Антипова Анна Андреевна : другие произведения.

Идеология

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир, ограниченный направлением мысли - за неё можно всё приобрести и всего лишиться. Здесь выбор остаётся за тобой, только помни: твоя мысль - твоя метка. Главный герой, Марк Верумский, пишет рассказ для экстренно созванной литературной комиссии. Выступая в жанре современной прозы, он открывает поток сознания во взгляде на реальность - ледяную, промозглую и охраняемую Им. Но правильный ли это взгляд? И что есть эта комиссия?
  Идеология.
  Часть 1.
  Протёртость временем не так больно сказывается на теле, как моральная несостоятельность под эгидой небережливости. Впрочем, все эти рассуждения никак не помогали справляться с неровными поверхностями, острыми одеяловыми колючками и комнатной духотой. Соня посмотрела за окно - ветки дерутся за право остаться целыми, а ветер хлыщет их из стороны в сторону, сбивая с поля ринга. Ярко алое пятно разливалось в окне нижнего этажа дома напротив. По краям эта клякса принимала очертания самые зловещие: клочковатые багровые капли и плавные черные изгибы вращались вокруг таинственного круга - загадочного, манящего. Почудилось движение. Кто-то отдернул покладистую шторку - занавес, и таинственная фигура приняла вид самый бытовой. То был абажур, вертевшийся на каркасе вокруг лампы. Тёмные блики отражались в её хрусталике, и манили всё больше. А она всё сидела и смотрела на чью-то обитель раритетного интерьера. Что привлекает нас в неизведанном? Надежда увидеть прекрасное или познать глубины бытия? Едва ли абажур поможет вам познать смысл жизни. Но всё равно цепляющее зрелище.
  Ближе к восьми часам утра холодное морозное солнце коснулось сониных пряных щёк. Лучи неприветливости нависли над ней, как неотложная боль, как неприятно обещанный поступок. Но необходимость звала на откровение. Она встала, просунула замёрзшие пальцы в отяжелевшие холодом тапки и поплелась в ванную - холодную, промозглую. Солнце бежало за босыми ногами, как шлейф подвенечного платья, и приветливо улыбалось квартирантам. Только ей казалось это замужество неприятной случайностью, а окружающие разливали шампанское и тряслись от хохота. И только в кухне было не менее беспокойно.
  - Да ты бесполезен в обращении! Во-первых, непростительно растрачивать жизнь на нелепость, а во-вторых, ты даже эту нелепость уже отмахиваешь от себя! - голосил мужской звучный голос.
  - Зато по совести, по чистоте душевной... - скромно, тихо пережёвывали звуки и выплывали на поверхности слухового осязания.
  - Чистота душевная, как у Обломова, хорошо, - последнее слово юноша протянул особенно долго и иронично.
  - Вот-вот, - беспечно соглашался второй.
  - Слышь, ты, я тебе не Захар! - не унимался первый дикторский тенор. - Щас как дам этой поварёшкой по лбу, может, хоть голова заработает! Прекрати мне свои претенциозные речи толкать, только на нервы действуешь!
  Соня по привычке вкинула свой голос в эту словесную суматоху, облоктившись на дверной проём:
  - Кто сегодня поплетётся в редакцию? - она встряхивала полотенцем наскоро намоченные волосы.
  - Вот этот буржуй пусть идёт, - не отворачиваясь от плиты, где явно подкипала мутная жидкость, выкинул тенорский вещатель, - я не намерен работать за двоих. Зарплату, может, тоже за двоих получать буду?!
