Шпилька-Конкурс
Подарки конкурсу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • © Copyright Шпилька-Конкурс(shpilka.konkurs@gmail.com)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Любой автор
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 1 до 10M
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Аннотация:

    • Журнал Самиздат: Шпилька-Конкурс. Ежеквартальный Экспериментальный Конкурс
    Конкурс. Номинация "Подарки конкурсу" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 L++ Я выращиваю розы   35k   "Рассказ" Фантастика, Фэнтези, Любовный роман
    2 Шерман Е.М. Цветы, утонувшие в реке времени (Из цикла "Истории Сергея Рыжова")   34k   "Сборник рассказов" Проза
    3 Фост О. Капля дождя   9k   "Рассказ" Эзотерика, Мистика
    4 Герш С., Варвара Кровавая халтура   16k   "Рассказ" Проза, Лирика
    5 Свительская Е.Ю. Потерянная повесть   36k   "Глава" Мистика
    6 Невеста Лифт   3k   "Миниатюра" Проза

    1

    L++ Я выращиваю розы   35k   "Рассказ" Фантастика, Фэнтези, Любовный роман


      
       Я выращиваю розы.
       Нет-нет, вы ошибаетесь - это не розы для виртуальных садов или букетов, они не для плейкастов, фонолок или клипов, я не беру одну из тысяч роз старых мастеров и не пытаюсь в четвертом квадранте шестого лепестка заменить цвет #FFD733 на #FFFF45, а потом пару недель убеждать всех на форуме, что стало "прозрачнее"... Нет, я выращиваю живые розы. Это наш семейный бизнес.
       Двести сорок лет назад мой пращур Вайл Треви взял кредит у клана, выкупил Сонную долину и засадил её розами. Один из первых отрогов Кордитиер ограждает нас от прорывов холодного норда, но облака легко переваливают через невысокую гряду, и потому ни дождями летом, ни снегом зимой мы не обделены.
       В трех киломерах проходит тракт, соединяющий наш столичный холд со столичным холдом райтов, тропа до него давно обустроена, так что букеты роз доставляются в Храмы всего за десять асов. Переложенные мокрой материей, ветви вряд ли замечают недолгое путешествие. А дальше - кому как повезёт. Одни - в букетах неделю простоят в покоях жриц Храма, другие, едва распустившись, будут ощипаны, чтобы лепестки украсили постели гойш.
       Но главный доход дают, конечно, не букеты парадных цветов, а масляничные кусты. Одна капля розового масла на лоб после тяжёлого дня - и гойша опять свежа, как словно только что проснувшись утром перед праздником; две капли в порцию массажного крема - и её "господин" сам удивится своей любовной силе, сам удивится своей негневливости, своей радостности. И кожа гойш десятилетиями сохраняет свою девичью незамутнённость во многом благодаря нему же. Да что там говорить, розовое масло снимает даже зубную боль!
       Вот только с одного куста мы получаем всего лишь восемь капель.
      
       Но розы - они как женщины: мы ценим одних, а ухаживаем за другими. Не замечаем тех, которые, как все, а любуемся вздорными красавицами. Вот и я восемь лет мучился, выводил свой сорт, свою розу и тем летом послал её, послал одну единственную ветвь с неё, на ежегодный праздник - "Фейерверк цветов".
       Послал и почти забыл: сезон же начался! Ведь расцвели и масляничные розы, а первый сбор - самый щедрый, самый ценный. Так что вставать приходилось вместе со сборщиками - до рассвета. Им - потому что только с росою бутоны отдают своё масло, а мне... Давно сказано: "без догляду нету лада". Всё должно быть приготовлено - и мешки, и весы, и транспорт... И бригады распределены по полосам, и сборщики должны обирать всё сплошь, а не только самые богатые кусты. Да самое простое: есть умельцы, которые в собранные мешки плещут для веса заранее припасённую воду! Конечно, сын помогает, но ему только пятнадцать... А дочке и того - восемь.
       Ну, и сигнал на окончание дневного сбора: "роса высохла!" - тоже моя обязанность. Или, как посмотреть - моя привилегия. Потому что только глава семьи имеет право подать его. Полуторавековая традиция, видите ли! И это у сборщиков-то после сигнала работа кончается, а у меня...
      
       (четверг)
       Так что, когда однажды, вернувшись к усадьбе, я увидел посланниц Храма, даже ничего не ёкнуло: может, они заскочили уточнить контракт - график поставки, к примеру. А может, объявить об очередном капризе очередной великой гойши: что-нибудь насчёт букета из тридцати трёх разных роз. Но чтоб все - "жёлтенькие". Мало ли...
       - Твоя роза выиграла "фейерверк цветов", - подошла уже состарившаяся женщина в тогге, - а награда...
       И женщина, которой до старости было ещё, ох, как далеко, женщина в киппоке улыбнулась:
       - Я - награда. На всю неделю.
       - Нет, - отказался я, - уезжайте!
       Гойша развернулась и пошла к повозке, а жрица... Жрица прошипела:
       - Ты опозорить Храм хочешь?! Лара, стой!
       Лара остановилась, но даже не повернулась.
       - Стайл Треви, ты понимаешь, что, как только она вернётся домой - её прямиком отправят под плети?
       Я даже закашлялся. Всё так: от гойши отказался мужчина. Но... Всё было слишком неожиданно! И тут я ещё понял: Храм... Точнее опозоренный притвор Храма... Наш, клановый. Если они пойдут на разрыв контракта - это же... Это конец Долине.
       Что я теперь действительно понял всё, жрица поняла тут же:
       - Дошло? - скривила рот она, а потом перевела взгляд на Лару, - Ты что, гойша, постарела? У тебя проблемы с мужчиной?!
       - Нет, - раздался тихий ответ.
       - Объяснись!
       Молчание.
       - Позови её.
       Я почти возненавидел себя, но позвал:
       - Лара...
       Когда она подходила, я не смотрел на неё, и что она улыбалась, понял только по голосу:
       - У меня не может быть проблем с мужчиной: что мужчина скажет, то и сделаю. Всё сделаю. Как частный случай, - и она негромко, словно удивляясь забавной нелепице, засмеялась: - ничего.
       - Мда... Вот именно, - хмыкнула старуха и воззрилась на меня: - Давай. Мы неделю здесь. Озвучь свои... скажи, что ты от неё хочешь. Ну, хоть... дрова, что ль, пусть напилит, - тут опять раздался еле слышный смешок гойши, - Или полы в усадьбе помоет. Она исполнит. Я засвидетельствую. И мы уедем.
       "Гойша, дрова?! О таком экзотическом извращении рассказы не стихнут и за десятилетие!"
       - Не попадайся мне на глаза - этого будет достаточно, - взглянул на гойшу я, поспешно отвернулся и, было, пошёл.
       - Господин... - остановила она меня. - Я только хочу уточнить.
       Это был деловой вопрос, заданный деловым тоном... Ну, насколько тон может быть деловым у 30-летней красавицы, честно пытающейся выглядеть по-деловому. И тихонько хихикающей над собой.
       - Да?! - обозлился я.
       - Мне придётся прятаться? Или будет достаточно - не организовывать случайные встречи?
       Я только представил, как она будет от меня прятаться: неделю, куда не пойду - всюду мелькающие - прячущиеся! - хвосты лент киппоки. О, Гейс! Напоследок она спрячется прямо под моей койкой!
       - Второе! - почти выкрикнул я. Опять отвернулся. Пошёл. Дел ещё сколько, а я...
       - Чего это он? - не поняла жрица.
       А гойша поняла и теперь уж откровенно залилась смехом.
      
       Ни тем днём, ни следующим больше я ни гойшу, ни жрицу видел. Только ошарашенные взгляды домашних, только изумление в глазах сына да восхищённый возглас дочки: "Папа, ты сумел отказать гойше?!" Восемь лет крохе, а вон поди ж ты, уже рассуждает...
       И над всем этим ужасом - почти явственный, тот самый, заливистый смех Лары.
      
       (пятница)
       Поздно вечером, ко мне, на могилу жены, подошла Феа - соседская жена, бывшая подруга моей Томы. Лучшая подруга. Вместе со мною она была с ней до самого конца. И потом - тоже. Я ж был тогда уже никакой. Совсем. Так что она её и хоронила.
       Феодора подошла, положила мне руки на плечи, заставила повернуться. Нет, никаких глупостей, о том, что жизнь идёт, что прошло уже восемь лет, женщина не сказала: умная она. Она заговорила о том, о чём уже я подумывал - о соседях:
       - Если ты её не представишь остальным - наши тебя не простят.
       Да уж... В кланах - где-то по половине миллиона человек. В нашем - тоже. 50% женщин - отнимаем. Хоть их больше, да уж ладно. Отнимаем ещё две трети - мальчиков до двадцати лет, и стариков после сорока пяти... Ну, опять же, мальчиков, на самом деле - больше, стариков - меньше, так что где-то так оно на так и выходит. В общем, чтоб не скрупулезничать, получаем тыщ тридцать-сорок половозрелых мужиков. На шестьдесят гойш: во всех кланах их ровно по столько. В году 288 суток. Пусть гойши "работают" по двести дней-ночей. Тогда, если все мужчины встанут в очередь, каждый получит свой шанс один раз в семь-восемь лет. Вроде бы и дождаться можно. Но когда же это драгоценности делились по очереди?! Да и цена... Мне бы ночь с гойшей встала едва ли ни в четверть сбора.
       Конечно, видео с ними, слухи про них - на форуме всегда, и всегда в топе. Но тут - вот она. Вживую. Рядом!
       - Да я понимаю, - сказал я.
       - А раз понимаешь, то сейчас же на форуме объявишь, что назавтра - суббота у нас завтра, если со своим сбором совсем запутался! - приглашаешь всех.
       - Ладно. А... Лайков или Крошей?
       - Ну-у-у... Не уточняй - напиши просто: "всех соседей"! Достали они уже всех своими глупостями... Тех приглашай, этих не приглашай... А если скандал попробуют завести - столичная жрица им быстро мозги вправит. А может... между делом... и примириться друг с другом вынудит. Намекни ей, а? Или своей глйше...
       И тут Феа не утерпела - спросила:
       - Слушай... - и, не выдержав, прыснула. Вот так, хихикая, и договорила: - А правда, что ты потребовал, чтоб она тебе дров наколола?!
       - Нет!
       И опять почти вживую услышал, как зашлась смехом Лара.
      
       (суббота)
       Розы - как женщины: мороки с ними! Но они вознаграждают всё.
       Следующим днём, я едва ополоснуться успел после сбора - из Храма прибыла комиссия: принимать первую партию масла. Всё, как обычно: почтенный мастер Страд и в помощь ему несколько храмовых рабынь - девчушек-послушниц. Всё, как обычно: несколько проб, несколько анализов - довольная улыбка мастера, его свидетельство, подтверждённое личной клавитуарой, и - перевод рейтов на мой счёт.
       И тут же сообщение, что, в связи достижением уровня в 100 000 рейт, я получаю право занимать выборные должности регионального слоя.
       Теперь от Совета Старейшин не отвертеться... Ожидалось осенью, ближе к зиме... Ладно - что мне с собой-то лукавить?! - приятно.
       А потом к столу, за которым мы под чириканье его помощниц снедали с мастером, подошла жрица:
       - Не пригласишь гостей задержаться - на ваши смотрины вечером?
       - А им можно? - кивнул на послушниц я.
       - Можно?! - распахнулись глазёнки у девчонок.
       - Дозволяю, - улыбнулась женщина.
       - Ой... - тут же, все четверо, одновременно, одинаковым жестом прикрыли обеими руками свои ротики - фейспалм классический, учетверённый, - а надеть-то что?! Мы ж не знали... Мы же ничего не взяли!
       - Вот... - хмыкнула жрица, - заодно будет урок вам на будущее.
       - Лара! - придумала одна из них, - Где Лара?! Ой... - и опять обе ладошки на рот, и виноватый взгляд в мою сторону... Нет, не в лицо, не в глаза - куда-то в область солнечного сплетения или поджелудочной железы. - Извин-ните.
       - Брысь отсюда! - пришлось сказать мне.
       -... А то он и вас дрова рубить заставит, - не выдержала старая ведьма, и даже старый мастер выцветшей ладонью прикрыл улыбку.
      
       Для подобных праздничных сборищ предки мои пристроили к дому зал с верандой. И два этих сооружения были абсолютно на равных - и зал большой, и веранда не меньше. К веранде ещё и разборные стенки прилагаются: ежели ветер какой неприятный откуда-нибудь - ту сторону и перекрываем. Нынче было тихо - и было всё распахнуто насквозь. И... И, как при Томе, всюду розы, розы, розы...
       - Ты же не против? - осведомилась Феа. И добавила: - Лара попросила. Цветы в букеты сама подбирала. Как дитя, радовалась.
       - Да откуда бы ей знать?... - пробормотал я. - Про Тому..
       - Гойше?! - удивилась на мою бестолковость подруга. - Да я не удивлюсь, если у них при Храме специальная служба есть. Не сомневайся, всё, что было про тебя на форуме - она знает! Значит, и про нашу Томушку тоже - всё.
      
       ... - Я чисто на всякий случай, - перед вторым тостом поднялась жрица, - Вы все помните, что гойша не может отказать мужчине - никому и ни в чем. Она и не откажет. Я просто напомню про цены - на цену хотя бы одного единственного танца с нею, - пауза, улыбка и продолжение: - Но у вас есть счастливец, которому всё это идёт задарма. Даже любая экзотика, - о, Гейс, да мне на ближайший день рождения теперь подарят двадцать топоров! - Так что с просьбами советую обращаться к Стайлу Треви - пусть свою гойшу просит он... - улыбка, пауза, и жрица поднимает бокал: - Пусть он попросит!
       И всеобщий хохот, и все встают, и звон бокалов, и скандирование:
       - Пусть! Пусть! Пусть!
       Что ж, я тоже встал, поднял бокал, выпил вино, нашёл взглядом гойшу и в наступившей тишине попросил:
       - Гойша, станцуй! - обвёл глазами всех соседей и добавил: - Можно со всеми!
       - А-а-а! - зашумели все.
       И замолчали: гойша вскинула руку.
       Гойша вскинула руку, вверх взлетели невесомые ленты киппоки и невесомо опали. Рука обнажилась, стал полностью виден тяжелый браслет на предплечье. И гойша улыбнулась: она распахнула губы, словно приглашая остальных посмеяться над всеобщей весёлой победойє и остальные, предвкушая веселье, замерли:
       - Гойша не может не подчиниться мужчине, - начала она, - и я подчиняюсь!
       Она встала и так, с высоко понятой рукой, с другого конца зала направилась прямо ко мне.
       - А-а-а! - закричали, захлопали гости, захохотали дорогие соседушки.
       - Раз можно всех - я приглашаю вас! - склонилась она передо мной.
       - Музыка! - тут же потребовала жрица.
       Оказывается, Феа уже заняла место за клавикордами, и она заиграла.
       Если б она попыталась исполнить "Вечернюю серенаду", я б ушёл. Но нет, это был старинный вальс, уцелевший ещё со времён древней Терры.
       Я подал руку и повёл Лару в круг.
      
       Тому её родители берегли и баловали, и на годичный курс менеджмента отправили в дорогой колледж в столице. Правда, тамошние преподаватели, что обучение у них - баловство, не знали. На зимние каникулы девчонка приехала выжатая, как лимон. Летом, после окончания - аналогично: неделю в себя придти не могла. Занятия - с восьми утра до восьми вечера. А бальные танцы, выездка и спортивное кахи-до - это, - смеялась она, - чтоб мы передохнуть хоть немного могли, чтоб слишком быстро крыша не съехала.
       Так вот, вальс, - говорила она мне, как говорили ей, - это танец "восторга доверия": я доверяю себя тебе и в восторге от этого кружусь!
      
