Проклятая грива никак не желала промываться. В конце концов Андрей сгрёб волосы в пук и принялся полоскать их в бадье как бельё. Теперь он как никто понимал Александру, которая в возрасте десяти лет отстригла свою косу, оставив длину до лопаток, и на претензии старшего брата, что погубила такую красоту, буркнула только: "Ага, сам с ними возись". Длинные волосы оказались сущим наказанием - даже на то, чтобы хотя бы просто их расчесать, уходило не менее получаса. И зачем только такие отращивают?
В конце концов он, более-менее удовлетворённый чистотой волос, потянулся за полотенцем, при этом имел неосторожность выпрямиться, и распущенная грива тут же упала на плечо, промочив рубашку насквозь. Пожалуй, отныне мыть голову отдельно от всего остального он не будет. Услужливый Бай Цяо предлагал свою помощь, после того как внешние ученики под его присмотром натаскали горячей воды, но Андрей отказался. Он не привык пользоваться чужими услугами в столь интимном деле, и сама мысль о такой возможности смущала. Хватит и того, что ученики вытирают в его доме пыль, моют его посуду и стирают его бельё.
Бай Цяо вообще оказался услужливым мальчиком - не то стремился загладить свою вину за недавнюю драку, не то всегда таким был. Стоило ему увидеть, как Линьсюань вертит в руках брусок спрессованной туши, как он тут же предложил растереть её для учителя. Учитель, как раз ломавший голову, что с ней надо сделать, чтобы привести в жидкое состояние - раздробить? растворить? - немедленно согласился. И с интересом наблюдал, как юноша наливает лужицу воды на поверхность тушечницы, после чего начинает быстрыми круговыми движениями водить по лужице концом бруска, окрашивая воду в чёрный цвет. А Андрей-то гадал, зачем нужна эта толстая каменная пластинка с ладонь величиной, с крошечным, но заметным бортиком по периметру и выемкой с одной стороны? Оказалось, как раз для этого. На плоской поверхности растирают тушь, которая потом стекает в выемку, как в чернильницу.
Что ж, теперь и с этим процессом Андрей вполне способен справиться самостоятельно. Точнее, Линьсюань. Надо не забывать, что теперь он Линьсюань.
Кое-как отжав волосы в два полотенца, Линьсюань посмотрел на оставшуюся бадью с остывающей мыльной водой. Надо было, наверное, позвать учеников, чтобы убрали, но час был уже поздний, рядом с домом никого нет, да и не хочется никого дёргать на ночь глядя. С лёгкостью, какая и не снилась офисному служащему Андрею с его спортзалом дважды в неделю, Линьсюань поднял посудину, вынес её из дома и опрокинул воду прямо на траву. Пустую бадью оставил снаружи рядом с дверью - утром придут, заберут.
На столике для письма стоял ветвистый шандал с толстыми свечами, зажжёнными тем же Бай Цяо, дававший тускловатое, но всё же неплохое освещение. Дымилась курильница в виде фарфорового бледно-зелёного горшочка на тонкой ножке, закрытого конусообразной крышкой с прорезями. Запах был приятным и не таким навязчивым, как он опасался. Линьсюань покосился на бронзового монстра посреди комнаты, что привлёк его внимание с первых же минут появления здесь. Похоже, это был гибрид курильницы с жаровней - никакого другого обогрева в доме, кажется, предусмотрено не было. Сейчас, по летнему времени, он служил исключительно украшением, но что будет в зимнюю пору и окажется ли этого достаточно, чтобы прогреть комнату, пока можно только гадать. С одной стороны, это юг, особо холодно быть не должно. С другой - снег в романе иногда всё же упоминался.
Усевшись за столик, Линьсюань оглядел разложенные в продуманном порядке предметы: бумага, тушечница, фарфоровый стакан с кистями, крошечный кувшинчик с водой, коробочка с красной и чёрной палочками туши, подставка для кистей в виде нефритовой рыбы с зубчатым гребнем. Отдельно стоял ещё один маленький фарфоровый горшочек, похожий на старинную пудреницу из тех времён, когда пудра ещё не была прессованной - маленький Андрей видел такую у бабушки. Внутри горшочка оказалась тёмно-красная краска, наводившая на мысль уже не о пудре, а о румянах. Всё получило объяснение, когда Линьсюань осмотрел лежащий рядом брусок из коричневого в крапинку камня. Один конец бруска украшало изображение какого-то фантастического животного, а на противоположным торце Линьсюань прочёл вырезанные в камне иероглифы, сложившиеся в его имя. Личная печать и, видимо, краска для неё.
Что он вполне может читать здешние иероглифы, Линьсюань выяснил ещё до того, как поднялся с постели, прочтя оставленные Шэ Ванъюэ лекарские предписания. Без труда он разобрал и присланный Чжаньцюном список литературы: возглавлял его устав ордена Линшань, а вторым пунктом шёл "Дао дэ цзин". Линьсюаню тут же захотелось узнать, а есть ли ещё какие-нибудь книги, общие для двух миров, но, увы, его познания в китайской литературе и философии стремились к нулю, и любопытство так и осталось неудовлетворённым. Теперь оставалось проверить, а может ли он писать. Линьсюань взял верхний из стопки листов, положил перед собой и зачем-то разгладил ладонью. Пострадавший локоть ещё ныл, другие синяки тоже давали о себе знать. Доу Сюй, чтоб ему пусто было, в полном соответствии с местными традициями, похоже считал, что боль - лучший учитель. Линьсюань не жаловался, но Чжаньцюн при следующей встрече опять первым делом схватился за его запястье, после чего вздохнул и скорбным голосом предложил посвятить первые уроки исцеляющим техникам.
Линьсюань не возражал. Одно занятие, правда, заметного эффекта не дало, ну да лиха беда начало.
