощь? До Вальдхайма лишь пара миль по шоссе, город немаленький, значит в нем есть гарнизон полиции. Да и в самом училище, возможно, есть служба безопасности.
  
  Чтобы уцелеть, нужно ретироваться немедленно.
  
  Пол выстрелил еще дважды, израсходовав все патроны маузера. Винтовку он бросил, а взамен вытащил пистолет из-за пояса у убитого солдата. Парабеллум, как у Реджинальда Моргана. Пол передернул затворную раму, заряжая пистолет.
  
  Посмотрев вниз, Шуман увидел лысеющего мужчину с усами, который завел парней в учебное здание. Он наполовину залез под автобус.
  
  – Как тебя зовут? – спросил Шуман по-немецки.
  
  – Майн герр, прошу вас! – дрожащим голосом взмолился мужчина. – Только не…
  
  – Как тебя зовут?
  
  – Профессор Кейтель, майн герр. – Мужчина плакал. – Пожалуйста…
  
  Шуман помнил это имя по письму о Вальдхаймском исследовании. Он поднял пистолет и выстрелил Кейтелю в лоб.
  
  Напоследок взглянув на «мерседес», живых мишеней Пол не увидел. Он побежал через луг, пару раз выстрелив, чтобы припугнуть Эрнста и его охранника. Вскоре скрылся в лесу. Пули эсэсовца сбивали сочную листву в безопасном отдалении от Пола.
  Глава 40
  
  Вспотевший, измученный жарой и усталостью, Вилли Коль шел прочь от луга, к грузовику Имперской службы труда, на котором, по его догадке, Пол Шуман намеревался улизнуть с территории училища. Коль проткнет шины и не позволит ему исчезнуть.
  
  Пройдено сто метров, а еще через сто запыхавшийся Коль подумал: «Кто эти парни? Преступники? Невинные?»
  
  Коль остановился, чтобы перевести дыхание. Если не отдышаться, Шуман скоро услышат его хрип с присвистом.
  
  Коль огляделся. Где же грузовик? Он в той стороне? Нет, в противоположной! Инспектор не понимал, где находится.
  
  Вдруг Шуман направится не к грузовику? Вдруг улизнет другим способом? Он же гений! Он мог спрятаться…
  
  Без малейшего предупреждения, совершенно бесшумно затылка коснулся горячий металл.
  
  Первая мысль Коля была о жене: «Хайди, любимая, как же ты останешься одна с детьми в этом безумном мире?! О нет, нет, нет!»
  
  – Не шевелись! – приказали по-немецки с чуть заметным акцентом.
  
  – Не буду… Ты есть Шуман? – спросил инспектор по-английски.
  
  – Бросай оружие!
  
  Коль выпустил пистолет из рук, и Шуман его забрал.
  
  Огромная ладонь сжала Колю плечо и заставила развернуться.
  
  «Какие глаза!» – подумал инспектор, у которого кровь стыла в жилах, и спросил на своем родном языке:
  
  – Вы ведь убьете меня?
  
  Вместо ответа, Шуман похлопал по его карманам в поисках другого оружия. Он отступил на шаг, внимательно осмотрев луг и лес вокруг него. Успокоившись, что поблизости больше никого нет, Шуман вытащил из кармана рубашки несколько листов бумаги, влажных от пота. Протянул листочки Колю.
  
  – Что это? – спросил инспектор.
  
  – Читай! – велел Шуман.
  
  – Пожалуйста, мне нужны очки! – попросил инспектор, красноречиво взглянув на свой нагрудный карман.
  
  Шуман вытащил очки и протянул Колю. Тот надел их и быстро прочитал записку и отчет. Глубоко потрясенный написанным, он оторвался от листочков и безмолвно заглянул в голубые глаза Шумана, затем перечитал записку.
  
  Людвиг!
  
  Прилагаю черновой вариант доклада фюреру о нашем исследовании. Обрати внимание, что я упомянул испытание, которое мы проведем в Вальдхайме сегодня. Результаты добавим вечером.
  
  Считаю, что на раннем этапе исследования убитых испытуемыми солдатами лучше изобразить врагами государства. Поэтому в докладе я называю еврейские семьи, уничтоженные нами в Гатове, подрывниками; польских рабочих, убитых в Шарлоттенбурге, – иностранными лазутчиками; цыган – половыми извращенцами, а молодых арийцев, которых убьют в Вальдхайме сегодня, – политическими диссидентами…
  
  «Боже милостивый! – подумал Коль. – Убийства в Гатове! Убийства в Шарлоттенбурге! Еще убийства цыган. Сегодняшние парни! Запланированы другие убийства… Людей использовали как сырье для чудовищного исследования, проводимого с ведома правительственной верхушки!»
  
  – Я…
  
  Шуман забрал листочки.
  
  – На колени! – велел он. – Закрой глаза!
  
  Коль снова посмотрел на американца. Да, у него глаза убийцы. Как же он не почувствовал это в пансионе? Наверное, вокруг слишком много убийц, вот чувствительность и притупилась. Вилли Коль поступил гуманно – отпустил Шумана на время расследования, а не отправил на верную гибель в камеру СС или гестапо. Он спас волка, и теперь тот набросился на него. Чувствовалось, что Шуман не понимает, какой участи избежал. Хотя с чего американцу ему верить? Кроме того, Коль, даже не ведая об этом конкретном зверстве, неразрывно связан с теми, кто его совершил. Инспектор думал об этом и сгорал от стыда.
  
  – Ну же! – настойчиво прошептал Шуман.
  
  Коль опустился на колени, думая о жене. Молодыми супругами они часто устраивали пикники в Груневальде. Какие корзины с едой собирала Хайди – с соленым мясом, терпким вином, кисловатыми маринадами! Как они с ней держались за руки…
  
  Инспектор зажмурился и стал молиться, радуясь, что нацисты не приравняли обращения к Всевышнему к преступлениям. Коль всю душу вложил в страстный монолог, который Господь донесет до Хайди и детей.
  
  Закончив, он понял, что пролетели минуты. Коль прислушался, хотя глаза открыть не решился. Он уловил шелест ветра в деревьях, жужжание насекомых да рокот самолета высоко в небе.
  
  Еще одна бесконечная минута или две. Наконец Коль открыл глаза, на миг замер в нерешительности и медленно обернулся, в любой момент готовый услышать треск пистолетного выстрела.
  
  Шуман исчез, бесследно ускользнул с поляны. Неподалеку заработал двигатель внутреннего сгорания. Включилось сцепление.
  
  Коль поднялся и быстро, насколько позволяли грузное тело и проблемные ноги, зашагал на звук. Он вышел на немощеную подъездную дорогу и по ней добрался до шоссе. Грузовик Имперской службы труда не просматривался. Коль свернул к своей «ДКВ», но почти тут же замер. Крышка капота приподнята, провода болтаются… Шуман сломал машину! Инспектор двинулся обратно к училищу.
  
  У учебного здания Коль оказался одновременно с двумя эсэсовскими машинами, которые, резко затормозив, остановились неподалеку. Эсэсовцы в форме тотчас выбрались из салонов и окружили «мерседес», в котором сидел Эрнст. С пистолетами наготове они вглядывались в лес, высматривая источник угрозы.
  
  Коль поспешил к ним через луг. Эсэсовцы отреагировали недружелюбно – нацелили на инспектора пистолеты.
  
  – Я из крипо! – задыхаясь, крикнул Коль и махнул удостоверением.
  
  – Хайль Гитлер! – поприветствовал его командир эсэсовцев.
  
  – Хайль, – прохрипел Коль.
  
  – Инспектор берлинского крипо? Что вы здесь делаете? Услышали по рации о покушении на полковника Эрнста?
  
  – Нет, капитан, я приехал сюда вслед за подозреваемым. О его планах касательно полковника я не знал. Я интересовался им в связи с другим делом.
  
  – Ни полковник, ни его охранник нападавшего не рассмотрели, – сообщил эсэсовец инспектору. – Вы знаете, как он выглядит?
  
  Коль замялся.
  
  Одно слово намертво въелось в сознание инспектора, присосалось, как минога, и не отцеплялось.
  
  Слово «долг».
  
  – Да, майн герр, знаю, – наконец ответил Коль.
  
  – Отлично! – обрадовался командир эсэсовцев. – Я велел поставить в округе блокпосты. Теперь разошлю им словесный портрет. Он ведь русский? Я слышал такое.
  
  – Нет, он американец, – поправил Коль. – Я могу не только составить его словесный портрет. Мне известно, на какой машине он ездит. Еще у меня есть его фотография.
  
  – Правда? – нахмурился командир эсэсовцев. – Откуда?
  
  – Вот что он отдал мне сегодня утром.
  
  Вилли Коль понимал: выбора нет, однако сердце у него стонало от боли, когда он достал из кармана паспорт и вручил эсэсовцу.
  Глава 41
  
  «Я дурак!» – терзался Пол Шуман.
  
  Он нырнул в пучину отчаяния, у которой нет дна.
  
  Ухабистыми грунтовыми дорогами он гнал грузовик в Берлин и периодически смотрел в зеркало: нет ли хвоста?
  
