Аннотация: Странная смесь социальной и научной фантастики. Вряд ли я когда-нибудь ещё буду писать фантастику подобного рода. Рассказ неровный по стилю. Если задумаюсь о его публикации, непременно причешу. Пока же хватает и другой работы.
Её звали Ева
Мы до сих пор не знаем, что именно произошло. Кем, на самом деле, они были? Чего хотели? Почему выбрали нас? Мы уже никогда не узнаем ответы на эти вопросы. Но то, что случилось тем летом, изменило нас навсегда.
Впрочем, обо всем по-порядку. Зимой мы встретили Новый год. Весной мне исполнилось восемь лет. Затем пришло лето, в школе кончились занятия и наступили каникулы. Мы покинули душную Москву и уехали в Поволжье, в маленькую деревню Сенцы. Там раньше жили бабушка и дедушка, мамины родители. После их смерти дом, - некрашеная, крепко-накрепко сколоченная изба, - достался маме. Мы частенько проводили в этом доме лето.
Только в тот раз мы впервые поехали в Сенцы со старшим братом Платоном вдвоём, без мамы. Я Платону втайне завидовал. Незадолго до своих четырнадцати лет он стал эмпа. Конечно, теперь, когда мама с нами больше не жила, брату приходилось трудиться вдвое больше. И даже в Сенцах, во время каникул, Платон был намерен продолжать свою работу. А потому брат попросил Бабжану, дальнюю нашу родственницу, живущую в соседнем доме, помогать нам по хозяйству.
У Бабжаны была внучка. Ева. На первый взгляд - самая обычная девчонка-подросток, ровесница Платона. Вечные джинсы и футболки. Только вот глаза такие, что перехватывает дыхание. В них, острых, синих и будто освещённых внутренним солнцем, преломлялись, плавились, млели осколки льдинок. Двигалась Ева с чуткой, слегка угловатой грацией. Коротко стриженая, голенастая и вся-вся беленькая, - от светло-русой, почти белой макушки, до кончиков пальцев, - загар никогда не приставал к ней. Солнечный свет не румянил её кожу, а словно пропитывал, отчего Ева была похожа на длинноногий солнечный зайчик. Подруг у Евы не имелось - девочки как только видели её, поджимали губы и крутили пальцем у виска. Еву считали мальчишницей и бунтаркой. Она вечно оказывалась в чём-то замешана, - настоящий кошмар для взрослых. Однажды я сам видел, как отец вёл её домой за ухо. Девчонки смеялись вслед, мальчишки сочувственно молчали. А сама Ева шагала так, будто папаша её не за ухо тянул, а поддерживал сзади за королевскую мантию. Ходили слухи, что отец с ней строг. Впрочем, Ева никогда на него не жаловалась.
Друзьями Платона были мальчик Максим, которого прозвали Пузо из-за его веса, - но он ничего, не обижался. И длинноногий, долговязый Вано, который бегал быстрее всех и который, как он частенько хвастался, выигрывал все школьные спортивные состязания. Максим и Вано, как и мы с братом, приезжали в Сенцы на лето, Вано из Тольятти, а Пузо - из далёкого Екатеринбурга. Вано был неуклюж и имел довольно странную внешность, будто природа ещё не определилась, сделать ли его красивым или уродливым, и взяла паузу, чтобы вернуться к этому вопросу позже. Так же и люди, видя Вано впервые, не могли решить, нравится ли им этот губастый, глазастый, чернявый мальчишка или нет. То, что у Вано было неоспоримо и не нуждалось в двояких оценках - так это густые, длинные, пушистые ресницы. Вано имел характер решительный, но спокойный, эмоциям поддавался редко. Он не завидовал Платону, а молча им восхищался. Мечтой Вано было тоже стать эмпа. Но он не мог, - очень жалел своих родителей и всё им прощал.
Пузо выглядел младше своих лет, имел круглую голову в рыжем облаке волос, огромные зелёные глаза, скопление веснушек на носу, оттопыренные уши и вид человека, живущего со всеми, и, прежде всего, с собой в ладу. Свою полноту Пузо принимал точно так же, как всё остальное, то есть, попросту не замечал. Он и окружающий мир принимал подобным образом, соглашаясь с ним во всём и не замечая несовершенства. Пузо жил в прекрасном, уютном, хорошо обставленном мире, где завтрак, обед и ужин всегда по расписанию. Такие как Пузо эмпа не становятся, потому что вообще никогда не взрослеют. Наверное, его родители были самыми счастливыми родителями на свете.
Вано по-кавказски растягивал гласные, Пузо, наоборот, карнал их, отчего говорил неразборчиво, спотыкаясь. А Ева разговаривала плавно, лаская каждый звук, а некоторые - мелодично тянула. Так в Поволжье говорят все, но Ева добавляла что-то своё в эту местную перепевку, будто произносить звуки являлось для неё особенной радостью. Голос у неё был низковатый, протяжный, с какой-то недетской матовой хрипотцой.
Считалось, что Ева входит в компанию Платона, но на самом деле она держалась особняком. Слишком независимая, чтобы принадлежать какой-либо стае. Странно, что Ева не хотела стать эмпа: с её характером, да и с таким отцом, она без труда смогла бы выиграть суд и зажить самостоятельной жизнью. Как Платон.
И мой брат, и Пузо, и Вано по уши были влюблены в Еву, хотя и скрывали это друг от друга. Я же тянулся к её внутреннему сиянию, любил ловить на себе её взгляд, слушать мелодию её голоса.
День, когда началось эта странная история, взорвался малиновым солнечным светом, от которого задрожали веки, - это Бабжана одним широким движением раздвинула шторы в комнате. На соседней кровати замычал Платон и съехал под одеяло. А я, открыв глаза, вскочил, подбежал к окну и стал жадно впитывать смеющееся бодрое утро: золотой садик под окнами, весь в драгоценных искристых россыпях, вольно раскинувшийся дальний луг, таинственный сосновый бор за ним. Прозрачный воздух был как увеличительное стекло: вдали я разглядел бока холмов, поросшие сосновым мехом. Я представил, что это крепко спит неведомый исполинский зелёный зверь.
Славно щебетала и потрескивала огромная, во всю кухню, печь. В её жарком чреве томились пироги с картошкой и луком. Это Бабжана ещё на заре замесила тесто, наварила картошки, растопила печь и соорудила два гигантских пирога. Бабжана на самом деле была бабушкой Жанной. Но все вокруг, включая Еву, - звали её Бабжаной. Когда я был совсем маленьким, я думал, что это и есть её настоящее имя. Вся в бесчисленных морщинках, загорелая, сухая и лёгонькая как сосновая щепочка, высохшая на речном берегу, - такой я запомнил Бабжану. Ещё она постоянно кряхтела, но двигалась споро. Всё успевала, и всюду носила за собой запах свежего сена, выглаженного белья и земли.
Когда Платон, наконец, выполз из-под одеяла, бабжанины пироги уже стояли на столе, хвастаясь румяными корочками. Цапнув кусок побольше, Платон, мрачный от недосыпа, сообщил:
- Ночью свет вырубился, и до сих пор нет!