  Марк Верумский. Это был высокий, худощавый парень лет двадцати девяти с выразительными чертами лица. В его курчавых волосах мыльно скрипело солнце, и от этого они переливались оттенком чернил. Глаза бессмысленно, но вразумительно блуждали по разбухшей в кастрюле курице, а нервно дергающаяся рука не давала сфокусироваться на поимке этой постной птицы. Он был очень устал и рассеян, но сегодня была его очередь готовки, которую по своей перфекционистской направленности он упустить не мог. Дело в том, что усталость эта была вполне себе оправдана - под утро произошёл пренеприятнейший конфуз. На днях в главную редакцию города обязалась приехать столичная писательница, так сказать, интересная литературная штучка. Она отбирала молодых перспективных авторов для совместной работы над задуманным проектом. Что был за проект - неизвестность привлекала всех, и оттого в редакцию начали стекаться все прозаические сливки города: директора рисовали перспективы работы в конторе, юристы трубили о вреде абсентеизма, надзиратели нагло перефразиловали довлатовскую "Зону" и чтили её за "искуснейший слог", даже дворник детского дома принёс драму в трёх действиях о вечной дружбе мальчика и пса с задорно гремящим хвостом, как рождественскими бубенцами на тройке. Только всё это было или скучно, или старо, или щегольски. Но дверь приёма работ стабильно открывалась в девять утра и захлопывалась к обеду, несмотря на ограниченность людской фантазии. И во сколько бы ты ни прибывал к этой писательской вакханалии, очередь уже занимали директора, юристы, надзиратели и обязательно дворник. При этом все обменивались любезными улыбками и приторными словечками, а заходя в контору - победоносно озирали оставшихся членов литературной братии и ,не слова ни говоря, несли на вытянутых руках печатные листы, перевязанные узенькой, непрочной тесёмкой. Зато по выходе стирались границы этого неравенства, и человек, не оборачиваясь к толпе, устранялся к выходу, но уже без листов и без улыбки. При этом он непременно спешил, торопился, а глаза его беспомощно бегали. Возможно, именно в этот момент в его голове вспыхивала новая идея для сценария, который завтра же бы и отвергли. Иногда толпа сырела и седела - не только метафорически, - но появлялись новые кадры. Так повторялось изо дня в день на протяжении нескольких серых недель. Казалось бы, как в этой разношерстной отвергнутой публике сохранялся энтузиазм при осмеянных мечтаниях? Всем просто хотелось узнать, что там за проект и почему он коснулся именно их жизни. Хотя он их не касался никак - это они настойчиво подбирались к его истокам. И пока комиссия выбирала пригодный для столичного работника материал, Марк не носился директором, юристом, надзирателем или дворником у двери сбора текстов, а вынашивал ,во-первых, саму идею произведения, а во-вторых, благоприятный сценарий по приёму или не приёму работы. Это был практически великий комбинатор в чертогах литературного мастерства! Сегодня, двенадцатого мая, в районе трёх часов одиннадцати минутах утра он окончил повесть. Ту самую повесть, которая, по замыслу всякого начинающего писателя, должна потрясти мир и пробить щель в общественном сознании.
  - Ну, что сказать... Безвкусная каторга словесности. Если выразиться проще, то скверно,- после прочтения отрапортовал сосед-Обломов, друг и преданный товарищ Ким Вирад.
  И теперь, в последний день приёма излияний мысли, он получает сокрушительный удар со стороны соседского стана. Наверное, то разозлило бы его меньше, не будь Ким безвольным лентяем, который тяготился надобностью идти в редакцию. Вообще, Ким Вирад - это был творческий псевдоним давно не обуреваемого тягой к перу Мишки Вирского. Зачем, собственно, человеку с одним рассказом творческий псевдоним - история умалчивает. Мишка был одним из тех людей, которые, сотворивши одно громкое и великое дело, считают необязательным продолжать игру. Он был практически уверен в громкости своего слога и в случае неприятного диалога изображал философствующего анахорета, которого застали в кульминационный момент познания бытия. На самом же деле, у него была одна заученная фраза "Зато по совести, по чистоте душевной". Только чистота в его случае означала, скорее, отсутствие помарок содержимым - пустое, полое пространство. У Мишки был вид замкнутого в себе человека, но стоило только обратиться к нему, как глаза наполнялись светом лучистого неба и источали такую покорность, такое смирение, что всякое желание побить его за скупо вызубренную философию жизни отпадала. Он был как беспечный, доверчивый ребёнок, замкнутый в теле взрослого, оттого мысли были вынуждены подчиняться воле организма. Однако сегодня он был бледен и угрюм, будто мысль, терзавшая его неограниченное время, нанесла решающий удар.
  - Слышишь?
  - Да-а-а, - виновато растягивал слоги Мишка, - я отнесу сразу обе после... После обеда. Дай уже пожрать спокойно!
  - Нет уж! Ты встанешь и сейчас же, скотина, слышишь, сейчас же отнесёшь! - колья проткнули курицу, а Марк, чуть не задыхаясь, выбрасывал слово за словом.
  - Писателю нужно время, поэту нужно слово! Мне надо доработать некоторые моменты, тогда и отнесу.
  - Да мы жрать что будем, писатель ты хренов?! Слушай сейчас меня внимательно: это последняя курица, и пока ты не принесешь денег в этот дом, кроме неё ничего не получишь. Всё понял?
  Мишка молчал. Марк обернулся и уставился на него:
  - Ты понял меня? - он подошел к приятелю и замахнулся кулаком.
  - Да понял, понял! - Мишка спустя мгновение был уже на ногах и разъярённо дышал в лицо приятеля. - Нечего тут силу показывать. Я и без этого понимаю, - он отвернулся и побрёл к окну. Остановился, поглядел на термометр, зажмурился он солнечной резкости. Нервно потеребил зубами губы, развернулся и пошёл к столу. - Сегодня холод будет собачий. Одевайтесь теплее...
  Марк отрывисто выдохнул и сжал отяжелевшие кулаки, расправил пальцы, они покраснели от напряжения. Соня, с минуту наблюдавшая за происходящей драмой, помылась с ноги на ногу и отрывисто произнесла:
  - Я собираюсь в ларёк - ручки кончились да еще свежий номер вышел... Могу по дороге закинуть ваши работы, - она потянулась к яблоку, что вот-вот должно было свалиться с хрустальной вазы, откусила его и ,дожевав, бросила Мишке заключительный текст, - если ты, конечно, позволишь мне забрать сие творение.