       Гойша мне отдала не только своё доверие - она отдала всё! И с каким восторгом... Тома мне говорила, что девушке неприлично во время танца смотреть в глаза партнёру - но что гойше до приличий!
       После танца только и сказала: "Мужчина!". Сказала, склонилась, пару секунд подержала реверанс и отошла. А что из себя представляет в реверансе киппока, я думаю, объяснять не нужно. Хотите - посмотрите на форуме: там много.
       Женщин после Томы у меня не было. (Поначалу меня, одинокого и богатого, пару раз пытались "пожалеть". Попытались и перестали). В общем... Да что там говорить!
       Ну, а пока приходил в себя, оказалось, что я танцую с другой, потом с третьей... Потом с Феа.
       - У-у-у... Эко тебя разобрало, - шепнула она и, хулиганя, прижалась ко мне.
       Да что же это со мной?! Мне не хотелось отстраняться!
       - Ой, смотри, - взмахнула ресницами она: - Неужели?...
       Я тоже скосил глаза: там одна пара послушниц пробивалась к другой паре. Вот только под руки они тянули Свелу Крош, тянули туда, где рядом с их подругами стоял Ктор Лайк... Подошли, защебетали... И тут одну за другой их разобрали кавалеры. И оставшаяся в одиночестве девочка растеряно посмотрела на оставшегося в одиночестве мальчика, и мальчик...
       Я увидел, как отец мальчика привстал из-за стола, но его за руку взяла жена... Мужчина сел.
       ...Ктор пригласил Свелу, и они пошли в танец.
       - Вот так оно делается, - опять прошептала Феа.
       - Да ты понимаешь, что...
       - Смотри...
       Я перевёл взгляд на другой конец стола, где рядом с семейством Лайков стояла Лара. Лара показывала на 17-летних детей и что-то говорила.
       " - Какая трогательная пара , - сказала она.
       " - Смотрите, вокруг них словно свет, - сказала она.
       " - Кажется, они понравились бы моей Богине, - сказала она.
       А потом обратилась к женщине:
       - Разрешите?
       И дождавшись кивка, повела в танец мужчину... А что очень скоро эти две пары оказались рядом - так это случайность. Или каприз её Богини.
      
       Но не прошло и часа, как по сети Форума мне на терминал пришло сообщение: начались роды у старшей дочери ещё одного моего соседа - Фреда Оуэна. Всё было штатно и ожидаемо, рядом с роженицей была и повитуха наша, но...
       Первые роды у девочки, первый внук у Фреда (да, ждали мальчика). После случая с моей Томой прошло уже восемь лет, но...
       Фред подошёл к жрице и попросил личного благословения для свой дочери. Жрица отказать, конечно, не могла, она и не отказала, она попросила десять минут на переодеться и добавила:
       - Благословение - дам. Но травница у нас - Лара. Не то, чтоб самая лучшая, но... Конечно, на родах она не специализируется, но...
       И Фред тут же повернулся ко мне:
       - Стайл...
       - Лара!
       Я только чуть-чуть повысил голос, музыка была громкой, однако, Лара сразу прервала танец и, не выпуская руки мужчины, потянула его к нам. Он не обиделся: попробуй обидься, когда такая красавица не хочет отпускать тебя! Когда она, оглядываясь на тебя, так тебе смеётся...
       - Да, господин? - спросила она.
       Выслушав, отпустила старину Джокса, развела руками, продемонстрировала и ему свой реверанс...
       - Пять минут на переодеться. И верховую лошадь - мне и проводнику, - сказала она.
       - А вам? - спросил я жрицу.
       - Нет, я лучше с мастером Оуном - на бричке... Не те уж годы у меня, чтоб задницу на конском хребте отбивать, - отказалась леди.
       И все, рядом стоящие, непроизвольно скосили глаза на другую... "задницу". А её обладательница захохотала и пошла...
       - Дурак ты всё-таки, Стайл Треви, - еле слышно пробормотала Феа: оказывается, она тоже смотрела вслед гойше. А ещё оказалось, что, несмотря на шум и музыку, подругу моей жены услышали почти все. И все согласились с нею.
      
       Лара не опоздала. Впрочем, почти ничего делать ей не довелось: роды принимала и благополучно приняла наша повитуха. Лара только постояла рядом, подержала девочку-роженицу за руку...
       Повитуха требовала: "Тужься!", девочке было больно и страшно, её заливал пот, а гойша лишь вытирала ей лицо и... и безмятежно улыбалась.
       Жрица прибыла чуть позже. Успела дать личное благословение.
       Родился мальчик.
      
       (воскресенье)
       Гойши не было целый день. Поначалу, ночью её не отпустили Оуэны. Полагаю, впрочем, что основная причина была в нежелании жрицы трястись в бричке по темноте обратно. Потом столичным дамам дали выспаться, потом начался торжественный обед... Потом вышло так, что почти всем гостям, что разъезжались от меня, пришло в голову завернуть и поздравить с первым внучком "деда" с "бабушкой"... А тут ещё и жрица пояснила, что мою просьбу гойше: "станцуй можно со всеми" никто не отменял. В общем, как мне на следующее утро доложили, вернулись они заполночь.
      
       (понедельник)
       Под вечер вдруг заметил, что нигде не видно дочери - меня успокоили: Аня играет с гойшей. В куклы.
       - Представляешь, ей реально интересно возиться с девчонкой! - пожаловался - пожаловался! - сын.
       - А ты со мной никогда не играл! - упрекнула дочурка.
       - Я?!
       - В куклы - никогда!
       В куклы никогда... Но у неё же подруг - полусадьбы!...
      
       (вторник)
       Выяснилось, что все эти дни гойша тоже обирала розы. И наконец, добилась своего - собрала больше всех. А у нас традиция: лучшей сборщице дня при вручении премии хозяева целуют руки. (Лучшему сборщику - тоже. Когда Томушки не стало, традицию немного изменили: парню дозволялось самому назначить ту, кто будет вручать ему премию).
       Нынче исполнить мои обязанности вызвался сын. А ближе к вечеру собрался показать гойше наши водопады. Мне пришлось просить. Тут же дочка увязалась за ними. Тогда сын позвал окрестных пацанов. Ну, доченька пригласила подружек...
       До скал с водопадами от дома три с половиной киломеры. Туда крохи дошли, а обратно... Обратно их на закорках, потащили парни. Изредка меняясь, но под взглядом гойши юные мужчины терпели до последнего... А юные женщины... Эти пигалицы навсегда запомнят, кто кого нёс. Две из них потом именно за "своих" выйдут замуж.
       Повозку, навстречу им, я отправил, но только одну и запретил углубляться в лес. Так что мальчишкам пришлось идти до опушки, а сгрузив девчонок, они остались. Гойше тоже не захотелось возвращаться, она попросила разжечь костёр и пожаловалась, что нет даже гитары...
      
       "Тут-то до меня дошло, - позже рассказывал мне сын, - И я успел попросить возницу, чтобы он попросил что-нибудь играющее для гойши у наших девчонок. Ну, и чтоб привез мяса на шашлыки...
       " - Мы же никуда не торопимся? - спросил я её.
       " - Эх, - махнула рукой она, - да пропадай моя фигура! - и засмеялась.
       А ведь про девчонок, - добавил мальчик, - в самый последний момент вспомнил!"
       " Да... - согласился я с ним, - Вовремя. Иначе они тебе до самой смерти б выговаривали!"
      
       Возница доложил мне, что сделал четыре ходки: например, Вела Стип отдельным рейсом повезла свою виолончель.
       Собрались все. Весь молодняк. Все, кого к нам не пустили накануне. И почти до полуночи они у костра пели песни... Пели по очереди: гойша, кто-нибудь другой, гойша, Вела, гойша, кто-нибудь ещё...
       Особенно молодёжи запала в душу щемящая мелодия "Зимнего вечера".
       - Одна из последних из древней Терры, - улыбнулась Лара. - Вроде бы, написала ваша ровесница под стихи одноклассника, посвящённые другой однокласснице...
       Возвращались они под поздними звёздами, все в обнимку...
      
       (среда)
       То, что Ларе нравилось поздно вечером перед сном посидеть на скамейке у липовой рощи, мне доложили. (Да не удивляйтесь вы! Да, поздно вечером. Да, Гела восходит в первое цветение роз - в пятом асе. Да, гойша на равных со всеми участвовала в сборе. Но она ж - как и все остальные в Долине - спала ещё и днём! Распорядок такой у нас во время сбора.)
       Поначалу кто-то - я не стал выяснять кто, - попробовал подойти, поболтать. Его перехватила неведомо откуда появившаяся жрица:
       - Хочешь попросить гойшу провести с тобой вечер? Она согласится. И тебе понравится - всю жизнь рассказывать будешь. Но... Ты о расценках помнишь? Лачугу свою заложить хочешь?
       - Да я не просить! Я ж... только...
       - Вот именно на "только" твоя хижина и потянет.
       Желающих рискнуть своей "хижиной/лачугой" больше не нашлось.
      
       - Кажется, меня таки ждут плети, - улыбнулась гойша: - я не выполнила Вашего пожелания о случайных встречах.
       - Встреча не случайна, - пришлось озвучить очевидное мне. - Обычно, я редко здесь бываю.
       - А раньше? с женой? А она? Разве она не любила приходить сюда... повечерить во время вашего сезона?
       Говорить со мной о Томе решались немногие. Даже Феа предпочитала не рисковать.
       - "ВечерЯть", - поправил её я. - И "вечерять" это "ужинать".
       Гойша только скромно опустила веки. Она знала! Она не вспомнила старое слово, она придумала новое...
       Но задумался я не над этим... Странно... Да, так! Во время сбора мы с Томой часто заканчивали день именно здесь: мне напомнил о том запах - вовсю цвели липы...
       - Почему? Как ты поняла?
       - Аромат. Здесь липы заставляют забыть о розах.
       - Запах живых роз раздражать не может!
       - Угу... - согласилась женщина, - Вы меня удивили. Я боялась: выйду на сбор и возненавижу их, а оказывается запах тысяч роз не утомляет...
       - В нём нет похоти.
       - Как точно ты сказал... - показала удивление гойша, - Да, он такой... светлый... От него только лёгкость. Он настолько идеален, что вот и хочется чего-нибудь попроще - аромата ночной фиалки, например. Или жасминов. Но у вас их нет. Зато есть липы.
       Я промолчал. Я вдруг понял, что мы говорим о Томе, а мне не больно. Я с женщиной говорю о Томе, а мне не противно.
       - Твоя жена тоже была не сказительницей какой-то. И идеальному предпочитала конкретноеє реальное. Хочешь я угадаю, чего она у тебя попросила напоследок?
       Я вдохнул, выдохнул, взглянул на неё: она не собиралась защищаться.
       - Ты не боишься, что я тебя ударю?
       - Нет, - беззаботно ответила она, - я же гойша.
       - И умеешь терпеть боль?!
       - Умею, - легко согласилась она, - у меня ведь третий уровень посвящения, а значит, регулируемый болевой порог.
       - То есть все плети тебе...
       - Основа наказания не боль - позор. Нас этому ещё в послушницах выучили... Но ещё лучше выучили нас выполнять желания мужчины. Даже невысказанные вслух. Вот, например, о Томе продолжать , - и Лара опять улыбнулась, - я повременю.
       И замолчала. Я молчал тоже. Минут пять прошло...
       - А теперь продолжу... - она сделала паузу, но я не остановил её. - Тома попросила тебя позаботиться о дочери.
       - Нет.
       Тома потребовала большего: "Пообещай мне, - уже почти совсем неразборчиво, сорванным голосом потребовала она, - пообещай мне, что...
       -... что полюбишь Аню, - закончила Лара.
       - Да.
       Потом мы опять молчали. Долго.
       А потом она поднялась:
       - Тебе вставать на рассвете. Так что, не сочти за неприличие, но... - и заливисто засмеялась: - пойдём спать.
       Она выполнит любое желание. Меня теперь не осудит даже дочь. Соседи потом всю жизнь будут хихикать. Нет. Я молча поднялся.
       - Мне завтра уезжать. Может, чего-нибудь всё-таки хочешь?
       Я вспомнил про дрова, хмыкнул и ответил - теперь вслух:
       - Нет.
      
       (четверг)
       Когда после сбора я вернулся в усадьбу, меня встретила Аня.
       - Папа! Так же нельзя! - закричала она.
       В негодовании крохи было столько педагогического напора, что я просто поднял её на руки: так меня, бестолкового, ей учить будет легче.
       - Отпусти меня немедленно!
       Что ж, - отпустил.
       - Идём!!
       Идём.
       Она за руку поволокла меня на хозяйский двор.
       Но этого же не может быть! О Богини...
       Лара стояла с колуном. А рядом... Кубомера, не меньше, нарубленных дров.
       - Вот! - выкрикнула дочь.
       На её крик Лара подняла на меня взгляд, спросила:
       - Хватит? Больше я не успеваю...
       Я лишь кивнул. Думал она , как обычно, засмеётся. Нет, отложила топор, сбросила перчатки, подула на ладони.
       - Время контракта истекло, - громко проговорила, поднявшаяся со скамьи у забора, жрица. - Я свидетельствую, что гойша выполнила все без изъятия желания своего господина. И господин остался доволен. Гойша, впредь тебе запрещается общаться с этим человеком, - а потом в сердцах добавила: - Ну и дурак же ты, Стайл Треви!
       Вскоре они уехали. Переговорить напоследок с Ларой я не пытался: гойша бы не отказала, не умеют гойши отказывать мужчинам, но по приходу в Храм, её отправили бы под плети. На позор.
      
       Прошёл месяц. Прошел мой день рождения. Как ни странно, но ни одного топора мне не подарили. Больше того, по паре-тройке чурок, всю нарубленную Ларой поленницу разобрали. Ну не всю: мой хозяйственный сын чуток себе приберёг.
       "- Зачем?!
       " - Для праздника.
       Судя по тому, как стихали разговоры при моём приближении - судачить про гойшу ещё не перестали.
       А потом пришла еще одна пятница.
      
       (пятница)
       Дело шло к обеду, я вышел на улицу и увидел их. Они шли к крыльцу. Трое. Три молодых женщины. Лара только что услышала что-то смешное и заливисто хохотала. Глядя на неё, две другие смеялись тоже. Ещё поводов для смеха им добавляли волосы всех троих: ветер играл с ними, как с простынями вывешенного белья. Чёрные-чёрные, рыжие-рыжие, светлые-светлые... Тому, что при их приближении люди, один за другим, опускались на колени, внимания они не уделяли.
       И я понял. Ноги подогнулись сами. Кажется, на это ни одна из них внимания не обратила тоже.
       - ...Ну почему вы теперь так редко?! - услышал я.
       - Нам этого больше почти не нужно, - услышал я, почти равнодушное, от блондинки.
       - Да и вам - почти не нужно тоже, - услышал я, почти извиняющееся, от рыжей.
       - Мы научились обходиться собой, - пояснила светлая.
       - А помнишь, с чего началось? - засмеялась рыжая: - Мы, отстирывали друг другу волосы!
       - Нам тоже учиться обходиться без вас?! А Тома?! - опять услышал я.
       - Я работаю, я сделала, что могла, - чуть пожала плечами одна.
       - Так было лучше, - вздохнула другая.
       Встать я не смог, я только поднял голову. Тантра не уклонила взгляда:
       - И для Томы, - сказала мне она, - тоже.
       - Этого не объяснить, - опять вздохнула Ментра. - Этого не объяснить, - опять вздохнула Ментра. - Просто поговорка: "один раз живём!" - не верна.
       - А я?! Мне тоже верить что живём не один раз?! А ведь мне уже тридцать два года! Я боюсь...
       - Ты не поняла... Жизнь, смерть... Такие неправильные слова... Просто верь. А бояться тебе не имеет смысла, - улыбнулась и приобняла её Богиня-блондинка. Отстранилась, объяснилась: - На тебе-то пахать можно.
       - Это она хочет сказать, - засмеялась рыжая Богиня, повернула к себе, поцеловала, отстранилась: - что ты здорова, как лошадь. Всё будет хорошо.
       - Если будет... - подзуживающе улыбнулась первая.
       - Ага, - поддразнила вторая, - если...
       - Нет! - возмутилась Лара, - Никаких если! Я больше не гойша, и потакать мужским глупостям не обязана!
       - Тогда чего ты сидела у околицы?
       - Тогда чего время на разговоры переводишь сейчас?
       - Конечно, "не обязана", но...
       - Ну, совсем "не должна", но...
       Они вертели её, как большую игрушку...
       - Нет! - Лара вырвалась от них и в три шага оказалась рядом со мной. Наклонилась и поцеловала.
       Вы читали о поцелуях гойши? Все читали. Я читал тоже. Но...
       ... как пьющая воду изнурённая жаждой - она.
       ... как пьющий воду изнурённый жаждой - я.
      
       - Благословляю, - услышал я.
       - Благословляю, - услышала и она.
       Мы успели оторваться друг от друга и увидеть, как Богини шагнули друг к другу... шагнули друг в друга и не осталось никого.
       Лара не стала заморачиваться мистикой - она опять занялась моими губами. Первая жажда была уже утолена, так что теперь это было - вином и мёдом.
       ...Так что мы не видели, как люди поднялись с колен и начали собирать пыль со следов ступней равновеликих Богинь...
      
       С того дня прошло уже десять лет. На месте, откуда ушли Богини, теперь скульптура: две девушки моют друг другу волосы... Лара уговорила свидетелей, и они, после того как памятник открыли, посыпали мрамор той самой, собранной ими, пылью... Теперь Богинь видно всегда: нет, камень не светится, можно бы сказать, что ночью светится воздух - но этот свет не оставляет теней...
       У нас родились четыре дочери. Одна краше другой.
       Мы по-прежнему в нашей Сонной долине выращиваем розы.
       А розы они как... Да не только: женщины тоже... Они - как розы!
      