- Опять всю ночь просидел за приборами? - всплеснула руками Бабжана. Приборами она называла планшет, ноутбук и целый ворох гаджетов Платона. Брат не расставался с ними никогда. В десять лет у него открылся талант к программированию, с двенадцати он начал подрабатывать, продавая собственные программы. А сейчас, когда мы остались вдвоём, это стало нашим единственным доходом. Я засыпал под гул и кряхтенье жёстких дисков, эти звуки заменяли мне колыбельную.
- У меня клиенты в Штатах, а там день, когда у нас ночь, - снизошёл до объяснений Платон, невзлюбивший Бабжану после того, как она открыто осудила брата за иск против матери.
Скрипнула входная дверь, и через мгновенье в кухню вошла Ева с кувшином, до краёв полным молока.
- Хватит пироги всухомятку трескать, - улыбнувшись, сказала она, осторожно ставя кувшин на стол, - я вам парного принесла.
Улыбка растаяла на Евином лице. Скользнув холодным взглядом по Платону, она сказала:
- Бабжан, света до сих пор нет, надо продукты из холодильника в чулан перенести. Пойду я, - и стремительно вышла.
- Чёрт! - выругался брат, - заказы срываются! Если свет не дадут к обеду, я потеряю крупную сумму! На что мы с Никитой жить будем?
Платон со злостью двинул кулаком по столу.
- А ты как думал, - мать долой и жизнь пойдёт как по маслицу? - Бабжана упёрлась руками в бока. - А про брата ты подумал? Каково ему без матери!
Брат исподлобья глянул на Бабжану. Я чувствовал, - он вот-вот закипит.
- Не мать она ему, - глухо проговорил Платон. - Он суррогатный, или ты забыла?
У меня заболело в горле, будто я проглотил горячие угли. Я любил брата, но ничего не мог с собой поделать: едва речь заходила о матери, болезненные чувства душили меня. Я пробубнил, что уже наелся и выскочил из-за стола. Мне хотелось прочь из дома, побыть одному.
Напротив нашего дома, на холме через дорогу, росло большое ветвистое дерево - старая ива. Но вёл к ней и обходной путь, через зады, вброд неглубокой речушки Медвянки, затем вокруг холма. Я любил ходить этим путём, моей тайной тропой, хоть и времени она занимала больше. Ива на холме была одна такая - высокая, в окружении кустов черемухи, зарослей крапивы, иван-чая и репейника. Идеальное убежище. Во-первых, какой идиот сунется в эти дебри? Во-вторых, крона у дерева была что надо: густая, с толстыми надежными ветвями. В-третьих, меня среди ветвей не заметно, а вот обзор оттуда открывался превосходный. Я видел не только дом, но и то, что за ним: широкую дорогу, щедро, от края до края полную изумительного, шелковистого, чистого белого песка и окаймлённую недавно народившимися сосёнками. Дорога доходила до мёртвой липы, затем разделялась: одна её половинка плавно стекала влево и вниз, к пруду, вторая - вправо, в янтарный лесок с высокими и ровными как на подбор корабельными соснами.
Я забрался на дерево и устроился на любимой удобно раздвоенной ветке, спиной чувствуя надёжную опору. Я знал, что был суррогатным сыном, об этом сказал судья, когда мама попросила его оставить меня с ней. Судья отказал. Платон тогда, торжествуя, вывел меня из зала. Я оглянулся и увидел мамины глаза. Самое ужасное, - после суда не прошло и года, а я уже забыл, как мама выглядит. Но вот её глаза, тот взгляд в суде, забыть никак не мог.
Я понимал, что никогда не стану эмпа, никогда не стану таким же, как старший брат. Эмансипированных подростков охотно брали на работу, предоставляли льготные кредиты на жильё и технику, досрочно выдавали паспорта и водительские права, регистрировали браки, разрешали не закачивать школу. Особенно умных принимали без экзаменов в университеты. Можно было купить или взять в аренду машину, - в автосалонах открывались специальные отделы для эмпа. Умные, предприимчивые подростки с лёгкостью доказывали в суде, что в их семьях злоупотребляют родительским контролем. И становились эмпа, маленькими взрослыми. Таким был и мой брат. Он с детства отличался самостоятельностью, а когда подрос, стал тяготиться маминой заботой и пресловутым родительским контролем: домашнее задание сделал - отправь на школьный сервер, который продублирует его родителям; вышел из дома, включи навигатор, который подключён к родительскому; получил двойку, прогулял урок - родителям тут же поступит уведомление. Телевизор, интернет - всё было настроено "для детей". Платон зверел от всех этих вещей. И однажды просто взял и подал на маму в суд. И, конечно, выиграл иск. Ведь Платон уже тогда зарабатывал больше, чем она. Брат спокойно мог содержать и себя, и меня. Мы переехали в новую квартиру, подальше от маминой. Но на этом планы Платона не заканчивались: он хотел открыть собственное дело. В Москве он собрал команду таких же как он эмпа. "Через пару годочков возьму и тебя в дело, братишка", - говорил он мне, похлопывая по плечу.
Я изо всех сил старался доказать брату, что скоро стану взрослым и самостоятельным. Но правда заключалась в том, что я тосковал по маме. Ещё год назад здесь, в Сенцах, мы вместе с ней ходили на окраину леса за душистой лесной клубникой, которая сладкая даже когда зелёная. Или доходили до родника с вкусной ледяной водой. У меня сжималось сердце, и чтобы отогнать воспоминания, я напоминал себе, что я не родной мамин сын. Наверняка после суда она взяла себе ещё одного суррогатного ребёнка, делов-то! Правда, эти мысли не очень утешали. И тогда у меня оставалось одно-единственное средство: я представлял себя вперёдсмотрящим на корабле. Старая ива играла роль грот-мачты. Я недавно узнал это слово - "вперёдсмотрящий", и оно мне страшно нравилось. Нравилось повторять его про себя и тихонько вслух. В слове было что-то такое, от чего меня пробирала сладкая дрожь. Тот, кто всегда смотрит вперёд. Тот, кто выше всех. Кто всё видит и узнаёт первым. Вперёдсмотрящий должен быть смелым, сильным и уверенным в себе. Круче, чем эмпа.
Постепенно я успокоился и отвлёкся от тоскливой темы. В деревне шла обычная жизнь. Через два дома от нас разгружали грузовик с досками, - там шло строительство, хозяева перестраивали дом. На лугу паслась вреднющая коза Катька, я её побаивался: была она чересчур шустрая, запросто вспрыгивала на высокую поленницу рядом с нашим домом, откуда, нагло задрав морду, объедала мамину любимую яблоньку. А на попытки шугнуть её дразнилась противным меканьем. На окраине села в сгоревшем год назад доме копошился тенями кто-то неразличимый. Дом выгорел изнутри, а снаружи остался цел, огонь не тронул и оградку. Лишь страшно и чёрно пучились пустые глазницы окон.