Тонкая заострённая кисть опустилась в тушь. Линьсюань на мгновение задумался и вывел своё имя. Три иероглифа выстроились в вертикальный столбик с правого края бумаги. Именно так здесь писали - сверху вниз, справа налево. И книги здесь листали в обратном направлении, как арабские на Земле.
Оторвав кисть от бумаги, Линьсюань критически оглядел то, что получилось. Знаки вышли легко читаемыми, и в то же время в них чувствовалась небрежность. Словно кисть быстро, между делом, протанцевала, запечатлевая пришедшую хозяину в голову мысль, как заметку на полях. "Синшу" - уже привычно вспыхнул в голове термин, "бегущее письмо". Нахмурившись, Линьсюань вывел рядом имя Ши Чжаньцюна, на этот раз следя за тем, чтобы каждая черта иероглифов была выписана тщательно и соразмерно, словно в прописи первоклашки. И был награждён новым вспыхнувшим в памяти термином: "кайшу" - "уставное письмо".
Велик был соблазн проверить, в каких ещё стилях он способен писать, но Линьсюань мысленно махнул рукой и решил писать, как пишется - он не на экзамене, в конце концов. Сейчас главное было убедиться, что он вообще способен писать, не задумываясь над каждым иероглифом. В голову лезло "Я помню чудное мгновенье", но Линьсюань его отверг и вывел на бумаге другую, не менее знаменитую цитату из классики: "Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастная семья несчастлива по-своему".
Рука тут же вернулась к, видимо, более привычному стилю синшу. Каллиграфия была, наверное, единственным предметом, в котором Линьсюань мог дать фору другим ученикам с самого начала - его почерк хвалили все, включая искренних врагов. Именно способности к письму стали решающим аргументом для колеблющегося учителя Юня взять в учение переростка, за которого просил первый ученик Ши Чжаньцюн. Столбик иероглифов выглядел затейливо, словно орнамент, к тому же фраза при переносе на бумагу приобрела несколько иной вид. Здешний язык не знал изменений слов, не видел разницы между "счастливый" и "счастливо", во всяком случае вне контекста, и потому рука словно бы сама собой убрала повторы. В результате Линьсюань написал: "Семейное счастье у всех одинаково, несчастье у каждой семьи своё".
Что ж, смысл не пострадал, а что исчезла толстовская монументальность... ну, он не профессиональный переводчик и не претендовал никогда. Линьсюань окунул кисть в тушь и задумался, что бы написать ещё. Вот ведь, вроде и читал не так уж мало, а стоит попытаться вспомнить чего-нибудь просто примера ради, как в голове стремительно пустеет. Он ещё раз поболтал кистью в тушечнице, досадливым жестом вынул, жест получился слишком резким, и бумага украсилась цепочкой чёрных брызг.
Отложив испорченный лист в сторону, Линьсюань взял следующий и опять задумался. Интересно, а рисовать его предшественник в этом теле умел? Рисование не входит в шесть благородных искусств, но вдруг? Проверить можно было только экспериментальным путём, и он занёс кисть. В памяти вспыхнули рисунки в восточном стиле, которые доводилось видеть в книгах, интернете или музеях. Китайские и японские художники обожают пейзажи и растительность, горы там, деревья, цветы... Линьсюань провёл несколько волнистых линий, истончавшихся к концу, добавил развилок. Получилось в целом похоже на голые ветки. Теперь надо добавить листья или соцветия. Или, наоборот, художники сперва рисуют листья и цветы, а ветки потом? Он добавил пару цветочков, но рисунок получался слишком детским - каждый цветочек был расположен сбоку от ветки, чтобы с ней не пересекаться, и чтоб ветка не просвечивала. Хорошо тем, кто рисует красками, можно закрасить лишнее, и всё. Хотя, у него же есть тушь красного цвета, и вторую тушечницу он тоже где-то видел...
Растирание туши оказалось не таким уж лёгким делом: если воды было недостаточно, она получалась слишком густой, а стоило налить чуть больше, чем надо - слишком жидкой и бледной. Линьсюань извёл на эксперименты весь лист, но торопиться было некуда - волосы всё ещё оставалось влажными, а ложиться раньше, чем они высохнут, он бы не рискнул.
Наконец качество туши его удовлетворило, и Линьсюань, выбрав кисть потолще, снова занёс её над чистым листом бумаги. А ну-ка, если не задумываться, что делать... Конец кисти коснулся листа, повернулся, оставляя овальный красный след. Рядом с ним возник ещё один такой же, и ещё один с другой стороны. И ещё два поменьше сверху. Ну, в принципе, похоже на цветок, такой... слегка импрессионистский. И ещё три лепестка - будем считать, что это цветок сбоку. И ещё два мазка, заходящих один за другой. Пусть будет бутон.
Кажется, Линьсюань всё-таки знал, что делал. Лист постепенно покрывался россыпью розовых пятен. Держа перед мысленным взором цветущую ветку розовой китайской сливы, Линьсюань добавлял цветок за цветком, разворачивая их в разных ракурсах, хотя сторонний наблюдатель едва ли б сейчас смог понять, что он вообще рисует. Похоже, сказались уроки медитации: Андрей не жаловался на воображение, но никогда раньше не мог представить себе такой сложный предмет в таких подробностях. Мелкие детали, как правило, сливались, он терялся, когда та же Санька просила его описать узор на ткани или вид пуговиц, даже если только что держал вещь в руках. Но сейчас ветка поворачивалась перед ним такая реалистичная, словно действительно была здесь, и он мог разглядеть каждый цветочек и даже потрогать. Медитация на мысленный образ оказалась действительно полезной штукой... во всяком случае, для художника.