       *
       С моих слов о Явлении записано верно.
       Стайл Треви.
      
      
       ***
       Запах жасминов
              нервы морочит -
              вот заблажило!
                 ...а горе - проще.

              Радуги ярче,
              дождики  - звонче,
              радость прозрачней...
                 ...а горе проще

              Пчёлы  всё в улей,
              бабочки - в росчерк,
              юность  бездумней,
                 ...а горе проще

              А горе как солнце,
              не строчки, а точка -
              горбушка без соли,
              ну, в общем - проще.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       12
      
      
      
      

    2

    Шерман Е.М. Цветы, утонувшие в реке времени (Из цикла "Истории Сергея Рыжова")   34k   "Сборник рассказов" Проза


    ЦВЕТЫ, УТОНУВШИЕ В РЕКЕ ВРЕМЕНИ

    (Из цикла "Истории Сергея Рыжова")

       Вы спрашиваете, почему я не женат? Да нет, ничего, я привык к этому вопросу. Раньше, правда, его задавали чаще, а теперь сослуживцы, знакомые и приятели привыкли к моему одиночеству - или утратили интерес. А друзья и прежде не спрашивали. Потому что знали причину.
      
        О нет, ничего банального, никакой девушки, не дождавшейся из армии; никакого предательства первых чистых чувств, никакого мужа, отказавшегося дать развод и тому подобных рядовых житейских трагедий. Как заметила еще в третьем классе моя первая учительница Оксана Петровна: "У тебя все не как у людей, Рыжов".  Сказано было абсолютно верно, но тогда я еще не знал, сколь угрожающ прогноз при подобном диагнозе; не знал, как странно, неправдоподобно и обреченно преподнесет мне судьба то, о чем я безнадежно много мечтал много лет, и какую изберет развязку. 
         История, впрочем, совсем короткая. Это деревце не успело вырасти.
         Началось все там, где все начинается - то есть в детстве; только я не знал, что это начало; я просто обрадовался, что на нашей стороне объявился еще один боец. Это была краснощекая девчонка с черной челкой, в белой шапке и красной куртке. Между нашей компанией и пацанами с соседнего двора шла битва снежками не на жизнь, а на смерть; мы укрывались за снежной баррикадой, обладая позиционным преимуществом; но враг превосходил живой силой и агрессивностью. Они были рослые, здоровые лбы, шестиклассники; а у нас только я учился в шестом классе, Сашка был на год младше, а Витька и вовсе малек-третьеклассник. Мы уже начали изнемогать в борьбе, как вдруг подошло подкрепление и решило исход сражения. Она атаковала врагов с такой яростью, что они были ошарашены, и с такой меткостью, что один из них покинул поле боя, то есть попросту сбежал с разбитым носом. 
      
        Мы победили в бою только благодаря девчонке, но Сашка не захотел это признать. Вместо того, чтобы праздновать победу, он обиделся и ушел - в нем заговорило ложное мужское самолюбие. А мы с Витькой остались и познакомились с девчонкой. Ее звали Вита, она недавно переехала в наш район, потому что ее родители поругались и теперь она живет у бабушки, а в свою прежнюю школу ездит на автобусе. Вита рассказывала все это вроде бы нам двоим, но смотрела только на меня, и я заметил, что у нее серо-голубые глаза - редкое явление при черных волосах. А потом начался снегопад, и мы расстались, и я не успел спросить ее - почему она ввязалась в битву именно на нашей стороне? 
      
        Примечательно, что вопрос, зачем она вообще ввязалась в битву, не пришел мне в голову. 
      
         Вернувшись домой, я смотрел из окна, как крупный снег заметает нашу баррикаду и поле боя, превращая еще не остывшее событие в прошлое, и думал, что Вита, наверно, хорошая, и хорошо бы с ней подружиться. Я никогда не стеснялся дружиться с девчонками. Но из моих планов ничего не вышло - в нашем дворе Вита больше не появлялась. 
        Судьба в первый раз примерилась к нам, но, увидев мою детскую рожицу и Викины руки в цыпках, решила: рано, слишком рано - и развела в разные стороны.
      
         Не буду лгать, что долгие годы я жил ожиданьем новой встречи: в одиннадцать лет память короткая, и через неделю... ну через две я забыл новую знакомую. И если бы мы не встретились снова, никогда бы не вспомнил. Если быть совсем точным, то я ее не узнал ни с первого, ни со второго взгляда; это она вспомнила меня, и подошла, улыбаясь, с бокалом в руке:
    - А ведь мы знакомы.
       - Э... Как? - изумился я, глядя на высокую девушку, пришедшую на проводы Фимы вместе с Олегом Кнежевичем и отрекомендованную им "моя хорошая знакомая".
    - Ты жил на Научной?
       - Я там и теперь живу...
       - Возле магазина "Продукты"? Детская площадка во дворе?
       - Да, - кивал я, все более изумляясь и готовясь поверить в ясновидение. 
       - Я жила там полгода у бабушки. Помнишь драку снежками?
            И тут меня осенило. 
       - Вика?
       - Ну!
      
         Мы начали смеяться почти одновременно и неожиданно для себя, подхваченные легкой и щекочущей волной бездумной радости - подогретой , разумеется, алкоголем. Наш хохот привлек внимание, и Олег поспешил к нам; но когда Вика поведала ему, в чем дело, присоединился к нашему дуэту. 
           Ну что смешного было, в сущности, в нашей встрече? Просто мы были молоды, полны сил, полны энергии, неиссякаемой веры в неизбежность победы над жизнью, невзирая на смутное, ветреное и тревожное время перемен, на которое выпала наша юность. Кто-то, как Фима, предпочел отказаться от выпавшего на его долю божественного пира и сменить созерцание творящейся истории - и участие в ней - на гарантированную устойчивость окружающего мира и вещевое изобилие; кто-то, как Олег, ринулся в бурлящий поток, рассчитывая не просто вынырнуть, но выйти на берег обновленным душой и телом, заново создав себя; а кто-то, как я, наблюдал широко раскрытыми глазами происходящее, жадно вдыхая неистовый ветер. 
      
           На дворе стоял октябрь 89 года; весы истории уже склонились на одну сторону. Впереди были тектонические разломы и локальные войны, смена имен, смена знамен, смена кумиров; впереди были сожженные мосты и разрушенные города, расстрелянные парламенты и низвергнутые статуи, ярость толп и отчаянный вопль беженцев, чудом успевших на последний поезд, самолет, корабль; впереди были смерти детей - тех, кто только должен был родиться, тех, кто завтра придет в спокойный мир, чтоб никогда не дожить до совершеннолетия. Впереди были пули в висок и затылок, смертельные дозы в вену, бандитские войны и переделы чужого добра; всеобщая распродажа и перепутанные нити дорог, рассеявших наше поколение по лицу земли. Но мы, двадцатилетние, не знали этого - и смеялись.
      
        Конечно, я смотрел на Вику уже совершенно иными глазами - да и сама она стала другой. Румяная плотная девочка превратилась в стройную черноволосую красавицу, и только пристрастие к красному цвету (на ней было красное платье-свитер) и глаза остались неизменными - голубые, бездонные, то темнеющие, то светлеющие под влиянием освещения и настроения. И дело не в том, что у Вики были красивые глаза - мало ли красивых глаз? можно найти и лучше; но в том неуловимом, что жило в их взгляде, потому что там все не исчерпывалось внешним, и внешнее даже было не главным. Кажется, я начинаю выражаться невнятно. Вот есть умные глаза - посмотришь и видишь развитый мозг; есть добрые - заглянешь и согреешься душой; есть веселые - и ты невольно улыбаешься в ответ; а в ее глазах читалась бесконечность. В бесконечность можно вместить все, от ума до доброты, но нужно ли? ведь рядом с ней все теряет свою цену. 
      
         Влюбился ли я в Вику в тот вечер? Нет, как ни странно. Для меня она была девушкой друга и прежде всего девушкой друга, а дружба в ту пору была для меня священна. О, разумеется, она мне понравилась, впрочем, понравилась - не то слово! Я был очарован, околдован, восхищен; все на свете - и даже горечь расставания с другим другом - отошло на второй план; и если бы она пришла одна, я не то чтоб побежал, я помчался бы за ней, отринув привычную застенчивость. Но Вика пришла не одна, а с моим другом Олегом, и ушли они вместе. 
      
        Не желая растравлять царапину и превращать ее в рану, я никогда не спрашивал Олега о Вике. Потом оказалось, что зря. Их роман оказался из скоротечных: через две недели после памятных Фиминых проводов они рассорились - как сначала думалось, на время, но оказалось навсегда. Две недели, только две недели стояли между нами - и прояви я больше упорства, больше настойчивости, больше наглости, наконец - ведь я знал, где она училась - в Политехническом; найди я ее, выспроси через знакомых телефон... Все могло быть иначе, вся последующая жизнь.
      
        Впрочем, имелся ли у меня, тощего, долговязого очкарика, помешанного на Камю и немецких романтиках (ничего себе сочетание) хоть какой-то шанс? Девчонки не баловали меня вниманием, успеха я не имел, и уж если Олегу не удалось покорить такую красавицу, то мои попытки, возможно, и вовсе выглядели б жалко. Непобедимая Виктория... Возможно, я проиграл бы. Но только возможно. Как гласит еврейская пословица: "Только Бог знает о дорогах, по которым мы не пошли". И почему-то вопреки очевидности мне кажется, что у нас могло получиться. 
           Ведь получилось спустя столько лет... 
      
           Но я не решился, перетерпел, перемечтал в одиночестве, и все заглохло. Оставалось воспоминание о прекрасной девушке, некоем эталоне красоты и обаяния. Когда по телевизору впервые показали сериал "Твин Пикс" и вся страна прильнула к экранам, у меня имелась дополнительная причина смотреть каждую серию: Шерилин Фенн, игравшая Одри, удивительно походила на Вику, только Вика была выше ростом - и красивее. 
          Прошло десять лет. Как морские приливы, приходили любови, заполняли душу и уходили обратно, к горизонту, оставляя на мокром песке водоросли и мелкие камни. Ни одна любовь не осталась надолго, и ни одна не оказалась настолько сильной, чтобы унести меня с собой. Не буду вдаваться в подробности - это совсем другие истории, и тут им не место; скажу лишь, что настал день, когда я перестал верить в возможность любить и быть любимым одновременно.
      
        Не так страшны неудачи в любви,  не так разрушительны ураганы и землетрясения чувств, как губительно постепенное высыхание сердца, когда ты сначала приучаешься жить без любви, а потом обнаруживаешь, что любви тебе и вовсе не нужно. Ведь так намного проще и удобнее, не замечали? Экономится время, экономятся силы, экономятся деньги, наконец; а регулярный секс можно обеспечить без особых душевных затрат, особенно мужчине. На смену восторженному слюнявому романтизму приходит цинизм, принимаемый за особо глубинное знание жизни - хотя одна крайность свидетельствует о степени близорукости, другая - о масштабах неудач, и обе - о незрелости человека. И я стал погружаться в омут мелкого себялюбия и обыденщины, черстветь, как брошенный в хлебнице хлеб,  постепенно теряя способность любить и вместе с нею - свою душу. Спасти меня могло лишь чудо.
      
         Много раз расцветала земля, но все те весны прошли мимо меня, бесплодно, напрасно; и вот настала предпоследняя весна 20 века, памятная многим. Снова, как в 41-м, бомбили Белград; и вместе с югославскими городами и мостами сгорала детская вера в общий мир, в общие цели с западным миром; сгорали иллюзии относительно завтрашнего дня и необходимости перековки мечей на орала. Той весной стали видны - слишком видны - начатые 10 лет тому глубоко под землей разрушительные процессы: последний уцелевший кусок могущественнейшего государства на Балканах в прямом эфире разрывали  на части. И ничего нельзя было изменить: оставалось смотреть на экран и сжимать в бессильной злобе кулаки. Погано было мне на душе, и меньше всего хотелось участвовать в каких-либо пьянках - но так вышло в начале апреля, что я не смог отказаться. 
      
         Отмечали юбилей нашего завкафедрой, и, поскольку ректор издал приказ, строжайше запрещавший все виды пьянок на рабочем месте, торжество перенесли в кафе, причем организаторы даже не потрудились заказать банкетный зал - мы так и сидели в общем зале за сдвинутыми в ряд столами в обществе других посетителей. Застолье - с неизменными шуточками кафедральных остроумцев, застольными речами, тонкими намеками, салатом "Оливье", селедкой под шубой и дешевой водкой подходило к концу; уже принесли сладкое, уже наименее стойкие товарищи и молодые матери попрощались с коллективом, уже я подумывал, как бы и мне удалиться восвояси и посматривал на двери - и в этот момент в зал вошли новые посетители: мужчина в кожаном пиджаке и высокая черноволосая дама. 
      
         Медленно пройдя меж столиками, они вышли на ярко освещенную середину зала, и у меня перехватило дыхание: в черноволосой даме я узнал ее - забытую и незабвенную, вечно чужую и неизменно желанную, ставшую необыкновенно прекрасной. Ибо у каждой женщины свой период расцвета и своя весна. 
      
            Они сели за соседний столик, и я мог без помех рассматривать ее. Густые черные волосы были убраны в высокую прическу, подчеркивавшую белизну и утонченность изваянного гениальным скульптором лица:  безукоризненный овал, высокий лоб, огромные глаза, которые от затенявших их длинных черных ресниц казались темно-голубыми. Слишком глубокое декольте, слишком облегающее платье на ней не казались смелыми, вызывающими: в ее совершенстве было нечто строгое, нечто тревожное, нечто, исключающее фривольные мысли. О, как она отличалась от всех присутствовавших в этом зале женщин! и как странно было думать, что это божественное существо одной породы со мной. Глядя на этот точеный профиль, на тонкие белые руки, я внезапно понял безумцев и рыцарей прежних веков, не признававших других форм любви, кроме служения Прекрасной Даме. 
      
        По невыносимому пафосу моих речей вы уже поняли, конечно, что я был пьян, и это чистейшая правда. Я уже был подшофе, когда они вошли, и, разумеется, добавил еще, выпив последовательно коньяк, шампанское и ликер. От этого дьявольского коктейля мое сознание поплыло, раздвоилось, оковы самоконтроля дрогнули, ослабели, а потом и вовсе упали: в это мгновение я мог все, что угодно. Мог громко запеть, мог сказать завкафедрой в лицо все, что я о нем думаю - но меньше всего меня интересовал почтенный юбиляр. Опрокинув стул, я встал и подошел к соседнему столику, с наслаждением ловя в расширявшихся, по мере того как подходил, глазах Вики изумление. Наконец-то она узнала меня; наконец-то она увидела меня.
      
    - Можно? - спросил я - не у спутника дамы, как положено, а у нее самой. Плевать мне было на ее спутника; если б он полез драться - я ответил бы ударом в челюсть. Но он не полез, и не помню, если честно, что он ответил; помню, что Вика встала и протянула мне руку.
      
         Мы вышли на середину зала, и к хмелю алкоголя добавился другой сильнейший хмель - музыки. Со стороны, конечно, я танцевал ужасно (если вообще эти движения можно было назвать танцем), но я наслаждался свободой своего вечно зажатого тела и близостью Вики. Пусть на три минуты, но она была моей; пусть на глазах у всех, но я обнимал ее за талию. Даже если б стены охватило пламя, и пол задрожал под нашими ногами, я не разжал бы рук. И даже если б мне навеки заткнули рот, я все равно сказал бы то, что сказал:
      
    - Вика, я пьян, я одинокий эгоист и неудачник, но я хочу, чтобы ты знала: я любил тебя. И теперь люблю. Делай что хочешь с этой любовью: захочешь посмеяться - я посмеюсь с тобой. Но это правда. 
      
        Первый раз в жизни я признался в любви женщине, хотя за полчаса перед тем и не думал о ней. Все это было так непохоже на мое обычное поведение, что если б я был трезв, то решил бы, что сошел с ума. Но я был пьян в стельку, и горько сознавать, что только в таком состоянии у меня хватило духу, хватило смелости сказать о своих чувствах. На месте Вики я б засмеялся; но она не смеялась. Видимо, мои слова поразили ее. 
      
         Танец закончился, мы должны были расстаться - и в другой ситуации я смиренно принял бы вечный приговор судьбы. Но в тот вечер я взбунтовался и потребовал у Вики визитку, повторяя "Я тебе позвоню"; и она вытащила из сумочки картонный прямоугольничек, который я с величайшей осторожностью спрятал во внутренний карман пиджака.
      