Платон работал по ночам, а днём он и его компания частенько брали меня с собой. На пруд, или в глубокий, как разлом в земной коре, песчаный карьер, или в прохладный, шуршащий земляничным ветерком сосняк, где прятался наш маленький шалаш. Но особенно хорошо было в те моменты, когда к нам присоединялась Ева. Поэтому, увидев как она подходит к нашему крыльщу, я поторопился слезть с дерева и уже почти у земли, уверенный, что мне ничего не грозит, напоролся лодыжкой на острый сучок. Кровь немедленно залила всю ступню, хотя болело не сильно. Обмотав кое-как ногу лопухом, я напрямую побежал домой. Увидев меня, Ева ахнула:
- Что случилось, Никитка? Иди сюда быстрей, я посмотрю твою ногу!
- Сам справится, он уже почти мужчина. Да, брат? - хмыкнул Платон.
- Дурак ты, Платон. Хоть и эмансипированный, - Ева взяла меня за руку и увела во двор промывать царапину.
Из-за моего маленького инцидента решили не идти на пруд. Песчаный карьер тоже отпал, - Ева сказала, что песок забьётся в рану.
- Айда в лес, на наше место,- предложил Пузо. Идею одобрили. Солнце разошлось во всю послеполуденную мощь, а там, в сосновом бору, поскрипывающем и гудящем, прохладно и хорошо.
До леса добрались быстро, хотя Ева шикала на всех, чтобы шли помедленнее, из-за моей ноги. Я почти не хромал, но мне было приятно, что Ева заботится обо мне.
Мы вошли в бор. Я любил этот сосновый лес, весь сквозной и пробитый косыми золотистыми лучами. У поваленной ветром старой сосны, заросшей папоротником, мы устроили шалаш. Иногда мы засиживались там до ночи, запекая в золе картошку.
Но едва впереди показалось наше место, мы остановились, потрясённые неожиданным и пугающим зрелищем: наша поляна превратилась в перепаханное поле, будто там порезвились сумасшедшие кроты! В самом центре этого поля блестел небольшой предмет. Абсолютно гладкий, из тёмного блестящего материала. Похожий на торчащий угол коробки. Или на осколок чёрного льда. От предмета шёл беззвучный гул, будто гудело внутри тебя самого.
Не успел я осознать толком, что произошло, как спиной ощутил чьё-то присутствие. Я весь покрылся гусиной кожей. Надо было обернуться, но я мучительно медлил, словно весь заржавел и не мог пошевелиться. Наконец, сделав над собой усилие, я обернулся. Прямо за мной неподвижно, как статуя, стоял человек. Я отшатнулся, но через миг волна облегчения накрыла меня: это был дядя Миша, дачник. Именно в его доме шёл ремонт. Я улыбнулся, и в ту же секунду дядя Миша медленно и спокойно пошёл на меня. Что-то в нём было невыразимо страшно. То, как он двигался. Или лишённое эмоций лицо. Или эта механическая заданность идти вперёд, сметая преграды. Не знаю, что меня напугало больше всего, но я заорал и делая ногами гигантские шаги, высоко подбрасывая колени, понёсся к Платону. Следом, отставая, но не останавливаясь, шёл дядя Миша. Он был похож на зомби из старых фильмов. Только абсолютно живой, даже румяный от загара, с красными веточками сосудов на носу и щеках. На одежде - ни дырочки. Самый обычный и нормальный дядя Миша. Только без эмоций. Без собственной воли. Немой как насекомое. Странный как сомнамбула. Он пёр и пёр на нас, когда поравнялся с Вано, оттолкнул его руками, впрочем легко и не агрессивно. Я самым глупым образом повис на Платоне, остальные молчали. Только Ева тихонько произнесла:
- Дядь Миш, вы чего это?
Дядя Миша не обратил на Еву никакого внимания. Но остановился в нелепой защитной позе, с разведёнными в разные стороны руками.
- Валим, а? - неуверенно предложил Пузо.
Будто в ответ на его слова дядя Миша с невиданным, каким-то паучьим проворством развернулся к нему и перегородил путь. Этого оказалось достаточно, чтобы мы все, разом взвыв, изо всех сил бросились вон из леса.
Я устал первым. Не мог быстро бежать из-за лодыжки. Упал прямо на дороге, утопив колени в пушистом прохладном песке. Беспомощно оглянулся в полной уверенности, что дядя Миша, всё такой же по-насекомьи страшный, стоит у меня за спиной. Но никого не было. Платон и его друзья убежали далеко вперёд. Совсем один, вздрагивая и тяжело дыша, я сидел, пока из-за поворота не показалась Ева. Она вернулась за мной. Подбежала. Протянула руку:
- Никит, вставай. Давай, мой хороший, осталось немного.
Так мы и бежали с ней, взявшись за руки, а остаток пути, когда показались родные холмы, крыши домов и светлый соснячок, шли шагом. И Ева не отпускала мою руку до самого нашего дома.
- А ч-что всё-т-таки с д-дяд.. дядьмишей? - спросил Пузо, который, невзирая на лишний вес, весь путь от леса пробежал почти наравне с Вано, а теперь еле плёлся и никак не мог отдышаться.
Все промолчали. Ответа не было ни у кого.
- Вспомнила! - вдруг сказала Ева. - Я его сегодня утром видела. Он на своём грузовичке отвозил доски в погоревший дом. Там вроде новые хозяева появились. Я ещё с ним поздоровалась, а он промолчал.
- Я в том доме видел тени, - зачем-то сказал я. Все резко повернули головы и уставились на меня.
- Какие тени? - спросил Платон.
- Тени, внутри, - я совсем не был уверен в важности моего сообщения. Мне просто хотелось чувствовать себя причастным.
- Ну и что, тени как тени. Дом сносить будут, вот и тени. Работает кто-то, - произнёс Вано, до этого сосредоточенно молчавший. - А дядя Миша, может, на солнце перегрелся. Сбегаю, скажу кому-нибудь, что он в лесу один бродит, ему, наверное, помощь нужна. И Вано ушёл. А мы отправились к нам в дом, перекусить. Кроме того, Платону не терпелось проверить, дали уже свет или нет. Однако его ждало разочарование: электричество по-прежнему отсутствовало.
Вскоре Вано вернулся. В его оттопыренном кармане виднелось несколько зелёных яблочек, - оказалось, не только вредная коза обрывала мамину яблоню.
- Видали? - спросил Вано, посыпая яблочко солью и надкусывая его со снежным хрустом, - у сгоревшего дома собралось полдеревни и зачем-то жгут костры. И дядь Миша там.
Мы высыпали на крыльцо и с интересом уставились на дом-погорелец. И правда, рядом с ним царило оживление. Несколько человек разжигали костры, ещё несколько складывали у дома дрова, остальные сгружали доски с дядьмишиного грузовичка.
- Они что, готовятся провести у костров всю ночь? - обеспокоенно спросил Платон. - Может, они знают, что электричество вырубили надолго? А мы тут сидим и ничего не знаем?
