Деревня Кулига Черемисиновского района Курской области, имеющая на тот момент в своём составе 73 двора и 340 жителей вступила во Вторую мировую войну осенью 1939 года.
Случилось это сразу же по принятии Верховным Советом СССР Закона о всеобщей воинской обязанности. Если раньше в армию брали выборочно, то согласно новому закону всех молодых мужиков, не побывавших в РККА, погрузили на подводы и повезли в военкомат. Привычно голосили матери, грустили о разлуке жёнки и девчонки, разухабисто наяривала гармонь, но никто ещё не знал, что призывная судьба раскидает парней по всей стране, и больше в деревню они не вернутся никогда.
Ровно через два года в такую же тихую и тёплую пору в деревне появился агитатор, который сообщил, что на страну напала фашистская Германия, поэтому объявлена запись в народное ополчение. Записались молодые да бесшабашные, но и Поляха Зюлина вдруг записалась тоже, хотя баба была уже солидная, замужняя.
--- Может Ванюшу своего на войне встречу,--- объяснила она удивлённым товаркам.
Её старшего сына Ивана призвали в армию ещё по старому закону, но с выходом нового срок службы ему продлили и, как можно было понять из последнего письма, его горно-артиллерийскую часть перебросили с турецкой границы от грузинского селения Ахалкалаки куда-то на Украину.
После отъезда агитатора власть в деревне...пропала! Народ ещё какое-то время походил на колхозные работы, но потом стал растаскивать по дворам имущество, запасы и лошадей, а кто пошустрее, тот рванул в город Щигры за семь километров от деревни, догадываясь, что и там власти осталось не так уж много. Однако в городе уже всё свои, щигровские, давно растащили, а кулигинцам достался только горящий склад с гречихой, которую они вытаскивали прямо из огня. Крупа сильно отдавала гарью, но кашу из неё всё равно варили.
Война прокатилась где-то рядом, но так, что её никто не услышал. И только в ноябре 1941 года со стороны железной дороги к деревне подошла группа немецких солдат. Они гуськом прошли через мосток и свернули к деревне. Следом за ними какой-то городской тащил чемодан, видимо, с награбленным добром. На подходе к деревне парень заупрямился, тогда немец, идущий последним, пристрелил его из карабина и дальше потащил чемодан уже сам, а парень остался лежать серой кучкой у мостков. Деревня молча наблюдала за этим из маленьких окошек под низко надвинутыми шапками соломенных крыш.
Немцы заняли хату тётки Жучихи в самом центре деревни, а к вечеру в деревню вошёл обоз. Огромные фуры тащили такие же огромные битюги, для которых во всём колхозе не нашлось подходящей конюшни, поэтому их загнали на просторный зюлинский двор, распрягли и наказали старому Никитичу задать им сена.
Любопытный, как все кузнецы, дед Зюлин с интересом рассматривал упряжь без оглобель, телеги с ручными тормозами, а заодно интересовался тем, что в тех телегах лежало. Оказалось, что фуры были загружены солдатскими ранцами из толстой телячьей кожи. Два из них тут же быстро и незаметно перекочевали на дедов сеновал. Зюлинская детвора хвастала потом по деревне, что кашу у них заправляют топлёным маслом, котелки с которым стояли в тех ранцах, а спят они под суконными солдатскими одеялами.
Утром обоз ушёл, а в деревню тоже на лошадях притащили тяжёлую артиллерию. Немцы оборудовали позиции прямо за околицей и стали обстреливать замерший где-то возле села Полевое фронт.
Вместе с артиллерией пришла в деревню и новая власть, которая назначила старостой Володьку Карпухина, мобилизовала военно-строительные отряды и полицию из молодых мужиков. Колхозные бригады оставили без изменений, так же как и колхозные задания.
Главным полицаем стал Сашка Винюков. До войны он всё учился где-то, поэтому хорошо по-немецки понимал. Ходил он в новенькой немецкой форме, скрепя ремнями и сапогами. Только на рукаве у него была белая повязка с чёрными немецкими буквами.