           Наши уже начали собираться, и не здравый смысл - а инстинкт - подсказал мне, что лучше уйти вместе со всеми. Не помню, как я распрощался с кафедральной публикой, да и какое это имеет значение? Я шел домой пешком через весь город, пьяный настолько, что не догадался взять такси или воспользоваться общественным транспортом, и над моей головой в темном влажном небе стояла огромная круглая луна. Та незабываемая ночь весеннего полнолуния! когда в последний раз ко мне вернулась моя юность, когда в последний раз я ощущал за спиной крылья и мог взлететь над темными домами, над серебряными лентами трамвайной колеи, над статуями и храмами, над всем этим городом, стоящим на семи холмах и подземной реке; городом, в котором я родился, вырос, познавал жизнь и так редко бывал счастлив. 
      
          Домой я пришел только к двум ночи, и до сих пор не могу понять, каким образом добрался благополучно. Захлопнув дверь и сбросив ботинки, я рухнул на кровать и тотчас уснул; но первая моя мысль по пробуждении была о вчерашнем. Голова дико болела - к похмелью присоединилась очередная мигрень, но еще сильнее было чувство стыда. В самом деле, я вел себя непотребно. Что подумает обо мне Вика? и, что не менее важно, подумают обо мне люди, с которыми мне еще работать вместе? Поскольку впечатления сотрудников ранее понедельника я узнать не мог, а звонить и выяснять было нелепо, оставалось позвонить Вике и извиниться. Что примечательно, про визитку я не забыл.
      
         После завтрака, состоявшего из крепчайшего кофе, я достал визитку и начал ее изучать. "Виктория Всеволодовна Волошина" - согласитесь, само  имя звучало как музыка, настолько красивы были его составляющие и настолько гармонично они сочетались. "Директор ЧП "Интерсервис" - стало быть, она занимается бизнесом? номер рабочий, номер мобильного, электронная почта - какая современная женщина (не забываем: на дворе стоял апрель 99-го года)! И как неудачно я выглядел вчера на ее фоне - как полный придурок. Но наскоро написанный в самом низу номер телефона давал шанс и надежду на индульгенцию: она написала свой домашний номер, стало быть, хотела, чтоб я позвонил. Честное слово, если б не это, я не решился бы.
      
    - Алло! - раздался в трубке нежный голос, и сердце мое задрожало, как в 15 лет.
    - Вика, это Серега Рыжов. Извини за вчерашнее.
       - За что? 
       - Я был пьян.
       - Значит, наврал по пьяни?
      
    - Нет, - пробормотал я сдавленным голосом. - Сказал правду по пьяни. 
    - Тогда за что извиняешься, джентльмен? Помнишь рассказ О'Генри?
    - Какой? - в этот момент я не помнил, как меня зовут.
        
    - А еще филолог. В кафе служили две девушки, красавица и дурнушка, которую никто не замечал. И вот однажды один парень поцеловал ее при всех и убежал. Дурнушка расцвела, начала прихорашиваться, на нее начали смотреть другими глазами. А через два дня парень пришел и сказал, что был пьян и попросил прощения. Дурнушка расстроилась, а красавица ее утешила: "Он не джентльмен! Будь он джентльмен, разве стал бы он извиняться!"
      
         Я понял, что надо рассмеяться, и издал соответствующие звуки.
       - Вот так и ты....
       - Но я тебя не целовал при всех.
       - Еще не все потеряно, - смеялась Вика. - А хочешь?
    - Что?
    - Поцеловать?
       "Ты играешь, а у меня сердце разрывается на части".
    - Только поцеловать?
    - А дальше от тебя зависит. 
    - Ты разве не замужем?
    - Уже нет. А почему ты вчера отрекомендовался одиноким неудачником? В тридцать лет мужчина не одинок, а свободен, да и на неудачника ты не похож.
    - Спасибо. Долго рассказывать.
    - Можем встретиться.
           Я слушал и не верил своим ушам. Зачем я этой блистательной красавице? Пофлиртовать, пококетничать? Но неужели без меня не с кем? Зачем я ей? 
    - Давай встретимся. Когда и где?
    - Во вторник после семи, а где - решай ты, ты мужчина.
          
       Мы встретились во вторник в пиццерии "Кастелляри" - ничего лучше я не смог придумать; и так началось не имеющее названия чудо - нежданное, позднее, небывалое. Конечно, первые встречи мы приглядывались друг к другу - точнее, приглядывалась Вика, а я просто любовался ею, упорно пытаясь понять, что стремятся разглядеть во мне ее голубые глаза, чего ищет во мне ее неукротимое сердце.
        
    - Ты все понимаешь и  ничего не требуешь, - обмолвилась она однажды; но разве это те мужские качества, которые способны внушить любовь? 
      
         За десять лет, что мы не видели друг друга, Вика успела пожить в Москве, вернуться, выйти замуж, создать свою фирму и развестись. Начинала она, кстати, с обычной челночницы, а теперь ездила на "Хонде". Но вот что странно: бурный бизнес девяностых, переезды, разлуки, ночи в тамбуре и стамбульские базары, разочарования и злые слезы не оставили на ней никакого следа, точно эти десять лет Виктория прожила королевой во дворце. И по-прежнему за лазурью ее глаз стояла бесконечность. Но я не мог отделаться от мысли, что если б я был рядом с ней все эти годы, то большую часть тяжести взял бы на себя. 
      
            Наверно, нужно подробнее рассказать о Вике - но что рассказать о женщине, в которой даже на паспортной фотографии ощущались вызов, сила и жажда жизни? Она вызывала судьбу на бой и упорно выигрывала сражение за сражением; но эти победы, столь значимые для окружающих, ничего не стоили для победительницы, потому что в глазах ее читалась бесконечность. И все, что было таким важным для меня, что искал я в других женщинах, внезапно обесценилось, более того, стало казаться смешным. Она не читала книг, которыми бредил я; она смотрела вместо фильмов жизнь, она не подхватывала с полуслова цитату - но что с того, если она сама была как стихотворение? Она великолепно водила машину, периодически пыталась бросить курить, могла матернуться, когда что-то упорно не поддавалось ей, мечтала построить огромный дом за городом в лесу - и каждый вечер возвращаться туда усталой, но довольной. И впервые в жизни мне было безразлично, кем я буду в этом доме и где будет мое место. Мы были настолько противоположны друг другу, что не могли не сблизиться.
      
          Ничего не было решено, ничего еще не случилось, но я знал: все будет. Я лишен дара предвидения; я чувствовал это по изменениям, которые произошли со мной. В первый - и в последний раз - я не ощущал привычной тяжести, был легок, остроумен, светел - и в то же время силен. Что бы я ни задумал - мне все удавалось; мрак отступил и растаял; наконец-то настал мой час. 
          В тот год стояла небывалая весна; я не помню такого раннего и неистового цветения деревьев, такого изобилия нежно-белого и нежно-розового цветов, такой безудержной щедрости природы. И хотелось жить одним днем, жить этим синим небом, южным и ласковым ветром, ощущать едва уловимое прикосновение белых лепестков к лицу, пить вдвоем кофе в уличных кафе, сплетая пальцы рук; мчаться по шоссе навстречу огромному закатному солнцу; расставаться, зная, что завтра непременно будет встреча. И все же я первый заговорил о том, что можно отменить расставания. 
      
    - Давай попробуем съехаться. Хочешь?
       - Надо подумать. Не обижайся, Сереж, дело не в тебе. Я не знаю, готова ли я. 
         Я знал, о чем ты. Вкратце ты успела поведать мне историю своего неудачного брака, и я не решился настаивать, хотя внутри все заныло: ну неужели ты не видишь, что я совсем другой человек! не похожий на твоего кретина; неужели ты не видишь, что я никогда не смогу причинить тебе боль. 
      
          Зачем я смолчал? Зачем говорю все это теперь, а не тогда? Почему побоялся настоять на своем? 
       - Я буду ждать.
    - Ждать придется недолго, - улыбнулась ты, смягчая горечь полуотказа. - Вот вернусь из Киева, и мы решим....
         От этого "мы" сердце снова заныло, на сей раз сладко, и я принял твои условия. Тряпка, интеллигент. Решать должен был я, и ты ждала другой реакции - теперь я это понимаю. Я должен был сказать: "Ты никуда не поедешь" или "Я не буду ждать"; я должен был что-нибудь сказать, что-нибудь сделать, чтобы наш разговор не окончился словами "Я позвоню тебе из Киева", чтобы ты не поднялась из-за столика кафе - такая красивая в своем алом платье, такая юная - и не пошла к припаркованной машине; чтобы, подойдя к ней, ты не оглянулась на меня - в последний раз; чтобы я не резал дважды вены, не в силах снова и снова видеть перед глазами этот прощальный взгляд.
        
         Асфальт был усыпан белыми лепестками, и твоя машина промчалась по ним. Май был на исходе, весна догорала. Ты уехала в Киев на два дня и должна была вернуться 30-го. 
         Неполных два месяца длился наш роман: 49 дней, с первой - третьей встречи до твоего позднего вечернего звонка 29 мая:
    - Сережа!
    - Да, Вика!
    - Ты знаешь, я надумала. Вернусь, обсудим детали.
    - Ура! Я тебя люблю.
    - Я тебя тоже. Жди меня утром.
    - Ты поедешь ночью?
    - Не думай, - засмеялась она, - не от желания увидеть тебя поскорее. Куда ты денешься... 
       И верно - я никуда не делся. Сижу в той же квартире, в той же пижаме - уже старой и штопаной, и периодически чокаюсь с зеркалом. 
    - Я всегда езжу ночью. Шоссе пустое, можно разогнаться...
      
         Я хотел сказать "Не гони", но промолчал. Опять промолчал, и тем самым взял на себя долю вины. Хотя разве только в этом? Любовь изменила и Вику, сделав ее более нежной, более романтичной, более женственной - и более слабой, более уязвимой. Та Вика хвасталась "Три года за рулем, и ни одного талона, ни одного инцидента!", этой не стоило ночью выезжать на шоссе. Она могла шутить и смеяться, но торопилась ко мне, не стоившему ее мизинца. Я даже не удосужился спросить, какие дела у нее были в Киеве... Но ведь я верил ей, я боялся, что в любопытстве она уловит тень недоверия.
      
       Я все отложил на потом. 
    - Ну, до завтра. 
    - До завтра.
           Я положил трубку, лег на диван, подложив руки под голову, и принялся ждать завтрашний день, медленно погружаясь в сладкую дрему. Спал я в ту ночь на диво крепко. 
          Завтра не настало никогда. 
      
          Удар был таким сильным, что, по свидетельству очевидцев, "Хонда", кувыркаясь, метров сто летела по шоссе, прежде чем врезаться в бетонную опору и взвиться огненным вихрем. Никто не выжил: и заснувший водитель вынырнувшего на встречную полосу "Москвича", и Вика - погибли на месте. Не знаю, что осталось от того водителя, а Вику собирали по фрагментам, и наиболее сохранной из всех кусков тела выглядела правая рука с ее любимым кольцом - золотой змейкой; кисть почему-то не затронул огонь, и ее можно было опознать с первого взгляда. А от лица не осталось практически ничего.
      
          Дважды я пытался уйти следом, и оба раза так нелепо и убого, как умею только я. Первый раз я перерезал вены на обеих руках поперек, всадив в них обычное лезвие, причем на второй вене оно сломалось, и я даже не добрался до нее по-настоящему. Вместо того, чтобы умереть, я только заляпал темной кровью пол. Она была теплая, тяжелая, как густой томатный сок, и довольно быстро начала сворачиваться. Это был порыв, я не продумал детали. Второй раз, уже зимой, я взялся действовать наверняка, напустил в ванну воды, залез в нее, вскрыл обе вены, улегся поудобнее и стал ждать. Но вода быстро остыла - в квартире было нежарко -  и процесс затормозился. Я приподнялся, чтобы добавить горячей, однако из горячего крана раздалось шипение и более ничего. Из холодного крана капнули две капли ледяной воды. Мне ничего не оставалось, как с горем пополам выбраться из ванны и звонить в ЖЭК. Какой-то насморочный женский голос сообщил мне, что "на трассе авария и воды сегодня не будет". Тут мне стало нехорошо - не от новости, конечно, а от потери крови - и я вырубился, но лишь для того, чтобы очнуться часа через два. Никто меня не ждал даже на том свете.
      
          Здесь, конечно, надо сказать несколько добрых слов о друзьях - потому что только благодаря им не было третьей, четвертой и пятой попыток, одна из которых непременно увенчалась бы успехом. У меня настоящие друзья, и я горжусь ими, я был свидетелем на каждой свадьбе, хотя никогда не смогу пригласить их на свою. 
      
         Наверно, надо пояснить... Я не мальчик, я хоронил близких, я знаю, как заглядывают в глаза врачам и читают там безнадежность (и, значит, тот, самый родной человек обречен); я достаточно пережил за свои без малого сорок лет. И я знаю, что после самой большой утраты наступает - рано или поздно - примирение, и боль покидает тебя.  Так вот, беда моя не в том, что не я могу примириться - я не могу поверить. Если бы я смог перевернуть страницу, душу мою б отпустило: осталась бы светлая скорбь по несбывшимся мечтам и надеждам, по моим чувствам и краткости другого бытия; по снам, поцелуям, по цветам, утонувшим в реке времени. Но прошло восемь лет, а я по-прежнему не верю в Викину смерть, и это значит, что прошлого нет: все продолжается и будет продолжаться, пока я дышу. Из этого круга нет исхода. 
       .      Трижды мы встречались на Земле.
          В первый раз мы были детьми.
          Второй раз ты была с другим.
          А третий оказался последним.
          Но знаешь - я верю в четвертую встречу. 
    .
             ...Прошлым летом в Будве (если кто не знает - это курортный городок в Черногории) я сидел под тентом пляжного кафе и вдруг увидел Вику. Клянусь, мне показалось, что я сошел с ума: но это были ее волосы, ее профиль, только глаза скрыты темными очками. Не помня себя, я подбежал к чужому столику и с криком "Вика!" схватил ее за руку. На меня оглянулась совсем молоденькая девочка; очки слетели, и я увидел маленькие, припухшие черные глазки, так не похожие на те бездонные голубые глаза. Но в профиль сходство было потрясающим! и те же черные волосы...
      
         Разумеется, ко мне тут же подскочил ее парень, что-то гневно закричал, и я внезапно увидел ситуацию со стороны, глазами тех людей с соседних столиков, что уже повставали с мест, изумленно глядя на меня, и растерянно забормотал по-русски:
    - Простите... простите пожалуйста... Но я принял вашу девушку за свою жену... она умерла, но мне показалось...
      
        И рука, уже сжатая в кулак, опустилась, и в глазах блеснуло понимание. Как похожи главные слова во всех славянских языках: жизнь, смерть, жена, любовь. Кажется, они и утешить меня были готовы, усадить за свой столик, но я быстро ушел, почти убежал. Через несколько дней битком набитый автобус вез меня по горному серпантину обратно, на родину, к самой дорогой могиле. Я помнил об этом, и в то же время не мог отделаться от бредовой идеи, что Вика может быть и жива. Кто может засвидетельствовать, что за рулем "Хонды" в ту злополучную ночь сидела именно она? Кольцо же не привинчено к пальцам; она могла надеть его и на чужую руку.
      
         Разве не было случаев, когда бизнесмены, которым угрожала расправа со стороны конкурентов, имитировали собственную смерть? Ведь я не был посвящен в ее тайны, ее деловые обороты. Возможно, у нее были серьезные проблемы; настолько серьезные, что она не решилась позвонить мне - вдруг телефоны прослушиваются. Все возможно в этом безумном мире, и моя версия имеет право на существование. 
      
          Мир огромен, и по улицам одного из его городов может ходить Вика - с новым именем, чужим паспортом, также безмерно тоскующая по мне в другой жизни, как я тоскую по ней. Она не смеет написать, она боится звонить - но она помнит обо мне; и когда-нибудь, когда враги ее отправятся к праотцам, она вернется. Вы будете смеяться... если сможете, конечно, но мою уверенность подкрепляют два обстоятельства. Первое - я никогда не вижу ее во сне, в отличие от других дорогих покойников. А это может означать, что она жива. А второе... когда я поставил свечу за упокой ее души, она немедленно погасла, хотя остальные свечи горели ровно, и сквозняка и близко не было. И это повторялось несколько раз в разных храмах - свечи, зажженные за упокой, не хотели гореть. Может быть, надобно ставить за здравие; может быть; я ничего уже не знаю, кроме одного: здесь или там, скоро или через годы, но однажды мы встретимся снова. 