  Марк кинул на девушку измученный взгляд и смиренно, как бы сама собой разумеющаяся вещь, закивал головой, приподнимая плечи. Они дернулись, как от холода.
  - Ты сегодня не на дежурстве? - осведомился Марк.
  - Целый день беспечного существования. А есть предложения? - Соня склонилась к дверному косяку в надежде услышать предложение о какой-нибудь интригующей встрече или ,на крайний случай, о посещении театра, кино, кафе - атрибуты лёгкой мещанской жизни.
  - Говорят, в Петербурге и Москве люди вышли, - проигнорировав вопрос, продолжал Марк. Он замолчал, но было видно, что в голове прорабатывает сложную конструкцию. Соня поняла его мысли: "Надеюсь, у нас есть люди, готовые на хоть что-нибудь. Сознательных, впрочем, не так много". Они не один только раз обсуждали эту тему, но каждый раз приходили к одному: нечего вообще о ней говорить. Видно, Мишка тоже предугадал внутреннее расположение соседа и не преминул возразить:
  - Вот твой сознательный народ - один на лавочке с ночи спит - живой ли он вообще? - другой батрачит на дядю, зарабатывая хоть какие-то деньги, - не поднимая на ребят взгляд и тыча пальцем в заиндевевшее лицо соседа за окном, произнёс Мишка.
  Какой-то грязный мешок с картошкой грузно развалился на скрипучей деревянной подложке. И только по еле заметному шевелению заплывшего, отличного цветом от общей массы, лица можно было определить, что этот мешок ещё является человеком.
  Все хмуро потупились и замолчали. Вилка варилась в мутной воде, бурлила, будто некая сила хотела оттолкнуть её из своей среды. Мишка хрустнул пальцами, вздохнул, подняв плечи, и выпучил глаза, пытаясь изобразить смиренность, но то у него вышло скверно, получилось изображение разочарованной клоунады с большим разрисованным ртом. Первым молчание нарушила Соня:
  - Тащите работы, занесу их. И ты бы не тратил время попусту, - обратилась она к Мишке, - я понесу их сейчас, а не после обеда. Будь добр, соблаговоли доработать написанное сейчас, - претенциозно, в духе самого Мишки, произнесла Соня.
  Тот похлопал глазами в знак согласия, но с места не встал. Он упёрся мутными глазами в местами потертое времени стекло и продолжал о чём-то тяжело думать. Его лицо не выражало ничего, что могло бы сопровождать усердие мыслительного процесса. Но Соня чувствовала это тупое напряжение, царившее в атмосфере раннего часа.
  - Пойдём вместе, - неожиданно отрезал Марк. - Не хочу ждать - зачем....
  Мишка встрепенулся, его лица передёрнуло неприятным оскалом. Немного погодя Марк опомнился и продолжил:
  - Если совсем плохо, то нечего тешить себя надеждами - то удел дураков или романтиков. Что, впрочем, иногда одно и то же, - он сливал постный жаркий бульон в хлипкую тару, распрыскивая по краям капли варева. Его руки дрожали от некоторого волнения, но лицо сохраняло надменное спокойствие. Можно было бы списать такое поведение на лёгкое волнение перед решающим событием, но на фоне озабоченного лица Мишки данная картина принимала ,скорее, пугающее выражение.
  Соня наскоро оформила дневной макияж, закинула пузатую сумку через плечо и впопыхах срезала на повороте комнаты, что неудачно ткнулась плечом в дверной косяк. Завтракать времени не было - скоро должны были открыться заветные двери. Наверняка, вокруг них уже выстроился палаточный лагерь из директоров, юристов, надзирателей и дворника.
   В это утро было что-то неприятное, тяготившее душу. Что это было - непостижимая загадка, впоследствии заставляющая молить её спутников о повороте времени вспять.
  Часть 2.
  Тени молодых людей выползли из подъезда вслед за своими хозяевами. Они то обгоняли их, то тормозили и отставали, оставляя на сахарном покрывале тёмные, мрачные пятна. Снег валил всю ночь, чтобы утром продемонстрировать миру своё творение. Потихоньку уличный сосуд заполнялся людьми, спешившими на работу всей своей жизни. По лицам их можно было понять отчаяние и ненависть, с которыми они, притворно улыбаясь, спешили по делам. Кто-то коротенькими шажочками бежал, спешил к месту происшествия, будто необходимо там его присутствие. Ведь едва ли без вахтёра бухгалтерская фирма могла бы существовать. Кто-то грузно ступал по хрустящим костям снежинок и улыбался искалеченному чуду. Этот кто-то скалил зубы во всё лицо и жмурился от солнца. Одет он был необходимо в чёрное демисезонное пальто, кожаные мрачные туфли и не менее траурный костюм с красным или синим галстуком. И всё это считалось изысканным, впечатляющим. На прохожих же это наводило ужас, смертельно оцепенение, потому они научились Его не замечать, не чувствовать, даже когда холодный пот проступал на спине. В чём была причина такого животного страха - не знали даже они сами. Наверное, это сложилось исторически и, по законам традиции, передавалось из поколение в поколение, из режима в режим. Марк и Соня не испытывали страха, они чувствовали гадливость и стыд, потому не замечали Его из собственного достоинства. Проходя мимо него, они отвернулись и ещё крепче стиснули заветные листы.