Самым важным стратегическим объектом в этих местах была железнодорожная ветка Курск---Касторная, обустройством, обслуживанием и охраной которой занялись немцы осенью 1941 года.
Прямо напротив Кулиги строительные отряды, набранные из местных мужиков, отстроили большой разъезд, а саму деревню из прифронтовой полосы выселили в одночасье. Закопав в огородах сундуки с холстами и самоварами, нагрузив телеги и тележки битой птицей, привязав к ним коров, отправились жители деревни под конвоем немцев прочь от "чугунки". Часть жителей осталось в соседнем селе Вязовое у родни (Кулига и образовалась из безземельных вязовских селян, которые при дележе помещичьих угодий переселились поближе к своим наделам), а остальных гнали до Ольховатки, где расквартировали по хатам местных жителей.
Если охрана на заставе у поворота в сторону Кулиги была не шибко злая, то жители ходили в деревню за запасами и раскапывали захоронки для обменной торговли. Правда, большая часть тайников была немцами уже обнаружена и разграблена, а из сундуков сделали немцы переносные сортиры.
Колхозных лошадей немцы приказали сдать, но некоторые хитрованы маскировали сараи под стога и прятали там животину. Однако соседи их выдавали, так как за каждый донос немцы обещали давать по корове, но изъяв лошадь, о награде они забывали. Поэтому тяга к доносительству вскоре отпала сама собой.
Немцы постоянно патрулировали железнодорожное полотно, а мосты прикрыли зенитными батареями. Однако прорваться к "железке" советские эскадрильи всё-таки пытались. Самый большой налёт был глубокой осенью 1941 года, но прорваться к щигровскому железнодорожному мосту из-за плотного зенитного огня самолёты так и не смогли, а потеряв три машины, ушли в сторону Воронежа.
Из одной подбитой машины выбросился лётчик и на парашюте приземлился в Вязовском лесу. Сельские полицаи тут же прочесали лес и вскоре переброшенного через седло лётчика отвезли в щигровскую комендатуру. Больше на мосты самолёты не посягали, а весь 1942 год разгружались прямо над Вязовым, хотя немцы были здесь всего только один раз зимой 1941 года, когда потрёпанная под Касторной часть, возвращаясь с фронта, заночевала в селе.
Бомбили жестоко. С бреющего полёта укладывали лётчики свой груз прямо в соломенные крыши хат, отчего те разлетались по брёвнышку, а многодетные крестьянские семьи укладывались потом в небольшие деревянные ящики по частям.
Бомбили сараи и огороды, а однажды воздушный ас засёк Кольку Анпилогова, когда тот рубил на болоте дрова. Первая бомба разнесла ладные Колькины санки, вторая разворотила сарай и третья снесла угол хаты, за которыми Колька пытался укрыться. Потом самолёт гнал его вдоль деревенской улицы пулемётами, пока закончил патроны. Пятнадцатилетнего пацана долго потом трясло от страха, обиды и горя, потому что во время этой беготни потерялся топор --- ценнейшая на войне, да ещё в деревне, вещь.
Правда летом 1942 года разбомбили самолёты топливный склад, который немцы замаскировали в Вязовском лесу, но это был единственный боевой успех советской авиации в этом районе.
Пытались подобраться к железной дороге и диверсионные группы, но одна попытка закончилась пожаром в комендатуре села Русаново, а другая --- расстрелом заложников из шахтёрского посёлка на Фосруднике.
Ещё один крупный авианалёт на "железку" был глубокой осенью 1942 года. На разъезде возле Кулиги остановился тогда санитарный поезд, как вдруг налетели на него со стороны села Полевое самолёты. Белые ленд-лизовские машины с алыми звёздами на крыльях заходили так низко, что едва не сбивали паровозную трубу. Крыши вагонов с огромными красными крестами от прямого попадания вспучивались пузырями и лопались, раскидывая какие-то ошмётки, а раненые, далеко белея бинтами, расползались в разные стороны от полотна, но их пришивали к земле пулемётные строчки.