    Моя или чужая? Какая разница,
    Слова не отражают, а лишь искажают.
    Неразрывно, невидимо - и навечно
    Мы связаны тем, что не имеет названия.
    Мертвая или живая? Какая разница,
    Между мирами есть двери.
    Однажды жарким летним днем
    Я буду сидеть за столиком кафе
    В маленьком южном городе;
    В чужом южном городе,
    С кириллицей на вывесках.
    Я буду ждать свой двойной кофе
    А ты подойдешь, красивая,
    Как в последний раз;
    Немного загорелая, в легчайшем платье
    И с серебряными браслетами на запястьях.
    Ты улыбнешься и сядешь напротив
    Такая спокойная, такая счастливая,
    Будто бы не было жизни.
    Будто бы не было смерти.
    Как будто ничего не было.
    И я спрошу: а как же вьюжная ночь
    Осколки бутылки, вой скорой
    И шрамы на венах?
    А как же новости в телевизоре,
    Горящий самолет и разбившаяся машина?
    Как же цветы, утонувшие навеки
    В мутной реке времени?
    А ты ответишь, что это был сон,
    И возьмешь у официанта мой кофе.

    И я тебе поверю.

      

    30 марта - 6 апреля 2007 г.

      

    3

    Фост О. Капля дождя   9k   "Рассказ" Эзотерика, Мистика

      
      
    Елене Елиной, с благодарностью за печеньку для Музы
      
      
    *
      
      "Я капля дождя, падающая в океан. Дождь над океаном. Капля - в океан. В океан. Падающая? О, нет! Летящая! Летящая из лёгкой, воздушной воды в неимоверную ширь великой и могучей стихии. Прекрасна земля, спящая в ладонях океана, придёт время, упокоюсь в них и я. Мне будет спокойно и хорошо. Очень спокойно и хорошо. Хо-ро-шо... Мне спокойно и хорошо".
      Алёна ещё немного задержалась в образе бескрайнего океана и пёстрых облачков земли, спрятала под сердцем беззаботность полёта - да, полёта! - и только после этого неторопливо вышла из транса. Вздохнула, как только что пробудившийся и отлично выспавшийся человек, медленно распрямила собранные в мудру пальцы, опустила с колен руки.
      Можно начинать новый хороший день.
      - Аль, расставаться надо.
      Хмурый, взлохмаченный, Роман уныло смотрел в кружку с почти допитым кофе. Алёна прислонилась к косяку кухонной двери. При запахе кофе ужасно захотелось есть, но она пропустила мимо просьбу тела.
      - Ром, ты что?
      Мужчина через силу посмотрел на женщину. Помолчал. Помолчала и она. Начали они одновременно:
      - Ты знаешь, я не стану удерживать тебя, но...
      - Давно хотел сказать, но сегодня понял... Вот! Именно! Не станешь удерживать! Заносчивая! Высокомерная! Ты не женщина!
      Прежде Роман никогда так не орал. Вообще был молчаливым, улыбчивым, вежливым, что Алёна в нём и ценила. Познакомились они на выездном тренинге клуба, в котором Алёна вела свои занятия и консультировала частным образом. Тренинг проходил в Непале, интереснейшие общие впечатления, а ещё сильное увлечение фотографией и сблизили Алёну с Романом.
      - Ты встретил другую?
      - Да, чёрт возьми! И она хочет меня! Она держит меня! А ты...
      - Прости меня, пожалуйста.
      Роман резко поставил кружку в мойку.
      - И это всё, что ты можешь сказать? "Прости меня, пожалуйста", - передразнивая, он скривился и передёрнулся всем телом, будто изображающий трансвестита плохой актёр.
      Алёна резко вдохнула, удерживая рыдание, и прикрыла глаза: "Сейчас это закончится. Сейчас это чем-то закончится. Или он извинится тоже, и мы расстанемся друзьями, или..."
      - Извини, - буркнул Роман, взял со стола мобильный, ключи от машины, компьютерную сумку и шагнул из кухни в коридор. - За вещами как-нибудь... Наберу тебе.
      Секунда - и от него остался только пахнущий кофе сквознячок.
      Алёна ошарашенно опустилась на табурет. Моргнула. Сегодня приём, надо быть в форме. Нельзя впустить боль в сердце. "Подожди, милая, мы с тобой вечером поговорим, ладно?"
      Выдохнуть - вдохнуть - выдохнуть - вдохнуть - вы-ы-ыдохнууть - вдо-о-охнуть.
      Вода в чайнике ещё горячая, хорошо. Треть ложки кофе, две - сахара, полкружки молока. И горячей воды сверху. Хорошо.
      - Алло, Наталья? Здравствуйте! Вы подтвердили визит Ириды Истриной?
      - Да, Алёна, мы ждём её к десяти.
      - Спасибо, я через час буду.
      
      - Добрый день, Елена Игоревна.
      - Рада видеть, Ирида! Пожалуйста, сюда, сюда. Удобно в этом кресле? Сейчас, я зажгу свечи... Нормально так?
      Худощавая светловолосая девушка, внешности почти незаметной, держится скованно. Бочком устраивается на краешке кресла, в ответ на оба вопроса молча машет ладонями. Милый жест, чем-то знакомый. Чем-то, чем-то... и очень милый.
      - Ирида, зовите меня Алёной.
      Пауза. Внимательный взгляд исподлобья. Боже, как она всего боится и никому не доверяет! Что за обида жмёт её сердце?
      Наконец, с тонких ненакрашенных губ слетает:
      - Ира.
      Улыбнуться ей. И чуть нараспев:
      - Ии-Ра! Солнечное имя!
      В ответ - лёгкий проблеск ответной улыбки, которая хочет быть. Солнышку прыгнуть бы из-за тучки, но тучка... ох, тучка.
      Девушка слегка покашливает, сейчас заговорит. Собирается. Ничего, улыбнёмся ей снова. Всё хорошо, милая, я вся внимание. Я вся твоя.
      Покашливает - и молчит.
      - Ира, давайте, я попробую рассказать, что вижу, а вы поправите, где я ошибусь?
      О, солнышко, наконец, победило тучку. Ненадолго, но всё же.
      - Мне нужно взять ваши руки в свои, ладно?
      Пальцы протягиваются в ответ послушно, но твёрдые и холодные. Заперта вся, просто на тысячу замков. Бедный малыш, да что же это с тобой? Вот, держи-ка тепло, тепло, тепло...
      - Мама!
      - Алёна? Вы не ушиблись? Позвать кого-нибудь? Что вы увидели?
      - Нет-нет, Ира, милая, спасибо. Это в нашей работе бывает. Очень сильный резонанс, я просто упала в... Слушай-ка меня... слушай... отец оставил вас с мамой не по своей воле, слышишь? Прости его, пожалуйста, обязательно! Он любил вас! Его заставили! Его заставили! Слышишь? Простишь? Смотри мне в глаза! Смотри! Прости его!
      Ира заворожённо молчит, глядя в огромные и близкие-близкие зрачки Алёны. Из них словно течёт тёмный мёд, и не хочется перечить его тягучей сладости. Тёмный мёд обволакивает Иру, ласково и неотступно, ей становится тепло, уютно... радостно.
      - Да! - выдыхает Ира, - да! Прощаю.
      С последним словом она будто просыпается и повторяет снова, удивляясь самой себе:
      - Прощаю...
      И смотрит на Алёну, которая улыбается так, будто ей сделали самый желанный подарок - глаза сияют, смеются, ей хорошо, она счастлива!
      И Ира улыбается тоже.
      На прощание Алёна говорит:
      - У нас через две недели выезд на Иссык-Куль. Давай с нами!
      Посветлевшая и разрумянившаяся, Ира несколько раз меленько кивает - ах, Боже мой, сколько в этом милом жесте простоты и душевности, такой знакомой простоты. И как не хватает этой душевности...
      Закрыв за Ирой дверь, Алёна долго и старательно тянется к потолку, тянется, тянется, наслаждаясь каждым здоровым сигналом сильного молодого тела... спасибо, родители постарались, с генами всё окей. Ну, почти. Ведь гены не только те, что в теле - у души свои гены. Родовая память. Всё хранит, даже то, чего и не знал ты по глупости своей или наивной уверенности, будто сам по себе на Земле, а те, кто жили до тебя, и те, кто придёт после - это так... типа, не твоё дело.
      Ведьма ещё раз хорошенечко прогнулась, сделала поочерёдно с правой и с левой руками замок за спиной, и почти довольная, опустилась на ковёр, постеленный меж двух смотрящих друг в друга зеркал.
      "- Ба, зачем ты это сделала?
      - Ты о чём?
      - Отца моего для матери приворожила, от женщины беременной увела. И не зажился он.
      - Тебе надо было родиться, пора ей пришла, а мужчины стороной обходили.
      - И от меня теперь сбегают. Роман - уже пятый, кто меня не выдерживает. А ведь кормлю, пою, ухаживаю, детей с ними хочу, обычная же баба..."
      Тишина.
      "Что молчишь? Сестру мою видела ведь сейчас! Отвечай".
      Тишина.
      "Но ведь это означает, что я незаконно рождённая"
      Отзовётся? Нет... Да и что дух может ответить? "Прости меня, пожалуйста"? Алёна рада бы услышать это, всем существом отозвалась бы на просьбу: с камнем обиды на сердце жизнь не жизнь! Но сумрачная фигура высится перед Алёной по-прежнему молча - сделанного не вернуть, внучка, за него можно только расплачиваться. Что ж, и правда.
      "Покойся с миром, бабуля. Благодарю, за то, что дала и - прощаю..."
      Ведьма вздыхает и делает ещё один шаг вглубь.
      "- Мать моей бабки, тебя вызываю. Говори, знала о силе родовой?
      - Да.
      - А всё равно прокляла красавицу ту, на которую муж твой глянул?
      - Да!
      - Лучше бы ты его действительно любила - тогда бы всё прощать могла, свободна была бы от мути всякой".
      Тишина. Но другая. Трепещет едва ощутимым страхом, пахнет... о-ох... стоячей водой. Ты не то, что других, ты и себя-то не любила, несчастная. От того и завистью ко всему живому истлевала, от того и тянула всё только себе, себе! От того и гнила. Так обрети же хотя бы в другой жизни дар и счастье любви.
      Ведьма медленно поднимается из неведомых глубин, куда уходила. Выпрямляется душа во весь рост, тянется к небу.
      "Небо, хочу любить! Пусть я буду любить всех и каждого, и никогда никому злой мысли не отправлю! Дай мне отработать за матерей моих. Пусть Ира будет счастлива! Слышишь, небо? Это я, капля дождя твоего, прошу..."

    4

    Герш С., Варвара Кровавая халтура   16k   "Рассказ" Проза, Лирика


       - Понедельник...- тихо простонала я, открывая глаза.
      
       - Не люблю понедельники! - шептала, шлёпая в ванную. - Не люблю вторники... - бурчала, стоя под струями горячего душа. - Ненавижу среды, четверги и пятницы! - бубнила, растираясь полотенцем. - Больше всего не люблю выходные - обязательные визиты к вредной свекрови или возня на дурацкой даче, где семья отдыхает, а я стою у плиты. ...А вообще-то, Галка, ты ненавидишь свою серую, беспросветную жизнь! - громко сказала я, заходя на кухню.
       - Мам, ты чего? Поесть чего? - это мой великовозрастный сыночек, семнадцатилетний оболтус, на голову выше меня, в шортах и вылинявшей футболке, протиснулся следом.
       - Валера, а ты умылся?
       - Там отец заседает, слышишь, воет, ну точно как наши коты весной: "У моря, у синего моря..."
       - Яичницу будешь?
       - Мам, я всё буду. И яичницу, и колбасу, и пару котлет.
       Жарю яичницу.
       На кухню вплывает моя принцесса - пятнадцатилетняя доченька.
       - Мамчик, доброе утро! Завтракать не буду, только кофе, я с сегодняшнего дня на диете.
       - Лерка, совсем дура? Ты скоро в игольное ушко пролезешь!
       - А ты, Валера, помолчал бы! Так, как ты жрёшь - скоро в дверь не пролезешь!
       На кухню заходит муженёк - чисто выбритый, тщательно причёсанный, пахнущий хорошим одеколоном.
       - Всем привет. Галка, ты мне кашу сварила?
       Мой муж очень себя полюбляет, утром ест только геркулесовую кашу с фруктами и пьёт зелёный чай. Ставлю перед ним тарелку с кашей, наливаю чай.
       Варю для себя кофе, беру сигарету и отправляюсь на балкон. Я себя не люблю, поэтому мой завтрак - крепкий кофе и сигарета.
       После своего завтрака выхожу в коридор. Мои дети, одетые, толпятся возле входной двери.
       - Мам! - это Валера. - Дай полтинник! После тренировки с ребятами в кафе зарулим.
       Достаю кошелёк, выдаю полтинник.
       - Мамчик, а мне?
       - А тебе зачем?
       - Валерке дала, а я что, нелюбимая?
       Даю двадцатку.
       Дети синхронно целуют меня в щёки и исчезают.
       Из комнаты выходит тщательно одетый муж.
       - Серёжа, подбрось меня к работе, а? Опять опаздываю.
       - Заплати за бензин - подброшу.
       - ...
       - А что ты удивляешься? За всё в нашей жизни платить надо.
       - Ну ты наглец! - выдохнула наконец я. - В этом месяце я от тебя копейки не видела! Я, женщина, ишачу как мужик...
       - Ты женщина?.. - муж презрительно усмехнулся. - Посмотри на себя - замызганная, нестриженная, без маникюра, то на работе, то на кухне.
       - Так разведись со мной! У тебя полно выхоленных курочек!
       - А зачем? Мне и так хорошо. Пока, бэби.
       Ушёл, хлопнул дверью.
       Я минуту постояла в оцепенении, потом отмерла. Пошла на кухню, села, обхватила голову руками. Полились слёзы. Мои коты, Барсик и Рыжик, вспрыгнув на стол, сочувственно мяукнули.
       - Вот скажите, ребята, почему я это двадцать лет терплю? Я, тётка с двумя высшими образованиями, совсем не уродина и не старая, всего сорок! Зарабатываю в три раза больше, чем этот урод! Ведь я его ненавижу уже лет пятнадцать. Толку от него чуть! Детьми не интересуется, меня постоянно унижает, денег в дом не приносит, всё на своих баб тратит! Гвоздь вбить не может. В постели ноль. ...Всё привычка. Да ещё страх - как же я без мужика останусь. А если поразмыслить, я в семье и баба и мужик. Нет, надо что-то со своей жизнью делать. Ладно. Пора на работу. Коты, я вас люблю, пошла одеваться.
      

    ***

      
       На работу я, конечно, опоздала. В нашем нищем проектном НИИ с дисциплиной ой как строго. Пошла не к центральному входу, а завернула во внутренний дворик. Огляделась - никого. Прячась за мусорными баками, подкралась к приоткрытому окошку небольшой кладовки, где уборщица тётя Дуся хранит свой инвентарь. Открыла окно пошире, влезла на подоконник, спрыгнула на пол.
       В кладовку заглянула тётя Дуся.
       - Галинка, опять опаздываешь? Ладно, лазила через окно, когда дети были маленькие - понятно, пока их распихаешь по садикам и школам... А сейчас чего? Детвора-то выросла.
       - Да, тёть Дусь, с мужем погыркались с утра, а потом раны зализывала.
       - Ну тады ладно. Ставь свою сумку в тот угол, бери дежурную папку и шагай работать, а то начальник-зверь тебя хватится.
       Поставила сумку, взяла папку и независимой походкой направилась к своему отделу. Возле распахнутой двери стоял начальник- зверь в позе надсмотрщика, руки за спиной, тяжёлым взглядом рассматривая снующих с папками сотрудников. Хотела незаметно проскользнуть в кабинет - да не тут-то было.
       - Калинина! Что-то я тебя сегодня утром не видел.
       - Как это, Олег Николаевич, вы меня не видели?! - возмутилась я. - Пришла сегодня пораньше, поздоровалась, вы не ответили, так как по телефону увлечённо с кем-то беседовали!
       Наш начальник каждое утро звонит своей маменьке и выясняет, был ли у неё утром стул.
       - А... Ну ладно. Локальную смету по благоустройству закончила?
       - А как же, к сводной приступила.
       - Хорошо, вечером покажешь.
       Кивнула и направилась к своему рабочему месту. Только уселась и включила компьютер, как надо мной навис Славик по кличке Глиста в обмороке - высокий, очень худой, какой-то нескладный, но проныра, каких свет не видывал. Мы с ним много лет делаем халтуру - проекты малых архитектурных форм для богатеньких. Вся организаторская часть лежит на Славике - он находит клиентов, ведёт переговоры, решает денежные вопросы, а я - рабочая лошадка. Работаем быстро и качественно, клиенты не переводятся. Зарабатываем этим нелегальным бизнесом очень хорошие деньги.
       Славик зашептал мне в ухо:
       - Мать, новый клиент, ему нас рекомендовал Пал Николаич, помнишь, мы ему проектик сауны недавно делали? Так вот, сегодня после работы съездим, осмотримся на месте и все вопросики порешаем, лады?
       Я кивнула, Славик испарился.
       До одиннадцати работала очень интенсивно, а в начале двенадцатого позвонила Тамарка, моя близкая подруга. Она работает в нашей конторе, но в другом отделе. Предложила перекурить. Я взяла дежурную папку, сигареты и направилась в дамский туалет, по совместительству курилку.
       Томка меня уже ждала.
       С Томкой, невысокой, пухленькой, улыбчивой, мы знакомы много лет, ещё со строительного института, встретились на первом курсе и с тех пор дружим. Моя подруга, в отличие от меня, уже два раза сходила замуж, сейчас в поисках третьего мужа. От первого брака у неё дочка, ровесница моему Валерке, от второго - десятилетний сын. Тайн у нас друг от друга нет.
       - Подруга, - хохотнула Тамара. - Что, молодость вспомнила? Баба Дуся сказала - ты утром через окно лезла.
       Я рассказала об утреннем конфликте с Сергеем.
       Томка слушала, укоризненно качая головой.
       - Сколько раз я тебе говорила - разведись ты с этим альфонсом. А ты всё твердишь: "Он отец моих детей!". Какой он отец? Он хоть помнит, как их зовут?
       - Том, не трави душу. Сама всё понимаю. Квартира - наша общая собственность, он её делить начнёт. И что, мне с двумя взрослыми детьми и котами, в однокомнатной ютиться?
       - Пусть к мамаше своей валит, та одна в двухкомнатной живёт, в центре!
       - Как будто ты его не знаешь. Из вредности всё пополам распилит.
       Помолчали, повздыхали. Да и что тут скажешь?.. Всё много раз переговорено.
      