  - Я вставала ночью, у тебя свет горел..., - начала было Соня. - За сколько уложился?
  - Два дня и ночь, не пропущенная вниманием соседей, - еле заметно улыбнулся Марк, довольный своим метким словом.
  - Я не из любопытства дежурю по ночам, - отрезала Соня и посмотрела вдаль поднимающегося солнца. - Что за проект?
  - Я не могу точно сказать...
  - Ты пошел на авантюру, даже не зная условий?
  Марк промолчал, было неловко признавать свою ошибку. Самый фанатичный строитель порядка, конструктивно критикующий любую промелькнувшую деталь, не имеет представления о том, во что он вкладывает свои минуты, труды и душу. Не оставалось ничего иного, как сменить тему ответным вопросом:
  - Ты думаешь, примут?
  - А я разве читала? - не обращая внимания в сторону товарища, выдавила Соня.
  Стоит сказать, что надменность в обращении с колкостями - её любимая черта. В народе это зовётся "эффектом бумеранга", а особо чувствительными лицемерами - эгоизм.
  - У нас есть в запасе минут двадцать, - Марк огляделся по сторонам и сделал неосторожное движение рукой, ухватившись за Соню. - Поёдем, в сквере есть скамейки.
  - Ну, хорошо, давай. У меня не более двадцати минут до начала смены.
  - Ты уже решила, чем будешь заниматься после работы? - как бы не обращая внимания на это замечание, спросил Марк.
  - Сегодня или в принципе?
  - А неужели есть что-то "в принципе", отличное от понятия "работы"?
  - Если не убеждаться в пессимизме, то безусловно. Никто не спорит, что большинство людей тратит время на нелюбимую работу и тем самым бесцельно тратит время, но ведь , во-первых, я люблю свою работу и хожу на неё с радостью. А во-вторых, работа - это вторичное занятие духовно, первое - материально. Для меня же материальное уходит на второй план, в связи с чем я нахожу время на ночные наблюдения за твоими мыслями, - она сделала попытку улыбнуться и тем самым скрыть недостаток сна.
  - Но можно направить это время в другое русло и провести его с пользой.
  - На что тогда ты будешь жить? На какие средства?
  - Вот проблема-то и заключается в том, что деньги - условный эквивалент качества жизни. Степень моей успешности или пригодности, как тебе будет угодно, жизни целиком зависит от того материального, что придумали сами люди.
  - Иначе бы все купались в роскоши и лени, без желания и способности думать. Если мы будем вдаваться в привычный тебе идеализм, то задам такой вопрос: неужели человек может спуститься до такого?
  - А чтобы убивать за деньги человек может спуститься?
  - Мы переиначили наш разговор. Деньги стимулируют человека к труду в связи с развитием технологий и различных благ, - диалог затянуться не мог, поэтому две сторон прекратили свой нажим, и он притупился вовсе. Соня продолжила: "Хорошо, какие ещё вещи могут стимулировать человека к труду?"
  - Стремление к прекрасному, к саморазвитию.
  - Пустой звук. Первоосновной потребностей является еда и питьё, которые тебе могут дать лишь деньги.
  - Чего-то не особо Мишка нуждается в еде и питье.
  - Это ты просто его содержишь, дорогой мой, - Соня перешла на смех, - перестань давать ему паёк, и он постигнет жизнь больше твоего!
  - Говоришь, идеализм...Какой аргумент был бы в противном случае?
  - Я бы сказала: разве деньги - это не плата за потраченное время? Это лишь эквивалент времени, а не качества жизни. Ты можешь, конечно, не отдавать своё время, но на что тогда ты будешь его тратить? Ты либо слишком инфантилен, либо романтичен. Эти понятия совершенно не пригодны для жизни, убирай их давай.
  Он очень хотел её понять, но не мог. Нравственный барьер в понимании жизни был слишком неприступной крепостью с одной стороны и ничтожным - с другой. Не было никакой нравственности, морали, хорошего и плохо, доброго и злого - было лишь умение приспособиться к неестественным понятиям. И на эту-то скалу упорно набегала одна и та же волна инфантильного непонимания Марка.