Эту картину наблюдали из деревни вездесущие мальчишки, которые к тому времени жили по своим хатам вместе с немцами, кормились на их кухнях и таскали добытую еду родным.
Оккупанты вели себя по-разному. Немецкий фельдшер лечил селян и плату за это не требовал. Кашевары всегда находили для деревенской детворы черпак-другой кулеша и кружку кофе. Были и другие. Пьяный офицер мог устроить пальбу из пистолета по пацанам, пока солдаты не разоружили его, а однажды немецкий патруль пристал к Окоёмовским девчатам, но они убежали и спрятались в сарае. Немцы расстреляли их сквозь щели и ушли патрулировать дальше.
Время от времени по деревням производился набор молодёжи для работ в Германии. Староста обходил дворы и оповещал угоняемых, что им надлежит взять с собой в дорогу и когда явиться в комендатуру. По дороге в Германию половина угоняемых разбегалась, возвращалась в деревню и жила себе спокойно до следующего набора.
К зиме 1943 года загрохотал оживший фронт, и первой пошла в прорыв кавалерия, но она завязла в снегу и сцепилась в смертельной схватке с венгерскими стрелками у деревни Забелье недалеко от Кулиги. Всё поле возле той деревни было завалено трупами людей и лошадей. Жители окрестных деревень, Кулига конечно тоже, ходили на это поле за мясом. Лошадей рубили и на санках везли домой, а людей раздевали и оставляли на месте. Их разбирало зверьё.
С приближением фронта заухали на железной дороге взрывы. Это отступающие взрывали мосты и разъезды. Фугасы немцы закладывали такие мощные, что рельсы, кувыркаясь, летели до самых кулигинских огородов. До сих пор все погреба на Кулиге теми рельсами крыты, так как хозяйственные селяне тут же растащили их по дворам.
Отходили немцы от Воронежа по трассе на Курск, и кулигинские мальчишки бегали смотреть на отступающие колонны в надежде разжиться там чем-нибудь, но поживы не находилось, так как отступали немецкие части обыденно и просто, без паники. Углядел немец у Кольки Анпилогова санки, которые он сладил взамен разбитых бомбой, отобрал, прицепил к саням и уселся под гогот своих.
С отступающими ушли рабочие команды, но под Курском они от немцев отстали и пытались спрятаться в какой-то деревне. Жители их выдали, и как рассказал потом приехавший в соседнее село Громовое СМЕРшивец Иван Воинов, были расстреляны в ближайшем овраге. Утёк только Мичуринкин Лёха. Ушёл с немцами и Винюков, а полицаи попрятались у родни, и опять деревня замерла в ожидании перемен.
В конце января 1943 года возле деревни Кулига появился отряд лыжников в белых масхалатах и с автоматами. За собой они тащили похожие на лодки сани. Два автоматчика зашли в хату к Зюлиным.
"Немцы есть?" --- грозно спросили лыжники, но отрицательный ответ их почему-то не удовлетворил, и они стали шарить по хате, а один полез под печь. Пока шёл обыск, старшую зюлинскую девчонку послали прочесать деревню и убедиться, что немцев действительно нет.
"Колхозы-то целы?" --- спросил с печи ветеран ещё Первой мировой дед Фёдор.
"А ты как хотел?" --- сурово вскинулся над шестком разведчик. Дед предусмотрительно затих.
"Значит целы", --- обречённо вздохнул старый кузнец, когда разведчики ушли, и пошёл в сарай, где ещё осенью 41-го года спрятал он привезённый из кузни свой инструмент. Теперь его надо срочно везти обратно: с 1932 года он считался колхозной собственностью.
Советская власть пришла в деревню Кулига в начале февраля 1943 года. Она быстро разобралась кто и что "под немцем" делал, пришедших с повинной полицаев отправила в штрафные роты, а парней 1923 года рождения --- в военкомат и на фронт. Из тех и из других в деревню вернулось только по одному человеку.