    ***

       В конце рабочего дня показала начальнику-зверю законченную работу, удостоилась скупой похвалы, и мы со Славиком, усевшись в его раздолбанные "Жигули", отправились в ближайший пригород на встречу с клиентом.
       Доехали на удивление быстро. На въезде в коттеджный посёлок нас тормознула охрана. Спросили фамилии, один из охранников сел в машину и проводил до дома нашего нового клиента.
       Остановились возле невысоких кованых ворот, вышли. Охранник вернулся на пост. Мы зашли в приоткрытую калитку и по дорожке, выстеленной тротуарной плиткой, направились к дому.
       Дом мне понравился - небольшой, без всяких излишеств. Радом - шестигранная беседка с грилем, большим дубовым столом и такими же лавками.
       Из дома вышел хозяин - лет под пятьдесят, невысокий, коренастый, лицо хмурое, взгляд серо-голубых глаз пронизывающий. Пожал руку Славику, мне кивнул.
       - Мне рекомендовали вас, как хороших специалистов.
       - Мы - лучшие. - расплылся в улыбке Славка.
       - Ну-ну. Идёмте в дом, я схематично набросаю, что хочу построить.
       Следом за хозяином мы зашли в дом, по широкому коридору прошли в строго и со вкусом меблированную гостиную. разместились в удобных креслах возле небольшого столика. Клиент вытащил блокнот и ручку, быстро нарисовал схему будущей бани, проставил размеры. Передал блокнот Славику. Тот посмотрел, сказал:
       - Нет проблем. Обсудим сроки и размер оплаты, а также нам нам необходимо взглянуть на место расположения объекта...
       В этот момент зазвонил телефон охраны.
       Клиент взял трубку, выслушал говорившего, скривился.
       - Витя, дай ему трубку. ...Карим, зачем ты приехал? Я своих решений не меняю. - помолчал. - Хорошо. Подъезжай, у тебя есть пять минут.
       Повернулся к нам:
       - Прервёмся на пять минут, а потом продолжим. - и поспешно вышел.
       - Строгий дядька. - шепнул Славик. - Такое чувство, что как рентгеном просвечивает.
       Я промолчала. Встала и подошла к окну. По дорожке быстро шёл мужчина лет сорока, кавказской наружности. Вошёл в беседку. Минут через десять вышел, так же быстро направился к машине, сел и уехал. Я вернулась в своё кресло.
       - Сейчас придёт, посетитель уехал.
       Но прошли пять минут, десять, полчаса - наш заказчик не появлялся. Славик что-то увлечённо рисовал в блокноте. Я забеспокоилась.
       - Слав, что-то наш клиент задерживается. Гость-то давно уехал. Может, ему плохо стало? Надо бы посмотреть.
       - Пойди посмотри. - буркнул Славик.
       - Я сама боюсь, пошли вместе.
       Славка вздохнул, с сожалением отложил блокнот, встал, с хрустом потянулся.
       - Ну пошли.
       Вышли из дома, огляделись - нигде никого. Подошли к беседке. Славка заглянул, отшатнулся, закатил глаза.
       - Ты чего?
       - Он там... весь в крови. Я крови боюсь с детства.
       Я отстранила коллегу, вошла в беседку. Наш клиент скорчился на лавке, зажимая двумя руками рану в боку, одежда в крови, на лбу крупные капли пота.
       - Помогите мне зайти в дом.- прохрипел он.
       - Нужно срочно вызвать скорую!
       - Не нужно, рана неглубокая, просто кровоточит сильно.
       - Славик! Или сюда, не придуривайся! - скомандовала я.
       Славик, такой же бледный, как и раненный заказчик, чуть пошатываясь, протиснулся в беседку.
       - Давай, бери под правый локоть, я под левый, поднимай потихоньку. Вот и хорошо. Пошли.
       Кое-как затащили бедолагу в дом, уложили на диван в гостиной.
       - Кровотечение я постараюсь остановить, но без врача не обойтись. Мы не знаем, насколько глубокая рана, может быть заражение.
       - Есть у меня знакомый врач. Наложите тугую повязку и позвоните.
       Как можно осторожнее я раздела нашего страдальца. Славик при этом закатывал глаза и пытался упасть в обморок, за что получал кулаком в бок. Нашла в аптечке бинт, вату и сделала тугую повязку.
       Дозвонились врачу, тот сказал, что приедет минут через сорок. Вышли со Славиком во двор покурить.
       - Во попали. Подруга, что делать будем?
       - А что делать, дождёмся врача, а там посмотрим. Как-то всё странно - приехал этот кавказец, ножом пырнул и спокойно уехал.
       - А вот это совсем не странно, похоже на бандитские разборки. Надо же, как ты ловко его перевязала. Училась где?
       - Да нет, практика большая. Мой Валерка, когда был поменьше, вечно то коленки разбивал, то о стекло ноги резал, то губу рассёк, зашивать пришлось, до сих пор шрам остался. А вот и врач, кажется, приехал.
       Врач, парень лет тридцати, приветливо нам кивнул и быстро прошёл в дом. Я пошла следом. Славик остался на улице.
       Врач подошёл к больному, стал разматывать бинты.
       - Серафим Петрович, что случилось?
       - Вадик, Карим взбесился, ты же его знаешь, кавказский темперамент, не сошлись во мнениях. Разберусь с ним.
       - Хорошо. В принципе ничего страшного, обработаем рану, наложим повязку и проколем антибиотики. Только я сутки дежурю, надо, чтобы кто-то ночью рядом с вами остался. Я утром сменюсь и приеду.
       Вадим повернулся ко мне.
       - Скажите, уколы делать можете?
       - Я всё могу - и уколы, и капельницу поставить. - проворчала я.
       - Вот и ладненько, подежурите ночь, а утром я вас сменю. Вот это лекарство колоть каждые три часа, а это - при сильных болях. Вы всё поняли?
       - Поняла. - смирилась я. - Позвоню только дочери, предупрежу.
       Позвонила Лерке.
       - Доченька, непредвиденная командировка, буду дома завтра вечером.
       - Мам, я папашке кашу варить не буду!
       - Не вари, сам сварит. Пока, целую.
       Вышла во двор.
       - Слав, ты можешь ехать. Я на ночь с раненным останусь, больше некому.
       - Одну с этим бандитом я тебя не брошу! Мне дороги твои мозги, то есть... эээ... наша дружба!
       Врач уехал. Мы разместились в гостиной. Славик пару раз сходил на кухню, позвенел посудой, предложил бутерброды и мне, я отказалась. Тогда он поёрзал в кресле и захрапел.
       Я присела рядом с подопечным. Сначала велись разговоры типа: "Больно? Сделать укол? Не надо? ПотЕрпите? Ладно". А потом полумрак гостиной расположил нас к откровенной беседе - так в купе поезда рассказывают попутчику свою жизнь, понимая, что никогда больше не встретят его. Я рассказала о своей безрадостной жизни, о проблемах, связанных с мужем, он - что вторая жена уехала жить за границу с новым мужем, сын от первого брака учится в Англии, видятся они редко. Ночь прошла незаметно.
      

    ***

      
       Утром приехал врач, мы распрощались и уехали. На работу почти не опоздали. Кое как отработала положенные восемь часов - сказывалась бессонная ночь. Приползла домой. Лерка вышла меня встречать, глазёнки испуганные.
       - Мамчик... А папашка приехал домой бледный, трясущимися руками покидал в сумку вещи и ушёл. И все деньги, что ты на отпуск отложила, забрал, совсем ничего не оставил.
       Я прошла на кухню. Тяжело опустилась на диван, обхватила голову руками и заревела. Плакала долго и со вкусом, даже подвывала, пока не заметила, что перепуганный ребёнок гладит меня по плечу и тоже рыдает.
       Я ещё пару раз всхлипнула, вытерла кухонным полотенцем лицо.
       - Ладно, хватит рыдать. Пойдём из кладовки отцовский хлам выбросим, давно мечтала. Ботинки двадцатилетней давности - а он всё бурчал: "Они мне дороги как память, не смей выбрасывать!".
       Мы с Леркой усиленно трудились, на радость бомжам таская на мусорку всякий хлам, потом к нам присоединился Валера.
      

    ***

      
       Утром проснулась посреди супружеской кровати. Не открывая глаз, улыбнулась. Потянулась. И почему я не любила среды, четверги, пятницы?.. Встала, накинула халатик, вприпрыжку побежала в душ.
       Стоя под горячими струями, медитировала:
       - А как я люблю выходные! Ну и что, что поедем на электричке! Возьмём Томку с детьми, будем жарить шашлыки, пить сухое вино, дети будут дурачиться, а мы с Томкой - болтать далеко за полночь!..
       Вышла на кухню, провозгласила:
       - Жизнь - хороша!
       Мой любимый оболтус посмотрел удивлённо:
       - Мам, ты чего? Поесть чего?

    5

    Свительская Е.Ю. Потерянная повесть   36k   "Глава" Мистика

      Потерянная повесть
      
       Девушка сидела на ограждении балкона и беззаботно болтала ногами. Такэру бросился к ней, протянул руку, желая удержать её. В какой миг она встала на ограждении, молодой мужчина не заметил. И вот он застыл перед ней, мучительно глотая слова и протягивая к ней руку. Она стояла, не качаясь, ровно, как на земле, и беззаботно смеялась. Прямые длинные чёрные волосы высыпались из-под кепки - и рассыпались по её плечам. Длинные, чёрные, толстые, прямые, они то взметались вокруг неё, то опускались и были ей до пят. Чёрные глаза её серьёзно смотрели на него из-под тени козырька. Она смеялась, но глаза её были серьёзны. И вдруг она резко замолкла и отступила назад. И скрылась в пропасти ночной тишины. Без единого звука.
       С отчаянным вскриком Такэру рванулся к ограждению, судорожно вцепился в него и потеряно взглянул с балкона вниз. Упавшая была в тёмной куртке и джинсах, но на асфальте почему-то белело светлое пятно. Девушка в длинных многослойных кимоно, перехваченных узким поясом, замерла на тротуаре. Крик ужаса вырвался у мужчины. Упавшая вдруг шевельнулась... и медленно поднялась. Она подняла голову, смотря вверх - и длинные чёрные волосы, тускло светившиеся в свете луны, густым и плотным покрывалом рассыпались по её светлым одеждам. С мгновение она и Такэру смотрели друг на друга. Потом она вдруг легко оттолкнулась от земли и... взлетела. Полы просторных рукавов её кимоно взметнулись как крылья... И она замерла в воздухе напротив балкона, улыбаясь, смотря на мужчину искрящимися весельем глазами, протянула ему руку. Он подался к ней, забыв, что под ними пропасть в семь этажей.
       В какой-то миг из комнаты выскочила Акико, вцепилась в своего возлюбленного, мешая ему перевалиться через ограждение, к чудовищу, смеющему в воздухе. Чудовище! Акико была уверена, что за этим красивым лицом, в обрамлении длинных волос, за многослойными роскошно составленными кимоно разных оттенков и за хрупким изящным телом скрывается чудовище. Но Такэру ничего не понимал, ничего не помнил, он вырывался и тянул руку к смеющейся девушке, выглядевшей, как придворная дама из старинных повестей...
      