  Улицы оживились солнечным блеском и смехом прохожих. Мощная волна восторга обхватила всю улицу и сжала её в объятиях своего эмоционального шторма. Замечали ли вы отождествление природного настроения с лицами прохожих? Они зависимы друг от друга, как преданные друзья и искренние любовники. Проплыла толпа школьников, неутолимо хохочущая над очередной изворотливой шуткой, группа студентов, обсуждающая Афродиту - преподавателя античности, даже пекари, смачно разрумяненные, выглядывали с улыбками из окон смачно пропеченного помещения. И в этой гуще бездумно веселящегося люда два чужеродных объекта восседали в самой середине сквера - скромные на эмоции и убеждённые в лицемерно поставленном мюзикле. Один вдумчиво пробегал глазами по исчерченным страницам, другой - занимался тунеядством в попытках поймать удивление, восторг, смущение в чертах другого. Но так как ничего из всего перечисленного не следовало, он продолжал упираться глазами в любой объект, лишь бы не быть разочарованным. И вот Марк услышал вздох по правую сторону от себя и шелест складывающихся бумаг.
  - Это очень, очень хорошо, - Соня задумчиво перебирала пальцами. - Но ты ведь понимаешь, что твой перифраз - наш быт?
  - Почему за похвалой необходимо должно следовать "но"? Неужели красота имеет право на ошибку?
  - Так ,по-твоему, ты сплел пейзажную зарисовку? - Соня поймала себя на мысли, что это ни в коем случае нельзя нести дальше. У этой работы нет пути развития. Её надо спрятать, лучше - уничтожить. Попадёт не в те руки - исчезнешь быстрее скорости ветра.
  Марк перехватил её тревожные мысли, попытался переменить их ход. В голове прикинул возможный сценарий, пришёл к ужасающим выводам, но отступать было уже поздно, поэтому пришлось крутить старую пластинку. Прищёлкнул языком, отвёл взгляд и , как бы невзначай, начал первое действие :
  - В двадцатом году вышла книга Ярмыш..., - начал Марк.
  - Я брала у тебя почитать. Но то было слишком просто, что ли, она просто изложила факты, причём довольно посредственно... Ты же предлагаешь трубить страницами об эгиде фантазий Замятина!
  - Сейчас цензуру проходит даже самая бездарная вещь, оскверняющая не только деятелей политики, но и искусства, просто ты не хочешь смотреть в ту сторону.
  - Ты меня слышишь? Дело не в красоте слога, тема не подходящая. У тебя великолепная форма описания, точно подмеченное разложение социума, но отчего всё выходит так мрачно, когда спрашивать с тебя будет ту же удушающую радость, как у тех вон школьников?
  - Потому что это трагедия человечества, а не расцвет.
  Марк отвёл взгляд в сторону памятника Ленину и сглотнул застрявший в горле ком. Он понимал, она лишь подтвердила его представление. Но выбора не было - либо представлять написанное, либо отвергать мечту молодого пера. Он размеренно поднялся со скамейки, предварительно перевязав листки тесёмочкой от штор, и оправил протёртый пиджак. Не посмотрев на Соню, он пошёл прочь.
  Часть 3.
  В холе стоял невыносимый, знойный, продирающий холод. Стены по красочности превосходили даже своего цветового конкурента - узоры на синей краске разводами тянулись от одной стены к другой и практически создавали образ резной искалеченной снежинки. Под этими синими обоями сидели такие же синие от холода вечные приятели открывавшейся двери. Они приглушённо о чём-то твердили друг другу, то краснея, то белея - главное, что не идейно. Слышались поочерёдные возгласы "О, великолепно!" и "Что ты говоришь?" на одну и ту же поднятую в тексте идею. Оживление толпа принимала не повсеместно, обязательно находилось два-три человека, что предпочитали держаться вдали от перекатывающегося смеха и наигранного фарса, но особой популярностью они не пользовались. Их отшельничество приводило к лишь однократному посещению скромной конторы - на следующий день их место занимал уже какой-нибудь старый охранник детского сада с увеселительным рассказом о ласковой девочке Маше и озорном Барсике или о плачущем Толике с игривой Жучкой, что приветливо крутила хвостом и тем приводила мальчика в чувство. А эти унылые товарищи так и канули в лету вместе со своими никому не известными работами. О чём они могли слагать стихи и романы - останется известным лишь комиссии, и то, вряд ли будет ими запечатлено в памяти. Всеобщий утренний завтрак чувств был прерван волнующимся и оттого трещащим голосом Марка:
  - Добрый день, - Марк окинул взглядом змейку разношерстной публики: единственно выходной костюм, котелки на голове, шапка с наполовину откусанным бубенчиком зимнего кроя, варежки на резинках, старый огородничий комбинезон, протёртая и перекроенная шерстяная юбка. Пестрота костюмов напоминала барокко. - Кто последний?
  - Новые лица - это великолепно! - началось знакомство с исчерпывающих фраз.
  - Я последний, можете быть за мной, если досидите, - обратился к нему приветливый господин средних лет. На нём были очки с тонкими душками, за стёклами которых искрились глаза, а в руках господин сжимал чёрную шляпу.