  «Дурак… Эрнст был на прицеле! Я мог убить его, только…»
  
  Только парни умерли бы мучительной смертью в том проклятом классе. В лесу близ училища Пол убеждал себя забыть их. Коснуться льда. Сделать то, ради чего приехал в эту многострадальную страну.
  
  Но он не смог.
  
  Пол хлопнул ладонью по рулю, дрожа от гнева. Сколько человек погибнет из-за его решения? Каждый раз, читая, что национал-социалисты усилили армию, разработали новое оружие, отправили солдат на учения, увезли людей из дома в неизвестном направлении, до смерти избили и бросили их в Саду чудовищ на четвертом бетонном квадрате от газона, он будет чувствовать себя ответственным.
  
  Уничтожение чудовища Кейтеля вину не искупало. Рейнхард Эрнст, самое чудовищное из живущих чудовищ, остался жив.
  
  Глаза заволокло слезами. Дурак…
  
  Бык Гордон выбрал его потому, что набитый дурак. Конечно, льда он касался. Но человек лучше и сильнее его не просто стиснул бы холодную глыбу, а приложил бы к самому сердцу и принял бы верное решение, абстрагировавшись от страданий тех парней. Сгорая от стыда, Пол возвращался в Берлин, где он спрячется до прибытия самолета.
  
  Пол свернул за поворот и резко притормозил: поперек дороги стоял армейский грузовик, рядом шесть эсэсовцев с автоматами. Пол не рассчитывал, что блокпосты выставят так быстро, да еще на проселочных дорогах. Он вытащил оба пистолета, свой и инспектора Коля, и положил на сиденье.
  
  – Хайль Гитлер! – вяло поприветствовал Пол.
  
  – Хайль, майн герр! – бодро отозвался командир эсэсовцев, хотя на форму Имперской службы труда, в которую снова облачился Пол, глянул пренебрежительно.
  
  – Пожалуйста, объясните, в чем дело, – попросил Шуман.
  
  Командир подошел к грузовику.
  
  – Мы разыскиваем причастных к диверсии в Вальдхаймском военном училище.
  
  – Поэтому на дороге столько патрулей? – поинтересовался Шуман, у которого бешено билось сердце.
  
  Эсэсовец заворчал, вгляделся Полу в лицо и хотел что-то спросить, когда подъехал мотоциклист, соскочил с седла и бросился к командиру.
  
  – Майн герр, детектив крипо установил личность диверсанта, – доложил он. – Вот его словесный портрет.
  
  Пол медленно накрыл парабеллум ладонью. Этих двоих он уложит, но ведь рядом другие…
  
  – Он американец, – продолжал мотоциклист, вручая командиру листок, – но бегло говорит по-немецки.
  
  Командир прочел написанное, глянул на Пола, потом снова на листок и объявил:
  
  – Подозреваемый ростом пять футов шесть дюймов, худоват. Брюнет с черными усами. По паспорту его зовут Роберт Е. Гарднер.
  
  Пол удивленно посмотрел на командира и молча кивнул.
  
  «Почему Гарднер?» – недоумевал он.
  
  – Что вы на меня так смотрите? – спросил командир эсэсовцев. – Вы видели этого мужчину или нет?
  
  – Нет, майн герр, к сожалению, нет.
  
  «Гарднер… Кто такой Гарднер? Ах да! Это имя значилось в одном из фальшивых паспортов Роберта Таггерта».
  
  Вместо документов Пола, Коль отдал СС фальшивый паспорт.
  
  Командир снова взглянул на лист с ориентировкой.
  
  – По словам инспектора, у подозреваемого зеленый «ауди» седан. Вы встречали такую машину поблизости?
  
  – Нет, майн герр.
  
  В зеркало заднего обзора Пол заметил, как другие эсэсовцы досматривают кузов грузовика.
  
  – Здесь все нормально, – доложили они.
  
  – Если увидите подозреваемого или «ауди», немедленно свяжитесь с властями, – приказал командир эсэсовцев и крикнул водителю грузовика, заблокировавшего дорогу: – Пропусти его!
  
  – Хайль Гитлер! – воскликнул Пол с энтузиазмом, какого не слышал ни у кого со дня приезда в Германию.
  
  – Да-да, хайль Гитлер! Ну, проезжайте.
  
  Штабной «мерседес» СС резко затормозил у пятого здания Вальдхаймского военного училища, где Вилли Коль наблюдал, как десятки солдат прочесывают лес в поисках парней, сбежавших из класса.
  
  Дверца машины открылась, и из салона выбрался не кто иной, как Генрих Гиммлер собственной персоной. Он вытер учительские очки носовым платком и зашагал к командиру СС, Колю и Рейнхарду Эрнсту, который вышел из своей машины и стоял в окружении дюжины охранников.
  
  Коль вытянул руку. Гиммлер тоже отдал салют и пригвоздил инспектора взглядом.
  
  – Вы из крипо?
  
  – Так точно, герр начальник полиции. Я детектив инспектор Коль.
  
  – Ах да. Так вы и есть Вилли Герман Коль?
  
  Инспектора потрясло, что владыка немецкой полиции знает его по имени. Потом вспомнилось досье в СД, и осведомленность Гиммлера напугала еще сильнее. Тщедушный владыка повернулся к Эрнсту и спросил:
  
  – Вы не пострадали?
  
  – Нет, но убиты несколько солдат и профессор Кейтель, мой коллега.
  
  – Где диверсант?
  
  – Сбежал, – удрученно ответил командир СС.
  
  – Кто он?
  
  – Инспектору Колю известна его личность.
  
  С беспардонностью, ему позволительной, а Колю – нет, Эрнст добавил:
  
  – Генрих, взгляни на фотографию в паспорте! Этого человека мы видели на Олимпийском стадионе. Он стоял в метре от фюрера и министров. Так близко ко всем нам!
  
  – Гарднер? – в замешательстве спросил Гиммлер, разглядывая книжечку в руках командира СС. – На стадионе он назвался вымышленным именем. Или это вымышленное. – Тщедушный владыка хмуро посмотрел на Эрнста. – Но почему на стадионе он спас вам жизнь?
  
  – Ясно же, он не спасал мне жизнь! – рявкнул Эрнст. – Тогда мне опасность не угрожала. Небось сам подложил винтовку во флигель, чтобы прикинуться нашим другом, в доверие втереться. Кто знает, на кого он переключился бы, убрав меня. Возможно, на самого фюрера. Генрих, в сообщении, о котором ты нам рассказывал, говорилось о русском, – резко напомнил полковник. – А я вижу американский паспорт.
  
  Гиммлер потупился, разглядывая сухие листья под ногами.
  
  – Зачем американцу покушаться на вашу жизнь? Полагаю, его наняли русские. – Гиммлер посмотрел на Коля. – Откуда вы знаете этого диверсанта?
  
  – По чистому совпадению, герр начальник полиции. Я следил за ним в связи с другим расследованием. Лишь приехав сюда, чтобы наблюдать за ним, я понял, что на территории училища находится полковник Эрнст.
  
  – Но вы наверняка знали о предыдущем покушении на жизнь полковника Эрнста? – быстро спросил Гиммлер.
  
  – Об инциденте на Олимпийском стадионе, который вы только что упоминали? Нет, майн герр, я об этом не проинформирован.
  
  – Неужели?
  
  – Нет, майн герр, как и вся крипо. Два часа назад я встречался с главным инспектором Хорхером. Он тоже не в курсе. – Коль покачал головой. – Жаль, майн герр, что нам ничего не сообщили. Я мог бы скоординировать действия с гестапо и СС. Тогда не произошел бы этот инцидент и не погибли бы солдаты.
  
  – Вы утверждаете, что не слышали о том, что со вчерашнего дня наши силы безопасности разыскивают лазутчика-диверсанта? – Вопрос Гиммлера прозвучал натянуто, как у дрянного актера.
  
  – Не слышал, герр начальник полиции.
  
  Коль заглянул в маленькие глазки, скрытые очками в круглой проволочной оправе, и догадался: Гиммлер лично велел не сообщать крипо о тревожных оповещениях. Он ведь Микеланджело Третьего рейха по части присвоения заслуг, покушения на чужую славу и снятия вины с себя, тут ему даже Геринг не конкурент.
  
  «А сам я ничем не рискую?» – подумал Коль.
  
  Службы безопасности едва не допустили серьезнейшего промаха. Не пожелает ли Гиммлер переложить вину на чужие плечи? Коль – ценный служащий, но без козла отпущения порой не обойтись, особенно если из-за твоих козней едва не погиб архитектор перевооружения Германии.
  
  – Как ни странно, наш координатор в гестапо ничего нам не сообщил, хотя встречались мы только вчера, – сказал Коль. – Жаль, что он не посвятил нас в подробности тревожных оповещений.
  
  – Кто ваш координатор в гестапо?
  
  – Петер Краусс, майн герр.
  
  – Ясно, – кивнул начальник полиции, взяв услышанное на заметку, и потерял интерес к Вилли Колю.
  
  – Еще здесь содержались политзаключенные, – уклончиво проговорил Рейнхард Эрнст. – Около дюжины молодых людей. Они сбежали в лес. Я отправил солдат их искать.
  
