Иван Иванович Пескарёв жил в небольшом городке Царадвинске и был этим вполне доволен. Царадвинск - обыкновенный городок, что - то среднее между Царапинском и Нижнедвинском, удивлял своими цветущими аллеями весной, утомлял сочной зеленью летом и успокаивал пушистым, белым снегом зимой. Таких городков сотни и тысячи на необъятных просторах нашей несчастной земли, исполосованной сетью больших и малых автомобильных дорог. Они мелькают за окнами больших городских автобусов в дождливую погоду совсем незаметно, оставляя только размытые воспоминания на размытых стеклах. Пассажирам, всматривающимся в запотевшие стекла, кажется, что в таких городишках всегда идет дождь. Он, словно влажная и вязкая пелена старается незаметную жизнь горожан превратить в еще более неприметную и унылую. В таких среднестатистических городах живут среднестатистические люди со своими настолько среднестатистическими запросами и притязаниями к жизни, что порой и сами удивляются в их наличии
Ивана Ивановича вполне устраивала эта среднестатистичность. Он вообще не любил сам выделяться и людей, примечательных своей внешностью или поведением не жаловал. Ему казалось, что излишне большое родимое пятно на лице или крючковатый крупный нос выгладят вызывающе и агрессивно. Он был атеистом, и не верил в бога или чёрта скорее потому, что это были вызывающие, харизматичные личности. Один выделялся непонятным нимбом, второй - понятными, что более противно, рогами. Зачем быть узнаваемым? Кому это нужно? Да и опасно, пожалуй . А поведение некоторых. Он был готов убить людей ведущих себя вызывающе. Лишь только боязнь стать таким же, заметным, как они, сдерживала его от насилия бурлившего иногда в изнемогающей душе.
Когда - то, в другой жизни, в детстве, Ванька был совсем другим. Часто под глазом у него красовался синяк, заработанный в песчаных баталиях от соседского мальчишки, и поцарапанные коленки, коричневой шелухой свидетельствовали о неукротимом нраве велосипеда "Орленок", постоянно норовившего сбросить единственного хозяина и наездника в придорожную канаву. Синяки, ссадины, царапины ритмично появлялись и исчезали что впрочем, никого не удивляло. Все заживало как на соб ... ребенке, впрочем, Ванька и был тем самым ребенком, беззаботным и веселым, готовым на любые авантюры, но... Как оказалось в жизни не только Гава ждут неприятности, дети с ними сталкиваются гораздо чаще, чем беззаботный котенок.
Однажды, повстречав близкого друга на улице, Ваня остановился на обочине дороги и, зажав своего неудержимого "Орленка" между коленками, бурно жестикулируя руками, рассказывал о похождениях известных в то время танкистов и их пса. Увлекшись рассказом, он совсем не замечал, что происходит вокруг. Улица была узкой, дорога вся в выбоинах разных размеров и форм, грузовик, двигавшийся в сторону беседующих ребят, давно нуждался в ремонте. Деревянные борта его кузова расшатались, головки железных искореженных болтов угрожающе торчали и на каждой выбоине доски так и норовили выскочить наружу. Автомобиль ехал совсем медленно, но поравнявшись с велосипедистом, попал во внушительную по размерам выбоину. Заднее колесо внезапно просело, и кузов качнулся в сторону стоявшего мальчика. Деревянный борт со всего размаха ударил мальчишку по голове, и торчащий ржавый болт рассек кожу на темени. Ванька не сразу сообразил что случилось. Боли он не почувствовал и лишь по округлившимся испуганным глазам стоявшего перед ним друга понял; с ним что-то не в порядке. Мальчик поднял руку к голове и провел по волосам растопыренными пальцами. Кожа и ногти окрасились в красный цвет, и Ваня почувствовал, как по голове и шее стекают струйки крови. Он никогда не сможет забыть того странного чувства возникшего в основании головы. Ему казалось что кровь, текущая с раны, была горячей и холодной одновременно. Противоречивое ощущение нахлынуло неожиданно и полностью охватило рассудок. Мальчик навсегда запомнил его, казалось, стекающая кровь выжгла след памяти на детской коже, и выражение "обжигающий мороз", он понимал совсем по-другому, чем многие. Потом, через годы, в минуты опасности или во время неприятностей это ощущение непроизвольно появлялось, всплывая из потаенных глубин памяти и, инстинктивно, Ваня, ставший Иваном Ивановичем, проводил пальцами по волосам и шее, а затем удивленно рассматривал руку. Но крови на ней не было, не было никогда.