Да и само рисование оказалось достаточно медитативным занятием. Слегка отжав кисть о край тушечницы, чтобы сделать цвет погуще, Линьсюань начал поверх одной россыпи пятен наносить вторую, частично перекрывая ранее нарисованное - цветы первого плана. Потом поменял кисть, окунул её в чёрную тушь, попробовал на уже испорченном листе и тонкими штрихами начал рисовать тычинки. За тычинками пришёл черёд веток, для чего опять пришлось сменить кисть. Чёрный ворс зигзагами затанцевал по бумаге, оставляя за собой узловатые следы. Его движения казались небрежными, иногда даже неаккуратными, но Линьсюань не прерывался, боясь упустить это состояние, когда тебя несёт и не нужно прилагать никаких усилий, лишь подчиниться этому потоку. Наверное, это и имеется в виду, когда говорят о следовании Дао-пути.
Кисть ещё раз прошлась по рисунку, добавляя неровностей на ветки и кое-где дорисовывая цветоножки. Подумав, Линьсюань добавил кусок ствола, уходящего за край листа, и ещё одну веточку выше. На веточке расцвело несколько новых цветов. Может, добавить ещё одну ветку, а то противоположный край листа выглядит пустоватым? Или... нет, сделаем по-другому.
Каллиграфия - сестра живописи. Выписанные рукой мастера иероглифы ласкают взор не меньше, чем рисунки, если не больше. И ещё один способ получения эстетического наслаждения - поэзия. Что самое чудесное, их можно соединить. В голове уже давно вертелись стихотворные строки: "Мой двор окружили деревья высокой стеной, но тяжко вздыхаю я лишь перед сливой одной..." Откуда это? Линьсюань прикрыл глаза и мысленно повторил их - нет, это точно не русский. Значит, опять из копилки знаний мастера Хэна? Он ещё и стихи подсказывает?
А, впрочем, это к лучшему, не так ли? Можно будет при случае ввернуть что-нибудь этакое, и не будешь выглядеть полным невеждой. В который раз сменив кисть, Линьсюань начал уверенно выводить столбцы иероглифов:
Мой двор окружили деревья высокой стеной,
Но тяжко вздыхаю я лишь перед сливой одной.
Ты спросишь меня, в чём причина печали моей:
Под снегом цветы её кажутся яшмы нежней.
Плодам её спелым роса не бывает страшна,
Колышутся ветви её, как наступит весна.
Но эти же ветви поникнут в морозные дни:
Цветы их прекрасны, но недолговечны они.*
Вот теперь картина обрела законченный вид. Осталось только поставить печать, и все четыре элемента произведения искусства - живопись, каллиграфия, поэзия и гравёрное мастерство - создадут единое целое. Подняв лист, Линьсюань критически оглядел то, что получилось. Что ж, это никто бы не назвал шедевром, просто по-ремесленнически добротная работа, но ему нравилось. Во всяком случае, за картину было не стыдно, и удовольствие в процессе написания получено. Пожалуй, рисованием можно будет заняться и как-нибудь ещё, оно отлично убивает время.
И волосы - он снова перебрал пальцами переброшенную через плечо гриву - чуть-чуть ещё влажноваты, но уже не настолько, чтобы промочить подушку. Отложив рисунок в сторону, он скомкал послужившие черновиками листы и поискал, куда бы их выбросить, но ничего похожего на мусорную корзину в комнате не было. В конце концов оставил комки бумаги просто на столе - ученики придут, уберут. Сполоснул кисти в воде и положил на подставку сушиться. Ещё несколько минут ушло на то, чтобы разделить волосы на три пряди и заплести их в простую косу, чтоб не путались во сне. Наконец Линьсюань задул свечи, и комната погрузилась в темноту.
Массивная скульптура, стоявшая у подножия стекавшей по склону лестницы, напоминала пресловутый результат скрещения ежа и ужа, только вместо ежа была черепаха. Длинный, свившийся кольцом хвост и длинная шея выглядели тонкими рядом с массивным панцирем и упиравшимися в постамент мясистыми лапами. Линьсюань обошёл статую, убедившись, что морда у чудища осталась скорее всё же черепашьей, чем плоской змеиной. Вообще-то жителю Земли при взгляде на это должно было прийти на ум сравнение в первую очередь с диплодоком, но для диплодока туловище было слишком плоским. К тому же Линьсюань, спускаясь, видел спину черепахо-змеи сверху, и потому отчётливо разглядел узор на панцире.
Пожав плечами, он повернулся к статуе спиной. Позади остался долгий спуск с горы, а впереди лежал притулившийся у её подножия городок Гаотай. Как средневековые европейские поселения жили под защитой замковых стен и занимались обслуживанием хозяина замка и его челяди, так и этот городок жил за счёт предоставления необходимых ресурсов заклинателям и наслаждался миром и безопасностью, которые обеспечивала близость могучего ордена. Впрочем, здешние заклинательские ордена и кланы и были самыми настоящими феодалами. Поделив между собой земли некогда единой империи, они взимали налоги и подати, вершили суд, строили дворцы и крепости, набирали воинские отряды - словом, самовластно правили и владели, взамен защищая своих подданных от нечисти, а при случае и друг от друга.
Впрочем, если всё здесь обстоит именно так, как описано в романе, во многих местах защита мирным жителям нужна в первую очередь от своих же господ.
Однако орден Линшань к таковым господам не относился, что так же подчёркивалось неоднократно. И городок, гостеприимно распахивавший перед Линьсюанем свои улицы, выглядел идиллично, словно иллюстрация идеального средневекового уклада: белёные домики под серыми черепичными крышами, почти все - без наружных окон, горбатые мостики через пронизывающий город поток, многочисленные жители, спешащие туда-сюда по своим делам. Плакучие ивы купали косы в воде, вырастая между камней самой настоящей набережной, вдоль которой тянулись крытые и открытые прилавки, и голоса торговцев, обязательный атрибут средневекового сеттинга, неслись со всех сторон:
- Сливы, сливы! Покупайте свежие сливы! Только что с дерева!
- Жареные блинчики! Вкуснее вы не пробовали!
- Гребни, пряжки, заколки! Барышни, не проходите мимо!