  Взгляд Эрнста метнулся к классу смерти. Коль тоже посмотрел на учебное здание: теперь оно казалось совершенно безобидным. Скромная постройка времен Второго рейха, в ней получают высшее образование… Только Коль уже понял, что перед ним обитель чистейшего зла. Инспектор отметил, что по распоряжению Эрнста солдаты убрали шланг, тянувшийся от выхлопной трубы, и отогнали автобус. Планшет и документы, которые были рассыпаны по земле и, вероятно, имели отношение к отвратительному исследованию, тоже исчезли.
  
  – С вашего разрешения, майн герр, я в ближайшее время подготовлю отчет и стану помогать в поисках диверсанта, – сказал Коль Гиммлеру.
  
  – Да, инспектор, займитесь этим немедленно.
  
  – Хайль!
  
  – Хайль, – отозвался Гиммлер.
  
  Коль развернулся и зашагал к эсэсовцам, стоявшим у фургона, договориться, чтобы подвезли в Берлин. Ковыляя к ним, он решил обернуть случившееся так, чтобы самому пострадать как можно меньше. Да, на фотографии в паспорте убитый в пансионе на юго-западе Берлина до покушения на Эрнста. Известно это лишь Янссену, Полу Шуману и Кэт Рихтер. Последние двое откровенничать с гестапо не станут. Инспектора-кандидата Коль в ближайшее время отправит в Потсдам в связи с убийством, требовавшим их внимания, и материалы по делу Таггерта и убийству в Дрезденском проулке окажутся в полном его распоряжении. Сегодня Коль предъявит тело убийцы, погибшего при побеге. Коронер, разумеется, еще не провел вскрытие, если труп вообще вывезли из пансиона, и Коль с помощью посулов или взяток позаботится, чтобы по документам Таггерт погиб после покушения на убийство в училище.
  
  Дорасследование вряд ли состоится, ведь инцидент ставит в неловкое положение и Гиммлера за низкий уровень государственной безопасности, и Эрнста за провокационное Вальдхаймское исследование. Пожалуй, стоит…
  
  – Коль! Инспектор Коль! – окликнул детектива Генрих Гиммлер.
  
  – Да, майн герр? – обернулся Коль.
  
  – Думаете, скоро будет готов ваш протеже?
  
  Инспектор задумался, но, о чем речь, не понял и спросил:
  
  – Мой протеже, герр начальник полиции?
  
  – Конрад Янссен. Скоро он переведется в гестапо?
  
  О чем это он? Вопросы Гиммлера обескураживали.
  
  – Ну вам же известно, что мы приняли его в гестапо еще до окончания института полиции? Но мы хотели, чтобы до перевода на Принц-Альбрехтштрассе он стажировался у одного из лучших следователей «Алекса».
  
  Новость была как удар под дых, но Коль быстро пришел в себя.
  
  – Простите, герр начальник полиции! – покачал он головой и улыбнулся. – Разумеется, я в курсе. Просто все мысли о диверсии… Что касается Янссена, он переведется в ближайшее время. Он чрезвычайно талантлив.
  
  – Мы с Гейдрихом давно за ним присматриваем. Можете гордиться своим подопечным. Чувствую, он быстро пойдет в гору. Хайль Гитлер!
  
  – Хайль Гитлер.
  
  Опустошенный, Коль побрел прочь. Янссен? Он с самого начала планировал служить в тайной полиции? От такого предательства у Коля дрожали руки. Итак, парень врал обо всем – о мечте стать детективом крипо, о вступлении в партию (чтобы продвинуться в гестапо и в зипо, вступать придется). Коль похолодел, вспомнив, сколько неосторожных слов он позволил себе при инспекторе-кандидате.
  
  «Янссен, за то, что я сейчас наговорил, вы могли бы арестовать меня и отправить на год в Ораниенбург…»
  
  Впрочем, без Коля практического опыта Янссену не набраться, значит и донести на него он не мог. Наверное, опасность не так уж и велика…
  
  Коль оторвал взгляд от земли и посмотрел на эсэсовцев, обступивших фургон.
  
  – Вам нужна помощь? – спросил крепыш в черном шлеме.
  
  Коль объяснил, что стало с «ДКВ».
  
  – Диверсант сломал вам машину? Стоило затрудняться? Да он пешком обогнал бы вас! – загоготали солдаты. – Ладно, ладно, мы подбросим вас, инспектор. Через пару минут выезжаем.
  
  Коль кивнул. Раздавленный правдой о Янссене, он забрался в фургон и сел один. Уставился на оранжевый диск солнца, медленно опускающийся за холмы, поросшие цветами и высокой травой. Коль чуть ссутулился и прижал голову к подголовнику. Наконец эсэсовцы расселись по местам и погнали фургон на юго-восток от училища, к Берлину.
  
  Солдаты говорили о неудавшемся покушении, об Олимпиаде, о большом национал-социалистическом митинге, который планировалось провести в Шпандау в следующие выходные.
  
  Тут инспектор и принял решение, до абсурдного импульсивное, внезапное, как стремительный летний закат: янтарное небо за секунду утонуло в свинцовой мгле. Или это неосознанный выбор, давным-давно предопределенный незыблемыми законами, согласно которым день сменяется ночью?
  
  Вилли Коль и его семья покинут Германию.
  
  В качестве причины вполне хватало предательства Конрада Янссена и Вальдхаймского исследования, ярких символов сути нацистского правительства и его политического курса. Однако в первую очередь на Коля повлиял тот американец, Пол Шуман.
  
  Когда Коль вместе с эсэсовцами стоял у пятого учебного здания, в кармане у него лежали подлинный паспорт Шумана и фальшивый Таггерта, а в душе царило смятение, вызванное чувством долга. В конце концов он поступил определенным образом. Жаль только, что пришлось действовать против своей родины.
  
  Как эмигрировать, Коль тоже решил. Он не покажет, что осведомлен о планах Янссена (хотя необдуманные реплики в адрес молодого человека прекратятся), он скажет то, что пожелает главный инспектор Хорхер, он больше не спустится в подвал штаб-квартиры крипо, где работают счетно-сортировочные «Дехомаги»; убийства вроде гатовского он станет расследовать, как угодно начальству, то есть никак. Он станет образцовым нацистским полицейским.
  
  В феврале Коль отправится на конференцию Международной комиссии уголовной полиции и возьмет с собой всю семью. Из Лондона они переберутся в Нью-Йорк, где пару лет назад обосновались два двоюродных брата Коля.
  
  Коль – старший инспектор крипо, в Лондон поедет по служебным делам, следовательно, без проблем оформит нужные документы и разрешение на вывоз из страны крупной суммы. Разумеется, без хитрых маневров в подготовке не обойтись, только кто в Германии не умеет интриговать?
  
  Хайди, конечно, обрадуется переменам и шансу найти убежище для детей. Гюнтер ускользнет от школьного гитлерюгенда. Хильда продолжит учебу и, возможно, станет-таки университетским преподавателем, как мечтает.
  
  У старшей дочери имелась сложность в лице Генриха Захса, ее жениха. Однако инспектор решил, что уговорит юношу отправиться с ними. Захс – ярый противник национал-социалистов, близких родственников не имеет, а в Шарлотту влюблен так, что последует за ней хоть на край света. Молодой Генрих – способный госслужащий, бегло говорит по-английски и, вопреки приступам артрита, неутомимый работник. Коль подозревал, что работу в Америке он найдет куда быстрее его самого.
  
  А вот Коль начнет все сначала, в его-то возрасте! Задача архисложная! Как ни странно, Коль подумал о «Майн кампф», нелепом опусе фюрера. «Моя борьба»… Да, борьба предстоит нешуточная – усталому главе семейства придется начинать с нуля в возрасте, когда полагается передавать дела молодым инспекторам, а самому брать отгулы и водить детей в бассейн с волнами при луна-парке. Только отнюдь не из-за будущих проблем и неизвестности Коль глотал слезы и прятал глаза от молодых эсэсовцев.
  
  Нет, Коль оплакивал то, что встало перед глазами после поворота на Берлин – по равнинам Пруссии. Пыльные и тусклые сухим летним вечером, они тем не менее источали величие и ощутимую значимость. Эти равнины Коль считал своей Германией, великой страной, законы и идеалы которой, как ни прискорбно, украли воры.
  
  Коль вытащил из кармана пенковую трубку, набил ее, а вот спичек в пиджаке не нашлось. Раздался скрежет: это эсэсовец чиркнул спичкой и протянул ее Колю.
  
  – Спасибо! – поблагодарил инспектор и приложился к черенку, чтобы табак занялся.
  
  Коль откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь пикантным вишневым ароматом, наполнившим салон, и стал смотреть на лобовое стекло, за которым показались огни Берлина.
  Глава 42
  
  Машина кружилась, как танцовщица, петляя по дороге в Шарлоттенбург. Рейнхард Эрнст сидел сзади и, откинув голову на роскошный кожаный подголовник, стойко сопротивлялся тряске. Вез полковника другой водитель. Клауса, лейтенанта СС, который охранял его в Вальдхайме, ранило стеклом, вылетевшим из «мерседеса». Клауса отправили к хирургу, а сейчас за машиной Эрнста следовала еще одна, с эсэсовцами в черных касках.
  