Визг мальчишки увидевшего окровавленного друга, шорох шин колес трущихся о болотно - асфальтную смесь, бегущий на трясущихся ногах шофёр в замасленной рубашке промелькнули быстро и незаметно. Очнулся Ваня в больничной палате. Сквозь бинты, туго обвязанные вокруг головы, он услышал приятный мужской тембр голоса, спокойно убеждающий в том что "Ваш сын родился в рубашке и, только чудом травма оказалась неопасной". Голос еще продолжал рассказывать о переломах, крови и лекарствах, но Ваня уже не слушал, у него страшно разболелась голова и он застонал.
Рана действительно оказалась неопасной. Через неделю, рассказывая всем о "страшной аварии", в которую он попал, мальчик гордо ходил по школе с повязкой на голове. Врач сказал, что ее можно снять, но лишиться возможности побыть героем Ванька не мог. Ссылаясь на боль и "страшную чесотку" продолжал носить истрёпанный бинт, пока мама силой его не отобрала.
Отец во время болезни часто беседовал с сыном. Он садился на край кровати или у стола и говорил о необходимой безопасности, журил сына за беспечность и часто наводил примеры из своей жизни, которых у него было предостаточно. Папа Вани работал электриком на строительстве и насмотрелся на столяров с клешней вместо правой руки, останков стропальщиков плохо закрепивших трос и конечно электриков проверявших напряжение быстрыми ударами пальцев об оголенные провода. По-видимому, в профессиональном электрике затаился непрофессиональный писатель. Он так красочно описывал свои впечатления от увиденного, что мог соперничать с Хоупером или Кингом, но совсем не был знаком с детской психологией. Мальчик, наслушавшись житейских ужастиков от отца, которому безгранично доверял, понял всю опасность своей предстоящей жизни и стал осторожен, излишне осторожен, настолько осторожен, что порою идея самосохранения поглощала его полностью. Казалось, что у Пескарева перед глазами постоянно висит плакат "Не влезай, убьет". И он не влезал. Нет, не подумайте, он не превратился в труса, дрожащего от страха при малейшей опасности, ужас не сковывал его изменившийся ум, наоборот, разум постоянно анализировал опасности и искал пути их устранения. Ваня, рано превратившийся в Пескарева Ивана Ивановича, старался полностью исключить опасность из своей жизни. Вместо футбола он занялся шахматами, старательно делал утреннюю зарядку, правильно и вовремя питался, стал спокойным и уравновешенным. Он избегал ненужных драк, кусающих собак и царапающихся кошек. С годами добавились и другие привычки. Иван Иванович ходил только по тротуарам и дорогу переходил лишь в самых необходимых случаях. Во время эпидемий гриппа принимал аспирин и носил марлевую повязку, за что в студенческие годы сокурсники ему часто говорили: - "Гав".
После окончания института Пескарев понял, что большой город таит в себе очень много опасностей, поэтому попросил направить его в деревню, где спокойно проработал около двух лет.