Прохожие почтительно, иногда даже с поклонами, обтекали дорого одетого человека с мечом - на это раз Линьсюань взял Ханьшуй с собой, как непременный атрибут заклинателя. Правда, как оказалось, его здесь не вешали на пояс, а надевали за лямку-перевязь через плечо за спину, а то и вовсе таскали в руках, как трость или зонтик. Подивившись сначала, Линьсюань решил, что оно и к лучшему, за спиной меч носить удобнее.
Впрочем, теперь он видел, что меч - не единственное, что отличает его от окружающих. Линьсюань привык, что он сам и люди вокруг него носят полураспущенные волосы, не покрытые ничем, кроме заколки-гуаня. Но теперь, оглядываясь по сторонам, он не видел ни одного взрослого мужчины с непокрытой головой. Кто-то был в знакомых по картинкам и немногим азиатским фильмам широкополых конусообразных шляпах, кто-то - в мягких шапках, а кто-то - просто в платках, обвязанных вокруг головы. Под платками выделялись горбики, видимо, пучки, но никаких волос, свободно стекающих по спине, видно не было. Без головных уборов щеголяли разве что мелькавшие порой в толпе мальчишки.
Заинтересовала его и одежда. Орденские женщины носили наряды, практически не отличающиеся от мужских - те же халаты-шэньи, или блузы "и" со складчатыми юбками "чан". Взрослые заклинательницы сверху надевали дасюшены, молодёжь обходилась без них, и даже причёски у детей были одинаковыми - и девочки, и мальчики связывали волосы в два небольших пучка по бокам головы. С пятнадцати лет девочки получали первые шпильки и начинали делать себе взрослый узел на затылке, а мальчики - связывать волосы в один пучок лентой, чтобы в двадцать получить свою шпильку и гуань вместе со взрослым именем. Но, не считая причёсок, заклинательская "униформа" не отличалась для обоих полов ни по виду, ни по крою - разве что женская могла быть богаче украшена и немного больше распахнута, обозначая намёк на декольте.
Горожане были одеты иначе. Вернее сказать, что мужчины одевались почти так же, только без верхних дасюшенов с чаошенами, и подолы у большинства оказались куда короче, едва прикрывая колени. А вот женщины... Больше всего их платья напоминали русские сарафаны, только без бретелек: длинная и широкая юбка никак не обозначала талию и держалась на поясе, который охватывал туловище подмышками и над грудью. Концы пояса свисали сбоку или прямо по центру, подчёркивая ложбинку между грудей. В юбку были заправлены лёгкие блузы с длинным рукавами и без видимой застёжки, открывавшие треугольник кожи между шеей и поясом, иногда из-под верхней блузы высовывался краешек нижней, хотя это мог быть и широкий кант, как на некоторых шэньи. Сверху дамы накидывали шарфы, шали или надевали безрукавки, также заправленные в юбки. Многие щеголяли непокрытыми головами, хотя Линьсюань несколько раз видел широкополые шляпы, с полей которых по периметру свисала круговая вуаль длинной до подбородка или по плечи. Другие дамы, одетые побогаче, прикрывались от солнца самыми настоящими складными зонтиками из дерева или бамбука, оклеенного раскрашенной бумагой. Женщины попроще обходились без головных уборов и без защиты.
Линьсюань так засмотрелся по сторонам, что едва не столкнулся с флегматичным осликом, гружённым внушительными корзинами с зеленью. Хозяин, ведущий осла под уздцы, ругнулся было, но, разглядев, кто перед ним, отвёл глаза и потянул осла в сторону. Линьсюань в свою очередь сделал шаг назад, к ближайшему прилавку. Из-за спины потянуло вкусным духом только что испечённого мяса и теста, и он обернулся, поняв, что успел проголодаться.
- Господин бессмертный желает лепёшку? - с угодливой улыбкой спросил немолодой торговец, увидев его интерес. На прилавке и правда громоздились стопки толстых лепёшек, позади прилавка виднелась жаровня со сковородой, в этот момент пустующей.
- У меня нет денег, - с сожалением признал Линьсюань. Он действительно не подумал взять с собой наличность, когда собрался спуститься с горы и погулять в ближайшем населённом пункте - просто чтобы посмотреть, как здесь живут люди, не являющиеся заклинателями. Да и есть ли у него вообще наличность? Осматривая свою комнату, он не нашёл ничего, напоминающего монеты.
- Какие деньги, господин бессмертный! Прошу вас, окажите честь этому слуге.
Линьсюань заколебался было: совесть требовала отказаться от подарка, очевидно предлагаемого то ли чтобы выслужиться, то ли из страха вызвать гнев. Но торговец уже протягивал лепёшку, завёрнутую в лист толстой рыхлой бумаги, желудок сказал своё веское слово, отозвавшись благодарным урчанием, и вопрос был решён. В конце концов, едва ли одна-единственная лепёшка способна проделать существенную брешь в чужом бюджете.
Поблагодарив, Линьсюань двинулся дальше, на ходу откусывая от подарка. В верхней, аппетитно хрустящей корке зеленели пятнышки вмешанного прямо в тесто лука, а обёртка оказалась кстати, когда из мясной начинки закапал сок и безвредно впитался в бумажную массу. После еды захотелось пить, и Линьсюань, вдохновлённый опытом, свернул к ближайшей чайной. О том, что это именно чайная, возвещала табличка над распахнутыми настежь дверями. Если уж ему дали еды только за то, что он заклинатель, то и налить чашку чая не откажутся.
Народу внутри оказалось довольно много, и большая часть из них сгрудилась вокруг сидевшего на небольшом возвышении старика, который не по-старчески звучным голосом что-то рассказывал внимавшим слушателям. Линьсюань прошёл к боковому свободному столику, и к нему ту же скользнул слуга, шёпотом осведомившийся, что угодно господину бессмертному.
- Чая, - коротко сказал Линьсюань, усаживаясь на подушку.
- Какой сорт предпочитает господин?
- На ваше усмотрение.