  Эрнст снял очки и потер глаза. Погиб Кейтель, погиб солдат – участник исследования. Эрнст называл его испытуемым Д, потому что не знал по имени… Не день выдался, а катастрофа!
  
  Однако особенно сильно Эрнста поразил выбор, который диверсант сделал у пятого учебного здания.
  
  «Пожелай он убить меня – в этом ведь заключалось его задание, – убил бы с легкостью, но он спас тех юношей», – размышлял полковник, ужасаясь собственным деяниям.
  
  Да, это исследование отвратительно! Эрнст смотрел в глаза парням, обещал: «Год службы в армии, и у вас чистое досье», – а сам понимал, что лжет. Сказки он рассказывал, чтобы они не нервничали и ничего не подозревали, пока солдат знакомится с ними, прежде чем убить.
  
  Да, Эрнст солгал братьям Фишер, так же как польским работникам, которым посулил двойную плату, если к Олимпиаде они посадят деревья возле Шарлоттенбурга. Он солгал евреям из Гатова, велев собраться у реки. Мол, в округе есть мятежные штурмовики, а Эрнст и его люди защитят их.
  
  Неприязни к евреям Эрнст не испытывал. Бок о бок с некоторыми он сражался на войне, и в отваге они не уступали никому. Да и в целом, судя по знакомым евреям, полковник не видел различий между ними и арийцами. Что касается поляков, исторические исследования, которые прочел Эрнст, доказывали, что они мало отличаются от прусских соседей, да еще наделены благородством, которое сыщешь не у каждого национал-социалиста.
  
  Исследование отвратительно… Чудовищно… Стыд причинял резкую мучительную боль, почти как горячая шрапнель, на войне вспоровшая ему плечо.
  
  Дорога больше не петляла: они приближались к району, где жил Эрнст. Полковник подался вперед, чтобы объяснить водителю, как подъехать к дому.
  
  Да, чудовищно…
  
  Только… Эрнст смотрел на знакомые здания, кафе и парки в этой части Шарлоттенбурга, и ужас понемногу стал притупляться, почти как на поле боя, когда стихали последние выстрелы энфилдов и маузеров, пушечные залпы и стоны раненых. Эрнст вспомнил, как наблюдал за «инструктором новобранцев», испытуемым Д, который легко и непринужденно подсоединил смертоносный шланг к учебному зданию, хотя чуть раньше играл в футбол с теми парнями. Другой на его месте мог заартачиться. Если бы Испытуемый Г не погиб, анкета, которую он заполнил для профессора, оказалась бы очень полезна в разработке критериев для определения солдат на различные виды службы.
  
  Слабость, накатившая минуту назад, раскаяние, вызванное решением диверсанта пожертвовать собственным долгом, внезапно исчезли. Эрнст заново уверовал в правильность своих действий. Пусть Гитлер продолжает свои безумные забавы. Да, пока буря не уляжется, погибнут невинные, но рано или поздно фюрера не станет, а армия, которую создает Эрнст, переживет его и ляжет в основу новой славы Германии, а в итоге и нового мира в Европе.
  
  Завтра Эрнст начнет искать другого психолога или профессора, который поможет вести проект. На сей раз нужно подобрать кого-то, лучше соответствующего духу национал-социализма, и, ради бога, без еврейских бабушек. Эрнсту нужно быть умнее. В этот исторический момент жизненно необходимо быть умным.
  
  Машина притормозила перед домом. Эрнст поблагодарил водителя и выбрался из салона. Эсэсовцы, ехавшие следом, тоже выскочили из машины и присоединились к охраняющим дом. Их командир сказал, что охрану не снимут, пока не задержат диверсанта или не получат подтверждение, что он убит или покинул Германию. Эрнст вежливо поблагодарил и его, вошел в дом и поцеловал Гертруду. Она заметила пятна от грязи и травы у него на брюках.
  
  – Ах, Рейни, ты неисправим!
  
  Вместо ответа, он слабо улыбнулся. Гертруда вернулась на кухню, где готовила нечто благоухающее чесноком и уксусом. Эрнст поднялся в свою комнату переодеться и вымыться. За его столом сидел внук и рисовал в альбоме.
  
  – Дедушка! – закричал он и бросился к Эрнсту.
  
  – Привет, Марк! Ну, займемся сегодня корабликом?
  
  Мальчик промолчал, и Эрнст заметил, что он хмурится.
  
  – В чем дело?
  
  – Дедушка, ты назвал меня Марком. Так звали папу.
  
  Неужели он оговорился?
  
  – Прости, Руди! Голова плохо работает. Сегодня я очень устал. Наверное, надо бы мне лечь подремать.
  
  – Ага, я тоже делаю так, – радостно сообщил мальчик, довольный, что может угодить дедушке. – После обеда, когда устаю. Мама дает мне горячее молоко, иногда какао, и я ложусь подремать.
  
  – Вот именно так чувствует себя твой глупый дед. День выдался тяжелый, нужно вздремнуть. Приготовь деревяшку и ножи. После ужина займемся корабликом.
  
  – Хорошо, дедушка, я сейчас же все приготовлю.
  
  Около трех пополудни Бык Гордон поднялся по лестнице к Комнате на Манхэттене. Другие районы гудели даже в воскресенье, но на этом перекрестке царила тишина.
  
  Шторы задвинуты, дом казался пустым, но, едва Гордон, сегодня одетый в гражданское, приблизился, парадная дверь распахнулась, не успел он и ключ из кармана вытащить.
  
  – Добрый день, сэр! – негромко поприветствовал его морской офицер в форме.
  
  Гордон кивнул.
  
  – Сенатор в кабинете, сэр, – доложил офицер.
  
  – Один?
  
  – Да, сэр.
  
  Гордон вошел и повесил плащ на вешалку в холле. Пистолет оттягивал карман, но Гордон радовался, что оружие при нем. Глубокий вдох – и он вошел в кабинет.
  
  Сенатор сидел в кресле у торшера Тиффани и слушал приемник «Филко». Увидев Гордона, выключил радио и спросил:
  
  – Как долетел? Устал?
  
  – После перелетов всегда устаешь. Мне так кажется.
  
  Гордон подошел к бару и налил себе скотча. Наверное, не самая лучшая идея, он как-никак вооружен. Ну и к черту! Гордон долил еще, буквально «в палец», и вопросительно глянул на сенатора.
  
  – Да, только в два раза больше, – кивнул сенатор на стакан Гордона.
  
  Коммандер наполнил дымчатой жидкостью другой стакан, протянул сенатору и тяжело опустился в кресло. Голова до сих пор гудела от полета на R2D-1, модификации «Дугласа DC-2», созданной для ВМС. R2D-1 столь же быстр, но ему не хватает звукоизоляции и удобных плетеных кресел «Дуглас коммершиал».
  
  Сенатор был в тройке, в рубашке с жестким воротничком и шелковом галстуке.
  
  «Небось так в церковь утром ходил», – подумал Гордон.
  
  Однажды сенатор сказал ему, что политик должен ходить в церковь вне зависимости от собственных религиозных убеждений, даже если он атеист. Имидж – вот что важно.
  
  – Ну, выкладывай все, что знаешь. Не тяни! – грубовато велел сенатор.
  
  Коммандер хлебнул виски и исполнил приказ.
  
  Берлин под покровом ночи.
  
  Город напоминал бескрайнюю равнину с парой ловцов облаков на горизонте и радиомаяком аэропорта Темпельхоф на юге. Пейзаж изменился, едва водитель съехал с вершины холма и углубился в спокойную северо-западную часть города вместе с автомобилистами, возвращающимися в город после выходных на близлежащих озерах и в горах.
  
  Все это создавало дополнительные проблемы для Пола Шумана, который совершенно не желал встреч с дорожной полицией. Грузовик угнан, документов нет… Привлекать к себе излишнее внимание не следовало ни в коем случае.
  
  Пол свернул на улицу, которая вела к мосту через Шпрее, и взял южное направление. Наконец он нашел то, что искал, – открытую стоянку с десятками фургонов и пикапов. Стоянку он заметил, когда, впервые приехав в город, брел вдоль канала от Лютцовплац к пансиону Кэт Рихтер.
  
  Неужели это было только вчера?
  
  Пол снова подумал о ней. Снова подумал об Отто Веббере.
  
  Вспоминать их было нелегко, но проще, чем о злосчастном решении, которое он принял в Вальдхайме…
  
  «Солнце садится и в хороший день, и в плохой…»
  
  Немало воды утечет, прежде чем солнце сядет и его сегодняшний промах канет в Лету. Может, этого не случится никогда.
  
  Шуман припарковался между двумя большими пикапами и заглушил двигатель. Откинулся на спинку сиденья, гадая, не безумие ли возвращаться сюда. Нет, скорее, это мудрый ход. Ждать долго не понадобится: гладколицый Эйвери и драчливый Маниелли позаботятся, чтобы самолет взлетел вскоре после встречи на аэродроме. Кроме того, Пол интуитивно чувствовал, что здесь безопаснее, чем за городом. Национал-социалисты, эти надменные чудища, и не подумают, что жертва скрывается посреди их сада.
  
  Дверь открылась, и дневальный впустил еще одного человека в комнату, где сидели Бык Гордон и сенатор.
  