       Прозвонил будильник: как всегда неожиданно, но сегодня очень кстати. Такэру резко сел на кровати. Сон всё ещё завораживал и ужасал. Это жуткое чувство, когда смотришь со стороны на самого себя, который добровольно и безропотно лезет в руки смерти! Это жуткое чувство тоски и безысходности... Это прекрасное лицо чудовища, смеющегося над ним... Оно воистину было прекрасно! Своими густыми прямыми волосами до пят - мечта всех хэйанских аристократов. Искусно подобранными кимоно нежнейших оттенков, чьи рукава и вороты немного выглядывали друг из-под друга, и лёгким следом узора на самом верхнем, ослепительно белом... цвета траура и смерти... Своими глазами, кажущимися до боли знакомыми...
       С кухни послышался тихий звяк ложкой или вилкой по тарелке. Такэру недоуменно повёл левой рукой по опустевшей кровати. Потом, смекнув, успокоился. Проснулась раньше и теперь готовит ему завтрак, напевая про себя одной ей известную песенку и покачиваясь ей в такт...
       Акико и вправду увлечённо занималась приготовлением завтрака и танцем под известную ей песню. Её грациозная, немного пышная фигурка соблазнительно покачивалась. Куда её телу, пышущему здоровью и, хм, жизнью в достатке, до хэйанского идеала хрупкой женской красоты, завёрнутого в многослойные кимоно? Халатик, кстати, на ней был однослойный, бархатный, по колено, но вот рукава были просторные, правда, сейчас завёрнутые до локтей...
       Профессор Танака Такэру залюбовался своей ученицей. Здесь, в объятиях родной своей квартиры, он мог беззаботно смотреть на неё, не опасаясь людских глаз. Запретная любовь, ставившая на кон его репутацию добродетельного холостяка и отличного профессора, была лишь ещё слаще от своей недозволенности и витавшей над ней обречённости.
       - О, ты уже проснулся! - обрадовалась Акико, заметив его.
       Это было единственное место на свете, где она звала его по имени и обращалась на 'ты'. И было очень приятно слышать её обращение. В институте же она избегала его или, поприветствовав 'Танака-сан', использовав максимум формальных приторно-вежливых фраз, робко ускользала. И ему оставалось только держаться, делая невозмутимое лицо. Самураи бы позавидовали бы ему. Да вот только последний сёгунат уже был свергнут...
       - А я пока ещё ничего не приготовила! - огорчённо призналась девушка, - Прости!
       'Да тебе и не надо ничего готовить!' - хотелось сказать ему. Он был бы рад, если бы время остановилось - и он бы мог целую вечность ей любоваться. Да вот только время неуступчиво шло, приближая проклятый час, когда надо было в полной готовности выйти из дома. Ей. Она всегда выходила первая. Он думал, что ей говорят родители, от того, что она часто не ночует дома, но сама Акико на эту тему разговор ни разу не начинала. И потому он тоже молчал, ругая себя за трусость. Да, он был не женат, она же не была помолвленной и вроде бы всё было в порядке... Да только ей ещё не стукнуло двадцати. Только через пару лет она будет участвовать в своём Сэйдзин-но хи, Дне совершеннолетия. И она была его ученицей, а люди наверняка бы что-нибудь сказали по этому поводу. И всё же, чем трагичнее, чем печальнее была ситуация, тем слаще были их встречи.
       - Ничего страшного! - сказал мужчина, усаживаясь на подоконник.
       Некоторое время они молчали, пока Акико размешивала молоко и яйца для омлета.
       - О чём будешь писать курсовую работу? - спросил он наконец.
       - О кицунэ, - девушка улыбнулась.
       - Что же такого достойного в лисах-оборотнях?
       - Они умеют становиться роскошными женщинами, - её улыбка стала ещё шире.
       - Такими роскошными, что мужчины теряют голову и добровольно гибнут, - Такэру нахмурился.
       - Но зато они - роскошные женщины, героини многих сказок и романтичных легенд! - Акико рассмеялась, впрочем, тихо, чтобы не привлекать чрезмерное внимание соседей - стены во всём доме были довольно-таки тонкие.
       - Бред какой! - беззлобно проворчал мужчина, любуясь движениями её тонких длинных пальцев, державших венчик для взбивания молока и яиц.
       - А ты всё также исследуешь 'Повесть о Гэндзи'?
       - Это великолепное произведение, которым можно наслаждаться долго! Какие там стихи! Один известный человек сказал, что тот, кто прочтёт весь роман, научится слагать хорошие стихи!
       - Скоро я начну ревновать к Мурасаки! - Акико обиженно прикусила губу.
       - К героине или самой писательнице?
       - Угадай!
       - Ну, я даже не знаю, кого назвать, - теперь и сам Такэру усмехнулся, - Они обе великолепны!
       - Изменник! - фыркнула девушка.
       И они оба беззаботно рассмеялись.
       Наконец омлет и начинка, которую завёрнут в него, были готовы. А затем и омлет довольно-таки быстро обнял начинку, приготовленную для него. И они оба довольно-таки быстро исчезли в желудках. Время неумолимо бежало, вынуждая профессора и студентку торопливо одеваться и готовиться к выходу из дома. А вот и время выхода Акико подошло. Он с грустью закрыл дверь за своей возлюбленной. И пока он мрачно барабанил пальцами по шкафу в прихожей, впрочем, достаточно тихо, чтобы не привлекать внимания соседей, ему опять вспомнился утренний кошмар. Та девушка, которая смогла спрыгнуть с балкона и уцелеть, в эпоху Хэйан была бы образцом женской красоты... Как она смотрела на него! Как завораживал и сковывал его её смеющийся взгляд...
       А на улице лукаво смеялось солнце. Смеялось, и то с напускной скромностью куталось в редкие мелкие пушистые пухлые тучи, то дерзко обнажалось. По улице спешили толпы мужчин в одинаковых костюмах... Танака Такэру умело лавировал между потоками этих офисных работников, ловко уклонялся от школьников на велосипедах. Словом, утром на улице было так же беспокойно, как и обычно. И в институте будет всё то же самое, что и обычно: он будет с увлечением читать лекции, сбивать отстающих меткими и острыми вопросами, одаривать отличников похвалой, невозмутимо или тепло приветствовать коллег и слушать всякую ерунду об их делах... И Акико тихо проскользнёт мимо, притворившись, что не заметила его, или же будет рассыпаться в набивших оскомину приторно-вежливых фразах... И неизвестно, что из этого лучше! А, может, ну её? Всю эту напускную таинственность?! Развязные студенты порою с таким удовольствием обнимают своих подруг, думая, что профессоров нет поблизости или с таким удовольствием жужжат о своих девушках... Конечно, дисциплина дисциплиной, и нарушителей ловят, осуждают, наказывают... но он завидует тому, как они дерзают открыто любить, обращать внимание на своих возлюбленных!
       И вот на горизонте показалась Акико, столь же невозмутимая, как и обычно. Он было вздумал пройти мимо неё, как бы случайно пойти в том направлении... И едва не натолкнулся на бесполое существо, закутанное в объёмную тёмную куртку, широкие штаны, спрятавшее лицо в тени под козырьком кепки, а ступни - в больших и уродливых кроссовках. Непонятное создание промямлило что-то невнятное и отступило назад. Профессор ухватился было за козырёк, но странный студент рванулся так, словно он собирался содрать с него всю одежду. И натолкнулся на другого студента, идущего за ним. Ударившись, оба упали на пол. Из-под кепки высыпались волосы. Длинные, чёрные, блестящие, прямые... Поскольку их обладательница потерянно сидела на полу, низко опустив голову, было неясно, какой же длины её роскошная грива, однако же как минимум до талии они ей доставали. И этот резкий всплеск женственности от этого нелепо одетого существа, потряс всех наблюдателей. Девушки завистливо зашушукались, а парни просто пялились во все глаза, мечтая узнать, какое лицо скрывается под этой злополучной и мерзкой кепкой.
       Прозвенел звонок, призывая всех к порядку. И студенты неохотно разошлись по аудиториям. Девушка, привлёкшая всеобщее внимание, поднялась. Её густые волосы доставали ей аж до щиколоток, концы спускались ровной линией, а пряди лежали ровно, и ни одна из них не запуталась. Привычным движением она перехватила волосы на спине на уровни шеи, быстро закрутила из в жгут и убрала под кепку. И так же молча ускользнула к лестнице. Такэру стоя, словно громом поражённый, и смотрел ей вслед. Он очнулся только от того, что Акико мрачно выросла вроде него и скромно напомнила 'профессору' о том, что нужная ему аудитория находится в конце коридора и что там его все с нетерпением ждут. Лицо её было спокойно, но глаза сверкали от ревности и гнева. Она явно возненавидела ту девчонку, на которую он так смотрел. Но что он мог с собой поделать? Всё произошло так неожиданно, и ещё её волосы, спадавшие по плечам, закутанным в уродливую куртку, были диво как хороши! Сейчас он бы поверил всему, даже существованию коварных кицунэ.
       Лекция прошла вяло, с трудом. Студенты увлечённо обсуждали незнакомку, очевидно, новенькую. На профессора внимания обращали слишком мало, хотя обычно слушали его с большим интересом. Ну, хотя бы вели себя прилично на его уроке: не болтали и записками бросались крайне редко и свои сообщения на мобильниках выстукивали робко, старательно маскируясь от его бдительного ока. Привычная жизнь вдруг как-то резко была нарушена - и это вызывало у Танака Такэру большое неудовольствие. Впрочем, внешне лицо его было совершенно спокойно.
       Перерыв прошёл как обычно, навевая надежду на то, что жизнь войдёт в привычную колею. Следующая лекция, студенты другого отделения уже успокоились после появления таинственной незнакомки...
       Обед, прошедший среди коллег. Привычные беседы о работе, еде и семьях. Он чувствовал во время этих разговоров себя одиночкой, так как ему не о ком было рассказывать. Точнее, он просто не мог...
       Вот он вышел в коридор, сославшись на какое-то мелкое дело, не терпящее отлагательств. Вздохнув, пошёл привычной дорогой. И замер, привлечённый шумом.
       Она бежала ему навстречу и её изумительные волосы облаком развевались за ней... Кепка была надвинута низко, так что под козырьком глаза было сложно разглядеть... Куртка и штаны во время её быстрого бега облепили точёную фигурку... Хрупкие изящные пальцы судорожно сжались в кулаки. Сумку свою она уже где-то бросила или потеряла... И, судя по лицам гнавшихся за ней парней, кому-то было в общем-то уже всё равно, какое у неё лицо, так как одних её волос да очертаний тонкой фигуры, да почти плоской груди, хватило, чтобы быть ею очарованными... Если бы нарядить её в кимоно...
       Она, казалось, не видит ничего перед собой. Между ними расстояние сокращается, но она упорно бежит прямо на него... Шумно дышит толпа преследователей...
       - Того, кто сорвёт с неё кепку, я два семестра буду кормить обедом! - проорал щуплый бледный парень с выкрашенными в красный цвет волосами, - И выпивка за мой счёт!
       Впрочем, многим студентам и без того хотелось дотянуться до её головного убора: их руки жадно тянулись вперёд...
       Метров пять между беглянкой и профессором. Четыре метра. Три. Два...
       Он распахнул руки - и девчонка доверчиво рванулась к нему. Он крепко сжал её, вызвав возмущённо-завистливый гул. Она прижалась к нему своим худым телом. Сердце её стучало быстро от быстрого бега.
       - Танака-сан, это неприлично! - возмутился самый наглый из охотников, - Отпустите девушку, сейчас же!
       - Ты на кого орёшь, Кобаяси-кун? - голос мужчины был сухой.
       Студентка вздрогнула и робко подняла лицо. Всего на миг мелькнули её чёрные, блестящие глаза. И ему показалось, что они смеялись... Впрочем, это всё из-за неловкой сцены, того, что эта ситуация произошла так неожиданно. Да и жара сегодня днём сильная, могло голову по пути напечь...
       - Да я... да мы... - студент замялся.
       - Вот именно, чем вы заняты? Носитесь по коридорам, словно ученики младшей школы! Кто вас учил? Вам перед этими людьми не стыдно? Мужчинам не к лицу несдержанность! Ну, разве из вас вырастут достойные представители японского народа?!
       Студенты зашумели:
       - Да мы ничего такого и не делали...
       - Мы её и пальцем не тронули!
       А кто-то из середины кучки охотников мрачно ляпнул:
       - А вот вы её вовсю лапаете!
       Профессор, вздрогнув, выпустил беглянку. И почувствовал досаду, так как ощущение в его пальцах, лежащих поверх её спины и шелковистых густых волос, ему понравилось.
       - Кто там это сказал? - холодно спросил он, широко раскрывая глаза от гнева.
       - Я сказал! - наглец оттолкнул своих защитников.
       Он же обещал позаботиться о том, кто сорвёт с бедняжки кепку.
       - Совсем, что ли, рехнулся? Других развлечений нету? - проворчал Танака.
       - Эта девушка... - решительно начал хам, вдруг как-то поник, - А где эта девушка?
       Все недоумённо огляделись. Но таинственная студентка будто бы растаяла в воздухе...
       - Прямо призрак какой-то! - проворчал один из огорчённых преследователей.
       И нарушители спокойствия, любители изощрённых удовольствий потерянно и тихо разошлись...
       Танака Такэру глубоко вдохнул, шумно выдохнул и отправился в аудиторию на следующую лекцию. В некотором трансе он вошёл внутрь, медленно прошёл к столу... Очнулся, лишь расшибив о него своё колено. Вздохнул ещё раз. Грустно посмотрел в окно на пышные листья деревьев на внутреннем дворе...
       - Как вы знаете, 'Повесть о Гэндзи' написана в период Хэйан (794-1185 гг.). Имя придворной дамы, написавшей его, неизвестно. И назвали её Мурасаки в честь главной героини этого произведения. А Сикибу - это должность её отца при дворе. Может быть, Мурасаки Сикибу начала писать роман около 1001 года, после смерти мужа. Ведь к тому моменту, когда Мурасаки Сикибу поступила на службу к императору (1008 год), её 'Гэндзи-моногатари' уже была популярна у женщин из дворца. Или же Мурасаки Сикибу начала роман лишь уйдя со службы?.. Есть ещё версия, что она написала свой роман ещё до замужества, наслушавшись рассказов отца о придворной жизни. Как бы там ни было, 'Повесть о Гэндзи'...
       Профессор наконец-то посмотрел на слушателей. И замолчал.
       Таинственная беглянка сидела в последнем ряду. Она не делала записей, а просто молча и неотрывно смотрела на него из-под кепки. Он не мог понять, какое выражение у её глаз. Но они притягивали и манили. Хотелось самому снять с неё кепку или заглянуть в царившую под ней полутень...
       - Танака-сан, мы всё это помним! - возмутился из среднего ряда тот самый богатый хам.
       - И это замечательно, - ответил он бесцветным голосом.
       Новенькая вдруг приосанилась, быстро выглянула из-под своего укрытия, чуть приподняв голову. Её звонкий и нежный голос разбил воцарившуюся было тишину:
       - Но Гэндзи-моногатари не является самым древним романом периода Хэйан, дошедшим до нас.
       - Как это?
       - Я сама держала в руках свитки с романом ещё более древним, - на губах девушки заиграла улыбка.
       - Где? Когда? - встрепенулся профессор.
       - У меня дома. Мы нашли шкатулку со старой рукописью, когда хотели починить разбившийся алтарь.
       - И... вы разбираетесь в древнем языке?
       - Настолько, что смогла прочесть эти свитки, - улыбка стала дерзкой, чёрные глаза её ярко заблестели из-под полумрака кепки, - Их написала девушка, так же жившая в период Хэйан. Она записала историю о том, как один из придворных повес разбил ей сердце. Ну и, конечно же, добавила немного выдумок. Но только это тайна между нами, ладно? Конечно, мы не посмеем укрывать от японского народа столь редкое сокровище. Ведь так мало повестей периода Хэйан сохранились, так мало из них было найдено! Но так хотелось мне и моей семье хоть немного подержать древние свитки у себя, насладиться изящной вязью почерка той женщины, приобщиться к запаху старины...
       - И... чем же закончилась та повесть? - не мог сдержать своего любопытства учёный, - Или же окончание не сохранилось?
       - Девушка записала всю свою историю, но этого крика не хватило, чтобы выдохнуть всю боль её души и разбитого сердца, - студентка куснула нижнюю губу, - Она оставила свою подругу одну на всём белом свете! О, как это печально и жестоко!
       - Значит, там ещё и говорится о её подруге? Это интересный ход...
       На миг ему примерещилось, что в чёрных глазах, прячущихся в темноте под козырьком, вспыхнули огненные языки. Определённо, сегодня слишком жаркое солнце!
       Девушка холодно произнесла:
       - То, что вы только что назвали интересным ходом, было чей-то жизнью, которая слишком рано оборвалась!
       - И верно... Да простит меня её душа за мои злые слова! - искренно ответил мужчина.
       Кончики длинных волос новенькой, лежавшие поверх её стола и дрожавшие под слабым ветром, проникавшим из окна, вдруг спокойно легли на поверхности.
       - Это очень интересно... новый текст хэйанского периода! Кто бы мог подумать! Такая находка! - профессор взволнованно дышал, - Мы поговорим об этом позже, на перемене.
       - Да, мы поговорим об этом позже, - девушка многозначительно посмотрела из-под своего укрытия.
       Лекцию он с трудом закончил, думая о находке... жалея, что не ему досталась честь нашедшего и возможность прочесть рукопись первым... В перерыве парни окружили новенькую, требуя наконец снять головной убор и представиться по-человечески своим однокурсникам. Улыбка вдруг появилась на губах незнакомки и также резко пропала. А студенты радовались, что она будет учиться именно с ними и они первые увидят её лицо. Тяжело вздохнув, Танака покинул аудиторию. Сейчас ему к ней не прорваться, но он ещё...
       В оставленном им помещении вдруг стало шумно. Прислушавшись к недоумённым и испуганным выкрикам парней и девиц, мужчина понял, что во всеобщей шумихе новенькая неожиданно улизнула. Отчего-то он вдруг обернулся.
       Она уходила по коридору. Медленно и грациозно двигалась в сторону от него. Спокойно перехватила свои волосы на спине у шеи - концы взметнулись словно пушистый хвост - и, быстро свернув их в жгут, спрятала под кепку. В аудитории шумели, как же так она вдруг пропала, и как её могли упустить. Сейчас студенты высыплются в коридор. И профессор вновь потеряет возможность с ней поговорить...
       Он молча побежал за ней, чтобы не привлекать внимания. Она легко и грациозно уплывала прочь... И, хотя он убыстрял свой бег, а девушка шла совершенно спокойно, он никак не мог её догнать...
       Вот уж они покинули стены института, никем почему-то незамеченные... Такэру всё ещё не мог догнать её... Вот они уже вырвались за пределы города... Он уже начал запыхаться, а она всё так же невозмутимо плыла... Мужчина не заметил, куда исчезли её нелепые кроссовки... Босая, она шла по лугу, не приминая травы... профессор запоздало понял, что это как-то не так... противоестественно... Разум понимал это, прекрасно понимал, но тело двигалось за ней, словно повязанное неведомым поводком... Вначале было желание вырваться, но оно угасало... с каждым мгновением становилось всё меньше и меньше... слабее и слабее... стало тусклым... и растаяло, как дымка...
       День уже истаял... небо окрасилось ярким закатом. Солнце становилось багровым и готово было вот-вот уже скрыться за гранью земли. Девушка вдруг остановилась. И грациозным движением стянула с головы кепку. Мужчина замер, как заворожённый. Налетевший откуда-то ветер подхватил длинные чёрные прямые пряди... Она стала медленно оборачиваться... Медленно... Медленно и грациозно... Вот обернулась, в облаке кружащихся волос и в сиянии садящегося солнца. На миг сияние уходящего светила ослепило его, а потом он чётко увидел её лицо... столь прекрасное лицо, что оно казалось сном...
       - А звали её Асанокоо, - красивым, мелодичным голосом произнесла незнакомка, - И, соответственно, повесть её, печальную, о разбитом её сердце, я назвала "Асанокоо-моногатари".
       Ветер развевал её волосы. По белоснежной коже покатилась слеза...
       Танака Такэру растолкали на рассвете врач и полицейский. Вокруг шумело несколько десятков человек. Его на машине скорой помощи доставили в больницу, кратко обследовали. Вообще, не хотели отпускать, но он сбежал под предлогом необходимости читать лекции и сегодня. Профессор, всё-таки.
       В институте всё было по-прежнему. Он пару раз спрашивал о новенькой, но наталкивался на недоумённые взгляды. После чего испугался и расспросы прекратил. В обеденном перерыве сидел в компьютерном классе, шурша информацией о сохранившихся произведениях периода Хэйан. Он, конечно, все их знал, но вдруг что новое нашли?.. Разумеется, "Асанокоо-моногатари" среди них не было... Значит, ему вчера голову напекло... Так, что он вышел на луг у города, вдруг упал и провалялся в забытьи несколько часов. Хорошо, добрые люди нашли, вызвали помощь. Полицейский сказал, что то были хулиганы из средней школы, отъявленные янки. И хотя помощь человеку могла бы им зачесться и, если и не загладить их проступки, то хоть единственным светлым пятном лечь в их биографии, хранящиеся в милиции. Однако же от благодарности спасённого парни сбежали столь же резво, как обычно сбегали от заслуженного правосудия. Это навело защитника порядка на определённые подозрения, впрочем, Танака Такэру весьма убедительно отстоял честь юных хулиганов. Он помнил, что бредить начал ещё во время лекций. А те парни просто его нашли. Если и возникают вопросы, так это что они забыли на лугу за городом, но это несущественно. В грязи, кстати, нашли чей-то ранец. Значит, янки что-то не поделили или проводили новую драку, то ли от скуки, то ли чтоб опять выделить самого достойного на роль главы. По словам полицейского, прежний глава этих янки недавно угодил в больницу, а хулиганье из соседнего района никогда не упускало возможность прослыть самыми крутыми. В общем, так сложилось, что очередная выходка малолетних хулиганов помогла человеку. Может, даже жизнь спасла... Он поищет этих парней, но позднее... Всё-таки, благодарность - это святое, а долг обязательно следует вернуть, тем более, за спасённую жизнь.
       Домой профессор пришёл, будучи совершенно разбитым. С трудом снял ботинки. Сил хватило лишь, чтобы добраться до кровати.
       Среди ночи его разбудил звонок. Молодой мужчина недоумённо сполз с кровати, открыл дверь.
       Какая-то девушка рванулась к нему, крепко обняла, заплакав. Он торопливо включил свет. Да, это была его Акико. Она цеплялась в него, словно боялась потерять. И плакала... плакала... Такэру гладил её по волосам... Запоздало сообразил закрыть входную дверь...
       - Что случилось? - спросил мужчина наконец, - У тебя какая-то беда стряслась? Я могу хоть немного тебе помочь?
       - Так... просто... - она некрасиво, но очень трогательно шмыгнула носом, - Мне вдруг страшно захотелось тебя увидеть...
       Наревевшись, она заметила его помятый и замученный вид. Отправила в душ, а сама отправилась хозяйничать на кухне. Это, конечно, был его дом, но, в целом, он не возражал. Её тихая возня на кухне его успокаивала... Он долго стоял под душем, не решаясь включить воду и вслушивался... Его женщина готовит на кухне... его женщина... для него... выходит, всё у него как у нормальных людей! Просто голову напекло и примерещилось всякое... Ведь нет же в мире такой повести, "Асанокоо-моногатари"! И девушки Асанокоо, Утренний свет, тоже нет. И не было её никогда.
       Уже вымывшись и сытно наевшись, сидя на краешке кровати и сжимая её мягкие плечи в своих объятиях, он спокойно рассказал ей о примерещившимся ему. Акико слушала его очень внимательно, ловя каждое слово и, кажется, впитывая их.
       - Ведь не было же никакой незнакомой студентки вчера, верно? - спросил он наконец, смотря на неё и улыбаясь.
       'Развей же его, любимая! Развей этот кошмарный сон!' - мысленно молил мужчина.
       - Не было её, - едва слышно сказала его женщина, не смотря на него.
       - Не было её, - повторил Такэру.
       И расстроился. Незнакомка, казалось, опять появилась перед его глазами, в облаке развевающихся на ветру волос и сиянии заходящего солнца... Неужели, бред может быть столь прекрасным?..
      