Слуга исчез, оставив Линьсюаня размышлять о том, почему заклинателей зовут бессмертными - как раз бессмертными-то они как правило и не были. Живучими - это да, но достичь подлинного бессмертия удавалось немногим, и для этого обычай требовал удалиться куда-нибудь в горы, как это сделало предыдущее поколение учителей их ордена, дабы никакие земные страсти и заботы не отвлекали от процесса совершенствования.
Но факт оставался фактом: "бессмертный" было стандартным вежливым обращением к их братии, чему Андрей несколько удивился ещё в процессе чтения.
- Господин, - снова возникший рядом слуга принялся расставлять чайный прибор, а также тарелочки с закусками, о которых Линьсюань не просил.
- Вам придётся отправиться за платой в орден, - предупредил несколько обескураженный таким оборотом заклинатель. - У меня при себе денег нет.
- Разумеется, господин бессмертный, - слуга не моргнул и глазом, и Линьсюань перевёл дух. - Господин собирается на ночную охоту?
- Господину просто нечем заняться, - хмыкнул Линьсюань. - Вот он и шляется без дела.
Слуга немного неуверенно улыбнулся. В этот момент в чайную вошли ещё посетители, и разносчик, торопливо поклонившись, умчался к ним. К облегчению Линьсюаня, отнюдь не уверенного, что сможет поддержать праздную беседу о материях, о которых он до сих пор имеет довольно смутное представление.
Он отхлебнул зелёного чая - не сказать, чтобы такого уж вкусного, но сойдёт - и отправил в рот кусок какого-то овоща в соусе, оказавшийся весьма острым. Настолько острым, что разобрать, что же он жуёт, так и не удалось. Линьсюань сделал ещё один глоток, смывая вкус, от которого начало печь даже губы, после чего потянулся к тому, что выглядело как земной хворост - полоски из теста, обжаренные во фритюре. На проверку хворост оказался тем, чем выглядел, только был не сладким, как он привык, а солёным.
Так, продолжая потихоньку дегустировать содержимое тарелочек, он прислушался к тому, что размеренно говорил сказитель, или как он тут называется. Посетители внимали ему по большей части молча и внимательно, только иногда начинали перешёптываться.
- ...Императора убили в его же покоях - говорят, его любимая наложница до последнего отказывалась уходить и умоляла мятежников пощадить его величество. Она погибла вместе с ним. Императрица Хуан Дэ пыталась бежать подземным ходом из дворца вместе со своим самым младшим сыном Цзюэ Ванем. Но их схватили на улицах столицы и убили, не пощадив и младенца. Так пала династия Цзюэ, столько лет правившая в Поднебесной!
Сказитель оглядел притихших слушателей и сделал глоток из своей чашки.
- Не успели их тела остыть в могилах, как Чжэн Гуан надел венец, сел на трон и объявил себя императором. Но правосудие Небес настигает каждого! На пятнадцатом году провозглашённой им эры Баоин войска вновь ворвались в императорский дворец, перешагнув через труп императора. И теперь уже императрица Жун Иньлин бежала тем же подземным ходом, унося с собой новорожденного сына! Увы, их конец был тем же самым. Так предводителю мятежников вернулось совершённое им зло.
Линьсюань не глядя сунул в рот что-то ещё, на вкус оказавшееся сладким. Историю Чжэн Гуана он знал, но вот что предыдущая императрица с ребёнком точно так же пыталась спастись подземным ходом, как и её преемница, оказалось для него новостью. В романе падение династии Цзюэ обрисовывалось в самых общих чертах, ибо для сюжета было в целом несущественно. Между тем один из внимавших сказителю слушателей вдруг возразил:
- А разве Чжэн Гуан, свергнув императора Цзюэ, сделал злое дело? Династия Цзюэ утратила добродетель и милость Небес, а Чжэн Гуан попытался возродить благое правление и спасти Поднебесную!
- Вы считаете, что Чжэн Гуан был добродетелен? - брови сказители встопорщились от возмущения. - Это был тиран, подобный Цзе и Чжоу Синю**! Сколь невежественным надо быть, чтобы не знать этого!
Линьсюань тихо хмыкнул и налил себе ещё чая. Да, такова была официальная "линия партии", то бишь правящих ныне заклинателей: Чжэн Гуан был тиран и злодей, и правильно мы сделали, что его уничтожили. А раз он плох, то свергнутая им династия, разумеется, перешла в разряд хороших. Вот только простой народ этой линии не разделял, что характерно, и последующие события должны были наглядно это доказать. В конце концов, не так уж много времени прошло, ещё полно тех, кто может сравнить, как жилось людям при Цзюэ, при Чжэне и сейчас.
- Да где уж нам знать вежество, - нахально заявил кто-то. - Грамоте не обучены. Да только при императоре Чжэне поля не жги и в дома не врывались. И не угоняли никого.
- И налоги выровняли, - добавил кто-то.
Сказитель обвёл оппонентов недовольным взглядом, после чего неожиданно указал на мирно сидевшего в своём углу Линьсюаня:
- Тогда спросите у бессмертного заклинателя, хорош ли был император Чжэн, или нет!
Все обернулись к Линьсюаню. Интересно, подумал тот, сказитель говорит то, что действительно думает, или просто привык доносить до слушателей правильную для властей точку зрения? Вот только области, живущие под властью ордена Линшань, отличались куда большей свободой суждения, чем другие. Вероятно, потому, что в отличие от большинства заклинателей, издавна служивших только себе, их орден изначально был создан самими императорами - в попытке создать противовес набравшим слишком большую силу заклинательским кланам. В разборки Чжэна и Цзюэ Линшань вмешиваться не стал, но после спокойно сотрудничал с новым правителем. Трудно сказать, почему представители ордена не участвовали в решающей битве, в которой погиб император Чжэн Гуан - а вовсе не на пороге своего дворца, как можно было подумать, выслушав сказителя - возможно, потому что всё произошло слишком быстро. А может, император просто не решился довериться заклинателям, когда восстали их собратья. Так или иначе, руководство Линшаня приняло изменившиеся правила игры, договорилось с победителями и вошло в новую элиту, но в отношении прошлого заняло нейтральную позицию, не порицая и не восхваляя никого из участников династического кризиса.