  Как всегда в белом костюме – ни дать ни взять плантатор из девятнадцатого века, – Сайрус Клейборн проследовал в кабинет, кивнул Гордону и сенатору. На румяном лице дежурная улыбка. Клейборн прищурился и снова кивнул. Он глянул на бар, но даже бровью не повел. Бык Гордон знал, что Клейборн – трезвенник.
  
  – Кофе здесь есть? – спросил Клейборн.
  
  – Нет.
  
  – Эх…
  
  Клейборн поставил трость к стене у двери и проговорил:
  
  – Вы зовете меня сюда, только когда нужны деньги, а сегодня, сдается мне, речь не о подаяниях. – Он тяжело опустился в кресло. – Дело в другом?
  
  – В другом, – эхом повторил Гордон. – Где ваш человек?
  
  – Телохранитель? – Клейборн склонил голову набок.
  
  – Да.
  
  – У дома в машине.
  
  Телохранитель Клейборна слыл смутьяном. Обрадованный, что пистолет не понадобится, Гордон позвонил одному из трех служащих ВМС на посту у парадной двери и велел не впускать смутьяна в дом, пусть, мол, сидит в лимузине.
  
  – Если потребуется, применяйте силу.
  
  – Есть, сэр! Мы с удовольствием, сэр.
  
  Гордон повесил трубку, заметив, что магнат усмехается:
  
  – Коммандер, ты же не думал, что дойдет до пистолетов?
  
  Гордон промолчал, и Клейборн поинтересовался:
  
  – Ну и кто навел на мой след?
  
  – Некто Альберт Хайнслер, – отозвался Гордон.
  
  – Кто?
  
  – Вы наверняка в курсе, – буркнул сенатор. – Из-за вас он плыл на «Манхэттене».
  
  – Нацисты, конечно, умны, но мы подумали: зачем им посылать шпиона на «Манхэттен»? – продолжал Гордон. – Глупо, как мне показалось. Мы знали, что Хайнслер – член джерсийского отряда бунда, и велели Гуверу подавить бунд.
  
  – Этому пидору что, делать нечего?! – буркнул Клейборн.
  
  – Мы выяснили, что вы щедро спонсируете бунд.
  
  – Деньги должны работать, – надменно ответил Клейборн, и Гордон возненавидел его еще сильнее.
  
  Магнат кивнул и продолжил:
  
  – Так его фамилия Хайнслер? Я ведь даже не знал. На корабль его посадили присматривать за Шуманом и отправить в Берлин послание о том, что в город едет русский. Хотелось всполошить гансов. Сделать наш спектакль правдоподобнее. Сюжет-то не нарушался.
  
  – Откуда вы знаете Таггерта?
  
  – На войне вместе воевали. Я обещал продвинуть его в дипломатии, если он поможет мне в этом деле.
  
  Сенатор покачал головой:
  
  – А мы гадали, откуда у вас пароли! – Он кивком показал на Гордона. – Коммандер поначалу думал, что это я продал Шумана. Только это ничего, я не завелся. Потом Бык сообразил, что ваши компании… что вы контролируете все телефонные и телеграфные линии Восточного побережья. Вы подслушивали, когда мы с коммандером говорили по телефону и утверждали пароли.
  
  – Чушь! Я…
  
  – Сайрус, мой человек проверил материалы вашей компании, – перебил Гордон. – Вы получили стенограмму наших с сенатором разговоров. Вы все знали.
  
  Клейборн пожал плечами, скорее удивленный, чем встревоженный, и Гордон окончательно вышел из себя.
  
  – Клейборн, нам известно все! – рявкнул коммандер и пояснил: именно магнат задумал убрать Рейнхарда Эрнста и предложил это сенатору.
  
  «Долг перед родиной» – так он выразился и пообещал профинансировать не только убийство, а операцию целиком. Сенатор обратился к высокопоставленным чиновникам из администрации, и те тайно одобрили операцию. А Клейборн тоже тайно позвонил Роберту Таггерту, приказал убить Моргана, встретиться с Шуманом, помочь ему в подготовке к устранению Эрнста, но в последний момент спасти немецкого полковника. Когда Гордон попросил дополнительную тысячу долларов, Клейборн продолжил ломать комедию – не признался, что коммандеру звонил не Морган, а Таггерт.
  
  – Почему вы так старались не расстроить Гитлера? – спросил Гордон.
  
  – Ты идиот, если не чувствуешь сионистской угрозы, – проговорил Клейборн с издевкой. – Евреи плетут интриги по всему миру. Еще коммунисты. Господи, а чернокожие? Бдительность нельзя ослабить ни на минуту!
  
  – Так в этом дело? – раздраженно рявкнул Гордон. – В неграх и евреях?
  
  – Нет, Бык, тут явно что-то еще, – вмешался сенатор, не дав Клейборну ответить. – Деньги. Да, Сайрус?
  
  – В точку! – прошептал седовласый Клейборн. – Немцы должны нам миллионы по займам, которые мы выдали, чтобы поддержать их в последние пятнадцать лет. Чтобы займы выплачивались, нужно ублажать Гитлера, Шахта и других немецких финансистов.
  
  – Они перевооружаются, чтобы начать новую войну! – прорычал Гордон.
  
  – Тем больше оснований дружить с ними? – бесстрастно спросил Клейборн. – Рынков для нашего оружия тоже больше.
  
  Он ткнул пальцем в сенатора:
  
  – При условии, что вы, идиоты в конгрессе, упраздните закон о нейтралитете… – Магнат нахмурился. – Так что́ гансы думают о случившемся с Эрнстом?
  
  – Там полная неразбериха! – негодовал сенатор. – Таггерт предупреждает о покушении, но диверсант сбегает и предпринимает новую попытку. Потом Таггерт исчезает. В открытую немцы винят русских, нанявших американского диверсанта, а «при закрытых дверях» гадают, не мы ли стоим за диверсией.
  
  Клейборн поморщился от отвращения.
  
  – А Таггерт? – спросил он и кивнул. – Погиб. Ну конечно. От руки Шумана. Вот как оно получилось… Ну, джентльмены, полагаю, на этом наше деловое партнерство заканчивается.
  
  – Из-за вас погиб Реджи Морган… Сайрус, на вашей совести серьезные преступления.
  
  Магнат пригладил седую бровь и сказал:
  
  – А как насчет тебя? Ты профинансировал эту увлекательную поездку средствами частного лица. Занятная тема для слушания в конгрессе, ага? Похоже, у нас тут тупичок. Предлагаю разойтись миром и помалкивать. Доброй ночи! Кстати, покупайте акции моей компании, если вам, госслужащим, они по карману. В цене они только вырастут.
  
  Клейборн медленно поднялся, взял трость и направился к двери.
  
  Гордон решил: будь что будет с его карьерой, но безнаказанным Клейборн не останется. Он ведь погубил Реджи Моргана и едва не погубил Шумана. Только справедливость в общем и целом пока подождет, сейчас важность имел конкретный момент.
  
  – Я хочу получить деньги Шумана, – заявил коммандер.
  
  – Какие деньги?
  
  – Десять тысяч, которые вы ему обещали.
  
  – Так он же не справился. Гансы нас подозревают, мой человек погиб. Облом Шуману. Денег не будет.
  
  – Вы его не надуете.
  
  – Прости, – отозвался магнат без намека на раскаяние.
  
  – В таком случае удачи вам, Сайрус, – проговорил сенатор.
  
  – Держим за вас пальцы, – добавил Гордон.
  
  Магнат остановился и посмотрел на них.
  
  – Я просто подумал о том, что случится, если Шуман выяснит, что вы не только пытались убить его, но и надули.
  
  – С его-то мастерством, – снова вставил Гордон.
  
  – Вы не посмеете.
  
  – Вернется он дней через семь-десять.
  
  – Ладно, ладно, – со вздохом проговорил магнат, достал из кармана чековую книжку, вырвал бланк и начал писать.
  
  – Ну нет! – покачал головой Гордон. – Вы дадите нам старый добрый нал. Не на следующей неделе, а прямо сейчас.
  
  – Десять тысяч? В воскресенье вечером?
  
  – Сейчас же, – эхом отозвался сенатор. – Раз Полу Шуману нужны баксы, их мы ему и вручим.
  Глава 43
  
  Ждать им надоело.
  
  За выходные в Амстердаме Эндрю Эйвери и Уинсент Маниелли увидели тюльпаны всех мыслимых цветов и множество прекрасных картин, пофлиртовали с круглолицыми розовощекими блондинками, стриженными под пажа (по крайней мере, флиртовал Маниелли, ведь Эйвери уже вкусил прелестей семейной жизни). Они наслаждались компанией лихого пилота ВВС Великобритании по имени Лен Ааронс, прибывшего в Голландию по некоему делу, о котором не распространялся, как и американцы о своем. Они пили кварты пива «Амстел» с крепким женевером.
  
  Только жизнь на чужой военной базе быстро приедается. Если честно, молодые лейтенанты устали сидеть как на иголках, тревожась о Поле Шумане.
  
  Наконец ожидание закончилось. В понедельник в десять утра двухмоторный самолет, обтекаемый, как чайка, выровнялся и сел на траву аэродрома Махтельдт близ Амстердама. На хвостовом колесе он покатил к ангару, постепенно замедляясь. Ехал зигзагом, ведь на земле поднятый нос закрывал обзор пилоту.
  