Полицаю Митяке Окоёмову в первом же бою вырвало кусок плеча и раскроило череп, а призывнику Козлову при следовании на фронт перебило нерв, от чего нога перестала сгибаться. После излечения оба работали в колхозе: штрафник---свинарём, призывник---экспедитором, так как имел паспорт, а он требовался при получении колхозных денег в банке. Паспорта в деревне были тогда большой редкостью.
Положение получившего ранение фронтовика и горластый характер помогали Кольке-хромому пробивать для себя различные льготы. Поэтому он всю жизнь считал, что тот случайный выстрел разгильдяя-солдата, который после стрельб чистил свою винтовку рядом с ним, помог ему поймать бога за бороду.
К марту 1943 года из-за распутицы фронт стал, и парней 1923 года рождения направили уже не на фронт, а под Воронеж в запасной полк. Воевать им выпало только летом на Курской дуге.
А парней и девчат, которые убегали с эшелонов, идущих в Германию, отправили на уральские заводы, но они сбежали и оттуда. Тогда их повезли на донбасские шахты, но уже под конвоем. Больше всех дали Анпилоговой Маньке, как рецидивистке. Остальные взялись за колхозные дела.
Тягла в деревне не было никакого, поэтому поля копали лопатами. Дневная норма --- две сотки. "Две сотки" --- это полоса шириной два метра и длиной сто, заросшей сорняками и одичавшей за войну земли. На заре эти сотки начинали, на заре и заканчивали.
Сорняки дёргали, вязали в снопы и носили домой на корм пережившим оккупацию и возрождение колхозов коровам, так как больше сена брать было негде. Разрешалось только пасти личных коров на болотах Чукардина пруда. Голодные животные отчаянно бросались прямо в трясину, чтобы поесть вволю зеленевший там камыш. Застрявших тянули потом всей деревней.
Вокруг же всё было колхозное, а за колхозное добро власть не щадила никого. Мариша Гатилова, муж которой погиб, угостила самогоном печников за ремонт развалившейся печки, но соседи донесли, и её за хищение зерна для того самогона с колхозных полей посадили, оставив детей одних. Старшему шёл в ту пору восьмой год.
От голода спасали колхозников огороды, на которых кроме спасителя нации картофеля сеяли ещё и коноплю. Из стеблей конопли вили верёвки, а конопляное семя жарили с сахарной свеклой и получали начинку для пирогов, что пекли по праздникам на радость детворе. Теперь это снадобье называется "кузьмич" --- лёгкий наркотик.
Заработала в деревне почта, и Зюлиным пришло письмо от старшего сына Ивана. Он писал, что под Харьковом попал в плен, но бежал и до прихода Красной Армии скрывался в селе Благодатное у местной жительницы Фёклы Елушенко, которая родила ему сына Николку, а сейчас он едет на фронт. Больше от Ивана известий не было никогда. Только "похоронка": пропал без вести. После войны из Благодатного пришло обидное письмо от ивановой спасительницы, которая обвиняла зюлинскую родню в сокрытии от неё Ивана, так как она сама видела, как его раненого отправляли в тыл при форсировании Днепра.
Кроме сорняков поля вокруг были густо засеяны минами и боеприпасами, которые деревенские мальчишки обезвреживали с закрытыми глазами. Не повезло только Тоньке Поляковой и ей брату Ивану.
Добытым из снарядов порохом растапливали деревенские хозяйки печи, добывая огонь трением, так как спички и до войны были деревенским дефицитом, а уж во время её тем более.
Призыв в армию парней 1927 года рождения кулигинцы успешно сорвали, воспользовавшись, тем, что во время налёта диверсантов на русановскую комендатуру сгорел сельсоветовский архив. Метрики выписывались по опросу свидетелей, матери и сговорились: ты моего "отбрёхиваешь", я --- твоего. Так стали деревенские парни кто на год, кто на два моложе. К следующему призыву они уже работали в МТС трактористами, где хотя и держали их на казарменном положении, но кормили и давали "бронь". В армию их заберут уже после войны.