  "Вот он, чёрный человек! Кто сейчас вообще носит шляпы?", - пронеслось у Марка в голове. Он с улыбкой приблизился к господину и занял свободное с ним кресло.
  - Неужели обсуждение идёт так долго?
  - Что?
  - Вы сказали "если досидите".
  - Понимаешь, они знакомятся с работой непосредственно при авторе. Ты сам будешь читать им свои строчки, чтобы верно расставить акцент и интонацию, - господин средних лет заметил волнение Марка. - Не волнуйтесь, это стандартная программа для всех.
  Он не совсем понимал, видно, что такое вежливость, отчего его речь принимала оттенок фамильярности.
  - А долго Вы читаете свои работы?
  Лицо его собеседника выражало надменное изумление и некоторая гордость в своей упорности: "Практически каждое утро на протяжении нескольких недель, - видно, ему польстил такой интерес о его успехах, ибо он даже сделал неопределённый жест туловищем, - до того была другая контора с таким же смыслом. Но всё получаю на выходе печатку "нечитабельно". А что было бы "читабельно" в пример не дают. А о чём ты писал?"
  - Я? - Марк опешил от такого вопроса в лоб. - О несправедливости, бюрократизме, немного разбавлено народным голосом. Точнее, это и есть его голос, наверное... Понимаете, мне хотелось запечатлеть историю, а не вечную тему, ведь так много произведений о войне, любви, нравственности. А что, если эти понятия объединить в историческом плане и сделать тему более конкретной? - он уже не смотрел на собеседника, всё более увлекаясь собственной идеей, и вбирал в себя увлечённые взгляды соперников. - Послушайте, мы ведь пролистываем одни и те же сценарии жизни. Всё здесь, - указательным пальцем он ткнул в перевязанные листы, - здесь, но почему, скажи мне, почему мы не делаем выводы? История циклична и однообразна, и чтобы хоть как-то разбавить жизнь, мы проливаем чернила на бумагу, только неужели то бесполезно?
  - Вы скребёте мой пиджак, - мужчина недовольно перевёл взгляд собеседника на свою потрёпанную ткань и продолжил. - Да, так лучше, спасибо. Что ж, вы говорите, что история циклична и не берётся потомками в расчёт, хорошо. История нам для того, чтобы сетовать на произошедшее. Живите сегодняшним днём и радуйтесь, что не застигли аншлюса, полностью опираясь на факты истории и делая соответствующие выводы, - мужчина мягко, приторно сладко произнёс последние слова, что чётко очертилась граница дозволенного.
  Марк сложил руки на груди, повернулся к собеседнику, прищурился и не без доли удивления спросил:
  - Вы дурак, что ли, или серьёзно так думаете? Впрочем, можете не отвечать. Про кого Вы там пишете? Поездка семьёй за город? Счастливые офисные минуты? - он усмехнулся и закинул голову назад, небрежно поправил разбросанные волосы и закрыл глаза. Общаться с господином ему больше не хотелось. Но любопытство взяло верх, и он приоткрыл один глаз, но так, чтобы то его не заметил.
  Господин нервно заёрзал на кресле, снял хрупкие очки и начал их протирать. Только тогда Марк заметил, что они у него запотели. Резкая перемена в лице господина не добавила ему уверенности, и оттого молодому человеку стало совсем дурно - что он: засланец или верующий дурачок? Марк буззвучно усмехнулся и откинул голову на спинку стула, приспустившись на полметра к полу. Господин в это время неловко подвинулся в сторону, но сделал это так, чтобы Марк на то не обратил внимания. Развернулся к девушке приятной наружности и заговорил о погоде. Итак, что мы имеем: одно "безвкусная каторга словесности", одно "хорошо, очень хорошо, но..." и нервное ёрзанье на кресле - впрочем, с этим ещё можно жить. На протяжении трёх часов, что Марк сидел в очереди и ждал своего выступления, господин не то что не заговаривал с ним, а даже пересел подальше и углубился в разговор с милой девушкой, юристами, охранником и даже вахтёршей. Вообще, место замечательное: каждый день встречаешь новых людей, лучше познаешь общество. Ушей Марка коснулся грохот слов:
  - Вы давайте мне тут не уходите от темы! Я русским языком объясняю ещё раз: винил в горизонтальном положении не храниться, поскольку, накладываясь одна на другую, они не смогут выпрямиться впоследствии.
  - Они у меня так лежат на шкафе уже полгода, и ничего, крутятся! - не унимался мужик, активно разбрасывающийся руками. - Не нужны мне твои паршивые полки, которые будут только пылиться! Иди отсюдова!
  - Крутятся и заедают через раз, - улыбнулась женщина, но под сердитым взглядом мужика успела заметить, - но зато крутятся!