  Гладкий серебристый самолет приближался к ним, и Эйвери помахал рукой.
  
  – Хочу провести с ним пару раундов! – прокричал Маниелли сквозь рев моторов и свист пропеллеров.
  
  – С кем? – уточнил Эйвери.
  
  – С Шуманом. Поспаррингуюсь. Я наблюдал за ним, он не так хорош, как сам думает.
  
  Эйвери глянул на сослуживца и засмеялся.
  
  – Что?
  
  – Да он сожрет тебя, как пачку «Крекера Джека»[34], а подарок-вкладыш выплюнет.
  
  – Я моложе. Я быстрее.
  
  – Ты глупее.
  
  Самолет подкатил к стоянке, пилот заглушил моторы. Пропеллеры, кашлянув, остановились, и наземная команда бросилась ставить колодки под колеса под большими двигателями «Пратт энд Уитни».
  
  Лейтенанты подошли к люку. Они хотели сделать Шуману подарок, но не могли решить какой.
  
  «Скажем, что дарим ему первый в его жизни полет на самолете», – предложил тогда Маниелли.
  
  Эйвери возразил: «Нет, нельзя выдавать за подарок то, что для человека уже организовано».
  
  Маниелли решил, что Эйвери говорит дело: семейные люди умеют правильно дарить подарки. В итоге они купили Шуману блок «Честерфилда», в Голландии удовольствие дорогое и редкое. Сейчас Маниелли держал блок под мышкой.
  
  Кто-то из наземной команды подошел к двери самолета и потянул ее вниз, превратив в трап. Лейтенанты двинулись к нему, улыбаясь, но тут же встали как вкопанные: на верхнюю ступеньку вышел парень чуть за двадцать в грязной одежде. Дверной проем в самолете низкий, и парень горбился.
  
  Он сощурился, поднес руку к глазам, заслоняя их от солнца, и спустился по трапу.
  
  – Guten Morgen… Bitte, ich bin Georg Mattenberg[35], – проговорил парень, крепко обнял Эйвери и прошагал мимо, потирая глаза, словно только проснулся.
  
  – Кто он, черт подери? – шепотом спросил Маниелли.
  
  Эйвери пожал плечами и уставился на трап, на который вышли другие. Было их пятеро, все лет двадцати или чуть меньше, крепкие, но сонные, измученные, небритые, в рваной одежде с пятнами пота.
  
  – Это не тот самолет! – прошептал Маниелли. – Господи, где же…
  
  – Самолет тот, – возразил его сослуживец, озадаченный не меньше.
  
  – Лейтенант Эйвери! – позвали с сильным немецким акцентом.
  
  Из салона выбрался парень на несколько лет старше остальных, следом другой, моложе.
  
  – Это я. Кто вы?
  
  – Я ответить, потому что говорить английский лучше остальных. Я Курт Фишер, а это мой брат Ганс. – Парень засмеялся, увидев, как вытянулись лица лейтенантов. – Да-да, вы нас не ждать. Пол Шуман спасти нас.
  
  Курт рассказал, как Шуман спас двенадцать молодых людей, загнанных нацистами в газовую камеру. Они укрылись в лесу, некоторых Шуман собрал и предложил им сбежать из страны. Кто-то рискнул остаться, но семеро, включая братьев Фишер, согласились. Шуман усадил их в кузов грузовика Имперской службы труда. Парни схватили мешки и лопаты, притворившись рабочими. Шуман провез их через блокпосты в Берлин, где они прятались ночью.
  
  – На рассвете он отвезти нас в старый аэродром за город, посадить в самолет, и вот мы здесь.
  
  Эйвери собрался как следует расспросить парня, но тут из салона вышла женщина. Лет сорока, худая, усталая, как и остальные, с карими глазами, мгновенно схватывающими все вокруг. Она спустилась по трапу, держа в одной руке чемоданчик, в другой книгу без обложки.
  
  – Мадам! – позвал ее Эйвери, снова бросив растерянный взгляд на сослуживца.
  
  – Вы лейтенант Эйвери? Или лейтенант Маниелли? – По-английски она говорила бегло, с легким акцентом.
  
  – Да… я Эйвери.
  
  – Меня зовут Кэт Рихтер, – представилась женщина. – Это вам.
  
  Кэт протянула Эйвери письмо. Тот развернул лист, подтолкнул локтем Маниелли, и они вместе прочли:
  
   Гордон, Эйвери и Маниелли (или как там пишется чертово имя)!
  
   Доставьте этих людей в Англию, в Америку или куда они попросят. Найдите им жилье, помогите устроиться. Как это сделать, не знаю, но вы постарайтесь.
  
   Если вздумаете отправить их обратно в Германию, помните, что Деймон Раньон и мои приятели из «Сан» или «Пост» живо заинтересуются моей командировкой в Берлин. Получится не статья, а сенсация, особенно в год выборов.
  
   Ребята, с вами было классно!
  
   Пол
  
   P. S. В подсобке моего спортклуба живет негр, Бедняга Уильямс. Придумайте, как переоформить клуб на него. И денег ему дайте. Не жмитесь!
  
  – Есть еще вот это. – Кэт протянула Эйвери несколько потрепанных листов бумаги с текстом, напечатанным по-немецки. – Это материалы о каком-то Вальдхаймском исследовании. Пол сказал, что коммандеру нужно это прочесть.
  
  Эйвери спрятал документ в карман и пообещал:
  
  – Я позабочусь, чтобы материалы дошли до коммандера.
  
  Маниелли подошел к самолету. Эйвери следом. Лейтенанты заглянули в пустой салон.
  
  – Шуман не доверял нам, – сказал Эйвери. – Он решил, что в итоге мы сдадим его Дьюи, вот и велел пилоту высадить его где-нибудь, а потом лететь сюда.
  
  – Думаешь, он во Франции? – предположил Маниелли. – Шуман воевал там и мог освоиться… Нет-нет! Я уверен, что он в Швейцарии.
  
  Уязвленный тем, что Шуман считал их обманщиками, Эйвери позвал пилота:
  
  – Эй, где вы его высадили?
  
  – Что?
  
  – Где вы приземлялись? Ну, чтобы Шумана высадить?
  
  Пилот нахмурился, глянул на второго летчика, потом повернулся к Эйвери. Его голос эхом разносился по металлическому фюзеляжу:
  
  – Хотите сказать, что он не поставил вас в известность?
  Эпилог
  21 ноября 1936 года, суббота
  
  Холодная ночь в Шварцвальде.
  
  Двое мужчин брели по неглубокому снегу. Оба замерзли, но, казалось, думали только о месте назначения и о важной задаче, которую следует выполнить по прибытии.
  
  Цель, равно как и страсть, гарантированно притупляет неприятные физические ощущения.
  
  Равно как и фруктовый шнапс, который оба пили большими глотками, передавая флягу друг другу.
  
  – Как твой живот? – по-немецки спросил Пол Шуман усатого спутника.
  
  Тот выразительно поморщился и буркнул:
  
  – Болит, конечно. Теперь всегда будет болеть, мистер Джон Диллинджер.
  
  По возвращении в Берлин Пол аккуратно навел справки в «Арийском кафе» и узнал адрес Отто Веббера. Он хотел помочь «девочкам» Отто. Навестив одну из них, Берту, Пол удивился и обрадовался, услышав, что Веббер жив.
  
  Пуля, пробившая Отто живот на речном складе, нанесла его дородному телу серьезные, но не смертельные повреждения. На «похоронах викинга» его лодка наполовину пересекла Шпрее, когда какой-то рыбак выловил его и решил, что он не так мертв, как кажется. Кровотечение остановили, и вскоре Веббера передали заботам доктора из «банды кольца», который, разумеется не безвозмездно, зашил рану, не задавая лишних вопросов. Последующая инфекция оказалась страшнее ран.
  
  «Парабеллумы стреляют грязнущими пулями, – сетовал Веббер. – Там не затвор, а рассадник заразы».
  
  Берта не умела готовить, зато оказалась чудесной сиделкой. За несколько месяцев она с помощью Пола вернула Веббера к жизни.
  
  Шуман перебрался в другой пансион в заброшенной части города, вдали от Магдебургер-аллее и Александерплац, и на время затаился. Он спарринговал в боксерских клубах, подрабатывал в типографиях и периодически заводил себе пассию, в основном бывших соци, артисток и писательниц, прятавшихся в районах вроде площади Ноября 1923 года и на севере Берлина. В первую неделю августа Пол регулярно наведывался на почту или в смотровой зал, где поставили телевизоры «Телефункен» и «Фернзее» для не сумевших купить билет на Олимпиаду. В амплуа примерного национал-социалиста (осветленные под арийца волосы дополняли образ) он заставил себя морщиться все четыре раза, когда Джесси Оуэнс завоевывал золотую медаль. Впрочем, большинство немецких зрителей тепло приветствовали победы негритянского атлета. Разумеется, больше всех медалей досталось немцам, но и американцам немало. В медальном зачете сборная США оказалась второй. Огорчило Пола лишь то, что Столлера и Гликмана, бегунов-евреев, так и не допустили к эстафете.
  