- Что гадать-то? Сбегаем туда и спросим, - предложил Пузо. - Только попозже, я ещё не отдышался.
Но бежать никуда не пришлось. Вернулась Бабжана и прямо с порога нас окликнула:
- Платон, Никитушка, Ева, вы тут?
- Мы тут, - хором отозвались все мы.
Бабжана вошла в кухню, оглядела нас быстрым взглядом и произнесла:
- Вы к сгоревшей избе не ходите. Творится там что-то с людьми. Неладное.
Бабжана выглядела встревоженной. Даже напуганной. Её чувства передались и мне. Остальные тут же засыпали Бабжану вопросами.
- Молчат они все. Костры жгут и молчат. Как роботы, - рассказала она. - Я вот что... здесь сегодня заночую.
- Я домой, - жалобно сказал Пузо, - вдруг там с мамкой что...
- И я, - решил Вано, - может мои что-нибудь знают.
Едва дверь за ними закрылась, Бабжана схватила Еву за руку и увела в другую комнату.
- Чего это она? - удивился Платон.
Я не ответил. Я словно онемел. Внутри похолодело от неясной тревоги, будто я проглотил льдинку, а она не растаяла.
Через некоторое время Ева вышла из комнаты. Лицо встревоженное, брови у переносицы собрались в тревожную складку.
- Бабжана сказала, что мой отец у сгоревшего дома. Не велит мне к нему идти. Только я всё равно пойду.
Бабжана, которая вышла следом за ней, всплеснула руками. Но вряд ли она смогла бы удержать Еву.
И мы остались втроём, - я, Платон и Бабжана. В неведении и тревоге. Солнце перевалило за горизонт и застряло, наколотое на вершины сосен. Наступил тягучий, долгий летний вечер. Поужинали в молчании. А после я сел у окна и посмотрел на странный дом. Всё по-прежнему: жгли костры, собирали дрова. На какой-то миг мне показалось, что я увидел там Еву, но в дыме костров мельтешило столько фигурок, и больших, и маленьких, что я уже ни в чём не был уверен.
Закат в тот вечер был ярко-алый. А когда воспалённое солнце, наконец, закатилось, я всё сидел у окна и наблюдал, как день заканчивался, истончался в сизом небе тонкой полоской чистого, превосходнейшего карамельного золота.
Вдруг тишину дома нарушил громкий стук в дверь. Барабанили кулаками. Я вздрогнул. Перед мысленным взором возник дядя Миша, бессмысленно прущий на нас. Но из-за двери послышались испуганные голоса Пузо и Вано. Бабжана открыла дверь, и они оба буквально ввалились внутрь. Красные, запыхавшиеся, будто за ними гнались. Вано сразу сел, прямо на пол у двери. Пузо почти плакал.
- Вся деревня такая... странная, - наконец, выдал Вано. - Мои все там... у костров. Я сначала дома сидел, ждал их. Но они ужинать не пришли.
- Они все как зомби сделались, - проскулил Пузо, размазывая по лицу крупные слёзы.
- А Ева? - спросили мы с Платоном почти в один голос. - Вы видели её?
Вано помотал головой.
- Ева, внученька, - маленькие бабжанины ручки сложились на груди. Голос у неё сделался тоненьким и беззащитным, - Да где ж она?
- Я пойду её искать, - решительно заявил Платон.
- Я с тобой, - крикнул я. Мне было страшно, но за Еву я испугался ещё больше.
Платон распахнул дверь и едва не налетел на кого-то. Брат посторонился, и перед нами возникла Ева. Строгая и будто повзрослевшая. Но от меня не укрылось и то, что она была чем-то напугана.
Чуть позже мы все сидели на кухне и слушали её рассказ.
- Я сразу к сгоревшему дому пошла. Стала отца звать, а он не отзывается, как будто не узнаёт - начала Ева. - Просто посмотрел на меня и дальше - доски таскать. И остальные такие же: ни словечка не говорят. Там и дети были. Тоже как зомби. И все чем-то заняты. Одни костры жгут, другие уголь зачем-то в дом таскают. А в доме полно дыма. Я там постояла, поняла, что меня никто не слышит. Хотела уже уходить, как вдруг все остановились и повернулись ко мне. Молчат и смотрят. Я испугалась, - Ева взмахнула головой, отгоняя чёлку. Голос у неё сделался совсем тихий:
- Я потихонечку, потехонечку стала оттуда уходить, мелкими шагами. Вдруг все, как по команде, начали делать какие-то движения. То присядут, то встанут. То за руки друг друга возьмут. То на землю лягут. И всё смотрят на меня, смотрят. Просто сумасшествие! Я не выдержала и убежала. Сначала пряталась у речки, думала, за мной пойдут. А как стемнело - к вам прибежала.
Закончив рассказ, Ева сложила руки на коленях и осталась сидеть неподвижно, уставившись в пол. Сейчас она не казалась мне взрослой. Совсем наоборот. Маленькая, худая, с торчащими под футболкой лопатками. Босая и беззащитная.
- Ну-ка, давайте все двери и окна закроем, - велела Бабжана, едва Ева замолчала. - Кому надо, быстро на двор и обратно. Ева, найди в чулане свечи и возьми чего поесть. Да поживей. Ночь отсидимся, а с утра я в соседнее село сбегаю, за помощью.
Когда совсем стемнело, дом будто придавило неясной тревогой. Мы зажгли свечи и сидели в большой комнате за столом. Спать никто не ложился, кроме Бабжаны. Да и она не могла заснуть, всё ворочалась за стеной, вздыхала и то и дело окликала нас. Потом вдруг встала, вышла из комнаты и встревоженно сообщила:
- Кто-то у крыльца стоит.
Меня мороз пробрал по коже. Бабжана всегда каким-то невероятным чутьём угадывала прибытие гостей. Только вот гости ли пришли в этот раз?
Платон подошёл к окну и осторожно раздвинул шторы, приоткрыв узкую щель. Он долго смотрел, молча и не двигаясь.
- Кто там? - первым не выдержал Пузо.
Платон повернулся и обвёл нас взглядом, который мне не понравился.
- Вам лучше самим на это взглянуть, - сказал, наконец, он.
Я шевельнул ткань шторы и посмотрел в щёлку одним глазом. У нашего дома стояли люди. Луна уже взошла и щедро поливала гостей жидким серебром. Фигуры казались белыми. Люди не двигались. На миг мне показалось, что они похожи на неподвижных глупых пингвинов.
- Там мой дедушка, - прошептал Пузо.
- И моя тётя, - эхом отозвался Вано.
Ева стояла рядом со мной. Я услышал её тихий вздох. Её отца, дяди Антона, у нашего дома было.
- Он даже не узнал меня, Никитушка, будто я ему никто, - тихо произнесла Ева. Я понял, что она всё ещё переживает из-за того, что случилось у сгоревшего дома.
- А что, если и мы станем такими же? - испугался я и непроизвольно прижался к Еве. Она ничего не ответила, просто обняла меня.