Сельская идиллия тянулась недолго. Как то летом он стал очевидцем неприятного случая. Хозяин, Михалыч, у которого Иван Иванович снимал комнату, накануне изрядно выпил и, разумеется, утром получил от жены немалый нагоняй. Стараясь загладить свою постоянную вину, он решил ее искупить трудом. Нет более трудолюбивого и покладистого человека, чем муж с похмелья. Возле сарая давно лежали ствол и ветки спиленного ранней весной ореха. Решив навести порядок, Михалыч запустил циркулярную пилу и стал резать ветки на небольшие чурки. Правильно говорят, - "Возраст столяра измеряется количеством пальцев: чем их меньше - тем он старше". С утра глаза и руки еще не обрели необходимой твердости, к тому же Мыхалыч спешил. Держа очередное бревно, мужчина забыл снять перчатку и она, попав под зубцы, затянула руку под пилу.
Машину нашли через полчаса, еще час везли потерявшего сознание от потери крови Мыхалыча в больницу. В общем, старик возвратился домой без двух пальцев, да еще объяснял, что хорошо отделался: " Врач все сокрушался и, качая головой повторял: Еще час, и не пить тебе дед больше горькой" - говорил он, ловко хватая стакан с водкой тремя пальцами.
Со всего этого, Пескарев сделал неутешительный для себя вывод: "Деревня это хорошо, безопасно, но в непредвиденных обстоятельствах помощи здесь ждать неоткуда". Взвесив все "за" и "против", Иван Иванович пожал Михалычу руку с остатками пальцев и переехал в небольшой городок, где поселился на тихой улице, в начале которой была пожарная станция, а в конце больница. Как говориться - все должно быть под рукой.
Так и жил Пескарев в городе вот уже двадцать лет. Он не женился, считая жену и детей ненужным стресоопасным фактором, работал в тихой небольшой конторе недалеко от дома, где кроме него за столами сидели еще двое таких же незаметных сослуживца. Вечерами и по выходным, Иван Иванович читал книги и смотрел научные - познавательные программы по телевизору. Газет он не читал и новостей не смотрел, ему было незачем знать, что происходит в мире. Там было довольно опасно. Так он не спеша ковылял из - года в год в своем доме совсем один. В молодости у него были несколько друзей, но со временем и они исчезли, растаяли в мрачно - весёлом окружающем мире. "Время друзей прошло, настало время компаньонов и собутыльников" - считал Пескарев, и в шахматы играл только с тем, кому полностью доверял - с самим с собой.
Раз или два в месяц Иван Иванович покидал свое укромное местечко и оправлялся в центр города за покупками. Одежда, несколько книг, мелочи, необходимые дома, вот обыкновенный список, повторяющийся каждый раз.
На центральной, самой длинной улице находилась главная достопримечательность и гордость горожан - трамвайные пути, по которым, громко звеня, бегали желто - красные трамвайчики советских времен. Когда и зачем была построена единственная линия в небольшом городке, никто не помнил, но на попытку нового городского начальства демонтировать пути, ответили стихийным митингом, на том дело и кончилось. Трамвай продолжал исправно перевозить трясущихся пассажиров, угрожающе визжа на неровных рельсах. Пескарев не любил ездить трамваем. Слишком шумным было транспортное средство. Мужчина был уверен: чем больше шума сегодня, тем оглушительнее тишина завтра. Он пешком шел по тротуару вдоль путей и только возле рынка переходил улицу по подземному переходу. Да, да, в городе существовал подземный переход. Почему существовал? Да потому, что им практически никто не пользовался. Все переходили дорогу напрямик, не утруждая себя спускаться и подниматься по кривым ступенькам полуразвалившегося сооружения. Переход никто не ремонтировал, да и убирали его в основном перед праздниками. Однако Иван Иванович всегда спускался в переход и, осматривая ободранные стены, осуждающе качал головой. Он не понимал беспечности пешеходов и безразличия к такому необходимому строению.
Сегодня был выходной - теплый осенний денек. Пескарев подошел к переходу и стал спускаться по грязным щербатым ступеням. Где - то сбоку громыхал старый трамвай, из туннеля дул свежий ветерок. Кода Иван Иванович оказался посередине перехода то услышал лязганье колес у себя над головой. Мужчина не читал Стивенса Добинса и конечно не догадывался, что опасности могут быть самые неожиданные. Нет, на него не падала с неба свинья, как на поэта Джейсона Плоувера, на Пескарева Ивана Ивановича, человека видевшего опасность за километр, предвидевшего все и вся, в подземном переходе наехал... трамвай!!
