Аннотация: с благодарностью тому, чья неосторожная фраза в душещипательной телефонной беседе вылилась в сюжет для данного повествования
Она была так изящна и легка, что иногда казалась ему иллюзией. Когда Она выпархивала из натужно вращающихся дверей метро, у него перехватывало дыхание, и он еле сдерживался, чтобы не кинуться на стального монстра, так небрежно выплевывающего самое дорогое, что было в его серой невнятной жизни. А Она стремительно летела в сторону остановки маршруток, и Ее золотистые локоны развевались в солнечных лучах, придавая облику неземное сияние.
У Нее были милые особенности, от которых его жесткое, изъеденное шрамами разочарований сердце плавилось как горячий воск: Она никогда не открывала зонтик даже в самый сильный ливень и, усаживаясь в маршрутку, аккуратно слизывала капельки дождя как манну небесную. В такие моменты он был готов отдать жизнь, чтобы стать прозрачной частичкой дождя на Ее розовом язычке.
Еще Она так тепло улыбалась, когда думала о чем-то своем, приятном, и глаза Ее наполнялись небесной голубизной.
Она с ожесточением кусала нижнюю губу, когда была чем-то обеспокоена, а он боялся что, когда-нибудь увлекшись, Она прокусит губу до крови и у него не хватит смелости подать Ей хрустящий одноразовый платок с ароматом лайма, упаковка которых уже была припасена для такого случая.
Почему аромат лайма? Потому что Она неизменно носила нежный еле уловимый цитрусовый шлейф, и когда Она случайно садилась рядом, он не мог надышаться Ее свежестью. Она была олицетворением всего светлого и чистого, чего никогда не было в его жизни.
Пару раз он сам садился рядом с ней и, закрывая глаза, представлял, как, галантно открыв дверь маршрутки, он подаст Ей руку и Ее прохладная ладошка скользнет между его пальцами. От этой мысли его рука немела, тело его сотрясала дрожь нетерпения, он в предвкушении прижимался к Ее ноге, а Она резко отодвигалась и дарила ему такой взгляд, что на следующей же остановке он выскакивал из маршрутки как ошпаренный и потом неделями не позволял себе приближаться к Ней.
Он ненавидел Ее случайных спутников и обожал, как расцветало Ее лицо, когда Она что-то увлеченно им рассказывала и заливалась смехом.
Его передергивало, когда худощавый блондин хозяйским жестом опускал свою руку на Ее коленку, а Она небрежно ее стряхивала и продолжала ворковать, как ни в чем не бывало. В такие моменты он до боли сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь, и закрывал глаза, представляя, что это всего лишь кошмарный сон. Но каждый раз, выйдя из маршрутки, Она подставляла блондину щечку для дружеского клевка и, гордо подняв голову, одна летела бесстрашно в пасть монстра с гордым именем Метрополитен.
А как его раздражал высокий брюнет, при виде которого Ее лицо лучилось теплом. Она же ему по пояс, как он смеет пожимать Ее нежную ладошку своими лапищами! Брюнет не только ехал с Ней всю дорогу в маршрутке, но и бесстрашно кидался Ей вслед в адскую бездну. Такие вечера заканчивались для него разбитыми в кровь костяшками рук и утренней головной болью. На его счастье они были очень редки.
Зализанному очкарику он прощал Ее общество, потому что тот никогда не пытался прикоснуться к Ней. Потому что, встречаясь с ним, Она не светилась как рождественская елка, а просто делала дружелюбное лицо, такое же Она надевала при виде маленьких детей и пушистых собачек. Очкарик был для Нее не более чем умильный предмет окружающей среды.
Он терпел Ее спутников и грезил Ею ночами, пока вдруг Она не пропала. Он часами прятался за палатки, но подземный монстр не выпускал Ее из своих стальных объятий. Такое раньше уже бывало. День, два, а потом золотистый нимб Ее волос мелькал между тяжеленными стеклянными дверями, и его жизнь вновь обретала смысл.
Прошла неделя. Ее не было.
Прошла еще неделя. Он уже подумывал о самоубийстве.
А в третий понедельник Ее сияние чуть не ослепило его. Она была другая, загорелая, еще более воздушная и бесконечно светлая. К привычному лайму примешивалась сладкая нота мандарина. И тогда он решился. Он больше не мог отпускать Ее одну.
Перебирая дрожащими ногами, вечером он практически вполз в недра Метрополитена. Уши сразу же заложило от ужасающей Дрожи Земли. Зажмурившись, он шагнул в голодную пасть вагона, сжимая когда-то оброненную Ею перчатку. Ну и пусть уже лето, это все равно прекрасный повод подойти. Да и с перчаткой уже можно расстаться, она больше не нужна, ведь теперь Она будет озарять его жизнь круглые сутки. Поезд дернулся. У него от страха заложило уши. Закрыв глаза, он плюхнулся на сиденье и так и просидел всю дорогу, вжавшись в спинку, как будто она могла защитить от беснующегося за окном чудовища. Она вышла на конечной, он хотел кинуться за Ней, но ноги подкосились. Сердобольная старушка пихала ему под нос дурно пахнущий пузырек, дежурная по станции тянулась к кнопке вызова милиции, но он не мог больше ждать. Пошатываясь, он поплелся к выходу, держась за стенку.
Солнечный свет ослепил его. Жаль, что всего на миг. Он хотел бы ослепнуть навсегда, потому что то, что он увидел, было выше его сил. Она удалялась. Она уходила за горизонт. Она предавала его, обнимая за талию кого-то в белом, склоняя голову на его грудь и светясь так, как Она никогда не светилась раньше.
Он не помнил, как он добирался до дому. Но на следующее утро он грязными руками рвал на себе рубашку, бился головой о кухонный шкаф и выл, как может выть только одинокий, невыносимо одинокий волк, выл так, что соседи боялись стучать по батареям.
А вечером того же дня он пил водку. Паленую. Теплую. И лишь одна мысль билась в его воспаленном мозгу:
"Всего пятьсот долларов и десять бомжей режут тело на куски".