  С Олимпиадой кончился и отпуск Пола. Он решил исправить ошибку, совершенную в Вальдхаймском училище, и возобновил охоту на уполномоченного по внутренней безопасности Германии.
  
  Однако информаторы Веббера из госслужб передали любопытное сообщение: Рейнхард Эрнст исчез. Выяснить удалось лишь то, что его кабинет в рейхсканцелярии освободился. Полковник с семьей покинул Берлин и много путешествовал. Он занял новую должность (Шуман уже понял: медали, орденские ленты и высокие должности нацисты раздают, как зерно цыплятам) и теперь именовался имперским оберфюрером по связи с промышленностью.
  
  Подробностей выяснить не удавалось. Полковника отправили на пенсию? Или это лишь для безопасности архитектора перевооружения?
  
  Пол Шуман понятия не имел.
  
  Зато он хорошо понимал другое – военную мощь Германия наращивает с головокружительной скоростью. Той осенью боевое крещение получил истребитель-низкоплан «Мессершмитт Ме-109». В небе Испании немецкий пилот помогал Франко и националистам. Вылет получился сверхуспешным – «мессершмитт» смел позиции республиканцев. В немецкую армию призывали все больше юношей, военные верфи работали на полную мощность – производили военные корабли и подводные лодки.
  
  К октябрю опасным стало даже берлинское захолустье, и, едва Отто Веббер достаточно окреп для странствий, они с Полом пустились в путь.
  
  – Далеко до Нойштадта? – спросил американец.
  
  – Не очень. Километров десять.
  
  – Десять? – ворчливо переспросил Пол. – Боже милостивый!
  
  Вообще-то, Шуман радовался, что путь неблизкий. Лучше подальше уйти от Санкт-Мергена, куда они недавно заглядывали. Шупо, возможно, только обнаружила труп местного лидера национал-социалистов. Тот партиец слыл деспотом, который приказывал своим молодчиками подкарауливать и избивать торговцев, потом арианизировал их имущество. Деспот нажил много врагов, но расследования крипо или гестапо выявят, что обстоятельства его гибели вопросов не вызывают. Партиец остановил машину у реки, чтобы справить малую нужду, и поскользнулся на льду. Бедняга упал с высоты двадцать футов, разбил голову о камни и утонул в быстрой реке. На берегу найдут полупустую бутылку шнапса. Трагическая случайность, глубже копать нет нужды.
  
  Шуман теперь думал о следующем пункте назначения. Они с Отто выяснили, что в Нойштадте намерен выступить уполномоченный Германа Геринга, в данный момент блистающий на мини-митинге в Нюрнберге. Пол уже слышал, как этот тип подстрекает людей громить дома евреев, живущих поблизости. Себя он называл доктором, но на деле был фанатиком, ограниченным и опасным. Такой сгодится в жертвы трагической случайности не меньше, чем партиец из Санкт-Мергена, если Полу и Отто улыбнется удача.
  
  Может, и он неудачно упадет. Может, захочет принять ванну и уронит в нее электрическую лампу… Также не исключено, что неуравновешенный, как большинство нацистских лидеров, он в приступе безумия повесится или застрелится. Из Нойштадта Пол с Отто помчатся в Мюнхен, к очередной «девочке» Веббера, у которой можно остановиться.
  
  Сзади появились горящие фары – приятели бросились в лес и прятались там, пока грузовик не проехал. Вот габаритные огни исчезли за поворотом, и они продолжили путь.
  
  – Мистер Джон Диллинджер, ты знаешь, для чего использовалась эта дорога?
  
  – Нет, Отто, скажи.
  
  – Здесь был центр торговли часами с кукушкой. Слыхал о них?
  
  – Конечно. Такие были у моей бабушки. Дед постоянно снимал гири с цепей, чтобы часы встали. Я их ненавидел. Каждый час «ку-ку», «ку-ку»…
  
  – Этой самой дорогой торговцы возили часы на рынок. Сейчас часовщиков мало, а одно время телеги караваном ехали по этой дороге в любое время дня и ночи… Посмотри-ка, видишь реку? Она несет воды в Дунай, а река по другую сторону дороги – в Рейн. Вот оно, сердце моей родины. В лунном свете оно так прекрасно.
  
  Неподалеку крикнула сова, зашумел ветер, и с ветвей посыпался лед, словно арахисовая скорлупа на пол в баре.
  
  «Отто прав, – подумал Шуман, – здесь впрямь красиво».
  
  Душу наполнило удовлетворение, ободряющее, как свежий снег под ногами. Невероятные обстоятельства заставили его поселиться в чужой стране, которая оказалась куда роднее страны, где ждала типография, – жизнь, к которой, Пол чувствовал, он не вернется никогда.
  
  Вообще-то, он давно отказался от такой жизни – отказался от любого сценария, подразумевающего приличную работу, дом с черепичной крышей, любящую жену и сорванцов-детишек. Отказался и ничуть об это не жалел. Пол Шуман жаждал именно того, что имел сейчас, – в неверном свете луны вместе с единомышленником брести к цели, поставленной перед ним Богом. Брести, даже если цель до дерзкого высока – исправлять Его ошибки.
  От автора
  
  Миссия Пола Шумана в Берлине – чистый вымысел, реально существовавшие личности, разумеется, не играли роли, которые я им отвел, однако история, география, технологии, культурные и политические учреждения США и Германии изображены такими, какими они были летом 1936 года. Наивность и двойственное отношение Антанты к Гитлеру и национал-социалистам тоже переданы точно. Перевооружение Германии шло так, как я его описал, хотя не один человек, вроде вымышленного Рейнхарда Эрнста, а несколько отвечали за подготовку страны к войне, которую давно планировал Гитлер. Комната на Манхэттене существовала в действительности, а Управление военно-морской разведки соответствует ЦРУ того времени.
  
  Тексты радиотрансляций позаимствованы из книги Гитлера «Майн кампф». Вальдхаймского исследования как такового не существовало, однако чуть позднее нечто подобное проводилось айнзатцгруппами, карательными отрядами спецназначения СД, занимавшимися массовым истреблением гражданских лиц под командованием Артура Небе, некоторое время возглавлявшего крипо. В 1936 году нацистское правительство использовало счетно-сортировочные «Дехомаги» для поиска информации о своих гражданах, хотя, насколько мне известно, в штаб-квартире крипо те машины никогда не стояли. Международная комиссия уголовной полиции, спасшая семью Вилли Коля, действительно собиралась в Лондоне в начале 1937 года. Впоследствии эта организация стала Интерполом. В конце лета 1936 года концлагерь Заксенхаузен официально заменил старый лагерь в Ораниенбурге. За следующие девять лет в его стены попало более двухсот тысяч политических заключенных; десятки тысяч были казнены и умерли от побоев, жестокого обращения, голода и болезней. После наступления советских войск лагерь превратился в тюрьму, в которой содержалось около шестидесяти тысяч нацистов и других политических заключенных, из которых около двенадцати тысяч человек погибло до закрытия тюрьмы в 1950 году.
  
  Что касается любимого заведения Отто Веббера, «Арийское кафе» навсегда закрылось вскоре после Олимпиады.
  
  Несколько слов о судьбе отдельных героев романа. Весной 1945 года, когда Германия превратилась в руины, Герман Геринг ошибочно решил, что Адольф Гитлер отказывается от руководства страной, и предложил себя в преемники. К ужасу и стыду Геринга, возмущенный Гитлер назвал его предателем, исключил из партии и приказал арестовать. Нюрнбергский процесс приговорил Геринга к смерти. В 1946 году за два часа до казни он совершил самоубийство.
  
  Вопреки амплуа первого подхалима фюрера, Генрих Гиммлер обращался к странам-союзницам с мирными инициативами (начальник СС, главный вдохновитель массовых убийств предлагал нацистам и евреям забыть прошлое и «зарыть топор войны»). Как и Геринга, Гитлер выставил его предателем. Когда Германия капитулировала, Гиммлер попробовал скрыться от правосудия – сбежать под чужим именем. Почему-то он решил выдать себя за гестаповца, что автоматически означало арест. Его истинная личность была тотчас установлена. До начала Нюрнбергского процесса Гиммлер совершил самоубийство.
  
  К концу войны Адольф Гитлер стал физически немощным (считается, что он страдал болезнью Паркинсона), психически неустойчивым и подавленным. Он планировал наступательные операции для дивизий, которые уже не существовали, приказывал немцам биться насмерть, а Альберту Шпееру – внедрить «тактику выжженной земли», которой тот сопротивлялся. Последние дни жизни Гитлер провел в бункере под садом рейхсканцелярии. 29 апреля 1945 года он женился на свой любовнице Еве Браун. Вскоре оба совершили самоубийство.
  
  Пауль Йозеф Геббельс остался верен Гитлеру до конца и был назначен его преемником. После самоубийства фюрера Геббельс попытался заключить мир с Советским Союзом. Когда попытка провалилась, бывший министр пропаганды и его жена Магда покончили с собой. Незадолго до самоубийства Магда Геббельс отравила их шестерых детей.
  