Потом десятки комиссий выясняли, что и как произошло. Были исписаны килограммы бумаги, но факт остался неопровержимым. Плита перекрытия подземного перехода за многие годы пришла в негодность и под весом трамвая проломилась. Тяжелый вагон, выгибая рельсы, съехал в подземный переход именно в тот момент, когда там находился Пескарев. От неожиданного грохота и пыли, тот застил на месте, но в следующее мгновение резко отпрянул в сторону, увидев надвигающийся трамвай с огромной цифрой "1". Именно это движение спасло Ивану Ивановичу жизнь, но рука и нога оказались зажаты между железом вагона и изодранной стеной перехода. По голове побежал знакомый холодок, но поднять руку Пескарев уже не смог.
Иван Иванович приходил в себя как - то медленно, неуверенно, словно не верил в то, что остался жив. Организм отказывался понимать происходящее. Впрочем, определить жив он или мертв, оказалось необычайно трудно. Непривычное состояние не давало достаточной информации для анализа. Понемногу все стало на привычные места, и Пескарев отметил, что находиться в непривычном для себя месте. Его окружала белизна больничной палаты и давно забытый запах лекарств. В памяти хаотично всплывали разнообразные картинки: клубящаяся пыль, надвигающийся трамвай, ступеньки, но над всем эти главенствовала огромная, кроваво - красная цифра "1". Она как пика ковырялась в мозгу, причиняя боль.
"Почему в больнице так много белого?" - задал себе немой вопрос Иван Иванович, вспоминая давно прочитанный рассказ, в котором больную девушку спас пожелтевший листок за осенним окном. Пустые стены, бесцветная мебель и ткань. Жизни больного или умирающего здесь не за что уцепиться в последней надежде.
Дверь скрипнула. В палату вошел врач и направился к койке больного. Пескарев посмотрел на него и отметил некоторую нервозность во взгляде, это его озадачило, но он больше удивился тому насколько быстро его чувства пришли в норму. Мужчина, как и прежде, замечал всякие мелочи в окружающем его мире помогающие ему определять возможную опасность или неприятность. Он чувствовал себя вполне здоровым, и это не вязалось с поведением доктора. Возможно, врач знал больше больного. Иван Иванович провел взглядом по одеялу и попробовал пошевелить ногами и руками. Странно, боли он не почувствовал. В памяти вспыхнула картинка окровавленной руки.
- Как Вы себя чувствуете? - услышал Пескарев вопрос доктора и повернул к нему голову.
- Какой сегодня день? - спросил он и добавил, - нормально.
- Воскресенье, - коротко проговорил врач.
- Я был целую неделю без сознания, или больше? - удивился больной.
- Больше? Неделю? Вас привезли к нам вчера, вы здесь чуть больше суток. Все же скажите, как вы себя чувствуете, насколько нормально? Это очень важно. Прежде всего, для меня.
- Настолько, что даже удивляюсь моему состоянию. Вы говорите сутки, но я не чувствую боли.
- Я не меньше удивлен. Ваше состояние поможет мне определить смогу ли я задать несколько важных вопросов.
Уловив нервозность собеседника и неоднозначность его слов, Пескарев задумался, снова провел взглядом по больничному одеялу и резко выдохнул полу вопрос - полу утверждение.
- Вы мне ампутировали руку, а может и ногу. Потому и не болит, пока. Правда?
- Вытяните свою правую руку из-под одеяла и сами посмотрите.
