- Ты обещал, - канючила Марья. - Погода сыра, ветер стылый. Всё! Надоело! Бери с собой!
У-у-у, в-ведьма. Уже третий десяток ей ни ймётся. Одни хлопоты. Отого-то и начали огнём их жечь на кострах.
- Не обещал я, - тихо буркнул Грум.
Он грузно бродил по сараю, выискивая для своего нелёгкого труда орудие получше.
- Говорил, в следующий раз точно. Говорил? Говори-ил. Отец твой - святая душа! - как дал слово, расшибётся в лепёшку, а сдержит.
- Дык на другом конце города же. Далеко ташить.
- Ничего. Ты парень вон какой большой. Сильный. Управишься.
Он молча, но громко сопя раскидывал инструмент - уже не от старания, а от злости.
Давно бы кинуть её в реку. И Грум два разы ходил до мосту, а что толку? Она понимала, куда и зачем её несут. Молчит всю дорогу, не жалуется. Как над водой уже, говорит, мол, спасибо за всё, Грум, прощай. И сердце сжимает руку - не пускает.
- Так как? - с хитринкой спрашивала она. - Сдержишь даное слово?
- Раз давал, не забирать же?
- И я так думаю.
Грум взял Марью на руки, отнёс в дом и поставил в корзину рядом с зонтиком и тростью.
- Когда выходим?
Ведьме явно не терпелось погулять.
- К полудню там уже, - ответил Грум.
- Значит, успею тебя нарядить толком.
Ну, началось. Все брюки перемерял.
- Штанина длинновата. Давай укорочу.
- Гы-гы. Ну, и шуточки у тебя.
Все рубахи.
- Рубахи-то зачем? Всё одно закрою балахоном.
- А по улицам как пугало, да?
Он собрался. Чай украсил ожидание. Ну, вот и пора. Марью на плечо и в путь.
Груму уступали дорогу. Из уважения, из суеверия, а больше потому, что боялись затопчет не заметит.
- Надеюсь, в этот раз кто познатней, - мечтательно говорила Марья. - Здоровье и в бедняках есть, но баронетам хребет имя держит. С ними дольше.
- Злая ты, Марья.
- Тю. Им-то какая разница?
Грум пожал плечами, Марья качнулась как поплавок на волне.
- Будэ тыбе знатный. На королевский двор идём.
- О! Так и знала. Не любят они далеко ездить, к себе тащат. Скажи, леньки ему что ли на положенное место карету снарядить? А? Я всё удивляюсь, как им море не выкопали с порогу. Да чтоб зимой и летом ноги грело.
- Вот за то и поплатилась.
- Чего?
- Язык, грю, у тебя длинный.
- Это да, это да.
На место прибыли с запасом.
Вон голова с короной в окошке скучает, вон чёрная ряса с важной бумагой, вон народ толпится. И Грум на своём месте подобаюче собран.
Везут. Мужчина.
Высадили с почестями, согласно традиции.
Горожане кричали, смеялись, махали руками. Он их веселье как не замечал. Шёл гордо, смело, с вызовом. Грум в своём доме так не ходит, а чтоб так во дворе у короля и подумать страшно.
- А как мне толпа радовалась, - мурчала Марья. - Ты б видел, Грум. С окрестных деревень ехали меня посмотреть.
- Папаня рассказывал. Да и ты тож.
- Эх, были времена.
- Угу.
Мужчина поднялся к чёрной рясе, Грум следом.
Королю с бумаги доложили, мол, так и так, а мужичок весь расцвёл будто хвалят его. Склонил голову перед короной.
Тут уж Грума черёд.
Он ритуально примерился, а Марья меж тем успела кой-чё шепнуть на ухо мужчине. Тот повернул голову аки сова и глянул таким страшным глазом, что у Грума аж под рубахой намокло.
- Ты чо иму вякнула? Он же посерел увесь.
- Ой, да всё порядком. Не отвлекайся - тебя народ ждут.
Вот почему не хотел брать с собой Марью - работу портит.
Грум занёс её повыше и со всей мощи опустил на шею мужичка. Да так, что Марью аж в пень вогнал. А голова скатилась и упала.
А толпа радуется ещё громче. Всегда так.
Туловище подёргалось, да и затихло.
- Ну, всё, - сказала Марья печалью. - Вымай меня - уже померло.
Грум вытер лезвие секиры.
- Неужто нравится вся эта кровь?
- Нет, не нравится. Но знаешь, так хочется порою, хоть бочком, хоть краешком побывать в ещё живом теле, а не в этой железяке.
- Железяка? Прочнейшая сталь, между прочим. - Бормотал Грум для оскорблённого вида, а сам жалел древнюю ведьму. - Всё, домой пора.
- Угу.
Он снял колпак и запихнул в карман.
- Грум.
- Ну, чего тебе?
- У камина поставишь на ночь?
Палач вздохнул обречённо.
- Ладно.
Он закинул её обратно на плечо и зашагал в другой конец города. Секира кокетливо подмигивала на солнце: и королю, и судье, и народу.