Я знал тех, кто стоял у нашего дома: школьный учитель Пётр Петрович, ещё молодой, светловолосый, с умными глазами. Врач дядя Гурий, весь седой, низенький и круглый. Бабушка Зоя, тётя Малика с дочкой Зулькой, дед Фёдор, братья Влас, Стас и Тарас, молодая продавщица в местном магазине, имени её я не помнил, дачник дядя Миша и другие. Они стояли со странными умиротворёнными лицами. Они меня не пугали. Пугало то, что все эти люди вдруг перестали заниматься привычными делами, жить своей жизнью и вместо того, чтобы разойтись по домам, поужинать, посмотреть телевизор и лечь спать, зачем-то собрались у нашего дома.
И тут возник звук. Неясный, тревожный, монотонный. Похожий на шум прибоя. Или на завывания ветра. Звук то нарастал, то утихал. Люди у дома зашевелились, стали двигаться. Это совсем не было похоже не танец, между движениями не было никакой связи. Кто-то приседал, протянув ладонь над землей, будто показывал что-то низенькое. Кто-то обнимал себя за плечи и качался. Кто-то обводил вокруг себя руками. Кто-то похлопывал себя по животу. Некоторые стояли парами, взявшись за руки. Некоторые - по трое, также взявшись за руки. А некоторые делали неприличные движения, выгибаясь то вперёд, то назад. При этом лица абсолютно у всех оставались спокойными, будто они спали с открытыми глазами.
Мычащий, варварский, первобытный напев без слов тоже издавали они.
- Как там, у сгоревшего дома, - прошептала Ева. - Только сейчас они ещё и поют.
Подавленные этой незнакомой, не поддающейся никакой логике ситуацией, мы замерли у окна.
- Должно же быть какое-то объяснение всему этому! - первым нарушил молчание Платон. Мы будто очнулись. Отошли вглубь комнаты и снова сели за стол. Дикий заунывный напев не прекращался.
- А ведь очень похоже на то! Как же я сразу не догадался, - это культ! Смотрите: собирают дрова, жгут ритуальные костры, танцуют и поют какие-то шаманские песни. И, возможно, что-то пьют или принимают, поэтому ходят как зомби.
- А как же тот предмет в лесу? - спросил Пузо. - Вдруг он связан со всем этим?
- Точно! - у Платона будто сложился в голове пазл, - предмет в лесу - это глушилка. Значит, мы столкнулись с хорошо организованной сектой. Они готовятся к какому-то ритуалу, зачем-то отключили электричество и заглушили связь с остальным миром.
- А в сгоревшем доме находится что-то важное для них, - подумав, сказала Ева. - Не зря же они вокруг него собрались.
- Может, там их священное место... Алтарь, - предположил Пузо. - Или какой-то артефакт.
- Надо залезть туда и проверить, - решительно сказал Вано. - Только так мы хоть что-то узнаем.
- Как мы туда залезем, если у дома полно людей? - задала справедливый вопрос Ева.
- Нет, - вдруг восклинул Пузо. - Нет там никого, все ушли. И костры затушили. Пузо стоял у окна и указывал пальцем на дом-погорелец. И он оказался прав: все ушли. Никого не было и у нашего дома. Деревня погрузилась в сонную тишину. Даже собаки молчали. Электричество по-прежнему отсутствовало, единственным источником света была луна. Мне вдруг показалось, что мы остались одни во Вселенной, в пустой деревне, с этой далёкой и холодной луной над нами.
Мои мысли прервал Вано.
- Это наш шанс, - коротко бросил он.
- Согласен, - кивнул Платон. - Надо идти в сгоревший дом, пока там никого нет.
- А вдруг они просто спрятались? - жалобно протянул Пузо. - Лучше никуда не ходить.
- А мы пройдём задами, - решил Вано. - Надо только фонарик взять.
- Я с вами пойду, - испугавшись собственной смелости, выкрикнул я.
- Не пущу! - Бабжана развела руки, будто хотела защитить меня от всего мира.
- Он пойдёт, - поддержал меня брат, - не маленький уже.
Я немедленно наполнился жаркой гордостью, как чашка, в которую влили горячий чай. Наверное, лицо моё пылало, и я в тот миг пожалел, что мне не хватает невозмутимости Вано.
Бабжана только вздохнула. Затем перецеловала нас всех по очереди:
- Осторожней там. Никитку берегите, нога у него.
Платон сбегал в чулан за фонариком. Уходили через наш огород. Затем вышли в поле. Вскоре миновали мою иву, обогнули холм, пригнувшись, прошли вдоль забора одного из домов, перешли дорогу в чудесном месте, где её по-хозяйски перетекала Медвянка, невзирая на то, что вторгается на чужую, сухопутную территорию, и вышли к заброшенной бане. Крыша у бани сгнила и провалилась внутрь, но стены еще держались. Мы зашли за развалюху, прошли вдоль стены, вспугивая лучом фонарика маленьких седых паучков, и вдруг оказались словно в изнанке деревни. С обратной стороны вся деревня состояла из заборов, одних крепких и напористых, других - хилых, местами прогнивших. Кое-где между заборами темнели проулки, будто щербинки в огромном зубастом рту. Пройдя несколько метров, Ева остановилась. Мы достигли проулка, ведущего к сгоревшему дома. По нему давно никто не ходил, тропинка заросла репьями и крапивой и едва виднелась.
Забор позади сгоревшего дома оказался на удивление крепким и совсем не пострадал от пожара. Видимо, огонь до него не добрался. Брат подсадил меня, и я перелез первым. Следом тяжеловато спрыгнул Платон. Мы оказались в чужом огороде. Цепкий вьюнок оплёл здесь почти всё. Никем не сдерживаемая, бурно разрослась крапива. Маленькие огородные джунгли. Когда мы шли, тонкие верёвочки вьюнка, словно живые, ловко перекидывались на наши ноги и, не выдержав напора, рвались. Мне было особенно неприятно это ощущение, будто рвались не усики растений, а наша связь с "той" деревней, оставшейся на "лицевой" стороне.
Мы подошли к сгоревшей избе. В стене прямо перед нами тёмным оскалом зияла дыра с гнилыми зубьями досок. Мы с братом взялись за руки. Сердце у меня стучало так громко, будто в голове били в медный таз. Оглушённый сердцебиением, я в какой-то момент потерял и способность чётко видеть, - всё расплылось в глазах. Платон первым просунул голову внутрь, я - за ним. От дыры веяло жутью, она казалась задней дверью в иную реальность, где мы - посторонние, чужаки, вторженцы. Остро пахло костром и бедой, виднелся остов печки, - всё, что осталось от чьего-то очага. Обвалившиеся балки зыбились в дымном мраке, в котором свет от фонарика тускнел и испуганно жался к нашим ногам.
Позади и чуть поодаль что-то завозилось. Мы мигом отпрянули от дыры и оглянулись словно испуганные зверьки. Над забором возникла лунно-белая макушка. Подтянувшись, Ева легко спрыгнула и крадучись стала подбираться к нам. Я облегчённо перевёл дыхание. Следом за Евой перелезли через забор Пузо и Вано.