  То была жена мужика. И как порядочный человек двадцать первого века, прав ты или нет - значения, ровным счетом, не имеет, ведь свои поддержат тебя в любом случае.
  С другой стороны шёл более многословный и содержательный спор:
  - Мочевина - естественное удобрение для огорода! Поскольку эту окончательный распад белка, то...
  - Но не забывайте, что при чрезмерном использовании Вы нахрен сожжете свой огород, - женщина почтенных лет недовольно обводила глазами собравшихся, и казалось, будто вступает в диалог только от нечего делать. Однако её собеседник, мужчина лет тридцати пяти, судя по всему, занимающийся хозяйством, не унимался:
  - Активизирует рост - раз, борется с вредителями - два, удобен в применении - три, увеличивает содержание белка - четыре! А если оценивать потенциальные промахи, то смысл вообще заниматься делом?
  "Чёрт возьми, а ведь он прав! - подумал Марк. - Сколько всего мы можем упустить из жизни, основываясь только на догадках о возможном сценарии? И что еще интересно: на эту мысль меня побудил разговор о мочевине".
  - Я считаю, что естественные удобрения гораздо лучше подойдут для огорода. Компост, например, природный источник азота. Молодой человек, - женщина поймала блуждающий взгляд Марка и решила обратиться к потенциальному собеседнику, - как Вы считаете, какой способ удобрения малины более рациональный?
  - Я не фермер.
  - Так и я вегетарианка! - от факта того, что её вопрос не остался проигнорированным, её глаза заблестели, и лицо скривилось в улыбке. Она посчитала это очень приятным для собеседника, но для всякого человека то выглядело устрашающе. Изначально Марк надеялся, что такой ответ её устроит, она отвернётся, и он далее сможет незатейливо взирать со стороны. Но ,кажется, она не собиралась заканчивать диалог, потому что сидела и наблюдала за ним в оба глаза. Марк подтянулся, выпрямился и оторвал взгляд от пола, готовый ответить.
  - Так неужели куры Вам только для богатого урожая? - не менее улыбчиво отрапортовал Марк.
  После этого замечания женщина утратила к молодому человеку всякий интерес и повернулся обратно к усмехнувшемуся огороднику. Этот разговор наскучил Марку так скоро, что даже не дошли до обсуждения навоза. Контраст общественного сознания и собственного гласа был велик и омерзителен. Поверхностность наполняла бытовую чашу жизни и не стыдилась этого. Он уставился в монотонно движимые часы. Минуты скользили утомительно медленно, но добрались до нужного предела и замерли. Вот он, решающий час. Марк ловко вскочил на ноги, пальцы заняли всё свободное в туфле пространство и ,казалось, один лёг на другой.Он несколько потоптался у двери, выдохнул и сделал два резких стука приличной высоты в шершавую дверь. Ответа не последовало. Он ткнул дверь рукой. Оказывается, вселенная за ней даже была уютно обустроена и вполне приемлема для зимних чтений. Здесь пахло свежестью итальянских кофейных зёрен, теплота расстилалась в ногах так, что они мечтали согнуться и раствориться в этом тумане, а общий свет создавался за счёт сладости пастельных тонов. И всюду красивые, праздничные, яркие лица, очерченные блеском драгоценных камней и звёзд. Но это были не живые, не естественные лица: улыбки натягивались в зависимости от наличия в кабинете постороннего лица - в момент отсутствия такового они замирали вовсе, - глаза вопросительно устремлялись к папке, а не к диктору. Оказывается, стопка написанных вами листов говорит о вас больше, чем внешний вид. Они жаждали услышать ваше мнение и мировоззрение, почувствовать ваши мысли и при возможности деформировать их. Мужчины и женщины, роскошно одетые и беззаботно мыслящие, жаждали публичной порки. Марку дали слово, не спросив имени, жанра и темы. Просто и лаконично: "Читайте!". Прежде чем открыть эти литературные чтения, Марк пробежал оценивающим взглядом потенциальных судей, и невыразимое удивление, печаль и негодование вылились в одну обломовскую морду смешанным "Ты?!". Среди искусственных лиц при параде восседал Ким Вирад, или, как уж мать назвала, Мишка Вирский. Он был всё так же задумчив, как и утром, но в момент чтения Марка общий вид его становился лишь грузнее и тревожнее. Он знал исход и оттого оттягивал его, как мог. То, что Мишка мог работать в комиссии, да ещё и приезжей - было просто неслыханным происшествием и ужаснейшим недоразумением для Марка. Они работают в этом здании вот уже три года за соседними столами, вместе объедают столовую и обкуривают девушек в перерывах, а оказывается - что? И почему он сразу не мог поспособствовать продвижению работы или ,например, хотя бы рассказать о подработке? Хотя теперь возник новый вопрос - что из этого можно считать его подработкой?