  В начале карьеры Гитлер говорил следующее о военной экспансии Германии, приведшей ко Второй мировой войне: «Нашим долгом будет вести эту войну, невзирая на потери… Придется отказаться от многого из того, что нам дорого и сейчас кажется незаменимым. Города станут руинами, великие памятники архитектуры навек исчезнут. На сей раз наша священная земля не избежит страданий. Но я этого не боюсь».
  
  Империя, которой Гитлер предрекал тысячелетие, просуществовала двенадцать лет.
  Благодарности
  
  От души благодарю обычных подозреваемых и несколько новых – Луизу Берк, Бритт Карлсон, Джейн Дэвис, Джули Дивер, Сью Флетчер, Кэти Глисон, Джейми Ходдер-Уильямс, Эмму Лонгхерст, Кэролайн Мейс, Дайану Макей, Марка Олшейкера, Тару Парсонс, Кэролайн Рейди, Дэвида Розенталя, Орнеллу Робиатти, Мэри-Сью Руччи, Дебору Шнайдер, Вивьен Шустер и Бриджит Смит.
  
  Ну и Мадлен, разумеется.
  
  Желающим больше узнать о фашистской Германии хочу порекомендовать следующие книги, которые при работе над романом показались мне просто бесценными: «Энциклопедия Третьего рейха» Луи Снайдера; «Explaining Hitler» Рона Розенбаума; «Адольф Гитлер» Джона Толанда; «The Dark Valley» Пирса Брендона; «The Third Reich: A New History» Майкла Берли; «IBM and the Holocaust» Эдвина Блэка; «Взлет и падение Третьего рейха» и «20th Century Journey, Volume II, The Nightmare Years» Уильяма Л. Ширера; «Berlin» Джайлза Макдоно; «Прощай, Берлин» Кристофера Ишервуда; «Weimar Culture: The Outsider as Insider», «My German Question: Growing Up in Nazi Berlin» Питера Гэя; «Since Yesterday» Фредерика Луиса Аллена; «Gestapo: Instrument of Tyranny» Эдварда Кренкшоу; «Berlin» Дэвида Клэя Ларджа; «Life in the Third Reich» Ричарда Бессела; «The Approaching Storm» Норы Уолн; «Hitler’s Enforcers» Джорджа С. Браудера; «Gestapo» Роджера Манвелла; «The 12-Year Reich» Ричарда Грюнберга; «Гитлер» Яна Кершоу; «Roosevelt’s Secret War» Джозефа И. Персико; «Seduced by Hitler» Адама Лебора и Роджера Бойса; «Voluptuous Panic: The Erotic World of Weimar Berlin» Мела Гордона; «The Nazi Olympics» Ричарда Манделла; «The Nazi Olympics» Сьюзен Д. Бахрах; «Berlin: A Visual and Historical Documentation from 1925 to the Present» Марка Р. Макги; «Historical Atlas of the Third Reich» Ричарда Овери; «Berlin: A Century of Change» Нила Эшерсона; «История тайной полиции Гитлера» Руперта Батлера; «Hitler; A Study in Tyranny» Алена Буллока; «The Social History of the Third Reich, 1833–1945» Пьера Эйкоберри; «Before the Deluge» Отто Фридриха.
  Примечания
  1
  
  Адская кухня (англ. Hell’s Kitchen) – район в западной части Манхэттена, Нью-Йорк.
  (обратно)
  2
  
  Кельвинатор – марка холодильников, ныне входит в бренд «Электролюкс».
  (обратно)
  3
  
  «Stormy Weather» — песня Лины Хорн (1917–2010).
  (обратно)
  4
  
  Элвин Каллам Йорк – участник Первой мировой войны, за проявленную храбрость награжденный медалью Почета.
  (обратно)
  5
  
  «Пять семей» – пять самых крупных и влиятельных семей итало-американской мафии в Нью-Йорке: Бонанно, Гамбино, Дженовезе, Коломбо и Луккезе.
  (обратно)
  6
  
  Ялмар Шахт – один из главных организаторов военной экономики нацистской Германии, президент Рейхсбанка, рейхсминистр экономики.
  (обратно)
  7
  
  Вернер фон Бломберг – генерал-фельдмаршал, министр имперской обороны Германии в 1933–1938 гг.
  (обратно)
  8
  
  Эрих Редер – немецкий гросс-адмирал, главнокомандующий кригсмарине (1935–1943).
  (обратно)
  9
  
  Густав Крупп фон Болен – немецкий промышленник и финансовый магнат.
  (обратно)
  10
  
  Гувервилль – поселок безработных, небольшое поселение из палаток и лачуг. Гувервилли появились в США в начале 1930-х гг.
  (обратно)
  11
  
  «Эббетс-филд» – бейсбольный стадион в Бруклине.
  (обратно)
  12
  
  «Янки-стэдиум» – бейсбольный стадион в Южном Бронксе.
  (обратно)
  13
  
  Пожалуйста, сможете меня сфотографировать? (нем.)
  (обратно)
  14
  
  Да, господин? (нем.)
  (обратно)
  15
  
  Пожалуйста, ты полицейский? (нем.)
  (обратно)
  16
  
  Альберт Шпеер – личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военной промышленности.
  (обратно)
  17
  
  Оуни Мэдден – один из самых влиятельных гангстеров Нью-Йорка. Вырос в Адской кухне.
  (обратно)
  18
  
  Песня Хорста Весселя, официальный марш СА, позднее официальный гимн Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Перевод Ю. Нестеренко.
  (обратно)
  19
  
  Шупо (сокр. Schupo от Schutzpolizei, нем.) – патрульная, охранная полиция.
  (обратно)
  20
  
  НСДАП (нем. NSDAP) – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия.
  (обратно)
  21
  
  Ноллендорфплац издревле считается центром гей-жизни Берлина.
  (обратно)
  22
  
  Алексис де Токвиль – французский политический деятель, лидер консервативной Партии порядка, министр иностранных дел Франции, известен как автор историко-политического трактата «Демократия в Америке», который называют «одновременно лучшей книгой о демократии и лучшей книгой об Америке».
  (обратно)
  23
  
  Люстгартен – парк на Музейном острове в центральном Берлине, являлся частью не существующего ныне Городского дворца. В разное время использовался для проведения парадов, массовых демонстраций и как городской парк.
  (обратно)
  24
  
  Юлиус Штрайхер – идеолог нацизма, гаулейтер Франконии, журналист, главный редактор антисемитской, антикоммунистической газеты «Штурмовик».
  (обратно)
  25
  
  «Пираты Эдельвейса» – неформальное молодежное объединение в нацистской Германии. Организация расценивалась нацистами как соперник и альтернатива гитлерюгенду.
  (обратно)
  26
  
  Национал-социалистическая заводская организация, она же Национал-социалистическая организация рабочих ячеек, НСБО, – рабочая организация в нацистской Германии. Существовала до 2 мая 1933 г., когда все ненацистские профсоюзы были запрещены законом, а НСБО поглотил Германский трудовой фронт.
  (обратно)
  27
  
  Огюст Эскофье – французский ресторатор, критик, кулинарный писатель, популяризатор традиционной французской кухни.
  (обратно)
  28
  
  Перевод Риммы Кравченко.
  (обратно)
  29
  
  Лорд Чарльз Корнуоллис – британский военный и государственный деятель, командовал британской армией в Войне за независимость США.
  (обратно)
  30
  
  Дуглас Фэрбэнкс – американский актер, одна из крупнейших звезд эпохи немого кино. Снимался в фильмах «Знак Зорро», «Три мушкетера», «Робин Гуд».
  (обратно)
  31
  
  «Звезды и полосы навсегда» – патриотический американский марш, рассматриваемый как лучшее произведение Джона Филипа Сузы.
  (обратно)
  32
  
  Векселя «Мефо» – векселя, выпускаемые Рейхсбанком в период Третьего рейха с целью финансирования вооружений.
  (обратно)
  33
  
  Папагено – вечно радостный птицелов, персонаж оперы Моцарта «Волшебная флейта».
  (обратно)
  34
  
  «Крекер Джек» – американская марка попкорна и арахиса в карамели с символическим подарком в каждой пачке.
  (обратно)
  35
  
  Доброе утро… Я Георг Маттенберг (нем.).
  (обратно)
  Оглавление
  I. Киллер 13 июля 1936 года, понедельник
   Глава 1
   Глава 2
  II. Город слухов 24 июля 1936 года, пятница
   Глава 3
   Глава 4
  III. Шляпа Геринга 25 июля 1936 года, суббота
   Глава 5
   Глава 6
   Глава 7
   Глава 8
   Глава 9
   Глава 10
   Глава 11
   Глава 12
   Глава 13
   Глава 14
   Глава 15
   Глава 16
   Глава 17
   Глава 18
   Глава 19
  IV. Шесть к пяти 26 июля 1936 года, воскресенье – 27 июля 1936 года, понедельник
   Глава 20
   Глава 21
   Глава 22
   Глава 23
   Глава 24
   Глава 25
   Глава 26
   Глава 27
   Глава 28
   Глава 29
   Глава 30
   Глава 31
   Глава 32
   Глава 33
   Глава 34
   Глава 35
   Глава 36
   Глава 37
   Глава 38
   Глава 39
   Глава 40
   Глава 41
   Глава 42
   Глава 43
  Эпилог 21 ноября 1936 года, суббота
  От автора
  Благодарности
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"