Ева встала между мной и Платоном и ободряюще положила ладонь на моё плечо. Мы снова заглянули в избу, теперь уже все вместе. Мрак внутри ещё не был полным, ещё угадывался рельеф разрушения, но нечётко, а словно сквозь глубокие слои воды, где всё колебалось, клубилось, сквозило, сжималось и разжималось. Будто огромный призрачный осминог сжимал и разжимал длинные щупальца.
Платон посветил фонариком: под ногами валялись обуглившиеся кирпичи и доски.
- Идите за мной, - негромко позвал брат и ступил внутрь. Я, весь холодея от ужаса, двинулся следом. Позади шла Ева, за ней Пузо и Вано.
Когда глаза привыкли к темноте, мне удалось разглядеть несколько довольно больших куч, расположенных как попало, - одни в центре, другие - у стен. Словно внутри избы выросли странные курганы. В середине каждой кучки, в углублении, лежало нечто круглое, размером с футбольный мяч. Мутно-прозрачное, складчатое, будто целлофановый пакет заполнили грязной водой и придали форму шара.
- Смотрите, - послышался голос Платона. Брат подошел к одному из шаров и осветил его фонариком. - Внутри что-то есть, - сообщил он.
Мы подошли к Платону и тоже начали разглядывать необычный шар. Луч фонарика скользил по нему, выхватывая детали: что-то мутное и тёмное внутри, складки в основании, где шар соприкасался с кучей. Сама куча состояла из сгоревшего мусора и углей.
- А что, если это бомбы, - заныл шёпотом Пузо, - вдруг они взорвутся.
- Не похоже на бомбы, - произнёс Платон. - Это что-то органическое.
- Ага, будто гигантская лягушачья икра, - сказала Ева. Она протянула руку и осторожно дотронулась до шара:
- Холодный.
Я не сразу понял, что именно изменилось, только мне стало не по себе, к страху примешалось тревожное и очень нехорошее чувство. Темнота стала плотней и гуще, казалась обитаемой, но чужой и враждебной, - так бывает, когда во время бессонной ночи во тьме мерещатся чудовища. С противоположной стороны, у бывшего дверного проёма что-то отделилось. Высоко, там, где был раньше потолок, появились синие огоньки. Я насчитал шесть штук. Огоньки двигались на разной высоте, покачивались в воздухе и приближались к нам. Они походили на язычки газового пламени, застывшие и идеально круглые.
Мы замерли, парализованные страхом и загипнотизированные странным ритмом движения огней. Пальцы Евы впились в моё плечо. Огни были уже совсем рядом, я различал не то верёвочки, не то палочки, которые от них тянулись вниз. Внезапно огни перестали двигаться и замерли. До меня не сразу дошло, что они пристально смотрят на нас. Шесть тёмно-синих огромных, влажных и абсолютно лысых глазных яблок, без зрачков, ресниц и век. Шесть живых, обладающих волей и разумом, перископов. Чуть помедлив, глаза вновь пришли в движение и задвигались на своих щупальцах вниз-вверх, вправо-влево. Вдруг темнота раздвинулась, как занавес на сцене, и прямо перед нами, освещённое дрожащим лучом фонарика, материализовалось нечто тучное, бесформенное, слизнеобразное, со змеящимися глазными отростками. Что-то ужасающее, кошмарное в своей нелепости.
Я плохо помню, как мы преодолели огород, забор и как бежали домой. Только когда мы вихрем взлетели на крыльцо, только когда за нами закрылась дверь, я начал приходить в себя. Тут же дали о себе знать расцарапанные до крови колени, локти и ладони. У остальных дела обстояли не лучше. Пока я мчался прочь от кошмарного дома, я был вне себя. Но сейчас, дома, память отходила от анестезии ужаса, и возвращала мне маленькими кусочками то, что происходило во время бегства: я вспомнил, как Платон схватил меня под мышки и буквально выкинул за забор. Как от страха я побежал по проулку в другую сторону и едва не налетел на кого-то из местных жителей, медлительного и тупого, подобно дяде Мише. Как воя от страха, почти слепой от слёз, я ринулся в обратную сторону и столкнулся с Платоном, ищущим меня. Вспомнил острую жгучую боль в плече оттого, что брат с силой дёрнул меня за руку, увлекая за собой. Как кричала Ева, подбадривая меня. Как топал и тяжело дышал позади меня Пузо.
Это была самая длинная ночь в моей жизни. Никто из нас не мог заснуть. Мы опустошали одну чашку кофе за другой и терялись в догадках, пытаясь понять, что за невероятные существа прячутся в сгоревшей избе. Платон отстаивал версию секты:
- Там, внутри, были просто ряженые, - убеждал брат. - В каких-нибудь чудных костюмах.
- А глаза? - спросил Вано.
- Мало ли что в темноте покажется? Может, у них особые фонари. Кто этих сумасшедших знает!
Вано считал, что это мутанты.
- Здесь недалеко военная база, - уверял он. - Дед рассказывал. Может быть, там эксперименты проводились. Над какими-нибудь насекомыми или там лягушками. А потом те сбежали.
- Научную фантастику меньше любить надо, - не сдавался Платон. - Говорю вам - это сумасшедшие сектанты.
Пузо никак не мог примириться со случившимся.
- Это, наверное, просто шутка, - пытался он убедить, скорее, себя, чем нас. - Завтра окажется, что всё в порядке. Вот увидите. Они нас решили разыграть.
- Зачем? - Ева пожала плечами. - Зачем всей деревне нас разыгрывать?
- А ты что думаешь? - спросил Платон у неё.
- Я думаю, что это какой-то иной разум. Может быть, даже с другой планеты.
- А наши-то тут причём?
- Они подчинили их своей воле. Только вот вопрос: зачем?
Мне больше всего хотелось поверить словам Пуза. Хотелось, чтобы утром всё встало на свои места. Но как я не пытался, не мог забыть эти странные чёрные тела, похожие на огромных, плотно надутых резиновых слизняков. Три пары голых синих глазных шаров, в осмысленном ритме качающихся перед нами. Отсутствие лиц, аккуратный, маленький, интимный разрез рта с будто бы всосанными внутрь губами.
Однако Платона невозможно было переубедить. Он упрямо сжал кулаки:
- Никакие это ни мутанты и уж тем более ни инопланетяне. Слушайте: на рассвете надо пробраться в лес и выкопать глушилку. Если мы её выключим, то я смогу связаться с полицией и этих сумасшедших отправят туда, куда им прямая дорога - в психушку! Кто со мной?
- Я пойду, - вызвался Вано.
Пузо замотал головой:
- Не-е-ет, я останусь.
Я хотел пойти с братом, но он остановил меня:
- Ты останешься за старшего, понятно? Будешь защищать Еву и Бабжану.
Платон сощурился и недружелюбно глянул на Пузо:
- А то на Пузо рассчитывать нельзя!
