- Бойченко, откройте окно, - попросил Павел Константинович. - Что-то у нас в классе тихо и душно.
Из распахнутого окна в унылый склеп учения, именуемый "кабинетом русского языка и литературы", ворвался озорной майский день, оглушая чириканьем воробьев и вороша страницы тетрадей. Мысли каждого ученика уже витали там, на залитой щедрым весенним теплом улице. Но шестой "Б" от летних каникул отделял последний урок и Палкан.
Кличку такую Павлу Константиновичу дали не только за его имя. Не хуже сторожевого пса он охранял каноны "великого и могучего". Тем не менее, как учитель, вел себя вполне прилично - по мелочам из себя не выходил, на контрольных и экзаменах не зверствовал, больше положенного на дом не задавал. Но в рамках программы спрашивал по всей строгости и спуску лентяям не давал. Вскоре шестиклассники научились если не любить, то уважать этого невысокого мужчину неопределенного возраста.
Зубрила Ленчик Серов монотонно бубнил заученный абзац из учебника о прелестях народного фольклора в творчестве Гоголя. Палкан отрешенно кивал, разглядывая притихший класс своими красными, вечно подпухшими глазами. Большинство добросовестно уткнуло носы в учебники. На галерке второгодник Бойченко тупо уставился в окно. Света Ямпольская осторожно набирала смс-ку на новеньком розовом мобильнике. "Опять, наверное, любовные записочки, - подумал учитель, - тоже мне эпистолярный жанр."
Сделать ей замечание Палкан не успел, так как в следующий момент его внимание привлекла вертлявая Зина Синичкина, которая то и дело оборачивалась к Круглову и Звягинцеву. Те совсем не обращали на нее внимание, и вытянутое лицо девочки выражало мучительное любопытство. За партой сзади нее действительно происходило что-то необычное. Никогда еще Павел Константинович не видел, чтобы ученики так увлеклись учебником литературы. Мягко, подобно старому коту, учитель подкрался к их парте. Почувствовав опасность затылком, Зиночка тихо ойкнула и испуганно втянула голову в плечи. А зачитавшиеся мальчишки опомнились слишком поздно, когда цепкая пятерня Палкана уже легла на книжку.
- Хммм, - протянул многозначительно Павел Константинович, - позволите поинтересоваться?
Не дожидаясь разрешения, он поднес к глазам толстенький томик кустарного производства. Из мрака обложки хищно скалился злобный упырь. "Вурдалак: Зов Крови" растекались алым буквы заглавия. Так и есть, очередной "шедевр" Герра Вольфа. Бульварные романы этого автора недавно заполонили школу. "Литература" эта распространялась со скоростью эпидемии. Читали ее запоем, целыми классами, на уроках и дома, часто собираясь группками на переменах, чтобы обсудить новые похождения благородного графа Печорина и его двойника - раскаявшегося вурдалака Раскольникова из клана нигилистов. "Это же издевательство над литературой и образованием! Что я скажу родителям? Да и в районе за это по головке не погладят," - пенился директор школы Зотиков на собраниях факультета и даже обратился в милицию. Но там литературой не интересовались, да и заботы у них нашлись поважнее. Так что подпольных издателей не нашли, а дело вскоре прикрыли. Тогда от директора поступило распоряжение при случае изымать бульварную литературу и уничтожать на месте.
- Как эта макулатура попала в мой класс? - спросил Палкан, брезгливо помахивая книжкой у крупного носа Звягинцева. Тот лишь виновато засопел и неуверенно пожал широкими плечами.
- Это, Павел Константинович, тоже литература. Так сказать, внеклассное чтение, - ответил за соседа по парте отличник Круглов и поднялся. Рядом с громадной фигурой Звягинцева он казался совсем маленьким, но держался намного уверенней. Класс замер. Все поняли, что очередное сочинение Герра Вольфа на урок притащил именно Круглов, и теперь ждали, чем эта выходка для него закончится.
- Пожалуйста, оставьте ваше внеклассное чтение вне класса, - чеканя каждое слово, ответил Палкан, - а у нас сейчас урок и по программе "Вечера на хуторе близ Диканьки" ...
- "Несомненный шедевр", - подхватил Круглов, перекривляя рецензию в учебнике, - "сочетающий в себе бытовой колорит и богатство народной фантазии." Но ведь, Павел Константинович, вампиры тоже являются частью фольклора. Уже многие сотни лет.
- Да и у Гоголя вашего всякой нечисти больше, чем в любых ужастиках, - вставил свои "пять копеек" Бойченко.
- Попрошу не сравнивать божий дар с яичницей! - Бледное лицо Палкана покрылось пятнами.
- Зря вы обзываетесь, - вдруг обиделся молчавший до этого Звягинцев. - Вольф пишет так, что... понятно. За душу берет.
- Ага, - пискнула Зиночка, - вот, помню, читала, как Раскольников осиновый кол в старуху-вампиршу вбил, чтобы больше кровь из бедных не пила. Так как его совесть потом мучила, бедненького! Я аж расплакалась...
Тут уже загомонил весь класс. Одни вспоминали любимые моменты в книгах Герра Вольфа, другие - предлагали учителю самому ознакомиться с творчеством автора.
- Нет уж, и не уговаривайте. Не буду я читать эту чушь, - собрав все свое самообладание, отмахнулся Павел Константинович.
- Вот видите, - победно блеснул очками Круглов, - а мы читаем все, что вы нам задаете. И еще многое... Вам, как учителю литературы, это должно быть приятно.