       Он проснулся ночью, сам не зная отчего. Мягкий свет луны падал через окно. Но силуэт Акико был скрыт в темноте... Нет, она стояла в комнате, у открытой балконной двери... Странно... Давно не спит?
       Мужчин подвинул руку и нащупал тёплое тело возле себя. Сердце его замерло... Какая-то женщина продолжала молча стоять у балкона, в профиль к нему...
       Долго, мучительно долго, он молчал, потом соскользнул с кровати и ступил вперёд. Незваная гостья выскользнула на балкон. Он бросился за ней.
       Девушка сидела на ограждении балкона и беззаботно болтала ногами. Такэру бросился к ней, протянул руку, желая удержать её. В какой миг она встала на ограждении, молодой мужчина не заметил. И вот он застыл перед ней, мучительно глотая слова и протягивая к ней руку. Она стояла, не качаясь, ровно, как на земле, и беззаботно смеялась. Прямые длинные чёрные волосы высыпались из-под кепки - и рассыпались по её плечам. Длинные, чёрные, толстые, прямые, они то взметались вокруг неё, то опускались и были ей до пят. Чёрные глаза её серьёзно смотрели на него из-под тени козырька. Она смеялась, но глаза её были серьёзны. И вдруг она резко замолкла и отступила назад. И скрылась в пропасти ночной тишины. Без единого звука.
       С отчаянным вскриком Такэру рванулся к ограждению, судорожно вцепился в него и потеряно взглянул с балкона вниз. Упавшая была в тёмной куртке и джинсах, но на асфальте почему-то белело светлое пятно. Девушка в длинных многослойных кимоно, перехваченных узким поясом, замерла на тротуаре. Крик ужаса вырвался у мужчины. Упавшая вдруг шевельнулась... и медленно поднялась. Она подняла голову, смотря вверх - и длинные чёрные волосы, тускло светившиеся в свете луны, густым и плотным покрывалом рассыпались по её светлым одеждам. С мгновение она и Такэру смотрели друг на друга. Потом она вдруг легко оттолкнулась от земли и... взлетела. Полы просторных рукавов её кимоно взметнулись как крылья... И она замерла в воздухе напротив балкона, улыбаясь, смотря на мужчину искрящимися весельем глазами, протянула ему руку. Он подался к ней, забыв, что под ними пропасть в семь этажей.
       В какой-то миг из комнаты выскочила Акико, вцепилась в своего возлюбленного, мешая ему перевалиться через ограждение, к чудовищу, смеющему в воздухе. Чудовище! Акико была уверена, что за этим красивым лицом, в обрамлении длинных волос, за многослойными роскошно составленными кимоно разных оттенков и за хрупким изящным телом скрывается чудовище. Но Такэру ничего не понимал, ничего не помнил, он вырывался и тянул руку к смеющейся девушке, выглядевшей, как придворная дама из старинных повестей... Та смеялась, холодно, насмешливо, жестоко...
       - Стой! Остановись! - отчаянно прокричала Акико, но мужчина её не услышал.
       Тогда, собрав все свои силы, Акико рванула его на себя, потом вытолкнула в дверной проём. Такэру рухнул в комнату. Она заслонила проход телом. Смех девушки, зависшей в воздухе, резко смолк. Она мрачно взглянула на соперницу.
       - Возьми меня! - крикнула Акико, продолжая заслонять собой любимого, - Возьми мою жизнь вместо него!
       - Страсть проходит... слишком быстро, - усмехнулась зловещая прелестница.
       - И пусть! Красота жизни в её мимолётности! - нагло возразила девушка.
       - Как глупо! - фыркнула злодейка.
       Она опустилась босыми ступнями на ограждение.
       - Поверь, ты будешь жалеть, если твоя жизнь оборвётся так рано! Но жизнь-то уже будет не вернуть! И все связи между тобой и близкими людьми, разорвутся!
       - Возьми меня вместо него! - потребовала Акико.
       Рука с бледной кожей, грациозно поправлявшая прядь длинных волос, дрогнула. Впрочем, через мгновение красавица в кимоно рассмеялась и протянула руку Акико...
       Такэру поднялся, со стоном потёр разбитый об порог бок. И вдруг ясно вспомнил произошедшее. Он рванулся на балкон. Чудовища след уже простыл, а на асфальте под домом белела короткая ночная рубашка его женщины...
       Он не помнил, как вырвался из квартиры, не услышал грохота захлопнувшийся входной двери... Задыхаясь, подбежал к молодому неподвижному телу, распростёртому на тротуаре. Повалился на колени и зарыдал... Счастье казалось долгим и прочным, но так неожиданно его не стало! Он медлил... он трусил... боялся за свою репутацию... Но, быть может, будь он смелее - и любимая сейчас осталась бы жива? Или они просто дольше смогли бы побыть вместе... до этой трагедии... или какой-то другой...
       По лугу у города шли две девушки. Точнее, они плыли над землёй, не приминая травы. На одной были бесформенная куртка и широкие штаны. В руке она сжимала тёмную кепку. Ветер развевал её густые, прямые, длинные волосы. Тело другой, белокожей, почти всё было спрятано под многими слоями длинных кимоно, светлых, с изумительно подобранными оттенками. А верхнее её кимоно было ослепительно белым, цвета траура и смерти.
       - А всё-таки, зачем? - спросила девушка, одетая по-современному, - Зачем ты закричала, Асанокоо? Разве ты когда-либо осуждала мои действия? Ты же утопилась из-за того негодяя!
       - Просто... - девушка-призрак посмотрела на полоску зари, прочертившую светлый след на тёмном небе, - Просто глядя на неё, я вспомнила, как я когда-то любила...
       Светлело... Росла толпа людей, одетых в пижамы и ночные рубашки, вокруг мужчины и неподвижной молодой женщины. И хотя разбудивший всех выглядел крайне неприлично, явившись перед соседями в одном лишь нижнем белье, никто ни слова поперёк не сказал. Его любовница в короткой белой ночной рубашке, с разметавшими по асфальту волосами была невероятно красива...
       Тихий голос разрезал горькую тишину:
       - Кто... кто подхватил меня?
       Сначала Такэру смотрел недоумённо на её открывшиеся глаза, потом сгрёб Акико в объятие и зарыдал. На сей раз - уже от счастья...
       Солнце поднималось над просыпающимся городом. На лугу стояла девушка в длинных многослойных кимоно, спрятав тонкие руки в широченных рукавах. Рядом сидела золотисто-рыжая девятихвостая лисица. Обе смотрели на солнце и улыбались... Наверное, они обе когда-то были влюблены...
       А может они улыбались потому, что понимали: поскольку у двоих влюблённых всё окончилась благополучно, злые языки не смолчат - и трусость Такэру будет наказана, причём, скандал разгорится ещё больший, чем мог бы случится раньше, если бы их раскрыли при менее пикантных событиях. Ведь толпа ненавидит счастливых одиночек. А под цунами всеобщего презрения трудно не сломаться. Может, они улыбались, думая, что только те, кто потерял самое дорогое и не сломался, умеют ценить и хранить? Или же две подруги улыбались, поскольку смелая человеческая девушка тронула их сердце своей безрассудной решимостью? А может, они улыбались, потому что успели заметить новую звезду, скрывшуюся в свете дня: чья-то наивная душа решительно спустилась в мир земной, не боясь его искушений и страданий. Жизнь мимолётна и полна неожиданностей, но не в этом ли её прелесть?
       Утром Танака Такэру пошёл к родителям Акико и сказал, что женится на их дочери. На что родители Акико, немного посовещавшись, мрачно заявили, что не верят ему. Мол, он пёкся о своей репутации и карьере, потому скрывал связь с их дочерью. А что будет с бедной Акико он думал? Ведь связь с ним погубит её будущее! Подумать только, их бедная девочка... Отец припечатал: или чтоб тебя больше у дома нашего не было, или чтоб завязал с карьерой. Тогда поверим. Может быть. А то гордый какой. Танака Такэру молча ушёл. Этим же утром вошёл в кабинет ректора, низко поклонился ему.
       - О, Танака-сан! Как я рад вас видеть! Я вчера вечером наконец-то прочёл вашу новую статью... - ректор ещё ничего не слышал. Впрочем, люди постараются, чтобы это исправить. Толпа ненавидит счастливых одиночек. Вот если бы Акико разбилась, смолчали бы или же не выступали слишком громко, пожалев Такэру. Но Акико выжила - и они оба были счастливы, обнимались на глазах у всех. Люди такого ни за что не простят. А уж как просмакуют, что любовники обнимались прилюдно в нижнем белье!
       Танака Такэру опять молча и низко поклонился, вытащил из внутреннего кармана пиджака белый конверт с крупными иероглифами - заявление об увольнении - и подал потрясённо замершему ректору.
       - Я соблазнил Мидзуми Акико, - с каменным лицом сказал он, - Я шантажировал её, чтоб молчала. Акико ни в чём не виновата, - опять поклонился, низко и с почтением, - Я благодарю вас за всю вашу заботу обо мне. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы за случившееся винили одного только меня.
       - Но вы же оба! Я же заметил... ваша блестящая карьера... - столкнувшись с его упрямым взглядом, ректор поник и тихо сказал, - Хорошо, я обещаю. Это всё случилось только из-за вас, Танака-сан.
       Поклонившись ещё раз, на прощанье, Такэру с тем же каменным лицом ушёл. Ушёл, чтобы найти новый путь в жизни, научиться новому делу, опять встать на ноги - и вымолить благосклонность у родителей Акико. Он больше не будет убегать. Они будут вдвоём, он и его Акико! Его женщина... Она по-прежнему ждёт в его квартире, боясь выйти наружу. Акико так благодарно улыбнулась, когда он сказал, что поговорит с её родителями... Она ждёт его дома... Они будут вдвоём - и он со всем справится! Тогда он ещё не знал, что их уже трое...

    6

    Невеста Лифт   3k   "Миниатюра" Проза


    Сегодня я решила опоздать. Сколько себя помню, никогда не опаздывала. В школе всегда сама заводила будильник, сама вставала, завтракала и шла в школу. И позже в институте, никогда даже к первой паре не опаздывала. А уж на экзамены всегда первая приходила. Вот и на работу, на все совещания и мероприятия всегда прихожу заранее. И искренне ненавижу непунктуальных людей. Особенно Виталика из IT-отдела. Сисадмина нашего. Если сказал, что придет к двенадцати, то раньше половины первого можно и не мечтать его увидеть.
    Но вот в пятницу... Сидели мы в кафешке с девчонками, заканчивали обедать. Виталик как раз приперся, а от обеда всего пять минут осталось.
    - Опять опаздывает, - недовольно буркнула я. - Неужели нельзя все вовремя делать.
    - Ну, конечно, - тут же отозвалась Маринка из бухгалтерии, - ты-то даже если захочешь не опоздаешь.
    И тут на меня такая обида накатила! Сама не знаю почему. Это-то я-то! Которой поручали самые сложные проекты! И не смогу просто опоздать на работу? Вот возьму и прямо в понедельник опоздаю назло всем!

    Все выходные продумывала план опоздания. В воскресенье вечером, специально завела будильник на пятнадцать минут позже. Слишком на много опаздывать не хотелось. А вот пятнадцать минут в самый раз. Не слишком длительное, чтобы заработать выговор, но и не совсем короткое, чтобы не заметить. Но мой натренированный организм на такой план оказался не согласен. Я проснулась и без будильника точно в положенное время. Поменяла несколько нарядов, смыла макияж и нанесла заново, таким образом отыграв пять минут.
    Придя на остановку, решила, что поеду только на десятой маршрутке. Но и они, словно сговорившись, подходили одна за одной. Так удалось потратить еще пять минут. Тогда я решила выйти на остановку раньше и зайти за кофе в кафе. К офису я подходила очень довольная собой - на часах ровно девять пятнадцать. Вот девчонки удивятся!
    - Здравствуйте, Наталья Владимировна. Вы что-то сегодня рано, - поздоровался со мной охранник, немало меня удивив.
    Электронное табло в холле высвечивало восемь пятнадцать.
    - Вчера же часы переводили, Наталья Владимировна,- ответил мужчина на мой немой вопрос.
    Я едва удержалась от желания запустить стаканчик с кофе в охранника. Злая и раздраженная залетела в лифт и нажала кнопку нужного этажа. Двери почти закрылись, когда в них влетел Виталик.
    - Тоже часы забыла перевести? - вот в этом он весь: ни здравствуйте, ни о погоде поговорить. Сразу может ляпнуть что-нибудь, например, что тушь потекла...
    Но не успела я ответить, как в лучших традициях дешевого кино, погас свет, лифт дернулся и остановился.

    Мы просидели запертые в лифте около двух часов.
    Надеюсь, уж на нашу свадьбу-то Виталик не опоздает?
     Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"