Между тем десятка три глаз продолжали выжидательно глядеть на него, и Линьсюань понял, что отмолчаться не удастся.
- Император Чжэн хотел блага государству, как он его понимал, - степенно, как и положено уважаемому заклинателю, сказал он. - Срок династии Цзюэ вышел, хороша она была, или плоха, она уже не могла обеспечить порядок в стране. Убийство младенца, конечно, зло, если он имел к этому отношение, а не исполнители зарвались. Но убить другого младенца - зло не меньшее.
- Раз господин бессмертный так говорит, ничтожный не смеет спорить, - поклонился сказитель, и тут же выдвинул финальный убойный аргумент: - Но, если император Чжэн и правда был благословлён Небесами, разве они потерпели бы, чтобы его самого убили всего через пятнадцать лет, и от его рода не осталось и следа?!
Линьсюань улыбнулся. Ему было, что сказать на это, но его возражения, как выразились бы в его мире, стали б спойлером.
А между тем императрица Жун в попытке спасти своего сына преуспела куда больше императрицы Хуан. Да, её саму убили, но перед этим она успела спрятать ребёнка у верных людей, а схватили её с сыном какого-то нищего, что продал своего младенца за ломаный грош. Увы, верные люди тоже пострадали от преследований, но их сердобольная кухарка выдала мальчика за своего, и тем, сама того не подозревая, спасла будущего императора. После смерти приёмной матери подросток отправился пытать счастья в орден Линшань. И сейчас проживал где-то там, среди внешних учеников.
По сути, ещё одна история короля Артура, раздумывал Линьсюань, покинув чайную. Выросший в безвестности принц, познавший страдания народные, отвоёвывает отцовский трон и наводит на земле мир и во человецех благоволение. Только узнан он был не по волшебному мечу, а по нагрудному знаку да по сходству со своим царственным отцом. Госпожа Небесная-Рассветная не стала заморачиваться с оригинальностью сюжета. Или просто добросовестно описала то, что произошло на самом деле?
Должно произойти, поправил себя Линьсюань. Остаётся предположить, что автор романа - не только путешественница между мирами, но и провидица. Хотя, что Линьсюань знает о перемещениях между вселенными? Может, это он просто прибыл слишком рано. В любом случае, до сих пор всё, что он видел и узнавал, соответствовало тому, что он прочёл.
Между тем на Гаотай уже опускались сумерки. Народу на улицах становилось заметно меньше, уличные торговцы сворачивали свою деятельность, многие прилавки уже пустовали. Линьсюань лениво подумал, что, пожалуй, пора возвращаться, когда увидел улицу, которая была ярко освещена, да и людей на ней было больше, чем, наверное, во всём в стремительно пустеющем городе вместе взятом. Улица была короткой, но прямой и широкой, застроенной не бедными на вид двухэтажными домами. И с каждого из этих домов свисали гирлянды красных и жёлтых фонариков - с карнизов, крыш, навесов над входной дверью. И даже торговцы здесь не торопились, в отличие от других, по домам. Линьсюань приостановился, разглядывая прилавок, на котором, должно быть, закупались все обитатели улицы. На прилавке и на стойках вокруг него было выставлено множество бумажных фонарей, разных форм и размеров, расписных и однотонных. Хотелось изучить их поближе, но Линьсюань уже по опыту знал, что стоит только проявить интерес, как продавец тут же примется расхваливать товар, и придётся либо вступить в диалог, либо уйти.
- Мастер Хэн! Господин бессмертный Хэн, какая радость!
Линьсюань оглянулся. Перед дверью ближайшего дома стояла, радостно улыбаясь, толстая женщина в ярком платье и таком кричащем макияже, что его было видно даже в тусклом свете бумажных фонариков. Алел неестественно маленький ротик, веки по цвету не отличались от красных пятен на щеках, и даже на лбу и висках было что-то нарисовано красной краской, не то цветы, не то ещё какой-то узор. Поняв, что её заметили, толстуха заулыбалась ещё пуще и призывно замахала руками:
- Как давно мы вас не видели! Моим девочкам без вас один день как три осени! Входите, входите же! Будьте дорогим гостем, вы же не можете пройти мимо, мастер Хэн!
По её лицу можно было решить, что увидеть мастера Хэна в своём заведении было мечтой всей её жизни. А почему бы и нет, подумал Линьсюань. Это даже любопытно - на что похожи здешние бордели. Тем более, что путь самосовершенствования, который практиковали в их ордене, не предполагал обязательного плотского воздержания, и этим железобетонным аргументом оригинальный Линьсюань отгораживался от всех попыток упрекнуть его в распутстве. Хотя обычно к сексу заклинатели относились очень серьёзно - как-никак, тоже способ накопления ци, и не из самых слабых - и предпочитали с кем попало в связь не вступать. И вообще, благородный муж должен оберегать себя от страстей и суетных желаний, а заклинатель тем более.
Но Андрей и в прошлой жизни ханжой не был, и в этой становиться не собирался. А потому не видел большой беды в том, чтобы поразвлечься время от времени. Пройдя мимо непрерывно кланяющейся толстухи, он перешагнул порог дома и остановился, оглядываясь.
- Цюйсин, Чжэньхуа, Сюэцин! - хозяйка с неожиданной для её комплекции лёгкостью протиснулась в дверь мимо него. - Смотрите, кто пришёл!
Внутри оказалось довольно хорошо освещено и многолюдно. На раскрашенном многоцветными узорами полу были разбросаны множество подушек, на которых сидели и лежали мужчины вперемешку с ярко одетыми девушками. Повинуясь зову хозяйки, три из них вспорхнули и кинулись к вновь прибывшему, защебетав наперебой:
- Бессмертный мастер!