Он удовлетворенно опустился за парту. С галерки послышались редкие, но бурные аплодисменты. Но настоящей наградой Круглову за неожиданный мятеж был влюбленный восторг в голубых глазах Светы Ямпольской.
Гнетущую тишину, опять нависшую в классе, наконец, разрядил последний звонок. Смерч долгожданной свободы пронесся над партам, сгреб учебники и дневники, закружил, завертелся. Какое-то время Павел Константинович еще мог разобрать в веселом разноголосьи басок Звягинцева: "Ну, Зинка, что ж ты недосмотрела?" Ему вторил тонкий голосок Синичкиной: "Ой, я только одним глазком отвлеклась". Затем к Круглову подскочил Бойченко: "Слышь, Димон, еще одну копию достать могешь?" Ответ Круглова затерялся в окружающем их гаме. Нетерпеливый вихрь вытолкал их за двери, навстречу лету.
Учитель остался сидеть совершенно опустошенный наедине с портретами классиков на стенах и вурдалаком на обложке конфискованной книги. Казалось, сейчас упырь ухмылялся, издеваясь над ним.
Почему-то вспомнилась первая застольная беседа с директором Зотиковым. Тогда Иван Петрович пригласил нового учителя литературы к себе на семейный ужин, так сказать, для знакомства. Вечер затянулся, комната тонула в сигаретном дыме. Вне работы директор расслабил узел галстука и оказался на удивление домашним и даже каким-то уютным. Нависая над пустыми рюмками и тарелкой с остывшими пельменями, он горячо доказывал:
- Ты, Павел Константинович, романтик, мечтатель. Это, конечно, очень хорошо. Сам таким был. Но на нас, учителях, лежит ответственность за судьбы детей, за их развитие. Так что на романтику мы не имеем права, просто обязаны оставаться трезвыми реалистами. Вот ты хочешь, чтобы дети не просто читали, а чтобы понимали и ценили серьезную литературу. И делали это притом вполне добровольно. А я тебе говорю: мечта это, безнадежная мечта. Ибо развивающемуся сознанию нужен стержень, дисциплина...
- Школьная программа, - подсказал Павел Константинович.
- Вот-вот, - не заметил иронии директор. - А как же без нее? Вспомни нас самих в их годы. Разве мы тогда стали бы без принуждения "Преступление и наказание" штудировать? Я этот роман полностью осмыслил уже гораздо позже, когда успел жизнь понюхать. А в школьные годы меня лишь дешевые детективчики интересовали, да прочая ерунда безыдейная. Так бы без школьной программы неучем и остался. Так что, давай, возвращайся на Землю и начинай составлять конспекты на новый учебный год. Я тебе шестиклашек выделяю...
Это было почти год назад. Задумавшись, учитель не заметил, как начал перелистывать страницы конфискованной книги. Хотя знал ее почти наизусть. Сколько бессонных ночей провел он над своими творениями. Между работой, проверкой домашних заданий и немногими заботами его холостой жизни, времени писать у Павла Константиновича оставалось не так много, как хотелось бы. И это естественно сказалось на последних текстах Герра Вольфа.
"Черт, - вздохнул учитель, - несколько пропущенных запятых, пара опечаток... Того и гляди, скоро та же Синичкина или Звягинцев начнут повторять эти ошибки в своих сочинениях. Внимательней надо быть. Да и финал в этот раз не дотянул, слишком устал в тот день."
Близорукий взгляд скользил по страницам из дешевой печатной бумаги.
"А вообще, - подумал Павел Константинович, - сегодня спектакль прошел на четверку с плюсом. Дима Круглов - умница, привлечь его было отличной идеей. Вот только слишком увлекается ролью бунтовщика, иногда переигрывает."
Со стены на Герра Вольфа с презрением косились классики. "Идиот!" - читал он приговор в глазах Достоевского.
- Ну, что уставились, господа? - вдруг с вызовом крикнул им Павел Константинович, теряя свои слегка высокомерные манеры и спокойный, даже холодный лоск, к которому так привыкли его ученики. Сейчас он сам походил на неуверенного шестиклассника, вызванного к доске.
- Да, признаюсь, в первой главе Вы, Александр Сергеевич; во второй и четвертой - Вы, Федор Михайлович; в седьмой и двенадцатой - Вы, Иван Сергеевич... Да вы и сами все знаете... Только в плагиате меня обвинять бессмысленно, лавры мне ваши не нужны. Не для того старался. Романы эти - своеобразные конспекты. Для них, шестиклашек, на память. Я хотел, чтобы они сначала узнали вас, пусть пока не по имени и заслугам, а по идеям и героям. Чтобы прочли вас с интересом, а потом, когда поймут, пусть читают с уважением. А ведь ЧИТАЮТ уже! Как читают! На уровне старших классов.
- Это трудно - играть на два лагеря, - продолжил он, немного успокоившись. - Сомневаюсь ли я в правомерности моих действий? Каждый день! Но разве не сомневались никогда в своих поступках ваши герои? А ведь шли, творили. Если надо, убивали. И, если надо, каялись. Ведь надо же что-то делать. Не всю же жизнь, Антон Павлович, "мердяевых" плодить...
Учитель еще долго исповедовал свои грехи перед иконами русской литературы. Святые мученики молчали, но ему казалось, что в их глазах уже не было прежнего осуждения, а Гоголь даже лукаво подмигивал. Наконец, Герр Вольф встал, одним движением смахнул бумаги и злополучную книгу в свой потрепанный чемоданчик и направился к выходу.
Впереди его ждали долгие каникулы - вполне достаточно для еще нескольких романов.