Пескарев молча обдумал предложение и, решившись, излишне сильно сжал пальцы на руках. Ногти впились в ладонь, и появилась привычная боль. Почувствовав ее, Иван Иванович немного успокоился, и осторожно вытянул руку, подняв ее вверх, поближе к глазам, стал внимательно осматривать сначала ладонь, затем локоть. Взгляд скользил по незнакомой руке. Запястье было усеяно мелкими шрамами, некоторые пальцы слегка вывернуты. Начиная от середины локтя и до плеча, пролег широкий корявый шрам, заканчивающий багрово - красным завитком.
Кожа вокруг шрамов была немного воспалена и в некоторых местах шелушилась, однако выглядела вполне нормально для старой травмы но, авария была вчера, так сказал доктор, и вчера эту руку сбесившийся трамвай зажал в переходе. Или врач обманывал, стараясь скрыть неприятную тайну. Ноги? Что с ними? Пескарев попробовал пошевелить ногами и это ему с легкостью удалось. Он поднялся на кровати и откинул одеяло. Все было в порядке за исключением цвета правой ноги. Она выделялась розовым оттенком и непривычно контрастировала с обыкновенной кожей другой ноги немолодого мужчины. Все догадки, завертевшиеся в голове Ивана Ивановича, показались ему бредовыми и в некоторой мере смешными. Хорошо, что люди не умеют читать мысли других, иначе они производили друг на друга неизгладимые впечатления. В сторону догадки. Итак, нога. Нога за исключением цвета вполне была здоровой, даже слишком здоровой. Мужчина провел рукой по бедру к колену. Под пальцами ощущалась гладкая приятная на ощупь кожа. Только теперь он обратил на еще одну особенность ноги, - на ней полностью отсутствовали волосы.
- Доктор, что это такое? - спросил Иван Иванович и похлопал рукой по колену.
- Нога конечно, - ответил врач, и стало заметно, как он успокоился, отметив вполне хорошее состояние больного. - Меня зовут Борис Леонтьевич, - добавил доктор - не мешало бы нам познакомиться.
- Иван Иванович Пескарев, - проговорил больной и подумал, что выглядит это немного странно, потому добавил, - Впрочем, вы и сами знаете, как меня зовут. Теперь вы обо мне знаете больше чем я сам, верно?
- Как вам сказать. Конечно, я знаю о вас многое, но теперь у меня еще больше возникло вопросов, чем раньше.
- И что же это за вопросы? Мне почему - то кажется, что я не смогу на них ответить, впрочем, мне бы хотелось услышать некоторые из них.
- Хорошо, я вижу, вы вполне оправились от травмы и от шока. Хорошо, - снова повторил доктор и спросил. - Вы знаете, что такое регенерация?
- Странный вопрос для начала, - проговорил Пескарев и добавил, - школьный какой - то.
- И все же вы помните о регенерации. - Настойчиво повторил Борис Леонтьевич.
- Ну - у - у, это когда у ящерицы отваливается хвост, а взамен вырастает новый, - быстро ответил Иван Иванович и сразу пожалел, ответ получился школьный, на уровне троечника. Да, за годы добровольного заточения и уединения, Пескарев совсем разучился говорить с незнакомыми людьми на вполне обыденные темы.
Врач удивленно посмотрел на собеседника и, подняв левую бровь прокомментировал.
- Вот какое у вас представление о регенерации, через примеры. Впрочем, многие именно так и понимают ее. Еще называют раков, червей и прочую живность. А вот у человека есть регенерация?
На это раз, Пескарев не спешил с ответом, надо было собраться с мыслями. Он виртуально пробежался по телу человека, немного задержался в области кобчика, ох уж эти ассоциации, и наконец, ответил вполне уверенно.
- Кожа регенерирует, заживают раны, порезы, царапины. Вот так примерно, или я не прав?
- Все правильно, только следует добавить, что регенерируют все эпителиальные ткани, то есть покрывные, в том числе и во внутренних органах. Это спасает человеку жизнь во многих случаях, когда повреждения незначительные или оказана срочная медицинская помощь, но при обширных травмах регенерация не спасает. Новый орган вырасти не может. Природа обделила нас такой возможностью.