Пузо обиженно засопел. А Ева строго глянула на брата и холодно сказала:
- Не всем же быть такими крутыми как ты!
Платон не ожидал от Евы такого выпада:
- Я не крутой, - запальчиво возразил он. - Просто трусов не люблю!
- Ну, конечно, надо быть очень смелым, чтобы засудить собственную мать! - прошипела Ева и так глянула на Платона, будто хотела его ужалить.
- Мать? - Платон моментально начал закипать. - Мать, ты сказала? Брат нервными шагами принялся мерять комнату:
- Хороша мать! Захотела - с мужем развелась! Захотела - ребёночка себе купила! Наплевать ей было на нас, ясно?!
Такой глохой, едва сдерживаемой ярости в голосе брата я ещё никогда не слышал.
- Ах, вот в чём дело, - Ева встала прямо напротив брата, - это была месть, так? Ты ей отомстил за то, что она развелась с твоим отцом!
Платон сверкнул на Еву глазами, зло передёрнул плечами, с шумом отодвинул стул и сел.
- Это моё лично дело, - отрезал он.
Я почувствовал себя опустошённым. Тихонько прошёл в комнату, где раньше спала мама, а теперь похрапывала Бабжана. Я сел в кресло и вжался в спинку, будто хотел исчезнуть. Наверное, я просто слишком устал и слишком сильно был напуган. Слова Евы про месть Платона не шли у меня из головы, но сил на переживания больше не осталось. Я и не заметил, как уснул.
Открыл я глаза, когда солнце слепящей белой точкой стояло уже высоко. Услышав голос брата, я мигом соскочил с кресла и очутился в кухне. Платон и Вано вернулись, но задуманное осуществить им не удалось. По их словам, странный предмет в лесу охраняли дядя Миша и дед Фёдор. Тогда Платон и Вано решили пойти за помощью в соседнюю деревню, но дорогу им преградили другие жители деревни. Не удалось выйти из села и через речку: на мосту также оказался заслон из местных жителей. Все они были похожи на зомби или лунатиков, но вели себя не агрессивно.
Теперь загадок стало больше: почему нас не выпускают из села и почему только мы не превратились в зомби?
На следующий день ничего не изменилось, если не считать того, что "танец" местных изменился. В нём появился сценарий, только мы его и не понимали. К нашему дому принесли пару ящиков. Двое жителей забирались на них и, взявшись за руки, прыгали. Остальные собирались вокруг них и стояли так какое-то время. Затем те, которые прыгнули, ложились прямо на землю и сворачивались калачиком. Кто-нибудь становился рядом с ними, будто охранял. А остальные принимались хлопать себя по животу, приседать, качать что-то невидимое на руках. Это представление длилось без перерывов часа три, затем люди разбредались, но к вечеру собирались снова и "спектакль" повторялся.
Часть людей никогда в представлении участия не принимала. Это были те, кто жёг костры у сгоревшего дома. Похоже, запасы дров у них подходили к концу, - кое-где рубили деревья.
Зомбированные не проявляли признаков агрессии, не пытались забраться в дом, разбить окна, не стучали в двери. Но Платон был уверен, что они таким образом отвлекают наше внимание от чего-то. Однако больше всего за жителями наблюдала Ева. Она не пропускала ни одного "спектакля". Она о чём-то напряжённо думала, но с нами своими мыслями не делилась. Только как-то, остановив нас с Платоном перед ужином, произнесла: "Они рассказывают нам какую-то историю. Только мы их не понимаем".
Электричества по-прежнему не было, свечи у нас заканчивались. Еда ещё оставалась. Правда, хлеб и мясо мы уже съели и перешли на овощи, ягоды и макароны. Но никто не жаловался. Платон вообще не обращал внимание на еду: он всё время думал, пытался найти придумать, как выбраться из деревни и позвать помощь.
После обеда Ева поманила меня к окну:
- Никит, иди сюда.
Я подошёл и посмотрел через стекло на улицу. Наступил идеальный летний вечер, будто на фотографии, пропущенной через цифровые фильтры. С неба лился мягкий шафрановый свет, в котором все цвета приобрели особую густоту и чёткость: небо морской синевы, тропическая зелень, яркие, разноцветные брызги цветов, сияющие песчаные тропинки. И дом-погорелец на этой фотографии летнего вечера смотрелся совсем не страшно, а лишь неестественно и чуждо, будто приклеенный к глянцевой картинке каким-то шутником.
- Ты ничего странного не замечаешь? - спросила Ева.
Я сразу взглянул на сгоревший дом. Но там всё было как и прежде: люди жгли костры. Тогда я перевёл взгляд на дорогу. Она пустовала. Перед нашим домом тоже ничего необычного я не заметил. Я покачал головой.
- Ну же, Никит! - прошептала Ева, - они обычно приходят в это время, забыл?
Действительно, местные почему-то отменили вечерний "спектакль". Решили сменить тактику? Что-то готовят? Однако мы ошиблись. К нашему дому шли. Вернее, шла. Пятилетняя Зулька, дочка тёти Малики. Совершенно одна. Девочка поднялась на крыльцо и вскоре мы услышали, как она скребётся в дверь.
Мы позвали остальных и рассказали про Зульку.
- Нельзя её пускать, - Платон решительно покачал головой, - пусть уходит.
- Она же всего лишь девочка, - возразила Ева, - она не сможет причинить нам вред.
- И то правда, - поддержала Еву Бабжана, - что она нам сделает? Может, ей помощь нужна?
- Эти сектанты - профессиональные манипуляторы, - Платон не желал слушать никаких возражений, - наверное, они хотят нас выманить с помощью ребёнка.
- А мы никуда не выйдем, - сказал Вано, - и её не пустим. Она же ребёнок, ей всего пять лет.
Мы с Пузо тоже были за то, чтобы открыть Зульке дверь.
Платон оказался в меньшинстве, и мы впустили девочку. Зулька выглядела спокойной и немного сонной. Войдя в дом, она остановилась перед нами, словно задумавшись. Я с любопытством разглядывал девочку. Зульку я знал хорошо. Она никогда не носилась по селу с другими детьми. Всегда важно ходила, держась за материнскую руку. Её чёрные волосы обычно были заплетены в две толстые аккуратные косы. Большие карие глаза казались ещё больше из-за стёкол очков, - Зулька плохо видела. Но сейчас очки на ней отсутствовали. Я всё пытался поймать её взгляд, но девочка не смотрела ни на кого из нас. Все руки у Зульки вымазаны в саже.
Постояв минуту перед нами, Зулька подошла к Бабжане. Платон хотел было перегородить ей путь, но Ева его остановила. Зулька тем временем взяла Бабжану за руку и повела в комнату. Заинтригованные, мы пошли следом. Зулька подвела Бабжану к стулу и чуть подтолкнула, приглашая сесть. Бабжана медленно опустилась на стул. Затем девочка подошла к Еве и подвела к Бабжане. Следующей её целью стал Вано. Зулька отвела его к Еве с правой стороны. С левой она заставила встать Пузо. Затем подошла к Платону и подтолкнула его ко мне, мы встали с братом рядом. Расставив нас таким образом, девочка вновь подошла к Еве и прислонила свою запачканную сажей ладошку ей на живот. Отняла ладонь, затем снова прислонила, и так несколько раз. После этого развернулась и просеменила маленьким шажками к двери.