- А мы-то вас так ждали, так ждали!
- Садитесь! Вина? Специально для вас - самое лучшее!
Чувствуя себя вип-персоной, Линьсюань позволил увлечь себя к подушкам и низкому столику немного в стороне от остальных. Рядом находилась расписанная цветами ширма, росписи покрывали и стены зала, и горевшие под потолком и вдоль стен фонари, и балки над головой. Было ярко и пестро. На столике тут же появилась чашка, в которую полилась прозрачная винная струя. Линьсюань, не чинясь, выпил, наблюдая, как к хозяйке подходит недовольный мужчина, похоже, один из тех, кто остался без пары, когда его девушка сбежала к новому гостю. Хозяйка с извиняющейся улыбкой показала на заклинателя, мужчина поджал губы, но связываться всё же не рискнул - резко развернулся и ушёл в глубину зала, откуда слышался заливистый женский смех. Там несколько девушек пытались перетянуть канат у одного из гостей. Гость вдруг выпустил свой конец каната и разразился пьяным хохотом. Девушки, дружно повалившиеся на пол, от него не отстали, зазвенев связкой бубенчиков.
- Что желаете, мастер Хэн? - две девицы с двух сторон прильнули к Линьсюань и, кажется, были готовы начать раздевать его прямо здесь. - Цюйсин сегодня выучила новую песню к вашему приходу, не желаете послушать?
- А что, в таком шуме можно что-то расслышать?
- О, стоит ей заиграть, как станет тихо.
- А если не станет, мы всегда можем уйти наверх, - поддакнула вторая девица. Линьсюань усмехнулся и обнял её одной рукой, преодолевая некоторую неловкость. Мордашки у всех троих были симпатичными, как сдобные булочки, но вот жирка под платьем могло бы быть и поменьше. Увы, он никогда не был поклонником бодипозитива, во всяком случае, в личной жизни.
- А ты...
- Да, господин?
- Как тебя зовут?
- Ничтожная Чжэньхуа.
- Так ты... - Линьсюань повернулся к девице с другого бока, - Сюэцин?
- У господина прекрасная память, - льстиво подтвердила девица.
- А ты, стало быть, Цюйсин, - всё, теперь главное их не перепутать, а то они в этой раскраске одинаковы, как инкубаторские. Значит, Чжэньхуа в синем, Сюэцин тоже в синем, но более тусклого оттенка и с белым узором, а Цюйсин в розовом. Между тем к столику неслышно скользнула ещё одна девушка, одетая поскромнее, и поставила вазочку с виноградной кистью и несколькими спелыми персиками. Линьсюань ухватил один из плодов и откусил, давая себе возможность собраться с мыслями.
Персик был сладким. Цюйсин тут же налила ещё вина и попыталась поднести чарку к его рту, но Линьсюань отстранил её - чай, сам не безрукий. Тем временем в зале началось какое-то движение. Заливавшиеся смехом девушки, что обслуживали гостей, примолкли, люди зашевелились, освобождая центр зала. Похоже, что-то готовилось.
- Мастер Хэн, - рядом опять материализовалась хозяйка, - угодно ли вам посмотреть на танец, или сразу подниметесь наверх?
- Пусть танцуют, - махнул рукой Линьсюань, - а мы посмотрим.
- Да, да, мы обожаем танцы! - с энтузиазмом подтвердила Чжэньхуа. - А наша Шуйсянь - лучшая в городе!
Хозяйка поклонилась с приклеенной улыбкой и тут же куда-то унеслась.
- Выпейте ещё вина, - прощебетала Сюэцин. - Ночь нужна для радости, зачем себе отказывать?
- Успеется. Ведь ночь только начинается, не правда ли? - Линьсюань подмигнул. Глядя на девушек, он уже начинал несколько сожалеть, что поддался любопытству и позволил затащить себя внутрь. Нет, девчушки были славными, но невидимый под свободными платьями, однако вполне прощупывавшийся целлюлит если не убивал желание на корню, то изрядно его приглушал. Не настолько он оголодал, чтобы бросаться на любых представительниц женского пола, оказавшихся в пределах досягаемости. Однако и обижать эту троицу невниманием тоже не хотелось. Может, выбрать Цюйсин? Она, вроде, немного постройней остальных.
А с другой стороны, с чего он взял, будто обидит их пренебрежением? Для них это работа, не удовольствие. Быть может, они только обрадуются, если он одарит их деньгами, да и пойдёт себе потихоньку.
...Деньгами, которых у него нет, проклятье, он и забыл об этом. Опять придётся отсылать хозяйку в орден за платой.
Между тем в зал вплыли несколько девушек в голубом с лютнями и ещё какими-то инструментами в руках, и чинно уселись в ряд. Лютни они при этом не положили на колени, как Линьсюань привык, а упёрли вертикально, так что грифы с длинными колками уставились в потолок. За девушками в голубом появились девушки в белом.
- О, начинается. Давайте посмотрим.
Сюэцин и Чжэньхуа придвинулись ещё ближе, но больше заговорить не пытались, молчала и Цюйсин. Девушки в белом встали в живописные позы, явно готовясь начать танец. У их платьев были необыкновенно длинные рукава, настолько, что даже когда они подняли руки, рукава свисали почти до земли.
Звякнули две погремушки в руках одной из синих девушек, зазвенели струны лютней, низко запел незнакомый инструмент со смычком, размером со скрипку, но тоже упиравшийся в колено музыканши. Девушки присели, изогнулись, всплеснули рукавами, взлетевшими как ленты в руках гимнасток. Линьсюань с интересом смотрел, как девушки кружатся, взмахивая подолами, из-под которых выглядывали расшитые туфельки и белые шароварчики. Рукава-ленты летели в воздухе, танцовщицы управлялись с ними с поразительной лёгкостью. В целом, хотя танец не поражал, но смотреть на него было приятно.