- Да, конечно, я понимаю. Новая рука, нога или ухо не вырастет. Не вырастет даже новый зуб, к сожалению. А так хотелось бы, - сказал Пескарев и провел языком по зубам, считая пустые места. - Но к чему все эти разговоры? А может, бывают исключения из правил? - Задал он себе самому вопрос и, совсем по-другому посмотрел на руку испещрённую шрамами. Затем перевел взгляд на непривычно розовую ногу.
- Правила доказывают исключительность исключений и порою ставят в тупик, - проговорил задумчиво врач.
- Что? - переспросил Иван Иванович, не поняв сказанного.
- Я говорю об исключениях. В грамматике все просто - исключаем определенные слова неподдающиеся правилам и все тут, впрочем, филологам проще, чем математикам. То ставим точку, то не ставим, пишем так, читаем эдак, куча условностей, не влияющих на суть вещей. В жизни все намного сложней. Исключительный ум, исключительная вещь! Из чего исключительный. Из ряда обыденных примитивов. Из однообразия, возведенного в ранг правил. У человека выдающиеся способности или необычные умения заложенные в нем как ошибка, а мы восхищаемся, изучаем, преклоняемся, забывая что, по сути, это несчастные люди, подопытные кролики пустого случая. Искорки физических и моральных отклонений. Вот вы счастливы имея такую необычную способность?
- Борис Леонтьевич, я отвечу на ваш вопрос, когда пойму о чем вы говорите, объясните, какими такими способностями я обладаю, не замечал за собой ничего такого сверхъестественного раньше. Впрочем, я начинаю догадываться. Регенерация, шрамы вместо ран, нога как новенькая. Вы хотите сказать, что у меня за сутки выросла новая нога?
- Нет, что вы. Это уж слишком. Достаточно того что есть.
- А что есть? - высоким голосом выкрикнул Пескарев.
- Успокойтесь, у вас все отлично, ваш организм обладает уникальными способностями. Но, скажите, разве раньше вы не замечали, как быстро заживают порезы, раны, исчезают ссадины и синяки, у вас, что не было травм, или вы воспринимали это как обыкновенные вещи. Такое не заметить трудно.
- У меня не было травм, - спокойно ответил Иван Иванович.
- Чего не было, травм? Как это?
- Вот так. Я всю жизнь был предельно осторожен.
Борис Леонтьевич, молчал, обдумывая сказанное, затем присел на стул возле кровати и сказал:
- Я хирург, работаю в больнице более двадцати лет. В своей работе выдел многое, многое знаю и умею но, поверьте моему опыту, у человека после сорока куча болячек. Многие перенесли операции, я уже не говорю о вывихах, ушибах и других мелких повреждениях, а вы утверждаете, что у вас никогда не было травм.
- Ну не совсем так. В детстве, когда мне было лет девять, я получил травму головы, с тех пор я старался исключить всякую опасность из своей жизни.
- А пальцы ножом вы никогда не резали, - продолжал удивляться врач.
- Почему, резал, но если порез не мешает, разве его замечаешь. Замазал йодом, вот и все. Не болит и, слава богу.
- Подождите. А работа, активный отдых, спорт, в конце концов, а городской транспорт - продолжал врач, и смутился, вспомнив о вчерашней аварии. - Жизнь полна опасностей, они подстерегают человека на каждом шагу. Забивая гвоздь можно отбить себе палец.
- Я не забиваю гвоздей, не хожу на рыбалку, не езжу трамваями. И вообще никуда не езжу. - Взвинчено проговорил Пескарев и, более спокойно добавил.- Никогда. Моя жизнь - это дом и конторская работа напротив дома. Я берег ее. А зачем? Кому она нужна, а ведь можно было... - перешёл на бормотание пораженный Иван Иванович и лег на кровать. Он закрыл глаза, но губы все еще продолжали выговаривать непонятные слова.