В деревню стали возвращаться комиссованные по ранению фронтовики. Первым вернулся одноногий Гришка Самолёт. Его тут же поставили председателем, но потом пришёл Карпухин Илюха, и председателя переназначили, хотя у Илюхи были проблемы с психикой, но для должности председателя колхоза это даже хорошо: народ больше бояться будет.
Карпухин Илюха в начале войны попал на офицерские курсы, но только и успел он сводить свой пехотный взвод в первую атаку, как осколок гранаты разворотил ему весь пах. Илюху долго носило по госпиталям, но доктора сшили хорошо, потому что из далёкого сибирского городка привёз он медсестру Оленьку, которая вскоре родила дочку, а потом и сына.
Возмущённый Гришка Самолёт долго не признавал нового председателя, прятал от него колхозную печать и ездил в райком партии доказывать, что у него заслуг больше.
А с фронтов пошли посылки. Больше всех повезло Олятке Мартыновой. Её муж был старшиной роты и слал ей посылку за посылкой с мылом, постельным бельём, вещами. После восемнадцатой посылки пришла "похоронка": Иван Мартынов умер в госпитале от заражения крови.
Весной 1945 года поперёк непаханого поля летел Митя Селезень на телеге, в которой перекатывались, громыхая, пустые бочки из-под салярки, и орал на всю округу: "Кончай работу! Войне конец! Гуляем!!!"
Тут же стали возвращаться в деревню демобилизованные фронтовики пожилых возрастов. Привозили они из Европы разные трофеи, но всех удивил Стефан Кондауров. Едва увидевшись с семьёй, он выпросил у бригадира волов и привёз со станции целый воз...молотков! Полный набор от маленьких отбойничков до пудовых кувалд! А кроме них ещё зубила, гладилки, обжимки, подбойки. В отдельном ящике лежал любовно упакованный слесарный инструмент. Пёр всё это добро Стефан из самой Германии, о чём говорили немецкие буквы на их блестящих боках. Стефан хотел сам и кузнечить этим инструментом, но вскоре забил его насмерть колхозный бугай, и расползлись немецкие молотки по русским хатам, и долго ещё служили они свою железную службу...
Вернулся в деревню и Мичуринкин Лёха, который отступал с немцами до Германии, где попал в американскую зону оккупации, что спасло ему жизнь. В одной руке нёс Лёха патефон, в другой --- баян, а сами руки были до локтей унизаны штампованными немецкими часами. За патефон Мичуринка добыл себе освобождение от колхозных работ, за баян --- от армии, а часы поменял в Воронеже, где уже работал к тому времени авиационный завод, на два огромных чемодана алюминиевых нательных крестиков, которые продавал по три рубля за штуку. Цена считалась божеской, так как стакан соли стоил тогда 50 рублей. На вырученные деньги отстроил Мичуринка разрушенный при немцах дом.
В 1947 году вернулся в деревню последний фронтовик Иван Семёнович Кандауров. Был он молодой и красивый, для девчат желанный, но мучили его в холода отмороженные белорусскими болотами ноги. Жена их грела, как могла, отчего ребятишек у них полна хата была, но ни один из них в деревне не остался.
Так закончилась для Кулиги Вторая мировая война, во время которой потеряла деревня три двора и сорок семь жителей: троих застрелили немцы, троих же ликвидировал СМЕРШ, один ребёнок умер от тифа, остальные не вернулись с фронтов. Из восьми вернувшихся только двое были относительно целы. Всю свою дальнейшую жизнь жители Кулиги положили на то, чтобы вытолкать своих детей из колхоза и деревни.
В настоящее время в деревне Кулига 20 дворов и три десятка жителей, двое из которых --- дети. Хотя в некоторых домах уже много лет живут беженцы из стреляющих республик, в семьях которых по три-пять детей, но никто, считая их самих, не думает, что они здесь всерьёз и надолго, поэтому жителями деревни беженцы не считаются. Даже проведённый в деревню газ не спас её от вымирания.
Все имена жителей деревни подлинные, только некоторые фамилии заменены дворовыми прозвищами, поскольку подавляющее большинство здесь Анпилоговы.