- А как зовут эту девушку? - спросил Линьсюань у Чжэньхуа, кивнув на танцовщицу в центре. Остальные четверо явно играли при ней роль кордебалета при солистке, давая возможность блеснуть.
- Мастер Хэн изволит шутить? Это же и есть наша Шуйсянь! Неужели вы про неё забыли?
Линьсюань хмыкнул. Шуйсянь закружилась на месте, изогнулась, ткань платья в движении обрисовало тело, которое оказалось куда стройней, чем у окружающих заклинателя девушек. Ну и логично, толстая танцовщица - это всё-таки перебор.
Окончание выступления сопровождалось одобрительными криками и аплодисментами. Линьсюань тоже похлопал, его хлопки с удвоенным энтузиазмом подхватила и обсевшая его троица. Цюйсин снова сделала попытку его напоить, и теперь Линьсюань выпил без возражений, взяв чарку у неё из рук.
- Скажите-ка, - спросил он, - а я могу выбрать одну из танцовщиц?
- Вы хотите выбрать танцовщицу? - узкие глазки Цюйсин округлились. Остальные тут же подхватили:
- А как же мы?
- Бессмертный мастер, чем же мы вам не угодили?
- Мы всегда хорошо вам служим, разве вы нами недовольны?
- Я вами доволен, - махнул рукой Линьсюань, - и в следующий раз непременно выберу одну из вас. Но сегодня у меня странное настроение, и мне хочется чего-нибудь... новенького.
- О... Ну, тогда мы пришлём к вам Жоу или...
- Нет, нет, я уже выбрал, я хочу Шуйсянь. Если, конечно, она ещё не занята.
- Но она же тощая! - выдала Чжэньхуа.
- И что с того?
Девица хлопнула глазами, потом опустила их и улыбнулась:
- Ну, если господин желает...
Она поднялась с места с лёгкостью, какой обычно не ожидаешь от толстушки, и Линьсюань не без сожаления подумал о вдруг выявившемся пристрастии жителей этого мира к лишнему весу у женщин. Ведь эти девочки могли бы быть действительно очень аппетитными, когда б не двойные подбородки и выпирающие животики. Вот приятель Андрея Серёга был бы от таких в восторге, он любил повторять, что он мужчина, а не собака, и на кости не бросается. А сам Андрей-Линьсюань предпочтёт эту, как её, Шуйсянь. У неё, по крайней мере, видно, где находится талия.
Между тем Шуйсянь начала новый танец, на этот раз сольный. К музыкантшам прибавились пара барабанщиков, они выстукивали быстрый ритм, и девушка стремительно двигалась под него. Рукава метались вокруг, каким-то чудом не путаясь и не захлёстываясь между собой, танец был с прыжками, вращениями и высоким вскидыванием ног. Видно было, что девушка имеет неплохую акробатическую подготовку. Все гости застыли, заворожённо наблюдая за представлением, но Линьсюань все равно краем глаза следил, как Чжэньхуа подобралась к хозяйке, что наблюдала за всем из угла зала, и что-то прошептала. Хозяйка переспросила, потом кинула быстрый взгляд в сторону заклинателя. И когда танец закончился, пальцем поманила танцовщицу себе.
- Шуйсянь немедленно присоединиться к нам, когда переоденется и приведёт себя в должный вид, - сообщила вернувшаяся Чжэньхуа. - Мастер Хэн, ей так повезло, что вы выбрали её! Мы ей завидуем.
Остальные закивали. Линьсюань усмехнулся столь неприкрытой лести, но комментировать не стал. Щебетание девушек прервала подобравшаяся к их столику хозяйка, которая, глядя на своих подчинённых подозрительным взглядом, осведомилась, не вызвали ли её девочки недовольства дорогого гостя.
- Нет, нет, они прекрасные девушки, - быстро сказал не желавший никому неприятностей Линьсюань. - Просто телу этого заклинателя после перенесённого недомогания требуется, чтобы в весенней битве у его противницы была сильная ци. А сильная ци даётся физическими упражнениями.
- А! - с облегчением закивала только что выдуманному объяснению хозяйка. - Конечно, конечно! Надеюсь, теперь у вас всё хорошо?
- Хорошо, а когда восстановлюсь полностью, будет просто отлично.
- Желаю вам здравия и долгих лет, мастер Хэн! А если ци одной девушки будет недостаточно, вы только мигните. Уж старая Матушка Гу подыщет вам тех, что покрепче!
Линьсюань с улыбкой пообещал иметь в виду. Матушка Гу наконец убралась, напоследок ещё раз сделав девицам страшные глаза, видимо, для острастки. А через несколько минут появилась и Шуйсянь. Она действительно переоделась в зелёное платье с белым поясом и, похоже, заново накрасилась. Во всяком случае, щёки у неё казались куда румянее, чем во время танца.
- Господин бессмертный желал меня видеть? - присев в чём-то, до смешного напоминающем книксен, спросила она тоненьким голоском.
- Верно. Господин бессмертный так впечатлён твоим танцем, что желает провести эту ночь с тобой.
- О... - личико танцовщицы приобрело такое же удивлённое выражение, как и у троицы девушек. Неужели до сих пор не находилось никого, кто разделял его взгляды на женскую привлекательность, удивился Линьсюань. Или такого не ждали лично от него?
- Впрочем, - добавил он, - если вдруг у тебя сегодня болит голова, или ты устала, или день неподходящий... Я пойму.
- Нет, - удивление сошло с напоминающего сердечко личика, и Шуйсянь заулыбалась, - нет, что вы! Это такая честь для ничтожной, что она не сразу поверила своему счастью.
*Бао Чжао (414-466 гг.).
**Цзе - последний правитель легендарной династии Ся, по традиционным представлениям правившей в 2070-1765 гг. до н.э. Чжоу Синь - последний правитель династии Шан (1600-1046 гг. до н.э.). Оба считаются деспотами, из-за своих злодеяний утратившими Небесный Мандат на правление.