- Надо её удержать, - не выдержал Вано.
- Не надо, - крикнула Ева неожиданно громко. Мы все посмотрели на неё. С Евой что-то творилось, по её лицу катились слёзы.
- Я же говорил, она что-то сделала с ней, - сказал Платон.
- Ничего она не сделала, - произнесла Ева, на сей раз не крича.
Она провела рукой по своему животу, где остался отпечаток детской ладони, и тихо сказала:
- Беременна я.
Я хотя она произнесла это совсем не громко, мне показалось, что мы все были оглушены. Бабжана тихонько ахнула. На несколько секунд над нами повисло напряжённое молчание. Первым его нарушил брат:
- Значит, правильно говорят, что деревенские девчонки рано созревают? - спросил он, криво ухмыльнувшись.
Ева будто вспыхнула. Она быстро вскинула на брата голову и смерила его холодным взглядом:
- Это прыщи у вас рано созревают, - хлёстко ответила она. Затем решительным движением вытерла глаза и направилась к двери, так и оставшейся приоткрытой после ухода Зульки.
- Ты куда это? - Бабжана кинулась к ней и схватила за руку.
- Я отцу рассказала, только он всё знал, - тихо, но отчётливо сказала ей Ева.
Потом обернулась и сказала, уже обращаясь ко всем:
- Я должна выяснить, что это всё значит! Там мой отец! Я просто хочу знать, что происходит!
После этого она стремительно выскочила за дверь и убежала.
- Это ты... - Бабжана повернулась к Платону. Личико у неё сморщилось и стало совсем маленьким, губы задрожали, - это ты, Платон, губишь всё своей злостью! Затем развернулась и ушла в кухню, загремев там посудой.
Платон с перекошенным лицом вышел во двор, хлопнув дверью. Я побежал за ним, Пузо и Вано следом.
Увидев нас, брат остановился, зло сплюнул и сказал:
- Пусть делает, что хочет! То же мне, королева! Да мне плевать, чей это ребёнок, понятно вам? И мне плевать, куда она ушла!
Мы молчали. Но Платон уже завёлся, его было не остановить:
- Да вообще, хрен с ней! Надо думать, что делать с этими уродами. Вы видели? Сожгли все дрова и взялись за деревья! Деревья рубят, слышите?
Мы прислушались. Действительно, до нас долетел стук топоров, рубили сразу в нескольких местах.
Платон поднял руку, привлекая наше внимание:
- Им нужен уголь, понятно? Не знаю, зачем, может, эти чудища его едят. Так они перерубят и пережгут все деревья. А если Ева права, и это - чёртовы инопланетяне? Может, они всех превратят в зомби и спокойненько пережгут все деревья на Земле? Может, таков их план? А? - Платон обвёл каждого из нас взглядом.
- Но почему же они не тронули нас? - спросил Вано.
- А чёрт их знает! - развёл руками Платон. - Может, им нужны зрители? Вон какой театр развели.
- И что ты предлагаешь делать?
- Я предлагаю... - Платон сделал паузу и сощурился. Затем поманил нас к себе, мы подошли. Он заговорщицки обнял всех нас и тихо произнёс:
- Я предлагаю сжечь проклятый дом. Если этим мутантам так нужен уголь, они его получат.
И брат недобро ухмыльнулся. Мне стало не по себе. Наверное, на моём лице что-то отразилось, потому что Платон посмотрел на меня и спросил:
- Я прав, братишка? Ты со мной?
Я подумал о том, что сказал брат. Про зомби и деревья. Это было страшно. Я не хотел, чтобы все на Земле стали такими же, как дядя Миша. Поэтому я кивнул.
- Отлично, - брат подмигнул мне, - надо только найти горючее.
Платон посвятил нас в свой план. Мы с Пузо должны были выйти на улицу и привлечь внимание местных.
- Кричите, зовите их, машите руками, обзывайте. Делайте, что хотите, но они должны собраться у нашего дома, - велел брат. - А мы с Вано поищем топливо, у кого-то в гараже наверняка хранится бензин или керосин. Затем мы проберёмся через зады к чёртову дому и подожжём его. Всё понятно?
Я кивнул. Пузо побледнел:
- А вдруг они что-нибудь сделают с нами? Вдруг, похитят или превратят в зомби?
- Не трусь, Пузо. Как только местные соберутся, сразу бегите домой.
Признаться, я боялся не меньше Пуза. Ведь с тех пор, как местные стали странно себя вести, мы не выходили на улицу, только во двор и огород. Не считая той страшной ночи, когда мы залезли в сгоревший дом. Но я подбадривал себя тем, что, как только выйду, буду громко звать Еву. Предчувствие, что она направилась прямиком в страшный дом, не оставляло меня. Значит, буду звать её до тех пор, пока она не выйдет.
Закат полыхал алым, будто пожар уже начался, только там, в небесах. Мы с Пузо отворили дверь на улицу и осторожно выглянули. Снаружи никого не было. Мы медленно вышли на крыльцо. Платон и Вано подбадривали нас:
- Давайте, начинайте кричать. Привлекайте их внимание, - прошептал брат и затворил за нами дверь.
Надо было решаться. Я зажмурился, набрал побольше воздуха и крикнул что есть силы:
- Ева!!
- Эй! - подхватил Пузо, - Идите сюда! Идите к нам. Он запрыгал и замахал руками. Я тоже поднял руки. Спустился с крыльца и продолжил звать Еву. Пузо сойти с крыльца не решился, но кричал он громко. Наверное, от страха. Мы орали, может быть, минут десять. Оба охрипли, но не прекращали вопить. И план брата сработал: местные обратили на нас внимание. Сначала остановились те, кто работал у сгоревшего дома. Они повернулись в нашу сторону и как-будто прислушались. А затем начали выстраиваться в линию, как в армии - один за другим. Те, кто рубил деревья, побросали топоры и присоединились к первым. Со всей деревни шли люди, и все выстраивались в очередь. Вскоре стало очевидно, что местные решили протянуть от сгоревшего дома до нашего живую цепь. Однако сколько я ни звал, Ева всё не показывалась. Когда нас от жителей отделяла только дорога, я на всякий случай взошёл на крыльцо.
- Ева, выходи, пожалуйста! - закричал я что есть силы, из последних сил напрягая связки. - Е-е-е-в-а-а-а!!!
Живая цепь между тем протянулась от сгоревшего дома до нашего, последний человек стоял прямо у крыльца. Евы не было. Меня захлестнуло отчаяние. Пузо торопился домой, тянул меня за руку:
- Давай, Никита, пора в дом, - сипел он за моей спиной.