Борис Леонтьевич встал, пораженный услышанным и тихо вышел из палаты, оставив больного одного. "Что это, бред больного, психически неуравновешенного человека, испытавшего шок после аварии, аварии настолько странной и неожиданной что впору поверить в высшие силы или в случай определяющий каждую минуту нашей жизни. Но особенности организма этого человека необычайно уникальны и, заметить раньше их должен был каждый" - Думал врач, шагая длинным коридором городской больницы. "Но никто никогда не заметил, не узнал, не оценил уникальных возможностей. Человек, практически полу супермен, прожил свою жизнь, словно улитка, прячась от неожиданностей и опасностей за собственно созданной стеной, панцирем из правил и запретов которые ему были абсолютно не нужны. Он мог стать всем, а не смог стать даже обыкновенным человеком". Борис Леонтьевич зашел в ординаторскую и увидел двух медсестер, анестезиолога и молодого врача проходившего практику в клинике. Конечно - же, они обсуждали Пескарева.
Вчера утром в хирургическое отделение поступил мужчина с серьёзными травмами правой руки и ноги. Многочисленные переломы, разорванные мышцы бедра, содранная кожа. Не каждый день к счастью можно увидеть такое. Человек был обречен стать калекой, если выживет, конечно. Врачи сделали все что смогли и с волнением ждали утра. Всю ночь дежурная медсестра внимательно прислушивалась к дыханию больного, проверяла его состояние, но все было в пределах нормы. Утром, осмотр пострадавшего поверг всех в изумление и даже немного напугал. Врачи впервые видели такое. Вместо ран шрамы, на ноге кожа, восстановившаяся за ночь, она стала лучше, чем до травмы. Температура, давление соответствовали норме, лежащий на койке человек был совершенно здоров и спал спокойным безмятежным сном. Пришла медсестра, пора делать укол. Борис Леонтьевич наклонился к руке после инъекции и удивленно отметил - отверстие от иголки исчезло меньше чем за минуту. Ткани восстанавливались, регенерировали необычайно быстро. Человек был феноменом и его организм уникален. Но, оказывается, все только начиналось.
Хирург прервал бурные обсуждения в ординаторской и вкратце пересказал разговор с удивительным пациентом собравшимся. Никто не успел задать ни одного вопроса. В другом конце отделения раздался жуткий крик. Все сорвались со своих мест и бросились в коридор. Перегоняя друг друга, они подбежали к палате, и резко остановились, застыв в дверях. На подоконнике, у открытого окна стоял взъерошенный Пескарев бешено вращая глазами. Рука сжимала оконную раму, и голова дергалась из стороны в сторону. Никто не успел что - то предпринять, помочь несчастному человеку. Он выкрикнул "Мог бы, но стал", по-видимому, итог своих размышлений и пригнул в окно.
- Куда, - крикнула ему вдогонку одна из медсестер, - это четвертый этаж, - но Пескарев уже не мог услышать ее слов, он падал вниз. Медсестра заплакала, практикант побледнел и оперся о спинку кровати. Все молчали. Борис Леонтьевич и анестезиолог медленно пошли к окну. Когда к подоконнику оставалось совсем немного, они услышали шум и ... смех. "Кто может смеяться в такую минуту", - подумали врачи и выглянули в окно. Внизу лежал Иван Иванович Пескарев. Он выпрыгнул как раз в тот момент, когда внизу проезжал грузовик, груженный старыми матрасами и одеялами. Упав на ворох старого тряпья, он даже не ушибся. Именно Пескарев сейчас лежал посредине кузова и громко хохотал. Что - то жуткое и жалкое слышалось в этом смехе. Супермен смеялся над своей прожитой впустую жизнью.
Анестезиолог покачал головой, потер нывший на погоду старый перелом ключицы и сказал:
- Он еще и везунчик ко всем прочим недостаткам, - на что Борис Леонтьевич хмыкнул, и закрыл окно, что - бы больше не слышать продолжающийся смех под окном.