Вечером шел снег. Медленно кружились хлопья.  Скрипач, усталый с седеющей
бородой, похлопывая по пятой точке голых купальщиц,  которые существовали лишь 
в его воображении, направлялся на улицу Авиньон.

     Он знал, что это все было вчера.

     Он сел за столик. Опять тот же голос, тот же взгляд.

     Все это было вчера. Шелка. В кольцах узкая рука. Но все минутное этой жиз-
ни он попытался забыть. Вчера стало завтра, а завтра перекликнулось парой слов 
с сегодня.  Песня его плеч показалась ему такой знакомой, что он решил взяться 
за тесьму, чтобы ненужный свет не смущал его раздумий.

     Он не умел прощаться. Он побродил плечом к плечу с вчера, сегодня и  завт-
ра. Мягкий снег легко принимал забавные формы. Ему захотелось забыть, что  вче-
ра - это не сегодня и даже не завтра.

     Оно ничто и нигде. И плеча у него всего два. Кто-то лишний. Оно  и  минут-
но и бренно.

     Вчера, с его слишком знакомой походкой, преследовало его по пятам.

     Хлопья принимали самые фееричные формы.  В них виделось и вчера и сегодня 
и завтра. Его седеющая борода развевалась по ветру.  Вдруг вчера и завтра и се-
годня перемешаются и останется маленькая лазейка. Для кого? Вдруг она-он-оно с 
белым нагрудником в партере подкрадется к нему, и он будет трепетать?

     Это лишнее, и вчера и сегодня и завтра неизменно соревнуются.  Купальщицы
привлекают его больше.  Они сохранятся в памяти неизменной формой, которую  ос-
танется лишь наполнить содержанием. Что тоже, впрочем, излишне.  Форма прекрас-
на, подумал он, и вернулся к размышлению о несуществующих купальщицах, которые 
были неуместны в этой кутерьме кружащегося снега, но именно  поэтому  казались 
такими желанными и необходимыми.  Ему - старому скрипачу.  Их содержание  было 
неважно так же, как и их неопределенность. Главное - их постоянность  в вчера, 
сегодня и завтра. И в кружащемся снеге.