  Марк размеренно дочитал работу и осторожно поднял бегающие глаза. Двадцать ответных огненных пар посмотрели на него с внешним состраданием и внутренней радостью. Мойры с чувством плели нити юношеской судьбы ещё во время выступления, и вот общая коса оформилась тугой резиночкой, распускающий остаток потенциального пути вкривь и вкось. Они решили всё, но продолжали упорно молчать. И только среди этой могильной тишины, наполненной хищническими взорами, можно было услышать едва различимое: "Зачем...Я ведь говорил...". Нет, показалось. Это читалось в страдальческом взгляде приятеля. Тишина...Как она многозвучна! На стопке работы Марка, как и у всех прежних "унылых" граждан, окровавленная метка "не читать" перекрыла юноше все возможные пути для самореализации. Он вышел рассеянный, не отвечая на расспросы ликующих надзирателей и директоров, и поплёлся вон.
  Часть 4.
  Соня по привычке зашла на кухню в районе восьми часов утра и споткнулась о недосып, признаки которого у Мишки были на лице.
  - А Марк вчера во сколько пришёл? Мы разошлись в парке утром, а после не виделись, - Соня постаралась завладеть вниманием неприветливого соседа хотя бы улыбкой, но тот как-то всё вертелся, отворачивался.
  - Не знаю, не видел, - Мишка настойчиво отводил взгляд и неестественно круто вертел головой, что можно было задуматься о нервном тике.
  Кастрюля из-под вчерашней мутной жидкости стояла на столике рядом с плитой. Соня подошла к ней, подняла - под ней остался грязный овальный след. Ухватившись за мыльную губку, отбросила волосы назад и ненароком задела лоб, что пена так и осталась гореть звездой. Кинула через плечо соседу:
  - Ты отнёс свою работу днём? Что сказали?
  - Нет, не успел закончить, - его голос будто отзывался басовитым эхо. Он пытался отвратить своё лицо от проницательного взгляда Сони, хотя так даже не смотрела в его сторону. За долгие годы у него успел выработаться рефлекс подозрительности, ощущение слежки и проницательного злого умысла. Нетерпеливо встал из-за стола, ударился об ножку и пошёл к холодильнику. До него не дошёл, отворотился к окну. Достал новую пачку CAMEL, закурил. Что-то колко блеснуло в этой напряженной картине - солнечные блики игрались с новым механизмом, насыщенным багровыми огнями и стекающей капелью, на руке Мишки.
  - Не жалеешь, что упустил такой шанс? Этот вон, как ужаленный, понёсся отдавать, - Соня проигнорировала появление новой игрушки у приятеля - мало ли на какие вещи копят люди.
  - Иногда мне кажется, что чудом обошёл это ...занятие.
  - Чего? Не ты ли тут самый идейный был? - её глаза блестели и переливались лазоревым цветом радости, что в какой-то момент он подумал: "Неужели и ты куплена Им?".
  - Вот именно, что идейный... Вот такой шарж на идеологического черта вышел, - он резко поднял на неё свои облупленные слезами глаза, и лицо его исказила самая уродливая натянутая улыбка.
  - Дорогой мой! - Соня скинула губку в хлеставшую из крана воду и бросилась к приятелю, но он, как в прострации, не слышал её голоса, не чувствовал её успокаивающих движений.
   - Любуйся, Россия! - Мишка размашисто задирижировал руками, как будто обращался к зрителям и орал в исступлении.- Любуйся, дорогая! Смотри, что стало с твоим дитятей нового времени! Смотри и негодуй! Да-да! Да пошли на нас кару Всевышнего, чтобы Он понял! Чтобы Он сам ощутил заткнутый рот, сгоревший дом и убитую жизнь! - не отходя ни на шаг, спиной он покатился вниз: по стене, батарее и дощатом полу. Ноги казались вросшими в этот серый трясущийся мешок, руки обвивались лианами, создавая имитацию тепла и надежды. Откуда-то из глубины этого убитого мешка донёся иступлённый крик погибшей жизни.
  Соня отошла к разбитой раковине, выключила надрывно бежавшую воду, выжала истёртую губку и протерла разбрызганную воду вокруг умывальника.
   - В некоторых местах надо её подлатать, раковина никуда уже не годится. А вчера хлеб на обед такой вкусный был, кажется, в "Севастополе" Дашка брала. Да, точно там... Надо там еще гречку завтра посмотреть, - подумала Соня, - а то, кажется, гречка дорожает.
  Сложила кухонную тряпку вдвое, вчетверо, расправила её на батарее и измученно посмотрела на соседа. Она его поняла, и, ничего не говоря, склонилась пред ним на промозглый дощатый пол, и, отчаянно обхватив холодные, сухие руки, прижалась к коленям приятеля. Ни стона из её груди не вырвалось, прежде чем Мишка не обхватил её за плечи. Даже и тогда кроме скупого вздоха измученной души не разнеслось по кухне ничего надрывного. Это была усталость многолетней тщетной борьбы за покой. А оказывается, надо было просто к тому привыкнуть и улыбаться.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"